Я специально оставил богохульника напоследок. Хотел поговорить с ним начистоту, разобраться во всём, может быть, попросить за Луку. Так, чтобы никто не услышал. Пообещать Давиду свободу, тайно проводить ко мне домой. А когда он поможет Луке-убить. Труп вернуть в камеру... Нет, чересчур сложно.
Привели. Крепкий, светловолосый мужчина лет тридцати с бронзовым цветом кожи. Тонкие губы, прямой нос, большие, синие глаза, кудрявый, с аккуратной бородкой. Это уже плохо, это неуважение к Зевсу-громовержцу. Не должен гражданин Империи ни бриться, ни стричься. Богохульство это. Впрочем, передо мной и был богохульник. Путешествуя от Багдада до Дамаска, Давид выдавал себя за Сына Небес. И, хоть и не было о нём упоминания ни в одной из Легенд, имел порядка пяти тысяч последователей и тринадцать учеников. Вон они все, аккурат за городской стеной. Все, кроме ученика Якова, которого на кресте за предательство Давида распяли. Они и учителя своего у наместника над Дамаском Асада требуют. А наместник приказал мне-прокуратору Дамасскому Варнаве-осудить Давида в трёхдневный срок, отрубить голову и выдать этак по частям толпе приспешникам Давида. А осудить было за что. Разрушение храма Посейдона в Александрии и храма Геи в Абу-Кемале, хождение по Красному морю во время бури, превращение вина в воду, фокусы с исчезновением всего металлического в радиусе ста шагов неизвестно куда. А его призывы не верить в богов греческих, но верить в него-царя Иерусалимского, хотя даже царства такого нет, не служить в армии Императора, и налогов не платить Риму. Но десятую часть доходов платить в казну Иерусалима-ему, Давиду-и царство от моря до моря устроить, и в армии Иерусалима служить, и золотой, Иерусалимский денарий чеканить, и что один новый денарий двум Имперским денариям равняться должен. Говорил, что не нужны человеку храмы, а богу-жертвоприношения. Что настоящий бог в сердце человеческом, и что только сам человек-мерило поступкам своим. И отрекались от богов греческих, и шли за Давидом. А как не идти? Боги греческие от неизлечимых болезней не исцеляли, мёртвых не воскрешали, чудес не являли. Мертвы боги греческие, а Давид вот он-рукой дотянуться можно. И заступничества попросить, и в долг, и исцеления от всех болезней.
Ох, и настрадались от Давида шейхи, торговцы, промышленники и первосвященники сразу трёх провинций. Шесть лет всего путешествует в одних коротких штанах из хлопка на ладонь выше колена, босой, с головой непокрытой, а жалоб на него тысячи. То раба освободить требует, то вора из ямы отпустить, то цену на хлеб низкую, то плату караванщику справедливую, то долг простить крестьянину многодетному, то людей из храма прогонит-мол, нечего богам фальшивым служить. И ведь приходиться подчиняться, так как за Давидом везде следует толпа из трёх-четырёх сотен человек. Что бы вы сделали, если вас о чём-то попросит предводитель этакой оравы? Конечно, подчинились бы, хоть никаких угроз в адрес этих бедолаг никогда не звучало. Вот промышленники, наместники, шейхи и первосвященники подчинялись, а после бежали с жалобами к прокураторам. Только у меня было пятьсот три жалобы на Давида, и по каждой жалобе по два свидетеля, и каждая обоснована.
Распоряжение об аресте Давида было выписано мной ещё два года назад, а в Багдадской и Александрийской провинциях и того раньше. За одно превращения в пыль храма Геи в Абу-Кемале Давиду грозила смертная казнь через отсечение головы. Я сам туда ездил, своими глазами видел пустое место, оставшиеся от храма. Разговаривал с десятком свидетелей, которые рассказали одно и тоже. Как Давид из Багдада вошёл в храм Геи, и как стены храма превратились в пыль, и как налетел ветер, и развеял пыль ту. "Новому времени и бог новый, которому храмы без надобности" сказал тогда Давид толпе испуганной. И многие тогда примкнули к нему. Из страха ли, для выгоды ли-не знаю. Но то, что Давид стал с того момента врагом Империи, это точно. Так, как кто посягает на веру нашу, тот покушается и на государство наше.
Когда число последователей Давида приблизилось к пяти тысячам, и он стал реальной угрозой, для ареста Давида были выделены два легионы армии Жана Реймского, что были переброшены с индийского фронта. Две тысячи отлично обученных чернокожих наёмников окружили Давида и его последователей в Пальмире. Жан предложил толпе выдать богохульника, обещая остальных помиловать. Но Давид воздел руку к небу, всё, что было у легионеров железного, исчезло. Под радостный свист и улюлюканье толпы легионеры трусливо сбежали, а Жан Реймский был разжалован в солдаты.
С тех пор и до позавчера арестовать Давида никто не решался. И вот агент тщеславного Ассада, посредством Якова, заманил Давида в сад одного из местных шейхов, якобы для беседы. Шейх будто бы хотел принять Давидизм-веру в бескорыстное Небо и милосердного Давида-но прежде хотел бы поговорить с самим Наставником. Давид любил такие беседы. Он полагал, что чем больше людей обратит в свою веру, тем больше спасутся. Так, как предсказывал Конец Мира.
Поэтому богохульник с удовольствием отправился в сад шейха, что располагался у самой крепостной стены. Где был схвачен и закован в цепи сотней легионеров. Что странно, он даже не пытался сопротивляться. Давид и сейчас стоял и улыбался, пока чернокожий наёмник крепил его цепь к кольцу в стене.
- Пошёл отсюда, - прогнал я наёмника. - Твоё имя?
- Давид Багдадский. В чём моя вина, прокуратор?
- Давид? Сын ткачихи и погонщика верблюдов? - уточнил я.
- Давид. Сын земной женщины и семи отцов небесных. Поэтому имею власть над огнём, водой, воздухом, землёй, плотью человеческой, духами надземными и подземными. Впрочем, греческая вера запрещает тебе даже предположить, что человек способен вместить в себя так много. По-вашему, человек лишь игрушка в руках богов, когда, на самом деле, и богов никаких нет. Вот если бы ты поверил в меня, и пошёл со мною и со всеми просветлёнными в столицу нового мира Иерусалим... Но где это видано, чтобы прокуратор отрёкся от веры греческой? - Давид грустно улыбнулся. - Впрочем, разве это преступление-предать божков, которых не существует? Что сделают твои истуканы, Варнава, когда небо расколется на куски и устремится на головы невежд?
- Я тебя совсем о другом спросил. Ты ли Давид Багдадский-сын ткачихи и погонщика верблюдов? - терпеливо переспросил я. - Я должен быть уверен, что мы взяли того самого человека.
- Того самого. Не сомневайся, Варнава, - кивнул Давид. - Я слышал, что для прокуратора нет ничего ужасное, чем казнить невиновного человека. Так вот, за мной нет никакой вины.
- Это мне решать, Давид, - я раскрутил свиток. - Ты ли в первый день месяца Азуса зашёл в храм Геи, что в Абу-Кемале, после чего храм в пыль превратился?
- Будет тебе, Варнава. Наговор это первосвященников. Разве возможно человеку храм в пыль превратить? То Отцы мои Небесные сотворили, но Они властям земным неподсудны. А сыну за Отца отвечать не должно.
- Значит, ты не отрицаешь, что был в храме Геи в момент его разрушения?
- Не отрицаю. Но разве это доказывает мою вину, прокуратор? Разве человек виноват в том, что присутствовал при совершении чуда? Кто из людей может творить чудеса? Если таковой и отыщется, то человек ли, и можно ли судить его по законам Империи?
- Можно, Давид. Пусть хоть сам Зевс сюда спустится и учинит беззаконие. Если изловим, то наравне с человеком судим будет, - заметил я. - Вот ты, Давид. Не один ли ты из злобных духов, что иногда воплощаются в теле человеческом и соблазняют нас чудесами? А как же иначе? Вот смотри. Не ты ли ходил по Красному морю в бурю, не ты ли воскрешал из мёртвых и исцелял неизлечимые недуги, не ты ли превращал вино в воду и накормил тысячу человек семью лепёшками и двумя рыбинами, не ты ли обезоружил два легиона, что выступили против тебя в Пальмире? Разве не твоих рук это дело, Давид Багдадский? Отвечай!
- Не я делал, но с помощью Отцов моих. Но что дурного в делах тех, прокуратор? Милосердию учу спасения ради. Ни один человек не пострадал от рук моих, но только пристыжен был. Кто уверовал, тот за мною пошёл. А кто не поверил, тех не преследовал. Я просто помогаю слабым, и напоминаю об ответственности сильным. И в этом моя вина, Варнава?
- Не в этом, Давид. А в том, что тобой всецело овладел злой дух, и ты не осознаешь, что есть добро, а что-зло. Ты покусился на веру греческую, а это основа Империи. За осквернение нашего храма в Абу-Кемале я приговариваю тебя к казне через отсечение головы. Казнь состоится завтра в полдень на главной площади, - объявил я.
- Хорошо. Я прощаю твои заблуждения, прокуратор. Но народ не простит, и в трёхдневный срок падёшь к ногам его. Но позволь мне в знак примирения помочь сыну твоему Луке.
- Я бы и рад, Давид. Но ты преступник и богохульник, а моему сыну нечего делать в тюрьме. Так, что вам не встретиться, - с иронией сказал я.
- Слушай, Варнава. Ты не виноват, что за добродетель теперь казнят. Я не держу на тебя зла. Напротив, хочу помочь твоему Луке. Пусть это будет последнее моё дело перед тем, как увидеться с Отцами Небесными, - Давид шутки не распознал и был воодушевлён. - Ты же можешь раздобыть мне плащ и сандалии? Мне нужно только коснуться лба Луки, когда он уснёт. Тебе ведь по силам, чтобы последний свой вечер я провёл не в каменном мешке, а у тебя дома? Даю честное слово, что не убегу.
- Знаю. Кому подвластно железо, тот и на камень управу найдёт. Захотел бы, тебя и пять легионов не хватили. Почему дал себя арестовать? Смерти ищешь, Давид?
В голове созрел мерзкий план, но ничего другого не оставалось. Надо было и Луке помочь, и Асада не подвести. Так, что всё сводилось к подлому удару в спину. А вывернется, значит, мне на плаху идти.
- Никто не желает себе смерти. Просто я должен делать то, что прикажут Отцы Небесные. Иначе никак, - заметил с грустной улыбкой Давид. - Родители дурного не пожелают. Что ты решил, Варнава?
- Будут тебе плащ и сандалии, - тихо произнёс я. - Увести осуждённого! - добавил громко стражникам...
... Жара спала, солнце скрылось за дворцом наместника. Лавочники разворачивали торговые ряды, а довольные вечерней прохладой горожане высыпали на улицы. Сто динариев осели в карманах стражников, и Давид в белом плаще пилигрима и в сандалиях шагал рядом. Капюшон скрывал две трети его лица. Так, что виден был только подбородок богохульника, и распознать в моём спутнике Давида мог только его знакомый. Однако, мне было страшно. Я боялся того, что нам повстречается патруль и заставит Давида снять капюшон. И тогда завтра на эшафот поднимемся мы оба. Или Давид прочитает мои мысли и убьёт одним прикосновением, хоть раньше богохульник этаких фокусов не проделывал. Или во время ужина признает в Саиде палача и убежит. Тогда уже на эшафот придётся взойти мне одному, а пятно позора ляжет на моих детей.
- Не волнуйся, прокуратор. Всё будет, как ты задумал, - успокоил меня Давид.
- И ты знаешь, что я задумал?
- Вернуть меня в тюрьму, едва Лука уснёт и я прикоснусь к нему. Разве нет?
- Я провожу тебя до ворот и отпущу, - соврал я. - Здоровье Луки дороже моей жизни.
- Мудрое и благородное решение, Варнава, - кивнул Давид. - Тогда зачем в твоём доме будет главный палач Дамаска?
- Саид? Он придёт с женой. Дело в том, что сегодня сто двадцать лет с того дня, как Дамаск вошёл в состав Империи. Мы с Саидом друзья, и заранее договорились отпраздновать этот день вместе, - соврал я. - Будет подозрительным, если всё отменить. Неужели у меня не хватило ума спрятать его, скажем, в конюшне, если бы я задумал тебя зарезать?
- И Саид не узнает самого опасного преступника в провинции?
- Не узнает. Ему и в голову не придёт, что рядом сидит Давид Багдадский. Просто веди себя как уставший и молчаливый пилигрим, - посоветовал я.
Мы вошли во двор. У калитки нас встретила Сара. При виде Давида, лицо её перекосилось от презрения.
- Что этот бродяга делает в нашем доме?! - воскликнула она.
- Покажи гостевую комнату для нашего нового знакомого Лу Цына, дорогая, - сухо распорядился я, наморщив лоб. Сара знает, что бывает, когда я морщусь. Обычно она становится покладистой, не желая, чтобы её били. - Господин Цынь следует в Рим из самого Пекина. Для меня большая честь, что он остановился в моём доме. Накрой на стол, Сара. Наш друг тоже будет пировать.
- Благодарю, Варнава, - Давид говорил басом, чтобы его не узнали. - Но я лишь наполовину китаец. Пришёл сюда, дабы больше узнать о традициях Империи и рассказать о китайских традициях.
- Ты привёл в дом шпиона, - прильнув ко мне, прошептала Сара. - Традиция гостеприимства едина для всего Востока. Идёмте за мной, господин Цынь. Я покажу, где можно помыть руки, - улыбаясь, произнесла Сара громко...
... - Хочу поднять первый тост за здоровье императора Константина!
Взрослые поднялись, сдвинули кубки, выпили. Все, кроме Давида. Его убеждения не позволяли пить вино, поэтому богохульник только сделал вид, что пьёт. Он, Фатима и Саид сидели от меня по левую руку. Сара, моя дочь Алия и Лука-по правую. Алие было десять, Луке семь. Круглолицый малыш с детства не чувствовал ног, но вёл себя стойко. Во дворе он был всеобщим любимцем, хотя и сидел на одном месте в подушках. Лука не мог поиграть ни в прятки, ни в догонялки, ни в мяч, зато лучезарно улыбался, смешно шутил и сочинял такие интересные сказки, что порой и взрослые заслушивались. Сверстники и не думали дразнить Луку из-за болезни, но, напротив, уважали и опекали его. С самого начала ужина мальчик не сводил глаз с Давида, который так и сидел с опущенным на лицо капюшоном. Так, что виден был лишь подбородок.
- Смотрите, этот наглец даже не пригубил нашего вина! И почему он не показывает нам своего лица?! - воскликнула Сара.
- Дело в том, уважаемая, что я дал себе зарок не пить вина до возвращения в Китай. Пьяная голова беззащитна перед дурными мыслями, дурные мысли приводят к необдуманным поступкам, а необдуманные поступки могут усложнить и без того трудный путь в Рим. Что же до лица, то вид моих язв вряд ли добавит вам аппетита. Не опасайтесь, болезнь не заразна, - Давид снял капюшон. В самом деле, его лоб и скулы были покрыты кровавыми язвами. Так, что чистого участка кожи рассмотреть было невозможно, и никто уже не узнавал в больном пилигриме Давида Багдадского. Он поднялся с места. - За гостеприимного и благородного Варнаву!
Загремели кубки, выпили. Теперь даже сам Давид испробовал вина. Мы перебросились с палачом взглядами. Саид пожал плечами. Ни он, ни я до конца не понимали, откуда взялись язвы. То ли Давид навёл на всех нас морок, то ли специально испортил своё лицо, чтобы не быть узнанным.
Сара покрылась красными пятнами от стыда, ненароком утёрла слезу и села на место. Да, при виде этаких язв, трудно было не пожалеть больного. Пару минут я был в смятении, а потом решился. Никто не притронулся к плову. Все взгляды устремились на Давида, хоть это и было верхом неприличия.
- Они несильно болят, Лу? - с сочувствием спросила Фатима. - Неужели ничего нельзя сделать?
- Можно. Попросите моего отца, господин Цынь. Пусть он отпустит Давида Багдадского, и тогда...
- Сара, отведи Луку в его комнату, - поднявшись с места, зло оборвал я сына. - Как тебе не стыдно влезать в разговор взрослых, Лука?! Саид, выйдем, - я хлопнул дверью.
Это было оскорбительно для гостей, когда хозяин покидает застолье в самом начале, но обижаться сегодня было некому. Кажется, все только и ждали удобного момента, чтобы разойтись. Застолье сегодня было только ширмой для низкой подлости. Нет. Всему этому пора положить конец.
- Говорит, что язвы у него с самого детства, что не болят, и что средства от них нет. Морок, разжалобить хочет, - выйдя во двор, сообщил Саид. - Отпросился из-за стола у Сара. Мол, переход у него завтра длинный, хочет лечь пораньше. Нельзя такого человека к Луке допускать.
- Я верю ему, Саид. Как живому богу на земле верю. И выбора у меня нет. Если он Луке не поможет, то никто не поможет, - тихо сказал я. - Ты отведи наших людей от дома. И тех двоих от северных ворот тоже уведи. Я сам с ним справлюсь.
- Отпустить хочешь?
- Нет. Убью, - соврал я. - Сам, без свидетелей. Убью и закопаю где-нибудь у стены, как последнего бродягу.
- Один против человека, что обезоружил два легиона? - покачал головой Саид. - Пожалел ты его, прокуратор. А вот Асад тебя не пожалеет. Тотчас же и казнит, как всё откроется. Ты о семье подумал? Каким позором ты их покроешь, а?
- Нож в спину, и делу конец. Зарежу, слово Варнавы, - пообещал я. - Без свидетелей оно лучше будет. Наместнику скажу, что при попытки к бегству убили, а тело спрятали, чтоб давидистам не выдавать. Ступай.
- Что ж, слово Варнавы-гранит, - заметил с иронией Саид. Не поверил. Эх, горе мне. Никому ещё не удавалось остановить палача Дамаска, если он что-то задумывал. Было у него с десяток верных человек, которые за Саида и в огонь, и в воду пойдут. И долги выбивали, и побеги устраивали. - Держи своё слово, друг, не подведи, - он похлопал меня по плечу. - Фатима, мы уходим...
... - Это стыд-то какой-все гости словно от чумы из-за стола сбежали. Даже плов не попробовали. Завтра на рынке только и разговоров будет, что о нашем пире, - ворчала Сара, пока мы спускались в подвал. - А наместник, Варнава? Почему ты не пригласил к нам наместника?
- Потому, что Асад праздновал в своём дворце, и не пригласил меня. Разве человек может принимать гостей и придти в гости сам? - раздражённо спросил я. Мы остановились возле бочек с вином. Одну из них, помеченную белой краской, я открыл. Из бочки посыпались серебряные динарии. - Слушай и запоминай. Сегодня я могу не вернуться домой.
- Это почему? Куда это ты собрался ночью? И откуда у нас столько денег?
- Дело в том, дорогая, что очень много людей до того не хотят сидеть в тюрьме или идти на плаху, что готовы заплатить любые деньги. Да-да, Сара, все прокураторы берут взятки. Это даже неприлично-отказать состоятельному человеку заплатить за себя. Теперь мне нужно проводить пилигрима до ворот города. Если я не вернусь до утра, собери детей, возьми этот бочонок и поезжай к моему дяде Якову. Лет на десять безбедной жизни вам хватит, а потом видно будет. И, во имя Зевса, не ищи меня утром, не трать время, - быстро говорил я. - Если не вернусь до рассвета, значит, убили. Сразу уезжайте. Обещаешь?
- Обещаю. Мужу виднее, что жене делать, - кивнула Сара. Порой она бывала ворчливой, но, если уж что пообещала, то исполнит. - Только вот кто осмелится напасть на прокуратора?
- Тот, кто знает меня много лет и думает, что я предаю интересы Империи. Да я бы и сам так поступил, будь на его месте. За предательство нужно убивать, - заметил я, когда мы поднимались из подвала.
Сара была до того растеряна, что промолчала...
... Комната Луки была залита светом полной луны. Так, что никакого фонаря не потребовалось. Я остался у дверей, а Давид подошёл к кровати мальчика, и прикоснулся пальцами к его вискам. Мгновение и Давид оторвал руки.
- Завтра утром мальчик почувствует ноги. А дальше всё зависит от Луки. Научиться ходить не так уж просто, - заметил Давид, когда мы вышли во двор. - Напиши указание стражникам и останься дома, Варнава. Ты очень нужен Луке. Поедешь со мной-тебя убьют.
- Асад приказал с полуночи и до пяти утра городские ворота не открывать, - я вскочил в седло. - От пилигрима они и гроша не примут. Схватят и делу конец. Я же за три динария сторгуюсь.
- Воля твоя, прокуратор...
... Улицы были залиты светом полной луны. Десять кварталов мы проскакали быстро. Но вот раздался свист. Из-за угла выскочили десять копейщиков и преградили нам дорогу. Ещё пятеро отрезали путь к отступлению. Прорваться на лошадях было невозможно. Мы спешились.
- Стража, на помощь! - обнажая клинок, крикнул я.
На мне был белый мундир прокуратора, но копейщиков это не смутило. Верные люди Саида деловито сомкнули круг. Все риски щедро оплачены. Вплоть до смертной казни любого из них. Я знал этих копейщиков, что возводили приговорённых на эшафот. Эти люди владели как копьём, так и приёмами рукопашного боя. Вдесятером они могли продержаться минут тридцать против целого легиона. Сейчас же копейщиков было пятнадцать, а оружие только у меня одного. По слухам, Давид не прикасался ни к копью, ни к мечу, ни к кинжалу, считая их нечистыми. Он призывал решать все спорные вопросы мирно, но если бы теперь провернул свой фокус с железом. Как тогда, в Алеппо. Исчезли бы все наконечники, и эти горе-заговорщики в ужасе разбежались бы.
- Спаси нас, Давид! - взмолился я. - Спаси и я пойду с тобой до самого Иерусалима!
- Они убьют нас. Так нужно. Прости, - тихо сказал Давид.
- Но почему?! Я не понимаю!
- Мне должно вернуться снова, - загадкой ответил еретик.
Копейщики перешли в атаку. Давида проткнули первым же ударом. Я продержался минуты две...
... - Что в телеге? - спросил легионер у северных ворот Дамаска.
- Так тело моего друга Ахмеда, господин стражник, - возница приподнял мешковину и показал бледное лицо Давида. - Из Аза мы. Иаков и Ахмед. В Дамаске были, чтоб быка купить, - Иаков кивнул на быка на привязи, что был позади телеги. - Ну, купили. Хорошего. Главное, цену на четверть...
- Короче. Людей задерживаешь.
- Так я чтоб понятнее. Значит, цену на четверть сбавили, и решили это дело в таверне отметить. Там Ахмед и хлебнул лишнего. Поспорил он с каким-то торговцем, тоже хмельным, что этакого быка...
- Долой с телеги, - открыв всего Давида, приказал стражник. На груди слева зияла рана от копья. Пощупал пульс. Давид был мёртв. Для уверенности стражник молниеносно достал из ножен кинжал и воткнул его в правую часть груди вероотступника.
- Как ты смеешь?! - Иаков наскочил на стражника, но получил удар локтем по лицу. Из носа хлынула кровь. - Тебя не учили уважать мёртвых?!
- Ты задержан за нападение на легионера Империи. Идём, - стражник подхватил владельца быка под локоть и повёл в сторожевую башню. - Как тебя там?
- Иаков. Прости, не сдержался. Мне бы друга земле предать.
- Давида Багдадского везёшь?! - едва они поднялись на пару ступенек, как стражник прижал Иакова к стене. - Ученик его, да?!
- Да будь ты человеком, господин стражник. Лучшего друга хоронить везу. Если палач разрешил, ты не выпустишь? - тихо спросил Иаков. - Какая беда от мёртвого?
- Десять динариев серебром, - освобождая Иакова, потребовал стражник. - И ты не ехал сегодня через северные ворота, понял?
- Понял. Но у меня только семь. С мертвеца-то вообще деньги брать, что себя позорить, господин стражник.
- Мне виднее, как стыдно, а как-нет. Деньги давай.
- Пожалуйста, - Иаков высыпал содержимое мешочка на лестницу. Семь заветных монет разлетелись в разные стороны.
- Пошёл отсюда! - бросаясь собирать серебро, приказал стражник...
... До места стоянки сынов и дочерей Давидовых-так себя называли почитатели нового божка-было около десятка тысяч шагов, когда над телегой Иакова появились сотни голубей. Птицы возникли из ниоткуда, и их оказалось так много, что сначала пришлось перевести лошадь на шаг, а потом и вовсе остановить. Голуби тотчас же облепили тело Давида. Они уселись так плотно друг к другу, что мертвеца стало невозможно рассмотреть.
- Прочь, пошли прочь! - Иаков начал хватать по одному голубю и отбрасывать в сторону.
Но птицы моментально возвращались назад и усаживались на то же место, где сидели. Опасаясь того, что голуби начнут клевать тело Давида, Иаков выхватил из-за пояса нож. Едва он приблизился к первой птице, как с чистого неба донёсся раскат грома. Случилась белая вспышка. Иакова отбросило с телеги, и он потерял сознание...
... - Где тело учителя?
Когда Иаков пришёл в себя, то оказался лежащим на земле у телеги. Рядом стояла рассерженная Мария-одна из дочерей Давида. Женщина хмурила лоб и сжимала кулаки, будто бы собиралась наброситься на Иакова.
- Где Давид?
- Не знаю. Я выкупил тело у Саида. И из города меня выпустили. Вот только голуби, - Иаков поднялся и осмотрел телегу.
Сено и никаких следов Давида. Не могли же птицы склевать тело без остатка?
- Объясни, что случилось, - потребовала Мария.
- Ни меня ищешь, Мария?!
Иаков обернулся на голос и увидел Давида. Учитель шагал к ним по ровному полю в своей неизменной, длинной до колена, белой рубашке. Босиком, улыбаясь во весь рот. Тут не было ни кустов, ни деревьев, ни оврагов, и Иаков мог поклясться, что ещё несколько секунд назад Давида на этом поле не было. Так откуда он появился?
- Учитель! - Мария подбежала к Давиду, упала на колени, обхватила его ноги руками. - Мы думали, что тебя убили, учитель!
- Нельзя человеку убить сына Семи Отцов Небесных. В своё время сам удалюсь от вас, но то нескоро. Встань с колен, сестра моя. Не должно женщине унижаться, а мужчине тем унижением пользоваться. Что, пойдёте в Иерусалим со мною?
- Хоть до самого Рима за тобой последуем, учитель! - встав с колен, заявила с восторгом Мария.
- Зачем нам в Иерусалим? - спросил Иаков. - Там три легиона стоят, и все против тебя, учитель. Как же нам войти? Пять тысяч людей необученных против тридцати тысяч воинов.
- Без боя войдём, Иаков. Так, как народ меня в правители пожелает, а не Константина. И Зевс со всеми божками греческими отвергнут будет, а я принят в сердца человеческие. Так, как новому времени и вера, и государство новые, - с улыбкой заявил Давид. Учитель говорил с воодушевлением, свято веря в каждое слово. Но чем дольше он говорил, тем больше недоумевал Иаков. - Мы создадим новое государство, где не будет рабов, и где женщины получат такие же права, что и мужчины. Поля будут принадлежат крестьянам, мастерские-тем, кто там работает. Цены на простую еду и одежду будут низкими, а плата за любой труд-высокой. Мы разрушим дворцы и храмы божков греческих, а всю золотую и серебряную утварь, что была там, продадим, раздав вырученные деньги нищим. И, отобрав излишки у господ бывших, построим школы и дороги на деньги эти. Жрецов божков греческих мы вышлем за пределы государства нашего. Сами же отправим во все уголки Империи послов, дабы рассказали о свободной стране нашей, где мужчина не властен над женщиной, а мастер и крестьянин сами себе хозяева. И прозреют тысячи тысяч, и отвергнут властителей алчных и божков мёртвых из Греции. Ко мне прильнут душами своими, да республики рабоче-крестьянские провозгласят.
- Помилуй, учитель. К кровопролитию призываешь великому. Кто же тебе позволит дворец отобрать или храм разрушить? Из поколения в поколение знати подчинялись и богам греческим верили. И что теперь? Нам должно предать веру отцов наших и изменить обычаям нашим? А кто не предаст и не изменит, тех за пределы страны выслать? А если с оружием против тебя, учитель, выступят? Убивать прикажешь?
- Успокойся, Иаков. Не будет никакого насилия, но народ сам возжелает за мной пойти, - с блаженной улыбкой заявил Давид. - Ты же возвращайся обратно в Дамаск. Устраивай свою жизнь рядом с такими людьми, как Саид и Асад. Приноси дары богам греческим, пусть жрецы Геи и Зевса пируют. А со мною не иди. Твоё недоверие ко мне губить суть твою, а я не губить, но суть человеческую спасать послан.
- Так спасай, учитель. Только почему ради спасения одних другим пострадать должно? Какой богач отдаст без боя всё имущество своё? А какой человек честно предаст богов предков своих? Не заставляй выбирать между новым и старым, но пусть люди сами выберут, как им жить. Дай срок, учитель, - тихо произнёс Иаков.
- Новые времена, как и новые боги, приходят без спроса. Так устроен мир, что при смене эпох погибает много людей-тех, кто всеми силами держатся за старый порядок вещей, и не приемлют порядка нового. Эти люди просто уходят в небытие вместе со старой эпохой потому, что они сами часть эпохи. Так было и так будет. Это не мной положено, и не мне отменять. Ступай, Иаков, - с блаженной улыбкой произнёс Давид.
- Но, учитель. Иаков рисковал своей жизнью, чтобы...
- Не того человека послали, - оборвал Марию Давид. - Мне не нужны ученики, которые рассуждают, не веря на слово. Идём.
- Ты будто солнце, учитель. С тобой каждой сути человеческой светло и тепло. А без тебя на тьму и холод обречены. Прости Иакова, учитель, - Мария встала на колени. - Дай ему время познать суть твою.
- Я уже понял, Мария. Не унижайся. Я, в самом деле, ещё не готов ловить человеков в сети Давида. Может быть, никогда и не буду готов. Пока должно к лову рыб возвратиться, - Иаков развернулся и зашагал на запад, к побережью. Туда, где ещё стояли храмы богов греческие, и где крепка была власть Империи.