Голова Самовара
Через две недели по прибытии Сенька попал в барак. Конечно, пока и в палатке можно было жить, потому что тундра купалась в синеве полярного дня. Правда, еще не всюду растаял снег, но все равно не ночь, то есть, не зима... Чужая природа. Высокие скалистые горы с очень скупой растительностью, которой Сенька никогда прежде не видел. Ползут по склонам карликовые пихты, вперемешку с нормальными, если их можно так назвать. Потому что они угнетены климатом. Бедны ветвями, невысоки, с толстыми комлями и острыми верхушками. Не зря же эти пихты Кольского полуострова зеки окрестили морковками.
Нет, что ни говори, а условия для подконвойной жизни шикарные. Особенно в палатке. Жаловаться не приходи-лось, потому что начальство всегда надеялось на сознание трудящихся. Даже если они зеки. В самом деле, трудно ли понять, что некому было здесь строить хоромы для отбывающих наказание. А лагерь поставить необходимо. Может быть, лично товарищ Сталин приказал! И потом, с вами все же по-человечески поступили: не зимой привезли, а летом, чтобы вы могли присмотреться к новому месту жительства, привить себя к местной географии.
Здесь, на правом берегу, запряженной в гидроэлектростан-цию, реки Тулома, создавался новый лагерь. Не колонна, даже не центральный лагпункт, а самый что ни на есть настоящий лаг. Такой, как, например, Севжелдорлаг, откуда прибыл Сенька, или Воркуталаг.
Надо было где-то размещать подконвойную публику. Вот ей и швыряли под ноги топоры, лопаты, кирки и палатки. Вкалывай, мол, в свое удовольствие, дорогой гражданин зек! Живи и вкалывай. Иначе и на ночь останешься в палатке.
Бригаду шоферни, после долгих и жалобных просьб решено было, наконец, поместить в новом бараке. Как потом оказалось, временно. Поползли из центра страны новые этапы. Селить некуда. И потому лагерное начальство решило всех расконвоированных снова загнать в палатки: как-нибудь выкрутятся. Ну, а если кто и не выдюжит велика ли беда? Кем-то можно и пожертвовать ради большой, стратегической цели! Словом, через две недели шоферню опять водворили в палатку. Отдельную. Комфортабельную. Со всеми удобствами. В тундре. А пока барак. Бригада только что сформировалась. Из людей совершенно друг с другом не знакомых, прибывших из разных лагерей.
Сенька не искал среди этой публики родни, наоборот, старался держаться поодаль. Так опыт лагерный приучил. Не очаровывайся, не будет разочарования. Тем паче, что это лагерь, а не институт благородных девиц. Вот он мечется по огромному бараку, не разделенному на секции и ищет, где можно положить молодое, плохо упитанное тело... Свободной оказалась нижняя полка на последних нарах. В самом углу спал некий горбун карликового росточка с противной уголовной ряшкой. Да Сеньке по фигу, кто там спит рядом. Детей с ним не крестить. Лег, накрылся с головой и уснул.
Утром выезжать на линию. Ему как раз сказали, что завтра он примет новенький самосвальчик ГАЗ -93, и будет возить скальный камень от плотины Туломской ГЭС.
По левому берегу Туломы идет узкая дорога-пролаз в тундру единственная транспортная артерия, связывающая Северную Россию с Норвегией. Собственно, какая там еще дорога тропинка для гужевого транспорта, на которую нахально влезли автомобили. Если две машины встретятся, то шофера долго ищут способ и место, чтобы разъехаться и при этом не свалиться с крутого берега. Потому что падать в Тулому очень неприятно: обрыв метров пятьдесят, не меньше. По этой дороге придется возить строительные материалы, сборные бараки и все такое прочее, уже прибывающее вагонами. На выезде с плотины, дорога зажата скалой. Небольшой машине еще можно пройти, а лесовозу никак. Зекам предстоит разбивать скалу ломами, клиньями и кирками, поскрольку взрывчаткой им пользоваться недозволено. А Сеньке нужно будет отвозить гранит. Работа тяжкая: расстояние всего полсотни метров. С грузом, на гору передом, порожняком, вниз задом.
Утром Сенька поднялся пораньше, поел в столовке, и направился на проходную. У него круглосуточный пропуск, дававший право в любое время покидать зону. Первая колонна, пока единственная, стояла в полутора километрах от поселка. Неподалеку от станции примостил-ся лагерный гараж из двух десятков машин, большинство лесовозы ЗИС-5. Но уже пришли два грузовика ЗИС-150 и один самосвальчик.
Механик подвел Семена к машине и сказал:
- Заводи и дуй к плотине.
Сенька поднял капот, проверил масло, залил в радиатор воду, в бензобак горючее, несколько раз обошел вокруг этого чуда. Машинка еще пахла краской, а кабину заполнял запах дерматина. От панели приборов, от обшивки шел дух свежести, новизны. Все это наполняло душу шофера радостью, ибо он никогда еще не сидел за рулем нового автомобиля, тем более автомобиля последней конструкции.
И вот он сел на мягкую подушку, потрогал рукой рычаг скоростей, вставил ключ в замок зажигания и нажал на педаль стартера. Мотор брызнул приглушенным рокотом, и Сенькины губы расплылись в счастливой улыбке.
Говорят, что человек может месяц обходиться без еды, декаду без воды, сколько он может выдюжить без радости такой статистики я не встречал, но, думаю, еще меньше. Потому что человек без радости, словно и не человек совсем. И потому он находит повод радоваться даже там, где и нет этого самого повода. Все у тебя отняли и свободу, и гражданские права, и родных, и нормальную одежду, но ты добыл лишнюю ложку каши радость, тебя врач от работы на день освободил радость, дали пропуск на бесконвойное хождение величайшая радость... А тут новенькая машинка последнее слово техники неужто не повод?! И Сенька радовался, словно дитя игрушке.
Удивительно: как легко и просто! До сих пор он заводил машины только кривым стартером заводной рукояткой. А тут рай земной в зоне ГУЛАГа! Скорость включил, чуть дотронулся до акселератора, плавно опустил педаль сцепления и машинка, как по воздуху поплыла к воротам. Чуть рулем качнул вправо, и она кинулась вправо. Что же это нет у нее люфта руля? подумал Сенька. Оказалось, на самом деле, нет. И в управлении газик так легок, так чуток, по сравнению с Захаром, что пришлось приспосабливаться. Даже прямой передачи не включал. Но доехал.
Нет, это состояние, эту радость способен понять только такой шофер, который хорошо помучился, на Захарах. Две эти единицы транспорта, объединенные одним понятием автомобиль даже сравнивать невозможно, как трактор ЧТЗ с современной японской Тойотой. Но кроме всяких технических соображений новая машина избавляет от тяжелого труда, дает возможность почувствовать свою причастность к тому самому гомо сапиенс, который способен создать такое чудо.
И Сенька был счастлив, выезжая из гаража, Но лагерь такое заведение, в котором не должно быть ощущения счастья. Ясность на душе значит не более чем ясность на небе Кольского полуострова. Смотришь вдаль ни облачка, а через полчаса тебя полощет стылый полярный дождь. И потому человек зоны, как бы хорошо ни начался его день, никогда не может знать, чем он закончится. Вот и Сенька Ройзман мог ли предполагать, чем закончится этот, так приятно начавшийся для него день!
У плотины работала большая бригада. День толкал над скалой слезливый диск солнца. Диск поднимался из-за тундры и двигался по северной дуге, не достигая зенита. Дойдя до самой верхней точки, начинал снижаться, чтобы, едва коснувшись горизонта, снова начать восхождение. Особенность полярного дня.
Зеки пудовыми кувалдами забивали клинья в трещины серого монолита, медленно разрушая его. А в сторонке, к немалому удивлению Ройзмана, на каменной глыбе сидел карла-горбун, сосед по нарам.
Как только машина съехала с плотины, горбун подошел и сказал, показывая пальцем:
- Вот сюда подавай. Задом.
Сенька поставил машину, как сказано, и тут же услышал грохот камней в железном кузове. С этой минуты он ни словом не обмолвился с горбуном. А тот руководил всеми работами. Он десятник. Ему надлежит закрывать наряды, подписывать путевку.
Вот так: сосед начальник, не хухры-мухры! Откуда было знать Сеньке, что эта маленькая горбатая гнида не кто иной, как тот самый, Никола-Самовар, имя которого некогда гремело по всему Севжелдорлагу, тот самый, которого пыталась однажды зарубить восемнадцатилетняя Даша Селиванова за то, что силой склонял ее к сожительству?..
Самовару срок добавили. Но он и после суда ходил в лагерных придурках. На общих работах его никто не видел. А это, без всяких других улик, говорит о том, что стучит Николаша, и за то его кумовья ценят. Обычно, стукачей берегут. Стараются делать все, чтобы зеки не смогли вычислить. Ибо те, кого разоблачали, случалось, погибали при невыясненных обстоятельствах. С Самоваром дело выглядело проще. Он всегда занимал должости нарядчика, коменданта, завхоза, нормировщика нечто наподобие лагерной номенклатуры. Без него никак не обойтись.
В конце смены горбун взял путевой лист, написал прописью девяносто две тонны и размашисто расписался. Опять радость. Это ведь 130 процентов. То есть, горбушка по полной норме с прибавками и, самое главное, за сегодняшний день Сенька заработал зачет на целые сутки срок сократил!
А солнышко уже приближалось к горизонту. То есть, скоро начнется послезакатный день. Эта непривычная ситуация долго не давала Семену житья: когда ни проснешься всегда светло. Но он привык. Человек, как известно, привыкает ко всему. Вот и теперь он пошел в столовку, поужинал и направился в барак.
Было еще не слишком поздно, но уже можно ожидать вечернюю поверку, которая всегда начиналась в 21-00. Еще нашлось несколько десятков минут для того, чтобы полежать на нарах животом вверх. И он лег, обратив внимание на то, что сосед, руководящий горбун, спал.
Барак уже через два дня после заселения перестал пахнуть свежей стружкой, ибо этот прелестный аромат задавил острый портяночный дух, едкий запах потных мужских тел. Емкость вмещала в себя более сотни заключенных. А в лагере еще не успели оборудовать сушилку. Поэтому на углах нар, на веревках, протянутых возле печки, висели мокрые рубахи, грязные носки и портянки.
Атмосфера эта мало влияла на настроение привыкших ко всему людей. Какой-то унылый весельчак, сидя на верхних нарах и, свесив одну ногу, душил в огромных лапах маленькую, пузатенькую мандолину и на тирольский манер пел задушевно:
Я сын трудового наро-ода,
Отец мой си-час про-окуро-ор.
Он судит лю-удей беспощадна-а,
Не зная, што сын иво вор.
За большим дощатым столом два полуцветняка делили в буру старый шевиотовый пиджак. Над ними сомкнули головы нетерпеливые болельщики. В другом конце барака, кто-то громко материл Север. Кто-то плакал. Кто-то смеялся. И все это сливалось в один общий гул у-у-у-у...
Человек, живущий в лагерном бараке, все это воспринимает, как нечто, данное Богом и не ропщет. Он укрывается с головой и умудряется покемарить. Точно так поступил и Семен.
И вдруг, весь этот гул так внезапно смолк, словно его кто-то финкой обрезал. Семен в полудреме подумал, что началась поверка, хотел встать, но в этот момент, чья-то жесткая рука сорвала с его головы одеяло. Бедный шоферюга увидел перед собой человека с бандитской рожей и плотницким топором в руках.
- Не он! сказал стоящий рядом с исполнителем парень.
И тут же:
- Где Самовар?
Семен не успел раскрыть рта, как парень сорвал одеяло с горбуна:
- Вот он сука!
Кто-то отбросил Семена, на соседние нары, а в углу раздался душераздирающий вопль горбуна. Исполнитель легко взмахнул инструментом, ударил карлу в лоб. Второй удар пришелся в шею и голова покатилась по полу к стене, оставляя за собой тонкий кровавый след. Тело дернулось несколько раз и затихло. Весь угол, в том числе, и Сенькины нары, был залит кровью.
Сенька осатанел от ужаса. Его трясло, его бросало то в жар, то в холод. Он уже успел видеть не одну смерть на своем недолгом пути, но с подобным встречаться еще не доводилось.
Исполнитель отдал топор своему помощнику, взял за ухо голову горбуна и понес на вахту. А вокруг трупа собралось все население барака.
- За что они его? потрясенно спросил кто-то из зеков.
- Да это ж Никола-Самовар, сука поганая, комендантом был в пятом ОЛПе. объяснил некто знающий. (В таких делах всегда находятся знатоки). По нем уж лет десять топор плакал...
В этот момент появились надзиратели:
- А ну становись!
Зеки стали стекаться к центру барака. Началась поверка. Надзиратель с деревянной дощечкой в руке ходил вдоль шеренги, считал, тыкая пальцем в каждого. Двое других стояли по краям шеренги и следили, чтобы не было движения. Потом повторный пересчет. И лишь после него надзиратель вносил в дощечку цифры. На труп он лишь бросил косой взгляд.
Вскоре после поверки явился вахтенный дежурный с двумя зеками, чтобы забрать останки Самовара.
Вот и все. Впереди была солнечная ночь, для многих бессонная. За ней рабочий день, разговоры о вчерашнем происшествии. А дальше жизнь, которая вскоре загладит событие того вечера? Может быть и так. Но вряд ли кто-либо из присутствовавших при этом убийстве, сможет до конца своих дней забыть о нем. Потому что убийство даже такого человека, каким был Никола Самовар, остается убийством. И нет ему ни оправдания, ни забвения. Так думал Сенька Ройзман, не сумевший до самого подъема сомкнуть глаз.
Но думал он не только о Самоваре, о его необычной смерти. Где-то далеко от Кольского полуострова живут такие милые папа и мама, сестры. Хорошо, что они ничего не знают об этом... И еще он думал о том, что срок его постепенно подходит к концу. Осталось каких-то полгода. Много, конечно, но это ведь не пять же лет! Да и работа теперь у него какая! Тут надежда улыбается. Вот об этом и нужно думать. Чтобы крыша не поехала.