Сезон заканчивался традиционно. Его, как всегда, закрывала без всякой помпезности и излишней театральности безжалостная природа Северного Забайкалья. Скалистые пики Станового нагорья меняли свои норковые шубы коричнево-серого цвета на белые саваны. Утром горы своими новыми белыми и блестящими шапками ещё ярко выделялись на сине-голубом ковре неба, а к обеду уже спрятались в гуще серых облаков.
Казалось, что этих гигантских хребтов, поднимающих на высоту более 3 км, уже не существует и никогда не существовало. Вокруг остался только серый бесконечный туман, состоящий из невидимых капель воды. Этот туман всё густел и густел, превращаясь в мелкий неугомонный дождь.
На нас наступала ранняя осень, бодро крича, что тяжелому летнему сезону приходит конец. Теперь северная непостижимая природа будет месяц, или два плакать дождями. Далее будут кружить снежинки, превращаться в метели, творить снежные заносы, скреплять реки льдом, закрывать все пути входа и выхода до будущей весны. Как поётся в известной песне "значит, время пришло опять, нам в наш Киев родной уезжать". Ну, у каждого свой Киев, своя малая родина и большая отчизна. Мне, например, нужно возвращаться в Киев, доучиваться в Киевском университете, Богдану - во Львов, в Львовский университет, а Корниенко - в Читу, к своей тесной и загроможденной образцами камералке, приютившейся в огромном помещении Читинского геологического управления.
Прощай изнурительные маршруты, повсюду проникающая жадная мошка, олени, лошади, эвенки и вечные горы. Вернее, до свидания. Так я думал, уже собирая шмутки в свой бывалый потёртый бродячей жизнью рюкзак. Но, правду говорят, что расскажи Богу о своих планах, чтобы он улыбнулся. Вечером всех геологов позвали в палатку главного геолога партии. Мы уже настроились паковать вещи. Да что там настроились - мы уже подводили итоги и мечтали о городских девушках и ... мороженом в пломбире.
Поэтому шли к начальству с легкой душой. Всю нашу площадь съемки мы покрыли маршрутами. Мы сделали даже больше - принесли на своих плечах до чёртиков тяжелые пробы с дальнего участка, который оказался перспективным на золото. Ох, и проклинали же мы всё на свете, пока тащили эти пробы. Вертолёт там сесть не смог. Пришлось полагаться только на собственные спины и ноги. Но мы сделали всё, что могли. И наконец-то сезон закончился. Во всяком случае, так мы думали до последнего собрания.
В палатке для всех места не хватило. Поэтому мы с Вадиком остались на входе - отгонять и кормить мошку своими молодыми, еще не до конца обглоданными организмами.
Но, к сожалению, собрали нас не для очередной планерки по определению порядка в походных колоннах и распределению проводников и оленей. Как издавна ведётся в большом человеческом мире, во всем опять было виновато золото. Вот проклятый металл - от него одни неприятности. На этот раз, ради того, чтобы сузить площадь запланированных работ по оценке золота, управление решило уже в этом году провести металлометрические поиски, или как говорят в народе - "металку". И это ничего, что верховья гор уже начало заметать снегом, а предгорье заливать скучными осенними дождями. Начальство уже решило без нас, что ухудшение погодных условий нам не помешает. Геологические генералы рассудили, что в запланированные районы металлометрических поисков, расположенных у подножия горных массивов, осенняя непогода пока не дойдет. Начальство было уверено, что такие опытные ребята как мы, "настоящие геологи", со слабыми дождями справятся одной левой, или правой ... кто как хочет. Во всяком случае, с торжественной речью примерно такого содержания на том собрании выступил лично главный геолог экспедиции.
Так что, вместо долгожданного отдыха, надо делать скучную и не романтическую "металку". Возражений нет? Тогда вперёд. За месяц, а то и за две недели надо успеть ... пока земля не замерзнет так, что ее только зубилом и возьмёшь.
Все слушали молча. Силы на споры остались там, на уже побелевших водоразделах скалистых хребтов: Северо-Муйского, Удоканского и Кодарского.
Народ несколько оживился только, когда началась раздача участков. Все хотели выбрать площадь поближе к Чаре. Бывалые геологи, а после полевого сезона все становятся бывалыми, понимали, что выбираться большинству придется своими ногами. Оленей и лошадей нам уже не обещали, а вертолеты штука ненадежная - всегда они ломаются, улетают с начальством на охоту и рыбалку, всегда их не хватает.
Но, чтобы начать работу скорее, очередной Ми-4 все же нашёлся. Нам досталась не самая плохая и не самая лучшая площадь с расстоянием до поселка Чара примерно 100 км. По установленной очереди мы должны были лететь на наш участок уже завтра, где-то во второй половине дня.
Металка
Нас оставалось только двое: я и мой главный босс - Петрович, или Толик. За время полевого сезона всякая субординация между мной и начальником практически исчезла. Само собой, что по-прежнему главным оставался он. В планы маршрутов я никогда не пытался вмешиваться. Тем более, что Петрович тоже выполнял приказы начальника отряда. А тот в свою очередь выполнял указания начальника партии. План работы партии был составлен заранее. Он утверждался главным геологом экспедиции и подлежал обсуждению только в технических деталях.
С этим было всё ясно. За всё время основного полевого сезона некоторые споры между мной и Петровичем иногда возникали только при выборе места обеда и времени возвращения в лагерь. Очень редко случались недоразумения на профессиональные темы. Мне запомнилась история, когда я внушил сначала себе, а потом Петровичу ошибочное мнение относительно названия одного минерала. Затем, при очередном еженедельном разборе результатов маршрутов, Петровичу пришлось краснеть за это название перед начальником отряда. Виноват был в первую очередь я, но не будет же геолог оправдываться тем, что это название подсказал его подчиненный.
На дружеские отношения между нами эта история не повлияла. Петрович справедливо принял во внимание, что надо думать своими мозгами, а не слушать менее опытного, хотя и самоуверенного студента.
И все же, несмотря на скреплённую в тяжелых маршрутах дружбу, наше слабо разбавленное одиночество немного напрягало. Мы привыкли, возвращаясь в лагерь, встречать у костров и в палатках людей. Обычно первой нас встречала наша повариха. Она начинала суетиться, чтобы подать нам ужин и одновременно подбросить какую-то свежую новость или сплетню. Довольно часто там же, у костра, еще ужинали другие, вернувшиеся из маршрутов, группы. Несмотря на усталость, начинались разговоры, гонялись длинные чаи, иногда даже звучали песни под гитару. Если капал дождь, мы забивались в свои палатки или ходили друг другу в "гости". Для более многолюдных собраний было построена специальная палатка - "Казино". Правда, руководство считало её радиорубкой. Там на столике стояла радиостанция. Там же иногда спал начальник отряда, когда у его жены Кати болела голова.
В "Казино" мы играли в преферанс, писали "пульку". Главным специалистом по "пуле" считалась Катя. Она безжалостно загоняла других игроков на "мизер". Под конец сезона многие из постоянных игроков задолжали Екатерине половину своего будущего заработка. Я был среди этих "бедолаг", но не очень-то этим огорчался. Я почему-то считал, что Катя не сможет отобрать мои кровные и всё это закончится миром и дружбой. Боюсь, что Катя к своим победам наоборот относилась вполне серьезно и ободрала бы нас на "большой земле" без всяких угрызений совести.
Нам, проигравшим, просто повезло. Был среди нас один рабочий Петя, который после очередного крупного проигрыша побежал в свою палатку за топором и начал гонять Катю по всей поляне. Мы отобрали у него этот опасный "игровой инструмент", но инцидент вышел на поверхность. В результате, тот же Кривенко заставил свою Катю объявить, что мы играли не по-настоящему и выплаты долга отменяются. Уступчивость Катерины объяснялась тем, что она была Кривенко не только вполне официальной женой, хотя и второй, а ещё и подчинённой. Катя получала немалую ставку старшего геолога и не хотела ее терять.
Кстати, с этим рабочим Петей всегда было много хлопот. По профессии он был шофером, а по призванию - шпаной из Читинских трущоб. Не понимаю, как это он со своими талантами, конечно, если верить анкетным данным, до сих пор не загремел в тюрьму. Во всяком случае, у нас Петя прятался после автомобильной аварии. Он смылся в тайгу, чтобы не сесть за решетку.
Начальство его поведение не волновало, так как со своими нехитрыми обязанностями маршрутного рабочего Петя справлялся. То, что он постоянно лез не в свои дела, их мало беспокоило. Большинство рабочих геологоразведочных партий всегда нанималось из бывших зэков. Так что недисциплинированный водитель считался неплохим кадром.
Только начальство не учитывало одну небольшую, но существенную деталь - воспитание зоной Петя ещё не прошёл. У нас обычно работали бывшие зэка, которые знали, что спорить с начальством всегда себе дороже. На зоне таких уважают и называют "мужиками". Работы "мужики" не боятся, хотя и выполняют её без особого энтузиазма. Правда, это касается только "работяг" - зэков осужденных по бытовым статьям. Что касается так называемых блатных, воров, то на зоне они не работают, а на свободе тем более работать не будут. Но такие блатные в экспедицию нанимаются редко и только по ошибке: сами не желают и кадровики их стараются не пропустить, потому что в поле толку от них никакого.
В противоположность работягам, наш Петя на зоне еще не воспитывался. Не было у него этой зековской прививки. Отсутствие опыта и небольшой ум ведут к неадекватному поведению. В конце сезона Петя всех нас "достал". Но особенно он надоел своему соседу по палатке, Василию с Иркутского университета, с которым его поселили как с "социально-близким". Тот буквально умолял забрать у него соседа Петю, или с кем-то поменяться местами. Никто не согласился. Кончилось тем, что шеф поговорил с Петей "по душам" и тот немного притих.
Сейчас уже все эти споры и отношения, свойственные любой временно изолированной небольшой кучке людей, вспоминались даже с некоторым привкусом ностальгии. Тяжеловато каждый день видеть только одно лицо. Но успокаивает то, что в коллективе только из двух человек нельзя ни под кого подкопаться, группироваться против кого-то одного, сплетничать и отгораживаться.
Да и сама структура металлометрического опробования не предоставляла ни малейшего повода к спорам. Функции каждого из нас были одновременно совершенно разные и взаимосвязанные. Задача, по сути, была совсем простой: отобрать через каждые 100 метров пробу суглинка у основания почвенного слоя.
Со стороны это выглядело как бег с препятствиями двух сумасшедших спортсменов. Бегали мы в буквальном смысле этого слова. Гоняли так, что энцефалитки, надетые на голое тело, были влажные от пота. На остановках они едва успевали чуть-чуть замерзать. Главное было так организовать работу, чтобы не пропадало ни одно мгновение. И нам это удавалось!
Впереди нёсся шеф с небольшим топором и открытым рюкзаком. За ним следовал я с киркой, или, как её называют работяги, "кувалдометром". Пробежав очередные 100 метров, шеф бросал мне пробный мешок с этикеткой и начинал делать зарубку на дереве. В это же время я всаживал свой "кувалдометр" глубоко в землю, доставал из-под гумусового слоя почвы серый или желтый суглинок, бросал пробу в мешок, завязывал пробный мешочек и закидывал его шефу в рюкзак.
Шеф, как обычно, заканчивал зарубку раньше и с нетерпением, как застойная лошадь, топтался на месте. Весь этот процесс осуществлялся за менее чем минуту, а потом мы снова мчались дальше. Это очень напоминало пионерскую игру ориентирования на местности "Кто первый дойдет до финиша".
Осенний холодный и свежий воздух пахнул снегом и болотной тиной. Назойливой мошки почти не было. Только иногда, там, где пригревало солнышко, среди болотной травы, вдруг неизвестно откуда налетал её дружный и злой рой. Но только задувал резкий ветер с далеких гор, как мошка моментально исчезала.
Через каждые 2 часа мы с шефом делали перекур, успокаивались. Для отдыха обычно выбирали вершину сопочки. Там ветер сдувал мошку и охлаждал запотелые спины. И оттуда были видны далёкие белые склоны Северо-Муйского хребта. Собственно, низкогорье, по которому мы бегали, тоже входит в систему Северо-Муйского. Но главные грозные силы гор толпятся там, на белых заснеженных пиках. Удивительно чувствовать, что совсем недавно ты был там, среди этого величия. И не просто был, а измерил их большую часть своими собственными ногами. И не просто прошёл, но еще пересёк водораздел горной системы через каждые 500 метров, нагло отковыривая от этих драконов их каменную чешую.
Да. Горы большие и величественные, но человек сильнее. Правда, не надо наглеть, а то шуганёт тебя с виду совсем небольшим камешком, и ты навсегда останешься в безымянном ручье с дыркой в бестолковой голове. Так что вовремя мы оттуда смылись. А на обледенелых бережках ручьёв остались только следы наших стоянок.
Вспоминается песня о старых таборах, которая запала мне в душу. Я, вообще то, не люблю этих туристических песен о геологах, которые почему-то называют геологическим, но эта песня иная, она настоящая.
Я люблю повстречать вас
Наши таборы старые,
Где палатки убрали
И костёр догорел.
Где под вечер устало
Тосковала гитара
В неожиданно раннюю эту метель.
Где прожиты потери и годы разлуки
Где последних консервов отржавело сиянье.
Быть кому-то вам городом и аллейными парками.
Только чаще потравами оставаться вам старыми
У ручьёв безымянных осыпаться окопами
Потому что не каждому суждено стать вам городом
Потому что удача не приходит года.
И наверно ступенями оставаться вам гордыми
На пути в неизвестные нам города.
А прошедшие стоянки действительно цепляют за душу. Как-то нам с Толиком в конце сезона пришлось "затыкать дыру" между маршрутами и пройти через прошлогодний старый лагерь. Казалось, совсем недавно мы здесь стояли очень долго, больше двух недель. А сейчас как-то странно было пройти по заросшим тропкам, найти место, где стояла твоя палатка, лежал твой спальник. Вот здесь ручей изменил свое русло и подкопался под нашу кухню. Вот здесь на поляну рухнуло дерево. Вдруг в кустах мы заметили забытую стрелу. Если бы через сто лет наши потомки её увидели, то могли бы представить, что здесь была стоянка каменного века. А на самом деле резвились наши молодые спутники, Лена и Миша - студенты третьего курса КГУ. Миша сделал лук, и они стреляли из него по пустым консервным банкам ... и еще кое-чем занимались. Миша не может без баб, а они без него. Кстати, когда я в свое время спросил его об этом, то услышал: "Нет, мы строго". Вопрос: "А это как?"
Вот, возможно, на этих досках и происходили эти "строгие" события. А сейчас они похожи на стол посреди выровненного и освобожденного от камней прямоугольника, оставшегося от палатки. А вот на этих нарах похоже, что медведь танцевал: посередине дырка, одна доска совсем отвалилась, а под ней валяются лохмотья от брюк и рубашки. Мы-то понимаем, что видим ленивую работу Игоря, а вот что нафантазируют потомки? По сути, в образе этого заброшенного лагеря мы оставили себе памятник, который просуществует ещё долгие годы. Людям здесь нечего делать, оленям тоже. Остаются только птицы, которых в этих гиблых местах тоже немного.
Даже сейчас кажется, что эта неожиданная экскурсия на старую стоянку произошла так давно, в прошлом веке.
Ночной переполох
Не спится. Ноги гудят от усталости. Всё же лошадиная это работа - бегать весь день по грязи с тяжелым рюкзаком. Все эти болотные кочки доводят до бешенства - негде ступню поставить: попадаешь либо на скользкую кочку, либо в ледяную воду. И дождь никак не утихает. Всё бьёт и бабахает по палаточному брезенту. Правда, обычно дождь к вечеру стихает, а в ночном небе даже звезды появляются. Работать бы ночью, чтобы не заливало непрерывной небесной купелью. Но это только на море, на белом пароходе, можно под звездами плыть к райским островам. В тайге это не проходит: мгновенно сломаешь ноги вместе с глупой головой.
Какая-то неприятно холодная мерзость коснулась моего высунутого из спальника лба, поползла по щекам и подобралась к шее. Змея? Ну вот, это же я наконец-то заснул и начал бредить. А на самом деле это обычная холодная дождевая вода. Оппа, а не подмывает ли нас?!
- Петрович! Просыпайся! Тонем!
- Да я сейчас и сам это почувствовал. Не хотел тебя раньше времени будить. Но надо, Володька, встать ... посмотреть, что можно сделать.
- Знаешь, Петрович, как двое студентов около костра замерзли? Никто не хотел первым дрова подбрасывать.
- А знаешь, за что Каин убил Авеля? За старый анекдот. Быстренько посмотри, что происходит.
Ну и холодища. Зубы невольно начали отстукивать барабанная дробь. Я быстренько сунул ноги в резиновые сапоги и, накинув телогрейку на голое тело, вышел из палатки.
Первое впечатление было, что я упал в ревущий горный поток. Вдобавок, ещё и ничего не видно. Мой слабый фонарик освещает только серую стену ледяной купели, которая падает с невидимого чёрного неба. Что-то увесистое и непонятное довольно крепко ударилось об мои ноги, я пошатнулся, потерял равновесие и с размаху сел на землю. Но это была не совсем земля. Моментально мои ягодицы в тонких сатиновых трусах обожгло ледяными щупальцам воды. Также по ним стали стучать колючие веточки и острые камешки. Это было похоже на укусы тропических пираний. Одновременно с глупой мыслью о пираньях, возникла более правдоподобная догадка о том, что нас заливает река. Догадка мгновенно превратилась в уверенность, что это именно так - в палатку коварно подкралось речное русло.
Хоть бы блеснуло что-то. Но не дождёшься - осенью молний и громов не бывает. Внезапный грохот заставил меня вскочить на ноги. Я поскользнулся и снова чуть не упал. По лодыжкам что-то постоянно билось и казалось, что действительно ноги кусали мелкие хищные зубы. Большая вода шумела недалеко, под самым ухом. Совсем рядом снова тяжело ударило. Глупая мысль, что это гуляет большой африканский слон, заставила меня улыбнуться. Нашёл же я время на такой бред, как пираньи и слоны.
Что же Петрович то не отзывается. Где он? Может, вылез из палатки, а я его просто не вижу?
- Толик, ты где? Заблудился? Я здесь, слева от входа.
- А что, ты уже посмотрел, что там случилось? А я, Вовка, такой хороший сон смотрю. Можешь не мешать?
Редко я матерюсь, но сейчас не выдержал: "Да вставай, ты, шеф сраный. Нам сейчас п-ц будет. Похоже, что подтапливает". Сам не знаю, как это у меня вырвалось. Но подействовало. Через мгновение меня чуть снова не сбила с ног сто килограммовая туша начальника. Ну, настоящий кабан!
- Шеф, смотри под ноги.
Вместо ответа Петрович по-воровски больно отпихнул меня в сторону. Мы вместе с ним упали в ледяную грязь. Я не успел обидеться, как увидел, что сверху на нас валится ель, которая служила одним из колышков для палатки. Мощный ствол прошелестел совсем рядом. Только жалобный треск брезента указал, что он попал в самое яблочко. Ещё бы пару сантиметров и под ним бы оказались мы с Петровичем.
Но нас ещё может прихлопнуть другим деревом. Сейчас главной задачей было подняться и не захлебнуться в воде. Поток, который неизвестно откуда на нас свалился, был такой стремительный, что встать на ноги никак не удавалось. Наконец я умудрился подняться на четвереньки и зацепиться руками за какой-то куст. Проклятое растение вырывалось из рук как живое, но я забирал в охапку тоненькие веточки, как букет для любимой девушки, и умудрился выползти на куст сверху.
Кругом шумел невидимый поток, а я сидел на своём кусте, как на кресле. Это была первая минута на размышление, которую я получил за хорошее поведение при потопе. Меня мучил один единственный вопрос: "А что делать дальше?" Главное, ничего же не видно. Хотя понятно даже ёжику, что надо двигать вверх, подальше от воды. Но, где тут верх, а где низ никак нельзя разобраться. Так что я висел, вернее, сидел на своём живом, подвижном и скользком кресле и не мог даже представить, что можно выпустить этот, как мне казалось, последний спасательный круг.
- Вовка, ты где! - хриплый бас Петровича для меня прозвучал, как пение райской птицы.
Я так громко крикнул: "Я здесь!", - что даже сам испугался, чуть не выпустив из рук острые ветви своего куста.
Меня ослепил луч фонарика. На мгновение, через желто-красные круги света я увидел апокалипсическую картину: серебристые волны воды, черные зловещие скалы берега и падающий прямо на меня ствол ели. Кто-то зло и больно ухватился за воротник моей телогрейки, словно пробуя вытрясти меня из неё.
Ага, не такой я уже глупый. Отпусти ... Я еще крепче ухватился за куст. Но та же зловещая и неумолимая сила поволокла меня вместе с моим оторванным спасательным кругом и швырнула об скалистую землю.
Шеф протянул меня вверх ещё пару метров и только тогда выпустил воротник телогрейки. Он тяжело дышал и громко матерился. Это напугало меня еще больше. Я ещё ни разу не слышал, как Петрович матерится.
Бег с препятствиями
А потом мы полезли в гору. Сначала мне ничего не было видно кроме телогрейки шефа, которая болталась над его голыми ногами, как крылья подраненной птицы. Затем, когда Петрович поскользнулся и чуть ли не сел мне на голову, я немного отклонился в сторону от него и увидел в желтом кружочке фонарика сплошные заросли стланика. Шеф, как танк, пёр прямо через кусты.
Силы окончательно меня покинули.
- Стой, Петрович. Скажи, от кого мы убегаем? От палатки, от спальников, от продуктов, от спичек ...
Шеф зарычал, как раненый медведь, и резко остановился. Как-то сразу стало тихо. Невидимый поток уже не резал уши своим грохотом, а только гневно бормотал. Иногда что-то плюхало в воду и трескалось.
- Что ты предлагаешь, Вовка, - необычно устало и тихо спросил Петрович. - Хочешь вернуться? Так вода уже давно снесла и палатку, и спальники, и одежду, и всё, всё ...
Он тяжело вздохнул и выключил фонарик. В темноте грохот воды казался громче. Стук от срывающихся в воду деревьев тоже, казалось, участился. К этому добавился непрерывный шум падающей с неба воды. Вдруг стало мокро, холодно и жутко.
- Вовка, ты прав. Надо подождать. Дождь должен остановиться. Тогда и увидим, куда бежать дальше. Во всяком случае, здесь мы в воде не захлебнемся ... и по башке ничего не ударит. Подождем, пока не рассветёт.
Кажется, время остановилось, как в черной дыре, которую придумали эти безумные физики. Там, на той настоящей Земле оно течёт, как ему и положено со скоростью шестьдесят секунд в минуту и шестьдесят минут в час. А в нашей северо-муйской темноте не осталось уже ни времени, ни пространства, а есть только два замерзающих жалких существа, которые недавно были людьми. Дрожь перешла в холодный покой. Я перестал чувствовать тело от ног до шеи. Хотя пальцы еще немного шевельнулись, когда я попытался схватить себя за ледяной нос и пощупать щеки. Неизвестно куда делся шорох водяных струй с неба, грохот бешеного потока снизу и топот падающих деревьев. Тишина. На нас легла тяжелая всепоглощающая тишина чёрной дыры.
- Не спи, Вовка, прорвёмся. Ты умеешь боксировать, да? Я помню, ты что-то мне рассказывал, как тебя учили в детстве. Вот так умеешь бить?
От тяжелого удара в туловище я откинулся на упругих ветвях кедрового стланика. Упал бы. Но ветви кустарника держали со всех сторон, обнимали меня как родного и не отпускали. Заболел бок. Ага, значит, тело ещё реагирует. Не жалея сил и меня шеф продолжал бить то справа, то слева. Я попытался отбить несколько ударов и понял, что руки стали меня слушаться.
Кроме ощущения тела вернулся слух. Как будто кто-то включил питание радиоприёмника. Снова стало слышно, как шуршит вода с неба и стучат об воду падающие тяжелые стволы деревьев. Но все эти звуки заглушил истошный рев. Это запел Петрович:
Тяжелым басом гремит фугас
Взвинтился фонтан огня
А Джон Кеннеди пустился в пляс:
"Какое мне дело до всех до вас
А вам до меня ".
Земля трещит как пустой орех
Как щепки трещит броня.
А Джона вновь разбирает смех:
"Какое мне дело до вас до всех,
А вам до меня? "
Но пуля дура зашла между глаз
Ему на закате дня.
Успел сказать он последний раз:
"Какое мне дело до всех до вас,
А вам до меня?"
Прости солдатам последний грех
И в памяти не тая
Не ставь над ними печальных вех
"Какое мне дело до вас до всех,
А вам до меня".
Последний куплет я уже кричал вместе с шефом. Затем мы, не жалея горла и продолжая обхаживать друг другу безжалостными оплеухами, вспомнили "В нашу гавань заходили корабли", "Есть в Италии маленькой дом", "В Неапольском порту с пробоиной в борту" и ещё и ещё. Мы пели как сумасшедшие, пытаясь всеми силами заглушить свой страх перед окружающей нас неумолимой стихией.
Бег с препятствиями
И природа к нам прислушалась. Небеса решили отдохнуть. Вдруг прекратили падать всюду проникающие капли дождя. Более того, наши голые ноги в промежутке между резиновыми сапогами и трусами начали высыхать. Я даже смог содрать с себя трусы и выкрутить их прямо на противные лапы кедровника.
Трусы то я выкрутил, но не спешил надеть. Из моего конца ударил такой поток, что я едва успел направить его подальше от себя. И сразу понял, что этого как раз в данном случае и не надо было делать. Урина была такая горячая, что от неё пошёл пар. Поэтому я догадался подставить под струю руку, чтобы хотя бы немного её согреть.
В сторону Петровича я даже не смотрел. И не потому, что мне было стыдно - просто было всё по барабану. Но когда я всё же натянул трусы, то увидел, что он практически делает то же самое.
Обхохочешься, как мы были с ним одеты: резиновые сапоги, семейные трусы до колен и телогрейки. А над нами уже небеса начали светиться голубым цветом. Надолго ли? Вот засияли оранжевым огнём скалистые пики гор, нерешительно появился пока ещё тусклый край солнца.
Мы оба смотрели вниз. Там, где-то в пятидесяти метрах от нас ревел серый поток. Вот во что превратился небольшой уютный и весело журчащий ручей, на берегу которого мы так неосторожно устроили свой лагерь.
- Нет никакого смысла спускаться и искать вещи, - опередил мои мысли шеф. - Надо ждать несколько суток, чтобы спала вода. Мы замёрзнем. Плохо, что спичек нет.
- Да, есть только один выход - издохнуть прямо здесь, на гольцах.
- Что, что - не расслышал Петрович. - Говори громче.
- Говорю, что надо лезть вверх, пока солнышко светит.
И мы полезли. Не скажу, что стало жарко, но всё же немного теплее. Шеф бежал так, как никогда. Он и раньше, несмотря на то, что старше меня на десять лет, скакал по горам как молодой олень. Но здесь он превзошел сам себя.
Несмотря ни на что, я сидел у него на хвосте. Хотя приходилось буквально продираться через "чёртовы камыши", как мы обычно называли перепутанные кустарники кедрового стланика. Я мгновенно ободрал до крови свои незащищенные брюками голые ноги. Кроме этого, несколько самых упрямых и наглых веток чуть не сорвали с меня мои труселя. Еще немного и я бы побежал дальше, а они остались бы висеть, как белый флаг сдачи. Правда, цвет трусов был очень далёк от белых оттенков, а больше приближался к коричневой "палитре" с ржавыми пятнами от крови и жёлтыми от мочи.
Но больше всего меня доставало не так стремление трусов оставить меня наедине с природой, как насквозь пропитанные водой и утыканные мелким щебнем носки. Они сбились вниз и больно натерли мне подошвы.
Поэтому, как только мы вылезли из зарослей, я был вынужден усесться на первую подвернувшуюся замшелую глыбу, чтобы вернуть носки на нужное место. Пока я стягивал резиновые сапоги и вытряхивал из них килограммы мусора, шеф далеко оторвался от меня.
Места здесь были уже более или менее свободные от зарослей кустарников. Вместо них закрывали небо огромные ели и сосны. С одной стороны это было лучше, чем продираться через кусты, а с другой стороны от мрачных, покрытых мхом стволов стало заметно холоднее. И Петрович куда-то исчез. Ничего, догоню его на водоразделе хребта. Нам надо сначала попасть туда. А уже потом двигать вниз, к базе.
Сколько же здесь надо топать ножками? Жаль, что не успели с шефом об этом поговорить, сразу побежали. Оно и понятно почему - спешили, чтобы не замерзнуть. Вот даже сейчас, при довольно энергичном подъеме, со лба капает пот, а колени ледяные. Да шут с ними, с коленями ... пугает, что могу отморозить нечто более ценное в трусах. Остаться импотентом в двадцать лет? Пусть Бог милует.
Солнце уже греет как настоящее. Лечь бы на этот огромный камень и вздремнуть пару часов. Вот мох уже совсем высох и разогрелся, стал мягким, как пушистое покрывало. Жаль, что нельзя немного посидеть, а надо догонять Петровича. Без него можно и пропасть.
Правда, можно пропасть и с ним. Только сейчас эта мысль вдруг шибанула в мою тупую промёрзшую голову. Ведь всё пропало: одежда, спички, палатка, спальники, ножи, топор ... всё, всё, всё. А до Муи топать и топать ... не менее 70 километров. Не то, что за день, за три дня невозможно уложиться.
Это надо подниматься вверх ещё 2-3 км, после этого спускаться километров пять, а потом скакать по кочкам, обходить болота, искать, где бы перейти ручейки. Еще несколько километров набежит? А если, не дай Бог, заблудимся? Это сейчас солнце показывает направление. Также помогает память о проходивших по этим склонам летом маршрутах. Кстати, надо вспомнить карту. Кажется, мы сейчас на водоразделе выйдем на одну из точек наблюдения. А вдруг мы там какую-то провизию забыли? Вероятность этого, безусловно, очень низкая, но всё же она существует ... На этих гольцах мы иногда пытались даже экономить на провианте, чтобы меньше нести. И без того приходилось брать с собой сухие веточки для костра. Кажется вокруг их море, а как поднимешься немного вверх, то среди голых скал надо их ещё поискать. А когда в рюкзаке есть маленький пучок сухих веточек, то только спичку к ним приставишь, а огонь уже горит.
Ну вот, вспомнил о еде и в животе что-то сразу забурчало. Кстати, не есть трое суток - это тоже проблема. Я ещё не пробовал. Вот идти скорее - это можно. В этом сезоне как раз была такая история, когда пришлось выполнить небольшой марафон с препятствиями длиной в 30 километров.
Нас, двух геологов и двух студентов, высадили вертолетом для отбора большой пробы на золото. Мы её отобрали, переночевали в спальниках у костра. Ничего лишнего не брали, чтобы можно было загрузить только породу и самих себя в МИ-4. А рано утром пошёл дождь, и вертолет не прилетел. Можно было подождать, пока дождь не закончится, но не было уверенности, что это будет скоро. И наш начальник, а это был Петрович, решил идти на базовый лагерь пешком, а пробу забрать впоследствии, при оказии.
Как потом оказалось - в данной ситуации это было единственно верное решение. Нелётная погода затем продолжалась еще целую неделю, а продовольствия мы взяли минимум, на день. Помню, что это был настоящий марш бросок на выносливость. Расстояние было около 30 км по более-менее спокойной местности ... ну там 5-6 подъемов и столько же спусков, три перехода через реку Чару. И всё это под постоянным скучным дождём. Правда, сверху на рюкзаки мы положили целлофановую пленку, которую сэкономили на упаковке пробы. Интересно, что мы плелись весь день без привалов. Впереди шел Петрович, а позади ... нет, не Сагайдачный, но тоже здоровый мужчина, геолог Миша. Так что нас с другим студентом, Андреем, они зажали в дружеские клещи, видимо, чтобы у нас даже мысли не возникало сачкануть.
Петрович, словно конь какой-то, всю дорогу бежал галопом или рысью. Я в лошадиных аллюрах не разбираюсь. Когда мы немного отставали, он нас терпеливо ждал, но как только мы к нему подходили сразу срывался и "скакал" дальше. Мы с Андреем сначала это издевательство терпели. Но потом терплячка закончилась и, когда снова начали отставать, то совсем остановились и рюкзаки сбросили. Миша тоже устал и нас не отговаривал, а сам едва не прилёг прямо посреди грязи.
Тогда, Петрович, сам вернулся обратно, к нам. И так мы немного посидели и перекусили последними сухариками. А потом Петрович спокойно разъяснил, что надо непременно дойти до темноты. А без света мы ноги поломаем, или упадём со скал. Так что лучше "немного пробежаться". Так и сказал - "немного пробежаться". Ну, мы и побежали дальше.
Тогда всё получилось очень удачно. Световой день летом в наших краях длится до глубокой ночи, а мы уже в полночь увидели сверху благодатный огонь костра. Да еще повезло прийти как раз на горячую баню, которую разожгли в карцере, дожидаясь нашего возвращения.
Наш геологический лагерь тогда "гостил" на месте бывшего лагеря для пленных немцев. Бараки были из тонких досок, а карцер из толстых бревен. Вот мы его и приспособили под баню. Только тогда я понял, почему Петрович в течение всего нашего великого китайского похода ни разу не присел. Оказывается, его схватил радикулит и он боялся, что если присядет, то уже не поднимется.
Кстати, не дай Бог, чтобы сейчас к шефу снова наведался этот радикулит. Ох, не про это надо сейчас думать. Главное - это найти Петровича. А с его болячками разберемся потом.
Покинутый
И где же мой родной, родной шеф.
- Толик, Петрович, шеф, ау! Ау, блядь, ау! Куда же ты делся?
Что же я без него буду делать? Получается, здесь другой марафон начался. Неужели он меня бросил. Не может этого быть. Сбежал? Нет, это на него не похоже. И не только на него. Никто из наших не оставит товарища. Таких в поле не берут. Как там поёт бард : "Вверх таких не берут и тут про таких не поют". Вот вспомнил чего-то кинофильм "Вертикаль" с Высоцким. Там было выше и холоднее, но все были одеты, а не в трусах.
Наконец забрался на гору. В ту же самую минуту солнце и ветер начали борьбу за мое смертное тело. Вместе они, наконец-то, высушили мои трусы и фуфайку. Оглядываюсь вокруг. Кажется, на топографических планшетах здесь указывалась высота где-то за 3000 метров. Ошибаться я могу только плюс - минус на 100 метров. Всё здесь исхожено вдоль и поперек. Маршруты проходят через каждые 500 метров.
Но некогда терять время. Солнце уже перескочило зенит и через пару часов начнёт ослабевать. Немного отдохнул под прикрытием этой глыбы, которая торчит как памятник погибшему альпинисту, и пора уже спускаться. Жаль только, что Петрович пропал. Я так надеялся, что он меня ждёт. Хотя бы какой-то знак подал, пирамидку сложил из камней или стрелку выложил.
Но довольно ныть. Сейчас крайне необходимо привязаться к местности, чтобы знать куда идти. Какие отсюда дали открывается! Вот там, внизу, в конце горизонта, извивается река Чара. Там где-то должен быть посёлок Чара. Туда мне и надо. К сожалению, в таком мелком масштабе я не привык работать. Так что, если принять, что расстояние отсюда до долины Чары составляет около 70 км, а сторона планшета масштаба 1: 50000 составляет по географической долготе где-то 25 км, то для ориентирования по маршруту понадобятся около трех таких планшетов. На разлинованной топографической сеткой бумаге весь мой будущий путь составляет менее 150 см, где 500 м в натуре помещаются в одном сантиметра на карте. Только мне же придётся идти около 70 км не на бумаге, а по местности.
Петрович бы здесь лучше разобрался. Придётся ориентироваться без него. И моя ошибка может стоить мне жизни. Так я и не собираюсь ошибаться. Вот еще! Вон там, в Чару впадает река Таллаи. Таким образом, надо спускаться по тому распадку в ручей, а затем идти по нему до той реки. Кажется, это Девочанда. У нас там долго стоял лагерь, в верховьях ручья Девочанда, у озера Девочанда. Какая там была красная рыба! Мы ее называли девочанда, но потом доморощенные эксперты нам разъяснили, что это разновидность рыбы голец. У нашей рыбы не только мясо, но и чешуя были действительно красного цвета, а не серого, как у классического гольца.
Не ловил тогда эту редкую и ценную красную рыбу только ленивый. Даже наша повариха, Аня, хваталась за удочку, когда вдруг в большом кухонном котле заканчивалась рыба. Степень наглости такой рыбалки только усиливалась, когда "необразованная" рыба ловилась на простой хлеб.
Нет, я не оговорился, упомянув в качестве приманки не сухари, а хлеб. Дело в том, что благодаря этой девочанде нам почти постоянно доставляли хлеб на вертолете. В качестве обязательного приложения к хлебу на нём всегда прилетало руководство. Почему-то срочно начальникам партии и экспедиции нужно было через каждые два-три дня прилетать именно к нам, в Сюльбанский геологический отряд. Так что вертолёт регулярно поставлял нам хлеб и руководство, а вывозил свежую красную рыбу.
Жаль, что такая лафа продержалась только на период нашего пребывания на берегу озера. Как только мы спустились чуть ниже по течению, прилеты вертолёта и хлебное изобилие моментально закончились. Далее мы обеспечивались как другие отряды, рассыпанные по всей гигантской территории Северного Забайкалья для проведения геологической съемки в районах предполагаемого строительства Байкало-Амурской магистрали.
Но, по всей видимости, впредь уже никогда мы не побываем на том, почти сказочном, озере Девочанда, не половим красной рыбы почти голыми руками. Скорее всего, её уже в этом сезоне всю переловили. Дело в том, что сплетни про райские рыболовные места дошли до местного населения. В результате, когда мы спускались вниз по реке на следующий лагерь, навстречу нам уже поднималась бригада местных рыбаков с сетями. Так что прощай рыба. В таком небольшом водоеме, как озеро Девочанда, у тебя нет никаких шансов дожить до следующего лета.
Но, что мне жалеть какую-то холодную рыбу. На кону собственная жизнь. Я всё медлю спускаться в неизвестное, а уже давно пора. Солнышко как раз в зените. Надо спешить пока оно светит. Спускаться пожалуй удобнее вон там, после того распадка. Начали!
Ну и скользко! Голые скалы чуть покрыты ягельником и приходится держаться чуть ли не зубами, чтобы не улететь вниз по крутому склону. Не за что уцепиться. Хорошо хотя бы добраться до расположенных чуть ниже, всего лишь метров 500, не более, "чертовых камышей". Но проехать эти 500 метров даже на пятой точке невозможно, косточек не соберешь.
Вот тебе и скоростной марафон! Пока упирался всеми четырьмя копытами, добираясь до первых кустарников, прошло, наверное, не меньше двух часов. Зато согрелся. Теперь будет легче. Во-первых, склон немного спокойнее, а во-вторых, есть, за что цепляться руками и становиться ногами.
Хотя для новичка эти камни, колеблющиеся от малейшего прикосновения, были бы подобны цирковому канату. Это у меня в конце полевого сезона ноги уже так привыкли к постоянному балансированию на камнях русел ручьёв и ручейков, что автоматически поддерживают равновесие при любом положении. Главное, не задерживаться на одном валуне, а своевременно перепрыгивать, или переступать на следующий такой же шатающийся и ненадёжный камень.
Хотя, постой ... С автоматикой я, пожалуй, немного преувеличиваю. Так и есть... . Так вот ты где, мой друг. Вот где ты спрятался от меня и от всех. Сбежал от всей скорби этого мира. Какой же ты здоровый, Петрович! И какой же я дурак, что так сказал. Какой же ты здоровый, когда ты мёртвый. Совсем, совсем мертвый. Застывший как этот камень, о который разбилась твоя бесталанная голова. Где же ты не рассчитал? Почему поскользнулся? Как же ты, ас, опытный полевик, образец для таких салаг, как я, погиб просто в начале пути от такой мелочи, как неосторожный шаг на влажный камень. Может нога подвернулась? А может сердце не выдержало, и не надо искать причину смерти в этом камне, на котором успокоился твой разбитый череп.
А может, ты жив и сейчас вернёшься ко мне? Вернись, пожалуйста. Скажи, что пошутил и просто ждёшь меня здесь, чтобы дальше идти вместе. Кровь уже не вытекает. Только на камне осталось большое бурое пятно.
Видимо надо с тобой прощаться. Что там говорят в таком случае. Прощай товарищ. Ты меня бросил, убежал, но я всё равно тебя любил. Да, любил, уважал, ... а сейчас уже не очень люблю и уважаю. Мои шансы выжить уменьшились ровно наполовину. Прощай.
Минутку. Еще нужно кое-то сделать. Какой же ты, Петрович, ледяной и тяжелый. Но телогрейка твоя мне понадобится. Она так велика, что как раз налезла на мою. И носки подойдут. Что я делаю?! Раздеваю труп. Какие у него твёрдые застывшие ноги.
Вдруг вспомнился случай из университетских времён, который я хотел бы навсегда забыть. О Пете Лимане ... Он учился на год старше и перешёл в нашу группу, кажется, только на третьем курсе после длительного лечения. Почему ему позволили вернуться, так и не понятно. Лечился он после падения в пьяном виде с пятого этажа общежития. К сожалению, эта история его ничему не научила. Он продолжал пить. И хотя, даже нажравшись бухла, как у нас говорят, "до усрачки" он оставался хорошим парнем (ШП), у меня с ним были сплошные проблемы. Как староста группы я вынужден был постоянно прикрывать его частые прогулы. Возможно, что если бы я не выгораживал Петю, то его бы наконец-то исключили из универа и он остался бы жить. Я об этом много думал, слишком много.
Это случилось одним поганым утром, когда меня позвали к себе ребята из комнаты, где он жил в общежитии этажом выше. Он лежал под шерстяным одеялом лицом к стене. И я, едва прикоснувшись к его плечу, чтобы повернуть, почувствовал его застывшее холодное и безжизненное тело. Так как сейчас.
Только тогда я был не один. Вызвали скорую. Врачи, студенты, милиция: собралась большая куча народа. Всем было ясно, что Петя захлебнулся в собственной блевотине. Помню, как мы везли его в гробу зимой в глухое черниговское село и хоронили на холодном пропитанном безнадежностью сельском кладбище. Он был, как говорится, "первым парнем на деревне", гордостью своих родственников и друзей. Почему-то среди односельчан возникла легенда, что его убили, а мы это прикрываем. К нам в общежитие даже приезжал для выяснения обстоятельств смерти брат Петра, невысокий и щуплый парень в морской форме. Он, кажется, был курсантом морского училища.
Встретили мы брата чрезвычайно враждебно, не выпили с ним, не вспомнили Петю. Я только кратко рассказал детали смерти, не скрыл ничего. Даже сейчас себя корю за это. Мог бы что-нибудь придумать, чтобы успокоить парня.
Но действительно к чему всё эти вспоминать. Надо идти дальше.
Проползти хотя бы на животе
Уже остался далеко позади мой последний шеф, вернее то, что от него сохранилось. Солнце медленно скатывалось к горизонту. Мне надо на юг. Там жаркие дальние чудеса: Великая Китайская стена, Южно-Китайское море, Тихий океан, Австралия. Но до них десятки тысяч километров по суше и воде. До Великой Китайской стены ещё надо пройти всю Читинскую область, Бурятию, Монголию. В Бурятии я был. Там сейчас тоже не сладко: по голым заснеженным степям воют сухие злобные ветры с колючим песком, засыпают глаза, сбивают с ног. А Монголия это те же степи, которые переходят в большую пустыню Гоби. Там тоже ничего кроме барханов и голого чёрно-красного камня.
Мне бы перенестись в Украину. В октябре там еще бабье лето, тепло, отдельные чудаки даже продолжают загорать, в воздухе летает паутина, желтые листья медленно, как на парашютах, падают на прогретый асфальт городских парков. Мы мирно идём по засыпанной листьями аллее. Она греет свою нежную ладошку в моей руке, и мы ищем свободную скамейку, чтобы быть подальше от всех.
Что это я - засыпаю на ходу? Чуть не упёрся в эту замшелую лесную красавицу. Её бы поставить на площадь моего маленького уютного города, завешать новогодними украшениями, а снизу поставить Снегурочку с лицом моей Светки. А черт! Опять засыпаю. Неужели нельзя продержаться на ногах хотя бы двое суток. Это видимо от того, что я ничего не ел и не пил. Ну, с водой пока проблемы нет. Вот как раз упёрся в берег маленького озерца, которое как серебряное зеркальце сверкает под заходящими лучами солнышка. Вода такая холоднющая, что даже зубы заломило.
А может немного отдохнуть? Пока не холодно. Только голые ноги окоченели. Попробую такой фокус-покус: снять фуфайку Петровича и надеть её на ноги. Получилось удачно. Наконец-то ноги согрелись. Жаль, что нельзя в таких штанах передвигаться. Но пересидеть так пол часика очень удобно. Только надо подстелить ветви и опереться спиной на эту лесную красавицу.
Где я очутился? Опять из спального мешка не могу вылезти. Где здесь пуговицы отстёгиваются, чёрт побери? Спокойно, спокойно. Вспомнил, где я. Но пошевелиться не могу. Как будто меня привязали за спину к этой ели. И ноги связаны. Какая глупая шутка. Опять эти солдафонские шутки Петровича. Но Петровича то уже нет. Совсем нет.
Наконец я полностью проснулся и понял, что ноги у меня воткнуты в рукава фуфайки, а спина примерзла к стволу. Меня бил зверский озноб. Колотило так, что я чувствовал на зубах крохи эмали. Плохо, что никак не удавалось встать. Наконец-то, с невероятным усилием я оторвал спину от дерева и рухнул на подостланные ветви. Судорожно задвигав ногами, мне удалось вытащить их из рукавов фуфайки.
Колени не сгибались. Я начал бить по ногам руками и мало-помалу начал их чувствовать. Пришлось покататься по земле, чтобы почувствовать ещё и спину. Мамочка родная! Как же я дальше пойду. На животе? А что, поползу и на животе. Главное сейчас натянуть на себя фуфайку Петровича. И не спать. Бодрствовать!
Извиваясь, как червяк на крючке, я умудрился всунуть руки в фуфайку. Из пуговиц осталось только две штуки, но застегнуть их у меня никак не получалось. Хорошо, ещё успею это сделать по ходу. Главное это сейчас сесть ... и встать. В глазах потемнело и я, неуклюже размахивая руками, едва успел ухватиться за ствол, чтобы вновь не упасть. Постоял, ожидая пока поляна перестанет кружиться, и начал тихо и медленно отцепляться от дерева.
Светало. Это означает, что солнышко вот-вот встанет. Вода озера отблескивала будто стекло. Но это была не вода, а лёд. Чтобы напиться пришлось сломать тонкую корочку льда и зачерпнуть серебряную жидкость непослушными ладонями. При этом я чуть не упал в воду. Привкуса её я не почувствовал. Только что-то отчаянно заломило сначала в горле, а потом в желудке.
Надо идти дальше. Направление то помню. Еще вчера наметил его вон на ту небольшую скалу на противоположном берегу озера. Но я не Христос, чтобы скользить по воде. Надо сделать небольшой обход по берегу. А там и солнце поднимется. Будет указывать, куда двигаться дальше.
Так и получилось. К скале я добрел, чуть не свалившись на ее гостеприимную поверхность. "Так держать, Вовка", - будто услышал я бодрый голос Петровича. Как мне его не хватает, гада. Нет, садиться нельзя. Только вперед.
Через некоторое время удалось найти петли фуфайки и протянуть через них пуговицы. Солнце уже поднялось довольно высоко. Оно возвышалось над деревьями, запутавшись лучами в гуще ветвей. От замерзшей поверхности земли, покрытой зеленым покрывалом лишайников, поднимался пар.
Ноги гудели, но слушались. С мастерством циркового акробата я удерживался на скользких кочках и не падал. А смог бы я подняться, если бы всё же упал? Лучше об этом не думать. И вообще, лучше не думать, а просто идти и идти себе не закрывая глаза.
Лучи солнца едва пробивали через лесную чащу. Но под деревьями кусты росли редко и мне удавалось обходить их почти не отклоняясь от намеченного направления. Знаю, что если бы кто-то посмотрел на мой путь с неба, то он бы, наверное, долго смеялся путанным зигзагам моего курса. В густом лесу идти по прямой линии невозможно. Когда расстояние между деревьями не более пяти метров, то за ориентир они никак не сойдут.
От большого отклонения от цели маршрута меня спасало только солнце. Я старался, чтобы оно было всегда справа, при угле где-то около 80 градусов. Без многолетней привычки ориентироваться на солнце никто не смог бы выдержать этот угол. У меня такая сноровка, слава Богу, была. Умение на уровне инстинкта, когда просто знаешь, куда надо идти.
Встречи и находки
Моему марафону не было конца. И не торчали на обочине моей беговой дорожки зрители, или хотя бы судьи, и никто не подбегал, чтобы подать кружку воды. И с качеством покрытия дорожки тоже далеко не всё было в порядке. Мне всё же суждено было пару раз проверить, смогу ли я подняться после падения. Это было не очень трудно. Просто я погружался головой в ледяную купель между кочками, а затем некоторое время стоял на четвереньках, словно бегун при низком старте, шатаясь, как больной зверь, на четырёх лапах .
Только последний раз упав и поднявшись я понял, что солнца уже нет, а тайга поёт свою осеннюю песню немного по-другому. Это шумел ветер, зарождаясь вверху и качая верхушки деревьев. Недоброе это было пение, зловещее. И потемнело не просто так. Что-то неумолимое надвигалось на меня. Не дождалась прихода ночи, тайга решила наказать меня уже сейчас, пока я ещё не совсем превратился в зомби.
Когда я задрал голову, вглядываясь в серые небеса, на мой лоб упала первая снежинка, потом ещё одна, и ещё и ещё ... Ну, нечего пялиться. Вперёд, через тернии к звездам. Только где же здесь тернии, а где звезды? Всё мгновенно покрылось белым саваном. Пропали сухие ветки, кустарник, выпирающиеся из болота пятна желтой глины. В мареве снежной метели исчезли верхушки деревьев и само небо. Закончилась беговая дорожка. Финиш. Финита ля комедия!
И тот дух, что летает вокруг нас по свету и вершит нашу судьбу, моментально подслушал мои отчаянные мысли. Он видимо решил со мной согласиться и сделать мне последний "подарок", чтобы я дальше не рыпался. Я сделал буквально несколько последних, уже не уверенных шагов, как вдруг передо мной возникло русло стремительной реки.
Трам-там-там, приехали! Реченька была так себе, шириной не более двадцати метров и практически без берегов. Такие реки не очень-то привычны для забайкальского севера. Русло больше походило на канаву, прокопанную гигантским бульдозером. И почему-то я вспомнил подобную реку, которую я видел за тысячи километров отсюда, на прежней, "старой", границе между Украиной и Польшей. Называется она Збруч. Так же, как этот поток, когда-то был Збруч непреодолимым препятствием для миллионов украинцев, желающих лучшей жизни. Многие искатели иного счастья на этой реке был задержаны или застрелены. После войны границу передвинули далеко на запад, а Збруч превратился в обычную реку Хмельницкой области Украины.
Так что, вот он где - настоящий финиш, конец похода без всяких обманов и иллюзий. Обойти эту линию между жизнью и смертью невозможно. Допустим, что эти несколько метров можно пересечь. А дальше что? Вода же холодна как лёд, холодна как смерть, которая может наступить даже где-то посередине этого локального Стикса. Я и сейчас, остановившись всего лишь на пять минут, начинаю замерзать, а что будет на той стороне?
А перейти реку можно было бы даже прямо с этого места, где я стою. Вон там, на той стороне, даже есть что-то похожее на причал для лодки, где можно выйти на берег. Погоди! Похоже там дальше, за белым снежным маревом, виднеется нечто похожее на лабаз? Точно! Это же избушка, которую оставляют охотники и рыболовы!
Вовка, есть шанс! И я без лишних раздумий вошёл в воду. И сразу же из неё выскочил. Вода была действительно смертельно холодная, но отступил я не от холода. До меня дошло, что в пропитанной водой одежде я никогда не согреюсь, а сразу покроюсь коркой льда.
Раздевают!!! Мне казалось, что я кричу изо всех сил. Но с пересохших губ вырвался только хрип. Я чувствовал себя, как в кошмарном сне, когда хочешь что-то сказать, а не можешь, хочешь пошевелить рукой, а не можешь ничего. Сейчас я жалкий маленькой червь - вот я кто.
Трусы, носки и сапоги я завернул в свою куртку, а потом всё это барахло обернул гигантской фуфайкой Петровича. Держа этот спасительный пакет обеими руками над головой, я наконец-то решился ступить в воду. "Только бы не поскользнуться, только бы не поскользнуться, не поскользнуться", - молился я, погрузившись в ледяную воду сначала по пояс, а на середине уже по самую шею. Таинственные высшие силы выслушали меня и позволили выйти на берег. Видимо в детстве я таки хорошо слушался маму и папу.
Замерзая на ходу и уже не понимая толком на каком я свете, изо всех оставшихся сил я побежал к избушке. На моё счастье дверь была не заперта. Зацепившись за порог, я рухнул на деревянный пол, ударившись головой о низкую скамью напротив двери. Этот удар был для меня полезным. Я будто проснулся от тяжелого сна. Сначала попытался натянуть на себя свою фуфайку, но никак не мог попасть в рукава. Тогда я вцепился в телогрейку Петровича. За несколько отчаянных мне попыток удалось продвинуть в рукав правую руку, а затем, извиваясь всем телом, и левую.
С носками и сапогами я не стал возиться. Всё равно они были влажными и на морозе моментально задубели. Надо было искать спички, только в них было моё спасение. Коробочку со спичками я нашёл почти сразу. Вот они рядом с разорванным пакетом с солью. Только почему так мало спичек - всего три штуки.
Главное, чтобы буржуйка уцелела, чтобы не засыпало дымоход, чтобы были сухие дрова и лучина для зажигания огня. Нет, пожалуй, точно за меня на небесах кто-то просит. Всё это было на месте! Более того - рядом с мешочком с солью был ещё один подарок фортуны - сухари.
Я даже не поверил, что такое бывает не в кино, а на самом деле. В кино, чтобы убедиться в реальности, надо ущипнуть себя за руку. В моём случае для этого еще необходимо было свести пальцы вместе. Пока они не сгибались и не разгибались. Поэтому я просунул между ними, как в плоскогубцы, сухарик и положил его в рот. Сухарик был совсем небольшой, но всё равно я чуть было ним не подавился. Меня едва не вырвало. Вода, где вода? Недолго думая, я впился жаждущими губами за обшлаг куртки и начал сосать из него влагу. Какое это было невыразимое блаженство, когда размокший сухарик наконец-то оказался в моём желудке. Всё-таки здорово повезло мне с хозяевами избушки.
Но на этом везение закончилось. Очень осторожно я чиркнул спичкой о коробочку, но непослушная палочка выпала из моих замерзших пальцев и закатилась в щель пола. Искать её там была бесполезно. Вторая спичка загорелась, но пока я её донёс к лучине, она потухла.
Остался последний шанс. Спешить нельзя. Это моя последняя попытка. Главное не драматизировать и успокоиться. Нужно не спеша набрать побольше воздуха, подуть на пальцы, осторожно взять спичку и легко чиркнуть. Так, загорелась родненькая. Теперь мой спасительный и благодатный огонь тянись, пожалуйста, к лучинке, но не забывай, что ты пока ещё слабый и тихий. Шевелиться нельзя! Вот занялась соседняя лучинка, а за ней ещё одна. Только не надо раньше времени радоваться. Пока рано что-то подкладывать. Хозяева зимовья всё сделали как надо. Ещё бы - бывалые охотники хорошо знают, от чего зависит их жизнь. Огонь сделал из пещерной обезьяны человека. Это благодаря огню человек добился такого могущества.
Я стоял на коленях перед открытой дверцей печки, смотрел, как большой огонь съедал поленья, удивляясь странному феерическому феномену сожжения. Ну совсем я не чувствовал себя мощным существом, покорившим весь мир. Наоборот, я осознавал себя ничтожной маленькой обезьянкой среди дикого мира природы, жалким мешочком из костей и мяса с пульсирующим слабым комочком, который называется сердцем.
И, тем не менее, я пришёл к этой избушке. Дошёл, несмотря на то, что остался в одних трусах и в дырявой, прожжённой во многих местах куртке, без еды, без огня, без ничего. И даже без друзей. Со мной случился невероятный по своей уникальности случай. По сути, произошёл скачок без парашюта. Я, как пассажир, который на высоте несколько километров, вдруг выпал из самолета. Мне бы помолиться на последних пяти минутах, или сойти с ума от ужаса, или, как любят писать в книгах, вспомнить всю свою жизнь и красиво умереть. А вместо этого я, долбаный счастливчик, подхваченный ветром и завернутый в неизвестные еще науке магнитные поля, мягко приземлился на свою жопу и сейчас пою осанну.
Кстати, трусы немного высохли и их можно одеть. Носки ещё немного влажные. Надо выйти во двор на здешнюю "улицу". Отлить можно и стоя на пороге, хотя так делают только ленивые студенты. Помню, как мы были наказаны за такое безобразие, когда долго шли дожди, а мы не морочили голову, чтобы отойти и помочиться подальше от выхода. Первым это попытался сделать правильный Валька. И сразу же рухнул в яму. Оказывается, прямо на входе в палатку олени выгрызли соленую от щедро политой мочи землю и от этого образовалась внушительная яма. Всем было смешно.
Но сейчас некому смеяться. "Лейся песня на просторе". Только всё равно надо вылезать из берлоги, чтобы добраться к дровам по ещё не слежавшемуся свежему снегу. Снежинки всё падали с неба, крутились в отблеске огня из открытых дверей пушистыми хлопьями и мягко прилипали к разогретым подошвам босых ног. И чего я не надел сапоги? Совсем сдурел от радости, что остался жив. А может ещё рано радоваться?
Из дверей поддувало, но избушка разогрелась на славу. Надо ещё подбросить дрова. Но так хочется спать. Ничего, что поленья сырые, будут гореть долго, а утром от сожжённых дров должны остаться угли. Или они прогорят полностью, а спичек больше нет.... А, будь что будет- всё равно я больше не могу не спать.
Эпилог
Меня нашли на следующий же день. Это был первый и последний день поиска нашего небольшого отряда. Утром с вертолёта сразу увидели дым из приютившего меня зимовья. Я спал, а сырые большие поленья в печи с наполовину заваленным дымоходом как следует разгорелись только под утро. А ещё повезло, что в плане полёта квадрат с зимовьем был на первой очереди. Начальство не без оснований считало, что мы с Петровичем спрятались именно там. Никому же в голову не приходило, что непогода может захватить бывалых геологов неожиданно. Что они останутся без штанов и без карты, на которой это зимовье было указано.
То, что я вышел на избушку охотников, было просто редким стечением обстоятельств. Как ни маловероятным было попасть на единственное на площади в сотни квадратных километров зимовье без карты и малейшего представления про его существование, но это произошло. И об этом, наверное, ещё долго будут рассказывать у таёжных костров. Так долго, что перестанут в это верить и запишут в обычные таёжные байки для новичков.
Но чудеса случаются. Даже несчастный Гамлет когда-то заметил, что "есть многое в природе, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам". И если уж чудеса начинаются, то они цепляются друг за другом. Так произошло и в истории моего непостижимого спасения. Оказывается, в непосредственной близости от зимовья была удобная большая поляна для вертолета. Оттуда меня и забрали ещё "тёпленького". Правда, здесь чудесами совсем не пахло. Это не поляна была расположена у зимовья, а наоборот, зимовье было построено около поляны. И поставили, спасшую меня, избушку не простые охотники, а люди в погонах с большими звездочками. Надо же где-то развлекаться на дикой природе начальству.
А вот Петровичу ещё раз не повезло. Не нашли его. Правда, высматривали моего шефа только сверху, с вертолета. И если за зиму не разнесут тело волки и медведи, то шанс найти Петровича ещё остаётся. Для этого надо дождаться начала полевого сезона, когда растают снега, а по болотным кочкам снова побредут геологи. Надо же дорабатывать "металку", которую мы с моим бывшим начальником так и не успели закончить.
Но среди этих геологов меня уже не будет. От продолжения своей работы в Читинском геологическом управлении я отказался. Нет, я не испугался. Хорошо знаю, что в геологоразведочной экспедиции на Дальнем Востоке, где я договорился работать после универа, тоже будет далеко не курорт. Но пока полевая геология мне нравится, а дальше будет видно. Просто во мне засела идея фикс, что мой ресурс везения на Северном Забайкалье иссяк, и поэтому не надо больше играть в рулетку с судьбой. Достаточно одного прыжка без парашюта.
И еще. - С женой Петровича в коридорах ЧГУ неудобно встречаться. Всю правду я ни ей, ни членам следственной комиссии не раскрывал и, безусловно, не собираюсь этого делать никогда. К сожалению, она почувствовала, что я-то не договариваю. Что же, так мы и будем дальше с этим жить. Что поделаешь, если парашют Анатолия не раскрылся. Не может же всем везти. " Мы жить с тобой бы рады, но наш удел таков, что умереть нам надо до первых петухов. Другие встретят солнце и будут петь и пить, и, может быть, не вспомнят, как нам хотелось жить".