Уже два года я просыпаюсь рядом с ней. Смотрю на нее, такую расслабленную, провожу тыльной стороной ладони по ее щеке. У нее светлая, почти белая кожа, гладкая и очень нежная. Легкий румянец редко когда покидает ее лицо. Вот и сейчас ее щеки чуть розоватые. Небольшой нос и маленький рот, полноватые губы которого плотно сомкнуты. Ее длинные прямые волосы цвета молочного шоколада раскиданы по подушке. У нее всегда были идеально ровные дуги бровей и завивающиеся, достающие прямо до них, ресницы. Она никогда не носила челку и сейчас на ее лбу была видна неглубокая морщинка, которая всегда становилась еще более ярко выраженной, когда она грустила или смеялась, расстраивалась или удивлялась. Ее глаза сейчас закрыты, но я точно знаю, как они, цвета скорлупы лесного ореха, блестят и как мир, отражаясь в них, становится радостнее и приветливее. И я ее люблю.
.
Шесть девчонок на несколько лет младше меня окружили ее в школьном спортзале. Что-то говорили, хихикали. А я стоял в дверном проеме и смотрел.
- Да ты дистрофик!
- Все что у тебя есть - это кости и немного кожи.
- И ты, скелетина, хочешь с нами дружить?
Потом они снова засмеялись. Потом начали ее толкать. А она стояла и молча смотрела на них. В зеленых шортах чуть-чуть не доходящих до острых коленей, в белой боксерке и беговых тапочках adidas. Волосы были убраны в хвост. Я на секунду отвлекся - в коридоре о чем-то повздорили семиклашки - а когда снова повернулся к спортзалу, она уже стояла возле каната.
- Давай давай!
- Лезь!
- Пока не залезешь до самого потолка, мы тебя из зала не выпустим.
- Чего ты стоишь то? Мы же с тобой разговариваем!?
- Да тебе слабо, что ли? Да ты слабачка! Неудачница!
Дети по природе своей злые, а когда на их злость и грубость не отвечают тем же, они становятся еще грубее и злее.
И она полезла, прижимая канат к груди. Хотя правильнее было бы сказать к грудной клетке. Девчонки все еще смеялись, но с каждым метром преодоленной высоты смех становился все тише. Через какое-то время и вовсе стих. Казалось, они даже не дышали. А она все ползла вверх, обвивая канат своими острыми коленками.
"Ну же, остановись. Хватит. Ты и так уже выиграла у них. Спускайся" - молил я ее про себя. Но вслух так ничего и не сказал и ничего не сделал. Я стоял и смотрел. Молча. Не сделал даже шага в их сторону. Я знал, что мат, лежащий под канатом, ничем не поможет при падении с такой высоты. Знал, что если она сорвется, то будет плохо. Очень плохо. И все равно ничего не сделал.
Я видел, как она, добравшись до верха каната, повисла на нем. Видел, как от напряжения у нее тряслись руки, и костяшки коленей начали изредка постукивать друг о друга.
Девчонки пробежали мимо меня и растворились в школьных коридорах.
"Ну, пожалуйста, спускайся. Потихонечку. Черт, я не знаю, как тебя зовут, и что вообще произошло, но, черт возьми, ты должна спуститься" - заклинал я ее. Жаль только, что язык у меня в тот момент онемел, и она этого не услышала. Потом ноги у нее начали скользить по канату, она подтягивала их обратно. Спустя еще несколько секунд она закрыла глаза и отпустила руки. Единственное на что был способен мат - это приглушить звук удара.
- Кто-нибудь на помощь! Беги в медпункт, вызовите врача! - наконец заорал я не своим голосом.
Спустя пол года я приехал к ней в больницу. Не знаю зачем. Просто почему-то решил, что надо приехать. Может, совесть мучила, может еще что, этого я не знаю. Я купил какой-то букет и долго топтался возле двери в ее палату, не зная входить или нет, и если входить, то зачем и что говорить, как вести себя. Я стоял в коридоре держал в руках цветы, ловил на себе взгляды приходящих и уходящих и не мог понять, правильно ли поступаю. В последний раз обернувшись к входной двери, я вошел в ее палату. Она неподвижно лежала на спине. К ее тоненьким рукам, безжизненно вытянутым вдоль тела по верх одеяла, были прикреплены какие то провода. На шее был до сих пор надет бандаж. Когда я вошел, она не шелохнулась. Только глазами повела в мою сторону.
И я испугался. Пол года. Пол года назад она попала в больницу и до сих пор в проводах, не шевелится. Я присел возле двери в кресло. Положил цветы себе на колени. Несколько минут смотрел на нее, стиснув зубы, чтобы не заплакать. Потом она отвернулась и закрыла глаза. Я молча посидел еще немного, потом вышел. Даже не замети, что цветы все еще держу в руках. Пришлось снова зайти. Я потоптался возле порога, не зная, что сказать и куда деть этот чертов букет. Уже миллион раз пожалел о том, что купил его. Но тут, видя мое смятение, она попыталась улыбнуться. Едва заметно и очень непринужденно. Просто уголки ее плотно сомкнутых губ немного приподнялись. И мне стало как-то спокойно, будто бы она сказала, что у нее все хорошо. Тогда я сделал пару шагов к ее кровати и положил букет на тумбочку с какими-то таблетками и пузырьками. Придвинул кресло к кровати и сел рядом с ней, взяв ее за руку. И у меня потекли слезы. Совсем неожиданно. Я стал глупо улыбаться, словно бы извиняясь за свою несдержанность. Она улыбнулась тоже. И тут я сказал, наверное, самое глупое, что когда-либо говорил. "Привет" - говорю, а сам думаю, ну что за дурак, ну как такое в голову могло придти. Но неожиданно для меня у нее на щеках появились ямочки, рот приоткрылся, оголив ряд белоснежных зубов, и она засмеялась.
Боже! Это был самый радостный и звонкий смех на свете. Чистый и очень добродушный. И в этот самый момент я почувствовал себя счастливым. Надеюсь и она тоже.
Через пару месяцев ее выписали. За эти месяцы мы стали с ней очень близки. Иногда я забирал ее на выходные к себе. Мы гуляли в парке, а когда она уставала от костылей, я таскал ее на плечах. Как-то раз я даже потащил ее на концерт моих друзей, осознавая то, что весь концерт придется держать ее на руках. Вот только когда я вернул ее в больницу, у нее очень болела спина, и она день пролежала под капельницей. Ее состояние охарактеризовали как нестабильное и запретили забирать ее из больницы.
Был конец лета, на улице было солнечно, но уже не настолько сильно жарко, когда я под вечер решил заехать к ней в больницу. Она сидела в конце коридора в тех же зеленых шортах и белой майке, как и в тот день, когда я впервые ее увидел. Костылей рядом не было. Заметив меня, она спрыгнула со скамейки и побежала ко мне. Я опешил. Подхватил ее и закружил. На нас заругалась медсестра, но нам было уже все равно, ведь это был последний день, проведенный в больнице.