Телефон звенел долго; долго, протяжно и звонко. Наконец замолк, но через некоторое время его надрывный звон опять начал бить по голове, словно стучали по ней своими молотами не один, а целый эскадрон молотобойцев. Голова болела нестерпимо; казалось, не найдётся такой силы, которая смогла бы оторвать её от подушки. Руки-ноги не двигались, в желудке пылал неугасимый пожар, и адская боль когтями разрывала его на тысячу частей, а во рту.... То, что творилось во рту, словами передать было невозможно, это нужно было только ощущать. Короче говоря, Валерий Львович находился именно в том состоянии, которое хорошо известно любому, кто хотя бы один раз в жизни проводил рискованный эксперимент по смешиванию абсолютно несовместимых ингредиентов.
Валерий Львович с трудом разлепил глаза, увидел белый потолок, шторы на окне, пианино возле стены. Чугунные веки закрылись сами собой, а голова качнулась куда-то в сторону и загудела.
"Хорошо, хоть дома" - мелькнула в голове спасительная мысль.
И вслед за ней еще одна мысль промелькнула, менее спасительная, но горькая, как истина:
"Ах, говорила же мне мама. - Не пей, Валерочка, не пей сыночек, береги себя! - а я, дурак, что вытворяю"
Наконец, после многих неудачных попыток Валерий Львович спустил ноги на пол и сел на кровати, опираясь головой о ладони; попытался было встать, но качнулся и снова упал на кровать. Он решил позвать кого-нибудь на помощь, но на его слабый тревожный зов никто не откликнулся; он крикнул погромче; снова тишина. Наверное, все домашние разъехались по своим делам, глубоко обиженные на незадачливого экспериментатора. Оставалось одно - умирать потихоньку в одиночестве.
Не умиралось. В конце концов, в результате героических усилий Валерию удалось добраться до холодильника. "Лекарства" в холодильнике не оказалось, и пришлось довольствоваться минералкой. Однако, после нескольких глотков боржоми, пожар, бушевавший внутри, не утих, но, наоборот, после соприкосновения с жидкостью огонь разгорелся с такой силой, что тело покрылось холодной испариной. "Больной" отёр пот со лба и сел в кресло возле холодильника в глубокой задумчивости.
"Чем же прогневал я судьбу, что насылает она такие нелегкие испытания?"
Мало-помалу туман начал рассеиваться, и день прошедший нарисовался в мозгу вполне отчётливо. Точно! во всём виновато пиво. Именно пиво и больше никто другой. А как хорошо всё начиналось! Сначала были "Сандуны", небольшой столик посреди раздевального отделения, на который каждый из друзей выставлял продукт собственного изготовления. Василий Петрович - калгановую настойку и маринованные маслятки, Борис Андреевич - клюквенную, а экстрасенс Юрка - особую, хреновую. При воспоминании о хрене и маслятах, подурнело еще больше, а в глазах начала сгущаться темнота. Он немного передохнул и затем начал припоминать дальше. Дальше был небольшой фуршет в "Арагвах": осетрина соус сацибели, чахохбили, шашлык на ребрышках, коньяк, сухое вино "Гурджаани". После ресторана небольшая прогулка по Москве, мимолетные приятные знакомства, пивной Бар "Жигули" на Арбате и пиво; пиво в неимоверных количествах. Затем..., много ещё чего было затем, а окончилось все нестерпимой головной болью, семейным скандалом и прочими неприятностями. Но от всех этих размышлений и самобичевания на душе стало ещё горше. Нужно было принимать экстренные меры по спасению организма от окончательного разрушения. Все! С сегодняшнего дня никаких излишеств. Во всем должна собдюдаться норма. Валерий Львович посидел немного и решил выпить горячего чая, он должен подействовать успокаивающе. После чая полегчало настолько, что Валерий оделся и отправился на улицу немного подышать. Конкретный план он решил выработать несколько позднее. Ему требовалось сочувствие и участие.
Однако никого из хороших знакомых Валерий Львович не повстречал, а отравленный выхлопными газами московский воздух, успокоения не принёс; небольшая прогулка только ухудшила и без того плохое настроение, и Валерию Львовичу пришлось присесть на скамейку, чтобы унять чрезмерное биение сердца. Да, такого с ним ещё не случалось. Ранее, здоровый организм любителя бань и ресторанов шутя справлялся с подобными перегрузками.
"Стареешь!" - неожиданно с тоской возвестил внутренний голос. Пришлось согласиться.
Ничего не радовало и не приносило облегчения, наоборот все раздражало: и крупные хлопья снега, медленно прилетающие откуда-то издалека и оседающие на ветках деревьев и проводах, и пробегающие мимо дворняги, оставляющие на грязно-жёлтом снегу свои метки, и визгливые крики дворничих.
Валерий Львович поднялся со скамейки и направился к газетному киоску на Гоголевском бульваре. Может быть, новости развитого социализма принесут успокоение, вдруг скончался какой-либо очередной партийный лидер - глядишь, и на душе полегчает.
Возле киоска стояла очередь; очередь нервировала. Ничего не оставалось делать, как вернуться опять на скамеечку.
"Нет, надо что-то предпринять. На шестой этаж я не поднимусь, сил не хватит, а в лифте не доеду: начнет мутить и вырвет. Зачем только я из дому выходил?"
Он бы еще долго сидел и размышлял, но внезапно услышал неторопливые тяжелые шаги, оглянулся и увидел своего соседа, Геннадия Николаевича, старика умного, рассудительного и жизнью битого неоднократно.
- Доброе утро, милейший Валерий Львович! Доброе утро! Что это ты сидишь, пригорюнившись, смотри какая погодка замечательная. Ну чистый тебе Пастернак: " ... словно падают не хлопья...", сейчас бы в Анциферово, в лес, на лыжи. Красота!
- И не говорите, Геннадий Николаевич, в лесу сейчас красота. А мы тут, в Москве сидим, отравленным воздухом дышим. Сами, своими руками здоровье себе портим, жизнь укорачиваем.
Геннадий Николаевич обстоятельно выслушал рассказ обо всех перипетиях вчерашнего и сегодняшнего дня незадачливого любителя экспериментов и заявил решительно:
- Так что ж ты здесь сидишь, Валерий Львович? Тебя что вчера сгубило? Баня! А народная мудрость что гласит? "От чего заболел, тем и лечись". Вот ты и должен банькой вылечиться!
- Так ведь каждый день в баню ходить; засмеют люди.
- Эге! Вот здесь ты, Львович, опять не прав, то, что вчера был, не оправдание, и на людей ссылаться нечего, люди, они все поймут, поймут и простят. А банька все твои хворости моментально снимет. Только ты сегодня не торопись, вначале в горячей ванне отлежись. Под душиком постой. Или я не прав в чем?
- Да я, Геннадий Николаевич, не возражаю против ваших слов, действительно нужно в баньку податься.
- Эх, сейчас бы рассолу капустного. У меня в роду все капустным рассолом отпаивались: и дед, и прадед, и отец мой. Прадед тот вообще до девяноста пяти лет прожил. До самой смерти в баню ходил. Наденет валенки и шапку, голову на улицу выставит, а жена его веником со всей силы охаживает. Жена на тридцать с лишком лет моложе его была. Напарится он, придет в избу, литра три рассола выпьет и на бабу еще залазит. Водки после бани не пил совсем. Только рассол капустный. А умер в одночасье, совсем не болел. Вот бы нам здоровье такое. Только сейчас хорошего рассолу капустного не найдешь - одна химия!
- И не говорите, Геннадий Николаевич, какое сейчас здоровье!
Ободренный участием соседа Валерий Львович решил направить свои стопы в баню; ведь именно баня была первопричиной его бед и несчастий. Но по мере приближения к Сандуновским баням, его уверенность в правильности принятого решения понемногу ослабевала, вернее, ослабевал он сам; силы покинули его, и пришлось даже прислониться к заборчику и постоять немного, пока унялась дрожь в ногах. Четырнадцать ступенек лестницы на второй этаж дались с величайшим трудом. На пятнадцатой Валерий Львович испугался всерьёз, ноги не шли совсем, сердце, казалось, вот-вот разорвёт грудную клетку, а всё тело сразу покрылось липкой испариной.
"Конец!" - промелькнуло в мозгу ласково и протяжно, и Валерий Львович начал медленно оседать на ступеньки, а руки его судорожно хватались за перила.
- Ты что, Львович, ноги что ли не держат? - чьи-то крепкие руки заботливо поддержали его и не дали упасть. - Да и бледный совсем как стена, заболел никак?
- Нездоровится что-то, - Валерий Львович оглянулся. - А это ты, Николай Антонович! Где это ты запропал? А мы вчера с Петровичем да Юркой крепко перебрали после баньки, хотел сегодня отпариться маленько, да чувствую: помираю совсем.
- Это ничего, сейчас мы твоё расшатанное здоровье поправим. Косточки промнём, пропарим, шлаки выгоним, и будешь как молодой жеребец скакать. - Николай Антонович энергично потер ладонями; каждая ладошка была размером с десертную тарелку, да и сами пальчики тоже впечатляли. - А я, чёрт побери, не смог вчера вырваться, совсем работа достала, - Антоныч глубоко вздохнул; по всему видно было, что он немного опечален своим отсутствием на вчерашнем мероприятии.
- Мы тебя не раз вспоминали, и всё больше нехорошими словами - Валерий Львович усмехнулся.
Друзья, заботливо поддерживая друг друга, направились в раздевальное отделение, где были радостно встречены сандуновскими пространщиками.
- Мужики! Вы как сюда попали? Сегодня же не ваш день, сегодня четверг с утра, иль перепутали чего? - банщик Петруха переводит удивленный взгляд с одного приятеля на другого. - А Львовича я сам вчера парил.
- Да, вот Валера намедни и перепарился немного, а я его сегодня до ума доводить буду, чтоб больше без меня таких пакостей не делал.
- Так с похмелья, оно первое дело: чайку горяченького выпить, разогреться немного, да пропариться хорошенько - сразу вся дурь и выйдет. Только ему сегодня потихонечку в форму входить нужно, а не сразу на полную катушку.
- Нет, нет! Сегодня я его слегка, не по полной программе. Я, что ли, ему враг совсем?
По полной программе означало следующее: основная масса парильщиков лежит или сидит на корточках на полу; двое-трое самых стойких сидят на скамейке, наклонив вниз свои головы, старательно накрытые фетровыми шляпами и выставив спины навстречу пару, а на самом верху, у потолка, ярко отсвечивает Антонычева лысина. Он гордо восседает на перилах второго яруса и покрикивает на выбегающих из парилки слабаков:
"Дверь затворяйте! Всю хату выстудили напрочь, - басит он и добавляет уже несколько потише - Раззявы".
Как только пар немного оседает, он слезает вниз разогреваться. Разогрев происходит особым образом. Антоныч старательно выбирает потенциальную жертву и, выбрав, приглашает её к истязанию.
"Ложитесь на скамеечку, почтеннейший, я вас веничками слегка постучу; вас погрею и сам прогреюсь немножко, а то, что-то холодновато сегодня".
Желающих соглашаться на такую процедуру находилось не особенно много, так как парил истязатель двумя огромными дубовыми вениками собственного изготовления, и после двойного удара прихлопывал ещё сверху рукой, да так, что едва грудная клетка не проламливалась, но для истинных ценителей это было величайшее наслаждение, и выскакивали они после всего этого в холодный бассейн с дикими воплями. Вообще же, все банные процедуры трудно поддавались восприятию человека мало привычного. Удовольствие, которое эти сумасшедшие люди получали от пара, обжигающего кожу, от ударов хлёстким веником по спине, ногам, рукам, ягодицам и прочим разным местам, вплоть до интимных, от обливания ледяной водой в морозный зимний день, и от прочих истязаний организма, было весьма сомнительно. Только истинные знатоки русской бани могли выдержать такие испытания.
Но сейчас происходило несколько другое действо; вначале Николай Антонович решил приготовить собственный парок, посуше и понежнее. Для этого он выгнал всех из парилки и начал священнодействовать. Именно так называли его действия многочисленные помощники. Они не роптали и не стояли без дела, каждый хотел внести свою лепту. Кто-то подносил кипяток, кто-то омывал холодной водой стены и пол возле парилки или притаскивал свои фирменные травяные настои.
Поставил Антоныч возле печки два тазика с кипятком, да и ахнул их оба один за другим в каменку, а сам на пол присел - ошпарит. И тут же, минуты не мешкая, начал маленькими порциями, грамм по двадцать пять не более, выдавливать из парилки всякую "нечисть", в то время как два энтузиаста простынями пар разгоняли.
- Погодите маленько, ребята, сейчас осядет немного парок, и мы его тогда пихтовым маслом разбавим, - Николай Антонович вышел к собравшимся возле дверей парильщикам. - Пихта, она хорошо гадость из тела вытягивает.
Но вот уже и пар готов; осел, настоялся как следует; все чин чинарем. Отправился Антоныч за больным, а тот сидит чаек попивает, немного в чувство приходит.
- Пошли, Львович, сейчас лечиться будем, самое время.
Привел он любителя крепких ощущений в парилку, разложил на скамейке и вначале растёр его хорошенько рукавичкой; от этого кровь по жилам побежала немного быстрее, но появилась тошнота в горле. Взмахнул Антоныч вениками и прогнал пар вдоль тела от головы к пяткам и от пяток к голове; несколько обжигающих ударов по пяткам и затем легкие похлопывания по икрам, бёдрам, ягодицам, пояснице, опять горячим парком вдоль тела. Тошнота усилилась. Желудок выворачивало наизнанку. Валерий Львович потихоньку сполз на пол. Процедуру реанимации пришлось отложить.
После долгого отлёживания на диванчике и отмакивания в тёплой ванне, процедура возобновилась. Снова взмахи веников, снова обжигающий пар; веники застучали ритмичнее. Сердце в груди запрыгало, как раненый зверь, но внезапно Львович почувствовал, что дурнота, слабость и прочие невзгоды улетучились, а тело обрело необычайную лёгкость, казалось, взмахни он руками как крыльями, и взлетит к потолку, словно птица.
- Лечу! - закричал Валерий Львович на всю парилку так, что отдыхающие вздрогнули. - Лечу! Живу! - голос его звучал весело и радостно.
В ответ на радостный крик, веники забегали ещё быстрее, удары становились всё сильнее и сильнее, но Валерий Львович только покряхтывал, поворачивался со стороны на сторону и, наконец, с громким воплем выскочил из парилки и плюхнулся в холодный бассейн.
Некоторое время спустя, друзья сидели на "пространстве" и мирно беседовали, попивая горячий чаёк с лимоном.
- Вот, что я тебе скажу, Валерий Львович; как врач скажу и как человек. Нарушил ты две основные заповеди! Первая заповедь - медицинская; не понижать градус. Повышать можно, пожалуйста, но понижать нельзя; ни в коем случае. Древние говорили - "После молока вино - блаженство; после вина молоко - смерть".
- Хорошая заповедь! Мне такая дюже нравится. Давай теперь вторую.
- Вторая заповедь гласит: необходимо вовремя остановиться. Остановиться! Я вот тебе историю расскажу; так сказать проза жизни. Приезжаю как-то к брату на Украину; у него поросята в хозяйстве. Беру я миску помоев, выношу одному поросёнку - съедает, весело так кушает, старается, видно в радость ему это дело; вот, думаю, живое какое создание. Выношу вторую; опять съедает; не так быстро, не так радостно, не для души старается, для тела, но съедает. Выношу третью, подошёл он, понюхал и отвернулся, не стал есть. Поросёнок! А мы, люди, хуже поросят; не можем вовремя остановиться, обязательно нужно всё выкушать.
- Говоришь ты, Николай Антонович, правильно; правильно и красиво, аж за душу берёт. После таких слов жить веселее становится. Знаешь, как в детстве. Выпорет тебя отец за какую-либо провинность; сначала горько на душе, на весь свет обиженный. А потом понимаешь, за дело. Не будут же тебя родные отец с матерью из-за прихоти простой ремнем потчевать. И вся обида тут же проходит.
- Верно говоришь, Львович, правильно. Доброе слово лучше любого ремня лечит.
- Нет, ты погоди. Что тут самое обидное в этом деле. Я ведь день вчерашний сумбурно помню. С утра хорошо было. Банька замечательная, парок отменный, исключительный, калгановая Василь Петровичева - это вообще слов нет. Выкушал рюмочку; вначале она, любезная, во рту у тебя нёбо и десны обволакивает, а после по пищеводу вниз опускается, разогревает его. Затем в желудке немного постоит и по всему телу иголками, иголками расходится. А ты в это время грибочком соленым закусываешь, и вот она уже родимая до головы доходит. Прекраснейшая вещь. Ресторан помню. Сацибели - до сих пор во рту вкус стоит. Рюмочку водки хорошей кусочком осетрины под соусом сацибели закусить... да что я тебе рассказываю! А "Гурджаани"?! Я ведь когда его в бокал наливаю и на светло-золотистый цвет смотрю, у меня сразу же перед глазами поле скошеное, солома, солнцем освещенная, а во рту вкус полыни и чабреца. Ну а уж когда пригубишь вина глоточек, а его горьковатый вкус по нёбу растекается, тут вообще полный восторг. Разварная форель под золотистое "Гурджаани"... Нет, ничего я говорить больше не могу! - Валерий Львович помолчал немного и вздохнул горестно, - Вот как прекрасно у меня день начинался. А дальше, как в тумане все. Промелькивает в сознании; водка была, пиво, женщины симпатичные. Полный набор, как говорят, а вот ощущений в памяти никаких не осталось. Вот, что хуже всего. Но послушай дальше, если хочешь, моё мнение по этому поводу. Предложение у меня ясное, короткое и деловое. Ты ведь знаешь, я тоже латынь в молодости изучал и могу при случае древнее изречение привести: "Poculum, mane haustum, restaurat naturam exhaustam" - "Чаша, выпитая с утра, восстанавливает истощенные силы". Так не испить ли нам, дружище, по случаю моего счастливого избавления от смертельной опасности, по рюмочке водочки?
Николай Антонович соглашается с радостью и без всяких колебаний. Жизнь продолжается!