Много времени прошло с их последней встречи. Мальчик держался за гриву белой как снег лошади, а она уносила его куда-то вдаль. Он был совсем нагой, однако это его ничуть не смущало. Напротив, он даже был горд от того, что не боялся быть нагим. Эта гордость напополам с нестерпимой радостью перекликалась в нём самом и с летящим вокруг снегом, с природой, со всем этим миром, словно всё это было едино. Они мчались как ветер по широкому коридору из снега, и, казалось, никакое препятствие, никакая сила не могла встать у них на пути. Он был свободен! Так же свободен, как она! Но внезапно в его сознании что-то оборвалось. Снег стал падать ровно и мягко. Юноша понял, что они остановились. Казавшийся поначалу серым пятном проносившийся мимо него мир стал приобретать очертания занесённого снегом горного перевала. Вокруг были только острые скалы. Горизонта не было видно. Впервые за всё время его тела коснулся ощутимый холод. Лошадь застыла посреди дороги. Напротив неё стоял оскалившийся чёрный волк. Радость мальчика мгновенно сменилась на страх. Снег плавно опускался на мокрую волчью шкуру, загривок его был всклокочен, а глаза горели багряной злобой. Хищник стал медленно обходить лошадь сбоку, готовясь напасть, а юноша, не зная, что делать, зажмурился, схватившись за шею лошади изо всех сил. Он вдруг ясно почувствовал свою беспомощность, свою трусость и впервые чётко осознал, что всё, что он по-настоящему может в жизни -- это лишь вот так просто лежать, ожидая атаки со стороны. Вот почему сейчас, в подобной ситуации для него оставался только один выход: покорно ждать своей смерти и бояться. И он ждал. Ждал боли, ощущал его клыки на своей глотке, представляя грядущий конец... но зверь всё никак не нападал. Ему казалось, что волк играет с ним, хочет помучить его перед смертью. "Ну почему, почему-у?!.." -- непрерывно проносилось в его голове. Ждать становилось невыносимо, и теперь он уже желал смерти, молил о ней, как об избавлении от всех мучений: своих страхов, переживаний, самой своей никчёмной жизни. И в то же время, где-то совсем в глубине себя он всё же ощущал совершенно иное, какое-то еле уловимое чувство, которое каждый раз не хотел ощущать. По какой-то причине он страшился осознать его намного больше, чем осознать свою грядущую гибель. Ему казалось, что это чувство выводило его далеко за грань человеческой смерти и даже самой никчёмной из всех человеческих жизней.
Но вот боль, наконец, коснулась его тела... Что-то сильно ткнуло его в лопатку. -- ...Каким же образом аксеант взаимодействует с серильной массой, домагус 178? Альфред мгновенно открыл глаза и вскочил, чуть не выпрыгнув из-за алхимического верстака. -- С-сереет...-- вырвалось из его губ единственное, что он смог уловить в вопросе профессора, помимо своего персонального номера. -- Вы абсолютно правы, уважаемый 178-ой! Теперь у вас сереет третья двойка по моему предмету в журнале. Вся аудитория негромко оживилась. Профессор подошёл к своему столу и черкнул в лежавшем там профжурнале закорючку, а Альфред уныло сел обратно, делая вид, что не замечает, как остальные смотрят на него. Сбивчивым тоном профессор продолжил что-то объяснять им дальше. Тут парень окончательно пришёл в себя и понял, что опять задремал на уроке, впрочем даже, как всегда. Он вновь принялся безучастно смотреть в окно и уже почти не обращал внимания ни на бормотания профессора, ни на Корина, который сидел с ним рядом и старательно выводил всё, что говорил профессор, в тетради, ни на школьный двор - он смотрел куда-то вдаль. Альфред никогда не переживал из-за нарисованных где-то цифирок, определяющих, как говорили профессора, его "подготовку к жизни". В последнее время он попросту не видел всей этой жизни. Погрязнув с головой в повседневных обязанностях, Альфред медленно проживал свои дни, которые затем складывались в недели и месяцы, такие же равномерно серые, как и его третья двойка. Понурый дневной свет пробивался сквозь окна и падал на стоявшие в противоположном углу кабинета шкафы с зельями. Некоторые он просвечивал насквозь, в других же был настолько густой, тёмный и древний отвар, что когда требовалось взять немного для ученических опытов, то приходилось с силой выбивать эту дрянь оттуда. На всех этих склянках не было ни пылинки, впрочем, как и во всём кабинете и даже, как казалось Альфреду, во всей школе. Алхимический верстак, за которым он сидел, был тоже до боли чист, и только подставка с мензурками для опытов выдавала собой изъян в его идеально ровной поверхности. Позади за верстаками стояли большие бутыли с водой, спиртом и эфиром. Шкафы, вазы с искусственными цветами, бордовые занавески, седой лысоватый профессор, выводивший что-то в воздухе "светом", аккуратные домагусы в тёмно-синих мантиях, тоненькие пёрышки и тетради -- всё как нельзя лучше подчёркивало друг друга и дополняло. Прежде у Альфреда, пожалуй, никогда не было и мысли о том, что что-то может находиться в такой идеальной чистоте. На ферме своего отца, где он родился и вырос, молодой юноша ещё с младенчества привык к вилам и сену, тяжёлой работе и мозолям на руках. Конечно, он прекрасно понимал, что отец желал для него только лучшего, отправляя в подобное место, но за те два года учёбы, что он провёл здесь, молодого паренька всё ещё воротило от всей этой педантичности. Профессор Мюссель, да и все остальные профессора считали, что у него кривые руки, так как Альфред очень неразборчиво писал и не умел обращаться ни со склянками (они часто просто выпадали из его рук), ни с палочкой или жезлом -- главными атрибутами магуса, ни с чем-либо подобным. Возможно, Альфред уже давно бы и вылетел отсюда, если бы не профессор Тарет, лучший друг его отца. Когда-то они вместе участвовали в "МАГ" -- масштабной королевской реформе, одним из указов которой было приобщение всех желающих отроков к магии и создание магических школ по всему Сентусу. И, конечно, было совершенно понятно, что такой достойный юноша, как он, просто не мог оскорбить отца своим отказом учиться в одной из подобных школ. Альфред часто скучал по старой жизни, по отцу и по дому. Иногда вечерами он садился у окна своей комнатки в общежитии и вспоминал своё счастливое прошлое. В такие моменты ему очень хотелось сбежать обратно к отцу, но что-то его всегда останавливало, и парень продолжал терпеть. К тому же, хотя юный Альфред и осознавал, что всё окружающее шло вразрез с ним, однако, не смотря ни на что, в самой глубине подсознания его всё равно тянуло к магии, не как к искусству, но как к состоянию - и, пожалуй, только это и придавало ему сил для её дальнейшего изучения. Хотя определённо даже сам юноша не мог сказать этого наверняка. В последнее время Альфред почему-то очень плохо спал по ночам, и когда мимо входной двери пролетел оживленный "левитацией" звонок, объявляя конец лекции, он опять клевал носом. С сонным видом юноша поднялся из-за стола и принялся собирать вещи. Когда специальное магическое перо было вложено в тетрадь, а тетрадь в книгу, он по привычке сунул всё разом подмышку и стал продвигаться к выходу, вливаясь в общую толпу домагусов, выходивших из кабинета. Оказавшись в узком коридоре, он влился в ещё большую толпу таких же студентов, спешивших с последних лекций по своим делам, и в этой, давно ставшей привычной для всех волне синих колпаков и жужжащего звона никому уже не было дела до невысокого Альфреда, которого сдавливали со всех сторон его же сокурсники, сверстники и профессора магии. В нужный момент он еле успел перестроиться в боковой ряд, идущий наверх, когда оказался в узком кирпичном пролёте, из которого было всего два выхода: полукруглый справа, с вечно открытой деревянной дверью, и винтовая лестница, ведущая прямо из середины башни в общежития домагусов. Изо всех сил сопротивляясь и барахтаясь, юноше всё же удалось вырваться из толпы на втором этаже, когда та бурлящим потоком продолжала двигаться дальше по лестнице, переходя к другим отделениям и коридорам. В такие моменты Альфреду не раз приходила в голову мысль о перенаселённости школы, но, похоже, что директору Антуану де Кьюзи, профессору магии третьей степени, было наплевать на всё, кроме личной выгоды и внешнего престижа своего заведения. Каждый раз за пару дней до того, как королевская комиссия приезжала к ним с проверкой, он попросту выпускал приказ о том, чтобы профессора его заведения начинали составлять из своих лучших учеников образцовые классы, а самых худших по их мнению домагусов зачисляли в особый список и по наступлении намеченной даты в очередной раз вывозили их погулять по улицам ближайшего города на "неожиданную" экскурсию. После этого, как правило, директор самолично водил своих именитых гостей по "просторной" школе магии с отличными учениками, делая вид, что разговаривает с каждым из домагусов, прислушиваясь к их мнению и, естественно, не заводил сию помпезную делегацию в те места школы, где было слишком узко, неуютно или тускло. При этом остальным студентам оставалось только бесцельно шататься по закоулкам окрестного города до отъезда именитых гостей, а потом снова, как ни в чём не бывало, возвращаться обратно, переодеваясь в школьную форму и так и не узнав всех причин своего очередного внеклассного урока. Во всех случаях среди них оказывался и Альфред. На втором этаже западного крыла школы было уже более просторно, и там можно было ходить свободно. Коридор этажа был длинный, стены его после недавнего ремонта были выкрашены в бежевый цвет, а на подоконниках стояли разноцветные, однако сухие цветы. Большинство людей в больших городах находили это последним писком моды и красоты, но, даже зная об этом, Альфред не разделял их вкусов и никогда не понимал, что красивого было в высохшем и давно мёртвом цветке. В пролётах между окнами висели картины, изображающие застывших в разных позах магусов, совершивших когда-то великие подвиги, или просто знаменитых, написанные не менее знаменитыми художниками, а в самом центре этажа покоился огромный портрет короля Сентуса. Копошась в своих мыслях, парень уже подходил к выделенной ему на этот семестр комнате. Мимо него с шумом проносились студенты разных курсов, оживлённо беседуя друг с другом. Некоторые из них искоса поглядывали на Альфреда, когда тот, как всегда с опущенной головой, молчаливо продвигался вдоль самого края стен, сторонясь остальных. Старые деревянные половицы немного потрескивали под его шагами. Подойдя к двери, юноша привычным движением полез в карман своих брюк за ключом, когда вдруг что-то еле заметно скользнуло по его спине. "Эй, недотёпа!" -- Альфред узнал знакомый голос. Он вынул руку из кармана и медленно повернулся. Напротив него стояли трое домагусов. Тот, что находился в центре, был выше Альфреда на целую голову. У него был надменный взгляд и немного помаранный вид. Мантия внизу лоснилась от потёртостей и была заметно измята, расстегнутая рубаха вылезала из-под коричневой жилетки, узконосые сапоги были натянуты поверх брюк. Пальцы рук выглядели толстыми и неуклюжими, всегда грозное скуластое лицо выдавало в нём жившего мелкими склоками человека, однако его чёрные волосы, по привычке, оставались зачёсаны на бок с помощью простой воды, что как-то не могло не выделяться из его внешнего вида. Альфред знал этого бугая все два года. Кан всегда любил потешаться над всеми, кроме себя. Он не упускал случая нагрубить и профессору. Каким-то чудом Кан всё ещё оставался держаться в таком месте, как школа магии, хотя так же не вписывался в толпу здешних студентов, как и Альфред. Правда, по другой причине. "Опа!" -- Кан резко выхватил свою палочку откуда-то из-за спины и направил её на Альфреда. Практически тут же из его палочки вырвался продолговатый овал светло-пурпурного цвета и попал в лицо уже зажмурившегося юноши. Проходящие мимо домагусы к тому моменту уже приостановились в предвкушении чего-то смешного. Достаточно было только бросить зерно смеха в эту толпу, и всё пространство вокруг заполонил бы хохот... что Кан и сделал. Альфред открыл глаза от рокочущего смеха. Как и положено, громче всех смеялся сам Кан. Он прямо-таки изогнулся от наигранного гоготанья, когда парень в растерянности стал мотать головой, пытаясь найти на себе причину этой реакции, пока не посмотрел на свои упавшие брюки. "Держи ещё, пень! "Синт!" -- вырвалось другое самодельное заклинание изо рта согнутого от смеха Кана, когда тот ещё раз ловко направил палочку на Альфреда. На этот раз маленький синий шарик, ударивший в юношу, заставил его кожу посинеть до светло-лилового цвета. Альфред упал. Коридор взорвался новой волной смеха. Кан, весь покрасневший, уже держался за стену от хохота. Он тыкал в Альфреда пальцем, широко раскрыв рот. Глаза его ширились от собственного превосходства и совершенно бездарного подражания его действиям, когда парень, наконец, подобрал свои брюки и кое-как собрал в охапку упавшие перо и тетрадь, после чего быстро стал искать ключи от своей комнаты. В этот раз, хоть и не с первых секунд, но Альфред всё же начал действовать, а не расплылся от беззащитности, как это обычно бывало при их встрече с Каном один на один. Сейчас он просто хотел скрыться от этого позора хоть куда-нибудь. Альфред не заметил, как открыл дверь своей комнаты, и опомнился уже, когда стоял, упёршись в неё спиной с обратной стороны. К тому моменту синюшность его кожи начала понемногу спадать, но Альфреда всё ещё бил колотун. Он слышал оживление людей за дверью, слышал их обидные выкрики и обрывки фраз, однако не было похоже, что Кан всё ещё стоял там, иначе одним этим дело бы точно не кончилось. Утвердившись в подобных мыслях, юноша неровно вздохнул и, ещё раз проверив, надёжна ли оставалась заперта его дверь, медленно прошёлся по комнате, присел на свою кровать в углу и склонил голову набок. В первый же день он напоролся на Кана у входа. Без особой причины тот тогда сильно толкнул фермерского паренька, просто проходившего мимо, и с тех пор Кан никогда не отставал от него. Альфред приехал в это место, надеясь встретить доброту и веселье, однако в первый же день получил лишь непонимание и насмешку. В то время он был ещё открытым для нового мальчуганом, хотел увидеть мир. Но впоследствии увидел мир таким, каким даже не мог его себе представить -- он увидел его настоящим. Поначалу повергшее его в ужас открытие теперь казалось парню вполне закономерным и логичным: люди из так называемого "приличного общества" глупые и безразличные, их мечты низкие, а идеалы ложные. По какой-то причине в этой школе все оказались просто помешаны на чистоте и правилах и ни в коем виде не терпели реальности -- того, что земля чёрная и грязная, а вода бывает и мутная. Для каждого из этих людей оставались важны лишь их бесполезный социальный престиж и связи, а каждый, непохожий на них, тотчас же становился отребьем, для которого нигде не было места. Всё это ютилось у Альфреда где-то в уголке его сознания, давая иногда о себе знать вот в такие моменты, однако легче от этого его собственная жизнь пареньку не казалась. Альфред сделал ещё один вдох и откинулся на кровать. Комната в общежитии, где он жил, была маленькой и довольно светлой благодаря большому окну в стене. Юноша любил сравнивать её с решетчатой клеткой, из которой было всё видно, но выбраться откуда представлялось решительно невозможно. Небольшой прямоугольный стол, стул, подставка для заклинания "световой шар", кровать, чемодан -- всё это еле умещалось в комнатке. В первые месяцы привыкшему к простору полей Альфреду оставалось здесь крайне не по себе, но со временем он привык и даже полюбил свой маленький уголок. Каждая вещь здесь было под рукой, и ничего не мешало. Стол был весь засыпан его тетрадями, учебниками и свитками -- парень не считал это беспорядком. Также в столе была полка, где помимо посуды Альфред хранил ещё и свёрток с письмами от отца. Временами он перечитывал их, и глаза его немного краснели от подступающих к ним слёз. В чемодане у двери лежало нижнее бельё на смену и его обычные домашние вещи. Последний раз в домашнее он одевался почти год назад, когда уезжал к отцу на лето -- до родной фермы Альфреда было около семи дней пути на лошади, если ехать в карете или в телеге. На полу был постелен простенький половичок, а стены и потолок и вовсе были голые. На подоконнике лежало его "Завоевание диких земель". По вечерам он любил вчитываться в строки этой исторической саги, которая захватывала его воображение целиком и уносила прочь от окружающей его бессмыслицы и суеты. Из окна хорошо был виден внутренний двор школы. Хотя весна давно уже буйствовала на Хоккарианской возвышенности, погода была мерзостной в последнюю неделю. Небо было равномерно свинцовым и, казалось, могло упасть. Это почему-то вгоняло Альфреда в такой мрак, что даже его умение радоваться любой погоде тут как-то не очень срабатывало. Окно чётко захватывало ту часть школьного двора, где росли аккуратно подстриженные кустарники, и стоял фонтан в виде лебедя. Также, ко всему прочему, из него была видна часть идеально ровного газона и аллеи, огибающие всю школу по периметру. А ещё из его окна была видна высокая каменная стена вокруг школы. Стена была старой, поросшей мхом и травой. Вероятно, она стояла здесь с самой постройки этого замка, когда ни о какой магической школе и речи быть ещё не могло. Эта стена не только защищала школу от всего остального мира, но ещё и производила довольно странное впечатление необычно мрачной, совсем уж неприступной постройки. Кроме Альфреда в школе, пожалуй, никто больше не понимал, как она возвышалась в сознании каждого обитателя этого места. Казалось, что её нельзя было ни перелететь, ни сломать, ни даже дотронутся до неё. Определённо, защита школы от мира снаружи не была её единственной задачей: такая стена ещё и ограничивала мир внутри. А ещё казалось, что даже если школа разрушится, то стена ещё долго будет стоять на этом месте как немой свидетель давно ушедших времён и событий. Сама школа представляла собой каменный замок с возвышающимися башнями. Крыши у башен были выстроены конусом, выложенным красной черепицей. Замок имел пятиугольную форму с разнообразными пристройками к нему, конюшней, погребами и большой оранжереей с северной стороны. От ворот стены до парадного входа в школу пролегала широкая мощёная дорога с декоративным заборчиком по краям. В праздничные дни по ней проходило много именитых гостей. Школа находилась на вершине обширного, но довольно низкого холма. Со всех сторон от неё плавно спускались обрабатываемые земли и упирались в густой лес на западе и пастбища местного городка Шиванс на юго-востоке. Закаты и рассветы здесь были воистину потрясающие. Иногда по вечерам от земли шёл туман, а по ночам в хорошую погоду можно было видеть всю необъятную громаду звёздного неба так ясно, что сердце замирало в груди. Для Альфреда такие моменты были чуть ли не единственным клочком радости в этом месте. Хотя, возможно, и сам Альфред был единственным, кто мог искренне восхищаться тем, на что другие просто не обращали внимания, считая это обычным делом. Через главные школьные ворота ученикам дозволялось выходить каждый день, но только на час, в одно и то же время. Естественно, никто из них даже и не думал о побеге. В основном в этом месте учились те, кто провёл всю свою жизнь в городах и поэтому редко покидал замок без особых причин, ибо каждый считал настоящим проявлением цивилизации здесь, в такой глуши -- только их школу. Альфреду даже казалось, что поля и лес на горизонте как-то пугают их, как будто все ученики, слуги и даже профессора боялись настоящего мира, зажавшись в своём маленьком мирке и посматривая на всё свысока. Сама жизнь давала им возможность изучить что-то кроме каменных стен школы, но лишь некоторые выходили прогуляться по вечерним полям и то, когда погода позволяла. Конечно же, парень старался как можно чаще не упускать таких моментов. Временами ему казалось, что нужно было сделать только один шаг, и лес, его любимый лес спасёт измучившегося юношу от всего этого, но потом он приходил в себя и понимал, что, скорее всего, не смог бы выжить там долгое время. Да и куда бы он затем подался, ведь с помощью магии его бы обязательно нашли и вернули отцу... А затем, прямо на отцовских глазах, исключили бы из школы, что стало бы для Альфреда самым страшным позором во всей его жизни. Поддавшись своим печальным размышлениям, юноша опять пропустил ужин. К счастью, Корин, прихвативший пару кусков хлеба, сыра и гроздей винограда со стола, очень скоро зашёл к своему другу узнать, почему тот уже в третий раз за последние полмесяца не приходит на ужин в обеденный зал. Альфред никогда не считал Корина за приятную компанию, однако этот простоватый мальчуган из предместий городка Вант-Сартос очень любил поболтать с соседями по общежитию, а молчаливый Альфред как никто другой умел слушать и не перебивать. -- ...Говорят, Персиваль хотела тебя видеть, -- пробурчал Корин сразу после того, как успел обсудить с ним все свои проблемы. -- Опять? -- уныло ответил ему Альфред. -- Это из-за Кана, наверно, -- немного усмехнулся тот, покручивая в руках остатки сырного бутерброда. -- Она опять думает, что я виноват. -- Скорее всего. -- Почему она всегда выгораживает Кана? -- Может, они связаны как-то... Родственники? -- Да нет, Корин, не родственники...-- недовольно ответил ему Альфред и отвернулся. В душе он понимал, что проще всего было скинуть проблемы на фермерского безрукого студента, чей отец, в случае чего, не сможет заплатить за него, чем на богатенького Кана из Кальстерга. -- Ладно, я зайду...-- проговорил он, наконец, и подошёл к окну. Корину хватило мозгов понять, что парень был уже не в том настроении, чтобы болтать с ним, и решил пойти дальше по своим делам. "Зайду завтра с утра! Может быть, с утра она будет добрее..." -- подумал про себя Альфред, запирая за ним дверь. Ему не хотелось ничего объяснять сейчас. Выглянувшее из-за тучи не некоторое время солнце пробилось в его комнату, и парень с неохотой заметил, что уже умудрился опоздать и на сегодняшний "свободный час". Не найдя ничего лучше, он решил снова закопаться в свою книжку.
Вечером Альфред попробовал попрактиковаться перед завтрашним уроком по творению заклинаний. Взяв с подоконника свою палочку, он как можно аккуратнее стал выводить ею в воздухе световые круги и создавать небольшие газовые облачка, произнося слова заклинания из учебника, но как всегда у него это не очень-то получалось. Возможно, сон мог поправить ситуацию, -- пришла к нему в голову последняя усталая мысль, и Альфред начал готовиться ко сну. Сняв с себя верхнюю одежду, он повесил её на вешалку и, оставшись в одном исподнем, быстро юркнул под одеяло, не забыв погасить магический "свет" на подставке, стоявшей в углу у стены. Однако в эту ночь он проспал ещё меньше, чем в предыдущую. Что-то неясное волновало его до самого рассвета... Что-то неясное... Возможно, это был завтрашний отчёт перед Перси.