"Ну, Вы и юморист!" Такими были первые слова Марии Степановны после прочтения моей книжки.
Скажем прямо - не очень приятно слушать такие отзывы. Но я постарался улыбнуться, ожидая дальнейшей расшифровки этой неприятной оценки. Мария Ивановна видимо поняла, что не таких слов я ожидал, и поэтому поспешила добавить, что её удивляет, почему все мои истории так плохо заканчиваются.
А как они могут заканчиваться? Всякий конец заканчивается концом. Наверное, в этом и заключается мой главный юмор. Конечно, неплохо было бы поверить в инкарнацию. Ведь пел же Высоцкий про то, что после первой жизни можно вторую прожить, например, баобабом и "жить баобабом тыщу лет". Не верю я в эти инкарнации и поэтому я такой "юморист". Почти всегда мои герои умирают. Но что я могу поделать? Такова се ля ви, как говорят французы.
Назойливые мысли так и лезут со всех сторон и не дают уснуть. Вот Светка наконец-то засопела, упёршись своими тёплыми коленками мне в спину. А мне не спится. Привычное состояние. Правда, последние 2-3 года ко мне редко приходит бессонница. Если я вдруг чувствую, что не могу уснуть, то обычно принимаю глицисед или валидол. Они всегда лежат на столике прикроватного торшера. Но сегодня их нет. Глицисед кончился, а валидол я положил в барсетку.
Придётся вставать. В принципе не очень и поздно - только начало первого, а легли мы где-то около одиннадцати.
В халате я прошлёпал на кухню и нашёл таблетку валидола. Снова лёг. Светка на миг проснулась и буркнула что-то типа "ты что?". Счастливая.
Когда мы познакомились, она мне казалась совсем из другого мира, мира глупеньких красивых девушек. Позднее я понял, что уж во всяком случае, глупенькой она даже тогда не была.
А всё-таки вспоминаю с улыбкой, как мы с ней обжимались на кухне в ту страшно далёкую новогоднюю ночь. Вот звучит это как-то очень банально, но когда я впервые увидел Светку, сидящую напротив меня за тесным, заставленным тарелками и бутылками, столом, то, как будто, меня ударили. Правда, непонятно чем ударили - молнией или кирпичом по голове. Невозможно было отвести взгляд от её бледного овального лица, огромных выпуклых глаз и высокой причёски. Вот причёска как раз мне тогда и не понравилась.
И моему отцу Светина причёска очевидно тоже не пришлась по вкусу. Ну, там то всё понятно. - Отец из села. Его идеал девушки - это широколицая толстушка с гладкой прилизанной причёской и ярким румянцем на щеках. Ему из моих студенческих подруг больше всех нравилась Люда, которая как раз такой сельской красавицей и была. И отец у неё был подходящим - председателем колхоза.
Был бы я сейчас зятем председателя колхоза, советского помещика, и жил бы я в трёхэтажном особняке. А впрочем, что это я про такую ерунду думаю. Давно уж не стало никаких колхозов. Да и отец мой давно умер, как, впрочем, и Людин отец, которого я так и не увидел никогда.
Интересно, кто бы мог подумать, что отец Светки окажется бывшим военным, как и мой папа, да ещё и зампотехом полка (заместителем полка по технической части), тоже как мой отец. Чудеса! Но видно, что так суждено нам было со Светкой встретиться. Правда, значительно позднее мне случилось узнать ещё о более удивительном совпадении. - У моего сотрудника оба зятя оказались полными его тёзками. Представляете! Три Валерия Анатольевича в одном стакане или вернее в одной семье!
И таскало семью моей будущей жёнушки, как и семью моего отца, по всему свету. Мы с ней оба оказались с детства без особой привязки к определённому региону или малой Родины, что-то типа маленьких космополитов.
Родилась Светка в советской зоне Германии, а я в Забайкалье, за тысячи километров от родных истоков. В детский садик Светку повели в Латвии, а меня в Нерчинске, куда ссылали декабристов. В школу Света пошла в закарпатском Мукачеве, а я на станции Оловянная Бурят-Агинского округа.
А теперь вот мы спим на широкой кровати в доме стоящем среди деревьев на краю маленького закарпатского городка.
Так что в итоге пришлось отцу смириться с моей Светланой, с её шиньоном, яркой помадой, подведенными ресницами и модными брюками. Хотя всё могло бы пойти иначе, потому, что несколько лет мы с моей суженой то притягивались, то отталкивались друг от друга. Но думаю, что иные мои потенциальные жёны папе бы ещё меньше понравились, особенно одна из них, одесситка с фиолетовыми волосами. Мы с ней тоже неплохо проводили время в Киевском Гидропарке. Почему-то мне больше всего запомнились её поцарапанные коленки, ну и, конечно, фиолетовые волосы, которые для того времени были вызовом общественной морали.
Отец же по старой сельской привычке любил всё естественное. Только вот непонятно, как он со своими вкусами к пышным женщинам кустодиевского типа полюбил мою маму, такую стройную изящную, темноволосую, с тонкими чертами лица?
Сейчас у меня в бывшей детской комнате, постепенно переименованной в компьютерную студию, на стене висят портреты мамы и папы. Они висят рядышком, как и в жизни. Отец здесь в военной форме, с загорелым красноватым, "лошадиным", лицом. Пусть уж простит меня папа за такую метафору. Но все наши родичи с папиной стороны имели здоровенные красные лица, были, как говорится, "мордатыми".
По сравнению с отцом мама на портрете выглядит просто испуганной маленькой птичкой. А ведь хватило ей мужества удрать от мачехи из Смоленской деревни на самый край Союза, на границу с Монголией. Там-то её отец и увидел, маленькую беспомощную училку младших классов. Он начал свои ухаживания с того, что поколол ей дрова для печки. Потом они кололи дрова вместе до конца жизни. Теперь вот остались только их портреты.
Отец умер на почти 14 лет раньше мамы, а был он на восемь лет её старше. Умер он легко. Сидел дома на диванчике и вдруг: "Маруся, что со мной, что со мной..." - и умер.
А мама умирала очень долго и тяжело. Годы её согнули, превратили из стройной и томной красавицы в страшную горбатую бабку. Да ещё, как это часто у старых женщин перед концом бывает, она упала и сломала бедро. Мама упала дома, на деревянный пол, но хрупкие старческие кости не выдержали даже лёгкого удара. Хорошо, что она последние несколько месяцев ничего не понимала, только постоянно, днём и ночью, что-то рассказывала. Даже голос потеряла.
Из всех её монологов только и запомнилось, что "Ну, дайте им хлеба, хлеба дайте". Это она вспоминала голодные послевоенные годы. Раньше, будучи ещё при памяти, мама рассказывала как они, учителя, выступали с художественной самодеятельностью по глухим воинским забайкальским гарнизонам за тарелку солдатской перловки ("шрапнели") и кусок хлеба.
Да. Что-то напрасно я раз воспоминался. Надо ещё таблетку валидола рассосать - оно и пройдёт. А может лучше водички подогреть с мёдом? Тёплая и сладкая вода тоже успокаивает.
Ого! Уже 2 часа. Что там по телевизору? Пощёлкаю ка я программы. Сплошные боевики. Пиф-паф, ой, ё, ёй, застрелился мой герой. А это, ещё что показывают с красным квадратиком? Качество изображения такое же отвратительное, как было в 80-х или начале 90-х годов. Не смотрится уже сейчас этот так называемый эротический фильм. Ну что может быть эротичного в таких явно надутых силиконом грудях?
Помню, как я попросил Бориса привезти из Венгрии кассету с классным порнофильмом. Но он не справился с поставленной задачей. Его фильм оказался учебным видео, в котором большую часть времени специалисты сексологи, хорошо одетые и выкормленные дяденька и тётенька, пугали венерическими заболеваниями. И только в финале в фильме показали половой акт. Мало, но зато красиво.
У меня тогда был один из первых видеомагнитофонов в городе. Ах, нет, это было в конце восьмидесятых, когда я вернулся из заграничной командировки, из Алжира. Я приехал весь в бабле и совершенно измотанный не так физически, как психологически. Выдерживать четыре года бесконечные командировки в абсолютно чужой мусульманской среде и в условиях жаркого климата было под конец почти невыносимо. Зато платили зелёными американскими деньгами.
Вот там я насмотрелся этих самых эротических фильмов! Не смотря на то, что Алжир это мусульманская страна с множеством запретов на нормальные человеческие отношения между молодыми людьми, там уже тогда показывали то, что в Союзе было под великим запретом. Взять хотя бы "Кэтрин и её семь приятелей", в котором молодая девушка с весьма небольшой грудью и красивой попкой организовала себе на каждый день недели по любовнику.
Насмотревшись подобных фильмов я к концу каждой из моих командировок буквально физически страдал без привычного секса со Светкой. Ей-то некогда было страдать с двумя детьми.
Дождавшись пока они заснут, мы наконец-то были вместе, в жаркой и душной темноте нашей спальни. Забавный тогда приключился случай. Правда, в то время он таким смешным не казался и мог бы вполне закончиться настоящей бедой.
Я бросил курить ещё до алжирской командировки и поэтому тогда, почувствовав после очередного сеанса любви запах табака, сразу насторожился. Сигаретная вонь шла из окна закрытого шторкой из тонких деревянных планочек. Недолго думая, я резко распахнул, находящуюся справа от окна дверь. И сразу же увидел прислонившегося к окну Рабаха.
Помню накатившую на меня жаркую волну отвращения. Рабах и я стояли напротив друг друга. Мне было настолько противно, что я не знал что делать. Тут между нами появилась Света. Она стала отталкивать меня назад, в темноту спальни. Только тогда я осознал, что медленно наступаю на Рабаха и готов его убить. Если бы он проявил хоть малейшую агрессию, то, наверное, я бы попытался это сделать. Но Рабах, не смотря на свой внушительный рост, выглядел просто испуганным мальчиком и пятился от меня, как от гремучей змеи.
На этом всё практически и кончилось. Я сделал слабую попытку его ударить, но Рабах отступил ещё дальше. Света с криками затолкала меня в комнату и захлопнула дверь.
Не знаю, что это было. Потом мы с Рабахом долго избегали друг друга. Он был сыном хозяина виллы, во дворе которой находился наш маленький домик, сдаваемый его отцом в аренду нашей организации. Сейчас даже не вспомню - извинялся он или нет. Но помню, как по его инициативе мы выпили очень много отличного немецкого пива и он всё пытался мне объяснить, что просто вышел покурить и абсолютно случайно оказался около нашего окна.
Я думаю, что так оно и было. Только, конечно, Рабах услышал нашу любовную возню и задержался у окна не случайно. Как это ни странно, но мы дружили с Рабахом. Это был добрый и умный алжирский парень, с которым мы выпили много пива за душевными беседами и который помог нам со Светкой мирно и счастливо прожить долгие четыре года практически в изоляции от сварливого и ненавидящего друг друга коллектива "советиков". Ему тогда было, как и мне, всего лишь тридцать пять. Когда мы в последний раз перед окончательным отъездом на Родину сидели с ним за прощальным столом, Рабах с грустью заметил, что мы, наверное, больше уже никогда не увидимся и это так страшно, как будто мы умрём друг для друга.
Так, конечно, и вышло. Мы почти сразу написали по два письма. Потом, через некоторое время, наверное, через год, Рабах прислал официальное приглашение. Кстати, куда ж я его девал? Мы ещё со Светкой обсуждали возможность поездки и пришли к выводу, что шансы нулевые. А Рабах прислал посылку с финиками и ещё одно письмо, в котором просил, если мы приедем, привезти для его приятеля собаку какой-то редкой породы, которая есть только у нас.
Дурачок. Он думал о нас слишком хорошо. Какая там собака! У нас как раз начиналась эпопея с получением квартиры. Так, опять укололо. Вот, чёрт. Нельзя же глупой ночью думать об этой истории, которая мне точно стоила нескольких лет жизни. Как я тогда попался. А ведь стоило только чуть-чуть подождать, поехать в Винницу после получения долгожданной, 14 лет ожидаемой в очереди, квартиры. Нет, бросил всё, идиот, и поехал, поверив обещаниям получения трёхкомнатного кооператива в областном центре, рядом с родителями.
А не сумел, не вышло, не дал во время на лапу юристу. Теперь-то я понимаю, что именно в этом и была главная загвоздка. Но тогда я был молодым и глупым. В результате кооператив мне не дали, а ждать ещё год неизвестно чего я не стал. Вернулся в экспедицию, как побитая собака. А тут с очереди уже поспешили меня снять. Писали мы со Светкой во все инстанции. Разве что в Комитет ООН по правам человека не обращались потому, что тогда бы точно ничего не дали.
Таким образом, когда я слышу, как такой-то великий старец торжественно вещает: "Если бы мне предложили прожить ещё одну жизнь, то я её прожил бы точно так же", то это меня просто бесит. Если бы можно было повернуть время вспять, то я бы много чего изменил.
Нет, определённо сегодня мне не заснуть. Выйду-ка я на балкон. Ух ты! "Открылась бездна, звёзд полна. Звездам числа нет, бездне дна". Вот такое, усыпанное бесчисленными звёздами небо, висело над Сурхандарьей. Нас тогда с Муратом и Адой высадили вертолётом у подножия Гиссарского хребта, на речной отмели. На следующий день мы ждали, посланную за нами из Ташкента вахтовку, и поэтому палатки не ставили, а заночевали прямо под открытым сентябрьским небом. Мы поставили раскладушки, забрались в спальники и всю ночь смотрели, как с небес падают звёзды. И так было удивительно смотреть на этот звездопад небесного океана, что мы почти не спали.
Ещё тогда было замечательное настроение, которое совсем ненадолго приходит только после благополучного завершения сложного полевого сезона. Прощайте горы, осыпи, юрские стенки и причудливые извивы диоритовых даек! А вернее, до свидания.
Да. Это были мои первые настоящие горы. А потом были кавказские горы: Тиберда, Домбай, Назалыкол, Клухор. Студентами мы исходили горы Среднего Урала. Искали в копях Ильменского заповедника камни-самоцветы. А каково было карабкаться с полными образцов вещмешками по скользким скалам Кадарского и Удаканского хребтов северного Забайкалья. Заросшие лесом, с громадными непролазными вырубками родные карпатские Поп Иван, Говерла, Прибуй, Довгорунь, Чёрная гора после забайкальских трёх тысячников казались такими невысокими. А сколько пройдено по Тельскому и Сахарскому Атласу Алжира!
Вот, возьмём, например, Сахарский Атлас. До сих пор страшно представить покрытые адской жарой дали, которые открылись передо мной, когда я из последних сил взобрался на гребень горы и прямо с каким-то суеверным ужасом вперился в простирающуюся подо мной Сахару. Мне тогда так стало жутко, когда я представил всю бесконечность и гибельность для всего живого тысяч и тысяч километров чёрных и белых камней, обдуваемых жёлтыми песками величайшей пустыни мира.
А ведь с вершин Кадара открывалась ещё более величественная картина: нагромождение чёрных скал с ледниками, извилистые голубые нитки далёких рек, заросшие тёмно-зелёным лесом склоны. И над всем этим невероятное синее небо. Небо не голубое и нежное, как в обжитых тёплых странах, а свирепое, фантастически синее, почти фиолетовое.
Много гор, много дорог, много лет. Неужели это всё было со мной. Какая всё-таки ты жизнь длинная и разнообразная штука. Эх, были бы крылья! Подняться бы сейчас высоко-высоко, покружиться в холодных вихрях ночного неба. А ведь в молодости я часто летал во сне.
Попробую-ка уснуть, хотя и ноет что-то внутри. Какая-то непонятная тоска. Говорят же, что у людей раньше были крылья, и они могли летать. Поэтому во сне они и вспоминают этот счастливый дар - возможность парить над землёй.
Ну, Светка, наверняка, видит уже сотый сон. Да и мне пора. Такое впечатление, что я уже засыпаю - легонько кружится голова и в закрытых глазах вспыхивают яркие искры. Это в голове затухают впечатления от только что просмотренного ночного калейдоскопа прожитых лет. Хорошо-то как. Спокойно.
-Витя, Витя! Ты чего не встаёшь? Проспали уже всё на свете. Витя! Ну чего ты улыбаешься как идиот? Витя. Что же мне теперь делать? Как я буду жить одна?