Аннотация: Жанр "попаданчества", как коллективная попытка общества оздоровить и сделать целостным своё понимание истории.
Бескаравайный С.С.
Коллективный Тарле
Тяжелый кризис, крах государства, поражение в мировой войне - порождает в любом обществе проблему разорванности, мозаичности понимания собственной истории. Официальная идеология очень быстро меняет свою позицию, и на логику государственные пропагандисты внимания не обращают. Одновременно каждое политическое направление пытается развивать свой миф о прошлом, причем слова очередного мифотворца противоречат высказываниям всех остальных. Довольно быстро в головах обывателей заваривается жуткая каша, приправленная суевериями и тотальным непониманием причин событий.
Россия в ХХ-м веке проиграла Первую и Холодную мировые войны. Официальные представления об истории разрушались "до основания" дважды, а если учесть, что сейчас никакой общепризнанной идеологии в России нет, то обыватель может наслаждаться полным смешением
"красной империи" А. Проханова с "непрерывными ужасами тоталитаризма" Ю. Латыниной, и "евразийства" А. Дугина с "Путем Ариев" Ю. Каныгина.
Обретение собственного прошлого - это всегда медленный процесс, в котором устраняются наиболее корявые идеологические штампы. Эстетические характеристики играют в нем роль не меньшую, чем рациональные рассуждения. Примером выступают книги Е. Тарле и А. Толстого, которые в 30-х годах начали сшивать исторические периоды развития страны - образы Наполеона и Петра задавали модели осмысления мира, несовместимые с узко-идеологическим подходом.
Сегодня попытки создать целостное представление об истории России предпринимают многие авторы, но такие попытки слишком часто отдают профанацией. Усилий одного человека попросту недостаточно для громадной задачи - да и нет сейчас автора, который бы совмещал в себе знание ключевых вопросов истории с непререкаемым моральным авторитетом в обществе. Для процесса самоосознания, самопонимания общества необходима возможность нащупать правильный ответ. Порой шарахаясь из крайности в крайность, перебирая основные мифы, медленно собирая тезисы, которые потом станут целостной концепцией.
Что требуется для такого "нащупывания"?
- широкая аудитория;
- один человек не может слишком резко менять свою позицию, потому осмысление проводится широкой группой, в которой сохраняются разногласия;
- отработка концепции идет в отстраненной форме: мысленные эксперименты, смелые метафоры, литературные образы.
Этим требованиям удовлетворяет жанр фантастики - мечты и страхи эпохи, схваченные мыслью. Саморефлексия выполняется через фантазии, когда в работах тысячах авторов общество пытается рассмотреть себя. Зеркало, конечно, кривое, но порой оказывается лучше очередных политизированных выступлений.
С помощью каких приемов фантастика выполняет эту роль?
Поскольку людям требуется понять самих себя, то наш человек - именно современник - желателен в тексте. И поскольку речь идет об осмыслении истории, то действие должно разворачиваться в прошлом или иметь к нему непосредственное отношение. Это обрекает нас на "попаданчество": все новые и новые попытки переиграть историю на основании багажа знаний, которым располагает современный среднестатистический читатель.
Потребность "переигрывания" обусловила эволюцию, которую претерпел жанр "попаданчества", вырастая и обособляясь от материнского жанра "альтернативной истории".
В начале 90-х - фантастика сводила старые счеты с коммунизмом. Традиция художественной фронды, с которой упорно боролись цензоры, вдруг победила - цензоры исчезли. Еще в середине 80-х вывод на экраны такого фильма как "Кин-дза-дза" требовал невероятной изворотливости и терпения, а тут стало можно все. Мгновенно переключиться на другие проблемы могли отдельные авторы, но "альтернативная история", как жанр - обладает собственной инерцией. Большевизм с охотой демонизировали: А. Лазарчук в рассказе "Мумия" дал образ Ленина-зомби, который питался жизненной силой детей. А. Валентинов в цикле "Око силы" расписал картину оборотней и зомби, помогающих большевикам в критические моменты гражданской войны.
Пожалуй, самым ярким сведением счетов стала повесть "Седьмая часть тьмы" В. Щепетнева, написанная в 1997-м - революция в результате Первой мировой войны происходит сначала в Германии, потому в России все идет иначе - цесаревич Алексей наследует власть, восстанавливает практически абсолютную монархию. А в Германии Ленина вышибают из рядов начальства (делает это Троцкий, ставший во главе тамошней революции), Крупскую арестовывают, и финал жизни "вождя мирового пролетариата" - смерть одинокого, изверившегося эмигранта. Но, показательно, что в 1997-м - такой поворот уже мало кем воспринимался как интересный, и даже сам автор теме унижения большевизма отдал лишь часть повести.
Кроме того, "перекрытие кислорода" большевикам, изменение истории - это был чрезвычайно эффектный способ сконструировать иное - ведь львиная доля читателей в 90-е была "недавно из Союза". Если взять "Транквилиум" А. Лазарчука - то один из важнейших сюжетообразующих конфликтов там, это противопосталение советскому КГБ - общества и государства XIX-го века. Попытка отыграть за дореволюционную страну, перед которой оказались бессильны идеи "мировой революции".
Однако, с начала нулевых годов - эта тенденция практически сходит на нет.
С чего начинался перелом?
- в фантастике 90-х шло постепенное отделение эстетического восприятия истории России от политического. Выяснилось, что каждая эпоха может поставлять свой набор "дизайнерских приемов" и привлекательных образов. Глупо противопоставлять сталинский ампир и ювелирные изделия Фаберже. Отделение это не завершилось - каждый может оценить многозначность фразы про "хруст французской булки". Но, по выражению Л. Парфёнова, СССР стал "античностью" - периодом, в котором черпают эстетические приемы и общеизвестных персонажей [1];
- Союз перестает восприниматься "империей зла";
- при отсутствии позитивной программы развития - а после того как социалистические утопии оказались неисполнимы, фантасты с будущим "работают" на порядок меньше - начинается "большая игра" в прошлом.
Один из самых ярких образов этого перелома - трансформация "бесконечного" цикла В. Звягинецева. Поначалу, если открывается возможность подселением в Сталина изменить ход 41-го - "Одиссей покидает Итаку" (1983) - то Сталина надо непременно убить. Естественно, убив перед этим Берия, и не забыть провести какие-то либеральные реформы. Еще эпизод "Разведка боем" (1996) - это борьба со всесильным ЧК и большевизмом, которая допускает самые существенные воздействия на судьбу страны. А уже в "Боях местного значения" (1999) герой не стремится мгновенно поменять строй государства или покарать Сталина. Тут бы с Ежовым справиться, потому как тот откровенно сумасшедший.
Возник своеобразный кризис. Объект критики исчерпался. Такие авторы, как Э. Радзинский - снова и снова "срывавшие покровы" с прошлого страны - теряли популярность[2].
Маятник начал обратный ход. От самоуничижения к самовозвеличиванию. Поскольку конец 90-х не самый лучший период в истории России, чтобы гордиться настоящим, пришлось искать, чего же мощного и значительного есть в прошлом. Империя - с большой буквы - казалась идеальным объектом[3].
Но, как и несколькими годами ранее, мгновенная "смена акцентов" оказалась не то, чтобы невозможна - она была бессмысленна. Смена вектора нуждается в целеполагании. А с целью было сложно. Образ империи как таковой, пусть даже в сочетании с политической утопией, оказался недостаточной "приманкой" для читателя. Показательна в этом смысле книга М. Юрьева "Третья империя. Россия, которая должна быть". Она малоизвестна. Попытка создать "программу-максимум", когда в ближайшем будущем будут не просто восстановлены границы СССР, но и присоединено множество других территорий - оказалась в литературном отношении так же одинока и беспомощна, как и антиутопический "День опричника" В. Сорокина.
Но тема "почти утопической" имперской альтернативы сейчас, раскрытая сама по себе, без связи с современностью - парадоксальным образом стала тенью попаданчества. В современной российской фантастике она присутствует, но во многом закрыта книгами Хольма ван Зайчика "Евразийская симфония". Сейчас повторить этот успех куда сложнее. Недавний роман В. Камши и Н. Перумова "Млава красная" (2011) - альтернативная державная Россия середины XIX-го века. При длительной, тщательной работе соавторов над текстом и некотором количестве номинаций, роман оказался как бы в пустоте - он не стал этапным, он не решил никаких задач, которые может ставить перед собой альтернатива, ровно ничего не объяснил и не показал никаких неожиданных ракурсов истории.
Естественно сам жанр альтернативной истории не исчерпался, это чрезвычайно удобная модель мысленного эксперимента. Но его проблема в том, что он в своем развитии быстро стал стремиться к столь высокому профессиональному уровню, куда даже "заклёпочники" не всегда достают. Парадоксально? Живым воплощением этого парадокса стал С. Переслегин с его штабными играми - при всей неоднозначности своих идей он задает ту планку конструирования альтернативной реальности, к которой должны стремиться авторы, но которая далеко не всегда интересна читателям. Характерен в этом смысле цикл романов "Жернова истории" А. Колганова - показана громадная выборка статистической информации, раскрыты экономические, логистические, социально-политические проблемы СССР середины 20-х. Но текст от обилия информации стал натуральным справочником. Его осталось лишь снабдить хорошим иллюстративным материалом, и можно использовать как научно-популярную литературу.
Между документалистикой и беллетристикой - очень тонкая грань. С. Анисимову в альтернативе "Вариант Бис" удалось на ней остаться, но таких романов мало.
Если слишком сложно забираться в исторические дебри - можно вообще отказаться от связи с реальностью. Фэнтезийные миры всегда в ассортименте. Эскапизм, желание уйти в страну "никогда-никогда", подпитывает читательский интерес к таким текстам. Но с чистой "экзотикой" все тоже очень непросто - набор образов, который используется для демонстрации "никогда" должен уже хоть как-то присутствовать в сознании читателей. Чудо должно быть одновременно и привычными, и оригинальным. Когда набор "эльфов и вампиров", пришедший в отечественную фантастику, утратил эффект новизны, потребовал от авторов "литературного роста", возникли проблемы. Сегодня сочинить оригинальный мир проще, чем его разрекламировать. Популярность игрушки "Сталкер" позволила запустить целую серию книг по её мотивам, но разве была бы возможна такая большая серия без постоянной подпитки "зрелищем"?
Это вовсе не означает заката фэнтези - у жанра чрезвычайно много возможностей. Но растущие затраты на "внедрение в массовое сознание" очередного образа - снимают проблему "господства" фэнтезийных миров. Развиваются направления, больше связанные с реальностью, ведь детали окружающего мира уже известны людям, фантасту не приходится долго объяснять элементарные вещи.
Первую половину нулевых шел поиск новых форм, результат которого - расцвет попаданчества. Он совпал с запросом общества на хоть какую-то стабилизацию мировоззрения - шок 90-х был частично преодолён, людям хотелось не просто стабильного настоящего, но и понятного прошлого. Помогла и ностальгия: бытовые проблемы советской эпохи стали забываться, сменились новыми и порой более серьезными сложностями - а достижения не померкли.
Процесс "саморефлексии через попаданчество" - стихийный. Если так можно выразиться, он носит признаки гегелевской "хитрости исторического разума" - то есть большой процесс осуществляется через малые действия, внешне совершенно иные. Конкретная цель каждого отдельного автора (особенно если он претендует на финансовую отдачу) это найти свою уникальную нишу на рынке и продлить серию. То есть "договориться" с читателями.
Однако авторы в своих частных проектах столкнулись с общим для них всех противоречием:
- с одной стороны необходимо удовлетворять запросы читателя, и поэтому элемент психологической компенсации - неизбежно присутствует в текстах. "А вот мы им всем там покажем, ой покажем". И показывают. Самый яркий пример - межавторский проект "7 дней в июне" - вся территория бывшего СССР переносится из октября 2010 в 22 июня 1941. И наши современники в едином строю дают прикурить фашистам. Даже не прибегая к ядерному оружию.
- с другой - лишь лесть и рассуждения о величии быстро приедаются (равно как приелась ненависть к Союзу) и каждый отдельный попаданец в прошлом сталкивается с проблемой самореализации. Ну, крикнул он в июне 1941-го "через неделю война!" Или рецепт пороха доставил в Киевскую Русь. Что дальше?
Решение этого противоречия - основная "внутренняя" проблема жанра, которая решается через действия и развитие персонажа.
Решать приходится с самого начала - с момента переноса в прошлое. Как обосновать этот перенос, почему человек оказывается там? Рассуждать о предназначении, о великой исторической роли протагониста - слишком патетично даже для попаданчества. И объяснения эти по сути не нужны. Как не требуется обоснования к условиям учебных задач - бассейн с двумя трубами просто есть, надо понять, когда он высохнет. Даже терминология подтверждает это: не "путешественник во времени", а "попаданец" - то есть он пассивен по отношению к силе, осуществляющей перенос.
Но чем выше управляемость процесса переноса, тем больше риск вытеснения, оккупации прошлого. Когда наши современники будут не столько понимать былое, исправляя прежние ошибки, сколько переделывать его под стандарты настоящего. Потому искусственный портал для переноса в прошлое - упоминается сравнительно редко. А хорошо отработанная технология "переноса", управляемый портал, уже требует разнообразных препятствий в его использовании. Это может быть большая секретность и нерешительность начальства ("Преступившие" А Валентинова), вмешательство внешних сил (инопланетных или служб контроля из отдаленного будущего), страх "парадокса". Радикально решил эту проблему С. Сергеев (цикл "Достойны ли мы отцов и дедов") - в 2010-м году случилась атомная война. Потому в прошлое, на фронты 41-го, уходят остатки современной российской и украинской армии.
Итак, герой проснулся, а он уже Петр III - "Попаданец на троне" Г. Романова. Или пастушок в деревне. Какое-то время занимает приспособление к обстановке[4]. "Открытие" прошлого - отличный повод посмеяться. Но попаданец должен что-то сам делать. Его "путь развития": от момента начала "акклиматизации", когда он хоть как-то начал понимать окружающую ситуацию, пусть и на уровне "кто свой в драке", и до исчерпания потенциала (когда он уже все сказал и сделал, что мог). Потом можно написать сотни книг продолжений, рассматривая развитие альтернативной реальности, но это будет уже простое историческое конструирование.
Потенциал персонажа - переменная величина, которая в попаданчестве определяется двумя процессами.
С одной стороны идет растрата того потенциала развития, на который опирается попаданец. Привез с собой ноутбук с подробной хронологией событий и проектами, десяток друзей и образцы вооружений - это одно. Можно годами вытаскивать из карманов новые козыри, вести игру. А если что-то смутное по истории помнишь, несколько фамилий и дат, к технике отношения не имеешь - дело другое. Нашего современника еле хватает неделю интенсивного собеседования. Если же вокруг война и говорить почти некогда, то реализуются довольно мрачные сценарии: А. Ивакин в повести "Меня нашли в воронке" описал десять попаданцев, которые все погибли за несколько дней боев. Сделали, что смогли.
С другой стороны - есть потенциал личностного роста. Это янки из Коннектикута прошел средневековую эпопею, не изменив вере в силу рекламы. А. Буркатовский в романе "Вчера будет война" показал именно воспитание воли попаданца, становление его решимости: всю информацию из него "вытрясли" сравнительно быстро, позволили жить в Союзе весны 41-го - и вот он пытается подготовить себя к войне. К тому подвигу, что сделает веб-дизайнера настоящим человеком - безо всяких кавычек. К. Костин в "Сектанте" фактически сделал основным содержанием романа развитие нашего современника в прошлом. Типичный менеджер, попав в начало 20-х поначалу уверяет себя, что и Второй мировой не будет - ведь Гитлер в тюрьме, а Сталин пишет вполне разумные статьи о крестьянстве. Но за несколько месяцев разбирается в обстановке и вырастает - не в бандита или загребущего нэпмана, а именно в нового человека.
Как же реализовывать тот потенциал, что несет с собой попаданец? Что именно делать в прошлом?
Первичный порыв попаданца - прямое изменение хода войны или революции. Этим увлекаются постоянно. Сесть в Т-72 и наехать на танковые колонны Гудериана? Почему бы и нет. Убить Гиммлера[5]? Тоже дело. У того же С. Сергеева все начинается с одинокого разведчика под Могилевом, а через несколько месяцев, уже под Вязьмой - на помощь окруженным советским войскам через портал приходят десятки танков и вертолетов.
Простая попытка помочь своим обретает свое воплощение в тысячах вариантов. Можно и партизанам помочь, и одному единственному подразделению окруженцев, и захваченному городку, и подпольщикам, и подводникам. Всем. Достаточно посмотреть на перечень, составленный, А. Вязовским - "Краткая энциклопедия попаданцев в прошлое" - там блистают пункты классификации "попаданец-диверсант", "попаданец-эксперт", "попаданец-подводник", "попаданец-пилот". Весь перечень войн становится объектом усилий попаданцев - в порядке значимости битв и сражений для общественного сознания: Великая Отечественная, Первая мировая, Русско-японская, война 1812-го и т.п[6].
Но постепенно в хаосе неподготовленных попыток помощи, импровизация сменяется хоть каким-то планированием. В романах "Интендант третьего ранга" А. Дроздова, отставной финансист в 41-42 году не столько партизанит, сколько пытается наладить снабжение людей. Возникает понимание, что в процессе катастрофы всех не спасешь. От парочки гранатометов в июле 41-го, торопливого рытья окопов и попыток вспомнить, когда немцы окружили Киев - идет переход к идеям промышленного развития страны. Летчики-пилоты, бомбы-самолеты нужны заранее. Разумеется, львиная доля авторов прекрасно понимает, что танки без промышленности не штампуются. В исторических романах эта проблема выражена как нельзя лучше:
- ...Если теперь же он разобьет под Ригой короля Августа, - в ноябре надо его ждать сюда, к нам... Как будем встречать?
Старший по чину Артамон Головин, встав, поклонился, навесил седые брови:
- Петр Алексеевич, с божьей помощью...
- Пушки нужны! - перебил Петр, жила вздулась у него на лбу. - Бомбы! Сто двадцать тысяч ломовых ядер! Солонины, старый дурак...(А. Толстой "Петр I")
Дело именно в эволюции жанра и ударении на те или иные действия персонажа. Первые попаданцы - герои цикла Звягинцева - о промышленной революции практически не задумывались. Но чем больше пишется многотомных "эпопей", тем отчетливее проступает необходимость играть на "промышленном фронте". Попаданец в 39-й год и попаданец в 41-й - имеют совершенно разную программу действий. Но основное изменение происходит, когда попаданец оказывается в мирном времени. Нужно проводить экономические реформы - чтобы создать ту же промышленность. Выясняется, что политические реформы это хорошо, но для начала надо разобраться с экономикой, поднять производство. Вот тут в попаданческой традиции начинается удивительная смесь из циничного реализма (надо понять, как именно наладить промышленность) и романтического подыгрывания персонажу (много, очень много удается попаданцу). Общий знаменатель практически всех действий - реализация большого индустриального проекта, превращение России в промышленную державу.
Итак, получается следующая линия: необходима победа в войнах, для победы в войнах - модернизация промышленности, под модернизацию промышленности - обеспечивается реформа экономики и общества.
И в рамках этого "передела" - снимаются политические противоречия. Попала "умная и знающая гражданка" в тело императрицы, супруги Николая II - разобралась как с "мафией" великих князей, обсевших казну, так и с молодым Ильичом (его приспособили для редактирования радикальной, но легальной газеты).
Попал врач-неумеха а ныне сборщик металлолома в тело еще не убиенного царевича Дмитрия ("Последний князь удела" Димыча) - так и шерстобитные мастерские пошли, и доменные печи и горное дело. При этом вопрос кто займет трон - он или Борис Годунов - важен, но вторичен. Для сюжета первична промышленная революция.
Попал бывший депутат в тело подростка, внука сотника в XII-й век, методично занялся построением передового княжества, с непременной мельницей и лесопилкой (цикл "Отрок" Е. Красницкого). А "внешняя" политика - попытка способствовать созданию новой системы торговли, объединяющих Русь, становлению новых купеческих организаций, борьба с сепаратизмом (при том, что самого Михаила Лисовина можно судить именно за сепаратизм).
Бывает, конечно, что попаданцы в периоды Первой мировой - истребляют большевицких руководителей (Р. Гатауллин "Казнить вождя"), но необходимость развития промышленности, модернизации экономики - висит и над ними. Решить все проблемы России лихими налетами - невозможно.
Для фанатов попаданчества историю России объединяет фигура прогрессора. Для которого грызня между Ируканом и Арканаром - все лишь помеха в реализации научно-индустриального проекта. В любую эпоху его действия описываются алгоритмом: "Нам нужны врачи... двенадцать тысяч врачей. Нам нужны белковые синтезаторы. Нам необходимо дезактивировать сто миллионов гектаров заражённой почвы -- для начала... Массаракш, нам нужен хотя бы один землянин на Островах, в адмиралтействе этого мерзавца..." ("Обитаемый Остров" А. и Б. Стругацкие) - вот настоящая технократическая программа.
Попаданец-прогрессор за счет опережающих темпов развития организованного им хозяйства (или хозяйства своего "патрона" - местного покровителя) пытается сгладить политические противоречия. Прибыль от использования новых технологий позволяет "кормить" всех. А против отдельных субъектов, стоящих на пути прогресса - применяются вполне террористические методы. Герой романа А. И. Кулакова "На границе тучи ходят хмуро" - совмещает работу пограничником на рубежах Российской империи (честный) с изобретательской деятельностью (памятливый) и развертыванием собственного производства (деловой). На его пути постоянно возникают "лишние люди", в устранении которых он проявляет свою настоящую изобретательность. Дуэлирует не меньше Руматы Эсторского, не брезгует подставами и показательными расстрелами. Зато собирает начальный капитал для своих заводов.
Но объединение прошлого на основе технократизма сталкивается с двумя препятствиями:
- во-первых, слишком часто у попаданцев разрешение актуальных для России противоречий подменяется догоняющим проектом развития. Не всегда, разумеется. Грамотному, пусть даже и облеченному властью попаданцу приходится учитывать внутренние противоречия в политике, экономике, в обществе. И проект требуется не просто расписать как театральную постановку, вручив подчиненным их роли, а вырастить. Новая социальная структура должна быть чрезвычайно прочной, чтобы устоять в исторических потрясениях.
- во-вторых, попаданческие сюжеты не развертываются в те периоды, когда потенциал развития, что принесет человек из будущего - либо не помогает, либо не позволяет сыграть лучше, чем было сыграно в реальной истории. Это в 41-й попаданцы сыплются, как горох из мешка, а вот попробуй поработать в 45-м! Тогда перед страной возникли не менее сложные задачи, просто их решение было не столь драматичным. Там где нельзя очевидным образом помочь Отечеству, попаданчество пасует. Очень мало сюжетов о "подселении" в Петра I, Екатерину II или Ленина - заранее понятно, что долгие годы работать в бешеном темпе, принимать десятки сложнейших решений, о которых осталось мало исторических данных - не выйдет.
Характерно сравнительно малое число попаданцев в те эпохи, которые требовали бы не просто борьбы с врагами или построения заводов, но постепенного, качественного реформирования государства, как целостной системы. Многие циклы начинаются с "прикладного прогрессорства", когда мальчик-крестьянин начинает построение своей бизнес-империи (А. Лео "Делай, что сможешь"), но понемногу "захлебываются". Автор либо вынужден отступить перед громадным валом проблем, который почти невозможно расписать в деталях, либо ударными темпами вести героя к власти, а Россию - к мировому господству.
Если же в нашем настоящем времени не известно простых и ясных рецептов преодоления кризиса, перед которым стоит Россия, то герои вынуждены просто заваливать прошлое "подсказками", надеясь количеством возместить качество. Цикл "Еще не поздно" П. Дмитриева описывает попаданца во вторую половину 1960-х: он начинает подыгрывать Шелепину, обеспечивает технологическую революцию в создании советских компьютеров. Все описано с большим знанием вычислительной техники. Но, скажем, "постиндустриальный" кризис современной промышленности, который начался еще в 1970-е, никак автором не осознается, и в начале пятого романа - "узкий круг" Политбюро решает, что львиную долю пролетариата надо переводить в сферу обслуживания, и строить "постиндустриальный коммунизм".
Особые отношения у попаданчества с культурой. Гениальный художник или поэт - не проваливаются в прошлое. Да и напиши попаданец книгу - её влияние окажется совсем не таким значительным и, самое главное, ярким, как у боеприпаса объемного действия. Потому попаданцы "индустриализуют" свое культурно-эстетическое воздействие. Р. Злотников в "Царе Федоре" вовсе провел четкую границу: футболу и баскетболу - быть (легко организовать), а театру - погодить. Но, как правило, все решает ноутбук и ориентировка на технологически продвинутые продукты: телевидение, радио, кино. Некоторые даже переводят на кинопленку современные фильмы и пускают их в прокат - для пополнения казны СССР. Если же попаданец не ставит перед собой масштабных задач, а хочет просто "красиво пожить", то просто переписывает современные хиты на магнитофон и начинает их реализовывать (А. Ахмаров "В августе 79-го").
Такая вот саморефлексия через игру в прошлом - довольно прямолинейно отражается в настоящем[7]. Дело не только в ностальгии романами задается вполне ясный тренд на "индустриализацию-2", на восстановление государства. Насколько это реально? Пока эти проекты не получили однозначного политического и экономического воплощения - попаданчество, как жанр, обречено играть очень значительную "компенсаторную" роль.
Тем более, что грядущее остается "Terra Incognita". Образ "среднестатистического современника", который попадает в будущее (или тогдашнего жителя, который не отличим по мышлению от нашего современника) - оказывается лишен своего главного преимущества, он ведь не может "дальше видеть, потому как стоит на плечах титанов". Чтобы наш современник получил фору - нужен постапокалипис, когда он сможет нести свет знания одичавшим людям. Или хотя бы повторение старых войн, где пригодятся его боевые навыки (Б. Громов "Терский фронт"). Придумано несколько сюжетов той или иной степени сложности (П. Андерсон "Долгая дорога домой", С. Лукьяненко "Звезды - холодные игрушки"), которые позволяют добиться значимости нашего современника в будущем, но это всегда довольно сложная интрига с более чем существенными допущениями в пользу героя.
Без попыток представит, как соотносится успешное будущее с представлениями о нем современника - новых попыток написать "Год 2440 год" Л.-С. Мерсье или "Сто лет тому вперед" К. Булычёва - жанр попаданчества обречен на очень медленный качественный рост, когда будут уточняться модели социальных и технических революций. Но количественно жанр развивается и сейчас, ведь еще столько незаселенных исторических персонажей и столько профессий, которые можно опробовать в прошлом!
Вероятнее всего, в ближайшие годы жанр попаданчества осуществит такую вот программу:
- прошлое России будет рассмотрено, как непрерывно становление индустриального "догоняющего" проекта (новая фаза развития - когнитивная, еще себя не реализовала, она в будущем);
- в рамках этого проекта будут реабилитированы/оправданы все фигуры, которые его реализовывали. Соответственно, исторический момент обеспечения наивысшего индустриального могущества - будет объявлен образцом.
- противники индустриального проекта будут рассматриваться как противники исторического развития страны;
- тема будет окончательно исчерпана, не когда "перемоют всем косточки", а когда общество (основные потребители текстов) достигнет некоторого согласия по вопросу "что делать сейчас?" и такие действия начнут осуществляться.
2013
[1] То, к чему медленно пришла фантастика, было едва ли не "секретом Полишинеля" для исторической прозы. Еще В. Пикуль смог показать Россию пусть феодальную, однако в своей красоте и жизненной силе - не враждебную СССР. То есть разделил эстетическое и политическое восприятие постпетровской России.
[2] При сохранении идеологической антисоветской, антиимперской позиции сохраняет известную популярность Б. Акунин, но он сильно потерял в авторитете историка - остался чистым беллетристом.
[3] Одна из первых статей на эту тему "Образ империи в "альтернативных историях" современной России" Го Косино
[4] Приспособление персонажа к прошлому не всегда коррелируется с воздействием на прошлое - само наличие мобильного телефона уже делает попаданца ценным источником информации. Но здесь надо различать воздействие самого факта переноса (перенестись из будущего может любой артефакт), и воздействие личности, роль человека.
[5] А. Рыбаков "Ликвидаторы времени"
[6] В каждой стране для сложившейся фантастической традиции есть свое "осевое время", тот пик на графике, вокруг которого вращаются альтернативы и куда переносятся герои. Для отечественной фантастики это 1941й. Для польской - время Варшавского восстания 1944-го. Для США - Война за независимость и Гражданская война.
[7] Хотя образ Путина-попаданца, который опирается на послезнание в своих реформах, и потому так успешен - пока не получил широкого распространения.