Аннотация: Сборник песен, написанных в ту пору, когда автор не умел писать крупную прозу, но зато умел пить водку без последствий для страны.
Кровь с молоком.
Ты целовал когда-нибудь
Снежинки на её губах?
Ты помнишь, как вздымалась грудь,
И помнишь, при каких словах?
В её глазах я утонул,
В её губах я потерялся -
Однажды вечером уснул,
А утром понял, что попался.
Нарушив ход былых времён,
Она стремительно вмешалась,
Как ненавязчивая шалость.
Её любовь - она, как сон.
Рассвет встречавшая впотьмах,
Ты расписалась в ней сама.
Опять в душе моей зима,
И всё вокруг сошло с ума.
Но без неё ты замерзал,
Отогреваясь лишь в обьятьях.
Лишь одного не понимал,
Лишь одного - своего счастья.
И, глядя в шалые глаза,
Очередную глупость делал.
И, как внезапная гроза,
Над мягким проносился телом.
Теперь, сидя у старых нот,
Ты вспоминаешь что придется.
И кажется порой: вот-вот
Войдет она и улыбнется.
И от улыбки той святой
Вернется блеск ночей ушедших,
И магия любви простой,
И зуд желаний сумасшедших.
1993, Минск
НА СМЕРТЬ ИЦХАКА РАБИНА
Моня уезжает
С проклятой богом земли.
Взглядом провожает
Разбитые фонари.
Подальше от суеты,
К забытым храмам богов,
Туда,
Где миром правит любовь.
Бытие - есть форма,
Содержание - жизнь.
Трезвость это норма,
Пьянство же - атеизм.
Спешит он прочь,
Чтоб не слышать
Похмельный шелест мозгов.
Туда - где миром правит любовь!
1995, Минск
НАПЕВЫ О РОДИНЕ.
Спрячь свое лицо в ладонях тьмы,
Молись во славу Господа, рабыня!
Настало время поиска, и мы
Теряем и находим всуе Имя.
Великая блудница! Что же ты
Собой торгуешь в подвенечном платье,
И ставишь босу ногу на мечты,
Которые о радости и счастье?
Которые нам силу придают,
Ведь мы находим в них себя и прочих,
И ласку, и свободу, и уют,
И для души немало теплых строчек.
Вдаль, вирусом твоим поражены,
Бегут куда-то прочь слепые дети.
Их мысли к берегам Березины
Приносит ушлый, равнодушный ветер.
Запущена, без матери-отца,
Классическую мысль не развивала.
Но сколько раз их черствые сердца
Ты мокрыми губами целовала!
Соленый привкус у твоей воды,
Недаром он так нравится соседям.
В нем кровь, и пот, и слезы сироты,
В нем горькое вино народных песен.
Тебя люблю и ненавижу я!
Я здесь свободен, но закован в цепи,
В которых томится душа моя,
Но не стремится ни в моря, ни в степи.
...И Гелиос свой тронет дилижанс,
Фортуна повернется вновь, чем надо.
Тебя охватит бурный ренессанс -
Лишь жалко, что не будет нас, ребята.
1995.
Анастасия
Шумит по радио прибой,
И ты вздыхаешь тяжело.
Ведь он не увлечен тобой,
А мне опять не повезло.
Я перережу бритвой вены...
Пускай тебе поступок мой
Покажется несовременным -
Я так хочу дружить с тобой.
Я так хочу тебя держать
В обьятьях крепких, но уютных.
И день за днем осуществлять
Поток желаний обоюдных.
Он не оценит, не поймет,
Твоей любви он не достоин.
И знай, что у подъезда ждет
На все всегда готовый, воин.
Анастасия!!!
Скажи, когда?
Анастасия!!!
Услышу "Да!"
Анестезия...
Для нас двоих.
Анестезия...
От губ твоих.
И ты ушла с ним навсегда,
А я остался пьяный - плакать.
С твоей подругой иногда
Я познаю святую радость.
Ты далеко в чужой земле,
Мне присылаешь телеграммы.
И я рисую на стекле
Стада чертей, смертельно пьяный.
Твоя улыбка столько лет
Мне ворошит седую память.
И плачет полупьяный дед,
А как, скажи, ему не плакать.
Ведь он нальет себе в стакан
Святой воды на пальцев восемь
И позабудет старикан
Свою зиму, весну и осень.
Минск, 1994
Агония по-Фрейду
Жить не хочется опять
Прям, периодически.
Ты не знаешь, что сказать,
Пьешь автоматически.
Настроение на нуле -
Хочется по-малому
Тихо скроешься во мгле,
Прочь по льду по талому.
По тебе опять ползет
Шлюха потная.
Вот такая жизнь ее
Беззаботная.
А душа из пустоты
Вьется тонкой змейкою.
И зачем связался ты
С этой телогрейкою?
Мне остается зашторить стекло своих глаз.
Главное - чтоб злобным остался оскал.
Лучик надежды, блеснув на мгновенье, погас.
Я погружаюсь, махнув на прощанье. Пока!!!
1995, Минск
ЛЕГЕНДА О САЙМОНЕ
В моем словаре нету слова "Любовь",
В моем словаре только слово "война".
А как еще звать, когда пьют твою кровь
С таким видом, словно желают вина.
В моем словаре нету слова "Рассвет",
Лишь ночь, да туманы далеких костров,
Которые, вот уже тысячу лет
Заслоняют руины родных берегов.
И, может, я не понимаю людей,
Красивых иллюзий и радужных слов,
Но ты мне поверь, что я знаю людей,
Которые там расстреляли любовь.
И, если вдруг встретив меня на заре,
Ты ждешь, что я радостно крикну "Привет!"
То ты извини, но в моем словаре
Таких выражений давно уже нет.
Лишь злоба и подлость, коварство и грех;
Мне вслед плюют села и города,
Но если однажды услышат мой смех,
Пусть знают - я плачу о синих китах.
В моем словаре нету слова "Прощай",
Один лишь небрежный кивок головы.
И, может быть, мне и знакома печаль,
Но в моем словаре нету слова "Увы".
2002, Липень
Предатель.
Меня расстреляли в безлунную ночь,
И старенький месяц не мог мне помочь.
Мне в сердце вонзилась лихая стрела,
Порвавав его напополам.
По мне не рыдали ни мать, ни жена -
Готовилась к празднику злая страна.
Свирепые дети плевали в лицо
Предателю и подлецу.
Предатель!
Ответь нам только на один вопрос:
Какого черта ты в страну принес
И веру, и надежду, и любовь -
Все помыслы наивных дураков?
Предатель!
Тебе скажу я кое-что теперь:
Напрасно ты стучался в эту дверь -
Ключей от нее нет, их потерял
Сам Николай Второй, а ты не знал.
Измена моя нелюбимой стране
Произошла на жестокой войне,
Когда жажда жизни вела меня в плен
Вдоль взятого города стен.
И сразу страна от меня отреклась,
Газеты меня проклянули тотчас.
В них разъяснили, что я - педофил,
Подлец, ренегат и дебил.
Предатель!
Ответь нам только на один вопрос:
Какого черта к нам в страну принес
И веру, и сомнения, и боль?
Народу не нужна твоя любовь!
Предатель!
Во сне ты обнимаешь отчий дом,
И, видя дверь, в неё стучишься лбом.
Но дверь закрыта, от неё потерян ключ,
И солнца свет не виден из-за туч.
Предатель!
За то, что Родину любил.
Предатель!
За то, что в лагере не сгнил.
Предатель!
За то, что быть хотел живым!
Предатель!
Кричите вы.
Предатель!
За то, что сердце пополам!
Предатель!
За все, что не понятно вам!
Предатель!
За изможденную землю!
Предатель!
Мы ниспошлем ему петлю!
Липень, 2004
Да родится ведьма!
(кровь на санбенито)
На краю обрыва
Ты стоишь счастливый,
А в твоих объятиях - она.
Время замирает,
И никто не знает
Вкуса губ ее.
Пьянит весна.
Ты не знал, что где-то
У тебя под сердцем
Шевельнуться может
И кольнуть.
Но ты - Инквизитор,
Кровь на санбенито,
Ты убрать подальше должен грусть,
Ты держать закрытой должен грудь.
Только ты ответь мне,
Сладки ль слезы ведьмы?
Сладки ль слезы ведьмы на заре.
Разве ты не видишь,
Твоя ведьма гибнет,
И весна бушует во дворе?
И однажды ночью,
Среди многих прочих,
Ты ее отправил на костер.
И не видел даже:
Весь в смоле и саже
Руки ей ломал лихой бретер.
Но тянулись руки...
Злобные старухи
Разожгли костер,
Что должен стать
Слаще корки хлеба -
Пропуском на небо,
Где от счастья все должны порхать.
Только ты ответь мне:
Горьки ль слезы ведьмы?
Горьки ль слезы ведьмы поутру?
Только ты не видишь,
Твоя ведьма гибнет!
Видишь, волокут ее к костру!
Ты затем напьешься,
Ночью ты проснешься
В липком и холодном,
Злом поту.
"Ты смотри, подонок, -
Здесь был твой ребенок!"
И прижалось пламя к животу.
"Чур тебя, родная!"
Помоги, святая!
Помоги, святая, и прости!
И рукой неловкой
Ты возьмешь веревку,
Чтобы не дожить до старости.
И родится ведьма.
Да родится ведьма!
На могильный камень плюнет твой.
Вскрикнет черной птицей,
И душа убийцы
Наконец-то обретет покой.
Вскрикнет черной птицей,
Всхлипнет черной птицей.
Наконец-то, обретет покой.
Липень, 2005
Просто.
Последний дождь, идет последний дождик,
А завтра грянет снежная зима.
И я, совсем неопытный художник,
Рисую грязь и мокрые дома.
Рисую замусоленные стекла
И вспоминаю о тебе одной.
Рисую двери, крыши, трубы, окна,
И ты в одном смеешься надо мной.
А с севера уже задули ветры;
Я чувствую их странную тоску.
Я быстро соберу свои мольберты
И прочь уковыляю по песку.
Ты, глядя на кольцо из малахита,
И, словно упиваясь их тоской,
Вдруг вспомнишь все, что столько лет забыто,
И мне помашешь вялою рукой.
Часы пробьют последние два раза,
Затем опять наступит тишина.
И многоточие в конце рассказа
Поставит изможденная она.
Ты выйдешь в полуночную прохладу
И, глядя в океан далеких звезд,
Почувствуешь, как кто-то где-то рядом
Тебя из темноты к себе зовет.
На берегу неведомого моря
Коленопреклоненная, одна,
Та, чьи глаза горят в ночи от горя,
А губы тихо шепчут имена.
Мое, твое и трех последних рыжих,
Дарила кому ты свою любовь.
Но море синее ее не слышит,
А ветер - он не понимает слов.
Увы, и я знаком с твоей изменой,
Ах, если бы я не умел прощать!
Но только не устанут откровенно
Соседи в полный голос мне кричать.
Хотел бы я, чтоб мне отшибло память,
Ах, если бы умел я забывать!
И больше в этом омуте не плавать,
И вероломных губ не целовать.
В дрожащих пальцах сломанные кисти,
И на палитре только черный цвет.
Увижу ли еще раз в этой жизни
В конце тоннеля твой далекий свет?
Вот-вот уже закончатся морозы,
Растает одиночества тюрьма.
Я не пишу ни лирики, ни прозы,
Я просто без тебя схожу с ума.
2002, Липень
Черный понедельник
Устало на траву падут бойцы,
Рассвет рассеет ужас поля боя.
И обретут покой все мертвецы,
Не обретем его лишь мы с тобою.
Ведь каждой ночью сон и смерть вдвоем
Меня манят к себе кольцом желаний.
Я часто вижу на лице твоем
Агонию живых воспоминаний.
И скрип зубов, и предрассветный стон -
Билет обратный в гущу поля битвы.
И не спасает ни вино, ни сон,
И не спасают жалобы-молитвы.
Кто скажет мне, за что я продал меч,
Поверив в бескорыстные мотивы?
Быть может, нереальность этих встреч,
Навеяна Бароном фон Дативом?
Хоть в чёрный понедельник я рождён
На развалинах Эс-Эс-Эс-Эра,
Но, всё же, мой народ не побеждён -
Он просто перешёл в иную веру!
Он просто убегает в новый мир,
И меч берет рукой своей беспалой.
Чтоб никогда рассвет не наступил,
Счастливый наш рассвет, такой кровавый.
А небеса, устав глядеть на нас,
Заплачут оросительною влагой.
Потомки тех, кто побежден сейчас,
Спустя столетья поперхнутся страхом.
Хоть в черный понедельник рождены,
И голосу рассудка мы не внемлем,
Мы, Дети Необъявленной войны,
Теперь уходим прочь - в иные земли.
Липень, 2003
Виртуальный сон.
Время летело, бежало. текло,
Меняло гранит бытия.
Кому-то везло, кому не повезло
Не знали ни Эсмарх, ни я.
Кружки пивные уж стали малы,
Узки в плечах пиджаки,
Роются ангелы в куче золы -
Что нам совсем не с руки!
В комнате двое: она и тоска.
Им не сдружиться никак.
Она подымает хрустальный бокал,
Плечи ее в синяках.
Ты выпиваешь охотно дурман
Мутно глядя на огонь.
В комнату лезет противный туман,
Становится потной ладонь.
Я помню, как догорала свеча
Моих сумасшедших дней.
Я помню каждый изгиб ключа,
Ключа от твоих дверей.
Я помню, как губ сумасшедших дуэт
Шептал мне банальности фраз.
Я помню, как ты улыбалась мне вслед,
Я помню твой каждый экстаз.
В пучине любви безыдейной,
Когда еще все впереди:
Подруга в мундире кофейном,
И дама с косой на груди.
Вперед семенит она важно,
В глазах ее светит кровать.
Зовет за собою, и каждый
Достоин ее приласкать.
Затвори за собой крышку люка,
Милой в сердце войдет темнота.
Чтобы больше лихая змеюка
Не кусала тебя никогда.
Якорь с плеч упадет мне на ноги
Облегченно отдавит ступни.
Я забуду лихие тревоги
И вокруг загорятся огни.
Я помню, как остывала свеча,
По счастию, все не сгорев.
Я помню, как осыпались с плеча
Сотни нелюбленных дев.
Пусть исход затмит кружка пива.
А тоска пусть утонет в вине!
Мы продолжим вершить наше диво,
Наше полное хмеля турне.
Вальс куртизанки.
Утро встречает тебя в незнакомой постели,
Ласково шепчет "Вставай, уже поздно!" кровать.
Та, где любили тебя и так страстно хотели,
Та, что всю ночь не желала тебя отпускать.
Странное утро приносит прохладу и негу.
На душе так свободно и вольно сейчас.
И, разрыдавшись таким заразительным смехом,
Ты, сбросив одежду на кресло, пускаешься в пляс.
Вальс, вальс, вальс куртизанки...
По смуглому телу струятся потоки лучей.
Вальс, вальс, вальс куртизанки...
Ты награждаешь себя им за холод ночей.
Вальс, вальс, вальс куртизанки...
Слышен лишь шорох твоих обнаженных ступней.
Вальс, вальс, вальс куртизанки...
Ты зарожден был под светом полночных огней.
Словно бродячей звезде осыпались монеты,
Дни все бежали, мелькали, спешили в года.
И вот - твой последний раз: этой роскошной каретой
Волшебная тыква не станет уже никогда.
Немного отпив из бокала и вспыхнув улыбкой,
Но вдруг, под воздействием хмеля, ступив на карниз,
Вмиг понимаешь, как призрачно счастье и зыбко,
И, крестик нательный сорвав, ты бросаешься вниз.
Липень, 1999
Где-то во времени.
Сколько позади холодных лет,
Глядящих вслед,
Студеных зим?
Сколько ждать звезды далекий свет,
Чтоб обрести себя под ним?
А где-то во времени мир покорила любовь.
А где-то во времени томные лица богов.
А где-то девчонка в далекой забытой стране
Машет ручонками страннику на скакуне.
Ах, если бы хоть раз махнуть рукой
Для этих глаз, что смотрят вслед.
Ах, если б только обрести покой
Под тишиной прожитых лет.
Но взгляд ее туманит ему мозг,
И нету сил все позабыть.
И сердце вмиг расплавилось, как воск,
Чтоб не остыть, чтоб не остыть.
А где-то во времени мир покорила любовь,
И снова во времени томные лица богов.
И эта девчонка из дальней забытой страны
Плачет от радости: сбылись заветные сны.
Но путь манит сильнее, чем магнит.
Я расстаюсь, махнув рукой.
Она, сжимая губы, крепко спит,
Чтобы забыть ее такой.
И где-то во времени мир потерят любовь,
И где-то во времени грустные лица богов.
И где-то девчонка в далекой забытой стране
Машет рученками страннику, только не мне.
Минск, 1998
Тот, кто следит за мной.
Мне нелегко уяснить
Твоих рассуждений нить -
Я отнюдь не гений.
Но сердце не молчит,
В нем память говорит
Очень многих поколений.
И глаза слепы
Я стою среди толпы,
Крыльев не расправить.
В суете миров
Остывает кровь,
И ничем ее не расплавить.
А тот, кто следит за мной,
Он знает, чем я дышу.
Он знает, что я дышу лишь тобой.
А тот, кто следит за мной,
Он знает, чем я живу.
Он знает, что я живу лишь тобой.
Когда налетит мистраль
Станет сильней печаль,
И ветер хмельной вместе со мной опять.
Разгонит он облака,
И нашей любви река
Вновь потечет от моря тоски вспять.
И где-то среди равнин,
Где я бродил один,
Настигнет меня бушующая волна.
И в глубине реки
Твоей я коснусь руки,
Ты больше никогда не будешь одна.
1997, Минск
Голос мой.
Солнышко зашло
За горизонт широких плеч.
Стало вдруг тепло,
И вспомнились все даты наших встреч.
Сколько утекло
Воды неукротимой с давних пор.
Битое стекло
И покосившийся от времени забор.
А я все бегу,
Пытаясь ухватить за край времен.
А я все дышу,
Душой не принимая этот сон.
А я не пойму,
Зачем бегу я за тобой.
А я все кричу,
И стелется над миром голос мой.
Там, где край Земли,
Я встречу свою первую зарю.
Встану из пыли,
И в светлы очи посмотрю.
В черном рубище,
Вернусь я в шрамах и рубцах.
На пожарище
Я прокляну свой древний страх.
1998, Минск
МАЛЕНЬКИЙ ТРУПИК БОЛЬШОГО ВОЖДЯ.
(распятие)
Маленький трупик большого вождя
Нашли пионеры в заброшенной речке.
Он был как новенький, после дождя,
Решили домой отнести человечки.
Нам красиво тональность сменить не проблема
С неба капает пот, превращая в свинину сердца.
И слово "любовь" уже не вечная тема.
А любовь - это то. что осталось в груди у отца.
Не ласкай, не целуй, не кусай
и не плюй в меня ядом,
Я смотрю в этот мир
сквозь ночное стекло, нехотя,
И надеюсь, когда ты уйдешь, закачается рядом
Всепрощающий,
маленький трупик большого вождя.
По-привычке на юг улетят перелетные твари.
Мы посмотрим им вслед,
ощутив раздраженье в глазах.
Кто подумать бы мог, что это совсем не от гари,
Что синица становится аистом лишь в небесах.
И на спинах других заалеют следы твоей ласки.
Слышишь? Шорог шагов -
у окон твоих они тихо свистят.
Этой ночью должно хорошо
быть в предгорьях Небраски,
Не забудь только
маленький трупик большого вождя.
Горечь побед,металлический привкус во рту.
Не придешь ты ко мне, и я к тебе не приду.
Плачь, плачь! Горюй, оплакивай!
Рай увешан стальными знаками.
На каждом барельеф: мой сгнивший труп.
И сегодня ночью на мгновение
Почувствуешь прикосновение
К рукам твоим моих холодных губ.
Посмертная маска осклабится хищно,
Немного игриво, но мелодично.
В аду затрясутся от страха, кто знал.
Пей мою кровь, рви мои почки!
С деревьев слетают седые листочки,
Когда их терзает стремительный шквал.
Минск, 1997
Дай мне...
Ты стоишь среди равнины,
А в мешке твоем картины.
На картинах тех - святые:
Бах и Бахус молодые.
Ты играешь мне на дудке
Про счастливые минутки.
Я же думаю в усы
Про несчастные часы.
Но, малышка, дай мне слово,
Что убьешь меня ты снова.
Ты мне слово дай,
Ты мне слово дай...
Ты мне слово дай,
Но не убивай.
Я спешу к своей невесте,
Несу печальное известие:
Через сорок тысяч дней
Позабуду я о ней.
И в печальной агонии
Терзаю я меха гармони.
Куплеты лезут вместе с пеной,
Я издохну непременно.
Как помру, похороните
Вы меня в свином корыте.
Завещаю некрофилам
Проводить меня в могилу.
Ты мне слово дай,
Ты мне слово дай...
Ты мне слово дай
Проводить меня в могилу.
Минск, 1997
Добрай ночы, сяброука!
Няхай з табою пасварылiся дауно,
Але, як вынiк, пакiнулi каханне.
Дамоу прыходжу я адзiн I п'ю вiно,
Залiу сто грам, I вось яно - спатканне.
Ты дзесьцi тут, блiшчыць праменямi пакой,
Гарыць нутро, I я - паэт - зусiм, як Броука.
Але стамленне верх бярэ, I, усеж, я - твой,
Ды "Добраначы" я кажу табе, сяброука!
Добрай ночы, сяброука!
Перад шляхам жыцця, перад тварам iмгнення...
Скрыжавауся наш лес,
У галаве, як зацменне.
Я цябе бачу зноу, зноу цалую у вочы.
Ты - пакута мая, але, усеж, Добрай ночы!
Ты - спакуса мая.
Калi жадаеш ведаць, верны я табе.
Заужды чакаю, быццам навальнiцы.
I раптам сэрца лiхаманка скалане,
Вось калi жадаю так напiцца!
Але свiтанак на двары зноу настае,
I вабiць ен мяне, i зiхацiць у вочы;
Зноу новы дзень - ён новых думак шмат дае.
Ратуй Хрыстос з яшчэ адной такое ночы!
Минск, 1995
Я один из тех...
Я - один из тех, кто видел
Рождественские грозы.
Я - один из тех, кто слышал
В свой адрес лишь угрозы.
Я из тех, кто проживает
В каменной лачуге,
Я из тех, кого бросают
Последние пьянчуги.
Я один из тех, кто помнит
Маленькими звезды.
Как во времена бессониц
Все казалось просто.
Я из тех, кто точно знает,
Как луна в зените
Своим светом разрушает
Знаки на граните.
Я один из тех, кто может,
Но почти не хочет.
Я один из тех, чья кожа
Часто кровоточит.
Я из тех, кто дуновеньем
Согревает руки,
Кто с семнадцатым мгновеньем
Умирает в муке.
Я один из тех, кто дышит,
Лишь когда ты рядом.
Я один из тех, кто брызжет
В злобе сильным ядом.
Я из тех, кто исчезает
С наступленьем утра,
Я из тех, кто понимает
Слабость Кама-сутры.
Я один из тех, кто думал,
Что любовь - до гроба.
Я один из тех, кто понял:
Выпить хорошо бы.
Я из тех, кто громким криком
Прогоняет счастье,
Я из тех, кто став великим,
Ходит в рваном платье.
Бродец, 1998
Прощай, красавица!
В платье белом, в платье черном ты.
Ты и с ангелом, да и с чертом ты.
До седых волос все искала ты,
Все большой любви ожидала ты.
То под небосклон вольной птицею,
То из клетки вон гордой львицею.
То в хмельных глазах искры ярости,
А потом впотьмах слезы жалости.
Но семь противных мужиков
Протрубят в трубы медные,
И пропоют под бег веков
Все песенки не спетые.
Все сказки, что не сложены,
Расскажут огорошено,
И мне сказать останется:
Прощай, моя крававица!
И сбылась мечта сокровенная,
Ты опять одна, незабвенная.
Не ходи ты к ней с чашей полною -
Ей не быть твоей ночкой темною.
Он придет держа ветку ладана,
А ты вся дрожа, ты расслабленно
Поцелуешь губ ядовитый хмель -
Твой холодный труп занесет метель.
Но семь ужасных мужиков
Протрубят в трубы медные,
И пропоют под бег веков
Все песенки не спетые.
Все сказки, что не сложены;
Их волосы взъерошены:
И мне тогда останется
Простить тебя, красавица.
А затем войдут три апостола:
Павел, Петр, Андрей - все от господа.
Горсть земли сырой ты возьмешь с собой,
В мир безмолвных грез уходя домой.
1999, Липень
Тонкая рябина.
Под моей душою
Есть одна струна.
Что случись со мною,
Тут как тут она.
И под голос струнки
Я пытаюсь жить:
Ворошу рисунки,
Выбираю нить.
Озираюсь вяло
В поисках подруги,
И брожу устало,
Опустивши руки.
Под моей душою
Дребезжит струна,
Тонкая рябина
Сохнет у окна.
Солнышко в зените
Дышит мне в затылок,
Значит, надо выпить
Множество бутылок.
Наливаю водки
Я себе стакан,
За здоровье тетки
Из далеких стран.
За углом с косою
Тетушка стоит,
Тяжело босою
Столько лет ходить!
Но моя могила
Все еще молчит,
Видно, надо, милый,
Жить, как Вечный жид!
Где-то есть подруга,
Что судьбой дана,
Где-то ищет друга,
Или ни хрена.
Тонкая рябина
Мне стучит в окно -
Пьяному акыну
Нынче все равно.
Где-то девки пляшут
За Итиль-рекой,
Мне руками машут
И зовут с собой.
Я гляжу на небо,
Ничего не жду,
Ни воды, ни хлеба,
Мучаюсь в бреду.
Вдалеке за лугом
Догорал закат.
Где же ты, подруга:
Плечи, грудь и зад?
Где твои ресницы
С чистою слезой
И глаза-зарницы
Мытые росой?
Тьма падет на город,
Он уснет под стон.
Он уснет под грохот
Дождевых колонн.
Тонкая рябина
Мокнет у окна,
Только я - скотина,
Только ты - одна.
1998, Бродец
Уфен - 4000
В пространстве без теней и цвета
Летели две кометы.
Одна была из чистого золота,
Другая - облаком пепла.
Блуждая средь звездных улиц
Они однажды столкнулись,
Хоть обе уж были немолоды
И видели розы и пекло.
А где-то практически рядом -
На той стороне, иль напротив,
Раненый пламенным взглядом,
Парнишка мечтал о свободе.
С тревогою глядя на звезды,
Вдыхая искрящийся воздух,
И, слыша адские трубы,
До крови искусывал губы.
И рухнули стены сознанья,
Исчезла ритмичность дыханья.
Нечего было сказать -
Льдинкою стала слеза.
Светясь фиолетовым светом,
Она превратилась в комету,
И, разогнавшись по мгле,
Сделала ручкой Земле.
По бесконечным просторам
Бродил он то в белом, то в черном.
Искал ту, которая в золоте,
Искал ту, что только одна.
Только в своем подпространстве
Погряз он в разврате и пьянстве.
Светилась его оболочка,
И облаком стала она.
И вдруг, как в дешевом романе,
Ее он увидел в стакане,
Узнав по анализу пойла,
Что рядом лежит ее путь,
Понесся по теплому следу,
По терпкому запаху света.
...И звезды пред ним расступались,
И мертвый ветер дул в грудь...
У Андромеды
Она тихо воскликнула: где ты?
Но вокруг много миль пустоты -
Я чувствую, что это ты!
И, застонав от счастья,
Он сорвал с нее платье.
Под платьем был бронежилет -
Они не виделись две тысячи лет.
Бродец, 1998
А КОГДА Я УМРУ...
Я люблю, когда дождь
Барабанит в окно.
В этот день не придешь
Ты ко мне все равно.
Даже не позвонишь мне,
Не оставишь письма...
В нашей маленькой спальне
Вновь наступит зима.
Я люблю, когда гром
Растревожит нам сны.
Мы с тобою уйдем
В царство вечной весны.
И над нашим окном
Закружится гроза...
Мы с тобою вдвоем
И искрятся глаза.
Но ты слышишь, как гром
Машет черным крылом.
Тебе страшно, когда
Его слышится смех.
И когда ты придешь
Будет лить вовсю дождь,
А когда я умру
Пускай идет снег.
Я люблю этот снег
За его чистоту.
В ожиданье его
Я стою на мосту,
Что ведет в твою дверь,
Упирается в дом...
Он приводит к тебе, а пока
На улице гром.
Это чувство тоски
Мне сжимает виски,
И я громко кричу
У широкой реки.
Ты на том берегу
Тихо шепчешь: Приди!
Только я не могу -
Я покойник почти.
Минск, 1991
Печаль.
Вечереет. Одинокий
Путник, сгорбившись, идет.
Тяжело. А снег - потоком.
Через ноздри прямо в рот.
Так и шел, глядя под ноги,
Так он молчаливо брел:
Узкоплечий, невысокий,
Крючковатый, как орел.
Черной мантией укутан
Весь: от ног до головы.
И с прошедшим днем попутан,
А быть может, нет, увы!
Тяжкой поступью он крался,
Не взирая на метель.
В его облике остался
Так прошедший быстро день.
Тот, который так любила
Ты за солнце и за свет.
Как давно все это было!
Миновало столько лет.
Я один. Я - одинокий.
Я бреду упрямо вдаль.
Тяжело. И снег глубокий.
На лице моем печаль.
1991. Минск
432 ОВГ (госпиталь)
ДЬЯВОЛЬСКАЯ ДЕВИЦА.
Её любил, и душу мог продать -
Потерю головы не возместить.
Но кто же знать, кто мог предвидеть и сказать,
Но кто же думать мог, что можно так любить?
Падшая принцесса хранила тайну сна
И на любовь ответить не могла.
Имя ей придумал я - разлучница-весна,
И обернулся, но она уже ушла.
Ночь наступила, и зажглись ее глаза -
Зеленый свет, но ходу нет, испей водицы!
Открылся рот, но я не знаю, что сказать,
Что предложить мне этой дьявольской девице.
Дьявольская девица выпьет мою кровь,
Только в душе не угаснут чувства.
Но это не любовь, а если это не любовь,
То почему внутри меня все время пусто?
Маленькая девочка в платье голубом
Завтра на рассвете постучится в дом.
Ее ты впустишь, а потом
Будешь ласкать шершавым ртом
Разбитый шелк ее ступней...
А за окном - гроза и гром,
Только тебе все нипочем,
Ты с ней, навеки с ней!
Дрожь усталых рук,
Блеск тревожный глаз...
Окна забытый стук...
Вдруг все в последний раз?
Хрустнула девственность
И растворилась во мгле;
Близость не сблизила нас,
Хотя и собиралась.
Только твои две слезинки
На мерзлом стекле
Стали снежинками -
Это и все, что осталось.
Минск, 1995
ПУТЬ НА ГОЛГОФУ..
Из раскрытого настежь окна
Арфы звуки слышны
День и ночь напролет.
Я стою от зари до темна,
Чтоб услышать, как кто-то поет.
Чтоб представить,
Как тонкие пальцы
Бродят по струнам,
Точно скитальцы...
Мне при свете луны
Звуки арфы слышны -
Не смолкает она -
Я стою у окна.
Дождь пошел - затворилось окно.
Я остался стоять,
Отделенный стеклом.
Мне от арфы тепло,
И я не замечал,
Что стою под дождем.
Я себе представлял:
Эти руки струны тихо ласкают,
И, полная муки,
Арфа тихо поет.
Я стоял, раскрыв рот.
Во дворе все темней;
Дождь соленый идет.
Ах, как часто порою известной
Сходим мы ненадолго с ума
Под влиянием арфы небесной.
Сердце тает, уходит зима.
Воля-вольная, стонет душа:
Боже, как хорошо!
Опоенное соком березовым,
Подсознание делает шаг,
И становится чистым и розовым,
Только, правда, чуть шире в плечах.
Все уходит, что может уйти.
Умирая, душа возрождается вновь.
И не знает никто, что же там, впереди:
Вера, надежда, любовь?
Или, может быть, просто влечение,
Радость дня, ночи огорчение?
Мы с тобою вдвоем
На Голгофу несем:
Арфу - ты, я - стакан;
Светит Альдебаран...
Слышен "Но-пасаран!"...
Открылись двери к счастью,
Теперь оно приходит
Каждый день ко мне.
Я опьяненный страстью,
Я отдыхаю в тишине.
И в час, когда Юпитер
На черном небе ест Луну,
Оно приходит, мистер.
Оно приходит сквозь стену.
Ко мне небесный пони
Прикатит звездный тарантас.
И арфы звук сегодня
Сопровождать помчится нас.
Но нет любви без боли,
Любовь - сердечная болезнь.
Ты грустно смотришь с антресоли -
Достать пытаешься небес,
И этим самым снять свой стресс.
Все уходит, что может уйти.
Засыпая, проснешься в зеленой траве.
Там найдет тебя тот,
Кто желает найти
Утешенье-покой
В глаз твоих синеве.
Это, может, просто влечение,
Радость дня,
Ночи огорчение.
Мы с тобою вдвоем
На Голгофу несем:
Арфу - ты, я - стакан.
Светит Альдебаран...
Слышен "Но-пасаран!"...
1993, Минск
МЕЧТА ВИССАРИОНА.
Поток красивых слов
Сменился бранью фраз -
Вот так который год
Ты уходил в маразм.
Отекшее бельмо,
Нелепый цвет лица.
Ты получил письмо
От крестного отца.
Остыл в пиале чай.
Пангея умирает.
В глазах твоих - печаль,
В руках - ключи от рая.
Архангел протрубил
Отрывок из Вивальди,
И ты лишился сил,
И стонешь на асфальте.
А из старенького патефона
Звучит мелодия, что вне закона.
И в печи горит икона -
Такова мечта Виссариона.
Засохшая свеча,
Остывшие глаза.
И плачет по ночам
Далекая гроза.
Сирень меняет цвет,
И крокусы рыдают,
А оптимист-сосед
Амброзию глотает.
Икона догорит
На бархате амвона,
И снова протрубит
Труба Иерихона.
Ты подгребешь угли,
Затем обмоешь рожу.
Веревку намылишь,
И скажешь : Здравствуй, Боже!
И из старенького патефона
Зазвучит труба Иерихона.
В прах рассыпалась икона -
Такова мечта Виссариона.
Липень, 2000