Аннотация: Трое друзей попросились в Ад, чтоб отомстить кровнику. Мефи возражать не стал, и устроил им туда командировку
Послонявшись по яхте, я подошел к Крутопрухову. Некогда безжалостные его глаза выглядели выцветшими, благодаря сидевшему в них животному страху.
Мне стало жаль человека: не люблю, когда меня боятся, и я решил отменить рыбалку. Но, посмотрев на золотое солнце, уже клонящееся к горизонту, вспомнил золотые волосы убитой им Софии, ее звонкий смех, ее страсть к жизни. Вспомнил, как стремился к ней частью души, как всем сердцем любя Ольгу, завидовал Николаю, который мог целовать ее не так, как было позволительно другу. Вспомнил, и тут же внутренний голос мне проскрипел, что я, вообще-то, в аду, можно сказать на работе, которую надо кому-то делать, чтобы зла на свете стало меньше. И поэтому я должен отбросить в сторону слабости, засучить рукава и сделать так, чтобы этому человеку стало нестерпимо больно.
Тут гуманная моя ипостась сдалась зловредной, та обратила взор к друзьям, наперегонки плывшим к яхте.
Взобравшись на палубу, Бельмондо, не мешкая, занялся подготовкой судна к выходу в море. Баламут же, выказывая себя профессионалом, не торопился. Он посидел в шезлонге с баночкой пива из холодильника, выкурил сигарету, и лишь затем занялся оцепеневшим Крутопруховым. Достав из рундука тонкий стальной трос, он деловито обвязал им щиколотки кровника. К образовавшемуся узлу троса прикрепил три стальных поводка с большими крючками, два из которых подвязал к запястьям наживки, а третий - к шее. Затем потащил за волосы снаряженную снасть на корму. Яхта в это время, чуть слышно тарахтя мотором, выходила из бухты. Пройдя около полумили, впереди по курсу мы увидели акульи плавники, нетерпеливо разрезающие воду. Баламут оживившись, заходил по палубе, что-то выискивая.
- Что, спасательных кругов больше нет? - спросил его Бельмондо от румпеля.
- Нет.
- А там, в каюте, на стене?
- Жалко интерьер ломать из-за поганца.
- Да ладно! Мефи говорил, что побольше яхту найдет - эта на троих маловата.
- А зачем нужен спасательный круг? - изумленно спросил я.
- Понимаешь, - начал объяснять Баламут, - если этого гада в воду без круга бросить, он быстро утопнет, и акулы его уже дохлого рвать будут. И еще этим кругом он от них обороняться будет, а это вообще уписаешься.
Баламут сходил в каюту, принес круг с черной надписью "GROBOVAYA TISHINA", сунул его Крутопрухову, мелко дрожавшему, и спросил, критически осмотрев наживку с ног до головы:
- Ну что, начнем?
- Начнем... - буркнул я, находясь во власти противоречивых чувств.
- Так иди, разбей ему морду до крови и столкни в воду.
- А что, без морды нельзя?
- Нельзя, нужна кровь. Без крови акулы с ним кокетничать начнут, а через час будет уже темно - мы же где-то в низких широтах ада, вечера здесь короткие.
- Слушай, Коля, это твой кровник, ты и бей... Мне что-то не климат.
- Ты чистоплюй, да? Ну и черт с тобой! - презрительно улыбнувшись, направился Баламут к наживке, продолжавшей мелко дрожать. Подошел, наливаясь злобой, постоял над ней. Налившись до красноты ушей, спросил сурово:
- Что, дрожишь? А помнишь мою Софию? А сына моего? Не помнишь? Так вспоминай, сука, вспоминай! - и, совершенно разъярившись, стал избивать Крутопухова. Расшибив кулаки в кровь, схватил шезлонг, продолжил расправу уже с его помощью.
- Третий шезлонг за два дня, - услышал я сзади осуждающий голос Бориса, стоявшего у румпеля. - Скоро сидеть не на чем будет.
А Баламут продолжал. Крутопрухов, заслонялся, как мог, Время от времени бедняга оборачивал лицо, искореженное ужасом, к морю и смотрел на акул, привычно круживших вокруг яхты, не раз поставлявшей им поживу. Я понял, что собственно побои Крутопрухову уже не страшны - он вновь и вновь переживает апофеоз наказания, то есть неминуемое съедение морскими чудовищами. И попытался представить чувства человека, уже побывавшего в пасти акул, уже знающего, как больно, как невыносимо больно, когда острые и безжалостные зубы раздирают на части твое несчастное тело.
Разломав шезлонг на куски, Баламут, нашел глазами мой, уселся перекуривать. Сделав несколько торопливых затяжек, раздавил окурок в рогатой морской раковине, лежавшей под столиком, встал, подошел к Крутопрухову. Увидев, что тот лежит без сознания, сходил к надстройке, вынул из пожарного шкафчика брезентовое ведро на веревке, зачерпнул им воду и с размаха окатил жертву. Соленая вода, въевшись в раны, моментально привела ее в сознание. Отбросив ведро в сторону, Баламут склонился над душегубом, привел в порядок поводки с крючками, затем наклонился к уху бедняги и прошипел:
- Я тобой, сволочь, еще сто лет акул кормить буду. Привыкай, гад!
И, выдавив побольше слюны из слюнных желез, плюнул оппоненту в лицо, затем сунул ему в руки спасательный круг, добавив к плевку еще один, столкнул в воду.
Акулы были тут как тут. Взбудораженные запахом крови, они набросились на бандита со всех сторон. Скоро стальная леса натянулась струной, да так сильно, что Борису пришлось убавить ход яхты.
Забыв обо всем, я зачаровано смотрел, как бурлит и красится кровью морская вода. Кто-то ткнул меня в спину; я обернулся и увидел Колю, он протягивал бинокль. Я взял и увидел, что все три крючка пустыми не остались. Одна акула была длинной не менее трех метров, другие две несколько короче, но, тем не менее, выглядели весьма внушительно.
Баламут не хотел обрубать троса, но яхту так вело, что акул пришлось отпустить. Сделав вокруг "кукана" пару кругов, мы направились к берегу, по которому нервно ходил взад-вперед Мефи, ходил, призывно крутя рукой.