...Предчувствие праздника не покидало Васисуалия
всю неделю: близилось Восьмое Марта. Уже с первого числа он предвкушал,
как принесёт домой авоську, наполненную апельсинами, как увидит радостные
лица жены и дочери, которых такое нехитрое угощение всегда приводило в
неописуемый восторг: Артеньевы жили небогато. И сейчас он, ощущая в кармане
заначку, полученную в виде премии и припрятанную от жены ещё в январе,
чувствовал себя благодетелем, отцом и кормильцем семьи.
...Васисуалий шёл по предпраздничному городу,
не слишком спеша домой: он знал, что никаких вопросов о том, где его нынче
носило, задано не будет: апельсины уже не раз служили ему универсальным
пропуском домой — даже в "подогретом" состоянии, и никогда никаких вопросов
в подобных ситуациях не задавалось. Он с удовольствием зашёл на рынок,
предвкушая, каким благодетелем для изголодавшихся по предпраздничной торговле
продавцов он будет. Надежды его не оправдались: продавец выглядел устало,
но Васисуалия обслужил быстро и нехлопотливо. "Что-то здесь не так"...
— Подумал Васисуалий, почёсывая репу. Но скандал поднимать не стал и апельсины
не перевзвесил: музыка предпраздничного настроения и состояния благодетеля
всех и вся, раздаривающего апельсины и раздающего на чай, как-то мешали
ему пасть столь низко — даже в глазах собственных.
...Спустившись в метро, Васисуалий с трудом
дождался поезда: та же музыка, уже превратившись в бравурный марш, гнала
его домой — поскорее полюбоваться на произведённое им, щедрым Васисуалием,
впечатление. Для семьи, едва сводившей концы с концами, впечатление должно
было быть сногсшибательным: от ласково-самозабвенного, мечтательным голосом
произнесённого "папка!..." до тихого, почти обречённого, но не менее ласкового
и любящего голоса жены, спросившего только: "где достал?".
И лишь одна мысль никак не давала Васисуалию
покоя: ему казалось, что его всё же обвесили. Немного — так, грамм на пятьдесят.
На такой сетке это было не слишком принципиально, но всякий раз мысль об
этом, возникнув в его мозгу, заставляла Васисуалия нервозно подёргиваться,
ёрзать на месте — иной раз даже привлекая внимание стоящих на платформе
рядом с ним пассажиров.
Наконец раздавшийся из тоннеля протяжный гудок
подъезжающего поезда, казалось, прекратил его мучения: теперь не нужно
было думать, терзаться сомнениями — нужно было просто тупо толкаться, продвигая
грузное тело к открывшейся двери. Наконец, зашипев, двери затворились.
В вагоне было совсем не так тесно, как можно было предположить, глядя на
толчею при посадке: в принципе, по проходу можно было совершенно спокойно
пройти, лишь изредка отодвигая кого-то или прося посторониться. Этим и
воспользовалась пара оборванцев — видимо, брат и сестра, а может — просто
мальчик и девочка, обделённые судьбой такими благами, как отчий дом, родительская
опека и... апельсины к празднику. Интересно, почему Васисуалию подумалось
про апельсины? Он не понял. "Видимо, надо будет дать им апельсин. Или —
по апельсину...", — Вздохнув, подумал он. Тем временем беспризорники расположились
в конце прохода, и, наблюдаемые почти всеми пассажирами, начали:
— Граждане пассажиры! — Надрывно, заунывно
протянул пацан, и Васисуалий, уже приготовившись услышать привычное в таких
случаях "вы уж извините, что к вам обращаюсь", скорчил недовольную гримасу.
— Разрешите поздравить вас с наступающим праздником
— Восьмое Марта — и подарить вам эту песню! — Последовало совершенно неожиданное
для Васисуалия продолжение едва слышимым в грохоте поезда девичьим голоском.
"Точно, придётся дать им по апельсину... — Подумал Васисуалий. — А может,
и не по одному... — Картины беспризорного детства, одна страшнее другой,
вихрем пронеслись в его воображении. В конце этого вихря вдруг возник он
сам — Васисуалий Артеньев, безвозмездно раздающий беспризорникам апельсины
к празднику.
— Белые розы, белые розы — беззащитны шипы...
— Надрываясь, выводил меж тем пацан. Девчонка молчала — видимо, осознавая,
что перекричать грохот мчащегося в тоннеле поезда она просто не в силах.
Васисуалий ждал, пока они подойдут. И вдруг... предательская мысль обожгла
Васисуалия: он ведь так и не перевзвесил апельсины. И теперь он даже, выходит,
не узнает, объегорил его продавец, или нет. "Ну, и шут с ним...", — Вздохнул
Васисуалий. Дети подошли поближе. Парень явно фальшивил. "Лучше бы он старался
больше, чем кричал... — поморщился Васисуалий. — И девчонка чего-то совсем
молчит — как будто воды в рот набрала... А парень-то как фальшивит — просто
жуть. И лицо — какое-то...", — Лицо парня показалось Васисуалию совершенно
безучастным. И отнюдь не вдохновенным, каким виделось вначале, издалека.
"Нет, — подумал Васисуалий. — Видимо, не дам. Не я ведь только один здесь...
Может, ещё подаст кто-то... Ведь каждый действует по своему разумению —
ну, будь тут действительно талантливые дети — дал бы. Дал бы обязательно.
А так — он не только не умеет петь, он даже не старается — просто пытается
кричать погромче, вот и всё. Просто, чтоб услышали — и дали денег... Выпрашивает.
Не дам.", — окончательно решил Васисуалий и, преисполнясь достоинством
от принятого уже решения, презрительно откопылил нижнюю губу.
— Белые розы, белые розы... — Надрывно пел
уже совсем рядом пацан, косясь на сетку с апельсинами и явно глотая слюнки.
"Может, всё-таки дать? Дети ведь не виноваты, что беспризорничают... И
как можно винить их в том, что они голодны?", — Предложил внутренний голос.
Васисуалий задумался. "Дать? Не дать? С одной стороны, вроде бы и не грех
дать — вон ведь, прошли почти полвагона, и никто не подал... С другой...
— Какая-то старушка, вытащив из кошелька потёртую бумажку, сунула её парню
в руку, и, перекрестив на прощанье детей, прослезилась им вслед. — Вишь,
и подают... — Подумал Васисуалий. — Ты понимаешь, блин... — Задумчиво рассуждал
он, — тут ведь вот какой сложный вопрос... достоин человек, чтоб ему блага
перепадали — или не достоин. Наверное, тот, кто достоин, не будет вот так
побираться: Господь вознаградит его... по заслугам... — Наконец облегчённо
вздохнул, придя, казалось, к окончательному выводу, Васисуалий. — Хотя...
— И вновь сомнения стали терзать его душу.
Дети, меж тем, прошли дальше и парень уже
не косился на авоську с апельсинами, старательно отвлекая от неё и девчонку
— они просто шли и шли по проходу; он — голося "что с вами сделали... снег
и морозы...", она — безучастно глядя в пол. "Рваные штаны... — рассуждал
Васисуалий. — Впрочем, быть может, у него других-то и нет... А вдруг это
— просто поза? Что тогда? Нет, ну каков подлец — продавец, точно ведь,
обвесил...", — Вздохнул, вконец запутавшись, он.
Наконец дети дошли до конца вагона. Васисуалий
Артеньев, облегчённо вздохнув, успокоился, было — но потом снова подумал:
"А, может всё же надо было дать? Ну, хоть один — на двоих?", — ещё не поздно
было догнать, подойти, и, сунув незаметно пацану апельсин — как та старушка
— тихо и скромно удалиться. "А как же ты тогда сможешь перевзвесить?",
— Возразил внутренний голос. Васисуалий снова вздохнул.
Дети вышли на очередной станции.
Вскоре приехал и Васисуалий. Он вышел из метро,
сел на трамвай, и, проехав две остановки, оказался у своего дома. Зайдя,
он обрадовал жену и дочь; разделся, наслаждаясь их, такой непосредственной,
сотворённой его, Васисуалия, руками, радостью; и, пройдя на кухню, перевзвесил
апельсины.