--
Мой дорогой друг! Вы всё ж таки счастливый человек!
Громкий голос, раздавшийся прямо у уха, отвлек от начинавших уже надоедать ему мыслей, вернув в действительность.
--
Почему? - он поднял глаза на Майкла, сидевшего рядом с ним у стойки бара: сияющее в улыбке лицо, протянутая к рукопожатию рука.
Машинально протянул свою. Он уже хорошо знал характер этого шведа, вполне сносно говорившего на русском языке с характерным и сильным нордическим акцентом, иногда необычно расставлявшего слова и путавшего склонения. Можно было не сомневаться, что через некоторое время Майкл снова громко произнесет эту же, или похожую фразу и снова протянет руку для рукопожатия, но на вопрос к нему: "Почему?", не последует никакого ответа, потому что Майклу просто нужно было обратить на себя внимание. Это было его внутренней потребностью, свойством его натуры, укоренившейся привычкой покрасоваться на людях, хоть на мгновение стать центром внимания окружающих.
Чтоб как-то возобновить прерванный разговор, спросил первое, что пришло на ум:
--
Слушай, Майкл, так как ты говоришь фамилия этой русской барыни, у которой твой отец приказчиком служил?
--
Дед, дед служил. Управляющим, в украинской усадьбе графини Бобринской.
--
Бобринские - знаменитая фамилия в истории России.
--
Знаменитая достаточно. Коммунисты за это на стенку могли поставить, - на лице Майкла отобразилась значительность.
--
К стенке, - поправил он Майкла.
--
Да, к стенке. Из-за этого после войны мои родители в Польшу сбежали. Там я вырос, гимназию окончил.
--
Ах, вот оно что - какой поляк не шляхтич! Это оно и есть, описанное классиками неизбывное стремление поляков оказаться хоть рядом у благородных корней, - подумал он. - А как же тебе шведом удалось-то стать?
--
Семья переехала в Швецию. Я на военную службу пошел.
--
Как, служить? Ты же иностранец, да языка к тому же не знал, наверно.
--
Во флот брали, много желающих не было. Зачем тебе это знать?
--
Да так, люблю историю.
Майкл, прикрепи к его плечам золотые погоны - лучшего типажа для ностальгических фильмов о белой гвардии представить трудно. Соответствующий рост, короткая щеточка аккуратно подстриженных поседевших усов, голубой блеск еще не старых глаз на правильном, немолодом, но еще симпатичном лице и несколько театрализованный характер полностью соответствовали привитым представлениям о типе русского офицера. И не дай Бог подыграть его театральным амбициям - тут уж дым коромыслом!
--
Зачем нужно это тебе, не понимаю?
--
Ну что ты не понимаешь, Майкл? Хобби у меня такое. Я, видишь ли, по натуре своей философ, размышляю о жизни, то да сё. А как размышлять о жизни, не зная истории?
--
Слушай! Ты такое говоришь! Какая история? Ты посмотри, какие женщины рядом сидят, молодые, красивые. Их же резать нужно тебе! А ты - философия!
--
Сейчас не говорят - резать, Майкл, сейчас говорят - трахать.
--
Да, извини, немного перепутал.
--
Ничего. А что, на шведском тоже есть такое понятие?
--
Есть, конечно, а как же!
Спустя время, они вышли на ярко рассвеченные к Рождеству улицы, в толпу празднично настроенных горожан. Играла весёлая музыка, крутились карусели, перемигивались огоньки гирлянд, натянутых вдоль и поперек улиц, на праздничных ёлках и стенах зданий. У прилавков рождественского базара раскупались сладости, сувениры, толклись стайками любители горячего глювайна с чашками, дымящимися на морозном воздухе. Волнами наплывали с разных сторон запахи восточных приправ и поджариваемых на гриле сосисок. Жизнь в центре кипела, хотя было уже довольно поздно.
Они прошлись не торопясь вдоль центральной улицы, заглядывая в яркие витрины магазинов, долго спорили о качестве швейцарских часов, выставленных в одной из них, перешли к другой.
--
Смотри, какое пальто. У меня несколько штук такого фасона. Я все ждал, когда снова в моду войдут. Когда я жил в Штокхольме и у меня была собственная небольшая яхта...Ты знаешь, как престижно иметь в Штокхольме яхту, причалить у набережной, выйти из неё в дорогом костюме на улицу?! Что ты там бабкины лохмотья рассматриваешь?
--
Во-первых, какие лохмотья, ты взгляни на цены! Во вторых - не бабкины, а бабские.
--
Ну, так что? Нравятся бабские?
--
Да, ничего. Вот, представил себе одну женщину в этой шубке и брючках.
--
Какую женщину? Я знаю её?
--
Нет, не знаешь. Ладно, пора по домам.
Они двинулись неторопливо в направлении подземки. Вдруг Майкл остановился у витрины бюро путешествий.
--
Я хочу поехать куда-нибудь. Отдохнуть хочу.
--
Я тоже. В горы, где много снега, солнца.
--
Нет. Я где тепло хочу. Поеду в Египет. Вот жизнь! Купаться буду, загорать.
Вслух мечтательно размышляя о прелестях отдыха, каждый о своем, они сели в вагон подземки. До пригорода, в котором они жили, было минут двадцать езды, но Майклу предстояло еще проехать пару остановок автобусом, а ему пройти минут пятнадцать пешком.
--
Ты что, любимой женщине звонишь? - снова спросил Майкл, увидев у него в руках мобильный телефон.
--
Нет, сыну, - коротко бросил он в ответ. - Сынок, я еду домой, ты сможешь забрать меня от остановки? Ключ от машины, кажется, под зеркалом. Хорошо. Спасибо.
--
Я когда на юге Германии жил, был у меня с женой ресторан. Хороший ресторан, большой, с перекусками разными.
--
Закусками.
--
Да, закусками. И собака была, красивая, большая, умная. Я любил с ней гулять, никогда на поводок не брал. А когда уезжал, она ко мне... на грудь лапами... скулит. Я не выдержал, заплакал.
Майкл вздохнул и прикрыл глаза ладонью.
В который раз ему хотелось расспросить о последней жене Майкла, что же произошло с его рестораном, но он не решился и вместо этого как можно веселей сказал:
--
Что-то я никогда не видел, чтоб ты перекуску какую-то ел. Только кофе пьёшь да куришь.
--
Ем. Почему не ем.
--
А можно и не есть. Вообще не есть, понимаешь? Я знаю таких людей. Могут по нескольку месяцев ничего не есть. Я последний раз, когда на родину ездил, уже на обратном пути познакомился с одной молодой женщиной в поезде, в одном купе ехали.
***
В кассах предварительной продажи билетов на столицу уже не было. Всегда одно и то же, как и в советские времена, билетов нет, а поезда уходят полупустые. Оставшееся верхнее место в купе у туалета было всё, что можно было купить и в этот раз. То, что место было наверху, для него даже лучше, он не любил нижние полки, а вот соседство с туалетом таки давало о себе знать неприятными запахами и без конца хлопающими дверьми.
Вначале они ехали втроем. Мужчина уставшего вида, явно возращавшийся из командировки, и девушка, лет двадцати на вид.
Мужчина долго изучал пачку документов, устало хмуря брови, и, кажется, даже обрадовался, охотно переключившись на беседу, когда он прервал его занятие вопросом, истомившись неподвижностью и молчанием.
--
Материалы конференции?
--
Да нет, соместное межрегиональное совещание, нормативы, подработка предложений к законодательным актам.
--
Почему совместное?
--
А эксперты от разных отраслей, юристы, экономисты...
--
Давно пора. Европа ждет - не дождётся, когда здесь что-то с мёртвой точки сдвинется.
--
Да толку с того, все равно для реализации всего этого средств нет. Так, декларация.
Они долго беседовали о проблемах отрасли, которую как эксперт представлял на совещании его попутчик, потом переключились на другие темы, вспомнили прошлые времена, события, ставшие уже историей, прошлись и по свежим политическим новостям в стране, когда вдруг на очередной остановке поезда в купе вошла довольно уже немолодая женщина в сопровождении мужчины чуть старше средних лет. Она тепло попрощалась с ним и, словно продолжая ранее начатый в купе разговор, без вступления поведала о только что проводившем её сыне, о цели её путешествия в столицу, к сестре, о погоде, о разной всячине.
В купе заглянула проводница и осведомилась, сколько кому чаю. Ничего не заказала только девушка, а поковырявшись в сумке, вытащила из неё и водрузила на стол большую пластиковую бутылку воды.
Старуха же больше всех обрадовалась и заказала себе сразу несколько стаканов чаю.
--
Вы знаете, мой муж был агрономом крупного совхоза, и поэтому мы жили в небольшом городке, в сельской местности. Я хоть и имела высшее образование, так всю жизнь и проработала в детском садике, сначала воспитательницей, потом заведующей. Дома мы обожали пить чай. Бывало, не могу уснуть, если не выпью своей нормы. А, вообще, спала мало. Дети, домашние заботы...
--
Кто же вы по своему образованию?
--
Химик. И, знаете, был у нас свой круг интересных знакомых. Вот собирались у самовара, о литературе, о кино, сами чего-нибудь придумывали. На всё хватало. Пекла. Вот, пожалуйста, попробуйте, это моё.
Старушка, хоть и казалось, что говорила без умолку, на самом деле только вела разговор, энергично поддакивая репликам собеседников, попутно вставляя что-то своё, охотно отвечая на вопросы. В купе стало тепло, почти жарко, все четверо, полуразвалясь, сидели на нижних полках, и тут только он заметил, что за все время девушка не проронила ни одного слова.
Она сидела напротив, рядом с командированным, молча, почти неподвижно слушала общий разговор, и только её глаза на спокойном, как у леонардо-давинчевской Мона-Лизы лице, делали заметным её присутствие.
--
А вы, - обратился он, глядя прямо в её глаза, - вы, скорее всего, учитесь, студентка?
--
Нет, работаю.
--
В столицу по делам?
--
У родителей гостила, на работу возвращаюсь.
Её односложные ответы и несколько необычная манера смотреть на собеседника слегка интриговали его. Во всяком случае, у него возникло желание как-то стряхнуть эту её отстраненность, вызвать хоть какое-то проявление эмоций на её лице. Он улыбнулся, с интересом взглянул на неё и в шутливо-сакраментальном тоне, с заигрыванием спросил:
--
И кто же вы по специальности?
--
У меня две специальности, я имею диплом специалиста по финансам и диплом инженера-программиста.
--
Нет, в самом деле!? Вы что, вундеркинд? Сколько же вам лет? Я не дал бы вам больше двадцати.
Впервые он заметил улыбку, лицо её стало выразительнее, взгляд немного сконцентрировался.
--
Совсем нет, всё шло как обычно, а к тому прибавьте еще четыре года трудового стажа.
--
Вау! Я сражен. И где же вы работаете?
--
Совместное предприятие, - она назвала ничего не говорящее ему название фирмы.
--
Уфф! Ну и последнее, если можно, только, прошу вас, имейте в виду, у меня слабые нервы. Какой же порядок цифр, хотя бы приблизительно, налога на ваш доход?
--
Никакой.
--
То есть?
--
То есть, никакой. Я не плачу налоги. Я работаю на дому и получаю конверт.
--
Какой конверт? - ничего не понимая, вопросительно вытаращился он на девушку.
--
Да бабки наличманом ей за работу платят, без трудового договора, - со знанием дела вдруг бросил из своего угла эксперт.
--
Так вы что, не собираетесь дожить до пенсии? - вопрос был обращен снова к девушке.
--
Нет, не собираюсь.
Он готов был услышать всё что угодно, но произнесенное ею это однозначное "нет" окончательно выбило у него почву из-под ног, он просто растерялся, не зная, что думать и говорить. Повидимому, она заметила его растерянность и, пытаясь разъяснить ситуацию, продолжила неторопливо спокойным и негромким голосом.
--
Я считаю, что каждый должен иметь право сам определять своё будущее и свое настоящее в меру своих способностей и возможностей, а может быть и призвания. Это справедливо. Я стараюсь жить так, как я этого хочу, и ищу эти возможности и сама этого добиваюсь.
--
Ах вот оно что! А я то подумал, что вы наметили укорочение своей жизни, а тут просто-напросто антисоциальный эгоизм.
--
Да вы и в том и в другом правы. Только это ведь с какой стороны посмотреть, - вдруг безразличным тоном ответила девушка.
--
Может, я и прав, как вы утверждаете, только в чем же тогда ваша-то справедливость? Вы вот получили два высших образования бесплатно, а другие как же поколения? Или с чего пенсию получают старики сейчас, вот, к слову, наша попутчица?
Он произносил эти банальности, подражая её размеренному и безэмоциональному голосу, стараясь не выдать постепенно накапливающегося в нём лёгкого раздражения, происходящего от её вновь ставшего похожим на мона-лизино выражения лица, взгляда её глаз, как бы обращенного внутрь себя и в тоже время в своей неподвижности охватывающего сразу всех присутствующих в купе, даже сидящего сбоку от нее эксперта, который, судя по непроизвольному движению его бровей и губ, силился что-то вставить в разговор, но не мог поймать для этого подходящего момента.
--
Подождите, подождите, - все-таки решился эксперт, - а что вы имели в виду, когда сказали... ну...это, укорочение?
--
На самом деле я не говорила этого и не имела в виду. Это в общем понимании расценивается как укорочение. А я не так это понимаю.
--
Вы верующая?
--
Да.
--
И к какой же вере вы принадлежите?
--
Я верую в Христа, но ни к чьей вере не принадлежу.
--
То есть, как это? Вы же сами сказали, что верите в Иисуса Христа, выходит, принадлежите к христианской вере.
--
Извините, я хотела сказать, что действительно верую в Христа, признаю Святое Писание, но в церковь не хожу, а черпаю свою веру, жизненные убеждения и силы из окружающего меня мирового пространства.
--
То есть вы считаете себя верующей, но не признаете религиозных организаций?
Тема захватила всех.
--
Это буддизм, не я буду!- воскликнул эксперт.
--
Да какое там, скорее сектанство, новое течение.
Девушка никак не отреагировала на сказанное.
Старуха высказала свое мнение:
- А я, дорогие, в этом ничего не понимаю, для меня христианство, Библия, как какие-то сказки для взрослых. Я пыталась читать. Это просто нравоучительные сказки. У меня бабушка покойная была очень религиозная, с утра до вечера молилась. А толку?
--
Ну, хорошо,- снова обратился эксперт к девушке, - а какие-то молитвы вы читаете?
--
Читаю, - коротко ответила она.
--
Обряды, обычаи, праздники?
--
Нет, ничего такого особенного. Работаем, медитируем, молитвы читаем.
--
Монастырь на дому? - опередил он эксперта, обращаясь к девушке. - А смысл всего этого? Я понимаю жизнь, как учебу. Человек, по идее, должен бы на круге этом чему-то научиться, совершенствоваться, подняться на следующую ступень. Бог определил жить нам в социуме, следуя его заветам, усвоить всего несколько простых истин, научиться видеть и исправлять свои ошибки. На это и время жизни определено.
--
Свои, - девушка остановила на нем свой взгляд. - Вы сказали, свои ошибки научиться исправлять. А как быть с тем, что чьи-то ошибки тебя касаются, кто-то хватает тебя грязными лапами, цепляется, мерзким дыханием тебя обдаёт, свой образ и понимание жизни навязывая, а чаще просто лжет, чтоб достичь своего. Как быть тогда?
--
Не уверен, что знаю, - искрене ответил он. - Думаю, терпеть и прощать - а это еще трудней. Лично я пытаюсь, по возможности, избегать всего мне чуждого.
--
Вот вы и ответ сами дали, - будто зная наверняка очередность вопросов и ответов, она продолжила, и в ее голосе появилась убежденность. - А попытаетесь преодолевать, не миновать вам борьбы. А где борьба, там насилие, значит, новая несправедливость. Я не то чтобы совсем от жизни стремлюсь убежать, я учусь, пытаюсь выходить за её пределы с её пороками и грязью, болью и страданиями.
--
О, Боже мой! Детка моя! Да разве можно жить с такими мыслями, убеждениями? Ну что толку, что вы туда научитесь выходить? Рано или поздно все там будем. Какая радость в том? - искрене, по-матерински сострадательно и в то же время учительски-осуждающе проговорила старуха.
- О, есть радость! Но как вам это описать? Когда возвращаешься оттуда - такая жизненная сила, такое просветление! Ведь сказано: "...есть некоторые... которые не вкусят смерти, как уже увидят Царствие Божие, пришедшее в силе."
--
Так, так, так, а при чем же здесь все-таки укорочение? - снова заерзал на своем месте эксперт. - Или вы надеетесь когда-нибудь выйти и не вернуться? А как вы это делаете, если не секрет? Магия? Белая, черная? Колдовство?
--
А и правда, поделитесь опытом!
--
Никакой ни магии, ни колдовства, ни секретов, - ответила девушка. - Я же говорю, я в Бога верю. Христос мой учитель, ему и следую. Вы, я смотрю, все Новый Завет читали.
--
Читали, читали. Только там Христос, помнится, сказал: "Куда Я иду, туда не сможете прийти".
--
Верно. Но там, где вы это читали, и продолжение найдете: "Я есть путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня."
--
Вы знаете, когда-то, совершено случайно, я уже пытался с одной девчушкой, последовательницей какой-то реформистской ветви беседовать, так она меня в один момент цитатами забила. На каждое моё слово сразу две-три цитаты. Спорить бесполезно. Что лбом об стенку! - эксперт разочарованно махнул рукой.
--
А я когда-то в поезде ехал, соседи по купе верующие оказались, тоже какое-то ответвление. Не любят они, когда "секта" говорят. Оно и правда, кому приятно, каждый ведь думает, и ортодоксы, и сектанты, что его-то вера единственно истинна. Так вот, разговор они повели между собой, а я, как и сейчас, встрял. Ну, не то чтобы спорил, а доводы с другой религии привел, не помню, что уже именно, так мужик пытался еще вникнуть, а две женщины чуть ли не до агрессии. Чуть не прокляли. Я уж и не рад был.
--
Да фанатики! О любви говорят, а слово против услышат - убить готовы.
Старуха, давно потерявшая в разговоре инициативу, вдруг возразила:
--
А я до таких глубин не погружалась. Встречались мне и раньше верующие люди, ты с ними ласково, и они с тобой ласково. И обряды красивые есть, и поют. Какие есть голоса!
--
Да что ж, все уж так красиво и поют, что ли? На манер этих - "одна палка, две струны, твоя моя не понимай". Или вот взять хотя бы иудеев...
--
А что евреи? - примирительно продолжила старуха, - тоже люди, и поют, кстати.
--
Никогда не слышал. - буркнул эксперт.
--
А где ж вы услышать-то могли?! Милый!
--
Эй, граждане, славяне-христиане, вы-то не забывайте, что Новый Завет на Ветхом держится, да и сам Христос евреем сподобился быть. Ну, указал он им на отдельные ошибки, не без того, но от своего народа ведь не отрёкся! - разводя в стороны руки и улыбаясь, он хотел что-то еще добавить, но эксперт перебил его, возразив недоволным голосом.
--
А при чем здесь ошибки? Он святые устои их веры затронул!
Недовольный голос эксперта вызвал адекватную реакцию.
--
Да политика все это, страх потерять власть над людьми и деньги, а не устои! Не признала верхушка Его, не выгодно было, вот вражда и разгорелась!
--
А оставим мы лучше эти разговоры, - захлопотала снова старуха, - давайте чайку еще попьем, закусим, вот печенье, пожалуйста, шоколадки. Я в поезде люблю чай пить, это у нас святое. Курочка варенная, яички, чаёк. В дороге хорошо кушается! Давайте, давайте, мужчины, не стесняйтесь! И вы угощайтесь, милая девушка.
--
Спасибо.
--
Да вы ведь совсем ничего не ели, милая! - настаивала старуха.
--
А я и не ем.
--
Господи! Совсем ничего?
--
Только воду пью.
--
И сколько вы можете так продержаться? - не удержался от вопроса эксперт.
--
А сколько угодно, последний раз полгода ничего не ела.
--
Господи!
--
А почему есть начали?- снова раздраженно спросил эксперт.
--
Родителей навестить решила, пришлось выйти из голодания. Они ведь другого счастья, как доченьку угощать, не знают. А огорчать не хочу.
- "Почитай отца и мать свою..."?
--
Ну, что-то в этом роде.
--
Вообще по вашему виду не скажешь, что вы ничего не едите по полгода. Неужели у родителей, гм... в норму пришли?
--
Нет. Я такая и есть. Я и во время голодания почти такая же. Знаю, непривычно все это, вам трудно понять. Но притчу о хлебах, которыми Христос насытил тысячи людей все знают. И про то, как Иисус по морю, как по суху ходил. А вот то, что, когда Пётр попробовал тоже пойти, да усомнился и в страхе тонуть начал, помните? Иисус протянул руку ему и сказал: "Маловерный! зачем ты усомнился?". Вот это и есть самое главное, не дать себе усомниться! Не хлебом единым, а словом Божьим жив человек. И еще Иисус сказал, что верующий в него не будет жаждать никогда.
--
Но это же аллегория!
--
Нет, не аллегория, и мы, во всяком случае себе, это доказали.
--
Мы? Кто-то есть еще?
--
Да, мой муж, наши друзья.
--
Вы замужем? И дети есть? - задала вопрос старуха.
--
Нет, детей нет. Мы не можем иметь детей. Из-за убеждений.
--
Да как они детей-то могут завести?! Ведь в каждый момент могут выйти и не вернуться,- насмешливо посматривая на недоуменные лица попутчиков, бросил из своего угла эксперт.
В купе настала тишина. Все молчали, то ли раздумывая над сказанным, то ли вообще потеряв всякую охоту к дискуссии. Отчётливо стало слышно, как на столике позванивала в пустом стакане чайная ложка.
Пора было взбираться к себе наверх. Эксперт, кряхтя и тихо чертыхаясь, тоже полез на свою полку. Щёлкнул выключатель.
***
Майкл отнял с глаз свою ладонь.
- Нет, нет, я должен поехать. Я поеду. В Швецию, у меня дочка там.
- Давно видел её?
- Давно. Ей лет пять было. Красивая! Ты посмотри.
Майкл поспешно полез в карман, развернул портмоне, вытащил цветное фото.
Он ожидал увидеть детское лицо, но, к его удивлению, это было изображение девушки лет двадцати-двадцати пяти, типичной северноевропейской натуры, голубоглазой, с тяжелыми прядями прямых волос цвета спелой соломы. Она была действительно чем-то похожа на Майкла.
--
Хм, красивая. Настоящая модель.
--
Мой дорогой друг! Это моя дочь! - Майкл весь преобразился, принял гордую осанку. Лицо его сияло.
--
...Слушай, Майкл, как другу тебе говорю, поезжай лучше в Египет.
--
Почему ты мне так говоришь? - лицо Майкла стало жестким, улыбка исчезла.
--
Э, дружище, так будет лучше. Поедь вначале отдохни, позагорай, расслабься, а потом... может.
--
Не надо так со мной разговаривать. Я не прошу у тебя совета.
--
Да я так, на правах друга. Ты же сам мне говоришь: дорогой мой друг!
--
Слушай, ты что, маленький ребенок? Не понимаешь? Это же просто форма. Этикет. Какой ты мне друг? У меня нет друзей. Зачем мне это, пойми!
--
Так что, мне тебя воспринимать просто как организм?
--
Что ты говоришь, я не понимаю, причем здесь мой организм?
--
Да ничего. Это я одну идею никак не доношу, литературные упражнения. Эксперимент на открытой душе. Философия, в общем. А смысл в том, что существуют себе организмы, и век их отмерян, а ведь каждому из них чего-то хочется. Вот между тем, чего им хочется, и тем, что они делают, чтоб продержать своё физическое существование, и проходит вся их жизнь. А им кажется, что они делают очень важное дело и сами поэтому важные, недоступные, а свои инстинкты прячут под кучей фальшивых слов и поступков, условностей и сомнительных чувств. А те, кому даже этого не удаётся, вообще отвратительны в своих беспомощных попытках. Вот об этом я думаю.
--
Ну, а зачем мне об этом думать?!
--
А что, можно об этом не думать?
- Нет! Ты мне скажи, зачем мне об этом думать? Мой дорогой друг! Думай, не думай, царем не станешь! Возьми это всё на спокойно, потому что всё это говняк напротив самой жизни!
--
А что же тогда есть жизнь!?
--
Ах!...
Майкл устало отмахнулся и, пошатываясь, старчески ссутулившись, пошел к выходу из вагона.
Провожая взглядом Майкла, удаляющегося в свете ярких перронных фонарей, он успел заметить, как тот вдруг выровнившись, по-военному развернулся к нему, представ в окне вагона, как в кадре кино. Образец блестящего офицера - широкая белозубая улыбка под ровной щеточкой аккуратных усиков, твердое выражение голубых глаз. "Я в порядке! Все видят?- говорили его глаза и улыбка,- у меня все о'кей!"
В ответ он помахал Майклу рукой.
***
Выйдя на следующей остановке и оглядевшись по сторонам, он сразу увидел сына.
--
Сынок! - прижался своей щекой к шершавой щеке повзрослевшего сына. -...И в детях обретете вы спасение своё, - пробормотал он всплывшую вдруг в памяти евангельскую строку.
--
Папуля, что это с тобой? Всё в порядке? Все о'кей?
Он почуствовал, что что-то, как струна натянулось до боли в его груди, ему хотелось сказать что-то сыну и это "что-то" спазмом взяло его горло. Он обнял плечо сына.