Аннотация: Даже не знаю, что написать в аннотации) Рассказ про любовь и смерть. И про память. Жутко оригинальная тема, в общем :)
Без меня в доме завелся непарный носкоед. Муж по утрам никак не может найти носки.
- Возьми вон тот в углу и этот на стуле, - говорю я. - У них хотя бы дырки симметричные.
- Я опаздываю, - сердится он, - лучше бы помогла.
Я улыбаюсь и развожу руками.
- Поищи в комоде поглубже. Может, еще те остались, которые я...
- Больше месяца прошло, Стаска, - грустно говорит он. - Какое там...
Но все-таки поискал, все-таки нашел.
- Я еще полезна, видишь.
- Стаска, родная. Пойду уже, - он прыгает на одной ноге в прихожую, одевая носок, я иду за ним. Мальчишка мальчишкой. - Ты только не уходи без меня, ладно?
- Я родителей сегодня навещу.
- Иди. Только не уходи совсем. Я люблю тебя.
Улыбаюсь.
- Что-то ты часто повторять это стал. Не уйду.
- Не уходи. Я буду о тебе думать. Ну, давай, закрывайся.
- Эй-эй!
- Извини. - Хлопнул себя по лбу. - Да, я сам закроюсь.
Ушел. Родной мой.
Днем мама сказала то же:
- Ты только не уходи.
- Не уйду, - смеюсь я. - Заладили!..
Мама смотрит мне в лицо:
- Какая ты красивая у меня! Только бледная.
- Ну, загорелой я уже не буду, мам. - Я тянусь к кружке, промахиваюсь, снова смеюсь. - Ох уж эта привычка чаевничать! Неискоренимо. Мама, ты мне, что ли, пирог отрезаешь? Мне не надо. Я на диете.
Смутилась.
- Трудно привыкнуть.
- Ну, все хорошо. Зато ничего не болит больше.
- Счастливая! А Лиска вчера опять мучалась гастритом. - Помолчала. - Ты только не уходи, - просит она снова. - Мы любим тебя.
Я только улыбаюсь. Глупые мои. Чего же вы так боитесь? Куда я уйду? Что бы ни говорили ученые, о чем бы ни рассуждали философы в своих премудрых книжках о памяти, смерти, сущности любви - не уйду, не уйду, не бойтесь. Я ведь тоже люблю вас.
- Пока любите, никуда не уйду, - говорю я тихо. - Не бойся, мам. Лучше скажи, как непарного носкоеда извести? Совсем распоясался в доме моего одинокого мужчины.
Небо вечером прозрачно-синее, город полон ярких быстрых огней, желтые фонари, сияют витрины, летят фары, дрожат и меняют цвет вывески, вспыхивают, гаснут окна. Жаль, что я не чувствую запахов: сейчас весна, сладко пахнут почки, а в булочной за поворотом печется хлеб. Никакой логики в том, что я вижу и слышу как прежде, а осязать и обонять не могу.
Но как же зато хорошо, когда ничего не болит!..
Ваца, наверное, уже дома, переживает, что меня нет. Раньше он не переживал, когда я не возвращалась допоздна: нет так нет, самостоятельная девочка. А теперь боится. Все они боятся, что я уйду и уже не вернусь.
Я говорю ему: если верить статистике, я должна была уйти через две недели после возвращения. Но по той же статистике женщинам полагается любить слезливые сериалы, а мой отец должен был умереть десять лет назад от сердечной недостаточности. Я умерла в марте, вернулась через девять дней, сейчас конец апреля. Уже выбиваюсь. Нет этой статистики, лженаука, не надо дрожать перед ней, говорю я. В Книге Книг написано, что мертвые будут с живыми, пока те любят их - и точка, остальное забудь.
Он отвечает: я однажды тебя потерял, Стаска. Страшно потерять снова. Почему-то, когда теряешь, начинаешь ценить куда больше прежнего. Я ведь даже не знал, вернешься ли ты: не всегда возвращаются, не все. В Интернете столько пишут про это... и как теряют снова.
Не читай в Интернете. Не слушай ученых. Забудь обо всем. Я здесь. Я твоя статистика. Не уйду, пока ты любишь меня.
Я прохожу мимо булочной, где выпекают хлеб, и вспоминаю запах горячего хлеба. Запах утренних кофеен. Запах фонтана летним днем на площади и запах сахарной ваты, запах пота, дождя, ржавого железа, запах...
Ускоряю шаг. Город мчит, льется, танцует, горит вокруг; я возвращаюсь к Ваце.
Дверь квартиры приоткрыта, чтобы мне не пришлось проходить сквозь - он знает, что я не люблю.
- Поздно.
- Пешком шла. Метро и автобусы сейчас битком.
Он косо улыбается, склоняясь над противнем с ножом, его лицо немножко светлеет.
- Я пиццу приготовил. Будешь?
- Я же на диете, - говорю я с укоризной.
- А, да! Прости, я опять забыл. Пошли кино смотреть, я скачал... какое-то. Про гражданскую.
- Опять про войну? Мужчины.
- Женщины. Про любовь там тоже есть.
- Тогда ладно.
Я заскучала где-то через полчаса. Про любовь было слишком сентиментально, а война много стреляла и шумела. Каждый раз, когда мы смотрим кино вместе, мне хочется привычно положить голову ему на колени или устроиться у него на плече. Но я воздух, и я не могу. В такие моменты мне остро хочется обратно свое живое больное тело.
- Сними ты эту бандану, - говорит он. Я морщусь. Волосы выпали после химиотерапии, отрасти уже не успели.
- Не сниму. Не хочу, чтобы ты видел.
- А то я не видел раньше. Стаска, ну это же...
- Я тоже хочу пиццу, - перебиваю я, пристально глядя на него. - Лучше расскажи мне, какая она на вкус. Подробно. Не забудь оливки.
Он вздыхает и начинает рассказывать. Я слушаю его голос, вспоминаю его запах. Дела мне нет до пиццы, на самом деле.
Иногда возвращенцы остаются годами. Я читала. Иногда даже всю жизнь, до самой смерти своих людей. Об этом есть полдесятка романов, пара научных публикаций и много сплетен в Интернете.
Вообще про это пишут скупо. Много - только подростки; они всегда много пишут обо всем, потому что ничего толком не знают. Кто знает - пишет скупо, жадно, словно боясь отдать лишнее. Это как о плотской любви - столько общих слов, а правда слишком близка к телу, слишком своя, слишком застенчива. И не нуждается в корсете из букв.
Но мне бы сейчас парочку корсетов пожестче, чтобы мои не боялись за меня.
Солнечные пятна пляшут на асфальте, нежный шелест листьев и нарастающего дождя, я прячусь под навес уличного кафе. Вспыхивают зонты, распускаясь. Не то чтобы я разлюбила дождь, но капли проходят сквозь меня, а это здорово мешается. И каждый прохожий норовит разрезать зонтом. Я понимаю, что не видят, видят только кошки, родители, муж - но того, что неудобно и неприятно, это не меняет.
Дробный стук капель по навесу, шелест, гомон, далекий звон, воркуют голуби у лужи. Рыжая девчонка останавливается, подставляет лицо дождю, ноги ее босы, пятки грязные, сандалии болтаются в руке. Идет дальше вдоль дорожки, по мокрой траве. Я горько и остро завидую. По ее скулам стекает прохладная вода, и пахнет светом, теплой влажной землей, молодыми листьями, сиренью. Я не чувствую.
Как не хватает тела!.. Ваца развел дома ужасный бардак, а я не могу прибраться. Только хожу следом и нудю: Ваца, убери носок из-под дивана, Ваца, вымой за собой тарелку, Ваца, опять кофе на полу, пожалуйста, вытри, Ваца! Не жена, а бормашина. Он покорно соглашается и тут же забывает. Он много сейчас работает, очень много: мы по уши в долгах из-за моего лечения. А я только гуляю днями напролет.
Интересно, как правильно: нудю или нужу?..
Девчонка пошла к мосту, я бреду за ней. Ведет ладонью по старым пыльным перилам, напевает что-то под нос, ныряет в парк по ту сторону речки. Я останавливаюсь посередине, перегибаюсь и смотрю вниз. Там бег воды, пятна, тени, блики солнца, как золотые печати, и небо течет, плывет в просветах ветвей.
Нельзя долго смотреть на воду. Из глубины поднимается призрачный город - у меня всегда пересыхают губы, когда я вижу это. Опрокинутый город из серого камня, небо между каменными домами, каменные лестницы взбегают вверх, к садам на каменных крышах. Я вижу это в воде и когда закрываю глаза. Поэтому я стараюсь не закрывать глаза. Отучиться бы заглядывать в воду.
Отворачиваюсь.
Он спал, когда я пришла. По телевизору бормочут про землетрясение и кризис, а муж клубком и пульт выпал из руки.
Знаете, что самое острое?.. Я больше не прикоснусь к тебе, мой спящий мужчина. Мои руки - воздух, мое тело закопано в землю. Я не знаю, смогу ли к этому привыкнуть - что ты рядом, а мои руки воздух. Против смерти ничего нет. Вот это самое страшное.
И уже ничего не изменить.
- Ваца, - зову я. И смотрю на него. Он просыпается. - Вацик, иди спать в постель. Здесь же неудобно.
Морщится.
- Стаска, не будь белочкой. Все эти ласкательно-уменьшительные, копеечка, автобусик, дурасик... так по-женски.
Иду за ним и распоряжаюсь: выключи телевизор, выключи свет, убери свитер с подушки. Он смеется. Мол, про свитер я бы догадался и сам, а про свет чуть не сказал тебе. Жаль, что возвращенцы не могут научиться выключать свет волевым усилием. Еще лучше, говорю я, было бы уметь на расстоянии мыть пол и мысленно сортировать носки. Но от этого и живые не отказались бы.
Я краем глаза смотрю на зеркало: в нем отражается каменный город. Ваца раздевается, стягивает штаны, рассказывает что-то про одного менеджера с работы. Город смотрит на меня множеством глаз, янтарных и черных окон, серые лестницы серебрятся в лунном свете, горбатая улочка...
- Стаска, слушаешь?
- Да, Ваца. Не забудь выключить свет.
- Он питается одними бутербродами, мам.
- Стана, ничего страшного. Хочешь, я приду, наготовлю ему супа и котлет на неделю?
- И снова курит как паровоз. Это хуже бутербродов.
- Ну с этим я уже ничего не сделаю... Стан, ты выглядишь чуть более румяной, чем позавчера.
- Это вряд ли. Ой, время... я побежала.
На этот раз я на автобусе - зайцем, как в детстве. Но в детстве я хоть сколько-то весила и даже занимала чуть-чуть места.
Теперь я уже не изменюсь. Я всегда буду той же, какой умерла. Смерть - это все-таки точка, мертвые не меняются.
- Я пришлааа!.. - говорю я, скользнув в приоткрытую дверь. - Ваца, пошли в парк гулять?..
Тихо. Иду на кухню. Он за столом, смотрит в окно, ужасно серьезен. Думает о чем-то своем. Я сажусь на подоконник.
- Я хочу сходить в парк, - говорю я. - Мы с тобой так давно не проводили выходные вместе. Там снова открылась та кафешка, помнишь, мы туда года два назад ходили?.. Пойдем?
Молчит. Я заглядываю ему в глаза и холодею.
- Ваца, - зову я. - Ваца, я здесь. Ваца!
- Отослать факс, - говорит он неразборчиво. - И не забыть напомнить про...
- Ваца!..
Он вздрагивает.
- Как ты внезапно появилась. Не пугай.
- Я тут уже несколько минут, - говорю я нервно.
- Да? Прости, задумался.
- Ты смотрел мимо меня. Как будто меня нет.
- Я просто задумался. - Усмехается. - Глаза горят! Ты красивая сейчас.
Я целую кончики пальцев и касаюсь ими воздуха у его губ. Моя ладонь колеблется от его дыхания. Но я не чувствую.
Вечером на нас рухнула гроза; мы убежали от нее в супермаркет. Бродили вдвоем между ярких полок, он долго выбирал сыр, потом чай - и болтал, болтал, болтал. Я слушала, иногда говорила тоже. Потом Ваца купил зонтик, зонт вспыхнул и распустился над нами, и мы пошли домой. Еще накрапывал дождь, быстро вечерело. Неслись машины, и Ваца по привычке прикрывал меня от брызг.
- Ужасно жаль, что я не могу обнять тебя за талию. Было бы куда удобнее идти.
Я посмотрела. Клубы туч словно изнутри светятся красно-фиолетовым. Пышно и мрачно. И тут меня словно дернуло. Я даже не сразу поняла, отчего.
- Запах, - говорю я.
- Что?
- Ты не чувствуешь? Цветы. Пахнет цветами.
- Да тут же их нет... - теряется Ваца.
Каменный город окружает меня, как ливень. Улица злой кошкой изгибает позвоночник, дома сдвигают головы и тени, узкие лестницы режут стены, как ручьи, пламенеют фонари - и запах цветов. Теплый, яркий, нежный.
Голова кружится.
- Стаска!..
- Я здесь, Ваца, - выдыхаю я. - Я здесь. Я не уйду.
- У тебя было такое лицо...
- Я просто задумалась. Пойдем домой.
Каменный город провожает меня взглядом из каждой лужи, из каждой зеркальной витрины. Спиной чувствую.
Вечером я прошу:
- Убери зеркала.
- Ты что-то в них видишь?..
- Ничего такого. Просто... - Я смотрю в его тревожные глаза. - Я себя в них не вижу, вот и все. Пожалуйста, убери.
Он завесил их моими водолазками и развернул к стене.
Я не врала ему с тех пор, как мы поженились. Да и до того - разве что придумывала оправдашки, когда опаздывала на свидания... Он все равно обычно понимал, что я вру. А я понимала, что он понимает.
Все-таки Ваца вымок и простудился, несмотря на зонтик. Выпил аспирина, укутался до ушей, уснул мгновенно. Так и не понял, когда я соврала.
Как жаль, что я не могу спать. Будь у меня живое тело, я бы тоже промокла, чихала, укуталась бы так же и уснула носом в его плечо. Можно сколько угодно рассуждать о том, как прекрасна смерть и как она полезна человечеству, но вот эти мелочи - их же невыносимо терять, запахи, прикосновения, даже право простудиться и побыть больной и слабой.
Горячий стакан в ладонях, костер, дым ест глаза, сладко болят стертые плечи и ноги. Аромат близости, жаркого тела, кожа под губами прохладна, под кожей тонко пульсирует кровь. Колкая дорога на пляж усыпана ржавой хвоей, песок струится между пальцами - песок, волосы, вода, колючий шиповник оставляет красные полосы, чай с душицей...
Смерти нечего противопоставить.
Как же тоскливо мое глупое бессмертие в такие ночи.
Ваца перестал есть только бутерброды, начал нормально готовить и ходить в спортзал. "Оклемался, - заговорили его коллеги. - Наконец стал забывать жену".
- Не забыл, - гордо отвечала я им, но они не слышали.
В тот же месяц он пошел на повышение и стал очень серьезный. Я посмеивалась: не важничай, деловая колбаса, ты все тот же мой Ваца, только занятой и в хорошем костюме. Он светло улыбался и пожимал плечами.
Не помню, какой был день. Наверное, что-то в середине августа. Очень дождливое утро, я помню, как мурлыкала вода в трубах. А потом стало солнечно.
- Смотри, - говорю я, входя в кухню и стягивая бандану. - Мне кажется, они немного отросли. Такой ёршик... Но мне кажется, да?
Задумчивый взгляд мимо.
- Ваца, - говорю я, подходя вплотную и заглядывая ему в глаза.
Шевелит губами, смотрит в сотовый, мешает поджарку на сковородке.
- Ваца! - я почти кричу уже. - Ваца, Ваца, я здесь, Ваца!
Он шагнул сквозь меня к окну. Я молчу с каменным лицом, глядя ему в спину.
Мои нейронные сети и слезные железы похоронены еще весной - почему же так хочется заплакать?
- Ваца! Не дури!
- Я с этим разберусь, ничего страшного. Нормальная текучка кадров...
- Ваца!
- Сделайте ксерокопии документов, - бубнит он себе под нос. Я бью его кулаком в грудь, кулак проходит насквозь.
- И не забудьте переправить мне по факсу!
Я расплакалась на полу, спиной к плите, а муж так и топтался по мне, пока готовил.
Забеспокоился он вечером. Позвонил родителям.
- Я здесь, - твердила я, пока он говорил по телефону. - Здесь, здесь, просто обернись. Не тревожь маму.
Не находил себе места полночи. Я слышала, как он говорил со мной вполголоса. Только не уходи, говорил он, только вернись. Очень тихо. Пил кофе, не спускал глаз с сотового, нервно курил на лестничной клетке. Лег, оставив входную дверь приоткрытой.
- К тебе же могут прийти грабители, - говорю я, ходя взад-вперед по комнате. - Закрой дверь, балбес. Заходи кто хочешь, да? Закрой дверь, я же здесь, здесь, здесь...
Не слышит.
Я хвостиком бреду по пятам, куда он ни идет искать меня. В парки, в мои любимые кафешки, в библиотеку, на кладбище. Я здесь, твержу я, только обернись. Он оборачивается, но смотрит сквозь меня.
В Книге Книг сказано: мертвые будут рядом с живыми, пока те любят их. Про такое там ни слова. Я рядом с ним. Но для него я ушла.
В какой-то момент он все-таки устал и отчаялся. Перестал искать.
Сгорбился на скамейке.
- Утопиться, что ли, - говорит он тихо. - Зачем это все...
- Не смей, - говорю я. Я сижу на дорожке перед ним. - Ты простужен и небрит. Зачем твоему отцу вечно небритый сын-возвращенец?
- Стаска.
- Я здесь.
- Зачем ты ушла?
Молчу.
- Ты обещала не уходить. Ты же обещала.
- Я здесь.
Дождь переходит в ливень и снова в дождь. Парковая дорожка изгибает позвоночник, по ней стелется вечерний туман, и я чувствую запах цветов. Но я обещала не уходить. Я же правда обещала.
- Я понимаю, что ты не виновата. Ты тоже не знала.
- Ваца.
Один за другим зажигаются рыжие фонари. Не припомню их в этом парке.
- Мне хочется уйти за тобой.
Что за подростковый максимализм, Ваца? Не подозревала его в тебе. Не глупи. Вернись, поешь, согрейся, образумься. Смерть только в книжках такая красивая.
- Я знаю, что ты этого не хотела бы.
Деревья растут ввысь и вширь и сдвигают головы, и дождь вокруг встает серой стеной. Голова кругом. Ваца, я здесь, я все еще здесь.
- Стаска...
Думаю, прижав прохладную мокрую ладонь ко лбу. Такое чувство, будто у меня температура, странно. Мостовая горбатой улочки очень холодная, пробирает до костей. Ваца смотрит сквозь меня, а за его спиной лестницы рассекают каменные стены, растут вверх, тянутся к висячим садам на крышах...
Смерть - это все-таки точка, вспомнила я. Мертвые не меняются.
- Я люблю тебя.
- Нет, подожди. Это не я, Ваца. И не любовь. Всегда одна и та же - это не я прежняя. Только память. Понимаешь?..
Кажется, я сама не очень понимаю. Температура.
У тебя почти ночь, вернись домой, поешь, укутайся в плед, аспирин там на полке, теплые носки... позвони моей маме утром. Температура. От запаха камня, дождя и цветов кружится голова, фонари гаснут - здесь скоро рассвет.
Лето заканчивается, и с ним, кажется, мое короткое бессмертие с тобой.