Народу собралось очень много. Или может быть так казалось из-за тесноты. Все столпились на прилегающей дорожке, а следом поджимала другая процессия. Гроб, обитый красной материей шестиугольник, стоял на табуретках и загораживал проход. Вокруг него брошены сумки, венки. Люди в темной одежде, но кое-кто в цветной, будничной, переминаются в ожидании; мужчины курят, женщины шепчутся.
Эта часть кладбища новая, место под него расчистили недавно. Кучи свежей выкопанной глины обрамляют прямоугольные ямы, заполняя пространство между ними. Могилы расположены совсем близко друг к другу. Некоторые присыпаны. Холмики утрамбованы дождем, гладкие бока облеплены венками, черные ленты смешались с желтой грязью и запутались в серых пластмассовых цветах. Дождь был недавно, размыл глинистую почву так, что пробраться между могилами невозможно. Ноги разъезжаются, скользят, вязнут в глине, она мгновенно налипает, набухает вокруг обуви, делает ноги тяжелыми, неуверенными. Теряешь баланс, почти падаешь, на кучке рядом с краем остается длинный отпечаток ладони.
Могила оказалась не готова. Ровную стандартную ямку подмыло водой; края набухли, необходимые сантиметры съедены. Близкие родственники, в темных, сырых одеждах пробрались первыми, постояли, оттуда помахали рукой - нет, не пойдет, стойте где есть, надо что-то делать. Все остальные сгрудились на асфальтовой дорожке, гроб опустили на табуретки, расслабились, заговорили, обрадовались вынужденной паузе - не очень-то хотелось так сразу тащиться по грязи.
Я среди близких. Нас осталось не так много, поэтому мы все помещаемся на крошечном скользском пространстве. Хороним бабушку по отцу. Она последняя в череде смертей, скосивших семейное древо.
Отец;
его брат, моя дядя;
его сын, мой двоюродный брат;
еще один двоюродный брат, сын тетки.
Из старших - дед,
сестра бабушки,
ее сын,
сын другой сестры,
муж сестры бабушки.
Не родственник, но он был мне вместо брата - друг детства.
Он повесился в бабушкином доме, на кухне. Остальные вымерли постепенно, от пьянства, друг за другом. Бабушка умерла от болезни. Она стояла на учете в диспансере. Это ее оправдывает, но она была лишь одной из других, она просто оказалась слабее других. Послевоенное поколение, радостные от победы, они строили дома, рожали детей, делали карьеры. Они восстанавливали Союз, они верили в свою страну. Они верили в свое будущее. Дети вырастали, работали в колхозах, на заводах, строили Железный Занавес, защищали себя и своих детей. Жить было нелегко, но жить было весело. Они были молодыми. Их дети выросли, когда началась Перестройка. Они ушли на войну - защищать себя и свою веру. Те, кто остался в живых, сошли с ума. Либо стали бандитами. Мне повезло, я стала писать книги.
Я похоронила их всех, я оплакала каждого. На кладбище мы были каждый месяц, мне знаком каждый квартал. Город мертвых. Страна мертвых. Кресты, памятники, венки. Ваши тела под ними. ... Я осталась одна. Вокруг обнаженная пустота, болезненная от натяжения. Мне, как выжившей, продолжать ваше дело, дело ваших отцов и дедов. У меня нет сил, и я не знаю как.
Но мне досталась вера.
Похоронный бизнес один из самых прибыльных в послеперестроечной России. Могильщик ездит на иномарке. Директор компании по изготовлению памятников элегантная дама. Я знаю сколько стоят ритуальные услуги, подготовка тела в морге и на дому, оформление документов. Я знаю, как пахнет в доме, в котором завешаны зеркала. Я знаю каждое блюдо в поминальном меню - кутья, блины, щи. Компот вместо киселя. Стаканы и ложки закупаются оптом, скамьи занимаются у соседей. Ведро с известью ставится под гроб. Пахучие сосновые ветви устилают дорогу. Оркестр, фотограф и отпевание в церкви по усмотрению. Девять дней проходят очень быстро, сорок дней подступают незаметно, через полгода мы встречаемся опять. Приходят не все.
Первый урок по ритуальности я получила от бабушки по отцу, когда помогала ей хоронить бабушку по матери. Я была слишком молодая, чтобы делать это самой. Она была так добра, что взяла это на себя. Мать никогда не знала, что делать. Она смогла только выйти замуж. А за все остальное отдувалась я. Но обижаться на нее нет сил.
Мой опыт пригодился другим. Такое было время. Когда у подруги убили мужа, она позвонила мне первой. Она знала, что я знаю, что делать. Другая подруга знала тоже, когда спрашивала, что чуствовать, когда хоронишь нелюбимого отца. Надеюсь, я им помогла. Об этом я сказала, в ответ на молчаливый вопрос в глазах окружающих меня людей. - У каждого из вас есть отец. Сегодня мы похоронили моего.
Они плачут, и мне их всех жаль. Я знаю, что это такое.
В горе мы сближаемся, начинаем разговаривать, прощаются обиды. Появляется семейная шутка: по крайней мере мы стали видеться чаще. Тетка хоронит сына: последний комок на могилу, простую, с деревянным крестом, железные венки, стакан с водкой. Его подруга, пьяная как всегда, докуривает сигарету, садится на корточки и втыкает бычок между пластмассовыми цветами. - Ну что, Леха, давай. Подруга тетки кокетничает с молчаливым работягой, копающим соседнюю могилу - ставит бутылку на край, и когда он тянется за ней, она пододвигает ее и пьяно смеется. В толпе провожатых встречаю одноклассника с женой, они пьяны в стельку, когда-то мы с ним дружили. С кладбища мы едем в закрытом грузовике. Они пьют водку, при толчке на колдобинах валятся на пол и смеются. Грязные лопаты подпрыгивают, громыхают, мы все в глине.
На поминках другого брата, в чистенькой аккуратной квартирке его матери за нарядно накрытым столом я познакомилась с его друзьями. Два брата-близнеца, красивые, стройные. Один из них, с черными глазами, нежно ухаживал за мной. Они не знали, что у Андрюхи есть старшая двоюродная сестра. Он мне как-то говорил про них, сказал, что водку они не пьют. Колются. Курить мы выходили на улицу.
Когда мы ездили хоронить моего дядю, в автобусе я сидела рядом с Мишкой. Они жили рядом и пили вместе. Жены от них ушли. Но я помнила его как друга детства и не обращала внимания на неодобрительные взгляды. С ним всегда было весело, рассказчик он был отменный. Я не знала, что он был на войне. И я не знала, что пить ему нельзя. Заметила лишь что-то странное, когда он пошел меня провожать. Он начал читать стихи, и понес чушь. Я всегда внимательна к словам. Мы сели в такси, и я не знала, куда ехать, что делать. Когда мы зашли в мой дом, он задел стол, сдернул скатерть, потом сбил меня с ног, мы покатились по полу и он закричал: Духаны! Духаны! Он пытался меня спасти. Когда я выбежала на улицу, постучала к соседям, у которых был телефон, меня трясло. Но я знала, что Мишка спит - я просидела рядом с ним три часа, держа за руку и приговаривая: Все хорошо, все хорошо. Доктор сказал, что не имеет право что-то делать. Матери его звонить я не стала, у нее было больное сердце. Он повесился через месяц после того, как она умерла. В доме моей бабушки. Моя мать сказала мне об этом, когда его уже похоронили. Ну хоть что-то. Хотя он просто не был родственником.
Я не знала, как им всем помочь. Они ненавидели друг друга, расходились, ругались, и плакали от одиночества. Мой дядя, который учил меня как выживать среди таких как он, пытался завязать. Купил дом, потом машину. У него был неплохой бизнес, торговали самопалом не только цыгане. Он говорил, что у него во дворе танк, на случай переворота. Это было почти пророчеством, до него он не дожил. Я праздновала Новый год у подруги, когда в дверь постучали. Подруга позвала меня, сказала, что там мой Вадька, так его все звали. Он был пьяный, мокрый от снега и слез. Мы пошли на балкон, там, в звездной темноте он начал плакать. Он умер от одиночества. Его ненавидела мать. Они все время ругались. Я не могла бывать в том доме.
Я вернулась туда только тогда, когда они все умерли. Дом стоял черный, страшный. Ворота покосились, окна серые от пыли. Я села на лавку, закурила и заплакала. У соседей открылась калитка, оттуда вышел парнишка. Он не узнал меня. Он смотрел на меня и думал: Какая странная женщина.
Глина скользит под ногами. Мы вот-вот свалимся в могилу. Моя мать, пьяненькая тетка и ее дочь цепляемся друг за друга, балансируем, поддерживаем друг друга. Надо что-то решать. Я смотрю на кучи глины, на ожидающих провожатых, на грязные венки. Нет, я не хочу так. Я не хочу ложиться в эту грязь. Я не хочу заставлять людей томиться в ожидании. Я не хочу так как они.
(Россия, 1998)
Я хочу быть похороненной здесь. Мне нравится это чистенькое кладбище при старой церкви. Ровная, аккуратно подстриженная лужайка с выстроившимися серыми камнями на равном промежутке друг от друга. Цветов нет. Я брожу от камня к камню, замечаю имена и даты. Оградок нет, могил тоже. Все ровное, плоское. Прикинув примерно, где голова, где ноги, обхожу аккуратно, стараясь не наступать на мысленный прямоугольник перед камнем. Потом надоедает и уже хожу как придется по зеленой траве. Они прожили достойную жизнь эти люди с незнакомыми именами. Среди них попадаются и дети. Прошлый век. Позапрошлый век. Тридцать лет, пятьдесят лет, семьдесят пять. Ну что ж, каждому отпущена своя мера. Попадаются и целые семьи. Мать, отец и их дочь. Я читаю имена, краткие надгробные надписи. Никакой напыщенности, тишина и покой. In rest. Я вглядываюсь в полустертые строчки, пытаясь разобрать слова. Мне хорошо здесь. Немного тревожно, как бывает тревожно на кладбище, но спокойно. Я знаю эту тишину. Я не боюсь ее. Я только хочу найти знакомые имена.