Охрипший ветер. Ветер смоляных листьев, лишённых его сырого дыхания, мёртвой грудой осыпался на промёрзший асфальт. Незримые, бестелесные шаги с ломким шорохом вмяли гниющую листву, осколки последней осени, в лужи. Заглянув в них, можно увидеть бездонное отражение тьмы мстительного мира.
Призрак, словно вырванный из потрескавшегося полотна реальности, мечется в панике. Он замкнут в стали омертвевшего отражения, которое, быть может, куда реальнее мира, полного звуков и ощущений. Дрожащие узловатые пальцы, стремясь найти хоть что-то, кроме пустоты, наталкиваются лишь на бесцельно кружащиеся листья. Девушка-призрак, делая шаг в безвременном и безграничном пространстве, заперта в искажённом обломке мироздания. Это всё, что осталось. Но не последнее, чего она может лишиться.
Призрак стонал от извечной боли и ветра. Лишь с ним она может говорить - подросток с некогда голубыми глазами, теперь покрытыми матовой белёсой плёнкой. Удары ветра по оледенелой коже превращаются в удары хлыста. Шум, будоражащий отзвуки воспоминаний, нарастает, превращаясь в лавину оглушающих звуков. Топот десятков ног. Торопящихся, но никогда не успевающих. В её небытии время предательски мертво, словно злорадно указывая на неисправимую ошибку.
Шёпот. Гулкие голоса чужого теперь мира проникают в истерзанный обречённый разум. Она шагает назад, подальше от шума и ветра, вторгающихся в разодранную в клочья память. Призрак слышит лишь скрежет мела о сырой асфальт, похоронную песню ветра и крики другого мира. Смех детей - искажённое рычание. Это чужой мир. От соприкосновения с ним пронизывает такая боль, что хочется умереть. Нет, уснуть. Смерть не принесла ей покой, на который она уповала. И в последние мгновения молилась богу, который не отозвался.
Она отшатнулась. Крики заглушали даже ветер, всемогущий в её мире. Она стиснула голову руками и закричала. Закричала, не слыша собственного голоса. Опустилась на мокрую, покрытую чёрными листьями землю. Но не почувствовала сырости. Ей дано было познать лишь холод и опустошающее забвение. Она долго лежала в осенней воде. На границе обрывка времени и пространства. В нём можно затеряться, но никогда не найти покоя.
Единственная мольба, срывавшаяся с немых губ, бессознательна. Но всё, о чём она могла стенать, - чтобы кто-то пришёл.
Но она знала, что тьма слепоты неизбежна. Знала, что ей уже не вырваться - лишь только если безумие отберёт её у собственноручно сотворённой тьмы. Но надежда ей не была дана. Она и это знала.
Но смириться не могла.
Скрип ржавых петель. Девушка-подросток с длинными светлыми волосами. Она распахнула дверь раздевалки. От удара со стены посыпалась жёлтая краска. Режущий запах резины душил. Казалось, он заполнил не только школу, мир, но и всю вселенную.
На пороге, границе остывающего осеннего света и серой духоты помещения, появилась фигура. Джил обернулась.
- Не смей больше этого делать, - голос прозвучал глухо. Джил до боли зажала нос рукой. Сквозь пальцы текла кровь.
- Чего не делать? - ехидно спросила Лиз.
- Ты знаешь, о чём я.
- Да, знаю. Результат налицо. Вернее, на лице.
- Тебе-то что?
Лиз сложила руки на груди, отчего стала казаться ещё старше. Джил презрительно оглядела сестру. Сбросила сумку с плеча на скамью, проползшую вдоль раздевалки. Зашагала к уродливому ржавому умывальнику, который словно выползший из стены. Отвинтила кран до упора. Захлестала вода.
- Не хватало ещё помощи сестры-лесбиянки...
Джил запнулась. Лиз чувствовала, как боль переплавляется в ненависть. Шагнула вперёд, но усилием воли оставила себя.
- Не смей, - прорычала Джил, обернувшись. - Оставь меня в покое. И ты, и твои наклонности, и чёртов оккультизм, и чёртова семья!
Джил сгребла белые волосы и перебросила через плечо. На прядях остались бурые разводы.
- Джил, не начинай.
Лиз следила короткими грубыми движениями. На миг она почувствовала, что они с сестрой никогда не были близки.
- Не начинай?
Болезненная усмешка. Джил завинтила кран.
- Для тебя уже всё кончено, Лиз. Все от тебя отвернулись. Не тяни меня за собой. Не будь как родители.
- Не впутывай их, Джил. Ты не имеешь права. Они хотят нам добра.
- Я имею право говорить всё, что хочу. Или у тебя монополия? Потому что ты смотришь на жизнь через стекло смерти? - съязвила Джил. Из носа вновь потекла кровь. Девушка вытерла её ладонью, оставив разводы.
Лиз ощутила боль опустошения.
- Не говори того, чего не думаешь, - выдавила с мольбой Лиз. - Пока не поздно, не говори.
- Кто сказал, что не думаю?
В глазах обеих стояли слёзы.
- Это ты не хочешь ничего видеть, Лиз. Джил подошла ближе, чувствуя себя как никогда далеко от привычного мира. Лиз сжала губы.
- Не видишь ни этой тупой куклы, которая только и делает, что печёт пироги.
- Джил!
- А они, между прочим, хотели отвести тебя к психиатру. Ты же у нас чересчур любишь девушек...
Лиз рванулась было к сестре... Задела ногой сумку, свисающую со скамьи. Ручки и карандаши посыпались, глухо ударяясь об пол. Джил вздрогнула, будто ожидая удара. Сглотнула.
- И кто из нас слеп, Лиз?
Джил облизала губы.
- Они хотели упрятать тебя в психушку, - прошипела она. Голос полон неверия. Непонимания. - Уж лучше вообще без родителей, чем с такими...
Рука Лиз сомкнулась на плече Джил. Девушка зашипела, отшатываясь. Лиз виновато глядела на синяки, облепившие руку от плеча до локтя. Лиз было не по себе от того, что первое за долгое время прикосновение принесло боль.
- И ты готова затоптать сестру, как все они? - Лиз словно ни к кому не обращалась.
- Если у моей сдвинувшейся сестры поехала крыша от оккультизма и прочей дряни, то да. Не задумываясь.
Лиз не помнила следующей секунды. Словно выпала из мира ощущений и звуков. И лишь спустя несколько мгновений осознала, где находится.
Джил держалась рукой за щёку. Злость во взгляде смешивалась со слезами, как вода из ржавого крана - с кровью. Уголки губ Джил подрагивали.
- Ненавижу тебя.
Джил бросилась на пол, к сумке. Девушка что-то бормотала, всхлипывая. Лиз пыталась заставить себя что-то сказать. Но так и не шевельнулась. Протянула руку, но не решилась коснуться.
Джил поднялась, накинула лямку сумки на плечо, не ощущая боли. Сестры встретились взглядами. Джил вперилась в Лиз, словно смотрела на призрака.
- Будь ты проклята! - прорычала Джил.
Лиз вновь протянула руку, решившись наконец нарушить личное пространство - последнее прибежище.
- Прочь!
Карандаши упали. Катясь, грани чуть слышно постукивали по резине. Казалось, вдалеке бегут невидимые дети.
- Больше всего я хочу, чтобы ты умерла, - проговорила Джил с отравляющим и пьянящим торжеством.
Лиз отступила. Ладонь сжалась. Внутри расползалась пустота. Джил прошагала к двери, задев сестру. Под ногами хрустели карандаши, словно примёрзшие к земле осенние листья. Дверь распахнулась, впуская облака серой пыли-пудры, всё ещё заполняющей по-летнему душные вакуум мира. Джил обернулась.
- Вот видишь... - проговорила она с разочарованием. - Зачем кому-то этот гнилой мир? Мне он такой точно не нужен. А ты слишком крепко за всё держишься.
Дверь закрылась.
Лиз смотрела на кровавые следы, едва различимые на ручке. Душная тишина залила раздевалку., мир, что-то большее...
А в душе - бесконечный крик, мёртвый в своей беззвучности.
Её шаги не издают шума, не давая даже иллюзии присутствия в отвергнутом мире. Она слышит предсмертное шипение листьев, когда невидимые детские ноги топчут их. С ужасом и восторгом вслушивается в эти звуки - одно из немногого, что подарила ей смерть. Она с дрожью думает о том, что когда-нибудь листья уйдут, сменившись белой пеленой, покрывающей сознание. И звуков не будет.
Только ветер, дождь и листья, соприкасаясь с её клочком мира, врываются воспоминаниями и болью. Исчезнут они - не останется ни единого звука. Вместе с беззвучием, превращающимся в глухоту, за ней последует ощущение смерти, хотя она ещё не будет мертва. Однажды она, ощущая подобную пустоту, сделала шаг к иллюзорному искуплению. Второй смерти ей не дано.
Сквозь стеклянные грани её мира проскальзывают виноватые шаги позднего осознания. Школьный звонок скрадывается смехом детей, затерявшимся в призрачном времени, и, кажется преследующим полуобезумевший разум.
Короткий всхлип - и Джил опускается на груду рыжих кленовых листьев. Длинная тесьма сумки спав с плеча, шлепается в черную воду осени. Руки ползут по скользкому от дождя металлу сетки, разрывающей пространство. Похожее на многослойную глубину воды, и бесплотное, но как никогда резко ощущаемое в своей бесконечности. Предназначенное для тех, кому не уйти, но и не вернуться. Не исправить изорванный в клочья закон вселенной.
Призрак цепенеет от сбивчивого шепота. Он просачивается в её мир звуков, прокатываясь по нервным окончаниям. Шатаясь, она опасливо ступает по обледенелому асфальту.
- ... ничего не знала. - Джил всхлипывает и опускает голову. Сидит молча. Издалека кажется, будто чёрная статуя молится слишком далёким и лицемерным богам. - Ты как-то сказала, что связь нельзя нарушить. Я не поняла тогда, посмеялась.
Девушка укоризненно усмехается сама себе, нервно перебирая бахрому на клапане бесформенной сумки.
- Мне кажется, ты была права. Ты знала. Ты всё знала, как всегда.
Призрак с медленно истлевающей душой-памятью оступается и падает. Руки скребут стены ветра, пытаясь подняться. Слова рвут превратившиеся в клочья чёрно-белые вспышки событий из прошлой жизни, потонувшей в безвременье.
- Ты сказала, что если одна не сможет найти выход, то вторая обязана. Ты была эгоисткой, как всегда. Даже большей, чем я. - Джил силится сдержать слёзы. - Ты просто ушла.
Джил молчит. Мысленно усмехается. Никогда она не позволила бы себе говорить с сестрой о боли. Не в последние годы, которым они давно и безвозвратно потеряли счёт.
Но прошлая жизнь окончена. Точка осталась много дождей позади.
- Они отвели меня к психиатру, представляешь? - с сарказмом прошептала Джил. - Говорит, посттравматический синдром. Дал сувенир. Рецепт на успокоительное.
Девушка вплотную придвигается к сетке.
- Но я не псих, понимаешь? - В голосе - полное отчаяние доказать хоть кому-либо. - Я знаю, что здесь есть что-то. Может, это всё ещё ты.
Рука неспешно ползёт по металлическим ромбам. Призрак, задыхаясь от сдерживаемых слёз, протягивает руку, почти не веря, что сможет на миг преодолеть границу. Не разорвать, а лишь растянуть, словно целлофановую плёнку, ради одного мига, стоящего смерти.
Призрачные пальцы касаются живой ладони. Джил морщится и резко отдергивает руку, ощутив слабый удар тока.
- Ты была права в одном. Нам здесь места нет. - Джил смотрит в дождливую пелену неба, прикусив губу. - Ты ушла. Может, это был единственный выход. Может, нет. Но я не хочу искать другой. Не могу.
Призрак вздрагивает. Рука на ограждении сжимается в кулак. Она глотает сырой воздух, не способная произнести ни слова. Никогда.
- Слишком много ошибок. И моих в том числе. - Джил смотрит на руки, отбрасывает прядь чёрных крашеных волос. - Не знаю, что с тобой сейчас. Но уж точно там лучше, чем здесь. Хотя на ужин вишневый пирог на годовщину твоей...
Джил усмехается, тряхнув головой. По щекам текут слёзы.
- Она так и не заметила, что ты ненавидела вишневый пирог. - Голос срывается на хрип. Тишина. Тихий вопрос. Самый важный изо всех, которые пожирают душу. - Как ты могла меня оставить?
И долгие минуты ожидания. И пустота, убивающая веру.
- Мне плевать, что они говорят, ты знаешь? Ты всё ещё здесь. По-другому быть не может.
Призрак часто дышит. Звуки доносятся до неё всё приглушеннее, словно сквозь толщу воды. Ей кажется, через несколько секунд она потеряет последнее, что помогает сохранить остатки псевдопамяти.
Джил оглядывается, словно боится кого-то увидеть. В её мире вечность не существует.
- У меня мало времени.
Прозрачно-холодные капли шлёпаются на ковёр рыжих трафаретов. Топот детских ног затухает. Смолкает каменный стук мела.
- Я выбрала путь. Впервые в жизни я выбрала твой путь.
Призрак колотит ладонями по сетке. Беззвучно кричит, надрывая связки.
- Я приду к тебе. Может, слишком поздно. Но не бессмысленно.
Джил вперяет взгляд в безлюдность площадки за оградой. В сознании мечется, словно полурастаявший силуэт, болезненная необходимость одобрения и поддержки. Но она ничего не ждёт от мира. Того мира, что со снисхождением ждёт её ухода.
Где-то вдалеке ревёт ветер. Джил звук кажется смазанным. Что-то подсказывает, что вскоре её ждёт лишь полуглухой мир отслоившейся реальности.
По лицу и одежде девушки струится чёрная вода, вымывающая краску из волос.
- Скажи хоть что-нибудь! - Крик обрывается, достигнув иного слоя невидимого полотна мира. Джил закрывает глаза и долго сидит, до онемения пальцев вцепившись в сетку.
По другую сторону межпространственной плёнки призрак оседает на мокрые почерневшие контуры листьев. Нить памяти истончается с каждым всхлипом отчаяния, доносящимся затухающими звуковыми волнами.
Призрак молча ложится на асфальт. Длинные спутанные волосы намокают, соприкасаясь с водой. Она не закрывает слепых глаз. Дождь падает на бельма, но девушка даже не вздрагивает. Слышит лишь стремительно стихающие звуки нереального для неё мира.
- Я не оставлю тебя, Лиз. И не останусь одна. Скоро увидимся.
Шорох. Тихий звон сетки. Лиз буквально чувствует пальцы, бегущие по металлическим ромбам.
Призрак опускает руку в чёрную осеннюю воду. Память - единственное, что не позволило превратиться в обезумевшую оболочку, ускользает всё быстрее. Обрывки смешиваются с невыносимой, неутомимой болью. Призрак уже не слышит шагов. И не услышит никогда. Только глухота грохочущего дождя и погребальная песнь ветра, вновь заполнившего клетку вечного изгнания.
Кейси швырнула в рюкзак стопку одежды. Горсть бумаг и пластика исчезла в черноте болоньевой пасти. Сине-голубая глянцевая кредитка задержалась в руке.
Найти мотель. Снять деньги с синей карты. Выбросить кару. Отец заявит в полицию, даже зная, что её украла собственная дочь. Она не сомневалась. Слёзы смазали шаткий образ комнаты. Пластик, знак двойного предательства, исчез в заднем кармане джинсов.
Кейси прислушалась к шагам внизу. Она знала все звуки и голоса наизусть. Механические голоса политических передач. Скрип дверцы холодильника. Пивная крышка со звоном ударилась о паркет, выцветший и забытый. Во всяком случае, Кейси надеялась, что он исчезнет из памяти так же, как и многое другое, что ушло...
Кейси накинула грубый джинсовый пиджак. Шарф лёг на шею. Изящные линии его складок сломаны сжатыми в кулаки руками. На миг показалось, что можно ещё остановиться. По спине пробежала унизительная дрожь.
Скрип кожаного кресла. Кейси помнила единственный раз, когда села в него и провалилась в терпкое тепло. И помнила приказ отца не прикасаться к его вещам. Кейси казалось, она давно избавилась от обиды отчуждения. Но обломки чужого мира собирать не хотела. Не была готова. Никогда не будет.
Руки разжались. Скрип открывающегося окна показался визгом. Рюкзак упал на сырую черепицу. Кейси окинула взглядом комнату. Торопливо, словно опасаясь, что оскорблённый её выбором мир отторгнет вновь.
Кейси опустила раму. Здесь, на границе, дом казался огромным трупом, окоченевшим в своей слепоте.
Кейси поскользнулась. Руки скребли плотно лежащие керамические плитки, хватая лишь полный жижи мох. Удар. Тихий стон. Рюкзак упал рядом. Стиснув зубы, Кейси спряталась за кустами, развалившимися вдоль забора.
Знакомое "хряск" входного замка. Высокая худощавая фигура, словно иссохшая от сырости и ветра. Во всё ещё крепких руках - старое двуствольное ружьё. Пережиток молодости, всегда дававший ощущение власти.
Чавканье чёрной травы под сапогами, безумно похожими на армейские. Сделанные на заказ, но без металлических пластин на тяжелых носах, неизменно наводивших на мысли о боли и кровоподтёках.
Кейси сжала рюкзак. Она не знала, что будет делать, если её обнаружат. Она слишком боялась об этом думать. План, дававший и без того жалкую надежду, был рассчитан лишь на удачно пройденные этапы. Любая осечка хуже смерти.
Кейси боялась дышать. Ей казалось, отец слышит всё. Он приблизился настолько, что видна была грубая резьба на деревянной рукояти.
Ила. Порядок. Подчинение.
Взгляд, такой же иссушенный, как и весь облик, упал на осколки черепицы. Кейси задрожала. Желание бежать возникло сразу же, отдаваясь слабостью в ногах.
Отец жестоко оглядел закрытое окно на втором этаже. След грязного содранного мха. Отколотые плитки. Брови дёрнулись. Он знал ещё с войны, что больше всего стоит бояться тишины. Сквозь открытую дверь выплескивались смех и фальшиво-одобрительные возгласы очередного ведущего. Отец на минуту задержался. Взгляд буравил окно. Пальцы бессознательно поглаживали шершавую резьбу.
Отец прочистил горло и чеканными шагами направился внутрь.
Смех утих. Лишь на стекле вспыхивали и гасли беспокойные всполохи бесповоротной слепоты. Кейси, схватив промокший рюкзак и вытерев глаза, перелезла через забор. На этот раз навсегда.
Дыхание немного выровнялось, когда Кейси поняла, что приближается к школе. Тишина, в конце дня поглощающая шум и суету, теперь достигла абсолюта.
Серая сетка спортивной площадки подсознательно ощущалась шершавой. Бестелесный силуэт в дальнем её конце становился всё более реальным по мере её приближения. Лямки рюкзака казались невесомыми. Кейси вздохнула. Остановилась. В улыбке - надежда.
- Получилось.
Пальцы на шлёвках неподвижны, хотя Кейси хочется сорваться с места. У них мало времени. И она устала, задыхается. Мир сдувается с каждым вдохом, как дряблый воздушный шар.
- Я знал, что получится. У тебя всегда всё получается.
Парень погладил Кейси по плечу. Она насторожилась.
- Что случилось.
Ей казалось, тишина растворила в себе ответ. Но он просто не ответил.
- В чём дело? Всё в порядке? Скажи. Я пойму.
Кейси оглядела его и землю вокруг.
- Где твои вещи? - в голове пустота.
Парень смотрел решительно. Как человек смирившийся.
- Я передумал. Мне лучше остаться.
Плечи Кейси опустились.
- Послушай, ты должна...
Он протянул руку, чтобы коснуться её. Девушка отпрянула.
- Я не могу просто так уйти с тобой. Не могу. Здесь мне лучше.
Кейси долго смотрела на него. Во взгляде была обида и осознание чего-то большего, чем она готова была принять.
Он не видел ничего.
- Кейси, ты тоже можешь остаться. Думаю, всё можно исправить.
Девушка грустно засмеялась. Парень вздрогнул. Ощутил, что чего-то не сможет понять никогда. Ему не перейти грань, за которой стоит она. Он не готов был узнать что там, потому что знал, что плата слишком высока. Слишком жертвенна.
- Нет.
- Осталась всего пара лет. Мы поступим в колледж, и ты от него уедешь.
Кейси в его словах ощущала предательство, но знала, что это лишь непонимание.
- Прости, Кейси.
Он развёл руками. - Я не могу.
Она закусила губу. Парень обнял девушку. Та не проронила ни слова. Когда он разжал объятья, Кейси покачнулась, обретая равновесие.
Девушка сделала шаг. Нерешительный, но обречённый в твёрдости сделанного выбора. Парень, обернувшись, увидел знакомые, но кажущиеся чужими, худые руки.
Рюкзак, в котором теперь её новая жизнь.
- Я знал, что ты не поймёшь. - Негромко проговорил он вслед.
Шаги замерли.
- Я понимаю, - не оглядываясь, прошептала она, стараясь не всхлипывать. На войне привычка терять - сущность солдата. Этому её научили. Но она хотела сохранить хотя бы гордость.
- Прости меня, Кейси.
- Я постараюсь.
Шорох вновь ожил, шаги тянулись в ночном пространстве вдоль площадки, залитой асфальтом с редкими вкраплениями жёлтых кленовых листьев.
Парень подождал, пока Кейси скроется за углом, где-то там, где угадывалась новая плоскость из бесконечных мириад плоскостей мира, спаянных стеклянными листами.
Он прошёл мимо двух венков, висящих на сетке. Снял застрявший в ней кленовый лист-трафарет. С безразличием покрутил в руках. Он не мог вспомнить имён. Лица казались вымытыми с осеннего асфальта рисунками. Казалось глупым вешать венки ради тех, кого здесь нет.
Он с чувством вины и грусти понял, что очень скоро не вспомнит ни
лица, ни голоса Кейси. Лист утонул в чёрном зеркале забытых чувств.
Два дня спустя высокий мужчина с резкими худыми скулами заполняет бланк мелким почерком. Потёртый стол стоит у открытого окна. Ветер теребит кривые стопки бумаг.
Мужчина быстро ставит подпись, состоящую из одних углов и прямых линий, похожую на искажённое авангардизмов лицо.
Полицейский берёт бланк из жилистых рук. Но, вырванный ветром из рук, тот падает на грязный асфальт за окном.
Офицер строит извиняющуюся гримасу, когда мужчина хмуро смотрит на чистые бланки.
- Я напишу ещё одно.
И решительно берёт лист, пробегая надписи, проверяя. Чеканные буквы. Заявление о воровстве.
- Я отойду ненадолго.
Он нетерпеливо сглатывает, предвкушая чашку горячего кофе без сахара.
Бланк заявления метался по улице, не в силах спастись от беснующегося ветра. Грязные надписи, которые теперь сложно было разобрать. Видно лишь имя. Кейси.
Бланк забился в расщелину между стеной подворотни и мусорным баком.