Аннотация: Скелеты прошлых веков должны гореть в собственных шкафах...
ОТТИСКИ ДУШИ
Что делать, если утром подходишь к зеркалу,
а оно плюет тебе в физиономию?
Обстановка кабинета воплощала собой стиль модерн как храм выражает веру, а скрипка отражает гармонию. Просчитанные изгибы мебели, мягкость очертаний ваз и картинных рам, полукружья оконных переплетов, пастельные оттенки пола и потолка. Казалось, стоит чуть задуматься над всем этим сочетанием, и в уме сама собой всплывет некая формула, по которой рассчитывался кабинет. Но вещи вокруг лишь дразнили любителей простых ответов, взгляд то и дело останавливался на маленьких деталях, которых ну никак не должно быть здесь - то легкомысленный букет полевых цветов в вазе, то вычурная бронзовая игрушка рядом с чернильницей.
Так же и хозяин кабинета - простой в общении, он никогда не давал согласия на сделку, без того чтобы не удивить собеседника неожиданным вопросом. Было ему лет тридцать. Гладкие набриолиненые волосы, обязательный уголок платка, выглядывающий из нагрудного кармана, и фамильное кольцо на пальце правой руки.
Сегодня, впрочем, обходились без неожиданностей. Собеседники знали друг друга не один год, и, что было значительно хуже, знали о безнадежности переговоров.
--
Кроме того "Госсеку" требуется курс обмена акций один к полутора, с тем чтобы иметь соответствующие присутствие в совете директоров, - сухим голосом договаривал посетитель.
--
Твой отец странный человек, Петер. Сколько можно? - в голосе хозяина слышалась легкая скука, - Ни разу не встретился со мной, все переговоры через тебя. А прошлогодний приём в мэрии? Он вообще смотрел на меня, как на пустое место... Вы оба знаете, что я не соглашусь на такие условия.
--
Назови свои, Анжи. Я попробую уломать его, - посетитель был похож на собеседника. Манерами, одеждой, такой же модной прической. Разве что не было в нем пренебрежительной вальяжности, а чувствовалась напряженность, будто с самого детства он следил, чтобы не показаться на публике в грязных туфлях.
--
И сколько это займет времени? Тебе не кажется, что к тому времени фабрика окончательно разорится?
--
Развалины будут тебе совершенно ни к чему, даже, если ты устранишь конкурента. Без площадей ты не сможешь расшириться через несколько лет. Если будем вылетать в трубу, всё уйдет другим. Подожди, получишь своё, - Петер Госсек держался уверенно, хотя его расклады выглядели бледно, - Если, конечного, ты не захочешь слишком много.
--
Я не хочу видеть твоего престарелого родителя в совете или на фабрике. Пусть отдыхает. Ты еще сгодишься. Только сам не проси слишком много, фонды поджимают.
Анджей лукавил, но в его словах была и правда. Газеты читали оба. Кризис нарастает, все кто имеет права опускать таможенный шлагбаум - закупориваются в своих границах и стараются не пропустить к себе никаких посторонних товаров. А мебель с претензией, которую производят конкурирующие фирмы, невозможно сбывать в пределах небольшой страны. Рынка не хватает.
--
Я поговорю с отцом, - так же равнодушно-уверенно ответил Петер.
--
И почему ты с ним всё говоришь? Сколько ему сейчас - семьдесят? Или семьдесят пять? - он показательно щелкнул крышкой старомодного серебряного брегета, который унаследовал год назад.
--
До свиданья, - посетитель распрощался и вышел.
Анджей Дюфэ не в первый раз намекал Петеру на старость отца. Но сегодня впервые это было сделано настолько откровенно, так приглашало к действиям. И Петер, спускаясь по лестнице, очень хорошо переставлял себе, что для признания недееспособности родителя ему помогут с адвокатами и врачами. Ничего подобного он делать не собирался, только от этого на душе становилось лишь гаже. Отец прекрасно соображал, и без него они пошли бы по миру ещё три месяца назад, но он же, как упрямый вол, не соглашался ни на какие объединения с Дюфэ. Ещё на прошлой неделе можно было выторговать куда лучшие условия, а старик не желал говорить на эту тему, упирался или отряжал Петера на переговоры с вот такими, заведомо безнадежными требованиями.
Если так и дальше пойдет, впереди останется только дверь в кроличью нору, только он не Алиса, и протиснуться туда не сможет.
Особняк был построен двадцать лет назад. У него появилась своя душа, в комнатах было уютно, библиотека казалась воплощением респектабельности, но любая история о привидениях еще воспринималась как неумелые россказни. Сейчас уют медленно умирал.
--
Альбомы, Клара, их то я могу оставить? - обиженным голосом спрашивала младшая сестра.
--
Оставь, - равнодушно отвечала старшая.
--
И еще Бронте.
--
Да.
--
Я еще Новалиса прихвачу.
Старшая сестра, серьезная высокая девушка лет двадцати, молча смотрела в окно и прислушивалась к разговорам в соседней комнате.
--
А может, и энциклопедии взять? - не совсем уверенно спросила младшая.
--
София, в твою комнату всё равно много не влезет. Если отец увидит книги на полу, или второй сервиз на подоконнике, будет разговор. Длинный и неприятный, - она умело пользовалась наставительным тоном своей матери.
--
Ну, пожалуйста! Я на чердаке спрячу, - слова о чердаке не слишком шли юной леди, которой не вид не было и семнадцати.
--
Прячь, - к старшей вернулось равнодушие.
София раз за разом проходила мимо полок, находила всё новые и новые томики, которые ни за что на свете не хотела бы терять. Наконец, даже ей стало ясно, что можно унести к себе в комнату десяток книг, спрятать по чуланам и кладовкам еще сотню, но всё это богатство, которое занимало все стены большого зала до самого потолка, да еще большие шкафы, что лучами сходились к центру - его унести невозможно.
--
Клара, ну почему так? - она почти плакала, - Папа мне еще под новый год столько обещал подарить, в Париж говорил, можно будет поехать. К нам только гостей приезжало?
--
Так бывает. Помнишь Дильса Самбора? Такой рыжий мальчишка, который влюбился в тебя.
София знала не хуже старшей сестры, что такое банкротство и разорение. Сейчас трудно было об этом не слышать, или не видеть, как съезжают люди из соседних особняков. Но при чем тут они? Почему именно их дом? Ведь отец, он самый умный, самый хитрый и всегда сосредоточенный.
Тот оживленный торг, отголоски которого можно было расслышать, стоя у окна, закончился. Их отец, высокий, иссохший старик, с короткой белой бородой, появился из двери, пряча бумажник за борт пиджака. Он держался прямо и очень холодно.
--
Много удалось выручить? - Клара унаследовала значительную долю отцовского прагматизма.
--
Больше чем я надеялся и меньше чем нужно. Хорошие были вазы. Всё уйдет до завтра, - он развернулся у другим дверям, - София, бижутерия для порядочной девушки не подходит. Больше в этом не появляйся.
София молча поджала губы и отвернулась - настоящие украшения носить можно было, а это нельзя? Они так похожи.
Отец не заметил этого. Он всегда замечал непорядок в вещах, пренебрегая словами и жестами людей, если в них не было явных оскорблений. Просто посмотрел, который час, и вышел.
Клара взглянула на бусы и только вздохнула - сейчас дома она позволяла сестре носить что угодно, но завтра украшения понадобятся ей самой.
Сестры разошлись по своим комнатам, отец уехал. Дом наполнился тишиной, густой и вязкой как хороший кисель. Редкие скрипы и хлопки порождали эхо - ни гобеленов, ни ковров на лестницах уже не было, а с третьего этажа вывезли всю мебель.
Семья собралась только под вечер. Из всей прислуги осталась одна кухарка, которой приходилось ещё и убираться в парадных комнатах на первом этаже, однако ритуал ужина в большой белой столовой соблюдался безукоризненно. Появились сёстры, потом Петер, и последним вышел отец. Почти сразу зазвучали вилки, но разговор мог начать только глава семьи.
--
Тебя не было в конторе.
--
Разминулись, я заезжал после переговоров. Потом убыл к Кессерам, он согласились продать партию клёна со скидкой. Еще был у "Заандама", возможно он возьмет полукресла.
--
Клён? Не уверен. Продумаем завтра. А у голландца нет ничего, кроме векселей, - последовала короткая пауза, - Дюфэ отказал, - он не спрашивал, утверждал.
--
Естественно. Встречные предложения тебя интересуют? - Петеру тяжело было говорить. Он искал новых поставщиков, надеялся отыскать и стоящих покупателей, а отец механически перерабатывал все сэкономленные деньги, будто сжигал их в печке. Склады забиты готовой мебелью, а фабрика всё не перестает работать.
--
Нет. Я их и так знаю.
--
Но надо что-то решать с ближними перспективами, - осторожно начал сын.
--
Ты хочешь говорить об этом здесь? - отец, доставая старые часы из жилетного кармана, оглянулся, будто комната была заполнена прислугой и гостями.
София вспыхнула от обиды, Клара сделал вид, что не расслышала, а Петеру пришло в голову, что жест, которым отец и Анджей поглаживали большим пальцем крышку часов, совершенно одинаков. Наверное, это от деда, лакея Госсека в особняке семьи Дюфэ, который потом так виртуозно начал собственное дело. Петеру стало немного обидно: семья до сих пор отягощена этой восьмидесятилетней историей. Ну, украл что-то из хозяйского дома, так даже тогда ничего не смогли доказать, даже часов этих несчастных. На дворе двадцатый век, кровная месть не в моде. А ведь нынешний Дюфэ вполне вменяемый человек, с ним можно договориться, не расплевываясь через забор, и не пытаться показать, что Госсеки богаче и сильнее. Но он мысленно отдернул себя - наверное, пытается подобрать аргументы, чтобы начать ссору с отцом. Нельзя. Сейчас, когда всё висит на волоске, невозможно думать о таком. Надежда вообще кончится.
Остаток ужина прошел в мертвом молчании. Какие-то разговоры с Госсеком-старшим можно было начинать только завтра.
Уже ночью, София читала в постели томик Виньи и плакала. В романах всё было наоборот: молодые и красивые девушки боролись за счастье. А что ей? Всё решают какие-то цены на мебель и котировки акций. Ну почему она только созерцает, как уходит вдаль красивая жизнь?
Петер впервые ощутил, что холодное равнодушие отца, когда не носишь на лице маску вежливости, а сам по себе становишься безразличным дубовым чурбаком, может быть полезно. Он сидел в своей маленькой комнате, рядом с отцовским кабинетом в основном офисе, и кипел. Злился на самого себя, на весь мир и на людей, которым мог доверять.
Обыкновенные недостачи, мелкое жульничество и кражи - всплывали регулярно и заранее отражались в цене. Но здесь было крупное хищение и, в придачу, упорный, методичный, даже изощренный саботаж. Коаренс, Ханс и, может быть, Чип. Они завалили контракт с Мотрейлами - подожгли седьмой склад. Это дело на фабрике расследовали вдоль и поперек, и два месяца назад никакого подозрения не возникло. И вот теперь они же довольно остроумно списали полтораста деталей из мебельной фурнитуры: петли латунные распашные пятого размера, замки малые двухригельные "Кампус", ручки декоративные "Астра" и ещё полдюжины наименований. Петер никогда бы не связал эту пропажу с пожаром, не знай он достоверно, что именно этих деталей недостает для полной готовности той серии секретеров, которая должна была превратиться в пепел под развалинами седьмого склада. Да и тут ему повезло - он выписал недостачу и брак на один лист и только тогда сообразил.
Проклятье!
Петер обхватил сам себя руками за плечи и попытался успокоиться. Прямо сейчас к отцу с простыми подозрениями идти глупо, надо довести дело до конца. Вытащить корни этой проблемы, тогда станет легче и ему самому. Надо встряхнуть Ханса, он самый из них хлипкий. Наследник фабрики вытащил из нижнего ящика стола "бульдог" - не думал он, что подарок на семнадцатый день рожденья пригодится ему в таком качестве - спрятал пистолет в кармане, и пошел разыскивать Дильса-кочегара. Для допроса понадобится еще пара крепких рук, а вот если Дильс предал, то уже всё.
Подловить Ханса оказалось совсем не трудно. Маленький очкарик с пальцами в чернильных пятнах, и стружками в шевелюре только беспомощно мигал, когда Петер и Дильс затаскивали его в пустую модельную мастерскую. Бывший боксер тряхнул мастера пару раз, и тот начал рассказывать.
--
Погрузили всё за час до пожара. Через треснутый переулок - туда подъехали грузовики, и всё образовалось.
--
С кем договаривались?
--
С Дюфэ. Он обещал...
--
Что ты мелешь? - зашипел Петер, - Зачем ему мараться? Обманываешь, тварь!
--
Нет. Клянусь, - Ханс косился на Дильса и, похоже, боялся его сейчас больше всего на свете, - Я видел как Коаренс с ним договаривался, сам на встрече был. А фурнитуру мы ему на днях отнести должны.
Фурнитура не секретеры, её два человека в мешках вынести могут. Но Петер не понимал, зачем Дюфэ так рисковать. Ведь глупо!
--
Ты полиции всё расскажешь, ясно? Засада будет!
Петер окончательно застращал маленького мастера и приказал Дильсу пока запереть его. К вечеру выпустить, но не раньше, чем сам Петер поговорит с отцом.
Несколько минут наследнику чудилась большая комбинация, по результатам которой он добьётся остановки производства концерна "Экзарх", ареста имущества, а молодой Дюфэ вообще окажется за решеткой. Но скоро ему самому стало ясно, что в лучшем случае у него есть материал для иска и вялого полицейского расследования. Конкурент почти наверняка перевез секретеры в одну из малых подконтрольных фирм, а уж рядом с фабрикой он точно не покажется.
Петер вышел в цех и несколько минут смотрел на людей, которые, не смотря ни на что, каждый день собирали несколько превосходных стульев, столов и диванов. Ради этого зрелища отец распродает всё и уже скоро запахнет идеей продажи дома. Сам бы он уже разогнал не жалкую четверть, а все две трети списочного состава и спокойно пережидал бы тяжелые времена.
Но мысли возвращались к саботажу и воровству. Риск Анджея себя всё равно не оправдывал. Скандал из воровской истории можно раздуть очень жаркий. Сладкая мысль, что конкурент сам висит на ниточке и вот-вот рухнет в яму, ни на секунду не согрела сердце Петера. Два дня назад, перед началом переговоров, он сам видел новые станки, которые монтировали в цехах головной фабрики "Экзарха". Это не могло быть театральным трюком, чтобы внушить ему уверенность в поражении - оба ровесника-конкурента понимали в производстве и знали, что от монтажа, демонтажа, а потом новой сборки на другом месте - стоимость оборудования падает на четверть. И это в хорошие времена, сейчас уценка составит наполовину. Слишком дорогой жест, тем более, что о работе станков можно легко узнать.
Это слишком пахнет фамильной местью, слишком для отца - если он такое узнает, окончательно съедет с катушек. Проблему надо решать самому.
Следующим вечером Клара одиноко стояла в фойе театра, и ей казалось, что по её обнаженным плечам ползают многоножки. В голове неспешно раскачивался маятник с больших городских часов, а пальцы онемели.
Джеймс вежливо дал понять ей, что перспективы их свадьбы стали очень туманны. Брак был весьма желателен еще полгода назад, но ведь он должен быть женат на представительнице своего круга? А если её отец обанкротится, то таковой она быть перестанет. Джеймс ничего не говорил прямо, этот широкоплечий сын носочного фабриканта лишь намекал и отшучивался, но Клара прекрасно всё уразумела. Он будет рад провести с ней время, но даже о помолвке речи быть не может.
Она неожиданно для самой себя хихикнула - представила, как на большом семейном обеде все стальные носочники вдруг объявляют Джеймсу, что из экономии средств он никогда не сможет жениться. Только после когда наступят хорошие времена, а кризис будет длиться во веки веков...
--
Могу я вам помочь, Клара? - рядом стоял Анджей Дюфэ.
--
Анжи, - она улыбнулась и с большим искусством изобразила радостное удивление.
--
Вас давно не было видно на теннисных кортах. Наскучило тамошнее общество?
--
Наскучил теннис, вечно там всё одно и тоже. Вот ты Анжи, куда пропал вчерашним вечером? У "Эрика" было так хорошо, наши собрались.
--
И Хендрик просадил в карты свою новую машину, - улыбнулся осведомленный Дюфэ, - А она у него одна, и вторую ой не скоро получит.
--
Ну, тебе это не угрожает, - она хлопнула его сложенным веером по плечу, - Приходи в "Элефант".
--
Конечно. Вот только никак не могу завершить переговоры с твоим отцом, - это была не очень уместная фраза, и Клара уже готова съязвить по поводу его хорошего тона, как Анджей продолжил, - Извини, время, мне пора.
Когда он отвернулся, с лица девушки будто отодрали наклеенную улыбку, и пальцы у неё задрожали. Пора домой, там хоть поплакать можно будет нормально.
Поздним вечером, а вернее уже ночью, Клара и Петер пришли в пустую комнату особняка на третьем этаже. Брат притащил с собой стул, а сестра - пару теплых пончиков. Они держали военный совет, и пока в их жизни это было самое важно совещание. Правда, будь они осторожнее, непременно узнали бы, где сейчас младшая сестрёнка и отправили бы её спать. А так она стояла в соседней комнате, мерзла и прислушивалась к любому шороху, доносившемуся из дыр, оставшихся после вытягивания клиньев, на которых висели большие бронзовые лампы.
--
...ничего не выйдет. Понимаешь, я как проклятая. Мы все как проклятые. У тебя друзья, у меня жених, все исчезли, - она шмыгала носом, а веки у неё были красные и припухшие, - Тебе только хорошо, уйдешь к своей, как там её, Сюзанне? Как жила в халупе, так и жить будет.
--
Счастья мне это не принесет, - Петеру не улыбалось превращаться в служащего и до конца дней посещать чужую контору от звонка до звонка, а не свой офис по необходимости и вдохновению.
--
Он намекал на отца. Сразу было непонятно, но я потом сообразила, - у неё был пустой голос.
--
Нет, отца трогать нельзя. Дюфэ хочет нам отомстить, - Петер сказал, как отрезал, и сестра удивленно посмотрела на него, - Я знаю. Выяснил точно. Ещё бы узнать почему.
--
Он что... свихнулся? Сколько лет назад всё случилось.
--
А что случилось? Ты не знаешь, и я не знаю. Какие-то паршивые часики - это не причина, даже на повод не тянет. Может, там и любовная история была, но Анджей не такой человек, чтобы мстить за чужую любовь, пусть даже за дедовскую.
--
Тогда давай пойдем к отцу и вдвоём его расспросим, - только Клара произнесла эти слова, поняла их полную бессмысленность. Отец закостенел в своих привычках и желании дотянуть до смерти благопристойным владельцем фабрики. Он им и на смертном одре ничего не скажет.
--
Слушай, - она хихикнула, - А мы часом не родственники? Романтика с выездом?
Петер обеспокоено посмотрел на неё, но истерики не было. Просто усталость и капелька юмора.
--
Это было бы слишком просто. У тебя ещё идеи есть? Я так занят, как следует пошевелить мозгами просто времени не остается.
--
Пусть встретятся, - ответила сестра первое, что пришло в голову.
--
Никогда, ни за что, - механически ответил Петер, и сам себя отдернул, - Публично никогда.
Они посмотрели друг на друга.
--
Подойдет контора Полама, он вывез документацию, но обстановка еще осталась; за сотню я смогу снять её на вечер; отцу скажу, что новый клиент, желает говорить только с ним, - он на одном дыхании и, запнувшись, посмотрел на Клару, - Ты сможешь привести туда Анджея?
София смотрела на книжные полки. Было темно, она включила только одну маленькую настенную лампу, да не шее у неё болтался фонарик. Ещё дед, а за ним отец, покупали и покупали книги. Для них это было одним из признаков хорошего тона и общей состоятельности, безо всякого намёка на чтение запоем и глубокие познания в литературе. Это дало странный результат: дети полюбили играть в библиотеке, а потом сами собой выросли начитанными. Тоже без университетской глубины в познаниях, но стремление искать ответы в книгах - утвердилось чётко.
Потому София взялась за лесенку на колёсиках, которая двигалась вдоль полок по специальной колее. Наверху, запылившиеся, лежали подшивки журналов и газет за всё время существования дома и даже раньше.
Она искала скандалы. И мало что смогла найти - всё-таки это был прошлый век, проблемы старались держать под спудом. Одновременно искала все упоминания о Дюфэ, и рылась в хрониках свадеб, рождений и разводов.
Между двумя пачками газет совершенно неожиданно обнаружила какие-то старые сметы - очевидно, это еще дед высчитывал, сколько потребуется на первую мастерскую. Нашла объявление об открытии этой самой мастерской - первую рекламу с собственной фамилией. Ещё ей встретились заметки о приёмах в доме Дюфэ. По тем временам это были знатные вечера: иногда прямо приглашали труппу из театра "Розати", реже циркачей, магнетизеров, каких-то африканских колдунов, вывезенных из Конго, совсем уж редко попадались доклады с демонстрацией новых научно-технических диковинок. София раз за разом читала описания этих приемов: "восхищение публики", "сверхъестественно", "известнейшие мастера" были словами-орнаментами на фоне пересказов впечатлений загипнотизированных, ударенных током и выкраденных из волшебного ящика. Но подлинной звездой вечеров была Шарлота, дочь старого Патрика Дюфэ: ей хотелось блистать, и она участвовала во всех сеансах спиритизма, заодно лучше многих колдунов выбивала дробь на барабанах и, конечно, была главной Офелией в спектаклях. Даже София, со всей её романтикой, понимала, что это кривляние было до невозможности напыщенно и слащаво, и Шарлота играла по моде своего времени. Развлечения, которые сейчас интересны разве что в самом дешёвом полусвете, в отчаянной глухомани, но тогда особняк владельца мебельных мастерских стал главным салоном их заштатного Хасселта, туда ходили свои люди, чтобы общаться без лишнего официоза. Через несколько лет после увольнения деда - всё умерло само собой. Построили новое здание "Розати", и хорошие представления начали давать уже там. Туда даже перебрались магнетизеры и колдуны, правда, африканцы спились через несколько лет. Шарлота удачно вышла замуж и уехала в Лондон. А Патрик Дюфэ потерял вкус к большим вечерам. И всё. Прямой информации не обнаружилось. Как ни вчитывалась она в скупые строчки, как ни вспоминала семейные фотографии, ничего определенного сказать было невозможно.
Это порождало одну догадку за другой - ей чудились шкатулки с драгоценностями, которые дед умыкнул из хозяйского дома. Авантюры, погони, тайные венчания - она сама не почувствовала, как медленно спустилась к низу лесенки и заснула.
Разбудил её отец, который в шестом часу утра заглянул в библиотеку. Когда София раскрыла глаза, он засовывал в карман старую смету и своим твердым, немигающим взглядом уставился на её лицо. Наверняка, от взгляда и еще лёгкого шороха она и проснулась. Несколько раз открыла и закрыла рот, но говорить было просто нечего.
--
Прибери здесь всё, пыль вытри. Дора одна не управится к продаже, - он повернулся и вышел.
София оглянулась на косо сваленные пачки газет, на разбросанные книги, и сообразила, что ей работы на всё утро. И работать надо быстрее, пока не пришли покупатели.
Но даже взгляд отца, тот самый, которого она с детства боялась, не мог заставить её отказаться от идеи подслушать встречу. Она должна сама узнать, в чём дело.
Новый офис, куда только готовится вселиться хозяин, пахнущий свежим лаком и блистающий чистыми стеклами - всегда вселяет оптимизм. А контора, из которой только съехали разорившиеся дельцы - похожа на коряво срубленный гроб. Всё вроде бы на месте, но и жить нельзя, и в землю лечь неудобно. Вот и здесь кабинет отделялся от основного помещения загородкой с окошечками, половина из которых была разбита и заменена картонками. Превосходный витраж на задней стене, ограничивавший личную комнатку хозяина-романтика, был до половины завешен какой-то шторой. Превосходное, похожее на трон кресло, явно пострадало от собачьих зубов. Единственно, что по настоящему жило в комнате - это камин. Петер изредка подкладывал туда старые ножки от стульев.
--
Почему здесь? - отец был недоволен, - Мы себя компрометируем.
--
Да он знает, что Полам разорился и офис пустой. Ему конфиденциальность нужна, - сын выглядел откровенно уставшим и потерял изрядную долю лоска. Засада как раз должна была сработать в эти часы.
--
Неужели. И кто же?
--
Он придет меньше, чем через двадцать минут, - это были не самые короткие минуты в жизни Петера, он понимал, что продет полчаса, отец не поверит, и второго шанса устроить встречу может и не быть. А пока, чтобы отвлечь отца, он рассказал о саботаже.
Через шесть минут и семнадцать секунд Анджей открыл, даже распахнул двери кабинета. Клара не подвела, она как раз стояла за его спиной. Не то, чтобы он обосновано надеялся на романтическое свидание, но ждал его после некоего важного разговора. Впрочем, Анджей был человеком острожным, и кто-то наверняка ждал его внизу, у входа.
--
Ба, кого мы видим, господин Морис! - задор не изменил ему.
Отец встретил гостя холодным равнодушием, на сына и не взглянул, сейчас сын был абсолютно не важен
--
Мы с сестрой подождем снаружи, - Петер вычистился из кабинета под руку с Кларой. Понятно, что совсем из конторы они не вышли, а устроились в зале, где раньше сидели мелкие клерки.
--
Морис, великий и ужасный, - Анджей явно торжествовал, - Сколько лет борьбы, какие груды проблем, и всё возвращается на круги своя. "Госсек" станет обычным цехом, ты почтенным домоседом и, возможно, в собственном доме. Особняк ещё не успел заложить?
Второго такого же роскошного кресла в кабинете не было, и Анджей опустился на седалище попроще, в качестве компенсации положив по-американски ноги на стол.
--
Итак, девятнадцать ноль-ноль, великий Госсек...
--
А что дальше? - перебил его старик.
--
Для тебя? Ничего. Сдашь контору сыну, и будешь греть кости у камина.
--
Нет, для тебя, - и холод в его словах можно было успешно применять для получения сухого льда, - Чего ещё она от тебя потребует. Не думал?
--
Ух ты, сегодня вечер сюрпризов, - молодой производитель мебели совершенно не растерялся, - Стало быть ты знаешь о Шарлотте. Столько лет часы в жилетном кармане, можно и догадаться.
--
А что ты знаешь о своей? Ты уже её марионетка.
--
Марионетка чего? Старых отзвуков и перепевов? Это конечно, прекрасная вещь, - он вынул часы, потер их крышку ласковым движением большого пальца, - Это реликвия моего рода. Талисман. Только ещё дед лично устроил так, что эти африканские любители погремушек вышли из моды и вообще, могли зарабатывать только глотанием огня.
--
А ты сам не говоришь как колдун? Талисман, реликвия, ещё скажи амулет - старик скривил совершенно презрительную физиономию, - Ты уже в её власти. Я только к сорока годам смог освободится, и то не совсем. Тебя же скоро с концами затянет.
--
Старый дурак, хватит читать мне мораль! - Анджей ударил кулаком по столу, хотя это и не было ему очень удобно, - У тебя в руках сокровище, копия души, которая всегда будет тебя любить, всегда будет утешать, и никогда ты не будешь одиноким. Только эта копия краденная. Твой папаша слишком уж нечист на руку. Был.
--
Сопляк, - старый Госсек вытащил собственный брегет и издали показал его Анджею, - Вот дарственная надпись твоего деда. Тогда же всем лакеям подарили, для точности обслуживания.
--
При чем тут часы!? Как Шарлота согласилась подарить ему оттиск? - он убрал ноги со стола и, очень похоже, готовился к драке.
--
Потому что твой дед был и остался для неё наряженным болваном, который только давал деньги, и отцу самому пришлось её воспитывать.
И тут Петер с Кларой, почти с самого начала разговора подглядывавшие в окошечки, получили все основания удивиться даже больше, чем уже удивлялись. Рядом с каждым из спорщиков возник призрак. Очень красивая девушка в платье по моде детства господина Госсека. Капризные губы, надменное благородство осанки и при том лукавые, насмешливые глаза. Шарлота.
Ни тот ни другой и ухом не повел, продолжая доказывать противнику обоснованность своих претензий. Просто оба производителя мебели давно привыкли видеть рядом с собой этих призраков, слышать их комментарии и прислушиваться к советам. И за миг до того, как они бы сцепили, и Петеру пришлось бы вламываться в кабинет и разнимать их, призраки одинаковым движением положили фабрикантам правые руки на плечи.
Тишина и застывшие лица мебельщиков.
--
Давно я тебя не видела... сестричка, - это был призрак из часов Госсека.
--
Никогда не видала, моя плохая копия, - между ними явно не было мира, и даже тени согласия не наблюдалось.
--
Так чего же вы, мадам, так страстно желаете разорение моего носителя?
--
Я вообще не желала твоего существования. Одного обряда вполне хватало. А когда я лакею решила приятное сделать, я доброй была, вот и всё, - призрачная девушка из часов Анджея явно считала себя аристократичнее.
--
На сцене, можно подумать, ты была настоящей, - ответная колкость пришла как зеркальное отражение.
Не только София, схоронившаяся в задней комнате, но и Петер с Кларой что-то слышали про Шарлоту. Кусочки головоломки начали становиться на места, но у всех трёх детей Мориса было устойчивое ощущение, что эти кусочки сползаются быстрей, чем это движение успевают осмыслить люди. Отец сидел в трех метрах от двери, но это было невозможно, немыслимо далеко.
--
И что дальше? Разоришь Госсека? И будет тебе счастье?
--
А ты жить не можешь без своего столярного дела, всё клей нюхаешь!
В следующую секунду диалог оборвался. Оба отражения смотрели друг на друга, и только ненавидели. Эта ненависть не отобрала красоты их лиц, не скрючила пальцы, не заставила сгорбиться. Просто та привлекательность, которой они обладали, вдруг стала обещать не спокойствие и уют, а скорую и болезненную смерть.
Они одновременно убрали свои ладони с плеч мебельщиков.
--
Отец!
Петер кинулся к двери, ударил в неё двумя руками, но он уже не успевал. Старик носил с собой маленький револьвер, и сейчас оружие как по волшебству, оказалось в его ладони. Анджей тоже был не промах - поднимаясь, он схватил со стола лампу и запустил в руку Госсека. Они сцепились. Выстрел, другой, и тяжело раненый фабрикант, еще не ощущающий боли, душит своего старого конкурента одной рукой, а второй сдавливает его кисть, чтобы ствол смотрел в сторону.
Первой рядом с ними оказывается София, и попытается разжать пальцы Дюфэ. Он брыкается, ослабляет хватку, ещё один выстрел и София падает.
А еще через миг на месте Петер - он изо всех сил бьет Анджея в висок, тот оседает и слышны ещё два выстрела.
--
София! - кричит старшая сестра, она совершенно не понимает, откуда здесь взялась её крошка, но видит ожог на виске, и это страшней всего.
Время разрывается, оставляя в памяти живых только темную пустоту, а когда снова начинает свой ход, то делает это неохотно. Как и за секунду до темноты вокруг настоящее и только настоящее, которое очень медленно начинает становиться будущим.
Молодой Анджей Дюфэ умер. Три больших, сливающихся красных пятна на сорочке и ещё одно, не такое заметное, на рукаве. Ковер под ним тоже промок от крови.
Старый Морис Госсек умирает. Сердце не выдержало. Он сам про себя знает, что уже труп - глаза не видят, от дыхания одни хрипы - и дети знают, что он не жилец, но изношенное тело ещё сопротивляется. Старик лежит на ковре как раз рядом с Дюфэ.
София моргает и морщится от боли. Она получила шикарный ожог на виске, но кроме временной слабости в ногах и последующего удаления порошинок из-под кожи, это ей ничем не угрожает. Сидит в кресле.
Этажом ниже, перепрыгивая через ступеньки, бегут наверх шофер и телохранитель Дюфэ, с улицы услыхавшие стрельбу. Они уж и подавно никуда не успевают.
А Петер осторожно тянется к часам, которые теперь составляют отличную пару, ведь их можно носить попеременно.
--
Нет.
Сестра сама, первая снимает брегеты с цепочек и бросает в камин.
--
Они помирились и выбросили их, а потом поссорились из-за пустяка. Слышишь, договорились работать вместе, а потом сами же и переругались из-за тех секретеров.
Она шепчет эти слова брату, обнимая его, не пуская к огню и пытаясь дать ему почувствовать, что скелеты прошлого века должны сгореть в собственных шкафах. Зато теперь можно будет жить.