Сергей Балашов уже ложился спать в свою одинокую холостяцкую постель, когда раздалась трель его мобильного телефона. Часы показывали четверть первого. Как правило, в такое время его беспокоил только один "крендель" - старый приятель поэт Никита. Он любил позвонить хоть в три часа ночи, хоть в шесть утра, чтобы прочитать свое последнее стихотворение. Впрочем, эти стихи стоило послушать, но все-таки в другое, в более подходящее время суток. Со временем Сергей привык к таким звонкам и даже стал скучать по ним. Для Никиты рановато, отметил он про себя. Но это был не Никита, это была Олька Нарваткина. Чего это она, вроде никогда не звонила.
Сергей дружил с Юриком Нарваткиным, а через него и с его женой Олькой, уже лет пятнадцать, да больше. Они познакомились на школьном шахматном турнире, где выступали на первенстве города за команду одного района. Этот турнир Сергей еще и помнил за то, что Юрик своим выступлением утянул их команду на дно турнирной таблицы. Играл он неплохо, но в цейтноте начинал нервничать и даже психовать, их чуть было не дисквалифицировали, когда, прозевав ладью, Юрик устроил "китайскую ничью", то есть в припадке бешенства сгреб все фигуры с шахматной доски.
Нарваткин был единственным ребенком в семье, при этом поздним, поэтому отец с матерью холили и баловали. Мама работала учительницей в школе и была у сына "класснухой", и чтобы предостеречь Юрочку от "тлетворного влияния дворовых мальчишек", частенько запирала его одного в классе в перемену в течение лет трех-четырех. От этого у Юрика стал развиваться аутизм и он долгое время не мог наладить контакт ни со сверстниками, ни тем более с представительницами противоположного пола.
Как следствие, в подростковом возрасте у него возник мальчишеский бунт, который вылился в панкование. Уже потом он со смехом вспоминал, что посвящением в панки служила его ночевка в мусорном контейнере. Под утро он продрог, как цуцик, хотя на дворе горело пожарами лето. Но зато его приняли за своего. Он хлопнул дверью и ушел в молодежную субкультуру. Жил, как он говорил, по "флэтам". Но уже через полгода полуголодное существование и путешествия автостопом по всей матушке-Рассее ему надоели, и он вернулся домой, став "тише водки, ниже анаши". Привез забавный панковский обычай, которому научил дворовых мальчишек: собирались кругом человек шесть, в центр вставал водящий. Ему наглухо завязывали глаза, он открывал рот, и кто-то из компании плевал туда, водящий должен был угадать, кто ему плюнул. Как признавался сам Юрик, если компания старая, то вычислить, кто плюнул, было делом несложным - по вкусу слюны. Через месяца два такой игры он знал, у кого из его приятелей какого вкуса слюна.
Нарваткин пытался качаться, даже посещать какой-то атлетический клуб, но в это время все клубы "по интересам" стали платными, Юрик из-за принципа не хотел платить, посещая этот клуб нелегально. Но его быстро вычислили и выставили вон. Однако закалка и накачанные мускулы остались. Впрочем, большого применения в жизни он им не находил. Драк избегал, тяжелые вещи не таскал. Да и девушки особо на его накачанные мышцы не смотрели. Потом он женился "по большой глупости", как он говорил, брак продолжался от силы год, жена ушла от него без скандала - не к другому, просто ушла, как-то внезапно и без видимой причины, только сказала: "Бесхребетный ты слишком". Распад брака Юрик неожиданно для себя воспринял почти безболезненно. Тут же нашел Ольку и окольцевался вторично..
Нарваткин с увлечением играл в шахматы, но до лет двадцати играть с ним было небезопасно. Играл прилично, но проигрывать не умел. Проиграв, швырялся в победителя шахматной доской с оставшимися на ней фигурами, словно Остап Бендер после сеанса одновременной игры в Васюкинском шахматном клубе.
Второй его слабостью были собаки. Когда мама была живая, у них дома был целый собачий приют из дворняг: Юрик приносил с улицы увечных животных, и они с мамой лечили их. Конец "благотворительности" положила Олька: "У меня аллергия на этих уродов". Юрик послушно взял под козырек, хотя когда он видел на улице бродячую собаку, у него еще долго екало сердце, и только совсем недавно он поймал себя на мысли, что больше при виде собак у него сердце не екает - совсем.
Его жена Олька нигде не работала. Жили они на зарплату мужа (он подрабатывал журналистикой) и на подачки Олькиных родителей, те, несмотря на конфликт, время от времени подбрасывали дочери деньжат. Хотя у нее было высшее - педагогическое - образование, но работать по специальности она не желала принципиально: в школу не хотела идти, "еще с этими малолетними уродами возиться": детей она не любила. Поэтому, к слову, и сама не рожала. Это было что-то ненормальное, у нее напрочь отсутствовал материнский инстинкт.
Что касаемо непрофильной работы, Олька не хотела устраиваться, считая, что начальство обязательно начнет ее домогаться, и не верила женщинам, которые утверждали, что не имели секса с начальством. "Врут, просто за работу держатся и блядями не хотят прослыть", - качала головой Олька. Если какая ее знакомая получала повышение по службе, для Ольки было все ясно, как Божий день: "Женщина может сделать карьеру исключительно через постель. Второго не дано".
Как-то она устроилась в одну из газет по протекции мужа, получила задание написать небольшую заметку строк на тридцать. Эти строки она писала две недели, пока у начальства не иссякло терпение, и ее не выставили. Но Олька решила, что это произошло исключительно из-за того, что она "не дала". Хотя, собственно, никто и не просил.
Потом она работала продавщицей мобильников, и решила "сделать карьеру", то бишь подбить клинья под молодого начальника, имевшего репутацию завзятого ловеласа. Дело закончилось тем, что сначала этот ловелас начал скрываться от нее, как от прокаженной. Потом это ему надоело, и он ее уволил под благовидным предлогом: она хронически опаздывала на работу. К тому же у ловеласа на работе была своя любовь, которая его вполне устраивала. Олька решила: ее уволили потому, что она слишком долго "ломалась".
На третьей и последней своей работе в вузе в одном из деканатов она стала вычислять, кто с кем спит, а так как сотрудниц в виду "умности" вуза (Военно-инженерный) было меньше, чем сотрудников, то на одну женщину приходилось по несколько мужчин. Она составляла в своем воображении такие альянсы, что не приведи Господи. Но выгнали ее оттуда за другие подозрения. После гетеросексуального периода у нее наступил второй период - гомосексуальный. Дело даже не в том, что женщин в коллективе было меньше, чем мужчин, и их хронически не хватало на "составление воображаемых пар", а в том, что многие мужчины были большими любителями пива, поэтому запирались в одной из комнат и предавались пивному пороку. Закрывались они по той простой причине, чтобы в комнату не заглядывали простые смертные студенты. Да и не любили они, когда во время "пивного путча", как они называли свои посиделки, их кто-нибудь отвлекал. Олька воспринимала такие "запирательства" по-своему. Она почему-то решила, что запираются мужчины исключительно по одной причине: чтобы заняться сексом. А так как среди любителей пива были одни мужчины, то вывод напрашивался сам по себе - они не пиво пьют, они занимаются гомосексуальным сексом! К тому же мужчин было больше, чем двое, следовательно, они занимались не просто сексом, а групповым гомосексуальным сексом. Частенько можно было заметить, как она толклась у дверей, пытаясь то ли подсмотреть, то ли прислушаться к тому, что происходит за дверью. Однажды она поделилась своими подозрениями с подругой, а та ляпнула декану. Ее уволили, а Олька осталось после этого при твердом убеждении: военно-инженерный вуз - пристанище гомосексуального разврата.
Больше ни на какую работу Олька не устраивалась.
Олька, что было на нее непохоже, едва сдерживала рыдания:
- Сергей, Юрик не у тебя?
- Нет.
- Выручай, Юрик пропал.
- Как пропал?
- Так, позвонил мне еще в девять вечера, сказал, что едет домой, первый час, а его дома нет. Я ему на мобильный звоню, а мне девушка по-английски отвечает. Что делать, ума не приложу.
- Да не парься ты, найдется он.
- Ты ничего не понимаешь, ему этот тюремщик Рыба ножиком грозил, я боюсь, что он Юрика... - Олька разревелась в голос.
- Ладно, не реви, что-нибудь придумаем. Будь на телефоне.
Сергей, проклиная все на свете, положил трубку. Первым делом обзвонил всех знакомых. Ни у Никиты, ни у своего старого приятеля Лени Юрика не оказалось. Сергей знал, что Юрик тайком от Ольки бегает к Ленке, бывшей однокласснице. Телефона ее Балашов не знал, но знал, где она живет. Пришлось одеваться.
На улице стоял ноябрь. А Сергей только что залечил грипп. Как водится в таких случаях, тридцать три несчастья в одну фишку. У Ленки Юрика не оказалось.
При выходе из Ленкиного подъезда Сергей, не увидев в темнушках лужи, задел обоими ногами полные ботинки осенней холодной воды. Этим дело не закончилось, и он уже у своего дома умудрился поскользнуться и изгваздать новехонький только что купленный импортный плащ. А Олька звонила почти каждые пять минут и спрашивала: где Сергей находится и нашел ли он Юрика. Чем еще больше выводила Сергея из себя. Если бы он нашел приятеля, тут же бы позвонил жене.
Был вариант с Рыбой. Но к Рыбе идти не хотелось. Рыба был темной личностью, имел судимость. Но все дело в том, что Рыба не был "мокрушником", за ним не было замечено, чтобы он кому-нибудь грозил даже перочинным ножиком, Рыба чтил уголовный кодекс. Рыбу Сергей решил оставить на утро, на самый крайняк, что говорится.
Когда Балашова окликнул наряд милиции, Сергей понял, что для полного счастья в этот вечер ему не хватало только оказаться в КПЗ и провести ночь в обезьяннике.
- Ваши документы, товарищ!
Сергей наморщил нос и промямлил:
- Я не захватил с собой, но я живу в этом доме, если хотите, можете пройти со мной.
- Пройдемте, - его обхватили за локотки, он не очень-то и сопротивлялся, но тут же отпустили. Другой пепеэсник посветил в лицо фонариком и махнул рукой коллеге:
- Я его знаю, это не блатота, пусть идет домой.
Хоть в чем-то повезло.
Результат нулевой, а время на часах показывало уже около двух. Напоследок для "полного счастья" Сергей в своем подъезде, поднимаясь по лестнице, запнулся об ущербную ступеньку и прилично зашиб ногу - наверняка до синяка. Он не стал открывать квартиру, сел на ступеньки и закурил - тьфу ты, и сигареты промочил, едва нашел одну сухую. Он дымил сигаретой, осмысливая бестолковые события этой ночи, и свои дальнейшие действия. Только бросил сигарету, раздался звонок мобильника. Звонила Олька:
- Ты настоящий друг!
- Что? - не понял Сергей.
- Ты настоящий друг! - на этот раз в телефоне говорил сам Нарваткин. - В полночь пошел искать друга!
Сергей взглянул в подъездное полуразбитое окошко, откуда на него дохнуло осенью, и в одном из светящихся окон противоположного дома увидел два знакомых силуэта и... понял все. Дело в том, что дома Нарваткиных и Балашова расположены друг напротив друга. Олька с мужем поспорили на бутылку "мартини", настоящий ли Сергей друг, поэтому она позвонила Сергею, решив "проверить" его "дружбу". Естественно, все время разговора, пока Олька изображала печаль в голосе, Юрик находился рядом со своей благоверной. Сергей укорил себя, как он сразу не сообразил: он общался с Олькой уже, дай Бог памяти, целую вечность, но за это время никогда не видел, чтобы она плакала. Кричала, орала, но никогда не плакала. Сергей даже подумывал, что Господь обделил Ольку слезными железами. Помнится, когда она сломала руку, катаясь на качелях, и тогда не плакала. А тут она ревела, как белуга, так что разыграно было все, как по нотам. Сергей ринулся на поиски приятеля, а Олька и Юрик наблюдали за ним из своего окна: куда вышел, куда направился. Через мобильник Олька отслеживала перемещения Балашова по городу. И оба потешались.
Сергей прихромал к зеркалу (нога еще болела, хорошо, что не сломал, с него станется, ойкал Балашов), осмотрел себя с ног до головы, и захохотал во все горло. Видок был почище, чем у Шарапова после посещения малины "черной кошки".
"Мда", - Сергей вспомнил, как Нарваткин, тогда еще неженатый, ходил к нему в больницу (где Сергей лежал с сотрясением мозга), набрав полный кулек его любимых мармеладных конфет, и ходил почти каждый день, и лежал Сергей полторы недели. После выписки Юрик кормил его за свой счет новомодной тогда пиццей. Это сейчас ей никого не удивишь, а тогда было в новинку и дорогущая была эта пицца.
А вот этим летом Балашов месяц лежал с воспалением легких, Юрик даже не позвонил ни разу, верней позвонил, но не с целью спросить о здоровье, а поинтересовался, можно ли к нему прийти домой "поквасить". И очень огорчился, что "поквасить" нельзя. В больницу так и не пришел. Раньше, когда Юрик был нищим, он был добрей и щедрей, сейчас за копейку удавится. Сергей вспомнил, как они шутки ради вызывали на дом на один час проституток, и как Юрик после первого раза, увидев, что его проститутка закурила, набросился на нее, вырвал, смял со злобой сигарету: "Ты сюда работать пришла, а не курить, я деньги платил!"
Что изменилось с тех пор, вроде Юрик остался такой, какой был: одна голова, две ноги, две руки, посередине "гвоздик". Или на него так Олька влияет? Сергей вспомнил, как они собирались идти в кино на один фильм, но Олька уговорила мужа пойти на другой фильм, совершенно скучный. Кстати, первая жена так не "продавливала" ситуацию, а может, стоило? Почему же приятель стал таким? А может, он и был таким? Недаром же бывшая жена Юрика говорила: "Юрик - это вечный пластилин, кто с ним рядом, того формы он и обретает, тем голосом он и петь будет. И тут лотерея, повезет - не повезет. Хороший человек рядом окажется - он подвиги будет совершать, а окажется рядом с ним подлец - будет подличать, и совершенно не соображать, что подличает, как какой-нибудь дикарь-людоед, который убивает человека и не понимает, что это убийство". Ведь Юрик в свои тридцать остался вечным Юриком: в эти годы начинают звать по отчеству или по крайней мере серьезно - Юрий, а Нарваткин для всех так и остался Юриком, даже дети его так зовут - дядя Юрик (впрочем, иногда и просто Юрик). Сергей этого не замечал, жил своей жизнью, а сегодня вот после этой глупой выходки друга, заметил?!
Балашов повертел в руках мобильник, потом нашел в нем телефоны Юрика и Ольки и нажал кнопочку "удалить"...
ЗВОНОК ВТОРОЙ. ВХОДЯЩИЙ
Юрик Нарваткин проснулся от нудной трели телефонного звонка. Но звонила не мобилка, к мелодии "Эммануэли" он давно уже привык, а обычный стационарный телефон. Этот доходяга не звонил уже наверное лет двести - еще с тех пор, как умерла мать. Только она, отсталая от технического прогресса, по старинке звонила сыну на "нормальный" телефон - "там номера короче".
Кто бы это мог быть? - все приятели и знакомые Юрика звонили им с женой исключительно на мобильник. Поднял, зевая во весь рот, трубку:
- Алло!
- Чао-какао! Чего зеваешь? Спишь? Да ты чего, время уже полдевятого, проснись, красавица, проснись, открой сомкнутой негой взоры. Вы в своем задрипанном Серовске совсем уже офигели от лени.
На том конце провода сказали не "офигели", а другое слово, но Нарваткин правильно понял смысл, догадавшись, кто ему звонит спозаранок.
- Данис, ты? Каким ветром, и с коих пор Серовск для тебя стал "вашим"?
- С прошлого месяца, я прописку московскую получил, теперь я полноправный москвич, и могу любому провинциалу сказать: "Понаехали тут!", - загоготали на том конце провода.
- А зачем к нам понаехал?
- Да в отпуск, проведать, как жизнь в Серовске.
- И какая же?
- Да такая же серая, как и сам город. Хреновая, я доложу, жизнь. Хреновск, а не Серовск. В полдевятого все еще спят.
Бодрый голос принадлежал Данису Хайзову, старинному приятелю Юрика еще со времен их совместного подросткового панкования. Данис года три как уехал на заработки в Москву, да так там и осел, как и большинство серовчан, "лимитировавших" в столицу. В постперестроечном городишке никак нельзя было прилично подзаработать, единственный завод полупроводников хандрил вместе со страной: то открывался, то закрывался, то получал заказ, то не получал... Вот люди бежали в столицу, как в послевоенные годы бежали из деревни в города.
О Данисе не было ни слуху ни духу с момента его отъезда, а теперь - нате вам наше с кисточкой - приехал.
- Слушай, я не просто так к тебе. Я к тебе с просьбой одной, деликатно-интимного свойства. Поможешь?
- Чего надо?
"Вот еще свалился на мою голову со своими просьбами - знаю я его просьбы, бабу ему надо", - Нарваткин слишком хорошо знал приятеля и не думал, что за три года тот мог измениться. Как в воду глядел.
- Найди мне бабу, на месяц.
- Какую еще бабу, сними проститутку. В две пятихатки вполне уложишься.
- Фи, что у вас за дурной скус: деньги и любовь - вещи несовместные, как гений и злодейство. Я лучше себе за эти деньги мяса на рынке куплю.
- Так баба тоже мясо, - хмыкнул Юрик, - На рынке за кило 250 рублей, а тут 60 кило живого мяса. Всего за две пятихатки. Баба гораздо дешевле получается.
- И что: каждый вечер я буду покупать это живое мясо? Денег не напасешься, я тебе что: Рома Абрамович или Боря Березовский? Будь человеком.
У Дани в жизни было две, как он сам говорил, фишки. Первая фишка: он был помешан на сексе. Приятели за спиной зло подшучивали: он тот самый солдат из анекдота, который даже при виде кирпича думает о голой бабе. "Ночь без бабы - потерянная и бессмысленная ночь", - любил повторять Хайзов. Одно время у него даже был календарик, в котором он черным фломастером отмечал дни без женщины - за весь год таких "черных" дней насчитывалось от силы 40-50.
Второй фишкой было его увлечение Живым Журналом во Всемирной паутине. Все свободное от секса время он торчал за ноутом, чатился и прочее-прочее-прочее. К слову, в ЖЖ он размещал небольшое резюме о каждой своей женщине. А так как не был лишен поэтического дара, то почти всегда эстетствовал, посвящая "постельным подругам" двустишия или прозаические "красивости". Иногда просто писал: Сегодня я переспал с Таней Котовой. Он не смущался писать полные инициалы девушек. Впрочем, никогда от его пассий никаких нареканий не поступало. Даня как метис-полукровка обладал внешностью мачо, но особо женщины ценили в нем знаменитую его бородку клинышком под Ленина или Лимонова.. Эта бородка клинышком разбила не одно девичье сердце. От недостатка женского внимания он не страдал, напротив, был избалован, особой привязанности тоже не испытывал, легко сходился и так же легко расходился. Старые любовницы ему быстро приедались, и он искал новых ощущений, хотя при этом мог вернуться на одну-две ночи к какой-нибудь прежней подружке.
- У меня сейчас нет свободных девушек, - загудел Юрик, вот еще была охота искать бабу для Хайзова.
- Юр, у меня и так сегодня была "черная" ночь в поезде, - как о великой беде запричитал Даня.
- Абонемент на месяц купи в публичном доме, - хрюкнул в ответ Нарваткин.
- Юр, выручай, ты меня всегда выручал.
- Ладно, зайди часа в три, что-нибудь придумаем. Помнишь, где я живу? Я там до сих пор живу, только с женой.
- Женился, поздравляю.
- Два раза, один развод, - сухо уточнил приятель.
- Два раза поздравляю и один раз соболезную! - гыкнул Хайзов.
- Кста, а почему бы тебе не жениться? Черных ночей стало бы меньше.
- Больше, - резко возразил Даня, - моя мужская природа требует полигамии, я должен оставить свое семя в наибольшем количестве самок, понимаешь? К тому же одна баба - это так скучно и примитивно. В три я приду.
Нарваткин положил трубку, проклиная себя за данное Дане слово.
- Кто звонил? - спросила спросонок Олька, со скрипом почесывая себе левую пятку - надо же мозоль, натерла. И вроде из дома нечасто выходит.
- Конь в пальто! - буркнул в ответ муж. - Даня Хайзов, помнишь такого, приехал, теперь просит: подавай ему бабу.
- Помню такого, я даже с ним один раз перепихнулась, - хихикнула жена.
- Мне что, тебя ему в постель подкладывать? - разозлился Юрик, ох уж этот Хайзов - наш пострел везде поспел. - На целый месяц! Где я ему такую возьму?
- Нашим бабам одного месяца мало, - философски заметила жена, потом задумалась, почесала на этот раз правую ягодицу, и тут ее осенило: - А чего думать-то? Пусть Надьку возьмет. Тоже мне нашел проблему.
- Ты гений, Олька! Как же я про Надьку забыл, только - если она не захочет?
- Пф, - фыркнула Олька - Увидит Хайзовскую бородку клинышком и захочет. Распишем ей его, скажем, что он с серьезными намерениями, она - дура, поверит. Сегодня вечером пригласим ее к себе, я думаю, Даня не растеряется. - Она туго обвила шею мужа руками: - Ты меня трахать сегодня будешь, или мне Хайзова позвать?..
Когда, как условились, Хайзов пришел, Юрик торжественно заявил:
- Будет тебе баба! Только есть одно условие. Эта баба дура, поэтому изображай "любоф" и обещай жениться.
- Не проблема!
- Сегодня вечером мы устроим вечеринку. Надя живет на другом конце города. Мы ее немножко подпоим, вторая комната в вашем распоряжении...
- Заметано!
- Только звони ты, - хитро прищурилась Олька, выражение лица у нее было, словно она жабу живую проглотила, так ей не хотелось звонить сестре.
Тут же Юрик набрал мобильный свояченицы.
- Надя, хватит дуться. Что? Не дуешься. Ну и хорошо. Кто былое помянет... Я сегодня обмываю свой телик корейский. Да, с дивидишкой. Приходи. Да, там же, ну часов в шесть. И еще, у меня есть знакомый мальчик (при этом слове Даня чуть не заржал ворошиловским конем, а Олька вышла отсмеяться в кухню), он видел тебя, да, да, на празднике города, он хочет с тобой познакомиться. Да, он с серьезными намерениями, он человек науки (Хайзов выскочил вслед за Олькой в кухню, где неудержимо зарыдал от хохота), пишет диссер, да, по-моему, по социальной истории, очень хороший человек. Сегодня вечером он придет, ты приглядись к нему.
Когда Юрик выключил мобильник, Олька, без следа смеха, хмыкнула:
- Я всегда знала, что Надька простодыра, она же тебе поверила.
- Вы мне хоть фотографию ее покажите, а то страшилку какую подсунете, - попросил Данис.
Олька порылась в фотоальбоме, и нашла свои свадебные фотографии, на которых среди гостей присутствовала и младшая сестра.
- Пойдет для сельской местности, - оценил внешние данные Нади Данис.
Надя была младшей сестрой Ольки. И сестрой крайне нелюбимой. Разница в возрасте была относительно большой - пять лет. Родители выделяли младшую сестру, души в ней не чаяли, дарили подарки практически только ей. За одинаковые проступки Наде давали конфетку, а Ольке тумак. А уж обидеть младшую сестренку нельзя никак, чуть что Надька ябедничала, и Ольке доставалось вдвойне. Когда сестры выросли, то и выросла с возрастом их неприязнь. Надя к своему совершеннолетию превратилась в достаточно привлекательную девушку, а Олька стала толстушкой с задатками синего чулка. Надя не торопилась с замужеством: по словам Ольки, "ждала прынца на бледном коне". Олька же вышла замуж при первом же подходящем случае, захомутав разведенного к тому времени Юрика.
Однако выйдя замуж, Олька не подобрела, как это бывает со многими женщинами, а сохранила к сестре былую неприязнь, которая даже стала сильней. Еще и потому, что Надя слыла скромницей, имела у подруг хорошую репутацию, а Олька в свое время чуть не пошла по рукам из-за своих комплексов, которые она решила выжечь каленым железом антикомплекса - жила по принципу: что хочу, то и делаю.
Помнится, Надю шокировал свингерский эксперимент сестры и ее мужа, который они устроили с четой Ефимовых. "В жизни все надо попробовать", - хихикала Олька, обменявшись с Галкой Ефимовой супругами. Эксперимент закончился трагикомическим скандалом. Олька обвинила Галку в "мужевредительстве", мол, после нее Юрик вернулся в "поврежденном" виде и Олька почти с месяц не могла пользоваться мужем по прямому назначению (то бишь исполнять супружеский долг), якобы Галка в порыве страсти укусила Юрика за то, что кусать нельзя категорически ("Ну не откусила же", - оправдывалась Галка, ей эксперимент понравилась и она была не прочь его продолжить). "Попался Галке на зубок", - зубоскалили приятели - Галка мало того, что "испортила" Юрика, так еще и растрепала об этом на всю Вселенную.
Но отношения с сестрой испортились окончательно из-за истории со стиральной машиной. Все началось с того, что у четы Нарваткиных сломалась стиральная машина. Мать Ольки решила выручить старшую дочь, но только на время. Она отдала свою "стиралку" с условием: "Пока я на югах, пользуйтесь, чего техника будет простаивать". Старшая дочь поняла это по-своему и после возвращения матери из отпуска "забывала" вернуть технику на "историческую родину". Пока наконец мать сама не приехала за "стиралкой", причем тащить технику пожилой женщине пришлось на своем горбу, потому как Юрик наотрез отказался помогать: "Вы в наше положение войти не хотите, как мы без стиралки будем?" "А как я?" - удивилась мать. "Могла бы купить еще", - проворчала дочь, на что мать резонно ответила: "Вот и купи".
Навстречу женщине пошел сосед Нарваткиных и помог транспортировать стиралку не только с пятого этажа вниз, но и довез на своей машине к ее дому. Юрик это припомнил, с тех пор демонстративно не подавал руки, устроив "бойкот". Пару раз по ночам из-за озорства устраивал диверсию: вставлял спички в дверной звонок, отчего тот звенел неумолчно и будил всех соседей, пока хозяин не догадывался, в чем дело. Раза три Юрик залеплял жевательной резинкой и скотчем дверной глазок соседа, потом звонил и убегал, словно тринадцатилетний пацан.
Через месяц мать нанесла ответный удар, отписав свою квартиру младшей сестре. Олька пыталась было возмущаться, но мать справедливо рассудила:
- Оль, а ведь у тебя квартира уже есть, ты живешь у мужа, это ваша квартира, ты в ней прописана и по закону имеешь на нее полное право. Умру я завтра, что Наде достанется, да ты ее голой из дома выставишь, я тебя знаю!
Олька хлопнула дверью и зареклась больше ходить к матери.
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Бравая команда сидела в открытой пивной беседке. Юрик с женой рассказывал приятелям - Лехе и его подруге Таньке - историю про Надьку. Рассказывал в основном муж, но Олька то и дело перебивала его, вставляя свое словечко:
- Да, подпоили мы ее славно, - хмыкнул Юрик, но Олька зацепила мужа:
- Но ты все равно балбес.
- Ну забыл я зарядить мобилку. Забыл, - оправдывался супруг, приятели ничего не понимали, а Олька объяснила:
- Мы хотели заснять "первую брачную ночь" на свою мобилку, а потом выложить это как порнушку "В контакте", так в самый ответственный момент у Юрика сели аккумуляторы. А потом у Даньки желание прошло войти в историю, и он выставил нас вон.
- А чем эта история кончилась?
- Через месяц Даня сел на "ТУ" и ту-ту, - захохотала Олька.
- Подожди, а зачем ты свою сестру так подставила? Ты же ее подложила как проститутку сутенер под первого встречного, - не поняла Татьяна.
- Да потому что она сучка! - чуть не закричала Олька.
- А что она сделала? - спокойно поинтересовалась Татьяна.
- Да потому что мать квартиру ей отписала, а не мне! - привела веский довод Олька.
- Подожди, ну у тебя же есть квартира, ты сама хвалилась, что вы с Юриком недавно ее приватизировали.
- А было бы две, здесь бы я жила, а ту сдавала! А они... Суки!
- Я слышал, Надя заболела? - поинтересовался Алексей.
- У нее любовная лихорадка, втюрилась в этого Даню как кошка последняя, нашла тоже, дура она шизанутая - "жить без него не могу". Даже таблетки глотала, как будто ей пятнадцать лет, - на лице Ольки появилась такое удовлетворение, как будто она очень хотела в туалет по большой нужде, и наконец сходила.
- А я слышала: у нее эпилепсия, - возразила Таня.
- Это врачи что-то придумали... Вы пива еще будете? - решил перевести на другую тему Нарваткин, ему почему-то была неприятна довольная улыбка жены. Слишком довольная.
Вечером возвращаясь домой, Таня спросила:
- А правда, что Хайзов хорошую сумму заплатил за Надю? Стиральная машинка на это куплена.
- Я слышал, что со стороны Нарваткиных это было чистое бескорыстие. Он им ничего не заплатил, - ответил Алексей.
- Знаешь что, Леш, я с ними пиво больше пить не буду, и в гости ходить тоже не буду! - неожиданно резко заявила Татьяна.
Алексей немного смутился такой резкости подруги, но спорить не стал:
- Знаешь, я поймал себя на мысли, будто не пиво пью с ним, а сижу в сортире, который никогда не чистили... Юрик как туземец какой - понятия добра и зла размыты. Что делают - ну, Олька дура злая, а Юрик-то мужик, должен понимать. Они же Надю по сути убили - и все хи-хи, ха-ха.
- Это Юрик-то мужик. С такими на одном поле срать боязно, - врезала Татьяна..
После поездки в родной город в ЖЖ Даниса Хайзова появилась еще одна запись:
"В Серовске целый месяц очень неплохо провел время с одной очаровательной и доброй девушкой по имени Надежда. Фамилию не помню. Таких в России и не осталось почти. Я ее полюбил почти. Она вселила в меня надежду почти, что в людях осталась еще Вера, Любовь и... Надежда". Любил Хайзов красивости.