Белова Татьяна Алексеевна : другие произведения.

Письма из апокалипсиса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Земля во власти аномалий. В надежде построить новый дом, человечество отправляет экспедицию на Марс, но связь с кораблем пропадает, примерно в это же время над озером Байкал неведомое и непознанное открывает дверь. Людям дарованы врата, но куда они ведут? Мир охвачен паникой. Вопрос уйти или остаться, ломает жизни. А ученые с помощью ИИ пытаются запомнить этот мир.
  Письма из Апокалипсиса
  1.0
  
  Ира орёт в трубку, впрочем, Ира всегда орёт в трубку, можно было бы привыкнуть.
  - Приезжай, приезжай!
  - Тьма, кто умер?
  -Тьфу на тебя! Никто! Пожалуйста, приезжай!
  Гудки на той стороне значат, что тебя собственно не спросили, а поставили перед фактом.
  
  Раз...два.. три...
  Самое сложное начать вспоминать.
  
  Новостройка. Ира и Игорь затянули пояса и влезли в ипотеку. Теперь у них новая, огромная квартира. Пустая. Третьим живёт эхо.
  Спят на матрасе, едят на полу, но рай ведь в шалаше, правда?
  Захожу, скидываю кроссовки, иду мыть руки.
  Ира мельтешит перед глазами, сияет как медный таз, с кухни шлейф дивных ароматов домашней еды.
  - Что, - спрашиваю, - Игорю выделили грант на его исследования? Какая муха тебя укусила, что ты встала к плите, да ещё с утра пораньше.
   - Сейчас четыре часа дня, милая.
   - Говорю же - рань!
   - Я беременна, - говорит Ира и добавляет:- Это не шутка.
  Я смотрю в пол и не знаю, сочувствовать ей или радоваться. Ира же, на обезболивающей эйфории, которая делает важным только здесь и сейчас, бросается мне на шею, приходится постараться, чтоб устоять на ногах. Она хоть и худая, но выше почти на голову, когда-то в до-полётном и до-прилётном, беззаботном детстве она занималась в секции баскетбола, где и познакомилась с Игорем.
  До вечера Ира мечется по квартире, то на подоконник присядет, то в шкафу начнёт рыться, то в сотый раз пересчитает тапочки, всем ли хватит. Ира изо всех сил пытается выглядеть уверенной и счастливой. Получается у нее плохо.
  Часы идут, я с опаской поглядываю на дверь. Мы давно не собирались. Последний раз за неделю до твоего отлёта. Почти полтора года прошло.
  Настя с Федей разошлись, но оба клятвенно обещались быть. И обещали без скандалов. Марина "выросла в цене" и чтобы дозвониться, пришлось перезнакомиться со всей армией её секретарей. Юля сказала, что приедет, но только со своей новой девушкой. Ира закатила глаза, но смиренно кивнула.
  Заранее знаю, что все будут делать вид, что тебя не существует. Заранее злюсь, но так даже легче.
  К восьми приезжают первые гости, Ирино внимание переключается на Федю, красивого, наглого и загорелого. Настя держится независимо, но ни от кого не ускользнуло, что приехали они все-таки вместе. Да и флаг им в руки. Любимые грабли и хоть до девятого круга. Кажется, мир достаточно сошёл с ума.
   Вырвавшись из Ириных объятий, Федя врывается в кухню:
  - Кого я вижу!
  Эхо разбегается по углам. Штормовые басы бьются о стены и потолок, как волны. Красивый голос и улыбается зараза так, что... хочется улыбнуться в ответ.
  - Теплее-теплее... Как жизнь, Кристи? - восклицает Федя и стискивает меня в объятьях, я на мгновение застываю, сдерживая внутренний протест.
  Ты не войдёшь в эту дверь, можно расслабиться и обниматься с друзьями сколько угодно... Почему не получается?
  Выскальзываю из его объятий, улыбаюсь и отхожу к окну. На улице темнеет. Часы уже показывают четверть девятого. В коридоре снова шум. Голоса.
  Федя вдруг смущается, пожимает плечами и исчезает в полумраке прихожей, где толпятся наши общие знакомые тени.
  Да, именно тени.
  
  Половина девятого. Ты ведь знаешь, как я себя чувствую? Знаешь.
  Со всеми перездоровалась, со всеми переобнималась; хожу, как заправский официант, раздаю бокалы, открываю бутылки, вырываю периодически телефонную трубку из рук Иры, та так и норовит позвонить Игорю, который опаздывает.
  -Глава семьи не опаздывает, глава семьи задерживается,- хохочет Федя, но улыбка его уже не столь ослепительна, темнота за окном осязаемо надвигается. Сквозь огромные окна без штор, отлично просматривается болото до самого горизонта, колючая проволока, ветряки и прожектора, которые вот-вот погаснут.
   -Ну! И где?- спрашивает Марина и плюхается на матрас, нисколько не стесняясь короткой юбки.- Пить вообще сегодня будем? Игорь нас догонит.
  Все смеются, Ира порхает отяжелевшей бабочкой. Прибавляет радио.
  - Вы пока разливайте, мы с Кристи закуску принесём, - и тянет меня за рукав.
  20.45.
  - Где он?
  Спрашиваю, хотя уже вижу, что Ира сама ничего не понимает. Она растерянно отвечает:
  - Должен быть уже дома. Он заканчивает в семь обычно.
  Связь вот-вот пропадёт. Свет погаснет.
  Знаю, что это бесполезно, но пытаюсь отвлечь Иру и спрашиваю:
  - Все свечи на месте? Ты проверь, а я пока... салаты принесу.
  Ира бежит проверять. Скрипит дверь кладовки.
  Набираю номер. Жду. Звонок проходит, но очень медленно. Отчётливо тикают часы.
  Краем уха ловлю волну радио:
  - Здравствуйте! И мы снова вместе, 00 Фм и "Письма из Апокалипсиса" приветствуют вас, сегодня мы услышим очередную историю...
   Гудки сменяются приятным мужским баритоном: "Вы позвонили на номер, который по просьбе клиента больше не обслуживается"
  В недоумении смотрю на экран телефона.
  Голос из динамика звучит громче.
  - Меня зовут Игорь Савчук....мне 37 лет, я генетик, работаю в лаборатории...
  Раздается крик, телефон выпадает из рук, я бросаюсь в комнату.
  - НЕТ! Ублюдок... Нет! Как ты мог... Нет! - кричит Ира и мешком валится на пол. Федя кидается к ней.
  У Насти в пальцах лопается бокал.
  Юля одним щелчком выключает радиоприёмник, и в этот момент часы бьют девять.
  Свет гаснет. За окном вспыхивают прожектора.
  В городе наступил комендантский час.
  
  Интересно, какая информация с Земли успела до вас дойти, прежде чем оборвалась связь? До Марса, по самым оптимистичным расчетам, вы добрались за полтора месяца... Если добрались. Примерно в это же время над Байкалом, не отражаясь в воде, не оставляя даже ряби, повисло нечто. Прозрачная треугольная сфера, чем-то напоминающая египетские пирамиды.
  Вот они твои боги, малыш. Они здесь.
  Страх смывает культурный слой и из человека наружу лезет зверь. Сначала, как любопытная обезьяна, человек обнюхал, потрогал, постучал, потряс, а потом начал стрелять. Никто и не вспомнил про "Пятый элемент", про то, что зло порождает зло, страх был слеп и глух, человек начал защищаться. Нет, сфера не выросла в размере, она осталась так же прозрачна как и была изначально, но в первую же ночь после обстрела, на всей планете прервалась связь. Вся. И ни один учёный не смог объяснить, как это случилось и что делать. Прошло долгих восемнадцать часов паники, прежде чем всё вернулось. Само собой, необъяснимо. Официально было заявлено о временной потере связи со спутниками и электромагнитном излучении, источник которого пока не обнаружен...
  Больше не стреляли.
  
  Сложно сделать шаг. Первый шаг. Заставить себя двигаться. Назад.
  Дрожь в теле заставляет стиснуть зубы и сжать кулаки. Ветряки за окном смолкли, на уши давит неестественная тишина, Иркины вопли сменились тихим, почти собачьи поскуливанием, вровень с сердцем слышны часы.
  Федя укутывает Иру в плед, сажает на колени и баюкает. Марина помогает Насте перевязать руку и злобно косится на Федю. Юля и девушка Аня, которая напоминает тень, достают и расстилают на полу одеяла и все на чём можно спать. Никто и не пытается обсуждать поступок Игоря. Что тут обсуждать. Не он первый, не он последний. Предпочесть мгновение прозрения неделям, месяцам, годам ожидания. Или же познать границу, самую крайнюю точку замерзания человеческой души - разочарование. Он выбрал и ушёл. Ира осталась. Надо думать о живых, да? Представь, что это просто смерть и думай о живых, так ты мне сказал перед отлетом. Ты всё ещё так считаешь?
  
  Шум. Шаги. Босыми ногами по ламинату. Плохо положили. Скрипит. Вслушиваюсь.
  Сажусь. В углу у батареи Федя, Настя и... пустота. Оглядываюсь. Марина, Юля, Аня...
  Стараясь никого не разбудить, встаю и выхожу из комнаты. В ванной свет.
  Ира- красное пятно на белом кафеле. Немая сцена из дурацкого кино.
  Она смотрит на свои изрезанные руки и смеётся.
  Тихо-тихо, потом все громче, а после уже истерично и навзрыд. Дешёвое пластиковое лезвие летит в стену, она закрывает лицо руками.
  - Не буду. Клянусь, больше никогда. Не хочу умирать.
  Она хватает меня за ноги. Обнимает и плачет. Резким рывком пытаюсь поднять её, не выходит, тяжёлая, с третьей попытки встаёт сама. Включаю воду. Ира подставляет под кран руки, ванная становится красной.
  - Нелепо получилось. Извини.
  Умывается. Всхлипывает.
  Не могу говорить. Не могу и все. Свело горло. Мыслей нет. Тщательно вытираю ей запястья и лицо полотенцем, долго вытираю, она покорно стоит и смотрит на меня. Страшно смотрит. Обнимаю, прижимаю к себе. Плакать нельзя, мне - нельзя.
  
  Утро.
  Рукава. Главное найти что-то с длинными широкими рукавами.
  Иркин шкаф напоминает вселенную в момент большого взрыва.
  - Рубашку. Дай его синюю рубашку.
  Ира стоит перед зеркалом и пытается заплести волосы.
  - Уверена?
  - Мне всегда нравились мужские рубашки, буду носить.
  С кухни тянет фирменной Фединой яичницей с сыром.
  Я встаю в дверном проеме. Ира быстро стягивает свитер и надевает рубашку.
  Делать вид, что ничего не произошло.
  Застёгивает пуговицы, руки дрожат. Спрашиваю:
  - Тебе сегодня в больницу надо?
  Бледное отражение в зеркале мотает головой.
  Завтракаем в напряжённом молчании. За окном стучит дождь. Весна в этом году поздняя и мокрая. Небо все время затянуто облаками, а по ночам не видно звёзд. Обсерватория опять жаловалась, что график срывается, синоптики разводят руками, город не разводит мосты.
  И все вроде обыденно и привычно.
  Но.
  
  Едим стоя, кроме раковины и плиты в кухне ничего нет.
  Марина ставит пустую тарелку в раковину. Одёргивает пиджак.
   - Ира, если что нужно, обращайся, - натянуто улыбается.- Мне пора на работу, девочки. И мальчики.
  И уже из прихожей:
  - А насчёт ипотеки не волнуйся, я сегодня же позвоню в банк. Проблем не будет.
  Ира темнеет лицом. Сжимает вилку. Взгляд застревает на одной точке.
  - Мне ничего от тебя не надо, Марина. И звонить никуда не надо. Я жить здесь не собираюсь и эта квартира мне больше не нужна.
  Нервный смешок. Марина возвращается, порывисто бросается к Ире, пытается обнять:
  - Ну что ты такое говоришь? Тебе же некуда идти. Я хочу...
   Ира вырывается, бросает тарелку об пол, та разлетается вдребезги.
  - Засунь себе своё "я" знаешь куда! И сама иди туда же! Мне не нужны твои грязные деньги.
  - Ира! - немного стыдливо восклицает Федя. Руки в карманах, глаза в углу.
  - И ты пошёл к черту! Все вы идите к черту! - кричит Ира. - Одна со своими божественными замашками, другой со своей фальшивой заботой! Вон!
  Ира порывом солнечного ветра проносится по коридору, распахивает входную дверь.
  - Вон!
  Жар опаляет лица всех присутствующих. В оглушающей тишине раздается детский голос.
  - Тётя Ира, здравствуйте!
  Выхожу в коридор. На лестничной площадке стоит десятилетний Юра, с совершенно лысой головой, и прижимает к груди плюшевую игрушку.
  Ира хватает Марину за её дорогой, красивый пиджак и подтаскивает к двери.
  - Вот, смотри! Хочешь помочь? Ему помоги! - и смотрит ей в лицо. Марина выходит из ступора, отталкивает Иру, хватает сумку, вся красная выбегает из квартиры, шарахаясь от Юры, как от чумного. Игнорируя лифт, кидается вниз по лестнице. Ира даже вслед ей не смотрит.
  - Здравствуй, Юра. Извини. Проходи. Хочешь чаю?
  На лице мальчика отражается такая буря чувств, что я поддаюсь вперёд.
   - Тётя, тётя Ира! А мы полетим на большую, большую звезду!
  Всё внутри сматывается в тугой ком. Сердце разгорается как сверхновая.
  Ира присаживается на корточки перед мальчиком.
  - Юра...
  На лестничной площадке появляется пожилая женщина.
  - Валентина Петровна! - кидается в ней Ира.
  
  
  Но та не желает слушать, она хватает мальчика за руку и тащит вниз по лестнице. Тот растерянно упирается и оглядывается на Иру.
  - ВАЛЕНТИНА ПЕТРОВНА! - кричит Ира.
  - Не лезьте в нашу жизнь, Ирочка! Мы все решили!
  Хлопает дверь подъезда.
  Ира поворачивает голову и смотрит прямо на меня. Мне кажется, что я горю.
  
  Марина работает в фармакологической компании, которая производит лекарство от рака, оно стоит неподъёмных денег, а по статистике, после того, как мир сошёл с ума, а это случилось за пять лет до появления пирамиды, каждый второй ребёнок рождается больным. Статистика дело не надёжное, но Ира работает в больнице и видит таких детей каждый день.
  Когда в новостях впервые передали про неопознанный летающий объект, зависший над Байкалом, Ира долго смеялась, потом плакала, а потом с надеждой спросила меня:
  - Может они прилетели помочь?
  Может быть.
  Профессор Ильтман, заведующий нашей обсерваторией, тоже искренне верил, что чужой разум хочет нам помочь. Ещё тогда, на первых стадиях, я спросила его: зачем? Зачем им нам помогать? И зачем приписывать иной эволюционной модели человеческие качества?
  Он не ответил, но она знала ответ, мир вокруг расходился по швам, и ему надо было во что-то верить.
  
  Я пытаюсь и не могу вспомнить, как мы познакомились? Когда? Тренировочный лагерь, трава по пояс, кожа черная от загара, один лоб белый под банданой. В стеклянном аквариуме три сотни потеющих тел, протоптанные дорожки. Мы постоянно встречались в коридоре на пути в столовую. Девушка с мелким бесом рыжих волос раздавала при входе религиозные брошюры, я всегда брала, но выбрасывала их в урну, прямо тут же, а тебе она никогда не предлагала, даже не смотрела на тебя. Почему? Сектанты обедали вместе с нами, в той же столовой. Потерпите, говорил нам профессор Керимов, это просто политика и деньги, не обращайте на них внимания. Цветастые одеяния в пол, одинаковые стриженые головы, они были чем-то похожи на буддистов, если бы не татуировки на выбритых висках. Штрихкод. Технологии проникли в самую суть. "Буддисты" это один из тысячи экспериментов сохранить сознание, скопировать воспоминания в из живого мозга в цифровой. С помощью человеческих воспоминаний ученые обучали нейросети и пытались заставить ИИ "вспомнить" историю мира. Мы смотрели на них, как на одержимых прошлым сектантов и верили, что Марс станет нашим будущим, новым домом для человечества.
  На последнем, финальном круге, я провалилась, а тебя взяли.
  Провалилась...Смешно, да? Бог просто взял и выдернул табуретку. Мне сказали, это была перегоревшая лампочка в туалете, которую я полезла зачем-то менять. Не помню, что случилось, меня ударило током? И никто не мог мне рассказать, очевидцев не было. И вот что странно - кроме тебя ко мне в больницу тогда никто не пришел. Четыре месяца вопросов без ответов, до тех пор, когда они уже стали не нужны. В выписке размытый, нечитаемый диагноз. Вещи из лагеря переслали почтой. Уже после, много позже, когда четыре года ожидания остались позади, когда я накуривалась до одури на одном из балконов для провожающих, ко мне подошел Керимов. Он никогда не тратил время на пустые, вежливые слова, и был краток:
  - Расходный материал. Пройдет еще два года и снова полетят. Выхода нет. И кстати, для тебя есть работа.
  Поднимаю руку и провожу по выбритой правой стороне головы. Это все еще выглядит как татуировка со штрих-кодом. Тогда, в самом начале, Керимов еще пытался что-то объяснить мне, рисовал схемы, стрелки, круги, даже уравнения писал. Он не был похож на отчаянного сектанта. Я кивала и быстро подписывала бумаги, одну за другой, не читая. Он понял и замолчал, поджал губы, протер бороду салфеткой и бросил её в тарелку. Мы сидели на летней веранде какого-то кафе. На дне чашки плавали листья зеленого чая. Подписав, я вручила ему свою жизнь и он, не глядя, убрал ее в портфель, мы еще некоторое время сидели молча, потом он положил передо мной визитку с адресом, кивнул и ушел. Я смотрела ему вслед и думала, что пока по земле ходят люди, которые стригут бороду, пьют зеленый чай и повязывают галстук, конец света не наступит. А встанет солнце на востоке или на западе, не так уж и важно.
  Они побрили мне голову, написали номер и меня не стало, я превратилась в набор цифр, а еще в боль и страх.
  От виска за ухо, по сонной артерии контур спускается до ключицы, потом сеткой опутывает грудь. Ставят капельницу, ты погружаешься в огромный резервуар с водой, жадно глотаешь воздух, страх заставляет дышать часто, надевают маску, закрываешь глаза. Все становится бесформенным и вязким, все твёрдые предметы растекаются, растворяются. Вокруг невесомость, вода плещется, заполняет ушную раковину... глубже, ещё глубже... Ты просто проводник. Ты ничего не можешь. Ты отдаёшь им своё тело, своё сознание, свои чувства. Они заставляют тебя смотреть, как гибнут люди, восхищаться тем, как возводятся величайшие из памятников человеческой культуры, которые скоро ничего не будут стоить. Ни-че-го!
  Ты должна просто смотреть и создавать для них воспоминания.
  Ты просыпаешь опустошённой. Они выжимают твои внутренности досуха. Ты идёшь по мокрой улице в пять утра и звенишь на ветру, даже солнце, которое местами пробивается сквозь вату, не может до тебя дотянуться. Мир в этот час черно-белый. А потом вдруг находишь себя на пороге маленькой бетонной ячейки, на высоте двадцати этажей. Застигнутая тяжестью и мгновенностью памяти, ты стоишь и смотришь.
  На плечи падает огромное, звёздное небо.
  Люди все еще где-то там.
  Ты помнишь, но не чувствуешь.
  Ни-че-го!
  
  Просыпаюсь. Память течёт по вискам, по спине, тяжело дышать, в груди стучит, стучит, стучит: выпусти меня отсюда! Я не могу больше молчать!
  Спускаю ноги на холодный паркет. Часы идут.
  Те, ради кого стоит жить, в пять утра ещё спят.
  Ира обычно просыпается в семь. Растрёпанная, сонная, она ходит по квартире босиком, как и ты, переступая по шахматным клеточкам. От бессистемности жизни к симметрии линий. Я часто делаю вид, что сплю. Когда люди думают, что их никто не видит, они ведут себя естественней. Мне нравится наблюдать и не замечать разницы, Ира всегда Ира, она ходит по кухне с зубной щёткой во рту, одновременно ставя чайник, доставая хлеб, масло, яйца; смешно пытается не шуметь, но в какой-то момент с полки стихийно срывается какая-нибудь кружка/миска/крышка, грохот поглощает искреннее "ой!" и на меня виновато смотрят два серо-голубых глаза, щётка перемещается как часовая стрелка справа налево. Никогда не извиняясь вслух, Ира улыбается и прячется в холодильник:
  - Яйцо куриное, две штуки, будешь?
  Она выше нашего холодильника и вынуждена склоняться к его белым недрам как к мощам умирающего святого, он всегда сух, холоден, бледен, и чаще всего пуст.
  - Надо бы в магазин, - говорит она. Отходит, сплёвывает в раковину зубную пасту. Бездверной проем ванной комнаты косится черным провалом и серыми бетонными лёгкими. Всё застывает, я вижу твой силуэт на табуретке, с валиком, в расплывшихся пятнах голубой краски. Стеклянную дверь я всё-таки купила, она стоит как памятник в коридоре, в коробке, заставляя себя обходить...
  Ира.
  Она переехала ко мне три недели назад, после того как её соседи, оставив всё ради мнимого спасения своего ребёнка, шагнули в Бермудский треугольник портала, прикрепив к её двери записку, очень лаконичную - не дай вам бог детей. Тем вечером она разбила радиоприёмник и всю ночь проплакала. Я скурила три пачки, сидя на балконе с видом на поле и ветряки. Мы не сказали друг другу ни слова. Ты же знаешь, я совсем не умею утешать. Утром она рано собралась и, ничего не объясняя, уехала, оставив меня метаться по квартире, в мутной завязи сигаретного дыма. Я с трудом признавалась себе, что мне страшно и ни разу не набрала её номер.
  Ира вернулась в 16.00 и не раздеваясь, стала собирать вещи. Стоя ко мне спиной и лицом к зеркалу, вдруг спросила:
  - Кристи, у тебя же нет балкона? Можешь не курить так много?
  Меня затрясло. Прислонилась к стене, нащупала в кармане пачку, достала, оставалась одна сигарета:
  - Последняя, - не поднимая глаз, я трусливо сбежала на балкон.
  Теперь они живут у меня.
  Ты же понимаешь, да? Но я справлюсь.
  
   Пирамида, или Бермудский треугольник, так его иногда называют журналисты, висит очень низко над водой, совсем рядом с берегом, отбрасывая тяжёлую свинцовую тень на скалы и песок. У самого края воды дрожит воздух, как в раскалённой пустыне. Идеальный сюжет для сериала "Звёздные врата". На закате, в этом мареве открывается воронка, а там, за ней, отчётливо проглядывается другая земля, город, зелень... Много ли надо человеку, чтоб увидеть в этом божье знамение, День страшного суда и обещанный Рай? Первыми туда шагнули сумасшедшие сектанты, прорвались через ограждения, солдаты от неожиданности даже стрелять по ним не стали. Ни один не вернулся. Ни живым, ни мертвым. Остановить повальное сумасшествие людей не получилось, следующими, как ты понимаешь, стали учёные, пытались посылать технику, но связь прерывалась на второй секунде, сейчас же каждый желающий добровольно войти в воронку, приравнивается к герою... Перед уходом, все они дают интервью радиостанции. Последнее слово...
  Я не верю в рай, я не верю в ад, но многие из ушедших превратили жизнь оставшихся здесь близких в кошмар наяву.
  Скажи мне, как это называется?
  
  Посмотри, какая луна? Ты видишь? Или её красота обретает смысл, только если смотреть с земли? Мне всё ещё важно, на что ты смотришь, как видишь и что для тебя красиво.
  Я упорно продолжаю держать тебя в каждой запятой и в каждой вещи.
  Жизнь пуста настолько, насколько мы позволяем себе. Ничто и никто не может вытеснить тебя, занять твоё место, потому что я осознанно цепляюсь за наше "было".
  Шесть утра. Лежу и пытаюсь вспомнить твой голос. Представляю себе уже нашу, но ещё пустую квартиру, ловлю в ней солнечных зайчиков; мы сидим на полу, плед, карта города, термос с кофе, ты хмуришься и водишь пальцем по кольцевой.
  Голоса нет, всё немо и размыто, силуэты и тени; больше не слышу.
  Мир вокруг рушится, иллюзии и воспоминания не в силах защитить, заглушить реальность, она всё настойчивее ломится в меня. Нас нет, и я пишу эти письма скорее себе, чем тебе.
  
  Ира наконец сорвалась, все набело отштукатуренные стены посыпались.
  Прихожу вечером - сжигает фотографии, сидит на бетонном грязном полу в ванной, а перед ней полыхает пламя в алюминиевом тазу. Вся зарёванная, сидит и раскачивается как маятник туда-сюда. Сажусь рядом, беру за руку. Она отдёргивает рукав:
  - Не резала, - смотрит в глаза и вопрошает. - Как он мог? Мы семь лет...! Семь лет...! Оказалось чужие люди! Съездила сегодня к нему на работу и знаешь что? Его три месяца как уволили, гранд на исследования не дали, денег нет, проект закрыли, их разогнали. А он мне три месяца ни слова. Уходил и приходил, как всегда. Почему? Будто НАС нет, понимаешь? Будто он со всем миром один на один.
  Она снова заплакала.
  А я разозлилась.
  Герои! С гордо поднятой головой! Бегут, как крысы с тонущего корабля, да только в капитанской форме. Самоубийцы и те честнее. А эти... будто ТАМ им все грехи отпустят и будут они чистенькие, но от себя-то куда? Ну, перейдёшь ты эту границу, останешься жив и что? Всё заново? С чистого листа? Нет никакого чистого листа, есть жизнь, она у всех одна, ты приходишь и уходишь, как всё во вселенной.
  - Как ты?- всхлипывает Ира.- То есть...ты как это пережила?
  - Не уверена, что пережила.
  Ира подтягивает колени к груди, съеживается и становится похожа на соседскую собаку, золотистого ретривера Стёпу. Его хозяин тоже ушёл ТУДА, но в рай видимо не берут собак и Стёпа четверо суток выл под дверью подъезда, где его оставили в надежде на человеческую доброту. Добрые люди взяли, а через полгода пёс умер. Верность это страшно, зато честно. Навсегда так навсегда. Вот и я как это ретривер. Хотя... На твоем месте я бы тоже улетела. Мы оба верили тогда, что это наш долг. Проложить путь. Сделать первый шаг к колонизации Марса. Теперь от этого костра остался только дым. Люди сидят и ждут и ожидание сводит с ума. Кто послабее, уходит ТУДА. Сама планета восстала против человека, а бежать некуда, где бы ты дом не построил, если земля из-под него уходит, что ты будешь делать? Выживать не равно жить. Вот вчера опять, в автобусе мужика скрутило, всё вокруг в момент стало белым, как снег, люди врассыпную, стою и смотрю, как стекло трескается. Все мы теперь, как сталкеры, и земля не наша. Земля чужая.
  Ира отводит взгляд, плачет. В тазу вяло догорают остатки прошлой жизни.
  --Каждый день, приходя в больницу, я вижу их... слепых, глухих, прокажённых, сумасшедших; один вот порезался бритвой утром, а к вечеру у него пол-лица потрескалось, кожа побелела, омертвела и сыплется хлопьями, жена испугалась, детей забрала и уехала к матери, он с горя напился, да так что ели откачали... И всё орал: "Зачем? Зачем? Почему не дали умереть по-человечески!" И ведь прав. Меня врач долго уговаривал, фотографии показывал, умные слова говорил, но как решиться убить собственного ребёнка?
   Я поднимаюсь, иду в комнату, достаю из холодильника, бог помнит, кем и когда подаренную бутылку виски, беру стаканы и возвращаюсь в серую бетонную коробку.
  - Терять нечего.
   Ира улыбается, выдёргивает бутылку из моих рук:
  - Я открою, а ты подбрось ещё, пусть горит!
  
  Сосед вчера умер. Попал под трамвай. Скрутило в приступе эпилепсии, он упал, затрясся, а люди шли и шли мимо, и всё быстрее шли, чтоб только не видеть, не прикасаться. Не дай бог... Его чуть отпустило, он встал, пошёл и споткнулся на рельсах...Трамвай, будто призрак, ниоткуда, водитель спешил до девяти в парк.
  Люди шли и шли себе мимо.
  До девяти домой надо успеть.
  Комендантский час.
  Скажи, что это не апокалипсис?
  Две сердобольные старушки на лестнице обсуждали, так же как цены на хлеб и всё приговаривали: "А дальше-то что? Дальше-то, как? Ужас!"
  
  Стою в коридоре, одеваюсь, собираюсь в обсерваторию и никак не могу понять, зачем мне туда? По привычке. Бумажки перебирать. Там уже больше ничего не ищут, на небо не смотрят, всё больше под ноги. Ну там не порезаться, не обжечься, лишний раз соседу в глаза не посмотреть. Сплетничать и то перестали, раньше вот как эти, на лестнице: а вот эти... а вот те... а вот там... и по накатанной. Теперь даже смерть дело будничное. Петров вчера, Игнатьев в воскресенье, Инна Михайловна больше не придёт... А Селезнёвы всей семьёй ТУДА. Громов вот тоже на Байкал ездил, смотреть эту штуку, говорит, как пирамида Хеопса только переливается, словно кто бензину подлил и фонариком подсвечивает изнутри. А вода, мол, в озере такая чистая, там гринписовцы всё заполонили, с палаткой приткнуться некуда, всё чего-то замеряют.
  Телевизор включить невозможно. Все куда-то идут. Кто молиться, кто плакать. Великий путь просто. Одни жгут города, другие уходят в пустыни, третьи ковчег строят, и рясы, рясы, рясы... Бог ныне в моде, хотя в него не верят, его просто можно просить о чём угодно и все просят, ну вроде как просить это тоже действие, как оправдание всему: собственному бессилию, полыхающей чуме. Храмы громят, жгут, но просят. Вот тут показали, восемь человек отравились газом, лежат каждый в позе эмбриона, прижав икону к груди, с улыбкой уходили. А на бумажке написано - уходим в лучший из миров.
  
  Сидим вечером с Ирой, в шашки играем.
  Она - укутавшись пледом, подперев голову рукой, с загадочной улыбкой, которой могла бы позавидовать и Мона Лиза, я - перебирая звенья цепочки, крестик так и весит на груди. Ира вдруг спрашивает:
  - Веришь?
  - По привычке. Как и всё. А если и верить, то не в серебро.
  
  А возвращаться домой с пустыми руками теперь нельзя, но я никогда не спрашиваю, чего она хочет сегодня, а играю в "угадай", вот и тащу на себе и селёдку, и мандарины.
  По работе сегодня блуждаю весь день в северных районах, 633 подписи под размытым лозунгом: Небо для всех!
  После прилёта нежданных гостей, частным лицам запрещено иметь телескопы и смотреть на звёзды. Самым полезным из всего этого оказывается "стихийный рынок", где удаётся купить ананасы и квашеную капусту, искренняя благодарность на морщинистом старческом лице - открытие, меркнет восставшее из небытия средневековье вокруг, будто я, как Галилей, впервые вижу кольца Сатурна.
  - Храни тебя бог!
  Голос уже совсем растаял, как утренний иней, но спускаясь в метро, думаю о том, что бог для того и придуман, чтоб хранить тех, кого мы не можем.
  
  Пахнет курицей и жареной картошкой, сглатываю слюну.
  Ира суетится, путается под ногами, прихожая безраздельно принадлежит купленной, но ненужной двери. Упакованное в картон прошлое.
  - Я полы помыла. Убралась тут чуть-чуть, ты не против... Там стопка старых газет, не знаю, можно ли выбросить?
  Отдаю ей пакет.
  - Завтра сама выброшу.
  И ведь выброшу, пойду и отнесу на помойку целый год нашей жизни.
  Захожу в ванную, умываюсь, треснутое зеркало дробит мятое лицо на неравные части.
  Ира вырастает в проёме, виновато поджимает губы.
  - Зеркало разбила.
  - Бей что хочешь, - улыбаюсь.- На днях мастера вызову, надо дверь повесить.
  -Ага-ага, и душ бы очень пригодился.
  На полу укоризненно подтекает шланг, вода стекает в черную дыру, безжизненная, серая, полупрозрачная полиэтиленовая штора; всё в квартире проходное, походное, временное.
  - Значит, завтра мы пойдём искать душевую кабину. Ты была у врача?
  Ира кивает, уходит в комнату и оттуда кричит:
  - Давай ужинать!
  Гремит вилками, ставит тарелки, на столе чужеродно-уютные салфетки в салфетнице, скатерть, что-то из детства, бабушка никогда не садилась за непокрытый стол. В комнате тепло и ароматно, пахнет специями, запотели стекла.
   Ира всё делает порывисто, рвано, сдёргивает крышку, обжигается, кидает крышку, хватает полотенце, включает кран; на лице сосредоточенно серьёзное выражение.
  - Сядь, - беру её за плечи, усаживаю за стол. - Сядь и помолись.
  - Что?!
  - Бабушка всегда отче наш читала, громко и с выражением.
  Ира не вынимая обожжённый палец изо рта, вскидывает удивлённый взгляд и очень серьёзно отвечает:
  - А я его не помню.
  Вот так и живём.
  
  И три недели мы ждём.
  Сначала мастера, красивого, молодого человека, который три часа устанавливает коробку, сверлит, молчит, выбегает на лестницу курить, грызёт спички. Ира бегает вокруг, суетится, пытается то помочь, то напоить чаем. Улыбается, но он не видит, совсем, словно слепой, все насквозь, так и уходит, даже не улыбнувшись ей в ответ ни разу.
  Потом душевую и двух сантехников, немолодых, весёлых дядечек, с усами, они открыты, как окна, и разговорчивы, как иллюстрация старых советских фильмов. Мы болтаем о погоде, о кино, музыке (кто бы мог подумать!), пьём чай с вафельным, как полотенце, тортиком, но всем хорошо. Когда Олег и Миша уходят, уже почти восемь вечера, и мы сердечно желаем им всего хорошего, что значит, в целости добраться до дома.
  Ира в прекрасном настроении, что-то напевает, танцует, убирает чашки и впервые за несколько дней не бежит на ночь глядя в одних тапочках проверять почту.
  Это делаю я, когда она уже засыпает.
  Спускаюсь вниз, закуриваю, лезу в ящик без номера, но там пусто.
  Курю одну за одной, потряхивает от холода, но продолжаю стоять и смотреть, то на пустой ящик, то на свои цветастые тапочки. Сейчас как никогда хочется, чтоб кто-то сказал, что всё будет хорошо, что всё получится, но даже солгать некому.
  Может Фёдору позвонить? Как там наш загорелый, беззаботный мальчик, всё так же натянуто верит в светлое будущее?
  
  Ещё три дня мы ждём горячую воду, которую вдруг отключили в связи с заменой труб. Осень, птицы на юг, трубы в утиль, первые заморозки кусают рабочих за пальцы, по утрам горы вырытой земли просыпаются в снегу. В окно смотреть тошно.
  Ира берёт отпуск. Энергично носится по квартире, натирая всё до блеска, покупает ненужные вещи, ставит на полки голубых слонов, стеклянных уток, в прихожей гармония и дзен, в белых рамках рассвет, закат и океан, запретить нет сил, утешить тоже. Выгнать на работу и обречь на мертвый, сиреневый свет больничных коридоров не позволяет совесть. Иногда гуляем, но если Ира хотя бы пять минут не занята чем-то жизненно важным, она начинает плакать, и потому я усиленно навожу в квартире бардак, а она его убирает, и тем самым мы поддерживает баланс нашего общего бессилия.
  
  -Кристи, - Ира редко называет меня по имени, я даже вздрагиваю от неожиданности. - Обними меня.
  Я обнимаю, она утыкается лбом мне в плечо.
  Мы стоим на остановке в ожидании автобуса и надеемся, что это последнее, чего нам придётся ждать. Позвонили утром из лаборатории, попросили приехать, привычно ничего не объясняя. Ира, боясь сглазить, молчала как рыба. Я не спрашивала. Если аномалия есть, то лучше узнать об этом сейчас. Письма мы так и не получили, почту на углу закрыли, судя по всему навсегда.
  День холодный, солнечный, жёлтый-жёлтый, в автобусе тихо и просторно, мужчина улыбается сам себе, мальчик в наушниках, кондуктор мирно спит, не беспокоя входящих, мы как вошли, так и сидим в обнимку, Ира спряталась у меня на груди, и неровно всхлипывает. Не могу думать, боюсь дышать, всё меркнет перед этим ослепительным жёлтым цветом. Закрываю глаза. Мы выходим, не доехав одной остановки. Иру укачивает, не хватает воздуха. Идём по проспекту, низкий город, низкое небо, машин много, но сегодня необыкновенно тихо, мне кажется, я слышу, как тикают часы на Ирином запястье.
   Мы останавливаемся на светофоре, и тут что-то меня дергает, на углу, в нескольких шагах, бабушка с цветами, в руках у неё, как чудо, красные с жёлтым тюльпаны.
   - Подожди минутку, - говорю и разжимаю руку. Ира тут же прячет ладонь в карман.
  Подбегаю к бабушке.
   - Доброе утро!
  Старушка в немом крике вскидывает руки, закрывает лицо, тюльпаны падают на асфальт, за спиной визжат тормоза. Я оглядываюсь. Там, на той стороне улицы, вдребезги разлетается фонарь, белая трещина молнией пронзает столб до самого основания, разделив его точно на две половины. Стоящая под ним женщина вмиг белеет и падает, рядом с ней стоит и кричит ребёнок.
  - Мама!
  Асфальт под ногами мальчика цветёт белыми лилиями.
  И тут я вижу, как Ира бросается через дорогу, мимо машин, те застыли, словно врезавшись в стену, металл, мятый как бумага. Ира хватает мальчика на руку и вырывает из цветущих лап аномалии. Ребенок плачет, Ира берёт его на руки и переносит на другую сторону улицы. Его мама так и лежит белой куклой на болотистом тротуаре. Асфальт превратился в сплошной зелёный ковер, машины утопают в трясине, из недр раздробленного фонаря прорезается бутон ярко-оранжевого цветка, огромные лопоухие листья свисают до земли. Люди с криками разбегаются в разные стороны. Где-то совсем рядом уже орёт сирена, гудят лопасти вертолетов. Припорошенная белым инеем по ту сторону улицы стоит Ира, с ребенком на руках, дорога между нами превратилась в зеленый ковер. Гул нарастает, с неба падают столбы яркого света, прожектора скользят по занавешенным окнам, красный кирпич буйно цветет лилиями.
  
  Больница, потертые ромбики линолеума, окна круглые, как шлюзы на кораблях, моя боль поднимает голову. Белые двери хлопают, яркий, как вспышка, щелчок и ты в ловушке, в ловушке белого света, от которого никуда не деться. Ты отрезан от жизни, отрезан от будущего, словно островок посреди большого тихого ничего. Остается иллюзия, поверни ручку и выйди, дойди до конца коридора и беги вниз по лестнице, за тяжелой металлической дверью живет небо. Небо, сквозь которое мы уже не полетим.
  Небо есть, а нас нет.
  И её нет.
  Из кабинета выходит врач. Никаких халатов - защитный костюм, он весь стерильный до отвращения, лицо гладко выбрито, волосы под шапочкой, перчатки. Он дышит со мной одним воздухом, значит, буду жить. Стопка бумаги в его руках - мой билет под серое, низкое небо. Из окна видно стеклянную крышу остановки, которая мокнет под дождем.
  По дороге домой покупаю яблоки, зеленые, как любит Ира, хлеба и молока. Пока автобус трясется на выбоинах дороги, все представляю, как она обрадуется. Она так искренне всему радуется - вот дверь поставили, праздник, повод испечь торт; зеркало поменяли, купим новую шторку в ванную? Стены теперь красивые, серый бетон спрятался под кафельную плитку. Один из самых тяжелых дней мы провели на окраине города, в огромном супермаркете, среди красивых интерьеров, шторы цвета синего, летнего неба и яркий, как трава, зеленый ковер. Приду домой, сниму кроссовки и буду долго ходить босиком.
  Автобус стоит на кольце, я сижу. Водитель поглядывает на меня через окошко, но не гонит. Курит. Жестом предлагает сигарету. Мысленно я соглашаюсь, встаю, беру пакет, выхожу к нему, но когда он протягивает мне пачку, прячу руки в карманы и качаю головой: не курю. Надо держать обещания, так ведь? Он пожимает плечами, бросает окурок и достает новую сигарету. У него нет ко мне вопросов. Ему лет сорок на вид, на пальцах татуировки, и как полоска света - тонкое золотое кольцо, рукав куртки рваный, штаны блестят на заднице, топорщатся три волосины на затылке и огромное родимое пятно на шее растекается как Байкал.
  - В аварию попал, - говорит и голову чуть вправо поворачивает.- Никогда не поверишь, чем меня так! Крапивой! Машину в заросли унесло, а она, зараза, как начнет расти! Врачи сказали, кровь зеленая была, но сам не видел.
  Я молчу, а он головой качает и продолжает:
  - Ты долго тут, ну, кататься-то со мной собираешься? А то если тебе податься некуда, могу к нам с Нинкой на щи зазвать, она тетка понимающая, мы с ней хорошо живем, она первого мужа похоронила, я - жену, мы были соседи по площадке, подумали и стали жить. Хорошо живем. Квартира моя пустая стоит, как я к Нинке перебрался, у неё по-женски, по-уютному, так вот...это... спать есть где. Меня, кстати Миша зовут, Евсеев Михаил Юрьевич. Слесарь я, ну был, когда-то. Точно курить не хочешь? Последняя осталась.
  - Спасибо тебе, Миша, - беру сигарету и кладу в карман. - Пойду я, пора мне. Ждут.
  Делаю два шага, возвращаюсь и ставлю рядом с ним пакет.
  -Там яблоки. Жене твоей. Зеленые.
  А темнота уже стекает по стеклу автобуса, горящее здание и яркие, огромные неоновые буквы вдалеке, от окна к окну плавают киты. Там, на последнем этаже смотровая площадка и ресторан, там, где горит свет, комендантский час недействителен.
  Голос в голове настойчиво повторяет:
  -Представь, что ты спишь, а вокруг - сон. А то, что вода голубая, так это скорее для красоты. Лампочку мигающую видишь? Смотри на нее, она на луну похожа, скажи?
  Раз, два, три...
  -И снова здравствуйте! Мы здесь, вместе с вами на 00 ФМ и это "Письма из Апокалипсиса". У нас для вас новый гость и его история. Представьтесь, пожалуйста!
  -Здравствуйте, меня зовут...
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"