До шоссе, где я предполагал сесть в рейсовый автобус или, на худой конец, просто голоснуть, оставалось не более пары километров проселком, когда началась гроза. Низкие серые облака затянули небо, над головой громыхнуло, на лицо упали первые капли. На пригорке, справа от дороги, стояло двухэтажное здание - судя по архитектуре, что-то вроде старинной усадьбы - и я рванул к нему прямо через поле, напрямик.
Наверное, когда-то здесь размещался избирательный участок: на балюстраде лоджии над входом в особняк висело выгоревшее и вымытое дождями до блекло-розового цвета полотнище, от надписи остались лишь сероватые "ВСЕ" с левого края и восклицательный знак - с правого.
Едва я вбежал под лоджию, хлынул ливень. Небо продолжало темнеть; похоже, зарядило надолго. Подивившись тому, что на входной двери уцелели латунные ручки, я попробовал наугад правую створку - незаперто. Торчать неизвестно сколько на улице не хотелось, я открыл дверь и шагнул внутрь. Скрежетнув пружиной, дверь за мной затворилась.
В просторной прихожей четверо мужиков в черных бушлатах резались в домино. При моем появлении стук костяшек прекратился и мужики, как по команде, уставились на меня - молча и будто в ожидании чего-то.
- Дождь вот... - сказал я. - Не помешаю?
Один из них, чубатый, вместо ответа сплюнул на пол - длинной цевкой, сквозь зубы. И они вернулись к игре.
Обе двери, справа и слева, внутрь этажа были распахнуты, и я отправился на поиски какого-нибудь диванчика в тихом уголке, чтоб вздремнуть часок-другой. А там, глядишь, и дождь закончится.
Комната справа размерами и шестью высокими зашторенными окнами напоминала скорее залу. Маршевая лестница вела на второй этаж, на стене первой площадки - поясной портрет неизвестного мне военачальника с невообразимым количеством орденов.
- Слушаю, гражданин... - Немолодой старлей в синей милицейской гимнастерке, сидевший за допотопным письменным столом, поднял голову от раскрытой папки с документами. На столе, по левую руку от него, высилась стопка скоросшивателей из рыхлого коричневого картона, по правую - стопка поменьше.
Кино, что ли, снимают? Форма-то у лейтенанта...
- Добрый день, - сказал я, подходя к столу. - Кино снимаете? - Я достал пачку "Мальборо".
- Что надо, гражданин, то и снимаем, - отозвался он, с подозрением глядя на пачку. Поднял на меня серые прозрачные глаза. - Новенький, что ли? - Не дожидаясь ответа, снял со спинки стула потертую кожаную сумку-планшет, вытащил мятый лист бумаги. Из среднего ящика стола достал синий карандаш с толстым грифелем.
- Вот. - Он положил карандаш на бумагу. - Напишете здесь, кто вы и как сюда попали. При каких обстоятельствах, значит. Не забудьте потом карандаш вернуть.
- Может, я так, на словах? - Заниматься писаниной не хотелось.
- Неграмотный, что ли? - Он посмотрел на меня с сомнением.
- Почему неграмотный? Грамотный... - сказал я, улыбаясь.
- Вот и пиши, раз грамотный, - почему-то неприязненно, переходя окончательно на "ты", оборвал он. Поерзал на стуле, глянул исподлобья. - Документы какие-нибудь имеются? Паспорт, там, или удостоверение?
- Ну, есть... - Я вытащил из нагрудного кармана паспорт.
Он взял его и, не открывая, стал разглядывать обложку.
- Это что? - неприятным голосом внезапно спросил старлей, тыча узловатым пальцем в коленкор. И, не дожидаясь ответа, позвал: - Микола, подь сюда!
Из подлестничной темноты появился худощавый тип в черном драповом пальто и кепке. Подойдя, глянул через плечо старлея на документ, посмотрел на меня... Взгляд его, немигающий и холодный, мне не понравился. Как и то, что руки он держал в карманах.
- Мужики, - не выдержал я, - кончайте цирк. Или вы так репетируете?
- Ты из какого года, парень? - не обращая внимания на мои слова, спросил старлей.
- С семьдесят пятого. А что?
Старлей хмыкнул:
- Слыхал, Микола? С семьдесят пятого...
- Ладно, мужики, хватит дурака валять. - Я потянулся за паспортом, но старлей отвел руку с документом в сторону.
- Нет... ты погодь, парень! Тут оно, конечно, все едино... Но ты объясни нам с Миколой - что за герб такой? Союз или там федерация - это ладно... без разницы. Но орел-то? Да еще с короной! Или опять монархия?
Играл он хорошо. Убедительно. Но мне этот цирк уже начал надоедать. Не обращая внимания на старлея, все еще ожидающего ответа, я подошел к окну, посмотреть - не кончается ли дождь.
Бежевые шторы пахли пылью, и, чтобы не стряхнуть ее на себя, я лишь немного отодвинул полотнище... но вместо унылого осеннего пейзажа в открывшемся фрагменте стекла увидел только свое отражение и отражение комнаты за спиной - стекло было замазано снаружи серой краской. Хотя нет. Не краской... За окном медленно, едва заметно шевелилась непонятная серая масса, что-то наподобие густого тумана. Густого настолько, что даже под самым окном земли не было видно, и оттого казалось, будто здание то ли висит, то ли плывет в этом тумане.
Я обернулся. Труженики "важнейшего из искусств" наблюдали за мной: тот, что в пальто - все с тем же видимым безразличием, старлей - с осторожным интересом.
Вопрос, с которым я собирался обратиться - что, мол, за чудеса такие? - так и не прозвучал: что-то еще, непонятное и абсурдное, прошло по краю сознания, так и не сложившись в мысль. Взгляд метнулся к открытой двери, ведущей вглубь особняка. За ней тянулся коридор с дверьми слева и справа, и конца ему не было видно: пол, стены, потолок разноцветными клиньями уходили вдаль, стягиваясь в точку!
- Что это? Трюк какой-то? - спросил я, и услышал фальшивые ноты в своем голосе, почувствовал, как губы растягиваются в вынужденной, жалкой улыбке.
- Верно заметил, парень!.. Трюк! Всем трюкам трюк! - сказал старлей и неприятно осклабился. Но я уже едва его слышал: уши вдруг заложило, дыхание перехватило, по телу пробежал холодок... как если бы гуляя в жаркий день по мелководью, я внезапно угодил в бочажину и с головой ушел под воду.
Старлей продолжал что-то говорить - я видел, как шевелятся губы... потом глянул мне в глаза, замолчал и полез в карман галифе. Будто в ступоре, я смотрел, как он достает квадратную пачку, привычным жестом вытряхивает из оборванного угла папиросину, разминает ее узловатыми пальцами.
- Будешь? - Старлей протянул пачку. - Твои-то, с фильтром, слабые совсем. Или, может, махорки попросить у морячков? А? Как думаешь, Микола? - Он засмеялся, будто сказал что-то очень забавное.
Человек в пальто, не ответив, развернулся и ушел под лестницу.
- Что тут происходит? - сказал я, и звук собственного голоса донесся до меня будто издалека, будто говорил не я, а кто-то другой, мне посторонний.
- Да кто б знал, паря... Зашли вот сюда - кто зачем... а выйти - дудки. Так и сидим... - вздохнув, ответил старлей. Он снова полез в карман, достал коробок. Прикурив, еще какое-то время он смотрел в задумчивости на огонь... когда пламя добралось до пальцев, чертыхнулся и бросил обгоревшую спичку на пол.
Не говоря ни слова, я рванулся обратно в прихожую, подбежал к двери и стал дергать круглую латунную ручку. Дверь не открывалась. Я уперся ногой в другую створку и удвоил усилия. Бесполезно. Для очистки совести, зная уже, что ничего не выйдет, я попробовал покрутить дверную ручку вправо и влево. Впустую.
Отчаявшись, я обернулся - матросы наблюдали за моими попытками по-прежнему молча и безо всякого интереса, как за ужимками надоевшего актера в надоевшем спектакле, затем, как бы поняв, что ничего нового им не покажут, вновь застучали костяшками домино.
"Но этого не может быть! - мелькнула запоздалая мысль. - Так не бывает!" Тут же кто-то внутри меня желчно огрызнулся: "Откуда ты знаешь - что бывает и чего не бывает?! В институте научили? Или сказали по телевизору?"
- Ну, что? Успокоился? - встретил меня вопросом старлей. - Или попробуешь окна бить? Валяй!.. В прихожей, в углу, вешалка стоит - обычно ей пользуются.
- И что будет? - спросил я.
- А ничего не будет... В эти стекла колотить - что в стену. Уж и стрелять пробовали. Без толку.
Говорил он спокойно, скучным голосом, постукивая по столу спичечным коробком. Этот коробок и навел меня на очевиднейшую мысль - я даже почувствовал, как краснею от стыда и досады на свою глупость. Это ж надо так попасться! Стало быть, вот так теперь фильмы снимают! Скрытые камеры, небось...
- Со стеклами - это ты хорошо придумал, - сказал я, широко улыбаясь. - Ну-ка попробую... Может, у меня получится? - И я направился в прихожую за вешалкой, ожидая, что вот сейчас старлей меня остановит, и мы от души посмеемся.
- Попробуй... Чего ж не попробовать.
Ни насмешки, ни язвительности в голосе - только усталость и безразличие. Как и во взгляде, когда я вернулся, с инструментом наперевес. Уже подошедши к окну, я еще раз глянул на старлея - давай, мол, колись, а то поздно будет! - и, не получив ответа, с размаху саданул основанием вешалки по окну.
Вместо звона разбитого стекла - короткий глухой звук. Действительно... будто в стену... лишь облачко пыли слетело с промятой ударом шторы.
- Другие окна пробовать будешь? - все тем же скучным голосом спросил старлей. - Нет? Вот и хорошо... Тогда, будь другом, отнеси вешалку на место. И не вздумай на меня кидаться - я тут ни при чем.
- А кто при чем? - спросил я, не выпуская из рук инструмент.
- Да поставь ты эту рогулину! - сказал он досадливым тоном. - Никто не при чем! Я про тех, кто сюда попал. А кто при чем - так кто ж его знает... Ты вот грамотный, да еще из высокого года, вот и объясни нам, серым!
- Нет, это ты мне объясни... Откуда у тебя спички, папиросы?.. И питаетесь вы тут, надо думать, не святым духом? - Поставив "рогулину" на пол, я полез в карман за сигаретами.
- Ты погоди смеяться-то, - сказал старлей, - тоже мне, весельчак нашелся... Не веришь - не верь на здоровье. Завтра сам поймешь...
- А что - завтра? - Я постарался сделать серьезный вид. - Сами придут и сами все дадут?
- Да никто не придет. Чего ты, ей-богу... - Старлей поморщился. - Просто завтра сигарет у тебя в пачке окажется ровно столько же, как и сегодня, когда только пришел... И почувствуешь, что ни есть, ни пить не надо... Ну, спервоначалу-то будет хотеться, по привычке... А потом поймешь, что не хочешь... То же и по надобности - не будет у тебя никаких надобностей. Вот так вот...
- Чтоб не есть и не пить... И без надобностей... - Я хмыкнул. - Так только покойники могут! - Я хотел было продолжить, но старлей метнул в меня взгляд, полный такой тоски и усталости, что приготовленная шутка застряла в глотке.
- Знаешь, паря... - произнес он медленно, будто через силу выдавливая слова. - Я вот тоже... хоть и привык уже, а иной раз и приходит мысль - может, мы это... покойники давно?
Шутить мне сразу расхотелось - было в его словах что-то такое... Мысль дикая... но что-то в ней было.
- А как началось-то? Известно? - спросил я, чтобы сменить тему.
- В общем, да... Первыми матросики сюда попали. Те, что в прихожей... Зачем ребята пришли - не совсем ясно. По их словам - белогвардейцев искали... Я-то думаю, помародерствовать заскочили... Ну и вроде как перебранка у них вышла с барыней, хозяйкой особняка. То-се, слово за слово... Короче говоря, шлепнули они и барыню, и племянников ее - двое их было. Вот тут, говорят, это самое и приключилось... И дверь заколодило, и с окнами... Покойники-то на другой день ожили - ни дырок во лбу, ни крови на одежде. Матросики, ясное дело, перепугались... но снова стрелять не решились. А те, покойники-то, ушли... Тогда в аккурат коридоры эти... длинные... пооткрывались. Вот они туда и ушли, значит...
Он неспешно затоптал окурок в блюдце, легонько встряхнул пачку с папиросами... будто прикидывал, сколько осталось.
Простенькая на первый взгляд история прозвучала для меня как некая аллегория: вероятно, мне, как и многим другим, при неожиданных и непонятных поворотах судьбы свойственно искать в их первопричине нечто мистическое. Тут уж каждый по-своему с ума сходит - человек религиозный увидел бы в произошедшем перст божий, кто-то, разумом попроще, - происки мировой закулисы.
- А дальше что? - спросил я.
- Ну, что дальше... Стали новые люди появляться... кто по делу какому, кто случайно. Микола, например, контриков рассчитывал тут накрыть. В тридцать седьмом еще... К тому времени, говорит, здесь уже много народу собралось. Ну а меня в пятьдесят шестом занесло...
Деревенька тут стояла неподалеку, "Золотой Выселок" - слыхал, может? Нет? Ну, неважно... Самогонщиков на ту пору развелось до невозможности, а работать и так некому - одни бабы. Взрослых мужиков, почитай, не осталось: кто и вернулся - так либо без руки, либо на деревяшке... а молодые, те в город норовили уехать - в колхозе-то, сам знаешь, небось, как платили. Уж и паспортов им в сельсовете не давали... да разве удержишь. В Сибирь сбегали, на стройки... или на севера подавались. Там и без паспорта брали.
В общем, надо было с этим делом, с самогонщиками то есть, решать что-то. В усадьбе тогда сельсовет располагался. Ну, я к председателю и зашел - потолковать, значит. Вот и потолковал... Мда-а...
- Выходит, не всех она забирает, усадьба эта?
- Ясное дело, не всех... Исключительно особо везучих. - Старлей усмехнулся. - Только не спрашивай, почему да отчего... все одно не знаю. Ежели хочешь, можешь у попа спросить - приблудился тут попик один - вот он тебе и разъяснит.
- И много народу собралось?
- Трудно сказать, паря... До меня и не считал никто. А при мне с полсотни новых появилось. Да и все равно неизвестно. Некоторые придут, а потом глядь - и нет их нигде. Может, в коридоры ушли, может, еще что...
В наступившем молчании я пытался как-то осмыслить услышанное, но сосредоточиться не удавалось. Взгляд зацепился за скоросшиватели.
- А объяснения зачем собираешь? - спросил я. - Там ведь объяснения, в папках? Или надеешься вернуться?
- Сперва надеялся... А теперь по привычке больше... Да и боязно возвращаться, паря! Сколько лет-то прошло! - Он закрыл лежавшую перед ним папку, снова развернул. - Ежели, скажем, откроется дверь... то куда?
- В смысле? - спросил я, не поняв с ходу.
- В смысле, в смысле... Хрен на коромысле! - Он опять закрыл папку и в сердцах стукнул по ней ладонью. - А говорил - грамотный! Куда она откроется, дверь-то? В мое время? В твое? В миколино? Мне вот в пятьдесят шестом без малого сорок было. Мне и сейчас столько же. Тут же нет времени, паря! А ежели в твое время откроется? Ты из какого года?
- Из 2007-го, - ответил я машинально.
- Вот и считай... Это ж мне девяносто будет! Может, я и помру сразу, ежели выйду!
Я молчал, остолбенев от такого подхода, а он продолжил с жаром - видно, долго варилось, накипело:
- Или, положим, в миколино время откроется... Это что ж, опять воевать? Или как? Тут мужик один говорил, что ежели сызнова, то все может и по-другому пойти. Только я в это не верю. Как же это по-другому-то? Ежели снова тридцать седьмой будет, стало быть, и сорок первый наступит - так ведь? В этот раз я, почитай, целым вернулся - ранения не в счет. Другоряд-то может и не повезти... Не-е, паря! Не хочу!
Закончив тираду, он с минуту еще сидел молча, глядя перед собой с отсутствующим видом. Наконец, будто завершив внутренний монолог, тряхнул головой, взял со стола паспорт и протянул мне.
- Держи... Располагайся, где душа пожелает, хочешь - здесь... - Он кивнул в сторону коридора. - А хочешь - на втором этаже. На втором-то публика тебе поближе будет - там больше в семидесятых селиться стали. Вопросы какие возникнут или еще что - заходи. Сейчас не стану пытать, а как оклемаешься - поспрошаю. Интересно все ж таки, как оно там... Две тыщи седьмой, говоришь? - Он покрутил головой. - Мда-а...
Я сунул паспорт в карман и, стараясь не глядеть в сторону типа в пальто, пошел к лестнице.
В холле второго этажа народу было немного.
Слева, на широком подоконнике, сидели двое: один - лысый и с седой бородкой, в синем тренировочном костюме и резиновых сапогах, другой - чернявый и загорелый, в джинсах и зеленой туристической куртке, и, почему-то, босиком. Увлеченные разговором, они не обратили на меня ни малейшего внимания.
В противоположной части холла стояли и беседовали еще трое мужчин.
Но прежде всего мое внимание привлекла дверь на балкон над входом в особняк. Без особой надежды на успех, так, порядка ради, я попытался ее открыть. Как и следовало ожидать, безрезультатно.
Я обернулся. Женщина, сидевшая на скамье у дальней стены, напротив балконной двери, повторила, глядя на меня с непонятной настойчивостью: - Замуровали, мерзавцы! И там спасения от них не было, теперь и сюда дотянулись!
- Успокойтесь, голубушка! - Стоявший рядом с ней бомжеватого вида тип с физиономией потомственного алкоголика положил руку ей на плечо. - Не надо так волноваться!
- Я спокойна! - Она дернула плечом, стряхивая руку. - Я спокойна!
Взгляд тетки мне не понравился - проглядывали в нем какая-то первобытная, животная хитрость и показное - или не показное? - безумие... как у кликуши на паперти.
Подходить к этим двоим мне не хотелось, и я направился к тем, что устроились на подоконнике. Уже издали стало ясно, что разговор шел о политике.
- ...Вот я и говорю, уважаемый... - бубнил лысый. - Если бы вы с вашей гнилой демократией не развалили...
- Позвольте с вами не согласиться, уважаемый, - перебил его чернявый, - почему же - гнилой? Ведь еще Черчилль сказал, что...
Слушать дальше дебаты тупоконечника с остроконечником я не стал - свифтовские персонажи и в инете уже надоели - и отправился обследовать коридор - открытая настежь застекленная дверь будто приглашала воспользоваться гостеприимством дома.
Коридор выглядел бесконечным, а может, и был таким на самом деле. Свет, как и везде здесь, шел непонятно откуда, рассеянный и неяркий. По правой стороне двери были закрыты сплошь, по левой - кое-где открыты, дверью внутрь, в небольшие комнатенки. Из меблировки - кровать, стол, пара стульев; свет - чуть ярче, чем в коридоре. Некоторые комнаты пустовали, обитатели других - мужчины, в основном, - спали, читали что-то, разговаривали.
Пройдя метров сто, я оглянулся. Вход в коридор выглядел отсюда маленьким светлым прямоугольником. Открытые двери больше не попадались. Пора подыскивать жилье, пожалуй.
Едва я сделал шаг к ближайшей ко мне двери, как из-за нее донесся грохот опрокинутого стула, сопровождаемый гневным женским криком:
- Ты что же это делаешь, мерзавец?! Совсем совесть потерял?!
Дверь распахнулась, и в проеме показался щуплый человек в черной рясе. Опасливо глянув на меня, он подхватил двумя руками подол и засеменил по коридору.
- А ты чего тут? Подслушиваешь, что ли? - Не старая еще тетка, лет сорока или около того, смотрела на меня в упор; в правой руке - ножка от стула.
- Никак нет-с, сударыня! - бодро отрапортовал я и прищелкнул каблуком. - Дозвольте доложить-с, подыскиваю апартаменты для расквартирования!
Тетка хмыкнула и опустила боевую дубинку.
- Новенький, что ли? Из какого года?
- Из 2007-го, сударыня!
- Ох ты! Время-то как бежит! - Она помолчала, глядя на меня в задумчивости. - Ладно, иди устраивайся... Тут почти все комнаты свободны.
- Позвольте вопрос, сударыня! - продолжил я гусарить.
- Спрашивайте, поручик! - улыбнулась наконец она.
- Отчего это, сударыня, комнаты по другой стороне закрыты? Похоже, не живут там?
- Верно, поручик. Не живут... - Она вновь посерьезнела. - Там ведь окна... Видел, наверное? Будто смотрит кто... - Ее передернуло. - Есть, правда, один чудак... чуть подальше. Ему, наоборот, нравится... Ну, сам увидишь - у него всегда открыто, мимо не пройдешь. - Она обозначила движение назад, в комнату.
- Да, мэм! Слушаюсь, мэм! - Я опять щелкнул каблуком и выполнил четкий поворот направо. За спиной хмыкнули, и дверь закрылась.
Мда-а... В чрезмерном любопытстве их тут не упрекнешь. Странно даже. Только старлей и выказал какой-то интерес. Хотя... кто знает, как я себя поведу лет, скажем, через... э-э...
- Ушла?
Я остановился. Дверь слева, которую я уже миновал, была приоткрыта, и оттуда высовывалась физиономия давешнего монаха.
- Ольга, говорю, ушла? - повторил он, и высунул голову еще немного.
- Ольга-то? - переспросил я, стараясь не расхохотаться. - Ушла... А ты, часом, не Онуфрий?
- Почему Онуфрий? - удивленно спросил монах. - Отец Никодим я. - Он открыл дверь шире и оглядел коридор... убедившись, что угрозы нет, посмотрел на меня.
- Что-то не видел я тебя раньше, сын мой... - начал он было, но я перебил:
- Давай, Никодим, сразу договоримся - я тебе не сын, а ты мне не отец. Ага?
- Гордыня в тебе говорит, сы... мил человек... Гордыня! - сильно нажимая на "о", провозгласил он. - Но коли не хочешь, то и не надо.
- Вот и ладно. Я что спросить-то хотел... Старлей сказал, будто у тебя объяснение есть какое-то... ну, насчет этого... - Я кивнул вглубь коридора. - Насчет дьявольщины этой.
- Вот и все вы так... - Он вздохнул... красиво так вздохнул, значительно, со смыслом - и скорбь во вздохе чувствовалась, и сожаление о душах заблудших, неприкаянных. - Господа не признаете, а ищете везде сверхестественное, дьявольское. В себе причину-то надо искать, мил человек... В себе...
- Глубоко! - заметил я одобрительно. - А конкретнее?
Он помолчал, затем, решив, вероятно, что на меня его словесные выверты должного впечатления все равно не произведут, сказал вдруг: "А бог его знает!"
Он еще помолчал, и, не дождавшись реакции, спросил:
- Слышал, мил человек, ты из 2007-го года пришел... Что там сейчас? Кто правит-то?
Простой вроде вопрос... А попробуй ответить, чтоб не соврать...
- Да я не про мирскую власть! - сказал Никодим, как-то по-своему, видимо, поняв мое замешательство. - Во главе церкви-то кто стоит? - В голосе его слышался неподдельный интерес.
Я посмотрел на него в затруднении:
- Э-э... Даже не знаю. Пожилой такой дядька... с бородой. Давно он, еще в девяностых видел его по ящику.
- Понятно... Прежний, значит.
- А тебе не все равно - кто патриарх? - поинтересовался я. - Здесь-то какая разница?
- Так ведь - как сложится... - ответил он осторожно.
Ах, вон оно что! Предусмотрительный...
- Ладно, Никодим... Пойду я. Позже как-нибудь еще поговорим... о божественном.
Не дождавшись ответа, - похоже, перспектива беседовать со мной о божественном не показалась Никодиму очень уж заманчивой, - я отправился дальше - хотелось взглянуть на человека, выбравшего комнату с окнами.
Необычный "правосторонний" жилец читал книгу, лежа в кровати. Я кашлянул. Мужик опустил книгу и посмотрел на меня. Лет под шестьдесят, седой, взгляд спокойный, доброжелательный.
- Проходи... Садись... - Он улыбнулся, переставил блюдце с окурками с стоящего возле кровати стула на край постели. - Давай знакомиться... Я - Сергей Сергеевич, можно - Сергеич... И на "ты". Здесь все на "ты"...
- Очень приятно. Андрей, - представился я, проходя в комнату.
- Да уж... - Он опять улыбнулся. - Приятнее некуда... Сегодня пришел?
- Сегодня.
Я огляделся. Комнатушка такая же по размерам и обстановке, как и те, что напротив. Единственная разница - окно. Не закрытое шторой, с медленно движущимися клубами серого киселя за ним, окно выглядело странно и дико.
- Сначала кажется диким... - Мужик будто читал мои мысли. - Потом привыкаешь... Мне даже нравится - будто облака в небе... Картинки там всякие...
Та-ак... Неужели на психа попал?
- Картинки, говорите? - сказал я осторожно.
- Да не псих я, Андрей! - Он засмеялся. - Ты ведь так подумал?
- Вовсе нет, - сказал я, - с чего вы взяли...
- Ну, нет, и ладно... Ты садись. Кури, если хочешь. Одна только радость и осталась - покурить.
Я взял стул - старенький, с обитыми черным дерматином сиденьем и спинкой, по краю обивки - медные шляпки гвоздиков, - и сел немного поодаль.
- Ну, рассказывай... - Он достал из лежавшей под рукой пачки "Тройки" сигарету, покатал в пальцах, прикурил от китайской зажигалки.
- Что рассказывать-то, Сергей Сергеич... Утром был 2007-й... а теперь - хрень непонятная. Вот и весь рассказ. А вы сами-то из какого года? Давно здесь?
- Как посмотреть... По мне - так давно. По здешним меркам - недавно. С девяносто восьмого я тут, Андрей.
- Так что же это выходит, Сергей Сергеич? Мы что теперь - навечно тут?
- Хороший вопрос, Андрей.
- Почему?
- Да потому... Не хочу я жить вечно... и уж тем более - здесь. Тебе Петр, милиционер снизу, рассказал уже историю про хозяйку усадьбы?
- Рассказал... А что?
- И какой ты сделал вывод?
- Ну... какой вывод... Убитые оживают на другой день...
- То-то и оно, Андрей, что не только убитые. Самоубитые, извини за шутку, то же самое вытворяют. Так что твое "навечно" - в самую точку. Вот такие пироги.
Я опешил... Ни хрена себе!
- А что, были случаи?
- Сам не видел, - я ведь последним сюда попал... если тебя не считать, - но Петр рассказывал... По его словам, критический срок - от двух недель до полугода. Случалось, и несколько раз пытались... по-разному.
- А потом что? Ну, с теми, кто пытался.
- В основном, привыкали... Некоторые, правда, умом тронулись, некоторые - в коридоры ушли...
Он пригасил длинный бычок в блюдце.
- Не переживай так, Андрей...
Голос Сергеича вернул меня к реальности. К реальности! Смешно!
- Успеешь еще напереживаться, - продолжил он. Расскажи лучше, что там сейчас.
- Что вам сказать, Сергей Сергеич... Если вы про власть, то она у доблестных потомков того типа в пальто, что под лестницей сидит. Ну и, само собой, у тех, кто в девяностых подшустрил - о них, думаю, вы лучше меня знаете.
- Что-то я не очень понял, Андрей. Ты кого имеешь в виду? Миколу?
Я кивнул.
- Что за ерунда! Переворот, что ли?
- Да какой переворот... - И я рассказал ему историю с передачей власти.
Забыв про отложенный бычок, Сергеич достал новую сигарету, стал разминать...
- Да-а... Чудны дела твои, господи... - сказал он, глядя будто сквозь меня.
- А если так, вообще, - продолжил я, - то живут люди... кто как может. У кого - суп жидок, у кого - жемчуг мелок... Теперь в моду пословица вошла, раньше не слышал - "Ты умри сегодня, а я - завтра".
- Может, в этом все и дело... - произнес он задумчиво. Что он имел в виду, я не очень понял, вернее - совсем не понял.
Еще какое-то время мы говорили о том, как могла произойти та хрень, что с нами приключилась... Вспомнили все - от фантастических сериалов до новомодных мыслеформ. Вскоре разговор пошел по кругу, и я почувствовал, что от всей этой бредятины мозги мои превращаются в суп.
- Пойду я, пожалуй, Сергей Сергеич... - Я встал. - Надо еще комнату подобрать...
- Не переживай так, Андрей, - повторил он, когда я был уже в дверях. - Привыкнешь... со временем.
Комнату себе я выбрал через дверь от комнаты нового знакомца, по правой стороне, с окном. Почему - бог ведает. Может, из упрямства... Не знаю.
Отдернув шторы, я сел у стола, лицом к окну, придвинул ближе обязательное, видимо, блюдце. Доставая сигареты и зажигалку, нащупал в кармане куртки сложенный вчетверо лист бумаги и карандаш. Странно, но я не помнил, чтобы брал их. Мне казалось, они так и остались лежать на столе старлея.
Ладно... Раз просят... Как там? Докладная? Или все же - объяснительная?
Я взял карандаш и, развернув лист, написал вверху - "Объяснительная". Некоторое время я сидел, тупо уставившись в окно, где серый кисель, казалось, строил мне рожи - одна противнее другой, наконец, жирно перечеркнул написанное, скомкал лист и бросил под стол.
Пересев на койку, я поразмышлял еще немного над тем, есть ли смысл раздеваться и разуваться - что-то во мне противилось этой идее. Так и не пришедши к определенному мнению, я завалился спать в чем был.
Разбудило меня ощущение чужого присутствия в комнате.
В проеме двери стояла непонятная фигура в черном. Сначала мне показалось, что это Никодим в своей рясе. Но нет - пропорции фигуры и черты лица постоянно менялись... Теперь я видел сумасшедшую тетку из холла, а в следующую минуту на ее месте уже скалился ее приятель алкаш. Будто кто-то пытался подобрать подходящую случаю форму, но не мог сделать окончательный выбор.
"Это же сон! - понял я вдруг. - Всего лишь сон!"
Наконец, неведомый кто-то принял решение - в пользу того типа в пальто, из-под лестницы. Во сне я никак не мог вспомнить его имя. "И имя им Легион" - неизвестно откуда всплыло в памяти.
- Ты чего тут? - Я приподнялся на локте.
- Да вот размышляю - может, пришибить тебя? Сдается мне, неприятности от тебя могут выйти... А так - нет человека, и проблемы нет. - "Пальтовый" ухмыльнулся. - Что скажешь?
Какой глупый сон...
- Но здесь же нельзя умереть! - сказал я.
- Ты так считаешь? Думаешь, мертвый - это только когда в гробу?
- А разве нет?
- Не такой уж ты и умный, как я погляжу...
"Пальтовый" поскучнел, прошелся взглядом по комнате, заметил скомканный бумажный лист на полу.
- Стишки пишешь?
Он поднял листок, расправил... и как-то весь подобрался, сказал, весело и зло:
- А ведь не зря зашел! Как чуял! - Он бросил бумажку под ноги. - Сра-азу ты мне не понравился...
Непонятным образом в руке его вдруг оказался револьвер.
- Не боись, парень, это не больно... Бабах - и все дела! - Он хотел, видно, гоготнуть, но вместо этого прозвучало утробное хрюканье. - А завтра повторим... Поглядим, на сколько тебя хватит.
Ствол черной дырой уставился мне в лицо. Лязгнул курок.
От страха по телу пробежал озноб. Помирать, пусть и во сне, не хотелось.
- Постой! Объясни хоть, что тебе от меня надо!
- Мне-то? Мне - ничего... Это тебе - надо. Быть как все! Осознать!
- Что значит - быть как все?! Что осознать?!
- А то и зна...
Не дожидаясь окончания фразы, я кубарем скатился с койки, надеясь сшибить "пальтового" с ног... и налетел физиономией на подставленное колено. Боль полыхнула ослепляющей багровой вспышкой. Уже проваливаясь в небытие, я услышал над собой оглушительный грохот.
Вдали затихали раскаты грома. Дождь закончился.
С провисшей тряпки с надписью "ВСЕ...!" в образовавшуюся перед входом лужу падали редкие капли.
Двери в особняк были по-прежнему закрыты, только на месте ручек теперь зияли черные дыры.
Хотелось курить, но ни сигарет, ни зажигалки в карманах не оказалось. Зато обнаружилась другая вещица, мне не принадлежащая. Я повертел карандаш в пальцах... и бросил его в лужу. Карандаш нырнул в грязную воду, всплыл - и весело закачался на поверхности, будто поплавок.
После дождя стало свежо. Я поднял воротник куртки и пошагал по раскисшей дороге к шоссе.