(Soundtrack of a book by A. Belousov "The Gospel of St. Morpheus")
эпиграф:
Людвиг, (умирая): Знаете, мне бы хотелось сочинить философский труд, который целиком бы состоял из шуток.
Мейнард: Почему вы этого не сделаете?
Людвиг: К сожалению, у меня нет чувства юмора.
Дерек Джармен. "Витгенштейн"
СОЛО НА ВИТГЕНШТЕЙНЕ
(Пародийно-сатирические образы в стихах и прозе)
Он очень любил чесаться
Он чесался, как обезьяна
Обрастал за лето раз двадцать
Стриг и брил, и чесался сначала.
А когда наступали морозы,
Надевал меховую шапку
И под ней продолжал чесаться
Быстро-быстро, но только украдкой.
* * *
ВСЯ В МУКЕ
Провались проклятый мельник!
Я на мельницу ходила,
Я об мельника задела...
Провались проклятый мельник!!.
* * *
Дети в долг просили денег:
"Дядя, дай хоть сколь-нибудь.
Мы воротим в понедельник.
Дядя, жадиной не будь!.."
А мужик посол был шведский
И не понял ничего.
* * *
Иннокентию Анненскому
А не кажется ль вам иногда,
Когда сумерки бродят кругом,
Что электрик сломал провода
И лишил электричества дом?
Или баба на столб взобралась,
Ведь такое возможно как будто?
И похитила лампу у вас,
Словно лжеэлектрический будда.
Но движеньем спугнуть в этот миг
Почему-то вы бабу боитесь,
Чтобы с ней инцидент не возник -
Вы скандалов и склок сторонитесь.
Вот тогда запылает свеча
Вы ж, увы, уступили без боя
Бабе той не стакан первача -
Освещение, лампу, святое...
* * *
Да, любит век наш просвещенный
Благопристойные дела
Герой, в игрушку превращенный,
Как украшение стола.
Бессмертный гений "ренессанса",
О, как умом блистали Вы!
Такая маленькая тсантса
Такой могучей головы.
* * *
Льется дурь из человека
Гадостливо-липко
Вот и стала ты калекой,
Золотая рыбка.
Не плескаться тебе больше,
Хвостиком не дрыгать
И за мухой в лунном свете
Из воды не прыгать...
* * *
И я, с лицом питекантропа
Брожу среди камней шершавых
О чем-то думая высоком,
Ищу какие-то там травы.
Топор купил на барахолке
Хороший кремневый топор.
Хороший... Только что в нем толку?
Увы, я дикий до сих пор!
И вот хожу, ищу ответы
Извечных истин Бытия...
Во рту дымится сигарета
Для устрашенья комарья.
* * *
Я видел трактор, суть бульдозер,
Его друзья - бульдозера
Бульдозер это сваи возит
От котлована до копра.
Какой напор, какая сила
Какие зверские глаза!
А рыло? Дьявольское рыло!
А руки, ноги, тормоза!!.
Да, штучка класс! Одно лишь жалко,
На что он сдался мне зимой?
Вот будь он соковыжималкой,
Я б утащил его домой.
* * *
Снег из туч
сыплется
Испражняться надо
и тучам,
А если не веришь
слетай, взгляни,
Но ты не летишь -
боязно...
Гололед. По улице идут Синюхин и Гофман. Гофман:
— А вы знаете, Синюхин, я за эту зиму еще ни разу не падал.
Поскальзывается и падает. Синюхин, поднимая его:
— Ничего, ничего. Это пустяки.
Некоторое время идут молча. Наконец Гофман не выдерживает:
— А вы знаете, Синюхин, я за эту зиму упал только один раз.
Поскальзывается и падает. Синюхин, поднимая и отряхивая его:
— Ничего, ничего. Это пустяки.
Снова пауза. Через минуту Гофман шепотом:
— Знаете что, Синюхин, — воровато оглядывается по сторонам, — я за эту зиму упал только два раза.
Синюхин падает и расшибает себе об лед голову. Гофман:
— Ой, упал.
Синюхин молчит. Гофман:
— Ну и бог с ним!
Махает рукой, поскальзывается и падает.
* * *
Горит большой деревянный дом. В огне мечется человек и орет благим матом. Около пожарной машины стоят два пожарника и смотрят, что будет дальше.
Первый пожарник:
— Сгорит.
Второй:
— Запросто!
Продолжительная пауза. Затем снова первый:
— Надо бы пойти, спасти.
Второй:
— Надо бы.
Наконец первый пожарник бросает окурок и идет в огонь. Долго ходит среди дыма и находит насмерть перепуганного человека под кроватью. Пожарник берет его за шиворот и начинает тащить. Человек орет, отбивается и лезет обратно. Некоторое время продолжается возня, наконец, пожарник не выдерживает:
— Да молчи ты!
Он стукает человека по голове багром, тот мигом затихает, и пожарник за шиворот выволакивает его из пылающего дома.
Через несколько часов дом сгорает и падает...
* * *
Вначале сидели рабочие с похмела, и головы у них трещали, а рожи были хмурыми. И зашел в бытовку Нафан с бутылкой. И стало хорошо! И увидел Нафан, что хорошо стало, и все увидели. И был вечер, и было утро: день один.
И на второй день трещали головы, но уже веселее. И снова зашел в бытовку Нафан, но уже с литрой. И пили рабочие, и называли Нафана хорошими словами. И еще в магазин ходили. И был вечер, и было утро: день вторый.
И в среду пили не меньше вчерашнего. И снова Нафан заснул под скамейкой, а Петруху рвало лапшею. И был вечер, и было утро: день третий.
И сказал бригадир: будя жрать! Но не слушали его и жрали пуще прежнего. И сам бригадир нарезался и пропал неизвестно куда. И был вечер, и было утро: день четвертый.
И пятница пришла, но никто не знал, что она пришла, и гуляли, как подобает. Но после Нафан узнал, и разошлись по домам все. И был вечер, и было утро: день пятый.
И проснулся Петруха, и вот: заперт он! И понял Петруха, что забыли его на выходные в вагончике. И был вечер, и было утро: день шестый.
И благодать снизошла на него в седьмой день. И обмочил он все углы подсобки. И потрескалась там штукатурка, и осыпалась. А Нафан почивал в милиции от дел своих. И ни бог весть что творилось.
И снова настал понедельник. И сидели рабочие в бытовке, и головы у них трещали. И зашел в бытовку Нафан с бутылкой...
* * *
Маленький мальчик сидит за столом, перед ним стоит тарелка с кашей. Мать, подкладывая в кашу здоровенный кусок масла:
— Ешь, ешь! Кашу маслом не испортишь.
Мальчик, скривив кислую рожу:
— А машинным?
Мать на некоторое время замирает, затем бросает ложку в угол, дает сыну затрещину и в негодовании покидает кухню. Мальчик некоторое время озадаченно смотрит то на кашу, то в угол, куда закинута ложка, затем с досадой плюет в тарелку, встает и тоже уходит.
Оплеванная каша остается одна.
* * *
— Земля круглая?
— Круглая!
— А почему мы с нее не падаем?
— Она нас притягивает.
— А шар в цирке круглый?
— Круг - лый...
— А почему с него клоуны то и дело сыплются?
Замешательство, переходящее в опасение, а затем в панический ужас.
* * *
Эпическое панно в музее: "Фарра, рождающий Авраама".
(Быт. 11:26, 27.)
* * *
Когда мы едим горчицу, мы морщимся, нас прошибает слеза - горчица острая и горькая штука. Все это странно, ведь горечь и слезы не должны вызывать довольствия. Но почему же мы все-таки жрем горчицу? Вот ответ: слезы текут из глаз, пар валит из ушей, а из ноздрей бьет огонь, но мы терпим. Терпим для того, чтобы потом, когда все эти неприятные ощущения останутся позади, утереть слезу и подумать про себя: "вот ведь, какая гадость, а я сожрал и доволен! Да, сильный у меня характер, крепкая воля"...