Дорога к себе, главы 1-3
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
|
|
|
|
Аннотация:
У неё в рукавах - звёздное небо. Она взмахивает ими, словно крыльями, и весь мир распадается на тысячи осколков незажжённых светил, словно хрустальный кубок упал на каменную дорогу во время бешеной скачки. Она взмахивает крыльями - и рождается история, такая, каких ещё мир не видел, лучший менестрель не слышал. Она сидит в таверне, пьёт горькое вино из видавшей виды деревянной кружки, убивающей любой вкус и запах, смотрит в огонь, усмехается, а в рукавах у неё поблёскивают звёзды.
|
Глава первая, где таверна становится главным местом действия, героини обнаруживаются в неожиданных для себя местах, а взрослые умные люди приходят к консенсусу
Наследница родилась, когда серое зимнее небо было затянуто тучами, в тот самый предрассветный час, когда преодолевать сонную смуту становится почти невозможным. Повитуха, вызванная вместо скоропостижно скончавшейся вечером лекарки, приняла девочку в свои смуглые, помнящие многих руки, и горько вздохнула, заметив синие, словно чистейшие драгоценные камни, глаза. Таких глаз не было ни у одного человека королевской крови, а знала она многих. Старуха попыталась приложить дитя к материнской груди, но королева лишь оттолкнула ребёнка. В следующий момент повитуха увидела в её взгляде понимание -- женщина знала, кем является её дочь. И она сделала то, что единственное могло спасти и её, и ребёнка -- закрыла глаза и откинулась на подушки, чтобы уже никогда не проснуться. Старуха аккуратно, чтобы не разбудить тут же заснувшего ребёнка, одной рукой поправила накрывающее королеву одеяло. "Бывшую королеву", -- поправила она себя мысленно и, ногой распахнув узкую дверцу, отдала пару приказаний слугам. Прошло какое-то время, и новорождённая наследная принцесса уже спала в своей кроватке, перенесённой из родильной в как можно более дальнюю комнату. Повитуха верно решила: ребёнок не должен находится в комнате, в которой был рождён, особенно если там лежит умирающая женщина, давшая ему жизнь ценой своей. Хотя бы для того, чтобы не знать, кто придёт за телом этой женщины, желая похоронить по своим обычаям. Не увидеть пронзительный взгляд синих, словно далёкое море, нечеловечески уставших от потерь глаз.
А в большом зале пировал в обществе знакомых король, ещё не зная, что ожидает его в колыбели в самой удалённой комнате второго поверха. Лилось водопадами вино, слышались крики и смех. Наследница спала, сжимая маленькие ладони в кулачки, словно уже желая бороться со всеми несправедливостями и неправдами этого мира.
***
-- Марис, чтоб тебе во Тьму провалиться! Куда опять подевалась эта дрянная подавальщица? Эмма, если она не появится в ближайшие две осьмины, я её отсюда выкину, слово чести!
-- Хозяин, да какая у вас честь, ей-богу, вчера на три серебрушки купца заезжего обдурили, а ковата нашего три тыги тому аж на пять медек, ему это в новые ножны вылилось, а вы ведь знаете, как дорога нынче кожа...
-- Эмка, чтоб тебя, не лезь в чужое дело, хватит болтать уже, говори, куда опять эта лентяйка делась?
Невысокая, чуть сгорбленная от всех когда-либо наваливавшихся на неё дел женщина усмехнулась одними уголками губ, и снова вернулась к вымешиванию теста на широком, уже видавшем множество кухарок, столе.
-- Да вы, хозяин, гляньте на конюшне, может лошадок кормит. А может на рынок ушла, я вам с утра ещё говорила, что лук закончился, да она рядом совсем стояла, а вы ведь девочку знаете, лишь бы кому помочь...
-- Да начерта ей за свои деньги лук в таверну покупать? Я-то ей ничего не давал, не посылал никуда, она должна в зале быть, посетителей пруд пруди... -- и хозяин скрылся за дверью кухни, продолжая всё бормотать себе под нос о том, какие нынче девки пошли, что от работы под любым предлогом убегают. А спустя клин кухарка едва не выронила тесто на землю, вздрогнув от крика владельца корчмы.
-- Где моя лучшая лошадь?! Да я эту дрянную девчонку... -- а затем: -- Марис, чтоб тебя!
Далее последовала далёкая ругань, в главном зале кто-то хмыкнул, раздался хлопок входной двери, зашипела кошка, потом хозяин уже кричал в соседствующей кухне комнате, а в итоге заявился опять сюда и из-под рук кухарки вытащил ещё горячий пирожок. Зашипел, но честно уворованную еду не выронил, и теперь сидел напротив продолжающей лепить пирожки уже с мясом Эммы, давился, оскорблённо что-то бормоча себе под нос, а малиновый сок капал на густую рыжую бороду.
-- И двух осьмин не прошло, заявилась...
-- С луком?
-- С ним, с чем же ещё. Два мешка на лошади притащила, и где только денег взяла... Там даже не те две серебрушки, что она в тыгу получает, а все пятнадцать, половина золотого. И где взяла только? Обворовала кого, что ль? -- хозяин подхватил ещё один пирожок с блюда, проносимого кухаркой как раз мимо него, и в ту же искру получил по рукам. Пирожок, впрочем, не выронил, только поморщился. -- Моя таверна, что хочу, то и делаю!
-- Ваша, хозяин, ваша, только ведь на ваши деньги все продукты покупаются, а как не хватит кому в зале? Снова девочку на рынок отправите? Да и вам обед уже в покоях накрыт, он уже куда сытнее будет, чем пирожок, пусть даже и с мясом, -- в глазах у женщины промелькнули добродушные огоньки, но тут же спрятались, уступив место наигранной грубости. -- Шли бы вы обедать, не ваше ведь место на кухне. А коли будет что надобно, Марис к вам отправлю. Да и что вы, хозяин, думаете, коли две бабы, так корчму за пять клинов развалим? Нет уж, без как-нибудь справимся, а подкрепиться вам ведь надо, как же вы голодным будете работать? А как от голоду перед глазами всё поплывёт, не так посчитаете, серебрушки недоплатят? -- кухарка знала по чём бить. Хозяин, перепуганный возможностью неожиданного недостатка, тут же подорвался с места, впрочем, спохватился через мгновение и из дверей вышел уже спокойным шагом, только в глазах затаённый страх.
-- Вы только, хозяин, быстро не кушайте, а то ведь живот разболится, работать не сможете! -- едва успела крикнуть в спину скрывшемуся за дверью хозяина Эмма, затем открылась другая дверь спрятанная между печью и огромным куфром. На кухне тут же появилась вторая работница корчмы, мгновенно огляделась и, не обнаружив хозяина, устремилась к блюду с пирожками.
-- Куда? - шёпотом вскрикнула кухарка, завидев в действиях девушки одной себе известное оскорбление. -- А руки мыть?
Подавальщица в последний момент свернула с намеченного пути к пирожкам и подошла к рукомойнику. Сполоснула руки, а затем, искру постояв, и лицо, и добралась наконец до пирожков. На её светлом лице тут же появилось ощущение долгожданного счастья, и Эмма поняла, что всё-таки разрешит девушке съесть не три пирожка, как думала, а все четыре. Из которых один точно будет с дорогой по нынешним временам черникой.
Когда Марис уже закончила заслуженный обед и запила всё съеденное большой кружкой прохладной воды, пришлось вспомнить и о долге. Из зала доносились тихие шёпотки и ропот, так что девушка поднялась, поклонилась скрывающей улыбку кухарке и, подхватив два подноса, пошла выполнять свою работу.
-- С холодником к столу у окна, там швец сидит, а с подливой к угловому, там вояка. И ещё пирожки с маком сыну ковата, он девицу привёл, и как только его отец опустил после дури нашего хозяина... Бесстрашия, девочка! -- донеслось её вслед и дверь за стеной с тихим хлопком закрылась. Уж на чём, а на дверях хозяин не экономил.
Первая тарелка опустилась на стол перед высоким мужчиной, ещё не утратившим свою былую стать. Лучи закатного солнца падали на умелые худощавые руки, из-под которых совсем недавно вышло её новое платье.
-- Спасибо, Марисочка, -- тут же улыбнулся ей швец, приступая к трапезе. -- Квасочку мне принесёшь?
-- Конечно, Пётр Мстиславыч, два клина только подождите, -- склонила голову подавальщица, попутно подставляя пустой поднос под второй, с кашей, подливой и пивом. Спустя пару искр она уже опускала миски и кружку перед мужчиной в воинской одежде, который зачем-то выбрал стол в самом тёмном углу. Угол этот она знала прекрасно -- именно за ним обычно сидели маги, путешественники, что-то скрывавшие, да воры. Они, впрочем, обычно вели себя тихо, особо буйные выбирали столы ближе ко входу к корчму, тем самым, не задумываясь, облегчая работы вышибалы, которому "идтить ближе".
-- Спасибо, девочка, -- тут же усмехнулся вояка в густые усы. Марис много читала, и усы эти в лубках обычно сопутствовали добродушным дядькам-генералам, умело спасавшим жизни не только на войне, но и в таких вот корчмах. "А у нас пока все живы, никто никого не убивал", -- тут же подумалось ей, вот только сказать девушка ничего не успела, мужчина задал вопрос: -- А зовут тебя как?
-- Марис, дядько, -- на южно-центральный манер прогудела подавальщица, думая о том, как бы побыстрее отмазаться и принести швецу квасу. Если сможет выполнить заказ быстро, может получить новые сапожки, как-никак связи в этой деревне были важны в таких делах, а ведь Пётр Мстиславыч был лучшим другом местного башмачника.
-- А, очередная пострадавшая от недавней моды на западные имена. А полное имя как? Эльфийское али гномье?
Девушка замерла и пристально вгляделась в сидящего за столом. Ни один человек ни разу не интересовался её полным именем. Что ж это за вояка такой?
-- Да Марис оно и есть.
-- В жизни не поверю, что это полное имя. Девочка, не дури. Интересно ведь, сравнить хочу.
-- Да всю жизнь только Марис и звали, дядько. И матушка с рождения самого, и знакомые все. И ни одним словечком не проговорились о полном имени, оно для нас не так важно, как для "высоких" людей, -- тут же показала она себя с истинно деревенской стороны. -- А с кем сравнить хотите? Что, у вас тоже знакомые Марисы есть?
-- Пока нет, но скоро будет. Да и там не Марис, таким именем эту даму уж точно не называют. Марисель как минимум, тоже моде подверглась индикт с чем-то лет назад. Ну да ладно, иди работай, девочка, -- и мужчина, махнув на подавальщицу рукой, уткнулся в свою кружку с пивом. Девушка, ни секунды не задумываясь, рванула к сыну ковата, а затем к кухне -- получить новые сапоги всё ещё хотелось со страшной силой.
***
До смены оставалось около лучины, когда в корчму вошла девица в простом селянском платье и красивых, определённо недавно купленных, сапогах. Из всех одинаково свободных столов она выбрала двухместный у стены, и тут же обратила внимание на подавальщицу. Та кивнула ей, подтверждая, что заметила посетительницу, и сейчас подойдёт, и, не слишком торопясь, закончила вытирать стойку. Затем спрятала тряпку куда-то в ящик у стены, тут же ополоснула руки в небольшом рукомойнике и направилась к вошедшей.
-- Эль есть? -- не заинтересовавшись первым и вторым, тут же хмуро спросила та, стараясь лишний раз не поднимать взгляда от столешницы.
-- Есть, двухлетний. Только недорослым не продаём, увы, -- тут же оповестила девушку Марис, пытаясь мысленно уловить связь между молодой, вроде бы умной девушкой, и элем двухлетней выдержки, который такие девушки уж точно не пьют.
-- Да дорослая я, чтоб вас, -- тут же пробормотала посетительница с какой-то грусть в голосе, словно жалела об этом. -- В прошлом месяце восемнадцать вёсен ушло, -- и так она это сказала, что Марис поняла: если не принесёт эль, придётся ей сталкиваться с банальной девичьей истерикой. Впрочем, если девица не врала, проблема решалась достаточно просто. Подавальщица метнулась на кухню и уже через клин поставила на единственный занятый стол высокую глиняную кружку.
Посетительница буркнула нечто, отдалённо напоминающее слова благодарности, и уткнулась в посудину. Сделала глоток и тут же разревелась: горько, навзрыд, но не как барышни обычно плачут, чтобы аж стёкла дрожали, а тихонько, подвывая, и пытаясь утереть слёзы. Марис вздохнула и добрых искр десять просто сидела, не в силах что-либо придумать. Затем подалась вперёд, легонько сжала её руку.
-- Ну что же ты, не рыдай, слезами горю не поможешь. Умер у тебя кто?
Девица покачала головой, и попыталась привести себя в порядок, но со слезами так и не справилась, уткнулась носом в руки и едва не завыла.
-- Так, а ну успокаивайся, -- тут же напустила на себя грозный вид подавальщица, -- а ну как зайдёт красивый молодец, рыцарь какой заезжий, а ты тут с опухшим носом и красными глазами?
-- Да хоть бы и зашёл, -- плач тут же оборвался, уступив место тихому, полному горечи голосу, -- всё одно замуж за мельничьего пасынка отдадут.
-- Ага, вот оно что, -- тут же неизвестно чему обрадовалась подавальщица. -- А что, градоправитель уже одобрил женитьбу?
-- Так нет его, градоправителя этого, уехал куда-то на два месяца. Хоть какая-то да отсрочка. Думала, сбегу, да отец сказал, что коли так выйдет, отречётся от дочери, пусть и единственной, да всем знакомым расскажет. А идти-то больше не к кому, -- девушка тут же шмыгнула носом, намекая на то, что не прочь порыдать ещё немного.
-- Подожди, ... кстати, зовут тебя как? Я Марис, если что.
-- Анка, -- донеслось в ответ из-за серого, порядком уже затасканного платка.
-- Анка, так слушай, вместо градоправителя ты вполне можешь пойти к королю! -- на Марис тут же уставились два испуганных донельзя глаза. -- Да не бойся ты так, правитель заместо градоправителя сейчас, всеми делами горожан занимается, не только особыми, да и разрешения на браки даёт. Только вот его подкупить не получается, а человек он мудрый, брак может и не дозволить, коли муж и жена друг другу не подходят. Так возьми этого мельничьего пасынка под руку, да приведи во дворец!
-- Когда?
-- Хоть бы и сегодня! -- тут же весело ответили девушке. -- Приёмное время -- до наступления темноты, а обычно народ с утра валом валит, так что сейчас там вполне тихо. Ну что, как тебе идея?
-- Ну, знаешь... Как-то не очень хорошо короля, человека занятого, своими делами донимать...
-- Да его и помельче делами занимают, поверь мне, -- тут же оповестили посетительницу. -- А с чего ты взяла, что он занятой человек?
-- Так ведь королевством управлять -- дело не лёгкое, это ведь не только балы править и гулянки устраивать, -- рассудительно отметила Анка, заглядывая в кружку с элем. Принюхалась да так и отодвинула, не сделав и глотка. -- А что, правда мудрый он, король этот? Поймёт, что я замуж не хочу?
-- Поймёт, зуб даю! -- тут же подскочила, подбирая со стола почти полную кружку, Марис. -- Так что беги, давай, за мельничьим пасынком, скажи, что к самому королю идёте, да поспешите. И не вытаскивай ты свои монеты, ей-богу, глоток-то всего сделала. Считай, что за счёт заведения, -- и, подмигнув опешившей от радости посетительнице, Марис скрылась на кухне. Через искру хлопнула входная дверь да звонко застучали по мостовой каблуки обретшей надежду девушки.
-- Тёть Эмма, можно я сегодня пораньше уйду? Всё равно не придёт пока никто, самое тихое время, а мамке помощь с пирогами нужна, она одна еле справляется обычно ужином, а сегодня ещё и решила сладкого приготовить, умается ведь в одиночку!
Кухарка усмехнулась и, закончив собирать кулёк с пирожками, сунула его девушке.
-- Иди уже, егоза, отдыхай, помогай по дому. Да угости родных, не всё ж им своей едой питаться, надо иногда и чужие пирожки пробовать.
Кулёк исчез за пазухой у мгновенно стащившей с себя фартук подавальщицы, а затем уже из-за двери раздалось весёлое "спасибо". В почти полной тишине Эмма присела на стул и сделала глоток прохладного кваса, с три дня тому приготовленного ею собственноручно.
***
-- Мельничий пасынок, Василий, с невестою, дочерью винодела, Аникой. Пришли испросить разрешения на свадьбу.
В просторном помещении, наполовину залитым солнцем, уже прячущимся за горным кряжем, стоял изящный трон. На троне сидел сам король, уже немного уставший, но гордый, в неудобствах не признающийся, и справедливый. Только в глазах у него блестели озорные искры, Аника бы их и не заметила, если бы не вглядывалась в лицо государя, уловив в нём знакомые почему-то черты. Король приветственно кивнул, девушка тут же попробовала сделать неловкий реверанс, стоящий рядом Васёк глубоко поклонился, на секунду обдав невесту новой порцией капустного запаху. Та скривилась, стараясь сделать это как можно незаметнее, и тут же, заметив пристальный взгляд короля, переделала гримасу в милую улыбку. Во взгляде её мудрый правитель вполне мог увидеть мольбу и надежду, вот только то ли не захотел, то ли не был достаточно мудрым, и вполне обычно, даже скучающе немного, спросил:
-- Согласны ли родители обоих на брак?
Стоящие позади винодел и мельник тут же уподобились детским игрушкам, закивав головами с прямо-таки сумасшедшей скоростью. Король кивком это действо остановил, задал тот же вопрос Василию, дождался утвердительного ответа, и обратил внимание на Анику. Обычный градоправитель сейчас бы сказал что-то вроде "я разрешаю вам связать себя брачными узами", вот только государь обычным градоправителем не был и почему-то медлил. Во время нормальной церемонии у невесты и слова не спрашивали, вроде как "права голоса не имеет", но что-то было в этой девушке, что заставило короля призадуматься. В последний раз он отказывал в свадьбе лет пять назад, но любой отказ должен быть подкреплён логикой, а здесь у него не было ничего, кроме догадок и предчувствий. Он, конечно, как король, вполне мог просто сказать "нет", вот только продолжили бы его уважать в городе или посчитали бы за самодура? Правитель вздохнул, на секунду столкнулся взглядами с невестой, и уже почти открыл рот, чтобы согласие на свадьбу дать, как ему помешали.
Перед королём склонилась появившаяся из-за трона фигура, то ли прятавшаяся до этого за правителем, то ли выскочившая из какого-то лаза. Из-за тени, неудачно скрывавшей говорившего, Аника видела только длинную тёмную косу, в которой поблескивали бусины, да чуяла приятный ягодный аромат, наполнивший залу с появлением незнакомца. Через пару мгновений фигура снова скрылась за троном, а на лице правителя появилась счастливая улыбка, означавшая разрешение проблемы.
-- Какое-то время назад окончила своё обучение при дворце одна из фрейлин, и принцесса выразила желание, взять вашу дочь на её место, -- правитель смотрел на отца Аники, но она чувствовала, что её решение тоже будет принято во внимание. И верно: спустя искру государь обратился к ней, в карих глазах плясали весёлые огоньки, радуясь неожиданному решению. -- Ну что, девушка, пойдёшь фрейлиной? Замуж тебе, конечно же, не надо будет.
Аника едва не кинулась ему на шею, но манеры всё же одержали верх, и она ограничилась одним счастливым кивком. В ту же секунду к ней подскочила всё та же фигура, снова выбравшаяся из-за трона короля, и куда-то потащила. При ближайшем рассмотрении она оказалась молодой девицей примерно её, Аники, возраста, обладательницей удивительно потёртых кожаных мокасин и длинного тёмного плаща. Капюшон был сброшен, но быстрое передвижение не могло позволить увидеть что-либо, кроме всё той же косы, изрядно, кстати, потрёпанной. Ещё клинов с пять они мчались куда-то по лестницам, а затем запыхавшуюся Анику втолкнули в какую-то комнату и сдали на руки стайке таких же молодых девиц, правда, в придворных нарядах.
-- Переодеть и причесать. Умыть, кстати, тоже можно, если захочет, и через лучину я хочу видеть вас всех в малой зале на трапезе, -- пропел звонкий девичий голос, знакомый до ужаса, а затем дверь захлопнулась, оставив дочь винодела со своими, как она поняла, новыми коллежанками. Страх как появился, так сразу и пропал, сменившись спокойствием: на лицах фрейлин расплывались дружелюбные улыбки, обещающие Анике два года беззаботной и плодотворной жизни при дворе. И только когда её запихивали в узкое, но очень даже удобное платье, девушке удалось задать мучающий её вопрос:
-- А как принцессу зовут?
-- Вообще, называть её нужно "ваше высочество", -- тут же ответила улыбчивая худышка со светлыми волосами, назвавшаяся Софи, -- но она это не любит, так что обычно, когда никого из высокопоставленных особ рядом нет, мы называем её Марисель, или Марис, ей второе даже больше полюбилось.
Аника не знала, смеяться ей или плакать от внезапно осознанных секретов наследной принцессы.
***
Глава вторая, где надежды юношей питают, старая колдунья выдаёт секреты, а близкие родственники используют современные методы воспитания
Как же хорошо бывает сидеть у кромки озера, вдыхать свежий вечерний воздух, когда твои мысли прерывает только редкий плеск рыб, к которому так быстро привыкаешь, да шум деревьев. Намного приятнее сидеть у кромки озера с книгой по истории магии, которую стащил у давнего врага, зная, что тебя ищут по всему городу, пытаясь заставить выбрать себе невесту. И ещё ухмыляться, понимая, что они там - на шумных площадях, среди толп людей, кричащие, злые, ненавидящие тебя, а ты вот он здесь - сбежал от отца, стащил учебник, думаешь о том, как же восхитительно было бы быть магом и пытаешь понять хоть что-нибудь из этого учебника. А ещё раздумываешь о том, как бы стащить у дяди кошелёк и наведаться-таки в квартал красных фонарей... Впрочем, это подождёт.
Гэри наконец сумел разобрать последнее предложение в учебнике и захлопнул его со всей силы. Потому что в учебнике рассказывалось многое - о том, например, когда впервые начали применять магию, кто это сделал, как эта самая магия развивалась, какие бывают заклинания, и прочее, прочее... Вот только там не было самого главного - как узнать, есть ли у тебя Дар и где найти подходящее учебное заведение. Парень со вздохом сунул книгу в сумку, нервно затрещавшую по швам от такого издевательства (а что вы хотели, в этот сборник "Краткая история магии" входили все три тома), и поднялся с земли. Здесь было тихо и спокойно, вот только надолго пропадать из отцовской усадьбы не хотелось - потому что если он исчезнет на весь день, искать его пойдёт уже отец. И ничем хорошим это абсолютно точно не кончится.
Идти через парк было легко. Дневная жара спала, и заходящее солнце едва пробивалось сквозь деревья. Жёлтые и красные лучи лениво лежали на траве, изредка перебираясь на стволы деревьев и кованую ограду. Птицы хлопали крыльями и тихо переговаривались между собой. На дорожке перед Гэри прыгали воробьи, настолько привыкшие к людям, что приходилось смотреть, чтобы случайно не наступить на них. Свежий воздух наполнял лёгкие и кружил голову, да так, что приходилось прикрывать глаза от наплыва эмоций. Что-то тёплое разлилось в груди, заставив улыбнуться и забыть обо всём плохом, что ждало дома.
И так бы Гэри просидел в парке до полуночи, наслаждаясь теплом и лёгким ветром, но вдруг что-то заставило его остановиться. На ветке дерева, стоявшего рядом с дорожкой, сидел ворон. Чёрными бусинами глаз он следил за каждым шагом парня, время от времени склоняя голову. Где-то рядом затрещал дятел, но Гэри так и не смог пошевелиться, всматриваясь в птицу. Он уже было подумал, что ему показалось, но вдруг по перьям ворона пронеслась серебристая молния и тут же исчезла, оставшись отблеском солнца на чёрном клюве.
Ворон что-то держал.
Гэри не смог пройти мимо. Что-то заставило его приблизиться и протянуть руку, благо, ветка, на которой сидела птица, была как раз на уровне лица.
Юноша так и не понял, почудилось ему, или это было взаправду, но внезапно в парке стало тихо, да так, что он мог услышать собственное прерывистое дыхание. Не пели птицы, не шумела листва, даже свиста ветра не было слышно. Был юный парень, старый ворон и вытянутая рука. Мир замер, и только птица разглядывала человека, размышляя, доверять ли ему эту тайну.
Где-то вдалеке разбил тишину гром, и в тот же что-то упало на загорелую юношескую ладонь. Захлопали крылья, вернулись в мир звуки. Застрекотали в траве кузнечики, наполняя вечер музыкой, пробежали по дорожке дети, перекрикиваясь на ходу.
Гэри боялся взглянуть. Он не знал почему, но чувствовал, в оттягивающем ладонь предмете скрывалась какая-то тайна, ценой которой будет что-то большее, чем один испорченный вечер.
Кто-то налетел на него сзади, толкнул, и юноша полетел вперёд, едва не пропахав землю носом, крепче сжал кулак, чтобы воронье сокровище не улетело на тропинку. Как бы не страшился он того, что может произойти, упустить этот шанс было бы куда хуже, чем принять его, и Гэри, полный юношеской жажды приключений, не собирался расставаться с такой возможностью испытать что-то новое.
Он лежал на животе посреди тропы, и проходили мимо люди, кто-то спрашивал, всё ли у него в порядке, кто-то хохотал, какая-то старушка на всякий случай припомнила Благоразумие, но обращать внимание на всё это юноша не собирался. Ему казалось, что прошла вечность, хотя на самом деле не более клина, и взгляд его был прикован к вытянутой вперёд, выкрученной неестественно руке.
На раскрытой ладони лежал ярко-синий, с единственной чёрной прожилкой внутри, камень.
***
На рынке было людно. Шумела толпа, кричали торговцы, запах свежей выпечки сводил с ума. Гэри припомнилось, что ел он в последний раз утром, на завтрак, да и тогда отец, по совету дядюшки, ограничился кашей из пшена. Дома вообще в последнее время царили чужие, не знакомые юноше порядки, и приёмы пищи дома уже не доставляли ему удовольствия, как раньше. Чтобы заглушить урчащий живот, пришлось купить пару пирожков с капустой и яблоками, и теперь Гэри шёл по улице, уплетая их за обе щёки и ловко уворачиваясь от прохожих и трепыхающихся на ветру навесов. Левая рука повисла плетью, но такое уже случалось раньше. Дома дядя Максимилиан с этим разберётся, всего-то вернуть суставы на нужное место, это не проблема. Главное - чтобы не увидел отец или, того хуже, дядя, тогда Гэри светят несколько часов лекций, упрёков, да ещё и наказание наверняка, чтобы в следующий раз был внимательнее.
Единственным утешением был камень, надёжно припрятанный в потайном кармане куртки. Отец не перетряхивает никогда его одежду после прогулок, только сумки, а потому тайна пока в безопасности, но что с ней делать? Пока на ум приходило только спросить у кого-нибудь, но вариантов было всего два: преподаватель по землемерию, который вернётся через тыгу, и дядя. Второй вариант был пока менее предпочтительным, но ждать у Гэри не хватило бы сил. Уже сейчас ему не терпелось узнать, что же скрывается за синевой камня, за чёрной, будто пульсирующей прожилкой, и любопытство не давало ему подумать о чём-либо другом. Мысли возвращались к этому снова и снова, а голова чудом ещё не опухла ещё от обилия идей.
Рядом пробежал какой-то паренёк, заголосила баба. Гэри вынырнул из раздумий, повернулся на крик. За вором уже бежала стража, пострадавшая женщина тоже не отставала, да и толпы тут уже не было, только старая торговка склонилась над рассыпанными по земле цветами. По некоторым из них уже прошёлся народ, не глядя под ноги, но остальное ещё можно было собрать и вернуть на прилавок, чем и занималась старушка. Пройти мимо юноша не смог.
Торговка не сказала ничего, когда Гэри появился рядом, промолчала, когда он начал возвращать цветы в кувшины с водой, и обратила внимание на нежданного помощника только тогда, когда он протянул ей горсть монет. Смотрела она с удивлением, будто помощь была для неё вполне понятна, а вот оплата - это уже что-то необычное.
- За испорченные цветы, - извиняющимся тоном объяснил юноша, словно перевёрнутый прилавок был целиком его виной, и никто, кроме него, не был причастен. На глаза женщины навернулись слёзы.
- Спасения, господин, - прошептала она и, забрав медяки с чужой ладони, перешла под навес, начала собирать букет. Цветы, как заметил Гэри, все были примяты и уже начинали вянуть, что было обычно для такого тёплого дня, но вдруг старушка нырнула под прилавок, вытащила оттуда что-то блеснувшее каплями росы, обвязала стебли бечёвкой и протянула Гэри. В букете среди астр, хризантем и календулы, сияла в свете закатного солнца белоснежная лилия - свежая, напитавшаяся тенью и прохладой воды. Гэри держал букет в руке и среди изобилия вянущих, потемневших растений, видел только этот ясный цветок.
- Это означает чистоту вашего сердца, господин, и благородность дум, - улыбнулась старушка. - А остальное - так, чтобы ваши медяки не пропали зря.
- Вы не обычная торговка, верно? - запах цветка обволакивал, отстранял от дурных, мечущихся в голове мыслей, но Гэри всё же смог оторваться от букета и посмотреть на женщину. Та захохотала, явив покупателю единственный желтоватый зуб.
- Юношеское сердце не обманешь, как говорят! Верно, господин, цветы у меня покупают редко, чаще приходят за этим, - и она мотнула головой в сторону соседнего прилавка, завешенного тканью на манер шатра. Там танцевали на ветру привешенные к балке стекляшки, звенели серебристые и золотые колокольчики, покачивались в углах пучки пахучих трав, приковывали взгляд разнообразные амулеты. Гэри сам не понял, как оказался внутри, в правой руке чашка с травяным отваром, букет на коленях, сумка на полу. Старуха стояла рядом и, цокая языком, разглядывала его левую руку, ту самую, с которой дома должен был разобраться старый Максимиллиан.
- Ничего страшного, обычный вывих, могу вправить, если господин желает. Ни медьки не возьму, не нужно волноваться, врачевать у нас весь курс обучали. Так что, спасаем или господин так пойдёт дальше?
- Спасаем, - кивнул юноша, поняв только, что старушка предлагает вылечить ему руку, а потом осознал, что именно она сказала. - Вы обучались в магической школе-е-е-еууу?!
Вопрос затянулся, потому что именно в этот момент старушка провернула его плечо, но боль почти сразу утихла, в отличие от любопытства.
- Обучалась, есть такое. Вылетела после третьего курса, ну да особых надежд и не питала, Дар больно низок. Но кое-чего умею, рука ведь у вас уже не болит?
Гэри рука не волновала. Его не волновало уже почти ничего, кроме колдуньи и того, что она говорила.
- А как вы узнали, какой у вас Дар? - видимо, он сказал это слишком быстро, поскольку старушка прищурилась и замолкла, буравя его взглядом.
- А зачем благородным господам знать про такие глупые вещи, как Дар к волшбе? Им-то достаточно приходить к нам за приворотными зельями да гаданиями, всё одно больше им не важно ничто.
- Я знаю, что выгляжу не так, чтобы меня было можно принимать в расчёт, - юноша прикусил губу. - Но поверьте, лирья, для меня это правда важно.
- Ну, коли важно, - старушка усмехнулась, - то вы, господин, когда-нибудь это узнаете. А я не могу говорить непосвящённым, клятву приносила, как-никак. Хотя какой вы непосвящённый, коли знаете, как колдуний называть? Но скажу вот что: если у кого есть Дар, он узнает об этом сам. И когда придёт поступать в школу волшбы, там его уровень и просчитают. И больше ни слова на эту тему не скажу, хотите что ещё узнать - спрашивайте, а коли нет - выход из шатра там. Руку я вам вылечила, цветок дала. Вот только если вас что-то сюда привело, то это может быть что-то важное. Так что подумайте, перед тем как идти.
Гэри хотел огрызнуться и уйти, но что-то остановило его. Ему почудилось, будто куртка в том месте, где лежал камень, нагрелась, обожгла грудь сухим теплом.
- Что вы знаете о волшебных камнях? - выпалил он.
И замолк, внимательно всматриваюсь в колдунью. Только сейчас он смог рассмотреть её в подробностях и понял, что выглядит она неплохо, учитывая примерные вёсны. Зная, что в школах волшбы обучают продлению годов жизни, юноша мог предположить, что лирье около ста двадцати вёсен, а выглядит она на семьдесят-семьдесят пять. Седые волосы причудливо собраны на затылке, пучок обкручен маленькими косами - такого в городе он ещё ни у кого не видел. Да и сами волосы выглядят густыми, таких даже у его матери не было, а ведь колдунья не молода. Глаза чернющие, смотрят задумчиво, ничего от них не ускользнёт, тонкие губы прикушены, будто она раздумывает над чем-то. Сама старушка росту не высокого, полновата, одета в длинное, до щиколок, цветное платье, на которое сверху наброшена обычная серая шаль. Гэри догадывался, что платье стоило немало, наверняка ручной работы, да ещё и нитями драгоценными расшито, а шаль выбрана специально незаметная, чтобы воров и стражу не привлекать. Старушка сидела в кресле небрежно, покачивая левой ногой, на которой был старый кожаный башмак, но осанку она держала как королева, да и на вопросы отвечала только тщательно подумав.
- Я изучала их в школе, господин. Если вам нужно описать какой-то один, я опишу, но лучше спросите, а то ведь могу рассказать и о мостовой, которая души выпивала, там тоже камни волшебные были, и о золоте обычном, потому что у него колдовские свойства есть.
Стало тихо. Гэри думал, что именно сказать или сделать, и не собирался поступать как прежде, наобум. Он чувствовал, что сейчас может многое узнать, но если эта колдунья захочет что-то прибрать себе или решит обмануть его? Особенно учитывая то, что как привычная ему лирья из книжек по истории магии она не выглядела, скорее как бабушка, к которой он приехал на отдых. А раз так, то непонятно, чего можно ожидать.
Булькали зелья на столе, изредка колдунья посматривала на них и что-то тихо шептала. Звенели на ветру серебристые и медные колокольчики, мурлыкал где-то рядом кот, которого Гэри до сих пор не видел. Что-то громыхало на улице, но сюда, Гэри знал, ничему не пробраться. Он сделал глоток отвара, почувствовал горечь, которая тут же сменилась сладковатым послевкусием, и решился.
- Вот этот.
На раскрытой его ладонь лежал сияющий синий камень, а прожилка билась как живая. Казалось, весь свет оказался внутри камня, и комната скрылась в какой-то тени.
Колдунья сидела так же спокойно, разве что глаза чуть шире приоткрыла, но никак не выказала своего удивления. Ей не нужно было приближаться или наклоняться, чтобы лучше разглядеть камень, так же как и не собиралась она брать его в руки. Она любила изучать плоды земли, и могла многое сказать о том, что держал в руках юноша.
- Это avistones knarria, в народе известен как драконий камень. Волшебники узнают его среди любых - он единственный в своём роде. Такие камни собирают очень часто у приграничных гор Оркена, за которыми начинаются Иностранные земли. Там они очень популярны и стоят сущие медьки, но у нас это большая редкость - в Оркене мало наших торговцев, да и камни эти редко доезжают в большом количестве до нас - из-за разбойников и из-за магов, которые закупают почти всё, что удаётся довезти. Местные жители носят драконьи камни как обереги почти от всего, хотя это не больно-то им помогает при орочьих набегах. Хотя от нежити защищает. А в магии используется... кхм, - колдунья замолкла на мгновение, а потом с сожалением посмотрела на юношу. - Используется. Больше я не могу сказать вам ничего, господин, ибо вы не посвящены в тайны волшбы.
Гэри почти не расстроился. Он итак узнал достаточно, кроме, разве что того, почему ворон отдал ему камень, но придётся смириться, что кое-какая информации ему недоступна.
- А почему он так называется, лирья?
- К сожалению, я не знаю этого. Преподаватель когда-то сказал нам, что тайна названия драконьего камня доступна только жителям приграничных деревень, в книгах этого не найти. Скорее всего, он как-то связан с драконами, но сомневаюсь, что можно узнать, как. Эти существа давно не появлялись у нас, и тайна камня растворилась в вёснах. Однако магам вполне достаточно тех свойств, которыми камень обладает, и они не печалятся из-за названия. Avistones и есть avistones, в словах магии нет, хотя многие так считают.
- Но вы ведь колдуете с помощью слов?
- Волшба в каждом из нас, господин, также в том, что мы говорим, однако без Дара слова словами и останутся.
Гэри замолчал. Только что он узнал куда больше, чем за весь прошлый год штудирования книг по магии, и теперь ему нужно было время, чтобы осмыслить всё, что произошло. Он передал колдунье кружку, в которой не осталось уже ничего - отвар, хоть и был горьким на каждом глотке, остался сладостью во рту и теле, да и мысли уже были на порядок спокойнее.
- Спасибо, лирья, - юноша поклонился, поднял с земли сумку и букет, в котором всё так же ярко сияла лилия. - Мудрости вам и вашим дням.
Женщина улыбнулась.
- Я уже желала вам Спасения, господин, не могу сказать ничего больше. Впрочем... - колдунья поставила чашку на свой стул и подошла к столу с амулетами. Несколько искр она разглядывала множество сложенных там плетёнок, оберегов и браслетов и в итоге вытащила оттуда простой кожаный мешочек, который протянула Гэри. - Не стоит носить волшебные камни в кармане, может случиться беда. Этот кисет убережёт от любопытных глаз и рук, если только вы не захотите кому показать, что внутри. Доброй дороги, господин.
Женщина улыбнулась ему напоследок - скорее глазами, чем губами, и открыла выход из шатра.
О том, что он так и узнал её имени, Гэри понял уже на пути к дому. Но возвращаться не решился. Спросит в следующий раз.
***
- Гарольд! Где ты опять пропадал почти весь день?
Отец стоял на верхней ступеньке лестницы, высокий, статный, в лучшей своей мантии. Если он был магом, наверняка уже пронзил бы сына молнией из глаз, но, к счастью, таких возможностей у него не было.
- Гарольд! Отвечай отцу! - сильный, будто удар молота по наковальне, голос прогремел под высокими сводами особняка, эхом пронёсся по пустым комнатам.
Гэри стоял в холле, у подножия лестницы, и смотрел на мужчину снизу вверх. Светлые пряди волос прилипли ко лбу и лезли в глаза - возвращаясь, юноша попал под дождь. С одежды его уже натекла порядочная лужа, убирать которую наверняка заставят его. Пустая сумка была брошена тут же, рядом. Её уже просмотрел дворский, но Гэри, знающий, что так и будет, ещё до подхода к дому отдал книги встреченной в городе служанке. Теперь оставалось только вернуть их на места в библиотеке так, чтобы этого никто не заметил.
Юноша поднял глаза на отца. Он так и стоял там - худой, высокий, с выпрямившимися от дождя светлыми волосами, прямой, как ствол молодого дуба. Губы напряжённо сжаты, не хочет отвечать, но и не может не ответить.
- Я гулял, отец, наслаждался природой. Погода слишком хороша, чтобы упускать такую возможность, и я...
- Ты пропустил сегодня два занятия! Я ухожу сейчас и не могу объяснить, как глупо ты поступил по отношению к своему обучению, а потому ты будешь наказан. Ты прочитаешь всё, что должен был по землемерию на сегодня, завтра и... - мужчина смерил сына оценивающим, пренебрежительным взглядом, - думаю, больше не потянешь, напишешь доклад. К возвращению своего преподавателя как раз успеешь.
Гэри разлепил губы, чтобы ответить что-нибудь. Он ещё не знал что скажет, примет наказание или начнёт пререкаться, но знал, что слова вылетят сами - так всегда случалось в похожих ситуациях. Но ничего сказать не успел.
Со стороны второго этажа раздался мужской голос, один звук которого пробуждал в душе Гэри горячую ненависть.
- Брат, ну зачем же так строго?
Рядом с отцом, изящно опершись на перила, стоял человек, которого юный Гарольд считал своим злейшим врагом. Мужчина смотрел на племянника, изогнув уголок губ, и даже в этом юноша смог уловить злой умысл. Рыжие волосы в отблесках свечей отливали краснотой заходящего солнца, а в глазах плескался холодный янтарь.
- Бренон? - отец обернулся, и в голосе его Гэри почудилось некое волнение, которое он списал на эхо.
- Я уверен, мальчик не специально опустил сегодня дом. Погода действительно была хороша, я и сам выходил на прогулку с лучины две назад. Всё же свежий отдых куда более полезен юному организму, чем затхлая среда библиотеки...
Юноша почти полюбил своего дядю в этот момент, но тон, которым всё это было сказано, не оставлял надежды. "Тем более, что этот шельмец никогда не помогает никому просто так", пронеслось в голове у Гэри.
- ... но всё же избегать новых знаний не стоит, как бы твой сын не считал себя правым. А потому предлагаю занять его тем, что его так заинтересовало. Погодой. Пусть юный Гарольд, например, составит прогноз на ближайший... хм... на ближайшую луну. И читать отдельно ничего не придётся, только то, что нужно для практики.
Если бы у Гэри был Дар, сейчас он бы уже лишился его, благополучно убив человека. Дядя Бренон не смотрел на него, и юноша дорого бы дал, чтобы узнать, что творится у того в мыслях. Однако этого возможным не представлялось, как и отдыха в ближайшие пару дней. Книги и библиотека с этой секунды становились его самыми славными компаньонами, потому что Гэри знал, что отец сейчас скажет...
- Недурственно, Бренон, так и решим. Гарольд, ты слышал дядю. Прогноз принесёшь мне не позднее следующей тыги. И смей рыться в закрытом отделе библиотеки, будто я того не знаю! Сколько повторять тебе, что магия не является надлежащим делом для благородных людей?! Видела бы тебя твоя мать, уж она бы это не одобрила...
- Мать любила меня! - Гэри сам не понял, как сорвался на крик. - Она позволила бы мне многое, чтобы я был счастлив!
Стало тихо, уже в который раз за день.
Отец спускался по лестнице, и каждый его шаг эхом отбивался от стен просторного вестибюля. Дядя замер на верхней ступеньке и лениво наблюдал за происходящим, хотя Гэри заметил, что он напрягся.
Барон остановился прямо перед сыном и поднял руку, колеблясь, отвесить сыну оплеуху или нет. Потом, неожиданно для юноши и для самого себя, опустил ладонь на голову сына и потрепал его по волосам.
- Многое, Гарольд, но не всё.
Он произнёс это тихо, почти неслышно, но каждое слово набатом отбивалось у Гэри в груди. Затем отец вышел, и глухой удар закрывшейся двери наложился на грохот грома.
- Не забудь вытереть за собой пол, Гарольд, - это было единственное, что сказал ему дядя, перед тем как исчезнуть в темноте коридоров правого крыла.
Юноша вздохнул и отправился в свои покои - мыться и сушиться, авось к его приходу пол высохнет сам собой.
***
А вечером, отложив книги по природоведению и магии погоды, он лежал в своей кровати, и луна серебристым покрывалом накрывала приоконный стол.
Белоснежная лилия в хрустальной вазе сияла ещё ярче и, казалось, звенела в глухой тишине спальни. Под белыми лепестками скрывался узкий нераспустившийся бутон.
Часть третья, где у наследной принцессы обнаруживается ещё пара секретов, фрейлины страдают от вынужденной бессонницы, призраки прошлого гуляют по замку и наконец-то появляется Роковой Мужчина.
Небо в этот вечер было тёмно-синим, почти чёрным. Придворные поэты назвали бы его цветом воронова крыла, и не прогадали бы, обратившись к классике. Облака, седые и бледные, тонким слоем ваты покрывали горизонт, и звёзд не было за ними видно. Лишь в одном месте они разрывались, образовывая почти ровный круг с рваными краями, и из этого круга на мир смотрела луна - серебристая, желтоватая, и - страшная.
В такие дни во дворах ходят только ночные работники - воры и наёмные и убийцы, да и то, будь их воля, сидели бы сейчас в казематах, пили холодный травяной отвар, а луна светила бы сквозь оконный проём, не в лицо, напрямую.
Мало кто бодрствовал в такую ночь, мало кто желал любоваться призрачным сиянием, и почти все предпочитали пойти спать пораньше, закрыть глаза на закате и проснуться с рассветом - когда ночь сойдёт на нет, и химеры прошлого исчезнут под косыми лучами восходящего солнца.
Были, однако, и те, кто не мог похвастаться здоровым сном, и в их число входила кронпринцесса и почти вся её прислуга.
Будь Её Высочество волколаком, уже давно выла бы на луну, но необычных способностей у неё никогда не наблюдалось, а потому чтобы выразить свою тоску, приходилось использовать резервы бедного человеческого организма.
- ...говорят, что Её Высочество родилась на полнолуние, и с самого рождения в это время каждый месяц её тело слабеет, да и разум мутнеет, а потому нельзя её оставлять. До рассвета мы дежурим у постели кронпринцессы, потом она засыпает. Бедная - так мучиться целую ночь...
Аника шла по длинному коридору и внимательно слушала Софи. Светловолосая с искренним сочувствием рассказывала о наследной принцессе и заодно объясняла новенькой, что ей придётся делать. Своё дежурство у постели больной она уже отсидела, почти сразу после наступления темноты, и теперь, не желая идти спать пока кто-то страдает, старалась хоть чем-то помочь.
- ...Тебе нужно говорить, желательно постоянно. Старайся не замолкать, вспомни все истории, что ты знаешь. При этом, - Софи назидательно подняла указательный палец, - говори именно с принцессой, не в потолок или стенку. Она не должна почувствовать себя одинокой. Тёплую воду и полотенца мы будем приносить, вино или молоко - если попросит. Зови нас, если что-то понадобиться, ни в коем случае не иди никуда сама. И, - тут голос блондиночки повысился, - ни в коем случае не оставляй принцессу. Что бы ни случилось. Она может не говорить об этом и вообще утверждать, что совсем наоборот, хочет побыть одна - но этой ночью мы нужны ей куда больше, чем кто-либо другой.
Софи улыбнулась новообретённой коллежанке, ободрительно и немного грустно, и впихнула её в принцессины покои, мягко закрыв за ней дверь.
Аника была здесь до этого всего раз, помогала горничной, но уже тогда это место её впечатлило. Комната была раза в три больше её собственной, с широкими, почти во всю стену, окнами, которые сейчас были закрыты плотными шторами зелёного бархату. У второй стены, дверь в которой вела в комору горничной, стоял большой гардероб, занимающий почти всё расстояние от пола до потолка. У входной двери стояли два столика, тяжёлое зеркало на латунных ножках и картинка, представляющая эльфийский лес.
Главное место в покоях занимала, конечно, кровать - как положено, с резным изголовьем, изящными деревянными ножками и высоким балдахином. Украшенный вышивкой дамаст был присобран у верхних балок, открывая взгляду белоснежное бельё и лежащую посреди одеял и подушек Марисель. Принцесса, обычно радостная и бодрая, сейчас вполне удачно могла бы расположиться на обложке "Некромантии" для второго курса магических школ, и её уж точно нельзя было бы отличить от таких же бледных упырей и навок. Было бы, потому что краснотой лица она мало отличалась от юной девицы, которой только что рассказали первый в её жизни похабный анекдот.
- Что, Аника, - усмехнулась она, заметив фрейлину, - пугающе выгляжу? И не надо тут ободрений и прочих комплиментов, - довольно живо отмахнулась Марис, заметив, что девушка уже открыла рот, чтобы что-то сказать, - я видела себя в зеркало и сама знаю, что не хотела бы встретиться с кем-то таким на узкой тропке тёмной ночью, да ещё и в полнолуние. Что, остальные сказали, что ты не должна замолкать ни на секунду, а все мысли, какие были, из головы пропали? Не волнуйся, я люблю много говорить, ты знаешь. Только воды подай, в горле пересохло, да и полотенце нужно сменить, согрелось уже, - и она указала на влажный прямоугольник у себя на лбу, с которого по лицу скатывались крупные капли.
Аника послушно заменила полотенце на другое, вымоченное тут же в тазу с холодной, чуть ли не ледяной водой, подала принцессе кружку с водой тёплой, села рядом с кроватью, в специально поставленном для сиделок кресле.
Марисель сделала глоток, коснулась холодного полотенца рукой, прикрыла глаза. Ей было жарко в лицо, но холодно в тело, и она по самую шею куталась в одеяло, высунув только свекольно-красное лицо да тонкие дрожащие руки.
- Я люблю говорить, Аника, но я не могу говорить с тем, кто настолько испуганно на меня смотрит, - принцесса улыбнулась, глядя служанке в глаза. - Уверяю тебя, умирать я не собираюсь, а такое состояние у меня только до утра. Вот высплюсь, и пойдём в таверну, с меня квасок. Нравятся небось Эммины напитки, а?
Улыбка сама собой появилась на лице фрейлины, а из взгляда исчезла затравленность и затаённый страх.
- Люблю. Квас, да, а ещё сок виноградный и грушевку, - попыталась поддержать разговор она.
- Оооо, - Марис прикрыла глаза и покивала головой, - грушевка, это да. Лучший способ хорошо себя почувствовать долгим летним вечером, когда день никак не может закончиться, а ночь необходима как глоток воздуха...
В комнате стало тихо. Аника думала, что бы такое сказать, чтобы не оставлять принцессу наедине с её мыслями, но ничего почему-то не приходило в голову.
А принцесса таяла на глазах. Исчезла из взгляда весёлость, закрылись веки, руки опали на одеяло, тонкие бледные губы раскрылись, вбирая воздух.
- Не идёт у нас светская беседа, верно? - хриплым шёпотом спросила она, и, не открывая глаз, поинтересовалась: - Прости, у меня не всегда получается держать себя в руках.
Они молчали какое-то время. Аника - испуганно, хаотично собираясь с мыслями, кронприцесса - устало. И, когда тишина уже собиралась перейти в пугающую, когда даже тени холодят кровь и сердце стоит где-то под горлом, Марис, не открывая глаз, тихо спросила:
- Ты умеешь петь, Аника? Спой мне что-нибудь, пожалуйста. Колыбельную там, или балладу какую. Я попытаюсь заснуть.
Они обе знали, что у девушки ничего не получиться, и что бодрствовать ей до самого рассвета, но Аника всё равно перебрала в голове пару вариантов, и, недолго думая, запела.
Она не делала этого уже давно, с тех самых пор, как умер от неизвестной болезни её младший брат. В тот страшный вечер она тоже пела ему, и боль уходила из его взгляда, а дыхание становилось тише и свободнее. Она обещала ему никогда не переставать петь, этому маленькому мальчику с серыми глазами и сердцем слишком добрым для ребёнка из такой семьи. Но что он мог знать о боли? Он никогда не терял близких, а Аника тогда лишилась брата и друга, и песня до сих пор ни разу не сумела протиснуться через её горло.
Не умела - до этого момента.
Звуки, чистые, словно журчание лесного ручья, наполняли комнату, и сказочные фантомы окружили постель больной.
Аника пела о войне - и одновременно не о ней. Она пела о любви во время войны, о чистых и светлых чувствах, не таявших среди боли и крови. Она пела о девушке с волосами цвета спелого льна, чьи руки дарили покой и свет. Она пела о юноше, слишком взрослом для своих лет, что уже успел познать зло войны, что обещал никогда не причинять другим зла и не сдержал клятвы. Слова прощения и принятия звучали под высокими сводами, слова любви и юности, обещания вечно быть вместе, свадебные клятвы. Они были счастливы столь недолго, но столь сильно, как редкий взрослый мог познать такой счастье. Но на войне нельзя любить вечно, и многим приходится уходить раньше, чем то записано на скрижалях судьбы. И юноша бросился вслед за любимой, в мир тьмы и пороха, готовый воевать за неё до самой смерти. И старуха с косой отступила, подтверждая право возлюбленных на жизнь, открывая им дорогу к добру и свету. И война закончилась, сражённая этой победой.
Марис казалось, что они стоят вокруг неё - духи этой баллады, влюблённые и неразлучные. У них были они, были их друзья, их семья и даже их враги - честные и благородные. И она чувствовала себя своей среди них, любимой и нужной, но звук оборвался, и песня закончилась.
Аника молчала, сидя рядом с кроватью, и слёзы текли по её щекам. В песне всё закончилось хорошо; в песне, но не в жизни. Она помнила, как наткнулась на стеклянный взгляд брата, как лихорадочно прислушивалась, пыталась нащупать бьющуюся жилку на шее - и как неистово кричала, тогда и на похоронах. Призрак мальчишки стоял рядом с ней, и крепко держал за плечо, не давая пошатнуться и упасть на пол.
И Марис, замученная и не выспавшаяся, не стала спрашивать, что произошло. Она хотела помочь подруге, и не знала как, и только одна мысль билась в её голове. И она заговорила, рассказывая о себе то, чего не знал ещё никто - надеясь, что этот небольшой секрет поможет фрейлине ожить, моргнуть, утереть слёзы, оправиться от испытанной боли.
- Я впервые помню это, когда мне было пять вёсен. Это была долгая зима, и мой день рождения прошёл недавно, и тыги не прошло. В тот вечер я уже собиралась спать, моя нянюшка отложила книгу сказок и пошла закрывать окно в комнате. И одёрнула шторы. А я увидела полную луну. Знаешь, как это бывает, когда ты встречаешься с чем-то в первый раз? Это любопытство, когда ты хочешь узнать, что же это такое, и зачем оно нужно, и тебе объясняют, а ты стоишь и заворожено смотришь. И я стояла у окна, уставившись на полную луну, хотя моя нянечка почему-то пыталась меня уволочь оттуда и задёрнуть шторы. Но я была упрямым ребёнком, при том единственным ребёнком короля, и я хотела смотреть.
Мне хватило несколько клиньев, чтобы почувствовать, что что-то не так. Вместе с лунным лучом, скользнувшим прямо по моему окну, в моё сердце попала тоска - и решила остаться там подольше. Мне было больно и страшно, причём не телесно. Я чувствовала, что я одна, хотя король прибежал по первому же зову, и людей было много, и все старались меня успокоить. Но я не могла избавиться от этого сосущего чувство одиночества, которое накрыло меня волной, словно бушующая стихия, и для меня это и была стихия. Ты представляешь, Аника, как страшно человеку, когда он понимает, что он один на один со всем миром, и никто не может ему помочь? А что будет, если этому человеку пять вёсен от роду и он во всём привык полагаться на придворных?
- Это прошло? - фрейлина сама не поняла, как этот вопрос сорвался с языка. Он был ненужным, потому что она знала ответ ещё до того, как кронпринцесса покачала головой.
- Я чувствую это даже сейчас. Каждое полнолуние эта страшная пустота заполняет моё сердце, и я ничего не могу поделать. У меня хватает сил ровно на столько, чтобы держать за руку кого-нибудь из моих подруг, и надеяться, что они меня не оставят. Но знаешь что? Когда ты пела, я словно ожила на эту лучину. Так что спасибо, - и принцесса благодарно улыбнулась, склонив голову, насколько то позволяли подушки.
Аника зарделась, но тут же поняла, что это означает.
- Я могу долго петь, Ваше... Марисель. Хотите, спою ещё?
- Конечно! - кажется, принцесса обрадовалась тому, что фрейлина предложила это сама. - А тебе когда-нибудь говорили, что голос у тебя прямо волшебный? Мне даже казалось, что герои твоей баллады стоят рядом, а один из них даже обнимает тебя.
- Мне тоже показалось, Ваше Высочество... Марис. И всегда кажется. Удивительно, что вы это заметили.
И, не затягивая сложную для неё беседу, Аника снова запела. В этот раз - эпос о рыцарской чести и - куда уж без неё - любви благородного рыцаря и прекрасной дамы.
***
Спустя примерно две лучины принцесса начала дремать. Аника отослала пришедшую сменить её коллежанку, объяснив это тем, что сама она не устала. Сейчас она пела - уже немного охрипшим голосом - колыбельную, которую когда-то услышала от матери. А призрак улыбчивой темноволосой крестьянки сидел в соседнем кресле и тихо подпевал.
Дыхание у Марис уже почти выровнялось, ещё пару искр - и она погрузится в спокойный сон, впервые за последние двенадцать лет уснув до рассвета.
Но луну нельзя переиграть, и некоторые тёмные уголки нашей души никогда не осветятся, вечно будучи пустыми и страшными.
На строчке "и драконьи песни реют на ветру" Марис широко открыла глаза - и закричала, протяжно, низко и почти нечеловечески. В этом крике была вся та боль, что принцесса старалась укрыть тёмными ночами, и Аника испугалась того, что случилось, не смогла сделать абсолютно ничего.
А буквально через пару мгновений дверь распахнулась, и в комнату, растолкав сбежавшихся фрейлин, влетел виконт Эдельвейс.
Бормоча себе под нос что-то об умственном уровне девушек, он быстрым шагом подошёл к кровати, не церемонясь, отодвинул в сторону кресло с сидящей в нём Аникой, и упал на ложе, притягивая к себе кронпринцессу.
Фрейлины потрясённо замерли.
Марис затихла, всхлипнула и, уткнувшись головой в белоснежную рубашку виконта, разрыдалась.
Тот даже не попытался поменять не очень удобную позу, только одной рукой приобнял девушку, а другую опустил ей на голову.
Он так и сидел с две осьмины, гладя принцессу по волосам и шепча что-то ей на ухо. Анике показалось, что кроме обыденных успокаивающих ласковых слов, там проскользнуло пару шуток и даже одна угроза, но в чью сторону - она не разобралась.
Вскоре Её Высочество высвободилась из чужих объятий, рукавом ночной рубашки утёрла глаза и улеглась на подушки. Эдельвейс встал, коротко поклонился и уже развернулся, чтобы уходить, как тонкие пальцы уцепились за кружевную манжету его рубашки, потянули.
- Посидите со мной, виконт, пожалуйста.
И что-то было в голосе принцессы, что заставило этого холодного мужчину улыбнуться и снова присесть на край кровати. Принцесса не отпустила его руку, просто переместила пальцы ему на ладонь, уцепилась покрепче, и закрыла глаза.
- Ты, - Эдельвейс ткнул пальцем в Анику, - останься. Остальные - вон. - Он сказал это тихо, чтобы не испугать Марис, чьи нервы итак были на пределе, но фрейлины всё равно исчезли в считанные искры. Связываться с виконтом в ярости не хотел никто.
- Спой, Аника, - прошептала принцесса, не открывая глаз, улыбаясь в полудрёме.
Девушка посмотрела на Эдельвейса, словно спрашивая у него разрешения.
- Спой, девочка, - улыбнулся он. - Спой.
И дочь винодела, никогда не видавшая чудес в своей жизни до последнего месяца, запела, сидя в покоях кронпринцессы, рядом с самым знаменитым учителем танцев края. И голос её возносился весенней капелью по высокие своды, наполняя комнату ожившей сказкой.
***
Она проснулась под утро, через пару часов после рассвета. Принцесса спала, улыбаясь во сне, довольная, что в этот раз всё было хорошо. Виконта уже не было, да и никого не было, только единственный солнечный лучик пробивался между плотными шторами тяжёлого бархату, танцевал на полу.
Стараясь не шуметь, Аника подхватила груду влажных полотенец, лежавших на полу, и скрылась в коридоре, тихонько притворив за собой дверь.
Марисель во сне перевернулась на другой бок и поудобнее зарылась в одеяло. Ей снилась история о любви - о той, что противостоит самой смерти.
<...>
За окном слышался стук металла о металл - это рыцари тренировались к предстоящему турниру, да королевский коват ровнял и балансировал негодные мечи. В конюшнях ржали кони - придворная стража возвращалась с дежурств, конюшие метались между колодцем и поилками. Смеялись служанки, идущие на рынок, кокетничали с мальчишками-поварятами и слугами. Вот раздался грубый мужской смех - кто-то опустил пошлость, вот захихикали девчонки, тоже не остались в стороне.
В саду вовсю носились дети и молодёжь - с полудня и до заката королевские угодья были открыты горожанам; в огороде собирали овощи и ягоды помогающие на кухне девушки, да трудились в поте лица пропольщицы.
В замке тоже не было тихо: бряцала доспехами стража, прогуливающаяся по коридорам, то тут, то там проносились служанки и фрейлины. Пару раз был замечен дворский, бегающий слишком резво для своих вёсен, да пара лакеев. Только камердинеры, казалось, исчезли из замка: все они находились рядом со своими господами, не стремясь создавать переполох.
Аника на мгновение задержала дыхание и быстро пробежалась пальцами по двери. Тот, кто жил в этих покоях, не любил громкого стука и гостей, но любил язвить и выставлять других дураками. Поэтому фрейлина постаралась постучаться как можно тише, и выждать как можно меньше, чтобы потом сказать, будто в покоях никого не было.
В коридоре было тепло и уютно. Солнечные лучи пересекали его во всю длину, пляша по стенам и нежась на коврах. Солнечные зайчики играли на рукавах и юбке девичьего платья, превращая тонкое жёлтое сукно в расплавленное золото.
Маги-погодники обещали, что это последние ясные деньки нынешним летом; да и лета как такового оставалось всего ничего. Поэтому и был такой переполох, метались слуги по коридорами, драили бальный зал.
Тридцать первого жатвеня принцессе исполнялось девятнадцать лет.
Аника ещё не совсем разбиралась в дворцовых праздниках, поэтому снова пришлось идти к Софи за объяснениями. Оказалось, что к дню рождения Марисель это не имеет никакого отношения, снежень с жатвенем местами не поменялись, а летний праздник - официальное признание короны. И хотя все давным-давно знали, что Её Высочество была и останется кронпринцессой, официально король признает это в последний день девятнадцатого лета дочери - как когда-то в тот же день его признали кронпринцем.
А чтобы разбавить летний бальный сезон и "не маяться дурью", как заявила Марис, к официальному празднику прибавиться представление двору юных дворян, возрастом от семнадцатой весны. Такой праздник случался целых три года назад, а потому последнее время не ведающие что делать отпрыски аристократических семей отдыхали в кругу семьи и на лоне природы. Аника сказала бы, где ещё они отдыхали, она-то забрела как-то вечером в квартал красных фонарей, потом ещё с тыгу непристойности всякие мерещились где ни попадя, но перед принцессой пришлось промолчать. Да девушку и не тянула делиться с подругами такими глупостями.
И вот сейчас она стояла в просторном коридоре южного крыла, где жили наставники и важные гости, и готовилась бежать со всех ног. В конце-то концов, там фрейлинам нужно платья подготовить, заколки, туфли, обучить служанок, убедиться, что любимые принцессины блюда на балу будут, а нежеланные гости нет, а она стоит тут и собирается маяться этой самой дурью! Ну уж нет, ещё искра - и убегает, принимается за дело.
Не успела.
Едва развернулась к лестнице, как дверь за её спиной открылась и весёлый мужской голос произнёс:
- Я не настолько страшен, чтобы сбегать от меня в самом начале нашего свидания.
Фрейлина покраснела. Обернулась.
Эдельвейс ухмылялся, растянув губы чуть ли не до ушей и совсем не по-дворянски смотрел ей прямо в глаза.
Вот вроде и не сказал ничего неприятного, и даже не сделал ничего, да только всё равно какой-то неприятный осадок на душе. Может, из-за того, что вместо работы Анику отправили сюда?
- Это не свидание, виконт.
- Да уж видно по вашему лицу,- брюнет тут же снял с лица маску нахальства и натянул холодность аристократа. Даже губы скривил и бровь левую изогнул, чтобы было видно, что за равную ни при каких обстоятельствах не примет. - Проходите.
Аника на мгновение замерла, но после такой встречи не рискнула спрашивать что-либо ещё и прошла в покои. Эдельвейс, не медля и мгновения, поспешил в одну из комнат. Шёл он быстро, не давая фрейлине оглядеться, но она всё же заметила просторную кровать, накрытую плотным тёплым пледом, два узких зеркала в человеческий рост и картины. Много картин. И на каждой из них были горы. Заснеженные вершины и зелёные поляны, долины, полные цветов, и осыпающиеся груды камней. Озеро среди скал и маленькая избушка на берегу. Стадо лошадей и старый ромский табор у костра. Заходящее солнце, восходящее, облачный летний день, ливень, гроза, листопад - и всё это на фоне гор.
Аника знала, что такие картины называются пейзажами, но никогда не встречала настолько чувственных. Нет, в королевском дворце было немало похожих картин, но все они отображали природу. А здесь художник показал эмоции. Тоску по дому, детские воспоминания, радость жизни, восхищение миром, скрытую боль. Фрейлина даже потянулась к одной из картин пальцами, чтобы коснуться, почувствовать, что это никакая не магия, но вовремя одёрнула руку.
- Либо я ослеп раньше времени, либо на вас нет пуантов, девочка. Или снимайте ваше милое платьишко, или приведите себя в надлежащий вид, я вам не мальчишка с улицы.
Казалось, виконт даже дышал яростью, которая почти осязаемо разлилась по комнате, глаза чуть ли не метали молнии, а голос лился расплавленным металлом.
Воздух в комнате едва не искрился
И тут Аника действительно разозлилась. В другое время она бы наверняка начала бы лепетать что-то извиняющееся или кусать губы, а то и расплакалась бы, но сейчас это не прошло. Вся та ярость на глупый принцессин приказ, отданный так не вовремя, вылилась на Эдельвейса.
- Да как вы смеете?! Я не для того пришла к вам, чтобы терпеть издевательства, я теперь вполне благородная дама, и поверьте, если бы не принцесса, ноги бы моей здесь не было, занималась бы своими делами, а не... дурака валяла! Ну уж нет, ни слова, я теперь говорю! Если уж я пришла к вам не по своей воле, так будьте добры, выливайте свой яд на того, от кого исходил приказ, а не меня. Мне итак неприятно находиться с вами в одной комнате, так уж извольте сделать своё дело как можно скорее и отпустить меня по делам!
Аника подняла на виконта злые глаза, готовая выслушать ещё порцию оскорблений и устроить скандал, но поняла, что такого всё же не будет.
Потому что виконт смеялся. Ржал как конь, как выразился бы Аникин брат, утирая слёзы кружевным манжетом, что-то гортанно произнося на незнакомом языке.
- Эй! Чего это вы тут живот надрываете?
Злость уже куда-то ушла, и фрейлина даже немного забеспокоилась о душевном здоровье Эдельвейса, даже за водой хотела сбегать, чтобы успокаивать.
Но мужчина уже замолк. Смех стих почти мгновенно, однако глаза его улыбались, да и надменная маска с лица почти исчезла.
- Волк в овечьей шкуре, уж кто бы подумал... Так держать, девочка. И при мне, и на балу, причём там - в первую очередь, - голос его был тих и серьёзен, но ухмылка не исчезала с лица, и Аника с возмущением подумала, что её надули.
Но промолчала.