Аннотация: Ос давно уже должен был умереть, но время текло сквозь пальцы и дыхание наполняло сухую глотку и сердце все билось, билось, как бабочка в кулаке...
Сказка о неизбежном
"Моталэ мечтает о курице,
А инспектор -
Курицу -
Ест".
И. Уткин
Ос любил наблюдать за морем. По утрам, выходя с ребятней за "ушками", он смотрел, как рассвет наполняет воду прозрачным блеском. Выпуклый черный камень был удобен и гладок. Ос мог сидеть часами, но голодные братья тащили его с собой - собирать мокрые, склизкие на вкус ракушки. Мать варила похлебку из "ушек" от весны до зимы. В сезон бурь к морю спускались только отъявленные бродяги. Ос попробовал тоже.
Он запомнил пронзительный, злобный ветер, серый сумрак, в который смешались небо и море, черные ребра забытой лодки, крики крачек и вздутый, огромный как дом, труп морского быка. И себя - песчинку в бесконечном и безразличном холодном мире. Домой окоченелого до изумления мальчика приволок милосердный нищеброд-грошник. Отец выпорол Оса. Мать плакала.
Вторая взбучка назрела, когда Ос стал хвалиться перед мальчишками. Они собрались в подвале, Ос как обычно взгромоздился на бочку и начал рассказ, мешая краски и запахи с безудержным хвастовством. Он спешил, захлебывался словами, восхищенные взгляды приятелей прибавляли азарта речи... И стихи получились сами собой - звуки, переполнявшие голову, вдруг сложились единственно мыслимым образом. Мальчишки дивились, как на влажной стене подвала проступают рисунки белокрылых фрегатов, блестящих айсбергов и холодных потопленных кораблей. Отец взялся заново пороть сына, но, не сделав и трех ударов, плюнул и выпустил парня. Талант словоплетства не бог весть что, но могло быть и хуже - дар к палачеству, например...
С того дня отец перестал требовать, чтобы Ос вместе с братьями крутил лозу, мастеря короба и плетеные стулья на потеху богатым купцам. Без толку, дела не выйдет. Мать стала ласковей и все норовила сунуть тайком то рожок, то монетку. Но братишек, особенно младших, шугала вон, как и прочие матери во дворе. Из приятелей только подкидыш Брок не гнушался теперь сопровождать Оса.
Славно же было - урвать вечерок и с котомкой лиловых слив забраться на самый верх мертвого бастиона - смотреть на волны, мечтать и на спор плеваться вниз косточками. Теплый мох, что вглухую затянул камни, был приятней любой постели, а если разрыть его пальцами, можно вытащить гильзу или осколок или... Тени мертвых солдат порой чудились Осу в долгих сумерках вечеров. А Брок ничего не боялся. Подкидыш был очень силен.
По округе мальчишка считался угрюмцем и молчуном, чуть ли не дурачком. Но когда Ос рассказывал о нездешних странах и временах, Брок вступал в разговор второй скрипкой. Словоплет придумывал город, подкидыш становился в нем королем, могучим и справедливым. Однажды на бастионе, Брок открыл Осу тайну, что женится на принцессе. Только вырастет - и возьмет ее в жены.
В день всех святых, когда добрые горожане выходили мириться между собою и давать по серьгам инославным, Ос пробрался полюбоваться на шествие. Король был вял, болен и с трудом держался на белом разряженном жеребце. Принцесса сидела в карете, как пряничная фигурка - блестящая, ладная, с глянцевым и немым лицом. Ос подумал еще: как можно влюбиться в такую куклу. Но приятелю не сказал. Впрочем, не до того было.
Тощих, шумных и плодовитых, как тараканы, жителей рыжих кварталов в городе недолюбливали давно. После молебствий на площади кто-то крикнул "Бей!", космачи с нагайками как всегда опоздали. Насмерть сходу, почитай, никого и не порешили, но пока громилы делили пестрые тряпки, гроши и утварь, запылали склады. Огонь перекинулся на жилье. Ос лишился двух братьев, отца и дома. Он хотел плакать, валяться в луже и выть, как мать, но стоял и грыз кулаки под ленивыми взглядами любопытных. Начался дождь. Братья рылись в развалинах, вдруг что осталось цело. Мать лежала в углу под рогожей. Потом стемнело. Ос стоял и стоял, весь промокший, худой и страшный. Брок увел его в доки уже наутро.
Мать недолго жила после - осень съела ее, как и добрую часть погорельцев. Братья сгинули кто куда. Ос остался грошничать в городе. Делать он ничего не умел, да и не мог - дар ворочался в нем, жадно требуя пищи.
Ос толкался в порту, провожал глазами неопрятные пароходы и горделивые парусники, следил за дневной муравьиной суетой у причалов. Как на берег сводят слона в цепях, как спускают клетки с бесчисленными пестрыми птицами и мешки драгоценного кофе, как огромные грузчики тащат в трюмы тюки и бочки. Как спешат подняться на борт тяжело груженые семьи с малышами, старухами и прадедовскими ветхими книгами, а с надраенных палуб в город шествуют разодетые проезжанты. Как оскалились пушками боевые суда - "Касабланка", "Принцесса", "Крейцер"... и незнакомые еще новики - с каждым месяцем их становилось больше.
На закате работа стихала, и тотчас распухали от шума бесчисленные таверны, кабачки и подвалы. Матросы плясали с портовыми девками, резались на ножах, пили, вспоминая своих покойников, пели и снова дрались. Ос заглядывал в двери, слушал. Если в карманах звенело - покупал себе жидкое пиво и крепкий "портовый" суп из морских гадов. Сочный вкус чужой жизни наполнял ему рот. Но слова все еще не давались.
Дар смеялся над ним - по ночам Осу снились тугие и звонкие строки. А с утра, как и в детстве, приходилось собирать "ушки" и морской лук, чтобы не умереть с голоду. Иногда удавалось перехватить монету на срочной выгрузке или кружку вина из протащенного на борт кувшина, но жилось все труднее. ...Брок еще той весной уехал - примерять серый китель студента Е.К.В. Корабельной школы. А больше Ос никому нужен не был.
Оставалось море - неизменное и непостоянное, тухлый запах светящихся водорослей, горсти битого перламутра на полосе прилива, стаи рыбок-летучек и шумные птицы, кормящиеся у стай. И корабли. Надежда по правому борту, гибель по левому, удача стоит у штурвала.
Ос ютился тогда в ничейной каморке у Южных Трапов. Чуть не каждую ночь он пытался марать бумагу, но стихи отправлялись в огонь - подогреть скудный ужин. А ночи все холодали. Грошники, рыбари и прочий портовый сброд уходили в подвалы и трюмы, ища приюта. Космачи уже дважды прочесывали трущобы.
Когда Астьольд и Злой из Бухты явились в Трапы резаться насмерть за желтые косы красотки Эв, Ос решил, что снова идет облава. Он откинул уже крышку подпола - дважды эта дыра выручала его свободу - но снаружи заговорил барабан. Из щели было видно, как волна за волной моряки и контрабандисты заняли площадь.
Четверо с фонарями оградили поле для боя, взмыленный барабанщик встал спиной к морю. Толпа сгрудилась чуть дальше. Нагую Эв держали двое матросов, она икала от страха. ...Вот противники вышли в круг... Злой свистел и играл ножом, Астьольд молчал. Барабан сменил ритм, сотня рук стала отбивать такт. Злой двинулся кругом, мягким и хищным шагом. Выпад, еще бросок, снова промах. Барабан застучал быстрее. Астьольд вдруг прыгнул вбок... Ос успел увидать, как темная кровь проступила на белой коже, но тут замолчал барабан, и мгновенно потухли все фонари.
Было слышно, как часто дышат противники. После пришел звук падения, отвратительная возня, хрип, стон - и торжествующий вопль победителя. Толпа засвистела и заорала в ответ. Фонарщики вновь засветили лампы. Злой поднялся с трудом. Астьольд был мертв. Эв закричала - по обычаю победитель доказывал власть над женщиной тут же, у трупа врага. Мужчины замерли в предвкушении зрелища. Но Злой только плюнул в лицо добыче и, прихрамывая, направился в сторону доков. Моряки поспешили за ним - обмыть победу. Дружки Астьольда утащили труп в лодку, чтобы похоронить подальше от берега.
Эв осталась у Оса, разделив с ним сперва похлебку из ракушек и портвейн, а после скудное ложе. Когда женщина задремала, Ос укутал ее в одеяла, а сам поднялся на проваленную крышу хибары. Он кричал слова первой баллады безмолвным тучам и шумным волнам, бросал рифмы на мокрый песок и вбивал в черную мостовую. Он говорил - и серебристыми рыбами летали ножи, хрипел в темноте капитан Астьольд, что посмел протянуть ладонь к сладкогрудой принцессе порта, и победитель поднимал за любовь окровавленный кубок... С первым лучом солнца последнее слово встало на свое место. Ос спустился в каморку - пусть прекрасная Эв услышит. Но женщина ушла до рассвета - вместе с жалкой горстью монет.
Не прошло и двух суток, как в хижину Оса явился незнакомец - огромный моряк с лицом загорелым и сильным. "Я Эгер, брат Астьольда. Я слышал - ты говорил, как погиб мой брат. Приходи говорить в таверну, чтобы все слышали. Я заплачу". Бросил на стол золотой - полновесный, с профилем позапрошлого короля - и захлопнул за собой дверь.
...Чужаков, что суют свой нос в дела портовой шпаны, случается, режут или запросто топят в нужнике. Ос понимал, что рискует, и до сумерек маялся, как поступить. Наконец плюнул в угол, сменил рубаху и вышел. Хуже не станет - некуда.
В "Кабестане" было полно народу. Хозяин вертелся угрем, безуспешно пытаясь уследить за всеми монетками, кружками и скандалами, две служанки сбивались с ног. Китобои, контрабандисты, военные моряки в синем, голоплечие грузчики, пестрые девки и красивые, злые рыбачки с артелей - все хотели холодного пива, горячей, только с плиты, рыбы, свежих лепешек с луком, отдыха и веселья. Ос ввинтился в толпу и не без труда пробился к стойке. Бросил монету, не глядя: вина, гретого, как положено - говорить буду. Его трясло. Вино - теплое, сладкое, пряное - прибавило сил. Как положено, кружку об пол, требуя тишины. И - с богом...
...Следи за рыбой, капитан,
С иззубренной спиной.
Стальная рыба, капитан,
Идет на плоть войной.
Держи смелее, капитан,
Судьбу за рукоять.
Кому сегодня, капитан,
Дырой в груди зиять?...
За минуту тишины _после_ Ос успел прожить жизнь. Прижавшись спиною к стойке, он ждал. Удар клинка под левый сосок, опивки пива в лицо, свист и гогот трактирной швали... Эгер раздвинул толпу, подошел, тяжело обнял Оса. "Спасибо, парень. Я видел брата". Незнакомый моряк перегнулся через перила "Врешь, паскуда, не так все было". Сразу несколько голосов воспротивилось "Говорил верно". Компания контрабандистов уже играла ножами, мол, не замай правду, но переливчатый свист "Космачи в доках!!!" перебил свару. Ос утер мокрый лоб. Дар прорвало. Он - стал.
Пушкари с "Катрионы" увели его от облавы, выдавая за юнгу, бежавшего с корабля. Звали пить, но Ос отказался напрочь. Эту ночь он хотел пережить один. Стены мертвого бастиона были мокры, пальцы заледенели. Дважды Ос мог сорваться, но ему повезло. Он поднялся на крохотную площадку, где любил отдыхать мальчишкой. Встал, раскинул руки, поднял лицо к луне. Небо застыло синью. Еще несколько дней, и бури заставят его кипеть. Море длилось плащом мадонны. Город с его соборами и заводами, мостами и перекрестками, колодцами и дворцами, спал и кричал во сне. Ос смотрел вниз, как господень ангел в последнюю ночь творения - мир простерся у ног и он, словоплет из квартала рыжих, был его властелином.
Зиму Ос провел в городе, изменив кораблям и бурям. Горсти монет от Эгера хватило на комнатушку в мансарде, чернила, бумагу и книги. Книги были важнее всего. В прежней жизни Ос читал лишь священные свитки да газеты, в которые заворачивали селедку торговки. Через месяц Ос понял свое невежество. Через три - решил, что прочел достаточно: стихотворцы не голодали, не спали с портовыми шлюхами и не видели пламени в окнах собственного жилища. Они были сыты, эти чванные короли слова, и писали для сытых и беззаботных. А кто будет говорить для матросов и рыбаков, для портовых грузчиков и контрабандистов, для их гордых, отважных и нежных подруг?
Длились ночи. Под шум ветров Ос раскладывал строки, воспевая удачу на острие гарпуна и прелесть розовых щек рыбачек. Время шло, и стихи перестали умещаться в тетради. На исходе весны Ос пришел говорить в "Кабестан". И никто его не услышал. Моряки пожимали плечами, служанки хихикали, старый Бу недовольно тер кружки, а после шепнул, мол, шел бы ты прочь, приятель. Ос метался и пробовал снова - в ресторации, в "Бочке", на рыночной площади - без толку. Наконец, обозленный и трезвый, он по новой сказал в "Кабестане" балладу на смерть Астьольда - и добыл себе ужин, выпивку и восторг ненасытной публики. Оборотный знак дара - говоришь только то, во что веришь.
Вторая баллада сложилась в тот день, когда на глазах у Оса китиха утопила гарпунерскую шкуну. Третья - после очередной облавы... Когда штабс-поручик из благородных пришел к верному стихоплету, Оса уже узнавали в доках.
Нужно было сказать о любви. Сказать так, чтобы девушка поняла и поверила. Офицерик был узкоплеч, собой нежен, но мужской красоты не лишен - удивительно даже, что он предпочел балладу для объяснения. Впрочем, им, богачам, видней. Ос решил посмотреть на девицу прежде, чем написать. Посмотреть любопытства ради. Молодые аристократки обычно не посещали порт.
Штабс-поручик провел его в парк - у семейства прекрасной возлюбленной был трехступенчатый титул, дворец и усадьба в пригороде. И в положенный час под яблони вышла девушка в белом. Невесомый ворох пышного платья, паутинка вуали на россыпи светлых кудрей, кружево тонких перчаток, гладкая кожа туфельки. Шаг упруг, взгляд спокоен и прост, на руках - маленькая собачка.
...Анна - обручальное кольцо имени...
Штабс-поручик так ничего и не понял - прочтя стих с листа, он нашел строки великолепно верными и устроил приглашение "на десерт" - скрасить отдых богатым дачникам. Ос явился не вовремя, был небрежен в одежде и речи, искушая хозяйскую вежливость. А конфуз получился под вечер. Ос читал. Публика млела. Куда там салонным твердилам - в зале шумело море, клубились тучи, дикари совершали молитву у первых в мире костров... Вдруг на зеленой спине портьеры все узрели обнаженную деву, выступающую из пены. И узнали ее в лицо.
Было шумно. Отец девицы хватался за пистолет, неудачливый кавалер рвался придушить словоплета, кто-то бежал в участок, кто-то звал слуг на помощь. Ос едва успел выйти через балкон.
Он пробовал после искать встречи с Анной, увидеть хоть издалека недоступную белокурую прелесть - тщетно. Избегая позора, семья подалась на курорты, усадьбу продали. На самого же Оса подали в розыск - "за покушение, оскорбление и попрание". Много лет спустя Ос смеялся, просматривая досье. А тогда - от плетей и каторги его выручила война. Подготовлявшаяся давно, она грянула неожиданно.
Еще вечер казался спокойным, по-осеннему сладким и томным, в парках играли вальсы и кружились с отпускниками девчонки в зеленых платьях. А утром город проснулся от согласного стука сапог о булыжники мостовых. Газеты кричали голосами портовых мальчишек: "Мобилизация! Оккупация! Интервенция!" "И я... и я..." - откликалось эхо, но кто ж его будет слушать.
Боевые суда, ощетинившись дулами пушек, ползли из залива прочь. На городских рынках втридорога продавали гнилую конину и вонючее мясо морских быков. В доках сновали крысы. Ос попал под облаву случайно - и это его спасло. Трущобы были обречены. А его с разношерстной толпой таких же везунчиков ожидала казарма.
Их загнали, как скот, в барак, посчитали по головам и заперли, даже воды не дали. Наутро кого-то успели выкупить, кого-то признали негодным к службе, один старик помер ночью. Остальных переписали, обрили, раздали по плашке хлеба и бестолковой колонной погнали в порт. Черный рот "Виолетты" высунул язык трапа, кое-как они поднялись на борт судна, и путешествие началось.
Самым мерзким казалось ощущение близости других тел - их тепло, запах, грязь. Ос за годы бездомья привык быть один. А фронта он не боялся - висельник не утонет. Вокруг ругались, молились, стонали и хрипели во сне. Ос же грезил о будущих подвигах, прошлых встречах и могуществе вод вокруг, за тонкими стенами трюма. Слова бились в его голове, но говорить было нельзя. Либо пристрелят, либо отправят к вербовщикам, после чего опять же пристрелят - за неспособность. Второго одаренного из набора, - слабоумного юношу-предсказателя, офицеры отселили в отдельный угол. Бедолагу кормили объедками со стола и били за каждый срыв провидения.
...Новобранцев доставили в город-крепость на острове в Сером море. Сосны, желтый песок, едкий запах железа. Усталость. Первый год Ос не помнил - он почти разучился думать.
Сил едва хватало вставать и делать, что говорят: маршировать, колоть, целиться, чистить, драить, стирать и жечь. Во время еды Ос мечтал о сне, во сне видел еду. Он был болен, хромал, дохал, сплевывал кровь - и поэтому жил. Раз за разом сменялись учебные роты, а Ос все топтал казарму - чистил рыбу, мел плац, полировал стволы неуклюжих пушек. Со временем он стал различать орудия - по оттенку звона металла, по запаху пороха, по царапинам шрамов на черных чугунных дулах. И полет снаряда казался Осу подобным запредельной свободе движения мысли вне.
Терпеливым старанием он глянулся пушкарям. Был оставлен при батарее, потихоньку отъелся, окреп. Появились силы для наблюдений. Жизнь блестела и колыхалась, как подпорченный студень. Сомнительные победы первых недель войны сменились вялыми поражениями. Имперцы продвигались к столице. В городах пахло голодом. По деревням угоняли в леса скотину и прятали хлеб. Крепость трясло в ознобе. Каждый день на плацу кого-то пороли или ставили в кандалы. Унтер Крукс пристрелил новобранца "за дерзость". Приближалась весна.
С южным ветром принесло горсти слухов о будущей битве - двум эскадрам надлежало столкнуться во славу тронов. Эта схватка, похоже, решала исход войны. Слабоумный крепостной предсказатель твердил, что все кончится поражением, но не мог назвать имени победителя. Ожидание длилось. Как-то за полночь бедолага влез на крышу казармы и заблажил в голос. Мол, эскадры сошлись, но не стали биться, моряки побратались кровью и теперь возвращаются, дабы переменить и законы и власти. Смерть хижинам, война дворцам, горе кормящим грудью... И дальше вовсе уж неподобное. Ретивый капрал снял пророка с одного выстрела, за что был тем же утром пущен в расход.
Ос тоже ждал. Он почуял бурю. Все вокруг: злая ругань отощавших солдат, брань чинов и блестящие ножны тревожных парадных кортиков, даже раннее лето красоты неожиданной и невинной, как улыбка девчонки с портрета портовой шлюхи - все подряд раздражало отвыкшее сердце. Дар стучался в ушах - так, наверное, бьется ребенок в чреве, почуяв приближение родов. Ос понял, что не удержится, и жил жадно. День прорыва беды грозил гибелью, вряд ли преодолимой.
Их подняли посреди ночи. Взбунтовавшийся флот приближался к берегам острова - в крепости был уголь, была вода и - главное - были снаряды, много снарядов для ненасытных пушек. А приказ из Столицы гнал офицеров - любой ценой задержать.
...Шел туман. От промозглой влаги скрипело и пахло ржавью простуженное железо. Пушкари в боевом порядке навытяжку мерзли на бастионе. Ос смотрел, щурясь, как расхаживает вдоль орудий одышливый капитан, как дрожит жилка на его плохо бритой щеке, как томительно медленно оседают на гладком дуле капельки мутной испарины. Вдруг ударил ветер. Туман разорвало в клочья. Заблестели под солнцем бронированные борта. Бунтовщики приближались к гавани.
"Батарея, готовьсь!" - капитан прыжком поднялся на бруствер. "Целься!" Третьего приказания не было - Ос столкнул офицера в море. И, не дожидаясь пули, заговорил - во весь дар, во всю мощь обреченной глотки:
...Свобода? Да!
Стоят суда
Грядет армада
Города
Горят
Ворота и порты
Открыты
Алчущие рты
Руби раба
Дроби набат
Ори "ура"!
Свобода, брат!...
Он не понял, что предстало глазам ошеломленных солдат, но успел увидеть, как пушкари уводят стволы вверх, в небо. И прыгнул сам.
От удара о море почернело в глазах, Ос почти потерял сознание. Но живучее тело дернуло его вверх, к тонкой пленке соленой воды. Ос боялся - не хватит сил дотянуть до спасительных валунов за причалами. Но удалось - и доплыть, и укрыться в камнях. Ос лежал, глядя в небо, а на пристани стреляли, орали и падали люди. После стало темно.
...Он пришел в себя от чудесного запаха кавы - густой, медовой, горячей кавы в невесомой, голубой на просвет чашечке с золотым ободком. Ос понял, что умер и попал в рай - никогда, даже в лучшие годы дома, он не спал на льняном белье, не носил льнущих к телу рубах и не кушал с фарфора. Обитые бархатом стены комнаты, в которой стояла его кровать, чуть заметно раскачивались. На двери неуместно чернел силуэт герба. У оконца стоял крупнотелый мужчина в дорогом, но помятом мундире. Он обернулся, сияя щербатой улыбкой... Брок!!!
Да, это был он, закадычный друг детства. Изменился. Стал властным, налился силой, как яблоко желтым соком. Но глаза приемыша были прежними - ожидание чуда плескалось за оспинами зрачков. Чудо было простым: власть народу. Хлеб голодным, мир солдатам, свободное море торговцам и рыбакам. Война доносам, погромам, бессудным казням и продажным судьям. Счастье - всем. А плата - труд, пот и кровь. Много крови.
Ему, Осу, судьбою вручен дар творить, поджигать сердца силой слова. Он может приблизить день общей победы, может спасти многие тысячи жизней - людей, обманутых с детства, слепых, диких...
Ос слушал молча. Из небытия перед ним вставал Город Солнца, сияющий и прекрасный. Город, где никто не скажет "пархатый рыжий", не кинет вслед камнем, не откажет в любви потому, что чужак и беден. Без голодных и нищих, без трущоб и без тюрем, но со школами - для любого, с чистой водой в фонтанах, с белыми парусами вольных птиц - кораблей... До утра они говорили в пышной бывшей адмиральской каюте. А к рассвету Брок вернулся на мостик - командоры эскадры ждали его приказов.
Ос уснул. Он спал сутки, и сны его были тяжки. Просто ответить "нет" и вернуться в свои трущобы к безразличному морю. Страшно лезть голышом в котел, вешать на спину бремя чужого выбора. Город Солнца маячит на горизонте. Ему, Осу, выпало гранить янтарные плиты немыслимых мостовых.
...Когда эскадра входила в порт, Ос стоял рядом с Броком на носу бронированного чудовища. Битва вышла кровавой и грязной, королевских гвардейцев выжигали из доков, выкуривали из бастионов, последний полк добивали уже во дворце. Короля разорвали на части. Ос видел его седую голову с идиотски отвисшей губой, прибитую над воротами. Принцессу Брок спас. Но, видимо, опоздал - от пережитого девушка онемела и слегка повредилась в уме.
Первый указ Друга Народа был прост: свобода, равенство, братство. Второй - призывал защищать город от предателей и врагов. Третий - всем детям бедных дать молоко и хлеб. Дважды в день и бесплатно...
Парусиновые фургоны раздатчиков пищи выезжали на площади под конвоем солдат. Случалось, что оголодавшие жители нападали на фуражиров. Благо всем горожанам нечего было есть. За морской живностью ходили теперь угрюмые взрослые мужики, даже поганых крачек сбивали палками. Муку продавали на вес серебра, драгоценные камни меняли на драгоценный сахар, книги шли дешево - плохо горели.
Город щерился темными окнами, хлюпал выбитыми дверьми, мигал кострами реденьких патрулей. Прохожие выцвели, из разряженных щеголей и элегантных красавиц былых времен превращаясь в оборванную толпу. На хорошо одетых смотрели косо. Столица полнилась слухами: о старухах, что заманивают прохожих, а потом продают пирожки с человечьим мясом; о черной карете, увозящей бесследно молодых девушек с окраинных переулков; о наследнике - сыне розовой фаворитки, юном принце, который уже почти собрал армию на востоке.
Ос метался по городу и говорил. О Городе Солнца, свободе и братстве, грядущих победах и светлом будущем... От завода в казармы, оттуда в доки, в госпиталя и снова на площадь - к толпе. Он осунулся, исхудал, забывал есть и спать. Времени не хватало. Каждый день, каждый шаг, каждый выкрик в тысячеликую стаю приближали неизбежное чудо, царство равенства и свободы. Было жалко терять часы, поэтому Ос согласился на экипаж и гнедых из дворцовой конюшни. Ночевал он тоже в одной из бесчисленных комнат дворца, в двух шагах от покоев Брока.
В изувеченных залах не тушили огни до света. Рассылали бумаги, планы и вестовых, собирали отряды грядущих армий, строили и творили новое будущее. Очаги Солнца - воспитательные лицеи для бродяг и сирот; голубые дома из стекла и металла - чтобы братья не прятались друг от друга; скорострельную пушку, способ выпуска книг, два лекарства от смерти, летательный аппарат на тончайших шелковых крыльях... Никогда еще Осу не доводилось попадать в средоточие пульса жизни - разношерстные квартиранты дворца торопились, как будто каждый день был последним. Отчасти так и случалось: одержимые и одаренные в равной степени быстро гибли от пуль, лихорадки и собственной неосторожности. Их места в строю заполняли мятежные новобранцы. Все, кто мог, несли камни в стены Города Солнца.
Ос успел полюбить свое утлое гнездышко - закуток чьей-то маленькой фрейлины. Покрывала и простыни тихо пахли жасминовыми духами, на глазуревом умывальнике вяла пудреница из перламутра, в гулком брюхе комода ожидали своей судьбы невесомые платья. Стекла так и не удалось вставить, но на ночь можно было запереть ставни и задернуть массивного вида портьеры. Получалось тепло. Почти...
Иногда заходили гости - фанатической силой дара Ос выделялся даже в пестром котле дворца. Все знали, к рыжему словоплету благоволит Друг Народа. Но близких людей, кроме Брока, так и не появилось - слишком спешно жилось. Пару раз на душистом ложе оставались ночевать женщины. Они мяли постель и дрожали от холода в кружевных простынях, жадно курили вонючий табак, говорили о новой жизни и исчезали, не дожидаясь рассвета. А жаль - по утрам так прекрасно смотреть на залив. Полоска воды блестела далеко за домами, обрамленная лоснящейся жестью крыш, зеленью тополей, тускло-красными и высокими черными трубами. На флагштоках дымоотводов метались знамена победителей...
По ночам у камина Ос сидел и писал - о городе, о боях и победах, о врагах и о Друге Народа, о кораблях-птицах и птицах-вестницах. Было зябко, часто хотелось есть, иногда становилось страшно - безвозвратно быстро рушился старый мир. Но опять надвигался день: кава из кухонного котла, мокрый хлеб, полселедки - и вперед, к людям. Дар был счастлив. Ос - тоже.
На фронтах наступило затишье. Город съежился и примолк. Снег засыпал все выходы из домов, люди мерзли и мерли в пустых жилищах. Стало пусто на улицах. Только ветер гулял в гулких стрельчатых арках, да собаки скулили и грызлись над жалкой добычей. Жеребцы из дворцовых конюшен завершили свой век в общей кухне, поэтому Ос снова ходил пешком. Проклятое время мертвых - последние дни холодов. Всякий год кажется, что света больше не будет, надеяться не на что, следует умереть, забыться сном под хрипы метельных дудок. И с первым лучом тепла забываешь эти кошмары, чтобы следующей зимой вспомнить...
- Мужчина, послушайте, - наперерез Осу из парадного вышла девушка в куцей шубке, - Я голодна...
И действительно вся она была как мольба о пище. Высохшее лицо, ввалившиеся глаза, пересохшие белые губы, тонкие, страшные ноги с узлами коленок. Хлеба при себе не нашлось, но и бросить девчонку на улице Ос не смог. Он решил отвести бедолагу в покои, накормить пайковой "шрапнелью", дать отоспаться в тепле. Если ж будет смышлена, то и дело ей подберется. Хоть на посылках или кашу варить, все лучше, чем на улице в мороз грошничать.
Идти было далеко, через два провесных моста. Девушка долго держалась вровень, но ближе к площади повисла на рукаве и едва волочила ноги. У дворцовых ворот она неожиданно потеряла сознание. Пришлось нести на руках. Сгрузив гостью в пышные простыни, Ос растопил камин, сбегал в кухню за кавой и теплым супом, одолжил у соседа сахар. В тепле девушке стало лучше, она ела и плакала, не замечая, что плачет. А потом уснула с ложкой в руке.
Ос провел ночь у камина. На душе у него было тепло. Это чувство казалось ему незнакомым. Младшие братья словоплета чуждались, ни зверей, ни детей у него никогда не водилось, и Ос удивлялся, что умилительного в тонком, тихом, чужом дыхании. Он задремал, а проснулся от прикосновения. Девушка, голая и жалкая в своей неухоженной голости, склонилась над ним. Ос улыбнулся, не желая платы за угощение. Девушка погладила его по лицу. На грязном пальце круглился след от кольца. Перстня с тусклым агатом, украшения девичьей ручки. ...Белое платье... Белая кость... Обручальное кольцо имени.
Ос сам расчесал Анне кудри и согрел для купания воду, распотрошил сундук и добыл ей одежду, а прежние тряпки выбросил прочь. Он укачивал девушку, как больное дитя, кормил с ложечки, спал у ее постели, по сто раз повторял, что никто ее теперь не обидит. И думал - как же спасти. Прошла неделя, Ос не выходил из покоев, сказавшись больным, но врача принимать отказывался. Наконец Брок прислал мальчика, требуя объяснений. Ос поднялся в кабинет сам.
Словами простыми и грубыми он объяснил, что наконец отыскал любимую. Ему плевать, что Анна аристократка. Если она умрет, он тоже не будет жить. Брок слушал молча. Ос продолжал, что никогда ничего не просил у друга, и это долг навсегда, и девушка ничего плохого в своей жизни не сделала, и... Брок расхохотался. Он смеялся долго, булькал, хрипел, бил ладонями по столу, плевался и взвизгивал. После утер усы и спросил, почему бы Осу не расписаться со своей кралей. Он, Друг Народа, взял же принцессу в жены... Ос пришел с этой вестью к Анне. Анна сказала "да".
Это было странное счастье. Ос не мог наглядеться на девушку, ставшую вдруг женой. Он просыпался утром от звука ее шагов и засыпал, слыша ее дыхание. Он таскал воду, колол дрова, приносил в дом то хлеб, то свечи, то старинную книгу. Будь его воля, он не позволил бы настрадавшимся ручкам мараться о стирку или мытье, но Анна сама хотела вести хозяйство. Ос полюбил вечера у камина. Он учился разговаривать с женщиной, вспоминал и рассказывал дни своей жизни. Анна слушала молча. До весны они жили как брат и сестра.
Когда бури утихли, Ос уехал на фронт - говорить для солдат и матросов. Имперцы отступали, но медленно, слишком медленно. И жгли на своем пути все - поля, закрома, деревни, - случалось, и вместе с жителями. А Другу Народа был нужен хлеб.
Ос говорил о любви и войне под обстрелом, в окопах, с вестового гнезда на мачте. Приходилось учить, убеждать, чаровать и грезить неумелые, косные души. Ос питался кониной, обовшивел, был ранен. Вместе с ним поднимали войска другие - одаренные и неистовые. Почти все словоплеты кончили дни в окопах, не дожив до победы. А он, Ос, вышел маршем от моря до моря с авангардом стремительных войск. И - венец торжества - кричал победительные проклятья вслед последнему флоту имперцев, и солдаты Друга Народа повторяли его слова. Удача любила парней из квартала рыжих.
В одну из зимних побывок Анна спустилась на ложе к мужу. После, уже весной, приложила руку к мягкому животу: слушай, как бьется жизнь. Было нежно и трепетно. Анна стала прекрасна - как луна середины лета над спокойным и теплым морем. Первенец появился на свет в день торжественных фейерверков - город праздновал смерть войны. Ос держал на руках легкий сверток и шептал сыну про Город Солнца, где хватает счастья на всех.
Мальчик умер на третий день от больничной заразы. Анна едва не последовала за ним.
Ос работал, читал, писал, ел суп, спал рядом с мертвой от горя женщиной. Жизнь сломалась на две половины. Снаружи кипящий город, в котором взошли первые зерна будущего - уличные спектакли детишек из Очагов Солнца, магазины с бесплатным хлебом, гудки заводов, пароходные трубы, трюмы полные рыбы - серебристой, прыгучей рыбы. Улыбки на бледных лицах, звонкие голоса газетчиков, алые косынки молодых моряков, алые ленты в волосах у рыбачек. А внутри немота опустелого дома.
Ос порой заставал Анну у колыбели. Жена качала толстую куклу и пела песни на чужом языке. Ни слова о прошлом, шитье, метелка, крупа врассыпную на скатерти, заунывный мотив. И кашель. Пока безобидный, слабенький.
Ос попробовал снова просить у Брока, но Друг Народа был непреклонен. Талант принадлежит державе. Впрочем, незаменимых нет... На следующий день Ос взялся обшаривать город. В кварталах рыжих, портовых хибарах, неуклюжих хороминах бывшей знати, у костров грошников и в Очагах Солнца он искал одаренных мальчишек, чтобы учить их плести слова.
Детей набралось десять - голодные, битые, пуганые. Все они слышали Оса раньше - на площадях, на заводах, в доках. Все они хотели научиться плести слова, чтобы стать рядовыми Города Солнца и служить Другу Народа, так же верно, как прославленный Рыжий Ос. Все они были неграмотны.
Ос не знал, как учить, благо сам почти не учился. Он одел словоплетов с дворцового склада, подписал на паек, выбил спальню в подвале. Подождал пару дней, пусть привыкнут, оттают. Брок принес связку книг -учебники бывшей принцессы. Старичок кастелян выдал сверток бумаги и две чернильницы. Дело пошло.
Ос бродил с ними всюду. Обошел все портовые гнезда, площади, дворики и дворцы. Выгнал в бурю на побережье. Отправил на лов с рыбарями. Заставил сутки без перерыва простоять у станка на "чугунке". Учил стрелять и бросать ножи и чуять, как режет воздух алчущее железо. Говорил для них, сколько хватало легких. Заставлял читать, чтобы знали, как отличить настоящее от рифмучей поделки. Парни впитывали его слова, как хлеб - воду. И учились.
Первым прорвался Хонц. На заводе под стук станков он сказал о рабочем, которого затянуло под пресс - как быстрее стучат молотки, из-за гула не слышно крика, и колеса сорвет с цепи, стоит сердцу остановится. Кто б мог подумать... Парнишка казался фантазером и пустословом, а вышел сильно.
Вторым стал Ясс. У светила Верхнего маяка он _услышал_ имя волны. И не сумел - сказать. Понимание слова "море" повредило ему рассудок. Ос понял тогда, как повезло ему - недотепе и неумехе - в ночь зимней бури на пляже. И стал бережней с остальными учениками.
За две зимы прорезались все. Кто сильней, кто чуть видно... Все, кроме Лурьи. Самый милый из мальчиков, самый преданный, самый внимательный. Он умел быть рядом - не слугой, не собакой, но верным плечом. Он хватал на лету мысли, он ни разу не огорчил Оса непониманием... И молчал. Приближался Парад. Пятый год Города Солнца хотели отметить торжественно. На три дня отменяли продуктовые нормы, пустили конки, наконец-то стали жечь фонари. На площадях обещали играть спектакли, вывести оркестры, акробатов и фокусников. Ос, как первый в стране, должен был говорить на трибуне дворца. Остальные ученики - в средоточиях праздника.
Ос решил поговорить с мальчиком, может, стоит сменить дело. В конце концов, дар не подарок, а Городу Солнца можно служить в тысяче других армий. Лурьи слушал его чуть не плача, потом попросил дать последнее слово. И обрушил на Оса "Балладу на смерть Астьольда" - как снег на голову. Ос увидел круг черных фонарщиков, нагую женщину под прицелом голодных глаз, нож в кулаке у Злого и текущую в море кровь. Говоришь только то, во что веришь.
Тем же вечером Ос отвел Лурьи к Другу Народа. Брок остался доволен.
После Парада Ос получил документы, взял Анну и уехал в предгорья, в глухую провинцию. Поселились в уютном домике на окраине - с садом, колодцем и прелестной верандой для чаепитий. Получили со склада мебель, кое-что прикупили. Анна взяла прислугу - кухарку и домработницу.
Каждое утро пили теплое козье молоко пополам с целебной родниковой водой. Ходили гулять, дышать вкусным, как булки, воздухом. Любовались на старую крепость, на бесконечные стада коз, обтекающие холмы, на кудрявый миндаль и белые кружева стройных вишен. Наслаждались покоем, хорошей пищей, уединением, восхитительной праздностью лишнего часа сна в свежей постели. Ос был счастлив - с лица любимой будто смазались следы времени. Ближе к осени Анна снова сказала, что ждет ребенка.
Они оба боялись родов, но обошлось хорошо. В положенный срок из городской лечебницы Осу выдали ненаглядный атласный конверт. Девочка оказалась спокойной, милой и очень хорошенькой. Ос души в ней не чаял. Кто б поверил - первый словоплет государства сочинял для малютки Иды песенки про зверушек, принцесс и корабельные тайны, чтобы дочка не плакала перед сном. И таял, когда малышка смеялась.
Анна тоже была довольна. Она вся лучилась сонной молочной благостью, голос стало глубже, шаг величавей. К вящей радости мужа прекратились ночные кошмары. Анна больше не просыпалась в слезах, кашель тоже прошел. Она сама гуляла с дочкой, и благосклонно кивала в ответ на восхищенное аханье местных старух. Ос поражался - что значит тридцать колен благородных предков.
Время шло не спеша. За семейной возней, молоком, пеленками и неизбежными детскими хворостями, Ос почти не следил за публичными новостями. Он видел, что жизнь становится лучше, люди снова одеты и сыты, открываются школы и фабрики. Все больше колонн выходит на Парады в честь Друга Народа, все меньше нищих клянчит по площадям. Ос частенько вспоминал друга - был подкидыш, прожектер и мечтатель, а теперь он ведет страну в светлое будущее. Все сбылось - и столица и власть и принцесса. ...Брок писал, что они тоже ждут, наконец, ребенка... Анна, узнав об этом, обрадовалась - стране нужен наследник, твердила она. Ос был удивлен - ведь короля нет больше - но виду не подал.
Весть о смерти пришла неожиданно. Роды прошли тяжело, младенец плох, мать скончалась, писал Брок. И просил возвращаться. Ос чувствовал, что друг его ранен в самое сердце. Анна тоже сказала, что следует поспешить. Через два дня на курьерских они добрались до столицы. Во дворце стоял траур. Сын Друга Народа был жив еще, но врачи разводили руками - младенец не принимал кормилиц. Пока Ос уговаривал Брока утешиться, Анна пришла в покои, и, достав принца из колыбели, дала ему грудь. Мальчик выжил.
С тех пор они были вместе - Ида и маленький Брокен. Анна растила обоих, как брата с сестрой. Не доверяя няням, каждое утро Анна сама будила детей и каждый вечер, ровно в восемь, приходила поужинать с малышами и проводить их спать. У ребят было все - дорогие игрушки, пони, лодка под парусом, крохотная, как позолоченная скорлупка, лучшие гувернеры и добрейшие няни города. Но, по счастью, птенцы были слишком заняты, чтобы успеть изнежиться.
Ос хотел бы чаще видеть свое дитя, но дела затянули по горло. Город Солнца научился читать. И нужны были книги.
Ос искал мастеров для печатных машин и рабочих для книжной фабрики, типографские краски и переплетный картон, художников и наборщиков. Первые алфавиты пошли в тираж, но этого было мало. Нужны были новые книги о новой жизни. Книги о простых людях и великой борьбе за всеобщее счастье. Бесспорные, как булыжники, и понятные, как букварь. Народные книги.
Друг Народа прописал Осу неблагозвучный титул и вручил тяжкий руль Министерства Печатных дел. В первые дни Осу казалось, что он сойдет с ума от бесконечного потока просителей и посетителей. Одни несли рукописи, другие пытались говорить прямо в кабинете, третьи трясли бесконечными списками прошлых заслуг, четвертые раздевались и тыкали в нос боевые раны. И все чего-то хотели - тираж, паек, крышу над головой... А еще надо было успевать говорить на парадах, заседаниях Солнечного Совета, в кружках и клубах молодых словоплетов. Ос все чаще отправлял Лурьи вместо себя - сил гореть дважды и трижды в день уже не хватало.
Под началом, помимо господ типографов, оказалась трехсотенная, даровитая, шумная и до невозможности склочная стая словесников. Все они ревновали, наушничали, творили, дрались и совокуплялись. Всех надлежало сберечь, помирить, накормить, напечатать и пожурить, чтобы не плели лишнего. Ос изнемогал от изнанки поэтического белья, ему казалось, что еще один новый гений - и его начнет рвать словами прямо на стол в кабинете. Иногда он смаковал эту сцену для самоуспокоения - полированная столешница, гладкокожее кресло, напротив вдохновенная рожа очередного Солнечного Луча - и алфавитная каша блевотины на проклятых бумагах.
Иногда удавалось держаться только на коньяке - рюмка с утра и по сорок грамм в каждую чашку кавы. Ос почти перестал писать. Не хватало подпитки - разведки боем, утлой рыбацкой шкуны, яркоглазой девчонки из подворотни... Впрочем, Город Солнца становился реальностью на глазах и в нем не было места вымыслу.
Ос запомнил тот день, когда форма отливки треснула.
Он явился на службу как всегда, в десять. Его встретила тишина. Не хихикали секретарши, не курили на лестницах господа типографы, не ругались друг с дружкой молодые словесники. Двери замерли полуоткрытыми, коридоры были пусты. Пахло жженой бумагой.
В кабинете ждал Лурьи. Красавчик был бледен. Без лишних слов он протянул Осу список имен - Хонц, Барт, Йолли, еще кто-то из молодых. Заговор. Злоумышленье против Города Солнца и Друга Народа лично, восхваление аристократии, опороченье дела свободы, осквернение, надругание... Лурьи улыбался дрожащим ртом и твердил что-то о всеобщем собрании с целью исключить из рядов. Ос подвинул его и вышел.
Во дворце пировала паника. Вооруженные моряки охраняли подходы к зданию, солдаты возились у главной дворцовой пушки, поспешали курьеры в парадной форме. К Другу Народа Оса пустили не сразу. Брок сидел с незнакомым министром. В кабинете было накурено, стол завален бумагами, пол - заслежен. Брок поднялся и обнял за плечи друга. Хорошо, что ты понял меня, твердил он, хорошо, что пришел поддержать в столь опасный и трудный момент. Ос опешил. Нас хотели убить, повторял Брок, подготовили заговор, обещали развесить на фонарях. Ос рискнул возразить, что своих словоплетов знает, они слишком талантливы, чтобы играть в политику. Вот и ладно, ввернулся новый министр, вот и проверим. Вот признаньица. Вот показаньица. А вот протокольчик допроса, извольте... Друг Народа кивнул, мол, у этого все признаются. Одаренный, выдающийся человек. Об стекло с заунывным гудением билась желтая муха...
Ночью Ос побеседовал с Анной. Объявил, что намерен оставить пост, объяснил, почему. Не меняясь в лице, Анна ответила, что жене подобает идти за мужем. А дочь их останется сиротой в Очаге. И, если выживет, вырастет нищенкой, грошницей, как отец. Ос попробовал дать пощечину, но жена увернулась. И продолжила толковать. Что он, Ос, еще в фаворе, коли будет умен, сможет держаться долго. Короли не бросают приятелей детства, если те их не предают. Что счастье Иды в ладонях ее отца. Если сложится, может быть, их красавица станет матерью новых принцев - дети любят друг друга. Но кто позволит мальчишке Брокену взять в жены отродье самоубийцы? Ос молчал, слушал. После хлопнул за собой дверью и никогда больше не заходил к жене в спальню.
Ос говорил с Броком еще раз, за два дня до суда. Он был прост. Дар штука тонкая, редкая, а словесники люди пуганые и нервные. Одного вздернешь, пять в уме повредятся, десять вовсе разбегутся - ищи их потом. Кто тогда говорить с площадей будет, заплечных дел мастера? Они б, может, и рады, да кто их слушать-то станет?! Дар учить надо, гранить, шлифовать. Вот он, Ос, сколько лет учил - а вы всю работу к стенке. Друг Народа сперва разгневался, но, поразмыслив, признал правоту Оса. В этот раз мальчиков удалось отстоять.
...А потом был Большой Парад - двадцать лет исполнялось Городу Солнца. Ос стоял на трибуне, внизу колыхалось людское море. Метались флаги, мелькали лица, блестели каски рядов конвоя. Ос вдохнул полной грудью пьяный весенний воздух, раскрыл ладони, в приветствии - и слово умерло на губах. Он почувствовал, что бессилен. Отвратительно, безнадежно, как старик перед юной шлюхой. Ос шатнулся, его подхватили под руки, увели во дворец.
Он лежал на кушетке, вокруг хлопотала охрана, подоспели врачи, пахло камфарой. Было слышно, как говорят снаружи: Лурьи, Барт, Хонц... И на каждую фразу - восторженный рев толпы. Город Солнца отстроил стены.
С того дня Ос по мере сил избегал выступлений на публике. В крайнем случае, брал с собой Лурьи, но обычно отговаривался работой. Министерство печатных дел и вправду хотело многого. Ос удвоил, утроил, ушестерил бдительность, пытаясь по мере сил уберечь своих необузданных "мальчиков". Не всегда удавалось, да и эмиссары Друга Народа уже не так просто выпускали добычу. Но пока Ос держал оборону.
Он старался, чтобы свободного времени не оставалось, ночевал в кабинете, отказался от отпусков. Но, бывало, бессонница брала его за грудки. Ос спускался по гулкой лестнице, брал ключи у спящего сторожа и долгие ночи бродил по притихшей столице. Он смотрел - слово "мост", слово "снег", слово "осень" - как фигуры в колоде карт. Стало проще - вместо образа камня являлся булыжник, вместо символа рыбы - живой малек в мелкой луже прибоя. Сам же мир оказался урезан, обесцвечен и опреснен. Ос бродил, щупал стены, гляделся в черную воду, гладил свежие листья кленов, угощал пыльным сахаром припоздалых извозчичьих лошадей. Видел небо - неизменное, безразличное, звездное или облачное. Небу было накласть на проблемы души придурка квартала рыжих.
Как-то сразу ушло здоровье. Потянулись врачи, лечебницы, унизительные процедуры, недели покоя в стерильной крахмальной клинике. Ос лежал на странице наглаженной простыни, словно выцветший лист из девчоночьего гербария. Умница Ида навещала его каждый праздник - малютка сильно выросла. В белых гольфиках, форменном буром платьице с кружевной пелеринкой, под которой уже намечались грудки, ясноглазая и улыбчивая, она была прелестна. Ос сквозь дрему слушал болтовню дочки об уроках, маме и братце Брокене, о щенках и прогулках и книжках с картинками... Слава богу, у нее не прорезалось дара - ведь, бывало, способности шли по наследству. Зато Ида была смышлена, добросердечна и искренне обожала незадачливого отца.
Друг Народа тоже посещал Оса, но визиты его становились короче, а речи все холодней. Из намеков ревнивого Хонца складывалось, что Лурьи наконец-то стало тесно второе место, но решение еще не было принято. Ос гадал - позволят ли уйти на покой или вышло, наконец, время расстаться с жизнью. Страх умереть проснулся вместе с болезнями, и все драгоценней казались казенное ложе, дряблая пища и снулый воздух палаты. Каждый вечер Ос боялся закрыть глаза - вдруг не станет белесого потолка, трех шаров в изголовье кровати, птичьих домиков за окном... И вкус жизни отдавал теперь кислотой ежеутренней целительной простокваши.
Врачи снова поставили его на ноги, но запретили работать хотя бы ближайший год. Ос убрался в отставку и снял номер в отеле у Старой площади. Он сам готовил, сам вел хозяйство, читал газеты за ужином, много гулял, думал даже завести маленькую собачку. На все вопросы отвечал одинаково - прописали покой. Смерть ходила за Осом на цыпочках. Иногда она доставала худую паучью руку и тянулась пощекотать в груди. Иногда проскальзывала в статьишке заказного писаки. Иногда проходила по коридору чеканным шагом солдат - всякий раз Ос прятал голову под подушку и убеждал себя, что ничего не слышит. Время стало тягучим и липким, сны наполнили рот отвратительным вкусом лакрицы. Ос смирился, все скоро кончится.
Он казался себе пузырем, полным мутной вонючей жижи. И забыл про закон резонанса. Город Солнца ворочался, двигал грузным нутром, выдыхал отработанный воздух. Колебания плоти стали явны для внимательных душ. Ос по старой привычке сперва почуял, что близятся перемены, а потом спохватился, но поздно. Его развернуло вживь.
Это было неуловимо - чуть нервозней стали статьи в газетах, чуть торжественней марши играли на площадях, чуть суровее стали неизбежные патрули. Подорожали ткани, подешевели книги, Дети Солнца вместо спектаклей показывали чудеса строевого шага и искусство рукопашных и штыковых. Имперские коммерсанты завершали дела в столице, имперские словоплеты, наоборот, бежали просить защиты у Друга Народа. Глупцы, у них же другой язык...
Брок позвал к себе Оса в начале лета. Предложил снова встать во главе Министерства Печатных дел. Долго, со вкусом ржал, когда понял, что Ос тоже знает о будущей драчке. С восторгом принял идею о бригадах словцов-агитаторов для поднятия духа солдат. Упомянул мимоходом, что Ида счастлива в браке. После сам налил по стаканчику... До утра они ворошили прошлое, благо было, что вспомнить - воркотню и плевки соседей, крохотные дворы, кочевые лавчонки квартала рыжих, бастион и соленый ветер и прохладные сливы с колючими скользкими косточками. Будущее двух никчемных мальчишек на фоне вечного моря.
А утром пришла война.
Флот имперцев двинулся с Южного океана. Войска вскрыли границы, как консервные банки армейским ножом. Только стальная воля Друга Народа не позволила ретираде стать бегством. Армия шла назад - огрызаясь, отстреливаясь, цепляясь за городки и порты, но все-таки отступая. Город Солнца отдал приказ "всех в ружье".
У призывных пунктов толпился народ - все, кто был в состоянии драться, хотели идти на фронт. Приходилось отсеивать - кто-то ж должен кормить и лечить солдат, собирать винтовки и рыть окопы. Впрочем, по особому указу Друга Народа в боевые части стали брать молодых женщин, если те были смелы, здоровы и умели метко стрелять. Новобранцев наспех вооружали и гнали в театр боевых действий. Выживали немногие. Но к зиме первый натиск удалось смять.
Ос пластался, как проклятый: сбивал бригады, портняжил пьесы, писал куплеты "войны плакатов", вывозил в глубь страны стариков и готовил на фронт молодежь. Было больно смотреть, как редеют списки, но Ос уже научился приносить жертвы. И он терпел. Пока не убили Хонца. Губошлепа мальчишку с улыбкой на все лицо, поразительного подростка в минуту прорыва дара, лучшего словоплета Города Солнца, ученика, друга...
С рыбарями, на утлой шкуне, Ос отплыл до ближайшего порта и явился на призывной пункт. Сказал, что беженец, документы потеряны, хочет служить, умеет стрелять из пушки. Получил две рубахи, шинель, пайку мокрого хлеба и злобных окопных вшей. По дороге до линии фронта мерзкие твари искусали до струпьев тело. Было тяжко. Мирные годы, достаток и важный чин избаловали Оса, он отвык голодать, мерзнуть, спать на досках и стоять смирно. Но в конце концов память тела проснулась. Разом ушли хворобы, сердце перестало болеть. Ос ворочал мешки и ящики, двигал тяжкие двери, спешил за водой - напряжение сил доставляло радость. Однополчане все не могли понять, почему так счастлив пожилой, щуплый, рыжий артиллерист. А Ос - жил.
...По весенней распутице полк тащил свои пушки к мостам через реку О. Лошади надрывались, солдаты впрягались в хомут и перли чугунные туши, словно плуги по первой пахоте. Клочья зелени, просинь неба, холод талой воды, запах дыма и пота и влажной сонной земли. Черный бок котелка и зернистая россыпь каши, капелька желтого жира в душистой крупяной ямке, пересохшая, хрусткая корка черного хлеба и податливый мякиш, пятигранный узор деревянной ложки. Птичьи перья у подножия жухлой березы, нежность пуха в растоптанной бурой глине. Молодой смолистый листочек тополя на янтарной чешуйке почки. Гулкий, теплый металл орудийного бока. Вскрытый вовремя чирей, заживающий гладким тугим рубцом. Счастье лечь и врастать всем измученным телом в землю, ощущая, как соки жизни поднимаются вверх, к корням. Будто войны и нет вовсе.
Дар вернулся к нему неожиданно. Ос проснулся от канонады и понял, что пустота из души ушла. В этот день мост пытались форсировать дважды, полк отбился, но потерял почти всех лошадей. Стало ясно: если утром не дадут подкреплений, то солдаты полягут костьми в неприветливой красной глине. Умирать не хотелось. Совсем. Молодой офицер растерялся, он не знал, что сказать, а солдаты роптали. Пробегало уже шепотком - бросить пушки и уходить лесами, отыскался охотник местный, обещал провести. Ели пшенку, косились хмуро, курили, смотрели в небо. За плечами ждал Город Солнца.
Вместо гретого вина с пряностями была теплая водка из мятой фляги. Ос поднялся на бруствер и говорил, пока не сорвал себе глотку. О серебряных рыбах и гордых парусниках, об отваге, любви и смерти. Его слушали молча, Ос не видел в темноте лиц. Но дыханье людей было слитно. Страх ушел. Долг остался.
Ос спустился в окоп. Он увидел: солдаты готовятся к бою. Собирают адреса, письма - если кто выживет, пусть известит семью. Просят прощения друг у друга. Проверяют оружие. Офицер с жалким лицом подошел пожать Осу руку. Он смущался и прятал глаза, но пожатие было крепким. Этот не подведет. Ос расстелил одеяло у пушки - хотелось выспаться перед сражением. Он еще не успел заснуть, когда пришла женщина.
Рыжая, как и Ос, крепконогая, узкогрудая, из орудийной обслуги. Ос не помнил, как звать ее, а она не сказала. Отвела его за батарею, к опушке леса, бросила в грязь шинель и легла. Ос не думал, что примет ее подарок, когда тело напомнило о себе жадной болью. Они были под небом, как два зверька, прогрызаясь друг в друга от неизбежного. Материнской утробой, отцовской ладонью, защитой от всякого зла, веревкой над пропастью - спасен, пока держишь ее в руках. Ярость бедер, тугой сосок, запах женщины, семени, жизни... После она поцеловала его в грудь и уснула, совсем ненадолго - так спят усталые дети. Они вернулись в окопы порознь.
Ос хотел посидеть у огня, но его окунуло в дрему. А когда он открыл глаза, броневики имперцев уже подползали к мосту. Ос не думал, что все обернется так быстро. С того берега прикрывали огнем, не давая поднять голов. Одну пушку заклинило насмерть. Приползла вестовая из штаба. Контратаку обещали к закату, а пока надо было держаться. Держаться. ДЕРЖАТЬСЯ.
Солнце вышло в зенит на лазоревом гладком небе. От горячего света слезились глаза. Ствол орудия раскалился. Пахло кровью, железом и вывороченной землей. Ос оглох от шального взрыва. Ранены были все. Живых оставалось восемь. Повезло, что подбитой машиной удалось перекрыть мост. Имперцы не прекращали атаку. Ос не мог уже поднимать снаряды, зато остался единственным наводящим. Он давно ни о чем не думал - был снаряд, был полет металла, движение вне сквозь податливый воздух, был удар и взрыв и еще... Осыпались зеленые ветки, поднималась и падала вниз вода, мост горел. За спиной оставалось море, ломтик паруса в пене волн, белокрылые птицы над стаями серебристых летучих рыб, рыжий мальчик на бастионе. Город Солнца. Говоришь, во что веришь.
Ос давно уже должен был умереть, но время текло сквозь пальцы и дыхание наполняло сухую глотку и сердце все билось, билось, как бабочка в кулаке...