Баскин Юрий Самойлович : другие произведения.

Ханин. Интервью длиною в жизнь

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

  ЮРИЙ БАСКИН
  ХАНИН.
  ИНТЕРВЬЮ ДЛИНОЮ В ЖИЗНЬ.
  2 0 1 9 г.
  УДК 82-3
  ББК 84(2Рос=Рус)
   Б27
  Баскин, Юрий Самойлович
  Б27 Ханин. Интервью длиною в жизнь / Юрий Баскин. - Ставрополь : АГРУС Ставропольского гос. аграрного ун-та, 2019. - 400 с.
  ISBN 978-5-9596-1608-3
  В этой книге гвардии полковник ВДВ Е. Н. Ханин рассказывает о самом начале Афганской войны, вверенной ему роте, боях, неожиданных поворотах событий. Вспоминает своих солдат, с которыми сросся тогда в одно целое, в один несокрушимый монолит.
  И где бы ни воевал он потом - Азербайджан, Босния и Герцеговина, обе чеченские кампании, - всегда знал, что остается частью того коллектива, который создал тогда, в далеком восьмидесятом.
  Уже командуя войсками в Чечне, он с ужасом признает, что, если бы против них воевала его афганская рота... Она бы уничтожила всех. Страшно было столкнуться с боевиками, обладающими хоть частью ее подготовки.
  Десятилетия минули с тех пор, а Ханин и его афганские бойцы, будто связанные невидимой нитью, по-прежнему тянутся друг к другу.
  Но книга не только о Евгении Николаевиче Ханине, она о людях, которые были, есть и остаются в его жизни, о всех тех, кому довелось соприкоснуться с ним. О том, как жизнь одного человека влияет на судьбы других людей. Как круто порой они менялись после встречи с Ханиным.
  Об этом человеке в течение многих лет писали статьи в газетах и рассказы, о нем упоминали в книгах, снимали фильмы с его участием. Пришло время написать книгу от первого лица. Рассказать, как все было...
  С Ханиным можно соглашаться или нет, это дело читателя, но равнодушным этот рассказ никого не оставит.
  
  Посвящается 2-й ДШР
  Кандагарского ДШБ 70 ОМСБр 1979-1981 гг.
  "Я хочу, чтобы помнили нашу геройскую роту, с которой начинался мой боевой путь" Е. Н. Ханин
  
  
   ВМЕСТО ПРЕДИСЛОВИЯ
  На войне невозможно не думать о смерти. А когда ты молод, кажется очень странным, что завтра тебя может не быть. И что потом?! Как все будет без тебя? Ведь так же будет светить солнце и рота пойдет в очередной рейд... Только ты уже станешь прошлым, лишь искрой в памяти этих ребят. Как же ценно любое мгновение жизни!
  И вот, когда день за днем, год за годом ты живешь с этой мыслью, постепенно начинаешь осознавать, что настоящий ты совсем не тот, кто обвешал себя боевым снаряжением и сеет вокруг смерть, а тихая, пронзительная радость... быть. Просто видеть небо, деревья, траву или ползущую по своим делам букашку, луч солнца, пробившийся сквозь листву, или края замерзшей лужи, где лед охватил комочки земли и как будто слился в объятиях с ними.
  Обнаружив себя в этой радости, ты вдруг понимаешь, что вас теперь двое. И тот второй, который озабочен трудами вой ны, занят чем-то случайным и временным. Ему только предстоит знакомство с другим собой, полным тишины, покоя, ничем не обусловленным счастьем... быть. Чувствовать бытие как оно есть, само по себе. А ведь оно никуда не может деться, оно всегда остается на месте, независимо от того, рождаются или рушатся в нем миры... Бытие - сама вечность, которая, как оказалось, всегда с тобой, в каждый момент твоей жизни.
  Так приходит сначала очень смутная мысль, скорее, даже едва уловимое ощущение, что, по крайней мере, один из тебя двоих не может умереть. Что независимо от того, сложишь ты здесь голову или нет, он просто вынужден путешествовать по разным временам и планетам до той поры, пока его второе, смертное "я" не станет с ним одним целым, не освободится, в конце концов, от захватывающей его мирской суеты, от бессмысленного соперничества с другими людьми, не обретет то же самое счастье - просто быть.
  Однако война требует свое. Она вынуждает убивать, чтобы не убили тебя или тех, кто рядом с тобой. Здесь не важно, что за мысли бродят в твоей голове, ибо сама жизнь стоит на кону. Прежде всего ее надо спасти. И только потом как-то со всем этим разбираться, потому что однажды блеснувшую в сознании вечность забыть уже невозможно...
  Хочешь ты этого или нет, но со временем убийства начинают ложиться печатью на сердце, ибо оказывается - его абсолютно не трогает то, что, убивая, ты спасаешь свою или чужую жизнь. Вот тут и попробуй разыскать себе адвоката, который оправдает войну не перед кем-то другим, а перед твоим собственным сердцем. Где ты будешь его искать?!
  С этой брешью в душе живет каждый, кто долго был и убивал на войне. И нет слов, которые могут выразить эту боль. Она так нестерпима, что кто-то сходит с ума, а кто-то, отчаявшись ее заглушить, сам выносит себе приговор, лишает себя права на счастье...
  Героическая романтика войны! Боже мой! Какое это вранье! Убийства не могут быть романтичными, из каких бы самых высоких идеологических побуждений ты их ни совершал. Война - всего лишь тяжелый, грязный труд. Так что героизм сплошь и рядом рождается из этой грязи, подобно тому, как прекрасные стихи вырастают из мусора повседневности, какими бы романтичными они ни были.
  Обычно он просто выплескивается наружу так, что человек не успевает даже осознать это. А потом удивляется: надо же, я работал, делал то, что должен был делать, не мог не делать, а оказывается - это геройство. И именно потому, что оно являет себя на ровном месте, как нечто обыденное, повседневное, его легко приписать кому угодно. Даже явные трусы при известной изворотливости способны добыть себе боевые награды. Что, собственно, и делают всякого рода охотники за орденами, которые на любой войне заняты лишь тем, что изыскивают для этого возможности.
  В котле войны точно так же, как и в кипении обычной жизни, бок о бок, неразрывно существуют и высочайшее самопожертвование, и беспредельная низость. Просто война все более явно очерчивает... 
  
  
   ПРОЛОГ
  Который час я гнал свой "лансер" по дороге в Новороссийск. Лето уже заявило о своих правах, и проносящиеся за окном огненно-желтые поля, отделенные друг от друга зелеными перелесками, складывались в удивительную мозаику, которая тянулась до горизонта к нежно-голубому небу. Все пространство было залито солнечным светом. Время от времени он вспыхивал блестками, вдруг отражаясь от глади реки или безымянного озерца, словно подчеркивая звенящую прозрачность воздуха.
  Сердце мое трепетало, но не от этой торжественной красоты, а от того, что в сознании билась мысль, что вот-вот, уже совсем скоро я увижу человека, который нужен мне как никто другой на свете. Я смогу обнять его, прильнуть к плечу и ощутить, наконец, блаженство, когда тебя понимают без слов... Я ждал этой встречи двадцать восемь лет.
  И вот она состоялась! Господи, та же стать, тот же до боли родной голос. Шаг, и мы жадно заключили друг друга в объятья. Он познакомил меня с женой Татьяной, дочерьми Светланой и Вероникой. Да, у такой пары могли родиться только красавицы.
  А Вероника... Я помню день, когда она появилась на свет. Конец апреля 1980-го. Мы почти четыре самых тяжких месяца в Афганистане. И вдруг новость - у командира дочка родилась. Она явилась весточкой из какой-то другой, уже почти забытой нами жизни, от которой веяло миром и любовью. С ее рождением все будто свежего воздуха глотнули. То был наш общий праздник.
  А потом мы говорили, говорили, говорили... Словно ничего не изменилось. И я, как прежде, чувствовал его любовь. Потому что Земля может рухнуть, а он навеки так и останется ангелом хранителем своих солдат.
  На следующий год он пригласил меня на открытие памятника погибшим в Великую Отечественную войну десантникам, который установила возглавляемая им ветеранская организация "Семерка". Происходило это недалеко от Новороссийска, в Федотовке.
  Прибыли туда со всем его семейством. Народу собралось много. Всюду припаркованные машины. Мы проехали дальше и остановились на взгорке, чуть в стороне от дороги.
  До начала мероприятия оставались считаные минуты. Как оказалось, все ждут прибытия командира седьмой десантноштурмовой дивизии. Татьяна, жена Ханина, говорит: "Юра, ты знаешь, за все прожитые нами годы не было еще ни одного случая, чтобы военные начали какое-то мероприятие вовремя". - "Да ты что, правда, что ли?" - "А ты спроси у Жени".
  Я повернулся к нему, и тут меня словно торкнуло внутри. Никогда в жизни - ни до, ни после - я не видел такого количества сверкающих орденами молодых ветеранов. Действительно Новороссийск - это город героев!
  Я обомлел. И вместо вопроса говорю Ханину: "Евгений Николаевич, никогда ничего подобного не видел. Посмотрите, сколько героев здесь собралось. Почти у каждого вся грудь в орденах. Один хлеще другого. Вот это ребята!"
  Мной овладело какое-то смешанное чувство: с одной стороны, гордости от того, что такие вот люди живут рядом с нами, а с другой, чувство неимоверной тоски от понимания того, через что они прошли, чтобы получить эти награды. Я смотрел на них одновременно с восхищением и болью.
  Из оцепенения меня вывел вопрос Ханина: "А ты почему свою медаль не надел?" Сказано это было таким требовательным, командирским тоном, что я тут же вернулся к реальности: "Стоп, Евгений Николаевич, указаний о форме одежды не было. Так что никаких претензий не принимается. А потом, что я тут со своей медалькой светиться буду, среди этих орденоносцев?"
  Ханин говорит: "Хорошо. Понял". И тут началось...
  Смотрю, идет какой-то человек с видеокамерой на плече. Увидел Ханина, двинулся к нему - здороваться. Поздоровались. Ханин кивает в мою сторону, спрашивает: "А ты знаешь, кто это такой?" - "Нет. Не знаю". Ханин в недоумении: "Да ты что?! Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "О! Я не знал!" С почтением жмет мне руку. Я улыбнулся шутке, отвечая на рукопожатие. Человек отошел. Спрашиваю Ханина: "А кто это?" - "Так. Знакомый. Оператор с местного телевидения".
  Тогда я еще не знал, что это было только начало. Теперь, кто бы ни подходил к Ханину здороваться, а таких было очень много, потому что его знают практически все, и как раз те самые ребята - с огромными иконостасами, каждому из них, указав на меня, Ханин задавал один и тот же вопрос: "А ты знаешь кто это такой?" Естественно, ответ был: "Нет. Не знаю". Тут всякий раз следовало изумление Ханина: "Да ты что?! Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "О!" И каждый почтительно жал мне руку.
  Разумеется, я понял все коварство замысла Ханина. Говорю ему: "Евгений Николаевич, не знаю, как у других, а у меня уже сложилось твердое убеждение, что это я воевал в Афганистане, а вы так, были у меня на подхвате, снаряды подтаскивали". Он улыбается. Доволен!
  Так все и шло. Татьяна оказалась права. Назначенное время давно минуло, а комдива все еще нет. Подчиненные звонить ему не решаются. Стали просить: "Евгений Николаевич, давайте вы. Позвоните. Узнайте, что там и как". Ханин: "Ладно, - берет телефон. - Алло, все в сборе. Ждем тебя. Когда будешь?" - "Да, все, Евгений Николаевич, подъезжаю, сейчас уже буду на месте". Тут только все увидели несущийся внизу у поселка кортеж. Наконец, комдив прибыл.
  Но, странно, разброд и шатания продолжаются. Никто не решается взять на себя руководство мероприятием. Опять все к Ханину: "Евгений Николаевич, давай зарули". А Ханин и здесь как рыба в воде. Я привычно им восхищаюсь. Ну кому, как не Ханину порядок наводить!
  Он взял микрофон. Попросил всех выстроиться по периметру площадки перед памятником. Проверил почетный караул. Объявил ход мероприятия: торжественная часть, возложение венков, салют. Потом небольшое застолье.
  Говорит: "Итак, начинаем. Сейчас перед нами выступит ветеран Великой Отечественной войны..." Стоящий рядом с ним маленький старичок с палочкой тянет его за рукав, что-то шепчет. Ханин, без паузы: "Ветеран Великой Отечественной войны не будет перед нами выступать". - В рядах прокатился негромкий смех. - Значит, выступит командир дивизии. Ему слово".
  Выступил комдив. Хорошо выступил. Нужные, теплые слова сказал. Потом уже были другие выступающие. Салют почетного караула. Возложение цветов. Все прошло замечательно. Ханин пригласил всех к столу, который установили под деревьями, недалеко от памятника.
  Мы подошли с ним к краю стола и, поскольку ни он, ни я спиртное не употребляем, взяли бутылку минералки и стали выбирать себе бутерброды. Тут подходит комдив и становится в торце стола так, что я оказываюсь от него по левую руку. Ханин кивает в мою сторону и спрашивает: "А ты знаешь, кто это такой?" Тот посмотрел мне в глаза: "Нет. Не знаю". "Да ты что?! - изумляется Ханин. - Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "Ого!" - восклицает комдив и с почтением жмет мне руку. У меня мелькнула мысль: ну все, дальше уж некуда. Но я ошибался!
  Хотя стол был довольно большой, сразу всем уместиться за ним не удалось, и те, кто подошел позже, вынуждены были просить, чтобы им подали какой-нибудь бутерброд и стаканчик спиртного.
  Я обратил внимание, что у меня за спиной кто-то неуверенно топчется. Оглядываюсь - стоит какой-то полковник. Говорю ему: "Давайте я вам бутерброды с колбасой и сыром в тарелку положу, а пить что будете, вино или водку?" - "Водку, если можно". - "Конечно, можно и даже нужно".
  Тут к нам поворачивается Ханин: "А, замполит, здравствуй.
  Как дела?" - "Да, Евгений Николаевич, там... сами знаете. Замотался". Ханин: "Понятно. - Кивает на меня. - А ты знаешь кто это такой?" - "Нет. Не знаю". - "Ну ты даешь! - Изумляется Ханин. - Это же парень, с которым мы в Афганистане воевали!" - "О! Понял". Представляется и жмет мне руку...
  Такой вот бенефис устроил ротный своему солдату. Конечно, мне было смешно. Но в этом весь Ханин. Он оставил в каждом из нас часть себя, и потому не уважать его солдата - все равно, что не уважать его самого. А на это никто не способен. Он просто гордится нами, точно так же, как мы гордимся им.
  Возвращались все в отличном настроении, но Ханин был особенно доволен...
  Чуть ли не десять лет минуло с тех пор. Мы, бывшие его солдаты, словно птенцы к наседке, слетаемся время от времени в его дом.
  
  Слева направо. Верхний ряд: Низам Гаджиев, Юрий Петренко, Магомедхабиб Магомедов, Нугуман Алимгулов.
  Средний ряд: Андрей Погосов, Александр Щукин, Анатолий Савицкий, Евгений Ханин, Алексей Лавринович, Алексей Пчелкин, Владимир Тисличенко, Юрий Баскин.
  Нижний ряд: Николай Горячев, Олег Горин, Андрей Егоров, Юрий Мещеряков
  И вот однажды (это был 2018 год), звонок:
  - Юра, здравствуй!
  - Евгений Николаевич, здравствуйте! Рад вас слышать.
  - Как у тебя дела?
  - Отлично. Как вы?
  - Мне тут идея пришла. Хочу книгу написать.
  - О! Замечательная идея, а то столько рассказано за эти годы, но все между нами, ветеранами, остается. Говорите, чем помочь. Готов быть вашим редактором.
  - Нет. Я что хотел, чтобы я рассказал, а ты написал.
  - Ага. Значит, это вы мне предлагаете книгу написать. Понятно.
  - Да. Ты будешь задавать мне вопросы, а я рассказывать.
  - Хорошо. Тогда давайте так. Я дней через десять к вам приеду. Запишем все на диктофон, а там посмотрим.
  - Договорились. Жду.
  Интервью мы записывали неделю. Вот оно, готово. Я закончил переводить его в текст... И что теперь с ним делать? Здесь материала на пару десятков книг! Нет. Перед такой громадой - я песчинка.
  Пусть уж лучше звучит прямая речь командира, весь наш разговор...
  
  
   ИНТЕРВЬЮ
  - Если бы в 80-м году в Газни или в Кандагаре кто-нибудь сказал, что мы вот так будем с Вами сидеть и я буду брать у Вас интервью, я бы даже не обиделся. Что тут скажешь? Больной человек! Солдат, и у ротного интервью брать?! Да еще у кого! Самого Ханина, старшего лейтенанта, который высшими офицерами рулит в Газни.
  Но, с другой стороны, и сейчас это ясно, кто бы ни брал у Вас интервью, а таких было немало, да и фильмы о Вас уже есть, никому из них в голову не придет задать Вам такие вопросы, которые могу задать я.
  Ведь кто такой Ханин для любого стороннего человека? Геройский советский, российский офицер, у которого награды не помещаются на кителе. Этакая живая икона. А для нас Ханин - совсем другое. Потому что у каждого из наших ребят жизнь разделилась надвое.
  - Имеется в виду 2-я десантно-штурмовая рота.
  - Да. Жизнь до встречи с Ханиным и после. Так же и мы по Вашей жизни проехались. Поэтому Вы лучше знаете нас и помните каждого, чем мы сами себя. А как Вы уезжали в Союз, как это все происходило, что называется, рвалось по живому, потому что Вы и мы стали одним целым, одним организмом.
  Это же только название было - 2-я десантно-штурмовая рота, а на самом деле - четко организованная, вымуштрованная банда, которая руководствуется не Уставом Советской Армии, а теми законами, которые установил сам Ханин.
  Действовал только его кодекс чести, по которому все и жили. Поэтому даже представить себе невозможно, чтобы кто-то не выполнил приказ командира. Это нонсенс, какаято глупость несусветная. Такого вообще не могло быть. Вот если бы Вы приказали захватить штаб пехотной дивизии, в расположении которой мы находились, или даже арестовать офицеров собственного батальона - сомнений бы не было! Приказ, и все!
  Так что первый вопрос лежит на поверхности - как вообще Вы, советский офицер, дошли до того, чтобы в рамках Советской Армии сколотить настоящее "бандформирование"? Ведь так и командовали: "Банда, за мной!". Но этому не учат в училище, этому вообще невозможно научить, это что-то лежащее за рамками военного образования.
  Скажите, как так все сложилось, что мы оказались в этой банде, которая хоть и крушила там все направо и налево, но благодаря этому жизни сохранились. Потому что Вы так научили нас воевать, что после Вашего возвращения в Союз, кроме Матвея, никто больше не погиб за полгода.
  - После меня, когда я уехал?
  - Да. Матвей единственный из роты нашего призыва. И то снайпер работал. Не боестолкновение.
  - Я скажу так. Одна женщина, когда со мной встретилась, посмотрела на меня внимательно, мы с ней поговорили, и вдруг она задает мне вопрос: "А ты знаешь, почему до сих пор живешь?" Я удивился: "Откуда я знаю? Бог дал жизнь". - "А ты знаешь, почему он тебе дал жизнь?" - "Ну откуда я знаю? Это его решение". - "А я тебе скажу".
  Уже потом я узнал, что она не простая женщина и в этом что-то понимала. "Ты жив благодаря молитвам матерей твоих солдат". Я сначала задумался - ну как это может быть? Не сразу понял это, эту фразу. Потом стал додумываться. А каждая мать хочет, чтобы ее сын вернулся живым с войны, и она молится Богу и просит. Многие матери прекрасно понимают, что если жив командир, будет жив и солдат. И мать молится за своего сына и за его командира.
  Так что это бандформирование, как ты его называешь, скорее всего было создано молитвами матерей наших солдат. И может быть, это на меня давило. Я не умел воевать, не умел сначала на вертолетах летать. Но я учился сам.
  - А у нас было ощущение, что Ханин все знает и все умеет.
  - Нет. Я первый учился. И на вертолетах мне первому пришлось летать. Самому осваивать как в блистер стрелять, как стрелять в дверь.
  Летчики потом подсказали, что если требуется назад стрелять, то можно снять аварийный люк. Командир эскадрильи, майор Виталий Сидоров, имел огромный опыт. И вместе с ним мы создали уникальный вертолет - вертолет командира эскадрильи, 35-й бортовой номер. Вот он взлетел. В двери АГС приторочен. Из него командир взвода Скобников Петр Викторович стреляет, царство ему небесное. Я, ротный, в хвосте, у снятого аварийного люка, где установлена турель на заклепках для пулемета. Стоит пулемет, короба с патронами, ящик с гранатами. И два солдата: один солдат вправо в блистер из автомата стреляет, другой из ручного пулемета влево.
  Бывали моменты, когда заканчивались НУРСы, и вертолет поворачивался к духам боком. А они стоят рты разинули, смотрят. Не понимают, как это может быть. Вертолет на них не идет, на боевой курс не ложится, НУРСами не стреляет. И только когда АГС уже вовсю по ним работает, начинают соображать.
  Этот вертолет был настоящей крепостью. Такого в Афганистане на тот момент не было. Даже когда мы в Газни приземлились, а я там все-таки комендант, отстегиваюсь (у меня карабин был на тросе, чтобы я в воздухе не вывалился) и первый выскакиваю из аварийного люка. Подбегают летчики: "Командир, ты что? Аварийный люк потерял?" "Посмотрите!" - говорю. Заглядывают, а там пулемет. Так что если вертолет пролетал над духами, то сзади в него никто не стрелял, потому что я открывал огонь. Духи думали, что мне видно, откуда могут стрелять, и боялись, поэтому пропускали нас. Такого раньше не бывало.
  Вот так я учился. Потом начал учить солдат, всю роту. Я сразу понял, что эта война надолго, и еще в Кандагаре хорошо изучил своих солдат. Узнал, что на родине некоторые должны были сесть за свои деяния, но ушли в армию, спрятались. Кто-то в школе бил учителей на уроках, кто-то возглавлял свои группировки. Разные люди подобрались. Но их надо было делать коллективом. И я это сделал. Потому чтонельзя было допустить чего-то вроде "Вася, тыне прав!". Тольковоспитание мужского характера, когда солдат понимает, что как бы жестко ты ни поступал, ты его воспитываешь. Мне пришлось так делать.
  А уже когда мы стояли в Газни, я использовал это время на полную катушку. Первое, что я делал - кормил солдат как на убой. Разными способами доставал продукты, но кормил. Второе: занятия ежедневно - тактика обязательно, сделали свой тир - огневая подготовка.
  Помню, царствие небесное, Николаев из своего ручного пулемета стрелял по гильзе в тире. Бросали гильзу, он по ней стреляет, и гильза подпрыгивает, отлетает, он опять по ней стреляет.
  Были и такие. Все солдаты научились хорошо стрелять.
  Но больше всех любил стрелять замполит. Я не очень стрелял, не ахти какой специалист, и если две очереди давал, то редко получалось, чтобы с одной двоих уложить, а потом еще когото, редко. А вот замполит Захарян это умел.
  Обычно он идет в тир, берет с собой солдат, пристреляет им оружие, потом сам с ними постреляет. В наш тир даже из Кабула приезжали. Там при штабе армии была рота спецназа Радика Латыпова, так они к нам в гости ездили: "Командир, у тебя тир есть. Мы приехали пострелять". Я говорю: "Хорошее время и место, из Кабула ехать ко мне в гости, чтобы пострелять в тире". В общем, они тоже стреляли, учились.
  Я обучил солдат стрелять из "мухи". Мы их взяли, когда уходили из Кандагара. Там было очень много боеприпасов. При этом было все, а учета почти никакого. Вот мы и набрали столько вооружения, сколько смогли увезти.
  Склад целый, и я его использовал для огневой подготовки. Единственно, все эти полгода в Газни солдаты мало спали, страшно сказать, по четыре часа. Больше редко получалось. Потому что летчиков охраняли, охраняли аэродром. В одну сторону, от Газни до Кандагара, никого нет, ни одного советского человека, в другую сторону, от Газни до Кабула, - ни одного советского человека. И как к нам отнесутся, никто не знает.
  Поэтому мне пришлось работать в Газни с афганской армией. Как оказалось, командирих дивизии, Джафар Сортир, почти в одно время со мной наше рязанское училище закончил, я в 1976, а он в 1975 году. И вот я стал с ним связь поддерживать, в гости к нему приезжал.
  - Подождите, у Вас на год всего разница была?
  - Да!
  - Вот это карьера у него! Как такое возможно?
  - Там все могло быть. Может, он уже офицером был до этого, а у нас курсы проходил, я не знаю.
  - Понятно.
  - Его все боялись. А я у него учился. Как-то в горах мы поймали, мягко говоря, двух местных жителей. С Николаевым выбросились из вертолета, а там снега почти по грудь. Эти двое в нескольких метрах от нас. Кулаками мы их как-то забили в вертолет. А когда приземлились, я передал обоих афганскому комдиву. Он: "Обыскать!" Обыскали, и сразу приказ: "Расстрелять!" Расстреляли.
  Мне интересно, за что. С ними никто не беседовал, они ничего не говорили. Тогда он мне объяснил: "Ты видел, что они побритые?" - "Да. Ну и что? Побриты и побриты". - "А у одного из них нашли зеркало". - "Ну и что, что зеркало нашли?" - "По афганскому обычаю, если у тебя есть зеркало, то должны быть усы и борода, для того чтобы их подравнивать. А у них усов и бороды нет. Значит, они использовали зеркало только для подачи сигналов". И все.
  С тех пор я стал вникать. Ага, синяк должен быть на плече от ружейной отдачи. На указательном пальце, правом или левом, в зависимости от того, правша или левша, должно быть уплотнение. Так и определяли бандитов, духов. Это все там же училось в первые несколько месяцев, которые мы были в Газни, многие их традиции пришлось себе уяснить. Позже меня познакомили с вождем племени.
  - Подождите, Евгений Николаевич, а как Вы оказались начальником гарнизона в Газни? Вот мы захватили этот аэродром, и что?
  - Захватили аэродром, стали в охранение. Заняли половину гостиницы со всем скарбом. Отель "Газни" назывался. Правда, кроватей там не было. Это уже потом мы их получили через комдива афганского. У каждого солдата были кровать, матрас, одеяло, подушка. Все это через афганцев я достал. Для офицеров там были комнаты на двоих - две кровати стояли, коврики, что-то типа шкафчика или трюмо такое с зеркалом. Больше ничего в комнатах не было.
  Я свою половину гостиницы взял под охрану. Там еще была комната отдыха - кресла стояли мягкие, диваны, журнальные столики. Мы ее тоже под охрану взяли. А когда утром проснулись, на половине летчиков уже ничего не было - афганцы за ночь все вынесли. И еще ко мне с претензиями, вплоть до того, что - "солдаты ваши стащили машинку печатную на арабском языке".
  - Зачем она нам нужна?
  - Я им тоже сказал. И когда пришли советники разбираться, я им говорю: "Ребята ну все могли, но на арабском языке машинку?.." Короче, претензий никаких больше не было. И летчики жили среди голых стен.
  Их командир полка решил взять реванш и поставить себя так, как это было в Кандагаре, где летчики чуть ли не командовали нашим батальоном. Двадцать солдат надо туда, двадцать сюда, погрузить то, разгрузить это. Они нас считали чем-то вроде батальона обеспечения. Мне это, конечно, не нравилось, потому что я должен был заниматься боевой подготовкой, учить солдат. Так вот он и здесь попытался взять быка за рога. Но я ему внятно объяснил мою задачу и его задачу. Заставил его не командовать, а обращаться ко мне с просьбами.
  Когда он прилетел из Кандагара двумя вертолетами (там было у них какое-то имущество, и ему нужно было разгрузить эти вертолеты и улететь обратно, а потом они должны были вернуться и базироваться уже здесь, на аэродроме Газни) - стал командовать: "Дай мне солдат на разгрузку". Я ему говорю: "Солдаты у меня не для этого". И не дал.
  Он попытался как-то нажать на меня, но у него, естественно, ничего не получилось. Тогда он уже стал просить меня. Я говорю: "Вот с этого надо было начинать". А у нас был Хамадеев Леха, татарин, и он был старший у меня среди водителей, четыре "66-х" у нас было. Я даю емукоманду: "Леха, значит, поможете летчикам, у вас четыре машины, сделаете три рейса и привезете в эти три рейса летчиков сюда". Командир полка меня поправляет: "Не три! Четыре!" Я говорю: "Нет. За наглость один рейс вы на руках перенесете. А вот три привезете".
  Ну, как я сказал, естественно, так и сделали. Как они остальное там носили, я не знаю. В итоге летчики поняли, что это им не Кандагар, а Газни, и управлять они нами не будут. Постепенно быт наш стал налаживаться, только продукты у нас закончились, а привозить их нам никто не собирался. Потом расскажу, как мы с летчиками этот вопрос разрешили.
  Ну вот, приехали как-то советники афганской дивизии. Там везде были советники, начиная от командира дивизии, его замов и в полках, везде. Был среди советников командир одной из наших дивизий и его зам по тылу. Чем-то я ему приглянулся. Не помню, как его звали, впрочем, как и комдива. Пожилой уже полковник. Для меня это дремучий старик был. А он любитель выпить. Говорит мне: "Женя, забери меня у комдива, попроси по хозяйству тебе помочь".
  Ну, я подхожу к комдиву: "Товарищ полковник, требуется помощь зам по тылу. Разрешите его забрать?". - "Забери, забери". Я его забираю, он приходит ко мне: "Ну, как у тебя тут?" Я ему отвечаю, так, мол, и так. Он: "Да, хорошо! Да, и это тоже хорошо. Знаешь, мне бы выпить надо". "А у меня откуда? Где я возьму?" - "Подожди, у летчиков же спирт есть! Вот пойдем к летчикам, разберись с ними. Их отодрать надо, и все будет нормально, они тебе нальют".
  Что ж, захожу я в батальон обеспечения, начинаю воспитывать летчиков, офицеров. Очень скоро они взмолились: "Женя, скажи, что тебе нужно?" - "Налейте полковнику". Полковник выпил, разомлел. Говорит мне: "Женя, у тебя хорошо получается командовать. Скажи, сколько у вас тут частей?" Я перечисляю: "Ну как? Часть, считается, вот наша десантно-штурмовая рота с минометным взводом 122-миллиметровых минометов. Вертолетный полк, батальон обеспечения, рота связи. Все летные. Получается, четыре части". - "Вот! А когда несколько частей, - говорит он, - то должен быть один начальник - начальник гарнизона". - "О! Я знаю, у нас в Чирчике генералбыл, командовал гарнизоном, начальник танкового училища". - "Ну вот видишь! Тут должен быть один командир". - "А кто?" - "Обычно, Женя, должен быть общевойсковой командир". - "Общевойсковой только я". - "Значит, ты и должен быть начальником гарнизона".
  - Так это он надоумил вас на это дело?
  - Да. На следующее утро на аэродроме Газни появился начальник гарнизона. Им был я. Я объявил себя начальником, потому что охрана везде моя, без меня никто не выйдет, никто не зайдет, ничего не вынесет. Конечно, сначала все решили, что в нашем гарнизоне что-то не так. Но против силы не попрешь. Командир полка стал подчиняться, командир батальона обеспечения тоже, по житейским вопросам. Составили общий план боевой готовности, кто куда бежит по тревоге, что несет.
  Понятно, что мои солдаты выходят на позиции и начинают вести бой. От летчиков я добился, чтобы они подносили боеприпасы на позиции в каждый наш взвод. Все было рассчитано, расписано. Но у летчиков было много нерусских, и своих командиров они не жаловали. Мне это не нравилось. И когда боевой расчет составили, я стал проводить тренировку.
  Поднимаю ночью гарнизон по тревоге. Диспозиция такая - духи стреляют по нам со всех сторон. В это время, согласно плану боевой готовности, летчики прибежали ко мне: "КомандЫр, что надо?" - "Такие-то?" - "Да". - "Ну, вот берите ящики с боеприпасами, несите их в третий взвод. Определяю вам время - пять минут. Если на шестой минуте приходите, то, ребята, можете не приходить, там вас все равно расстреляют".
  И все! Я сказал, и они побежали, несут - кто патроны, кто к гранатомету выстрелы, кто мины. А темно, ночь, визуального контакта нет, командую по связи. Связь, правда, была какая, только телефоны. У каждого взвода по телефону и у меня центральный. Я крутанул ручку, все отвечают: "Взводные на связи". Командую: "Так! Этот туда, этот туда", - все слушают, выполняют. И вдруг командир третьего взвода кричит: "Командир, стой! Стой! Тут мне на голову ящик упал! Кто там?!" А ему орут: "КомандЫр! Нэ стрэлай! Командэр, нэ стрэлай! Мы вот они!" Взводный: "Не могу понять, что тут такое?" Отвечаю ему: "Я знаю. Скажи - стрелять не будешь, пусть бегут обратно. Понял?" - "Не понял, но сказал".
  Они прибегают обратно: "КомандЫр, что еще надо?" Так я стал тренировать весь гарнизон. Летчики мухой бегали за боеприпасами, все работало. Они живы оказались и поняли, что нужно четко выполнять то, что я говорю. В общем, пошло все как надо.
  И тут приходят к нам кагэбэшники, разведка. Они решили завести, так сказать, хорошие отношения с вождем племени, который контролировал всю территорию между Газни и Гардезом.
  Племя - сто пятьдесят тысяч человек, под ружьем почти семьдесят тысяч. Даже ребенок, когда вырастал больше метра, ему дарили винтовку. У них своя форма была. По его территории войска афганской дивизии, которая была в Газни, никогда не ходили. Духи по его территории тоже ходить не могли. И наши должны были заранее с ним договориться, чтобы он лояльно отнесся к русским войскам, которые должны были сюда войти.
  Ну вот, возвращаюсь я как-то из афганской дивизии, проезжаю через КПП, смотрю, "жигуленок" стоит. "Так! - говорю. - Кто запустил без разрешения начальника гарнизона?! Убью!" Солдаты, понимая, что влетели, отвечают: "Да там особисты, они просили, умоляли нас, сказали, с вами решат, что вы нас наказывать не будете".
  Ну все! Думаю, сейчас пойду разберусь с этими особистами! Подхожу, сидят в "Жигулях" четверо: два наших кагэбэшника, какой-то нерусский и переводчик. Смотрю - это же настоящий дух! В чалме. Спрашиваю их: "Что здесь надо?" Отвечают: "Командир, вот надо с ним поговорить, это вождь племени, чтобы он был к нашим войскам лояльнее, а то когда наши основные силы подойдут..." Я прерываю: "Почему без разрешения, без согласования?!"
  В общем, наехал на них по полной программе. А они все равно просят: "Командир, ну очень надо с ним поговорить". Дух этот молча сидит, смотрит. Он понимал, кто он такой, знал себе цену. Кивнул в мою сторону: "Это кто?" Переводчик спрашивает у наших кагэбэшников и переводит: "Это командир командосов, здесь на аэродроме все его, охрана". И тотпонял, что и вертолеты мои, там все мне подчиняются, и, значит, всеэто мое.
  Сидит сверлит меня взглядом. Советник говорит: "Покажи ему свой пистолет". А я стою - автомат, пистолет АПС, подсумок с гранатами, подсумок с магазинами, командирская сумка, подсумок для патронов, туда семь пачек или восемь входило.
  Я вытаскиваю АПС, магазин отсоединяю, показываю ему: "Видишь, что это за пистолет? Одиночными стреляет, автоматически очередями", - просто ликбез провожу. "О! О!" Он подержал его в руках, я: "Дай сюда!" Обратно забираю, вставляю магазин - и в кобуру. Советник ему говорит: "А ты свой покажи". Тот как-то замялся, вытаскивает из своих одежд пистолет, что-то типа Беретты. Белый такой, под серебро сделанный, инкрустированные накладки на рукояти.
  - Игрушка.
  - Да. Он, как и я, тоже магазин вытащил, хотел мне подать. А я смотрю, в магазине патроны чуть побольше семечек. Я ему говорю: "Иди на хрен, придурок, со своими семечками, что ты мне тут показываешь!" Он понял мое пренебрежение к его оружию. Кивает: "Да, да, я понял".
  Ну, я просто показал этим свое превосходство - то, что я тут начальник и какое у меня оружие. Советник сразу к нему: "Вот видишь, у нас какие люди? Вертолеты есть, охрана, командосы есть - десантники, все выполняют. Давай дружи с русскими!" А он ему заявляет: "Ну хорошо, вот вы, русские, подарили "уазик" губернатору провинции Газни. - "Ну да". - "А кто он такой?" - "Ну как? Он - губернатор!" - "Ну, и? Что он может? Ничего не может. А я могу все! Я здесь все решаю!"
  Кроме того, он у афганцев танк украл, поставил его у себя в горах в качестве опорного пункта, так к нему все боялись идти. Потом я узнал, что это был потомок Александра Македонского, и племя его - это племя еще со времен Македонского, который ставил здесь свои отряды и жил. У них свои законы были. Они, по-моему, и Дауду не подчинялись. В общем, он что хотел, то и делал. Настоящим хозяином тут был он.
  Кагэбэшники говорят ему: "Ну мы тебе тоже "уазик" подарим". Дух лениво отмахнулся: "Ладно, посмотрим". Он на них уже ноль внимания. А обращается ко мне: "Командир, приезжай в гости". - "Куда в гости?" - "Куда? В горы! Вот смотри! Они мне тут бутылку водки поставили польской. Так я тебе ящик поставлю!" Они понимали, что русские все пьют. Я говорю: "Нет, я к тебе не поеду. И если что... все!"
  Мы пожали друг другу руки. Он посмотрел на меня. Лицо его я смутно помню, но у него под левым глазом, кажется, была бородавка, губы улыбаются, а глаза прищурены, и он меня ими сверлит. Это был взгляд дикого зверя.
  - Врага просчитывал.
  - Да! И вот он смотрит. А я ему не поддавался, это одно. Второе - я старался показать свое превосходство. Мы с ним разговаривали на равных, и он это понял. Вот так мы простились и разошлись. С тех пор, сколько наша рота стояла в Газни, на меня ни разу косо никто не посмотрел, никто в мою сторону не плюнул и по нашей роте не было ни одного выстрела больше.
  Видел я его еще один единственный раз. Как-то в феврале поехал я на рынок купить зелени. Боялся, что в роте цинга начнется. Все время каши, а зелени никакой. Подъезжаю к рынку, выхожу из машины, и он идет со своей охраной. По бокам у него стоят два личных охранника с бурами. Куда он смотрит, туда два бура смотрят, они их навскидку держали.
  В это время мои солдаты, их двое было, выпрыгивают из кузова в хвосте машины. А я из кабины уже вышел. И он меньше чем в десяти метрах передо мной. Увидел меня! Бежит - целоваться, обниматься, а буры-то на меня направлены. Я понимаю, сейчас солдаты мои увидят эту картину. Разбираться никто не будет, друг он, сват, брат, начнут стрелять. Я перепугался! А тут секунды! Ору на него матом: "Пошел отсюда! Пошел!" И машу ему. Он остановился, кивает, кланяется мне. Охранники его тоже остановились. И тут мои выходят, я за автоматы хватаюсь: "Не стрелять!" Повернулся, а справа, сзади метрах в десяти от этого духа, еще два охранника стоят, правда, буры у них опущены, и впереди него, метров десять, двое с бурами, тоже охрана - всего шесть человек. Четверо - буры вниз, а двое по бокам держат их навскидку.
  Тут весь рынок замер, смотрит на это. Что будет? Он мне: "Ау! Друг, друг!" Я в ответ: "Иди! Иди отсюда!" Он и ушел. Все успокоилось. Иду дальше по рынку, солдаты купилипетрушку, кинза у них там была, апельсины купили, чтобы хоть каких-то витаминов в рацион добавить. А за мной все это время следуют два человека, высокие, худощавые, без оружия. Куда я смотрю, туда они смотрят, я на них смотрю, они улыбаются. И пока мы рынок не прошли, они шли за мной.
  - Отслеживали.
  - Не знаю. Или он специально послал прикрывать, или чтото там еще. Но мы спокойно сели в машину и уехали.
  Наша негласная договоренность с вождем действовала. И даже тогда, когда нам на замену уже пришел 191-й пехотный полк, духи мне сказали: "Пехоту эту мы бить будем, но только тогда, когда ты уйдешь со своими командос в полосатых тельняшках". А это значит, что на тот момент мы являлись авторитетом и рота наша играла тогда определяющую роль во всем регионе Газни.
  Я считаю, что руководители наши, которые сидели в Кабуле, просто не знали, что творится у них на местах. Ведь если бы нашу роту оставили в Газни, то стратегически пользы было бы гораздо больше. Сохранялся бы порядок, потому что у нас был весомый авторитет как среди местного населения, так и в афганской армии. Здесь личность все решала. Если я, например, наведываюсь к комдиву, то вся афганская дивизия знает, что мы друзья. Комдив этот, кстати, прислал мне как-то, по-моему на 23 февраля, пень с корнями в подарок и несколько ведер угля. Приехали на КПП афганцы: "Это наш командир вашему командиру прислал". Они рассматривали это как личный подарок для меня.
  - А что за пень?
  - Дрова. У них же дрова на вес золота. Откуда они выкопали этот пень, не знаю...
  - Получается, это самый ценный подарок с его стороны.
  - Да! И все понимают, что раз командир дивизии прислал командиру роты такой подарок, значит, между нами дружба. А это тогда имело очень большое значение. Укрепляло нашу связь с афганцами.
  Помню, как-то взяли мы караван с оружием, а там полно тротила, пластита, электродетонаторов, простых и электрических, все японское. Богатство это лежало у нас в роте наскладе. И вот стали мы ездить на рыбалку, чтобы можно было роту рыбой кормить.
  Глушили ее взрывчаткой на плотине Банд-е Сардех. Есть там такая. Ее артполк афганской дивизии тогда охранял. Афганцыто вообще рыбу не ели, правда, их замполит был в России и рыбу ел. Даже удочки у него были. Но купаться-то им нельзя, вот он и просил нас затащить удочки. Мы ему донки затаскивали. Он так и рыбачил. А рыба там - маринка. Мы такой никогда не видели - килограмма по четыре. Она у них не пуганая была.
  И вот однажды увязался с нами порыбачить губернатор Газни. Смотрит, как мы бросаем что-то из лодки в воду. У нас лодка резиновая была. Ба-бах! Рыба всплывает, и солдаты собирают ее в мешки. Он кричит: "О! Я тоже хочу так порыбачить!". Что ж, подошли к берегу. Я вылез, а он занял мое место. Через пять минут солдаты возвращаются и просят: "Товарищ старший лейтенант, заберите его. Иначе мы его точно утопим, он нас всех чуть не утопил. Рыбу увидел и давай орать и прыгать по лодке, как сумасшедший. Мы лучше сами все сделаем". Что ж. Рыба-то нужна, роту кормить надо. В общем, выбросили они его из лодки ко мне. Говорю ему: "Сиди здесь. Подальше от греха". Такие вот отношения были. И все это с нашим уходом было потеряно.
  - Евгений Николаевич, вот Вы говорите личность. А я помню свои первые и очень нелестные впечатления о своем командире роты.
  - Это в Азадбаше еще?
  - Да. Мы ведь в роте одного призыва все были. Сила. Поэтому у нас серьезный конфликт с местными дембелями возник. Там же полк десантный стоял, который сделали пехотным и отправили в Германию.
  Помню, как они со слезами перешивали свои голубые погоны на красные. В общем, полк ушел, а осталась только обслуга и сплошь дембеля, которые обеспечивали всю инфраструктуру.
  - Да, держали там базу.
  - Так вот, мое первое впечатление о командире было такое - дурак человек.
  - Дебил.
  - Дебил полный! Ведь с точки зрения нормального советского студента отдавать приказы, которые выполнить невозможно в принципе - это бред. Я навсегда запомнил эпизод, когда после очередной нашей разборки с дембелями последовал приказ командира роты - построиться перед казармой со всем имуществом, то есть вообще со всем - оружие, снаряжение, матрас, одеяло, подушка, железная кровать. И потом со всем этим кросс в сопки. Я сразу понял, что выполнять этот приказ не надо, потому что это - глупость.
  - Шутка.
  - Да. Но это же приказ, и сержант его дублирует: "Давай! Выполнять! Бегом! Ротный приказал!" А я думаю: "Ну что там за идиот этот ротный? Как это можно выполнять?" Но смотрю, ребята, а там были ребята с житейским опытом побольше моего, тренчик сняли, матрас с одеялом и подушкой скрутили, к сетке кровати приторочили, рюкзак за спину, автомат на плечо. Матрас с сеткой в одну руку, спинки от кровати в другую! И - о боже! - оказывается, это можно сделать!
  - Сразу все поняли.
  - Нет не сразу. Я-то, в отличие от командира, умный. Поэтому думаю себе так: "Ну ладно, построиться - построились, а дальше-то что? Как со всем этим бежать в сопки?" В общем, я не сомневался, что сейчас эта глупость должна закончиться. Но выходит командир роты и... - я ушам своим не верю - командует: "Ро-о-та! На ле-е-е-во! Бего-о-м марш!" И - это невероятно! - рота развернулась и потрусила к КПП. В том числе и я!
  Возмущению моему не было предела: "Что это за армия такая, если в ней отдаются абсолютно дебильные приказы? Да еще элита - десант!" Конечно, потом я стал соображать, что к чему. Но мне интересно, с Вашей точки зрения, что это за действия командира такие были?
  - Действия командира? Заставить солдата выполнять любые команды.
  - Ох! Как это потом пригодилось!
  - Я добивался, чтобы солдат не думал, а выполнял приказ. Почему? Могу объяснить - прежде чем солдат получает команду, командир ее продумал - прошло время, отдал команду - прошло время, солдат получил команду и... начинает размышлять. А это все время, которому в бою цены нет. Так что результат солдатских раздумий может оказаться весьма плачевным. Поэтому на протяжении всего времени командования ротой я добивался, чтобы солдат сначала выполнял команду, а уже потом думал.
  Когда солдат выполняет свою задачу - и получается общий результат, который нужен мне, он начинает понимать, значит, это правильно. А когда несколько раз такое происходит, появляется вера в командира и осознание, что по-другому нельзя. Только так. Позже никто в роте не сомневался - командир сказал, надо тотчас делать. И мы достигли такого взаимопонимания, что каждый солдат знал, чем тише я говорю, тем для него страшнее. Если я кричу, приказы выполняются, конечно, но есть понимание, что все нормально.
  - Шутки.
  - Да, типа такого, хотя делают все быстро. Но если я говорю тихо, все понимали - это уже очень серьезно и может плохо кончиться. Нужно еще быстрее делать - и делали. Я старался этого добиться, ведь после того, как бой закончится, засада там или нападение, неважно, солдат все равно все осмыслит. И поймет - "если бы я на несколько секунд позже стал стрелять, меня бы убили. Или на мгновение задержался бы на месте".
  - Тут время решает все.
  - Да, если бы думал, прошло драгоценное время. А вот ротный молодец, добился от него, чтобы он действовал автоматически.
  - По себе скажу, я ощутил, что действительно стал солдатом, именно тогда, когда вообще перестал задумываться и только действовал, выполняя приказ. Что интересно - здесь возникает глубокое внутреннее облегчение. Появляется какая-то радость и гордость от того, что ты способен моментально выполнить приказ командира. Рождается настоящее вдохновение.
  В голове складывалось как. Есть приказ, значит, сто процентов это будет выполнено. Есть другой приказ - ясно, что и он будет выполнен. В воображении все это уже присутствует, и тебе не надо напрягаться, какие-то усилия прикладывать для того, чтобы наперед знать, как будут развиваться события.
  - Юра, я понимал, что это шло программирование боя.
  - Но Вы сами до этого додумались?
  - Меня никто не учил. До сих пор мне обидно, что, когда я был ротным, приходилось до всего доходить своей головой и через своих солдат. Потому что я сам обучал всех солдат, сержантов, подсказывал своим офицерам. Но меня - никто не учил!
  Помню, прошло в боях некоторое время. И стало мне както обидно - почему меня никто не учит. Я начал задумываться над этим, глубже вникать и понял, что я знаю больше, чем тот же комбат, и могу больше. Что по уровню войны я уже гораздо выше него. А потом до меня доходит - что он вообще может мне сказать? Передо мной стоит банда, сто шесть человек, которые по одному движению пальца хоть днем, хоть ночью моментально сделают все, что я скажу. И вы это делали так, что другим такое невозможно было сделать.
   Поэтому я вам говорил: "Ребята, не обманывайте о том, что мы здесь делали. Говорите правду, вам все равно никто не поверит". Вот до такой степени подготовлены были. Это был коллектив, спаянный в единую массу. Один из офицеров о нас както сказал - вот рота была, под нее никто не мог подлезть, даже старшие командиры, никто, она как глыба была, монолит.
  
  Пришли с боевых
  И это действительно так. Даже особисты не могли ничего сделать. Ведь в каждой роте, так было положено, у особистов имелся стукач. У нас он тоже был. И я знал его. Поэтому когда он уволился, я построил роту и говорю: "Значит так, сержант Николай Мороз был у нас стукачом". Сержанты загудели: "Такого не может быть! Чтобы в нашей роте был стукач!". Я им говорю: "Положено, ребята, по штату. И сейчас на его месте уже стоит другой человек. Но Коля Мороз был нам нужен, потому что он никогда ничего плохого не сказал про роту, которую мы вместе создавали".
  И продолжаю: "Ребята, мы против советской власти ничего не делаем. Мы делаем все, чтобы защитить себя, чтобы выжить. Как он докладывал, что? Я не знаю. Но он был молодец. Если бы на его месте был кто-то другой, было бы хуже". Все удивились моим словам. А я говорю: "Сейчас на его место уже назначен другой. Он работает, но я его не знаю. Поэтому обращаюсь к нему: ты работай как Коля Мороз, и будет счастье нашей роте".
  Проходит несколько дней, и вдруг наш Коля Мороз возвращается обратно. Дело в том, что у него грибок был на ногах сильный, и я отправил его в Ташкент, в госпиталь. Приказ об увольнении уже был, так что все думали, что после выздоровления его уволят из госпиталя. Однако в госпитале решили подругому: грибок можно лечить на гражданке, а для этого надо уволиться в запас из своей части. Вот он и вернулся.
  Я сутки не заходил в палатку. Заняты все были. Вхожу, Коля меня увидел, вскакивает, а он уже еле передвигаться мог: "Коля, сиди! Как дела?" - "Нормально". - "Солдаты подходили?" - "Да, подходили. Просто спросили: "Это правда?" Я сказал: "Да". - "И что?" - "Никто на меня не покосился". - "Коля, я так и сказал роте. Я все знал". Мы поняли друг друга. Рота поняла. Вот как было. И это дорогого стоит, конечно, потому что он болел за коллектив.
  - Еще очень важно, что у нас в головах не было пропагандистского мусора о выполнении интернационального долга, как в Советском Союзе.
  - Потом пошло.
  - Это потом, когда мы уже твердо знали, что главное для нас - это выполнить задачу и выжить. Только благодаря этому у нас разрыва в мозгах не было. А то ведь как, приходит к нам человек с идеологическими иллюзиями, нюхнул тут реальность - и все, крыша поехала.
  - Да, вы понимали, я всем говорил одно: "Ребята, вы получили задачу, значит, обязаны ее выполнить, потому что мы - военные. Но главное для нас - выжить". Поэтому, когда кто-то из наших погибал или получал ранение, духи нам за каждого отвечали. За каждого!
  - А еще Ваш кодекс чести предусматривал - рота не оставляет на поле боя ни раненых, ни убитых. Выполнение любой задачи прекращается, и мы начинаем сражаться за них. Я помню, как Вы нам говорили: "Все остальное теряет смысл". Ох! Как это сплачивало нашу банду, потому что каждый знал, что его ни за что не бросят.
  - И это было главным не для мертвых, а для живых.
  - Для живых, конечно. Понимание, что тебя не оставят духам ни при каких обстоятельствах, придавало силы.
  - Это было под крепостью Чербах после нашей второй атаки. Мы отошли. И я стал собирать личный состав. Мне докладывают: "Одного нет. Кого?" - "Кушнарева". - "Кто был рядом?" Все знали, что это страшно, если кто-то оставил убитого или раненого, и боялись мне докладывать, я это понимал. Но обстановка бывает разная. И мне доложил Магомед: "Я был рядом. Помог раненому, а Кушнарева убили. Я не мог его вынести". Спрашиваю: "Ты помнишь, где он?" - "Да". - "Тогда так. Крепость мне не нужна. Через минуту атака. Задача - вынести тело".
  И все ринулись в атаку. Духи были обескуражены таким натиском. Вышли на место. Магомед подхватывает тело, любой вес он тогда мог поднять, как штангу, бросает его за голову, на плечи, выносит. Принес и кладет к моим ногам: "Возьми". Конечно, вся рота потом узнала, как это было, как я командовал, как принимал решения.
  А второй случай - когда у нас Пешков и Алтунин подорвались на мине. Тело Алтунина еще целым осталось, его придавило к щитку механика-водителя листом брони, которая загнулась от взрыва. Взрыв же был под местом пулеметчика, где сидел Пешков. Так что его разметало на части. Я подошел - лежат куски мяса, буквально несколько килограммов, и никто не решается к ним прикоснуться.
  Даю команду одному из солдат, кажется, это был Энц: "Взять плащ-палатку. Собрать в нее останки и загрузить в машину". А он: "Не могу!" Но пришлось его заставить. Все же смотрят, видят это. У него слезы текут, но он собрал то, что осталось от тела, сложил в палатку и отнес в машину.
  - Все собрать невозможно было. Потом еще, когда БМДэшку чистили, она вся была в мясе.
  - Да, в волокнах мяса. Взрыв был очень сильный, конечно. Сейчас об этом можно рассуждать, а тогда я знал лишь одно, что обязан заставить солдата выполнить приказ. Я даже не задумывался, потому что принцип такой - раненых и убитых не бросать, пусть хоть что-то, но вынести. Здесь каждый понимал, что он мог оказаться на месте Пешкова. Ведь сколько машин проехали? Я проехал, за мной еще две машины по этой же мине прошли, а третья или четвертая взорвалась.
  - Да. Этот принцип сидел у каждого из нас в мозгу. Если кого-то рядом ранили, ты обязан его вытащить любой ценой.
  - Помочь и вытащить.
  - Это был как общий приказ. Ты даже не соображаешь. Просто так надо.
  - Даже не то, что приказ, а этический принцип... Ты должен, потом же с тобой разберутся. И ты можешь быть на его месте.
  Ты обязан это делать, это негласный закон был.
  - Негласный закон, который не оценивается.
  - Он сейчас оценивается, Юра. Вот когда мы, ветераны, собираемся. Это же все помнят. Помнят, как Садыков сидел у меня на мине. Кому расскажи, никто не поверит.
  - Ну да. Как тогда проехать там было?
  - Как проехать, когда ясно, что гусеницей все равно на эту мину наедешь. Духи поставили умно, они умели. Хорошо, маски ровка была нарушена, и я ее увидел. С тех пор многие думали, что я все мины обнаружить могу. Ну что? Гранату бросили, из пулемета постреляли. Не взрывается.
  А впереди там бьют нашу колонну бензовозов. Ее вытаскивать надо. И какое решение?.. В прошлом году Садыков приезжал. Мне будто удар в голову: "Садык, скажи, а кто у нас сидел задницей на мине?" Смотрю у него из одного глаза слеза капает:
  "Командир, я это был".
  - Да... До сих пор его шарашит.
  - Ну а тогда что? Приказываю ему: "Палатку бери". Взял. "Видишь, где мина?" - "Вижу". - "Положи". Положил. - "Садись". Садится. Приказываю механику-водителю: "Полный вперед!" Я знаю, что солдат на солдата не наедет. И он проезжает этот мост!
  Там мы проехали, еще два взвода, третий взвод тогда стоял в охранении. А Садыков сидит на мине. Мы колонну у духов отбили, разворачиваем ее. И бензовозы со своей охраной - там у них три БТРа было - выходят. Я старшему колонны говорю: "Значит, так! Будете ехать, на дороге сидит мой солдат. Он сидит жопой на мине. Наехали на солдата, он взорвется, и ты взорвешься. Понял?" - "Понял". Ни один не наехал. Потом я уже последний проезжаю, говорю Садыкову: "Встал". Он встал. - "Палатку взял, садись в машину". Сели и уехали.
  - Ему только за это орден надо было давать.
  - Медаль "За отвагу" дали. А это же на всю жизнь остается! Я такого не знаю. Может, где-то и были такие случаи, когда солдат сидел задницей на мине, чтобы обеспечить жизнь экипажам. Слева направо: Александр Самылкин
  А взять того же Маго- (орден Красной Звезды), медку. Два или три года на- Рамиль Садыков зад приезжал он ко мне. Я (медаль "За отвагу") его спрашиваю: "Магомед, ты получил орден?" - "Да нет, командир, у меня медаль "За отвагу". Я удивился: "Да ты что? Помнишь, в том бою, когда мы засаду уничтожили? Ты тогда на моих глазах троих или четверых завалил. А он глаза опустил, застеснялся: "Семерых, командир". И это в одном бою, в одной атаке. Не знаю, может, и в Отечественную войну такое было. Но это не просто так, ведь духи тоже воюют. Они воюют, мы воюем. Идет стенка на стенку.
  А вы еще пацаны были. Я помню, как в том же бою Магомед, не знаю в каком месте у него детство сидело, когда у нас патроны стали заканчиваться, он вешает свой автомат на шею Полякову, это сержант молодой к нам пришел, а сам хватает трофейный бур и вперед, в атаку. Но я понимаю, если он выпустил из рук автомат, что-то случится, и потеряется автомат - с меня голову снимут. Я еще жил гражданскими мерками. Как это, автомат потерять?
  В общем, я тут же, на поле боя, что-то такое ему сказал, что он бросил эту винтовку, опять схватил свой автомат - и бегом дальше в атаку. Пацаны! Ими нужно было управлять. Он думал покрасоваться потом перед ротой, дескать, я с буром трофейным в атаку ходил! Нет, ротный на месте. Хотя я тогда тоже дурной еще был. Мы же когда пошли на эту засаду, я взял всего несколько магазинов пулеметных, по сорок пять патронов. Два - связанных изолентой в автомате, в сапоги несколько магазинов забил и побежал. Ну вот, а на сколько это минут боя?
  И что там получилось? Смотрю, патроны-то уже заканчиваются, последний магазин остался. Кричу: "У кого патроны есть?" Все, как куркули, молчат. И один только Поляков говорит: "У меня есть пачка". Бросает ее мне, я перехватываю эту пачку, снаряжаю магазин и пошел дальше. А передо мной бежит связист. Его единственного ранили в том бою. Смотрю, подбегает он к гранатометчику, тот еще живой был, и собирается его пристрелить. Я говорю: "Что, патронов много?" Ну, он его так добил.
  А патроны-то у нас откуда взялись? Оказывается, с нами был Кузя, наш оператор-наводчик, и он курировал Щукина из своего экипажа. А Щукин молодой, только что пришел к нам. Рот открыл, стрельнул, перебежал, как в детствев войну играет. Кузя ему маклуху выписал: "Кто так воюет? Ты что?!" А там соприкосновение идет полное!
  Говорит Щукину: "Смотри!" Дает очередь по духам, перекатывается два раза, еще очередь. "Понял?" - "Понял". - "Ну, давай!" И он его прямо в бою учит! А я руковожу боем: "Ты этого убей, там вон дух, смотри, перепрыгнул за дувал, там только что приподнялся". И вот так рулю. Но солдаты понимают, патроны заканчиваются. "Молодой, давай в колонну! Патроны неси!" А там мы уже навалили духов - первый рубеж засады перебили. Он по ним, к колонне. Прибегает, набрал в машине патронов. А на него все смотрят (я ведь тогда только двенадцать человек с собой взял), понять не могут: молодой какой-то прибежал, нахватал патронов - и бегом обратно. Вот он и принес эти патроны, из которых мне тогда пачка досталась.
  Надо сказать, что духи прекрасно знали наши приказы, знали, что при обстреле колонны нам предписано уходить. Вот они и использовали это по полной программе. Правда, у нас все были подготовлены как разведчики. И когда мы еще стояли в конце зеленки, мне доложили: "Командир, там такси подъезжало два раза, разворачивалось и уезжало. Что-то будет". Я говорю: "Ну, мы не можем сейчас его грохнуть. Тут везде глаза и уши есть.
  Посмотрим".
  И вот, когда уже двигались, я ехал впереди за машиной дозора, у поворота на Нагахан оглядываюсь, а сзади гранаты летают и очереди по колонне бьют. Командую механику-водителю (ох и асы же у нас механики и операторы были!): "Влево на месте! Вперед!" Он моментально разворачивается - и газу, а колонна летит на полной скорости нам навстречу. Перепуганные все! Лоб в лоб идут! Я им рукой показываю - вправо, влево, вправо, влево! Все развернулись - и раз, уже стоят по кругу.
  А духи крутят пальцем у виска: "Вы что, дураки? Вам же убегать надо". Знали, наш приказ - если идем не в качестве сопровождения и нас начинают бить, то мы должны бежать. Но я понимал, кто убегает, у того больше потерь.
  Определяю, с какой стороны дороги основная засада. Они стреляли с обеих сторон. С той стороны, где духов было поменьше, забросали их гранатами. Те неожидали, что мына них попрем. Не думали, что дурак какой-то остановится.
  А мы набрали еще гранат и в другую сторону от дороги понеслись. У нас еще в колонне танк был. Даю танкисту команду: "Подойди ближе к арыку и сделай залп в сторону духов. Шугани их, чтобы у нас была возможность арык перескочить". Танк рванулся в сторону арыка и увяз там. Но залп все-таки сделал.
  Духи бежать. Скрылись в домах.
  А нам местность незнакома. Куда идти, непонятно. Остановились. И вдруг смотрю, Леха Пчелкин, он пописать что ли отходил, бежит и от бедра из своего пулемета стреляет. Кричу: "Леха, ты куда?!" - "Духи вправо бегут!". Они по виноградникам, а мы вдоль дороги как рванули! И в крайнем винограднике раньше духов оказались. Подождали, когда они к нам в этот виноградник переберутся, и начали... Много мы их там навалили. Впервые огромное количество гранатометов взяли, буров, автоматов, всего.
  На следующий день мне разведчики сообщили, что духи отправили своим хозяевам в Пешавар доклад о семи подбитых русских танках, невероятных жертвах с нашей стороны. Им надо было как-то свои потери оправдать. Однако с тех пор на Нагаханском повороте нас больше никогда никто не трогал. Они номера наших машин выучили и решили для себя: "Пусть этот дурак ездит. Иначе опять морду набьет, ну его на хрен, мы жить хотим". Если б они еще знали, что я к ним в поселок ходил, искал их командира, и что мы тогда все охранение у них вырезали, то вообще были бы мы самыми уважаемыми людьми.
  Кстати, с этой засадой еще один забавный эпизод связан. Леха Пчелкин как-то пристал ко мне: "Командир, скажи, за что я получил орден?". Я говорю: "Леха, ты же со мной в том бою был?" - "Был". - "А в том был?" - "Был". - "А вот в этом был?" - "Был" - "Ну, так чего ты от меня хочешь? Отстань!" А он свое: "Нет-нет, командир, подожди. Понимаешь, когда мы выпиваем, меня все спрашивают, за что конкретно я получил орден. А то получается за все и ни за что. Ты мне скажи точно, за какой именно бой". Говорю ему: "Ладно, Леха, за Нагаханский поворот, помнишь, когда засаду нам сделали?" - "Ну!" - "Ты тогда духовзасек и один на них в атаку ринулся. Вот за это тебе орден". - "Спасибо, командир! Все, буду теперь знать, что ответить".
  - Да они не только номера наших машин выучили. По именам многих из нас знали. И в первую очередь Самылкина. Вообще сержантов всех знали, по именам.
  - Ну да. Ко мне как-то подходили, спрашивали: "В таком-то году в таком-то месяце в таком-то поселке был?" Я говорю: "Да, был". - "Мы тебя помним". А с какой стороны они меня помнят? Через прорезь прицела? Или еще как.
  Да-а, вот это был коллектив!.. Когда после штурма крепости Чербах, где у нас раненые и убитые были, мы ушли в предгорье, я сказал: "Значит так, за сутки разобраться, что делают духи". Ребята пошли на дорогу, останавливали машины, разбирались с населением. Не знаю, на каком языке они разговаривали, но к вечеру доложили: "Командир, тех, кого мы в крепости завалили и ранили, духи сейчас из крепости переправляют через реку, а потом на Нагахан". - "Так, - говорю, - завтра идем в Нагахан".
  И следующей ночью пошли. Навели там очень качественный порядок. Никто не знал, что мы это сделали. Я командованию не докладывал. Но духи за каждого нашего ответили сторицей. В тот раз мы их штабной автобус взяли. Всех, кто там был, кончили на месте, и на этом автобусе вернулись. Вот это были солдаты, которые все понимали мгновенно, все чувствовали. Ночью идешь, темно, руку поднял, и все уже делается. Такая была слаженность, подготовка.
  - Я еще помню, как Вы нас учили всегда оставлять в магазине несколько патронов. На собственной шкуре оценил важность этой науки. Как-то я отстрелял магазин, вставил полный, а передернуть затвор забыл. Может, на фоне усталости или что-то отвлекло меня, не помню. И вот, лежу в винограднике. А одет был в зеленый маскхалат, которыми Колобок всю роту снабдил. Он-то мне жизнь и спас.
  - КЗС-ка.
  - Да. Лежу, слышу сзади хруст - на ветку кто-то наступил. Поворачиваюсь - дух. Он меня в первое мгновение не увидел. И я успел нажать на курок. А патрона-то в патроннике нет. Отстрелял все. У меня словно молния в голове пронеслась. Я в долю секунды передернул затвор и с перепугу всадил в него чуть ли не весь магазин.
  - А это твоя подготовка, то, как ты был готов к этому.
  - Да я так испугался, что мама дорогая!
  - А это нормально. Твой испуг и инстинкт.
  - Инстинкт, конечно, сработал, моментально понял, в чем проблема, не рефлексировал.
  - Молодой солдат этого бы не понял, запаниковал. А ты перезарядил, выстрелил, выполнил задачу, сохранил себе жизнь. Это твоя подготовка.
  - А расскажите, что за ситуация была, после которой Вы отдали приказ не брать пленных. Ведь мы потом никогда пленных не брали, вернее, брали, но в живых никого не оставляли.
  - А это как раз Нагаханский поворот. Мы пошли прочесывать местность, а сзади за нами стали зачищать. На прочесывании мы же ничего не брали - гранатометы, автоматы, буры. Возвращаемся, мне докладывают - пацаненка взяли. Пацан молодой совсем. Спрашиваю: "Зачем привели? Что это такое?" - "А это помощник гранатометчика". Когда гранатометчика грохнули, забрали гранатомет, этот пацан лежал рядом, он гранатометчику выстрелы подавал. Что ж, я воспитанный советский человек - ребенка трогать нельзя. Мы его забрали с собой. Привезли трофеи, а меня под суд собираются отдавать: "Почему пошел в атаку? Почему нарушил приказ!?".
  Никто не поверил, что мы взяли столько трофеев. Начали мне объяснять, что такого не может быть: "Как это так. Вся бригада воюет, а столько трофеев, сколько вы за один бой взяли, не набрала. Наверное, на склад какой-то нарвались. Трупы нам привезите". Ох! Здесь я уже озверел. Послал их всех на хрен. Еще я трупы буду им собирать!
  Ну вот. А пацаненка этого сразу в Кабул отправили. Там во всем разобрались. Звонят в бригаду: "Под суд ротного отдавать не будем. Что ему надо? Орден или звание досрочное?" Я говорю: "Орден у меня есть, давайте досрочное звание". Это досрочное звание капитана я до сих пор получаю. Надо было орден брать.
  На следующий день приходят ко мне особисты и начинают со мной разбираться. Заявляют, что наша рота - это отпетые бандиты, грабители. "Что случилось?" - спрашиваю. - "Пацан, которого нам передали, рассказал, что твои солдаты забрали у него десять афганей". Я, конечно, понимаю, все может быть. Он, видимо, где-то слышал, что можно пожаловаться. Вот и пожаловался. А для особистов главное - опорочить солдат, опорочить нашу роту.
  Короче, после этого я всем объяснил: "Ребята, мне пленные больше не нужны. Для нас пользы от них никакой, это только геморрой лично для меня". И все все поняли... А то умные слишком. Третировать меня вздумали: "У тебя бандиты!". Да, согласен, бандиты. Ну и что? Зато они воюют.
  Помню, когда у нас часть солдат желтухой заболели, кто-то демобилизовался, плюс раненые по госпиталям. В роте народу совсем мало осталось.
  А тут меня комбриг вызывает. Ставит задачу и спрашивает: "Сколько у тебя людей?" Я говорю - столько-то. "Почему так мало?" - "Как почему? Этот там, этот уволился в запас, этот раненый, этот болеет". - "Так. Срочно бери из бригады кого хочешь. Я любого к тебе переведу".
  Прихожу в роту, собрал всех, говорю: "Ребята, нам нужны солдаты. Всех возьму, каких захотите. Приводите своих знакомых, друзей, кого угодно. В стойло поставим, порядок наведем. Помните, что мне нужны солдаты, а вам товарищи, с которыми вы будете воевать. Любого солдата, которого приведете, зачислим к нам в роту. С комбригом я этот вопрос решу".
   Вечером выхожу из палатки, присаживаюсь в курилке. Смотрю, один солдат хмурый какой-то сидит. Ясно, что-то не так. Спрашиваю: "В чем дело?" А он мне говорит: "Товарищ старший лейтенант, я в такой-то роте друга своего встретил. До армии мы вместе с ним по девкам бегали, дрались вместе, плечо к плечу. Он живет на соседней улице. Ну я обрадовался, бросился к нему: "Вася, друг, давай переходи к нам в роту, вместе воевать будем!". Он спрашивает: "А ты из какой роты?" - "Второй, десантно-штурмовой". - "Нет, брат, извини, к вам я не пойду". Я опешил: "Да, ты что! Почему?" - "Да, потому, что ваша рота воюет". Меня это так покоробило: "Подожди, ты же придешь на гражданку и будешь рассказывать, что ты афганец. Я, значит, воюю, а ты здесь срок отбываешь?! Как же потом ты будешь в глаза мне смотреть?!".
  Для него это был шок. Естественно, мы постарались перевести разговор в другое русло. Дескать, не расстраивайся, ты молодец, уже герой, раз в такой роте служишь. Гордись этим.
  А ведь подумать если, солдат был абсолютно прав.
  - Конечно, прав. Это для нас все было нормой. Просто служба такая, мы не задумывались. Раз так происходит, значит, так оно и должно быть.
  - Вот!
  - Это только со стороны могло оцениваться.
  - Оценивали и понимали, что наша рота выше всех.
  - Это точно. Бывало, спросит кто: "Ты из какой роты?" - "Из Ханинской!" - "А! О!" Уважали. Да и боялись нас.
  А с пленными у меня еще раз проблема возникла. Духи каким-то образом умудрялись провозить оружие и боеприпасы прямо через посты пехотной бригады, к которой мы были приданы. Они выходили из Пакистана и открыто двигались по дороге на Кандагар. Комбриг поставил мне задачу вообще прекратить движение по этой дороге на участке от Кандагарского аэродрома до границы с Пакистаном, чтобы ни одна машина ни днем ни ночью здесь не появлялась. Смотрю по карте - участок семьдесят километров. Ну что ж, каждый вечер мы стали наведываться в Пакистан. Наберем там винограда, арбузов, дынь, и к утру обратно. С рассветом возвращались.
  Я выставлял блокпосты по всей дороге, чтобы со стороны пустыни на нее никто не выскочил. Однако первой нашей добычей были не духи. Ночью дозор, который впереди меня шел, докладывает: "Товарищ старший лейтенант, "уазик" остановили". - "Какой?" - "Наш. Солдаты наши, конфет у них там полно. Что делать?" - "Отправляйте дальше, я его сейчас встречу".
  Продолжаем движение. Навстречу "уазик". Останавливаем. Из него выходят солдаты и вальяжно так заявляют: "А нас уже останавливали". Ну, мои ребята похихикали, за шиворот их и ко мне. Естественно, все им доходчиво объяснили, кто я такой. Вообще, что, как и почему. Стал я с ними разбираться. Очень скоро они признались, что все до одного являются водителями заместителей командира бригады, что ездилив такую-то деревню грабить дуканы и сейчас едут обратно.
  Утром в восемь утра я должен был комбригу докладывать результаты своей ночной деятельности. Рота спать, а я на доклад к комбригу. Прихожу, докладываю: "Ваше приказание выполнено. Сколько автоматов вам надо?" - "Какие автоматы?" - "Как какие, водителей ваших". - "Каких водителей? Ты о чем?" - "Водителей замов комбрига!" - "Где ты их взял?" - "Они ездили туда-то, делали то-то". - "На чем ездили?" - "На "уазике". - "Убью!" Я ему: "А конфеты будешь?" - "Иди отсюда!" Короче, прогнал меня. Вот так я всех замов комбрига вложил. Он с ними потом разобрался. А с водителями не знаю что сделали. Больше я их не видел.
  А уже во второй раз было вот что. Возвращаемся на рассвете из Пакистана. Подходим к мосту за Кандагарским аэродромом. Навстречу нам выходит батальон десантников из Витебской дивизии. И вдруг со стороны пустыни прямо перед моей машиной выскакивает какой-то джип. "Тойота".
  Командую ему: "Стой!" Он не останавливается. А перед нами колонна десантников - она еще не начала движение. Дали очередь небольшую по джипу. Машина остановилась. Из колонны наблюдают, в их же сторону стрельба идет. Но спокойно это восприняли, видят, свои - десантники. Оказалось, этой очередью повредили машину. Своим ходом идти не может.
  Цепляем, пригоняем вместе с пассажирами к моей палатке, начинаем разбираться: "Обыскать!" Там сразу было видно, что ребята матерые, один из них где-то под метр девяносто. Обыскали - оружия нет. В машине какие-то целлофановые пакеты с трубками и небольшого размера пузырьки с непонятной жидкостью. Бутылочки такие маленькие, чуть побольше чем из-под йода.
  Что это такое? Хрен его знает. Солдаты у нас были, сам понимаешь, добросовестные, все не возьмут, но что надо было, взяли. Оказалось, что в пакетах заменитель крови. Жидкость белая, прозрачная. Его тогда только изобрели. Потом мне наш врач рассказал.
  Был у нас такой татарин Ренат Мухамедшин. Говорит мне: "Что ж ты не взял?" - "Да я откуда знал, что это такое? Сказал бы раньше, сколько надо, столько бы и загрузил". А в пузырьках этих была какая-то жидкость, которую разводишь водой, выпиваешь и силы восстанавливаются. Мы-то тогда понятия не имели, что такое вообще существует.
  В общем, духов привезти привезли, а оружия-то у них нет. И что мне с ними делать? Доложил в бригаду, привел их к особистам. Особисты: "Это граждане другого государства, они нам не нужны. Пусть хатовцы занимаются". Я к хатовцам: "А нам они зачем?".
  Короче! Привел я их обратно, говорю своим: "Так. Морду набить, за охранение вывести, и пусть идут на хрен, чтоб я больше их не видел!" Но, как оказалось, это была одна из самых тяжелейших моих ошибок. Только они уехали, только я лег спать, началось! Все поднялось на уши - особисты орут, кричат хатовцы: "Ты почему отпустил?" - "Подождите, я их вам отдавал?" А они: "Ты неправильно нам объяснил!".
  Как выяснилось, эти духи медикаменты для своего госпиталя везли. Я всем отвечаю: "Ребята, ко мне какие вопросы?!" В общем, полдня я ходил и давал объяснения. Вся рота спит, а я до обеда все оправдываюсь хожу! После этого я роте сказал: "Все! Больше никого, никогда, ни при каких обстоятельствах в плен не брать! Вы спите, а я глаз сомкнуть не могу!".
  На этом была поставлена точка. Потом кагэбэшники и хатовцы извинялись, наперебой передо мной заискивали: "Как только пленные будут, ты их нам привози! Не им, а нам отдавай!". Послал я их: "Идите вы знаете куда?! Больше я вообще никого привозить не буду! Дешевле обойдется!"
  - Главное, духи знали, что мы пленных не берем. Помните, когда первая или третья рота выезжала встречать колонны из Союза, они то и дело попадали под обстрел. А мы ездили как по маслу, ни одного боестолкновения. Понимали духи, если выстрелят, там и полягут, никто в живых не останется.
  - Вообще, ребята у нас были не стандартные. А особенно Самылкин, царство ему небесное, в основном с его подачи все левые дела в нашей роте творились. Как-то он подходит ко мне: "Командир, там в первую роту какого-то охотника привезли из Сибири. Говорят, белку в глаз бьет! Нам бы такого, а?" - "Ну, приведите сюда, посмотрим".
  Привели, смотрим, какой-то узкоглазый стоит. "Проверьте его, как стреляет". - "Как?" - "Да вон с километр отсюда идет кто-то. Он прицелился, выстрелил и не попал. Я говорю: "Гоните его отсюда! Вы сами лучше него стреляете! Ишь снайпер тут, охотник, белку он в глаз бьет! Иди отсюда!" И его прогнали. Потом он в первом же бою под крепостью Чербах погиб, царство ему небесное. И так получилось, что наши же ребята его труп вытаскивали.
  Да, крепость Чербах... Сейчас я понимаю, что это было очень страшно, и нам просто невероятно везло, быть может, благодаря молитвам матерей наших.
  - Я помню, когда мы подползли к этой крепости. Зеленка закончилась, и дальше до самой крепостной стены широкое поле. Даже кочки нет, за которой укрыться можно. Смотрим мы на это открытое пространство... А Вы говорите: "Ребята, придется брать". И все сразу поняли, что, раз вместо приказа командир просит, значит нас ждет что-то чудовищно страшное.
  - А было как? Мне же дали тогда двух проводников - они, дескать, все знают, выведут на крепость. Дали и дали, я с ними еду. Едем, едем и где-то уже на рассвете втягиваемся в населенный пункт. Я спешиваю часть солдат, и они идут цепью, прочесывают виноградники. А я справа от них вместе с колонной иду параллельным курсом.
  Дорога становится все уже и уже, справа дувал, слева дувал. Смотрю, дувалы уже выше машин, а под левой гусеницей какой-то провал, что-то вроде промоины от ручья. Хорошо, у нас в колонне танк был, и я додумался поставить его в хвосте. Я часто так делал. Если идем по трассе - танки первые, а если входим в поселок, я всегда ставил их последними. Почему, я сам не знаю, но всегда было так.
  И вот смотрю дорога сузилась настолько, что сейчас мы упремся в дувалы бортами. Стоп, думаю, а если назад потребуется выходить? Дувалы-то выше нас. Бей нас хоть палкой по головам и забрасывай бутылками с зажигательной смесью. Тут даже гранатометов не надо - вся рота сгорит.
  Ясно, проводники нас подставили. Поворачиваюсь к ним: "Где крепость?!". Онитолько взглянули наменя и от страха все по-русски поняли. Тычут в какие-то старые развалины домов метрах в двадцати от нас, дескать, вот она. Я на них: "Да вы что?!". Мне то понятно, что крепость должна быть огромной, ибо у духов там не только штаб, но склады оружия, боеприпасов, продовольствия.
  Я сразу же: "К бою!" Эти двое спешиваются перепуганные насмерть. Но мне не до них было, я понял, что надо срочно уходить назад. Бегу в хвост колонны, а там машины вплотную уже стоят, танк последний. Командую танкисту: "Площадку делай! Вали!" - "Что валить?" - "Дувалы все вали! Сейчас рота будет задом выходить!" Он и завалил все. Только я успел вытащить роту, как началось!
  Пулеметным огнем смертельно ранили старшину роты Загуменова. Вашего комвзвода Черлянцева тоже зацепило. Убили Витюшу Карнаухова. Наши то все залегли, маскхалаты, КЗС-киворованные спасли. А Витюша Карнаухов оказался одет в пехотный бушлат, потому что его ночью прямо из госпиталя к нам на боевые привезли, и на поле он был хорошо виден. Пулеметная очередь прошила голову, шею, спину. Их всех тогда из пулемета полоснули.
  И тут везение! - пулемет у духов заклинило. Стали с боем отходить. Стрельба везде. Я на дувал запрыгнул, смотрю, вроде нормально все отходят. Но духи с флангов начали обкладывать. Вижу несколько духов с винтовками уже подошли. У меня несколько гранат было. Я их гранатами забросал. Стрельба плотная, не утихает. Под моим дувалом солдаты залегли. Кричу им: "Гранаты есть?" - "Есть!" - "Бросай!" И вот они лежа кидают мне наверх гранаты, а я ими духов забрасываю.
  С тех пор уже лет тридцать прошло, наверное. Звонит мне Юра Шипулин, поддатый серьезно: "Командир, ты кто?" - "Как кто?" - "До какого звания дослужился?" - "Полковник". - "Нет!" - "Что нет?" - "Ты для меня все равно старлеем остался. Вот ответь мне на один вопрос: скажи, ты дурак был или действительно ничего не боялся?" Спрашиваю: "Юра, а ты что такой смелый?" - "Так тридцать лет прошло, командир!" - "Ладно, что ты имеешь в виду?" - "Помнишь, когда пошли мы на крепость - первая атака и БМД-шки сталиотходить. Ты как дурак бегаешьпо дувалу, бросаешь гранаты, стреляешь, а мы головы поднять не можем, лежим под этим дувалом. Ну как это? Нормальный человек так делать не может". - "А вы, те, кто лежали под дувалом, кого-то из вас зацепило?" - "Нет". - "Все живы остались?" - "Да". - "Вот поэтому я и бегал. Мне пришлось за вас это делать".
  А когда чуть поутихло, интенсивность огня со стороны духов снизилась, наши сразу же заняли их позиции: укрытия, бойницы в дувалах. Перебили там духов, забрали трофеи. Но я понимал - надо выводить технику, иначе ее сожгут. Даю общий сигнал ракетой - отход! Смотрю, отходят. Я тоже на машину и всей колонной выхожу. Мне докладывают: погиб Загуменов, старшина - это ж первый человек, помощник был. Витюша Карнаухов тоже убит. Ранен командир взвода Черлянцев.
  В это время Аннамурадов, он комбатом был, сидел на взгорке где-то километрах в пяти от нас. Увидел, что мы выходим, запрашивает по рации: "Кто едет? Кто едет? Кто это едет?" Я молчу. Думаю, сейчас я тебе все скажу! Он меня боялся, конечно. Стал запрашивать заместителя начальника штаба Толю Лысенко: "Лысенко! Лысенко! Ты давал команду отходить?" - "А кто идет?" Я говорю: "Иду я!" И без позывных. "Кто ему дал команду отходить?" Лысенко: "Молчи! Если он идет, значит, надо! Молчи!"
  Вышли мы. Я проводников наших доставляю комбату: "Ты куда меня послал?!" И как понес на него! Эти два стукача духовских испугались. Понимают, что я о них говорю, и давай комбату через переводчика лопотать: "Они там много трофеев набрали!" Тот: "Что ж ты молчишь об этом?" Я на него: "Что!? Какие на хрен трофеи!? У меня двое убитых и взводный раненый! А ты мне о трофеях! Убью!" Как понес! "Идите все на хрен!" Он, перепуганный, заткнулся сразу. Пошел наверх докладывать.
  Ребят наших убитых и раненого Черлянцева отправили вертолетом. Еще когда мы колонной двигались, я потребовал у комбата вертушку: "Значит так, я буду через пять минут, чтобы был вертолет, мне нужно загрузить убитых и раненого". Летчики потом рассказывали, что они уже знали, что это я иду. Приземлились прямо рядом сколонной, загрузилии улетели.
  Разобрался я с комбатом, подхожу к своим, сел. А они трофейные буры изучают: "Интересно, пробьет дувал или нет?". Тренируются прямо здесь. Комбат: "Кто стреляет? Кто стреляет?". Я ему: "Пошел ты на хрен!". А своим говорю: "Так. Стрельбу прекратить. Все ко мне. Рассказывайте, кто что видел".
  Сели мы в круг, и каждый начал рассказывать: "Я видел вот это, я вот это, я это". В общем, обстановку себе уяснили. Говорю: "Так. Все. Идем". Сели на машины - и в сторону крепости. Там, перед виноградниками, площадка была небольшая. Ставлю технику по кругу. И тут Сулима Юра мне говорит: "Товарищ старший лейтенант, я, по-моему, ранен". - "Ты что? Охренел, Юра? Куда?" - "Спину переклинило". Поворачивается - ничего нет. До меня дошло - шок. Последствие гибели Загуменова - он другом его был.
  Говорю: "Значит, так, Юра, берешь экипажи, старший на охране техники. Остальные за мной!". И мы двинулись. Подходим туда, где духи оборону держали. Они все тут лежат. А где крепость искать, я не знаю! И стукачи эти, наверное, тоже не знали.
  Но я-то следопыт: "Стоп. Тапочки лежат в одну сторону!" Духи, когда убегали, сбрасывали свои пластмассовые тапочки. И все почему-то в одном направлении. Я по этим тапочкам веду роту. А у нас тогда всего два офицера было - я и Толя Никитин, командир первого взвода. Говорю ему: "Разделимся. Я иду слева, ты со своим взводом справа".
  Так мы и вышли на эту крепость. А духи нас уже ждали, подготовились. С нами еще был один из взводов третьей роты. Они потерялись и вышли к нам, когда мы еще колонной двигались. "Товарищ старший лейтенант, разрешите, мы будем с вами воевать?" - "А вы откуда?" - "Да мы из третьей роты, потерялись, отстали". - "Да на хрен оно мне нужно? Зачем мне чужие солдаты?" - "Нет, нет, мы все, что прикажете, будем делать, только возьмите!" Ну, ты сам знаешь, какая молва ходила про третью роту. Отребья. Никакой дисциплины.
  - Да уж.
   "Ладно, - говорю, - пойдете со мной!". В общем, они слева от меня. Я перепрыгиваю дувал, залег. Смотрю, чутьправее ворота. А ворота эти - четыре-пятьметров в ширину и пять-шесть в высоту. И больше никакого входа. Стена! Что делать? Как ее брать-то? Ни веревок, ни кошек. Правда, как оказалось, с торца там был пролом в стене, но мне его не было видно.
  Справа от меня лежал самый недобросовестный солдат Толик Кундарев, который пришел к нам из учебки, но как солдат был ноль. Думаю, ну как же заходить в эту крепость? "Толя, муха есть?" - "Есть!" - "Тогда открой дверку, чтоб я вошел". - "Понял!" Толя встает, пытается взвести муху. Но от страха, видно, ничего у него не получается. Ну, я парень простой! Подхожу, бью его в ухо: "Иди, ляг на мое место!". Он ложится.
  Я становлюсь прямо напротив ворот, взвожу муху и бью по воротам. Попадание хорошее, ворот нет, их сразу же выносит. Зато пылища поднялась чудовищная! Смотрю, слева встают в атаку идти. Я им: "Назад! Не пойдем в атаку! Где мы сегодня мыться будем?!" Только я это сказал, как из ворот пулемет заработал. Он был в глубине прохода, и взрыв его не коснулся. Духи умно придумали. Бил этот пулемет трассерами...
  И было видно, как идет трасса! Смотрю, влево от меня, в сторону Толи Кундарева. А Толя мощный, у него жопа больше плеч была. Лежит, голову спрятал, а жопа сверху торчит. Трасса ближе, ближе и проходит по правой половине Толиной задницы. Он вздрогнул. Спрашиваю его, шутя: "Толя, ты пулю в попку получил?" Он: "Да-а-а!". Я-то после выстрела по воротам не залег, а присел и, когда пулемет заработал, сиганул в арык.
  И тут духи как начали нас мочить! Поднялся шквал огня! Они и на деревьях были, и сверху на стенах. Им все видно. А мы изза крон деревьев ничего не видим. Что делать?! Такая стрельба! Кричу пулеметному расчету: "Я вас прикрываю сейчас с Толей, вы отходите за дувал. Потом вы нас прикроете, мы будем отходить". Они: "Товарищ старший лейтенант, давайте лучше вы сначала. Мы прикроем". Я понимаю, это не потому, что я офицер, а чисто по-человечески. - "Хорошо, давайте!".
  Подобрался к дувалу. Он небольшой, меньше полутора метров. Перепрыгнуть ничего не стоит. А стрельба-то со всех сторон. Нет, думаю, не получится, пристреляно у них тут. Смотрю, слева арычок, под дувалом. Ныряю в эту дырку, выскакиваю на другую сторону и уже оттуда открываю огонь, оттаскиваю всех на себя.
  В бою Петренко Юру ранили, Кистова, всего восемь человек. Но все легко раненные. Кушнарева убили. Это тогда Магомедка мне доложил, что не мог его вытащить. И мы ринулись в атаку, чтобы вынести тело. Магомед уже тащит его на плечах, а тут вертолеты наши появились и бьют сверху. А им же ничего не видно за кронами деревьев. Смотрю, очередь вплотную с Магомедкой проходит и идет прямо на меня. Ну, олимпийские чемпионы - это просто дети в сравнении со мной оказались. Я так сиганул вверх и в сторону, что через мгновение был за несколько метров. И сразу по связи комбату: "Ты что творишь?! Если сейчас же не уберешь вертолет, я его сам собью! Приду, головы этим летчикам поотрываю!". Ну, он, правда, убрал вертолеты.
  Мы все проверили, оружие, снаряжение и вышли обратно. А что вышли? Вышло то всего двадцать семь солдат, и я с Толей Никитиным - двадцать девять человек. Сели. Попили воды. Это вторая атака была. А вот третья...
  Где-то еще перед этими событиями ребята взяли у духов пару новехоньких ботинок с высокими берцами. Мягкие такие, из итальянской кожи. Им их только завезли. Приносят: "Командир, как размер?" Размер оказался нормальный. И я в них ходил. А за эти сутки боя - то арыки, то беганье, моя итальянская кожа попеременно разбухала и высыхала. В общем, после второй атаки ноги сдавило так, что я не мог разуться.
  А тут комбат заявляется: "Ты крепость взял?" Я говорю: "Нет". - "Крепость никто не нашел, кроме твоей роты". - "Сам знаю". - "Комбриг тебе лично приказал взять эту крепость". Ну, тут я на него как попер: "Кем брать?! У меня двадцать семь солдат и мы со взводным - двадцать девять человек!" - "Я тебе дам резерв". Но мне-то штат батальона известен: "Откуда у тебя резерв?!" - "Я тебе дам резерв! Дам! Придут сейчас к тебе!" Думаю, откуда у него резерв?
  Но тут приходят. Человек десять-пятнадцать, наверное. Одна часть связисты, а другая из взвода АГС - вся шантрапа батальонная, которых я за солдат никогда не считал! Пришли, стоят. "Вы кто?" Они: "Солдаты". Я им задве-три минутыобъяснил, кто они такие! Показываю на наших: "Вот солдаты - а вы чмо!" Короче, я их так оскорблял и унижал, что некоторые из них уже плакать стали. Говорят: "Товарищ старший лейтенант, что прикажете, мы все сделаем! Только возьмите нас! Не гоните отсюда!" В итоге я довел-таки их до истерики. Теперь они готовы на все! "Ну ладно, беру!" Они: "У-у-ух!" И я забираю их с собой, пошли в третью атаку.
  Выходим опять к крепости на то же место. Залегли. У меня все внутри ноет - девять раненых, трое убитых. Говорю: "Так, крепость брать не будем". И вдруг в мозги мне словно стукнуло что-то - "ни одного у тебя больше не зацепит". Хорошо. Я это понимаю, но надо что-то делать. Выставили охранение сзади - Колобок старший. Проходит несколько минут, он докладывает: "Товарищ старший лейтенант! Там идут!" - "Кто? Духи?" - "Да нет, там банда какая-то идет, но с ними почему-то Антонов наш". Он был раньше взводным в противотанковой батарее, затем в нашей роте командовал третьим взводом. А уже от нас его перевели в пехоту, на должность начальника штаба батальона. Он и вел группу. Командую Колобку: "Не трогать, ко мне его сюда!" И хоть я ротный, а он начальник штаба батальона, однако он бывший мой подчиненный. Говорю ему: "Володя, ложи своих, никуда пока не идем".
  Залегли, думаем. Вдруг смотрю, навстречу с левого фланга из-за крепости идут два солдата какие-то. Я сразу: "Приготовиться к атаке! Атака через минуту!" И мы как ломанули! Короче, берем крепость сходу. Потому что духи, когда поняли, что эти дураки сейчас третий раз на них попрут, все побросали и сбежали оттуда.
  Мы взяли штаб, кучу документов, боеприпасы, лодка там у них была. Короче все. Тут подходят ко мне эти два солдата, которые нам навстречу вышли, и говорят, что они из первой роты, что их группу окружили, а связи нет. Потом я узнал, что солдатик зажал гарнитуру радиостанции и кричал в эфир: "Нас окружили, убивают, патронов нет. Помогите!". И вот одно и то же, а клавишу не отпускает, она все глушит, и связи поэтому нет.
  Спрашиваю: "Где?" - "Вон там, на той стороне крепости". Подбегаем к крепостной стене. Я встал на плечи кому-то из солдат, попытался посмотреть за бруствер. Раз, по мне очередь. Говорю: "Стоп, надо проверить". Еще пару раз попытался. Нет, так не пойдет. Даже если я и еще кто-то перескочит, то третьего точно убьют. Надо искать другой выход. Ставлю своим задачу: "Значит, так. Срочно найти проход в стене". А Колобку говорю: "Колобок, ты собираешь со своим взводом все трофеи! Выходишь за крепость и стоишь там, ждешь нас".
  Ну, солдаты есть солдаты! Через две минуты докладывают: "Нашли!" - "Где?" - "Вон там". Подбегаю. Смотрю, в самом низу, где обычно фундамент, была когда-то дырка и ее просто заложили кирпичом. Я ногами выбиваю кирпичи - никто не стреляет. Выпрыгиваю за стену - стрельбы нет. А тут уже наши перебрались, присели вокруг меня. Все тихо. Пробегаем дальше. Навстречу взводный из первой роты - Слава Самсонов с санинструктором, тот у них высокий, худой, типа нашего Хомутова был. Несут кого-то. Я ему: "Слава, что такое?" - "Женя, нас окружили, мы вот прорвались, раненого выносим". - "Скажи, где твои?" Он: "Вот здесь". И руки в стороны разводит.
   А там кругом сады, виноградники... Куда идти? Но я приблизительно определил направление - и бегом. Буквально через минуту по мне очередь, одна, вторая. Залегли. Я своим: "Муха еще есть у кого?" - "Есть!" - "Давай. Муху к бою! Выстрел вон в том направлении". Через секунду муха ба-а-бах! Духи поняли, что им нужно уходить, и побежали. Мы следом. Подбегаем к дувалу, а там дырка типа собачьей конуры. Думаю, может, еще есть кто живой. Кричу в эту дырку "Серега! Серега!". В ответ еле слышно: "Я-я-я‼!". Это Сианозов Серега раненый, командир минометного взвода.
  Командую: "Двое вперед!". Мои сиганули за дувал. Кричат: "Мало!" - "Двое вперед!" - "Мало!" - "Двое вперед!" - "Мало!" А я уже не знал, сколько со мной человек осталось. Поворачиваюсь - я один. Человек восемь я туда засунул, а сам остался в одиночестве. Никого нет вокруг. Везде кусты, деревья, дувалы. Подходи, бей по голове! Не уследишь. И вдруг прямо на меня выходят двое наших - замполит первой роты Гайдар и с ним солдатик. Гайдар несет два автомата, а солдатик без оружия, без ремня, вообще на нем ничего нету. Идет и твердит как отче наш одно и то же: "Нас убивают. Спасите, помогите!" Я ему: "Где автомат? Убью!" - "А! А!" - "Где автомат?" - "Я раненый!" - И показывает на пальце что-то сбито у него, царапина какая-то. - "Ты че?!" Тут замполит, наверное, больше испугался: "Автомат его вот он, у меня". - "Ладно, - говорю, - ляг вон с той стороны, прикрой меня. Там никого уже нет". А он: "Я пустой. У меня ни одного патрона". Я свои вытаскиваю: "На!" Посмотрел, он магазин снарядил. Говорю: "Так. Ложись вон там! Прикрывай!" Солдатик этот умолк. И тут вы приносите первый труп. Помню, принесли, положили передо мной у бойницы, знаешь, как собаке в будку, и повалились.
  - Да, мы вырубленные были вообще.
  Чуть отдохнули, говорю: "Затащите его за меня". Первое тело за меня затащили. Потом пришли еще двое. Так мы всех троих вытащили, и один из них оказался тот самый Янге или Янгэ, о котором думали, что он белке в глаз бьет. Именно в том бою он погиб. Янге, Сианозов и еще кто-то третий, я уже имени не помню. Они все из первой роты.
  В общем, вытащили их. Объявляю общий сбор. Мои все на месте. Отходим. Идем, а навстречу бежит командир первой роты Витька Майоров: "Женя! Что там?" - "Трое убитых. Я вытащил, отходим назад".
  Однако во всей этой суете я забыл про Колобка. Кто-то из наших с опаской, осторожно так мне напомнил: "А мы что, своих забирать не будем?" Я: "Кого?" - "Колобка!" - "А!" Только тут я вспоминаю! Он же у крепости остался! Беру пару солдат: "Давай за мной!" А уже темно! Мы обратно в эту крепость. Забегаем, а там взвод Колобка стоит по кругу. Трофеи наши охраняет.
  - Я помню, у Колобка с перепугу вот такие глазищи были!
  - Ага! Он нас увидел, подбегает: "Товарищ старший лейтенант! Я думал, вы про меня забыли!" Я только хотел сказать: "Колобок, да и правда, забыл!". А он: "Мы тут прапорщика одного хотели пристрелить!" - "Какого прапорщика?" - "Да из пехоты!"
  Этот прапорщик на Колобка натолкнулся и решил ему задачу поставить: "Вы давайте меня охраняйте, выводите отсюда". Колобок: "Ты че?! Мне ротный приказалтут находиться, я никуда непойду!". Прапор сдуруначал, было, права качать. Но быстро понял, что его сейчас здесь грохнут, и убежал.
  В общем, забираю взвод Колобка и с трофеями обратно. Как выходить, в принципе, только наши знали. Возвращаемся, и тут уже встречает моя рота, все встали. Что значит настоящие солдаты были! Сказал - нести, они несли вот этих убитых, раненых из первой роты, трофеи. Смотрю - а пехота идет с автоматами, подсумками, и больше ничего - налегке. А у меня трофейный мегафон был, который я еще во второй атаке подобрал. Говорю в него: "Значит так, приказываю! Через пять минут остановиться и бить пехоте морду, если они не начнут вам помогать". Все! Никто не остановился, все идут. Зато подбегают пехотинцы: "Ребята, чем вам помочь?". Мы: "Вот, берите, меняйтесь через сто метров". Так и пошли.
  И вдруг нам в спину стали стрелять. Я говорю: "Четверо упали, прикрыли!". Потом смотрю, сбоку какое-то движение, не знаю, что это было, стемнело уже. Я своим: "Сделать ежика!" Наши - пехоту в центр, а сами открыли огонь по кругу. Так мы и прошли ежиком. Через какое-то время слышу - сзади возня какая-то, а стрельбы нет. Что такое? Я опять четверых отправляю прикрыть.
  Они ушли, но молчат, понимают, что если там духи, то у них преимущество в знании местности. А темно, вообще ничего не видно. Так, думаю, это не духи, иначе бы уже бой завязался. Подхожу, стоят наши, как раз эти, которые чуть не плакали, связисты, АГС-ники. А мои в стороне от них с кем-то возятся.
  Смотрю, там у них офицер в полевой фуражке: "Ты кто?". Он под козырек: "Командир 7-й мотострелковой роты такой-то". Я по сторонам огляделся: "А солдаты твои где?" - "Не знаю". И тут я почувствовал, что-то не так. Смотрю на своих: "Что случилось?" Кто-то из солдат сплюнул и говорит: "Товарищ старший лейтенант, он приказом вашим возмутился. Испугался, что духи нашу стрельбу услышат". Я говорю: "Кто?!" - "Он!".
  Ну, гад, думаю, убью на месте! "Ты кто такой?!" Он опять давай представляться. И тут до меня доходит, почему он в стороне от остальной группы оказался. Я своих спрашиваю: "А вы что хотите делать?" - "Как что? Товарищстарший лейтенант, мы хотим его грохнуть". - "Да вычто, охренели, офицера убивать?!" - "А чего он вашим приказам возмущается?" - "Ну, хорошо. А потом что? Сколько мы его искать будем да еще выносить? Нет!" - Если б не Вы, пристрелили бы его.
  - Конечно. И до меня это доходит! Мы его грохнем и вынесем, это получается, уже два человека получили по Красной Звезде - офицера вынесли! Понимаешь? А он рядом, диалог наш слышит. Его мандраж бьет. Говорю ему: "Ты жить хочешь?" Он: "Хочу". - "Не слышу!" - "Хочу-у-у!" - "Ладно, - говорю, - вы пока его не трогайте. А ты иди за мной". Но я уже знал, что его никто не тронет, раз была моя команда. И вот, когда мы уже вышли, опустили на землю наши трофеи, убитых, раненых, ротный этот сбежал. Я его тогда не тронул, и вот думаю, может быть, он сейчас великий человек стал, где-то чем-то командовал.
  - А как он вообще там оказался?
  - Он из батальона Антонова.
  - А, понятно! Мы Вам тогда рассказывали, как Антонов нам жаловался, что солдаты его приказов не слушали. Он командует, а они просто не реагируют на команды. У нас-то он привык, что командир приказал, значит, все - закон.
  - Да. Юра, когда это в голову солдата вбито - выполнять любой приказ, считай, уже сделано полдела для того, чтобы ты выиграл бой.
  - Но что еще важно. Приказ-то мог отдавать только Ханин. Ни командир полка, батальона, дивизии, ни советник из генерального штаба, да хоть сам министр обороны, нам было абсолютно все равно. Пока Ханин не скажет, никто пальцем шевелить не будет.
  - Да. Честно тебе говорю, правильными, неправильными путями, но этого я и добивался, чтобы солдаты понимали - я все решаю.
  Мне кто-то из наших офицеров рассказал. Случилось так, что я в штаб бригады ходил. Обычно я туда носа не совал, а тут необходимость какая-то возникла. Ну, сходил и сходил. А офицер этот мне говорит: "Командир, ты знаешь, скольким солдатам морду набили, пока ты в штаб бригады ходил?" - "За что? Как? Когда?" - "Ну, ты пошел, а за тобой шли наши солдаты.
  Навстречу идет какой-то пехотинец. Тебе все равно. Ну, идет солдат, и пусть себе идет! А сзади наши: "Эй, солдатик, подика сюда, парень. Ты знаешь, кто это пошел?" - "Нет". - "Это же наш командир роты, а ты ему честь не отдал". Замолотили. Идут дальше. В общем, пока я до штаба дошел, сколько они там морд понабивали! А я-то ничего не знаю. Они сзади идут и молотят всех: "Как это ты нашему ротному честь не отдаешь?!".
  Вот такие были законы - жизненные, не жизненные, но это правда. Вот те же связисты, которых я тогда взял с собой. Бровкин, это один из них, как-то звонит мне: "Евгений Николаевич, мы все вас помним!" А они мне никогда не подчинялись. Взвод связи, это детище комбата и начальника штаба. Но к нашей роте было особое отношение. Если я говорю, то не важно, пусть хоть и чужие солдаты будут, но мои разберутся сразу же, и те все равно все выполнят.
  Как-то наш Юрка Петренко приехал, а он же успел майором стать, и говорит: "Командир, я не пойму, как ты нами командовал? Я в армии до майора дослужился, но не смог добиться того, что было как у нас в роте. Вот ты отдал приказ и ушел. Ты ведь не проверял, а все делалось. Я пытался этого добиться, но у меня абсолютно ничего не получилось. Я приказываю, ухожу - никто ничего не делает. А ты отдал команду, и мы знали, проверишь ты, не проверишь, все равно надо сделать это именно так, как ты сказал - а, б, в!".
  Если бы я сказал - а, б, в, а солдат сделал а, в, б, все, я мог забить его как мамонта. Он скажет - а какая разница? Я тебе так сказал! И только со временем, когда солдат видит результаты твоего командования, он начинает понимать, что именно так надо делать, и никак иначе.
  Потом они уже сами делают то, чему их учили. Это мне о Шалимове рассказали. Я тогда в отпуске был, а он замкомроты все-таки, должен командовать. Вот ему и пришлось на боевые ехать. Такое единственный раз было.
  Вышла рота на точку, а что дальше делать, он не знает. У сержанта спрашивает: "Что теперь надо делать? - "Как что? Сначала охранение надо выставить, потом все прочесать вокруг, изучить обстановку, а уже затем принимать решение". Шалимов: "Ну давайтебудем делать". И вот солдаты мне все это рассказывают. Замкомроты у сержанта спрашивает! Это о чем говорит? О том, как были подготовлены наши сержанты. Да мне взводных не надо было.
  Как-то летом 80-го я всех офицеров отправил в отпуск. Оставил себе двух прапорщиков, техника и старшину, чтобы самому не заниматься боеприпасами и солдат не купать. Мы без них два месяца провоевали, а когда они вернулись, я им говорю: "Как было хорошо, офицеры-то мне не нужны". У меня сержанты такие были, что лучше офицеров были подготовлены, в том числе и по исполнительности.
  Я часто делал как? Провожу совещание. Командиру взвода ставлю одну задачу, а замкомвзвода другую. И потом жду. Взводный не докладывает, а замкомвзвода докладывает, что было сделано. Я у командира взвода интересуюсь: то-то и то-то сделал? А он у своего замкомвзвода спрашивает. Говорю ему: "Стоп, я ставил задачу замкомвзвода, он ее выполнил и доложил. А вот эту задачу я ставил тебе. Ты ее выполнил?" - "Э... э... э..." - "Так. Подожди. Что получается? Кто командует взводом?!". Понимаешь? И авторитет сержанта поднимается. Кому расскажи!
  Я-то привык к этому, понимал, что и почему я делаю.
  Конечно, это было неправильно. Но по жизненной обстановке я знал, что должно быть именно так. Поэтому когда к нам начали приходить молодые взводные на замену, я их ставил замкомвзводами, а сержантов, которые были замкомвзводами, назначал взводными. Приказом по роте.
  - Да. Но это не написанные приказы были, ведь Советская армия все-таки. Просто устный приказ, что ты - сержант - командир взвода, а ты - офицер - у него замкомвзвода.
  - Конечно. Но ты попробуй, командир взвода, сделай не так, как сказал я, командир роты. Приказ - идешь на должность замкомвзвода. И все! Помнишь дядю Колю, офицера, который на должность командира третьего взвода пришел?
  - Конечно!
  - Тогда Самылкин - сержант - всеми там заруливал, а дядя Коля был у него замкомвзвода. Где-то через месяц дядя Коля подходит ко мне: "Товарищ старший лейтенант, а когда я стану командиромвзвода?". Говорюему: "Я тебе не дамположитьлюдей. У меня сержанты подготовлены лучше, чем вы, молодые офицеры. Поэтому будешь замкомвзвода, пока не станешь командиром взвода по жизни, сможешь командовать людьми. А сержанты, они подготовлены так, что сами встанут на свое место замкомвзводами. Тогда ты и будешь командовать взводом".
  И вот когда я уже в академии учился, по-моему, 85-й или 86-й год, встретились мы на День ВДВ в Москве.
  - С дядей Колей?
  - Нет. Сейчас расскажу. Позвонил мне Колобок или Самылкин: "Командир, приезжай к десяти часам на Красную площадь. Возьми свои ордена". Я, как дурак, стыдно было, ордена в карман, приезжаю на Красную площадь - никого нет. Ну как? Обмануть же не могли, я ж поубиваю! Хоть и прошло пять лет!
  Хожу. Смотрю, из-за гостиницы "Россия" выходит строем рота десантников, шеренга - десять человек. Впереди здоровый сержант, берет на самом затылке у него висит. А шеренг этих пятнадцать, а то и двадцать, огромная коробка! Я в сторону отошел. Они идут. Думаю, значит, мои здесь. Смотрю, ближе к концу строя Колобок идет. А как я узнал? У него ж походка была, отмашка рук назад как-то вот так и плечи.
  - Вихлястая.
  - Ага. Я одного там прошу: "Вон того "хмыря" позови сюда". Тот посмотрел на меня, а я в гражданке, костюмчик. "Эй, Колобок, тебя там зовут!" Колобок поворачивается. Патлатый, берет на затылке. Меня увидел. Встал по стойке смирно! И начинает берет поправлять, вот здесь вот как будто пуговицы застегивать, и ремень. А все останавливаются, смотрят на него, показывают как на идиота. Я ему: "Колобок, ты?" - "Я!".
  А смотрю, он поддатый. "Ты пил?" Он - "ы! ы!". И по сторонам зыркает, как будто в туалет хочет. "Командир, да!" - "Колобок, да ты что?" - "Ну, сегодня ж праздник!" - "Ну ладно, Колобок, бить не буду". - "Спасибо!" Все остановились, слушают наш диалог. А он ко мне бежит. Обнялись мы. Спрашиваю: "А кто еще тут из нашей роты? Ты один, что ли?".
  И здесь просыпается в нем сержант. "Так! Ты бегом справа посмотри! Ты слева!". Ему докладывают: "Товарищ сержант, слева нет". Потом один прибегает какой-то: "Товарищ сержант, сказали, Самылкин будет ждать нас около Парка Горького".
  Вдруг подходит к нам какой-то парень в гражданке: "Колобок, перед кем ты тут тянешься? Я ни хрена не пойму". Он: "Убью! Убью, скотина! Ты что, ротного не узнал?". А он сам боится. Тот: "Как, ротного!?" А это, оказывается, молодежь, которую я набрал в мае, а в июне ушел. Они меня, конечно, не помнят. "То-то, Колобок, мы смотрим, что случилось! Ты так тянешься перед кем-то". Ну они не думали, что это ротный, понимаешь? Спрашивают меня: "А где ваши ордена?" - "В кармане". Короче, нацепили мне ордена, и мы пошли. У Парка Горького встретили Самылкина. Вот там мы вновь и увиделись. Это было через пять-шесть лет после того, как я командовал ротой.
  Но я о другом. Пошли мы на Москву-реку. А тогда водку запрещали. Она нигде не продавалось или очереди были огромные. Мы идем, а они ж местные все, знают, где купить можно. Идем, магазин, хвост очереди аж на улице. Наши, поддатые, подходят: "Ребята, извините, мы борзеем один раз в год. Второго августа. Берем без очереди".
  Толпа - шух, притихла! Ящик водки, ящик пива взяли. А к нам присоединились еще ребята из 103-й дивизии. И был один солдат из взвода АГС, здоровый такой, здоровее Коли Горячего, выше, чем он. Мы идем, и разговор про дядю Колю зашел. Я почему и хотел это рассказать.
  Говорю ему: "А кто был первый командир у дяди Коли, знаешь?" - "Знаю!" - "Кто?" - "Вы, наверное". - "Нет, не я". - "Как нет? А кто?" - "Если я скажу, ты не поверишь". - "Кто?" - "Спроси вон у Саньки Самылкина". Он спрашивает: "Сань!" - "Что?" - "А кто был первым командиром у дяди Коли?" - "Как кто? Я!" - "Э, дурак! Ты сержант был! А дядя Коля лейтенант!" - "Ну и что? Спроси у ротного. У нас закон был такой - пришел молодой лейтенант, он - замкомвзвода, а я, замкомвзвода, становлюсь командиром взвода". - "Да ты что? Такого не бывает в армии!" - "А у нас в роте так и было! Ротного спроси!".
  Я ему говорю: "Вот видишь, если бы я тебе сказал, ты бы не поверил - как это в Советской армии офицер служит под командованием сержанта! А тебе сам сержант сказал, тот, который офицером командовал". Онотошел, со сторонысмотритна меня как на идиота: "Я не слышал, чтобы такое в армии было!".
  Да. Я не разрешал, чтобы молодые офицеры командовали. Это же пацаны, которые воевать не умели и угробили бы солдат. Вот что главное. А сержанты были уже обучены.
  Пришли на Москву-реку. Ребята разделись, стали купаться. И тут Самылкин решил показать, кто в доме хозяин. Подходит ко мне: "Командир, смотри прохладно уже, Колобок, по-моему, перекупался, замерз весь. Скажи, пусть вылезает из воды, а то меня он не слушает, гад".
  Я без задней мысли: "Колобок!" - "Я!" - "Иди сюда! Ты что там, не замерз?" Ну, он тут же вышел, подходит. А Самылкин к нему лисой: "Вот видишь, Колобок? Иди за бутылкой". Я ничего не понимаю: "А что такое?" - "Да я сказал Колобку, что он через минуту из воды выскочит. Не поверил. Вот мы и поспорили на бутылку". Говорит Колобку: "Так. Короче! Я выиграл! Давай бутылку!" Колобок смеется: "Вот гад! Подставил меня!".
  Такая вот исполнительность. Хотя столько лет прошло.
  - Евгений Николаевич, а как получилось, что молодой лейтенант Черлянцев сразу на должности командира взвода оказался?
  - А он же пришел в минометный взвод.
  - Ах, ну да, тут же дополнительная подготовка нужна. Короче, он спец.
  - Да, все-таки минометчики. Только поэтому. Но я держал его на контроле. Кроме того, замкомвзвода Чуриков, Боря, кажется, его звали, рулил взводом нормально. Вообще, у вас были подготовленные сержанты и все как-то на своем месте.
  - Я помню, еще до того, как Черлянцева под крепостью ранили, мы пришли в Кандагар и встали в районе кирпичного завода.
  - Да, три поста обычно наши были.
  - Ну да. И нас там начали обстреливать. Обычное дело, вначале всегда так было - мы подъезжаем, нас обстреливают, мы отвечаем, гасим там все, что движется. А когда духи успокаиваются, размещаемся и начинаем контролировать ситуацию.
  Приехали мы в очередной раз, а Черлянцев уже был на должности. Духи открывают по нам огонь. И что тут началось! Он, как в Великую Отечественную, орет по рации, ну, не знаю, словно на нас бомбы валятся и земля уже дыбом встала: "По левому борту! К машине!" Орет во все горло, паника жуткая! Конечно, его никто не слушает, все давно уже выпрыгнули из машины, под гусеницами лежат, отстреливаются. А из брони несутся эти вопли. И тут вы подлетаете на машине. По крикам, видимо, решили, что у нас заваруха серьезная началась. - Ну конечно.
  - Подъехали: "Что тут у тебя случилось?". А он вас увидел. Заткнулся сразу и так небрежно: "Да нет, ничего. Все нормально". Артист! Мы же потом письма почитали, которые он в Союз не успел отправить. Сумка-то командирская у нас осталась, когда мы его раненого из-под крепости вытащили.
  - Как он воевал?
  - Да. Он там писал своим друзьям, что орден еще не заработал, но скоро будет. В общем, карьеру парень приехал делать.
  А Чуриков...
  - Враг твой личный?
  - Ну, это были мои личные отношения. Зато потом, когда я уже очухался после возвращения, стал анализировать и думаю: "Чего это я на него наезжал?! Трусом он не был. Как замкомвзвода командовал четко, все исполнял. Стрелял как бог! Он же из миномета как из снайперской винтовки стрелял.
  - Вы все стреляли, вообще по метрам.
  - Да. В общем, Чуриков был хороший сержант.
  
  Слева направо: Александр Симонов,
  Борис Чуриков, Сергей Матвеев
  - Не знаю, помнишь ты или нет. Как-то мы должны были в четыре утра уходить на боевые. Замкомвзвода приходят, докладывают: "Все машины готовы". Приходит Чуриков: "Мингазка сказал - завтра он на машине не выйдет!" - "А что так, сломалась?" - "Да, говорит, сломана". - "Ну, иди!" Он уходит. Я дневальному: "Вызови Мингазку". Прибегает Мингазка - татарин, знаешь, полтора метра с кепкой. Я на кровати лежу. Говорю: "Мингазка, возьми "замполита", а у меня над кроватью висели два "замполита" - это дубинки духовские. Одна ромбиками разрисованная, а другая - как киянка резиновая. Я говорю: "Возьми "замполита" любого, подержи в руках. Подержал?" - "Подержал". - "Повесь". Он повесил и спрашивает: "Во сколько завтра нужно выйти?" - "Ну как, ты что, не знаешь? Я ставил задачу - в четыре утра мы уходим". - "Понял!" - "Ну, и что?" - "Машина выедет!" - "Ну, иди".
  Он уходит. Я опять дневальному: "Вызови мне Чурикова". Является Чуриков. "Ты что, заставляешь меня машину твою ремонтировать, с кровати вставать? Сам не в состоянии этим заниматься?" - "А что?" - "Мингазка мне сказал, что завтра выедет". - "Гад! Я его убью сейчас!" И убегает.
  Рано утром встаю. Рота уже строится в колонну, а я из палатки выйти не могу, потому что Мингазка подогнал машину задом прямо ко входу палатки и газует, чтобы показать, что он первый выехал. Ну и для того, чтобы я ему морду набил за то, что он газует и газы идут в палатку. Смотрит на меня, улыбается: "Я первый!" Что ж, настучал я ему по голове, и он поехал, встал в колонну. Довольный! Ротный по голове настучал, зато он первый приехал, показал всем. Вот такие были солдаты, что тут скажешь?
  А недавно прочитал в Интернете, как дед воспитывал внуков. Бабка уехала, оставила любимцев на попечение деда. Вечером дед им говорит: "Ложитесь спать. Завтра вставать рано. Завтрак в девять". Внуки, как всегда, кувыркаются, в первом часу ночи улеглись.
  Просыпаются утром уже около одиннадцати: "Деда, мы кушать хотим". А дед им: "Завтрак был в девять. Сейчас уже одиннадцать". Понятно, кушать нечего. Они походили, походили: "Дед, мы на речку пойдем рыбачить". - "Хорошо. Обед в час". - "Понятно". Приходят в три: "Дед, нам бы покушать". - "Обед был в час. Ужин будет в семь". Ушли. Около семи дед приходит домой, внучки уже руки помыли, сидят с ложками, ждут, когда им кушать дадут. Вот так, за один день внуков научил. Конечно, выглядит как анекдот. Но и в жизни я подобным образом научил солдат заботиться об офицерах.
  Это было в восьмидесятом году. Утром вышли мы на боевые. А в ночь перед выходом ребятки наши добросовестно конфисковали на хлебозаводе пехотной бригады несколько мешков муки, по мешку на каждый взвод. День отвоевали. К вечеру отошли в предгорье. Даю команду: "Охранение выставить там и там. Палатки поставить так, машины так, столовую выдолбить здесь, туалет вон там". Все быстро сделали, разместились по палаткам.
  Тут к офицерской палатке подходят замкомвзвода: "Товарищ старший лейтенант, разрешите нам костры развести?". Что ж, выхожу из палатки, по местности сориентировался, чтобы не простреливалось, говорю: "Вот, здесь можете разводить". И вернулся в палатку. Все разожгли костры, каждый взвод жарит блинчики на сковороде там или в цинке. Я минут двадцать подождал, подхожу к кострам, все уже жуют. Говорю: "Приятного аппетита". Ногой переворачиваю все блинчики в костер, тесто туда же. И пошел спать.
  На следующий день то же самое, опять воюем, к вечеру: "Разрешите костер". - "Вон там и там, пожалуйста, разводите". Проходит минут пять-десять, бежит первый солдат: "Товарищ старший лейтенант! Наш взвод первый приготовил блинчики, попробуйте, вкусные или нет". И ставит тарелку.
  Все взводы принесли, пять тарелок стоят. Тут кто-то из взводных руку к ним тянет: "Ты куда лезешь?" - "Так вот же, солдаты нам принесли". - "Кому? Это мне принесли! Пошел вон отсюда! Вот когда тебе принесут, тогда и будешь жрать. Понятно?!" Ну, а прапора, они же подчиненных не имеют. Им говорю: "Вы кушайте". Сам кусочек отломил, попробовал и выхожу.
  А все ждут: "Товарищ старший лейтенант, ну, как наши блинчики, вкусные?" - "О, вкусные, спасибо!" Прошел мимо костров и спать. На третий день опять то же самое: "Товарищ старший лейтенант, разрешите костры?" Проходит минут десять, прибегает замкомвзвода, у которого не было взводного. "Товарищ старший лейтенант, мы тут приготовили блинчики, попробуйте, пожалуйста". Ставит тарелку с блинами.
  Тут уже взводный выскакивает из палатки, кричит своим: "Да вы что! Тот взвод уже ротному блинчик принес! А вы еще нет! Где мой блинчик?!" Короче, они ему раз - в зубы блинчик! Взводный ко мне: "Командир, мои вот блинчики приготовили, поешь!" Ставит тарелку. Так все пять тарелок стоят. Говорю: "Товарищи офицеры, нас солдаты угостили, ешьте, приятного аппетита". Опять оторвал кусочек и пошел. Все думают, что они молодцы. Ротный-то всех похвалил.
  Все, с тех пор я забыл о пище для офицеров. Солдаты знали, что надо об офицерах заботиться. Как-то вернулись мы после выполнения задачи. Я старшине говорю: "Так, старшина, я сейчас иду новую задачу получать, и мы опять уходим. Поэтому организуй обед немедленно, чтобы потом на машинах роту не кормить". И пошел. Через три-четыре минуты, я только успел доложить замкомбригу о своем прибытии, подбегает к нам молодой солдатик. Удивительное создание - плевать ему, что тут целый полковник стоит. Он прямо ко мне: "Товарищ старший лейтенант, вот ваш чай". И дает мне кружку горячего чая.
  Замкомбрига говорит: "Ты же только пришел пять минут назад!" - "Ну?" - "И тебе уже чай принесли". - "А я понять не могу, в чем-суть-то?" - "Да я с утра стою тут, в этой пустыне, и никто не то что чая, а глотка воды не предложил!" Я: "Ну, так бывает". Солдатику говорю: "Напои полковника чаем". Тот добросовестно принес полковнику чай, а у меня забирает кружку и дает кисть винограда. Я начинаю есть. Полковник по сторонам огляделся, спрашивает: "А что, тут виноград есть?". Я: "Конечно, и вкусный даже!"
  Они-то в пустыне стоят, а мы из поселка пришли. Кажется, в Тулукане были. Говорю солдату: "Принеси полковнику виноград". Через какое-то время солдатик приносит ему огромную кисть винограда, берет у него кружку и собирается уходить. А полковник, видимо, обалдел от увиденного, я сам таких громадных кистей винограда не видел, будто несколько штук в одну связали, спрашивает молодого солдатика: "Солдатик, а виноград мытый?"
  Ну, это был настоящий беспредел по отношению к моему солдату. Он разворачивается к полковнику и в праведном возмущении ему заявляет: "Как не помытый?! У ротного специальное ведро в машине стоит, чтобы виноград всегда был мытый! Как такое возможно, не помыть?!" Полковник глянул на солдата и... накинулся на виноград. Он полдня простоял, и за каких-то десять минут его и чаем напоили, и винограда дали поесть! Ну и, соответственно, это же я решил его угостить. Он это помнил.
  Как-то приехали мы с боевых. Привели себя и технику в порядок. Вечером вызывают меня в бригаду на совещание. Я, как всегда, решил кого-то из молодых офицеров отправить. Сам я никогда на совещания эти не ходил. К комбату я еще являлся, а в бригаду нет. Тот возвращается: "Нас распустили. Сказали, что всех надо туда! По списку проверяют". - "Ладно, все идите!"
  Всех офицеров отправил, а сам сижу в роте. Приходят: "Опять всех распустили, там пьяный замкомбрига проверяет по списку". - "Ну и что?" - "Ну всех, каждого, командир! И тебя тоже будут спрашивать. Он там орет матом! Всех вызывает! Даже со складов всех прапоров требует, по штату проверяет". - "Блин, как замучили в этой бригаде!"
  Прихожу, сажусь, вокруг меня садятся мои офицеры, прапорщики. Сидим, ждем своей очереди. Замкомбрига идет по списку: "Иванов!" - "Я!" - "Садись, скотина! Петров!". А в зале очень много народу, представь, собрать всю бригаду, кто не на боевых. И тут доходит очередь до меня. Он со стула приподнимается: "Здравствуй!" - "Здравия желаю, товарищ полковник!" - "Как у тебя дела?" - "Да нормально". - "Ну, ты там коммунистов больше не расстреливаешь?" - "Да нет". - "Молодец. А ты афганцев больше машиной не давишь?" - "Нет. Не давлю".
  Короче, оказывается, все случаи, которые наша рота творила, он знает. В зале становится все тише, тише. Все уже на меня смотрят. Мои офицеры головы втянули. Ждут. Что сейчас будет?! А он мне: "Садись". И следующего: "Пупкин! Ах ты такой переэтакий!". Офицеры перешептываются: "Командир, второго такого садиста, как ты, в бригаде больше нет". Такая была у меня характеристика. Вот это была наша рота.
  - Евгений Николаевич, а как у Вас с нашими офицерами отношения строились? - В роте которые?
  - Да, со своими. Мы-то, солдаты, знали, с кем имеем дело. А как с Вашей стороны все выглядело?
  - Ну, что с моей стороны? Был Шалимов, мой зам по воздушно-десантной подготовке. Я скажу, что в нем очень положительное качество было - он мог провести занятие исключительно! Таких я мало видел за всю свою жизнь. Или составить тот же боевой расчет. Вот когда мы были в Газни, я ему дал это сделать и не пожалел, он его составил исключительно, как надо. И я это понимал, знал, если надо сделать что-то требующее скрупулезного подхода, то ему надо поручить. Он дотошный. Но как вояка - никто.
  Рассказывал тебе или нет? Когда я вернулся из отпуска, ко мне вдруг подбегает Шалимов и начинает тараторить: "Товарищ старший лейтенант, я буду лучшим офицером роты". А он старше меня на четыре года. Мне двадцать пять, ему двадцать девять. Для меня он стариком был. Я его по имени-отчеству называл. И тут он: "Я буду лучшим офицером в роте. Поверьте, лучшим офицером". Я ему: "Да успокойся!" А он свое: "Я лучше всех буду выполнять все ваши приказы!". И так он бегал за мной полдня. А я понять ничего не могу. Вечером, как обычно, провожу совещание.
  У меня же каждый день было совещание с замкомвзводами. Ежедневно я ставлю задачу, и вечером мы подводим итоги за день. Совещание закончилось. Говорю им: "Так. Теперь скажите мне, что случилось с Владимиром Михайловичем?" - "А что такое?" - "Да что это он бегает вокруг меня и кричит, что он будет лучшим офицером роты и он хорошо будет служить?" - "Ну да, он будет теперь хорошим офицером. А что?" - "Стоп! Что случилось?!" - "Да не-не, все нормально!" - "Так! Ну-ка несите сюда замполита".
  Приносят мою дубинку резиновую: "Будете говорить? Ну!" - "Будем". - "Что случилось?" - "Когда вы были в отпуске, он построил роту и заявил: "Ротой командую я, а не ротный".
  Ну а когда рота разошлась, мы к нему подошли: "Значит, так! Если ты, дерьмо, еще хоть раз на ротного варежку разинешь, мы тебя, скот, в первом же бою грохнем! Ты понял?!". Он перепугался: "Ребята! Обещаю. Я ему поклянусь, что буду лучшим офицером роты! Все его приказы выполнять буду, чтобы ни одного замечания!" Вот поэтому он перед вами бегает и кричит, что будет в роте лучшим офицером.
  - Как он собирался быть лучшим офицером, если он ни разу на боевых не был? Вообще, как он так умудрился?
  - А вот так. Он старался. Сначала к комбату пристроился, что-то там делать, не знаю, что-то строить. Потом ушел в бригаду, там стал что-то строить, то ли свет какой-то проводить.
  - А бытовыми какими-то делами занимался в бригаде?
  - Да, хозяйственными. Он боялся воевать. Из-за этого он меня не то что подставил, но, как сказать, внес своего рода раскол в наши ряды. Когда он был старшим на точке в Кандагаре, это чуть ниже площади Пушкина, убили наших Борушкова и Рыжова. Кстати, ты знаешь, Колобок мне признался, когда мы встречались в Москве. Говорит: "Командир, я живу не свою жизнь". - "Почему?" - "На месте Борушкова и Рыжова должен быть я и Петя".
  - Механик-водитель?
  - Да. Высокий сержант.
  - Который потом с ума сошел?
  - Да. Да. Вспомню потом фамилию. Я спросил: "А что было?" - "Мы с Петей пошли за водой, и тут нас догоняют Борушков и Рыжов: "Колобок, надо пойти в дукан закупиться!" А я заведовал хозяйственной частью. Говорю: "Стоп! Деньги на бочку, я сейчас!" Бросаю им канистры. И Пете: "Мы пойдем с тобой".
  Короче, мы с Петей возвращаемся обратно и идем в дукан, а Борушков и Рыжов взяли канистры и пошли за водой. Главное, я, когда к дукану подошел, почувствовал что-то неладное. Местные знали, видимо, что там засада, и как-то очень уж нас боялись. Только мы все закупили, тут очередь. Мы рванули назад, но, когда прибежали, уже было поздно".
  Тогда вот и я туда примчался. А там что получилось? В это время третья рота за элеватором, там, где мост, нарвалась набанду, и духи начали их обкладывать. Связь пропала. Комбат звонит мне: "Там потерялась третья рота, бери людей, иди искать!" - "Как искать? Где искать?" - "А я не знаю, где вы там обычно ходите".
  Ну ладно. Я решил взять с собой еще пару машин. Вызвал их по рации и выезжаю первый. Но пока они идут - очередь. Я понимаю, что это у меня, в районе моей точки. Направил эти машины туда. Сам подлетаю, все лежат к бою за этим колодцем.
  Ты знаешь.
  - Да, я помню.
  - Командую своим: "Экипаж, к бою!" Они к бою! Я тоже спешился: "Что такое?" - "Наших двоих духи украли, унесли. Ушли туда". - "Что??!" Я опять на машину! Механику: "Вперед!" И через поле проскакиваю вперед. А там арык! Тут до меня доходит - я-то один в машине и механик. Что делать? "Так, за оператора можешь работать?" - "Могу". - "Садись".
  Он садится за оператора, я хватаю автомат и начинаю движение один. Тут подлетает Колобок на своем БТРе: "Товарищ старший лейтенант, я вот он!". Спрашиваю: "Колобок, сколько у тебя людей?" - "Нас четыре человека". Короче, пять человек нас было вместе со мной.
  Пошли мы в поселок. Справа идут дувалы, а между дувалами проход. Трое пошли туда, а мы с Колобком ушли влево, как оказалось, в сторону кладбища. И вот оттуда по нам начали стрелять. Колобок как шел, так и упал. В ямке небольшой спрятался. Пули над ним свистят. Головы поднять не может. А я за углом дувала оказался.
  Заглянул через дувал - там духи. Забросал их гранатами, ни одной не осталось. Дал еще несколько очередей. Духи отошли. Я перепрыгиваю через этот дувал, прохожу дальше - никого. Смотрю, дверка какая-то в дувале. Приоткрыл, вижу, Колобок лежит буквально в паре метров от меня.
  Говорю ему: "Колобок, дай гранату!" - "Не дам!" - "Что такое?" - "Я поднять руку не могу, боюсь!". Огонь над ним стеной идет. Он вот так как-то гранату берет и оттолкнул ее от себя. А до меня еще целый метр остается. Дотянуться ж надо. Но коекак я эту гранатусхватил, бросаю.
  И тут до меня доходит - если они моих уже взяли, значит, это осталось охранение, а основные силы отходят, и сейчас они нас здесь обложат. Слышу справа, куда трое наших пошли, тоже стрельба. Пускаю ракету: "Отход!" Говорю Колобку: "Колобок, значит, смотри! Я сейчас перезаряжаю полный магазин и бегу через эту дорожку и арык вон на тот угол. Ты ждешь. Я перебегу, там опять перезаряжусь и вытащу тебя. Понял?" - "Понял!" Я выскакиваю, бегу, магазин отстрелял, выбросил, второй подзаряжаю. Кричу Колобку: "Давай, я тебя прикрываю!"
  В общем, выбрались мы оттуда. Идем и тут наши трое к нам выходят. А у них что получилось? Когда они по проходу между дувалами шли, им навстречу двигались духи. Увидели они друг друга и от неожиданности открыли беспорядочную стрельбу. Духи в одну сторону метнулись, наши в другую. И те, и другие остались целыми. Никого не зацепило.
  - Разбежались.
  - Да. А тут ракета прошла, и они вернулись. Идем мы назад к точке. А там все как лежали в обороне, так и лежат. Включая экипажи тех двух машин, которые я вызывал. Их Сулима привел. Я злой, как бешеный зверь. Моих солдат духи уволокли! И тут натыкаюсь на тела наших ребят. Их, видимо, кто-то нашел, но на точку так и не доставили. Они тут лежат, и никто к ним даже на метр не продвинулся.
  Ору: "Вы что, мать вашу?!". Сам понимаешь. В общем, убить я никого не убил, но оба трупа моментально вынесли. Спрашиваю Сулему: "Юра, я тебя вызывал?" - "Вызывал". - "Ты почему ко мне не прибыл?" - "Вы ж не сказали куда. Сказали - сюда, я прибыл". - "И что ты сделал?" - "Я доложил вашему заму, Шалимову". - "И что он сказал?" - "Ложитесь здесь, вокруг меня, охраняйте". И в чем тут сержант виноват? Я на связи не был, приказ уточнить не мог, потому что сам не знал, где я буду. Переносной радиостанции не было.
  Ну, я руками развел. Подхожу к телам ребят наших. Они лежат в плащ-палатки завернутые. Говорю: "Откройте". Они одного открыли, по-моему, Рыжова. Посмотрел - тело нормальное, не изуродовано. "Открывай второго". - "Не надо". - "Второго!" Открывают, а у него, я не знаю, что это было, но тело, будто когтями подрано. "Закрывайте. Оружие?" - "Оружия нет". Духи, видно, забрали оружие и убежали.
  Вот характеристика Шалимова - он попал в этот бой и, как офицер, не сделал ничего. Если не сказать хуже. Ведь могло получиться так, представляешь, что мы впятером пошли по поселку. Я же не мог допустить, чтобы моего солдата украли. А Колобок, он же не послушал Шалимова и на машине выскочил туда, ко мне.
  - Мы-то уже понимали, с кем имеем дело.
  - Да. И вот какое тут могло быть отношение? Мы с Колобком вдвоем пошли, разбирались там с духами. Эти трое тоже пошли. У меня задача была одна - вытащить ребят. Я все надеялся, что я их отобью. А рота-то сзади вся лежит, Шалимова охраняют. Вот такое было дело. Такой вот офицер.
  А взять, например, Толю Никитина. Он, когда приезжал ко мне, стал я вспоминать, говорю: "Толя, в том бою в засаде были мы, крепость брали мы, вот это - мы. Вот то - мы. А где остальные были?". Ну, Скобников, правда, он постоянно воевал, молодец. А потом заболел желтухой. Пока был в госпитале, пока приехал. И вскоре погиб.
  Потом кто еще? Захарян, так он появился как зам, только когда я заболел и уже вообще вставать не мог. А тут надо идти на боевые. Я совещание лежа провожу. И кто-то из сержантов говорит: "Товарищ старший лейтенант, поедемте с нами". - "Ребята, ну не могу я". - "Да вам ничего не надо делать, просто сидите, мы все сами сделаем и еще лучше. Вы только с нами будьте". Ну, как тебе сказать, такое вот поклонение, что просто мое присутствие нужно.
  - А я Вам скажу, почему было поклонение. Это само собой, потому что кому захочется в самый страшный момент без мамки своей оказаться. А Ханин для всех нас и за мать, и за отца был. Поэтому каждый понимал, что лучше всего идти воевать вместе с Ханиным.
  - И с Никитиным.
  - И с Никитиным, да. Это точно. С Ханиным сто процентов попадешь в какую-то заваруху, но зато почти сто процентов, что выберешься живой. С Никитиным неизвестно, попадешь ты на духов или нет, но с ним тоже надежно, потому что он воюет так же, как Ханин.
  А вот насчет Захаряна смутное беспокойство оставалось. Не знаю, откуда это взялось, или ко всем политработникам такое отношение, потому что за ними какой-то флер неискренности всегда тянется.
  В общем, была опаска в том, что он мог наплевать на солдат. Впрочем, это я сейчас пытаюсь как-то сформулировать, оценить. А тогда мы просто интуитивно чувствовали, что воевать лучше идти с Ханиным или с Никитиным. Все. А! Еще был прапорщик у нас.
  - Чередниченко, техник роты.
  - Да, техник, кругленький такой. И длинный еще у нас был прапорщик.
  - Серега Бабич, старшина роты. Они были молодцы.
  - Но этот слишком азартный был.
  - Он же спецназовец. Его Шалимов прикормил, и я считал, что он человек Шалимова. Они всегда пили вместе. А тут, когда я попал в медроту - гланды у меня были уже такие, что я ни пить, ни глотать не мог. Вы тогда были в Кандагаре. Он оттуда приехал ко мне в госпиталь проведать: "Командир, как дела?" - "Да вот так и так". - "Понятно. Ребята прислали проведать тебя и взять боеприпасы". - "Понял. Хорошо".
  Все он взял, но так и не уехал. Ночью пьяный прибегает: "Командир!" Я ему: "Серега, ты что?! Почему не уехал? Ты же боеприпасы должен отвезти!" - "Да у наших все есть, ребята просто тебя проведать послали. Короче, это наши дела, ротные". - "А, ну ладно". - "Командир, тут вот какое дело. Я сейчас с Шалимовым пил. И он мне сказал: "Вы, гады, коммунисты и комсомольцы, воюете, а я поеду в Союз ордена и медали получать". Я говорю: "Как это?" - "Он уже представления на награды отослал". - "Как?! Разве такое может быть?". Он: "Да!". Спрашиваю: "Что делать?" - "Не знаю". - "Хорошо, завтра со светом возвращайся в Кандагар. Понял?" - "Понял". - "Все!" На следующее утро я попросил Мишу Иванова, он на боевые не ушел, зайти ко мне.
  - Иванов - это?..
  - Замначальника штаба батальона. Я его знал, когда мы вместе еще лейтенантами были. Говорю ему: "Миша, вот такие вот дела". - "Да ты что?" - "Да". - "Сходи, узнай, что и как. У тебя же в бригаде есть знакомые?" Он говорит: "Женя, узнать узнаю, но что я могу сделать?" Приходит: "Женя, скорее всего, да. Кадровик бригады - это его земляк". - "Что же делать?" - "Не знаю". - "Ладно".
  Тут возвращаются наши с боевых. Вызываю к себе Толю Никитина: "Толя, значит так, то, что не можем сделать мы - командиры, должен сделать лейтенант". Он: "Командир, что надо?" - "В Кабул лететь". - "Зачем?" - "Разобраться насчет ордена Шалимову, он представление уже отправил". - "А как лететь?" - "Как? С летчиками я договорюсь, чтобы тебе дали два вертолета, они тебя доставят. Прилетишь, как, не знаю, но ты должен попасть в штаб армии. Найди Радика Латыпова - командира роты спецназа, от меня привет передашь и попроси, чтобы он тебе помог. Его рота охраняет штаб, так что вход они имеют. Решишь вопрос и сразу назад. Понял?" - "Понял".
  Через сутки, по-моему, Толя возвращается, докладывает: "Командир, все, задачу выполнил". Я на него смотрю. Вот так лейтенант! Спрашиваю: "Как?!" Он: "Очень просто. Летчики меня в Кабул доставили, я приехал в штаб армии, захожу к разведчикам". - "О! Друг! Напоили, накормили. Спрашивают: "Что хотел?" - "Ротный прислал". - "Что хочет ротный?" - "Понимаете, ребята, так и так". - "Чем мы тебе можем помочь? В штаб армии мы тебя проведем, наградной кабинет покажем. Больше ничего". - "Ну, хотя бы так".
  В общем, подводят они его к кабинету наградному, стоят, кто-то выходит оттуда, он - о, что-то знакомая морда: "А вы тут служите или как?" - "Да. А ты откуда?" - "Из Кандагара". - "Зачем сюда приехал? Какие проблемы?" - "Ротный прислал". - "А кто ротный?" - "Ханин". - "А, ну я его знаю! Чего он хочет?" - "Он послал меня сказать, что у него есть зам, который на боевые не ходит, а на пьянке заявил, что вы, скоты, коммунисты и комсомольцы, воюете, а я поеду в Союз ордена и медали получать". - "И что?" - "Ну, ротный просил, чтобы он награду не получил, потому что он его не представлял". - "Правда?" - "Правда". - "Ну, ладно, пойду посмотрю документы". Возвращается: "Ну, что ж, ротный просил, чтобы заму награду не давали?" - "Конечно, он не заслуживает". - "Хорошо. Передай ротному, не получит". - "Есть!" Вот так решили вопрос, и на каком уровне!
  - Евгений Николаевич, хотел еще о Газни Вам напомнить, все же начало нашей роты там складывалось. Помните, был очень характерный эпизод - воспитания личного состава, когда после занятий по взрывному делу одному из солдат кисть руки оторвало.
  - Сейчас, может, даже фамилию его вспомню. Для обучения я использовал трофейный пластит, тротил, детонаторы, бикфордов шнур, которые мы взяли, когда ходили на караваны. Я понимал, что им нужно будет дальше воевать, поэтому надо научить солдат, как делать зажигательные трубки, как подрывать тротил, как пользоваться электродетонатором. Ну и стал учить всю роту.
  Тротила, пластита завались, всем хватит. И все очень просто. Сделал зажигательную трубку с коротким бикфордовым шнуром, поджег его и бросил. Все это сделали без проблем. За исключением одного литовца. Потом расскажу, что мне про него говорили. У меня ж и в Литве связи есть! В общем, каждый самостоятельно подготовил и сделал взрыв. А я смотрел на солдат, кто из них смелый, кто боится, но все же делает. У всех прошло нормально, и только у этого литовца руки так тряслись, что он ничего сделать не смог. Книза! Вспомнил, фамилия его Книза!
  - Да, точно - Книза.
  - И вот, чтобы себя перебороть, он наворовал пластита.
  - Как?
  - Мы в тире стреляли по пластиту. Он взрывался, там небольшие кусочки оставались. Видно, их он насобирал, сделал зажигательную трубку и, когда стоял на посту, решил взорвать. Они вдвоем на посту были, Книза и еще один солдат на букву "М". Его в госпиталь тогда увезли и больше он к нам не вернулся.
  - Ему взрывом глаза посекло.
  - Глаза не помню, но лицо было как сито. В общем, они стояли на посту, Книза прилепил пластит к консервной банке, вставил в него зажигательную трубку, поджег и радуется: "Я себя победил". Ну, пластит и рванул у него в руке в тот самый момент, когда второй солдат из-за его плеча смотрел на эту банку. Естественно, я услышал взрыв. Выхожу из гостиницы. Смотрю, несется ЗИЛ летчиков, подлетает ко мне. И оттуда выскакивает Книза, держит одной рукой то, что осталось от другой руки - жилы, кости.
  - Ему кисть оторвало правую.
  - Да, стоит и талдычит: "Мне ПМП! Мне ПМП!" Я говорю: "Все, ПМП уже поздно. Стой здесь. Даю команду роте: "Строиться!". Рота моментально построилась. Старшина доложил. Я говорю Книзе: "Что ж, теперь помаши оторванной ручкой своим бывшим сослуживцам". Тот машет. Помнишь, был у нас татарин, адъютант Савитского, он как это увидел, тут же и упал в обморок.
  - Да это всех впечатлило. Я помню, как наш таблетка выплясывал вокруг Вас: "Товарищ старший лейтенант, товарищ старший лейтенант, ему же в госпиталь надо! Товарищ старший лейтенант, в госпиталь его срочно надо!" А Вы: "Подожди! Успеет!"
  - Тут бежит второй, с которым Книза на посту стоял, у него лицо от жести крапинками такими черными покрылось, и тоже: "Мне в ПМП! Мне в ПМП!". Я ему: "Стоять! Рассказывай своим товарищам, что вы сделали". Он рассказал. "Вот, теперь можешь иди в ПМП". Все! Больше в роте никто никогда ничем не баловался. Все знали, сказал я этого не делать, значит, так и должно быть.
  А теперь слушай про этого Книзу. Присмицкий, если помнишь, был замкомвзводом минометного взвода 120-миллиметровых минометов в минометной батарее.
  - Фамилия знакомая, но я его не помню.
  - Он сейчас очень крутой человек в Латвии, на него там всех собак спустили, как только не стараются похабить те дела, которые он там делает. За ним следят. Он даже фамилию вынужден был сменить, взял фамилию жены - латышки. Раньше он ежегодно (сейчас не знаю) привозил детишек-латышей на соревнования в Россию.
  Каждый год он мне давал информацию - то на Иссык-Куле собирались, проводили соревнования детишек, то в Нижнем Новгороде. Он не только латышей, но и литовцев привозил, были там и киргизы, и казахи, и, конечно, русские ребята. Проходили соревнования - кросс, подтягивания и все такое. Но самое главное - общение, как это при советской власти было, при Советском Союзе. Поэтому, когда латвийские власти узнали об этом, на него посыпались обвинения такого плана, что он - рука Кремля.
  Правда, это обосновать не получалось. Тогда стали пугать родителей, будто он педофил, а вы ему детей своих доверяете, он к ним пристает. Но все родители его прекрасно знают. Он стал настоящим общественным деятелем. Поддерживает местных ветеранов. Через Москву, Союз десантников России, по-моему, разные путевки им достает. Со спецназовцами нашими связь поддерживает, с гэрэушниками. Такой вот человек.
  Он мне и рассказал, как однажды приехали к ним ребята из Литвы и говорят ему: "О, у нас ваш сослуживец живет! Очень заслуженный человек. На караваны ходил. Ему руку в бою оторвало. Фамилия его - Книза!". - "Да? Ну, передайте ему от меня привет, можете и от его ротного привет передать". - "А что такое?" - "Он знает, как руку потерял. Так ему и скажите, что Земля круглая". И вот с тех пор он пропал, больше никто от него приветы не передавал.
  Да. Книза. Надо же, вспоминалась фамилия. А ведь сколько лет прошло, Юра, 1980 год, это получается 38 лет в этом году, 38 лет назад. Говорили, говорили и вот про него вспомнили.
  - Евгений Николаевич, давайте вернемся к нашим офицерам. Вам 25 лет, вы попадаете невесть куда. Но при этом у нас было впечатление, что в Афганистане Ханин знает все, чувствует себя как рыба в воде, полковниками командует направо и налево. А как со своими, ротными офицерами было? Кадымов, Никитин, Шалимов, Савицкий, Захарян - как? Тоже ведь офицеры. Да, они - лейтенанты, а Вы старший лейтенант, и все же? Ведь Шалимов, например, как и Вы, старлеем был.
  
  Офицеры роты. Слева направо: Игорь Панасейко, Анатолий Савицкий,
  Владимир Захарян, Петр Скобников, Анатолий Никитин, Таир Кадымов
  - Они пытались каждый свое гнуть. Кадымов - это показушник, сам понимаешь. Я не знаю, как он воевал. Не получалось у него со мной. Захарян - спортсмен, он любитель пострелять, очень хорошо стрелял из автомата. Шалимов - это вроде кабинетного работника, мог составить документы, но не больше. Савицкий - как артиллерист был очень хороший специалист. Он многому научил свой взвод. Научил вас стрелять. После него уже не нужно было никого из офицеров вам ставить, вы уже были подготовлены как специалисты. А остальные, больше и никого.
  - А Никитин?
  - Никитин - он, как молодой лейтенант, был слабоват. Первый прокол у него случился, когда мы вылетали из Кандагара. Его тогда послали получить для роты продукты. Прапора ему дали: "Вот тебе мешок сечки, пять мешков хлеба, тушенка, и иди отсюда! Получил?" - "Получил". - "Все!" Я ж не проверяю. Приказ отдан, выполняй.
  Мы улетели за 300 километров в горы. Встали там, а у нас, оказывается, только сечка да перловка, и все. Никитин говорит:
  "А мне что прапора дали ..." В общем, как всегда.
  Прапора эти потом поняли, что такое вторая рота. Я тебе рассказывал? Что-то я приболел, простудился. И тут приходит ко мне прапор, командир хозвзвода: "Командир, ты болеешь, надо тебе получше покушать". И приносит яичко! Думаю, откуда там у них яйца? Масло сливочное принес, еще что-то. Говорю ему: "Ты что, охренел?" - "Нет-нет, командир, тебе надо поесть". - "Ну ладно". Потом еще что-то там приносил. Через какое-то время опять прибегает в роту, и мне чуть ли не проставляться собрался. Спрашиваю: "Что случилось?" - "Командир, я уже к тебе в роту не иду". - "Ко мне, в роту?! Да ты и не должен был ко мне идти".
  А получилось вот что. Он видит, что наших прапоров я стал представлять к наградам - Серегу Чередниченко, старшину. А кто их, батальонных прапоров, будет представлять? Они же с комбатом все время в тылу. В боях не участвуют. Вот и пришла к нему светлая мысль, как можно получить ордена и медали.
  Приходит он к Аннамурадову, комбату нашему, и говорит: "Я хочу быть командиром взвода во второй роте. У них пулеметным взводом сержант командует". Анамурадов, как человек южный, сразу понял - можно требовать взятку: "Хорошо. В штабе бригады я все решу. У меня там друзья. А ты давай проставляйся. И потом, мне надо что-то в бригаду занести, чтобы твой вопрос решить". Вот откуда и мне перепало.
  Но получилось так, что этот прапор каким-то образом оказался с нашей ротой в одной из операций. Может быть, комбат специально его к нам сунул. В итоге когда он увидел меня в бою, тут же понял - это не его. И как только мы вернулись, опять побежал к комбату: "Товарищ майор, я уже не хочу идти во вторую роту, лучше я буду жить спокойно. Не надо мне ни орденов, ни медалей!"
  А Аннамурадов в раж вошел: "Ну, это тебе еще дороже будет стоить. Я-то уже все порешал". Может, он ничего и не решал!
  Но тот опять несет ему подношение. Комбат: "Ладно, все, ты во вторую роту не идешь". Вот прапор и пришел ко мне проставляться. Все это мне рассказал. Я говорю: "А что ж ты ко мне не пошел?" - "Командир, помнишь, во время операции я оказался рядом?.. Да ты же меня в следующем бою просто застрелишь на хрен, а я боюсь! Можно я к тебе не пойду? Я буду хорошим, но только командиром хозвзвода". И он там остался.
  Вот такие вот дела были. У нас же какой авторитет ротного был! Вот когда возвращались с боевых и все было нормально - офицеры брали бутылку, выпивали. А если кто-то погиб - тем более нужно помянуть. И как-то так получилось, что все пьянки в батальоне организовывал я, хотя сам никогда не пил. Если в нашей роте пьянка, значит, сидят - я, все мои офицеры и прапорщики, кроме Шалимова. Он уходил сразу же.
  - Понятно. Что ему там делать?
  - Нет. Дело не в этом. У нас на пьянках были кто - боевики, и он понимал, чутье у него было, что могли просто грохнуть по пьяни. Из первой роты человека три-четыре могли прийти, из третьей - два-три, не больше.
  - Там один Лукомский чего стоил!
  - Да. Лукомский.
  - Правда, у него с головой не все в порядке было.
  - Василечко еще, замполит, ну он был нормальный. Так вот, однажды солдаты из третьей роты пожаловались моим, что их взводный, Туриашвили по-моему, или, как его звали, Швили, послал своих ребят в атаку, а сам остался сидеть в машине - якобы на связи ему надо быть.
  Наши сообщили мне: "Вы знаете, а Швили из третьей роты!.." Они-то прекрасно знали, какое я влияние имею на офицеров батальона. Ну вот, очередная пьянка. Пришел и Лукомский. Я говорю: "Миша, а что за херня в вашей роте происходит? Что там взводный Швили обнаглел совсем? Сидит в машине, солдаты бегут впереди, его прикрывают, а он будто бы на связи с ротным сидит. Охренел он, что ли?" - "Все понял, командир, разберемся".
  Пьянка закончилась, они вернулись ночью к себе, подняли этого Швили и отмудохали его со словами: "Ты что же, гнида, творишь?! Из-за тебя нам командир второй роты замечание сделал".
  А тут как-то в 1980 году, когда умер Высоцкий, мне подарили кассету с его песнями. У нас в роте какой-то маленький магнитофон был, и я клал его на динамик мегафона, так что всем был слышен голос Высоцкого: "У меня запой от одиночества".
  Поставил я эту песню и хожу по расположению роты. Смотрю, чтобы все делом были заняты. Проходит десять минут, прибегают танкисты: "Командир, мы готовы!" - "К чему готовы?" - "У тебя же сегодня пьянка!" - "Какая пьянка? Я не собирался". - "Да мы твои законы знаем - будут три-четыре человека, боевики настоящие, кто никогда тебя не подводил. Все, кто умеет воевать!" - "Да вы что? Я ничего не планировал, откуда вы взяли?" - "Ну, как? Ты же песню поставил "У меня запой от одиночества"! Так что мы готовы!" - "Ну ладно!" - "К вечеру будем, принесем все что надо". Пьянку организовали. А наутро нужно было уходить на боевые. Обычно мне давали два танка. Они все время с нашей ротой ходили. Там отличные ребята были, молодцы. Но тут напились, пьяные уже. Я: "Так, спать!"
  А я ж не пью, и мне всегда или ящик сока "Греко" ставили, или ящик минералки, чтобы я меньше брехал и не ругался. И никто никогда не трогал мое питье. Я всем руководил: "Так, сегодня какая посуда? В прошлый раз какой пользовались?" - "Фарфоровой китайской". - "Тогда сегодня давайте стеклянную французскую". У меня было два ящика посуды. Солдаты накрыли столы, мы посидели, повспоминали, выпили все хорошенько. Говорю: "Заканчиваем, ребята, уже одиннадцать, в четыре часа выходить. Ну-ка, давайте расходимся спать!"
  Наутро, смотрю, танкисты готовые, лежат на танках. Спрашиваю: "Вы чего? Где вы так нажрались?" - "Командир, а мы тебя обманули!" - "Как?" - "Мы у тебя попили и поехали на аэродром, там продолжили пьянку. Вот сейчас только вернулись к машинам, все нормально, едем на боевые". Вот такие отношения были.
  В общем, со всеми у нас была хорошая связь. И с танкистами, и с нашей первой ротой. Помнишь, во время боя за крепость Чербах, когда мы вытащили трупы ребят изпервой роты - Сианозова и двоих его солдат, тогда еще принесли много трофейного оружия?
  Вечером отдаю сержантам приказ: "Проверить все оружие и спать!" Проверили. Сулима докладывает: "Одного ротного пулемета нет". Я: "Чьего?" - "Погибшего Кушнарева". - "Кто выносил?" - "Выносили мы, вместе с трофейным". - "Так, где может быть?" - "А мы ж тела ребят из первой роты выносили. Может, там?" - "Сходи к ним спроси". - "Неудобно, товарищ старший лейтенант, пьют они там, и вдруг сержант явится с вопросами. Сходите лучше вы, пожалуйста". Ну, ладно. Захожу, они сидят. Слава Самсонов - командир взвода, мы до сих пор с ним в хороших отношениях, увидел меня и сразу к Гайдару: "Вот, Юра, благодари ротного за то, что он тебя спас".
  Я говорю: "Да ладно, оставь!". А там видно, что он сказать ничего не может. Не то что пьяный, а головой немножко тронулся, не осознает, как он живым остался.
  Самсонов спрашивает: "Женя, что надо?" - "Пулемет". - "Сколько?" - "Да мне мой нужен, по номеру! Где-то, может, у вас?" - "А мы еще не проверяли". - "Где они лежат?" - "Вон, за кроватями". Смотрю, там оружие в кучи свалено. У нас уже все разобрали, спать можно ложиться, а у них еще не проверяли. Ну да ладно, это у меня так было заведено. Говорю Сулиме: "Проверяй". Он стал рыться и: "Вот наш пулемет!". - "Хорошо. Забирай! Все оружие роты на месте?" - "Все". - "Тогда возвращайся. Всем спать".
  А еще смешной случай был в первой роте с Колей Гудковым, первым замполитом, которого Юра Гайдар потом сменил. Гдето они были на прочесывании. Шел бой, и Колю слегка зацепило. Дейкин, командир первой роты, потом возмущался: "Гад! Замполит, сволочь! Подставил меня!" - "А что такое?" - "Да, ранило его. Я спрашиваю: "Что случилось?". Он от меня отмахнулся и побежал к замполиту батальона: "Товарищ майор, докладывает замполит первой роты Николай Гудков! Я раненный". - "Коля, куда?" - "В спину". Замполит чуть не упал: "Коля, как я доложу начальнику политотдела? У меня замполит раненный в спину?! Он что, убегал с поля боя? А! Ой! Что же ты натворил?!". А тот сник сразу, он же за орденом пришел!
  - А, вот оно что?
  - Да! Он пришел, чтобы его сразу к ордену представили. А получается, что он с поля боя убегал, раз в спину ранили. Ох и смеялись же потом!
  - Он действительно ранен был?
  - Ну как ранен? Может, осколком слегка царапнуло, если бежал. Он же нормально подошел к начальнику, доложил под козырек. Надо ж было орден получить! Ой, с ними и смех и горе было, с некоторыми.
  - Вообще, у меня это в голове не укладывается - поездки за орденами! Нет, теоретически я понимаю, конечно, что для офицера - это карьера, будущее, хорошая служба, звания и так далее. Но в такой ситуации об орденах думать!
  - У каждого свое. Понимаешь, я не то что радуюсь, а считаю, что наш Самылкин заслуженно получил орден. Колобок, по-моему, тоже орден получил.
  - По-моему, у него орден Красной Звезды.
  - Вот! То же Леха Пчелкин. Меня коробит - Магомедка орден не получил. Медаль "За отвагу" дали, хотя я его к ордену представлял.
  - Да, Магомед - человек героический. И главное - спокойный всегда был.
  - Спокойный? Ты, наверное, не знаешь, что он сейчас творит в Дагестане? Мне про него наши рассказывали - собрались дагестанцы на пьянку, пригласили Магомеда. Один из них этаким королем себя держит, всем рассказывает, как он воевал в Афганистане. Магомед его спрашивает: "А ты в Афгане где был?" - "Как где? В Кандагаре". - "О! А где служил, в каком батальоне?" - "Как в каком? В десантно-штурмовом". - "А какой год?" И тот называет год Магомедки! Магомед тут же подхватывает его и бьет об землю, навалился и душить начинает! Все оторопели! Ну представляешь такое?! Еле оттащили.
  А Магомед: "Ты знаешь, сволочь! Это мой год! Чтоб я дага не знал в батальоне?!". И опять: "Убью!" С трудом его утихомирили. А что делали в Дагестане? Многие доставали себе справки об участии в боевых действиях, о ранениях - покупали их через военкоматы. Потом получали хорошие пенсии. Вот наш спокойный Магомед одного из них чуть неубил.
  - Я не знал.
  - Магомед же честный до предела. Он мне рассказывал: "Командир, ты знаешь, как-то собрали нас, ветеранов. Говорят, фильм будут показывать про Кандагар. Поинтересовались: "А кто был в Кандагаре?" Я посмотрел - никто не отзывается, ну и я не стал ничего говорить. Как-то неловко среди всех выделяться. "Фильм идет, и тут, командир, тебя показывают. Я вскочил: "Командир! А!" Но вспомнил, где я нахожусь и сел. В зале тишина. Все на меня смотрят. Так неудобно стало, я же не признался, что был в Кандагаре, а тут тебя увидел и не выдержал".
  Первый раз его ко мне Леха Шустрик и Юра Петренко привезли. Зашел, доложился - так и так. И вдруг звонок - жена: "А ты где?" Он смотрит на меня и говорит в трубку: "Ты знаешь, я в Новороссийске у командира роты". Там пауза, и жена говорит: "Что ж, мечта жизни сбылась?" - "Да, я командира увидел".
  - Вот я и говорю, что это была мечта для каждого из нас. Я ведь тоже пытался Вас найти. После того как очухался немного, написал письмо в Министерство обороны. Но ответа не получил.
  И вот совсем недавно приехала ко мне в гости подруга моей крестной матери - кандидат психологических наук, университетский преподаватель. Мы теперь, можно сказать, дружим семьями. Так вот, не знаю, каким образом это получилось, я ведь никогда об Афганистане никому не рассказывал, а ей както удалось вывести меня на разговор.
  Ну я и говорю: "Понимаешь, отчаялся я уже Ханина найти, если Министерство обороны в ус не дует, даже ответить не удосужились! А мне обязательно надо с ним встретиться, чтобы в мозгах все состыковалось, там ведь такой рубец остался!". А она: "Да давай я его тебе быстренько найду!" - "Как?!" - "Через Интернет". Я-то пользователь, мягко говоря, не очень, а она в Интернете как рыба в воде! Нашла Вас к вечеру.
  - Она мне и позвонила?
  - Да, это она и есть. Меньше чем за день нашла! Я столько лет искал! И на тебе - раз, вот он!
  - А меня нашел еще, знаешь, кто? Богомаз. Звонит какая-то девчонка: "Вы были в Афганистане?" - "Да. А что такое?" - "Вас солдат какой-то ищет, я фамилию не помню. Давайте я ему позвоню, дам ваш номер телефона?" - "Да зачем, дай мне его телефон, я сам позвоню". - "Я же не помню его фамилию". - "Какая разница? Разберусь". Звоню, а это оказался Богомаз. Он тоже сына попросил - надо через Интернет ротного найти. Самто ни хрена не соображает, а сыну - так, давай!
  Сын зашел в Интернет, а там где-то была статья о том, как я на Мысхако выступал в школе перед детишками. Благодаря ей он и вышел на кого-то здесь, в городе.
  - Я вот что думаю, ребята наши, которые не нашлись, так и живут с этой мечтой - встретиться с Ханиным, носят ее в себе.
  - Как Христофоров, я ж на него наехал! "А! Да ты знаешь, кто был ты для нас тогда? А! А!".
  - Да царь и бог! Боже мой! Вообще это даже описать невозможно.
  - Когда Симонова нашли... Гаджиев добыл его телефон. Мы тогда у меня сидели. Столпились перед компьютером. Вышли на него по скайпу: "Ну, ты где? Ты что, еще не приехал?" - "Куда? Как у ротного? А! О!" - "У него завтра день рождения!" - "Ребята, ну я не могу. Мне завтра на работу!" Он воспринимает все серьезно...
  - Ну, да. Будто приказ ему уже отдан.
  - А тут Олег Горин нас всех проверял. Сначала через первую роту, через третью. Когда они встречались, он узнавал все про нас, про нашу роту.
  - Прежде чем в свой сайт внести?
  - Да. Как-то приехали на встречу два брата - Чауши. Они что-то стали про себя рассказывать. Он это разместил на сайте, а потом стал перепроверять. Он все перепроверяет. И рассказал мне: "Я их потом выбросил, потому что подтвердилось, что это были не они".
  - А я братьев Чаушей очень хорошо помню. Вот только каким образом? Или на боевых вместе были... Или они сначала у нас в роте служили.
  - Нет, никогда они в нашей роте не были. Все время в первой роте. Они крымские татары. Хорошо сидят там, в Крыму, у них свой бизнес, что-то выращивают, свои теплицы. А Олег проверял, когда они сказали, что со мной были. Он тогда - стоп, никто не подтвердил, что они были с Ханиным.
  - Я помню, когда оторвало ногу одному из Чаушей, мы тоже там были.
  - Нет, мы прискочили на помощь к ним. Было как! Может, пригодиться. Вот человек умер. Был Плиев такой, начальник политотдела бригады. Как человека, я его воспринимать не хочу, ничего хорошего от него мы не видели. Он только налеты свои организовывал, когда мы шли с боевых. Направлял к нам политработников, которые останавливали и шерстили наши машины, проверяли. А потом приписывали нам что было и чего не было.
  Это первое. Второе - он регулярно сочинял поклепы на нашего комбрига, Шатина. И когда стали получать первые награды, получил Красное Знамя именно Плиев, который никогда в боях не участвовал. А комбриг ничего не получил, хоть везде был.
  Так вот, когда мы находились на боевых... Остановились под Кандагаром, напротив элеватора. Поставили по кругу машины. Выставили охранение. И тут к нам прилетает проверка. Приземляется вертолет, из него вываливается Плиев и за ним начальники всех служб. Явились проверять, чтобы поставить оценку батальону.
  Ну подходит один из этих чудиков к БМД. Чехол с пушки снят, он пальцем проводит внутри ствола - пыль. Понимаешь, Юра? Я ему: "Что?! Короче, иди отсюда!". Он: "Да вот мы приехали, как поставим тебе оценку..." Начинает права качать! А в это время первая рота сопровождала колонну. И "черные аисты" сделали им засаду - это спецназ Гульбеддина. Они ходили в черных комбинезонах, черных чалмах, очень хорошо подготовленные боевики. Доложили комбату, что подбита машина, столько-то там раненых.
  А Аннамурадов всегда боялся самостоятельно решения принимать: "Женя, что делать? Что делать?". Я говорю: "Что? Помогать надо! Прикрывать! Вытягивать роту надо! Воевать надо!
  Что, сидеть тут, что ли?!". Он: "Ладно. Давай поднимай роту и туда!". Короче, я снимаю роту с охранения и вперед! А проверяющие это как увидели! А! А! Бегом к своему вертолету и улетели! Вот и все! Мы ушли. И когда подскочили, стали разбираться с "черными аистами" - это первое столкновение было с ними.
  - Их всех тогда положили, этих аистов. Они дрались до последнего. В плен не сдавались, кто-то из них, раненый, даже в костер бросился. А этот Чауш, он же перетянул себе остаток ноги тренчиком, и продолжал вести огонь.
  - Да. Граната прошла в левый борт, через радиостанцию и через ногу, он сидел за командира. Ногу оторвало.
   Так вот, эти проверки - детский лепет, зарабатывать надо было ордена. Это же они так на боевых побывали. Может, за это по ордену себе отправили. Штаб есть штаб.
  - Там у них своя кухня.
  - Может, на это и обижаться нельзя. Это их дело. Другого они и не могли.
  - Но была еще проверка, когда Вы уже в Союз вернулись.
  - Это я знаю! Мне рассказывали.
  - Стреляли из всех видов оружия. Из пулеметов, минометов, операторы-наводчики из пушек. Проверяли механиковводителей.
  - Да. И полковник охренел, когда ваш взвод без прицелов из минометов стрелял. Говорит: "Так, нарушение - не установили прицел. Как ты без прицела будешь стреляешь?" - "А вот так". И тут мина в цель ложится. Полковник: "А вы, что, здесь уже стреляли?" - "Нет, никогда не стреляли". - "А ну-ка смените огневую позицию!" Сменили - результат тот же.
  Потом, кажется, на Богомаза нарвались, механика-водителя. Тот, как и все другие, нормативы перекрыл. У него спрашивают: "Какой у тебя класс?" - "Я десять классов закончил". - "Нет, класс по вождению какой? Ты же механик-водитель?" - "Нет". - "А кто?" - "Ну, как? Ротный сказал: "Трактор видел?" - "Видел". - "Значит, с сегодняшнего дня ты - механик-водитель". Ну я и стал механиком-водителем. "А сколько ты проехал километров?" - "Тысячи три". - "Что?‼". Тогда были нормативы - за всю службу двести восемьдесят километров надо было пройти, а тут тысячи! И сказать ничего не могут.
  - А операторы-наводчики наши... стрельба что с места, что в движении - вообще ни одного промаха. Как из снайперской винтовки стреляли. Что тут проверять? В общем, вместо запланированных трех дней стрельб и учений уже через пару часов от нас отстали. Все проверки закончились.
  - Да. Проверяющие обалдели. Требуют: "Ротного давай сюда! Где ротный?" - "А ротный заменился, этот новый". Короче, накрылись все награды. Хотели награждать там орденами, медалями за подготовку личного состава. Вот такие ребята у нас были. Один Миша Сафонов чего стоил! Я не помню, сколько ему секунд давал: "Миша, куда я показал, ты тут же выстрелил. Попал, не попал - это второй будет вопрос, но чтоб в ту сторону был выстрел! Понял? Иначе убью!".
  Миша у меня ручной был. Я: "Так, приготовиться к спешиванию!" Миша из люка оператора-наводчика левой рукой снимает с меня шлем, правой рукой - пидорка у меня была такая, вроде нынешней бейсболки - одевает ее мне на голову, я побежал. Все, мы отвоевали, он смотрит, я возвращаюсь. К машине подбежал, Миша кепку с меня снимает, надевает шлем, две секунды - и я уже опять на связи. Обучен он был очень хорошо!
  Но перед самой моей заменой кого-то он ездил хоронить в Союз. Приехал, я смотрю, он на боевых не тот совсем. А я же чувствую солдат: "Что? Что не так, Миша?". Молчит. Потом как-то я его разговорил. "Знаете, мы тут воюем, а я приехал в Союз, там никто про это не знает. Все отдыхают, пьют, гуляют.
  Будто и нет войны".
  - Травмировался.
  - Да. Психика. Я говорю: "Миша, какая разница? Нам задачу поставили. Надо выполнять". Просто поговорил, но до него это не дошло. Хотя он понимал, что что-то надо делать. И когда мы были на юге Кандагара, а я тогда обнаглел уже - ходил посты проверял один, без оружия. Все знакомо. Все свое. Слышу на одном из них очереди автоматные. Бегу туда. Смотрю, лежит молодой солдат: "Ты с кем в охранении?" - "С Мишей Сафоновым". - "А где Миша?" - "Миша в атаку пошел". - "В какую атаку? Куда?" - "А вон там дух появился, он далочередь и побежал за ним". Я бью его в ухо: "Лежать тут!" Забираю у него автомат - и за Мишей. А Миша уже навстречу мне бежит: "Что такое, Миша?!" - "Из-за угла дух показался, я дал очередь". - "И что?" - "По-моему, я его ранил. Там за углом крепость. Он туда ушел". - "Налево? Направо?" - "Налево". - "Значит так! Мы сейчас выходим".
  Тут по тревоге подбегает резервная группа. Я: "За мной! Показывай, где было?". Рассчитываю так. Если он раненый за дувалом лежит, то снизу нас сразу положит, только мы на фоне стены покажемся. Говорю: "Так! Пару гранат туда! И не через стену, а в обход. Обежали дувал, смотрим, а он уже все, готов. Видимо, шел домой. Дух полностью экипирован по боевой - автомат, подсумок, штык-нож даже был. Мы это все забрали. Вот так Миша, чтобы себя преодолеть, один пошел в атаку. Хотел доказать себе, что он не боится. И пересилил.
  Правда, сейчас нигде не появляется. Он в Костроме живет. У него сын родился в день ВДВ, 2 августа. Жена его никуда не пускает. С ним в Костроме еще Смирнов наш живет. Я ему говорю: "Передай привет Сафонову". - "Передам". Но не больше.
  Он и по телефону не выходит, никак.
  А тут еще есть проблема. Парнюгина помнишь, операторнаводчик в первом взводе?
  - Помню. Он старше призывом был?
  - Да. Ему осколком глаз выбило. Гаджиев как-то звонит мне: "Командир, что ты можешь сказать про Парнюгина, плохое или хорошее?". Я говорю: "Давай я тебе расскажу, что случилось в Афгане".
  А было вот что. Мы шли в Кандагар колонной. Уже заходили на мост, как нам перекрыли дорогу. Какая-то старая санитарка будто бы сломалась. Как потом выяснилось, это духи с местными сговорились. Первая рота перед нами проскочить успела, так они решили нас накрыть. Я чувствую, что-то здесь не то, говорю: "Так, убрать!". Не реагируют. Хорошо. Даю команду: "Механик, вперед!" - "Как?" - "Дави!". Тут местные чуть ли не на руках эту санитарку вынесли, убрали ее с дороги, и мы проскочили через мост. А попала третья рота, они шли последними...
  Так вот, когда мы утром выходили, смотрю, в машине нет связи. Я настучал по голове замкомвзвода, сел в другую машину и уехал, повел роту.
  Мы сутки провоевали тогда и вернулись. А когда проходили Нагаханский поворот, кто-то, по-моему из колонны, выстрелил не то из пушки, не то из пулемета, не помню.
  Выстрел попал в открытый десантный люк на машине Ванжи, в которой я должен был ехать, выбил из него осколки, и в этот момент Парнюгин обернулся назад. Один из осколков попал ему в глаз. Они подъехали ко мне, связи то у них нет, доложили. Его потом отправили в Союз и уволили из армии.
  А через несколько месяцев, когда я заменился и приехал к нашим раненым в госпиталь, он подошел ко мне и рассказал, что видел сон, видение ему было, что я должен погибнуть. Ну а если я гибну на их машине, то и экипаж тоже гибнет.
  И вот рано утром, перед тем как мы должны уходить, он будит Ванжу - замкомвзвода и командира своего экипажа. Говорит ему: "Ломай сегодня связь, чтобы ротный с нами не ехал. Если будет ротный на нашей машине, он погибнет, и мы погибнем". Тот: "Да иди ты на хрен, он же меня убьет, если связи не будет. Мне это будет дороже!". Но когда экипаж уже занял штатные места и я тоже залез на броню, Ванжа ногой бьет его в спину и по внутренней связи: "Ломай связь!". Ну, он тут же отключил заземление. А я, обнаружив, что меня не слышат, сменил машину.
  Позже я рассказал эту историю своему соседу-колдуну. И тот мне заявил: "Женя, он лишнее увидел. Он не должен был этого видеть и знать. Он что-то не то увидел. Поэтому так получилось".
  Прошло уже сколько лет, контакты наладились, и Ванжа рассказывает мне эту историю. Я его выслушал и говорю: "Коля, а я это знал". - "Откуда?!" - "Мне Парнюгин все рассказал. Я, когда заменился, в госпитале был, в Ташкенте". - "Да? А у меня это до сих пор на сердце, командир, обманул я тебя..." Ему перед командиром важно повиниться, рассказать все. Ну я ему сказал: "Коля, все понятно. Не переживай". Вот такая история.
  Спрашиваю Гаджиева: "А что случилось?" - "Да, позвонил мне как-то Парнюгин, говорит, что не может заработать на жизнь, деньги нужны. Я решил ему помочь, нашел работу. Нам технику надо было отремонтировать. Отправил ему деньги. Через какое-то время он звонит - так и так, запчасти подорожали, работа подорожала, денег не хватает. Я ему еще посылаю. Так через предприятие его снабжал.
  Прошло года два. Стал я увольняться, и у меня высчитывают триста тысяч. Я, было, возмущаться: "За что?!" А мне говорят: "Подожди, деньги то лично тебе давали, это ты их отправлял. А ничего же не сделано". Пришлось эту сумму вернуть. Позвонил Парнюгину, дескать, так и так, ты мне возмести. А он: "Пошел ты на хрен, нет у меня денег". Вот, я даже не знаю, что и делать. Я ему: "Я тоже не знаю, что тебе посоветовать". Вот такой случай.
  А Гаджиев в это время был у Алимгулова. Тот вклинивается в наш разговор о Парнюгине, кричит: "Ну козел!". Он еще на Сафонова пожаловался: "Проезжал мимо его города. А мы же друзья с ним были. Звоню: "Я к тебе заеду". А он: "Нет, не заезжай, меня дома нет, я в каком-то другом месте". И я к нему заехать не мог. Вот, командир, а ты их всех принимаешь, первую роту, они приезжают к тебе. Пусть к своему командиру ездят!". - Ревнивец.
  - Да, он вообще, когда ко мне приехал, так и заявил: "Командир, я из принципа приехал! Что это к тебе первая рота приезжает в гости? Пускай они к Антонову едут! Это мы к тебе будем ездить!".
  - А недавно Магомедка звонил. У его дочери свадьба осенью была, но кто-то из их родственников умер. Он мне говорит: "Командир, я не мог никого пригласить. У нас так нельзя. Мы сделали что-то вроде посиделок, и все". Я ему: "Магомед, приезжай! С женой приезжай в гости!" - "Хорошо!". Магомед есть Магомед. Он очень честный, порядочный необыкновенно.
  - Добрейшей души человек. Как он боевиком таким был?
  И что меня поражало, всегда спокоен и рассудителен.
  - Ну, он наш! Среди русских воевал, и я на него положиться мог, и смелый он, и во всех отношениях надежный. Да, негодяев-то у нас и не было, Юра! Вот кого взять, на кого я не мог надеяться, я как-то и не видел таких. Или система наша их переработала.
  - Я помню только одного, который на одной из операций пат роны для себя прятал. Мы почти все пустые оказались. Друг у друга спрашиваем, у кого патроны есть. Делились чем могли. К нему тоже обращались. Но он ответил, что пуст.
  А потом, когда уже вернулись, стали чистить машины от гильз, и оказалось, что у него в гильзосборнике не гильзы, а патроны лежат. Я уже не помню его фамилию.
  - Но это, скорее всего, не наш, а из Витебской дивизии, из тех экипажей, которые к нам перевели.
  - Я визуально его помню - высокий, красивый такой парень. Его просто убрали тогда из роты по-тихому. Выяснили кто - и убрали.
  - А знаешь, кто это? Молотков, из Рязани. Его перевели в пехоту. Он пришел к нам из Витебской дивизии, а увольнялся пехотинцем.
  - А герои-то наши. Они просто как грибы после дождя!
  Один хлеще другого. Только Урюк чего стоил!
  - Ну, Мингазка!
  - Что он вытворял! Я глазам своим не верил.
  - Машину бутылками подожгли, горит брезент, он выскочил, затушил, сел опять за рычаги и дальше поехал.
  - Так, под обстрелом. Огонь плотный был. Пули со всех сторон по броне бьют, а он горящий брезент отстегивает!
  - Это ж Серега, царство ему небесное, зампотех ехал. "Командир, так и так было". - "Правда, что ли?" - "Да!" - "Все! Медаль "За отвагу" Мингазке".
  -- Я его спрашивал: "Урюк, как ты вообще додумался под пули лезть?" А он: "Как, как... Моя машина горит, тушить надо. Потом ротному сдавать".
  Евгений Николаевич, вот если вспоминать выдающихся людей нашей роты, понятно, Ханин, потом легендарные наши товарищи - Колобок, Самылкин, Магомед, Пчелкин. Но Самылкин, он же человек из ряда вон выходящий!
  - Это лидер!
  - Вот именно. Как у вас складывались с ним отношения?
  Откуда он взялся?
  - Очень просто. Когда первый раз его привели в роту, то поставили с другими солдатами в наряд, в столовую.
  - Это еще в Союзе?
  - Да. В Азадбаше, только еще присягу приняли. В общем, его, как молодого да борзого, отправили за вином. Он взял чайник для маскировки, пошел. И попался дежурному по части. Посадили его на гауптвахту. Я прихожу в роту, приводят его ко мне. Заходит, уверенный такой. Все еще гражданский, в заднице ветер дует - он же крутой. Там, на гражданке, за ним целая толпа стоит.
  Ну, я ему так объяснил, что он летал у меня по кабинету. Наконец, выгнал его. Выскакивает он в коридор. А под дверью стоял замполит Захарян и подслушивал. Когда Самылкин вылетел из кабинета, Захарян к нему: "Вот, солдатик, видишь, какой у нас командир роты, я б на его месте тебе морду набил, а он тебя, видишь, по-моему, даже и не тронул. Зайдем ко мне в кабинет. Завел к себе и то же самое! Как отделал его!
  Потом, когда в Москве собирались, Самылкин мне говорит: "Командир, я, когда пришел в роту, сначала ничего понять не мог, ты меня так отделал, я из кабинета вылетел, а под дверью замполит, который должен меня защитить. Вместо этого он мне говорит: "Вот видишь, какой у нас командир роты дурак, я б на его месте морду тебе набил". Завел к себе в кабинет и отдубасил. Тогда я подумал, что тут никому жаловаться нельзя. Толку от этого?".
  Самылкин психолог был хороший. Я помню, стояли опять же на Нагаханском повороте. Идет автобус. А я в это время пошел к арыку охладиться от жары. Смотрю, Самылкин останавливает автобус, заходит в салон. Все это в пятнадцати метрах от меня происходит.
   В автобусе человек тридцать-сорок: и внутри, и наверху сидят. Он всех внимательно осмотрел. "Ты... ты... ты..." - выводит строиться человек десять мужиков. Те уже заволновались. Почему именно их вывели? Самылкин спрашивает: "Душманы?" Те: "Нист!". Самылкин: "Душманы!" - "Нист! Нист!
  Дуст! Нет! Друзья! Шурави!" Улыбаются. А он: "Нет, душманы!" Те опять: "Нист! Нист!" Самылкин ходит, всех осматривает. Двоим говорит: "Ты и ты в автобус".
  Остальные начинают соображать. Если они душманы, то понимают, что у этого русского откуда-то есть данные. Так осталось стоять человек шесть-семь. "Ну, душманы!" Они: "Нет!" Самылкин: "Вы советского аскера боитесь?" Те: "Нист!" Он: "Хорошо. Ну-ка, вытянули руки!" Юра, какие там руки? Там уже все колотится! Вытянули! Из них еще два-три человека он отправил в автобус. "Ну, а это уже душманы!" Все понимают, что их ждет расстрел. Там уже падают на колени, целуют ему руки и лижут ботинки. А он: "Нет, душманы!" Короче, он их довел до истерики.
  Я уже не мог на это смотреть. Говорю: "Саня! Хорош, отправь людей! Нельзя! Влетишь! Посади их в автобус и отправляй!" Он: "Сейчас. Одну минуту!" И духам: "Так, ну ладно! Советский аскер сегодня добрый! Но если еще раз попадетесь!.. Сейчас все в автобус - и уезжайте отсюда!" Короче, он весь облизанный, и руки, и ноги, а они прыгают в автобус и уезжают!
  - Только он мог с Вами на какой-то особой волне общаться. Я помню, как в курилке, возле Вашей палатки он нам вальяжно рассказывал: "Женька мне орден обещал, но что-то до сих пор никакого ордена нет".
  Да ладно, орден. Все и так знали, что он ордена достоин как никто другой. Но он Вас Женькой называет! Вот где борзота невероятная. Правда, тут же и получил от Вас за свою болтовню. Но он-то не Вам все это говорил. Он перед нами позиционировал свои особые отношения с ротным.
  - Понятно. Как-то он подходит ко мне: "Товарищ старший лейтенант!" - "Что ты хотел, Саня?" - "Как Вы думаете, сколько мы духов убили? Тысячу человек убили?" - "Ты что, охренел, что ли? Если так, то на войне берется - один к трем. В атаку идут три человека, один защищается. У нас рота - сто человек..." - "Нет, это неправильно". - "Как неправильно?" - "Ну вот я уже шестнадцать человек положил. Я не считаю, например, если мы вдвоем по одному духу стреляли. Так что, если взять роту в сто человек, где каждый по шестнадцать..." - "Ты что, сдурел?
  У нас таких, как ты, мало". - "Но тысяча же должна быть!" - "Саня, иди ты на фиг, больше не приставай ко мне!"
  - Самылкин был единственным, кто имел право идти на операции впереди Вас. Не было ни одного человека, даже офицера, имевшего такое право - возглавлять Вашу группу. Вы всегда шли впереди, группа сзади. И только Самылкин время от времени мог Вас заменять. Лишь ему позволялось из-под Вашего крыла высовываться.
  Я помню, где-то зажали нас хорошо, и, чтобы вырваться, надо было через дорогу перебежать. Вы: "Так, Самылыч, давай! Идешь первый, если тебя не убьют, мы следом!". Самылкин дорогу перескочил. Мы за ним и ушли. Как такое получалось?
  - Ему, может быть, везло. Он прирожденный солдат был! Очень хорошо подготовленный. Я на него полагался и надеялся, что в любом случае он среагирует быстрее других и примет правильное решение. А у меня после этого будет возможность маневра, какие-то доли секунды, чтобы оценить ситуацию.
  Санька был очень надежный человек. Хотя по жизни он, конечно, раздолбай. Все вместе в нем было и Василий Теркин - посмеяться, похохмить мог, и настоящий боевик, как этих показывают - Рембо и всех остальных. Но у нас, если не пол роты, то треть такие боевики были. А Самылкин среди них один - веселый, юморной, подколоть мог, нашкодить. Все это у него получалось. Почему? Да кто его знает.
  - Главное, он простой был - без амбиций без всяких, всегда готов помочь.
  - Деревенский парень, которому многое было дано. Как-то, когда он уже в милиции в Москве работал, мы были в Парке Горького - я со своей семьей, и тесть приехал, ветеран войны.
  Куда-то он отошел, мы потеряли его из виду. Саня говорит: "Не волнуйтесь. Он сейчас вон оттуда появится". И действительно, смотрим тесть идет к нам и именно с той стороны. Я говорю:
  "Саня, как ты узнал? Откуда это у тебя?".
  - Воспитали на свою голову.
  - Да, вот такое было по жизни. Но он весельчак. Помню, я был тогда на стажировке от академии в Молдавии, а семье нужно было менять квартиру, переезжать. Саня вызвался помочь. Тесть с тещей машину наняли, загружать надо, а его все нет. Жена уже звонит, разыскивает его, а он, гад, дома не ночевал.
  И тут он с другом появляется из-за угла, видит, машину почти загрузили, понял, что влетел, хватает коляску и собирается забросить ее в машину. Жена его чуть не убила: "Дурак, там же моя дочка младшая!" - "А я не заметил!". Самое тяжелое - это холодильник нужно было перевезти. Они его загрузили. В общем, мои благополучно переехали.
  А однажды на какой-то праздник, по-моему 9 Мая, его и моя семья собрались и пошли гулять в Парк Горького. Хорошо погуляли, в "Шоколадницу" с детьми сходили. А ближе к вечеру жена Самылыча с этакой издевкой ему говорит: "Саня, ну как у тебя прошел праздник?" Он: "Молчи!". Я: "А что такое? Плохо? По-моему, нормально!" А я-то не пью, мне не надо, вот ничего и не понимаю. А она смеется: "Сань, ну как?". Он: "Молчи! Молчи, говорю!". Потом выяснилось, в чем дело: "Да он же не выпил за день ничего! Как это может быть?!"
  И тут до меня доходит - точно так же, как Андрюха Егоров приезжал в позапрошлом году со своей женщиной и ребенком, жил тут у меня дней десять, наверное. И каждый день то на море, то туда, то сюда, ходили, гуляли.
  - И ни капли алкоголя.
  - А у меня-то в мозгах этого нету! Потом только, когда он уехал, до меня дошло - он же не выпил ни разу. Такого быть не может. На мой день рождения он приехал пьяный, все время пил, весь день рождения пропьянствовал и уехал пьяный, и не ел ничего, женщины заставляли его поесть. Понимаешь?
  Думаю - как это?
  А в прошлом году они почему не приехали. Поехал Андрюха в Крым, к Тисличенко. Собрались там Горин Олег, Егоров и Коля Горечев. Судя по фотографиям, они очень хорошо отдыхали - все поддатые. Может, поэтому и не приехали. Тисличенко их запугал - у ротного хрен выпьешь. А я-то ничего. Пускай пьют! Но им нужно совсем другое. Андрюха мне както сказал: "Командир, найди мне на лето жилье, чтобы рядом с тобой было, я бы в гости просто к тебе приходил, а жил бы там. Я понимаю, что они хотят выпить, пусть сядут, выпьют, но им же нужно нажраться. Но так тоже не должно быть. Вот такой вот и Саня. Своеобразные, конечно, люди. Но все они наши.
  Тот же Андрюха Егоров мне рассказывал: "Командир, ты знаешь, как я тебя вспоминал, когда был в Африке? Они ж воевать ни хрена не могут, морская пехота. И как стал выдавать перлы! А он же кавалер Красной Звезды, когда увольнялся из армии, был начальником штаба батальона морской пехоты. "Я их воспитывал как ты нас!". Это жизнь такая. А у него закалка. И он сейчас с благодарностью вспоминает.
  Когда он был у меня, я еще его взял на соревнования среди школьников, мы проводили их в Славянском районе. Он туда приехал и говорит: "Да, командир, мы тоже проводим соревнования, но у тебя высший класс". Я же и разведчиков привлек из нашей дивизии, и то, и то было. Здесь проходили соревнования на лучший десантный взвод. Я ему подарил полностью набор, который дарили участникам соревнований - "На лучший десантный взвод". Он к себе вернулся, говорит: "Вот видите, я судьей был там". Показал, что ему подарили.
  - Что, правда судил?
  - Да! Молодец Андрюха! И он работу большую у себя проводит.
  - Тоже возглавляет ветеранскую организацию?
  - Да, ветеранская организация у него. Они, сейчас, правда, не знаю, а раньше снимали в Волгоградской области землю, сажали арбузы, продавали и этими деньгами помогали семьям погибших, инвалидам. Он денежки распределял. Вот этим занимался. Но его контузия, конечно... Сейчас он на пенсии.
  - А где живет?
  - Он живет недалеко от Горячего, километров 50, по-моему Кузнецк. Пензенская область. А там все недалеко - Хамадей недалеко, Горячев, и все они периодически встречаются.
  - А Коля Горячев офицером не стал?
  - Нет, Коля сейчас на вахте. Каждый праздник он мне звонит.
  - А в Афгане он, по-моему, на офицерской должности был.
  - Нет, он был замкомвзвода АГС. ТаиркаКадымов былунего командиром. Но, это правда, Коля как офицер был, и иногда ставили задачу не Таирке, а Коле Горячеву.
  - Я помню, что он на совещания вместе с офицерами ходил.
  - Да, когда Кадымова не было, он рулил взводом - молодец. Он и как человек хорош, и физически очень развит, и соображающий, и воевать мог. А взять Саню Михайленко, он сколько времени командовал взводом, как и наш Колобок. Командира взвода не было.
  - Он из первой роты.
  - Да. Пулеметным взводом тоже командовал, как у нас Колобок. Да, и офицера было не нужно. А что мне? Колобок и так справлялся, все, что надо, делал. Да, и еще больше - офицер не пойдет воровать, а он пойдет, стащит где-то там, притащит в роту, как те же КЗС-ки.
  - Более полезный.
  - Да. Колобок - это уникум. Когда в Джелалабаде стояли, разгружали самолет или вертолет с продуктами, он лично украл ящик сгущенки, закопал и за неделю съел.
  - Ох, это притча во языцех - Колобок и сгущенка. Они с Самылкиным как-то поспорили. Самылкин говорит: "Съешь банку сгущенки, тебя пронесет". - "Давай так! Три банки сгущенки съедаю, и ничего со мной не будет". - "Спорим на ящик сгущенки?" - "Договорились!" Колобок три банки за один заход съедает - что слону дробина: "Все, Самылыч, сгущенка моя!" И ящик сгущенки себе.
  - Я помню, получили мы сгущенку - банка солдату на десять дней. Получил старшина. Я его спрашиваю: "А где рота вся?" - "Как где? Я ж с утра всех распределил". - "Ну дай команду, через пять минут чтобы все стояли! И раздай сгущенку!" Какое там, разве через пять минут можно всех собрать? Но самые борзые бегут, короче, через пять минут, тем, кто успел, раздали, и у меня банки еще в запасе остались. Не досталось Колобку.
  Он приходит: "Товарищ старший лейтенант! Отдайте мою сгущенку!" - "Колобок, ты вовремя не встал в строй, все, свободен. Ты провинился". - "Я не могу без нее жить. Это моя слабость!" Он ходил полдня! Асамое главное - на удалении удара, чтобы его не достать было. Я уже квечеру: "Ладно. На. Отстань ты со своей сгущенкой!" Выдал ему банку.
  - Измором взял.
  - Ага. А как он любил лошадей! У него вырезки фотографий везде были!
  - В палатке над кроватью висели.
  - В палатке! Все лошади! Мы как-то прочесывали местность на юге Кандагара. Я взял четыре-пять человек, Колобка со мной не было. Ушли далеко и обнаружили богатый дом - двор, никого нет, все разбежались. И стоит лошадь. Для меня красивее лошади не могло быть. Вся черная, такие изящные изгибы, ну красавица! Хотя я в лошадях не разбираюсь.
  Вернулись, я говорю Колобку: "Ты почему со мной не пошел?" - "А что такое?" - "Надо было со мной идти, там лошадь я нашел красивую!" - "Где, где моя лошадь?!" - "Как где? Там осталась! Зачем она мне нужна?" - "Товарищ старший лейтенант, отдайте мою лошадь! Это моя лошадь! Пойдемте сходим заберем!" - "Да куда ты ее денешь? Ты чего?" - "Я ее спрячу прямо здесь, в доме, на второй этаж заведу! Вы ее не найдете!" - "Ну как? На точке и не найду?" Он ходил за мной весь день. После обеда я сдался: "Ладно, Колобок, пошли, ты меня достал! Приходим на место, нет лошади! Колобок кричит: "Кто украл мою лошадь?!"
  Вот такие были уникумы. Если разбирать, то взять того же Борушкова, который погиб, расстреляли из собачьей будки. Какие он песни пел! У меня была кассета с его песнями. Ну тоже по-детски. Все просили: "Дай послушать! Дай послушать!" И все. Заиграли, пропала кассета. А как бы сейчас послушать, это же память!
  - А у нас же еще один песенник был, Сережа... - Ткачук. Этот Серега - уникальный человек.
  - Друг у него был, который с ума сошел: "Сережа, ты мне друг, но я тебя убью".
  - Макашов. Это ж вообще! Сижу я в палатке, забегает солдат: "Там Макашов е...лся!" - "Куда?" - "Да не это! Головой. С ума сошел!" - "Ты что, охренел? Как это?" (Я тогда впервые с этим столкнулся.) - "Он в палатке, рядом, в пулеметном взводе". Захожу в палатку - сидитМакашов, развалился на кровати, автомат у него на животе, а по кругу сидятСерега Ткачукивсе солдаты.
  Я еще когда подходил, слышу Макашов говорит: "Серега, ты не прав, я сказал - вот так должно быть!" Серега: "Да нет!". Я не помню Макашова по имени, но друзья ж они были не разлей вода. Он: "Я сказал, что вот так, значит, будет так!" Предохранителем щелк и чуть ли не передергивает затвор. Серега: "Прав! Прав! Значит, так оно и должно быть". И тут я захожу.
  Смотрю он весь трусится, бледный! Увидел меня, вскакивает. Все остальные потихонечку встают, а он аж вскочил. Я говорю: "Как дела? Чем занимаетесь?" - "Да вот, разговариваем". - "Не хулиганите?" - "Да нет". - "Понятно, ничего не делаете?" - "Нет". - "Значит, так! Макашов! Едешь с замполитом в бригаду, что там прикажут - считай, я приказал! Не дай бог что-нибудь не так сделаешь!" - "Есть! Так точно, товарищ старший лейтенант!" И пошел к выходу: "Автомат брать с собой?" Я говорю: "Да зачем он тебе в бригаде нужен?" - "А куда его деть-то?" - "Отдай тому, кому доверяешь". - "Я отдам своему другу Сереге Ткачуку!" - "Ну, Сереге, значит, Сереге". Макашов торжественно: "Боевой, незаряженный, номер такой-то..." Серега трясущимися руками принял у него автомат, и Макашова отвезли.
  Проходит время, возвращается замполит: "Ренат Мухамедшин сказал - его клиент! Дурак! Завтра повезет в Ташкент на самолете". Проходит два часа, там уже посыльные один за другим бегут: "Макашов приказал, чтобы к нему пришел его лучший друг Ткачук Серега, он с ним хочет побеседовать!" Серега: "Я не пойду! Я никуда не пойду!"
   На следующий день полетел он в Ташкент. Мухамедшин потом рассказывал. Приземлились они в Ташкенте, закончили рулежную, и тут стюардесса сделала глупость - трап еще не подъехал, а она уже дверь открыла. Макашов к ней подошел, аккуратно подвинул в сторонку: "501! 502! 503! Кольцо! Купол!" И оттуда выпрыгивает. О бетонку бабах! А борт высокий, самолет-то "ИЛ-62".
  Мухамедшин подбегает: "Что делать?" А тот снизу: "Батя, прыгай сюда!" - "Да еще трап не подошел!" - "Ты, что, батя, ссышь, что ли? Ну-ка, давай ко мне прыгай!" - "Сейчас, сейчас я!" Тут трап подошел. Он бегом по трапу... Через несколько месяцев, полгода не прошло, приходит от Макашова письмо: "Ребята, у меня все нормально, я дома, меня уже с женой в кино отпускают".
  И вот еще Васильев, механик-водитель, с ума сошел, у нас же в роте три человека с ума сошли.
  - Это в Вашу бытность. Потом, когда пришла молодежь, они почти все свихнулись. А при Вас еще Таблетка наш умом тронулся.
  - Да. Андрюха Фадеев. Он голубей очень любил. А первый звоночек прозвучал, когда мы прочесывали самый конец зеленки. Туда вообще никто не ходил, а мы как-то попали, хрен его знает, что мне нужно было там. Засекли духов - охранение. Ломанулись за ними. Но те скарб свой побросали и смогли от нас убежать. Вот тогда, кстати, мне взяли итальянские ботинки новые, ни разу не одеванные, шнурки не на шнуровке, а привязанные. И мой размер. Ну, ладно.
   Обратно возвращаемся. Тут взрыв гранаты и крики: "Ура! В атаку!" Я: "Кто?! Куда?!" Прибегаем на место, а это Таблетка. Говорит, что были духи. Но там никого не было. Здесь у меня и запало подозрение. Вернулись мы в Кандагар, на точку. А он всегда голубей с рук кормил и поил. Они к нему прилетают, он за ними ухаживает. Проходит какое-то время, мне докладывают - то же самое. С ума сошел. "Что случилось?" - "А он голубям своим головы рвет". Мы подошли к нему: "Вот. Смотрите!" Ну, ладно, что делать. Говорю: "Андрюха, иди сюда! Едешь в бригаду! Отвезти!" Не знаю, как это, но все дураки меня почему-то слушали. Я даже удивляюсь.
  И вот я его отправил. Но не в госпиталь, а в бригаду, в наше расположение. Я потом долго вспоминал его, ведь он дураком уехал домой. Увольнял его я. Не имел права, но считал, что должен был так поступить. Он бы пропал, затаскали бы по психушкам. А так ему же до увольнения оставалось всего ничего.
  И вот дембеля пришли ко мне прощаться. Обнялись мы с каждым. Я-то всех как облупленных знал. Одному говорю: "Ты не сядь". Другому: "Ты давай учись". Ну и Таблетка видит все подходят прощаются, тоже подошел, самый последний.
  Я ему говорю: "Андрюха, ты знаешь, чтоты болен? Тебенадо доехать домой. Родителям скажешь. Да они все сами поймут. Тебе надо лечиться". Он обнял меня, молчит. Я ему: "Ты понимаешь, что я тебе говорю? Если хоть что-то понимаешь, просто кивни". Он... кивнул. Говорю: "Ребята, значит, так! В Союз прилетели, посадили на самолет и отправили его! Понятно?" - "Понятно. Сделаем". Больше о нем я ничего не знаю.
  Но он почему сошел с ума? Я так думаю, что сказалось еще то, что он был под Джелалабадом, когда там духи положили почти целый батальон из сто третьей дивизии. Он всех их принимал, и раненых, и убитых, помогал. Они все через его руки прошли. Может, это было дополнительным толчком.
  У меня, правда, когда я уже стал комбатом, еще один солдат - Крашенинников - тоже сошел с ума. Но он сошел с ума нормально. Был дневальным, пришел в зенитно-ракетный полк.
  - Где это было?
  - Актогай, в Казахстане. Служил он у меня в батальоне, в минометной батарее. Пришел в зенитно-ракетный полк, построил там всех и сказал, что он крутой десантник. При этом имел неосторожность метнуть штык-нож и воткнуть его в деревянный пол. Все стояли перед ним по стойке смирно.
  Кто-то успел сбежать, вызвать дежурного по части. Так вот, этот Крашенинников обозвал всех п...ми и заявил: "У меня только один комбат нормальный, Ханин, а все остальные мудаки". Я-то что? Старшим лейтенантом еще был. Так меня все подкалывали - смотри, дурак, но сказал правду.
  А еще, когда прощались с дембелями, подошел ко мне обняться Володя Кусакин. Спрашиваю его: "Володя, ты чем будешь заниматься, когда приедешь?" А он был алкаш. Я его бил поначалу каждый день, потом раз в неделю. Если я один раз пропускал, на следующий день он уже пьяный, нажрался! Потом раз в месяц.
  И вот стоят все дембеля: "Володя, благодари ротного, скотина, что ты не сел, не загремел в штрафбат!" Он: "Спасибо! Спасибо, товарищ старший лейтенант!" А ему доставалось больше всех! Как человек он был исключительный, но пил страшно. Я говорю: "Ты смотри не сядь там". - "Нет. Как это сесть? Я пойду учиться!" - "Как учиться, Володя? Куда?" - "В институт!" - "Да ты что?" - "Да! Я это заслужил". Я обалдел, когда он мне это сказал.
  Не знаю, как жизнь у него сложилась, но как человек и как командир отделения он был замечательный. Как-то назначил я кого-то из солдат механиком-водителем в его отделение. Конечно, он не был механиком. Машину не знал. Так Володя сам БМДешку обслуживал и учил механика: "Вот это сделал?" - "Вот это..." - "Так иди смотри!" В общем, командир отделения выставляет зазоры, что-то подтягивает. Механику: "Ты понял?
  Вот так будешь делать!" Обучал его.
  Но пил... Например, выходим на боевые - по дороге навстречу прошла колонна из Союза в бригаду. Все, к вечеру Володя пьяный. Успел сбегать, договориться, взять!
  Я говорю ему: "Володя, мне уже надоело тебя каждый день бить. Сколько тебе хватит?" - "Ну, я не знаю". - "Недели хватит?" - "Хватит". - "Я через недельку опять". - "Ну давай, заходи через неделю". Но надоело и каждую неделю! Он: "Давайте через месяц?" - "Давай, Володя, заходи через месяц!" Если я забыл или он - все! Нажрался!
  - Я помню, это уже Вас не было - заменились. Вошли мы в какой-то кишлак. Наш новый ротный, Дюба, увидел за дувалом духа и успел выстрелить. А стрелял он очень хорошо. Мы в расчете на то, что он духа завалил, продолжаем двигаться. И действительно, заходим за дувал - лежит красавчик, чалма отдельно, труп отдельно. Подошли - пуля снесла ему черепушку, и там виден мозг.
  Мы идем дальше. А за мной кто-то из молодых солдат шел. И вот, я чувствую, спина у меня не прикрыта. Все, опасность. Думаю, в чем дело? Обернулся, действительно, молодой отстал. Сидит возле трупа. Взял какую-то палочку и ковыряет ею в мозгу убитого. Ему интересно, что это такое. Я бегом к нему и пинками погнал за остальной группой. Понятно, что это уже косяк начался. Неадекватная реакция.
  - Ненормальный. Психика к такому не готова. Это вы были подготовлены. Особенно ваш призыв. Еще до того, как вошли в Афган.
  - О! Когда мы входили в Афган, у всех было такое ощущение - Афган, не Афган, вообще неважно куда нас забросят, мы сколько надо, столько и убьем, лишь бы вырваться из нашего учебного лагеря на границе, где мы целыми днями бегали и ползали по грязищи.
  Как же возмущался неподготовленный солдатский ум, что вечером надо не только почистить оружие, но и все помыть и выстирать, чтобы утром ты был с иголочки. И только для того, чтобы к ночи опять вываляться в грязи, а утром быть вновь во всем чистом.
  И эти ежедневные кроссы к уже холодной реке, в которую надо войти не менее чем по пояс, чтобы почистить зубы, умыться и побриться. Все это одно к одному. Боже мой! Мы просто мечтали - скорее бы это закончилось!
  - А там ведь как? Пришлось мне сначала одиночную подготовку наладить. Петя Скобников, царство ему небесное, нашел какую-то фанеру, коробки, чтобы по ним вы могли стрелять. Потом, чтобы друг друга научились чувствовать, стали по двое запускать, потом группой, типа как отделение, чтобы не боялись выстрелов соседей. И мы это делали изо дня в день. Мне пришлось ускоренно проводить всякого рода учения. И болееменее вы были подготовлены. А через полгода вы были уже готовы как полноценные солдаты, все могли делать.
  - Да. Но я о мозгах, о психике. Когда я смотрю фильмы про Великую Отечественную войну... Кто-то там немца убил впервые. И обыгрывается, какой это стресс для героя - человека убил! Во время войны убил человека!
  А я даже вспомнить не мог, когда убил в первый раз. Это настолько рядовое какое-то событие было, сознание настолько было уже натаскано, настроено на решение задачи, что убил - и убил, вообще не отпечаталось в мозгах. При этом не только я сам не помню первого духа, которого пристрелил, но не помню, чтобы кто-то из наших рефлексировал по этому поводу.
  Не было такого вообще!
  - Старались как-то смягчить это. Те же беседы.
  - Я помню, как советники нас инструктировали перед захватом Кандагарского аэродрома: "Ребята, прилетели, выскочили! Кто там будет, не важно, пусть они даже на русском говорят!
  Всех уничтожить к чертовой матери! Никого не слушать!
  И вообще, вы должны понять раз и навсегда - чтобы навести порядок в Афганистане, надо половину мужского населения расстрелять, а другую половину повесить!" А на фоне усталости, чудовищных нагрузок это сразу в мозги проваливалось - раз и все! Как гипноз. И мы летели в полной уверенности, что сейчас выпрыгнем из вертолетов, всех там положим, и это будет правильно, все так и должно быть.
  - Законно.
  - Да. Но, слава богу, что в Кандагаре, когда мы только приземлились, такие вопли начались! Те, кто там был, знали, что сейчас должно произойти, и стали орать, мат-перемат: "Не стрелять. Мы свои!"
  - Да, советники ко мне подбежали: "Мы свои! Тихо! Тихо! Ничего не надо! Аэродром духами не захвачен. Пока все обходится". Там был губернатор Кандагарской провинции и командир афганского авиационного полка. Спрашивают: "А почему только вертолеты? Где обещанные самолеты?" Главный военный советник говорит: "Подождите, ребята, сначала охрану надо. У нас новые самолеты. Вы на 17-х летаете, а мы 21-е МиГи сюда пригоним, а охраны нет. Вот прилетела охрана. За ней прилетит полк самолетов и вертолетов". Они: "Да, да. Понятно". Согласились.
  А я потом смотрел - там две зенитные батареи у них были: одна в начале взлетно-посадочной полосы, другая в конце. Так что, если б захотели, они из зениток покрошили бы половину наших вертолетов. Но командир батареи, афганец, хорошо к нам, к русским, относился. Когда мы приземлялись, он построил свою батарею: "Равняйсь! Смирно!" И так нас встречал. А на мой день рождения принес нам мясо для плова. Это через две недели примерно. Мы приземлились второго января, а восемнадцатого уже праздновали день рождения.
  - Евгений Николаевич, мы ведь потом аэродром Газни взяли и там обосновались надолго. Расскажите, как мы возвращались обратно в Кандагар. Там же целая история приключилась с переброской нашей роты.
  - А! Это когда мы держали аэродром в Газни, пришел полк
  191-й - нас менять. Заявилась к нам целая делегация - командование одного из их батальонов. Спрашиваю командира: "У вас приказ?" Он: "Да". - "А у меня приказа нет". И я их выгнал. Они стали связываться с Кабулом. Потом опять ко мне: "А кому ты подчиняешься?" - "Как обычно, командующему ВДВ". - "А он где?" - "В Москве?" И все! Они не знали, что со мной делать.
  Через какое-то время приезжает ко мне начальник разведки этого полка. А он бывший десантник. Говорит: "К командиру полка надо бы приехать, там будет выходить на связь начальник штаба 40-й армии". Ну, я дал согласие. А уже износился весь. У летчиков взял форму технарей синюю, нашел в гостинице, где мы жили, пилотку черную, американскую, нацепил на нее нашего "краба" и в таком виде заявляюсь к командиру полка. Представился.
  Он говорит: "Сейчас на связь будет выходить начальник штаба армии, будем с тобой получать задачу". Ну, связь установили. Начальник штаба армии: "Так и так, командиру полка приказываю..." Я говорю: "А мне даете приказ?" - "Приказ такой, меняешься, передаешь ему аэродром. Твои дальнейшие действия - командир полка даст тебе столько-то "Уралов"..." Комполка: "Да у меня нет столько, товарищ генерал!" - "Значит, слушай! Дашь ему столько-то "Уралов", он загрузится и прибудет в Кабул. Здесь, в Кабуле, я загружу машины кроватями на весь полк и тебе пришлю..." - "А! Ну, я тогда могу больше "Уралов" дать!" А мне: "Здесь тебя будут ждать два "Ан-12", они по два рейса совершат Кабул - Кандагар, и мы тебя туда перебросим". - "Понятно!" На следующий день загрузились, поехали. Заходим в Кабул, нас там встретили и сопроводили на аэродром.
  - Кстати, в Кабуле, я помню, уже тогда местные жители плевали в сторону нашей колонны.
  - Ну, да. Но мы проехали к аэродрому. Там нам дали два "Ан12", сказали, по два рейса сделают. По одному рейсу сделали два "Ан-12", часть роты перевезли. А мне нужно было четыре. Но из двух "Ан-12" вернулся один. Мы его загрузили. Он улетел. А второй, говорят, отправился куда-то на север Афганистана. Нет самолета. Ну, думаю: "Понятно, значит, завтра будет".
  Я ж ребенок еще был, не знал, как это все делается.
  А это было как раз 9 Мая. Пугачиха приехала, все летчики нажрались, пьяные. Все на аэродроме пьяные. Из одной палатки выходят двое, один другого поддерживает, и по очереди из автоматов стреляют на все 360 градусов. Я своих положил под бордюры, говорю: "Не высовываться, чтобы никого из вас не зацепило".
  Утром прихожу: "Где мой самолет?" - "Какой самолет?" - У меня еще взвод личного состава, машина и килограмм 500 груза". - "Ты в плане полетов был вчера, а сегодня тебя в плане полетов нет". - "И что теперь?" - "А я откуда знаю". - "Вы что, охренели, что ли? Как мне остаток роты перебросить?!" - "Не знаю, решай".
  А как решать? Я одну машину 66-ю разгружаю - и в братскую 103-ю дивизию. Приезжаю туда в этой синей технической робе, в американской пилотке, без знаков различия. Захожу. Они: "Что вы хотели?" - "Да мне вообще-то созвониться надо с начальником штаба армии". Они на меня посмотрели как на идиота: "А зачем?" - "Мне ставил задачу лично начальник штаба армии, так и так, нужно переговорить". - "У оперативного дежурного есть телефон".
  Подхожу к оперативному, он: "Не знаю, вот этот телефон. Можете позвонить, конечно, но мы по нему никогда не звонили. Нам могут позвонить, но мы никогда не звонили". Что мне остается? Я поднимаю трубку. Телефонистка: "Что вы хотели?" - "Начальника штаба армии!" - "Кто вы?" - "Тебе какая разница? Я с ним разберусь, я ему звоню, он мне ставил задачу". - "Да нет, мне нужно ему доложить, представить!" - Да он моей и фамилии, наверное, не знает ни хрена. Скажи - командир десантно-штурмовой роты из Газни!"
  Слышу на том конце провода какой-то возмущенный голос, шум, потом крик в трубку: "Что надо?!!" - "Начальник штаба армии?" - "Да". - "Я командир десантно-штурмовой роты из Газни". - "Ты где?" - "Как где? Задачу - какую я получил? Перебросить!" - "Ну. Я тебе дал самолеты". - "Но они должны были четыре рейса сделать два по два. Один сделал два, а другой сделал один и улетел, скотина, куда-то на север, а я остался, мне самолета не дали. Сегодня прихожу - дайте мне самолет, а мне говорят - тебя в плане полетов нет!" - "Да ты что?! Ты меня заколебал! Перезвони мне через полчаса!" - "Понял!"
  Трубку положил, смотрю, а там уже начальник политотдела дивизии прибежал. Интересуется: "В чем дело? Что происходит?" - "Да какой-то хрен разбирается с начальником штаба армии, звонит ему". Он ко мне: "А вы, вообще, кто?" - "Как кто? Командир десантно-штурмовой роты из Газни!" - "Понятно. А как у вас дела? Как там, газеты были? Письма? Как кормили солдат?" - "Газеты, письма как. Брал два вертолета, летал в Кандагар за почтой. Раз в месяц летал в Джелалабад, там нам тоже почту привозили". - "А продукты?" - "У афганцев брал, у летчиков отбирал, кормил полгода роту. Мне продукты никто не давал". - "Правда?! Ах, видишь как? А у нас тут одному командиру разведроты недодали буханку хлеба. Так он в партийную комиссию жалобу написал".
  Вот так поговорили. Но мне что с ними говорить? Мне надо как-то насчет самолета узнать. Поспрашивал, знакомых никого нет, с кем бы я учился, а выяснить надо срочно. Спрашиваю: "А как на перелеты позвонить?" - "Вот, звоните". - "Перелеты?" - "Да". - "Я такой-то, для меня самолет должен быть". - "Товарищ старший лейтенант, стоянка такая-то, борт такой-то, через десять минут будет готов к погрузке вашего личного состава!" - "Понял! Спасибо!" Кладу трубку. Поднимаю другую. И снова: "Кого надо?" - "Начальника штаба армии!" - "А вы кто?" - Да я вот..." Короче, опять он берет трубку: "Что тебе надо?" - "Товарищ генерал, спасибо! Позвонил на перелеты, благодаря вам мне дали самолет!" - "Да лети уже! Когда ты у меня попадаешь в этот Кандагар со своей ротой, блин?!" Я: "Спасибо!" Трубку положил. На меня все таращатся. А я в машину и на аэродром. Приехал: "Так, где наш борт?" - "Да вон там где-то". Нашли самолет, загрузились, улетели.
  Прилетаем в Кандагар. На сутки задержались. Садимся, а жарища страшная! Мы такого еще не знали, были ведь зимой там, а это уже май. Никто нас не встречает! Выгрузились из самолета, а личный состав надо вести, да еще грузы у меня были килограммов двести (это я генералу говорил, что 500). Сажусь на машину: "Где тут десантники находятся?" Кое-как нашел батальон.
  Приезжаю. Водители наши меня увидели, подбегают, и Леха Хамадеев: "Товарищ старший лейтенант, вот этот козел, зампотех батальона, вот он тут бегает, не дает нам выехать, чтобы вас встретить, какие-то путевки с нас требует!" - "Какие!? Куда?!" Наорал на зампотеха: "Я такой-то, там мои люди находятся, нужно немедленно привезти!" - Он: "Извини! Да вот сейчас мы все оформим".
  Короче, перевез я всех, роту собрал. А Шалимова я отправлял за несколько дней раньше: "Ты узнай там, как, что, чтобы разместиться". Я не знаю, что он там делал, в итоге строю роту, а третья часть роты - новые люди, я их не знаю. Говорю: "Не понял! Это кто здесь стоит в роте?" Шалимов: "Товарищ старший лейтенант, нам дали технику, тут парни со 103-й дивизии. Механики-водители и операторы-наводчики". Я: "Значит, так! Вся молодежь, выйти из строя на три шага!" Все стоят. "Так! Кто полгода со мной воевал - это ветераны, а кто прибыл в роту - это молодежь! Выйти из строя!"
  А это все дембеля, которые прослужили полтора года. Они выходят. Шалимов: "Я их тут постриг". И вдруг бежит, я его запомнил, Молотков, не знаю, из какого он был взвода. Патлатый! "Говоришь, постриг? Да ты что? Посмотри!" Шалимов: "О! Ты где был, солдатик? Я уже тут три дня, а тебя ни разу не видел! Откуда ты прибежал?"
  Подхожу к строю, стоят дембеля - ремни на яйцах! Все расхлестанные. Первый стоял, помню, Жуков такой, у него что-то с рукой было, я еще подумал - раненый что ли, но оказалось это чирей был, что-то такое. Говорю: "Так! Подтяни ремень!"
  Он подтянул, заправился как положено. А следующий стоит такой же - ремень висит, пуговицы расстегнуты чуть не до пупа и не реагирует. Ну, я простой парень, его ты-дых! "Ах, ты чего упал, солдатик? Нехорошо!" Следующий засуетился, ведь очередь дойдет и до него, ремень поправил, но не успел заправиться, правда, поднялся уже быстрее. В общем, пока я дошел до конца, последние были заправлены по уставу, все было нормально.
  Даю команду: "Встать в строй!" Встали. Ставлю задачу: "Поставить палатки. Навести порядок на территории!" Ну и смотрю, как и кто что делает. Тут идут двое, заходят на нашу территорию, в палатки заглядывают. Спрашиваю: "Ребятки, что хотели?" - "Да... Мы тут живем". - "Понятно. В какой роте?" - "Да какая, вторая, что ли..." - "Понятно". А это Мингазка пришел с Петей Васильевым. Они где-то шарахались все это время!
  - Тарапунька и Штепсель.
  - Ага! Я говорю: "Ребятки, даю вам пять минут, подстригитесь налысо, потом придете, доложите". А я все в той же синей робе, без знаков отличия. Они посмотрели на меня и молча ушли. Минут через десять захожу в палатку, они там, нестриженые. Интересуюсь: "Ребята, в чем дело?" - "Да мы вот ножниц не нашли". - "Понятно. Где ваши кровати?" Матрасы сбрасываю, один, второй, и вылетают ножницы. Я сразу - ба-бах! Одного! Второго! - "А! О!" - "Ребята, теперь давайте так - ползком по палатке".
  А земля-то острым щебнем усыпана. Они понять не могут, как тут быть. По харе получили, делать что-то надо. Стали куртки натягивать. Говорю: "Нет, ребята, куртки уже не надо одевать, поздно. Ну-ка давайте туда проползли и обратно!" Заставил их, они проползли. "А теперь, ребята, вам две минуты на каждого. Хватит чтобы подстричься? Не успеете - подойдете". Но какое там, за две минуты подстричься!.. Все! Они думают, ну и попали - этот дурак будет теперь их воспитывать?
  А наши сержанты Сулима и Загуменный, этот призыв, таких было у нас четыре или пять человек, они не могут настоять. Раньше они рулили и как сержанты, и как старшие по призыву. А сейчас оказалось, что прибывшие на полгода или на год старше, чем они.
  Собираю замкомвзводов: "Ну что?" - "А что такое?" - "Как будем решать? Кто будет командовать ротой? Вы или дембеля?" - "Дайте нам срок, мы разберемся". - "Хорошо, сколько вам надо?" Они: "Два дня". - "Понял. Я подожду". Двух дней не прошло, докладывают: "Товарищ старший лейтенант, ротой будем командовать мы, сержанты. Мы разобрались со всеми".
  И они командовали. Проблем не было.
  - Я вообще не помню никаких трений. У нас же подавляющее большинство были моего призыва. Попробуй-ка на кого-то из нас наехать... Здесь срок службы значения не имел. Только реальный авторитет сержанта.
  - Да, а вот эти были старше наших сержантов. Потом мне рассказывали, что до того, как мы пришли, они крутили всю бригаду на причинном месте. Чудеса в этой бригаде творили. Борзотень была такая, что даже офицеры их боялись, перед ними лебезили. А тут дурак какой-то пришел наводить порядки. И все! Они влились в роту и служили как положено. Куда они денутся?!
  - Как будто ничего и не было, тишь да гладь.
  - Да, прошло все как надо. И это очень существенно, ведь почти треть роты пришло. И старшего призыва, старше замкомвзводов. Это же было в мае, а осенью не треть, но часть большая ушла. А к нам-то не пришли ни механики-водители, ни операторы-наводчики. Своих подготовили мы и уже сразу посадили на машины.
  Собственные резервы - молодежь. Я хитро делал, как молодых набирал. Отбором не я занимался, а мои солдаты. Приходит замкомвзвода: "Товарищ старший лейтенант! Там молодежь пригнали!" - "Где?" - "Около штаба батальона". - "И что?" - "Ну, надо пойти". - "А вы себе уже отобрали?" - "Нет". - "А что я пойду? Когда отберете, скажете, подойду".
  Прихожу: "Ну что, отобрали?" - "Да!" - "Ведите в роту". - "Как? А начальник штаба?" - "Ведите, я потом разберусь". Они в роту отвезли молодых. Тут выходит начальник штаба батальона: "Ну что, ребята? Командиры рот, берите!" - "Хорошо, я пошел". - "Куда?" - "Как куда? В роту пошел!" - "А солдаты?" - "Они уже у меня в роте!" Он: "А!" Возвращаюсь, разбираемся куда кого. Сержанты составляют списки, отдают в штаб батальона, и эти солдаты уже у нас. Вот такие порядки были.
  Точно так же, как и тогда, когда у нас в роте людей стало мало - раненые, убитые, кто желтухой заболел, кто уволился - и комбриг приказал отобрать себе солдат из бригады. Этим сами солдаты занимались. Я уже рассказывал, как один земляка встретил, позвал к нам в роту, а тот отказался, потому что наша рота воюет. Переживания начались: "Что ж это получается, мы вернемся домой и будем с ним оба афганцы?" Здесь как ты его ни убеждай, дескать, гордиться надо, что в такой роте служишь, все равно немой вопрос остается: "Почему мы воюем, а они нет?" А все же афганцы. Хотя, конечно, может, и делиться не надо, но афганец афганцу рознь.
  - Это потому, что земляк. А так я не помню, чтобы мы к кому-то претензии имели, мол, мы воюем, а они на месте сидят.
  - Нет, конечно, но к нам боялись в роту идти, потому что мы постоянно воевали. Я не знал, сам-то отбором не занимался, а когда перевели, обнаружилось, что Денисов, он на "о" разговаривал, ярославский по-моему, не то что дурак совсем, но немножко с приветом.
  Я роту предупредил, чтобы его никто не трогал. Он делал все, что делают остальные. На боевые? На боевые! Ставлю его дневальным - он дневальным стоит. А тут как-то мы с боевых пришли, и нужно было топить печку в офицерской палатке. Мы, офицеры, спим, он - дневальный. Один дневальный стоит под грибком снаружи, а он зашел в палатку и подбрасывает дрова в печку.
  Проезжает мимо начальник штаба батальона Гена Болдырев, царство небесное. Спрашивает: "А где второй дневальный?" - "У офицеров печь топит". Гена заглядывает в палатку: "Солдатик!" Тот сидит, в печку дрова подбрасывает. "Солдатик!" - "М?" - "Ну ты хоть встань!" - "Что?!" - "Ты что, дурак, что ли?" - "Ну, да!" - "А!" Гена ушел. Утром спрашивает меня: "Женя, у тебя Денисов есть?" - "Есть такой". - "Он дурак?" - "Да". - "А что ты его держишь?" - "Что значит держишь? Он солдат нормальный". - "Да переведи его в пехоту!" - "Гена, на хрен это нужно? В пехоте бить его начнут, обижать. А в роте его никто не трогает".
  Короче, прошло какое-то время, ушли мы на боевые, а Денисов остался. Вернулись, проверяю личный состав: "Где Дениска?" - "Нету". - "А где он? Сбежал?" - "Да нет, его начальник штаба батальона перевел в пехоту".
  - Обиделся все-таки.
  - Да, обиделся и перевел. "Что ж, - говорю, - сходите к Дениске узнайте, как он там. Предупредите всех, чтобы его никто не трогал!" Наши пошли, предупредили. Докладывают: "Все, Дениску никтотрогать не будет". - "Приведите завтра его ко мне!" На следующий день привели. "Дениска, как дела? - "Нормально". - "Как там, не обижают тебя?" - "Нет, не обижают. Наши предупредили". - "Хорошо. У тебя есть парадка?" - "Нету". - "А если я тебе парадку дам, у тебя ее не заберут?" - "Нет! Никто не заберет, наши всем объяснили, что меня обижать нельзя". Вызываю Пахомова, он у нас за каптерку отвечал, тоже вот царство небесное: "Пахом, выдай Дениске парадку что есть, по размеру". Дениска: "Спасибо!" Забрал и ушел. Вот так он у нас в роте был. Не знаю, как у него потом сложилось.
  Да, а еще что, когда пришли наши в роту к Дениске разбираться, местные дембеля стали выяснять: "Кто такие? Из какой роты?" - "Из такой-то". - "А! Садитесь, пожалуйста". Подали нашим стульчики. О чем это говорит? Уважение - знают, из какой роты к ним пришли.
  - Да, нашу роту все знали, конечно.
  - Но у нас не только его одного забрали. Помнишь, был солдат, которого прозвали "начальник политотдела"? Маленький такой, худой, азербайджанец.
  Рассказываю предысторию. Как-то мы собирались на боевые. Это было в тот раз, когда подорвались Алтунин и Пешков. Он подходит ко мне: "Товарищ старший лейтенант, я заболел, не могу идти на боевые". - "Что?! Пошел ты на хрен! Все. В строй! Никаких больных! В строй! Понятно?" - "Понятно".
  Ладно. Сижу я на совещании у комбата, получаю задачу. Тут забегает батальонный врач Ренат: "Товарищ майор, разрешите я не буду на совещании, там какого-то солдата больного понесли с обмороком". А комбат возьми и спроси: "А из какой роты?" - "Со второй". - "Что?! Кто там?" Ренат сказал кто. Я: "А, так он шлангует!" - "Как?!" - "Да вот так! Я знаю, это шланг!" Ренат: "Понял!" Прибегает к себе, а там двое солдат уже принесли на носилках этого азербайджанца. Положили, ждут врача.
  Ренат заходит: "Ну, что, сынок? Как дела?" - "Да, вот так и так". - "Понятно. Хорошо, ложись на живот". Лег. Он берет сернокислую магнезию и в задницу ему - бабах! У того одна сторона сразу отнялась. Кричит: "Больно!" - "Понятно, сынок, все нормально. Сейчас мы тебе во вторую ягодицу укол сделаем". - Нэна-до!" - "Как ненадо?" - "Нэ на-до!" Он вскакивает, натягивает штаны, а правая сторона уже не работает.
  Ты знаешь, что такое сернокислая магнезия? Это "горячий укол", который делают в вены, чтобы кровь лучше циркулировала. А Ренат сделал в мягкие ткани - в задницу. От этого мышцы тут же немеют. Очень больно, как мне рассказали.
  Солдатик орет: "Нэ на-до!" - вскочил и, волоча ногу, тащится вон из палатки. Ренат следом: "Стой, ты куда? Сейчас я тебе второй укол сделаю!" А у входа в палатку стоят двое наших с носилками, смотрят. Спрашивают Рената: "Товарищ старший лейтенант, а что это такое?" - "Ну как? Шлангует!" - "Что?!" Они его пинками погнали, носилки на голову надели! Он их тащит, ногу еле волочит. И в таком виде пришел в роту.
  На следующий день поехали на боевые. На выходе из поселка подорвалась машина, где механиком-водителем был Алтунин. Пешкова, правого пулеметчика, разорвало в клочья, а его прижало листом брони к водительскому щитку. В результате заглушить машину невозможно - тело мешает. Вытащить его тоже нельзя - броню надо сначала отогнуть, а для этого необходимо выключить двигатель.
  Я тогда Юру Энца заставил останки Пешкова собрать в плащпалатку и отнести в другую машину. Все стоят в шоке. Но надо как-то глушить двигатель. Говорю: "Так, сзади есть кран подачи топлива. Перекрыть!". Открывают десантное отделение, краник сзади перекрывают, топливо в шланге закончилось, двигатель заглох. Потом уже механики-водители сообразили. А я какойникакой, но все-таки инженер.
   Потом вытащили Алтунина. И вот стоит его отделение. Оператор-наводчик Гусаров, контузило его немного. Стоит этот азербайджанец, голова забинтована, слезы текут крокодильи. Смотрит на меня такими глазами: "Ты ж, скотина, заставил меня идти на боевые", - я это читаю в его глазах.
  Мне понятно, что они не знают, что делать, растерянные. А я выскочил из своей машины без оружия. Командую: "Значит так! Двое меня прикрываете справа, вы слева! Не дай бог кто по мне выстрелит, поубиваю!" Тут только они выходят из ступора, разбегаются в стороны, начинают прикрывать. Мы оттащили подорванную машину с дороги. Остальные встали в колонну на свои места и двинулись дальше.
  После этого, как только вернулись мы из рейда, наш герой побежал к начальнику политотдела бригады умолять, чтобы его от нас забрали. И тот взял его к себе адъютантом. Отсюда и кличка - "начальник политотдела". Но он все равно работал на нашу роту.
  Когда я заболел и лежал в медроте после операции - гланды удалили, пришли ко мне наши сержанты проведать.
  
  С замкомвзводами. Слева направо: Юрий Энц, Александр Самылкин,
  Владимир Свечников, Евгений Ханин (командир роты),
  Владимир Захарян (замполит), Сергей Матвеев, Сергей Барабанов
  А жарища стояла страшная. Май. Ребята спрашивают: "Как дела?" - "Нормально". - "А вода у вас есть?" - "Нет". Тут сразу один выскакивает: "Так. Начальника политотдела сюда. Немедленно".
  А он же понимает, что это не просто так его вызывают. Могут и морду набить. Прибегает, видимо, ему сказали, что воды надо, минералки. Несет мне три бутылки воды. Наши: "Ты что, охренел, что ли? Ротному три бутылки воды?!" - "А что?" - "Ящик сюда тащи! Ты понял?" - "Да. Сейчас будет!" Короче, он бежит в магазин, заявляет там, что начальник политотдела приказал ему ящик минералки принести. Забирает ее и тащит мне. Ребята: "Ладно! Живи! Свободен!" Помню, когда еще что-то нужно было стащить, то опять же: "Начальника политотдела сюда!" Тот прибегает. Его озадачивают. Он выполняет. А как здесь поспоришь? Морда-то одна.
  Вот так и работал на нашу роту.
  Такого хохмического очень много было. Вот еще Леха Шустрик, которого Шалимов вынудил перевестись, - пьяный над его головой стрелял из пистолета. Но он все равно на роту работал. Пришел ко мне, говорит: "Я не виноват. Вас не было, вы были в отпуске. Обратиться было не к кому. Я боялся, что Шалимов меня убьет". - "Не переживай. Твоей вины здесь нет. Если офицер - скотина, тем более пьяный, с него и спрос". - "Товарищ старший лейтенант, вы, если что надо, зовите меня, я всегда помогу".
  И мы, как только машина занята или в ремонте: "Так, Леху Шустрика сюда!" Леха несется на своей машине: "Я готов все, что надо, сделать!" Ему до лампочки было, что у него теперь свои командиры, начальники. Это его не волновало. Он знал, что ему надо помочь своей роте. Всегда нас выручал.
  - Я как-то сел, стал задумываться, чего только у нас в роте не бывало. Когда стояли в Газни, я достал две 76-миллиметровые пушки в афганской дивизии.
  - Помню. Мы все научились из нее стрелять.
  - Да. А был у нас писарь Вовка Голуб, до сих пор никак не могу его найти. Рост метр восемьдесят. Морда здоровая. Ростовский урка! Кулак - два моих вместе. Спрашиваю его: "Володя, ты какие носил перчатки?" - "Я не носил". - "Почему?" - "Не налазили!" - "А почему на учете в милиции оказался?" - "Брата двоюродного хотели на танцах обидеть". - "И что?" -
  "Вот меня и забрали. Я его защитил..."
  Говорю как-то ему: "Вовка, ты у меня писарь, поэтому должен все уметь. Сначала будешь автоматчиком. Иди в тир, учись стрелять, чтобы лучшим снайпером был и меня защищал". Все, он учился из автомата стрелять. Хорошо научился. Потом: "Вовка, ты должен меня защищать с помощью АГС. Иди учись!" Через какое-то время приходит: "Я из АГС научился стрелять!" Проверил. Действительно научился: "Молодец".
  А тут эти две 76-миллиметровые пушки. Спрашиваю: "Володя, сколько там расчет должен быть?" - "Четыре человека". - "А скажи, у тебя ведь морда здоровая, ты один можешь с пушкой справиться?" - "Я попробую". - "Развернул пушку". - "Да, нормально, справлюсь!" - "Тогда так, Володя, даю тебе три дня". - "Для чего?" - "Я через три дня выхожу, указываю тебе цель - например в такую-то гору попасть. Ты не имеешь права промазать. Понял? Иди к взводному минометного взвода Савицкому, пусть он тебя научит. Как будешь готов - доложишь".
  Он уже на следующий день прибегает: "Товарищ старший лейтенант, я готов стрелять из пушки!". А она стоит рядом с гостиницей в походном положении. Я выхожу. Даю команду: "К бою!" Вовка один ее разворачивает: "Куда?" - "Цель такаято!" Ба-бах! "Что ж, - говорю, - отлично. Вова, теперь ты стал артиллеристом".
  И тут договариваюсь я насчет БТР-60Пб, у афганцев беру. Дали его мне с условием, что я и афганца-водителя возьму. Он в роту пришел. Говорю ему: "Значит так, будешь меня возить". А Вовка: "Товарищ старший лейтенант, разрешите я буду вашим личным водителем". - "Вова, а у тебя права есть?" - "Есть". - "А машина?" - "Машина была у отца, он мне разрешал водить". - "Какая?" - "Москвич". - "Ну давай попробуем". Едет. Ладно, нормально.
  Как-то мы поехали на перевал. Встречали там кого-то. Вовка: "Можно я сяду за руль?" - "Хорошо. Садись". Заехали на перевал, повстречались с кем надо. И уже когда возвращались обратно, смотрю, что-то мы слишком быстро несемся вниз. Скорость у БТРа огромная! Я глянул в люк - что эта обезьяна делает!
  У него ноги длинные, колени торчат возле ушей, руль между коленями. Сидит, сигарета в одной руке, руль в другой. Едет он так! Естественно, получил удар! Все, тут же сигарету потерял, двумя руками схватился за руль. Доехали нормально. Приехали, говорю: "Значит, Вовка, учишься и вместе с этим афганцем будешь водить. Но отвечаешь за него ты. Понял?" - "Понял!"
  На зарядку выхожу, афганец вместе с ним бежит. Но афганец очень хитрый был, стал учить русский язык, составлял словарь, как произносится на его родном языке и по-русски. Единственное, что он понять не мог - почему солдаты во время зарядки бегут на аэродром и по этой же дороге обратно. Он смотрит - ага, первые пробежали, а зачем ему туда бежать? Он стоит. Вернулись те, и он с ними вернулся. Он бегать не хотел. Короче, я его стал воспитывать как наших.
  На тактике упражнение - переползание. У Вовки жопа здоровая была, и мне показалось, что она слишком высоко над землей. Пришлось немного ногой подправить. Вовка получил, а тут же и афганец рядом - тоже получил! Вовка взмолился: "Товарищ старший лейтенант, я понимаю, мы русские, вы нас бьете, воспитываете, а афганца-то за что?" Я говорю: "Потому что он у меня в роте!" Вовка: "Прошу вас, не надо!" Защищает своего подопечного.
  Тут пригласили меня на рыбалку советники. Им давали деньги на питание, и чтобы их не тратить, они у меня то банку литровую борща консервированного возьмут, то еще что, это когда у нас продуктов уже было море. В общем, халявщики! Но я думаю, ладно, и продукты им давал.
  А на той рыбалке они наловили столько рыбы, что можно неделю еду не покупать. Одну рыбу жарить, уху варить и есть. Там хорошая рыба - маринка. Короче, эта обезьяна афганская подходит: "Товарищ старший лейтенант, разрешите, я не поеду на рыбалку?" - "Что на своем, что на русском, я уже стал его понимать". - "Вовка пусть едет, а я постираюсь". Причину нашел. "Да на хрен ты мне там нужен, придурок? Иди на хрен! Вовку зови!" Я его оставляю, Вовка за руль, едем. Через какоето время движок - хо-роп! Эта скотина афганская слила воду!
  - Заклинило?
  - Не заклинило. Пробило прокладку. В это время мы доехали до полка 191-го, который пришел нам на замену и стоял за горой. Естественно, я оторвался на Вовке: "Вовка, чья машина?
  Я тут ездюк, а ты водюк! Делай! Убью! А тут советники стали уже меня искать, на БРДМе подъезжают. Я снасти, платит, тротил, детонаторы, бикфордовы шнуры перегружаю, удочки, все туда. Беру пару солдат с собой, а Вовке говорю: "Значит, Вова, так! Я возвращаюсь с рыбалки - машина отремонтирована! Если нет, я тебя убью прямо тут. Ты понял?" - "Понял". - "Все!" И поехал.
  Прибыли на рыбалку, советники дали мне небольшую саперную лодку, а сами в воду на БРДМе. Бросают шашку, взрыв - и вот такие рыбины всплывают! Я солдатам: "Смотрите, будете хреново рыбу собирать и советники ее у вас перехватят, приедем в роту, расскажу всем, вам харю начистят! Нам нужно роту кормить! Понятно?" В общем, мы два огромных мешка с этой рыбой еле загрузили в БРДМ.
  Кстати, туда же я возил на рыбалку губернатора Газни. Както с ним приехал советник начальника милиции, наш, русский, майор. Сидит, придурок, на берегу удочкой ловит. Мы подплыли, пластит ему на удочку бросили! "А-а-а! Бандиты! Хулиганы!" Понятно! Отплыли. Он перешел на другое место. Мы опять. Короче, вот так издевались над ним.
  А тут рыбы набрали. Все! Возвращаемся. Подъезжаем, и этот добросовестный солдат Вовка видит, что я еду на БРДМе. Стоит руки в боки! А два прапора там херачат его движок! "Володя, я тебе сказал, возвращаюсь - БТР на ходу?!" Но тут прапора пехотные: "Все! Все! Мы уже прокладку поменяли! Сейчас затягиваем и запускаем движок! Через пару минут поедете!" Ладно, думаю, подожду. И правда, несколько минут, они быстренько затянули, воду залили. Мы сели и поехали. Вот солдат! Сумелтаки! Молодой солдат, полгода не прослужил!
  - А прапоров построил!
  - Да! Они все сделали, и мы вернулись на аэродром в Газни. Приезжаю: "Значит, Володя! Если я эту обезьяну афганскую увижу в БТРе одного, я тебя бью. Ты понял?" - "Понял". Проходит несколько дней. Выхожу из гостиницы, смотрю в БТРе кто-то копается. Я: "Володя!.. Володя!" Хрен по всей деревне! Тут приоткрывается люк - и глаза этого афганца. Понял! "Дневальный, Вовочку сюда!" Вовочка, перепуганный, бежит из своего номера в гостинице, только выскакивает на улицу, я его в рог - да-дах! "А... а... за что?!" Я: "Посмотри на машину!" Этот афганец увидел такое дело, люк тихонечко закрывает. Вова: "По... понял!" - "Я тебе сказал - убью!"
  Вот у него история - на всю жизнь запомнил. Он как ребенок перед всеми хвастался: "У меня девушка, она мне купила конверты семьсот с лишним штук и уже подписала". - "Зачем?" - "Она меня ждет. Каждый день будет писать. Мама там у меня, тоже ждет". И вот так все рассказывает, знаешь, детский лепет.
   Проходит месяц, два - ни одного письма нет. Я ему: "Володя, ты сапог, запомни! Солдат! Она уже гражданского парня себе нашла! Красивого! Любит его!" - "Не может быть! Она меня любит!" - "Да ты что, успокойся! Она уже того любит!" - "Нет, у нас такая любовь, что не может этого быть!.." Вот так романтически, по-детски.
  И вот, когда уже стояли в Газни, прошел январь, февраль давно начался, прибегает кто-то из наших: "Товарищ старший лейтенант! Вашему Вовке, писарю, пять писем пришло! - "Ух ты! Давай неси!" Принес. Смотрю, от мамы два письма и от девчонки три. Видно по обратному адресу. "А где Вовка?" - "А Вовка на посту стоит!" - "Т-с-с, ему ни слова!"
  А у нас был один общий телефон, я крутил ручку, и каждый пост по периметру аэродрома отвечал: "Первый на связи! Второй! Третий!" Звоню: "Так, Вовка, ты где?" - "На такомто посту". - "Вовка, тебе пришло пять писем. Известия!" - "От кого?" - "От мамы и от девушки". - "Правда?!" - "Да". - "Не может быть!" - "Ну вот такой и такой адрес!" - "Да, это от девушки. А это от мамы". - "Вов, приходи, заберешь письма у меня". - "Товарищ старший лейтенант, я ж на посту". - "Вовка, ради того чтобы получить письмо от мамы и от девушки, что ты, пост не бросишь?" - "Вы ж мне морду набьете". - "А ты как хотел? Получить письма и по морде не схлопотать? Такого не бывает!" - "Товарищ старший лейтенант, я не могу!" - "Вовка, ты выбрал, значит, стой на посту!"
  Но я ж понимаю, что он нервничает, вызвал кого-то из ребят: "Иди подмени Вовку на посту". Он побежал подменить Вовку. А я занят был чем-то и забыл об этом. Проходит минутдвадцать, наверное, вдруг я вспоминаю - а где же Вовка, куда он пропал? Там бежать-то несколько минут. Только я подумал, прибегает Вовка, весь в мыле. "Володя, где ты был? Почему так долго бежал!" - "А я не знал, откуда вы звоните, обежал вокруг всего аэродрома, потом только сюда прибежал". - "Ну ты даешь!" Короче, я ему по носу отстучал, отдал письма. Довольный пошел!
  А тогда что ж ты думаешь? Вечером собираются на симпозиум замкомвзвода, Вовка - и афганец к Вовке.
  - Ластится?
  - Ага, обнимается! Вовка сидит довольный, что-то подсказывает ему. А кто-то из сержантов спрашивает афганца: "Ну как у нас ротный?" - "Ох, ротный! Ой-ей-ей-ей! Он моего лучшего друга Вовку вот так! Вот так!" Толпа лежит! Этот афганец стал потом как шелковый у нас.
  Так обзавелись мы БТРом, пушками, а когда пришли в Кандагар, там еще и трактор захватили. А было как! Мы ходили на границу с Пакистаном каждую ночь. Однажды, когда шли обратно, дорогу переезжает трактор "Форд 1000", небольшой такой. И давай по оврагам уходить! Мы - за ним. Догоняем. Кто там был, разбежались. Осмотрели - трактор хороший, на ходу, и в нем какие-то мешки лежат. Говорю: "Трактор в колонну! Кто будет вести? Вызвался Пахомов, царство ему небесное, сел на место водителя и встроился в колонну. Так, вместе с трактором, зашли мы в расположение бригады, поставили его около моей палатки.
  Тут приходит солдатик какой-то, спрашивает: "Товарищ старший лейтенант, а вам мешок нужен?" - "Ты что, дурак, что ли? Какой мешок?" - "Там на тракторе мешок лежит. Можно я заберу?" - "Да забери, на хрен он мне нужен мешок какой-то?" Он забрал.
  К вечеру провожу совещание. Сулима: "Товарищ старший лейтенант, а зачем вы мешок отдали?" - "Какой мешок? Ты второй уже спрашиваешь. Тут какой-то придурок приходил из штаба спрашивал мешок!" - "И вы ему отдали?!" - "А на хрен он нужен, этот мешок?" - "А вы знаете, что в нем?" - "Нет". - "Мешок наркотиков!" - "Ни хрена себе! А вы чего ж молчали?" - "Да мы думали, вы знаете. Вы сказали отдать, мы и отдали". - "Ну, ладно, вам меньше достанется". Потом мне кто-то сказал, что там не один мешок был в этомтракторе...
  Как-то пришел зампотех бригады: "Я заберу трактор к себе на склады, буду боеприпасы возить". - "Да иди ты на хрен!" И трактор я ему не отдал. Но вскоре мы ушли на боевые. Месяц нас не было. Вернулись. Трактора нет - украли его у нас.
  Потом, когда мы ходили в Нагахан за наших ребят поквитаться, добыли автобус. Там как было. Пока мы брали крепость Чербах, мои итальянские ботинки окончательно ссохлись, да так, что на второй день я уже ног не чувствовал. Пришлось одеть тапочки. А мне наши ребята уже доложили, что духов, которых мы в крепости не добили, собираются переправить через реку и потом в Нагахан. Надо же подготовиться, чтобы их навестить. Говорю всей роте: "Так! Мне нужны ботинки! Ищите!"
  Тут прибегает Мангердов. Танкист! Лейтенант, командир взвода танкового: "Командир, я слышал, ты ищешь ботинки". Я говорю: "Да. Мне в засаду надо срочно идти, а в тапочках не пойдешь". - "У меня ботинки есть! Какой размер вам нужен?" - "Сорок первый". - "Эти сорок второй, но они зимние, теплые". - "Да ты что? Надо попробовать". Обуваю. Представляешь? Как рукой в перчатку! Мягкие!
  Обулся, прихожу в штаб батальона, сообщаю: "Ночью иду в засаду!" Я никому не говорил куда и зачем. Проинформировал и ушел. Мне ж надо было разобраться, чтобы ответили духи за всех наших раненых и убитых. Вывел роту на Нагаханский поворот. Там третья или первая рота уже стояла. Оставил своих, взял с собой солдат, человек пятнадцать, командира первого взвода Толю Никитина, и ночью мы пошли.
  Идем. Жалко, там дедок был такой совсем старый, спал в арыке. Объяснил нам, русским солдатам, на своем чистом афганском языке, что он занимается распределением воды по времени всю ночь. Крестьянин. Сюда пустить воду во столько-то, потом перекрыть, пустить туда. Но если мы пошли, то уже все, оставлять его нельзя. "Взять!" Мы его взяли с собой. Вошли в поселок, поднялись на взгорок к перекрестку. Говорю Никитину: "Толя, бери людей, остаешься здесь, а мы идем дальше."
  Замкомвзвода Барабанов по кличке Жека и еще кто-то ушли в дозор. Я с остальными метрах в десяти сзади. Дозорные докладывают - охранение стоит впереди. "Где?" - "Вон там огонек был. Что будем делать?" - "Значит, так! Нам желательно пройти. Но если что не получится..." - "Все понятно". И что случилось - они проходят, а я только поравнялся с домом, как в это время чудик с фонарем выходит оттуда.
  Я руку протянул, наши двое подскочили, сбили его с ног. Он упасть не успел - его уже скрутили. Дозорные забегают в дом. А там, как оказалось, духи оружие чистили. Находят кобуры, магазины, шомпола, ветошь, но самого оружия нет, успели с собой захватить. В доме женщины и дети, какая-то больница, ни бросать гранаты, ни стрелять - ничего нельзя. А духи из охранения спрыгнули в лаз и к реке побежали. Ну, думаю, и хрен с ними, пусть идут. Гнаться за ними нет смысла.
  Пока с этим разбирались, осматривались вокруг, кто-то обнаружил одного придурка, который спал под брезентом у дерева. Ему случайно на морду наступили, а он стал возмущаться. "О! Иди сюда!". Взяли с собой. Углубляемся дальше в поселок. Идет какой-то мужик, прям как обычный советский человек - в сапогах резиновых по колено. Его скрутили. Стали говорить, а он непонятно на каком языке лепечет. Ясно! Тоже с собой. Идем. Стоит трактор с прицепом, а в тракторе одеяла, матрасы, видно, раненых в нем перевозили. Не трогаем. Двигаемся дальше. Слышу, где-то слева заводится машина. Мы тут же на дороге залегли, машина круг дает и прямо к нам едет в лоб... Ну тут уже ничего не оставалось. Справа, слева - дувал. Лежа все по магазину в нее выпустили. Оказалось, машина была полугрузовая - кабина, где три человека сидели, и небольшой кузов, там еще двое. Но мы ж не знали, огонь по кабине вели. А тут духи выпрыгивают из кузова. Хотели бежать. Темно ведь, и бегают они хорошо. Я беру ракету, две секунды - ракета взлетела, и они мелькнули уже в нескольких метрах. Как солдаты подготовлены были, представляешь? Вспышка ракеты - духов моментально положили.
  Короче, подошли к машине, а там, сам понимаешь, каша, а не трупы, по магазину каждый отстрелял. Приказываю: "Вытащить. Обыскать". Вытащили всех троих из кабины. И Саня Щукин, молодой наш, обыскивает, документы ищет, да и вообще что есть. Говорит: "А я, по-моему, руки испачкал в чем-то". Тут ему затрещина - бац! Он: "Понял!" Потом уже рассказывал: "Я, часы снял у духа и своему лучшему другу, который меня курировал: "Кузя! Кузя! Это тебе подарок!" Чтобы ротный не видел, он дал Кузе часы сразу же. Цирк с солдатами. Короче, обыскали их, а тут после такой стрельбы поселок весь поднимается.
  Вдруг очередь сзади, там, где наша вторая группа была. Я по рации: "Толя, что случилось?" - "Командир, все нормально, потом!" - "Понял". В общем, у меня получается что. Те духи, которых мы взяли, - со мной, сейчас они начнут орать, остальные прибегут к нам. Тащить их и дальше с собой нельзя - обуза. Вместе с ними нам не уйти. Все это прекрасно понимают: "Что делать?!" Я говорю: "Резать". Сказал и пошел. Тут один из духов подскочил ко мне и почти на чистом русском языке: "Командир, подожди, что надо, я все скажу!" Я даже испугался: "Штаб знаешь где? Покажешь?" - "Пошли покажу". - "А где главарь живет? Дом его знаешь?" - "Знаю". - "Пошли". Я уже стал его бояться.
  - Куда заведет...
  - А поселок уже поднялся, с фонарями нас ищут. И тут смотрю, они поняли, где мы находимся. Говорю: "Так! Этого не трогать. Остальных в расход. Быстро". Потом мне порассказали, что ребята там творили, особенно молодые с перепугу. Штык-ножей-то у нас с собой не было.
  - Был афганский нож, который гнулся, и ничего невозможно было им сделать.
  - Жестянка, только виноград резать. Короче, всех положили там - и вперед. Отбегаем метров тридцать - ров небольшой. Залегли. Я оценил обстановку. Мы, оказывается, уже почти на окраине. Говорю: "Теперь дозорные вперед, все остальные за мной!"
  Бежим, вдруг вижу, как два солдата мои бросили оружие и бьют друг другу морды! Смертным боем! Подбегаю: "Что такое?!" - за шиворот беру одного, другого! Оказалось, один из них дозорный Толи Никитина, а второй мой дозорный. Якобы он прошляпил, когда его окликнули: "Кто идет?!" Вот они и наткнулись в темноте друг на друга: "Я ж тебе кричал!" - "А я не слышал!" - "А если бы я стрелял?!" Короче, я им морду обоим набил. Пошлидальше.
  Приходимк Толе Никитину: "Толя, как дела?" - "Командир, мы автобус взяли". - "Стоп!" - "В автобусе были люди?" - "Да". - "Сколько?" - "Трое". - "И что?" - "Оружия нет. Холеные такие!" - "Значит, смотри, слева под рулем есть фара?" Толя меняется в лице: "Командир, а ты откуда знаешь?" - "Толя, я знаю, что это за автобус". - "Что делать?" - "Так! Тот, которого я привел, видел этих в автобусе?" - "Нет". - "Где они?" - "У меня там, в винограднике". - "Срочно кончать их, чтоб никто, никогда их не видел". Вскоре Саня Самылкин доложил: "Все!" - "Хорошо. В автобус. Работает?" - "Все работает!" - "Заводи!" Этого афганца, который по-русски говорит, тоже с собой взяли, раз он знает, кто где находится и кто где живет.
  Говорю: "По радиостанции передавайте, что мы едем, по нам не стрелять!" Наши передают - так и так, мы едем на автобусе. А им в ответ: "Да хрен его знает какой автобус. Наши люди в засаду пешком ходят! И возвращаются пешком. Охренели вы, что ли? Как мы вас определим? Придурки!" В общем, орут друг на друга, та рота на нас, мои на них. А тут ведь стоит очередь из БМД дать - и положат нас.
  Я говорю: "Значит так! Все на пол, а я к двери! И тут до меня доходит - стоп! Наши же там! Говорю: "Ну-ка выходите на связь с нашими экипажами. Предупредите, если кто по мне выстрелит, приеду поубиваю!" Короче, наши предупредили всех - не дай бог кто по нашей роте хоть один выстрел сделает!.. Не буду же я всем объяснять, почему мы из засады на автобусе едем.
  А что это был за автобус? Рассказываю. Был такой населенный пункт - Базави Панджваи. Его жители говорили: "Мы - коммунисты. К нам духи постоянно приходят, бьют нас, убивают". Они просили помощи у наших. Комбриг дал команду - защитить! И опять эта задача выпала на меня. Приезжаем туда вечером так, чтобы духи об этом не знали. Колонна наша выдвинулась в пустыню. На малой скорости мы спрыгиваем с машин и дальше пешком. А колонна зашла в пустыню, развернулась и обратно. Мы минометы взяли с собой, пришли туда, поставили их вокруг поселка. Местные довольны - их охраняют, им можно спокойно спать, чтохочешь делать. Курятсебе анашу.
  Я сел там на командный пункт, и Таирка со мной, он еще у нас тогда был. Говорю ему: "Мне надо побеседовать с местными. Я задаю вопросы, ты переводишь. Понял?" - "Понял!" Стал я задавать местным вопросы - как ведут себя духи, откуда они приходят, какими сигналами пользуются. И мне начинают рассказывать: "У духов делается так - вон на ту гору выходит автобус в определенное время. У него фара от вашей машины находится с левой стороны от руля". - "От какой машины?" -
  "Да вот, которые у вас на машинах, вот такие вот!" - Луна, что ли?
  - Я тоже сначала думал луна, а там обыкновенная фара. Короче, они мигают этой фарой. Каждый раз по-разному. В ответ в определенном месте определенного цвета в определенное время должен загореться костер. Например, мигнули, а через пять минут здесь костер должен загореться, именно в этом месте, желтый или красный, как предусмотрено по сигналу. У них там все было продумано. Тогда если все это совпадает, они выезжают. Значит приехали из учебного центра, руководство.
  Я эту информацию принял, но никому не говорил, чтобы она не уходила наверх. Я понял одно - если я какую-то информацию даю, потом мне ее реализовывать. Я знаю, меня же и пошлют туда, в горы, брать этот учебный центр. А там можно положить всю роту. Пошли вы на фиг! Я никому не сказал.
  И вот этот автобус. Я его не видел, а потому и спросил: "Есть там фара слева от руля?" Сразу стало понятно, чей это автобус. Так что людей надо было кончать! Если привезти их в бригаду и там узнают откуда они - да ты что! Все! Нам придется брать учебный центр! Поэтому мы положили всех! Как будто их и не было. Вернулись в бригаду, автобус поставили рядом с моей палаткой, пошли спать. Дневальному я дал указание: "Не дай бог кто к автобусу моему подойдет!"
  Сплю. Слышу крики: "Ты что, солдат?!" Эта сволочь, зампотех батальона, майор, здоровый такой у нас был, увидел автобус: "О! Смотри, мое замыкание тыловое стоит!"
  А дневальный ему: "Назад!" - "Солдат!" - "Я кому сказал, назад!" - "Солдат, да я замкомандира батальона!" - "Мне ротный сказал никогонеподпускать. Кто будет лезть в автобус, расстреливать на хрен! Понял?" - "Солдат, да ты что?!" - "Все! Ты не мой командир! Отойди, стрелять буду!" - "Да где этот командир роты?!" - "Не ори! Ротный спит!" Но какое тут спать. Уже не до сна. Выхожу: "Что надо?!" - "Да вот автобус хочу забрать!" - "Иди на хрен!" Я с ними так разговаривал, а иначе нельзя. Ладно, остался автобус у нас.
  А я хотел что сделать. Взять этого друга нашего афганского, выехать на гору, чтобы он показал, где у них штаб, и можно было бы артиллерией их накрыть.
  Но утром меня вызывает комбат: "Поступила информация!
  В районе Зангабада, в горах".
  - Госпиталь?
  - Вот!
  - Мы лазили туда. Я помню, нам сапоги тогда специальные выдали, которые не скользят на камнях.
  - Вот! Там госпиталь и водохранилище.
  - Да. Мы обнаружили водоем.
  - А госпиталь не нашли.
  - Нет. И никаких следов не было - ни бинтов, ни упаковок от лекарств, ни крови. Ничего.
  - Да, да! Думаю, специально дезу комбату слили, чтобы нас отвлечь. Я ему говорю: "У меня там пленный с ценной информацией". А он: "Ничего, первая рота разберется!" В общем, мы ушли в горы брать госпиталь. А афганец наш остался. Видит, что люди другие, что это другая рота. У нас он был одет, накормлен, песни наши пел, дневальные научили.
  А эти с ним как со скотиной обращаются. Короче, взяли его с собой, повезли на гору. А он увидел ближайший поселок, спрыгнул с машины: "Да идите вы подальше!". Плюнул и пошел. Мне потом рассказывали, что наши ему морду набили. Он обиделся и наотрез отказался ехать дальше. Встал и опять в поселок пошел. Тогда они БМДешкой по нему проехали и вернулись обратно. Идиоты! Надо было его использовать по полной программе! Не сумели. Что уже сделаешь? Так мы и прохлопали своего пленного.
  Зато автобус использовали для засад. Я роту сажаю - поехали в засаду! Ездили прямопо трассе. Духи-тознают, что по трассе русские без охранения не ходят. На машинахездят только свои, афганцы. А у нас охранения нет. Вот мы беспрепятственно и ездили на автобусе - туда, обратно.
  Потом, правда, опять ушли на боевые, вернулись - автобуса нет. Кто-то продал наш автобус.
  - А в этом автобусе документов же кучу нашли. Они были под обшивкой передней двери. - Может быть, я не помню.
  - Да Вы что! Его же утром наши штабные обыскивали и насчет этих документов начальнику штаба батальона сразу доложили.
  - А мне ничего не сказали. Они передали наверх, может быть. Я вообще об этом не знал, впервые слышу.
  - Там пачки каких-то документов были с печатями.
  - Да, знаешь, в штабе каждый хотел себе что-то поиметь. Может, специально мне не сказали, а возможно, и меня на месте не было. В засаду ходил.
  - Может, доложили наверх, что они разработали и провели супероперацию?
  - Что они там доложили, я не знаю, но мы ничего с этого не получили. Не будут же они докладывать, что автобус у них появился, потому что какой-то дурак ротный по собственной инициативе зачем-то в Нагахан поперся.
  - А у нас еще "Тойота" была.
  - Про "Тойоту" я тебе расскажу. Мы ее взяли под Тулуканом. Там за рекой пустыня. А между рекой и пустыней какието скалы. Мы туда и поперлись. Духов преследовали, которые уходили от нас на "Тойоте". Нам удалось загнать их в скалы, где они и застряли. Машину им пришлось бросить и уходить пешком.
  Короче, вытащили ее оттуда, а там движок - зверь, хрен его знает сколько в нем лошадей! У меня права-то были, но ездить на машине я толком не умел, тем более на иностранной. Володя Антонов говорит: "Давайте прокачу!" - "А ты умеешь? Хотя давай попробуй. Какая разница?" И она как поперла! Представь, по пустыне, там такие полевые дороги, и она не по земле, а както прямо по воздуху летит. Я Володе: "Ну тебя на хрен! Давай лучше поедем, чем так лететь! Притормози!" Ох! Он меня прокатил на этой машине! Но и ее потом стащили. Чего у нас только в роте не было! Потом уже с солдатами обсуждали. Я говорю:
  "У нас в роте не было танка и самолета".
  - Попугая нашего тоже сперли.
  - А его нет, не сперли. Знаешь, кто это сделал? Я ж в связи с этим "пытки" проводил. Короче, мы поехали на боевые, а у нас обычно два комплекта было мебели металлической, которую я в Газни взял. Она складывается вот так: пять сантиметров ширина - стол, стулья, комплект. Два стола, восемь стульев. Но мало офицеров было, и я распорядился все не брать. Один комплект оставили, другой берем на боевые. И поехали. Приезжаем, стола нет, стульев нет, попугая тоже нет. "Где?!" Дневальный молчит. Пришлось провести допрос под пытками, солдат стал плакать, говорить: "Вы сами продали". - "Да ты что, охренел, что ли?! Я приехал только. Кто это сделал?" - "Нет, не вы, а офицеры ваши". Опять пытки...
  Оказывается, Шалимов, чтобы достать себе спирт, отвез этот комплект мебели и попугая летчикам. Я с ним стал разбираться: "Да, я летчикам подарил, друзьям своим!" - "Ты что, охренел совсем? Я для роты достаю, а ты раздаешь?" - "Подарил! Пропил, сволочь!" - "Нет, я своим друзьям подарил!" - "Это ротное имущество, не мое личное, я стараюсь, чтобы было как лучше! А ты, сволочь!" Солдат под пытками сказал, что офицеры сделали, но не сказал о Шалимове, боялся его. Тут меня вообще злость взяла - как я, ротный, мог продать? Я все, наоборот, тянул в роту! А у кого это было? Возьми хоть наш батальон.
  - Да не было ни у кого такого.
  - Трактор! Автобус, машины иностранные, БТР, пушки!
  - А еще "газики" трофейные. Они у нас надолго задержались.
  - Там же было как? Мы на окраине Кандагара, в районе кирпичного завода, сделали себе точку. Обосновались и через несколько дней пошли прочесать кварталы через дорогу от нас. Вот тогда мы и обнаружили огромный автопарк. Зашли в ворота, а там площадь и по периметру гаражи. Машин! Каких только нет! Помню, на одной из них порно было какое-то нарисовано.
  Я и такую машинутам видел. Охренел, конечно. По тем временам это было невероятно... Нашли мы еще большую машину под чехлом! Красавица! Осмотрели ее. Говорю: "Аккумулятор снять! Заберем".
  Идем дальше - там два дедка сидят, колотятся от страха. "Что вы тут делаете?" - "А мы охранники". На них наехали, чтобы из конуры своей не высовывались. Они боятся выглянуть. Солдаты везде ходят, убьют. Мы все осмотрели. Опять к этим сторожам: "Есть хотите?" - "Хотим". Сразу мешок муки им приволокли, а они, пять минут не прошло: "Командир, блинчик, пожалуйста!" Мне дают! Я: "Ешьте, ребята, ешьте!" - "Ой, спасибо!" Масло им дали, что-то еще: "Кушайте!" Они довольные, русские продукты принесли, значит, трогать не будут, не убьют. "Ладно, - говорю, - охраняйте".
  Машины мы не грабили. Только забрали два "бобика". Один Петя Скобников, другой я. Не помню, у которого из них был движок японский. И вот мы соревновались. По-моему, наш с места рвал, а японский плавно скорость набирал, но потом обгонял. У меня водителем был Трушкин, а у него я не помню, кто был. И вот так мы гоняли с ним по Кандагару. А за три дня до моей замены, когда уже Дюба - новый командир роты - прибыл, нас на одном из этих "бобиков" расстреляли.
  - Да, тогда Карим и Скобников погибли. А Трушкин в это время Ваш "газик" ремонтировал.
  - Было как? Я говорю Скобникову: "Петя, мне пришла информация. Будет нападение на какой-то из наших постов. Завтра садимся на "бобики" и едем Швили предупреждать". Его минометный взвод стоял на другом конце города, при въезде в Кандагар, где заправка была, и на связь не выходил уже какой день. Мне-то он на хрен не нужен - это третья рота, но я тогда был за комбата, и пришлось этим заниматься.
  Утром приезжает Петя: "Командир, я готов! Взял Каримова с собой". Я вызываю Трушкина. А тот нам заявляет: "Не могу, машина сломана!" - "Блин". Петя: "Поехали на моей!" - "Поехали". - "Но только с условием - машина моя, значит, я за рулем". По-человечески все правильно. Он садится за руль, я сажусь на место старшего.
  А тут новый ротный: "Командир, можно, я с тобой, опыта буду набираться?" - "Ну садись сзади меня!" Карим сзади Пети садится, и поехали. Приезжаем - эта скотина, Швили, на связь не выходит, потому что аккумулятор, видите ли, у него сел - рация без питания. Я ору: "Заведи машину! Заряди аккумулятор! Будь на связи!" - "Да, да. Сейчас все сделаем!" В общем, отодрал его, едем обратно. А нас уже, видно, вычисляли. И перед самой площадью Пушкина, менее чем в ста метрах от нее, с левой стороны они стояли в одну шеренгу. Сколько там расстояние, дорога - метров пятнадцать, да и того не было.
  - В упор, считай.
  - Они с бедра стали стрелять. А у меня ж всегда патрон в патроннике и предохранитель снят. Чувствую, что-то не так, голова еще думала, а руки уже стреляли. Духи не ожидали такого. Я прямо из-под рук Пети моментально начинаю стрелять в ответ. Они охренели. Они стреляют, и я по ним. Может быть, все было бы по-другому, но, сука, они поставили на площади Пушкина снайпера.
  Я стреляю, Петя сидит за рулем, чуть отклонился, как обычно. И тут две пули не сбоку, а спереди приходят. Одна между нами прошла, а вторая Пете в лоб. Застонал Каримов, он ближний был к той шеренге духов. Петя валится на меня, руль вправо. Машина - раз, передним колесом в арык, становится боком! Я выскакиваю - сразу очередь! А там всегда народу много, все стали разбегаться. Каримов стонет, Петя упал - на моем сиденье оказался.
  - А Дюба как себя вел?
  - Дюба выскочил из машины, перепуганный, по нему первый раз в жизни выстрелили. "Что делать?!" - "Стреляй!" - "В кого?" - "Во всех подряд!" - "Как?" - "В арык!" Он бросился в арык и начал стрелять. Я думал, Петю убили сразу же. Вытаскиваю Карима через заднюю правую дверь, на плечи его и в дукан напротив. Он сразу через тротуар - два метра. Там сидит дух, хозяин. "Жить хочешь?" - "Да". - "Я тебя пока не видел". Он нырк куда-то там! В дырку! Чух! Его нет!
  Я положил Каримова, достаю бинты, начинаю перебинтовывать. А у него было пулевое, по-моему, в грудь навылет или в бок, сейчас точно не могу сказать. Тут залетает Дюба: "У меня патронов нет!" Я вытаскиваю свои: "На, снаряжай быстро!" - "И что?" - "Дальше иди стреляй!" Он пошел, а я уже не думал о нем, мне не до этого было. Карим стал бледнеть, терять кровь. Я его перевязываю, а он: "Командир, пристрели меня". - "Ты чего? Охренел?!" У тебя на жопе граната в прошлый раз взорвалась, ничего, живой остался, а тут херня, пуля какая-то!" Он стонет: "Я не могу". - "Потерпи. Я сейчас. Надо по рации вызвать подкрепление".
  Выскакиваю к "газику", а радиостанция на первом сиденье. Стал вызывать. Мои вышли на связь: "На площадь Пушкина! Ко мне!" Кладу радиостанцию, и вдруг Скобников: "А..." Я: "Петя! Ты живой?!" Вытаскиваю его, взваливаю на спину, иду. Тут машины несутся наши. Подлетает Серега Черниченко, меня увидел, его затрясло: "Командир!" - "Готов ехать?" - "Да". Я сразу же Петю к нему загружаю. Возвращаюсь к Каримову. Здесь кто-то помог мне, мы его тоже в машину. Спрашиваю Чередниченко: "Сколько у тебя людей?" - "Человек пять". - "Оставь мне одного и вперед!" Он: "Не поеду!" Я: "Серега,
  убью! Может быть, они останутся живы, спасешь!" А нас, получается, я, Дюба живой, еще... - Белоцерковский там был.
  - Белоцерковский?
  - Да. Когда мы подъехали, там уже снаряжал магазины Белоцерковский.
  - Ну вот! Стрельба закончилась, я пошел по улице к площади. Идем, а там стоят афганские солдаты. Я моим: "Не стрелять!" Все же знают, что снайпер тут, среди них. Подхожу. Они перепуганные, трясутся все передо мной. А мне себя не видно. Это потом я узнал, что был весь в крови, начиная с затылка и до жопы. Потому что одного вынес, потом второго.
  - Да, кровь стекла по одежде.
  - А Петя был ранен в голову, и его голова лежала на моем затылке... Кровь на жаре быстро запеклась. Короче, они смотрят на меня: "Мы не стреляли!" Я: "Кто стрелял?!" Ну что делать? Не валить же их на глазах у всех. Смотрю, один афганец продает "Кока-колу". Рифленые такие бутылки, фирменные. А пить охота. Говорю: "Взять!" Наши взяли. Он от страха: "Берите! Берите все!"
  И тут подъехал Боровиков, замкомроты, который вместо Шалимова пришел, молодой. Подскочил на БМДэшке и остановился прямо на площади Пушкина. Командую ему: "Огонь! - "Куда?" - "Вдоль всех дуканов". А там самые богатые дуканы были. Проходят секунды две-три, он высовывается и докладывает: "А пушка не стреляет".
  За все время командования ротой у меня ни один солдат этого не сказал! Ни один! Будь то автомат, пулемет, гранатомет или пушка! А он мне такое! Наши стоят, смотрят на него, и я впервые не знал, как поступить.
  - Да, не солдат. Офицер все-таки.
  - Я стал понимать, что это за офицеры к нам на смену пришли. Говорю: "Муху!" Муху принесли. Я стреляю по левой стороне. Там дуканы вдоль всей улицы на первых этажах.
  Выстрел. Муха проходит и не взрывается. "Что за день такой?!" А оказывается, жалюзи там были тряпочные или картонные. Муха их прошивает, а удара нет и детонации не происходит. Только третий или четвертый дукан, наконец, взорвался. Загорелось все. Тут мне легче стало. Говорю: "Ладно. Поехали!"
  А я еще успел Серегу предупредить, Чередниченко, царство ему небесное. Говорю: "Серега, доложишь так - мы ехали на БМД, остановили зеленые, что-то стали спрашивать и в упор открыли огонь. Понял?" - "Понял". Серега так и доложил комбригу. А комбриг ему задал только один вопрос: "Что с ротным?" - "Ротный весь в крови". Ты понимаешь?! Комбриг выходит на связь: "Как у тебя дела?" - "Так и так, ехали..." - "Мне это уже рассказали. Ты ранен?" - "Нет". - "Еще раз спрашиваю! Ты ранен?" - "Нет". - "Почему в крови?" - "Чужая". - "Понял. Но, если тебя все же зацепили и ты ранен, я завтра приеду тебе яйца вырву!"
  Тут подходит Сулима: "Товарищ старший лейтенант, вам нужно умыться". - "Ты что, охренел? Жарко и жарко". - "Вы себя не видите. Снимите куртку". Я КЗС-ку снимаю, а волосы запеклись и все дыбом стоят. Он: "Давайте мы постираем". Я разделся, воды принесли, помылся. Тогда я только понял, что это было.
  На следующий день приехали прапора меня в бригаду забирать. Забрали... За весь Афган я только теперь заплакал - когда прощались, когда салют давали. Уже уезжать, я с каждым простился, обнялись. В машину сажусь, и понимаю - что-то у меня очень важное отнимают! Тут пушки стали стрелять, салют дают. Я тоже автомат поднял и до последнего патрона в магазине стрелял. Бросил его в машину, упал и все - плачу.
   Приезжаю на следующую точку, а остановиться не могу. Я знал, где там вода есть подошел, умылся. Как-будто это от воды лицо мокрое. Все опять построились, с каждым обнялись, я каждому все сказал. И вновь то же самое... слезы.
  Пока ехали до бригады, я лежал. Просто не мог подняться. Как сказать - часть себя я там оставил. И вот так я тогда уехал, заменился.
  - Евгений Николаевич, у меня вот какой вопрос. Я помню, что мы - солдаты - обсуждали между собой, с кем лучше было в группе идти. Надежнее, безопаснее. Все отмечали, что лучше всего на операции быть с ротным или с Никитиным. Непонятно, у нас что, было какое-то право выбора? Потому что я не только с Вами был, но и с Никитиным, и с Захаряном в засаде мы где-то были. Как формировались группы?
  - Хаотично, в зависимости от наличия офицеров, прапорщиков и задачи. Сколько нужно было выставить групп, по количеству личного состава, уже определял я.
  - Там же сборная солянка была, ребята из разных взводов, все перемешано.
  - А это подготовка личного состава. В основном вашего призыва, вы же были основой роты, основной костяк, и были все подготовлены. Любого солдата можно было брать, хоть он автоматчик или пулеметчик, наоборот, еще лучше, тот же Леха Пчелкин со своим пулеметом. Минометчики тоже как стрелки были все подготовлены, стреляли очень хорошо. Я уж не говорю, как артиллеристы вы стреляли. Поэтому каждый солдат был на своем месте.
  - В общем, это индивидуально было. Просто подбор по задаче?
  - Да. Ну, например, если я один в роте оставался, основное, конечно, на себя брал, а остальное прапорщики. Когда летом все офицеры пошли в отпуска, уехали в Союз, остался я в роте и два прапорщика, старшина и техник, чтобы я солдат не купал, боеприпасы не получал и не ремонтировал технику, а остальное все было на мне.
  И мы воевали, потому что замкомвзвода были подготовлены лучше, чем некоторые офицеры. Не нужно было там в чемто сомневаться или перепроверять, такого вообще в мыслях не могло быть. Взять, например, наших водителей - Гаджиева и Абовяна. Абовян - это и не водитель, и не солдат.
  - Он вообще клоун, как он у нас тусовался?
  - Да. Но вот воевал он, я скажу, нормально. Гаджиеву говорю: "Ты старший, разберись насчет машины". Он Абовяну: "Проверь аккумуляторы, проверь масло, проверь то, другое". А тот ничего ж не понимал. Как он машину ремонтировал? Мне рассказали - это не знаю как называется. Короче, машина сломалась, он боится кому-то сказать, потому что на боевые идти. Скажешь - не готов, голову оторвут. У нас же две машины, одна везет боеприпасы, вторая имущество роты.
  И вот он поднимает кабину своего "66-го" вверх, навесное какое-то оборудование снимает, сует в бардачок, опускает кабину и идет в противотанковую батарею бригады. Там тоже "66-е", но они им не нужны были абсолютно, поскольку они никуда не ходили. Он поднимает так же кабину, снимает навесное оборудование, приходит и ставит на свою машину. Машина завелась.
  Как-то был случай. Я всем поставил задачу. Водителям говорю: "Смотрите, ты боеприпасы, как обычно, везешь, ты имущество, через два дня выходим". К вечеру прибегает Абовян, плачет: "Товарищ старший лейтенант, не могу, машина сломана, сделять не могу". Я говорю: "Да, ты че? Как это не можешь? Что ж я роте сейчас скажу, что они потащат на горбу весь скарб?" - "Нет-нет, не надо, я буду делять, я буду делять". И все. Короче, он ее делал два дня. Прибегает опять, плачет: "Прапорщики не могут сделять! Я бутилька поставиль! Все равно не могут сделять". Он купил где-то бутылку водки, поставил на капот: "Кто сделяет мою машину, забирает бутилька". Прапора стараются - ничего сделать не могут.
  Потом из первой роты техник, высокий такой был, приходит: "Ара, ты заправлялся?" - "Заправлялься, да". - "Подожди". Подгоняет свою машину, а у него хорошие машины были, подготовленные, цепляет нашу машину, садится на место Ары. Его водитель разгоняется, и - машина Абовяна заводится! Он выпрыгивает из кабины: "Ну, что, Ара, заправлял?" - "Да, заправляль". Тот как дал ему в рог, говорит: "Проверь, что ты заправил". Ара: "Солярка, солярка!" Залил солярку, и завести два дня не могли. Прибегает, уже морду ему набили, грязный: "Товарищ старший лейтенант, сделяли машину, я выхожу в рейд!" Понимаешь, вот такой человек был.
  А один раз был случай, когда мы шли в Кандагар не по дороге, а пришлось с юга на него заходить. Там какие-то арыки, чуть ли не болота. На БМД потихоньку идем-идем, и тут до меня доходит: в колонне-то две "66-е". Как они идут? Я быстро: "Стой!" Возвращаюсь в хвост колонны, а они где-то в конце. Сидят перепуганные эти водители, вода там уже по самую кабину. Спрашиваю: "Как дела?" - "Нормально". Абовян не шевелится. "Как дальше, поедешь?" - "Поеду!" Я говорю: "Не застрянет?" - "Не-не-не". Боится, идет за БМД, уже вплотную.
  Говорю им: "А если я вас обратно верну, сможете развернуться?" - "Сможем, сможем!" - "Ладно. Давай на месте разворачивайся". Они разворачиваются. Я даю им взвод в сопровождение и приказ: "Мы заходим с юга Кандагара, а вы как обычно по трассе идете, встречаемся там-то. Понятно?" - "Понятно". Представляешь, они на месте развернулись! На этих "66-х", груженных под завязку! Как они вообще там шли? БМД еле ползет, а они идут.
  - Ну, это мастерство.
  - Да. И постоянно вот так было.
  - Я никогда не задумывался по этому поводу.
  - Не касалось тебя.
  - Не касалось совершенно, я же солдат. Это сейчас, когда сам машину вожу, понимаю, каково на грунтовке где-нибудь ехать. Здесь ты должен соображать, чтобы не завязнуть.
  А у них груженые "66-е", плюс ответственность какая!
  
  Слева направо: Степан Абовян, Евгений Ханин, Магомедхабиб Магомедов
  - Конечно. И вот так как-то каждый был у нас на своем месте. Помню, еще Богомаза, когда поставил его на должность механика-водителя: "Кто трактор видел, кто из деревни?" - "Я". - "С сегодняшнего дня ты механик-водитель". И попробуй кто скажи что-то: "Все, иди изучай машину". Он изучает, а все отделение помогает ему. Он начинает обслуживать, все учат его: "Вот так, вот так". Ну, знаешь, жить-то хотят все, а жизнь зависит от механика очень сильно.
  Однажды приходит, там что-то бортовая передача не работает. Говорю: "Снимайте ее". А книга у него какая-то была по эксплуатации. Сняли, все собрали. Машина не поворачивается - правая бортовая передача клинит. Говорю: "По новой снимайте". И так было семь раз. Навосьмой раз подошел: "Ну что?" - "Заработала". - "Разобрались?" - "Разобрались". Все сделали.
  Еще был механик-водитель Тененев, мой земляк, его дом километрах в двадцати-тридцати от моего. Умер уже, я ездил домой, мне сказали, что он умер. Ну вот, смотрю - идут два солдата из парка, Серега Ткачук и Тененев. Пьяные. Я сразу определил, метров за 100 еще. Ладно, думаю, трогать никого не буду, разберусь спокойно. Подхожу к Володе Антонову, он тогда у нас командиром взвода был: "Володя, там два солдата сейчас подойдут пьяные, разберись". - "Понял".
  А сам специально ушел. Через пять минут выхожу из палатки - сидит на стульчике Антонов, что-то им рассказывает. Они, в ответ объясняют, руками перед ним машут. Я говорю: "Володя, спасибо, ты уже разобрался. Иди". И сам начинаю их воспитывать. В итоге вся рота разбежалась, офицеры, прапорщики стоят по кругу, а те кричат. Я говорю: "Вы пили?" Они: "Не пили". - "Как это не пили, если я вижу, вы пьяные?" - "Мы пили". - "А солдат имеет право пить?" - "Нет". Я им все объяснил популярно, они со всем уже соглашаются - и пили, и не пили. На все согласны.
  Хорошо. Спать их отправил. А вечером нам идти к границе с Пакистаном, на Спин-Булдак. Строю роту, они тоже в строю стоят. Говорю: "Так, с алкашами я не воюю. Вас я с собой не беру". А это - страшнее ничего не могло быть в роте! Выбрасываю их из строя: "Идите спать". Ткачук умолял взять его, потому что он замкомвзвода, а Тененев понимал, что никуда я не денусь, вынужден буду его оставить. Механиков-то не было у нас. Видно, они уже это все перетерли. И Тисличенко мне: "Товарищ старший лейтенант, а у меня нет механика!" Я говорю: "Будет, я тебе найду механика". Короче, вышвырнул их из строя - отправил спать. А все понимают, что такое не взять на боевые, тем более, что это я не беру - нет большего унижения.
  Даю команду: "Рота, заводи. По местам". Все сели: "Вперед". Вся рота тронулась, а машина Тисличенко стоит. Я сажусь в эту машину за механика, выскакиваю впереди роты и пошел. Никто не знает, кто за рычагами. Идем. Я скорость прибавил, вся рота несется за мной.
  В итогеприезжаем к границе, останавливаюсь, выхожу. Вдруг крики сзади. Одна машина в задницу въехала другой. Последняя в предпоследнюю. Механики выскакивают и начинают друг другу объяснять кулаками, кто из них прав, а кто не прав. Потом один другому: "Да какой гад ехал с такой скоростью?" К нему подбегают: "Молчи! Убьет!" - "А кто ехал?" - "Ротный". Те сразу драку бросили и разошлись в стороны. С тех пор ни один замкомвзвода мне никогда не говорил, что у него нет механика-водителя.
  Ох, ребята, всех сейчас вспоминаю - каждый что-то сотворил, тот там, тот там. Вот Кусакин - это вообще! Командир отделения, алкаш был. Но как человек, как командир - замечательный. Я уже рассказывал, как он механика своего обучал. Говорит ему: "Отойди, смотри, как надо". Сам обслужит машину полностью, в силовом отделении проверит зазоры, все сделает.
  "Понял, как надо? Все, давай учись".
  - А у нас во взводе Баранов был, он ведь тоже не механик.
  - Да, назначили его. Здоровый, рыжий такой лоб.
  - Он машиной занимался и днем, и ночью. Переживал за нее страшно! Когда мы только пришли в армию, он спокойный был как удав. А на дембель уходил - порох. Нервная система вдрызг. Слово не то скажи, его уже трясти начинает. Слишком долго ответственность за экипаж на себе тащил. Зато, как и все наши механики, стал настоящим ассом.
  - А замкомвзвода у нас - это же готовые были офицеры, даже, может, лучше подготовленные, в организации. Они понимали, как и что нужно сделать. Ставлю задачу, царствие небесное, Загуменов, замкомвзвода первого взвода, он и Сулима. Два друга. И тут начинаются у них споры, чуть ли не до драки доходит, - как лучше выполнять задачу.
  Они постоянно соперничали. Сулима как сержант был сильнее, но старшиной стал Загуменов. Он хоть и был немного слабее, он по характеру спокойнее, у него организаторские способности были выше. Я всегда их держал вместе. Они дружили и соперничали. Здоровое соперничество между ними было постоянно. Это очень помогало.
  А тут еще мне повезло - в меня с лейтенантских времен вбили, что нужно проводить ежедневносовещания. Вот сколько воевали, яежедневно проводил совещание. Каждым вечером подвожу итоги дня и ставлю задачи на следующий день. Ни разу не было такого, чтобы совещание не проводилось. Если я занят или что-то еще, они сами говорят: "Совещание сейчас будем проводить или позже?" Я их приучил: "Сейчас свободны? Давайте сейчас". Сели, провели - все.
  И уже потом, когда я командовал, делал так - проводил все совещания, например, до часу, и для каждого ставил задачу. Следующий день я ничего не делал, только контролировал, как выполняется. А вечером мне докладывали, что сделали и что не сделали. Что сделали - молодцы, а что не сделали, я начинаю: "Почему не сделано? - "Так, так, так". Говорю: "Хорошо, вот это сделать завтра, а дополнительно - вот это". И пошло. Все замкомвзвода знали каждую задачу, что у кого. Разборок никаких не могло быть.
  - Евгений Николаевич, я всегда хотел спросить - откуда у Вас такая ответственность за жизнь солдата? Ведь мы все знали, что Вы за каждого из нас собой пожертвовать готовы. Такому ведь в училище не научишь. Это какое-то жизненное приобретение?
  - Я не знаю как, каждый по-разному.
  - Вот, товарищ Жуков, например, он жизни солдатские не берег.
  - Это, наверное, внутреннее состояние. Просто я как-то по жизни так. Кто мои подчиненные - это значит я. А меня обидеть нельзя, это мое. Как хапуга - частный собственник или как это? Не может быть по-другому. Потому что как близкого человека обидеть".
  - Это мой солдат. И все.
  - Да, все вопросы ко мне, а не к нему. И любой офицер не имел права даже посмотреть косо на моего солдата. Нельзя! Кто ты такой? Я сам разберусь. Я могу миловать, могу поощрять, но никто другой. Понимаешь, это же нельзя скрыть. Да, может быть, я и пытался, но это невозможно, потому что люди это видят.
  - Еще бы, все же чувствовали - за спиной у тебя Ханин стоит.
  - И ужеэто отражалось. Самое главное, это было не в ущерб солдату. Каждого человека можно наказать по-разному, одному просто сказать: "Здесь ты неправ. Услышал?" - "Услышал". Все, иди. Посмотрел на тебя, хватит. Другому - "замполита" подержал в руках и достаточно. А третьему по морде съездить надо обязательно. Он только так поймет.
  Я знал одно: если в роте кто-то провинился и я бы его не наказал - это бы плачевно кончилось. Почему? Бардак бы начался. Ведь солдаты могли и угробить сразу же. А так ротный разобрался, наказал. Все - больше никто не имеет права подходить разбираться. Вот такие законы. Это система, она и работала, от начала до конца.
  Я вот знаю, как наши ребята вооружились штык-ножами после засады в Нагахане.
  - Когда у нас штык-ножей не оказалось?
  - Да. Как-то старшина докладывает: "Командир, у нас два штык-ножа уже сломали! Нам придется с тобой платить за них". Я говорю: "Серега, забери все штык-ножи, закрой, никому не давай". Ну все, закрыл. Вдруг смотрю - стали они появляться у солдат. Вызываю старшину: "Я же сказал, штык-ножи собрать". - "А все наши на месте". Я тогда у солдата спрашиваю: "Откуда?" - "А вот, помните, там-то, когда мы духов положили?.." - "Да, помню, было. Это он у тебя?" - "Да". - "Хорошо". Потом другого спрашиваю: "А у тебя?" - "Да вот тогда..." - "Нет, тебя там не было, я все знаю. Иди-ка разбираться будем".
  Ну, солдат не железный.
  Оказывается, в бригаде показывали фильмы. Я сначала и не знал. А тут приходим с боевых, ребята мне говорят: "Товарищ старший лейтенант, а может, на фильм как-нибудь сходим? Вся бригада ходит. Только мы, будто проклятые, все время на боевых. А они сидят, кинофильмы смотрят". - "Правда, что ли?! Пошли сходим".
  Так вот, идем с фильма. А ходили как. Солдаты брали кресла для офицеров. У нас были мягкие кресла. Приходим, эти кресла ставят по центру. Мы сели. Солдаты сели вокруг. Посмотрели фильм. Возвращаемся. Рота идет толпой, несет кресла. Строем там негде было идти. В общем, идетстадо.
  Некоторые от него отбиваются и идут в артдивизион бригады. Фонариком дневальному в глаза посветил, в рог ему заехал. Тот упал, скрючился, чтобы не били. У него снимают ремень - и пошли. Приходит командир наутро: "Солдат, где твой ремень?" - "Да вот, так и так". Ладно. Им новые выдавали. Короче, стало это периодически повторяться, и через какое-то время смотрю - уже полроты ходит со штык-ножами. Но никто ни одной претензии к моим солдатам не предъявил.
  Потом уже смотрю, стали нормальные ножи доставать на боевых где-то. И не эти, жестяные, а нормальные. Я: "А зачем, вам?" - "Вы ж не знаете, как нам пришлось, когда вы дали команду резать пленных. Штык-ножей не было - один на всех, да афганский, жестяной, которым и порезаться невозможно".
  Вот так, жизнь заставила.
  Она много чему научила. Например, с приготовлением пищи как было? Помнишь нашего повара Головача Серегу?
  - Помню, конечно. Лысоватый такой.
  - Да, голова большая, и уже в том возрасте залысины. А как он поваром стал. Бросили нас куда-то, прилетели, я говорю: "Кто повар у нас?" - "Как, а у нас повара нет". - "Да вы что?! А кто будет жрать готовить?" Через пять минут передо мной стоял повар. Прибегает солдат перепуганный, я спрашиваю: "Ты что пришел?" - "Старшина сказал, что я повар!" Я говорю: "А ты повар?" - "Нет. Просто старшина спросил: "Повара есть?" Все говорят: "Нету". - "У кого мама повар?" Я поднял руку: "У меня мама повар". Он: "Все, иди к ротному докладывай, что ты повар с сегодняшнего дня. Вот я и прибежал". - "Хорошо. Будешь поваром. Ты умеешь хоть готовить?" - "Да как умею..." Говорю ему: "Ладно. Я тебе помощников дам. Значит так, чтоб тебя не били, я понимаю, плохо приготовишь - солдаты будут разбираться, сделаем так: ты приготовил первое, первым буду пробу снимать я. А потом скажешь мне, кто на тебя косо посмотрел после того, как я покушал. Не дай бог, если кто возмутится пищей. Ты меня понял?" - "Понял". Довольный - поддержка такая! Помню, он блюдо придумал - картошку с какой-то рыбой. Я не люблю это, но съел - все нормально. И он идет: "Ротный поел, все". Вот так я приучил роту, чтоего трогать нельзя, как бы он ни приготовил.
  Проходит где-то месяц-два, наверное, приходят письма, прибегает солдатик, почтальон. Вовке Голубу тогда письма пришли, и там одно письмо такое толстенное пришло. Спрашиваю: "Кому?" - "Да тоже Головачу". - "Ладно, - говорю, - все равно особисты уже проверили. Отдай письмо солдату". Проходит минут десять, прибегает Головач: "Товарищ старший лейтенант, я теперь буду очень вкусно готовить! Мама переписала всю книгу "О вкусной и здоровой пище", тетрадка в 36 листов, мелким почерком!" Это он ей написал, что стал поваром. И давай готовить.
  Проходит какое-то время, он приносит мне тарелку, прикрытую сверху: "Я тут немножко пирожков с изюмом приготовил, попробуйте, как они". Я беру пирожки. А изюму у нас было полно, я у летчиков отбирал, хороший изюм. Говорю: "Еще есть?" - "Нет, я просто попробовать". - "Значит так, я все забираю, и больше никому пирожков не давай". Он: "Понял!" С тех пор он пирожки стал готовить. На солдатской кухне все это делал. Как он умудрялся - не знаю.
  Помню еще, когда приехали к нам первые партизаны, мы тогда стояли в Газни. Они привезли летчикам решетки для укладки вертолетных взлетно-посадочных площадок.
  - Партизаны - Вы имеете в виду ветераны?
  - Да, старые, которых из запаса подняли. Им уже лет по тридцать-сорок было. Приходит один: "Так. Мне поесть". Головач на него посмотрел молча, а помощником у него был, царствие небесное, ваш Залесский - здоровый мужик.
  - А, Коля.
  - Да, он же здоровый, как слон. Получается, помощник, который там солярку качал, растапливал, здоровяк, а повар худенький, небольшой. Он к Залесскому: "Повар, можешь накормить?" - "Я не повар". - "А кто?" - "Я помощник. Вот повар". Головач: "Я не имею права кормить, если ротный скажет, я накормлю, а так - нет".
  Он подходит ко мне, а я-то молодой пацан в сравнении с ним. Он: "Дай команду повару". Я ему: "Кто ты такой?" Он: "Как кто, солдат такой-то". Я говорю: "Вот посмотри, вот это солдат, а ты - нет. Где твой ремень? Незаправленный. Иди отсюда", - выгнал его. Он посмотрел на меня. Как-то странно ему. А жрать хочется. Ходил, ходил, башку свою скреб.
  Короче, заправился по уставу, подошел, как положено, доложил. "Вот, - говорю, - молодец. Теперь ты на солдата похож. Покормите его". И все солдаты это видят. Он пришел - покормили. Все! Сразу переломил полностью. Всем стало понятно, что у нас по-другому нельзя.
  - Это точно. Кто бы ни приблизился к нашей роте, все должны были подчиняться беспрекословно.
  - Да. А как я обманывал летчиков в Газни. У нас же, когда мы прибыли, - ничего. Потом уже дизель появился. Свет провели. А советник зам по тылу афганской дивизии предложил: "Давай я тебе дам ДДА. Что такое знаешь?" - "Я что-то слышал, но не знаю". - "Да это можно солдат купать". - "О, это давай". Он мне ДДА выделил, из дивизии пригнал, научил, как пользоваться.
  Ночью воровали у летчиков солярку, запускали дизель. У меня же вообще ничего нет. Ни бензина нет, чтобы это работало, ни солярки - ничего. Но надо было выходить из положения. Говорю: "Так. Хамодей, машины чтобы к утру были заправлены, ДДА тоже". Утром выхожу - все машины заправили, ДДА готова. Все понятно.
  Воды тоже нету, надо ж воду привезти. Да в чем ее держать? А водовозки у летчиков были. Ну что делать, воду куда-то надо сливать. Нахожу за аэродромом какую-то старую емкость. Там цементный заводик небольшой был. Вот на нем ее и обнаружили.
  Короче, мы как-то "66-ми" подтащили ее поближе к гостинице, поставили. Я к летчикам прихожу: "Ребята, нам бы водички". - "Ну привезем тебе". Привозят. Я: "А что это? В эту емкость одной бочки мало". Не знаю, сколько там кубов было. Они: "А что ты хотел?" - "Солдат помыть". - "А можно наших?" Я говорю: "Не знаю, если воды хватит, то и ваших помою". Короче, я своих помыл, там немного воды осталось. Они: "Женя, а как же наши?" - "Да тут воды уже нет". - "Мы еще навозим". Они второй день опять возят. На второй день я опять своих помыл. Потом говорю: "Тут осталось, давай своих", - и немножко летчиков помыл. Короче, я постоянно хитрил, как еврей или как хохол: они воду возят, я своихкупаю, что остается - ихкупаю.
  А где сначала было купать? Палатки у меня нет. Какое-то помещение нашли - туда. Там не получается. Потом у летчиков палатку достали. Закрываем ее, туда шланги с горячей водой, мои солдаты купаются, следом летчики. И вот так ухитрялись.
  А к 23-му февраля летчикам привезли кур, сигареты "Стюардесса" и шоколадки. Мне, как обычно, доложили, у меня учет был лучше, чем у летчиков. Говорю замполиту: "Так, Володя, иди возьми". Володя приходит, докладывает: "Меня послали". - "Кто послал?" - "Сказали - не дадим, это летному составу, только тем, которые летают за рычагами, летчикам". Я: "Подожди, а мы сзади сидим - нам, что, не надо?"
  Короче, приказываю - света летчикам не давать, никого не впускать и не выпускать. В общем, монашек не будет, конспектов тоже, все - враги. Тут они зашевелились, ко мне на прием сразу же просятся как к начальнику гарнизона. Я: "Нет, никого не пускать, пошли они подальше". Злой хожу. А там был прапорщик-татарин, Гена. Начальник склада, всем он заведовал. Приказываю своим: "Значит так. Ночью Гену этого отловить и привязать к 120-миллиметровому миномету". А там не холодно, разве что минус 30 где-то и снега по самое не балуй. Пусть Гена у миномета ночь побудет, поймет, как с десантниками ругаться.
  Проходит полдня, вдруг вваливается ко мне в комнату солдат, мой часовой, чуть не падает, потому что у него на спине Гена лежит и орет: "Командыр, нэ надо! Нэ надо, командыр". Он порусски плохо разговаривал. Я: "Что, Гена, не надо, что случилось?" - "Командыр, нэ надо к мыномету! Нэ надо!" - мои-то уже пошли, об ожидающей его участи рассказали. Так он с перепугу ко мне на прием так ринулся, что часового моего снес.
  Я говорю: "Гена, как ты хотел? Ты моего замполита на хрен послал? Послал". - "Командыр, нэ я, нэ я!" - "А кто?" - "Командыр полка, Харытон, Харытон послал!" Я: "Причем здесь Харитон? Ты должен мне давать, сколько положено - половину". - "Нэт, командыр, нэт! Нэ могу!" - "Тогда к миномету". И тут он мне говорит: "Командыр, а ты стань ко мнэ на довольствие". - "А как это?" - "Ну скажи: "Гена, я к тэбэ становлюсь на довольствие". Я говорю: "Гена, я со своими офицерами становлюсь к тебе на довольствие". - "Все, командыр, прыхады кур кушать, я прыгатовлю. - "Понял! А сигареты? Сигареты офицерам моим". - "Командыр, прыхады, дам сыгарэты". - "А шоколад?" - "И шоколад дам". - "Ну, Гена, тогда к миномету не надо".
  Я вызываю замполита: "Давай бегом с Геной". Возвращается замполит, и пачку шоколадок, такую коробочку, дает: "Это лично Гена сказал вам принести. И нам дал по паре шоколадок и сигареты". - "Так, сигареты забирайте, травитесь". - Отдал офицерам сигареты "Стюардесса", представляешь, что это такое по тем временам? Ну ладно.
  Тут проходит 23-е число, Гена: "Командыр, ты у мэнэ на доволствыи стаышь. Прыхады курочку кушыть". Царство ему небесное, Петя Скобников говорит: "Командир, пошли на завтрак к летчикам". Приходим с Петей. Мы, наверное, первые пришли, рано. Садимся за стол, а там стол на четверых. Лежит курочка, нам принесли покушать, мы кушаем, курочку эту пополам с Петей съели. Потом шоколадки еще каждому дали. Приходит Гена: "Командыр, как, вкусно?" - "Вкусно". - "А вы курочку съелы?" Я говорю: "Ты ж нам поставил. Съели". - "Да это ж на четверых". - "Гена, надо было говорить". - "Командыр, харашо, харашо. Все нармално". Короче, мы поели, выдали нам все довольствие. Вот так это решалось.
  - Евгений Николаевич, понятно, что тому, как Вы вели себя в Афганистане, училище не учит. Только жизнь могла научить. Но Вы ведь не из семьи военных. Расскажите, что было у Вас в детстве, чем занимался пацан Женя Ханин, как рос?
  - В детстве? Дедушку одного, по отцу, я не помню, потому что он после войны умер, от ран. А вот второй дедушка, по маминой линии, который тоже воевал, меня воспитывал, рассказывал про войну. В детстве я постоянно жил у него.
  - А Ваш дом был рядом где-то?
  - Да. Недалеко, но я часто у деда жил. Там была соседка, она говорила: "Так, дед, ты, когда умрешь, чтобы отписал внуку свой дом. Он должен быть здесь хозяином". Потому что я уже был как хозяин там. Все меня знали соседи и любили.
  - Сколько вам лет тогда было?
  - В школу еще не ходил. Дедушка был на пенсии, но его постоянно вызывали работать. Он работал в потребсоюзе, складами заведовал и продукты все у него были. Но дедушка был совсем не любитель выпить... - к концу дня он был постоянно пьяным.
  Я его до семи лет доставлял всегда домой. А наутро дедушка садился: "Ну-ка, внучок, докладывай, кто вчера брал продукты". Я садился и важно ему докладывал: "Яшка на лошади в 20-й магазин повез пять мешков сахара". Короче, перечислял всех, кто что и сколько получал. Дед быстренько записывал все, и бежал на склад. Возвращается спокойный - все сходится на складе.
  - А что это, деревня или город?
  - Это город Щигры, Курская область. Потом приехал двоюродный брат из Донецка, старший. Старше меня года на дватри. И как они умудрились... брат вместе с дедом выпил.
  - Ребенок?
  - Да. Короче, я их домой двоих притащил. Обоих поддерживал и так до дома довел. А по утрам за дедушкой заходил мужик лет пятидесяти. Он тоже завскладом, но у него другие склады были. У деда крупы, конфеты, а у того пряники, я приходил набирал себе пряников.
  Как-то бабушка начинает вечером рассказывать: "Вот. Этот молодой опять старика напоил", - ругает его, ругает. Утром - с утра ж на работу идти. Мне вести деда надо, я сижу на лавочке. Подходит этот мужик: "Здравствуй". Я не здороваюсь - бабушка ж его ругала. Он меня спрашивает: "Ну что там, где дед?" Только отвернулся, а я: "Этот молодой напоил старика", - и все слова бабушки повторяю слово в слово.
  - Ему?
  - Да! Бабушка: "Это ж я тебе рассказывала, а ты что?" - "А я специально ему повторил". Вот так. А потом еще что, с детства я читал в основном военные книги. Сетками их из библиотеки носил, в авоське по пять-шесть книжек больших. И мне давали всегда.
  - О Великой Отечественной или вообще всяких?
  - Только Великая Отечественная война. Все эти партизанские движения, как партизанили, как воевали. Я слишком поздно, правда, прочитал Сергея Сергеевича Смирнова, который написал "Брестскую крепость". Это был участник войны, без ног. Он вел передачу про ветеранов Великой Отечественной и впервые рассказал про Брестскую крепость. Про нее никто тогда не знал, а он написал книгу.
  Там был такой Михайлов, он живой остался после войны. Смирнов разыскал его в Минске, восстановил биографию. Был еще герой, ребенок Петя Клыпа, который тоже в Брестской крепости воевал и остался жив. Он потом стал бандитом, хулиганом, посадили его. Так Смирнов добился, чтобы его освободили.
  Выступления Смирнова люди очень ценили. Тогда телевизоры у многих стали появляться, и люди старшего поколения, поколения моих родителей, старались не пропускать его передачи. Помню, мы на улице с мамой работали, смотрю - женщина бежит куда-то, спотыкается. Мама спрашивает: "Куда ты бежишь?" - "Сейчас будет Смирнов выступать!"
  В одной из передач я впервые видел, как ветеран войны плачет. Говорит: "Я иду по улице, и бежит собачка, - я запомнил на всю жизнь эту передачу, - а у нее на ошейнике висит медаль "За отвагу". Какой-то негодяй нацепил.
  Вот он поднимал все такие болезненные вопросы. Открывал для людей некоторые судьбы. А тогда коммунисты реагировали на это - кому-то, может, дров доставят, кому еще что-то. И он этим занимался. Человек был высокого воспитания.
  Дедушку я постоянно о войне расспрашивал: "Дедушка, расскажи". Он всю войну прошел, но у него самое сильное впечатление осталось от немецкой артиллерийской самоходки "Фердинанд". Он мне рассказывал: "Страшнее этого, внучок, нету. Как стал бить - мы с другом залезли под танк, подбитый уже, лежали, а он как дал по этому танку...". Для меня осталось на всю жизнь, как он рассказывал - страшнее "Фердинанда" нет. - А он в пехоте служил?
  - Да. Пехота. Старшиной роты был. Конец войны застал его, по-моему, в Вене. Чуть не умер после победы. Когда война закончилась, они стали праздновать, напились. А у них в роте была какая-то машина, которая закрывалась чуть ли не герметично. Дед рассказывал: "Я заснул в ней пьяный. А воздуха нет - и все. Солдат открывает - я уже синеть начал. Меня в больницу, а это ж Европа. Прихожу в себя и понимаю, что я на том свете. Потолок белый, стены белые, и я под белым лежу. Ну все, преставился. Мне ж за всю войну белого такого видеть не приходилось.
  Вскакиваю, и давай в двери ломиться. Прибежали врачи: "Что тут, русский ожил?" Короче, я из этого госпиталя сбежал, кое-какие документы забрал, просил еще пистолет мой трофейный отдать, но они, гады, так и не отдали".
  - А как школа?
  - В школе, как и все, хулиганил. Но учился хорошо. Когда выбор встал, куда идти после школы, у меня отец умер, я еще школу не закончил, за год до этого.
  - В девятом классе Вы были?
  - Да, в девятом. Остались мама и я с сестрой. Мама инвалид была и потянуть нас, если я в институт поступлю, она никак не могла. Я понимал - надо идти в военное училище. Мне сразу мысль пришла, что все-таки десантников должен кто-то пополнять. Для меня десантники были - это все! А кто из старшего класса может туда пойти? Я с собой никого не мог сравнить.
  Только друг Мишка у меня был.
  - Сравнить в каком плане - спорта, характера?
  - Во всех отношениях. Характер, взаимоотношения. Мы ходили, сами качались. Все группировки знали, если я иду, все - никого трогать нельзя, главарь подбегает: "Здравствуй".
  - Короче, борзая такая молодежь.
  - Да, мы имели авторитет. Из нашей школы было двое, мы с Мишкой, и из другой школы еще двое. Они в своей школе авторитет, а мы в своей. Мы встречались с ними, и все в городе знали, что эти ребята ходят вместе, к ним никогда не надо вообще подходить, трогать, потому что кончится это очень плохо.
  На танцы я мог приходить - никто из шпаны никогда не подойдет, ничего не скажет, просто я был в авторитете. Мы с другом Мишкой качались. А штанг-то не было, какие тогда штанги, какие там гири? Все самодельное.
  У нас был кирпичный завод, там тачки, а на тачках колесный ход. Это была двойная штанга. По-моему, 32 килограмма.
  Они готовые были, вместо блинов колеса, полностью литые. Мы их и таскали. Постоянно этим занимались. У Мишки было еще что-то наподобие гири. А мне отец принес какую-то рельсу, чуть побольше метра длиной, килограмм шестнадцать, может, двадцать. Я постоянно выходил, с рельсой этой занимался. Вот так.
  Мы дома никогда не сидели. За грибами ходили. Я мог километров по двадцать-тридцать пройти, принести пять-шесть ведер грибов. Знал все места в округе, где какая вода, где из мела ключ бьет чистый, вкус один, в лесу другой. Бывало, находишься - жарко, пить охота - там попил, там попил. И так ходили за грибами, за ягодами. Потом велосипеды, когда появились, на них гоняли.
  - В путешествия.
  - Да. Машин тогда было мало, мы на велосипедах по лесам, в овраги, за грибами. Все там знали, где когда-то была барская усадьба, ее давно уже нет, но остались груши - их можно есть, нормальные. И каждый год мы старались первыми груш нарвать, яблок. Ведрами приносили лесную клубнику, маленькая такая, земляники было у нас, правда, мало. Этим всем питались, жили.
  - А отец кто у Вас был?
  - Отец был обыкновенным токарем на заводе.
  - А мама?
  - Мама была у меня портниха, она все могла шить.
  - На дому шила?
  - Она сначала на предприятии работала, потом стали ноги у нее болеть. Она инвалидом была с войны, нога, сломанная, срослась не так, и она мало ходила. Получала 80 рублей всего. В общем, мне пришлось идти в армию, и попал я туда, куда хотел, в ВДВ.
  Мы поступали вместе с Мишкой, но он по здоровью не прошел, а я прошел. Из параллельного класса поступил еще Толик Сухоруков, но он был спокойный парень. Это я мог что хочешь сделать, хулиганил. Даже на уроке как-то одного отличника побил, считал, что он был неправ. В классе, если приходили бить кого-то, все шли ко мне, потому что у меня был небольшой складик. Аскладик - это щиты, прутья, проволока скрученная, ремни солдатские. В общем, нас никто не смел трогать.
  - То есть это оружие такое собиралось на складе?
  - Конечно. Оно лежало там. Если пришли нас бить - его разбирают. Вот так хулиганил. Были такие времена, что стенка на стенку ходили. И я иногда влипал, по-серьезному.
  Как-то был я в одном районе, и тут пришла группировка из другого района их бить. Я к этому отношения не имел, просто оказался не в то время и не в том месте. А они знали, что нужно за мной спрятаться. Я вышел, а они все не вышли. Те, что пришли их бить, знают, что я не из этого района, а с нашим районом тоже не надо спорить.
  Стал я с ними разбираться. Они кинулись, было, но я пару раз увернулся, и они поняли - не надо. А со мной рядом стоял один товарищ, я говорю: "Ты бы полез, если бы я ввязался в драку?" - "Нет. Я просто за тобой стоял". Ясно. Делать тут нечего. Я повернулся и пошел. Вот такие были дела.
  - И Вы приехали в Рязанское училище поступать?
  - Да, поступил. Правда, карантина у нас не было. - А почему?
  - Мы весь карантин тушили пожары. В то время, в 1972 году, горела Рязанская область, в сторону Мордовии, короче, нас загнали в такие леса... Мы сдали экзамены - и туда вместо курса молодого бойца.
  Нам выдали форму старую. Курсанты ушли, лейтенантами стали, а их форма осталась. Вот ее постирали и нам стали давать. Где-то пятнышко - это ничего, потому что, когда мы вышли из пожаров, у кого-то задница обгорела, у кого колени разодраны, сапоги порвались - ботинок тогда еще не было. Выходим на вокзале - нам стыдно: трусы торчат или коленки голые. - А чем тушили?
  - Кто чем. Ведрами, банками, лопаты там были у нас, окапывали, песком засыпали. А местные нас подкармливали. Приезжают: "О, сынки!" Видят же, солдатики в форме, привезут поесть или медовуху, помню, сладкую привезли, сигареты какието. А я ж не курю, они: "Бери!" Ну я тоже сигарет понабрал, ребятам раздаю: "На вот, мне не нужны".
  Там у нас был комбат, который пришел как-то, а мы слишком долго тушили, и нам разрешили поспать. Комбат приходит, мы лежим. "Так, вы лежите неправильно. Должно быть головы ровно и ноги ровно". Мы тогда не понимали его, решили - придурок. Вот тогда я впервые с этим столкнулся, в армии.
  - Надо же, я тоже впервые с этим в армии столкнулся.
  - Да, это все оттуда и пошло. В общем, выжили мы както. И потом уже началась учеба. В училище трудностей таких больших не было. Кроссы, конечно, тяжело давались. Я бегать никогда не любил. Ходить - это для меня было нормально. Даже когда уже после Афгана командовал горным батальоном. Выехали мы в горы, расположились. Утром просыпаюсь, мне докладывают: "Все нормально, порядок, нарушений дисциплин в батальоне нет". - "Хорошо. Сегодня берем эту вершину". И пошел.
  Когда я на вершину поднялся, первый, который дополз до меня, самый здоровый, появился минут через двадцатьтридцать. Доходили, падали. Они уже были готовые и то не на самой вершине, а еще на привале, уже на первой точке. Заходили на вершину только самые шустренькие, у которых вес небольшой, плотненькие. А все качки, там многие занимались тогда штангой - ноги накачанные, руки как ноги, они никогда не доходили.
  И потом, через какую-то неделю-вторую над ними стали уже издеваться. Там, внизу, они крутые были, накачанные, а тут началось: "А ты кто такой? Ты был на той вершине? Нет? А там? А я был". И вот им уже стыдно стало, говорят мне: "Товарищ старший лейтенант, давайте сходим вот на ту вершину. Мы тогда не смогли, а сегодня выходной, разрешите". Короче, уговаривают меня. Я: "Ну ладно, сами сможете?" - "Да, мы же ходили, хоть и не до конца..." - "Хорошо. Идите". Сходили туда, приходят - уже расцветать стали, добрались. Так стал батальон формироваться, сила. Скажу честно, батальон тогда я сделал, потому что, когда я пришел, этот батальон все лупили. Чуть ли не за чмо считали...
  - А это первое место назначения после Афгана, когда Вы вернулись?
  - Да. И там была такая борзотень. А я же после операции попал туда, килограмм 40 у меня веса. Месяца полтора вообще не ел.
  - Это с гландами?
  - Да. И когда я приехал в округ, где меня на должность командира батальона назначили, там смотрят, а у меня, царствие небесное, от Пети Скобникова остались сапоги хромовые, штаны какие-то, которые два раза вокруг тела оборачивались, старые уже, рубашка тоже. Мне говорят: "Ты что, так и поедешь? Надо бы тебе форму новую пошить, ты же командир батальона, тебя представить надо".
  Я говорю: "У меня вот рулон материала есть, где здесь можно пошить?" - "А у нас сейчас обменять можно, там копейки доплатишь, отдаешь материал, тебе дают сразу форму полностью". - "Где?" - "Там-то, там-то". Я поехал, это в Алма-Ате. Прихожу туда, стал примерять - все большое, а я маленький.
  Потом нахожу уже 44-й размер, и он большой.
  - Сорок четвертый большой?!
  - Да. Штаны заворачиваются. Я подхожу к женщине: "Скажите, у вас нет поменьше?" Она: "А какой это у тебя размер?" - "Сорок четвертый". - "Ты что, вообще, что ли? На детей не шьем". Я говорю: "Я хоть не ребенок, но вот так исхудал". - "Ну давай, ладно". Я дал трояк по тем временам, она мне штаны ушила, так что можно было застегиваться, а пиджачок более-менее подобрали. И я в этой форме приехал командовать батальоном.
  Там были ребята - и немцы, и казахи, и русские. Это среднеазиатский военный округ, поселок Актогай. Дорога дружбы, которая шла от нашей железной дороги в Китай. Слышал, может?
  Тогда она еще существовала.
  В общем, я стал командиром батальона, живу в общаге. Решил после отбоя прийти. Пришел, а что толку? Дембеля все спят, обмундирования у них нет, молодых тоже нет. Пока я стал строить этих дембелей, сержантов. Построил их в две шеренги: слева дембеля, там под метр девяносто с лишним, я в прыжке только до морды доставал, справа сержанты. Пока я всех их строил, разбирался, тут молодые уже пришли, они, оказывается, ходили стирать обмундирование дембелей. Теперь это мокрое обмундирование на дембелях, хорошо заправлено. Я успел пройтись вдоль строя только один раз. Они понять не могут - что этот клоп делает?..
  - Прыгает и по морде бьет?
  - Да, в прыжке. Дико для них это. С ними никто никогда так не беседовал, не разбирался. После, когда я разбираться закончил, говорю сержантам: "Значит так. Если я еще раз прихожу после отбоя - и тут бардак, с дембелями я не буду разбираться, а буду разбираться только с вами. Вы у меня сержанты. Все!". Юра, за три с лишним года командования батальоном такого больше не было. Потом еще один раз меня вызвали после отбоя, и все. Больше я ни разу не был.
  - А что случилось, почему вызывали?
  - Там солдат ушел в самоволку, напился пьяный, и слух пустили, что якобы он изнасиловал женщину, а там еще у нее ребенок. Никто не знал, что делать. И меня вызвали. Я захожу в подъезд, мои были на втором этаже, и кто-то шарахнулся. А мне уже фамилию солдата сказали. "Ты?" Он: "Я". - "Со мной". Захожу в казарму. "Так, ротного сюда. Было?" - "Не было". Женщина была, конечно. Я говорю: "Меня это не волнует. Ротный, к утру я прихожу, ты мне все докладываешь. И докладываешь положительно, что все порешал. Больше я после отбоя в казармах не был.
  А рулили бригадой, как выяснилось, РМО и ремрота. У них было одноэтажное здание типа барака, туда офицеры не заходили. Дежурный по части боялся там появляться. Когда я уже сделал свой батальон, видно не все дураки были, решили РМО ко мне переселить, на этаж, где мой батальон располагался.
  - На перевоспитание.
  - Нет, просто там какая-то реконструкция началась, и решили ко мне их временно переселить. Но тут они уже пришли с поклоном. Сразу поняли, что батальон уже - сила.
  А я занялся цветами. Короче, получилось так, что я просто показывал, становился комбатом. Комбатом назначают - это ерунда, комбат ты тогда, когда им становишься. И как я становился? Очень просто. У меня был писарь - у него отца не было, только мама, я ее ни разу не видел, но она очень такая любящая, типа твоей, она его ласково так: "Вовочка". А этот Вовочка метр восемьдесят с лишним, брал, козлина, гирю тридцать два килограмма и в моем кабинете бросал ее, игрался. Я говорю: "Убью, гад, проломишь пол на первый этаж!" - "Нет-нет, она не упадет".
  Он не пил, не курил. И то, о чем я с ним разговаривал - все делал. Я как-то говорю: "Вот наше стадо живет, ни цветка, ничего нет". Он: "Да, конечно, было бы лучше." Проходит неделя-две. Тут ко мне делегация: "Товарищ старший лейтенант, разрешите, мы цветы заведем?" Я им: "Вы что, охренели? Никаких цветов в батальоне не будет, не будет ни одного!" - "А почему?" - "Да вы ж бычками их изгадите. Нет". Второй раз пришли. Он, видно, работу уже провел, и они опять упрашивают меня. А это то, что мне и надо. Ну на третий раз я: "Ладно. Сегодня я добрый, разрешаю".
  - Он, что, по собственной инициативе это делал?
  - Конечно. Я солдатам подсказал, а они уже сами крутятся, как лучше сделать. Комбат все-таки добрый - в конце концов, разрешил. Я так все время делал. В итоге, смотрю, уже солдат в отпуск едет, ему заказывают: "Так, из отпуска цветок привозишь".
  И тут пошло соревнование, каждый себе делал из проволоки подставку, повесит на стенку, у него над головой цветок растет. Я смотрю - у одного растет, а у другого нет. "Почему у тебя не растет?" - "Да я не знаю, я уже все перепробовал". Спрашиваю у другого: "А у тебя почему растет?" Он мне втихаря: "А я, товарищ старший лейтенант, ворую чай в столовой и чаем сладким подкармливаю". Я того вызываю: "Придурок, он там чаем цветок поливает. Понял?" - "Понял, спасибо".
  И вот пошло негласное соревнование, у кого лучше цветок растет. Они как делали, в командировку кто поехал - из любого кафе привозит цветок. В общем, в кафе, в столовых воровали по цветочку и привозили. В батальоне стало все в цветах. Там же вообще не растет ничего - песок, пыль. А у нас красота - цветы!
  Потом эти колонны в казармах. Сапогами их цепляют - обшарпанные внизу. Надо что-то придумать. Солдат один: "Мне скоро в отпуск ехать, разрешите я привезу форму для алебастра?" - "Агдеж мы алебастр тут найдем?" - "Поищем".
   Привозит форму, такой прямоугольник обыкновенный. Говорит: "Там в тупике на станции давно стоит вагон с алебастром, его никто не берет". Короче, стали таскать со станции алебастр, разводить - в форму его, высыхает - и к колонне. Плиточкой обложили. Красота! И вот так все пошло-пошло.
  Потом, мы занимались горной подготовкой. А там - я везде первый. Все привыкли, что если батальон идет в горы, то я всегда впереди. Но тут как-то возвращаемся - кросс. Я говорю: "Не буду бегать". А в бригаде я был авторитетом, потому что первый афганец, заслуженный, у меня первая Красная Звезда была, и все относились с уважением, старались с меня пример брать.
  Поэтому один пожилой комбат ДШБ говорит мне: "Женя, ты давай тоже бегом, а то комбригу не понравится, если ты не побежишь с батальоном". Я: "Ладно, побегу". Первый выбегаю, а весь батальон за мной. Поворачиваюсь - они сзади бегут: "Так. Приказываю всем. Это в горах я первый. Тут я последний. Нука бегом, не дай бог, кто-то меня не обгонит". Короче, весь батальон - пулей пробежали, а я до конца не добежал, говорю: "Вот так. Я опять последний". И солдаты поняли, что я шлангую на беге, но зато в горах первый.
  А тут еще что. В батальоне у меня были сантехники, свинари, электрики - все это было мое. Свет погас - у меня было десять электриков. Они занимаются. А без света гарнизон встал - ни воды, ни тепла, ничего. Тем более зимой, там все околеет сразу.
  - Короче, неофициальный начальник гарнизона.
  - Вот. Получилось так. Я-то в общаге жил, и как-то сидим - свет погас. Смотрю - в одном доме свет горит. Интересуюсь: "А что это там свет горит?" - "Как что, ты не знаешь?" - "Нет". - "В том доме комбриг живет". - "Ну и что?" - "Электрики так сделали, что, если даже везде свет погаснет, у него какая-то резервная линия имеется". - "Ну понятно".
  На следующий день старший электрик у меня. Я ему объясняю, кто у него начальник. Он: "Понял. А где вы живете?" - "В общаге? - "Хорошо". Проходит какое-то время, сколько - я не знаю, свет в гарнизоне опять гаснет. А в общаге горит, больше нигде нет. И так стало постоянно: там, где я живу, там всегда свет, хотякругом темень. Вот такие законы пошли.
   Потом прилетел к нам мой друг закадычный, Дима Язов. А тут ветер, пылища, буря настоящая. Вертолет еле приземлится смог.
  - Язов - это ж бывший министр обороны?
  - Да. В то время он был командующий округом. Прилетел, собрал всех офицеров в клуб. Кстати, он тогда боролся с усами. А у меня батальон - почти все усы носили, и я был с усами после Афгана. Хорошо, часть моих офицеров отправилась на сборы артиллеристов, а я с остальными на горную подготовку. Короче, моего батальона не было. Но он все равно зашел, посмотрел наши казармы. Отметил - ну, молодцы. Выступил перед офицерами, а кругом буря. Спрашивает: "Как вы тут живете?" Ему и отвечают: "Живем как бараны, ничего у нас нет, даже столовой". - "Понятно. Построим вам столовую как в штабе округа". И нам ее построили! А открывать столовую пришлось мне.
  - Подождите, как же Вы питались без столовой?
  - Обыкновенный барак был, деревянный. И в торце сделали типа раздачу. А тут построили настоящее, каменное здание с танцевальным залом, буфетом и столовой. В самой столовой перегородочки, где можно столики отдельные поставить.
  Короче, борзотень я был там. Представляешь, старший лейтенант, командир батальона, молодой, 26 лет мне, жены, детей нет - еще в Чирчике находятся. Я в общаге живу. И тут открытие столовой. Командир бригады должен открывать столовую. Во сколько? В семь. А меня все официантки знали, я же общежитский, все время в этом бараке деревянном питался.
  Захожу в столовую, там тихо-тихо, ждут они комбрига там. А я пришел с другом, царствие небесное, Валерой Хреновым. Он с дочкой еще был. Я ждал-ждал, говорю: "Так, сколько времени, девятнадцать? Комбрига нет". - Мне: "Женя, ну еще подождем". Еще подождали - нету. Я: "Хватит. Десять минут подождали". В общем, я открываю столовую: "Так. Начинаем работать, кормить людей надо".
  Валера спрашивает: "Женя, а где твое место будет постоянное?" Я говорю: "А где самое лучшее?" - "Правое переднее". Там раздача, справа окна и такие косые перегородки, чтобы с одного столика не видно другой. А уже дальше общий зал. Я говорю: "Так. Девчонки, вот это будет мое место".
  И я приходил сюда, ел. Туда если кто садился, даже если меня нет, подходили, предупреждали: "Тут нельзя сидеть". Девчонки скажут или кто-то из холостяков: "Тут сидит он, комбат наш". И все. А однажды захожу - сидит их проверяющий какой-то, из округа приехал, тыловик.
  - На Вашем месте?
  - Ну, стол на четверых. Но обычно сидел только я, и еще те, кого я приглашал, либо кто-то из моих друзей. Все в гарнизоне знали, что лучше не занимать этот стол. А тут он сидит и жрет. Я подошел к девчонкам, спрашиваю: "Что он там сидит?" - "Он наш начальник". Говорю: "Пока я буду еду выбирать, надо его убрать оттуда". Правда, когда я садился, он еще был за столом. Не знаю, как ему объяснили, но он понял, что надо уйти оттуда. И ушел. Больше туда никто не садился. Это было мое место. Вот такие были свои законы.
  А у нас там располагался зенитно-ракетный полк из дивизии Квашнина. Квашнин - знаешь, кто такой? Это начальник генерального штаба, он командовал тогда дивизией в Аягузе. Вот от этой дивизии у нас стоял танковый полк, зенитно-ракетный полк и госпиталь. Все они были в нашем гарнизоне. И где-то на месяц или на два раз в полгода зенитчики уезжали на Эмбу стрелять. Эмба - это центральный полигон Советского Союза по испытанию ракет и по стрельбе из всех видов средств ПВО.
  Через две недели уже все готовые, все жены зенитноракетного полка пищат от скуки. Холостяки приходят: "Женя, пора делать дискотеку, бабы уже требуют". А я купил еще, помню, усилитель звука "Амфитон". Говорю: "Так, хорошо, с меня "Амфитон", с тебя колонки".
  Был у нас в гарнизоне начальник клуба, здоровый такой еврей, хороший человек. Он: "Так, с тебя вот это, вот это. Понятно?" - "Понятно". - "Так, девки, надо еду приготовить". - "Да, мы приготовим, буфет будет работать, все нормально".
  А столовую-то сделали хорошую - с танцевальным залом. Однажды я стою, и заходит компания. Из зенитно-ракетного полка какой-то мужичок там остался у них, и с ним четыре пьяные бабы заходят. Ну, как заходят пьяные женщины? Готовые. Я худой еще, маленький, а рядом пара морд стоят, вот таких накачанных. Говорю мужичку: "Строиться дай команду". Тот посмотрел на меня ошалело. "Ты что, не понял?!" Мужик: "Понял. Понял". Он строит своих баб. Они шатаются, смотрят совершенно дикими глазами. Ты представляешь, пьяные бабы? Говорю им: "Значит, так. Я вас инструктирую. Раздевалка вот, если надо, туалет вот, буфет вот. А это танцевальный зал. Если будете кричать и шуметь больше меня - вас выбросят отсюда. А теперь идите, продолжайте дальше".
  После этого все было нормально. Правда, один раз у меня лейтенант нажрался пьяный, что-то выступил, он из моего батальона был, Гришин, Гена Гришин. Подходит что-то: "Да вот там", - права стал качать, крутой. Я говорю: "Выбросить его". Дверь открывается, и он оттуда вылетает.
  - Знакомая история, как в Газни полковника из гостиницы выкинули.
  - Да, выбросили, и все. Тут свои законы были, все по-другому. Но они обеспечивали порядок. Пьяные начинают скакать, а я же трезвый, и тоже скачу с ними. Один из них мне говорит, погиб в Кандагаре между прочим потом, после нас. Он в спецназе служил. Удовенко, забыл имя его. Хороший мужик. Мы с ним танцуем, он здоровый такой, подпрыгивает: "Я не пойму, я пьяный так скачу, а ты трезвый, еще больше меня скачешь". Короче, нормально танцы проходили. Весело там было.
  - Евгений Николаевич, а почему Вы - комбат уже, и старшим лейтенантом оставались?
  - А было очень просто. Помнишь, капитана мне должны были дать досрочно, еще на роте.
  - Да. И не дали.
  - Так и не дали. А получилось, что, я должен был в мае получать звание капитана. Отправили представление в округ. Представлений для бригады не так много было, но больше десятка, наверное. А в это время из РМО, по-моему, убежали два солдата. Представляешь, что такое Средняя Азия, Казахстан? А они объявились в городе Рязани у каких-то своих девок. Ну, менты пришли с ними побеседовать, солдатики очень просто побеседовали - одного прикололи сразу к полу в комнате, второй попытался сбежать на балкон. Его тоже кончили.
  - А Вы здесь причем?
  - Послушай. Был такой начальник штаба округа Архипов, потом был замминистра обороны по тылу у Димы Язова. Дима Язов командует округом, а он начальник штаба. Начальник штаба отвечал за нашу бригаду. И когда принесли представления ему, он говорит: "Так, пошла эта бригада на хрен, пусть поживут хоть несколько месяцев без чипков. Убирай все эти представления и выбрось их к чертовой матери". Короче, никого не представили.
  - Не только вас, а всех?
  - Всех, всю бригаду. Тут где-то через месяц мне приходит Красное Знамя. А в округе был генерал-майор, кадровик, старый, лысый такой дедок. Приходит он к Диме Язову, докладывает: "Товарищ командующий, тут афганцам пришли награды". По-моему, шестнадцать наград, мы первые были. Это 82-й год уже, май-июнь, где-то так.
  Язов: "Ну давай, кому там?" Вот, майору медаль "За отвагу", капитану пришла Красная Звезда, старшему лейтенанту Красное Знамя. - Красное Знамя? Ты что, охренел?! У кого еще Красное Знамя есть в округе?" - "Товарищ командующий, только у вас и у этого старшего лейтенанта". - "Кто он такой?" - "Командир батальона". - "Старый, ты совсем, что ли, с катушек съехал? Это с каких же пор у нас командиры батальонов - старшие лейтенанты? Сколько он в должности?" - "Год". - "Что?!" Тот бледнеет: "Товарищ командующий, в прошлом месяце было представление". - "Убью, лысый, убью! Разбирайся!"
  Короче, этот начальник управления кадров округа вылетает из кабинета командующего и несется к кадровикам. Хватает трубку, звонит к нам в бригаду. А наш направленец где-то был в командировке и весь этот процесс не знал. Он на него: "Валера, ты что там творишь?!" А Валера, вот кадровик был настоящий: "А что такое?" - "Что такое?" Да у тебя комбат второй орден получает. У него Красная Звезда, теперь еще Красное Знамя, а он до сих пор в старших лейтенантах ходит! Почему он не капитан? Где твое представление?!" - "Как? Я посылал, и не только на него, на всех. Присвоение званий и перемещения в бригаде у вас были. Все вернулись обратно с резолюцией начальника штаба округа Архипова - никому ничего не присваивать, никаких перемещений не делать, пока порядка в бригаде не будет". Тот: "Понял. Хорошо".
  Дед этот опять бежит к командующему округом: "Товарищ командующий, я разобрался. Мы не виноваты, это Архипов виноват, он запретил". - "Убью! Архипова сюда!" Что он ему говорил, не знаю. Но Архипов вышел из кабинета злой: "Пошла эта бригада на хрен, что хотите, то и делайте, присваивайте, награждайте, перемещайте".
  Кадровики сразу же в бригаду звонят: "Валера, к утру в округе чтобы было представление Ханина на капитана. Сначала его одного". Валера, как опытный кадровик, на следующий день с утра начинает вновь печатать все эти представления. Ему звонят: "Валера, что такое? Где представление, тебе же сказали - к утру должно быть?" - "Да я не успел, как всегда". - "Ладно. Короче, пиши". - "Что писать?" - "Приказ номер такой-то. Он уже капитан, а представление потом пришлешь". В общем, утром я был капитаном. Надо же отмечать. А мне как раз квартиру дали.
  Там, правда, еще ничего не было.
  - Одновременно и звание, и орден пришли?
  - Орден-то пришел, но его еще не вручили. Он там лежит, в округе. А я уже капитан. Покупаю ящик водки, ящик шампанского. Холостяцки собрались обмывать. Все уже знали, что я орден Красного Знамени получил. Короче, обмыли, а на следующий день мне перед строем вручают приказ и погоны - я теперь хожу капитаном.
  Потом приходит вызов в округ. Явиться в парадной форме такого-то числа в такое-то время.
  Со мной собрались ехать два офицера, мой замполит баталь она и еще один майор. Он раньше был командиром баталь она спецназа. Но влетел крупно. Как-то с летчиками они с вертолетов сайгаков отстреливали. Охотились так. Ктото их Диме Язову заложил. Его сняли с должности командира батальона и к нам в бригаду отправили командиром роты. Короче, ему как будто бы дали какой-то очень секретный документ, пистолет выдали, и он вот так, с оружием, сопровождает меня в округ.
  Приезжаем. А там же пропуск нужен. Я подхожу - так и так, как мне зайти? Мне говорят: "В списках вы есть?" - "Я откуда знаю? Посмотрите". Тот смотрел-смотрел: "Капитана такого нет. О, а старший лейтенант есть! Так нужно, чтобы было написано капитан, иначе не могу пропустить". Говорю: "Ну я, что, виноват, что мне капитана дали?"
  Стал он разбираться, куда-то звонить. Наконец, прибегает посыльный с новым списком, все исправили. "Ханин - капитан, запускай его". Захожу туда, меня вызывает какой-то кадровик: "Ты привез орденскую книжку?" - "Какую орденскую книжку? Вот, мне была телеграмма, я прибыл". Он: "Ладно, ладно. Ничего страшного. Я тебе новую выпишу".
  А было как раньше - орденские книжки, в одной книжке можно было четыре или пять наград записать. Допечатываешь, какая награда, номер этой награды и постановление - Указ Президиума Верховного Совета СССР, и все. Так вот, он мне новую книжку выписывает и рассказывает всю эту историю с командующим округа: "Ты, - говорит, - уже крестник у Димы Язова". А его там боялись страшно, он тоже морду бил в округе некоторым генералам. Вот так поговорили мы с этим кадровиком, потом военный совет начался.
  А Язов проводил военные советы без перерыва - пописать никого не пускал. Короче, он в 9 утра посадил всех, нас поставили около дверей - как только заканчивается военный совет, мы сразу заходим. И он до часу или даже до двух без перерыва проводил военный совет. Это все генералы, командующие армиями, дивизиями - все сидели там. А мы стоим под дверью.
  Там уже молва пошла - капитан стоит с Красной Звездой, Красное Знамя пришел получать. Короче, на меня все стали приходить смотреть. Мне это надоело. А у нас там была девка одна знакомая, машинистка, в службе ГСМ. И кабинет ее недалеко от кабинета командующего. Она увидела меня: "Женя, заходи, пошли они все на хрен. Пусть стоят". Я зашел. Она работает, печатает, а я сижу у нее там, жду: "Ребята, когда надо будет, позовите". А все стоят, шестнадцать человек нас было.
  Но еще перед этим всехсобрали и стали проверять: Иванов - Красная Звезда, Петров - медаль "За отвагу". Короче, в списке очередность была написана по званиям. И до меня доходит - старший лейтенант. Я встаю: "О, ты уже капитан!" - "Да". - "Так. Список переделать". Все это перепечатывают, мы ушли, опять нас собирают. Проверили, все нормально.
   Вдруг кто-то говорит: "Ребята, это неправильно". - "Что неправильно?" - "Смотрите, первый в списке подполковник, потом майор, потом капитан. Не так должно быть. Не по званию вручают, а по статусу ордена". Подняли документы. Проверили - действительно так. По новой список печатают, меня первого, и дальше всех остальных.
  Я говорю: "Вот денек. Из-за меня опять закавыка. С самого утра началось". Короче, через несколько часов ожидания дверь в коридор открывается, а там стоит дежурный, чтобы к двери кабинета командующего никто близко не подходил, никакие секреты не подслушал.
  Нас туда заводят, мы стоим. Все стараются вперед пройти. А я встал сзади. Тут первого меня вызывают. Я вхожу. Зачитывают указ. Командующий: "О, смотри, капитан уже с Красной Звездой и получает орден Красного Знамени! Ну-ка, посмотрим, не нае...и?" Открывает коробку: "Видите?" Все: "Да". - "Вручаю". Я орден получил и быстрее оттуда.
  Вышел, стою в предбаннике, жду остальных. Всем вручили, уходить надо. А я не знаю, куда орден деть. Коробка большая. Попробовал в карман сунуть - не лезет. Подходит тот самый дежурный. А ему сказали, кто я. Он: "Что, получил орден?" - "Получил". - "Где?" - "Вот, в коробке". - "Можно посмотреть? Я в жизни не видел такого". Открываю, он посмотрел: "Да, красивый. Ну, давай я тебе одену". Одевает: "И не снимай!". Тут уже мне как-то западло снимать, понимаешь, и все давай фотографировать.
  Тут подходят два полковника, кадровики и говорят: "Так. Ты один приехал?" Говорю: "Нет, там еще двое ждут меня с пистолетом". - "Значит, смотри, чтобы завтра утром был в Актогае. Намечено построение бригады, прилетит командующий, еще раз, перед бригадой, будет этот орден тебевручать". Я удивился: "Зачем?" - "Нет, ты посмотри, командующий сказал, а ты, что, с командующим будешь спорить?" Я этого не понимал. Но, с другой стороны, представляешь, меня нет, а командующий на построении... Я ж не мог его подвести.
  Там уже ребята меня ждут. Поехали обмывать. Жарища стоит страшная. А я в парадке, тогда другой формы одежды не было никакой. Взяли такси: "Вези в кабак". Короче, заходим в кабак, ну как кабак - кафе, где можно было пива купить. Набрали пива, я бутылку водки поставил. Мне взяли сока, лимонад. А все смотрят, иконостас хоть и небольшой у меня, но такие ордена! И вся толпа - ля-ля-ля, обсуждает...
  Замполит: "Ну что будем делать?" Я говорю: "Эти два хрена сказали, что завтра будет командующий, нельзя его подвести, надо все-таки ехать". Ладно, поехали. А у майора нашего, с пистолетом, знакомых было в Алма-Ате полно. Он говорит: "У меня тут друзья есть, строители, давайте к ним заедем. У них побудем до вечера". А поезд наш где-то в двенадцать ночи был. Мы поехали к его друзьям, там стол нам накрыли, посидели хорошо. "Ну, что, едем?" - "Да. Надо ехать". Мы на поезд, и к себе в бригаду.
  Конечно же, командующий не приехал. И только тут я понял, что мудрые полковники просто нашли способ сбагрить нас домой, чтобы мы всю Алма-Ату с этим орденом на уши не подняли. С тех пор все считали, что я крестник Димы Язова, типа "тебе все можно".
  А в бригаде были люди, можно сказать, завистливые. И некоторые начальники пытались на меня давить. Но я поставил себя так, что я рулил батальоном.
  Там же мороз зимой хоть и не большой, минус двадцать, но ветер дунул, а ты без шапки прошел, все - уши выбрасывай. И на улицу курить никто никогда ходить не будет. Все были приучены курить в расположении. В казармах дым стоит постоянно.
  Я решил это прекратить. Оборудовал курилку на лестничной площадке. Солдаты где-то украли урну, покрасили ее и установили в отведенном месте. Дым, конечно, все равно попадал в расположение, но уже не так. Я запретил курить в казармах не только солдатам, но и всем офицерам. Дежурный по батальону отвечал за исполнение этого приказа. Если офицер закурил в неположенном месте, он подходит: "Не курите здесь, комбат запретил..." - "А что мне комбат?" - "Комбат сказал, значит, так оно и должно быть". И они просто выбрасывают его из расположения. Выбрасывали даже офицеров из других батальонов, которые пытались курить не там, где дозволено.
  Тут заявляется к нам зам по тылу бригады и начинает возмущаться: "Что это такое? Урну поставили! На улице всем курить!" А ему отвечают: "Комбат приказал курить здесь, значит, так оно и будет". Он: "Я замкомандира бригады, приказываю курить на улице!" В итоге получилось так, что я с одной стороны, замкомбрига с другой, а комбриг в стороне. Естественно, все выполняют мой приказ.
  Тут приходит командир второго батальона Миша: "Женя, ты будешь поступать в этом году в академию?" А я и не думал об этом. У меня в батальоне все налажено, я просто отдыхаю. Он говорит: "Почему я тебя спрашиваю? Если ты будешь поступать в академию, я уже не поступлю". Он-то нигде не был, нигде не воевал, заслуг никаких. А потом он еще на полгода меньше меня командовал батальоном. "Если ты не поедешь, тогда я пойду". - "Миша, все. Вопросов нет, я не еду, ты едешь". Он: "Понял". Поехал поступать и поступил.
  На следующий год подходит ко мне кадровик, а он мне друг был, и спрашивает: "Женя, ты собираешься в академию поступать?" Я: "Да хрен его знает, честно, я не думал. А что такое?" - "Да понимаешь, тебя замы комбрига решили прокатить". Говорю: "О! Тут стоп, тогда я буду поступать". Он: "Как?" - "А вот так, из принципа". Он: "Понял. Все, я тебе помогу".
  Через какое-то время ему звонят: "У вас там есть кандидаты в академию?" - "Да, вот парень один решил". - "Хорошо, пусть документы посылает". - "Но тут есть один вопрос". - "Какой?" - "Комбриг и замы могут не пустить". - "Почему?" - "Потому что он имеет свое личное мнение". А из округа мне приходили какие-то наградные часы, грамоты за батальон. Короче, там известно, что батальон мой на хорошем счету. Они: "Тогда так. Пусть на аттестационной комиссии разберутся, а ты потом доложи результат".
  Ну вот, проводит комбриг аттестационную комиссию, и замы начинают на меня жаловаться: "Он делает все сам. Никого не слушает..." За меня выступил только зампотех бригады, он тоже в академию поступал.
  После комиссии комбриг меня вызывает: "Знаешь, ты написал рапорт, я аттестационную комиссию провел, но решение пока не принял. Хотя, думаю, что должен поддержать замов и не пускать тебя в академию, они ходатайствуют об этом, потому что ты своеобразно с ними себя ведешь". Я говорю: "Да.
  В принципе, есть такое".
  Он говорит: "А почему?" - "Почему? Давай так. Кто мои начальники? Комбриг и замы. Потом ступень моя - комбат. Если я комбат, а они мне являются начальниками, то они должны давить меня". - "Ну да". - "Тогда, по идее, я должен идти на них жаловаться, а не они". - "Вообще-то, да". - "А на меня они жалуются. Значит, кто из нас сильнее, замы или я, командир батальона?" - "Ах, вот оно что? Иди ты на хрен отсюда!" Я говорю: "Ну пусть они тогда не жалуются на меня". - "Ладно. Иди, я буду принимать решение". Он понял, что я сильнее этих замов, потому что в моем подчинении люди.
  В бригаде сантехники мои, кочегары в котельной мои, электрики тоже мои. И что эти замы могут - только бегать ко мне просить. У меня одна батарея была, противотанковая, это - кочегары гарнизона. Так ее личный состав каждый год менялся, потому что условий там никаких. Печи углем топить - уголь замерз, нужно его сначала раздолбить, поддув должен быть постоянно. Короче, не дай бог такой труд. Они приходили черные и просто падали.
  Это издевательство было над личным составом. Но это были мои люди. Естественно, я отдавал приказ, чтобы их подменяли как можно чаще, полбатальона моего там пахало. Я знаю, если они свалились, потому что там выходишь - сквозняк. Ворота здоровые, куда уголь завозят, и не сделаешь их герметичными, это никому не нужно. Тогда все, котельная встанет, гарнизон останется без тепла. Короче, тепло мое, свет мой, сантехническое обеспечение мое. Что они могли? Я как сказал, так оно и будет.
  А Валерка кадровик, онжесекретарь аттестационной комиссии, все докладывает в округ. Доложил - так и так. Комбриг комбата вызвал, побеседовал. Вот такой разговор у них состоялся. Ему: "Все правильно комбат сказал. Значит, так, объясни комбригу, отдельно зайди и скажи. Если он хочет оставаться командиром этой бригады, то пусть хорошенько подумает насчет того, что если он других не выдвигает, то на хрен он такой здесь нужен".
  Валера - простой парень, пошел доложил комбригу. Тот: "Так, я сказал, подумаю". Валера докладывает в округ: "Так и так, комбриг сказал - подумает". - "Ну ты ему скажи, пусть хорошо думает, перед Новым годом военный совет будет. Чтобы он лично привез дело Ханина сюда, к нам в округ. Тогда и мы подумаем". Потом ему еще из округа позвонили, чтобы на военный совет личное дело Ханина сам привез.
  Он вызывает меня: "Ну, я подумал". - А я всю подноготную знаю, мне все докладывают. - Все-таки решил тебя отправить в академию. Ты заслуженный, три с лишним года командуешь батальоном. Давай готовь документы. Мне послезавтра ехать в округ, надо будет отправить". А я ему заявляю: "Нет, за два дня я документы не смогу подготовить. Там справка медицинская требуется, нужно всех врачей пройти, заверить, ВВК". Он: "Иди отсюда на хрен, у тебя друг начмед!" - "Ну и что?" - "Ты ему скажешь, он тебе через час принесет готовую справку. Ты что мне мозги компостируешь?" А я уже выделываться стал.
  В итоге прихожу к начальнику медслужбы: "Костя, надо". - "Хорошо, сейчас сделаю". Сел, тут же справку сделал, печать поставил, все готово - отдали. Кадровик подготовил комбригу все документы, а тот говорит: "Я не повезу, отправь кого-нибудь, пусть доставит". Западло, понимаешь? Там какая разница, только из принципа. Но он поехал на совет, кто-то личное дело мое привез, и я поехал поступать в академию.
  А поступал как - там был дедок, участник войны, старый по тем временам. Я даже сейчас, по-моему, против него пацан. А в том возрасте он был для меня очень старый дедок.
  - Сколько Вам тогда было, двадцать восемь-двадцать девять?
  - Это был восемьдесят четвертый год - двадцать девять лет. Дедок всех знал, кто поступал, знал биографию каждого. Вызывает меня: "Сынок, ты крестьянин", - личного дела у него нет, он все по памяти. "Генералы своим детям помогут, а тебе никто не поможет, если я не помогу. Экзамены я буду принимать - тебе все хорошие оценки поставлю. Ты должен только немецкий сдать, потому что гражданские со мной будут экзамены принимать. Правда, сам я помню с войны лишь - "хенде хох" и еще пару слов. Но ты немецким займись". Говорю: "Спасибо, все понял". - "Иди".
  Оказывается, на десантников пришло два места на округ - два десантника должны поступать в академию. А приехал я один. Решили, что я должен гарантированно поступить. Вот я и поступал на два места один, это уже стопроцентное поступление. Одно место вернули в Москву. Ну дали мне текст на немецком, я его мурыжил-мурыжил и все же перевел. Дедок говорит: "Молодец! Я четверки тебе поставил". Пятерок мне не надо было, я проходил и так.
  А поступали со мной все из пехоты. Где-то за месяц нас вызвали на сборы - подготовка к экзаменам. Все сидят в аудитории готовятся. Смотрю, там один майор ходит, не совсем русской внешности, и все стараются с ним не спорить. А он начинает доказывать: "В армии никто не работает, козлы, только начиная со штаба армии, только мы работаем, остальные, низы..."
  Я говорю: "Ты что, охренел, что ли, парень?" И как наехал на него. А он видит, что я десантник, поэтому с ним разговариваю не то что свысока, но с превосходством: "Что вы там работаете? Это мы работаем с личным составом, проводим мероприятия, занятия, учим, а вы что?"
  Тут начался перерыв, все выходят, я тоже выхожу. И мне говорят: "Женя, ты с ним не спорь". Я: "А что такое? Кто он такой?" - "Да это приемный сын Димы Язова, Валерка". Я им: "Козел ваш Валерка". А он такой, знаешь, пока мы учились, никогда мимо не пройдет, поздоровается со мной. Со всеми остальными он вел себя по-другому, а со мной всегда вежливый был, обходительный. И когда уже выпускались, он вместе с другими ребятами мне помогал.
  Меня же хотели отправитьв Забайкалье. Всех остальных, кто из САВО, отправляли за границу. А десантных войск за границей не было, куда меня девать? Они-то пехота кто в Чехословакию, кто в Венгрию едут. Меня спрашивают: "А ты куда?" Я говорю: "В ЗабВО отправляют". - "Да ты что?! Такого не должно быть. Никак!" - "Почему?" - "Несправедливо. Пошли". И ведут меня куда-то. Они очень дружные были, помогали друг другу сильно. И мне тоже помогли. Хоть я десантник, а не пехота. Подводят меня к какому-то кабинету. Там огромная очередь стоит.
  Они: "Так, подожди", - мозги всем закомпостировали, очередь в сторону, и меня засунули в кабинет: "Иди все скажи". Я захожу. Там генерал-лейтенанты сидят. "Что хотел?" - "Да вот. Сказали сюда зайти, я понять не могу". - "Так ты куда едешь служить?" - "ЗабВО". - "А ты, что, не хочешь туда?" - "Да не хотелось бы". - "А где ты до этого служил?" - "Ну как где, в ТуркВО". - "А потом где?" - "САВО". - "А теперь куда едешь?" - "В ЗабВО". Тут генерал как заорет: "Как?! Почему?! Где социальная справедливость?! Ну-ка кадровика сюда!" В общем, орать стал страшно.
  Я думаю: "Пошли вы на хрен", - и ушел из этого кабинета. В академию не хожу два дня. И тут мне сообщают: "Женя, ты знаешь, что не в Забайкалье, а в Белоруссию едешь служить?" - Да ты что! Правда?" Так я попал в Белоруссию благодаря вот этим ребятам. Они в академии такой шум подняли. Не должно так быть, ТуркВО, САВО и потом идет ЗабВО, а дальше только Дальний Восток. И получается, меня из Центральной России все дальше и дальше отодвигают...
  А еще что вспомнил. Когда были на сборах, перед поступлением, жили в казарме учебной дивизии. И все опасались, что украдут документы, главное - партийный билет и удостоверение. Это специально некоторые делали, чтобы конкурента от экзамена отстранить. Хотя я знал, что у меня конкурентов нет, но все равно опасность была. Короче, от греха подальше мы сдали все документы начальнику штаба полка.
  И однажды спим ночью, смотрю - подошел кто-то ко мне: "Земляк..." Что-то начинает говорить. Я понимаю - солдат какой-то сидит у меня на кровати, поддатый и что-то спрашивает. Я ему: "Ты что, охренел, что ли? Что тебе надо?" Он смотрит: "О, я думал - земляк".
  И тут у меня мысль мелькнула - наверное, воровать пришел. Я его ды-дых! - он отлетел на кровать к другому, упал. Все наши: "Что такое, свет!" Смотрят, на кровати солдат лежит. Они давай его молотить, разбираться. Я-то не сильно ударил, а они приложились хорошенько. Потом уже слух пошел, что это десантник его избил. Вот, думаю, перед самым поступлением в академию я еще и виноватым буду. Но все повернули наоборот. Нормально. Обошлось.
  Просто солдат пьяный пришел к земляку, ошибся. Может, на этом месте действительно земляк его спал, но их казарму выделили для нас, абитуриентов академии.
  Экзамены мы сдавали тут же, в дивизии, а основная масса в Москве. Поэтому когда я приехал в академию, то мало кого знал. Они-то больше месяца там прожили и друг друга знали.
  Стали со мной знакомиться. Смотрят, у меня Красная Звезда и Знамя. А среди них еще у одного Красная Звезда и Знамя. Это был Солуянов Саня. Все знали, что на него уже отправлено представление к званию Героя Советского Союза. И через полгода он его получил.
  Так вот, ему было непонятно, как со мной обращаться. Он же поставил себя так, что он там хозяин. Человек был своеобразный. Может, и неплохой, но высокомерность ему мешала. Поэтому он не знал, как со мной разговаривать. Я ему: "Ты кто?" Мне, я скажу, по хрену были все авторитеты. Я как считал, так и говорил. И он это оценил. Потом сколько учились, если я так сказал, значит, это правильно.
  И был еще один, Олег Трусковский, он тоже в Афгане воевал. Молодец пацан. Подготовлен очень хорошо. Он с должности начальника штаба батальона поступал. И как-то были учения - переговоры на радиостанциях. Просто указания надо было получить. И мы с ним переговариваемся. Заканчиваются учения. Подведение итогов. Олег встает и говорит: "Ребята, или я что-то не понимаю, или вы все идиоты. Ну как можно с вами по радиостанции разговаривать? Вот ты, придурок: "Я первый, первый! Я второй! Прием!" - типа такого. Ну кто так разговаривает? Вот Ханин, он понимаетменя сполуслова. Фразами работаем. А с остальными я не могу работать. Как такое возможно? Как вы воевали? Не понимаю". И вот как-то создалось: Олег Трусковский, я, Саня Солуянов. И вот сейчас Ленька Лиджиев приходил. В принципе, ребята нормальные.
  У нас в группе был один спецназовец. Сейчас об этом уже можно говорить. Он устанавливал ядерные заряды на границе между ГДР и Западной Германией. Может, слышал, специальные проходы там были? И если что начинается... В общем, он эти заряды ставил. Пацан нормальный, Андрюха. Но он как-то взял и высказал свое мнение. Саня Солуянов ему так объяснил: "Кто ты такой? Ты где воевал? Какие у тебя заслуги? Какое ты имеешь право открывать рот?" Все три года он больше рот не открывал.
  А еще в академии учился Серега Александров. Он тоже нигде не воевал. С начальника штаба батальона в Германии поступил к нам в академию, и мы учились в одной группе. То, что у него морда здоровая, то, что он боксер, ну как тебе сказать, не котируется. Если он что сказал - сказал, ну, и заткнись. Вот так вот. Я его взял под крыло, потому что мы с ним в училище в одной роте были. Чуть что начинается на Серегу, я: "Что надо? Ну-ка пошли вон". Серега довольный - его не трогают. Мы с тобой ходили к нему в гости, помнишь?
  Вот так все время было. А жена у него очень прозорливая, не простой человек. Я ее раньше не знал, а тут встретились. Она потом мне сказала: "Я тебя, когда первый раз увидела, все поняла и Сергею сказала: "Вот, из всех тех, которые в вашей группе учатся, это единственный нормальный человек, порядочный, только с ним можно связь держать". А он не то что подкаблучник, но к ее мнению прислушивался, хотя она худенькая, маленькая такая.
  И вот так. Если где-то там собираются, и Солуянов начинает наезжать, хоть он подполковник, хоть он герой, Олег Трусковский или я: "Саня, ты, что, охренел, что ли?" Только мы двое могли подойти и ему сказать. Он только с нами считался. А с остальными - хрен клал на всех. С тех пор он меня побаивался.
  
  Слушатели Академии им. М. В. Фрунзе.
  Слева направо: Александр Боднер, Сергей Серков, Василий Нужный,
  Александр Плохих, Михаил Коновалов, Геннадий Бондарев, Евгений Ханин
  После академии он попал в Фергану, был командиром полка, потом узбеки назначили его командиром ферганской дивизии, сделали его генералом. И он хотел, главное, получить генерала. Мечтал стать главным десантником Узбекистана. Он же Герой Советского Союза. Там таких нет. Вот узбеки его всячески и прикармливали, заманивали. Он очень хотел там остаться.
  А Серега Александров был у него начальником штаба и хотел вывести оттуда дивизию в Россию. Договорились уже с летчиками загрузить всю технику и перелететь полностью, всем составом.
  - Украсть дивизию с территории Узбекистана? Это реально было?
  - Реально, но его продали, Солуянов все сделал, чтобы ничего не получилось. Сереге пришлось бежать оттуда. Он добрался до Москвы и рассказал всю эту историю, сдал Солуянова. А тот в Узбекистане остался.
  Однако, узбекам он уже на хрен не нужен был. На первом этапе его использовали, а потом просто выгнали, уволили. Он вернулся в Россию. До сих пор Солуянова некоторые называют "узбекский генерал". Да, генерал, только в запасе, потому что здесь его в армию никто не взял.
  Он занялся общественной деятельностью. Стал председателем организации "Союз Архангела Михаила". И уже в этом качестве приехал ко мне во вторую Чеченскую войну. Я руководил тогда оперативным отделом Восточной группировки войск.
  Приехал: "Здорово". - "Здорово". Но своеобразное у него ревностное отношение ко мне. Он понимает, что я могу с ним соперничать. Стал что-то мне говорить по поводу чеченской войны: "Да, вот, я сейчас..."
  А я говорю ему: "Саня, давай я тебе расскажу, как будет дальше". - "Как?" - "Вот так, вот так и вот так. Смотри, если ты не туда попрешь..." - и я ему что-то такое сказал, что он говорит: "Я подумаю". Ну, прошло годиков этак восемнадцать. Все. Сколько бы раз я ни приезжал в Москву, Саня не может выр ваться, чтобы приехать ко мне на встречу.
  - Почему?
  - Я откуда знаю? Может, все решает, кто из нас круче?
  - А зачем он вообще в Чечню приезжал?
  - Да там много всякого народа приезжало, может, орден какой-то очередной получить. Побыть там, получить и уехать. - Так он же не в армии.
  - Ну и что? Приехал туда, как приезжают артисты. Они приезжают, им потом орден или медаль дают, они уезжают довольные. Сейчас вон все увешаны. Сколько таких, знаешь? Я сталкивался.
  - Ну ладно, раз уже пошел разговор о Чечне, расскажите, как вы там оказались?
  - После академии я попал в Боровуху, там был отдельный десантно-штурмовой полк. Боровуха - это Витебская область, Белоруссия. До этого там стояли два полка 103-й дивизии, пятьдесят седьмой и пятидесятый. А когда они ушли в Афган, руководство было, конечно, умное, на инфраструктурной базе и территории одного из этих полков сформировали отдельный десантно-штурмовой полк. Пока дивизия воюет, здесь должны быть десантники на всякий случай. Это умно было продумано, в масштабе государства.
  В 89-м начинают выводить войска из Афганистана и возвращают в Боровуху 57-й и 50-й полки. А этот десантноштурмовой полк уже не нужен. Его расформировывают. Я был начальником штаба этого полка. Сдаю знамя, все расформировываю, передаю секретные документы. Полностью полк расформировал.
  Командиру полка это не надо, в основном только мне, как начальнику штаба, где вся документация. Тыловики там и так кучу всего списали, продали. Политработники все себе разобрали, списали, что можно было - телевизоры, всякую такую бытовую херню. А я сдал секретные документы, знамя, в архив все передал, рассчитался.
  И тут Ваня Комар. Я его знал по академии. Он на год, помоему, или на два года раньше меня заканчивал. Как-то меня увидел: "О, Женя, ты?" - "Да". - "Что? Как?" Я говорю: "Да вот полк расформировываю. А дальше не знаю". - "Пойдешь ко мне начальником штаба?" Я: "Пойду". И я, чтобы в Боровухе остаться, пошел к нему начальником штаба 57-го полка.
  Он очень умный, порядочный человек. Единственное, у него был недостаток - он пил. И его спаивали. Там был комбат первого батальона, друг его, Вовочка Петров. Он и спаивал. Потом он стал замкомандира полка. Был еще замполит, Серега Иванов. Они его вдвоем специально спаивали.
  Не понимали, что у нас с Комаром были доверительные отношения. Я ему всегда говорил правду и относительно его пьянки тоже. Как-то после очередного застолья захожу к нему: "Иван, зачем ты опять с ними пил? Ты, что, не понимаешь, для чего это делается?" Он: "Женя, я понимаю..." Он знал свою слабость.
  - Алкоголик, что ли?! В запои уходил?
  Нет, без запоев. И он очень был честный. Со штабом дивизии постоянно ругался, да так, что они его терпеть не могли. А я все это с командованием дивизии сглаживал, решал вопросы. Однажды раз ему на какой-то праздник часы или грамоту вручили - награждение. Он заходит ко мне: "Женя, твоя работа?" Я говорю: "Какая разница, чья это работа? Получил, спасибо им". Но он, видимо, разобрался уже, узнал что и как и говорит: "Мне дивизия никогда бы такого подарка не сделала, я прекрасно это понимаю". В общем, он решил уходить, и мне надо было опять принимать решение, что делать дальше.
  А перед этим, еще в ДШП, я должен был стать командиром полка. Меня комполка вызывает: "Женя, я не знал, что ты придешь. До твоего прихода я уже обещал заму своему: "Ты работаешь за меня, я ухожу - становишься командиром полка". А этот зам был моим замкомвзвода в училище, Савельев Санька. Он замкомандира полка, а я начальник штаба.
  Как оказалось, моего предшественника снял с должности замполит, куда-то перевел. И когда я пришел, он заявил: "Ну, с этим пацаном я тоже разберусь". Правда, пришлось не ему, а мне с ним разобраться. Я создал партийную комиссию, в которой не было ни одного политработника. В Вооруженных силах такого не бывало. Я тебе не рассказывал?
  - Нет. Партийная комиссия, где нет политработников?
  Интересно.
  - А получилось так. Я, когда пришел, комполка говорит: "Женя, порули". Все приказы подписывал я, за себя и за того парня, этим парнем был командир полка. Он единственное, что делал - подписывал все входящие документы, потому что могли проверить. А остальное все делал я. Вся жизнь полка шла через меня.
  А у него были приближенные прапора, которые ходили - один в столовую, один только на КПП, третий вообще никогда никуда не ходил. Четвертый лишь иногда приходил на работу, но зато приносил рыбу или что-то еще командиру полка. Я быст ро со всем этим разобрался.
  Как-то поставил в наряд одного приближенного прапора, который в полк приходил в пьяных брюках... Ты знаешь, что такое пьяные брюки?
  - Нет.
  - Ну не в сапогах, а в ботиночках. Офицеры так не ходили, а он в таком виде являлся. Почему? Потому что с дипломатом к командиру полка заглядывал, оттуда выходит: "Я задачу уже получил". И пошел.
  Так вот, когда я его поставил в наряд, он имел неосторожность мне сказать, что он никогда никуда не заступит. Ну пришлось заставить его идти в наряд. Я бил правдой-маткой. Захожу к командиру полка, говорю: "Николай Николаевич, что там у вас приближенные есть?" - "Какие приближенные?" - "Ну, как, вот прапорюга говорит, что он твой приближенный, тебе рыбу носит, еще что-то, поэтому в наряды ходить не будет". - "Женя, как ты скажешь, так и будет. Ты начальник штаба, ты и рули".
  Что ж, очень скоро все стали все делать так, как я сказал. А этому прапору, который возникал, что он не будет ходить в наряды, я говорю: "Отлично. Не надо. За него будешь ходить ты, ты и ты. Понятно?" А они были большинство афганцы. Короче, харю ему как начистили!.. Он сам прибежал проситься в наряд. В общем, я зарулил там нормально. Прапора стали сами разбираться, кто из них куда пойдет в наряд, а мне уже готовый список подавали.
  Проходит какое-то время, все офицеры приходят ко мне, потому что я каждый день стал проводить инструктажи. Это обязательно было - дежурный по части, помощник, начальник караула, КПП.
  - Ну как в Афганистане, то же самое.
  - Да. Они приходили ежедневно. Я им одно и то же говорил, инструктировал. И тут на одном инструктаже зам. по ВДП говорит: "Товарищ полковник, а вы знаете, что у нас скоро перевыборы партийной комиссии?" - "А это отдельный полк. Как в соединении - партийная комиссия, так и в отдельном полку. В простом полку партийной комиссии нет". - "Конечно. Знаю". - "А вы знаете, что партийная комиссия уже назначена?" - "Как это назначена? Выборы только через месяц". - "Так начальник политотдела уже назначил". Я смеюсь: "Такого не бывает". А он: "Как? Хотите, я вам список дам?" - "Давай". - "Вот. Возьмите", - он вытаскивает из кармана и дает мне список партийной комиссии - председатель, зам, все девять или одиннадцать человек. Я говорю: "Вы что, охренели?" - И подпись командира полка есть?
  - Нет. Это они разведку провели, сняли копиюсписка у замполита. Там свои люди работали. Те же сотрудники политотдела, которые понимали, что надо к силе идти. Вот они к ней и пришли. Я говорю: "Так. Как вы считаете, кто в этом списке лишний?" - "Этот не имеет права там быть - вычеркивайте". Я вычеркиваю: "А кто должен здесь быть?" - "Вот этот". Список поправили. Зам по ВДП: "Дайте, пожалуйста, списочек", - и записывает меня последним. - "Разрешите я список заберу?" - "Да забирай. На хрен он мне нужен".
  Тут подходят выборы партийной комиссии. А в полку было девяносто семь или девяносто восемь коммунистов. Приезжает начальник политотдела корпуса. Там Минский корпус стоял, а мы корпусу подчинялись. Вот он и проводит конференцию.
  Все. Конференция началась. Он зачитывает тот самый список кандидатов, который мне приносили. Началось голосование. Все бегают со списками. Короче, стали выдавать листочки с фамилиями кандидатов. Ко мне подходит один: "Товарищ полковник, вы знаете, как надо голосовать?" Я говорю: "Нет, не знаю". - "У меня есть список". И дает мне. Я смотрю, у каждого коммуниста список, который мы составили. Он размножен. "Вот так надо голосовать, давайте". Я тоже голосую.
  Тут наш начпо: "А кто будет считать?" - и называет кандидатуры своих людей в счетную комиссию. Его люди должны считать. Я еще не знал тогда слов Сталина, что главный не тот, кто голосует, а тот, кто подсчитывает. Но я к этому был готов. Вдруг оказалось, что одного из его людей нет на месте, где-то в командировке. Все смотрят на меня - что делать? В счетной комиссии три человека должно быть. Одного не хватает.
  Я говорю: "Вы сейчас курить все пойдете?" - "Да". - "Вот у нас дурак один старый, начмед, Сан Саныч, он же не курит. Запишите его, пусть он там занимается". - "Да, точно, давай его в комиссию. Пусть председателем будет". И назначают его председателем счетной комиссии. Все, круг замкнулся. Те два от замполита, а этот - мой.
  - Это случайно так получилось?
  - Да. Судьба, наверное. В итоге все голосуют, побросали списки в урну: "Ну что, пошли курить?" Председатель комиссии берет эту урну, заходит в отдельную комнату и высыпает ее содержимое на стол. Тут появляются начпо корпуса и начпо полка. Начпо полка начинает: "Я тебе помогу". А Сан Саныч ему: "Подожди, ты кто такой?" - "Я начальник политотдела полка". - "А я председатель счетной комиссии. Выйди отсюда, я без тебя могу - арифметику знаю". И к начпо корпуса: "А вы что хотели?" - "Я вообще не подойду, я просто там посижу, в сторонке, можно?" - "Ну, в сторонке посидите. А ты выйди отсюда". И начал подсчет.
  Подсчитали голоса. Он выходит, докладывает. Оказалось, что девяносто пять человек проголосовали так, как я сказал. Два человека - это начпо и командир полка, которые, дураки, ничего не знали, проголосовали против. Потом уже командир полка прибежал: "Женя, да ты что? Хоть бы мне сказал!" Я: "Пошел ты на хрен, Саня. Что я тебе буду говорить?" Я только организовал, сам ничего не делал. А наш начпо бросился к начпо корпуса: "Ой, товарищ полковник, это начальник штаба все подстроил, это он!" Я говорю: "Ты что такое говоришь, охерел, что ли? Я разве голосовал? Коммунисты голосовали". В зале ликуют:
  "Все, решение принято!"
  Закончилось собрание. Начпо корпуса говорит: "Давайте соберем всех, надо же избирать председателя комиссии, зама". А перед этим я уже просчитал, что надо кого-то из своих людей председателем ставить. Предложил Серегу - восьмерик у меня был. А восьмерики, они за секретность информации отвечали - это те же особисты, только еще круче. Они зашифрованные. Я сначала не знал, потом мне Серега подсказал.
  Спрашиваю его: "Серега, кого назначить?" Он: "А хрен его знает, из этих дураков кого-то ж надо назначать председателем". Говорю: "А ты сам как?" - "Нет, товарищ полковник, мне нельзя". - "Почему?" - "Прежде чем туда идти, я должен согласовать со своим руководством. У нас своя система". - "А ты этим занимался раньше?" - "Да, я, вообще, когда служил на Кубе, был председателем партийной организации управления бригады кубинской, где ракеты наши стояли". Я говорю: "Ну, тогда ты сможешь. Давай". - "Ладно. Я спрошу у руководства. Через пару дней доложу".
  Время прошло. Заходит он ко мне: "Товарищ полковник, я своим доложил". - "И что ты им сказал?" - "Да, там конфликт у нас начальника штаба и начпо". Меня спрашивают: "И что, кто из них прав?" Я говорю: "Как кто? Конечно, мой начальник прав, начальник штаба. Он мне предлагает должность". Мне сказали: "Соглашайся". И он согласился.
  Короче, мы сидим, а рулит всем этим начпо корпуса и начпо полка. Так кого назначить? Начпо корпуса: "Вот видите, там уже был в списке замначальника политотдела, политработник. Он бы автоматически становился председателем, и думать ничего не надо было".
  Но я знаю, что Серегу подставлять нельзя. А со мной рядом офицер сидел, старый как мамонт, он старше меня лет, может, на десять. Говорит: "Надо же кого-то избирать. Вы что сидите? Выбирайте кого-нибудь". - "Да кого? Вот я не знаю". Он: "Вот видите, у вас нет никого". А я ему: "Петрович, давай тебя!" Тот с перепугу чуть не задохнулся: "Как? Нет, товарищи, я не могу, я занят, я ответственный!" Я тогда говорю: "Ну, старый не может - садись. Кто там еще? А вот молодой есть. Серега, ты чего?" - "Да, я не знаю". - "Что значит не знаю? Ты можешь это делать или нет? Ну-ка расскажи". И он рассказывает. Толпа: "О, все, есть председатель!" Начпо стоял, а тут упал в кресло: "У начштаба уже и председатель парткома есть!" Все. Закончилось это собрание - ни одного политработника в партийной комиссии!
  Начпо месяц думал, как мне отомстить. Через месяц приходит, сообщает мне, что он разработал перечень обязанностей для каждого члена партийной комиссии: "Я же все-таки начальник политотдела. Должен рулить партийной комиссией". - "Да рули, проблем нет. Принеси бумажку, где сказано за что я буду отвечать, да и все".
  Приносят мне бумажку. Там сказано, что я отвечаю за работу с молодыми коммунистами, которые работают в комсомольских организациях. А я понять не могу, что это он такое придумал. Хрен его знает. Думаю - где же узнать? А там политработник у него был, зам его. Я говорю: "Ну-ка придурка этого ко мне вызовите". Тот приходит: "Иди сюда. Что за херню твой начальник мне написал?" - "Вы не знаете?" - "Нет". - "Даэто унас коммунисты есть, которые входят в комсомольские организации батальонов. Они там или секретари, или просто члены руководства". Я говорю: "Ну и где я их буду искать? Ты сможешь найти?" - "Конечно. Я завтра принесу список". Приносит на следующий день список, а там семь офицеров. Коммунисты, но работают с комсомольцами. Говорю: "О! Вот теперь понятно". - "С ними вам надо работать". - "Хорошо. Понял, будем работать".
  Но они ж, эти офицеры, каждый день ко мне приходят на инструктаж. Или дежурным, или помощником заступают. Ну все, я составляю табличку - слева вертикально фамилии, а по горизонтали идут ячейки, где я отмечаю, с кем из них я беседовал, ставлю крестик. А дальше идут начальник политотдела, замначальника политотдела, главный комсомолец полка и что они делали.
  Приходит человек на инструктаж: "Я с тобой должен побеседовать. Садись. Ты в какую организацию входишь?" - "В такуюто". - "Понятно. Что делаете?" - "Вот это делаем, вот это". - "А кто к вам приходит? Хоть раз был начальник политотдела на вашем совете?" - "Нет, не был". - "А зам?" - "Тоже не было". - "А секретарь комсомольской организации полка?" - "Нет, товарищ полковник, вы что, никого не было!"
  Ну все, я минусы им ставлю, а себе ставлю плюс - я провел работу. И вот так с каждым. С пятерыми уже побеседовал. Картина одна и та же. Но я жду ж подвоха. Проходит месяца два. У нас собрание партийное. Начпо: "Товарищи коммунисты, прошло уже два месяца работы новой партийной комиссии, надо чтобы ее члены отчитались о проделанной работе, как они проводят работу согласно тем обязанностям, которые за ними закреплены". Я оказался самый гениальный человек. Передо мной лежит эта бумажка, и он: "Отчитывайтесь, товарищ начальник штаба". Я говорю: "Все, понял".
  Выхожу к трибуне: "Товарищи коммунисты, я отвечаю за такой-то сектор. Честно - я не знал, что это такое. Но помогли мне комсомолец такой-то, политработники, принесли список, вот он передо мной. Это семь человек. Я должен в течение года с ними провести беседы, оказывать содействие в их работе, направлять, чтобы они работали в комсомольских организациях нашей части.
  За два месяца я побеседовал с пятерыми из них. Но тут что получается. Вот какой момент выяснился. Может, конечно, я чего-то не понимаю. Но я с ними провожу работу, беседую, подсказываю, они со своими чаяниями ко мне приходят. Получается, я - начальник штаба полка, помимо своих обязанностей по службе делаю эту работу. Да, я понимаю, такова моя общественная обязанность как коммуниста.
  Но в то же время я стал смотреть, как наши политработники, которые должны заниматься этим по своей должности, живут жизнью комсомольских организаций полка. И получается такая картина: начальник политотдела нигде не был, ни с кем не беседовал. Замначальника политотдела тоже нигде не был, не беседовал, ни на одном мероприятии не присутствовал. Комсомолец наш главный, который должен быть на всех этих мероприятиях, он тоже нигде не был". Тут из зала кричат: "Да он для начпо за бутылкой бегает, ему некогда".
  Начпо вскакивает: "Начальник штаба неправ, товарищ Кузин!" Я ему: "Подожди, я отчитываюсь. Потом ты выскажешься. Я, может, и неправ, ты потом мне это скажи, а сейчас не мешай".
  Короче, я закончил свое выступление. Толпа в экстазе от моего выступления. В итоге оказывается, я д"Артаньян, я на основной работе, плюс общественную работу провожу, предписанные мне обязанности выполняю, а политработники вообще ничего не делают. Он: "Да я докажу!" Я говорю: "Ну подожди. Вот факты". Толпа: - "Ха-ха-ха". Все, разошлись, собрание закончилось. Я отчитался.
  На следующий день забегает он ко мне в кабинет с пачкой документов - Устав комсомола, короче, все обязанности. "Здесь нигде ничего не сказано, чтобы комсомолец полка проводил работу непосредственно в комсомольских организациях". Я говорю: "Подожди, а для чего он тогда нужен? - "Он типа для другого". - "Тебе же сказали, что он за бутылкой для тебя бегает. Поэтому, может, это его обязанность? Но мне это уже на хрен не нужно. Ты мне сказал отчитаться - я отчитался. Идиотсюда на хрен", - короче, я его прогнал. И все. Полностью я их раздавил.
  И тут стала формироваться нормальная человеческая жизнь в полку. До этого начпо держал весь полк в кулаке. Все ему друг на друга стучали. А когда я пришел, вопросы стали, главным образом, по-человечески решаться. Короче, вот так была создана партийная комиссия отдельного десантно-штурмового полка, без единого политработника.
  Да, потом мне позвонил командир корпуса из Минска. Начпо приехал к нему жаловаться. Доложил - так и так. Комкор мне: "Ты что там творишь? Почему у тебя так, так и так?" А Серега, секретарь партийной комиссии полка, доложил по своей линии. В итоге там сошлись политработники и особисты - восьмерики. Больше комкор мне не звонил...
  Ему все объяснили. И стала тишь да гладь. В полку работала партийная комиссия, в которой не было политработников. Кому рассказываю, не верят: "Такого не могло быть!" Нет, это было еще при советской власти. Просто передавил я их, скорее всего, своим авторитетом, меня понимали все, знали, поддерживали. Вот так...
  Почему-то вспомнил сейчас. Лето восьмидесятого года. Не помню, какой это был месяц, но жара стояла страшная. Меня вызвал командир бригады Шатин и поставил задачу: для проведения войсковой операции вдоль реки Гильменд в районе Лашкаргаха необходимо создать аэродром подскока.
  Дело в том, что из Кандагара вертолеты могли только подлететь к этому району, а работать, прикрывать войска времени у них не было, не хватало топлива. Полевой аэродром там уже был, но для того, чтобы он заработал, требовалось выдвинуть туда батальон обеспечения вертолетного полка, разместить его и взять аэродром под охрану.
  Шатин лично ставил мне эту задачу по карте. А это была карта ведения боевых действий. Смотрю - вдоль нашего маршрута все синее. Там синий кружок, там - с указанием количества мятежников. Говорю: "Подождите, как же я пройду, если там такое количество бандитов?" - "Ты должен проскочить на аэродром внезапно, взять его под охрану, поставить батальон обеспечения, чтобы он имел возможность работать. А потом мы будем идти дальше бригадой и все это зачищать".
  - Это там мы пленного духа пытали?
  - Нет, такого не было.
  - Как?!
  - Ладно, было. Когда мы туда пошли, а машины старые, жарко, они, естественно, стали греться. Колесная техника батальона обеспечения идет нормально, а мои греются. В общем, кое-как двигаемся, а духи с винтовками за спиной работают на своих участках, смотрят - какие войска идут. Но на нас никто не прыгнул - повезло.
  Мы шли целый день. Рано утром вышли и только к вечеру добрались на место. Пришли - все пить хотят. Был там колодец на аэродроме, мы его весь выпили. Но когда стало известно, что пришли первые советские войска, прибежали все наши советники, которые там были. Последнюю воду нам принесли. Ее тоже выпили. Только на следующий день вода опять появилась в колодце, и мы стали брать воду оттуда.
  Организовали охрану и оборону, рота взяла аэродром под свой полный контроль. Вертолетный полк мог теперь приземляться, потому что батальон обеспечения развернулся и был готов принимать вертолеты. Все было для этого сделано.
  На следующую ночь слышу - стрельба началась страшная! И недалеко. Видно было, как по дороге на Лашкаргах идет наша бригада. Стреляют на 360 градусов, танки идут первые, все горит, все свистит, все стреляет, трассеры летают. Бригада начала свою операцию. Вертолеты садились, дозаправлялись, довооружались, НУРСами стреляли, поддерживали войска. Так мы обес печили ведение боевых действий вдоль реки Гильменд.
  Но бригада до конца Гильменда не смогла пройти. Там было такое осиное гнездо, что туда никто не ходил. И когда это поняло руководство армии, было принято решение поставить на аэродром сначала батальон пятьдесят шестой бригады. Они нас сменили. А потом батальон из сто третьей дивизии, который уже стоял там на постоянной основе вместо вернувшегося в Кандагар батальона пятьдесят шестой бригады. А мы-то из этой бригады были, знали ее, со всеми служили, еще доАфгана, в Чирчике. Вот, царствие небесное, Герой России ВасяНужный и Юрик Шустов - все друзья мои. Они там, в Лашкаргахе, после нас стояли.
  Вот так с нашей роты начиналась там основная база, как ее называли потом, Лошкаревка. Оттуда уже осуществлялось выставление засад, уничтожение караванов, пресечение доставки наркотиков.
  По факту, наша рота первой была где: Кандагар, вместе с батальоном захватывала аэродром. Потом рота захватила аэродром в Газни и удерживала его с января до мая восьмидесятого года. После чего вернулась в Кандагар, а из Кандагара двинулась в Лашкаргах, где опять была первой представительницей советских войск.
  - А сколько мы там были, мне кажется недолго?
  - Недолго, я точно не помню, где-то в пределах месяца.
  - Я только запомнил, как там у нас добровольца вызывали для расстрела пленного. "Кто будет расстреливать?" Рожнов: "Я". - "Ну давай". Увели его за домик...
  - Пленный, про которого ты говоришь, был взят, когда он пытался убежать от нас на мотоцикле. Их было двое. Одного убили на месте, а этого взяли.
  Мужик был здоровый, где-то метр девяносто, если не больше. Размер ноги ближе к 50-му, ступня огромная. Он никогда, видно, в обуви не ходил. Автомат у него был самодельный. Патроны в магазине девятимиллиметровые, на затворной раме, чтобы ее передергивать, гайка была приварена.
  А там проводилась тогда операция. Начальник разведки армии прибыл. Пленного пытали. Но он или не хотел говорить, или был немой.
  - По крайней мере да, ничего не сказал. Но давайте вернемся к Белоруссии. Вы там сколько пробыли?
  - Я же пришел после академии, в 87 году, и до вывода из Афганистана сто третьей дивизии был начальником штаба ДШП. Его расформировали, и Иван Комар мне предложил должность начальника штаба 57-го полка. Я был начальником штаба 57-го полка до девяносто второго года, пока не пришлось сбежать в 7-ю дивизию, в Каунас. Когда уже развалилось государство, нам 103-й дивизии белорусы предложили принять белорусскую присягу, выучить белорусский язык. А мы до этого были погранвойсками.
  - Стоп. Давайте подробнее, а то каша получается.
  - В девяносто первом году, когда Иран начал ближе сходиться с Азербайджаном, азербайджанцы полностью снесли охранную систему на границе и пошли в сторону Ирана. А иранцы стали ходить на нашу территорию. Их пограничники вообще не работали.
  Тогда государством было принято решение - ввести туда войска и перекрыть границу. Но войска не имеют права перекрывать границу. Если перекрыли войска - это значит объявление войны сопредельному государству. Поэтому всю 103-ю дивизию ВДВ перевели в погранвойска, и мы стали пограничниками.
  Нам сразу привезли канты, сколько нужно было. В мастерской бесплатно - оплатили, по-моему, погранвойска - нам перешили все канты, мы стали зеленые. Погоны зеленые. В общем, пограничники.
  Но еще до приказа о передаче в погранвойска нас подняли по тревоге, и мы в полном составе, все три полка, вылетели в сторону Азербайджана. Приземлились в Баку. И там на аэродроме встретились с Тульской дивизией. Они уже прибыли туда и работали внутри страны, а мы прибыли перекрывать границу.
  Там уже было неспокойно. Везде народные волнения, люди перекрывали дороги, не пускали войска. Но нам повезло, мы выскочили из Баку. Выходим на БМД из Баку, а навстречу несется Болградская дивизия. Мы друг друга видим - десятники, там и там десантные машины. Они: "Вы кто?" - "Мы 103-я". - "А мы 104-я". - "Вы куда?" - "Нам приказано войти в Баку - они идут в Баку". - "А нам - выйти из Баку".
  Короче, получилось как. По идее, мы не должны были в это ввязываться, потому что идем к границе, но там при въезде в город местные перекрыли мост. И мы решили помочь снять блокаду. Наши десантники подошли, разнесли все машины, которые перекрывали трассу. Там все разбежались. В общем, они вошли в Баку, а мы развернулись и пошли в сторону границы.
  Перекрыли ее, где хитростью, где переговорами, но мы выдвинулись в Пришибский погранотряд, это наша задача была, 57-го полка. Пятидесятый полк встал в Джалилабаде, а ближе к Каспию, с той стороны, стоял Витебский полк. Так мы полностью перекрыли границу. Когда мы пришли, погранцы боялись на нее ходить. Там уже вовсю местные хозяйничали. Что хотели, то и делали - ходили через границу туда, сюда. Из магазинов все пропало, вся техника, все приборы - телевизоры, электрооборудование несли за границу, а оттуда остальное, кто что. Ходили обменивались.
  Система охраны вся сломана - просто тракторист заехал и всю систему сломал. А что такое система? Это забор, кто-то к нему подходит - все, срабатывает оповещение. И туда раньше выезжала резервная группа пограничников. Этого уже ничего не было. И местные этим пользовались. Некоторые даже жили метрах в ста за границей. Пока мы там стояли, случалось, что по двести шпионов за ночь ловили. Какие шпионы, кто его знает.
  И иранцы, и местные.
  - Перебежчики.
  - Да. Ходили в гости к кому-то. Потом стала работать разведка. Запускали дезу - например, завтра иранцы придут воровать жен азербайджанцев, к себе их перетаскивать. А если захотите через какое-то время их вернуть - выкуп надо заплатить. Вот такими методами работали. Мы стали выставлять засады, как войска, перекрывать границу.
  Погранцы на границу не ходили. Мы все взяли на себя. В нашем полку то ли семь, то ли восемь застав было. Одна, на левом фланге, в горах была, не помню ее номер, но там никто не ходил. Когда я первый раз туда попал, снега было по самое не балуй. Погранцы только по самой заставе дорожки прокапывали, снег был чуть ли не в рост человека, такие сугробы. Они просто сидели там. И мы усиливали эту заставу. Если кто-то пройдет, животное - смотрели.
  Там было очень мрачно, конечно. Приходили, например, наши - так и так, ведро часов принесли, у кого-то взяли. Отдаем погранцам, а они уже были ушлые ребята, кладут в сейф. На следующий день опять ведро часов. Но почему-то первое ведро часов онинезаписывают, авторое записывают.
  Я тогда не понимал, что такое, почему. Первое ведро часов - это были нормальные часы, не штамповка. А второе ведро - это штамповка. Они копейки стоят. А те - хорошие, дорогие часы. Ну к себе нам ничего брать нельзя было, мы все им сдавали.
  Нам сразу на полк прислали хлебозавод и капитана, который учил наших солдат хлеб печь. Через несколько дней солдаты мне говорят: "Или вы его уберете, или мы будем бить его каждый день. Эта скотина дрожжи забирает, ставит брагу и пьянствует, а нам хлеб не на чем печь. Мы лучше сами будем все делать". И я его выгнал, солдаты сами хлеб пекли. Потом привезли нам палатки, поставили их на всех заставах, сделали там что-то вроде КПЗ. Куда-то задержанных надо девать. Их загоняют всех в палатки, и они сидят там. Они ж, большинство, местные.
  Например, ты пошел за границу и не вернулся - значит, погранцы забрали. И твой брат наутро приходит искать тебя на заставу. Они начинают там борзеть. Подходят вплотную к заставе.
  А в то время у нас в Советском Союзе был всего один полк, который имел щиты и дубинки, это полк внутренних войск гдето в Москве. Скорее всего, дивизия Дзержинского. Оттуда все перебрасывают к нам. И вот привезли. Дубинки мы взяли. Щиты брать не стали, толку с них, а дубинки - это дело хорошее.
  Там система вокруг заставы была. Она работала. Ворота тоже хорошо открывались, закрывались. Местные подходят к заставе и начинают: "Отдайте родственников", - переговариваются с задержанными на своем языке, те в палатке сидят хоть и закрытые, но все слышно.
  Короче, надо местных гнать. "Ну давай". Мои: "Приготовиться, на старт, внимание, марш!" - и начинают бежать к воротам. А те смотрят, интересно, куда они там бегут. Когда они подбегают на какое-то расстояние, ворота быстро открываются, и все местное население пускается бежать к себе домой. Наши догнать не могут. Ну, а кого догнали, это их проблема.
  Они отойдут метров на двести-триста от заставы и там сидят. Вот так периодически их воспитывали, чтобы местные близко не подходили. Правда, потом мы задержанных отпускали. Куда их девать-то? Все, что было, отбирали - и свободны. Идите домой.
  Одновременно из Москвы было указание: "Пока систему не поставят, вы находитесь там". Приехали специалисты, стали устанавливать новую аппаратуру, саму систему поставили, подключили. И после этого мы уже были не нужны. Погранцов заставили работать: "Вы работаете, мы уходим".
  Я там постоянно охотился. Сколько лис набил, фазанов, стрелял из автомата. Командир полка отправился в отпуск, я остался за него. Каждый день по всем заставам ездил сверху вниз и обратно. Со мной постоянно ездил особист. Я работаю по своей линии, по командирской, он - по своей.
  А там за каждой заставой был какой-то населенный пункт, и в каждом населенном пункте по одному, по два винзавода. Так вот, в одном из них, там, где было два винзавода, через месяц-полтора, один винзавод полностью опустошили - выпили все вино. Наши выпили. Это ж борьба с пьянством была мрачная, я просто заколебался.
  - Надо полагать, что это был один из способов уничтожения алкоголя.
  - Один из способов, да. Потом поставили новую систему на границе, и нам надо было оттуда уходить. Начался вывод.
  - Это уже какой год был?
  - Тот же девяносто первый. Мы входили в январе, по-моему, девяносто первого. И пробыли там, месяца три - январь, февраль, март. Практически весь личный состав полка перебросили на границу. В полку кто остается? Свинари, сантехники, электрики. А тут в Средней Азии начались выступления. Приходит приказ - взять под охрану здания правительства, КГБ. Короче, срочно собрали всю эту шантрапу нашу, что можно было собрать, привезли во Фрунзе, в Душанбе. Поставили их на охрану этих зданий.
  Возвращались мы тоже интересно. Командир полка вернулся из отпуска, а я к тому времени уже весь полк собрал в одном месте, чтобы наутро выдвигаться в Баку и оттуда вылетать. Определили маршрут, и я с первой колонной пришел на аэродром.
  Вначале Витебский полк загрузили, они улетели, и один самолет лишний у них остается. Я говорю: "Давайте 57-й полк грузите". Мне дают этот самолет, мы загружаемся и полетели. Летим, и что-то я с летчиками беседую: "Куда?" - "Как куда, в Витебск". - "Подожди, какой Витебск? Как я из Витебска со своим личным составом попаду в Боровуху, у меня же техники нет?" - "А куда вам надо?" - "В Боровуху и надо". - "Так не получится, нам дозаправка нужна, чтобы потом до Витебска долететь". - "Это ничего. Дозаправим в Боровухе, там у нас свой аэродром есть, исключительно хороший".
  Короче, стали разбираться что к чему. Командир летного полка говорит: "Ничего не понимаю. Ты что творишь, как это полк летит в Витебск, а ты в Боровуху?" Стал ему объяснять, что это не тот полк, не из Витебска.
  В итоге садимся в Боровухе, а там уже замкомандира полка по ВДП Санька Наумов, молодец, поставил всю технику. Стоят в колонне "66-е", кузова открыты полностью, у каждой машины стоит старший, водитель, ждут. Я приземляюсь. Он: "А где остальной полк?" - "Сейчас разгрузится в Витебске Витебский полк, и самолеты полетят за нашими". - "А как ты попал? - "Договорился...".
  Представляешь, как можно было договориться, я решил - заправлю тут, все сделаю. Короче, мы разгрузились, заправили этот самолет, и он улетел. Говорю Сане: "Дай мне машину, хоть домой заехать". А я ни разу дома не был. Многих отправлял в отпуска, а сам - куда мне? Не могу. Граница - это ж мрачно что было. Сколько там шпионов.
  А еще, что интересно, тоже с границей связано. Приезжаю как-то на одну из застав. Мне докладывают: "Товарищ полковник, взяли десять телевизоров". Я говорю: "Хорошо. Где они?" - "Вон там". Смотрю, стоят "Уралы" и бегает какой-то погранец между ними. Спрашиваю: "А это кто такой?" - "Да это приехал пограничник, пропагандист какой-то, он хочет забрать телевизоры". - "Какие телевизоры?" - "Которые мы взяли". - "Вы что, охренели, что ли? Так, подполковник, ты чего хотел?" - "Да вот, меня прислали, уже в Москву доложили, сколько вы взяли телевизоров". - "Тебе что, телевизоры нужны?" - "Да". Я командую: "Два солдата - ко мне". Подошли: "Взять по телевизору". Взяли: "Поднять. Ударить об землю". Ударили: "Подарите подполковнику. И пошел вонотсюда".
  Короче, все эти телевизоры я раздаю по заставам. "Есть на заставе телевизор?" - "Нет". - "Дарю". Проходит какое-то время, ко мне приходит один умный замполит заставы: "Распишитесь". - "За что?" - "За то, что вы нам телевизор подарили". - "Ты что, охренел? Когда я тебе телевизор дарил?" - "Ну как, у нас же стоит телевизор?" - "Это ротный, который у тебя на заставе, он отвечает, это его телевизор". - "А мне нужно записать, вы ж уйдете и нам оставите". - "А почему я тебе должен оставить телевизор, с какого это рожна? У ротного у самого в Боровухе нет телевизора, пусть он его смотрит, новый телевизор, хороший". - "Как вы нас обманули!" - "Как обманул?" - "Вот наши сейчас смотрят". - "Смотрите, что, жалко, что ли? Мои смотрят и ваши. Пусть смотрят. Но потом это будет наше".
  Я понял, что тут дело, оказывается, не так просто. Они в специальную книгу заносят, что получили в дар. У них, может, такая информация никуда не уйдет, но она есть, а мне это не нужно. Я вызываю к себе Васю Шемякова. Его называли балалаечником, он у нас в клубе отвечал за аппаратуру. Постоянно пьяный ходил.
  Говорю ему: "Вася, что нужно, чтобы телевизор поставить на учет?" - "Форму такую-то нужно оформить". - "У тебя форма такая есть?" - "Нет". - "Как нет? Есть, Вася". - "Нету". - "Вася, ты же домой ездил и привез ее сюда". - "Да? Я что-то не помню такого". - "Короче, Вася, если комдив спросит, ты сможешь сказать, что ты ездил домой и привез эту форму, не испугаешься, скажешь?" - "Скажу". - "Значит, слушай. Восемь телевизоров я раздал по ротам. Можешь записать их себе, это твои проблемы. Но когда тебя вызовут, скажешь, что я специально тебя отправлял в Боровуху, чтобы ты привез форму, и каждый ротный расписался за телевизор, который я ему подарил. Ты понял?" - "Понял!" - "Ну смотри". - "Теперь все понял, не подведу!"
  Естественно, политработники всех застав меня заложили. Комдиву приходит эта информация сверху. Он прилетает ко мне: "Ты что творишь? Отдай телевизоры пограничникам!" - "Какие телевизоры? У меня склад, что ли?" - "Вот такие-то". Я говорю: "А эти мы взяли, я ротным раздал по заставам, закрепил за ротами. У меня Васька Шемяков есть, который привез из Боровухи какую-то специальную форму, отдал ротным, те расписались. Я приеду в Боровуху, проверю их". - "Да что ты тут вытворяешь? Там же вам дадут телевизоры". - "Ну когда дадут, можем их в другие роты передать, подарить". Комдив завел меня за вертолет, чтоб никто не слышал, говорит: "Что хочешь делай, ну тебя на хрен!" - и улетел.
  Потом на какой-то заставе, смотрю, куча палаток лежит. Спрашиваю у ротного: "Что это за палатки?" - "Да сюда, когда мы уйдем, мотоманевренная группа пограничников придет, это для них нужно палатки поставить". - "И что?" - "Хрен его знает, они привезли, сбросили, говорят: "Поставьте палатки". А на хрена они нам нужны, зачем мы их будем ставить? Нам и так нормально живется, все равно сейчас уходить". - "Ты принимал их?" - "Нет. Это не мое имущество". Я говорю: "Понятно. А что это за палатка лежит с моей фамилией?" - "Как с вашей фамилией?" - "Ну почитай, на палатке написана моя фамилия!" - "А куда загрузить?" - "Куда, в "Урал" наш загрузи, пусть там лежит". Солдаты подбежали, в "Урал" ее забросили.
  Тут приезжаю на место, где был хлебозавод, смотрю - электростанция стоит. Все уже забрали, а электростанция стоит. Спрашиваю: "Чья это электростанция?" - "Хрен ее знает, нам давали, откуда-то привезли, но за нее никто не расписывался". - "Да вы что! Это же моя электростанция. Вы хотели оставить мою электростанцию? Ну-ка загружай быстрее!" - опять в машину и поехали. Вот так мы ушли. Все, что можно было, забрали.
  А еще перед самым выходом мы двоих шпионов поймали. Приехал я очередной раз на заставу: "Как дела?" - "Все нормально. Мы тут шпионов поймали реальных". - "А как вы узнали?" - "Сейчас вы сами определите, что из четверых задержанных два шпиона, сто процентов".
  Выводят передо мной двоих, один косой, сразу видно, что-то не так с ним. "Это кто?" - "Это, скорее всего, проводник, он дорогу знал". За ним идет другой, извивается как-то, ногу за собой волочит: "А это каратист, обладатель коричневого пояса, участник ирано-иракской войны". - "Почему так решили?" - "У него документы нашли".
  Потом заводят еще двоих, как яйца похожие. У них два чемодана, оба черные, одинаковые. Открывают чемоданы - ты, наверное, даже не видел такого, было время, минский завод выпускал шагомеры, - там компас, шагомеры эти и еще какие-то приборы одинаковые лежат. Вот все, что лежало, один к одному одинаковое. И на морду они одинаковые, и одеты - все одинаково. Ну явно два шпиона. Я говорю: "Понятно. А что это с каратистом случилось? Докладывайте".
  Подводят ко мне разведчика моего, солдата. Он дурак, головой кирпичи бил, на все соревнования по боксу его выставляли, всем он морды бил - дебил самый настоящий. Говорю: "Что случилось, как было дело, докладывай". - "Ну, посадили нас в засаду, сидим мы. Я сижу на камне ночью, холодно. А вы ж патроны нам не даете. Магазин у меня есть, но без патронов. Слышу - идут. Я встал. Подходят, я им даю команду - руки вверх. Вот этот, слепой, отходит в сторону. А у него из-за спины выходит другой и что-то руками, ногами стал размахивать". - "Ну, и?" - "Я его ударил ногой. Он подлетел вверх, а пока был в воздухе, я его еще прикладом ударил". - "Так". - "Ну вот результат". Я: "Стоп. А откуда у тебя часы такие?" Смотрю, какие-то у него часы непонятные. Солдат: "Так это он мне подарил". - "Когда же он успел, когда в воздухе находился?" - "Нет, мы его посадили в машину, и только я стал с ним рядом садиться, он сразу снял и подарил мне часы. Вот я их теперь ношу". Короче, задачу мы свою выполнили, полностью перекрыли территорию погранотряда, сдали ее пограничникам и улетели обратно.
  - А как Вы из погранвойск обратно в десант вернулись? Это же все приказом оформлялось?
  - Да. Приказ был. Нас вывели из подчинения ВДВ и передали КГБ. А потом было так. Наш командир полка, Комар, уходил обратно в ВДВ. Было решено, что я должен стать на его место. Все замы комдива на аттестационной комиссии проголосовали за меня. Но тут молодой начальник штаба витебского полка прогнулся перед комдивом, что-то сделал ему очень хорошее, и комдив докладывает наверх, что командиром полка назначен он. Начальник политотдела говорит: "Ты что, перепутал? Мы же решили". - А тот: "Я знаю, что делаю".
  Начпо мне потом рассказал, как это было. В Москве ведь тоже знали, что командиром полка я должен быть, поэтому комдиву пришлось их убеждать: "Я ему помогу, все будет нормально. Беру ответственность на себя". В общем, его назначили.
  Однако в Москве тоже не дураки. Раз - мне предлагают должность в новом, 11-м управлении КГБ - это, как сказать, было создано специальное управление по подавлению всех путчей, охране и обороне правительственных зданий, специальных объектов, перекрытию границ, защите руководства союзных республик.
   Вошли в него Витебская и 103-я дивизии. Одну дивизию вывели из Венгрии, по-моему под Харьков. Потом Нахичеванскую дивизию отдали в это управление, и на Дальнем Востоке какое-то подразделение морской пехоты или что-то еще. Создали в рамках КГБ такой кулак. Если ставилась задача, например, тут же авиация приходила, там были и самолеты, и вертолеты, все решалось оперативно.
  Один из моментов случился, когда Молдавия хотела уйти в Румынию. Бросили туда Витебский полк. Дело оказалось очень серьезное. Но наши приняли умное решение. Там был мост какой-то. По этому мосту местному населению разрешили свободно ходить туда и обратно, а всю остальную границу перекрыли. Они походили, посмотрели на румын, румыны на них и поняли, что им нечего там делать. Короче, от идеи соединения с Румынией Молдавия отказалась. Полк обратно вернули.
  Так вот, мне предложили: "Пойдешь в Москву, на Лубянку". Я: "Пойду". Для меня никакого смысла уже не было оставаться начштаба у молодого командира полка. Комдив, когда его представлял, подошел, в глаза мне заглядывает: "Ну ты помоги командиру полка, подучи". Говорю: "Ты что, будешь мне пацанов давать, а я их учить? Мне это надо? Сам учи". Он ничего не сказал. Отошел в сторону, и все.
  Я даю согласие на Москву. Там на мое место назначают командира батальона из пятидесятого полка. Он приходит, мы его обучаем, вместе сидим. Приходит приказ, я прощаюсь с полком и уезжаю в отпуск перед началом службы на новом месте. Это было 15 августа.
  Приехал в Курск и уже там узнаю: "Путч". Прерываю отпуск, еду в Москву. А там мне говорят: "Все, Женя, приказ отменили, наше управление срочно расформировывают. Нас всех под сокращение. Мы не нужны теперь государству. И вас всех будут переводить". Я лечу в Боровуху и опять становлюсь начальником штаба полка. Того комбата убирают с моего места.
  Но здесь начинается дележка армии. Белорусы поставили нам ультиматум: либо вы принимаете присягу Белоруссии, учите белорусский язык, либо убираетесь отсюда. Ну, мы, естественно, послали их куда подальше, едем в штаб ВДВ, в Москву. Нам говорят: "Не волнуйтесь. Мы вас всех заберем".
  Да, а перед этим, когда мы еще в погранвойсках были, нас стали обратно переводить, вновь формировать 103-ю дивизию ВДВ. Приехал замкомандующего по вооружению: "Мы вас обратно забираем", - и так, свысока, это заявляет. Расположился он в кабинете командира полка, кадровики тоже там. Сидит, решает кадровый вопрос. Тут один сержант: "Товарищ генерал, разрешите?" - "Да". - "Я не хочу идти в ваши позорные десантные войска. Я хочу остаться в погранвойсках". - "Сержант, да ты что, это же десант!" - "У вас позорные десантные войска". - "Это почему?" - "Ну, смотрите, нашей дивизии поставили задачу перекрыть границу между Азербайджаном и Ираном, мы сделали, навели там порядок. Хотели молдаване с румынами объединиться - мы это предотвратили. Здания правительства и КГБ во всех республиках мы удержали. А у вас там сколько, семь дивизий? Вам поставили задачу взять Белый дом, и вы всем своим ВДВ не смогли это сделать, а мы бы сделали. Не пойду я в ваши позорные десантные войска".
  Вот такие у нас солдаты были. Я хочу сказать, подбор был в нашу дивизию на тот момент исключительный. У нас как набирали. Например, в полк нужно сто молодых солдат. Нам говорят: "Езжайте в такой-то военкомат, выбирайте из двухсот человек", - образно говоря. Приезжают наши, из этих двухсот выбирают, например, сто двадцать и говорят: "Заберем через два месяца. Вы пока их проверьте по линии КГБ".
  Их проверяют. Подходит девяносто. Нам дают еще тридцать человек, чтобы из них мы выбрали десять и у нас было бы сто новобранцев. Я сидел, выбирал: вот этих я беру, вот этих - нет. Такой был отбор. Юра, когда солдаты пришли, это были исключительно воспитанные и грамотные люди. Дураков не брали. И вот этот сержант тоже. По-моему, он был из химвзвода нашего полка - понимал всю эту политику: как, что и почему. Главное - генералу не побоялся высказать свое мнение.
  А тогда приехали мы в штаб ВДВ, взяли документы, личные дела, и нам каждому предлагали места службы. Мы все влились и пошли служить в ВДВ. Я попал в Каунасскую дивизию начальником штаба полка. Меня, правда, предупредили, что ее будут выводить, но когда - неизвестно. Семья моя в Белоруссии, а я приезжаю в Каунас, разместился. Пробыл там месяца два, может, три. И тут Министерство обороны принимает решение разместить нашу дивизию в Новороссийске и Майкопе.
  Меня назначают старшим оперативной группы, дают один батальон, и я лечу из Каунаса в Майкоп. А начальник штаба дивизии Орлов Вадик с оперативной группой летит в Новороссийск. План такой: штаб дивизии в Новороссийске, 97-й полк в Новороссийске, 108-й артиллерийский полк находится в Майкопе. Еще два полка были - один отправили в Наро-Фоминск, кажется, а другой передали, по-моему, Тульской дивизии. Ну, вот. Дали мне самолет - лети.
  Прилетаем в Брянск. Там дивизия целая стояла. Разместили нас в каком-то клубе. Некоторые офицеры еще жен с собой взяли. А у меня что, радиостанция, "уазик" и личный состав. Но нам-то дальше лететь надо. Вот только куда? Понятно, в
  Майкоп, а какой там аэродром близко? По карте смотрим - в Майкопе тоже аэродром есть. Короче, сидим день. Ни хрена - не отправляют. А нас человек сто пятьдесят было.
  Я прихожу к комдиву: "Сколько можно тут находиться? Нам лететь надо". - "Ну давай посмотрим, куда тебе лететь. Можно в Армавире сесть". Я говорю: "Мне надо максимально близко к Майкопу, а там я уже буду думать, как добираться".
   Он выходит на генерала в Москве, там постоянно дежурный генерал по перелетам. Докладывает ему: "Так и так". Тот: "Не мешай, я ничего не знаю". - "Ну и хрен с тобой. Тогда я даю ему сейчас самолет, пусть летит в Москву, а там разбирайтесь". - "Стоп-стоп, куда в Москву?" А это же после путчавсе происходит. "Кого ты хочешь в Москву отправить?" - "Батальон десантников". - "Да ты че?! Тут с Белым домом не могут разобраться. Ну его на хрен, подставить меня хочешь?! Куда ему надо?" - "Ему на юг, точнее в Майкоп". - "Давай я его в Армавир переброшу". - "Хорошо". - "По рукам. Ты дашь самолеты?" - "Да". - "А я разрешу пролет".
  В общем, дают мне самолет, мы загрузились и полетели. Приземляемся в Армавире. Там тоже в клубе разместились, переночевали. А у меня был один офицер из Майкопа. Я ему: "Толик, пойди выясни, как нам из Армавира в Майкоп добираться?"
  Он пошел, у летчиков уточнил: "Электричка постоянно ходит". Я говорю: "А у нас же еще три машины колесные". Толя: "Тут дорога есть недалеко, из Армавира в Майкоп, я ее знаю". Ладно. Едем на станцию, узнаем, когда электричка, и за час, за два личный состав строем туда приходит. Потом все садятся в электричку. Поехали. Я машины в колонну, и мы колонной пошли. У моих-то советская власть в заднице - красный флаг на антенну повесили, едем.
  Подъезжаем, а там полигон. Смотрю, какая-то комиссия уже заявилась. По всей стране не знают, что делать. Путч прошел. Красный флаг уже запретили, а тут мы с флагом Советского Союза едем.
  Приезжаем в Майкоп, к расположению Майкопской бригады. Ее на месте не было. Их отправили тогда в Осетию, по-моему. Там два входа - один центральный КПП, где пешком проходят, и есть грузовой КПП, для техники.
  Мы к нему подъезжаем. Я сижу в машине. Выходит дежурный: "Что хотели?" Я говорю: "Мы такие-то, будем теперь здесь жить". - "Вы что, охренели?" - короче, не пускают. Я своим ребятам - вперед. Те врываются на КПП, по харе всем настучали, ворота открыли, и мы заезжаем на территорию.
  А тут получилось так, что в это же время шла электричка. Железная дорога в пятидесяти метрах от КПП. Не знаю как, но мои останавливают электричку на переезде, выпрыгивают и строем подходят к КПП. Их, естественно, не пускают. Они сами открывают ворота - ивперед.
  Там суета началась. Оперативному дежурному докладывают: "К нам заезжают какие-то чужие машины, личный состав в камуфляже захватывает КПП, они входят на территорию". Тот молчит. КПП номер один докладывает: "Тут личный состав какой-то строем, с песнями заходит на территорию. Что делать?"
  Короче, мы одновременно через оба КПП зашли на территорию части, а там же не знают, что с ними будет дальше. Бить мы их будем или расстреливать. Не понимают, бандиты мы, что ли?
  В такой ситуации любой нормальный человек испугается.
  А мне дали схему этого городка, половину пометили красным: "Это твое, а это их". Никаких документов у меня нет. Просто нахрапом зашли.
  - А что, приказа не было никакого?
  - Я думал, что есть, точнее, надеялся. А мне заявляют: "Где ваш приказ о расквартировке?" - Я им: "Да пошли вы на хрен. Нет у меня никакого приказа. Размещайте людей". Короче, я на них наехал так, что они с перепугу всех разместили.
  А потом, после обеда у них началось совещание какое-то. Там была раньше дивизия расположена, из дивизии сделали бригаду. Дивизия эта была кадрированная, ею командовал генерал. Вот он по инерции приходил и тех, кто не уехал в Осетию, проверял, как у них дела. Мы узнали, что собираются они в клубе. Я туда захожу, со мной две здоровенные морды по бокам зашли, стоим. Закончилось совещание - генерал выходит. Я к нему: "Здравия желаю, я подполковник такой-то, приехал забрать у вас территорию".
  Он: "Где документы?" Я ему план городка показываю. Он: "Что это такое? Тут ничего не написано". Я говорю: "Вот. Видишь красным? Это будет мое, понял?" Он: "Да, я так с вами разговаривать не буду!" Я ему: "А я что, с тобой разговариваю? Меня это меньше всего волнует, я поставил в известность. Все понятно?" - "Да, я..." Поднимает глаза, смотрит, - две морды мои тупые стоят, два майора. Поворачивается назад, а там все его офицеры из клуба убегают. Оказывается, его здесь терпеть не могли. Он опять: "Да я... я не хочу с вами разговаривать.
  Я ухожу". - "Уходи. Никтоне держит".
  Что ж, думаю, пора доложить комдиву в Каунас. Захожу к оперативному дежурному: "Мне нужна связь". - "Какая?" - "Штаб ВДВ". - "Позывные знаешь?" - "Да". Установили связь. Комдив берет трубку. А он меня хорошо знал.
  Я: "Товарищ генерал, докладывает такой-то". - "Ты где?" - "В Майкопе. Нахожусь в расположении 31-й бригады, выполняю вашу задачу по захвату ее территории. Тут у меня проблема возникла с генералом, бывшим комдивом". - "Так, Женя, ты его бил?" - "Нет". - "Погоны не срывал?" - "Нет". - "Да пошел он тогда на хрен. Козел этот. Главное, ты его не бил и погоны не срывал. Остальное не важно. Действуй". Дежурный стоит, все это слушает... Так мы захватили эту территорию, потом приехали остальные.
  А в то время сняли с Приднестровья генерала, он был там командармом. Вместо него Лебедя туда отправили, а его поставили на командование корпусом в Краснодаре. Он приехал к нам в Майкоп с проверкой. И как-то мы с ним сошлись нормально, по-человечески.
  Он говорит: "Ситуация понятна. Вас все равно надо размещать. Казармы мне дали, там и там размещайтесь". Я стал с его помощью пробивать жилье для наших семей. Там же целые эшелоны шли с семьями, с детьми, со всей утварью. Их надо принимать. Потом сами казармы. Где-то треснуто, где-то отбито, не ухожено все.
  Ну вот. Приехал к нам комкорпуса, сейчас не помню его фамилию. Меня не было на месте. Оставался дежурный, старший лейтенант, начальник штаба батальона. Он: "Товарищ старший лейтенант, доложите, как тут у вас, что". И этот старший лейтенант понес: "Ой, товарищ командующий, да тут такое, пехота - это же чмо, там стекло разбито, лампочка не горит, сгорела давно, тут выключатель разбит". - "Да, все понял, разберусь".
  Ладно. Прихожу, он мне докладывает. Я: "Придурок, куда ты лезешь? Это твое дело?" - "Да я хотел наоборот, чтобы он наехал". Я ему: "Иди на хрен и больше не лезь никогда не в свое дело". Наутро иду искать генерала, нахожу где-то на территории: "Здравия желаю". Он: "Я все знаю". - "Что знаю?" - "Какие недостатки". Я ему говорю: "Нуразве это уровень генерала - со старшим лейтенантом разговаривать и слушать его?" - "А что?" - "Я здесь старший, если беседовать, то со мной надо разговаривать, принимать какие-то решения. Проблем по бригаде у меня нет. С комбригом все текущие вопросы решаем. Какие у меня есть к нему просьбы - все немедленно выполняется". Он постоял, посмотрел на меня: "Спасибо". Все. Мы поняли друг друга.
  Потом, как-то он приехал в бригаду, идет по территории, дерет всех. Я в сторону отхожу, а он подбегает ко мне: "Здравствуй. Как дела?" Поговорили. В общем, если кто начинал на него переть, я всегда: "Стоп. Прекратите. Это мой друг". Хороший он мужик, справедливый, но как-то не попал в струю.
  Ну ладно. Потом уже приехали наши, здесь разместились. Прошло два месяца, зарплаты мне не дают. Семья все еще в Белоруссии, а время-то идет, на что-то надо жить. Короче, мне разрешили, я полетел в Каунас. Там меня встретили. Говорю: "Что с зарплатой?" - "Денег тут нет, нам нужно ехать в Калининград. В Литве уже ничего не осталось, мы ездим туда получать".
  Нашли мне машину, мы сели, со мной несколько офицеров, поехали в Калининград. Приезжаем. Нам говорят: "Да мы бы рады, но денег нет. Если кто-то сдаст выручку, мы вам сразу выдадим". А мы-то на один день, туда-обратно. Спрашиваю: "А кто здесь командует бригадой?" - "Васька Малык". А он со мной в академии учился. Я ему звоню. Он: "Женя, сейчас буду". Примчался. Жену с собой приволок, мы давно уже не виделись: "Здорово. Ну, - говорит, - что нужно?" Я: так и так. Он: "Понял. Я сейчас бандитам скажу, они деньги сдадут, а ты заберешь". Короче, каких-то бандитов подняли, те сдают в банк деньги, а банк нам выдает зарплату.
  Оттуда я поехал в Белоруссию поездом. Помню, дочке, Веронике, купил магнитофон первый, что-то еще. В общем, привез жене и детям подарки. Конечно, они обалдели.
  А мне пришлось к ним километров 20, наверное, пешком идти. Поезд пришел ночью. Машины голосую - никто не берет. Оказалось, там зэки какие-то сбежали, и потому ни одна машина не останавливалась. Короче, я со всеми этими подарками - а еще мандариныя с собойпривез, там-то их не было никогда - пешком двадцатькилометровпропахал. Пришел домой. Все это им отдал - они довольные.
  Потом, я опять улетаю в Майкоп. В гражданке выхожу из троллейбуса, а навстречу идет начальник штаба нашей дивизии: "О, здравствуй, я приезжал с проверкой, у тебя все нормально". Я говорю: "Меня не было неделю". - "Я все знаю, все хорошо", - и ушел.
  А в Майкопе я уже навел связи. Там начальник военторга рулил почти всем в Адыгее. Он был лучшим другом командующего округом, возил товары из Германии. Брал то, что хорошо или плохо лежит. Правда, и обыкновенные товары через Ростов к себе возил. Майкоп был полностью всем обеспечен. Короче, главарь какой-то группировки. Вот к нему в гости и приезжал командующий округом. А меня с ним свели доверенные люди. Рассказали, что он единственный человек здесь, который все может решить, Юрий Спиридонович Мешалкин. Сейчас, царствие небесное, он уже умер.
  Когда я пришел к нему, он говорит: "А я знал, что вы ко мне придете. Здравствуйте. Приглашаю вас в баньку". Пошли мы в баню. А там чужих никогда не было. Были очень простые люди типа прокурора республики Адыгея, например, он был его другом, командир строительного отряда - такие вот, простые ребята. Полковники там всякие его не интересовали. А я к нему попал. Когда он узнал обо мне, сказал всем своим: "Это Женя. Мой друг".
  Как-то пригласил он меня на обед. Приехал командующий округом, еще какие-то представители из округа. Начальник военторга во главе стола - это ж первый парень у них. За столом сидел и командир корпуса из Краснодара, о котором я уже говорил.
  Юрий Спиридонович его спрашивает: "Юра, а ты что там на Женю бочку раньше катил, что ли?" Командующий округом: "А кто такой Женя?" Комкорпуса ему отвечает: "Женя - это старший десантник здесь у нас, мой товарищ". И тут начальник военторга всем говорит: "Значит так. Десантники теперь наши. Не вздумайте их обидеть или как-то тронуть. Понятно?"
  Все. С тех пор я стал первый человек. Хотя еще до этого он мне здорово помогал. Надо мне что-то - он: "Поедешь на этот завод, скажи, что отменя. Я имуже позвонил - приедет Женя". И все делалось. Надо мне с главой города вопросы решить - он: "Поезжай. Глава города уже все знает. Ждет тебя". Приезжаю. Там толпа целая стоит. Меня без очереди: "Пожалуйста. Заходите". В общем, где разместить семьи, кого направить в пансионат, санаторий - это все решал я, с помощью начальника военторга.
  Он был очень сильный человек, и связи у него были огромные. В свое время он был первым поваром у руководства государства. А что такое первый повар, личный повар, понимаешь?
  - Я даже не представляю, какой у него уровень проверки по линии КГБ.
  - Вот. Но потом почему-то он стал начальником военторга. Это был очень непростой человек, конечно. Но нормальный.
  Юрий Спиридонович меня принял и во всем помогал.
  А в 1994 году начальник штаба дивизии, Солонин, он сейчас директор цементного завода здесь, в Новороссийске, предложил мне пойти к нему начальником оперативного отделения дивизии. Я говорю: "Мне бы лучше на командира полка". А он: "Пока свободной должности комполка нет. Думай". Ну я решил: ладно пойду. И перешел из Майкопа в Новороссийск. А через год всех из Майкопа убрали: 108-й полк пришел сюда, артиллерийский полк в Анапу, саперный батальон у нас еще был, его отправили в Старотиторовку. Тут уже я занимался их размещением.
  А что значит всех разместить? Никто не знал, где жить. Ктото снимал квартиру, у кого были деньги от продажи квартиры в Литве. Кто-то на базе отдыха - копейки там платили и жили. Потом, на деватом километре размещались семьи, давали комнату. А кто в дивизии вещи побросал и жил там.
  Вдобавок еще: когда вышел 97-й полк, его разместили в палатках, в Раевке. Вдруг ураган. Никто ж не знал, не предупредил. Ну хотя бы и предупредили, русский-то не поверит, пока сам не увидит.
  Все снесло, все палатки порвало, все разлетелось, все дождем залило, все пришло в негодность. Естественно, пополнения никакого. А тут стали ставить задачу - ввести в Абхазию сводный полк. Я в то время опять был за начальника штаба дивизии.
  - А начальником штаба дивизии Вы не были?
  - Нет. Исполнял обязанности. Я был начальником оперативной части, а начальником штаба не был. Но по времени я был начальником штаба дивизии больше всех, потому что все начальники штаба приходили, принимали у меня должность начальника штаба дивизии, потом уходили на повышение, сдавали мне эту должность, я опять у них принимал, опять за них оставался. Ждал нового, пока новый через несколько месяцев придет, где-то там через полгода. Я выполняю обязанности, этому сдаю, он опять куда-то идет... И так все время.
  - А почему Вас не назначили, не знаете?
  - Как я понимаю, у нас одно время было в дивизии так: командир дивизии - это одно, замы командира дивизии - это те, которые нигде не воевали, а вот замы заместителей командира дивизии - начальник боевой подготовки, начальник оперативного отделения, тыловик - мы все были афганцы. Вот и все.
  Это, наверное, во всех вооруженных силах так. Просто те люди, которые имеют опыт и что-то могут, могут показать зубы и сказать свое мнение - они не нужны. Нужны прихлебалы, которые умеют лизнуть ниже спины, что-то принести. Но я никогда взяток не давал и не собирался, и сам никогда не брал.
  Даже вот сейчас я помогаю - просят, ведь, одного перевести, другого. Если есть такая возможность, говорю: "Хорошо. Берусь". Но все знают, что это безвозмездно.
  Потом была первая Чечня. Там по-разному можно людей оценивать, кто оттуда приходил.
  - А Вы в первую Чечню с этим сводным полком были, или как?
  - Нет. Первая Чечня началась для нас 13 января 1995 года. Старшим нашей группировки, которая туда пошла, был заместитель командира дивизии Александр Протченко. Он очень много сделал для дивизии.
  Там хотели всех в мясорубку бросить, а он это пресек - отстоял интересы своей группировки. Говорит: "Так, у меня группировка - это усиленный батальон. При ведении боевых действий в городе для него максимальный район ответственности - это улица, и не больше, квартал. Так мне и ставьте задачу, чтобы я ее мог выполнить".
  Ему там: "Да нам надо!.." - "Нет. И, кроме того, прежде, чем ввести людей в город, мне нужно провести с ними занятия, тренировки, нужно их обучить. Тренинг прошел - тогда давайте, можно действовать". Это все понимали, и все видели, как он старался, чтобы у нас был минимум потерь.
  А тут пришел к нам Шаманов, принял у меня должность начальника штаба дивизии. Месяца через три, наверное, говорит: "Женя, я поеду менять Протченко. Ты опять за нач. штаба остаешься". Сдает мне должность и уезжает, а Протченко возвращается в дивизию.
  В Чечне Шаманов сошелся с генералом Квашниным, командовавшим тогда Объединенной группировкой российских войск, или Квашнин его там нашел. В общем, предложил ему должность своего зама.
  Приезжает Шаманов оттуда через несколько месяцев, говорит: "Женя, тебе надо срочно идти в отпуск". - "Почему?" - "Потому что я ухожу, вопрос уже решен. Ты опять за меня останешься, пока следующего начальника штаба не назначат". Ну, он молодец, дал мне отгулять отпуск. Я вернулся и снова начал работать. Пока меня не было, он, как всегда, шашкой махал: "Я тут по-своему все сделал". - "Ладно, - говорю. - Все. Я опять за рулем штаба".
  После Шаманова старшим нашей группировки был, помоему, Аркашка Егоров, а его поменял Боря Петров. Под Первомайским Борю Петрова тяжело ранили выстрелом из гранатомета. Это случилось 18 января, в мой день рождения. Сейчас говорю ему: "Боря, отмечаем твой и мой день рождения в один день". А я был тогда с семьей, в Майкопе, - мои еще там жили. Мне звонят: "Так и так, Женя, тебе надо срочно ехать, принять группировку Петрова. Он очень тяжело ранен, выживет, не выживет - неизвестно". Короче, 20 января 1996 года мне позвонили, а 23-го я уже командовал группировкой в Чечне.
  Ну, Боря, слава богу, выжил, молодец, жив до сих пор. И вот началось - стал якомандовать группировкой. А там своеобразно все было. Командовали не то что дилетанты, но люди, которые от войны были далеки, мягко говоря. Знали только одно - всем вперед. И там все продавалось. Прежде чем я дошел до понимания, что меня продают, прошло какое-то время. Я привык к армии, а там, в основном, рулили внутренние войска, менты, и все порядки их были. Командующий войсками Министерства обороны подчинялся командующему группировки. И там, как тебе сказать, подготовка личного состава...
  Дело в том, что, когда командовал Аркашка, они ходили пешком. Когда Боря был, они тоже в основном пешие были или на вертолетах задачи выполняли. Тут я кинулся, мне нужна техника, а солдаты не знают, как с ней обращаться. Замена личного состава прошла, значит, надо обучать заново. Да и техника, в основном, неисправна. Ремонт большой требуется. В общем, пока к общему знаменателю все пришло, это очень долго тянулось.
  Хорошо, в оперативной группе был технарь - начальник бронетехники из ВДВ. Он пришел: "Женя, я тебе помогу". И каждое утро стал приходить ко мне в группировку. Я ему давал людей - механиков, прапоров, он шел и вместе с ними все делал. Где-то за две-три недели они всю технику восстановили. Я ему благодарен. Хотя его многие не любят, он мне очень помог. Приходит к обеду, покормят его, он опять идет и весь день работает. Только этим занимался и все сделал, всю технику восстановил. А я в это время начал подготовку личного состава - вождение, тактика. И потом уже война пошла.
  - А где вы в Чечне стояли?
  - Ханкала. В Ханкале наша группировка стояла около железнодорожной станции. А потом в Новогрозненском мне задачу поставили в феврале, там почти месяц мы простояли. Здесь я пообщался с командиром полка внутренних войск дивизии Дзержинского. Они информацию тоже хорошую имели по своей линии. Я ходил к нему в гости, задавал вопросы, где, что, как, и я стал уже там потихоньку ориентироваться, что к чему.
  Этот Новогрозненский мы никак взять не могли. Каждый день - только начинаем воевать, нас возвращают обратно. И както он мне сказал: "Мы завтра опять не идем, потому что главы районов приехали, командующему одному, второму в уши надуют - и все". Я говорю: "А этим главам кто определяет задачу?" Оказалось, там был командующий Юго-Западным фронтом, я не помню кто, чеченец. Он приезжал, ставил задачи, на переговоры приезжал к нашим.
  Якобы, при чеченской власти он глава населенного пункта, приехал опять вести переговоры. Но он выполняет задачу, которую поставили бандиты. Я все это понял. И потом, мне уже надоело стоять тут. Это же февраль месяц, грязь, в окопах по колено воды, солдаты немытые.
  Хорошо, я нашел там горячую воду. Труба какая-то была, она шла в горы, и там две ямки были квадратные, полтора на полтора метра. Вода туда попадает горячая, моешься, а вся грязь с мылом поднимается вверх и выходит сразу наружу, поэтому вода постоянно чистая. Пока мы стояли, я дважды всю группировку там искупал.
  В общем, на следующее утро я встаю пораньше, приготовиться к атаке Новогрозненского. Выхожу на дорогу, по которой все местные ездят, ставлю солдата своего, самого тупого. Говорю: "Значит, так. Без моей команды никого не пускай, ни туда, ни оттуда", - и ушел. А ушел в полк Дзержинского, к командиру полка. Он дает команду - в атаку. Они пошли в атаку, а мои блокировали Новогрозненск с востока и юго-запада.
  Короче, две бригады внутренних войск пошли на город. Смотрю, все - война началась. Проходит где-то час, полтора, я возвращаюсь к своему солдату. Там кавалькада машин, все эти главы районов тут собрались. И мой солдатик перед ними ходит. Увидел меня: "Здравия желаю". - "Здорово. Солдат, а что они тут стоят?" - "Как что? Вы же сказали никого не пускать, я с утра и не пускаю". Говорю ему: "Молодец, понял".
  А главы ко мне, спрашивают: "Где командующий, Шаманов, где генерал-лейтенант внутренних войск?" Я им: "Видишь, машина пошла в атаку, это Шаманов поехал". Он командовал как раз этой операцией. "А где командующий внутренними войсками?" - "А вон вертолет, видишь? Он на этом вертолете летит". - "Что, уже Новогрозненский стали брать?" - "Ну да, стали брать". - "Мы опоздали, значит?" - "Ну, значит, опоздали". - "Что ж. Тогда мы поедем обратно". - "Да, езжайте.
  Пожалуйста". Они развернулись и уехали. Вот так - один солдат все решил.
  Из Новогрозненского пришли - уже март начался. А восьмого марта духи взяли Грозный. Они уже 6-7-го числа почти полностью контролировали город. Перебили очень много солдат из внутренних войск, омоновцев на блокпостах. В каждом районе были опорные пункты, и они всех там уничтожили.
  А суть в чем была, я тебе могу сказать - это шло отмывание денег. Государство выделяло деньги на ремонт, восстановление зданий. Когда нужно было их принимать, за сутки до этого приходили духи и все там крушили. В итоге деньги якобы выброшены на ветер: "Да, все сделано было, отремонтировано, а тут война опять". Там некоторые люди на нас работали и всю эту механику сообщили.
  Короче, утром 7-го числа мне ставят задачу, чтобы к вечеру в аэропорту Северном была наша группировка численностью двести человек. От Ханкалы до Северного недалеко, но там через населенный пункт проходить надо. Сразу за этим населенным пунктом уже колючая проволока - первое ограждение аэродрома.
   Я подхожу к населенному пункту, на взгорке ставлю артиллерию на прямую наводку. Мы стоим. Приходят местные: "Что такое?" Я говорю: "Мои войска сейчас пойдут через ваш населенный пункт". - "А это что?" - "А это прикрытие". Пропускаю своих через населенный пункт - они прошли. Я возвращаюсь.
  Тут новая задача - еще одну группировку туда отправить. Быстро формирую вторую группировку, прихожу на аэродром, докладываю, что прибыл. Спрашиваю у коменданта: "А где мои?" - "А твои уже пошли в Грозный". - "Подожди, как в Грозный? Мне сказали здание правительства охранять". - "А оно находится в центре Грозного". Я скорее на связь. Мои уже возле здания правительства. Понятно. Все нормально, взяли под охрану. Ну ладно.
  Тут прилетает Квашнин, командующий округом, и вместе с Тихомировым, командующим войсками в Чечне, начинает ставить мне задачи. Больше часа шли разговоры, но задачи поставить они так и не смогли.
  Спрашивают: "Сколько у тебя войск?" Я говорю: "В общей сложности около пятисот человек". - "Хорошо. Задача тебе такая - взять Грозный". Все смотрят с удивлением: "Как это?" - "Мы тебе придадим роту спецназа 22-й бригады Ростовской. Разведбат дадим, еще танковый батальон казаков. Кстати, где эти танки находятся?" - "Товарищ командующий, они идут с запада на восток в Грозный. Трое суток уже как связь с ними утеряна". А я думаю: "Какие казачьи танки, откуда у казаков танки?" Ну бред. Цирк какой-то. Командующий: "Ну ладно, все. Выполняйте задачу", - и улетел.
  Я подхожу к Тихомирову: "Вы что, охренели? Это что такое было? Конкретно ничего не сказано, я уж не говорю о письменном приказе. Поставьте мне конкретную задачу, что надо делать". Он говорит: "У тебя какая была задача? Охранять здание правительства". - "А где оно находится?" - "Ты не знаешь?" - "Не знаю". - "Это в центре города". Я говорю: "Как туда попасть? Уже ночь, а у меня ни карты, ни плана города нет". Он: "Так, комбриг, дашь ему завтра взвод, пусть проведут его в город". Тот: "Понял. Во сколько тебе?" Я говорю: "К началу движения в пять утра". - "Все, мои будут стоять, тебя ждать".
  В четыре встаем, собрались, все готовы - взвода нет. К этому комбригу - а он, скотина, спит. Пока подняли: "Где взвод?" Только минут через тридцать-сорок пришел этот взвод и какойто заспанный лейтенант, молодой. Говорю ему: "Ты хоть знаешь, где Грозный?" - "Так точно. Знаю". - "Ходил туда?" - "Да". - "Дорогу покажешь?" - "Покажу". - "Ну, давай".
  Короче, как командир бригады проспал, так и духи меня проспали. Я несусь уже по Грозному, мои по рации кричат: "Куда вы?" - "К вам". - "Да вы уже нас проскочили". - "Понял. Высылай солдата на перекресток". Солдатик выбегает, показывает, куда идти.
  Вот так мы здание правительства под охрану взяли. Когда моя первая группа пришла, там остался один капитан милицейский, все разбежались. А духи метрах в трехстах были, хотели захватить здание. Сунулись, а тут уже наши. Они охренели.
  Ну и решили продать меня. Я понял, что продает комендант Чечни. Он сидел на Северном, ставил задачи и всех продавал.
  Я это потом вычислил, а доказать-то не могу. Ставит он мне задачу: "Приказ командующего - прочесать проспект Ленина".
  Что ж, командующий приказал - обязан выполнять. А это восьмого марта. Нужно своих поздравить. Смотрю - идет по улице какой-то чеченец с телефоном. Я таких телефонов еще в жизни не видел. Выхожу: "Иди сюда!" - а тут попробуй не подойди. Подходит. "Так, цифры знаешь?" - "Знаю". - "Мне надо позвонить. Набирай". Короче, звоню - жена берет трубку. "Здравствуй, с праздником, с днем 8 Марта". А стрельба кругом. Они ж не понимают, что я с женой разговариваю.
  Спрашиваю ее: "Как дела?" А она: "Ты где?" - "В Грозном". - "Как? Тут показывают, что Грозный чеченцы взяли". Говорю: "Да хрен его знает. Я вот стою на центральной улице, все нормально". - "А что за стрельба?" - "Тут пьяный какойто", - короче, дурака включил. Поздравил: "Тебе и дочкам цветы принесли?" Она: "Нет". - "Я там прапора послал, должен вам цветы доставить".
  Ну все, поздравил. Чеченцу этому телефон отдаю: "На, иди на хрен. Живи. Я тебя не видел". Я ж не знал тогда, что телефон этот все записывает и можно абонента легко вычислить.
  Так вот, с этим прочесыванием. Как потом оказалось, нас духи уже пасли. Правда, я сделал хитрый шаг. Там чеченские менты из полка ППС стояли. Я им говорю: "Можете своих отправить посмотреть, где духи находятся? Мы сначала артиллерией их накроем, а потом пойдем к проспекту Ленина".
  Этот проспект прямо на площадь Минутку выходит. Короче, направляем их туда. Все наши блокпосты их пропустили. Но когда они возвращались обратно, то ли духи их грохнули, то ли свои - могли, в принципе, перепутать. В общем, мне доложили, что все наши чеченские разведчики уничтожены. Ну ладно. Идти-то все равно надо. Пошли.
  А мне дали разведбат, я его с собой забрал. У них танки, БМП, а у меня только БМДешки. Вышли к проспекту Ленина. Я по правой стороне свою группировку ставлю, а слева разведбат на танках и БМП. Только двинулись по проспекту и охренели. Там в районе разбитого русского храма лежит на улицах все - и наши сгоревшие БРДМ, и трупы, и люки, и машины - все вот так.
  Я: "Спешиться!" Первая рота спешилась, вторая за мной идет, там тоже все из машин вышли. Как глянули, на чем они стоят - трупами все завалено! И - шок. Никто пошевелиться не может. Я на машине стою, ору на ротного. Ротный прикладом всех пытается толкать. Но солдаты не могут идти. Тут связист мой, царствие небесное, Коля Кремс говорит: "Им нужна спина впереди, они увидят спину - и пойдут. Разрешите, я?" - "Коля, это не твоя задача. Твоя задача - здесь быть, связь обеспечивать". Но потом говорю: "Ладно, Коля, давай". Для меня это, конечно, личность была. Коля спрыгивает с машины и пошел. Спина впереди появилась, и за ним следом пошли остальные. Сдвинулись.
  А я подлетаю к этой Минутке. Минутка - площадь, конечно, большая. Разворачиваю там всю свою технику. А там ее столько! - Танки, БМП, БМД. Спрыгиваю с машины в самом центре площади, без оружия. Тут подбегает комбат из Ульяновской дивизии: "Товарищ полковник, Вы что, тут везде стреляют!" Я говорю: "Покажи". - "Что?" - "Откуда стреляют? Покажи". А кругом огромные десяти-пятнадцатиэтажные здания, все разбитые. Оттуда можно вести огонь. Говорю: "Оттуда стреляют?" Он встал: "А уже никто не стреляет". - "Ну вот, видишь. А нам больше ничего не надо".
  Но у меня была еще одна задача. Третьи сутки не выходил на связь 13-й блокпост Свердловского ОМОНа. Необходимо было к нему добраться.
  Но я туда не пошел. Мне интуиция подсказывала - не надо. Я говорю: "Что будем делать? Меня что-то останавливает". И так я дорогу не знаю. Иду по схеме. А тут еще улицы узкие - с моей техникой не развернуться. Тут командир разведбата: "Разрешите я на трех машинах проскочу?" - "Хорошо. Действуй".
  Пока он пошел, я всю группировку свернул, опять по проспекту Ленина вернулся к зданию правительства. И только часа через два, наверное, прибыли разведчики. Я беспокоился - связи с ними нет. Короче, там была засада. Одну машину подбили, солдат один погиб. Но им удалось вырваться, они вернулись: "Мы их не прошли". Я говорю: "Понял, там нашей группировке кранты готовят".
  Ближе к вечеру этот козел, комендант, выходит со мной на связь: "Товарищ полковник, вы сегодня задачу не выполнили. Приказываю. Завтра выйти туда опять, доложить свой маршрут движения". Когда он мне это сказал, я все понял. И как наехал на него: "Ты что, не военный?! Ни хрена не соображаешь?!" Мне все стало ясно - меня продают. Там за нами следили постоянно, и местные жители, и менты чеченские, они продавали информацию.
  Утром построил колонну. Менты из чеченского полка ППС спрашивают: "Командир, куда собрался?" Я говорю: "Да вот, козлы, вчера был на Минутке, а сегодня опять отправляют, теперь в противоположную сторону, в Первомайский район". - "А, ну иди. Там тебя ждут". Мы двинулись, я потом развернулся на сто восемьдесят градусов и пошел в Заводской район, на этот блокпост омоновский.
  Но пошел не просто так. Ночью мне привели солдатика, который был из местных. Русский, но жил в Грозном. Про него никто не знал. Толя Береговой мне говорит: "У меня есть артиллерист, который хорошо знает город, местный". Я: "Давай его ко мне". Он ночью приходит, я план города разложил, показываю: "Вот, смотри, мы здесь ходили вчера. Как нам выйти на эту точку, на 13-й блокпост другим маршрутом?" Он говорит: "Можно вот так идти или вот так". - "Ну-ка, опиши подробней... Ага. Это не подойдет, а вот здесь можно пройти. Все. Значит так. Завтра садишься в первую машину и командиру взвода, лейтенанту, скажешь, что я тебя прислал показывать дорогу. Понял? Никому ни слова, ты у меня один". Об этом никто не знал во всей группировке.
  Короче, идем на 13-й блокпост совершенно другим маршрутом. В Заводском районе к нам должны были присоединиться двадцать человек из внутренних войск и пятнадцать омоновцев. Дали мне полковника, который должен был обеспечить взаимодействие с внутренними войсками и милицией.
  Подлетаем к комендатуре Заводского района. Там войск хренова туча. Полковник этот выскакивает из машины: "Я пойду поставлю задачу". - "Ну давай". Смотрю, подходят. "Вы на блокпост, да?" - омоновцы спрашивают, на 66-м их человек десять. - "Да". - "Мы с вами". - "Ну давай".
  Я артиллерию оставляю, говорю капитану: "Так, подготовить данные для стрельбы по этой точке, где блокпост. Стреляешь по моему указанию. Если там духи, накрываем, потом берем. Если команды нет, стоишь здесь. Будь на связи. Обратно пойдем, ты в колонну становишься - мы уходим. Понял? Все. Исполнять".
  Начали движение, а там слева вдоль дороги идет труба газовая, чуть ли не полтора метра в диаметре, ее никак не объедешь. За ней тротуарчик небольшой, а справа дувал - глинобитная стена, как в Афгане, и в ней бойницы. Все это там недалеко оказалось, а по схеме казалось прилично, я поэтому первым танк пустил. Смотрю, он уже на мост стал подниматься. А мост частично подорванный. Я танку: "Стоп!" Подъехал к мосту, слева встал. Пошли прочесывать. Среди омоновцев, которых мы с собой взяли, был сапер. Он говорит: "Я выставлял здесь минное поле, знаю, где. Проверю, духи сняли его или нет". - "Хорошо.
  Проверь".
  Короче, зашли на блокпост - там никого уже нет. Все свердловские омоновцы, пятнадцать человек, лежали на тротуаре за трубой, без оружия. Они как убегали, так их тут и валили.
  А перед этим хотел я своего зама по тылу застрелить и присвоить ему потом звание Героя Советского Союза. Но он почему-то отказался. Этот хитрожопый зам по тылу на "Урале" с кухней за танком поехал на мост. Мы-то все вправо-влево, а он за танком поперся. Танк сорок тонн, хрен его знает сколько этот мост выдержит. Я танкисту: "Назад". Он: "Сзади "Урал". Говорю солдатику: "Сбегай скажи, чтобы "Урал" оттуда убрался". Прибегает: "А там никого нет". - "Как никого нет?" - "Ни водителя, ни старшего". - "Ты что, охренел? Где они? Ну-ка искать!"
  Приводят мне обоих, водила перепугался, сразу в машину запрыгнул, а зам по тылу начинает мне что-то докладывать. Я: "Вы что, хотите, чтобы я, как тот начпрод из анекдота, ползал с бачком каши по передовой? Не знаю, как он, а я тебя, суку, сейчас застрелю, и ты у меня будешь посмертным Героем Советского Союза, если танк раздавит сейчас твой "Урал" с кухней".
  Танкистам командую: "Назад, машину дави". Танк двинулся задом, солдатик в машине засуетился, тоже начинает сдавать, но кухня у него заворачивается, машина встала, назад не идет.
  Ну, зам по тылу понял все правильно, тут же приводит под автоматом двух солдат, которые отцепляют эту кухню и на руках ее выносят.
  "Урал" стал отходить. А я что, задачу поставил и пошел на блокпост, смотрю, что там, как. Комбат говорит: "Затаскивай свою машину сюда, ставь под блоки". Там блоки были бетонные, чтобы гранатометы не могли пробить. И тут смотрим, два солдата вместе с замом по тылу держат кухню и несутся с ней вниз с моста - там под горку спуск, кухня за ними, догоняет. Комбат как увидел: "Убью, скотина! Я еще технику не расставил". А у того глаза перепуганные: "А куда ее нести?" Я комбату говорю: "Тихо, Игорь, не трогай. Видишь, зам по тылу работает". Игорь не знал, что я разборки уже провел. А тот орет: "Куда ее?" Смотрю, там какие-то маленькие перегородки, говорю: "Сюда". Они залетают туда, а там оказалась бывшая кухня. От омоновцев осталась очажная кухня, десятка. "О! - говорю. - Моя, дарю! Понял?" - "Понял".
  Короче, как стал он там работать на кухне! Мы в это время технику всю расставили, омоновцы начали собирать трупы. А пацаны трупов боятся.
  Я солдатиков своих им даю, а у них еще больший страх, подойти к телу не могут. Короче, я лейтенанту одному приказал, сейчас, кстати, в Новосибирске он, начальник инженерной службы армии. Говорит мне как-то: "Как вы меня тогда воспитали, на всю жизнь запомнил". Я: "Что запомнил?" - "Ну как вы подходите ко мне: "Так, загружай тела". Я посмотрел по сторонам - ну что? А молодой лейтенант, только пришел, не барское это дело: "Солдатик!" А Вы мне: "Я кому, сука, сказал? Загружай". С тех пор я любых трупов, хоть в разобранном виде, не боялся. Брал и загружал. Я уже все мог, и до сих пор это все помню".
  Загрузили тела. Говорю комбату: "Так, Игорь, ты остаешься. Оставляю тебе роту, а с остальными ухожу". Смотрю, омоновцы тоже собираются. Я: "А вы куда?" - "Мы уходим". - "Подожди, как это уходите? Вы же должны здесь быть, пропускной режим осуществлять. Мои-то в этом не разбираются". - "У нас была задача - забрать своих товарищей".
  Ну ладно, я выхожу колонной, пошел обратно и даже не думал останавливаться у комендатуры Заводского района, подбирать этого полковника-придурка из верхнего штаба. Я про него уже и забыл. Но смотрю, мои две "Ноны", которые приготовились для стрельбы, остаются на изготовке, пушки подняты, а солдаты лежат, отдыхают. Мне больше ничего не надо было! Вылезаю из машины, как наехал на этих артиллеристов! Все. Две минуты, они пушки опустили, заводятся, уже колонной идут.
  И тут этот полковник, скотина, решил меня подставить. Подводит двух, мягко говоря, военных. "Товарищ полковник, вот эти двое вам не дали личный состав на блокпост". Я подхожу к ним и начинаю объяснять - без рукоприкладства. Минут пять объяснял, все им пообещал... Говорю одному: "Кто ты такой, сука?" - "Я полковник такой-то, комендант Заводского района". - "Стоп. Значит, это твоя территория?" - "Моя". - "Ты за нее отвечаешь?" - "Да". - "И что, где твои люди?" - "А-а-а... Да вы заблокируйте опять этот переулок, я со своими людьми пройду". - "Что?! Здесь было два часа заблокировано, ты не мог пройти, а теперь хочешь все по новой? Ты че! Охренел, сука!" Второму: "А ты кто такой?" Он: "Я командир всех ОМОНов". - "Кто по званию?" - "Полковник". - "И ты полковник?!
  Короче, значит, так. Утром я приезжаю, если ваших людей нет на этом блокпосту, где мои люди остались, я тебя, сука, расстреляю и тебя. Понятно?" Глядя на все это, охрана моя разбежалась. Моих никого нет. Артиллерия уже в колонне стоит. Ну что. Взяли этого полковника-штабиста, сели, уехали.
  Вернулись. Прихожу покушать. Садится ко мне за стол капитан, мой артиллерист, ест и говорит: "Товарищ полковник, я в жизни видел много чего, но чтобы так живого человека драли - такого никогда не видел". Я говорю: "А что такое? Я их руками не трогал..." - я ж помню, как генерал мне говорил: "Погоны срывал?" - "Нет". - "Морду бил?" - "Нет". А капитан: "Но так живого человека нельзя трахать. Если они на Вас пожалуются, Вам будет конец". Я задумался, может, правда. Потом говорю:
  "Ну тебя на хрен", - короче, ушел.
  А в здании правительства было как, приемная главы республики Завгаева, его кабинет - налево, а мой кабинет - направо. Там связь была любая - Москва, в/ч, ЗАС, простой телефон - хоть куда звони, и они все работали. Тут как раз оказался ужин, и моих солдат не было на месте. Я захожу - телефон звонит. Ну, мне не западло, я поднимаю трубку: "Что надо?" - "Президента Чечни". - "Какой Президент? Я тут за всех. Президента здесь никогда не было". - "А ты кто такой?" Я: "Вообще-то, старший группировки 7-й дивизии, полковник Ханин. А Вы кто такой?" - "Я, вообще-то, командующий Тихомиров". - "А, тот командующий, которого приказы не выполняют?" - "Кто?" Я говорю: "Как кто? Командир 205-й бригады. Вы задачу мне поставили?" - "Да". - "Я все это сделал, все прочесал, сегодня вышел на 13-й блокпост, забрал трупы. Мне было приказано, что мои охраняют блокпост - мои охраняют. Был приказ, тридцать человек из внутренних войск и ОМОНа чтобы туда пришли - никто не пришел, ни один". - "Как? Почему?" - "Еще командир 205-й бригады вообще запретил разведбату выполнять мои приказы, хотя он передан мне".
  Командующий: "А там кто есть из разведбата?" И тут заходит начальник штаба. "О, ну-ка, иди сюда, возьми трубку, будешь с командующим говорить". Тот берет трубку. Командующий орет: "Ему подчиняться, больше никому!.." Я говорю: "Ну, понял? Спасибо, товарищ командующий". А этот капитан: "Товарищ полковник, мы все равно завтра с вами не пойдем". Я: "Капитан, стоп. Командующий, зачем мне батальон, который все равно со мной не пойдет?" Он: "Почему?" Спрашиваю капитана: "Почему не пойдете?" - "У нас топлива нет, осталось только танк завести, и все, а нам надо пять тонн. И жратвы тоже нет, сухпай закончился". - "Командующий, да зачем мне такой разведбат, у которого топлива нет, ездить он не может, жрать у него нечего, кто его будет обеспечивать?" Он: "Товарищ полковник, к утру у вас все будет". Я говорю: "Спасибо, товарищ командующий, если будет. Кстати, я тут сегодня двух полковников чуть не застрелил". Он: "Каких?" - "Таких-то". - "Как? Наших, что ли?" - "Да, наших. Они команду вашу не выполнили". - "Нет, нет, стрелять нельзя". - "Ну а морду набить?" - "Ну это ладно". - "Короче, я понял, что пусть они меня теперь закладывают. Спасибо, товарищ командующий", - и трубку положил. А капитан этот мне говорит: "Товарищ полковник, если завтра нам привезут солярку и сухпайки, мы вам тут памятник поставим". Я: "Не надо памятник, жгите солярку, жрите сухпай, ну вас на хрен. Я что мог, то сделал".
  Где-то через час мне докладывают: "Какой-то генерал Вас ищет". Прихожу: "Что надо?" - "Товарищ полковник, я генерал такой-то, звоню по указанию командующего. Куда вам доставить солярку и сухпайки?" - "Куда? В здание правительства, разведбату". - "А сколько нужно солярки?" - "Пять тонн". - "Все, бензовоз будет. А сухпайков сколько надо?" Я ему: "Ты что, охренел, что ли? Откуда я знаю? Спрашивай у командира 205-й бригады. Его разведбат, мне он только придан, с ним разбирайся, сколько им сухпайков надо". - "Хорошо, понял, завтра утром у вас все будет". "Ни хрена себе", - думаю и трубку положил. А это, оказывается, зам по тылу всей группировки войск в Чечне.
  Утром со светом встаю, смотрю - залетает на территорию бензовоз, "Урал" бронированный, я таких не видел никогда. Старший идет ко мне: "Товарищ полковник, Вам солярку и сухпайки привезли. Куда их?" - "Мне-то на хрен они. Вон к разведбату иди, скажешь, я приказал все принять".
  А перед этим еще у меня были спецназовцы. Там их рота стояла - девять БТРов. Пришли знакомиться. Спрашиваю командира: "Тебя как зовут?" - "Вася". - "Хм. А может, Петя?" - "Ну да, Петя". - "А может, Коля?" - "И Коля пойдет". Он на любое имя, на любую фамилию отзывался. Вытаскивает паспорт, смотрю - он вообще гражданский человек, в Грозном где-то прописан. Говорит: "У нас здесь свои дела, вот сегодня ночью ходили в районе высоток, на девятом этаже взяли станцию космической связи". - "Понятно".
  Он: "Командир, чем мы помочь можем, какую помощь оказать?" Я говорю: "Давай так, но чтобы я об этом сразу забыл, вокруг здания правительства на высотных зданиях везде поставить своих снайперов". - "И что?" - "Стрелять". - "Кого?" - "Всех". - "Кого всех?" - "Кто движется в эту сторону. Понял?" - "Все понял". Спрашиваю: "Я забыл об этом?" - "Да". И все. Сколько я там был, больше об этом не думал. Если что случится не так, это уже их разборки будут.
  Так вот, он приходит: "Командир, я знаю, у тебя соляра есть". А я на боевые всегда брал бензовоз. Бензовоз - это "ГАЗ-66", и в нем где-то 1,7-1,8 тонны солярки. Мне на группировку, в районе Грозного, хватало везде там ходить. Он: "Командир, мне нужно хотя бы литров девятьсот. Что хочешь для тебя сделаю, в любой точке Грозного. Палец только на карту поставь, например вот отсюда тебе нужна электростанция, а отсюда машина, все будет сразу же сделано. Только дай солярку". Я: "Иди на хрен! Это мое НЗ, никому не дам". - "Ну командир..." - "Иди отсюда!" - выгнал его.
  А тут, часа через два-три после того, как бензовоз пришел, смотрю, что-то мой разведбат засуетился. Говорю: "Ну-ка, негодяи, докладывайте, что у вас случилось?" - "Товарищ полковник, да все нормально, Вам солярка нужна?" - "Вы что, охерели совсем, что ли? Какая солярка?! Я через командующего добился, чтобы ее вам привезли, а вы хотите мне загнать?" - "Да нет. Вы не так поняли, просто мы все заправили, все залили. Нам нужно было пять тонн, а там какой-то бензовоз, что еще тонна с чем-то осталась". - "Понятно. Тогда так, вон видишь БТРы спецназовцев? Их заправите. Скажите, я послал". Они пошли заправили спецназовцам всю технику. Докладывают: "Ну все, сухпайки мы забрали. Машины заправили. Теперь готовы с вами ходить".
  Через некоторое время я захожу в свой кабинет, смотрю - ящик какой-то на столе стоит. Ящик бумажный, вскрытый уже. Мне докладывают: "Товарищ полковник, тут спецназовцы приходили, сказали - это ваш бакшиш". - "И что там?" - "Посмотрите". Открываю, там банки сгущенки. Смотрю, уборщица наша, бабушка русская, идет с ведром. Я говорю: "Понял. Дайте бабушке сгущенку". - "Да мы ей уже дали". - "Еще дайте". Они всю эту сгущенку бабушке в ведро загрузили. Она: "Спасибо, - берет бумагу какую-то, сверху на ведро бросила, - все, я пошла".
  Вот так я спецназовцам дал солярку. Такие были отношения, понимаешь? А они что делали. Ходили ночами по Грозному. Никто об этом не знал. Приходили к духам. Там их замочили, там. Все по-тихому. Кто это сделал - хрен его знает. Только трупы остаются.
  А еще был случай, приходят мои спецназовцы: "Командир, мы там принесли труп вайнаха". Ну, я толком не понял. Говорю: "Ладно. Около здания правительства положите. Скажите чеченцам, чтобы они по своим законам его к утру похоронили".
  И все. Но потом приходят ко мне какие-то обкуренные, пьяные ополченцы чеченские. Они уже стали появляться, якобы воюют за советскую власть. Говорят: "Это здание правительства, а вы тут труп привозите?" - "Подожди, кого там привезли?" - "Да вайнаха". - "Ну! Так похороните своего, как положено по вашим законам, до утра, вы что!" - короче, я на них наехал и выгнал, они ушли. А я решил перед сном свежим воздухом подышать. Выхожу - там, на первом этаже, какой-то свой штаб чеченцы сделали. Ну я на первый этаж спускаюсь, слышу голоса - похоже, к ним кто-то приехал. Захожу в комнату...
  А до этого, когда я пытался найти другой маршрут на 13-й блокпост, ко мне в кабинет заваливают трое. Один, в принципе, нормальный, на человека похож. Но за ним стоят почему-то две обезьяны. Одетые - краги, сферы, перчатки, наколенники, нарукавники, автоматы, магазины - все. Крутые военные. И он мне заявляет: "Товарищ полковник, доложите обстановку".
  Я поднимаю глаза... И матом на него: "Ты, мать твою, кто такой?!" А у меня сидит комбат, рядом со мной, я без оружия, комбат тоже. В углу солдат сидит на радиостанции, на связи, сопли жует, наушники у него. Он ничего не слышит, естественно. "Да я секретарь Совета безопасности, мэр города!" - "Иди ты на хрен отсюда, мэр города!" - как понес на него. Он: "Как?" Говорю: "Ты что, не понял?!" Они сжимают автоматы: "Вы против кого воюете?" - "Я не воюю ни против кого, я выполняю ту задачу, которую мне ставят. Ты понял?" - "А вот..." - "Подожди, ваши люди были, менты со мной шли?" - "Да, шли". - "И где они?" - "У них спрашивай". - "А их нет, они все разбежались, твои люди. Поэтому ищи их, разбирайся, что по чем и за кого они воюют. А здесь все. Иди на хрен отсюда!" Видно, с ним в жизни никто так не разговаривал.
  Короче, они выскочили все втроем из моего кабинета. Мэр этот и его охрана. Ну вот. А тут думаю: "Надо зайти к чеченцам, объяснить, пусть занимаются своим трупом. Что, я буду хоронить какого-то вайнаха?" Захожу, все вскакивают передо мной, и тот самый мэр справа стоит. Видно, что он у них старший: "Товарищ полковник, здравствуйте. Какдела? Что Вы хотели?" - "Да тут такое дело, мои труп вашего вайнаха какого-то принесли, похороните, как у вас положено. А то пьяные ваши приходят, права какие-то качают. Похороните по своим законам". Один чеченец, в шинели нашей, портупее: "Извините, товарищ полковник, сейчас все будет!" Мэр: "Больше ничего?" - "Нет. Все нормально?" - "Да". - "Ну давай". И пошел.
  Утром мне докладывают: вайнах этот оказался русский - журналист. Он вел в Чечне передачу "Вайнах". Его духи грохнули, а наши спецназовцы труп принесли. Прибежала его жена русская, он пропал, а тут нашли его, привезли. Короче, заставил я этих чеченцев похоронить русского журналиста. Хоронили, наверное, уже не по своим законам, конечно. Я просто не знал тогда, что вайнах это - народ.
  А я к чему про этот случай вспомнил - проходит время, и тут прилетает это наше тело - Ельцин. Собирают всех старших группировок на Северный: "Без оружия чтобы были, одеты, как положено, там своя охрана". Ну ладно. Приезжаю туда. Стоим, командир батальона 56-й бригады, 104-й, все представители ВДВ. Мы друг друга немного знаем.
  Смотрю, идет капитан какой-то и снимает войска на камеру. Я ему: "Итак, дальше что? Ничего не хочешь сказать?" Он перекладывает видеокамеру в левую руку. Подходит ко мне строевым шагом: "Товарищ полковник, во вверенном вам батальоне..." - "Здорово". А это начальник штаба разведбата, который мне передавали. "Сейчас все наши будут здесь". - "Я понял". Меня спрашивают: "Это кто такой?" - "Да начальник штаба батальона". - "Какого?" - "Моего, я батальон отдал свой в 205-ю бригаду, они тут служат пока". Короче, дурака включаю, и верят все. Он умчался за остальными. Тут бежит командир батальона: "Я из госпиталя только пришел". А там начальник разведки бригады бежит, другие офицеры, которые со мной в Грозном были. Несутся ко мне - обниматься, целоваться.
  Ну, мы с ними поговорили. Они: "Заберите нас к себе. Мы больше и не воевали, как с вами по Грозному ходили, больше мы нигде не были. Нас суют туда, на перевал, там ходим в засады, делать нечего".
  Смотрю - идет подполковник один. Я говорю: "Ты ничего не хочешь сказать?" Он: "О, товарищ полковник, здравия желаю". - "Здорово. Что тут делаешь?" А этот подполковник развозил продукты по всей Чечне, тыловик, пацан нормальный.
  Короче, продуктов море, а сам голодный всегда.
  Я как-то пригласил его покушать. Он: "Спасибо". Чайку попить. "Спасибо, давай". А у меня водитель был, и где-то под Новогрозненским, по-моему, стояли. Он узнал, что я там, и пришел ко мне в автобус. Водитель: "А командира нет, он поехал по позициям". - "Жаль. А можно у вас чайку попить?" Тот: "Да, пожалуйста". Напоил его чаем. Ну, я его сразу предупредил: "Смотри, моим чтобы хорошие продукты привез". - "Все будет, командир". В общем, наш человек.
  Я говорю: "А ты что тут делаешь?" - "Да, я сейчас зам по тылу бригады 200-пьяной". Двести пятую так называли. "Ничего себе". - "Да я столы все накрываю, Ельцина кормлю, всем этим обеспечением я занимаюсь". - "Ну давай, ты нужный человек". Он пошел. Меня спрашивают: "А это кто?" - "Да, зам по тылу пришел, что он тут делает, хрен его знает". - "Да?"
  Нам кричат: "Все, давайте, старшие группировок все, туда, Ельцин приземляется". Выстроились мы в одну шеренгу. Вертолет приземляется, Ельцина под ручки поднимают, разворачивают к нам боком. Он идет боком к строю, с нами здоровается. Со всеми старшими группировок поздоровался. Прошел. За ним идет Паша Грачев, со всеми здоровается. Потом министр внутренних дел, маленький такой был, в очках - он поздоровался.
  И они что-то стали выступать, за советскую власть, за единую Чечню, херню всякую говорят. Нам уже это надоело. Наши стоят: "Ребята, пойдем лучше пожрем?" - "А нас предупредили, что там, в эллинге, столы накрыты". - "Ну пойдем".
  Приходим, столы, правда, накрыты, никого нет, и на каждом столе, столы на четыре человека или на шесть человек, стоит бутылка водки и коньяка. Нам пожрать сразу принесли, мы сели. Я не пью, а эти придурки мои взяли и все спиртное сразу выпили. А там мой друг зам по тылу стоит, у него ящики водки, коньяка, целая гора этих ящиков.
  Мои: "Командир, спроси, может, он что-товыделит?" Я говорю: "Володя, пойди сюда". - "Да. Что вам надо?" - "Спиртного еще". - "Хорошо, сейчас". Вернулся: "Нате вам". О, отличный друг, еще выпили. Тут толпа стала собираться покушать, а мы уже покушали, пошли дальше.
  Выходим на аэродром. Тут смотрю, бежит один товарищ, кричит: "Сообщение Москва - Грозный, первый самолет гражданский садится". Я говорю: "А ты куда бежишь? Ничего не хочешь сказать?" Он задергался, то на самолет смотрит, то на меня.
  Подбегает: "Здравствуй". - "Здорово. Ты куда? Воровать что-то бежишь?" - "Нет, я встречаю этот самолет, я ответственный". - "Ладно. Давай, иди воруй дальше, ну тебя на хрен". Наши: "А это кто такой?" - "Это главный вор Чечни, начальник хозяйственной части Завгаева. Все ворует".
  Тут за ним еще один бежит. Сказать, что человек - это ничего не сказать. У него лапа, как мои две руки, автомат 7,62 как игрушка болтается, морда тупая. Увидел меня: "О, командир, здорово". Говорю: "Как дела?" - "Нормально". - "Охраняешь своего шефа?" - "Ага". - "Понятно". - "Ну, я пойду, можно?" - "Иди, иди, охраняй дальше". Мои: "А это кто?" - "Бандюга какой-то, который охраняет этого главного вора в Чечне". - "Откуда ты их знаешь?" - "Я их не знаю, это они меня знают".
  Тут смотрю, Шаманов вышел с генерал-лейтенантом, командующим внутренними войсками: "Женя, иди сюда!" Я подхожу: "Что хотел?" - "Сейчас. На вот. Приказ подержи". Дает мне папку какую-то. Ну, я ее под мышку: "Что ты так с приказом министра обороны?" - "Да какая, хрен, разница, куда он денется!" Они смотрят на меня: "Женя, ты опять трезвый?" Я говорю: "Конечно. Это только генералам ничего не остается, как пьянствовать". - "Ну, правильно".
  В общем, стоим разговариваем. Вдруг у меня со спины подходит какое-то тело и к генералам: "Здравствуйте", - мне руку не протянул. Я поворачиваюсь, говорю: "Здравствуйте". И тут это тело становится по стойке смирно, а потом начинает передо мной кланяться и извиняться. "Товарищ полковник, извините, извините меня, я вас не узнал", - и все кланяется. Здоровается со мной. А это тот друг, который вылетал со своей охраной из моего кабинета.
  Он генералам: "Да вы знаете, кто это такой?" - и начинает им про меня рассказывать. Те смеются. Понимаешь, как он с ними разговаривает и как со мной - потолок и пол. Спрашивает меня: "А Вы дома уже были?" Я говорю: "Нет. Генералы ни хрена не пускают". Вот так поговорили, посмеялись. Он ушел. Меня спрашивают: "А это кто?" - "Да хрен его знает, он все должности в Чечне занимает. Что-то он мне говорил, да я не вслушивался. На хрен оно мне надо".
  Кто-то из офицеров говорит: "Николаич, я вот что думаю. Смотри, Президент с тобой поздоровался, министр обороны поздоровался, министр внутренних дел поздоровался. Какие-то твои разведчики подходили, какой-то тыловик приходил, главный вор Чечни со своей охраной к тебе здороваться подходил, этот, который все должности в Чечне занимает, поклоны тебе отвешивал. Командующий группировкой Министерства обороны, командующий группировкой внутренних войск, все с тобой здороваются. Да тебя же отсюда выпускать нельзя, ты тут всех знаешь, и тебя все знают". Я говорю: "Пошли вы на хрен, мне уже заменяться надо, домой ехать. А вы тут сами воюйте". - "Интересно все же, откуда тебя все знают?" - "Не меня знают, мою дивизию, то, как мы воюем. Вот и все". Вот почему они стоят, к ним никто не подошел. Так эпопея эта закончилась.
  А еще перед выводом 26 апреля был день дивизии. Значит, 26 апреля надо сделать праздник. Я говорю: "Ну, давайте, прапора, воруйте. Разрешаю у меня воровать". - "Как?!" - "А вот так, чтобы столы накрыли, чтобы там продукты были нормальные, водочки немножко офицерам - я-то не пью, ну чтобы было. Понятно?" - "Понятно". - "Ну все. Действуйте". А до этого, когда они воровали, я их бил нещадно.
  Расскажу предысторию. Говорю как-то замполиту: "Пойди проверь, продуты привезли со склада". Проверяет - не хватает. Я: "Парни, идите сюда". - "Да вот..." Под пытками они мне признались. Оказывается, в группировке из каждого ящика, где по сорок с лишним банок, четыре или пять банок брали. Представляешь?
  У меня семьсот человек группировка, а это со своей группировки войск берут. Я говорю: "Вы что, охренели, что ли? Так не должно быть". Они: "Так это же со всей группировки берут". Я им: "Подожди, я командую не всей группировкой, а только нашей дивизии. Если что, я возьму с собой пару солдат и проведу там у вас разборки". Короче, унизил я прапоров. Они: "Товарищ полковник, разрешите мы сами, дайте нам срок". - "Сколько?" - "Десять дней. Через десять дней, если у нас не получится, Вы пойдете разбираться". - "Хорошо". Раз, опять продукты привезли, получают. Я замполиту: "Проверь". Все до банки сходится. Подходят прапора, носы задрали: "Товарищ полковник, Вам не надо идти разбираться". - "И что?" - "Теперь единственная группировка 7-й дивизии, из которой больше ни одной банки не возьмут. Все".
  Ну вот. А сейчас я разрешаю к 26-му готовиться. Перед этим приезжал комдив, он водки принес. Я-то не пью, она стоит, давайте ее тоже на стол. Он привез еще часы какие-то дешевые, наши, с символикой ВДВ - солдатикам подарим. Я все-таки начопер, нахожу грамоты, делаю приказ, пошел печать где-то поставил, все сделал. Зачитали приказ, что награждаются часами, грамотой, кому просто объявляется благодарность, приказ сделали нормальный. И тут Шаманов звонит: "Женя, у тебя же сегодня день дивизии?" - "Ну да". - "Я с командующим приеду к тебе в гости". - "Приезжай, мне какая разница". - "Ты там?" - "Да". - "Все, мы подъедем".
  Утром я развод провел, всех поздравил, звоню в дивизию: "Комдив на месте?" - "Нет". Начальник штаба тоже не на месте. Говорю: "Оперативного". Оперативный дежурный берет трубку. Я ему: "Спасибо за подарки, которые вы нам послали, я уже роту одну отправил в Моздок для встречи колонны с подарками". Он: "Как? Мы не отправляли". А у оперативного на контроле все, я же знаю. "Как не отправляли? Разве могли забыть, что семьсот человек из дивизии выполняют боевую задачу, что им нужно какие-то подарки, конфетки прислать?"
  А все ждут. Тут звонит оперативный. Я трубку не беру, меня нет. Он моему оперативному: "Мы же не посылали". - "Как не посылали? Старший группировки роту к Моздоку отправил, на контроледержим, так и так".
  А дело втом, что одна рота действительно ушла. Мне поставили задачу пьяных казаков выводить из Чечни. Шаманов мне сказал: "Женя, надо их сопроводить". - "Но сегодня же день дивизии". - "Ну кого-то найди там". Ладно, думаю: "Хрен с ним". Артиллеристам: "Езжайте с казаками, сопровождайте".
  И они пошли туда.
  Где-то через час возвращается комдив, звонит: "Женя, поздравляю". Я: "Спасибо". - "Какие подарки, мы ж ничего не посылали!" - "Как не посылали, уже забыли, что мы здесь выполняем задачу?" - "Нет, не забыли, но мы собираемся через месяц поздравлять". - "Да через месяц на хрен не нужно будет, ложка дорога к обеду". Все смеются, все понимают, им интересно.
   И вот этот праздник, приказ. А я уже построил тогда столовую, настоящую, из кирпича, внутри трупной пленкой обтянули, пол выложили плиточками тротуарными. Горячая вода, все у меня там капитально было сделано. Накрыли столы.
  Тут Шаманов звонит: "Женя, тебе помочь чем надо?" - "Да, чем поможешь?" - "Сейчас я пришлю к тебе одного бандита, он поможет". Приезжает глава Шатойского района: "Товарищ полковник, мне Шаманов сказал вам помочь". Спрашиваю: "А что ты можешь?" - "Ну, на стол накрыть. Говорите, я вам все привезу". - "Ну что, зелени если". - "Сейчас будет. Скажите только, чтобы нас выпустили за кольцо и обратно запустили". Я коменданту - так и так, мне нужно этих выпустить, потом запустить. Через час приезжают - ведро шашлыков замаринованных, ящик водки, ящик зелени привезли.
  Все приготовили, я жду-жду, группировка вся стоит, а Шаманова нет. И тут подъезжает - грязный в хлам, с ног до головы. Короче, там дорога такая, что проехать нельзя. Так эти генералы, придурки, решили на уазике проскочить и застряли. Командующий сидит, а они, вместе с Геной Трошевым, которого убили - слышал, да? Он там армией командовал, - толкали машину командующего Тихомирова.
  Приехали, помылись. Все. Я доложил, как положено, командующий поздравил, приказ зачитал, всем подарки вручили. Ну теперь пошли за стол. Заходят: "Ого! Женя, откуда у тебя это все?" Я говорю: "Хрен его знает, прапора сказали - мы достанем", - дураком прикинулся.
  А ведь даже пить было не из чего, где рюмки взять? Так мы стреляли, по-моему, недели две каждую ночь осветительными минами. На осветительных минах есть колпаки. И для того, чтобы стрелять, этот колпак нужно снять. А когда по этому колпаку бьешь молотком сверху, там шишечка, он становится плоский и получается как рюмка. И вот - ночью артиллерия стреляет, днем эти колпаки моют. Короче, на всех хватило, представляешь, каждому по вилке, по рюмке. Генералы тосты такие хорошие про дивизию сказали. А с ними приехал Саня Сладков, корреспондент, и он все это снимал.
  - Сладков - это же известный журналист.
  - Да. Он приехал и все у меня там снимал. Пока я с генералами возился, для него одну роту мою подняли по тревоге, как будто. Они выбегают, садятся на машины, выезжают на боевые. И он это все заснял. Ну все, отбой дали. Он приходит. Я его плохо знал, зато он знал хорошо Шаманова. И тот мне говорит: "Женя, все, сегодня покажут по телевизору". - "Когда?" - "Материал для новостей будет готов. Ждем где-то к двадцати трем часам".
  И в новостях пошло: "Сегодня в группировке 7-й дивизии праздновали годовщину. Отметили ее так и так. Присутствовали..." - и все про нашу дивизию. Наутро докладываю комдиву, говорю: "Не знаю, как там у вас в дивизии проходил праздник, а у нас был командующий, другие представители командования, местное население, праздник отметили хорошо, даже показали по телевизору". Он: "А-а..." Вот такие дела были.
  Одна из операций на завершающем этапе войны была под Бамутом. Мне пришлось выделить одну разведроту в количестве пятидесяти четырех человек. Естественно, боеприпасов мы дали им очень много, по три БК, у них даже минометы были. Выдвигались они не на своей технике, а на технике другой дивизии, Ульяновской. Когда подошли к Бамуту, техника и ульяновцы встали внизу, а моим было приказано подняться пешком наверх в горы, на границу Ингушетии и Чечни. Там проходила дорога к Бамуту. Они выдвинулись, залегли, прекратили все движение по этой дороге, чтобы духи не могли передвигаться из Чечни вИнгушетию, или наоборот, получать подкрепление и боеприпасы. Там был момент, когда духи попытались прорваться, но никто из них не прошел.
  Операция продолжалась, и нужно было применять артиллерию. Наши товарищи из соседней дивизии попросили накрыть Бамут "Градом". Для пристрелки дали координаты, но или координаты оказались неправильные, или артиллерия ошиблась. Короче, пристрелка прошла по моей роте. Четыре человека было ранено. Это происходило уже к вечеру, в районе девятнадцати часов. Хорошо, что это были пристрелочные выстрелы. Там шум подняли, стрельба прекратилась. Когда мне доложили - четыре человека ранено "Градами", я подошел к генералу, командующему ВВС: "Мне нужно срочно вывезти оттуда своих раненых". Он говорит: "Уже поздно, мои летать ночью не могут, а рядом вертолетов нет, чтобы лететь сейчас".
  Я ломанулся к командующему группировкой Тихомирову. Но меня остановил какой-то генерал-лейтенант, новый начальник штаба. "Ты зачем?" Я говорю - так и так, нужно дать команду авиации, чтобы они подготовили вылет в район Бамута. Оперативная группа ВДВ не смогла ничего сделать. Он говорит: "Не надо, я сам пойду, все-таки я начальник штаба". Зашел он к командующему. Выходит и идет мимо. Я ему: "Ну что?" - "Давай команду ВВС, пусть вылетают, забирают твоих. Командующий дал добро". Я опять к командующему ВВС, а он мне: "Женя, готовь ордена, твои уже в воздухе. Я нашел вертолет, разгрузил один, и твоих раненых уже забрали, везут". Говорю: "Спасибо, товарищ генерал, завтра приду".
  Мне доложили, что их везут на "Северный". Проходит часа два, мне звонят: "Почему вы своих солдат не забираете?" - "Каких солдат?" - "Раненые ваши лежат в Ханкале на аэродроме". Я говорю: "Подожди, докладывали, что их на Северный везут". - "Они отказались туда лететь, сказали сюда везти, ближе к своим".
  Я срочно машину в Ханкалу отправил, их загрузили, привезли, там госпиталь был, туда отдали. Утром собираю пакет - тельняшку, бутылку водки, еще что-то. Еду, заезжаю в госпиталь, поздравляю ребят: "Чем помочь?" - "Ничего не надо", - легко ранены оказались. Это самая главная причина, почему не хотели лететь. Спрашивают: "А как они ранены?" Я говорю: "Какая разница, легко или тяжело? Давай так рассуждать, если легко, утром вывозить - уже будут тяжелые. Если тяжело, к утру уже трупы. Тут в любом случае надо лететь". Короче, убедил.
  Спасибо. Получилось нормально.
  Забегаю в штаб, а там все летчики сидят, они без знаков различия, у них у всех курточки. Генерал тоже там, все в одной комнате. Ну не будешь же давать пакет, который я ему приготовил, одному генералу. Говорю: "Товарищ генерал, Вас срочно вызывает командующий в штабе оперативной группы ВДВ". Он: "Понял, бегу, Женя". Вылетает и мимо меня. Я его в коридоре хватаю: "Куда бежишь-то? Это я вызываю". Он смотрит удивленно, а я: "Товарищ генерал, большое Вам спасибо за помощь, что моих вытащили. Это Вам от десантников". Он: "Женя, да ты что!" Я: "Все. Все. Бери". Он: "Женя, если что надо, я обязательно сделаю". - "Да вообще-то, если к слову, моим в горы воду отвезти надо. Вода у них закончилась. Они спускались к реке, но дождик прошел вверху, вода грязная, вообще пить невозможно". - "Женя, все бурдюки, что у тебя есть, тащи на аэродром, я сам лично повезу". - "Все понял, спасибо". Своим: "Так, чтобы были емкости для воды на аэродром. Срочно". Все, генерал отвез моим воду.
  Спрашивает: "Фамилии тебе дать?" - "Все давай!" Я в то время молодой, красивый прилетаю на аэродром и начинаю разбираться там, где руководитель полетов, туда-сюда, шугать всех. "Так, - говорю, - мне сюда командира. Вот этот экипаж, который вчера вытаскивал раненых, - а я помню до сих пор его фамилию, - Воробьева сюда со своим экипажем". А те не поймут, что за дурак, какой-то молодой полковник, орет на всех. Они думали, что я вообще пацан. И тут, раз, подходит один. Я говорю: "Кто такой?" - "Я майор Воробьев, командир экипажа". - "Здравствуй". - "Здравствуй". - "Значит, слушайте, в семнадцать часов мой автобус подходит к вашему модулю. Вы загружаетесь, вас привезут ко мне, там я буду с вами беседовать. Свободны. Командир полка кто?" - "Я". - "Смотри, если ты хочешь вместе с ними, тоже садись в автобус, приезжай ко мне.
  Понятно? Все, свободен". Сел и уехал.
  В семнадцать часов мой автобус подошел, экипаж ждет, садится, привозят их ко мне. Я им баню устроил, стол накрыл. У нас был большой бурдюк для воды, мы его использовали как бассейн. Я для них все это сделал. Они обалдели: "Командир, все, что надо. Всегда готовы помочь". Я говорю: "Спасибо вам, ребята, все нормально". Отвезли их обратно поздно ночью, когда уже напарились они. Баня у меня хорошая была.
  Потом я с этим майором еще раз столкнулся. На следующий день приходит он: "Командир, можно мы возьмем экипаж друзей наших попарить". - "Без проблем, бери". Ну, я им тоже баню сделал.
  Сидим мы в бане, уже поздно, одиннадцать или двенадцать ночи. Прибегает посыльный: "Товарищ полковник, операция закончилась! Приказ - нашим спускаться опять вниз и идти с ульяновцами обратно". Я говорю: "Это конец. Что делать?" Они сидят: "Что, проблемы там?" - "Да, операция закончилась, надо своих с гор как-то убирать. А я боюсь их спустить, они же не на своей технике, а на чужой. Те будут в броне, а мои снаружи. И я за них боюсь".
  А майор этот говорит: "Да какие проблемы, командир? Ты скажи нам, мы завтра утром их вывезем". - "Что для этого надо?" - "Да ничего не надо. Пришли утром, в пять часов, человека, чтобы нам напомнить, и все". Я говорю: "Без проблем". Попарились, отвезли их.
  Утром я замполита поднимаю: "Давай, бегом на аэродром!" Отправил его. Все мероприятия утренние прошли, иду назад - замполит шарахается. Я ему: "Ты что, гад, тут делаешь? Я же тебе приказал..." - "Товарищ полковник, я уже приехал". - "Почему?" - "Да я подошел к их вертолету. Говорю: "Командир сказал, что вы просили напомнить..." Они вышли, все лишнее из вертолета выбросили: "Иди отсюда, скажи командиру - все нормально, мы полетели". Я и ушел".
  Ну, что, машины на аэродром отправили, чтобы своих встретить. Пока туда-сюда - развод. Смотрю - разведчики мои бегают, командир разведроты тоже тут. Я: "Ни хрена себе. Это что такое? Ко мне сюда, родной". Он бежит: "Товарищ полковник, разведчики в количестве пятидесяти четырех человек прибыли". - "Не понял. А когда второй заход был?"
  Он подозрительно на меня смотрит: "Какой второй заход? Вы же приказали не двумя, а одним вылетом всех нас вывезти". - "Когда?" - "Да летчики так сказали!" - "Стоп, теперь подробнее, как все было". - "Ну, как было, смотрю, вертолеты подлетают, мы поняли - нужно улетать. Пополам разделились, одна половина залегла, прикрывает, вторая загружается в вертолеты, сели. И тут летчики спрашивают: "А эти что, не полетят с нами?" Мы: "Как не полетят - вторым заходом". - "Нет, командир сказал, за один раз всех вас вывезти". Я им: "Да нас пятьдесят четыре человека". - "Ну, командир сказал одним, значит, вывезем одним". Тут мы поняли, что влипли. Каждый вертолет по двадцать семь человек - одно, другое - по три БК, а у нас еще мин много осталось. Ну, хоть Бамут уже наш, мы все равно все остальные мины туда выпустили, чтобы не везти на вертолете лишний груз. Сели в вертолеты, и вот мы здесь".
  Тут уже я стал бояться - как наверх доложить? По воздуху они не могли - летчикам приказа не было.
  Короче, я говорю: "Так, всем выйти со связи, меня не можете найти, связь не работает, батарейки сели - все что хотите! А после одиннадцати давайте". Около двенадцати выходит старший оперативный группировки: "Женя, твои еще с гор не спустились, где они находятся?" Я говорю: "Толя, да хрен его знает. Смотрю в окно - они тут уже ходят". - "Как ходят?" - "Да хрен его знает, как они тут появились". - "А-а! Опять всех надул!" - "Да все нормально, я уже в бане их помыл".
  В итоге Ульяновская дивизия выходила двое суток. Они спустились, там куда-то влипли, потом опять где-то встряли. А мои - все вот они. Целые и невредимые. Им стол накрыли, у меня был такой закон: кто с боевых приходит, для них всегда баня. Они: "Товарищ полковник! Давайте к нам за стол". Я говорю: "Вы воевали, а я еще нет". - "Так не пойдет. Без вас мы не сядем". В общем, прихожу, сели мы за стол, я рассказал про их раненых.
  Вот так летчики сработали. Мне говорят: "Командир, что надо, ты только скажи, мы все для тебя сделаем". Они потом друзей своих в баню к нам привозили, а те пришли - они такого приема в жизни не видели.
  Потом уже, когда я заменился, мне рассказывали: "Летчики как на глядки к нам прилетали, нужно им куда-то лететь - они к нам". А у нас типа вертолетной площадки, футбольное поле было. Приземлились, в баньке попарились и дальше полетели.
  Вот так решалось все.
  Не помню в каком месяце это было. Группировке Ульяновской дивизии приказали идти на Ведено. Там духи блокировали пехотный полк. Ничего им не могли подвести туда. Короче, проблема, они окружены, снайперы с гор обстреливают. Это была подготовленная засада. Там справа от Ведено на горе когда-то был танкодром Шалинской дивизии, еще в советское время. Духи там засели, и когда полк шел из Шали в Ведено, его колонну разбили пополам. Одна часть прорвалась в Ведено, вторая ушла обратно в Шали. Не помню какое количество, но очень много людей погибло, наших солдат. Столько их духи навалили!
  Меня утром вызывают - надо обеспечить продвижение колонны, чтобы она прошла в Ведено. Для этого высадить десант в горы, на этот танкодром. Оттуда все просматривается и простреливается.
  А там уже начались разборки, почему столько людей потеряли. Оказалось, что старшим группировки был Женя Ачалов - брат бывшего замминистра обороны. У него был приказ идти в Ведено, но, как выяснилось, письменного приказа он не получал. Стоп, а почему, а как? Ну, чуть ли под суд уже отдавать его собрались.
  Мне то же самое - просто говорят - высадить десант. Я: "Нет. Давайте письменный приказ". - "Приказ будет потом". - "Пока не будет письменного приказа, мои никто никуда не двинется". Я не хочу, чтобы вы меня подставили". Штаб стал разрабатывать приказ, а я уже роту во главе с комбатом загрузил до зубов боеприпасами, солдаты шли ноги подкашивались, по два ящика патронов у каждого, чтобы, когда их забросят, было чем стрелять.
  В итоге приезжаю на аэродром, моя группировка готова, я стою, инструктирую. Подходят несколько офицеров: "Так, кто тут старший?" - "Я старший. Что надо?" - "Вас вызывают". Я говорю: "Кто? Командующий?" Они: "Какой командующий, нет". - "Меня может вызвать только командующий. Понятно? Идите отсюда", - прогнал их. Своих проинструктировал, боеприпасы им подвезли, все готово. А приказа все еще нет. Говорю: "Без приказа никто никуда не идет".
  И пошел на командный пункт: "Так, кто тут меня вызывал?" Смотрю, стоит полковник: "Женя, это ты? Здорово!" А он был командиром вертолетного полка в Боровухе. Мы обниматься. Он говорит: "Я не знал, что ты старший. Мои пришли, жалуются - там какой-то полковник на них наехал". А проблема в чем, вертолеты стоят, им надо взлетать по времени. Я говорю: "Пока у меня не будет письменного приказа, никуда я не полечу, и никто из моих ни одно шага не сделает". Ну, тут все все поняли и разбежались сразу. Приезжают из штаба. "Что надо?" Они: "Товарищ полковник, вот карта, приказ". Я-то уже знал задачу, говорю: "Так, это все мне остается". И комбату: "Игорь, давай, вперед".
  Но моих перебросили в Шали, и только на следующее утро они двинулись на выполнение задачи пешим ходом. Собираются, мой солдатик стоит, уже весь обвешанный гранатами, подсумками, просит одного пехотинца помочь поднять рюкзак на спину. Тот: "Ты что, с ним пойдешь?" - "Не только пойду, а побегу, да еще воевать буду".
  Игорь мне докладывает: "Все взяли, выдвинулись". А на танкодроме духов уже не было. Они ринулись было проверить, что там и как. Но их всех положили. Потом еще кто-то забрел туда, но обратно, само собой, не вышел, - порешили их, как под Бамутом.
  Правда, там одного порешили так, что ко мне потом прибежали гэрэушники: "Командир, твои такого человека завалили, что за него все что хочешь отдадут. А главное - за его перстень". - "А что такое?" - "Ну, это родовой перстень, несколько поколений его носило". Я говорю: "Понял, идите". Ушли, я своим: "Что там такое?" Они говорят: "Мы рассказывали. Духи ехали на машине. Не остановились. Мы их грохнули. Среди них был авиационный наводчик. Когда со всеми покончили, вот он подошел и снял перстень". - "Что ты сделал?" Он: "Да вот, у меня..." - "Выброси", - и он его выбросил.
  А это сколько надо пленных, сколько надо оружия, и все будет здесь лежать. Нет. Я выхожу к гэрэушникам: "Ребята, мои ничего не покажут. Нам это не надо. Это ваши проблемы", - выгнал их. Ну, и здесь то же самое, пришли какие-то, там и остались. А потом, когда колонна уже прошла, явились, на замену моим, казаки. Еле доползли туда. По дороге все побросали, только, может, автоматы донесли да немного патронов. Доползли и попадали - готовые.
  А вот с летчиками у меня еще стычка была. Уже не помню, что-то мне не понравилось, и я отодрал руководителя полетов. А командир полка, оказывается, рядом стоял, подполковник какой-то: "Вообще-то я командир полка". Я: "А чего же ты молчишь?" Короче, я и его отодрал. Моего комбата летчики отвели в сторонку, спрашивают. "Кто это? Такой молодой, уже полковник, всех строит, орет. Он правда полковник?" - "Тихо. Молчите, ну вас на хрен, это мой начальник, старший группировки". - "Да?!"
  В июне 96-го года я заменился. А в августе или в сентябре полностью вывели все войска и группировку нашей дивизии тоже. Закончилась первая чеченская кампания.
  - А после первой Чечни Вы в Югославии оказались?
  - Да. И как оказался. Звонят мне ребята из штаба ВДВ: "Мы формируем замену в Югославию, нужна категория замкомандира полка, один-два человека". Спрашивают: "А ты сам не хочешь?" Я говорю: "Ребята, первое - я взятки никому не даю". Мне говорят: "Женя, ты что, какие взятки?" - "Ну, тогда смотрите сами".
  А был один такой момент нехороший. Когда мы в первую чеченскую кампанию воевали, у нас получалось как - полгода воюет одна группировка, вторая группировка готовится. Вторая группировка приходит на замену, первая возвращается, дают офицерам отпуска, кто увольняется, заменяется. Соответственно мы уже готовим еще кого-то на замену. Так у нас постоянно все воевали. В других дивизиях, может, это было по-другому, а у нас половина дивизии там, половина здесь.
  И как-то приезжает один из замов командующего и начинает нам рассказывать: "Ребята, я вам расскажу, какие грандиозные задачи выполняет ВДВ. Вы знаете, у ВДВ сейчас самая главная задача - это в Югославии навести порядок". Мы: "Скорее уж денег там заработать". - "Ну и это тоже. Ответственность за Югославию лежит на нашей Тульской дивизии". Комдив говорит: "А мы что, в Чечне постоянно?" - "Да. Но Чечня - это ерунда. Главное - Югославия".
  Ну вот, все ж понимают, Югославия - это бабки, и жить там спокойно. А Чечня - это война, там люди гибнут и деньги не получают. После этого о чем с этими командирами можно говорить? У нас такое у всех было настроение... В нашей дивизии все понимали - мы должны воевать, а не в Югославии прохлаждаться. Туда другие ездят, получают бабки, где-то по тысяче с лишним баксов в месяц - это для них. А мы, как быдло, должны воевать. Вот наша 7-я дивизия только и занималась тем, что воевала.
  Но потом, видимо, кто-то понял, что так не должно быть и, раз, - это изменили. Смотрю, из нашей дивизии несколько человек отправили туда, по-моему, главного технаря, оператора, еще кого-то. Таких вот - спецов.
  Потом, перед самой моей заменой, недели за две-три, приезжают оттуда офицеры: "Товарищ полковник, а Вы знаете, что Вы едете в Югославию?" - "Вы че, охренели, что ли? Вас там учили два или три месяца, на сборы вызывали, а я тут все время торчу". - "Сказали, что Вам никакой подготовки не надо. Еще дней десять и Вас, наверное, вызовут". - "А вы откуда знаете?" - "Да откуда, мы просто слышали". - "Ладно".
  И тут, действительно, звонят мне: "Женя, ну, ты как, поедешь в Югославию?" Говорю: "Вы что, у вас же там все укомплектовано". - "Нет, не все. Должность замначальника штаба бригады для тебя готова. Поедешь или что?" Я говорю: "Пойду у комдива спрошу, отпустит он меня или нет".
  Захожу к комдиву, так и так, ребята звонят, хотят отправить меня в Югославию. Он: "Женя, никаких проблем. Тебе все что хочешь, езжай". Говорю ребятам: "Ну, комдив отпустил. Поеду". - "Все, за три дня до отлета мы тебя вызовем".
  Короче, за три-четыре дня мне звонят- прибыть в Рязань.
  Приказ пришел. Я приезжаю в Рязань. А на меня еще сбагрили отправку очередной группировки - на замену в Югославию. Это нужно подобрать экипажи, самолеты, списки составить, всех загрузить. Летчики жили где-то под Рязанью, а я Рязань эту
  забыл уже. После училища столько лет прошло... - Это все за два-три дня до отправки в Югославию?
  - Ну да.
  - Ничего себе, дембельский подряд.
  - Вот-вот. Но там, в принципе, отработано все было, офицеры все сами хотели, поэтому только рулить оставалось. Я говорю: "Так, вы все знаете?" - "Да". - "Машины есть?" - "Есть. Мы летчиков сами привезем". - "Хорошо. Вывезите летчиков, вот вам списки". Короче, управился.
  Прилетел в Югославию. И там я был почти полгода. Скажу, что все было нормально. Мне там приходила хорошая такая информация - что, где, как, когда. В общем, все, что будет происходить, я знал заранее. И мне подсказали умные люди: "На второй срок не оставайся". И когда мне на второй срок предложили должность начальника штаба, пришлось отказаться.
  На меня смотрели как на дурака. Не могли понять, почему. Я им говорю: "Могу вам точно сказать, что и как будет дальше..." - "А когда это будет?" - "Когда я уеду. Пока я буду здесь первый срок, все будет нормально". Когда я уехал... - И что там потом началось?
  - Выход на аэродром Приштины. По идее, останься я на второй срок, то должен был бы вести эту колонну. Но если бы я ее вел, британцам дана была бы команда разбомбить колонну. Мне сказали потом уже: "Если бы ты был в этой колонне, из-за тебя всю эту колонну разбили бы. Но ты остался бы живой, попал в плен. А потом еще воевал там года три".
  - Слава богу, что этого не произошло и вспоминать нечего.
  - Да там что, я ответственный был за все колонны - принимал, отправлял. Как замначальника штаба, там, в принципе, какое-то занятие провести, зарядку, всякие другие мероприятия на мне лежали.
  - Ну, это детский сад.
  - Да, сложностей никаких. Единственное что, поехали мы как-то очередной раз к американцам. Обычно мы встречались с американцами, проводили с ними соревнования или еще что-то. Приглашали их стрелять из нашего оружия, они - из своего оружия. И как-то приехали к ним на стрельбище. А у них стрельбище - это типа наш тир, метров двадцать, и в конце поставлены фанерки, на них мишеньки закреплены.
  - Это как у нас в парках отдыха?
  - Вот, типа такого. Они положили свои автоматы, винтовки М-16, какой-то пулемет, я уже не помню, и стреляли. Ну, что стрелять, когда я беру этот пулемет, стреляю, как у нас, по центру, под цель. Раз, и он уходит, по-моему, чуть вправо. Я говорю: "Так не должно быть". Беру какую-то отвертку, немножко руками прицел подкрутил. Они все бегут ко мне: "Вы что делаете?" Я им: "Уверяю вас, неправильно был выставлен прицел, теперь будет стрелять по центру". - "А вы что, специалист по установке прицелов?" - "Нет". - "У нас это делается в специальной ремонтной мастерской, куда-то там надо везти оружие".
  Я говорю: "Вы что, охренели, что ли?"
  - Да, я помню, как Вы нам все автоматы пристреливали.
  - Да. А они говорят: "Нет, что Вы, у нас не должно так быть. А вот как наш пулемет?" - "Да херня ваш пулемет. А вот это посмотри. Ну, что это? Винтовка? Чуть ударил - она рассыплется. Вот наш автомат - это да, бросай его как хочешь. В песок, везде, куда угодно - он все равно стреляет, и никаких". - "Вы, наверное, воевали?" - "Было и такое". - "И как, если сравнить с нашим оружием?" - "Наше оружие с вашим нельзя сравнить, это противоположные вещи".
  Они все записали, и потом вышел у них журнал, где-то он у меня лежит: "Советский полковник, участник боевых действий, сказал, что наше оружие говно, - типа такого, - раскритиковал оружие", - ну, вот так было.
  - Но ведь, действительно, наш автомат уникальный. Я помню, как в грязище поползаешь, рукой затвор уже не передернуть, забит. А ногой передернул и все - он опять стреляет.
  - Вот. Я им это все рассказал. Но что я еще заметил. У них что мужчины, что женщины - одно и то же. Живут в одной палатке, вот кровать - мужик спит, там баба. Если женщина в машину садится, - у нас солдат солдату помогает, чтобы залезть, - а там никак нельзя. Каждый сам залезает, да еще и пнет бабу. А у них негритянки в основном в армии - страшные, круглые почему-то все, вот такие, как шарики.
  Но вот кушать мы к ним ходили в столовую. Там, конечно... Наши рестораны с ними не сравнятся. Какая у них солдатская столовая! Заходишь - там витрины, ну, например, несколько видов мяса, любого - куры, говядина, свинина, еще какое-то.
  Потом каши, картошка. И все идет вот такое жареное-пареное. Несколько холодильников с кока-колой, сладкими напитками. Холодильники и витрины стеклянные, все видно, идешь выбираешь. Здесь, например, фрукты - все экзотические фрукты мира, какие только есть, они все тут лежат.
  Мороженое, каких только там нет видов, - оно тоже лежит. Орехи, все, самые разные - лежат. Все, что хочешь, - все есть. Но мясо - два тонких листа бумаги толщина. Десяток надо, чтобы как мы себе режем на бутерброд.
  А когда ты покушал, если куда-то идешь на пост, у них закон такой - обязан взять бумажные тарелки с выемками специальными и туда заложить пищу. Нужно тебе кусок хлеба, ветчины, помидоры, огурцы, что захотел, выбираешь и сверху кучу целую кладешь. Дальше все это пленкой пищевой заворачиваешь. Все, берешь, и пошел.
  К нам они тоже приходили в обед - у нас первое, второе, третье, компот или что-то еще. Они приходили к нам тоже пожрать. Но наши к ним ездили чаще. Например, у тебя день рождения, ну что - поехали туда, на аэродром к американцам. Там правдами-неправдами надо попасть в столовую.
  Наши заходят не с тарелочками - они берут парашютную сумочку. Вдвоем подходят - одному как-то не с руки, один открывает дверь холодильника, второй подставляет сумку парашютную. Тот, который дверь открывал, с полочки немножко туда сдвинул, 10-20-30 банок, сколько упало. Второй закрывает, и пошли дальше.
  К другому подходят, там мороженое или что - точно так же. К следующему. А у них там, если на полке нет ничего, это уже чуть ли не ЧП, дежурный бежит: "Как, где?" - опять несут, ставят. Привезли все, стол накрыли, покушали - как будто побывали в американскойстоловой.
  У нашего государства тогда был тяжелый момент, оно было больное, и потому все делалось наоборот. Вот пример. Приходят местные жители, те же наши славяне, просят построить мост. А у нас самих нет ничего. Разве что топоры. Приходят американцы и вместе с нашими строят мост Дружбы, который они сами, скоты, разбомбили. Но у них бензопила, электрический рубанок. В общем, там ничего не надо топором делать, считай, что мы там только гвоздь, может, забили.
  Все электрическое, ничего ручного нет. Офицеры некоторые все это понимали, там был подполковник, который занимался вопросами взаимодействия. Его приглашают в детский садик: "Детишки приедут". Все-таки на нас смотрели там с надеждой, по-братски, как при Советском Союзе. Он спрашивает: "Сколько у вас там детишек будет?" Ему говорят: "Двадцать".
  Ну, что делать? Надо же что взять с собой. Подарки, угощение детишкам. А где взять? Он: "Все, поехали". - "Куда?" - "В американскую столовую. Значит, так: я ворую, беру у американцев двадцать киви, ты двадцать яблок". Короче, берут всего по двадцать, чтобы каждому ребенку хватило. Сложат в пакеты. Вот и подарки.
  А к Новому году заехали в лес, срубили елку. Получается, сделали из американских продуктов двадцать подарков, привезли детям на праздник. И потом, я тебе скажу, эти дети, когда станут взрослыми, будут помнить: "Нам было тяжело, и им самим было трудно, но русские привезли нам подарки - фрукты, овощи, что-то такое, апельсин, мандарин".
  - Да, они тогда здорово обижались, что мы не можем им помочь.
  - Да, мы им ничего не давали. А там что еще? У нас ведь тоже были скоты. Придут местные: "Нам ничего особо не надо, помогите только одним, дайте бочку бензина, двести литров". Да кто ж им даст? Потому что наши прапора или тыловики лучше продадут горючку за баксы, а чтобы так дать - ни за что. Вот такие моменты случались.
  Был еще случай в роте материального обеспечения. Там был старшина из Пскова, тоже десантник. От сохи, из какойто глухой деревни. Ему сказали - строиться, все. Он заходит в палатку, дает команду: "Строиться!" А там тоже ребята не простые, контрактники, крутые все. И армянин один стал возмущаться, типа - ты не прав, кто ты такой? Он: "Я старшина. Приказываю строиться". Тот: "Да пошел ты..." - "Понятно". А он стоял у печки с дровами, схватил топор и в лоб ему - бабах! Топор летит и точно посреди лба входит этому армянину в голову. Тот почему-то живой, но топор в голове торчит. Наши врачи его осмотрели: "Топор мы вытащим, а что будет дальше, неизвестно".
  Короче, загружают его в автобус, и поехали в Сараево, там немецкий госпиталь был. В госпиталь уже позвонили, предупредили: "К вам русские едут, смотрите на КПП". Они боялись, что наши могут что-нибудь натворить. Наши подъехали. Им: "Оружие сдайте". - "Какое оружие, ты что несешь?! Мы вам тут оружие сдадим?!" Оружие им никто не отдал, все с автоматами ходят. Немцы армянина этого разместить разместили, а что с остальными делать, как, вообще, с ними обращаться - никто не знает.
  Наши идут с оружием по их территории. Тут прибегает солдат Бундесвера - русский, из бывших: "Ребята, я тоже русский, все понимаю. Тут вас боятся до чертиков, не знают, что с вами делать. Вы давайте, постойте где-нибудь, а я вам, что надо, все принесу". - "Нет, ты что, раз мы приехали, посмотрим, как у вас тут, как вы живете, чтобы сравнить".
  Ну, пошли в пивной бар, или как он называется у них. Обычная палатка. Зашли, а там вонища: пивом, мочой, табачным дымом несет - невозможно. "Так. Давай лучше ящик пива возьмем и пойдем в номер". - "Давайте, ребята, я вам поставлю ящик пива, мне заплатят за это".
  В общем, немцы поставили им ящик пива, они завалили в номер и там сидели, пили. Недобитому топор вытащили, - вот не знаю, отдали нашим этот топор или нет, - рану зашили и отпустили. Надо его на родину отправлять. Ну, а тут я же всех встречал и отправлял.
  Привезли его в санитарной машине ко мне на аэродром, надо загрузить в самолет. Я спрашиваю: "Где этот убиенный?" - "Да вон, в машине лежит на носилках". Захожу, он лежит. А врач, хохмач такой: "Тычто, охренел, что ли? Полковник зашел, а ты лежишь!" Тот с перепугувскакивает... Я ему: "Лежи, ну тебя на хрен!" Загрузили в самолет, отправили домой. Вот так.
  Вообще, в Югославии для меня ничего хорошего и не было. Там шло отмывание денег. Саперы проверяют участок на разминирование. Ну разминировали, ржавую мину какую-то нашли. Это все. Но столько бумаги надо написать, доложить. Проведено мероприятие, столько-то тысяч человек участвовали, столько бензина сожгли, столько машин задействовали. Там вообще докладывают наверх - героический поступок! А мне это, после Афгана и Чечни, наблюдать противно.
  А вот еще что у американцев было. Наших отправляли работать в штаб к американцам, а американцы в нашем штабе работали. Не знаю, как наши у них, но к нам как приходят с утра, так постоянно в каске, в бронежилете и с оружием. Постоянно и везде. Сел, все у него рядом, все на нем. В столовую пришел пожрать, все на нем.
  У них, оказывается, как. Если зацепило тебя где-то и ты был без этой формы, тебе ничего не выплачивают. Законы звериные. И был такой случай. Мы жили с американцами рядом, но палатки наши разделял небольшой канал. Там даже вода текла. Мы с одной стороны канала, они с другой. Над каналом подвесной мост.
  Так вот, наши прапора, они же первые могут навести блат с американцами, пригласили своего друга-повара к себе. Выпили, как положено, повар этот нажрался, ну и пошли его провожать. Подошли к мосту через Эльбу, так канал этот называли, а на той стороне стоит их часовой-придурок. Ну все - иди. Он пошел. Наши тоже ушли.
  А пьяный повар шел по мосту и упал в речку. Но домой-то надо. Он выполз на свой берег, а там часовой: "Ты куда? Если ползешь, значит враг. Наши люди по мосту ходят", - ногой его обратно в речку. А тот, оказывается, ногу сломал при падении. В общем, выполз он на нашу сторону, переполз по этому мосту, и только тогда часовой его запустил. Утром узнали, что он был у русских, пьяный сломал ногу. Его тут же из армии на хер, и ничего не заплатили.
  - Вот это да!
  - Законы такие. Потом там был ещемайор американской армии. Он русский учил, готовился быть шпионом. Его к нам в штаб отправили, и, когда он свое отработал, решили напоследок это отметить. Отметили. Он напился до такой степени, что у него сердце схватило. Отправили его в госпиталь. Утром доложили начальнику, что пьяного принесли, пил с русскими - все, карьера шпиона у него закончилась, в том смысле, что к нам он уже не попадет. Не выдержал.
  Иногда мы там в кафе ходили. Сербы, конечно, мясо жрут... Каши кладут не много, а мяса вот такой ломоть, может, на полторы ладони, толстенный кусок. И это считалось мало. Ну, хорошо приготовлено, правда. Насчет этого нет вопросов. Зато вода там отвратительная, ее пить нельзя. От нее зубы выпадают и крошатся. Они все там беззубые, особенно в той местности, где мы были. Нам-то специально давали воду в бутылках, чтобы пить и чай заваривать. По-моему, на каждый прием пищи по бутылке в полтора литра. На экскурсии тоже ходили. Но я как-то почти никуда и не попал. Ездили, помню, монастыри посмотрели. Ну а так - бедный, несчастный народ, который все тогда били.
  - В общем, в Югославии у Вас отпуск был после боевых?
  - Да, и после тутошней работы там ни хрена делать не надо было. Главное, построить какие-то колонны, утром на зарядку всех выгнать, проверить, всех запугать. Колонну построил, отогнал, колонну пригнал. Все. У меня там документов никаких не было почти. Там вообще секретных документов не было. Вот такие дела. Ерунда все это. Отдых.
  Полетели как-то раз на американском вертолете, посмотреть окрестности. Там дверей нет, для меня непривычно. Летчики это понимают, ну и давай пируэты выписывать. С нами переводчик был, они у него спрашивают: "Как там русский?" - "Все пока нормально". Он летал-летал: "Ну что там русский?" - "Все, давай прекращай". - "Что, русскому плохо?" - "Нет, нашему уже плохо стало". Пацаны тоже, друг перед другом - кто круче.
  А соревнования проводили, так некоторые американцы даже по разу подтянуться не могут. Ногами подрыгал и все, смеются там. Бревно поднять не могут. Были спортсмены, конечно, но это единицы. С ними тамвоевать - ничего не стоило. Они только жрали, в основном, и все. Кормили их как на убой.
  - Ну ладно, а как вторая Чечня?
  - Я прибыл во вторую Чечню, когда там положили известную всем 6-ю роту. В феврале двухтысячного года вернулся из Югославии в Новороссийск, побыл там несколько месяцев, а в мае уехал в Чечню. И до самого сентября был там начальником оперативного отдела восточной группировки войск. Мне приходилось планировать операции, которые мы проводили. У нас, в нашей Восточной группировке, было несколько полков. Мы тогда много воевали под Автурами.
  Когда там группировку Ульяновской дивизии разбили, наши уже попросили меня спланировать операцию. Направили меня туда, дали группировку, я спланировал. И тут приходит начальник штаба: "Как спланированы действия группировки, доложите". Я докладываю: "Смотрите, духи здесь, мы движемся вверх вот так, а наступаем на них вот так - сверху вниз". - "Почему так?" Я говорю: "Здесь у них база, и если мы пойдем в лоб, то нам придется наступать снизу-вверх. А так нет. Меньше потерь будет".
  Он берет карандаш, проводит по карте прямую линию. По сторонам посмотрел, на меня, на моих офицеров: "Разве я тебя ограничиваю в средствах? Вот так сделать. Атаковать в лоб". Я: "Все, сделайте как он сказал". Ну, там ребята умные, пошли к командующему, доложили: "Разрабатывал эту операцию Ханин, пусть он едет старшим руководить на месте". Командующий дал добро.
  Я приезжаю туда, собрал всех командиров: "Операция спланирована так. Все понятно?" - "Да". - "Теперь слушайте. Будем действовать по-другому. И до того момента, пока вы не выйдете вот сюда и не пойдете вниз, докладывать только лично мне. Повторяю, вышестоящее руководство ничего не должно знать о ваших действиях, пока вы не начнете спуск. Понятно?" - "Понятно".
  Так и сделали, доложили только тогда, когда пошли с горы вниз. Начальник штаба начал было орать: "Я же сказал тогда!" Но победителей не судят. Духи не ожидали, что на них пойдут сверху, а не снизу. Бросили своипозиции и побежали. Главное, ни одного из наших не зацепило - ни раненых, ни, тем более, убитых.
  Я очень хорошо знал этот район, хотя в лесу там ни разу не был. Как-то проводили операцию, и мне дали из вновь сформированной дивизии один пехотный батальон. Он должен был что-то прочесывать. Короче, я им управлял. Слышу по связи доклад комбата: "Мы нашли радиостанцию". Его спрашивают: "На ней что написано?" - "Я такой радиостанции не видел. Но наша, советская". Тут уже я своему связисту - полковник у меня под руками. У меня полковник - начальник разведки, начальник связи - полковник, начальник артиллерии - полковник. Они все из штаба ВДВ, а из войск я один и всеми ими рулю. Говорю: "Стоп, Володя, о чем там речь идет, что за радиостанция?" - "Да это спецназовская". Я: "Что?! Ну-ка. Бегом оттуда! Минута - чтоб их там не было". Короче, они убегают: "Что такое?" Только отошли - духи накрыли этот район артиллерией.
  А я знал, что там потрепали отряд спецназа. Несколько человек погибли. Наши ходили потом, но рацию не нашли - а тут находят. Значит, духи подложили, и, следовательно, они контролируют связь. Надо проверить. Даю команду командиру этого батальона: "Выдвинуться в такой-то район и зайти на такую-то высоту к одиннадцати часам". И тут же по закрытой связи: "Команду эту не выполняй. Понял?" Он: "Понял". Еще раз говорю: "Понял? Ничего не делай, что я тебе говорил по той связи". - "Понял - стою на месте".
  Я связистам: "Держать на контроле". Проходит какое-то время, я уже и забыл. Тут связист бежит: "Товарищ полковник, уже одиннадцать часов!" - "И что?" - "Ну, духи-то не стреляли, значит, нас не прослушивают". - "Сейчас ровно одиннадцать?" - "Да". - "Пока рано. Ждите еще минут десять". Проходит ровно десять минут, и артиллерия духов накрывает эту точку. На меня смотрят: "Откуда вы знаете?" Говорю: "Если бы они не подложили радиостанцию, я бы не догадался".
  А этот батальон меня тогда заколебал. То одно у них, то другое. То на минное поле они забрели, то еще куда-то заперлись, где их чуть было наша артиллерия не накрыла. Потом опять. Залетчики постоянные. Операция завершилась, и они должны были мимо меня проходить, в Шали. Я говорю: "Командир, остановишься и всех командиров ко мне". Колонна подошла, остановилась. Идет командир батальона, в возрасте, нормальный такой мужик, с усами. А рядом с ним... дети.
  Стоят мои полковники, смеются: "Николаич, и кого же ты будешь здесь драть?" Я как глянул - командирам этим лет по пятнадцать, двадцать на вид. Один, правда, капитан, пропитая морда, нос такой лиловый. Тут капитан, тут старший лейтенант, а остальные все такие вот детишки.
  Я говорю: "Что же вы, ребята, делали?" Они головы опустили, молчат. Ну, комбат все понял: "Мы еще ни разу не были на боевых". Спрашиваю: "Кто вам дал команду идти туда-то?" - "Ну, мы..." - "Подожди. Вы знаете, что было на прошлой операции?" - "Нет". - "На прошлой операции, когда там валили внутренние войска, они убегали, а за собой бросали мины, и там такие мины набросаны". - "А мы прошли". - "Ребята, вам повезло. Теперь вот эта радиостанция - это потеряли спецназовцы, духи нашли, подложили, чтобы вы оттуда на связь вышли и они, зная координаты этой точки, могли вас накрыть артиллерией. Благо, я успел вам сказать, чтобы немедленно уходили. Короче, вас три или четыре раза должны были уничтожить. Вы это хоть представляете?"
  Они только тогда поняли, смотрят на меня испуганными глазами. Говорю: "Комбат, ну ты хоть руководи?" - "Я все понимаю, товарищ полковник, извините, первый раз мы. Они не воевали. Я-то соображаю, а они ничего еще не понимают. Не знаю, что с ними делать". - "Набирайся опыта, набирайся, учи ребят". Я, знаешь, чисто по-отечески с ними: "Не знаю, что вам сказать. Так нельзя воевать. Вы же людей погубите".
  - Евгений Николаевич, а расскажите про тактику, которую Вы разработали, чтобы не гоняться за духами.
  - Тут дело было так. У меня в подчинении находился начальник разведки, полковник из штаба. Санька - любитель выпить, но как разведчик - умный. Был еще полковник из ГРУ. Он у нас все время работал, а в штабе, оказывается, и не знали, что он у нас служит. Приезжает он как-то в штаб, а там те, кто нигде не воевал, обмывают свои ордена имедали.
  Увидели его: "О, а ты откуда?" Он: "Как, я же там, в Чечне". - "А мы не знали". Его и не представляли к наградам. Он: "И не нужно". Я его потом как-то в штабе округа встретил, поговорили, так и так. Это порядочный человек, добросовестно выполнял задачи.
  В общем, я как-то говорю Саньке, разведчику: "Саня, вот тебе карта нашего района. Нанеси на нее маршруты перемещения духов, по твоим данным". Даю такое же поручение спецназовцам и этому гэрэушнику. Через сутки приносят мне три карты: "Положите их вместе". Маршруты совпадают: "Получается, духи одними и теми же маршрутами ходят, и они нам известны?" - "Да". Говорю: "Давайте так рассуждать. Как лучше воевать? Гоняться за ними или, как они, засады делать?" - "Конечно, засады. Вопрос - как?" - "Просто. Вот этими маршрутами они ходят. Сколько там расстояние между ними. Делаем на тропе лежку в оптимальном месте, где нам удобно. Вся группа здесь находится, а за два-три километра минное поле. Посередине каждой тропы еще одно. Так можно их сколько хочешь сделать, на всех маршрутах - разместить наши группы здесь, здесь, вот здесь, и духи все идут на них". - "А что наши группы делают?" - "Спят". - "Как?" - "Ну, просто спят тупо и все. Одновременно, километрах в пяти-десяти мы проводим операцию, зачищаем какой-то поселок, что-то там шебуршим для отвода глаз, чтобы иметь возможность подскочить сюда через пятьдесять минут. Устраивает?" - "Ну, в принципе, это нормально, десять минут провоюют, пока мы подскочим, даже артиллерией можно сработать".
  "Смотрите. Вот идут духи, впереди дозор. Он или кто-то еще подорвался. Каковы действия духов? Они рассыпаются вокруг и начинают стрелять во все стороны - тут можно мины еще по бокам тропы поставить. А наши тупо спят. Духи успокоились - засады нет, идут дальше. Опять нарываются на мины, и опять засады нет. А наши знают - до них уже остался километр, надо просыпаться, побриться, умыться, сесть на свои, заранее приготовленные, точки и ждать, когда духи к ним подойдут. К этому моменту духи будут уже более развязны - не может же быть, чтобы минные поля через каждый километр стояли, и засады они уже не ждут. А наши проснулись, зубы почистили, приготовились к встрече. Духи подошли - их уничтожают. Если окажется слишком большая группа, сообщают по связи, и те, кто якобы зачисткой заняты, подскакивают добивать духов до конца". - "Да. Это сработает".
  Решено. Я разрабатываю такую операцию - сделать на этих маршрутах засады. Ставлю задачу, подсчитать сколько нужно для этого людей, определяю подразделения, которые надо задействовать. Все сделали, спланировали. Я решил направить сюда 45-й разведывательный полк, знаешь, который раньше в Москве, в Сокольниках, рядом со штабом ВДВ располагался.
  А командовал там, сейчас он Герой России, Леха Романов, мой бывший подчиненный, замкомандира полка. Я говорю: "Леха, сколько сможешь?" - "Четыре засады. Нормально будет?" - "Нормально". Я спланировал четыре засады под Автурами, которые перекрывали все маршруты духов. Четыре тропы, где они ходят.
  Ну что. Операция спланирована. Доложили наверх. Командующий поручил ее проведение мне. Я выезжаю на место, начинаю стягивать к себе войска. Леха перебрасывает ко мне группу своих разведчиков.
  В общем, все, движение началось, эта работа пошла. И тут Леху срочно вызывают в штаб группировки. Он оттуда возвращается, голову опускает: "Евгений Николаевич, Вы знаете, я сейчас расписался за приказ". - "Леха, какой приказ?" - "Которым я Вам лично больше не подчиняюсь". - "А что такое?" - "Ну, мне сказали, что я буду теперь подчиняться только фээсбэшникам". - "И почему?" - "Я не знаю, мне сказали, группу сюда не присылать, и эту группу, которая уже прибыла, завтра перебросить обратно в Хатуни". Я говорю: "Леха, ты знаешь, что это такое? Кто-то нас продал. Духи поняли, что им может настать конец. Это они потребовали: "Не вздумайте провести такую операцию". Я так понимаю". В общем, операцию эту нам сорвали.
  А через какое-то время Леха приходит ко мне: "Товарищ полковник, деньги нужны?" Я говорю: "Нет, нахрена они нужны, толку с них? Сколько надо и так мои". - "Много денег, я знаю где". - "Откуда?" - "Разведданные. Из Саудовской Аравии пришла зарплата наемникам. Я знаю, где все деньги находятся". - "Леха, и что ты хочешь сказать?" - "Может, подъедем туда и просто тупо заберем, проскочим быстро? Там не нужно воевать, пришли, кассу забрали". Я говорю: "Леха, ты ведь кому-то уже докладывал?" - "Ну да". - "И что? Что твои фээсбэшники сказали?" - "Леха, если ты попробуешь, мы сами тебя убьем".
  - Ну и зачем тогда пробовать?
  - Вот я и говорю ему: "Зачем тебе это надо?" - "Да я просто Вам сказал". А сказал потому, что я планировал операции, и это можно было сделать. Но я-то сразу пошел глубже. Там какие деньги, сам понимаешь. Говорю: "Все, Леха, забудь". - "Понял".
  - А что-то еще было с деньгами связано, Вы рассказывали...
  - Я рассказывал, да? Это было в первую Чечню. Там было что, мы застоялись и уже дней десять никуда не ходили. У меня взяли одну группу, чуть меньше роты. Надо было из Грозного в сторону Шали идти. Там был мост, перед мостом заправка, и перекрывалась дорога - движение из Гудермеса в Шали. Сделали там перед поселком блокпост.
  Я решил съездить туда, типа с проверкой. Приезжаю, а у меня был начальник штаба батальона Юра Боровлев. Он говорит: "Давай пройдемся ночью до поселка. Посмотрим, что и как". Ну пошли, пошарахались в окрестностях. Мои потом говорят: "Вы зря туда ходили, там гранат понатыкано, растяжек". Нам повезло. Зашли в этот поселок с противоположной стороны. Смотрю, там мужик бабу лупит, на мотоцикле кто-то катается. Я просто информацию собрал. Никто нас не видел, и мы ушли обратно.
  А местные охраняли свой поселок, и каждое утро их начальник охраны к нам приходил и докладывал, как они работали. Сбрасывал нам информацию. Вот только она никогда не расходилось с той, что мы и так знали. Короче, пришел этот начальник службы охраны поселка.
  - Они как бы с русскими дружат?
  - Да. "Вы нас защищаете, вы нам помогаете", - такое все. Я ему говорю: "Что за херня у вас по ночам творится? Нахрена сегодня ночью какой-то мужик бабу лупил? На мотоциклах там гоняетесь, деретесь". Он это как услышал, перепугался и убежал. Потом приходят другие: "Вы что, у нас в поселке были?" Я говорю: "Нет, не был". - "А откуда все знаете?" - "Да так, сказали". Ох, они там такие разборки учинили. Всем морды набили, кто поселок охранял. С тех пор стали осторожней.
  А перед этим мои замочили духов, которые ментов наших в Первомайском положили, нашли у них милицейские радиостанции, может, помнишь, были у ментов длинные такие, высокие. Вот наши их у духов забрали и для себя приспособили на постах, чтобы между собой разговаривать.
  Но аккумуляторы имеют свойство садиться. Специальная должна быть подзарядка. Она была только у ментов и в комендатуре. А через этот блокпост постоянно ездил комендант Шали. И наши: "Товарищ полковник, у вас есть подзарядка?" Тут прапор подскакивает: "Конечно, есть. У меня взвод комендантский". - "А подзарядить можно?" - "Без проблем". - "Тогда мы вам аккумуляторы отдадим, в следующий раз будете ехать вернете". - "Ну конечно, ребята, взаимопомощь", - и ему их отдали. Проходит несколько дней, ничего никто не привез.
  А я приехал еще за сутки до этого. И тут духи собрались кого-то провести через этот наш населенный пункт и блокпост. Поперла целая толпа. Орут: "Мы идем. Пропустите!". Наши из пулемета очередь дали, пули просвистели. Те: "Не стреляйте!" - "Хорошо, не будем стрелять. Только, ребята, вы понимаете, мы люди военные, нам приказали, значит, мы вас не пропустим. Вы можете проходить вон там справа, слева". - "Через сколько метров?" - "Ну, метров через сто пятьдесят - двести". - "А почему так?" - "Потому что там минные поля". - "Мы по минным полям не пойдем". - "Тогда как хотите, а через блокпост мы вас не пустим, у нас приказ". Вот они стоят там, орут.
  Тут кто-то из нашего поселка приходит: "Мы сейчас приведем людей, которые смогут с ними поговорить, успокоить толпу". - "Давайте, ведите". Привели двоих. Я им еще мегафон свой дал, чтобы все слышали. А солдатик один говорит: "Товарищ полковник, они, по-моему, нас ругают, скоты". - "Кто?" - "Да те, которым Вы дали мегафон". - "Как это?" - "Они чтото против русских прут там". - "А ты откуда знаешь?" - "Я уже стал чутьпонимать". - "Ну ладно, когда онивернутся, вы, охранение, которое стоит на въезде и на выезде, запомните их хорошенько". Толпа со временем угомонилась. Все разошлись.
  Переговорщики тоже ушли.
  Ну вот. А на следующий день подъезжает к блокпосту "Волга". За рулем лейтенант - помощник коменданта Шали, которому давали аккумуляторы зарядить, и с ним какие-то три человека, короче, их четверо.
  Лейтенант: "Комендант приказал пропустить". Лучше бы он молчал. После этих слов: "Выходи. Кто такой комендант?" - "Да вот..." - "Понятно, так, где наши аккумуляторы?" - "Нет". - "Все, иди обратно". - "Как?" - "Пешком".
   Его взашей, а "Волгу" загнали ко мне, и этих троих тоже. Смотрю, а там один из вчерашних. Я говорю: "Понял, хорошо. Подождем". Проходит какое-то время, прибегает посыльный: "Товарищ полковник, за каждую голову по двести тысяч баксов дают, только отпустите их". Я понял - мы влипли. Ну, Юра, за твою голову дадут двести тысяч баксов?
  - С какого рожна?
  - И за мою тоже. Я понимаю, что-то тут не то. Вызываю вертолет: "Так, вертолет срочно. Кого я пришлю, представить лично Шаманову или Тихомирову". Прилетает спецназ, вертолет только приземлился, они сразу там оборону занимают. Я им: "Ребята, успокойтесь, тут все свои". - "А что нужно?" Я говорю: "Вот этих доставить в штаб группировки. Только два человека имеют право с ними беседовать - Шаманов и Тихомиров. Понятно?" - "Шаманова нет". - "А где он?" - "Он в Шали, там какие-то переговоры идут". - "Значит, только Тихомирову. Понятно?" Все, загрузили этих троих, улетели.
  А я понимал, что мои ж не вытерпят, все равно станут шмонать эту "Волгу". Говорю: "Обыскать". Через пять минут приходят: "Товарищ полковник, тут радиостанция "Моторола", между передними сиденьями была, завернута в чистое вафельное полотенце". Я первый раз такую вижу. Смотрю - там регулировка звука. Поворачиваю - голос Масхадова!.. Недавно убили Дудаева, и стал рулить всем Масхадов. И вот, наверное, ставит задачу главарям банд. А я ж не обезьяна, не понимаю.
  Блин, не можемничего перевести.
  Вообще-то, переводчикнадежный был. Шаманов как-товывел на меня одну банду, она в Шали была, там один род против другого воевал. Короче, они давали мне человека, он одевался в нашу форму, одевал намордник, я тоже такую же форму одевал, одного-двух солдат, которые с нами рядом стояли, тоже в намордниках, и он сдавал кого надо, направо-налево. Он приезжал постоянно.
  Спрашиваю: "Где он?" Солдаты: "Товарищ полковник, он уехал с бабой в Грозный, вернется только через три дня". - "Откуда вы знаете?" - "А он всегда эту бабу увозит на три дня, через три дня возвращается. Сегодня утром только поехал". Вот непруха. Ну что делать? Ладно, забрал я эту "Моторолу" себе. Проходит час-полтора, приземляется вертолет уже без охраны и выходят эти трое.
  Юра, мои действия какие? Тронуть их я уже не могу. Если они пропали, значит, виноват я. Говорят: "Все, нас отпустили". - "Вижу, что отпустили. Давайте, езжайте". Они сели в машину, уехали. Через какое-то время прибегает посыльный: "Отдайте нам радиостанцию". - "Какую?" - "Даем двести тысяч баксов за эту радиостанцию". Я говорю: "Вот эта?" - "Нет, эта маленькая". - "А где та была?" Он объясняет. Я говорю: "Хрен его знает, тут была какая-то, я, когда в вертолет их загружал, бросил им, там солдат или кто-то из них ловил ее, так что хрен его знает. Они вместе с рацией полетели". - "Они не видели". - "Тогда мы не знаем, какая, где она была", - ну, дурака включил. Короче. Радиостанцию мы оставили. Вот так нам не заплатили восемьсот тысяч баксов.
  - И почему их отпустили?
  - Слушай, я дальше рассказываю. Это все было за несколько дней перед девятым мая. А девятого мая Шаманов решил устроить парад. Мы группировки свои построили, пошли на аэродром, там они прошлись. Я подхожу к нему: "Скажи. Зачем отпустил духов? Ты знаешь, кто это были?" - а я-то не знаю, кто они. "Да, Женя, знаю, это был комендант Ичкерии, министр иностранных дел Ичкерии, а третий то ли юристом был у Дудаева, в общем, самый умный человек в Ичкерии, по всем этим законам". - "И почему ихотпустили?" - "Да, понимаешь, ониобещали нам передать оружие, пленных". - "Передали?" - "Нет". Я говорю: "Ну и что теперь? Зачем я буду что-то вам отдавать?" - "Женя, это не я, это Тихомиров". - "Ладно. Я все понял".
  У них там свои терки. Я говорю: "А вот если бы я объявил себя полевым командиром, утром у меня было бы все. Ну, то что деньги, скорее всего фальшивые, они мне не нужны, а вот пленные были бы, и сколько мне надо оружия - все было бы, все лежало. А троица эта к утру песни бы у меня пела десантные. Скажешь, не так?" - "Да нет, все правильно".
  А вот еще один характерный случай. Не помню уже для чего, мне нужно было дезу какую-то запустить. Вызываю к себе особиста и начинаю ему рассказывать: "Понимаешь, вот это так, это так". Он выслушал: "Все, спасибо, спасибо", - ушел.
  Проходит, наверное, с месяц. Мне телеграмма. Я ее читаю и начинаю бояться. Не пойму, все плохо, но в то же время я это уже знаю. Подумал еще - что-то у меня с головой, наверное. В общем, не пойму, в чем дело? И тут до меня доходит: да это же та информация, которую я сам запустил через особиста. Только они воды налили и вернули ее мне - точнее не мне, а в моем лице всей группировке. Понял, как они работают?
  - Ну прямо как Штирлиц с Шелленбергом.
  - Да. Так и есть. Ну как потом с ними воевать? Вот и все, Юра. Так и было.
  Во второй Чечне я под Автурами несколько крупных операций провел. У меня даже где-то сохранилась тетрадка с записями по их разработке. А тут проводили операцию под СерженьЮртом. Там командовал группировкой - соединением Тульской дивизии один товарищ, сейчас он очень большой человек, но как командир и как все остальное он чмо. Не мог даже вывести свою группировку.
  А я всей этой операцией руководил, но назначили там не меня. Пришел замкомандующего, он должен был быть руководителем операции по должности, а я только начальником штаба. Но остальные все подчиняются мне, как начальнику штаба, - начальник разведки, начальник связи, начальник артиллерии - они все рядом со мной. А тут его назначили руководить.
  Приехали на место, командныйпункт организовали.
  Садимся, и он начинаетзаруливать: "Здесь вот так, это так". Ну, все сидят, начальник разведки: "Евгений Николаевич, делаем?" Я говорю: "А что ты меня спрашиваешь? Вот руководитель операции, он командует". Начальник артиллерии туда же: "Евгений Николаевич, а это делать?" Я говорю: "Послушайте. Не может быть два командира. Руль должен быть один. Он сел - он рулит". А они все из штаба ВДВ. Все полковники, приблизительно одинаковый уровень. Говорят мне: "Евгений Николаевич, посиди пожалуйста, мы сейчас". Выводят его из кабинета, поговорили. Объяснили ему: "Ты не лезь, потому что ты дурак". Возвращаются.
  Он: "Ребята, вы знаете, мы сюда на несколько дней прибыли. Будем воевать, надо продумать бытовые вопросы. Вы воюйте, а я пойду, палатку нам поставлю, сделаю так, чтобы деревянный пол у нас хороший был, чтобы кровати приличные, чтобы вас хорошо кормили, а ты, Евгений Николаевич, давай, рули".
  Уходит, я сажусь, и мы начали: "Так, начальник разведки, что у тебя?" - "Вот это, вот это". - "Понятно. Сделать надо вот так и так. Связь с этими есть?" - "Есть". - "Хорошо. Начальник артиллерии, у тебя какие данные есть по стрельбе?" - "Вот это, вот это". - "Примерься сюда и сюда". И все пошло работать. Понимаешь, какие приходили командиры?
  А еще перед этим на операции под Автурами тоже самое было. Он руководителем пришел. Я говорю: "Надо вот так сделать. А потом вот это и это". Он смотрит на карту: "Ребята, тут же пионерские лагеря?" - "Ну да, пионерские лагеря указаны. А что?" - "А вдруг там кто-то находится?" Один из моих полковников: "Да нет, не все же дети выехали отдыхать в пионерские лагеря, есть и такие, где детей вообще нет". - "Ну да. Вы что, охренели, стрелять по лагерям?" Я смотрю на них, все на меня. А он вполне серьезно это говорит. И комбат, которому идти туда с батальоном, смотрит и уже бояться начинает.
  - К кому он попал в подчинение?
  - Ну да. Я комбата вывел из командного пункта, отвел в сторонку. Говорю: "Значит так. Проходишь Автуры, докладываешь - на твою колонну напали. Понял? И все, больше ничего не надо. Остальное - мои действия, а ты только будьна связи. Все сам поймешь". Он: "Есть, товарищ полковник". И помчался выполнять задачу. А я с этим комбатом уже несколько операций проводил. Мы понимали друг друга. Обратно идти я специально не спешу - жду. Слышу, там крики, шум, беготня началась, меня все ищут. Выбегает полковник: "Евгений Николаевич, там нападение на колонну". Я уже и сам испугался. Неизвестно же, как, что.
  Подхожу, спокойным голосом комбату: "Ну, я на связи. Докладывай". Он: "Понял. Докладываю: прошел Автуры, и в таком-то районе был обстрелян". Я говорю: "Так, теперь все понятно. Артиллерия. Перед батальоном место его назначения накрыть, все эти пионерские лагеря". Накрыли. Он докладывает: "Все понял, противник рассеян, продолжаю движение". Вот такие были командиры, Юра.
  Он ко мне потом: "Женя, я командовал лет семь назад полком, уже ничего не помню". Я говорю: "А какого хрена ты тогда лезешь?" - "Ну, меня назначили, а я что?" Ладно. Ну их на хрен всех. Противно становится, когда со всем этим сталкиваешься, когда понимаешь, что тебя продают, а людей нужно спасти, сохранить жизнь солдатам, своим подчиненным. Там ведь многие об этом не думали. Кто-то карманы набивал. Кто-то карьеру делал себе, спешил первым доложить.
  Представляешь, если бы мы этих троих представителей государства Ичкерия не отпустили. Да утром у меня бы уже сорок наших пленных стояло. Плюс еще пятьдесят автоматов новых. У них были совершенно новые автоматы. У нас, например, какого-то 80-го года выпуска, а у них еще в первую Чечню - 96-го, будто с конвейера. Спрашивали: "Откуда у вас такие?" - "Это вы нам продаете". - "Как это мы, охренел?" - "Ну как, вертолет без опознавательных знаков садится вон на том поле, из него вытаскивают оружие и нам продают". Вот такое было.
  Я уже говорил про операцию под Сержень-Юртом. Так вот, когда она началась, мне докладывают: "К реке, в горы уходит "Нива". Я срочно выхожу наверх, на своего начальника штаба, говорю, так и так, мне срочно нужны вертолеты. Он: "А зачем?" Я говорю: "Подождите, потом, сейчас срочно нужны вертолеты, которые в нескольких минутахподлета, чтобыуспеть". - "Нет, Вы мне сначала доложитеобстановку". Ну, хорошо, обстановку доложил, вот так и вот так. Он: "Ну да, это можно". Я говорю: "Да уже не надо". - "Как это, не надо? Вы же просили". - "Придурок, это нужно было десять минут назад! Сейчас уже ничего не надо, идиот!" - "Да? А... Понятно". Он не воевал, дебил. Сидит там, думает, что он пуп Земли, когда в боевой обстановке вопрос время решает.
  Был и другой, такой же большой начальник. Когда группировки туда вводили, у меня был старший, который контролировал порядок их выдвижения. Например, эти идут здесь, на данное время они здесь находятся, потом вот сюда переместились, двигаются так, потом вот так. Короче, он контролирует и мне докладывает: "Товарищ полковник, а вот эта группировка стоит на месте". - "Как это, на месте? Где они последний раз докладывали?" - "Вот здесь. По идее, должны уже быть где-то здесь.
  А они не двигаются. Доложили, что стоят еще вот здесь".
  Я связываюсь со старшим группировки: "Где находишься?" - "Я нахожусь там-то, перед зеленкой". - "Почему? Ты мне докладывал, что находишься здесь, в зеленке". - "А я не докладывал". Говорю: "Стоп, что у меня, идиоты сидят здесь, что ли? Почему не движешься?" - "Потому что у меня ни авиационного обеспечения, ни артиллерийского прикрытия". - "А ты запрашивал?" - "Нет". - "Так почему тогда стоишь?!" - "Теперь запрашиваю". Ну, я артиллеристам задачу поставил, авиация тоже подошла, отработала. Спрашиваю его: "Ну что? Все?" - "Все".
  Начинает движение.
  А там в Ведено был чеченский батальон. За кого они воевали, кто его знает, но командовать им поставили русского полковника, преподавателя Рязанского училища. Он до этого был у меня в подчинении. Вышел на связь, говорит: "Там же будет операция?" - "Да". - "Я в тех местах уже проходил со своим батальоном. Там есть такая петля, по ущелью идет дорога зигзагообразная и есть поворот направо - подъем в горку. Имей в виду, техника там не пройдет. Мы пытались - машины сели. Вернулись и пошли по длинному пути. Тогда и вышли".
  Я старшему группировки говорю: "Смотри по карте. Видишь поворот?" - "Да. Вижу". - "Туда не поворачивай. Не пытайся там подняться вверх. Иди прямо. Ты понял меня?" - "Понял". - "Повтори". - "Не ходить направо. Вверх там не подниматься. Все, понял". Через какое-то время докладывает: "Товарищ полковник, мне нужен танк". - "Зачем?" - "А я сел вот здесь, при подъеме". - "Я же тебе сказал. Там не ходить!" Молчит. Спрашиваю:
  "Своими силами, что, не можешь?" - "Не могу, нужен танк".
  А чтобы туда отправить танк, мне надо сначала вывести разведчиков, саперов, чтобы они прошли всю дорогу. Если заминировано, разминировать, обеспечить продвижение туда танка. А до него километров сорок, наверное. Ну что. Приходится это делать. Вызываю разведчиков, саперы разминируют, разведчики обеспечивают охрану. Танк идет, подходит туда, сверху спускается, чуть ли сам не садится. Там невозможно проехать. Короче, с вечера у меня ничего не получилось.
  Наутро танк пришел. Кое-что стали вытаскивать. Но дело не в этом, а в том, что операция уже прошла. Поселки же блокированы были, с одной стороны, с другой, а вот здесь оказалась дырка, там, где он должен был блокировать. Разведка у духов тоже работает, они будут там выходить.
  Я начинаю растягивать свои силы, ставить их так, чтобы закрыть эту дырку. В общем, пока он пришел, операция закончилась. Ну хорошо. Начали обратное движение. Я говорю: "По прибытии доложить". Все доложили, а его доклада нет. Спрашиваю: "Прибыл?" - "Не прибыл". - "Почему?" - "Я стою, у меня топливо закончилось". Ну что я могу сказать?! Сейчас он генерал-лейтенант, большой человек.
  Юра, вот такие они были. Один не видит карту. Другой по карте прямую линию проводит - карандашом гору не чувствует. И вот они в руководство рвались. А сами-то, как в анекдоте: "не надо, я сам открою". Вот и все. Смотришь на это и понимаешь - значит, такие люди там, в руководстве, и нужны были.
  - Так всегда было, во все времена нашей истории. Но давайте вернемся к Афганистану. Вот Вы заменились. Сели в самолет, который доставит Вас из Кандагара домой. О чем Вы тогда думали, в самое первое время?
  - В первую секунду, знаешь, что я думал? Я не рассказывал, как я садился в самолет? Тогда слушай. С утра меня вывезли на аэродром, потому что не знали, когда он прилетит. Тут пьянка, все ветераны батальона сидят, Дюба тоже там, новый командир роты. Сидим ждем. А перед этим взводу из нашей роты поставили задачу встать на охрану СКП, стартового командного пункта.
  Просидели полдня. Прилетел самолет, мы заканчиваем, идем на посадку. Я-то не знал порядок отправки. А там надо еще записываться, прежде чем сесть в самолет. Вышел один из экипажа, достал какие-то бумаги - стал записывать.
  И подходит знаешь кто? Тот самый командир 7-й роты, которого вы хотели расстрелять. Наши его увидели: "Э, а ты куда прешь? Чего тебе надо?" - "Да я... Мне, вот, записаться надо". - "Иди, иди на хрен отсюда! Мы еще ротного не записали". Ему чуть было морду не набили. Но он в сторонку сразу отошел. Мои докладывают: "Все, командир, мы тебя записали". И ему:
  "Теперь иди записывайся".
  Кто записался, самые блатные, наверное, побежали в самолет. Мне говорят: "Командир, не спеши. Там все уже знают, где ты будешь сидеть". И стали меня качать. А пьяные же все. Я говорю: "Ребята, о бетон ударите. Убьете на хрен". Ну что, поставили меня на ноги. Со всеми еще раз простился, все.
  Захожу в самолет. А самолет весь забит. Тишина в салоне. Показывают мне: вот ваше место. Я подхожу, сажусь. И тут:
  "Женя, ты что ли? Здорово. Откуда?" А я их на лицо помню. Вертолетчики из Газни, помнишь, вертолет там упал, и они целый месяц его ремонтировали.
  - Это у которого лопасти отвалились?
  - Да. Говорю им: "Вот. Заменился". Они: "Здорово. Нас тоже заменили!" Все смотрят на нас, как на дураков. Тут бегут летчики. Кто сейчас садился? Вот, думаю, елки зеленые, неужто я там опять где-то влип, хрен его знает. Говорю им: "Вообще-то я садился". - "Мы таких проводов еще не видели". - "А что такое?" - "Там, внизу требуют, чтобы вы опять вышли". - "Да иди ты!" - "Они сказали, не выпустят самолет, пока командир опять не выйдет. Они уже подошли к центральной стойке, качают самолет, могут что-то сломать".
  Я выхожу в проем двери, смотрю, что там. А это Витька Майоров куда-то отъехал, я сел в самолет, а он еще со мной не простился. Орут мне: "Командир, спускайся!" Говорю: "Нет, все, ребята". Тут кто-то: "Командир, на тебе подарок". - "Ну, все пьяные". - "Командир, очки вот тебе!" Бросают очки. Кто-то ручку.
  Летчики говорят: "Да, таких проводов еще не было ни хрена". Я своим: "Ребята, выпустите самолет, отойдите от него, дайте мне взлететь". Вышел в проем двери. Руки вздернул. И вот эта фотография. Абовян меня сфотографировал. Что ж, от самолета все отошли, и, смотрю, идут к нашим БМДэшкам, которые стоят возле СКП. А пушки у них подняты... - Салют сейчас будет.
  - Вот, правильно ты мыслишь. Дверь, наконец, закрыли. Я сел на место. Все косятся на меня, летчики тоже. Самолет покатил к концу взлетки. Остановился там. Потом стал набирать скорость. Взлетаем. Подлетаем к КП, смотрю, все стоят на машинах и машут. Думаю, самое главное, чтобы не выстрелили. Это ж, придурки, могут сейчас салют дать. И только когда самолет пролетел КП, я вздохнул, - все, лечу домой и теперь уже долечу.
  Приехал, там что, семья, дочке тогда почти полтора года было, как сейчас внуку Марку. Мне определили новое место службы, и для получения назначения я должен был лететь в Алма-Ату. Взял билет Ташкент - Алма-Ата, подхожу к самолету, он небольшой какой-то, смотрю, все ломятся, несутся туда.
  А я-то, после Афгана, думаю, еще кого-то придавлю. Но какое там придавлю - у меня веса было максимум килограммов сорок. Я отошел в сторонку. Стою в рубашке трофейной. Штаны трофейные, сапоги, царство небесное, убитого Пети Скобникова. Тут мужик один становится рядом, тоже остальных пассажиров пропускает. Все зашли.
  Мы с ним поднимаемся на борт, а там все занято. Только два последних места возле туалета остались. Их не видно. Летчик подходит ко мне: "Товарищ старший лейтенант, смотрю, вы десантник? Я тоже в ВДВ служил. Тут места любые можно занимать, поэтому все так и ломятся. Вон там еще свободное место есть". Я подошел, сел.
  Следом мужик этот. Рядом со мной садится, высокий такой: "Здравствуйте". - "Здравствуйте". Стали разговаривать.
  Он представился: "Шухрат Иргашев. Заслуженный артист Узбекской ССР. Лечу в Алма-Ату на пробы к фильму "У кромки поля". А вы откуда?" Я говорю: "Из Афганистана". - "Заметно". - "Почему?" - "У вас глаза печальные. Я, как артист, чувствую такие вещи. А кто вас встречает в Алма-Ате?" - "Да какой встречает... Я вообще первый раз туда лечу. Мне нужно в штаб округа". - "А где будете размещаться?" - "Понятия не имею". - "Знаете что, давайте я вас с собой возьму. Там у меня должен быть номер в гостинице. Если что, скажу, что вы наш консультант". Я говорю: "Ну ладно". - "За мной машина придет, меня встретят, поедете со мной". - "Хорошо. Спасибо".
  Его в аэропорту встречают. Он говорит: "Этот товарищ со мной. Где я буду размещаться?" - "В такой-то гостинице". - "Хорошо". Приезжаем туда. Он уже был оформлен, как VIP. Говорит: "А вот этого еще надо в мой номер оформить". Там бабушка русская оформлением занимается: "А ты что, с ним? Тебя тоже снимать будут?" Я говорю: "Да так". - "Ну понятно. Ладно, давай документы".
  Оформляет меня в номер. Мы размещаемся. Он: "Тебе когда надо быть?" - "Завтра с утра в штаб округа". - "А ты знаешь, как добираться?" - "Хрен его знает". Тут местный пацан, который нас встречал: "Да, если что, мы тебя завезем, когда будем на съемки ехать".
  В штаб округа я попал. Там меня день целый инструктировали, разбирались. Вечером я опять приехал в гостиницу. Он на пробах снялся и уже улетает. Киношные ребята ко мне подходят: "Поедешь с нами в аэропорт. Мы его отвезем и встретим другого заслуженного артиста". Это был Тариэль Касумов, заслуженный артист Азербайджанской ССР. Он мне говорил, что ему дали Ленинскую премию за то, что играл Брежнева без грима. "Я, - говорит, - на него похож". Женщины от Касумова просто балдели.
  Теперь уже он заезжает в мой номер на кровать Шухрата Иргашева. Я-то там живу второй день. В общем, два дня с одним пожил, два дня с другим. Киношники меня вместе с ним опять в ресторан пригласили: "Так. Платить ничего не надо, тут все у нас решено".
  С узбеком, Иргашевым, мы посидели нормально, спокойно все было. А с Касумовым... Только пришли в ресторан, на него все женщины стали вешаться. С одной потанцевал, тут же с другой... И каждой дает свою визитку. Через какое-то время говорит мне: "У меня визитки закончились". А он мне дал визитку свою. "Дай мне ее, пожалуйста, я тебе потом еще дам. Мне очень надо". Отдал он мою визитку... Ну, вот так я с ними пожил. Потом они разъехались. Я даже не знаю, кто из них в фильме снялся.
  А потом я стал комбатом. И все пошло. У меня по жизни всегда так. Грех жаловаться. Как-то везло мне всегда на хороших людей. Вот так и артист этот по глазам меня вычислил.
  - Да, это такая была печать! Я, например, до сих пор безоши бочно определяю. Кстати, помните, когда Вы в Москве были, и мы встречались на вокзале с Саней Кулеповым и Юрой Мещеряковым? Вчетвером тогда сфотографировались. Глянул я потом на это фото... Ни фига себе, думаю, - сколько лет прошло, а у нас на лицах одна и та же тень - все шарахнутые Афганистаном.
  - Сдвинутые, да?
  
  Слева направо: Юрий Мещеряков, Евгений Ханин, Александр Кулепов, Юрий Баскин. "Шарахнутые Афганистаном"
  - Да. Что у Вас, что у нас - одно и то же в глазах стоит. А я думал, что, по крайней мере, у меня все уже стерлось.
  Евгений Николаевич, Вы еще интересную рассказывали историю. В Чеченскую войну был у вас хороший командир, но он квасил, и вы за него отчеты составляли по боевым. Сделали несколько копий и, благодаря этому, в штабе где-то его защитили.
  - Все, понял, о чем ты говоришь. Это была Чеченская кампания, но происходило все в Дагестане, когда Хаттаб вошел из Чечни в Дагестан на гору Алилен со своими войсками. В это время оперативная группа нашей 7-й дивизии перекрывала ему дорогу.
  И вот на горе Алилен был бой. Командовал группировкой полковник Павлов, он сейчас здесь живет. Кто-то ему дал на данный момент нездоровье. Не то, что его проклинают, но большинство считают его виновником больших потерь. Он положил за этот бой двадцать восемь человек.
  У нас в дивизии за всю первую чеченскую кампанию столько же погибло, а у него за несколько дней боя. Начальником штаба у него был Серега, который, кстати, звонил сегодня, когда мы с тобой шли. Серега Черемных из Анапы. Он был начальником штаба у Павлова. Они вместе учились. И вот Павлов пришел ко мне жаловаться на Серегу. Я говорю: "Подожди. Он же твой подчиненный". - "Да, мы однокашники". - "Ну и пошли вы на хрен тогда. Сами разбирайтесь".
  А Серега, да, он мог поддавать, но как спец исключительный. Единственно, я добивался от него ежедневного доклада: "Серега, ежедневный доклад. Любым способом посылай, чтобы ко мне что-то приходило". Потому что, когда начались разборки, мне сказали, что Серегу хотят сделать крайним, как начальника штаба. Дескать, он пил, ни хрена не делал и вот результат - люди погибли.
  Я напряг своих операторов. Мы составили карту всех боевых действий, составили за каждый день, где они были, отметки, результаты боевых действий, сколько там погибло, куда выдвигались, все маршруты. Потом составили схемы боевых действий - небольшие листочки, за весь период боя на горе Алилен.
  - А это все должен был он делать?
  - По идее это должно было делаться там, в группировке, но это я делал здесь, в штабе. Я его заставлял, и он каждый день эти доклады мне присылал. Присылал по секретной почте. Я их с секретной перебрасывал на компьютер и отпечатывал. Карта была, но карта общая, поэтому сделал отдельные схемки. И вот, все его доклады отпечатаны. Я эти документы собирал и складывал.
  Потом, когда приехали искать крайнего, я ему говорю: "Серега, напиши объяснительную. Все, как это было". Написал. Я прочел: "Так. Еще надо дополнить, какие были приказы проведения боевых действий, что вы получали?" - "Мы ничего не получали". - "Как, не получали?" - "Ну, там Булгаков сел на сапоги, или на валенки, написал карандашом на карте: "Взять гору Алилен за столько времени". И роспись карандашом. Это осталось, где-то лежит". Я говорю: "Серега, ищи, давай сюда".
  Он приносит.
  Короче, он написал исчерпывающее объяснение. Я формирую три одинаковых папки. В каждой схема боевых действий, объяснение Сереги, карта, где написано, взять Гору за такое-то время. Одну приношу домой, прячу, одну в кабинете, одну передаю операторам штаба. Разложил копии и говорю: "Серега, когда тебя вызовут в прокуратуру, ты сначала подойдешь ко мне". Он: "Зачем, тебя все это не касается". Я опять ему: "Серега, слушай меня, подойдешь и больше ничего. А сейчас иди".
  Я понимал, что это дело серьезное. Двадцать восемь человек потеряли. Надо отвечать. Вот тогда я осознал, какую силу имеют бумаги. Его даже не вызвали! Эти бумаги все вопросы закрыли. Того полковника таскали, ругали, а Серегу вообще не тронули.
  Когда они уже прилетели все, началось следствие, комдив говорит: "Женя, что делать? У нас нету данных, что там было, как велись боевые действия". Я говорю: "Не знаю, есть или нет. Но я знаю, что у меня Серега Черемных молодец, отработал, как положено, у него все есть. Как начальник штаба он отлично сработал". - "А что у него есть?" Я говорю: "Пойдем".
  Завожу его в кабинет: "Видишь карту? Отработана им". - "Как? Он что, оттуда привез?" - "Ну да". Она на столе лежала целый месяц, на ней все отрабатывали мои операторы. Красиво там все нарисовано. Есть схемки абсолютно всех боевых действий. "Женя, а мне можно взять?" - "Ну возьми".
  Тут заходит зам комдива. Он ему: "Видишь, Александр Иванович, Евгений Николаевич мне вот это дал, у него есть схема боевых действий за все дни, каждый день поднят разным цветом, знаками, все есть. А у тебя есть?" - "Нет". Я говорю: "Видишь, как у меня работал начальник штаба?" - "А мне можно это получить?" - "Нет. Я комдиву дал, у него есть. Все".
   И после этого Серегу даже не вызвали. И только когда мы уже увольнялись, а мы с ним в один день делали отходную пьянку на дембель, я эту папку вытащил: "Вот, Серега, дарю ее тебе". - "А что это?" - он смотрит. - "Это то, что тебя защищало. Если бы тебя вызвали, я бы тебе ее дал".
  - А сейчас он кто?
  - Раньше он был оператором в администрации Анапы и составлял планы главе города. Какие-то мероприятия там проводились, еще что-то, а сейчас там же отвечает за связи с казачеством и силовыми структурами.
  Он как-то пришел ко мне: "Евгений Николаевич, мне ребята прислали информацию, в Интернете нашли, что я награжден в Афгане орденом Красной Звезды, но я его не получал. Что можно сделать?" Я говорю: "А ты что-то делал?" - "Да, я писал везде, но меня посылают, говорят, что это неправильный приказ, такого указа не было о награждении Красной Звездой". Ну ладно, я подхожу к Шаманову: "Серегу знаешь?" - "Женя, конечно знаю". - "Ну так вот, в Интернете прошло, что он награжден Красной Звездой, есть даже номер указа, но его все футболят". Он кадровику: "Разберись и Ханину доложи". Я говорю: "Да мне зачем? Ему напрямую".
  Короче, на Серегу вышли: "Знаешь, такого указа нет, это липа". Он стал дальше разбираться. В итоге говорит мне: "Евгений Николаевич, я понял одно: кто-то носит мой орден, и очень крутой. Мне даже не говорят, кто это, кому его отдали, кто себе приписал". Вот так. Орден этот он не получил, но я, что было в моих силах, для него сделал.
  - А как он? Квасить перестал?
  - Сейчас я не знаю, но пока воевали, они там все пили. А когда ребят погибших с горы снимали, некоторые отравились, потому что жарища была, август месяц. Два-три дня, там все уже разложилось. Вот некоторые и надышались трупным ядом. Приехали, я говорю: "Что, пили все время?" - "Пили, - говорят, - мало, но отравились, потому что снимали эти трупы". Такие вот дела.
  - А как Вы умудрились не пить? Все пьют кругом, а Вы нет.
  - Я даже и курить не стал. Знаю почему. В детстве я решил как-то закурить. У меня все курили: отец курил, дедушка курил. А я что, должен отставать? Залез под кровать. Они из бумаги сигаретки делали, а я взял газету.
  - Это еще в дошкольном возрасте, наверное?
  - Конечно. Скрутил хорошую сигарету, все. Взял спички - закурил. Бабушка меня из-под кровати вытащила и просто объяснила. Вот уже сколько лет прошло - я не курю.
  - Хорошо бабушка объяснила.
  - Да. Царство ей небесное, бабушка Дуня. Вот так. А пить я не знаю почему не стал. Быть может такой был момент. Раньше самое крутое что - это праздник. Все семьи собирались, у нас шли в городской парк. Там взрослые пили пиво, а дети лимонад. Отдыхали, короче. Отец никогда это не пропускал у меня. Я с ним пошел в парк. Они пиво пьют, а я: "Пап, я тоже хочу, дай лимонада мне". Ну он мне дал лимонад. Это оказалось пиво... До сих пор я в рот спиртное не беру.
  - Не понравилось пиво?
  - Не то слово! Я не понял, как они могут пить пиво. Оно же полынью отдает. У меня в памяти отразилось - полынь, как ее можно пить? Вот такие дела, Юра. Такая у нас была жизнь.
  - А еще была история с должностью после академии, когда Вам наш Щукин помогал. Или он предлагал только помощь? Что там было?
  - Нет, он мне просто рассказал. "Командир, - говорит, - я тебя нашел поздно". По идее, когда он был у Грачева, не в адъютантах был, а носил на подпись бумажки. Я говорю: "Саня, за что ты отвечаешь?" - "За ручку". - "Какую ручку?" - "Которой пишу: "вх", "исх". - "И что это такое обозначает?" - "Входящие, исходящие. Когда приходит документ какой-то, я на нем входящий номер поставил, отнес на подпись министру обороны Грачеву, он подписал, потом исходящий поставил, и документ уходит. Все, больше я ни за что не отвечаю. Понимаешь, командир, тогда я мог внести тебя в любой приказ". - "Не понял, Сань". - "Ну, там же как, приходит очередной генерал, приносит приказ уже готовый на подпись министру обороны. В этом приказе сватья, братья, родственники, друзья. Какая разница, но ему этот приказ, очень нужен, чтоб подписали. Я мог сказать: "А почему там нет вот этого человека? Он бы обязательно согласился: "Давай допишу". Любой приказ - там проходил бы. Ему главное подписать, главное, что его люди там есть. Он быстро допечатает. Все. Принес, я ставлю входящий и на подпись".
  - Так он просто рассказал эту историю?
  - Ну да. Дескать, могло быть так, если бы мы чуть раньше встретились. Саня-то давно меня нашел. Муж его родной сестры служил у нас в 57-м полку. Но сейчас они, по-моему, развелись. Он ей квартиру тоже купил. Себе, матери, сестре. Они там все рядом живут. Но Саня по своей сути - чистый политработник, его воспитал Захарян.
  - Воспитанник Захаряна?
  - Да. Я тебе расскажу. Когда он пришел. Ну, молодой есть молодой. Так он шустренький немножко, такой пухленький. Засветился он у меня, когда первую засаду нам сделали. Я, правда, не знал тогда, что патроны он принес, один сбегал за патронами. Второй раз, когда мы ходили в засаду в Нагахан. Его, как молодого, заставили вытаскивать и обыскивать трупы, то, что там осталось от этих духов в машине. Он говорит: "Я, кажется, руку в чем-то испачкал". Тут же получил макуху, и чтобы дальше ему не объясняли, он сразу подарок преподнес Кузе - снял с трупа часы: "Кузя, тебе часы на дембель". Кузя был его куратором, учил Саню прямо в бою, как переползать надо, как что делать. А для этого мужество надо, чтобы вот так учить в бою, когда по тебе стреляют, пули свистят, а ты учишь молодого. Это только мужественному человеку под силу. Но Кузя был своеобразный человек. Вот кто ворюга так ворюга.
  Я не знаю, помнишь ты этот случай? Где-то мы прочесывали поселок. Вышли, я по лицам смотрю - кто что-то взял. Ага, Кузя идет. Понял сразу: "Кузя, ко мне. Что взял?" - "Замполита" нового принес". Вот эту дубинку он, по-моему, мне принес, свинцом залитая. "Ну понятно. Дело хорошее. Что еще взял?" - "Замок китайский". - "Для чего?" - "Старшине в каптерку пойдет". - "Нормальный замок, хорошо. Что еще взял? Кузя, вытаскивай". Вытаскивает монеты какие-то. Я их взял, посмотрел: "Ты нумизмат что ли?" - "Не знаю, что это, но да". - "Понятно, давай дальше". А тут уже толпа - наши собираются. Интересно, что
  же еще у него будет? Все: "Га-га-га!" - Как у фокусника?
  - Да, и вот он все вытаскивает, вытаскивает. Ему уже стыдно. Все смеются. А я не просто так, подкалываю. Смотрю, он стоит, мнется. Понятно, еще что-то есть. Думаю, что же там у него такое? "Кузя, что еще есть? Вытаскивай. Сам найду, плохо будет". И он вытаскивает... детскую рогатку. Ну, это был финиш! Я говорю: "Кузя, убью, ты зачем ребеночка обидел, рогатку забрал. Дядька полный вооружения, боеприпасов у ребенка забрал рогатку". Толпа легла. А ему стыдно, он краснеет, белеет. Вот это был Кузя.
  - Зачем ему рогатка?
  - Да ему плевать. Там столько всего по мелочам у него было, что, может, на хрен не нужно. Ну это клептоман. Ой, елки-палки, так вспоминаешь, говорю, с нашими солдатами не соскучишься.
  - С Захаряном, я помню, мы замочили трех духов, но таких, непростых. Вдоль виноградника где-то шли, выходим на перекресток, а навстречу идут три духа: в галошах, пиджаках, бритые. Сразу понятно, что это товарищи серьезные.
  Захарян в сторонке притаился, а Чуриков, как сержант, командует. Мы их обыскали. Вот такие пачки афганей. Я не знаю, сколько там, сотни, может, тысячи афганей, бешенная какая-то сумма. У каждого в боковых карманах по пачке. Деньги забрали. Какие-то бумаги еще были у них. Тут Захарян, давайте сюда все, денежки загреб.
  - Ничего себе, я никогда не знал, что Захарян такой.
  - Да, он взял деньги, бумаги. Мы попытались хотя бы располовинить. Нет, все забрал и на духов показывает: давай, отпускай их. Я по выражению его лица вижу, что расстреляет. Понятно, мы пленных не берем. Но можно просто расстрелять, и пошли дальше. А он - пусть идут.
  Духи чувствуют тоже, что все - смерть пришла. Только слабая надежда в глазах, а вдруг все-таки отпустят. Короче, он приказал отпустить их. И вот они пошли. Сначала задом пятились, потом один повернулся и вот-вот сейчас убежит. Ну, лупанули из автоматов, положили их там. И все, Захарян с этими бабками ушел.
  - Никогда афгани в руки не брал. Единственное, знаешь, держал деньги, не то что много, Толя Никитин принес. Где-то обыскивали дом, нашли большое количество "катеринок", по сотне. Он приходит: "Командир, на". - "Да зачем нам?" - "Возьми, может, пригодятся. Ну, старинные, вроде реликвия". Они как новые были. Я взял штуки три, по-моему. Правда, одну оставил, а две другие подарил кому-то.
  - Может, ценная какая-то среди нумизматов.
  - Может. И вот он: "Возьми". Больше я денег никогда не держал и никогда не брал. Возможно, еще и поэтому живой. Был один случай. Пришел ко мне Серега Черниченко. Подходит отдельно поговорить: "Командир, тут такой вопрос". - "Что такое, Серега, говори". - "Мне солдаты сказали: "Узнай, что нужно нашему ротному?" - "В каком смысле?" - "Они сказали, у него в золоте и в коврах весь дом будет, вся палатка ваша". Я говорю: "Серега, забудь об этом сам и предупреди ребят, чтобы ни у кого такого даже в мыслях не было. Все. Иди".
  Потом был еще такой момент, когда мы могли взять очень много денег - чеков. Меня навел Захарян. Как-то просто сидели. Он говорит: "Командир, можно, мы бутылочку возьмем, выпьем? От бутылки нам ничего не будет". - "Давайте, без проблем". - "Я возьму машину, съезжу на аэродром". - "Езжай". Приезжает с аэродрома, трясется весь. Он до предела был честный, Захарян.
  Я говорю: "Володя, что случилось?" - "Представляешь, мы собрали тутсорок чеков, бутылка стоит тридцать пять. Мне сказали, у кого взять. Я прихожу, он дает бутылку, я ему сорок чеков, он мне пять чеков должен. Говорит: "Я тебе сдачи не могу дать". - "И что ты предлагаешь? Все знают, что бутылка стоит тридцать пять чеков, я тебе дал сорок. Кто мне поверит? Получается, что я украл у офицеров. Ты что, скотина?! Я тебя сейчас пристрелю".
  Он засуетился, вытаскивает из-под подушки вот такую пачку чеков. Начинает объяснять: "Смотри. Это у меня по сто, понимаешь, вот это по пятьдесят, а это по двадцать". Я никогда не видел столько денег".
  А это у летчика, который торговал водкой, - привез ее из Союза. И у Захаряна глаза загорелись - "я тебя убью". Вышли они, тот пошел, у кого-то занял пять чеков и сдачи вернул.
  Захарян пришел и это все рассказывает: "Командир, понимаешь, это с наших все деньги-то! Поехали с тобой туда". - "И что?" - "Ты зайдешь, они и так тебя все боятся. Возьмем еще кого-нибудь. Где деньги лежат, я знаю. Ты будешь стоять просто, они пошевелиться не посмеют". Меня многие знали, конечно, побаивались. "Я заберу деньги. Его действия какие? Пойдет он к особистам жаловаться? Нет. Они его за жопу самого возьмут: откуда у тебя водка? Как ты ее провозил? К замполитам идти? Там еще хуже будет. Он никуда не пойдет жаловаться, а мы легко можем все это сделать".
  У меня был такой выбор. И реально нам за это ничего бы не было. Я говорю: "Володя, это не наши деньги. Как они пришли к нему, так и уйдут". И я от этого отказался.
  Когда уехал на дембель, что у меня было? Мне подарили джинсы. В Газни я купил куртку. Сейчас бы я ее ни за что не одел. А тогда немножко носил. Она под кожу была, коричневая. Дерматин быстро сошел, и пришлось выбросить. Что еще я привез? Больше ничего. А, еще Захарян отвез мне домой мумие.
  В Газни везде в дуканах оно продавалось, а у меня мама болела. Ну, давай ей куплю, сто афганей мне не жалко. Но у меня ни одного афгани нет, только чеки. Я как-то к советнику, который к нам приехал, может, поменяет. А он: "Я тебе сам куплю, командир". И купил, по-моему, два кусочка. Для них, конечно, это были небольшие деньги. Я говорю: "Спасибо". Он: "Всевсе, командир, из уважения".
  И Захарян повез: "Жене отдашь, пусть у нее кусочек один останется, а другой матери". Когда он проходил таможню, стали его обыскивать. Узбек-пограничник: "Все, забираю это". Он: "Ты чего, охренел, что ли? Это не мое. Это командир просил отдать больной маме и жене отвезти". Короче, крик, шум. Подходит русская женщина: "Что такое?" - "Да командир сказал отвезти маме больной и жене вот это". Она узбеку: "Пошел вон". А ему: "Сынок, иди". И вот он привез, отдал жене. А второй кусок прислали матери.
  Мать рассказала всем, что сынок передал такое лекарство - от всех болезней. К ней выстроилась очередь. Она раздавалараздавала. Потом: "Сынок, ты еще привези мне". Я говорю: "Мам, такое в жизни раз бывает". - "Да ты что?!" А меня просят, я всем отдаю". Вот и все. А я почему это знал про мумие. Мне Кадымов рассказал. Я захожу в магазин - вот такой кусок лежит, как камень. Спрашиваю: "Почем?" Копейки там. А у меня и этих копеек не было никогда, афганей.
  - Только задачу бы поставили, мумия этого у Вас горы были.
  - Я не мог, Юра, просто, знаешь, натура. И вот, с Афгана я почти ничего не привез.
  - А я привез брелок.
  - Да. Пару брелоков и я привез. Такой, ногти откусывать. Теще подарил. Довольная пошла на работу, там всем показывала: вот, зять мне привез. А там же какие были магнитофоны шикарные. Мне Самылкин как-то говорит: "Командир, я магнитофон видел такой вот. И то, и то в нем есть". - "Ну и что ты сделал?" - "Да что я мог сделать, включил музыку на полную громкость и ходил, обыскивал дом под музыку".
  - Евгений Николаевич, расскажите, как Вы учились в военном училище?
  - В Рязани в училище после карантина, когда мы приехали, переодели нас. Я уже говорил, что тогда начались пожары в Рязанской и Московской областях. Всех абитуриентов училища бросили наэти пожары. И мы вместо того, чтобы проходить карантин, тушили пожары. Только кначалу учебного года, к 1 сентября, мы приехали в Рязань.
  Вышли на вокзале. Все оборванные, обожженные брюки, сапоги. Нам было стыдно. Командирам нашим тоже было стыдно. Нас быстро в машины, привезли в училище, помыли, переодели в новую форму. И начались учебные будни. Трудности? Трудностью, конечно, была зарядка, постоянно мы бегали на Театральную площадь. Сколько километров, я сейчас уже не могу сказать точно. От училища по центральной улице ротой и туда. В баню бегом, тоже далековато. И так постоянно. Но постепенно втягивались, втягивались. Потом выходы, полевой учебный центр. Там учеба.
  - Вам нравилось учиться? Как это ощущалось? Никаких сожалений не было?
  - Нет, нет. Я сразу понял, что нашел свое место. И коллектив был неплохой. Хотя разные ребята были. Мне потом довелось служить только с одним из однокурсников, мы вместе с бывшим моим замкомвзвода служили в одном полку, а с остальными служба не пересекалась. Все разбежались и были далеко друг от друга. Взвод был у нас неплохой. Всегда можно и в самоволку было сходить, и что-то такое придумать. Бывало, например, ктото сбегает на хлебозавод, принесет горячие булочки, все вместе поели.
  Там женщины работали и всегда нам разрешали. У них был конвейер, булочки идут, а если какой-то брак, он в сторону. Ну там какой брак? Мятая, может, или что-то такое. Но горячая, вкусная. Они нам еще масло давали: "Вот. Возьмите, сынки". Взяли, принесли ночью. Ребята, давай. Проснулись, поели. Хорошо. Всегда же солдаты, курсанты голодные.
  Чтобы закрепить память, у нас был Витя Горшков. Это специалист и любитель фотографии делать. Он всегда фотографировал все наши похождения, все наши сборы какие-то, стрельбы, вождение. И всегда мне сначала принесет, возьми, сколько тебе надо. Я возьму. Утром просыпаются все, давай разбирать. Я еще иду беру, если что-то не взял. Много фотографий есть из училища.
  
  Евгений Ханин - курсант
  Рязанского воздушно-десантного училища
  
  И еще я скажу, когда мы пришли в училище, в основном все со школы, а были такие, которые поступили из войск. Они уже подготовленные пришли. Я на втором ярусе спал, а на первом был Ероха, Витя Ерохин. Он полгода в армии отслужил и все учил меня. Тумбочка у нас одна, общая. Поэтому, где что должно лежать, как это положить, как постель заправить, как правильно подшиться. Этому всему он меня учил, курировал.
  Потом, через год, когда мы уже набрали силу, накачались, мы стали на уровень тех, кто пришел из армии, стали даже немножко посильнее, поздоровее их. Свой голос уже по-
  
  давали. И когда Ероху, он слабенький, худенький был, начинают обижать, он бежит, мне жалуется. Я говорю: "Так, кто там на Ероху?" Все. На Ероху уже никто не лезет.
  - Но это не дедовщина, а просто такие терки.
  - Да. Это шалости детские между собой. А так все шло нормально, вся эта учеба.
  - У вас какие были взаимоотношения со старшими курсами?
  - В нашем батальоне был первый и третий курс, а в другом второй и четвертый. С теми мы как-то не очень контачили, а в своем батальоне у кого-то земляки были, какие-то друзья, знакомые, что-то общее, они нам подсказывать что-то могли. Было очень даже нормально и интересно. Единственный раз дрались мы со старшим курсом другого батальона. Они что-то борзонули. Пришел к нам разбираться дежурный по училищу с нарядом, а дежурный из их батальона был. Ну, когда все наши поднялись, они вылетели оттуда. Потом офицеры, командование примиряли нас между собой.
  Были, можно сказать, и серьезные противоречия, которые на мне могли очень сильно отразиться. Стали пропадать у нас деньги и вещи во взводе. Более опытные курсанты, кто пришел из кадетов, тоже с этим сталкивались. А мы-то после школы, ничего не знали.
  Начали прослеживать. А у нас был Алик Баталин, толстый такой. И вот, он какую-то посылку из училища отправляет. Ну что из училища можно было отправить? Получить - другое дело, сладости там какие-нибудь. Доложили командиру взвода. Как он сумел, не знаю, но он на почте перехватил эту посылку. Денег, конечно, там не было, но оказался нож одного из ребят, потом трак какой-то он туда положил.
  - От БМД?
  - Да. Что-то еще было по мелочам. Все поняли, что это он. Наш взвод должен был с ним разобраться. На улице мы собрались самые такие, авторитетные. Кто пойдет? Я говорю: "Я пойду". Захожу: "Олег, пойдем выйдем". Выходим на улицу. А прибежали даже с другой роты ребята, которые раньше в нашем взводе были.
  Они только подходят, а я ему сразу в торец. Тут все кинулись на меня: "Мы же договаривались по лицу не бить". Я говорю: "Когда договаривались?" - "Когда ты ушел". - "И..." Ну попинали его немножко, а что толку? Все зашли в казарму, а он на улице остался. Я его завожу - у него фара под глазом, уже все. Он и кружку там прикладывает, еще что-то. Толпа на меня: "Что хочешь делай. Веди в медпункт, но чтобы к утру синяка у него не было". Но какой там к утру. Привезли его в медпункт.
  А когда я его вел, говорю: "Алик, не дай бог ты завтра скажешь офицерам, что тебя били". Офицеры следят, знают уже, что может быть, законы-то армейские. "Значит так, скажешь, что лег спать, спал, прилетел сапог, получил каблуком. Откуда прилетел, не видел. Не дай бог по-другому что-то скажешь. Убью". И все. Наутро наш взвод строят. Взводного в канцелярию, долго там разбираются. Мы стоим ждем. Другие ребята стоят более-менее спокойно, а я - все, выгонят из училища, если он заложит. Его не выгонят, а выгонят меня.
  Наконец, взводный подходит: "Значит так, товарищи курсанты, предупреждаю, чтобы больше по ночам сапогами не бросались". Все. Ух! Ну, потом Алик отработал все это сполна. Как вечер, он ложится спать собирается. Ему: "Алик, а ты куда?" - "Спать". - "Алик, нужно туалет почистить. Дежурный, тебе нужен человек, который туалет помоет?" - "Да-да, конечно". - "Иди". Тут даже еще подойдут и скажут: "Женя, там Алик что-то плохо туалет чистит, надо ему объяснить". Я: "Алик, не хулигань".
  Но потом его все-таки перевели в другое училище, куда-то в Сибирь, в Омск что ли. Прошло полгода. Кадеты связались с этим училищем, у них связь была по всей стране. Пришло оттуда письмо: "Ребята, он пришел из вашего училища. У нас стал каптером, и начали пропадать вещи". Не знаю, что было с ним дальше, как там все сложилось. Но мне тогда очень сильно повезло. Мог вылететь из училища.
  А поступал я легко. Когда были экзамены по математике, какую-то задачу мне задают. Я смотрю - и сразу ответ. Экзаменатор спрашивает: "Как ты решал?" - "Вот так и вот так". - "А почему не пишешь?" - "Зачем писать? Я все в уме решил". - "Как? Ну-ка, другой вариант давай". Я опять решил. Понятно. Иди отсюда. Математику я сдал на отлично. Русский, по-моему, плоховато сдал, но прошел сразу.
  - Это семнадцать лет Вам было, когда Вы поступили?
  - Семнадцать лет. Закончил в двадцать один и пришел лейтенантом в Чирчик.
  - А почему именно туда, как распределение проходило?
  - В Ферганской дивизии тогда еще современной техники - БМД не было. Самой грозной десантной техникой считалась артиллерийская установка АСУ-57. Остальное все пешком, только пешком. А нас учили как инженеров БМД-1, которых в Ферганской дивизии хоть и не было еще, но кадровики понимали, что в скором времени они туда поступят. Вот нас - технарей очень много отправили в эту дивизию. В дипломах у каждого значилась гражданская специальность - инженер по эксплуатации автобронетанковой техники. В одинполк в Чирчике то ли десять, то ли одиннадцать человек приехало. Мы все одного призыва, из двух рот, - две роты выпускалось. Был еще взвод спецназа.
  Нас поселили в общагу. А в общаге свои законы были. Садились играть вечером в карты, сразу за бурдой одного отправляют, ведро на стол и пьют. Выпили. Ну-ка, еще к тете Маше. Еще ведро приносит. Оно стоило копейки. Так до утра играют. А утром на развод. Прикорнули по часу и заспанные прибегают на развод. Но там были взводные хорошие, которые от семи до двенадцати лет были командирами взводов.
  Им замкомвзвода вешают командирскую сумку с конспектами, написанными, подписанными и утвержденными. Раз, взводный уже стоит в строю, полностью готов. Тогда проверяли конспекты каждый день. Нужно было расписать полностью порядок твоих действий. Нас учили в училище это делать. Но тут свои законы: "О, молодые прибыли - давай конспекты писать". Но мы, когда приехали, порядок там навели, конечно. Десять морд, десять десантников. Попробуй кого тронь. Все. Тишина.
  Стали нас по ротам распределять. Мне не то что не досталось роты, а места вообще не было. Сказали: "Потом тебя переведем, а сейчас пойдешь в противотанковую батарею батальона". Это главная артиллерия батальона - противотанковая батарея. Два взвода СПГ и противотанковый взвод.
  Командовал ею легендарный такой командир Саша Судьин. Когда я туда попал, мне сразу сказали, что это дисбат батальона. Все отребье, всех негодяев только туда и отправляли на перевоспитание. И они очень быстро перевоспитывались. Законы в дисбате, наверное, такие же были, может быть хуже, но там дембель был всегда почему-то лучше остальных.
  Жили в одной казарме. Налево 6-я рота, помню, направо мы во втором батальоне. Эти не могли к нам зайти, потому что, если командир батареи увидит, убьет дневального. Утром дневальные стоят обычно вперемешку, молодые, старые. Один дежурит около спортгородка.
  Крикнул, если Саша идет, забегает в казарму, хватает мокрую тряпку и быстренько протирает дорожку от канцелярии до тумбочки дневального и от тумбочки дневального до входа. Саша должен зайти. Саша если в хорошем настроении, он так еще зайдет, поулыбается. А если в плохом, к дневальному подходит, у тебя что-то ремень ослаблен. Дернул плечом - дневальный дрыгнулся. А, ты еще и дрыгаешься... Он хлопал ладошкой небольшой своей по штык-ножу, а штык-нож дальше... - он же у паха висит.
  Солдат: "А!" - "Ты еще и согнулся перед командиром батареи". Считай, что все - началось. Проходит в расположение... Мы каждую неделю драили полы, отскоблили от мастики или лезвием, или стеклом, чтобы они были белые. Потом нужно было покрыть их морилкой. Каждый день натирали мастикой.
  Но не просто, а квадратиками.
  - А мастика это что такое?
  - О, Юра, ты тут много потерял.
  - И слава богу.
  - Я не могу сказать, что такое мастика, но знаю, что на паркет накладывается сначала морилка или что-то там красящее, а сверху эта мастика блестящая. Если провел вот так, идут полосы, вторую полосу поперек, и получается как шахматная доска. Она блестит. Ее каждый день нужно натирать. И вот, он проходит. Если обнаружил, что кто-то курил, - дембель мог пепел за тумбочку стряхнуть, - это все, конец...
  Я в своем взводе порядок наводил. Приходил вечером, там уже были сбиты носилки, уже окурки набраны. Где они их брали, не знаю, но они уже лежали. Если нашли блокнотик с какими-то нехорошими высказываниями, тоже там, и все это хоронилось. Хоронилось почему-то в противогазах и на полигоне.
  Потом он заходил в бытовую комнату, в которой было все разложено, нитки, иголки, пуговички там хранились. И был отдельный уголок сапожника - молоток, нож. Но они лежали сверху, и чтобы пыль не садилась, накрывались толстым витринным стеклом.
  Саша Судьин определил, что у молотка две стороны, тупая, которой бьют и острая, которой гвозди выдергивают. И он сказал, что сторона, которой бьют, должна всегда быть справа. Если она смотрит влево или молоток не ровно лежит, он вытаскивал этот молоток и бил по витринномустеклу.
  Спрашивает: "Почему у вас разбито витринное стекло? Дежурный, ты не сменишься, пока витринное стекло не восстановишь...". А где найти такое витринное стекло - это все! Самые умные где-то прятали, закопано было это стекло, потому что его найти можно было, но очень сложно. Некоторые дежурные стояли по трое суток.
  К вечеру Саша приходит: "Нашел?" - "Нет". - "Значит, снять его с наряда, старшина. Так, ты иди отдыхай". - "А до развода час остался". - "В восемнадцать часов на развод". Но какой отдыхай, пока побрился, помылся, и уже на развод идти. Опять заступай дежурь. И не сменяется, пока не находит витринное стекло, не выходя из казармы. Приходит Саша на следующее утро - уже стекло лежит. Все нормально, все на месте. И так это было постоянно. Законы были звериные!
  - Короче, у нас в роте, как я теперь понимаю, был настоящий курорт.
  - Да. Курорт у вас был, вы даже не понимаете какой. И вот я у него учился. Если кто из солдат влетел, он: "Зайди в канцелярию". Тут уже все начинали плакать. Потому что Саня сейчас будет с ним проводить беседу. Он заходит и мне: "Так. Молодой, выйди, выйди пока". Я только вышел, как оттуда солдат вылетает, - дверь бабах, хлопает. Саня: "Солдатик, ты чего?
  Куда? Ну-ка, заходи еще".
  И вот такие порядки. Он мне сказал: "Женя, никогда не воспитывай солдат так, как я воспитываю. Этого нельзя делать. Я-то уже привык, я иначе не могу, но ты так не делай, это нехорошо".
  Понятно. Тогда я что делал. Солдаты провинились - все. Команда: "Колесный ход у СПГ-9 подорван". Расчет СПГ четыре человека. Но четверых никогда не было, потому что кто-то больной, кто-то в наряде. Остается три человека. Колесный ход несет один, а двое несут на плечах это СПГ. Но еще кто-то из них должен нести портплед с гранатами. В итоге солдаты понимали, что больше хулиганить не надо.
  А еще использовал противогазы. Что-то они натворили - бегом на полигон в противогазах. А там как было. Перед полигоном протекает канал. Через канал пройти нельзя. Но под каналом сделана труба. Это единственный проход на полигон. И весь полк, все ходили на полигон только через эту трубу.
  А тут бежать надо, да еще в противогазах. Они, как всегда, не подготовлены до конца, стекла запотевают. Был у меня армянин один - Хачатурян. Бежал, бежал и упал. Вскочил и дальше бежать, да только в противоположную сторону, потому что не видит - запотело все. Получает в лоб: "Куда бежишь?" Развернулся на сто восемьдесят градусов и бежит уже в правильном направлении.
  Прибежали на полигон. Спрашиваю: "Ну что, обратно побежим или пойдем?" - "Пойдем". - "Ну, если пойдем, то с песней". А песни так орали, что в соседнем поселке слышно, потому что, если мне не понравится, опять противогазы, опять бежать.
  Вернулись как-то. Стоит Елишаев - сибиряк у меня был, здоровый такой - качается. Спрашиваю: "Как дела?" - "Ох. Вернусь из армии домой, никто ж не поверит, что так можно драть живого человека!" Но зато все солдаты были хорошие, все.
  Мой замкомвзвода, Пещёров, здорово мне помогал, когда матчасть учили. Я-то в училище видел СПГ два раза. Там же артиллерийское вооружение факультативно проходили. Показали его нам, мы с ним побегали и даже раз стрельнули.
  Какое там устройство, я, конечно, знал. Но тут мой замкомвзвода - он только что тифом переболел, худой такой - пришел из госпиталя. Я говорю: "Нужно проводить занятия". - "Я знаю, темы расписаны, у меня конспект, я написал. Вы, наверное, хорошо знаете?" Я говорю: "Нет, не очень". - "Ну ладно. Как меня учили, так и учу. Садитесь". Все сели. Он говорит: "СПГ-9, калибр семьдесят три миллиметра, венчик для выверки, нитки, ствол..." - до винтика все рассказал.
  Говорит молодому: "Повтори". Тот не повторил. "Хорошо. Еще раз рассказываю, но последний". И заново все до конца изложил. Молодой опять не запомнил. Что ж, тут уже начинается: "Битиё определяет сознание". После чего оно прояснялось, и солдат начинал рассказывать. Может, где-то собьется, но это допустимо. Через два-три занятия уже все все знали и быстренько повторяли за ним, как это должно быть. Вот такие были законы.
  Помню еще, дембель у меня был по кличке Жорик, Жаров его фамилия. Такой дембель, что хуже молодого. И что-то он провинился. Хорошо. Я командую: "Расчет к бою, вперед". Бегут. Даю вводную: "Жорик ранен, ноги оторваны". Понятно, его в плащ-палатку, бегут дальше. Он лежит: "Не надо". Я говорю:
  "Нет, Жорик, ты дембель, тебе отдыхать положено".
  Ну, они его в первый же сугроб головой, потом взяли, подбросили, об землю палатку ударили и дальше бегут. А он умоляет: "У меня ноги уже появились". Я говорю: "Как так, да ты чего? Не может быть, тебе помощь еще не оказывали". В конце, когда ему оказали такую вот помощь, он стал лучшим солдатом. Сразу воспитали. Мы - взводные были опытные уже после первого года службы там, знали, как воспитывать солдата, где, что, куда, почем.
  Командир батареи, Саша Судьин - это бог и царь был. Он очень сильно нас опекал. Если начальник штаба требовал: "Так, твои в караул, в наряд, сюда, туда". Он: "Хорошо. И когда следующий?" - "Тогда-то". - "Нет, - говорит, - это не дело. Кто оценку дает батальону?" - "Противотанковая батарея". - "А куда ж ты тогда моего взводного ставишь в наряд? Ему нужно готовить личный состав, самому готовиться. Один наряд в месяц хватит ему, по минимуму, а больше я не разрешаю".
  Судьин давал мне иногда два выходных - субботу и воскресенье. А жили мы в одной комнате с Юриком Шустовым. Это был друг мой, не разлей вода, три года вместе прожили. Он служил в роте и месяцами не видел выходных. Потом его ротный стал моим комбатом, и я из-за Юрика не мог его терпеть. Юра из караула приходит, сдал оружие, боеприпасы. Он: "Юра, ты останься, проконтролируй ужин, отбой, а потом уже домой иди".
  Он приходит: "О, а тебе что, Саша опять выходной дал?" - "Да". Я-то с утра в комнате порядок навел, протер пыль, помыл, убрал - чисто все. А еще, бывало, на рынок успею съездить, если летом, привезу пару дынь килограмм по шесть, по семь. Я, русский, никогда в жизни таких не видел, а тут халява - по семь килограмм. Дотащил в авоськах, под кровать засунул. Потом еще постирался, все уже подсохло.
  Иногда посыльный солдатик прибегает: "Товарищ лейтенант, там командирбатареи слезно просил васприйти". Я быстро, уже все постирано, все сделано, одеваюсь, прихожу. Он: "Женя, извини, выходной твой сегодня не считается". - А я там к обеду уже все сделал. - "Что случилось?" - "Да этот козел, взводный, пьяный, а мы ответственны за мусорку, вывезти надо". Я беру машину, солдат. Они забросили мусор, потом все почистили, порядок навели. Мусор вывезен. Судьин: "Женя, иди отдыхай. Выходной этот не считается, я его тебе на следующей неделе дам".
  И вот так у нас было меньше нарядов, а Юрик приходил и падал без сил. Спрашиваю его: "Что у вас ротный делает?" - "Он у нас книги читает, больше ничего". У Саши Судьина совсем по-другому все было, другое отношение к службе. Дисциплина, порядок в батарее, занятия, все четко было поставлено.
  А в роте, где Юра служил, были еще два взводных. Один, царство небесное, сейчас вот здесь на кладбище лежит. Витюля Фролов. Все его: цыган, цыган, хотя он, оказывается, чуваш. Второй - командир противотанкового взвода, такого же, как у меня, СПГ. Это были кадры! Сказать - пьяницы, это не то слово. Сказать - лентяи, это вообще ничего не сказать. Да, если нужно прогнуться, они на глазах у начальства все сделают, вывернут взвод и все, что надо, достать могут. А потом: да на хрен это все нужно. Мы уже по пять, по семь лет взводные, кто-то десять лет, а некоторые так по двенадцать лет взводные.
  И действительно - никакого продвижения не было, некуда было двигать. Самая крутая должность была - замкомроты. У всех такие вот морды, кулачищи огромные. Кулаком стенку пробивали. И они в роте сидят. А если были ответственными, то солдаты боялись пройти мимо канцелярии. У них всегда дверь в канцелярию открыта. Ротного же нет, они там сидят выпивают. Когда уже нормально выпьют, у них начинается спор, кого больше любят солдаты.
  Им хорошо, а всем солдатам страшно. И вот начинается: "Меня больше любят". - "Нет, меня". Смотрят в дверь, там солдат прошел: "Солдатик, зайди-ка сюда, пожалуйста". Зашел. "Ты кого больше любишь, его или меня?" Юра, результатто один. В любом случае солдат получит. Ждали следующего.
  И так, пока им это не надоест.
  Потом уже, когда Витюля Фролов стал командиром девятой роты, он, в основном, в каптерке спал, так-то он в общаге жил, холостой. Ему кровать принесли в каптерку. Он на кровати спит, а его денщик лежит под кроватью. Только пошевелился, денщик: "Вам водички?" - "Да". Ему холодную - раз. Все, попил, нормально. Вот такие законы были звериные.
  А был у нас командир взвода связи, говорили, что он уже двенадцать лет на этой должности. Утром начищенный идет на работу. Ему дают конспект, все. Команда: "По занятиям!" - "Есть!" Он впереди взвода идет на полигон. Все ждут. Дошли до трубы, которая под каналом. Он: "По взводу ведется минометный огонь". Все разбежались, кто под камень, кто куда. "Командир взвода ранен!" Четыре нукера с палаткой подбегают, кладут его в плащ-палатку и бегом по трубе, под каналом на полигон.
  Прибегают, он выбирает место на высоте. Садится. Перекур! Все балдеют. Отпуск, что хочешь делает солдат. Возле него четыре колышка поставили, палатку над ним натянули. Он сидит, смотрит. Рядом два нукера стоят, охраняют. Он: "Так, посыльный, ко мне". Прибегает посыльный. "Ставлю тебе задачу. Ориентир номер один: заводская труба. Ближе, двести, магазин. Задача: ящик пива. Время: двадцать минут. Все остальные в отпуске".
  Самое главное, денег никаких, конечно. Солдат бежит, без очереди берет этот ящик пива. По времени было все определено. Все уже знают, сейчас солдат придет. Прибегает солдатик. Он открывает бутылку пива, выпивает, кладет ее на землю и начинает крутить. Тут уже все начинают под себя рюкзак, противогаз, автомат подтягивать, чтобы поближе все было.
  Крутанул бутылку. И вот, куда горлышко показывает, туда бегут, а куда дно повернуто, там они что-то копают. Бутылку ему крутить надоело - он фуражкой команды дает. Берет, раз, козырек направо - бегут туда, козырек налево - бегут туда, козырек назад - что-то там делают, козырек вперед - еще что-то.
  Так он проводил занятия со взводом. Занятие закончилось. Встает: "Так. Давайте. С песней вперед!" Идут обратно. Подходят к воротам: "До свидания, товарищи солдаты". - "До свидания, товарищ старший лейтенант!" - хором прокричали, командиру сумку его отдали, он пошел домой. Все. Как будто занятие провел. Вот как у нас было, Юра.
  А продвижение началось, когда техника новая стала поступать. Помню, когда начали переходить на БМД, у нас сразу ротными поставили тех, кто раньше нас училище заканчивали. По-моему, Валера Царь, Ушаков Толик. На два года раньше нас выпуском. Но они уже знали технику - БМД. И получилось так, что ротный знает технику, и мы - взводные тоже знаем.
  Волгоград сделал БМДешки. На роту десять машин надо? Хорошо, взводного туда, караул от роты, и едут. Загружают БМД, караул охраняет, доставляют в роту. Пришел приказ полностью сделать полк на БМД. Минометы были 120-миллиметровые, но они, по-моему, оставались отдельной батареей в полку. АСУ57 сразу же убрали. Батарея уже не нужна, стали офицеров разбрасывать. Я попадаю командиром взвода в 4-ю роту. Там командир роты Валера Царь, Царев фамилия. Шайба такая - машина.
  Наутро прихожу на подъем. Молодые встали, выскочили строиться, дембеля все спят. Ну что ж, табуреток всегда вроде хватает... Через пять минут все выскочили оттуда. Где кровать перевернули, где табуретки. Я, когда с этим столкнулся, еще такого не видел. У нас в батарее, да ты что! - Приходишь, все уже стоят. А тут... Ну ладно. Как будто все побежали, но кто в туалет, кто за угол. Понятно. Кто там провинился - заходи. Ротный перчатки одевает, и начинается воспитание...
  Воспитал. Тут заглядывает замполит: "Что такое? Ага. Понял, я сейчас". Идет, берет указку. У него были указки метра под два. С одной стороны тонкая, а с другой - толстая. Он брал ее за тонкую часть, подходил к солдату: "Ну-ка, солдатик, повернись, повернись, - и так немножко по голове - ты-дых! - Смотри, какая у тебя голова невосприимчивая, сразу шишка появилась". - Там шишка вдоль всей головы сверху. "Ну-ка, развернись вот так". Ты-дых! И крест такой получается. "Ну, тебе сколько минут надо, чтобы налысо подстричься?" А какой там налысо, все болит. Воспитали: "Идите теперь". Пошли. Там такие были потом законы, ой блин, - мрачно. Но я в этой роте недолго пробыл, мне скоро свою роту дали.
  Получилось вот как. Государством было принято решение - создать на базе нашего полка бригаду. Приходит приказ: расформировать 105-ю дивизию и на базе 351-го полка сделать 56-ю бригаду. Часть неугодных, особенно замов комроты, отправили служить в Актогай. Всех, кто не нужен, отправляли в Актогай. А так, кого куда разбросали. Кого в Венгрию, кого в Брест, кого в Германию. Нас-то на месте оставили.
  Был сформировали какой-то учебный полк в Фергане, который готовили в Афган. А у нас где-то за полгода, может больше, я не помню, собрали всех командиров полков, всех командиров батальонов, переодели их в гражданку и отправили туристами в Кабул. Потом рассказывали: "Наш командир полка жлоб здоровенный, он костюм никогда не одевал. Тут одел костюм, а рукава ему по локоть". Командир Ошского полка, по-моему, тоже харя такая, что костюм расползается.
  И вот эти "туристы" прилетели в город-герой Кабул. Каждому дают машину. Говорят, например, комбату: "Ты со своим батальоном здесь приземлился, вот твой маршрут, вот так ты выдвигаешься. Берете вот это, захватываете то. Понятно?" - "Понятно". Сидят в машинах советники, охраняют этих туристов. "Всю дорогу запомнил?" - "Да". Если надо, еще там проедут. Все было распределено.
  - А как наш батальон образовался? Я помню, что десантников, которые в Азадбаше стояли, отправили в Германию под видом пехоты. Когда мы пришли, дембеля плакали - вместо голубых погон красные пришивали.
  - Это артиллеристы были. На их базе в Азадбаше формировали наш батальон. Отдали его нам, потому что артиллерийский полк расформировали и кого куда отправили. Но и мы, сколько там были, месяц, наверное, да?
  - А как Вас туда назначили?
  - Стали формировать батальон. Никого же не было, всех разбросали, а тех, кто остался в полку, стали распределять. Мне предложили роту, вот эту роту, нашу.
  - Рост пошел.
  - Да, сразу рост пошел. Все, кто был взводным, стали командовать ротами.
  - А те, старые взводные?
  - Старых взводных уже и не было. Кто ушел за границу, кого куда распределили. Если не шарили в новой технике, их кудато отправляли. А остались те, кто соображал и по своим деловым качествам мог стать командиром роты. Комбатом назначили Селиванова, он стал подбирать себе офицеров. До этого он командовал ротой, которая в одной казарме с противотанковой батареей располагалась. Батарея Саши Судьина направо, а его рота налево.
  Я не знаю, успел он стать начальником штаба или как-то сразу стал комбатом. Может и такое, там все быстро произошло. Назначили его и все - больше мы друг друга не видели. Нас подняли 11 декабря, и мы ушли. Вместе уже не собирались. Вот так это было, наше становление, формирование.
  Когда я получил роту, стал приезжать домой поздно. К тому времени я уже женат был полгода. Жили мы в центре Чирчика, у тещи. И вот, пока из Азадбаша доберешься... Обычно там на автобусах ездили.
  Прихожу как-то утром на работу, дневальный докладывает - тревога. Никитин туда приехал уже, по-моему, замкомроты Шалимов был. Они жили в казарме, в канцелярии. Замкомроты поехал получать оружие. Я понял - приплыли.
  Но до этого я уже наворовал столько материальной базы в полку, что у меня в роте все было: станки, командирские ящики, все, что нужно, у меня было наворовано. Я быстро собрал вас в ленинской комнате и давай рассказывать и показывать: вот так автомат работает, вот так гранатомет, вот это так, это так. Что можно было, на пальцах объяснил. Оружия-то нет еще никакого. Потом привозят чистые листы, и всех на плац, - пошли принимать присягу. Оттуда сразу получать оружие, экипироваться и улетели.
  В семнадцать часов наш батальон выгнали за КПП. Но я думал, что мы еще не полетим. Даже разрешил теплые штаны не брать, лопаты, кирки, которые были нажиты для роты непосильным трудом. Баян, помню, мы тоже не взяли. А тут раз - на аэродром приезжаем. Стоят два вертолетных полка. Они для нашего батальона прилетели, но мы, оказывается, только завтра утром летим.
  Тогда я договорился с ребятами, там саперы наши были из полка, с которыми я служил, чтобы машину дали. Дают мне машину, и я отправляю Шалимова: "Все штаны теплые сюда, лопаты сюда, кирки сюда, все сюда вези". Он привез.
  Опять договариваюсь, нахожу машины. Вас всех в Азадбаш обратно, в казарму. Проверили, уложили спать. Офицеры тоже спать легли, а я домой поехал. Приезжаю, там жена: "Вот, опять поздно пришел". - "Будешь на меня лаять, вообще уеду". - "Ладно, ладно. Поешь хоть". Я поел. Она спрашивает: "Когда?" - "Все, утром улетаем".
  Она собрала поесть офицерам. Я приезжаю обратно, поднимаю офицеров, покормил их. Поели что-то там, попили чай. Вас поднимаем, на аэродром и улетели. Мы приземлились, помоему, в Марах сначала, а потом уже в Сандыкачи. Сколько там были? Недели две, наверное. Оттуда в Калай-Мор, а затем уже, первого января - в Афганистан.
  - Я помню, как мы несколько раз вертолеты загружали и разгружали.
  - Там же сначала палатки нельзя было ставить, помнишь, мы спали в вертолетах. Холодина, металл же. Вы там друг к другу прижались, а я лег на сидения в кабине летчиков, голова там, ноги там, хрен поспишь, в спину дует, холодно. Летчикам-то нормально. Для них батальон обеспечения рядом с вертолетами палатки поставил. Позже и нам разрешили палатки ставить. Там ужасно было.
  - По-моему, мы собрали палатки, загрузились в вертолеты и не вылетели. Разгрузили все. Опять, поставили палатки и следующий раз загружались вновь.
  - Это немножко не так было. Нам дали приказ: первого января в шесть утра пересечь границу. А летчикам такого приказа не было. Командир полка с замполитом улетели к женам в Каган. Весь полк перепился, солдаты тоже. Но приказ есть приказ. Мы собрались, загрузились в свои вертолеты и ждем. Летчики приходят: "В чем дело? У нас приказа нет, мы никуда не полетим". Все пьяные ходят. Тут прилетает в восемь часов командир полка с замполитом. По пистолету в руки и под пистолетом всех летчиков заталкивают в вертолеты.
  Ну, хорошо, расселисьпо вертолетам. Заводиться надо: "Ау нас аккумуляторы сели. Где опашка?" - "Опашки нет". - "Почему?" - "Солдат нажрался пьяный, его бросили в какую-то яму, он там спит". Пьяного солдата вытаскивают, он весь расхлестанный, без ремня. На опашке этой носится среди вертолетов, чуть ли не за хвосты их цепляет. Ну пьяный солдат. Короче, один завел все-таки, второй стал заводить. Так по очереди. Третий, по-моему, наш был. Первый вертолет взлетает. А там насыпь, справа и слева обрывы высокие.
  Строили умно наши тогда. Трасса была, она в сторону, в горы уходила, там тупик. Дорога эта асфальтирована исключительно хорошо, это как аэродром подскока. Насыпь высокая, а справаслева будто овраги глубокие. Когда первый вертолет взлетел, оторвался на пару метров, вдруг начал падать. Все смотрят - взлетит, не взлетит. А наши летчики спор затеяли: "Спорим, взлетит". - "Спорим, не взлетит, упадет". Короче, он падает в эту яму, до земли совсем чуть-чуть остается, меньше метра уже, и тут завис. "Ну, что, поднимется?" - "Нет, не поднимется". - "Да, поднимется". Смотрим, он потихонечку поднимается, вперед наклонился и пошел. "Ты смотри, поднялся. Ну ладно, давай тогда и мы полетим". Взлетели. Летчики пьяные. Один другому говорит: "Слушай, ты знаешь, что на Южном кресте написано?" - "Не знаю. Давай подлетим почитаем". Знаешь Южный крест, который стоит на Кушке?
  - Ну да.
  - Так, вот. Подлетаем к этому кресту, по кругу его облетели. Ничего не нашли, что там написано, ничего не прочитали. Летчики: "Ладно. Хрен с ним. Летим в Афган". Перемахнули через речку и полетели дальше.
  В общем, вылетели мы только к середине дня и уже вечером приземлились в Шинданде. Пехота туда вошла раньше, двадцать седьмого декабря. А мы тогда не взлетали, потому что самолет Ил-76 разбился на перевале перед Кабулом. Все полеты прекратили до окончания разборок - такой закон в авиации. И только через четыре дня, первого января, нам разрешили взлететь. Зато зам по тылу этой дивизии Шинданской кашей гречневойнас накормил. Мы все поели.
  Ну что, не пришлосьбрать аэродром Шинданд, завтра будем брать аэродром в Кандагаре. Полетели мы в Кандагар. А как лететь - никто не знает. Карты нет. Один летчик говорит: "Я когдато был там, сейчас нарисую". На песке нарисовал, где взлетные полосы, где здания... Я: "Все, давай. Значит, ты берешь вот это, я вот это, сюда группу захвата". Полетели.
  - А мы думали, что у нас такое мудрое руководство, что приняло решение именно в новогоднюю ночь пересекать границу Афганистана, когда никто этого не ожидает.
  - Нет. Пехота уже давно пересекла, они перешли задолго до этого. Но потом из Шинданда они добирались к нам в Кандагар почти целый месяц. Мы прилетели второго числа и встали там базой, а пехота пришла где-то двадцать восьмого или даже тридцатого января.
  - А мы полетели в Газни?
  - Да. Нашему батальону поставили задачу, оседлать аэродромы в Джелалабаде, Гардезе и Газни. Роты разбросали, 3-я - Джелалабад, 2-я - Газни, 1-я - Гардез. Нам дали еще по минометному взводу из батареи 120-миллиметровых минометов. И мы там до девятого мая были, восьмого или девятого поехали уже из Газни в Кабул.
  - Ну а после всех этих войн. Что называется, на войне одно, а гражданская жизнь - это совсем другое. Как так получилось, что Вы здесь, в Новороссийске осели, возглавили организацию ветеранскую?
  - Здесь все было просто. Когда дивизия вышла, я был начальником оперативного отделения штаба дивизии. В пятьдесят лет уволился на гражданку. Купил землю и начал строить вот этот дом. Мне подсказал сосед мой, я ему благодарен.
  Мы с ним купили эту землю, а денег строиться нет ни копейки. Я стал работать. Пенсию получал и работал. Покупал стройматериалы и сам строил дом. Поначалу меня учили, я не знал, как, что, как опалубку поставить, как шифер купить, что его нужно смолой покрывать. Смолой покрываешь, чтобы не прилипало к бетону. Ну, вот так и пошло.
  Прошло, я уж не помню сколько, лет, я в 2005 году уволился, а года через три-четыре еду я с женой в подштанниках на пляж и тут мне звонят: прилетел Шаманов, просит, чтобы вы к нему приехали. Говорю: "Янапляжеду в плавках". - "Он очень просил. Приезжайте в любом виде". Я разворачиваюсь, приезжаю. Он командующим ВДВ тогда был. Говорит: "Так и так, Женя, представляешь, я приехал, спросил про наших, кто в Чечне погиб, Женька Родионов, Гнып, ну про всех, а про них никто не знает".
  А тут прошла такая пертурбация, когда, с приходом Сердюкова, в армии черти что начало твориться. Сделали так, что все, кто были наши и преемственно должны были занимать определенные командные должности, ушли из армии, специально так сделали.
  - Кто принимал участие в чеченских кампаниях?
  - Да. Потому что они наши, из дивизии. Когда одного дурачка поставили комдивом, он стал их притеснять. Нормальные люди ушли на гражданку. Они все устроились нормально, кто как. Крупных там нет бизнесменов, а такие, средней руки. Работу нашли для себя, и все хорошо, и еще на пенсии. Но армия очень много потеряла. В дивизии провели настоящую чистку. Им пришлось уволить по очереди трех командиров 108-го полка.
  В это время ушли несколько замов командира полка, которые были в нашей дивизии и которые многое знали. За ними ушли командиры батальонов. Их-то нужно обязательно пополнять. А тут своя специфика. 7-я дивизия и 108-й полк - это нечто особенное. Поэтому никто из новых справиться не мог. Стали их снимать, которых прислали. И вот, когда Шаманов спросил, оказалось, что о наших никто ничего не знает.
  Раньше у нас был уголок героев, кровать там была, специально заправленная. А тут ничего нет, все уже выбросили, никому ничего не известно. Шаманов: "Вы чего, охренели, что ли?" - "А мы найти ничего не можем. Не можем найти архивы". - "Да вы нормальные люди или нет?! Все, кто служил в 7-й дивизии, остались здесь, в Новороссийске. Какие могут быть проблемы?"
  Конечно, это все специально делалось. И вот он меня вызывает, говорит: "Так и так, надо организовать наших ветеранов, это нужно сделать обязательно. Вот и комдив как раз пришел новый. Он тебе, если что, поможет, а если нет, выходи личнона меня". Ну, посидели за столом с новым командованием дивизии, ни одного лица знакомого.
  Говорю: "Знаете, я вас никого не знаю. Поэтому скажу главное. Вы попали не в такую дивизию, где раньше служили. Эта дивизия совсем другая, здесь своя специфика, традиции особые. Мы до сих пор связь между собой поддерживаем, уважаем себя и других.
  У тех, с кем рядом воевали, к нам никогда претензий не было. А вот некоторых дивизий, из которых вы пришли, мы боялись, потому что с ними нельзя было воевать. Если мы шли с ними в бой и их поддерживали, они никогда нам не помогали. Из-за них, из-за того, что мы их поддерживали, у нас гибли люди. Не буду пока называть конкретно, но вы должны знать, что здесь всегда был особый коллектив".
  Шаманов: "Давай, собирай наших ветеранов. А мы поможем". И вот, начал я создавать нашу ветеранскую организацию. На следующий день пришел к комдиву, сели, поговорили. Я уже собрал, кого мог, своих приближенных. Все с ними обсудил. Говорю комдиву: "Нужно официально создать ветеранскую организацию, чтобы все было законно. С уставом, с печатью". - "Как это сделать?" - "Кто его знает? Но пытаться самим - это утопия".
  Стали искать. Комбат Игорь Лаврукевич, который был у меня в Чечне, нашел фирму. Они это делают за деньги. Тридцать тысяч надо. Я говорю: "Что ж, придется где-то деньги искать. Поговорили с руководителем фирмы. Нам обещали, что сделают организацию "под ключ" и сделали. Мы скинулись по несколько тысяч, хотя в основном я свои деньги вложил. Но это уже ладно. Все, создали организацию и потихоньку начали работу. И вот результат, который сейчас у нас есть. Все благодаря Шаманову.
  - Я не думал, что Шаманов здесь руку приложил. То есть это он фактически Вас натолкнул на это дело.
  - Он меня вызвал лично. А потом уже мы стали делать. И когда создали, все уже прекрасно понимали, что это нужно.
  - А Шаманов как-то интересовался потом? Контролировал работу организации?
  - Да, он на контроле постоянно держал. Ты же в курсе, в
  2015 году было 70 лет дивизии, и на следующий год ей дали орден Суворова. Сначаладалиорден Суворова Псковской дивизии. На тот момент было шесть или семь соединений вооруженных сил, которые имели орден Суворова, включая, по-моему, училища. И тут дают нашей.
  Когда сели пьянствовать, Шаманов говорит: "Вот видите, Евгений Николаевич сказал мне, почему Псковской дивизии дали орден Суворова, а нашей дивизии нет? Пришлось мне поработать". Хотя, я не знаю, по-моему, у нас даже разговора такого не было. Но он хотел подчеркнуть авторитет нашей организации.
  Конечно, по случаю вручения ордена, мы организовали очень сильное мероприятие. Пригласили много гостей. Я поехал к директору цементного завода, бывшему комдиву Солонину. Деньгами он серьезно помог. Сначала мы рассчитывали человек на двести, двести пятьдесят. Потом Шаманов говорит: "Я приеду, со мной будет сто двадцать человек". Комдив не знает, что делать, замполит: "Евгений Николаевич, выручай". Вот тогда и позвонили Солонину. Он: "Евгений Николаевич, приезжай ко мне, здесь поговорим". Приехал. "Сколько там надо?" Ну мы с ним все обсудили. Он бухгалтера вызывает: "Так. Еще на сто человек закажи столы".
  Я говорю: "Вообще-то просили на пятьдесят. Ну не будем мелочиться, давай на сто еще". Короче, на триста с лишним человек мы заказали зал. Правда, по документам получилось так, что я украл деньги завода. Мало кто об этом знает. А что вышло. Кинулся Солонин звонить своим боссам в Москву, денег у них просить. Они ему: "Иди ты... нам денег самим не хватает.
  У тебя цемент есть, вот и крутись, как хочешь".
  В итоге мы оформляем цемент на нашу ветеранскую организацию. Я должен продать его по доверенности. На самом деле цемент этот сам завод и продал, только документы оформили так, будто я его продавал, получил и продал от имени организации. За эти деньги мы столы и накрыли.
  - Евгений Николаевич, а расскажите об эпопее борьбы с администрацией города относительно креста, который Вам удалось поставить.
  - Было так. Станица Раевская, или, как ее называют, Раевка, находится рядом с полигоном нашей дивизии. Администрация Раевки решила поставить крест, как везде стоят перед въездом в населенные пункты. Но когда они заикнулись об этом в администрации Новороссийска, их послали подальше. На этом они не остановились и решили продвигать идею через церковь, через батюшек. Но батюшкам тоже отказали. Тогда они обратились к местному казачеству. И среди них оказался такой Серега Варапай, который решил все-таки поставить крест.
  Не знаю, как, но каким-то образом он вышел на меня, попросил помочь в этой ситуации. Я говорю: "Хорошо, но у меня такие условия. Первое: крест я должен выкупить". Хотя батюшки сначала говорили, что отдадут крест бесплатно. Это "бесплатно" обошлось мне потом в сто тысяч рублей. Восемьдесят тысяч сам крест и остальное - затраты, все я заплатил. Ну ладно, дело не в этом. "Второе: крест я буду ставить от имени ветеранов. Правда, денег у нас сейчас нет, но я найду и выкуплю". Серега: "Деньги сейчас нужны. У меня есть. Я могу его купить". - "Хорошо. Давай. Я потом тебе верну". Все. Так и решили.
  Я говорю: "Где ставить-то будем?" - "Вот там, на полигоне". - "Подожди, в Раевке?" - "Нет, на полигоне, на землях Министерства обороны". Я на компьютере нарисовал. Смотрится нормально. Хорошее место, перекресток. Там он сейчас и стоит. Начали действовать. Я договорился, Серега, молодец, проконтролировал, чтобы как следует залили под крест голгофу, основание. Самое главное, направление на восток крест должен иметь. Это по закону церковному. Он все сделал. Голгофу залили.
  И тут началось. Звонит мне: "Глава города зашевелился. Может не выпустить крест через Волчьи ворота, через пост ГАИ". Я нахожу своих бандитов, прапоров. Один из них, Леха, приезжает ко мне. Задачу ему поставил: "Давайте". Они взяли машину, воровайку. Это манипулятор такой, с кузовом. Приехали на место. Глянули, а крест-то семь тонн, воровайка не подходит. Выходят на дорогу, останавливают "Урал". Тут же останавливают кран. Короче, загрузили.
  А я их предупредил, что могут не выпустить. Они: "Понятно". Находят друга-мента, гаишника. Тот впереди на машине, с палочкой. Проскакивают пост во Владимировке и в Раевку.
  А там, видимо, кто-то уже стуканул, стоят казаки и не пускают машину с крестом. Как потом оказалось, глава города им приказал. Ну ладно. Мне докладывают: "Что делать?"
  Я звоню начальнику полигона, говорю: "Так и так. Костя, мне нужно на полигоне спрятать крест". Он: "Да хоть целый вагон, хоть эшелон. Для вас все сделаем. Я сейчас выйду, разберусь". Вышел, зарулил там всеми, сгружает крест у себя на полигоне. Все.
  Проходит время. Когда будем ставить? Давай завтра. Договорились, - машина, кран, все есть. Приезжаю туда, смотрю: Стоит машина, стоит кран, лежит крест. "Мы загрузить не можем. Сначала машина подошла. Водитель сказал, что у него машина не такая, нужно с плоским кузовом, чтобы ровная поверхность была. Отправили, другую нашли, вот подогнали". И тут вдруг ливень как лупанул - страшный. Не до погрузки. Говорю: "Ладно. Все отставить. Переносим на завтра".
  Едем обратно, Серега Мачусский говорит: "Евгений Николаевич, а ты знаешь, почему у нас не получилось? Место под крест освящено?" - "Конечно, нет". - "А нужно освящать обязательно". Он умный, все это знает. Я: "Понял". Тут звонит замполит дивизии: "Евгений Николаевич, мне надо с Вами встретиться, я про Вас много слышал, как бы нам переговорить". Я: "Подожди, мне сказали, что в дивизии есть батюшка". - "Да, дивизионный батюшка есть". - "Значит так, я приезжаю в шестнадцать часов, сидишь ты и батюшка. Все понял?" - "Понял. Будем". Я, правда, опоздал минут на двадцать, захожу. Сидят замполит и батюшка. Поздоровались с замполитом. Батюшке: "Здравствуйте, батюшка". - "Здравствуйте". Спрашиваю его: "Батюшка, православный?"
  Он говорит: "Да". Я ему: "Стоп, ответ неправильный". Он задумался. Еще раз спрашиваю: "Батюшка, православный?" Он по сторонам посмотрел, задумался. Я не знаю, какие у него мысли были: "Да, я православный". - "Хорошо, - говорю, - значит, будем решать с тобой вопросы".
  И мы с ним потом вопросы решали. Он и сейчас здесь. Это тот человек, к которому всегда можно обратиться. Для меня он один на побережье настоящий батюшка. Остальные это так... С тех пор мы с ним решали все. Но со временем стали его подозревать.
  - Подождите, он освятил место под крест?
  - Об этом говорить нельзя, потому что разрешение должно было быть. А разрешение архиепископ не дал. Они до сих пор ищут, кто освятил место. Меня пытали, кто? Я сказал, что приехал друг из Майкопа, освятил. Спрашивают: "А он не отлучен от церкви?" Я говорю: "Нет". Там такое следствие было! Архиепископ не хотел освящать. Я ему столько писем написал. Запрещено было. Короче, мы все сделали, как надо.
  - Вы обращались к архиепископу с тем, чтобы он разрешил освятить место?
  - Да. Я ему письма писал. То ли он их не получал, то ли это ему не надо - ответов никаких. Потом уже мне сказали, что он в нашем центральном храме будет молебен проводить. Когда он отслужил, - там уже знали батюшки, которые его обеспечивали, что я подойду, - выходит после молебна. Всех в сторону развели, а я стою, и он идет на меня.
  Я ему представляюсь. Он: "Что Вы хотели?" - "Вот так и так, крест освятить хочу". Он по сторонам зыркнул: "Как вас зовут?" - "Женя, Евгений". - "Женя, не стравливай меня с администрацией. Меня здесь скоро не будет, переведут выше". Я стою, руки развел, ну о чем можно говорить с таким верующим.
  Тут, Юра, такое давление было страшное.
  - В общем, для архиепископа карьера важнее, чем дела божественные.
  - Сто процентов. А когда все освятили, на следующий день я говорю: "Завтра будем ставить". Как в армии: "После работы кран сюда, машину сюда. Все, ставим в семнадцать часов". А тут смотрю, дождик на Мысхако зарядил. Мне звонят: "Ну что, будем ставить?" Я: "Какой ставить, опять дождь". - "А в Раевке дождя нет". - "Как нет?" - "Тут солнце светит". Я в машину, прилетаю туда - точно. Давай все организовывать. Машину подогнали. Крана нет. Крановщик звонит: "Не могу приехать, у меня работа до ночи". Обычно он до пяти вечера работает, а тут продлили до восьми.
  Ладно. Смотрим, - там стройка была, строили боксы для разведбата, - краны видны. Поговорили с одним, с другим, все отказываются. Стоит еще один кран, а крановщика не видно. Спрашиваю: "Крановщик есть?" - "Да вон в будке отдыхает". - "Вызывай".
  Вызвали этого крановщика. Он армянин. Я подхожу: "Православный?" - "Мы, армяне, еще раньше вас, русских, стали православными". - "Хорошо. Тогда ты должен мне помочь". - "Чем помочь?" - "Крест поставить". - "Что?! Не-не". Я ему: "Ты же православный. Помоги святое дело сделать". Помялся он: "Ну ладно".
  А там всего-то - через дорогу переехать. Загрузили крест в машину, подъехали к голгофе. Решили так: снять его с машины, положить на землю и уже потом поднимать и ставить вертикально. А там были скобы для крюков. И вот, на машине, только начали поднимать, - одна скоба нормально, а вторая обломилась. Я говорю: "Ребята, радуемся, слава тебе Господи". - "Что такое?" - "На кресте, скорее всего, было какое-то действие, чтобы его не могли поставить. Он бы разбился, если б в воздухе был. А теперь мы его точно поставим". Лентами обхватили. Опустили на землю, подняли и поставили. Все.
  А на следующий день доброжелатели привезли туда главу города. Специально провезли мимо, показали, вот какие нехорошие люди - поставили крест. И тут началось: официальный приказ администрации главе района - крест немедленно снести! Так началась война - стенка на стенку.
  Глава района с топором за поясом пригнал туда людей, машины, кран. Мне сообщили, я своих людей собрал. Поднял всех бандитов, тоже туда отправил, ветеранов. Еще несколько прапоров. Они преданные мне, но бандюги сами по себе. Встали друг против друга: "Ты чего, ты на кого прешь?!"
  Я график дежурства установил круглосуточный. Ветераны приходили, дежурили, кто с детьми, с сыновьями. В общем, кто как время проводил, но там постоянно стояли наши люди. Некоторые казаки кто сало привезет моим, кто тоже с ними охраняет, ну как свое, по-хозяйски. Говорят: "Если что, вы звоните по этому телефону, мы всех поднимем".
  Один раз какой-то тягач подъехал с бульдозером и остановился рядом. Так его чуть не убили. Спрашивают водителя: "Ты зачем остановился?" - "Что, тут стоять нельзя?" Доложили мне. Я позвонил казакам. А по городу казаки дежурили, они и сейчас у нас дежурят. Тут же машина казаков туда. Мои тоже к кресту подлетают. Короче, этот водила понял, что его сейчас убьют, и быстро оттуда убрался.
  Некоторые казаки, вообще, строить мне помогали, обустраивать крест. Я доставал дикарь, отправлял на полигон машину, покупал цемент. Устанавливали-то на раствор. На распорки крест поставили, туда бетон залили. Потом, нужно было его облагородить, покрасить. Мокрым камнем, есть такая жидкость, обработать, чтобы блестел. И казаки помогали. Особенно из Натухаевской, там дедок был старый. Он с сыновьями своими приходил. Есть где-то фильм даже. Он плакал стоял, когда крест открывали. А мне все: снести и точка! И такое пошло!
  Сообщают, что у администрации появились планы, мусульман на нас натравить. Бандитов найти, чтобы они крест снесли. Я стал всех своих бандитов поднимать, главарей, чтобы они поговорили насчет этого, чтобы никто не пытался даже. Потом мне сказали, что никто на такое не пойдет, они понимают, чем это чревато.
  Тут мне дают телефон. В Тимошовке, по-моему, есть монастырь, там руководитель, или как он там, главный в монастыре, настоятель. "Он, - говорят, - чуть ли не святой, с ним надо побеседовать". Я на него выхожу, представляюсь. Он: "Что вы хотели?" - "Вот так, вот так. Поставили крест, глава приказал снести". - "Да вы что! А кто такой? Как его фамилия?" Я ему все это выдаю. "Да как он мог! Как Вас зовут?" - "Женя, Евгений". Он говорит: "Я буду за вас молиться". Ну а что от него? Слава тебе Господи, молись, помогай нам хоть в молитве. Этот отец Валерий молится.
  Короче, началось. Администрация гнет свое, что крест стоит не на землях Министерства обороны. Я свое, стал это доказывать. Замкомдива бывший, тот самый, который людей своих положил на горе в Чечне, был теперь замом у главы города. Звонит мне, угрожает. Я говорю: "Пошел ты..." И еще сказал: "Когда тебе морду начнут бить, я больше заступаться не буду, вообще отвернусь". А его хотели несколько раз отделать. Я вступился.
  Говорю: "Не трогайте". Я всей толпе сказал, ветеранам, которые со мной были.
  А тут еще комдив, - он не хочет с главой ругаться и как-то вот так все, юлит. Спрашивает: "Почему вы на чужих землях крест ставите?" Тут я стал с архитектурой разбираться. Они говорят, что установку креста должен художественный совет утвердить. А я ж этого всего не знал. Это потом, когда памятник ставил, я уже понимал, что к чему.
  Но тут мне представили документы, что крест не является архитектурным сооружением, он типа как украшение, а значит, не нужен ни художественный совет, ни согласование никакое. Это как детишкам ставят пиратов где-то в парке, типа такого.
  И все. Я, уже вооруженный этим, тоже попер.
  Звоню Шаманову. "Женя, что хотел?" Я: "Так и так, поставили крест на полигоне Раевский, глава города требует его снести, тебе приехать надо". - "Женя, я завтра не могу". - "Хорошо. Когда?" - "Через десять дней я приеду, все порешаю. Держись". Ну вот, мы десять дней эти охраняли крест. Строительные работы продолжали, конечно.
  
  Слева направо: Владимир Синяговский, Евгений Ханин,
  Владимир Шаманов, Валерий Солодчук, Валерий Лисицкий
  И вот, всеуже готово. Он прилетает. Все ждут. Вертолет сел. А я специально не звоню. Проходит часа два-три, звонит замполит: "Евгений Николаевич, командующий приказал согласовать с вами вопрос проведения мероприятия у вашего креста. Передаю трубку". Я Шаманову: "Давай завтра. До обеда обычно батюшки ничего не делают, поэтому в двенадцать часов, когда они заняты будут". - "Все, Женя, в двенадцать я там буду".
  А я как раз в ночь на работу пошел. Отработал, утром прихожу, кофе напился, побрился и собираюсь одеваться, туда ехать пораньше, посмотреть, что с подготовкой. Звонит комдив: "Евгений Николаевич, тут командующий хочет поговорить. Вы где?" Я: "Дома, собираюсь на полигон". Шаманов берет трубку: "Женя, я что, с попами там спорить буду?" Я понимаю, что его стали уже обрабатывать. Говорю: "Попов не будет". - "Как? А мне сказали..." - "Я еще раз говорю, попов не будет, они отказались. Будем только мы". - "Все понял. Ну давай с тобой за полчаса до этого хотя бы встретимся на полигоне. Можешь?" - "Конечно, буду". Понятно, что его там все вот так вот рвут на части, а ему свое лицо сохранить надо.
  Я приезжаю, - там мои все ветераны в парадках, ордена, медали, все как положено. Казаки смотрят... Мы-то вместе у креста работали. Ну что, куртка какая-нибудь старая, руки грязные. И тут они как увидели, кто мы, - а там в основном полковники, все с орденами, медалями: "Ребята, извините, мы не знали, кто вы такие". И дедок этот, из Натухаевской: "Сынки мои, смотрите, какие люди". Его дети стоят, смотрят. Казаков было не много, в основном мы - ветераны.
  Я приезжаю. Зам мой - Боря Петров говорит: "Шаманов просил подъехать". Садимся в мою машину, подъезжаем. Там шлагбаум у полигона и нерусский какой-то стоит, не пропускает. Но как увидел нас... а Боря рядом со мной тоже в парадке сидит, иконостасом сияет, тут же поднял шлагбаум. Мы проскакиваем. А где тут Шаманова искать?
  Смотрю, он из-за угла здания появляется, - за ним свита человек двадцать. Все вокруг него бегают что-то. Я несусь прямо к нему. А Боря контуженный, орет: "Женя, не сбивай командующего, пусть живет". Я перед ним метра за три-четыре, раз, поворачиваювлево, он останавливается. Я из машины выскакиваю: "О, Женя, друг, здорово!" А Боря инвалид, я ему не помог выбраться, он как-то сам вылез. Шаманов: "О, и Боря тут! Друзья!" Я ему рассказал, что и как должно проходить. Он: "Женя, через сколько надо быть?" - "Уже осталось двадцать минут". - "Понял. Через двадцать минут буду там". Боря ему: "А я немного сомневался, что командующий к нам приедет". Шаманов: "Боря, вы чего? Я же друг ваш. Так и должно быть. Все, я буду".
  Мы в машину и обратно. Проходит время, я всех построил, стоят. Он подъехал, в сторонке выходит из машины. Я своим, типа: смирно, равняйся! Подхожу к командующему и как будто ему докладываю. Его сзади все стоят, а мои все за мной. Ну вроде бы доложил, поворачиваюсь. И мы с ним идем. Вольно! Все. Торжественную часть провели. И тут приехали какие-то близкие к церкви люди. Стали фотографироваться, кланяться, свечки ставить к этому кресту. Они очень близко приняли все это к сердцу.
  Я выступил. Рассказал всю правду об установке креста. Шаманов свое слово сказал, в том смысле, что готовим солдат на войну, поэтому надо чтобы Бог помогал. Такое все было сказано. Потом фотографироваться все стали, оркестр играет. Все нормально, торжественно произошло. Шаманов хохочет, говорит мне: "Сейчас некогда, если что, потом тебе расскажу, как все проходило. Я все порешаю, все будет нормально, не волнуйся".
  - Это он насчет главы администрации?
  - Да. Там же на меня такие пошли нападки. Морально очень тяжело было. Одно время я жрать не мог, уже так, знаешь, прямо давило к земле. Юра, это страшное давление было. А тут сидел у меня как-то Серега Мачусский, он так сильно к Богу прикипел, сильнее всех других, кого я знаю. Вот он и говорит: "Евгений Николаевич, а ты знаешь, мы не крест охраняем". -
  "А что?" - "Это крест нас охраняет". - "Да, он уже работает?" - "Поставили его, и он уже начал работать". После этих слов мне как-то полегче стало, а потом раз - и все вдруг прошло.
  Я сразу же звоню настоятелю монастыря. Ну кто я такой для него?! А он: "Да, да. Я знаю, кто мне звонит". Я: "Спасибо Вам, крест уже никто не тронет. Прилетел Шаманов, открыли, батюшекникого небыло. Само место под крест освящено, только сам крест не освящен". Он думал несколько секунд. "А ты откуда знаешь, что нужно крест освящать?" - "Я, вообщето, не знаю, я просто так думаю. Бог знает, когда это делать". Я его поблагодарил, дескать, вашими молитвами все теперь нормально. Крест уже никто не тронет. Сняли мы охрану, все успокоилось.
  - А как дальше эта ситуация развернулась с освящением креста, как администрация?
  - Прошло где-то полгода, наверное, встречаемся мы на пьянке с главой города. Точно могу сказать, это было 23 февраля, - командир дивизии получил генерала. В президиуме сидит комдив - генерал, сидит бывший комдив, директор цемзавода - генерал, приехал замкомандующего, тоже бывший комдив, - генерал. Зачитали указ о присвоении звания генерала.
  Чуть в стороне от них сидит глава города. А дальше мы, все остальные, сидим за столиками. И получилось так. Дали слово генералу Вязникову, он рассказал о решении присвоить комдиву звание генерала и соответствующем указе. Потом дали слово Солонину, а третьему дают мне. Я смотрю на Синяка, - он понимает, что это я.
  - А Синяк - это фамилия главы города?
  - Нет. Кличка. Фамилия его Синяговский. И вот меня представили, я смотрю на него и говорю, дескать, молодец комдив, генерала даже получил, без него мы ничего не решаем, все вопросы с ним согласовываем. А Синяк сидит, за бутылку прячется. Понимаешь, я ему это говорю. Получилось так: сказали два генерала, потом я, а потом уже всем остальным дали слово. С тех пор там все улеглось.
  И когда открывали мемориал в Федотовке, я же Шаманова пригласил. А он говорит: "Женя, я не могу, дал уже согласие, - еду на открытие афганского мемориала в Крыму. Но я знаю, кто к тебе приедет". - "Кто?" - "Сейчас, подожди". А он в Госдуме сидит на заседании. Слышу, говорит кому-то: "Ильич, что он тебе скажет, то и делай. На, возьми трубку". И дает трубку... главе города, он же сейчас депутат Госдумы.
  - Бывший глава города?
  - Да, Синяговский. "Здравствуйте, - говорю, - я вот такойто". Он: "А, знаю, знаю". Короче, мы поставили мемориал за семь с половиной миллионов. А вокруг мемориала это его все земли. "Я знаю, бывал на ваших мероприятиях. Если вам нужно чем-то помочь, там у меня есть начальник, подойдите, скажите, что я приказал, он всем поможет". - "Мне ничего не надо". - "Как?" - "Все уже сделано, ничего не надо". Он обалдел: "А когда надо быть?" Я говорю: "Такого-то числа. Начало в двенадцать". - "Я буду там в половине двенадцатого". И он приехал.
  - Вот это да!
  - Слушай дальше. Крест наш стоит нормально. Я начальнику полигона приказал, говорю: "Костя, ты посматривай там, если что, звони". Проходит три года. Смотрю, у разведывательного батальона одни проблемы. То одно, то другое. Последнее - сгорели их байки, или квадроциклы, на которых они носятся, целый бокс сгорел, плюс еще что-то.
  Комбата одного сняли, другого поставили. Ну, одни проблемы. Я говорю: "Стоп, все". Разведчики: "Что все?" - "Надо освящать крест". - "Как?" - "Я этим занимаюсь". Начинаю при них звонить. Даю поручение, написать письмо архиепископу. Письмо написали, текст согласовали, отправили ему. Там сначала: ну да, мы что-то порешаем, так и так.
  Отец Валерий узнал об этом и ко мне: "Евгений Николаевич, только меня не впутывай". Я говорю: "Не-не, ты чего. Они и так подозревают, что это ты место под крест освятил". Гонения на него были сильные, пока я не вызвал главного батюшку ВДВ сюда.
  Там, в Москве, его предупредили: "Что Ханин Вам скажет, то и делайте". Он ко мне два раза подходил, отец Михаил, есть там такой. Говорит: "Я его не трону, все с отцом Валерием будет нормально". Так и порешали этот вопрос. Отец Валерий благодарен мне. Ты чего! Хотели ведь выгнать, а у него семеро детей.
  Потом, правда, они разобрались, что это за крест. Я говорю архиепископу: "Это тот крест, по которому вы против были. Надо его освятить". - "Когда?" - "На 7 ноября". - "А почему 7 ноября?" - "Потому что день Октябрьской революции, потом мы решили организовать нашу ветеранскую организацию 7 ноября, плюс это 7-я дивизия, и моя организация называется "Семерка". В честь этого. И семь лет моей организации".
  Им нечего было возразить. Говорят, хорошо, все будет. Потом звоню: "Кто будет освящать?" - "Может быть, будет сам епископ или его помощник, зам. А если не получится, то отец Валерий". Спрашиваю: "Вы мне не сорвете это мероприятие?" - "Евгений Николаевич, не сорвем. В любом случае отец Валерий может это сделать". Больше я ничего не делал. Все как-то само раскрутилось. В итоге мне наперегонки стали звонить, что сам епископ приедет крест освящать.
  - Это который был против?
  - Ага. Вот слушай. Он был против. А тут говорят, что он сам будет. Среди братии церковной суета началась. Мне уже батюшка из Раевки звонит. Узнал как-то мой телефон: "Там будет епископ, нужно стол принести". Я говорю: "Хорошо, начальник полигонной команды поставит стол". Потом опять звонит, уже стол не надо, они все сами привезут. Их же босс едет, надо его встретить.
  Приезжаю на место. Они: "Здравствуйте. Как будем проводить?" - "Ну как, комдив должен слово сказать, потом я, а потом освящать". - "Нет, давайте лучше сначала святить". Я говорю: "Что ж, хорошо, сначала деньги, потом стулья, освящайте". Решили освятить, потом типа собрания провести. А тут дождик идет, лужи везде.
  Епископ приехал, переоделся, выходит, начал освящать. И тут сначала над крестом, а потом над всей Раевкой облака стали расходиться, появилось голубое небо и солнышко засияло. Крест освятили. Я говорю комдиву: "Мурат, иди выступай". Он:
  "Не-не, я не буду". Ну ладно, стой тогда. Иду сам.
  Получается, я руководитель всего этого мероприятия. Становлюсь спиной к кресту, лицом к собравшимся, они полукругом стоят передо мной. Я ночью готовил речь. Ну, думаю, я им всем скажу, кто они такие, батюшки, кто такие казаки. Я просыпался несколько раз с этой речью в голове. А когда встал... Словно Бог мне сказал, что нужно это все сгладить.
  Я сгладил, но они все поняли. Я говорю: "Время идет, вода течет. Прошло тригода, а Вы все равно освятили этот крест. За это время все было. Самое главное, стали некоторые говорить, что один казак, Серега, продал дом и за вырученные деньги поставил этот крест. Но было вот так, вот так". Я все от начала до конца им рассказал. Что изначально были мои условия о том, что крест будет стоять от ветеранов 7-й дивизии и что мы выкупим этот крест. Я нашел спонсоров и расплатился с Серегой. Поэтому это наш крест, и мы его несем, ветераны 7-й дивизии.
  А там же бабушки пришли, тетки, которые верующие, казаки были из разных станиц. Это все разнесется. После этого я стал понимать, что правда бьет очень сильно. Когда все закончилось, отец Валерий мне говорит: "Евгений Николаевич, ты не знаешь, что ты сделал". - "А что я сделал?" - "Богатыри на земле русской еще не перевелись". - "Ты это про кого?" - "Про тебя, конечно. Ты знаешь, что ты сделал?" - "Не знаю". - "Ты не представляешь, как епископ боялся тебя, когда ты выступал. Я стоял сбоку и видел, как его трясло от страха, что ты расскажешь все, как было".
  А казакам я еще высказал. Так же было, в Керчи хотели хохлы снести какой-то крест. Казаки туда поехали, фотографироваться к этому кресту, защищали его. Я говорю: "Там защищали, а у себя свой крест хотели снести, который для вас же поставили, ребята".
  Не знаю, я тебе рассказывал или нет. У нас в Раевке живет бывший атаман, служил в нашей дивизии, начальником полигона был. И мы собирались постоянно на день вывода войск из Афганистана, пятнадцатого числа. Мероприятие уже отлажено, двадцать лет, наверное, как пришли сюда, мы все это проводим постоянно. Пока я еще служил, а они многие уже уволились, то решал все организационные вопросы я. А когда уволился, мы стали кафе снимать, договариваться и эти мероприятия проводить. Едем на кладбище, поминаем наших, потом едем в кафе, пьянствуем и расходимся.
  И вот сейчас в этом году едем. Этот чудила на букву "М" заявляет про крест, что его поставили казаки раевские. Ну это как!.. Я говорю: "Что?! Суки они, казаки ваши раевские. Когда мы везли крест, они не пустили его в Раевку. Пришлось мне на полигоне сгружать". - "А я не знаю, я с работы когда ездил, там какая-то палатка стояла и люди там сидели. Это казаки, наверное, охраняли". - "Да какие казаки. Это наши, которые здесь сидят ветераны, я их просил. Они охраняли согласно списку круглые сутки, пока Шаманов не приехал".
  Короче, я там, естественно, матом. Он сидел, молчал, потом: "Евгений Николаевич, вот если бы ты на хрен всех не посылал, то... - осекся тут, - больше бы сделал". Я говорю: "Ну конечно. Пускай больше кто-нибудь сделает. Я пока таких не видел, кто больше сделал, чем наша организация "Семерка".
  
  Евгений Ханин. Годовщина освобождения Новороссийска
   Взять то, что сделано в Славянске, крест этот, сейчас уже новый храм заканчиваем, освящать скоро будем, мемориал в Федотовке, Маргелову два памятника уже стоят, а еще школа.
  Пусть хоть кто-то из вас сделает столько же. Я считаю, это будет очень хорошо. Но никто ж не делает". Он заткнулся. А мне говорят потом: "Если он такое болтает, значит где-то, наверное, эти слухи ходят. Надо делать документы, буклеты, чтобы лежало, что вот этот документ подтверждает вот это, этот - вот это, а не просто так".
  Я не рассказывал, как про мемориал мне сказали? Встречаю в магазине друга моего, Серегу Степаняна. Он спрашивает: "Чем занимаешься?" - "На пенсии". - "Я еще работаю. А что делаешь вообще-то?" - "Общественными делами занимаюсь, вот мемориал поставили в Федотовке". Он: "Э, кто мемориал поставил, мы знаем". - "Да? Мне интересно, кто же?" - "В городе слух такой ходит: приехали какие-то чужаки, поставили мемориал и уехали".
  Я говорю: "Серега, ты же взрослый человек. Должен понимать. Ну приедешь ты в какой-то город, если даже у тебя деньги будут, попробуй, поставь там мемориал". - "А что?" - "А то, что пришлось мне этим заниматься, это наши ветераны поставили". - "Да? А в городе не так говорят". Я своим рассказал. Они: "Во блин, что творится". Понимаешь? Года на тот момент не прошло еще, но уже все по-другому, мы опять не при делах.
  - Евгений Николаевич, а расскажите предысторию этого мемориала. Ведь на его месте Вы раньше еще памятник установили.
  - Да. Было как. В 2006 году кому-то из наших ветеранов одна очень старенькая бабушка рассказала, что здесь, в районе Федотовки, немцы уничтожили наших десантников, а тех, кто попал в плен, вместе с другими пленными расстреляли на глазах местных жителей. Специально их всех туда согнали.
  Стали мы выяснять, что это за история. Оказалось, что в ночь с третьего на четвертое февраля 1943 года в район Борисовки и Глебовки был выброшен наш десант, пятьдесят семь человек. Задачу свою они выполнили - был уничтожен немецкий штаб и артиллерийская батарея - начали отход к побережью, где их должен был ожидать транспорт. Однако моряки решили, что десант погиб, и ушли. Десантникам пришлось принять бой с преследовавшими их немецкими войсками.
  Решено было увековечить подвиг героев-десантников. Мы установили небольшой обелиск на холме под Федотовкой. Написали фамилии тех, кого удалось установить - чуть больше десятка.
  И тут некий Кантор - он типа поисковик - начал выступать против установки этого памятника: "Это все неправильно, так не должно быть, это не соответствует. Должна быть могила". Ему: "Подожди, тут кто-то захоронен?" - "Ну да, захоронен". - "Ты можешь сказать, кто?" - "Нет". - "По костям можно определить десантник это или кто-то другой?" - "Нет". - "Ну а чего ты выступаешь? Копни дальше, везде кости лежат. Это ж Малая земля, сам понимаешь, тут все костями усыпано". А он талдычит свое: "Все равно так не должно быть".
  Потом уже глава Мысхако мне рассказал, что этот Кантор делает. Ему нужно какой-то свой, шкурный вопрос решить, он приходит к главе и начинает пургу всякую гнать. Глава-то не может знать все досконально. Слушает, что он ему докладывает: вот это, вот это, вот это. А потом: "Тут у меня еще свой вопросик есть, почему он не решается?" Ну глава и отписывает - решить.
  Короче, собрали мы в Федотовке выездное заседание городского комитета культуры. Комиссия целая - историки, еще ктото. И Кантор этот стал выступать. Я тут как завелся, друзья меня в сторону оттаскивают: "Евгений Николаевич, не трогай его, успокойся. Мы сейчас сами все сделаем". Есть у нас такие, спокойные. И давай ему: "Что вы хотите сказать?" - "А вот это, вот это". Но в итоге я заявил, чтобы он шел на хрен и рот больше не открывал со всем этим бредом. Здесь все законно. Все, что нужно было подписать при установке памятника, подписано. Комиссия тоже: "Да, все правильно, никаких претензий к этому памятнику не имеется". Он заткнулся.
   А друг там один был, из 7-й дивизии, говорит мне: "Евгений Николаевич, не волнуйтесь, я этому дураку объясню, чтобы он не возникал больше". А все ж понимают, что и морду набить могут. Потом меня подначивали: "Евгений Николаевич, Кантор опять рот открывает, вы своим скажите..."
  А он же приезжал на открытие мемориала. Я только прибыл туда, мне глава Мысхако сразу доложил: "Евгений Николаевич, Кантор тоже сюда пришел. Хрен его знает, может, выступать будет". "Ничего, - говорю. - Сейчас решу. Ну-ка, менты, убирайте его отсюда на хрен". Его тогда не допустили даже к открытию мемориала. Там охрана была серьезная - все-таки из Госдумы гостиприехали. А яеще пригласил главу края, губернатора. Он, правда, не приехал, прислал своего зама, пацана молодого, тот тоже выступал. В крае все это мероприятие по СМИ везде прошло.
  Я когда выступал, а выступал не пять минут, даже, наверное, не десять. Сразу сказал, что буду говорить долго. А кто мне возразит? Депутаты Госдумы или глава? Я их пригласил и все, что хотел, им сказал.
  Народ угорал. "Самое трудное, - говорю, - было пройти ваш художественный совет, когда деды да бабки мне мозги компостировали. Только благодаря замглавы Майровой удалось с ними разобраться". Глава стоит, смеется. А я показал, что, да, бюрократия у них процветает, но все-таки сломал-то я их, все вот это пробил. И когда они потом уже подошли, глава района говорит: "Евгений Николаевич, спасибо Вам. Мы не ожидали, что так может быть, такая красота!"
  - Конечно. Сердце-то подсказывает, что все замечательно и что это большое событие. А бюрократия - настоящий бич.
  - Да. Но, слава Богу, все прошло нормально, я так считаю.
  Остальное только - войны эти с крестом.
  - Но Вы заметили, что богоборцем стали?
  - Как понять?
  - За Бога сражаетесь, и там, и там, и там.
  - Ну, в принципе, да.
  - Вон теперь и храм построили.
  - А храм тоже. Молодец командир полка. Предшественник его тоже хотел храм поставить. Что-то у него не получилось. Решил, хоть крест поставлю при въезде. Сейчас заходишь в полк, стоит православный крест, небольшой такой. Он потом стал начальником штаба дивизии, а на его место пришел новый командир полка и занялся строительством храма. Нашел людей в Москве - спонсоров. Они: "Мы тебе поможем, действуй". Он обращается за благословением, а тот же епископ запрещает ему храм строить.
  - Опять?
  - Да. Я не рассказывал?
  - Нет, я этого не знал.
  - Короче, епископ его спрашивает: "Так, где храм будет? На какихземлях?" - "Наземле Министерства обороны". - "Тогда давай проведем отчуждение земли, чтобы еюцерковьвладела". Он: "Да какое отчуждение? Ее никто не отдаст, она же на территории полка". - "А кому пойдет прибыль?" Командир полка говорит: "Какая прибыль? Ну солдатик придет, перекрестится, свечку, если взял, поставит, иконку, может, купит маленькую, и все. Никакой там прибыли не будет". - "Нет, я не разрешаю - и точка".
  - В общем, для церкви это чистый бизнес.
  - Сто процентов. Дальше. Он рассказал обо всем своим ребятам в Москве. Приезжают из Москвы спонсоры. Привозят этого епископа в полк: "Ну-ка, скажи командиру полка, что ты разрешаешь строительство храма". Он: "Да, разрешаю, но как-то, может, подумать, чтобы через дорогу от полка храм поставить. Это же рядом. Пускай солдаты туда ходят". Ему: "Нет. Командир полка решил здесь, значит, так и должно быть". Короче, он дал добро.
  Потом стали разбираться, как финансировать строительство. Оказалось, что строить без ветеранов нельзя, самое оптимальное - через мою ветеранскую организацию "Семерку". И все деньги пошли ко мне. Они ж налогом не облагаются. Так мы стали строить. Построили за полтора года.
  Командир полка направил к нам полкового батюшку, отца Михаила. А толку от него никакого. Талдычит только: "Бог даст деньги". А сам ни копейки туда не вложил, вообще ничего не сделал. Я понял, что это не тот человек, который нам нужен. Командиру полка говорю: "Убери его от меня". Мы его убрали оттуда, от этого храма подальше. Поставили прапорщика Серегу, командира комендантского взвода, и он всем там рулил.
  Как-то говорит: "Нужно оплатить за работу". Я заплатил один раз. Сто тысяч, по-моему. Мне бухгалтер: "Евгений Николаевич, вы знаете, что мы оплатили сто тысяч за работу, а четырнадцать тысяч с нас берут в Пенсионный фонд". - "Как? Почему?" - "А вот так и так". Я: "Серега, иди-ка сюда. Какая работа?! Короче, гвоздями, досками, как хочешь, но эти четырнадцать тысяч я не дам выбрасывать на ветер. Понял?" - "Понял". Все, Серега там уже решает. Если что надо оплатить, я: "Так. Чеки есть?" - "Есть". - "Хорошо, на, получи". И вот это все яконтролировал.
  Потом уже, в конце, вокруг храма нужно было отсыпку сделать землей. Серега: "Евгений Николаевич, нужно три или четыре машины земли привести, чтобы было красиво". - "Конечно, хорошо. Сколько стоит?" - Пять или семь тысяч, он сказал. - "Ты чего, это дорого!" - "Нет, Вы не поняли, за четыре машины. Я уже все обежал, все узнал, где какие цены. Это самая низкая цена". - "Ну если за четыре машины, тогда хорошо, давай". Все привезли, отсыпали. Красота!
  И тут уже пошло. Командир полка обратился к людям за помощью, то там, то там, и люди стали помогать. А мы показали храм спонсорам, которые давали деньги на строительство мемориала. Они дважды к нам приезжали, смотрели, как храм строится. И вот, на последнем этапе, перед самым Новым годом говорят мне: "Евгений Николаевич, давайте мы вам деньги дадим". Я: "Зачем? Мне не надо". - "Ну, возьмите, пожалуйста. Это на храм". Короче, я взял миллион. Документы им срочно отправил. Конец года, отчетность...
  Просчитали мы все, разобрали, какие траты надо сделать. Стали иконы закупать. Командир полка говорит: "Алтарь нужен". Вызвали из Тулы мастеров. Они приехали, посмотрели, насчитали на три миллиона. "Понятно, - говорю, - Серега, ищи дальше". Они: "Ну, мы, может быть, сбросим. Еще кадило бесплатно дадим вашему батюшке. Давайте два с половиной миллиона". Я им: "Ребята, да у меня всего миллион". Не сошлись мы.
  Тут звонит Серега: "Евгений Николаевич, нашел одного. Алтарь только будет кованный". - "Это мне ничего не говорит. Сколько стоит?" - "Триста тысяч". Я ему: "Серега, бегом". - "Что бегом?" - "Бегом заключай договор с этим парнем". - "Грузин там какой-то. Он близко к церкви и помогает другим храмам". - "Все, действуй".
  Заключаем договор. Бухгалтер: "Евгений Николаевич, давайте все сразу не будем платить, сначала семьдесят процентов оплатим, а тридцать процентов потом. И в договоре чтобы были указаны сроки". Хорошо. Составили договор, поставили сроки исполнения. И в срок он не сделал. Я уже: "Серега!" Серега там рвал и метал. Через два дня алтарь привезли. Покрасили его.
  Я приехал, мне показывают: "Вот он. К концу дня установим".
  Все, иконы закупили. А покупали ихчерезэтого же грузина. Он нормальный человек. И как-то там НДС у него получился. Я дал двести пятьдесят тысяч на внутренние иконы, а с него взяли то ли пятнадцать, то ли двадцать тысяч этого налога. Он у бухгалтера моего спрашивает. Она: "Я не знаю. У Ханина спрошу". Звонит мне, так, мол, и так. Я: "Все оплати ему". И вот мы со всеми рассчитались.
  - А Вы к Богу пришли? Когда?
  - Да, пришел или не пришел, я сам еще не знаю. Меня вот это направляет все. Думаю, ну кто я такой? Пыль, Юра.
  - Такие дела творите, вообще!
  - Ставится задача, наверное, мне Богом, не знаю, но ставится, и я ее просто выполняю. Я, как человек, это не смог бы сделать. Для человека это невозможно. Всегда какая-то сила действует.
  Не моя это сила.
  - Но есть же убеждения какие-то? Мы же советские люди все.
  - Да.
  - Ну вот, как оно там проникло в сознание, что есть чтото такое, которое ведет?
  - Нет, меня, скорее всего, ставят в рамки. С тем же крестом. Предложили - да, дело хорошее, правильное. Вот и поставили. А теперь же казаки второй крест поставили с другой стороны, прошло столько лет.
  - Сами уже?
  - Да, они как-то добились и поставили все-таки крест. Видно, глава тот ушел, другой теперь. Но я уже никакого отношения к этому не имел.
  - Конечно. Лиха-то беда - начало.
  - Это правда. Но как тебе сказать, положили на меня этот груз, вот я его потихонечку и несу.
  - Возлагают на тех, кто тащит. Испытание должен человек пройти.
  - Испытание, да.
  - Евгений Николаевич, а с комбригом Шатиным Вы после Афгана виделись?
  - Да. Виделся в 1984 году. Я тогда в Академии учился. Офицеры со старших курсов у меня спрашивают: "Ты Шатина знаешь?" - "Конечно, знаю. Я же в его бригаде был". - "Ну тогда сдавай деньги, мы тут сбрасываемся на ресторан, с Шатиным встречаться будем". Сбросились. Все уже организовано. Приехали на какую-то станцию метро, сейчас уже не помню какую, встречать Шатина.
  И вот, выходит из вагона метро комбриг Шатин со своей женой. Он маленький, кругленький, и жена такая же. А тут офицеры как-то вот так, вроде шеренги перед ним стоят. Для него неожиданно было. Он засуетился. Глазки бегают. Посмотрел влево - там последний стою я. Он меня как увидел, толкает свою жену, сбрасывает ее руку и бежит ко мне. Подбегает: "Женя, здравствуй, ты где был? Я тебя искал". А я с ним по-простому разговаривал: "Где был, куда ты меня отправил после замены, там я и был, в Среднеазиатском округе служил". - "Я спрашивал всех. Разыскивал тебя".
  Тут жена его подходит. Он ей: "Смотри, смотри, это вот мои ребята, не дай бог, если он к тебе подойдет или его жена, и ты не поможешь". И вот так вот все, чуть ли не захлебывается. Потом прошел, с остальными поздоровался. А меня все спрашивают: "Что это он к тебе так кинулся?" Я говорю: "Да хрен его знает, дурак старый, полковник, зачем он ко мне подбежал, я откуда знаю".
  Ну все. Сели за столы. Получилось так - сидит Наби Акрамов с женой, напротив я сижу, жена моя слева от меня сидела, а справа Володя Антонов и Гена Бондарев. Во главе стола комбриг с женой. И что-то начинает вся эта пехота дифирамбы ему петь. А он этого не любил. Как-то неловко ему.
  Тут Володя Антонов поддал и так, довольно громко: "Женя, ты все это чмо знаешь?" Я говорю: "Не знаю. Володя, молчи, ну его на хрен". - "А я этих скотов знаю. Я ж потом полгода был в пехотном батальоне начальником штаба". - "Володя, тихо ты, не ори". А он свое гнет: "Если они сейчас про тебя не скажут, я им правду скажу, кто они такие". Я опять: "Володя, молчи, ну тебя на хрен". А он в Академии на два курса старше меня был. Я на первом, он и Гена Бондарев на третьем. И вот, я пытаюсь его утихомирить.
  Комбригу, видно, это все надоело. Он встал и говорит: "Разрешите взять слово". Ну, кто ему слово-то не даст? "Наби, скажи, кто тебе дал Героя Советского Союза?" - "Товарищ полковник, Вы дали". - "Ты знаешь, я всегда правду говорю, так что не обижайся на меня". - "Да, конечно". - "Я откомандовал бригадой, вы знаете, в Кандагаре, потом командовал дивизией в Кундузе. Я сделал героями Советского Союза Черножукова, Плосконоса, Акрамова, - называет несколько фамилий. - Так вот. Все они получили Героя Советского Союза по разнарядке". А я тогда еще не понимал, что такое по разнарядке. "Поэтому, Наби, и говорю, не обижайся, я буду говорить правду. Как командир бригады и потом дивизии, могу сказать, что у меня был Саша Царев. Таких комбатов я больше не видел, понимаете". И все про него хорошее говорит.
  Встает майор, я смотрю, у него орден Красной Звезды и орден Красного Знамени, и у меня такие награды уже были. "А ротный был вот этот", - и называет меня. Я встаю. "Ты командовал батальоном?" - "Да, больше трех лет". - "Ну и как, что батальон и что такое рота?" Я говорю: "Ну, рота есть рота, батальон это уже другое совсем". - "Вот. Я о том же. И то, что они имеют, это лишь потому, что я, как командир, дать им больше не мог. Хотя они должны были иметь гораздо больше других.
  А о Героях Советского Союза скажу так. Вот, например, Плосконос. Как он стал Героем? Я командир дивизии. Ко мне приходит распоряжение, представить на звание Героя Советского Союза разведчика, командира роты, который полтора года в Афгане, имеет Красную Звезду. У меня в дивизии разведчиков море, но разведроты всего четыре, в каждом полку и отдельная. Из этих четырех я должен выбирать. Один только заменился, второй придурок, третьего самого убивать надо. Остается только один вариант. Он и получает Героя Советского Союза".
  И вот он все это рассказывает. Володя доволен. Наконец про нас, десантников, вспомнили, типа такого. Ну все, перерыв, мы выходим. Шатин: "Женя, иди сюда". Я подхожу. Он: "Познакомься. Вот, вы два человека, достойные друг друга. Это Саша Царев". Мы пожали друг другу руки. И сколько он еще в академии учился, а он раньше на два года заканчивал, если увидит меня, подходит, здоровается. Вот так это было.
  
  К 40-летию Победы. "Красная звезда" ? 283 от 9 декабря 1984 года.
  Слева направо: Григорий Лошкарев, Евгений Ханин, Василий Пименов, ветеран Великой Отечественной войны полковник В. Боряк
  
  А самому комбригу, он тогда уже и бригадой командовал в Афганистане, потом дивизией и, по-моему, в Калининграде тоже командиром дивизии был, генерала еще не дали. Имел всего одну Красную Звезду, по-моему. А ведь он держал весь юг Кандагара. Не знаю точно, но, наверное, четвертая часть бандформирований Афгана была там. Он честный, порядочный и очень умный человек был. Жена моя, когда с ним познакомилась, говорит мне: "Самый лучший командир, с кем мы общались, это Шатин".
  А ты знаешь, как я в отпуск уезжал? Могу рассказать. Утром просыпаюсь. Командир первой роты, Коля Дейкин: "Эй, привет! Ты едешь в отпуск?" - "Да хрен его знает. У меня на днях все взводные должны приехать". - Я всех офицеров: замполита, замкомроты, командиров взводов в отпуск отправил и два месяца воевал с двумя прапорами. Короче, все в отпуске. - "А что?" - "Да вот, собираюсь сегодня идти к комбригу. Пошли, он тебя тоже отпустит".
  Ну, я, как молодой дурак, иду вместе с ним к комбригу. А я к нему никогда не ходил и разговаривал с ним на равных. Заходим: "Разрешите". - "О, здорово. Что хотели?" Коля: "Товарищ полковник, как что хотели? Я вчера с вами разговаривал, вы сказали принести подписать рапорт на отпуск". - Я поворачиваюсь, думаю: ни хрена себе, козел старый. Я вообще ни ухом, ни рылом про это. Он меня с собой позвал, а я как дурак пришел. - "А, ну да, я же вам обещал, давайте".
  И мне: "А ты зачем пришел?" Блин, я тут как пацан: "Да я тоже в отпуск хочу". - "Ты чего, охренел, что ли, в отпуск? Два ротных сразу из батальона. Как твоя рота воевать будет?" - "А я за роту не переживаю. У меня через два дня все взводные будут на месте, все офицеры вернутся. Прапора тоже останутся, не пойдут в отпуск, я один схожу. Приеду, тогда прапоров отпущу".
  Короче, стал я на него наезжать. Он: "Нет. Так не пойдет. Я тебя сейчас комбатом назначу". - "Да ну его на хрен, комбат скоро из отпуска выйдет, пускай сам командует батальоном". Я на него пру, а он посмотрел на меня и говорит: "Ты мне вот что скажи, объясни". Я опять свое: "Да что тут объяснять?!" - "Нет. Ты мне все-таки объясни, почему я тебя во все дырки сую, а ты живой отовсюду выходишь?" Я невольно как-то осекся, пыл свой убавил: "Товарищ полковник, да хрен его знает, ну получается так. Не виноватый я". - "Ладно, ты же орден получил. Езжай, пока живой, ну тебя на хрен, хоть орден дома покажи".
  Я потом сколько раз оценивал это. На месте комбрига два ротных сразу отпустить из батальона. Это в боевой обстановке. Вот и начинаешь оценивать его действия немножко по-другому.
  Взял он на себя такую ответственность... И я уехал.
  А я уже рассказывал, как первый раз я с ним столкнулся. Когда мне была поставлена задача полностью перекрыть дорогу на Пакистан, и мы на этой дороге задержали водителей его замов, которые дуканы ночью грабили. Я его тогда спрашивал, сколько ему автоматов надо и не хочет ли он конфет. С тех пор он уже знал, что я его приближенный, и чуть что, какая-тозаваруха, он давай меня туда, сюда, во все дырки совать.
  Но если рота где-то воюет, куда-то мы пошли, мне говорят: "Должен комбриг прилететь". Точно, прилетает комбриг: "Женя, как у тебя дела, тебе что надо?" - "Да ни хрена не надо, у меня все есть". - "Ну, давай, если что..." Вот это был начальник. Вот это комбриг. Он нашу роту дважды спасал. Меня и Володю Захаряна.
  - А Захаряна как?
  - Захарян командовал группой, когда ехали афганские летчики в автобусе.
  - А, которых мы расстреляли?
  - Да. Собрали комиссию. Шатина спрашивают: "Ты такую задачу ставил, чтоб ни одна машина по дороге не прошла?" - "Да. Ставил". - "Ну все, товарищ полковник, вы оставайтесь, а ты, старший лейтенант, выполнил приказ, все правильно сделал, иди, свободен. Вам, товарищ полковник, выговор за это". - "Хорошо", - говорит. Вот это был командир.
  А знаешь еще, как мне комбриг стучал? Было какое-то построение, мы ротой идем. Равняйсь, смирно. Проходим мимо трибуны. Я прохожу мимо него, он шепчет: "Женя, а у тебя замполит опять пуговичку расстегнул". И стоит, как будто он тут ни при чем. Блин, я поворачиваюсь: "Володя, гад!" - "Командир, да я не..." - "Ты что, охренел, что ли? Комбриг виноват? Мне комбриг стучит на тебя". - "Он придирается ко мне". - "Да ты чего?! Как комбриг к тебе может придираться? Ко мне он не придирается". Короче, отодрал замполита. Он потом говорит: "Я больше не пойду на построение, опять комбриг будет стучать на меня".
  - Евгений Николаевич, а после окончания училища, когда капитан Судьин стал Вашим первым командиром, чему Вы у него учились?
  - Я уже говорил, что после окончания училища мы, нас было человек десять, прибыли в Чирчик, в полк. Нас распределили в основном по ротам. А меня направили в противотанковую батарею, в которой должны быть главным образом артиллеристы.
  Нодругиедолжности командиров взводов оказались заняты.
  Так я стал командиром противотанкового взвода в батарее 2-го батальона, которым командовал капитан Судьин. Капитан Судьин - это человек, который был очень хорошо подготовлен, мог воспитывать личный состав, офицеров. Дисциплина у него в батарее была такая, что не знаю, какое подразделение в полку можно было с ним сравнить.
  - Короче, вы учились воспитывать солдат именно у него.
  - Да. У капитана Судьина мне пришлось перенимать многое, потому что с этим в училище мы не сталкивались. А тут непосредственно личный состав, как обучать людей, как проводить занятия, как вообще беседовать с личным составом, как писать конспекты. Он всему этому научил, заставил на примерах. Примеров, конечно, было очень много и хороших, и плохих, но нужно было что-то отсеивать. С него можно было пример брать в том, что дисциплина и порядок - это превыше всего. В расположении не то что мусор, пылинки не может быть.
  Невозможно себе представить, чтобы солдат оказался не подшитый, не побритый, чтобы согласно распорядку дня ктото что-то не выполнил, или какой-то тренаж не провели, или вовремя не вышли на зарядку, - такого в мыслях ни у кого не было. И офицерам можно было даже не приходить на утренний подъем или на зарядку. Сержанты всем руководили, все было в руках сержантов. И сержанты эти были хорошо подготовлены как специалисты. Они знали СПГ от А до Я. Я помню, у меня был сержант, который разобрал станковый противотанковый гранатомет, СПГ, полностью до винтика.
  А тут мимо шел начальник службы ракетно-артиллерийского вооружения, он как увидел, перепугался, за сердце схватился: "Да ты что наделал, сержантик, да как же так? Ты можешь собрать?" Он: "Конечно, могу. Я сейчас все протру, смажу и опять соберу". - "Да ты чего! У нас в мастерской так не делают. Откуда ты знаешь?" - "Да у нас все знают, я весь свой расчет научил". - "Ну ты собери, потом мне доложишь, что собрал. Если спуск щелкнет, значит, работает". - "Ха, проблема. Через сколько прийти?" Приходит - все собрано. Начальник включает - чик, есть. Все работает.
  Там стоит пьезоэлемент, когда стреляешь идет искра. И если дажевсе смазано, он может не сработать. Но все сработало. Начальник его просит: "Сержантик, дорогой, больше не надо так делать никогда, не разбирай СПГ, прошу тебя, я боюсь этого". Вот так знали они оружие.
  Сержант садился, клал книгу, наставление по СПГ, и по нему все от А до Я. Может быть, кто-то что-то не понимает, но все сидят, повторяют за ним. Попробуй не повтори. После второготретьего раза там уже тебе никто объяснять не будет. Будут объяснять только в противогазе и в горах. Вот такие были законы.
  Это в армии и надо.
  Сначала портплед носили с выстрелами. Потом продвигались по службе. На следующий год его где-то уже допускали для того, чтобы стрельнуть. Потом он мог стрелять как наводчик. Потом становился командиром расчета. И вот все эти ступени в расчете каждый проходил. Когда увольнялись, они были уже специалисты очень хорошие.
  Потом мы пришли, молодые командиры взводов, и поступил к нам новый прицел, чтобы стрелять осколочными. Можно было стрелять, я точно не помню, но дальше, чем на километр.
  - У нас РПГ-16 были, оранжевая труба большая, прицельная дальность 800 метров. Не РПГ-7 с маленькой трубой, а РПГ-16. - Ты помнишь такие, да?
  - Ну конечно, у нас с Азаряном РПГ-16 на посту и стоял в
  Газни. Еще до Афгана, в Сандыкачах у нас были РПГ-16.
  - Они разбирались для десантирования. Потом их почему-то вообще сняли с вооружения.
  - Но у нас они были уже в Сандыкачах, где нас гоняли еще до Афганистана. Пахом наш, он же проявил там необыкновенный талант. Стали стрелять из РПГ-16, и он его почувствовал так, что стрелял, как из снайперской винтовки. И потом в Афганистане совершенствовал свое мастерство. Там он уже стрелял по людям, по движущейся мишени. Бежит дух, он из РПГ - бах! И все. Нету человека, разорвало к чертовой матери. Развлекался он так.
  - И вот, Судьин имел такое качество, он находил со всеми общий язык. С начальниками он знал, как вести себя. Он ставил батарею превыше всего в батальоне, выше любой роты, потому чтооценкудавали мы. Он мог любому начальнику доказать это.
  Сам он очень энергичный человек, небольшого роста, такой пухленький, всегда какой-то дерганый, движения резкие. Он знал себе цену. Людей хорошо понимал, знал, с кем как работать, и с личным составом, и с офицерами.
  Последняя должность, насколько я знаю, он был в войсках зам по тылу дивизии, учебной, по-моему, а потом в штабе ВДВ. Кем там, я не знаю. Потом я потерял его. Это человек, на которого можно было равняться, брать с него пример. Да, может быть, некоторые моменты у него были не по уставу, может, даже незаконные. Но он всегда говорил: "Женя, ты так не делай. Солдата бить нельзя. Это у меня уже в крови, а ты этого не делай".
  - Евгений Николаевич, не сглаживайте. Как обойтись без легендарного "битие определяет сознание"? Мы ничего без этого не расскажем.
  - Согласен, но когда начинаешь рассказывать, как это было, многие не верят.
  - Ну так все равно надо правду сказать, верят, не верят, не важно.
  - В принципе, для себя если только, то да.
  - Не только для себя. Главное, чтобы правда была зафиксирована. Она должна существовать, а там пусть сама себе дорогу пробивает.
  - Ну что ж. Если говорить правду, то вот сейчас уже, вы приезжаете, вам по пятьдесят с лишним лет, уже некоторым под шестьдесят. И все начинают вспоминать, как я их воспитывал. - Да, и с благодарностью!
  - Говорят, а я уже не помню, честно, вас было больше ста человек: "Евгений Николаевич, помните, как вы мне тогда зарядили?" - "И что?" - "Спасибо Вам. Спасибо большое". У самих уже внуки есть, а они благодарят: "Я, быть может, благодаря этому живой остался, потому что вы меня так воспитывали".
  - Ну вот. Так зачем же тогда скрывать это?
  - Кто его знает, как это будут воспринимать.
  - Евгений Николаевич, мы все равно по уставу никогда не жили. Соответственно, корни этого жития без устава откуда-то выросли. При этом ясно, что именно они позволили нам выжить. А Вы пытаетесь все сгладить.
  - Ну хорошо. Корни эти из полка в Чирчике. Потому что там выходишь на полигон, воды нигде нет. Если солдаты что-то не понимают, то достаточно одеть противогазы и пробежать несколько километров. Легкие, конечно, не выплевывали, но после этого уже все все понимали.
  По-другому если пытаться объяснять, дескать, Вася, ты здесь не прав, - ничего не получится. Не бывает так. Вот даже когда вы пришли, москвичи, я помню, это ж не солдаты были. Как и сейчас считают - москвичи это отребье. Фамилии не помню, но провинились только - вокруг казармы бегом.
  - Коля Залесский считался из Москвы, Колобок. Хотя они из Подмосковья были. Из Белых Столбов.
  - Нет, ну это деревенские, они сильно отличались. А вот из Москвы был кто-то. Смотрю, все бегают вокруг казармы, а он сержанту: "Я не хочу". Говорю: "Хорошо. Иди ко мне. Пусть они бегают, а ты давай постой тут, рядом со мной". Глажу его по головке. А рота мимо нас вокруг казармы бежит. После второго круга он стал меня просить: "Можно, я пойду бегать со всеми?" Я ему: "Нет. Ты что! Они же так, быдло, а ты человек. Ты стой здесь, рядом со мной, мы с тобой хорошие, а они плохие, они наказаны".
  В итоге после третьего круга он уже стал меня умолять чуть ли не на коленях: "Я хочу бегать с ними". Вот и воспитание. Я его не трогал, даже не ругал, наоборот, убеждал его, что он хороший, а те, которые бегают, плохие. Но в итоге он стал бегать со всеми. И на будущее все, кто был в строю, знали, так уже делать он не будет никогда.
  - Конечно, провинился один - отвечает вся рота. И других вариантов нет.
  - Я тут недавно прочитал в Интернете, как дедушка воспитывал внуков. Бабушка уехала, внуков оставила на дедушку. Дедушка: "Внуки, уже десять часов, пора спать, завтра утром вставать рано. В девять завтрак". В итоге внуки в первом часу ночи спать легли, утром просыпаются, уже одиннадцать: "Дедушка, дайпокушать?" А он: "Завтрак был в девять, сейчас уже
  
  одиннадцать". - "А бабушка нам по два-три раза разогревала после того, как мы вставали". - "Я вам сказал, завтрак в девять". Внуки: "Ладно. Мы пойдем погуляем". - "Идите погуляйте. Обед в час". Побежали они на речку, в три часа приходят: "Дедушка, давай обедать". А тот: "Внучки, обед был в час". - Они кинулись искать, все закрыто, ничего нет покушать. - "Вы, идите пока отдыхайте, занимайтесь своими делами, а ужин будет в шесть часов. Понятно?" - "Понятно". Дедушка подходит к шести часам, - внуки уже сидят. Руки помыты, ложки, вилки разложены, тарелки расставлены: "Дедушка, мы уже готовы кушать". И мне вспомнилось, как я вас воспитывал. Очень похоже. Та же история с блинчиками, которую я рассказывал.
  Главное, все понимали, что это не издевательство, а воспитание. Потому что, например, когда боевые действия, я забочусь о роте. Ориентируюсь, когда можно дать роте возможность покушать. А сам не могу. Потому что мне надо выйти на связь, уточнить новую задачу. Отойти, что-то проверить. Поесть некогда. Меня никто из руководства не спросит, ел я или нет. Задачу надо выполнять. Но солдаты были обучены до такой степени, что пока мне ставят задачу, кто-то там уже кружку чая несет: "Товарищ старший лейтенант, ваш чай". Все осознали, что не только офицеры должны заботиться о солдатах. Надо, чтобы и солдаты заботились об офицерах.
  Меня так учили. В батарее у Судьина четко было поставлено. Если где-то привал, то первое, что надо сделать, принести командиру взвода кашу и кружку чая.
  - Да, будто на небесах было написано, чтобы Вам не досталось места командира взвода в обычной роте и Вы попали именно к этому командиру батареи.
  - Да. Саша Судьин был для солдата и папа, и мама. Как мне армянин наш, Абовян, говорил. Как-то он меня довел. Я ему: "Ара, сегодня я тебе морду набью, ты меня заколебал уже, весь день то одно, то другое". Он чуть ли не плачет, голову опустил, едет, молча баранку крутит. Я говорю: "Чего раскис, ты же знаешь, офицер не имеет права солдата бить". Он поворачивается, испуганно так на меня смотрит: "Как это не имеет? Вы имеете полное право. Я, когда был дома, там у меня папа-мама, они менявоспитывали. Сейчас у меня папы-мамы нет. Вы у меня и папа, и мама. Они бить могут". Вот логика солдата. А к этому надо дойти.
  Я не знаю, рассказывал или нет. Кто-то в очередной раз провинился. Мне уже надоело. Ну все, надо воспитывать. Вызвали этого солдата. Замполит: "Командир, только не говори, что бить будешь". - "Да не. А как сказать?" - "Ты скажи ему, заходи солдатик на комсомольскую работу". Только я это сказал, смотрю, солдатик не то что плачет, но понимает, до какой степени влип.
  А рота стоит и смеется над ним. Каждый хочет подколоть. Заходит он в палатку, снимает штаны, ложится на кровать, и по заднице ему ремнем, по-отцовски. Ну, там не слышно, не видно. Он боится хныкать, потому что еще хуже будет, а там рота свое красноречие как можно больше выказывает. Солдатик: "Нет, я никогда этого больше не сделаю, нет, такого не будет". Все. Вот это воспитанием было заложено. Все знали, что раз я сказал нельзя, значит нельзя. Сказал, вот так надо делать - значит так, и никак иначе. А во время боевых действий это самое что ни на есть лучшее.
  - Ну да. Чем мы и отличались от пехоты, что дисциплина у нас была железная. Чихнул командир - все уже сделано.
  - Солдат не думал, он выполнял. Я вот это еще, наверное, не говорил, когда после боя под крепостью Чербах сел я в курилку, наши все собрались. А беседы такие, которые были мне нужны, я проводил там, в курилке. Я там все узнавал, что солдаты на боевых сделали. Кого-то выбираю, начинаю с ним беседовать, так со смехом. Все расслабляются. Один другому: "Помнишь, ты вот это сделал?" Ему: "Тихо ты. Молчи". А я не знал этого. Они просто друг другу рассказывают. После этого трогать, конечно, никого не будешь, но предупреждал: "Смотрите, поубиваю, если такое повторится". - "Не-не-не, мы больше так не будем". Ну, вот так вот происходило.
  И тогда, после боя под крепостью, когда у нас большие потери были, я сел в курилке и стал судить себя. Солдаты на своем уровне этого, может, не понимают, а я просто настоящий суд сделал. Все они сидят - судьи мои, а я подсудимый.
  Говорю: "Значит так, у нас люди погибли и раненые есть. Кто в этом виноват? Виноват я, я командир, я за все отвечаю.
  Если гибнет человек, солдат, есть чья-то вина. И тут, я считаю моя вина. Я руководил боем от начала и до конца, всеми этими тремя атаками. Значит, я отвечаю. Где я ошибся, может быть, в тот момент?" Тут уже мне отвечают: "Нет, вы тут правильно поступили. Так и вот так". И вот начинают перемалывать, анализировать весь бой.
  По идее, если в другой обстановке, раз виноват, значит, ты скотина. А тут, смотрю, начинают меня защищать. Я уже довожу разговор до того, что: "Подожди, если я не виноват, то кто из вас виноват?" Они: "Как?" - "А вот так. Ты что в тот момент делал? Вот это. А ты? Ну вот, видишь, значит, часть и твоей вины есть, не только моей". И так до действий каждого солдата я произвел разбор. Твой Чуриков сидел, панама на боку у него, как обычно: "Товарищ старший лейтенант, а вы знаете, что сказала 3-я рота, ребята из взвода, который потерялся и с нами воевал". - "Нет, и что они сказали?" - "Благодарите своего ротного, если бы не он, знаете, сколько у вас там положили бы". Вот этими словами своими он будто сделал завершение этого суда. Конечно, я не говорю, что везде был прав.
  - Вот Вы сейчас рассказываете, я вспоминаю как это было. Тогда все понимали, что, если ротный проводит анализ того или иного боя, что-то объясняет, значит, так оно и должно быть, это нормально, правильно.
  Но ведь представить себе невозможно, чтобы в Советской Армии командир роты проводил анализ боя не с офицерами, а с солдатами. Нет такого в Уставе. А это же какая школа, это все равно что профессор со своими студентами разбирает нюансы высшей математики. Вот это и спасло нам жизни. Потому что не просто воевали, бегали, приказы выполняли, а проводили анализ.
  - Вы впитывали все это в себя: ага, стоп, ротный тому сказал, что он тогда неправильно сделал, значит, я так делать не буду. С солдатами я всегда советовался, потому что я не семи пядей во лбу. И тогда, после первой атаки на крепость, когда на комбата орал, а он боялся мне сказать, что на вторую атаку идти надо, вывел полностью технику на командный пункт батальона, пришел, сел. Говорю: "А теперь докладывайте, кто что видел".
  И каждый солдат выкладывает. А я сижу, слушаю и представляю. Местность более-менее уже знакома, я ее прошел. Уточняю: "Так. Где это было?" - "Там-то". Ага, значит, там вот так, вот так. Все разобрали в подробностях. После этого спрашиваю: "Все поняли? Все в обстановку вросли?" - "Все". - "Я тоже. Пойдем дальше?" Солдаты в любом случае пойдут, но я их спрашиваю: "Пойдем на вторую атаку?" - "Да. Пошли". И уже ни один не отошел в сторону. Поползновения не было, мысли не было. Я сказал: "Так, вот эта поляна, здесь оставляем технику, механиков и операторов. Дальше пешком". И мы воевали с одними автоматами да "мухами".
  А ведь я к этому приходил сам, не знаю, как. Меня же никто никогда не учил. Приди скажи сейчас какому-нибудь ротному, ты должен судить себя. Об этом никто не знал, я до сих пор это никому не рассказывал. Но я себя судил глазами солдат. Только они могли меня оправдать и оправдывали.
  - А тут еще другое. Это огромный боевой опыт, который дает возможность выживать. Ведь когда тишина, никто не стреляет, это очень плохо.
  - Страшно.
  - Неприятно внутри. Но как только началась стрельба, пумпум. Все становится на место.
  - Ввязались в бой.
  - Ввязались в бой. А потом выясняем, кто что видел. Я помню, когда Вы уже заменились. Мы сами с молодыми солдатами ходили. Сунемся, бывало, куда-то, попали под обстрел. Откуда стрельба? Хрен его знает. А цепочка растянута. В арык все повалились. Собрались там. Ну и начинаем, кто, что, откуда? Кто что слышал, что видел. Ага, там винтовка, а там пулеметчик, там то, там се, пятое, десятое. Дюба ж не командовал как следует. Мы сами обстановку выясняли. Страха-то все равно полно в штанах, мы ж не офицеры, все-таки солдаты за свою жизнь переживают. А когда обстановка не ясна, страха еще больше.
  - Конечно.
  - А тут раз, раз - и сразу же алгоритм действий ясен. Все.
  Жить можно. Обучил Ханин, научил - теперь вперед.
  - Я сам к этому приходил не просто так, додумывался. Взять например, сделать того же "ежика". Никто не знал такого и до сих пор это никто не делал, наверное, и не делает, а мы это делали.
  - И в уставах не написано про "ежика" ничего.
  - Никогда не было написано. Другое еще. Сказали, вот здесь блокпост поставить, обеспечить охрану и оборону. Ну и что это такое? Ты стал на пятачок. Сколько ты там увидишь? Я научил солдат: стали, выставили охранение, как я считаю нужным. Я экипируюсь по полной и с пятью лучшими боевиками прохожу по кругу вокруг этой точки. Прошел, посмотрел, откуда духи могут подойти, в зависимости от местности. Все. Теперь я мог ложиться спать и, если надо, с кровати управлять боем.
  Солдаты сначала не понимали, куда это я пошел, зачем. А потом, когда уже объяснишь: "Ребята, отсюда могут подойти?" - "Да, могут". - "Отсюда?" - "Отсюда вряд ли". - "А отсюда?" - "Да". И вот тогда все уясняют, что к чему. Одни рассказывают другим. Жить-то все хотят. А когда весь коллектив знает обстановку, тем более всем солдатам известно, что я ее еще лучше знаю, они спокойно все выполняют. Знают, если духи пойдут оттуда, ротный что-то предпримет или просто им намекнет, что, если оттуда пойдут, значит, обойдете отсюда. Все это может понадобиться, а может и нет, это одно. Но когда начался бой, и ты принимаешь решение, говоришь солдату, что нужно делать, он уже к этому готов и действует осознанно.
  - Да, главное, привычка к анализу возникает. Не просто ты как робот бегаешь, а мозги соображают.
  - Это совсем другое. Он становился не тупым оловянным солдатиком, а человеком, который должен осмысливать бой, предвидеть его развитие. Потом, я прекрасно осознавал, пришли мы в засаду, если я сел или лег и положил солдата на землю, - он будет спать. Пусть не все, конечно, но через одного. А тут и одного хватит, если его вырежут и зайдут в тыл. Хотя бы одного убьют, это уже для меня было страшно.
  Поэтому я делал как. Встали, расставили машины, ложусь на нос одной их них, по кругу выставляю дозорных. Все стоят. Я глаза закрыл и слушаю. Там кто-то присел, гад, ну ладно, пусть пока посидит. Там идут с одной стороны, до них метров двести, двести пятьдесят. Спрашиваю: "Почему никто не докладывает?" Спят, наверное, вот в этом направлении стоят солдаты, обязаны доложить. И тут: "Товарищ старший лейтенант..." О, все, значит, не спят: "Что такое?" - "Есть движение. Кто-то идет. Что делать, пропустить или нет?" - "Так, пока ждем, ближе подойдут, посмотрим. Что там?" - "Отара овец". - "Значит, пропускаем, не трогать". - "Понятно".
  Все знают, что я не сплю, коль они еще доложить не успели, а я уже интересуюсь: почему доклада нет? Убьет, ведь, если узнает, что кто-то спит. И тут уже спать никто не будет. Жить все хотят. А это главное - направить солдата, заинтересовать, и все будет нормально.
  Был случай, когда, помню, приехал я во 2-й взвод, по-моему, что-то проверять. Валяется несколько карт на земле.
  - В смысле игральные карты?
  - Игральные. Ну что, я буду искать, кто играл? Я до этого не опускался. Я говорю: "Ребята, в карты вы не играли". - "Нет". - "Правильно, играл я. Я потерял две карты. Значит, виноват-то я. Так. Но отвечать будете вы. В две шеренги. Спина к спине по шагу вперед". Ремень на руку. Прошел обе шеренги. А теперь играйте дальше, я еще раз подъеду, будьте готовы. Все.
  А тогда пришел, помню, один солдат из пехоты. Такой плотненький, здоровый. Кто-то его привел. Я ведь говорил, что мне нужны солдаты, а вам нужны товарищи, с кем воевать. Идите подбирайте себе, любого перевоспитаем, будет все нормально. И он поворачивается, когда получил по жопе, глаза кровью налились, сжимает кулаки. В пехоте они, случалось, били офицеров, а тут такое.
  Но все стоят, как телки. И следующий солдат шепчет уму: "Не шевелись, не шевелись, убьет". Тот будто не понимает, а его ж предупредили. Что там такое? Дураком прикинуться. Еще раз его по заднице. И он стоит. Это уже наш человек. Все. Коса прошла над головой, и все стали одного роста в поведении. Так это и было. А по-другому что? Вася, да ты не делай так. Через десять минут он на меня плевать начнет.
  
  - Но что интересно, я не помню всех этих экзекуций. По крайней мере, у нас во взводе такого не было. Я получал по шее, но это так, просто отеческая оплеуха, не более того.
  - Нет, это же не было такой системой. Наоборот, это была система наказания за какое-то конкретное происшествие.
  - Не может быть такого, чтобы мы не залетали в нашем взводе.
  - Ты не залетал, поэтому можешь и не помнить. Я тебе докладываю. Подъезжаю к вашему взводу. Гражданин Залесский, царство небесное ему, прячет что-то в речке. Я подхожу. Вы приобрели, за какую цену, не знаю, но там, по-моему, полмешка банок тушенки. Прячет их в арык. Я спрашиваю: "Что там?" - "Нет, ничего". - "Понятно". По шее когда он у меня получил, то, чуть ли не плача, вытаскивает полмешка банок тушенки из арыка. "Ты ж сказал, там ничего нету. Ты что, хотел меня обмануть?"
  Все. В следующий раз я подойду, спрошу, уже не будет обманывать, потому что получил по шее. А другой стоит Вася или Юра и смотрит, да лучше я буду говорить правду. И вот сколько было, я всегда учил, сказал правду - я никогда не трогал. Но предупреждал, не дай бог, за два раза получишь. И так оно было, и все знали.
  - А что с Чуриковым было? Он же по службе вообще хороший был сержант.
  - Нет, как сержант он был слабоват. Со взводом он, конечно, разбирался, руководил, но как сержант был слабый.
  - У него авторитета не хватало.
  - Да. Самый сильный из всех был Сулима. Но он не был никогда старшиной, старшиной был Загуменов, царство небесное, замкомвзвода 1-го взвода. И вот у них соревнования между собой постоянно были. Ставишь им задачу, два друга, но начинают спорить, а почему тебе вот это, я тоже хочу. Ругаются, ругаются, потом: "Все, идите". Они обнимутся и пошли. Вот что нужно было. Третий ни рыба, ни мясо был Тисличенко, он в конце уже авторитетом не пользовался. Командовал да управлял, но там все держалось на коллективе.
  - А он командиром отделения был или замкомвзвода тоже?
  - Замкомвзвода 3-го взвода.
  - Нашего призыва или старше?
  - Нет, он старше, он с Сулимой призывался, они все пришли из учебки.
  - Я очень хорошо Пахома помню. У него же, как у Вас, бакенбарды были.
  - Он парикмахер был у нас и каптер главный.
  - А еще бандит бывший. Как раз один из тех, которого, как он мне рассказал, вместо тюрьмы в Афганистан направили.
  - А у нас были многие такие. Взять того же Сейма Ваню. Он в девятом классе на уроке физики бил учителя. Они ж сами мне все это рассказывали. И таких у нас было полроты. Чего только они не вытворяли на гражданке. Тот же Колобок, сколько он лошадей угонял, они каждую ночь лошадей угоняли в Домодедово. Дома почти не ночевал.
  Те, кого нужно было сажать, убегали в армию, уходили правдами и неправдами. В армию ушли - все списалось. И таких было много. Пришлось мне работать, их воспитывать. И я их сломал, Юра, потому что нужно было.
  - Да. Все мы стали одной сплоченной массой.
  - Спаянным коллективом. Наш коллектив - это было самое главное. Остальное нас меньше всего касалось. Нам сказали - мы сделали. Все.
  - Тогда были мы и окружающий нас мир.
  - Да. Я помню, Сулима был на разборе какого-то рейда, который комбат проводил. Там все говорили: управление батальона, комбат, замы. Прихожу в роту, он: "Товарищ старший лейтенант, разрешите вопрос?" - "Давай". - "Проведите, пожалуйста, разбор рейда". Я говорю: "Подожди, комбат проводил уже". - "Ну что там они могут? - и рукой машет. - Это не разбор".
  Я говорю: "Хорошо. Значит так. Действовали мы в принципе нормально. То, что машина сломалась, плохо. Но мы ее притащили, это железка, восстановим. Вот там, вот там и вот там, в принципе, можно так, как мы сделали, но лучше было бы вот так. Хотя у нас нормально получилось. Никого на этот раз не задавили, никто у нас не погиб, никого не зацепило, а все задачи выполнили. И это, и это, и это. Но вы там-то потерялись, или что у вас там случилось, короче, вы негодяи. А вот это нормально сделали". И так все подробно, по полочкам разложил. Сулима говорит: "Вот это разбор. Спасибо". - "Теперь по местам, все пошли работать". И вот так, до каждого человека когда доходишь, получается результат.
  Комбат как-то прибегает: "Ты бьешь солдат". Я говорю: "Да ты чего! Разве можно солдата бить? Ни в коем случае! Как это?" - "У меня есть информация". - "Да ты что! Хорошо. Сейчас строю роту. Если хоть один солдат заявит, что я их бью, я буду отвечать. Но, если нет, ты мне ответишь за эти слова". Он тут же убежал.
  А я знаю, что из роты никто никогда ничего не скажет, потому что, если ты получил, то получил заслуженно. Не было такого, чтобы завели кого-то, побили втихаря. Наоборот. Рота всегда все знала. Или это официально, или через материал брезентовой палатки. Я думаю, там не только слышно, но через окно и видно, что, кого и как.
  Если кто-то получал, то за что-то конкретное, и об этом должны были все знать, чтобы никто больше такого никогда не делал. Результат-то нужен какой? Чтобы этого не было больше. А ведь были такие, как Кусакин Володя - алкаш по жизни. Он на гражданке не мог и дня без водки.
  - Другой бы командир выкинул его, да и все.
  - Ты уже сейчас понимаешь, а когда он увольнялся, дембеля сказали: "Благодари ротного, скотина, что ты не сел в тюрьму, что он тебя воспитывал". Он сам понимал это. Говорит: "Спасибо Вам". Знаешь, не то что так, дежурно, потому что все дембеля сказали, он же и сам дембель. Просто сказал от сердца, понимаешь? Я ведь из роты никого никогда не выгонял. Было другое, Леху Шустрика без меня, пока в отпуске был, чуть не застрелил Шалимов. Ему самому пришлось уйти.
  Егорова убрали, потому что не может быть конфликта офицера и солдата. Это сто процентов. Здесь уже комбат принял решение его перевести, стоял вопрос, в пехоту или в другую роту. Но Лысенко взял его к себе. Все. А, Дениску еще украл у меня начальник штаба батальона. Дениска больной человек был на голову, дурак. Ну как, не совсем дурак, он все понимал, все делал, но неадекватный. Ушел я на боевые, прихожу - его нету, приказом перевели в пехотную роту. Больше из роты у нас никто не уходил.
  - Нет, был еще один, Молотков, мы о нем говорили, который в рейде патроны для себя в гильзосборнике спрятал, тоже ушли его как-то.
  - Он зажилил патроны в бою. Сказал, что у него нет.
  - Да, когда мы стали спрашивать друг у друга патроны, он всем сказал, что пустой.
  - Я помню, когда у меня самого заканчивались патроны в бою, последний магазин, и там несколько патронов. Все. Лежим на поле боя, духи с одной стороны, мы с другой. Хорошо, пачку мне подбросили. Я быстро снаряжаю магазин, знаю, что там патронов пять, шесть осталось. Подсознательно-то мы считали, сколько патронов оставалось. Я половину пачки туда, половину в новый магазин. Ну, тут я уже вояка.
  - Да, такие особые моменты запоминаются. Я вам рассказывал случай? Мы же вытаскивали из бронежилетов защитные пластины и засовывали вместо них магазины с патронами, в боковые отсеки клали по две гранаты, с этой стороны и с другой.
  А я еще две гранаты брал. Освобождал медицинский подсумок и засовывал туда гранаты. И как-то так получилось, что они долгое время не были использованы. Из жилета-то удобнее было доставать. Я ими и пользовался. Тут смотрю - расстегнулся этот подсумок. Решил проверить, как там гранаты. Открываю... а там усики, которые на кольце и загибаются вокруг запала, перетерлись и отвалились.
  - Прыгнул, упал.
  - Ну да, чуть дернулся, кольцо выпало и взрыв. Я думаю: ни фига себе! Надо чаще этими гранатами пользоваться. Выкрутил аккуратно оба запала и выбросил на хрен. Другие поставил.
  - А ты помнишь, когда Абовян с гранатой в машине игрался?
  - Ну да, с запалом, слава богу.
  - Нет, он сначала с гранатой игрался. Перед рейдом все же брали гранаты. Он тоже взял. Положил в бардачок. Сидит в машине, пока его грузят, делать нечего. Достал гранату. Выкрутил запал... А машина стоит возле моей палатки. Слышу такой характерный щелчок и хлопок. Вылетаю наружу. Ара из машины вывалился, а у него между ног все в крови. Сразу понятно, что случилось.
  Он же никогда не воевал, никуда с нами не ходил, только на машине ездил. Никогда гранату в руки не брал. А тут запал выкрутил: о, усики какие-то. Разогнул их, наклонил запал, кольцо чуть зацепил - оно и выпало. Рычаг прыгает вверх, запал падает ему на яйца. Он рычаг этот схватил, выбрасывает в форточку, а запал взрывается у него между ног.
  Орет как резаный. Но только я подбежал, тут же замолчал, - он сильно меня боялся. Я говорю: "Штаны снять!" Срывает штаны, там кровища. Я посмотрел, говорю: "Все нормально". - "Хрен-то на месте?" - "На месте. Ах ты, скотина, ты еще разговариваешь! Ну-ка, бегом в ПМП". Но какое бегом. Положили его на носилки и понесли в медпункт.
  А тут нам рейд отменили, перенесли примерно на неделю. Я говорю: "Передайте Аре, через неделю мы идем на боевые, водителем должен ехать он, если не поедет, я его убью. Понятно?" - "Понятно". Естественно, ему все передали.
  Проходит неделя. Смотрю, какой-то солдат несется на костылях через поле. Думаю, ни хрена себе, что за идиоты по полю на костылях бегают. Подбегает - а это Ара: "Я убежяль, я убежяль". - "Откуда ты убежал?" - "Вы сказали на боевые ехать надо, я все, убежяль. Когда ехать?" - "Ара, приказа пока нет, иди лечись дальше. Ты меня понял?" - "Поняль, поняль". Разворачивается и обратно на костылях бежит в медроту.
  Вот солдат какой был, ну что ты ему скажешь, а? Как-то смотрю, в машине появились коврики под сиденьем, в ногах тоже коврики, небольшие. Виноград искусственный висит в машине. Всякие безделушки, которых в стране у нас не было, а у него все это есть. Спрашиваю: "Ара, ты где взял?" Он так поворачивается: "Досталь!" - "Где ж ты досталь?" - "Да вот, досталь!"
  Ну ладно. Вечером провожу совещание, у сержантов спрашиваю: "Откуда Ара все достает? В машине у него коврики, побрякушки всякие". - "Как откуда? Вы же сами сказали". - "Что я сказал?!" - "Да мы как трофей какой-то возьмем, он подбегает: "Командир роты приказал брять!" - "Что брять?" - "Вот это брять, вот это брять и это брять". Забирает и пошел". - "А что ж вы молчите?" - "А мы что, пойдем к ротному проверять, сказал он забирать или нет?" - Вот жучило.
  - Я угораю. Он же понимал все это и тем пользовался. Кто же пойдет у ротного спрашивать?
  - Ну, это невозможно представить, прийти и спросить, а вы давали нам такой приказ?
  - Додумался же. Повспоминаешь вот, сколько этих случаев было. Как, например, Петя Скобников, царство небесное, стену завалил, когда меня искал.
  - Афганца когда придавили?
  - Афганец там под стеной оказался. Рота ж была обучена. Если меня потеряли из виду, значит, все, поубиваю. Они: "Так. Раз ротного не видно, будем стены валить". Задницей БМДешки подходили к дувалу, валили его, разворачивались и уже с пушкой вместе смотрели, где там ротный, наблюдали.
  В тот раз нам дали каких-то афганских спецназовцев. Я вас с собой боялся брать. Взял только Каримова, царство ему небесное. Он был у меня переводчиком. И вот мы идем втроем, с нами еще командир афганских спецназовцев, которые пошли прочесывать населенный пункт. Они впереди, мы сзади.
  - Обычно афганцы просто стояли в стороне, наблюдали, как мы прочесываем.
  - А тут нам дали этот спецназ, чтобы они прочесывали, а мы их обеспечивали. И вот, как обычно, наши дувал завалили, а там один из спецназа афганского сидел. Закричал страшно. Я спрашиваю по рации: "Петя, ты выехал?" - "Да. Наблюдаю". - "Хорошо. Теперь назад выезжай". Он назад выезжает, а там все перекорежено, афганец орет.
  Спецназ этот стал разбегаться. Бегут прямо на нас. Ну что остается? Хватаю первого за ствол автомата и бью прикладом. Я начал, Карим следом и командир их тоже подключился. Так мы их остановили. Они разбросали завал, вытащили пострадавшего, и несколько человек понесли его на командный пункт.
  А остальных мы под автоматами заставили все там прочесать. Они прочесали, все как надо сделали, ничего не нашли.
  Была информация, что где-то в сушилках должен быть склад оружия. Оружия не обнаружили, вернулись. Вот и все. А как было действовать по-другому?
  Что ж, думаю, надо теперь схитрить, проверить, не будут ли они нам в спину стрелять. Предлагаю афганцам: "Садитесь на БМД, мы вас довезем на командный пункт". Они: "Не-не-не, БМД не признаем, мы только строем". Понятно. Говорю своим: "Все в люки, ни один из люка не торчит. В спину очередь дать могут". И вот так приехали мы на командный пункт. Потом уже они пешком добрались, но это их проблемы.
  - Когда Дюба на ваше место пришел, афганцы занимались только одним - выхватывали у нас из рук пленных, чтобы мы кого-то лишнего там не убили.
  - Мирное население.
  - Да какое мирное население? Духов. С оружием взяли, поднимаешь рубашку - у него след, синяк на плече. Они-то считают - это мирный декханин, он охотник. Вопрос только, на кого он охотится?
  - Ты не знал, я тебе расскажу такой случай. Помнишь, я рассказывал про зеркало. Бороды, усов нету, зеркало есть, значит, духам подавал сигналы. Если есть борода, усы и зеркало, это вполне нормально, он не сигналы подавал, а подравнивал усы и бороду. Потом вот эти синяки. Это ж я вас учил, я это рассказывал.
  - Ну да, конечно.
  - А потом, знаешь, что было? Пришли ко мне местные и объяснили, что не у всех, у кого эти синяки есть, от приклада, у многих - это не синяки, а загар. Я потом проверил. Наши взяли одного, а у них типа русской косоворотки. Здесь, у плеча такой разрез и он на пуговицы застегивается. Когда стираешь, материал садится, образуется щель, куда солнце попадает, и получается след, как от приклада. А это загар.
  - Нет-нет, это же видно, где загар, а где синяк. Хотя, кто там вглядываться будет.
  - Ну да. Не до разборок. В лоб, и все, - нет никого, разобрались. А они приходили, мне жаловались. Знали наших, что мы делаем. Типа просили повнимательней.
  Так же, как одни встретили меня в Кандагаре. Спрашивают: "Командир, ты был в таком-то году, в таком-то месяце, в такомто месте?" - "Да, был". - "Мы тебя помним". Я им ничего не могу сделать, - в центре Кандагара находимся, людей вокруг полно, а ведь неизвестно, как они меня помнят? Может быть, что-то хорошее я для них сделал, а может, они прицелом "бура" или автомата меня провожали.
  - Скорее всего. Я помню, как на Чурикова набросился пацаненок с шашкой. На его глазах, наверное, папашу убили или родственников каких-то. Мы уже прочесали, все зачистили, возвращаемся.
  А он за кустом сидит. Рядом с дувалом куст какой-то, может инжир. Мы мимо проходим. Ну, пацан и пацан, кто ж его трогать-то будет? Мы спиной к нему оказались. Чуриков только от него отвернулся - тот с саблей и кинулся. Пристрелили его на месте. Что же делать? А афганцы будут помнить - русские убили их ребенка.
  - Ну да. Только это говорит о подготовке солдат, всего коллектива. Когда ты понимаешь, что поступил правильно, или потом делаешь самостоятельный анализ и понимаешь, что нужно было иначе действовать, просто тебе повезло. В следующий раз ты в подобной обстановке такого никогда не сделаешь. И научишь этому другого, чтобы он тоже так не делал. Вот как коллектив растет в боевых навыках.
  - Конечно, когда тебя научили анализировать, и сама привычка к анализу дает такое знание, которое ни в каком военном училище не получишь. Оттого что ты все это учишь в боевой обстановке, понимая, что от этих знаний жизнь твоя зависит, все сразу на подкорке записывается. Это совсем другая школа.
  - Вот и все. Просто говорю, коллектив.
  - Я помню, как возмущался, когда смотрел "Новости" о Чечне, где рассказывали, как нашу колонну разбили. Входят в ущелье без всякого сопровождения по хребтам. Я думаю: "Ну как это, блин? Это ж идиотом надо быть. Там же все-таки командиры, полковники, я не знаю, генералы командуют. Как они пускают через ущелье колонну, где поверху духи сидят.
  - Вот так была расстреляна Ульяновская дивизия 104-я. Ну как сказать, одно дело - мало опыта, другое - надеяться на авось, а третье - неподготовленность.
  - Я даже представить не могу, чтобы мы в таких географических условиях куда-то двигались. Ведь даже если мы где-то на точке остановились, проверяли все вокруг. А тут колонну вести через ущелье. Как наверху не проверить, не поставить там хотя бы два, три человека? Они просигналили бы заранее. А вот этот фильм "9-я рота". Вы не смотрели?
  - Смотрел. Это детский сад, как это снято. Офицеры пьют с солдатами, прапорщиками, все они пьянствуют.
  - Да там столько всяких нелепостей. Помните, как они в кишлак пошли, десантники называются. Толпа просто идет, шара такая. Ну что это за военное подразделение?
  - После таких фильмов мне становится страшно, когда я подумаю, что вот если бы мы с ротой воевали, пускай в той же Чечне, на стороне духов.
  - Ну и хана всем таким подразделениям.
  - Я боялся представить мою роту, которая была в Афганистане, чтобы она воевала против наших войск. Это все. Конец. В том смысле, что где находится рота, никто бы никогда не прошел, все были бы уничтожены. То, что показывают, это все ерунда. Когда солдаты подготовлены, раз им рассказать, показать, и они все делали бы четко, до последнего бы уничтожали.
  Хотя, до последнего, может, и необходимости нет.
  Но все бы было уничтожено, потому что солдаты были очень хорошо подготовлены. Мне становилось страшно от мысли, что, если вот такие, хотя бы наполовину уровня подготовки нашей роты, духи воевали против нас в Чечне. Я не знаю, что бы тогда было.
   Вот сейчас в фильмах показывают, пошли туда двое, сюда, идут, держат автоматы, прижатыми к уху или к носу. Ну сколько ты так пройдешь? Идут все толпой. Или я был идиот, не понимал, как надо делать, но делал совсем по-другому. Двое вышли туда, пусть они там находятся. Все подошли, следующих пустили. И быстрее будет, и вероятность выполнения задачи больше.
  - А главное, первый же выстрел, и ты уже можешь сориентироваться, где что происходит. А так, пулемет поставил, две-три очереди, вся толпа лежит, никакого боя уже не надо.
  - И все. Потом отстреливай по одному тех, кто выжил, если более-менее подготовлен по одиночной стрельбе. Не обязательно снайпер. Просто, как, например, царство небесное, Коля Николаев, который из ручного пулемета гильзу по земле гонял.
  - А если Чурикова с минометом поставить. Это же хана всем. Он-то снайпер минометной стрельбы.
  - Да. Это когда я заболел и уже не мог встать, температура, голова болит. Таблетку выпил, а через час она выскочила из горла. Даже не растворилась, а просто выскочила. В горло вообще ничего не проходило, только воздух.
  Я тогда сказал: "Не дай бог, меня, советского офицера, здесь увидят в таком виде. Там жарища под пятьдесят, а я в теплой куртке, шея обмотана полотенцем. Пописать встаю еле-еле, хожу качаясь. Не дай бог меня кто такого увидит, всех вас поубиваю". И упал. Что ж, рота приняла решение очень простое. В районе точки, где мы стояли, все живое было полностью уничтожено.
  Через два дня, когда я уехал, пришли уже местные, убрали овец, лошадей, собак, людей, все остальное, что там было настреляно. Гильз валялось море. Замполит мне потом рассказывал. Где-то на дальних подступах кто-то пытался идти. Перед ним бабах! - мина. Человек разворачивается, идет назад. Команда, по-моему, Горланцев там командовал: "Дальше пятьдесят метров". Опять перед ним мина. Кинулся вправо. Команда: "Дальность такая-то, правее двадцать метров". И гоняли его по полю стрельбой из миномета. Человек перепуган, он не знает, что делать. Куда не пойдет, везде мины взрываются, а его не трогают. Просто гоняют по полю, как зайца. Вот как стрелять могли.
  Я говорю, это страшно, если бы наша рота против наших войск воевала. И засады мы нормально делали. Ходили по ночам, духов этих обманывали. На машинах проезжали, спрыгивали на ходу, техника уходила дальше, в пустыню, а мы блокировали нужный район, и никто из духов не догадывался, они не могли даже предположить, что мы уже пришли к ним в гости...
  Да, подготовка солдат была очень хорошая. Как-то, перед самой моей заменой, пошел я проверять посты. Пришел на пост. Солдаты спрашивают: "Вы заменяетесь, сменщик уже прибыл, уезжаете, да?" Я говорю: "Ну да. Вы одно поймите, пришел новый ротный, он еще воевать не умеет, его надо научить, а вы обучены. Вы ему подсказывайте, как надо, чтобы он в той или иной обстановке принимал правильное решение". И солдаты, не задумываясь, говорят: "Конечно, мы будем ему говорить, чтобы он принимал такие решения, какие бы Вы принимали". Я: "Стоп. А откуда вы знали, какое я приму решение?" - "А мы всегда знали, какую Вы сейчас команду дадите". Понимаешь, солдат, не задумываясь, выдает мне эту фразу: "Мы всегда знали, какая последует команда в такой-то обстановке". Потом я, как командир, оценивал, что это значит.
  - Да Вы просто обучили нас до мозга костей.
  - Обучили одно, Юра, важнее здесь другое. Я как командир должен оценить обстановку, принять решение, отдать приказ. А пока оцениваю обстановку, принимаю решение... они уже знают, какое это будет решение. И поэтому все выполнялось мгновенно. На какой-то этап, на какое-то время мы опережали противника. Солдат уже заранее понимает, ага, сейчас он скажет мне туда бежать, а мне туда. Команда: "Вперед". И все уже работают.
  Я тогда задумался, вот это да! К чему мы пришли за мое командование ротой. Был создан монолит, спрессованное что-то, и он идет теперь самостоятельно. Изменить его уже нельзя.
  - Это точно. Помните, я Вам рассказывал эпизод, когда мы с новым командиром роты заходили как-то в населенный пункт. Он идет себе спокойно, за спиной оставляет кладбище на возвышенности, где полно сложенных из камней могил. У нас такое в голове не укладывается, ну как можно оставлять в тылу идеальную огневую точку. Тогда мы сами дали группе команду: "Стоп. Мы пойдем сначала зачистим, а потом двинемся дальше". У нас не было никаких сомнений, что Вы поступили бы так же. Точнее, по-другому не могло бы и быть.
  - Конечно. Я еще про это не говорил, но мне запомнилось, как это солдат заранее знает ту команду, которую ему даст командир роты. И он это воспринимает, как само собой разумеющееся, будто это кусок хлеба подать к обеду. Я не знаю, мог ли кто-то другой этого добиться, но мы добились.
  - Это вообще фантастическое ощущение. Ощущение такого творческого подхода к боевой обстановке. Оно ведь страх приглушало. Ага, сейчас посмотрим, - там вот то, там это, понятно, оценили, можно работать, вперед.
  - Получилось, одно сделали, значит, сможем и другое сделать, пошли. И солдаты уже думали не о том, что там могут кого-то ранить или убить. Нет. Уже шла работа. А у меня свой азарт был. Как так, на меня прыгнули! А я кто? Я - это рота! Такого не должно быть. Все, заполучи! И духи получали. Мы должны их уничтожить, значит, мы их уничтожим. Нельзя иначе.
  - Не помню, где это было. Вы вели группу и в какой-то момент стало ясно, что нас здорово обложили. С одной стороны духи, с другой. Стрельба отовсюду. Мы завалились в виноградник. Там, внутри этого виноградника, дом был. Какой-то дух в окно сунулся, его тут же изрешетили так, что ни спины, ни затылка вообще не осталось. Входные-то отверстия маленькие, а сзади...
  Зажали нас тогда с двух сторон. А Вы чуть ли не с радостью говорите: "Надо же. В какую жопу попали". Ну и дальше, как обычно: "Так, ага, откуда стреляют? Оттуда. Сюда встали двое. Оттуда. Трое сюда. Мужики, сейчас мы их нахлобучим. Один делает вот это, другой то. А сами руки потираете, словно это игра такая и просто классно, что нас вот так вот здесь обложили.
  - Ну, выход есть. Его нашли и сделали духов.
  - Сделали, конечно. Тем более, что, глядя на то, как вы реагируете на ситуацию, у нас страх как-то сразу исчез.
  - Главное - солдат понимает, что мы уже их победили. Бой заранее выиграли. У меня есть один товарищ, не знаю, ты с ним знаком или нет. Он в Чечне воевал, его, может быть, недооценили, и он уволился еще майором. Так он говорит: "Я все бои планировал заранее. Бой или сражение выигрывается до него". Он это оценивал четко. И когда ему предложили поехать в Сирию, он встретился с группой, которая туда уходила. Поговорил с ними и заявляет: "Так и так, вы не готовы, с вами воевать нельзя". И не поехал. Потом эту группу под Дейр-эз-Зором и положили.
  - Это группа из ЧВК?
  - Да. А тут еще что. Потом он встретился с теми ребятами, которые ему предлагали в Сирию ехать. Они говорят: "Ну у тебя и чуйка". А он: "Это не чуйка. Вы воюете абсолютно неправильно. Вы просто живое мясо. К бою нужно готовиться. Его выигрывают заранее. Еще до боя нужно его выиграть". Так и здесь было: "Ну, сейчас мы все как надо сделаем, разберемся - и пошли". Мы бой тогда заранее выиграли.
  - Евгений Николаевич, расскажите, как Вы офицеров наших воспитывали в Газни, чтобы они питались вовремя.
  - Насчет питания. В Газни у нас как было. Дежурный офицер ночью один, все отдыхают, если надо, поднимаются по тревоге. Все было по графику, работали по плану.
  И вот, я как-то позавтракал, часть офицеров позавтракала, а другая часть нет. Построение у нас было в девять часов, ни минутой, ни секундой позже или раньше. Смотрю, бегут офицеры, небритые, немытые, становятся в строй, получают задачи. После этого поумничали перед взводами и идут на завтрак.
  Ну, я в этот день решил и сказал солдатам: "Офицеров, скотов, не кормить. Завтрак уже был. Во сколько приготовили?" - "В семь часов". - "Два часа до построения. Так. Девять часов. Все, пищу выбросить". Приходят офицеры: "Солдат, покушать давай". А тот: "Не могу. Ротный приказал вас не кормить". - "Как это не кормить?" - "Завтрак закончился уже, прошел". - Это как у того дедушки, помнишь? - "Да ты чего, солдат, офицера не кормить?!" - "Да, не кормить. Все".
  Там у кого были приближенные, помню: "Товарищ старшина, я вам бутерброд приготовил, вот съешьте". Я-то все знаю. Они ходили потом, злятся на меня, ругаются. Наконец, приходит ко мне замполит на разборки: "Командир, разве так можно, советского офицера не кормить?" Я говорю: "Подожди. Володя, ты сам поел?" - "Нет". - "А почему? Во сколько завтрак? Почему солдаты поели, я покушал? Почему вы, которые должны после развода заниматься со взводом, учить солдат, все контролировать, вместо того идете кушать?"
  Он: "Нет, ну так все равно нельзя". - "Ладно, собери офицеров". Собрались. Я всем офицерам говорю: "Значит так, ребята, если вы чем-то недовольны, жалуйтесь". - "Кому?" - "Прокурору, судье можно пожаловаться". - "А где он?" - "Как где? Я вот он. Я и судья тут вам, и прокурор. В одну сторону триста километров ни одного советского человека, в другую - двести. Вам все ясно? Чтобы это было последний раз". И все. Все потом успевали покушать. Вот так было в Газни.
  - Я еще помню, как Вы о питании в Чечне рассказывали, как там в столовой порядок наводили. Дескать, все хорошо, а почему нету салфеточек, цветочков, потом еще чего-то. И так поэтапно. Да, все хорошо, а вот этого нету.
  - Было очень просто. Я приехал в Чечню и первый раз пошел на ужин. Захожу, - палатка обвисшая, лампочка, засранная мухами, висит. Одна на всю большую палатку - столовую офицеров. За шиворот вода капает. Ну так вот. Построили мы нормальную столовую из трофейных кирпичей, выложили пол плиточкой - все с местных дач натаскали. Нашли какие-то щиты, сверху накрыли, чтобы не протекало. А кирпичи-то некрасивые. Я приказал, чтобы все трупной пленкой обшили. Трупная пленка, знаешь, - это такая фольга. Она блестит, красиво и порядок легко поддерживать. Ну все, столы поставили. Как-то придумали, чтобы горячая вода на кухне была. Солдатик стоит, для офицеров выдает пищу, - колпак белый у него. Все цивилизованно, как в ресторане.
  Я прихожу завтракать, столы накрыты, кушаем. Говорю: "Стоп, а почему скатертей нет?" Главный наш по столовой: "Будут". В обед уже скатерти есть. Потом прихожу: "А что, салфеток нет?" - "Каких салфеток?" - "Как каких? Офицер покушал или прапорщик, ему губы вытереть надо?" - "А где их взять?" - "Ну не знаю. Ищи".
  А сам через других людей подсказываю, что в зенитной батарее огромный ящик привезли туалетной бумаги. Пускай придурок нарежет и поставит. Прихожу, в банке на каждом столе салфетки стоят. Я говорю: "Видишь, как хорошо. Салфетки есть. Но разве красиво, что они в банке. Взял бы хрусталь какойнибудь, что ли. Вазочку".
  Какой там хрусталь, какая вазочка? Опять же окольным путем придурку подсказываю: этой же фольгой обернуть банки, и все. Прихожу в обед - сделано. А тут пошел урюк цвести. Я говорю: "Послушай, приятнее же, когда на столе стоят цветы". - "Какие цветы?" - "Не знаю, но в следующий прием пищи чтобы были цветы". Солдата послали, он цветов урюка этого нарезал, - в вазочках стоят цветы.
  И вот все заходят - приятно. Тут уже где-то достали магнитофон, музыку включили. Там места на всех, конечно, не хватало, по очереди приходили кушать. А тут уже никого не выгонишь, поели и сидят там. В ресторане так не сидят. Уже приятно стало посидеть, поговорить. И вот так это было.
  А еще, когда я приехал в расположение группировки, смотрю, палатки стоят на открытом месте, а в километре, может, даже меньше, проходит дорога. Оттуда можно стрелять. Машина подошла, выстрел - и уехала. Ничего не сделаешь. Я говорю: "Так дело не пойдет. Лагерь надо обустроить. Где-то в Грозном украли большие ворота, поставили на въезде.
  "Так, - говорю, - теперь надо выкопать ров вокруг нашего форта. Саперы, думайте, решайте, как это сделать". Они говорят: "Да у начальника инженерной службы в Ханкале есть ПЗМ". - "Отлично. Решайте с ним". Приходят: "Товарищ полковник, не дает он нам машину". - "Почему? Что сказал?" - "Сказал, что товарищ полковник слишком до хрена хочет, целый ров вокруг лагеря выкопать". - "Понятно. Хорошо, вы ему передайте, если он не будет нам помогать, я отправлю солдат, они его, скота, украдут, и он всю ночь сам будет копать этот ров лопатой". А там ребята простые, ему все сказали. Он как стал орать, возмущаться. Я говорю: "Ничего, ничего. Подождем". Через два дня пришли сразу две ПЗМ. Быстро все выкопали.
  Но мне уже оказа- Евгений Ханин - начальник оперативного лось этого мало, я при- отдела восточной группировки российских казал сделать не один, войск. Чечня, Автуры, 2000 год
  а два рва вокруг лагеря нашей группировки 7-й дивизии. Один ров вокруг палаток - за ним я поставил технику, а дальше, за техникой, второй ров. Теперь территория расположения не простреливалась, и зайти было проблемно - только через ворота. Кроме того, там еще вышка была типа пожарной. Туда солдата ставишь, и все вокруг видно. Теперь можно было спокойно выходить оттуда и идти воевать.
  Правда, существовал еще один проход. Дело тут вот в чем. У нас в группировке был особист. Естественно, он работал и докладывал своим начальникам. Для него и сделали этот проход, чтобы люди могли втихаря приходить, уходить, в общем, стучать ему так, чтобы мало кто их видел. Я не возражал: твоя работа, ты и работай.
  Но с ним был связан один неприятный случай. Как-то мой особист с утра засобирался. Надо ему ехать по своим делам. Говорю: "Езжай, мне ты не нужен". Он уехал. Я иду по территории гарнизона, смотрю, "Урал" перед рвами стоит, а там как раз и был этот проход. Но особист-то уехал. Чей же это "Урал"? Дневальный докладывает: "Товарищ полковник, это к особисту приехали". - "Стоп, к какому особисту? Особиста нет. Он уехал давно, еще с утра отпрашивался. Так, найти того, кто на этом "Урале" приехал".
  Нашли: "Он находится на вещевом складе". - "Немедленно доставить его ко мне, сюда". Приходит, не помню, кто он там по званию, представляется как замначальника ФСБ всей группировки войск. Спрашиваю: "Что тебе тут надо?" - "Что значит - надо?" - "Я спрашиваю, зачем ты приехал?" - "Я по работе приехал". - "По работе приезжай к моему особисту, с ним работай, а его сейчас нет. Поэтому вопрос, что тебе тут надо?"
  Я-то понимаю, что он же не просто так приехал. Его же на вещевом складе обнаружили. Говорю: "Начвеща сюда". А этого начвеща я бил каждый вечер. Он был алкаш, если пьяный, я его бью, если трезвый, иди спать. Он заходит, уже заранее боится. Спрашиваю: "Так, что он у тебя делал?" - "Да он сказал, чтобы я ему камуфляж или горку дал". - "Что?!" Тут я как понес на него: "Я солдат не могу одеть, а ты приперся шакалить сюда! Одеться тебе надо?!" Он стал возмущаться. А у меня там было что-то вроде бомбоубежища, такая яма обустроенная. И гауптвахта, и на случай, если начнется стрельба, чтобы дежурный по КПП мог там укрыться. Спецы по инженерной службе сделали.
  Я говорю: "Так. Сейчас я тебя тут закрою, будешь сидеть до выяснения обстоятельств". - "Да как? Вы не смеете, Вы не имеете права". Я говорю: "Подожди, а ты какое имеешь право сюда без разрешения заходить?" - "Да мы особисты!" - "Ну и что? У меня свой особист есть. Он работает. Надо - вызывай его к себе. Надо, сам приходи, но с ним согласовывай, а без него тебе тут делать нечего". Короче, как понес.
  Солдаты кругом стоят, слушают. Я говорю: "Значит так, если еще раз кто из ваших подъедет, дам команду стрелять по колесам машин, чтоб особистов здесь больше не было". Отпустили его. Уехал.
  Приходит мой особист. Я говорю: "Анатолий Иванович, - хороший, кстати, мужик был, - иди сюда. Ты работаешь?" - "Работаю". - "Хорошо. Почему тогда начальник твой приходил? Что он, шакалить, что ли, у меня собрался? Я солдат не могу одеть. Сам знаешь, как форму достаю". - "Ну да, да". - "А он что творит?" - "Евгений Николаевич, извините, все, все, я все понял, разберусь". Потом сообщает: "Евгений Николаевич, я доложил старшему начальнику, такого больше не будет". И потом уже мне докладывают: "Урал" опять подъехал. Но теперь он за воротами встанет, они пошушукаются там, и все. Как бабушки отходили, больше никто ничего не просил.
  И с продуктами я решил тоже быстро. Уже упоминал об этом. Привезли прапора продукты. Говорю: "Замполит, иди проверяй". Комиссию создали. Выясняется, два ящика тушенки нет, еще чего-то не хватает. Солдаты под пытками клянутся, что ничего не брали, что здесь все, что они со складов привезли. Ну ладно. Спрашиваю прапоров: "Где остальное?" Тут они уже докладывают: "На складах с нас берут по две банки тушенки с каждого ящика".
  По две банки тушенки с каждого ящика. А у меня там семьсот человек. Представляешь, сколько это банок. Я: "Подожди, как такое может быть?" - "Это, - говорят, - закон установлен, со всех берут". - "Стоп. При чем здесь ваши законы? У меня солдаты, офицеры, мне их кормить надо. Поэтому так, скажите этим умникам на складах, если еще раз у вас возьмут хоть одну банку, я сам приду к ним разбираться. Понятно? Я разберусь".
  Тут они: "Товарищ полковник, дайте нам срок, мы попробуем сами разобраться. Если нет, тогда вы поедете". - "Хорошо, - говорю, - у вас две недели". Через две недели поехали они продукты получать. Я опять - комиссию. Приходит замполит, докладывает: "Товарищ полковник, все до банки, продукты все на месте согласно накладной".
  Прапора нос задрали: "Товарищ полковник, Вам ехать туда не надо, мы сами разобрались, с группировки 7-й дивизии больше ни одной банки не возьмут". Я говорю: "Ну и что? Чего радуетесь? Давно так надо было. А то мне, полковнику, чуть не пришлось ехать, там с прапорами разбираться". - "Мы все поняли, товарищ полковник". - "Хорошо. Все".
  Так же, как я офицеров и солдат в Афганистане учил, так же было в Чечне. Прихожу на завтрак в столовую, смотрю, прапорщик - начальник столовой не кушает, когда я кушаю. Но он же все-таки кушает когда-то. Ладно. Я позавтракал, развод провел, захожу в свою палатку, жду минут двадцать. Все уже по местам разошлись - кто на вождение, кто на тактику, группировка занимается. Я иду проверять порядок в лагере и сразу захожу в палатку, где живут прапорщики тыла. Никого нет, а этот прапорюга за столиком сидит, жрет колбасу, запивает кефиром, батончик у него, еще что-то, сметанка стоит.
  Нас в палатке двое, он сидит в том конце палатки, я стою в этом. Все время, всю жизнь я старался быть очень культурным человеком. Поэтому руку к груди прикладываю, кланяюсь ему, говорю: "Приятного аппетита". И выхожу. Все, больше ничего.
  Иду дальше.
   У меня там в вагончике жили два авторитетных прапорщикатехнаря. Я туда заходить, а они, почему-то, хотят выйти. Но дверь-то одна. Я стал им это объяснять, они кричат, возмущаются, почему я их бью, они уже шли в автопарк работать, технику ремонтировать, а я тут не вовремя пришел, еще и мешаю им. Когда они отскочили в угол, я говорю: "Когда ж вы, скоты, прапора, нажретесь. Полковника не кормят, а сами жрут сметану с колбасой". - Они смотрят друг на друга. - "Вот ты зачем мою колбасу сожрал?" - "Какую колбасу?" - "Как какую?! Прапорщик Иванов мне сейчас сказал, что ты сожрал мою колбасу, а ты мой кефир выпил, мне поэтому не досталось". Они на меня посмотрели, выскочили наружу и бегом от меня.
  Пришло время обеда. Я выхожу из палатки. Стоит этот гражданин прапорщик, начальник столовой, рука приложена к виску и бодро, как положено в строевом уставе, отдает честь. Я иду - и он так бочком ко мне идет. Захожу в столовую - он боком вместе со мной протискивается. Сажусь кушать - и он тут стоит. Смотрю, офицерам и прапорщикам по полстакана кефира наливают. Все приходят в недоумение - откуда, такого никогда не было. А всем еще по кусочку колбасы дают. Мы сроду колбасу не видели!
  Ну что, больше ничего. А ведь я ничего ж не делал, даже не сказал ничего. Только пожелал приятного аппетита.
  - Умный прапорщик.
  - Умный. Знаешь, почему умный? Эти двое прапоров объяснили ему. Думаешь, куда они от меня побежали, в парк, что ли? Все, Юра. Вот такие были законы. Потом уже их заставили, так они солдат стали кормить - два первых блюда и два вторых.
  - Ничего себе!
  - Да, в полевых условиях. А как получалось. Со временем, это не сразу. То продукты у них воровали, то еще что. Я замполиту: "Так, ночью не спишь. Бери сколько надо людей. Отыщи мне, кто выносит продовольствие". Через какое-то время докладывает: "Товарищ полковник, наши уже не воруют". - "А кого поймали?" - "Из батальона 56-й бригады, мы только их ловим, наши не воруют". - "Хорошо. Найдите этого комбата и скажите, что морду ему набьем, если его солдаты будут воровать. Давай. Разбирайся". Он стал разбираться.
  Прошло какое-то время. Еду на машине, говорю водителю: "Не пойму, что за солдаты пошли, какие-то они недоделанные все". - "Почему, товарищ полковник?" - "Ну как, раньше солдат воровал все, продукты со склада украдет, потом что-то стащит из столовой". Он: "Товарищ полковник, а зачем воровать? В нашей столовой очень хорошо кормят. Я вот прихожу, могу там супчик выбрать, еще что-то или на завтрак кашу взять гречневую или перловую, что мне нравится. До обеда хватает. В обед пришел, покушал. Мне до ужина хватает. Поужинал, мне спокойно до утра. Зачем я буду воровать?" Вот ответ.
  Они же жили раньше кто как, даже в землянках. Но когда стало теплее, я поселил всех в палатки. Запретил заходить туда обутыми. Уже сержанты смотрят, чтобы в тапочках заходили в палатку. Там полы застелены досками, у каждого на нарах скручен спальник. Уже солдаты заходят, разуваются перед палаткой, обувают тапочки или разутые идут, кто как.
  Потом, весной, решил я красоту наводить. Около своего дома посадил деревья. Другие тоже захотели. Ну что, пришлось позволить. Стали воровать все - где-то цветок украдут, кто-то дерево посадит. А поливать же надо. Воду привозят, мои деревья поливают, так все дневальные бегут, чтобы украсть бидон воды, - нужно свои полить. Вот так все поливается, все растет.
  Была еще баня хорошая. Когда я приехал, в каждой роте там маломальская баня - накрытая яма. Я все поломал и построил солдатам настоящую баню. ДДП, ДДА, две у меня было. Тут тебе и подогрев воды, и дезинфекция.
  Помню, приходит пополнение в группировку. Ротный едет на аэродром проверить, осмотреть роту на предмет вшей. Приезжает обратно: "Товарищ полковник, у нас в группировке вшей нет. А эти вшивые приехали". Я говорю: "Значит так. Не пускай скотов и близко к лагерю. Спать под вертолетами до утра".
  Как они там спали, я не знаю. Но к утру баня была готова. Солдат привозят с аэродрома и сразу в баню. ДДА, ДДП работают, прожаривают все. Солдаты в бане, горячей водой моются, выходят. Я спрашиваю: "Как дела?" - Они ж не знают, кто я такой. - "Да вот, приехали из Новороссийска. Знаете, как там плохо? А у вас тут курорт. Вода горячая. Там воды вообще нет, а тут на тебе, баня, помыли, вшей даже уничтожили". Потом я удивлялся, ну как это, в Новороссийске вши. Мы здесь ведем боевые действия, воюем, лазим в грязи, а вшей нет.
  Вот такие законы я завел, и оно пошло: кто краску, кто противопожарный щит достал. В общем, красоту мы в гарнизоне сделали. Заскоки у меня былитакие по жизни.
  - Это не заскоки, потому что все это дисциплинировало. Я помню, как возмущался первое время. Где-то мы в горах, черт знает где, и в любой момент можем куда-то пойти, так что все, что сейчас почистили, все опять будет грязное.
  В туалет и то сходить нельзя. Ну какая разница, отошел в сторону за камень, сделал свои дела, и все. Нет, блин, надо не только почиститься, но еще выдолбить в скале траншею, чтобы туда срать. Вот, думаю, маразм у командира. Ну зачем вот это все? А потом уже осознал, насколько это дисциплинирует, коллектив коллективом делает. Не дает опуститься до уровня какого-то сброда.
  - Я когда в группировку в Чечне приехал, там кто что хотел - вытворял, кто как хотел, так и ходил. Пришлось навести порядок. Утром подхожу, проверяю: так, у офицера шапка на месте, кокарда на месте, подшит, побрит, офицерская бляха начищена.
  Я кому говорю, никто мне не верит, что бляхи можно чистить. У меня каждое утро чистили. И сапоги почищены. Правда, по колено в грязи стоит, но сапоги почищены. И когда кто-то не почищен - ты-ды-дых! Ага, следующий. Так всех офицеров, прапорщиков проверил, а солдаты смотрят. Они же умные, понимают, что если скота офицера бьют за то, что он не подготовленный, то им вообще хана.
   Быстро сами начинают себя готовить. Потому что офицер придет злой, ему же морду набили за то, что не готов, он начнет теперь проверять и придираться к солдату. Э, лучше я подготовлюсь. Со временем все вошло в норму. Все побритые, подшитые, сапоги начищены. На людей стали похожи.
  - Я, кстати, вспомнил, есть фильм, наверное, советский еще, как наши разведчики шли по немецким тылам, вели какогото важного человека.
  Там эпизод был показательный. Идут они по лесам - все грязные, зачуханные. А командир группы каждое утро доставал зеркальце, мылся, брился, сапоги чистил. Марафет навел, и пошли. Все над ним смеются: "Зачем тебе это надо делать? Через несколько минут все опять грязное будет". - "А это, - говорит, - я для себя, не обращайте внимания". И каждое утро он вот так делал. Проходит какое-то время, его начинают спрашивать: "А можно у тебя бритву взять побриться?"
  Мы компанией этот фильм смотрели. У меня интересуются: "Зачем это ему надо?" А я-то уже знаю зачем. Говорю: "Разве непонятно? В таких условиях группа идет столько времени, психологически это ободряет. Человеческий облик не дает потерять. И приказы тогда воспринимаются адекватно. А иначе дичают люди. Какой там уже им приказ! Это не воинское подразделение становится, а аморфная масса".
  - Ну, я тогда вкупе с особистом действовал. У меня особист был нормальный, он мне помогал наводить порядок.
  - А я помню нашего особиста, по-моему, Юра его звали.
  - Юра, да, был особист батальона. Расскажу тебе про него. Это даже было, по-моему, не в нашей роте, короче, было в батальоне. Стучал Юре Володя Кусакин. Если помнишь, командир отделения, он был алкашом.
  - Кусакина я помню. Хороший он стукач был?
  - Нет, хороший стукач был Мороз, Коля Мороз. А это как было. Смотрит, офицеры курят, - он рядышком где-то стоит. Ну заметно же. Побеседовали, объяснили ему. Он сразу быстренько написал нам объяснение. Приходит Юра: мне, ребята, с этим побеседовать, с этим, с этим тоже. Побеседовали. Офицеры подходят: "Юра, ты зачем комбату настучал, что мы вчера пили?" Он говорит: "Ребята, да вы чего? Я этими делами не грешу". - "Нет, Юра, еще раз тебе говорим, не стучи на нас больше комбату". - "Да не буду". - "Юра, вот посмотри, почитай". И дают ему почитать объяснение Кусакина. А там написано: "Я, Володя Кусакин, завербован особистом Юрой. Мне дали кличку Гром. Я должен ему докладывать, что говорят офицеры, когда пьянствуют, когда делают вот это, вот это". И подпись. Он: "Ребята, дайте мне". - "Нет, Юра, вот теперь ты точно комбату не настучишь. Если что стуканешь, скотина, мы отнесем твоему начальнику".
  - А в Газни он был особист?
  - Приезжал, может, я не помню
  - Я по Газни его помню, приезжал. По-моему, это он и был. Юра, я помню, что Юра. Темненький такой, худощавый парень. И мы с ним два часа в машине сидели. А это же меня сняли с поста. Какой кайф! Мы что-то о Пушкине, о Лермонтове говорили. Тепло, в машине сидишь, балдеешь, приятная беседа течет. Я запомнил его из-за этой беседы, интеллигентный такой разговор, без мат-перемат. Короче, отдохнул душой, что называется. Да еще погрелся.
  Зима, холодно, а мы сидим в теплой кабине, разговариваем. Обычно он пятнадцать-двадцать минут поговорит с человеком, и все. А мы с ним часа два болтали. Уже и смена моя прошла. Запомнилась мне эта беседа, приятный был разговор. Он меня даже не пытался вербовать. Поговорили, душу отвели, не больше.
  - Объясню тебе. На него работает один человек. Он приезжает, берет, например, пятерых для беседы, но его человек только один. Вот и все. Он со всеми беседует, но информацию ему сбрасывает один.
  Ладно. Раз о Газни вспомнили, расскажу, что еще там было.
  Помнишь же, наша - правая сторона, левая - летчики.
  - Ну да, в гостинице.
  - К ним прилетел Пашковский или Пашков, генерал-майор авиации из штаба армии, что-то проверять. Как обычно, зашел к летчикам, ходит там, орет, все бегают. А летчикам же надо его как-то сбагрить. Они говорят: "Пойдем посмотрим, как десантники живут". Он: "Что я туда пойду, мне десантники зачем нужны?" - А я сижу в своем номере на подоконнике. Часовой стоит у входа. - "Ну ладно, пойдем".
  Подходит. Часовой ему: "Стой. Куда? Что надо?" Ему-то что генерал, что фельдмаршал. А рядом стоит командир авиационного полка. Меня увидел: "Товарищ генерал, да вот он - ротный". Я ему: "Ты что хотел?" - "Женя, разреши, мы с генералом пойдем посмотрим, как вы живете". Ну, я генералу представился: "Пойдем". Заходим. Он посмотрел. Тогда уже кровати у нас стояли, матрасы у каждого были, подушки.
  - У каждого отделения отдельный номер в гостинице.
  - Да, свои комнаты. Он посмотрел. Ему объясняют, что здесь солдаты живут, а вот здесь офицеры по два человека. Ковер у них на полу, зеркало, столик. Он ходил, смотрел. Потом говорит: "Да вы что, охренели? Десантники живут лучше, чем я в Кабуле". Комполка ему: "Не-не, товарищ генерал, это еще не все. Пойдем посмотрим, там у командира роты комната отдыха есть и у него двухместный номер". - "Что? А!" И убежал.
  А еще я столкнулся там с начальником разведки армии. Не знал, что он прилетел. Приземлился на аэродроме вертолет. Он вышел и пошел проверять по позициям. В итоге выхожу я из гостиницы. Смотрю идет полковник, крутой такой, орет на всех. Я подхожу, представился. Говорю: "А ну, стоп!" Спрашиваю:
  "Где он был?" Кто-то подбегает из наших офицеров, по-моему, Савицкий: "Он по позициям ходил". Я: "Так. Ну-ка солдата с позиции сюда". Солдат прибегает, я бац ему сразу: "Он был у тебя?" - "Был". - "Почему ты его не убил?" - "Как?" - "Кто это такой?" - "А я не знаю". - "Ты охраняешь или что?!" Бац его. Полковник этот: "Не надо". Я ему: "С вами я потом разберусь" И опять к солдату: "Я тебя как инструктировал? Идет чужой. Имеет он право к тебе подойти?" - "Нет". Солдат не знает, что делать. Я говорю: "Так, солдатик, ладно, иди пока".
  - Вообще, это странно. По крайней мере, очередь дал бы над головой.
  - Но этот полковник шел не со стороны внешнего периметра, а изнутри, с аэродрома. Я это понимаю. Но все равно подпустил. Ладно. Спрашиваю полковника: "Так, кто Вы такой?" - "Я начальник..." - "Подожди. На каком основании Вы находитесь на аэродроме? Я здесь начальник гарнизона. Вы почему не прибыли к начальнику гарнизона, не представились? Если надо сопроводить - я бы сопроводил, нет - у меня есть офицеры, которые Вас сопроводят. Что Вам нужно на позиции? Солдат, что ли, виноват? Нет. Это полковник виноват, который не знает, как вести себя по прибытии в гарнизон". И вот так с него стружку снимаю. Он уже не знает, как себя вести, тут же старший лейтенант его дерет.
  В итоге он стал лепетать: "Да вот, мне надо то-то и то-то посмотреть". - "Ну пошли, раз надо, я тебе покажу, как у нас организована охрана и оборона, схему покажу, все как тут устроено. Но это должно делаться правильно". Короче, поставил его на место. Показал все. Возвращаемся: "Спасибо, спасибо". - "Лети обратно". Он в вертолет и улетел на хрен.
  - Евгений Николаевич, давайте еще о Кандагаре поговорим. Мы ведь там большое количество времени провели.
  - Когда мы стояли в Кандагаре, жизненно важные вопросы решали так. Нам определялись отдельные точки, где мы должны находиться, блокировать перекрестки, или подходы к различным объектам.
  И вот я со своими солдатами больше всего боялся нашей пехоты. Если пехота стоит рядом, нужно от нее ждать подвоха. Они стреляют в разные стороны без разбора. У них это обыденно было. Я завел такую систему. Мы встали - рядом никого не должно быть. Я имею право в любую сторону стрелять и знаю, что там наших никого нет.
  Были такие моменты. Мы становимся на юге Кандагара, в районе кирпичного завода. Приезжаю, проверяю. Смотрю, танкисты подъехали. Встали где-то сзади нас. Я говорю своим: "В чем дело? Почему они там стоят? Значит так, время не определяю, но чтобы их там не было. Все". Солдаты пошли, разобрались. Танкисты со своим танком сбежали. Теперь я мог стрелять в ту сторону свободно, зная, что там танкистов нет. А то духи делали так. Становились между точками, стреляли в одну сторону, в другую, и эти две точки между собой воевали до утра. У нас такого никогда не было.
  И вот, как-то ночью стрельба началась, пули туда-сюда летают. Смотрю четверо несут солдата на плащ-палатке. Я: "Кого убили?" - "Не убили". - "Кого ранили?" - "Никого не ранили". - "А почему солдата принесли?" - "У него сердце болит". Я им: "Давай его сюда. Кто такой?" - "Хведор Хандрабура". - "Что случилось?" - "Сэрдце, сэрдце". - "Какое сердце, ты чего?!" Тут стрельба, война идет, могут убить в любой момент, а он - сердце. Не может такого быть.
  Спрашиваю его: "Что надо делать?" - "Трапку мне надо". - "Давай тряпку, солдат". - Он рядом стоит. Вытаскивает полотенце. - "Вади, вади". - "Что воды?" - "Мочить трапка". - "Намочил полотенце". - "Миля, миля". - "Какая миля?" - А, мыло надо. - "А ну, давай мыло сюда". Кусок хозяйственного мыла быстро приволокли. Завернули в полотенце, положили ему на грудь. "Лучше?" Он: "Лучше". Тут наши стали из миномета стрелять. Выстрел - Хведора подбрасывает. Опять выстрел... Кричу: "Прекратить стрельбу! Все. Стрельба не ведется. И духам скажите, чтобы тоже не стреляли". Короче, раз, - действительно тишина настала. Хведор этот пусть живет. Пусть вот так вот лежит пока. Ну, до утра он отлежался. Докладывают: "Живой". - "Хорошо. Ко мне его сюда".
  А раньше я на него внимание уже обращал. Где-то прочесывали. Все бегут, я наблюдаю. Смотрю, этот Хведор, он пулеметчиком был, с ручным пулеметом бежит, но всегда отстает и за бок держится. Ладно, думаю: молодой солдат, боится еще. Раз, два такое заметил. Похоже, тут что-то не то. Крикнешь ему - он бежит опять. Все нормально. Проблем не было.
   "Так, - говорю, - Хведор, рассказывай, что случилось-то?" - "Дура девка". - "Какая девка тут, ты чего?" - "Девка не тут, в военкомате девка, дура". - "Говори толком, что случилось?" А он еще плохо говорил по-русски, молдованин. Когда только пришел к нам, форму-1 стал писарь заполнять, говорит: "Товарищ старший лейтенант, я его записать не могу, ничего не понимаю". Я: "Так, какой взвод?" - "Третий". - "Замкомвзвода сюда. Тисличенко, будешь переводить".
  Он называет: "Вулканешты". - "Что такое Вулканешты?" - "Вулканешты я живу". - "А где это?" - "В Молдавии". - "Да ты мне скажи область, район, это деревня?" - "Нэт". - "Ё-моё! Что нэт?" Короче, разбирались, разбирались. Тут кто-то додумался: "У них нет районов и областей". Ага, понятно. Спрашивают: "Как ты письма домой пишешь?" - "Так и пишу, доходят". Коекак его данные записали.
  И вот он: "Девка, девка". Что за девка? В итоге после допроса выяснили. Он до армии проходил медкомиссию. Обнаружили у него порок сердца. Говорят: "Тебе армия не грозит, иди отсюда". Выгнали его. Ну все, он знает, что в армию уже не пойдет, живет себе спокойно. Тут приходит ему повестка в армию. Онто знает, что в армию его не возьмут, - больной.
  Без документов пришел в военкомат, стал комиссию проходить. Ему: "Здоров". - "Как здоров? Я же больной. Посмотри документы мои". А документы-то он не взял. Тут женщина-врач: "Ты что, от армии хочешь шлангануть?!" И его на следующий же день забрили и в армию отправили. А куда? В Афганистан, в десантные войска.
  А у него действительно порок сердца. И вот что с ним делать? Я с ним ничего не сделаю. Он потом служил все время. Пришли, помню, молодые. Он идет и пинает их, говорит: "Ах ты, чурка нэрусская, опять нэ понымаешь". После моей замены, рассказывали, он стал каптером. Вот парадокс.
  - Что-то я не помню его.
  - Он был маленький такой, кругленький. В третьем взводе все время служил. А потом, когда я уже ушел, стал, говорили, каптером.
  - Это, наверное, после нашего увольнения, потому что у нас сначала Пахом, а потом Саша Симонов каптером был, а они моего призыва.
  - После Симонова, может, он и стал. Говорили, стал каптером, но на боевые уже не ходил. Как только боевые, он или больной, или еще что. Хведор Хандрабура. Ой, кадр. Молдованин.
  И вот я, говорю, никогда не допускал, чтобы с нами рядом стояла пехота. Я ее боялся. ЧП жди. Они, чуть что, - беспорядочно в разные стороны начинают стрелять от страха.
  - А помните случай, когда наш снайпер штатный спать нам не давал. Где-то мы в доме остановились заночевать. На первом этаже такая застекленная веранда, и все спали там, в одном зале, на ковре. На крыше снайпер сидит. Выстрел - эхо бьет по стеклам. Грохот страшный.
  Это там же, возле кирпичного завода было. Главное, ночью. Ему орут: "Ну куда ты, хрен, стреляешь ночью. Ни черта ж не видно". - "Нет, я вижу движение какое-то". Ну ладно. Утром стали смотреть, - действительно духа завалил. Там колодец вдалеке был. Кто-то из них за водой шел. И он его пристрелил. Черт его знает, в темноте с такого расстояния, как умудрился.
  - Солдаты, видишь, какие были.
  - А его там запинать уже хотели: "Хватит стрелять, сколько можно! Только глаза закрываешь - ду-дух! Вся веранда содрогается".
  - У кирпичного завода нас тоже снайпер обстреливал. Раз мы стояли, точка была за крепостью. И снайпер начал работать.
  Стали выяснять, разбираться, откуда. Кто-то его засек, в торце дома с крышей в форме буквы "А".
  - Из миномета его накрыли?
  - Нет, из пушки, - танк у нас был. Я говорю танкистам: "Нука, ударьте вон по тому зданию". Выстрел - все там разнесло. Мы быстро туда подлетаем, а это оказался колодец. У колодца сделано такое прикрытие. Издали не видно, непонятно, что это такое.
  Стали искать снайпера. Не можем найти. И тут кто-то, помоему, Леха Пчелкин, зашел в помещение, - оказалось это заводик небольшой по переработке горького перца. Машинка там стояла, они его перекручивали и здесь же сушили. Целая гора перца была. Ну вот. Он зашел, стоит, и кто-то в этом перце зашевелился, чихать стал. Что ж, вытащили его. Там жлоб такой! Оружие искали - не нашли. Но, самое главное, появились люди. Бабушка одна подбегает, лепечет что-то, ноги солдату целует.
  Что такое? Я понять не могу. Она что-то просит. Один из наших ее понимал. Говорит: "Он ей угрожал, сказал, что, если ты не добьешься, чтобы меня отпустили, твоего сына убьют".
  А нам и так его трогать нельзя. Мы уже засветились.
  Там был какой-то батальон афганский, они меня знали. Я говорю: "Отведите его туда, пусть разберутся, кто это такой, вообще". Потом мне сообщили, что он якобы весь этот район держал. Здоровый лоб, накачанный. Не знаю, отдали его Царандою или нет. А нам нельзя было. Если б сразу его грохнули, другое дело.
  - А что Царандой. Я помню, как они к нам пришли договариваться, чтобы крыши домов, которые у нас в тылу находились, они держали. Говорят, что засаду хотят сделать. Там же на крышах бочки стояли. За ними легко укрыться. Ну мы договорились.
  В какую-то из ночей начался обстрел. Смотрим, стреляют оттуда, да не от нас, а, наоборот, в нашу сторону. Мы как лупанули по крышам. Бочки эти изрешетили. Стрельба прекратилась. Замочили тех, кто там был.
  Проходит неделя. К нам опять приходят царандоевцы и начинают рассказывать, что неделю назад здесь бой был. Они, видимо, думали, что мы заменились, что здесь другие люди уже стоят. Рассказывают, как неделю назад здесь во время боя товарищи их погибли из Царандоя: "Два наших человека помогали вам тыл прикрывать". Мы: "Что?! Они, козлы, нам в спину стреляли!"
  - Да. Такое было много раз. Взять тот же случай, когда нас с Петей Скобниковым расстреляли. Я тогда вышел на площадь. Они: "Это не мы, - руки подняли, - не мы это". Но я-то прекрасно знаю, что две пули через лобовое стекло зашли, одна в голову Пети, другая между нами проскочила. С их стороны стреляли. А как ты докажешь, что это они? Там же какой-то храм стоял.
  Может, оттуда выстрелы эти были.
  - Да. Если б не в Кандагаре, замочили бы там всех, не разбирались. Ох, Евгений Николаевич, воспитали Вы нас так, что все боялись. Даже свои. Наше собственное командование. Они же все без боевого опыта пришли. Дюба нами вообще не руководил.
  Я несколько раз ходил с ним в группе. Идет Дюба, а мы все сами контролируем, что надо делать, делаем, задницу свою прикрываем. Потому что, например, перед нами перекресток. Так он просто проходит его. Ну совершенно как ребенок. Ни малейшего анализа. Какое там руководство.
  Бывало, раз - где-то стрельба, относительно близко. Ну и все, туда сразу куча огня. Командует там Дюба или не командует. Но если кто-то движется как мишень, о, вот тут он нужен, это его работа. Потому что как снайпер он молодец.
  - Это самое последнее дело, когда командир роты стреляет. Даже солдаты и сержанты мне говорили: "Товарищ старший лейтенант, Вам не надо стрелять в бою, мы вас прикроем. Вы только командуйте нами". Я стал понимать, что это абсолютно верно. Потому что моя задача командовать: ты это, ты это, ты это, стоп, накрыли, гранаты побросали. Так это должно быть. Солдат только должен четко все исполнять, не думать, а исполнять. Иначе, если солдат тормозит действие своими раздумьями, я считаю - бой будет проигран.
  - Да. Безусловно, все от командира зависит. Тот, кто не понимает этого, это вообще человек, далекий от армии, далекий от понимания войны, любой операции.
  - И успеха у него никогда не будет. А мы ни одного боя не проиграли. Вот это дисциплина.
  - Ну, не только дисциплина. А и то, что у нас было ощущение, будто наш ротный вообще всю жизнь прожил в Афганистане. Он все знает. Нам задумываться не надо ни о чем. Ему все известно, что к чему, почему, как и с чем.
  - Я считаю, что это авторитет. После службы в армии я могу сказать, что там не должность, не звание главное, а командует всем и рулит авторитет.
  Вот я говорю, в Чечне, когда командовал группировкой, охрана мне была не нужна. Хотя там все ходили со своей охраной. Крутые. Я даже ночью, если меня вызывали в штаб, просто садился в машину и ехал.
  Это уже офицеры становились перед "Уралом", не пускали меня, пока солдаты не экипируются и не прыгнут ко мне в машину, два-три человека. Приезжал в штаб. Я никогда не останавливался перед охраной, они лишь передо мной вытягивались. Охрана уже знает в лицо, знает, что мне нужно только честь отдавать и не вздумать остановить.
  Своих оставляю в машине, захожу в штаб, иду к операторам: "У вас приказ готов? Какие распоряжения для меня есть?" - "Вам будет поручено вот это и это". - "Все. Хорошо. Готовьте приказ". Они уже знают - несколько минут и все решается. А некоторые заходят туда, у него там два пулеметчика по бокам, они идут в штаб на командный пункт. Да толку от этого. Это показуха одна. Даже когда мы вышли на Минутку в Грозном, я рассказывал, - прочесали проспект Ленина. Я стою, думаю: ну что, там все эти разбитые окна, двери, крыши. Стреляй откуда хочешь, вся эта площадь простреливается насквозь.
  Естественно, я выхожу без оружия. Ну что толку его брать? Что я, стрелять буду? У меня своей техники хватает, вооружения, личного состава. Это для солдат страшно было, когда оказалось, что они стоят на трупах и сдвинуться не могут.
  - Да. Мясорубка... А помните, когда мы возвращались из рейда, нам сообщили, что при въезде в Кандагар духи весь артдивизион бригады уничтожили.
  - Это было без меня. Около заправки, как мне говорили, их разнесло.
  - Да, мы, когда въехали на эту улицу, там домов вдоль дороги нет - снесло подчистую. Взрывы такие были, - боеприпасы в машинах детонировали, - что от колонны только небольшие куски плавленого металла остались.
  - Это после меня. Я знаю про это, но не видел.
  - А мы ведь всегда, когда въезжали на эту улицу, секли - на крышах обычно сидели гранатометчики, стрелки. И тут такое. Сколько народу погибло сразу... Духи взорвали грамотно: первую, последнюю машины, середину колонны подбили и пошло - расстрел на месте.
  - Я вот и говорю, если бы нашу роту нацелить на совершение диверсионных действий против любого врага, даже против своих войск, мне страшно становится, что мы творили бы.
  - У нас же тормозов не было никаких, кроме приказа Ханина. Я говорил уже, что, с точки зрения обычного человека, это выходило за рамки адеквата. Любой приказ ротного - все. Это закон в последней инстанции. Тут думать не надо.
  Нам абсолютно не важно было, что именно делать, какой приказ ротного исполнять. Потому что все знали - он не может ничего сделать нам во вред. Вот этот рефлекс сиюминутной оценки приказа командира был полностью ликвидирован.
  - Вот этого я добился, и я это знал.
  - Разбираться будем потом. Сначала выполнить приказ, а потом видно будет. Сначала по морде, а потом разберемся.
  - Да, а потом разберемся. Ну что, бывает, ладно, извини, иди, радуйся, что живой остался, как тот командир пехотной роты, которого вы чуть не пристрелили под крепостью за то, что ему мой приказ не понравился.
  - Еще относительно авторитета. Вы рассказывали, как Колобок или Самылкин предлагал нового командира роты проверить.
  - Нет, это не Дюбу проверить хотели. Было так. Дюба уже пришел. Я был на юге Кандагара старший, выполнял обязанности комбата. Комбаты там менялись, замы менялись тоже, а мы - все три роты, блокировали юг Кандагара. У меня стояла связная машинакомбата - "Чайка". Связь шла через меня, яотвечал за батальон.
  Как-то мне говорят, что комбат уже заменился, пришел какойто новый. Но слухи ходят, а мы-то знать ничего не знаем. Оказывается, комбат Кацер приехал. Это потом я узнал фамилию. А так комбат какой-то новый появился, ладно.
  Тут мне докладывают: "Проехал новый комбат с какими-то офицерами, по всем позициям батальона ездит". Ну я хоть и старший лейтенант, на уровне ротного, но прекрасно понимаю, что он должен был приехать сначала ко мне, как к исполняющему обязанности командира батальона. И я его по позициям обязан провезти, показать все и сдать ему батальон. Но он этого не делает.
  Подходит ко мне, кажется, Самылкин: "Товарищ старший лейтенант". - "Что ты хотел, Саня?" - "Вы ж уедете, а нам с новым комбатом воевать, разрешите, мы его проверим". - "Идите вы на хрен, еще чего, солдаты офицеров будут проверять. Пошел на хрен отсюда!" Выгнал его.
  Но тут меня взбесило, когда я узнал, что у нас он будет в последнюю очередь. Мне докладывают: "Со стороны кирпичного завода едет комбат со своей свитой". Я говорю: "Саня, у тебя все готово?" - "Что готово?" - "Ну, что вы хотели там сделать для проверки комбата?" - "Все готово". Короче, одного солдата с АК 7,62 отправляют в поле, в сторону, противоположную от нас. Солдаты, несколько человек, залазят на крышу, чтобы быть выше дувалов. У них все было отработано. Да что там, учить их воевать, что ли?
  Я выхожу, иду к машинам подъезжающих. Навстречу идут эти шурики новые. А я ж не знаю, кто из них комбат. К кому обращаться? Стою, жду, - сам подойдет. Подходит, а он без знаков различия, какое-то х/б такое допотопное. Я представляюсь, так и так. Он: "Да. Хорошо. А где будет стоять командирская машина, "Чайка"?"
  Я думаю, какая тут, блин, "Чайка". Говорю ему: "Я сейчас за комбата, поэтому эта машина здесь. Она должна находиться там, где находится командир батальона. Что это за вопрос, где ее поставить?" - "Дело в том, что я сейчас опять еду в бригаду". - "Стоп. Причем тут бригада, что Вы такое говорите?" - "А мне нужно быть сегодня на совещании". - "Какоесовещание? Комбат должен быть там, где батальон выполняет задачу". - "А мне комбриг этого не сказал". - "Подожди, при чем здесь комбриг? Где твой батальон? Здесь. Я понять не могу, ты батальон принял? Кто за него отвечает?"
  Вот так стоим разговариваем. И тут стрельба начинается. Ясно, что 7,62 лупит. Пули над нами свистят. Все прибывшие кто куда кинулись прятаться. Ладно, думаю, все-таки подполковник, надо ему помочь. Говорю: "Давай сюда". Заходим за дувал, во двор, где я располагался.
  Тут два солдата на крыше жмут на спусковые крючки и смотрят, как будет действовать комбат. А там эхо еще такое во дворе. Грохот страшный. Он приседает от испуга. Я поворачиваюсь, даю знак: все, на хрен, войну закончить, не стрелять.
  Когда все стихло, спрашиваю: "Кто будет командовать батальоном? Мне он на хрен не нужен, у меня уже заменщик есть, я должен домой ехать". - "А я не знаю", - сопли стоит жует. "Блин, - говорю, - ну вы пацаны вообще уже охренели. А мне он нужен, это ваш батальон, это вам надо командовать, учиться воевать". - "Ну, не знаю, я поехал".
  Развернулся и уехал. Я только руками развел. Стою. Подходит Самылкин со своей шайкой, которая представление устраивала. Спрашиваю: "Саня, ну как ваш новый комбат?" Он рукой махнул: эх! Все этим было сказано. Дана ему полная характеристика. Естественно, в скором времени все в батальоне уже знали, кто такой комбат, как он действовал. Тем более слышали, как я с ним ругался: "Охренели, что ли, пацаны? Кто-то ж должен батальоном командовать. Я сейчас плюну, уеду тоже. Имею на это право".
  Приказ о моей замене уже был: в течение трех дней я должен был сдать свое подразделение, уже деньги мне не платят, и уезжать. А я тут еще Дюбу таскал за собой. Меня уже успели расстрелять в Кандагаре. Блин, и это все уже после замены, считай. Говорю: "Хорошо хоть сменщика моего, Дюбу не зацепили". Да, такие вот они пришли нам на замену.
  - Только благодаря Вам, мы и с такими офицерами почти все дожили до дембеля. Хрен его знает, что бы было, если б Вы после себя болото оставили. Положили бы людей эти неучи. А так, мы никого к себе не допускали. Действовали по собственному разумению.
  И что интересно, все командиры знали - это Ханинская рота. Ее лучше не трогать. Там свои порядки. Ханина нет уже давно там, а рота все равно Ханинская. Дюба не претендовал, естественно, на лавры настоящего командира роты, и в батальоне никто не вякал. Молчали в тряпочку. Короче, нас не трогали в принципе. В этом плане авторитет Ваш остался и после вашего ухода, охранял нас.
  - Это ваш призыв был, понимаешь. Честно могу сказать, что я вас "кормил с руки".
  - Точно. Ваша школа воспитания, в которой каждый бой разбирали по косточкам, - вот где наука. В училище такому не научат. Там же теория, а тут практика, причем практика такая, что не усвоишь - помрешь. Это совсем другой уровень восприятия информации.
  - Когда я принял батальон в Актогае, уже рассказывал, тоже занялся воспитанием личного состава. Да так, что после отбоя в батальоне я всего два раза был. И офицеров я стал сразу же учить, как нужно воевать. Они не верили. Как-то стоим толпой в парке, отдыхаем. И один спрашивает: "А Вы что там, воевали?" Я говорю: "Конечно, воевали". - "В атаку ходили, что ли?" - "Блин, такой вопрос задаешь. Ну да, конечно, ходили". - "Хехе-хе, не может быть такого". Это был 82-й год.
  - Не понял. А почему не может быть?
  - Они знали, что войны там нету, в Афгане войны нет. Вот и не верили. Я-то приехал первый, потом только за мной еще два человека прибыли. Поэтому для них это было дико.
  - Да, а для гражданского населения тем более.
  - Мне пришлось авторитет свой утверждать. Ломать своих офицеров. Мы стояли на дороге между Алтаем и Лениногорском. В Лениногорске был мясокомбинат. И туда все гоняли скот. Прошло стадо коров. Через некоторое время прибегают ко мне алтайцы: "Вы тут корову не видели?" - "Какую еще корову? Гоните их на хрен из лагеря". Выгнали, они уехали. Поздно вечером мне докладывают: "Товарищ старший лейтенант, там какая-то корова запуталась между деревьями и вылезти не может". - "Опять корова? Вы чего, охренели, что ли?" Прихожу, корова привязанная стоит. Ну куда, бежать за этими алтайцами, что ли? Теперь я уже буду виноват.
  Приказываю грохнуть ее. А мне: "Вы знаете, пуля в лоб корову не берет". Я говорю: "Вы что, идиоты, что ли? Да в ухо стрелять надо". - "О, и правда". Освежевали. Там сто - сто пятьдесят килограммов мяса. Ну ладно, проходит какое-то время. Гонят отару овец. Прогнали. В итоге опять бегут ко мне за овцами, спрашивают, не видел ли я овец? Опять я их всех выгнал. Через несколько часов докладывают: "Товарищ старший лейтенант, там кто-то овец хвостами связал, в лесу, они выйти не могут". Так. Опять.
  Тут приходят мои офицеры и заявляют, давайте поедем в ресторан, сдадим мясо и бесплатно посидим. Меня как это завело: "Подожди, вы чего, охренели, что ли? На халяву хотите мяса? Достали вам мяса - ешьте. Но такого, чтобы идти в ресторан за счет батальона!.." Короче, все разбежались.
  Пошли у нас противоречия. Ну, какие там противоречия? Я, командир батальона - старший лейтенант, замы мои - майоры, командиры рот - капитаны были и, как я, старшие лейтенанты. Я устал их ломать. Противостояние такое стало, что я один, все офицеры по-другому считают.
   А тут как-то пошел я в баньку попариться. Там у дедка одного баня была. Со мной пошел командир батареи. Мы попарились, посидели, чай попили. Он и говорит: "Командир, ты знаешь, что ты нас сломал?" - "Это как?" - "Все, теперь ты можешь из нас вить веревки. Офицерский состав и прапорщики батальона сломаны тобой полностью. Что хочешь теперь делай".
  И там уже был порядок совсем другой. Помню, когда мы первый раз приехали на горную подготовку, пришлось нам километров тридцать пешком топать. Прибыли на железнодорожный вокзал, а колонна моих машин не пришла. Застряли. Там снегу полно было. И я пешком привел батальон в горы, на горную подготовку. Палаток нет, машин нет. Но там пехота уже стояла. Мы у них разместились. Я своим: "Так. Проверить оружие. Разместить личный состав".
  Поздно вечером приходят мои офицеры, докладывают: "Товарищ старший лейтенант, уходить нам отсюда надо, пехота разложит батальон". - "А что такое?" - "Мы разместились, нам показали, где поспать можно. Сидим, пехота в карты играет. Один придурок приходит, патроны высыпал в печку, они взрываться стали. Им весело. Спрашиваем, проверку провели, уложили своих спать?" - "А что проверять? Там половины солдат все равно нет". - "Как это нет, а где они?" - "Они в деревню, наверное, сбежали". Вот такие у них здесь порядки. Они неуправляемые, ни солдаты, ни офицеры". Я говорю: "Да вы чего, правда, что ли? Все, на хрен, завтра же уходим отсюда".
  К утру, наконец, пришли наши машины. Я в машину и еду по ущелью - ищу, где свою базу сделать. И только я уехал, а туда, оказывается, прибыл из Усть-Каменогорска старший по этим сборам, подполковник из штаба пехотной дивизии. Его назначили приказом по округу. Он знал, что мы должны подойти. Но я, как всегда, никому не подчинялся. Принял решение и все.
  Утром он выходит в спортивном костюме и начинает орать: "Что тут за хрень творится! Где этот комбат, почему ко мне не пришел, не представился!" Еще что-то. А у меня были там разведчики - два жлоба здоровенных, Коля Заговеев и Женька Дутов. Они посмотрели по сторонам, потом уставились на него и тупо идут ему навстречу: "Ты на кого выступаешь?" - "Да вот, комбат!" - "Ты знаешь этого комбата? Это единственный комбат в округе, таких больше нет, тем более старший лейтенант". А они сами старшие лейтенанты.
  Тот понял - сейчас будут бить. Он же без погон. Рванулся бегом в свой вагончик, быстро одевает шинель и выходит, показывает погоны. Ну, бить его не стали, предупредили только, не дай бог он на их комбата рот откроет. Короче, заткнули его, и тот все понял.
  Я возвращаюсь: "Все, нашел базу, поехали". Поднимаю батальон, в другое ущелье ухожу и там горную подготовку провожу. Сколько раз я потом ездил, только там и проводил горную подготовку. Потом, когда мы вернулись, говорю офицерам: "Давайте соберемся по трояку, поедем в кафе посидим. Пришли, посидели. Все-таки сколько мы, месяц там были, все обсудили нормально. Вот так должно быть.
  - А потом они узнали, что война все-таки идет в Афганистане?
  - Узнали, конечно. Получилось так. Женька Дутов, которого я упомянул, был как лейтенант подготовлен великолепно. Я тебе скажу одно, таких я вообще больше не видел. Он что физически, что умственно был очень развит. Подготовка его как офицера, порядочного, честного, была на самом высоком уровне. Я сделал его замкомроты, хотел сразу же дать старшего лейтенанта, но тогда никому ничего не дали. Я уже об этом рассказывал.
  Через полгода после вступления в должность я уехал в отпуск. И, пока меня не было, его у меня украли. Его и еще одного лейтенанта. Серегой звали. Слухи потом ходили, что это он был в Бадабере, крепости, в которой наши пленные подняли восстание. Короче, у меня их украли, двух лейтенантов. Они пришли вместе, один призыв.
  Приезжаю из отпуска, стал их искать. Офицеры смеются: "Командир, ты их уже не достанешь". - "А что такое?" - "Они границу сейчас уже пересекают. Их в округ вызвали, быстро документы оформили и отправили в Афган". Так вот, когда Женька Дутов был уже в Афгане, присылает оттуда письмо офицерам в батальон и пишет там: "Ребята, так и так, запомните одно, что скажет Е. Н., делайте, все, что он говорит, - это правда, учитесь".
  Они прочитали и между собой перетирают, потом приходят ко мне: "Товарищ старший лейтенант, Вы знаете, Женька нам письмо прислал". - "Что пишет? Как у него дела, нормально?" - "Да нормально. Он сказал, что Е. Н. вам сказал, это все правда, чтобы мы Вам верили, все один к одному". Ну, тут уже все окончательно решилось. То вопросы были, как все проверить? А теперь поняли, что я во всем был прав.
  - А я с тем, что люди не знают о войне в Афганистане, столкнулся в 1983 году. Я тогда в МГУ уже учился. Вызвали меня как-то в военкомат и вручили удостоверение ветерана боевых действий. Оно завуалированно называлось "Свидетельство о праве на льготы".
  Я никогда им не пользовался, неудобно мне было. Да и вообще об Афганистане никому ничего не рассказывал. Все равно не поймут, а меня слезы душить начинали.
  Единственное, однокурснику своему, Володе Прошину, помогал, когда он за своей будущей женой ухаживал. Билеты в театр "Сатиры" ему покупал. Там аншлаг всегда, а у администратора была бронь для участников войны. Вот я этим и пользовался, чтобы ему билеты доставать.
  А тут надо было кому-то лекарство срочно купить. Аптека рядом с общежитием нашим. Думаю, сгоняю быстро да еще на лекцию успею. Прихожу в аптеку, а там очередь огромная стоит. Ну что делать? Достал я удостоверение и без очереди подхожу к кассе, показываю.
  Кассирша как-то мнется, не знает, что делать. Но там же у нее висит объявление, что участники войны обслуживаются вне очереди. В общем, она начинает пробивать мне чек.
  И тут сзади такой хай поднялся: "Товарищи, у нас молодые лезут без очереди". - "Чего он туда поперся?" А я на вид действительно пацан совсем. Кассирша оправдываться начинает, мямлит: "Да у него удостоверение ветерана войны". Тетка из очереди ей орет: "Что?! Да какой он ветеран! Сопли вытереть надо под носом, прежде чем ветераном быть".
  И вот это все как понеслось. Ё-моё! Я схватил свое удостоверение, думаю, пошли вы все на хрен. И больше никогда никуда не совался с этим удостоверением, пока уже Вы не сказали, что военкоматы выдают какие-то новые удостоверения, да еще пенсии по ним начисляются.
  - Тебе начисляется сейчас?
  - Да, после того, как мы поговорили, я пошел выяснять. Первый год ее получаю.
  - Там две семьсот, по-моему.
  - Да. А в то время я обиделся на государство.
  - На обиженных, Юра, воду возят.
  - Конечно. Но отрицательные эмоции испытывать не хотелось, и я решил, что мне от государства ничего не надо. Да, многие "афганцы", я знаю, не пользовались льготами и старались вообще об этом не вспоминать.
  - Но наша рота - это наша рота. Ее не забудешь.
  - Это точно. И дело здесь даже не в подготовке, Евгений Николаевич, а в том, что прожили мы такое время, что будто бы через очень сильное пламя прошли. Все такие разные, а сплавились в одно целое.
  - Ну да. Все стоят будто одного роста, нельзя никому ни выше подняться, ни опуститься ниже. Роту словно косой подравняло. Каждый, как все, и все, как один. Так и должно быть.
  - А ведь для гражданского человека это же ненормально. И как ты не рассказывай, все равно не поверят. Ведь, чтобы поверить, надо самому себе мозги свернуть, тогда только поймешь, как это было на самом деле.
  - Мне рассказали, как, царство небесное, Коля Залесский, попытался высунуться. Завел страницу в "Одноклассниках" и записывает там, что он спецназ, ГРУ и все такое. Я ему написал: "Здравствуй, Коля". Больше ничего. На следующий день он страничку переписал, сделал все как надо.
  Рота спецназа Радика Латыпова единственная была в Армии. Она дружила с нашей ротой еще с Газни, куда они приезжали пострелять в нашем тире. Потом группу нам свою бросила, отдали ее мне на воспитание, на содержание и на совместные боевые действия.
  - Я вам не говорил. Сейчас уже, в этот мой приезд в Ставрополь было. Девочка одна, которая у меня занимается, рассказала. Кто-то из ее знакомых пальцы перед ней стал гнуть, что он спецназ, что он в Чечню в командировки мотался, такой крутой весь.
  Так она ему мой рассказ "Кинотеатр" отправила. И все. Он заткнулся. Ни на чем больше не настаивал. Ведь это такая глупость. Ты можешь о себе рассказать, что ты знаешь и то, и то, и там побывал, и то делал. Но толку от того, что ты это кому-то расскажешь? Что дальше? Лапшу кому-то навешаешь, а у тебя внутри что останется? Противно.
  - В Майкопе у меня случай был. Собрались там казаки, и один из них ходит петухом - крутой. Рассказывает всем, как он в Афгане был. Ну я ему пару вопросов задал. Говорю: "Я все понял, спасибо". Он ушел. Потом подходит ко мне: "Ну я же был в Афгане". - "Ты своим рассказывай. Мне больше это говорить не надо. Я уже все понял".
  А был случай, когда я человеку поверил, что он был в Афгане, хотя он не знал, где именно был, не знал ни части, ни города, ничего. А было так. Во вторую Чечню пришел к нам какой-то контуженный подполковник, и на вид, и по действиям было понятно, что он контуженный.
  Как-то министр обороны звонит в нашу группировку, командующему. А соединение почему-то пошло с оперативным дежурным. Этот контуженный подполковник поднимет трубку: "Старший по хате хлопчик - фамилию свою называет - вас вныматычно слухаю". С перепугу министр обороны бросил трубку. Потом дошло до него: "Стоп, дайте мне командующего". Командующий ему все доложил, объяснил, что случилось. Говорит: "Не ругайте его, пожалуйста, у него шутки такие". - "Ладно. Понимаю, пусть он службу несет".
  Короче, собирались как-то наши "афганцы" на праздник. Он говорит: "А я тоже был в Афгане". Спрашиваю: "А где ты был?" - "Я не знаю". - "Ну как это не знаешь?" - "Не знаю я и все, не могу сказать, где я был". - "А сколько ты там был?" - "Одни сутки". - "Как одни сутки?" - "Очень просто. Прилетел по замене в Кабул. Сели ночью, нас посадили в машину и повезли. Темно. Приехали куда-то в часть, там сказали, чтобы ложились спать. Мы легли. Утром просыпаюсь. Пошел в туалет. Следом залетает мина. Мина влетела туда, я вылетел оттуда, обосранный, в говне весь и контуженный. Меня загрузили в самолет и отправили в Союз".
  Юра, и я ему поверил. Вот понимаешь, случаи какие бывают.
  Он думал, что я ему не поверю. А я говорю: "Я тебе верю".
  - Этот случай вполне реальная вещь. Помните нашего Баронесса, механика-водителя?
  - Здоровый, рыжий.
  - Да, здоровый, рыжий. Спал он как-то под своим БТРом. Захотелось ему в туалет. Вылез, отошел в сторонку, и в это время БТР на брюхо упал - гидравлика отказала!..
  А еще механики же не ходили с нами на операции, и он меня просто достал. Во-первых, он видел во мне высокообразованного человека. Я же целый курс института закончил до армии. Вот он ко мне и обращался. То у него поллюции начались. Проснулся - обтруханный: "У меня триппер, наверное, Юра, скажи, у меня триппер?" - "Да ладно, откуда тут триппер. Все нормально, что-то приснилось тебе, может, баба голая, вот ты и обтрухался. Не переживай, ты здоров, все у тебя хорошо".
  В общем, любой вопрос - все, он идет ко мне. Достал. Спрашивает как-то: "Юр, ты не пробовал ракетницей в человека стрелять?" Я говорю: "Баронесс, ну ты вообще рехнулся, на хрен я буду из ракетницы в человека стрелять? Есть автомат для этого". - "Нет, ты мне скажи, если, допустим, ракетницу в воду пустить, она там погаснет или нет?" - "Думаю, вряд ли погаснет, не должна в принципе". - Короче, я же сам не знаю, пытаюсь анализировать. - "А ты попробуй". - "Баронесс, на хрен оно мне надо. Вообще, отстань от меня с этими дурацкими вопросами".
  В общем, он меня мучил, мучил, мучил, я его посылал, посылал. И тут, кажется, пленный какой-то у нас вместо ишака был - тащил трофеи и боеприпасы. Мы к нашим машинам с ним и вышли. А пленных-то мы не берем. Вот так Баронесс нашел, наконец, объект для своих испытаний - выпустил в этого пленного духа ракетницу. Его пробило насквозь, выскочил обожженный кусок мяса оттуда. Все. Труп. Довольный Баронесс мне говорит: "Вот ты не знаешь, как все будет, если ракетницей в человека выстрелить, а я тебе расскажу".
  Потом как-то вырыли мы под минометы окопы. Пошел дождь и все это залило. Для Баронесса опять случай подвернулся. Стояли мы тогда в Кандагаре, на окраине. Перед нами поле, а справа здание с дуканами. Смотрю, он ракетницу берет. Я ему: "Баронесс, она не погаснет, не пуляй, хрен его знает, куда она потом вылетит". Но он быстренько - вжжих в воду. Ракета в окоп, вылетает оттуда и в окошко над воротами - в дукан. Упала, а там сено какое-то, ящики, все это загорелось. Дым пошел. Вы по рации запрашиваете: "Что у вас творится?" Мы бросились скорее тушить. Но как? Ворота закрыты. Сбили замки. Открываем - там уже сильный пожар начался. Хорошо, мы как раз сворачивались, должны были уходить.
  Короче, так и сгорело там все к чертовой матери, весь этот дукан выгорел дотла. Но Баронесс был доволен, он испытал и тот вариант, и этот.
  - Свое любопытство удовлетворил полностью.
  - Полностью, да. Я почему вспомнил. Сейчас Вы рассказали о подполковнике. Это вот одного рода события. Дуристика полная, но именно потому, что это дуристика, это вполне реальная вещь. Я представляю, сколько во время Великой Отечественной войны таких вот эпизодов происходило.
  - Конечно, они были. Без этого нельзя, это же люди.
  - Когда-то еще я в книге прочитал. Дело было в Гражданскую войну. Взяли беляки в плен красноармейца и хотели его расстрелять. А он же красноармеец, за счастье трудового народа сражается. Решил перед смертью хоть что-то сказать. Вскочил на какую-то бочку и стал двигать речугу, дескать, мы за светлое будущее, мы то, се, пятое, десятое, вы не с теми связались, не то делаете.
  Народ уже засомневался. Блин, чего-то он так пропагандирует хорошо. Может, и не надо его расстреливать, а задуматься, о чем говорит. И вдруг под ним крышка, на которой он стоял, проломилась, он упал. Все заржали и пристрелили его на месте. Вся пропаганда закончилась. Вот это реальная жизнь.
  Вот, порой, от чего она зависит.
  Евгений Николаевич, давайте еще про нашего Лешу Пчелкина поговорим.
  - Я уже упоминал об этом. Леша Пчелкин приезжает ко мне в гости через тридцать четыре года и задает вопрос: "Командир, а за что ты мне дал Красную Звезду?" Я говорю: "Леха, как за что? Ты же в том бою был со мной?" - "Был". - "В том был?" - "Был". - "А вот в том был?" - "Был". - "Ну и что ты от меня хочешь?" А он: "Нет, так не бывает, обычно ж дают орден или другую награду за какой-то конкретный бой". - "Правильно, Леха. Но ты же во всех боях был, и за каждый бой тебе нужно было орден давать. А я не мог этого сделать". - "Нет, командир, я должен обязательно знать, за какой из боев получил орден". - "Ну, хорошо, - говорю, - Леха. Помнишь, когда нам сделали засаду в Нагахане?" - "Конечно помню". - "Ты же тогда перебежал на другую сторону дороги и засек духов, которые бежали вправо, к нам в тыл. Дал по ним очередь и нам сообщил об этом. Благодаря тебе мы их обхитрили и уничтожили потом всю эту засаду". - "Да". - "Ну вот за этот бой тебе орден". - "Спасибо, командир. Вот теперь я буду это рассказывать".
  И тут только я понял, что вопрос был не просто так задан. Говорю: "Леха, стоп, а почему ты этот вопрос мне задаешь?" - "Да тут такое дело. Когда на пьянках мы сидим, задают мне вопрос: "Леха, а за что ты орден получил?" А я не знаю. Говорю, что ротный представил, вот я его и получил. Они меня подкалывать начинают". Я говорю: "Леха, да ты что?! Ты же сам по себе герой - как человек". - "Ну, не знаю. Вот мой сосед, подполковник, артиллерист какой-то, спрашивает у меня: "Леха, а ты кто, в каких войсках служил". - "Как в каких? - говорю. - Десантных". - "А сколько у тебя прыжков?" - "У меня ни одного прыжка нет". - "Так ты, значит, не десантник".
  Я ему: "Как это не десантник, я в десантно-штурмовом батальоне служил, в тельняшке воевал". А он: "Ну и что? Если нет прыжков, ты не десантник". Я пытался ему объяснить, что я тут ни при чем, что мы лишь карантин успели пройти, парашютнодесантная подготовка только началась, как нас подняли по тревоге и в Афган. А в Афгане не прыгали, какие там прыжки. Только воевали два года. А он все равно свое гнет. И что тут ответить?"
  А я понимаю, Леха же такой увалень. Говорю ему: "Ты спроси у этого подполковника, знаешь, что?" - "Что?" - "Ты кто по званию? Что он скажет?" - "Подполковник". - "Так ты, значит, офицер?" - "Конечно, офицер, ответит". - "А для чего офицеры? Что он тебе ответит, я не знаю, но ты ему скажи, офицер нужен для того, чтобы воевать и защищать Родину. А если ты не воевал и Родину не защищал, то какой ты офицер?" Леха задумался: "А вообще-то да, логично, я ему задам этот вопрос". Вот не знаю, задал или нет.
  - Может, после нашего приезда к нему, этот вопрос отпал сам собой, авторитет его там здорово поднялся.
  - Может быть, да, может, разнеслось уже по округе. Но сама суть, есть же такие люди, как этот подполковник. Ну что ты до солдата докопался, он сам по себе герой, тебя даже сравнить с ним нельзя. Куда ты лезешь?
  - А фотографию афганскую помните, где Леха стоит с Колобком рядом и с Магомедом?
  
  Слева направо: Владимир Свечников (Колобок), Алексей Пчелкин, Магомедхабиб Магомедов (Магомед)
  - Ну да, есть такая.
  - Смотришь, это же, блин, сразу видно, боевик какой, да еще морда здоровенная.
  - А знаешь, что расскажу тебе? Уже сейчас приезжал Колобок к Лехе в гости. Они повстречались, мне позвонили. Ну ладно. Возвращается Колобок. Рассказывает: "Командир, а Леха мне предъяву сделал, когда я у него дома был". Я удивился: "Ты что, Колобок. Какую предъяву?" - "Да вот он спрашивает меня: "Колобок, ты же был моим командиром?" - "Ну да. Я у тебя был командир и начальник". - "Вот смотри, в расчет ПКМ входят два человека. Правильно?" - "Правильно". - "Тогда почему я весь Афган, все два года, пробегал с пулеметом один? У всех были помощники, а у меня никогда помощника не было". - "И что тыему ответил?" - "Я говорю: "Леха, ты же сам по себе был здоровый как мамонт. Брал рюкзак, ленту с патронами туда закладывал до верху, рюкзак за спину, пулемет на шею и пошел. Тебе никакой помощник не нужен был. Ты сам мог все делать". А он: "Нет, - говорит, - все-таки, Колобок, ты не прав был, как командир, такого нельзя было допускать".
  Представляешь? Они поспорили через тридцать семь лет, почему ты не помогал мне.
  - Да это Леха лукавит, потому что таскать пулемет одному его собственная инициатива была, он сам отпихивался: никто мне не нужен, я сам справлюсь.
  - Да и понимал прекрасно из уважения к тому же Колобку, что людей не хватало. Где этот Колобок возьмет ему помощника? Когда послабее кто, да, тому надо, может, поднести короба с патронами к ПКМу.
  - Я же помню, как Лехе говорил: "Чего ты с пулеметом носишься, взял бы автомат". А он: "Да нет, мне с пулеметом как-то сподручнее. Чего эта пукалка может, зачем она мне?"
  - Вот. И мне он потом говорил: "Командир, когда ты ушел, я, конечно, мог бросить пулемет и другому, молодому отдать. Бегать-то с автоматом намного легче, удобнее, но после твоего ухода я все равно этого не сделал".
  - Конечно, он же сросся со своим пулеметом, как мы срослись со своими автоматами. Это брат, сестра, мать, сват.
  - Родственник уже.
  - Родственник самый близкий. Оторваться невозможно.
  - Да, такие вот солдаты были, кого ни возьми. Тоже вот, как Серега Ткачук замкомвзвод был пулеметного взвода до Колобка. Утром встаю, мне замполит докладывает: "Командир, Ткачук всю ночь простоял на посту пулеметного взвода, весь взвод у них спал". - "Ты чего, правда, что ли?" - "Да. Сегодня утром он улетает в Союз, дембель".
  Я его вызываю, думаю, надо разобраться, что там такое. А он мне докладывает: "Товарищ старший лейтенант, Вы понимаете, я домой лечу, там отдохну, поэтому я дал своим солдатам отоспаться, взял все на себя. Может быть, им хоть чуть легче станет. Чемя сейчас могу им помочь? Только этим. Вотя и отстоял на посту всю ночь, чтобы они отдохнули".
  - Я не знал этого.
  - А я знаю, они мне рассказывали.
  - Прям аж защемило в горле.
  - Ты понимаешь? Он дембель, сегодня улетает, некоторые там проводы устраивают, а он наоборот - прежде забота о солдате. Это ж не просто так. Юра, он же пришел к этому благодаря моей работе с сержантами и их работе, работе сержантов с солдатами - самоуважение и уважение друг к другу.
  - Да, это большого стоит.
  - Это одно, а другое - многие моменты я даже не знаю, как сержанты решали вопросы с этими же солдатами. Ну что ты в такой ситуации ему скажешь, кроме как спасибо.
  - Я помню, когда уже мы дембелями стали, - все, остается несколько месяцев. Идем в рейд, и мысль такая в голове вертится: я где-нибудь в середине группы пойду, рисковать не буду. И вот, сидим мы как-то, дембеля, между собой разговариваем. Кто-то говорит: "Не пойму, блин, что это за ситуация такая все время складывается. Все, дал себе указание, идешь в середине группы, никуда не лезешь. В реальности все наоборот получается. Всегда оказываешься впереди, а молодые сзади. Хрен его знает, ну как это получается, на подкорке, что ли, записано".
  И действительно, понимаешь ведь, что с тобой идут пацаны. Ханинскую школу они не проходили. Вот и сидим, перетираем между собой: "Ну ё-моё, что мы за дембеля такие тупые. Вместо того, чтобы притормозить, ни фига - на рожон лезем.
  - А это уже воспитание.
  - Это воспитание ханинской роты.
  - Может быть, просто воспитание.
  - Просто? Кто нас воспитывал, Господи?! Кто нас воспитывал, Евгений Николаевич?
  - Ну, к этому прийти надо, да.
  - Воспитание - это не просто воевать, это гораздо больше, все гораздо больше. Если бы это касалось только войны, сейчас бы наших встреч и таких разговоров не было бы совершенно, потому что гражданка - это совсем другое, здесь все по-другому. Но тем не менее это есть. Поэтому я и говорю, что ваше воспитание шагнуло далеко за рамки войны.
  Евгений Николаевич, а Толя Никитин награду получил?
  - У него, по-моему, Красная Звезда должна быть. Я не спрашивал как-то.
  - Чего-то и я не спросил, потому что героический офицер.
  - Да, я Толю первого, естественно, представлял.
  - А-а, если представляли, получил, наверное.
  - Да кто его знает. Я вот Магометку к ордену представлял, а он получил медаль "За отвагу". Самылкин хоть урвал, получил Красную Звезду тогда.
  - Да, Самылкина можно было обвешать этими орденами, как и Леху Пчелкина. Одно дело круче другого. А Колобок? Он ведь тоже выдающийся человек.
  - А вот Колобок - не знаю. Надо у него спросить, что он получил. Потому что сержантов, видно, стали зажимать почемуто. Я всех их представлял к орденам. Успели они получить или нет, не знаю, но многие получили.
  Посмотреть фотографии надо. Я знаю, что Самылкин с орденом Красной Звезды был. А Колобок... может, у него вместо ордена медаль "За отвагу". Что-то у него было.
  - Евгений Николаевич, расскажите немного о быте своем в Афганистане.
  - Был такой момент, что замполит поехал в отпуск и привозит закваску, пол-литровую банку гущи. Я спрашиваю: "Володя, что это такое?" - "Да вот, гуща, командир, можем квас спокойно делать". - "А что для этого надо?" - "Сухари, сахар, вода". Ну, сухарей у нас полно в каптерке. Несколько мешков сахара я еще из Газни привез, так и лежат там. Солдаты попытались было воровать, но пришлось объяснить, что это НЗ, трогать нельзя. Все, больше никто не брал.
  Достали мы, как всегда достаем, емкость с кухни КП-130 - алюминиевый пятидесятилитровый бак. Обшили его то ли одеялом, то ли шинелью. Выдолбили небольшую ямку внутри нашей палатки, слева от входа. Поставили обыкновенное ведро с водой и кружку. Сделали квас. Сухари, вода, гуща исахар - все. И она три дня уже стоит. Я дал офицерам указание, чтобы каждый, когда заходит в палатку или выходит, черпал из ведра воду и выливал на бак. Он должен быть постоянно влажным. Там жарища пятьдесят-шестьдесят градусов, а влага ее вытягивает и квас остается холодным. Так и делали. Всем понравилось.
   И где-то там были сборы. На боевые мы не пошли, какие-то в бригаде были спокойные мероприятия, подготовка к учебному году, возможно, ну что-то там придумали. Артиллеристов всех отправили на сборы. И Савицкий наш, командир минометного взвода, пошел тоже на эти сборы.
  Мне делать нечего. Я в палатке лежу в трусах на кровати. Жарища. У меня журнальный столик небольшой рядом, на нем дыни, арбузы, виноград лежат. Лежу, потею. Заходит Савицкий: "Командир, можно я тут ребят кваском попою". - "Попои, чего ж нет". Он наружу выглянул, первому - заходи. Появляется сначала какой-то артиллерист из бригады, Савицкий его угощает. На улице жарища, а квас холодный. Зашли еще несколько человек. Пьют: "О! У вас что, холодильник?" Ну, думаю, идиоты.
  Тут что-то громко они стали разговаривать. Савицкий им: "Тихо-тихо, это ротный лежит там, отдыхает". Они: "Ничего себе ротный, глянь, у него дыни, арбузы. Вот ротный живет". Ну, Савицкий, знаешь, любит похвалиться, говорит: "Посмотри, у нас запасный выход всем этим добром забит полностью. И дыни, и арбузы, и виноград лежит". (Не то что якобы я один пользуюсь, а это для всех офицеров роты, солдатам тоже было понемногу). - "Ну вы живете!"
  А что говорить, когда потом уже вентиляторы у нас появились. Вот ротный живет: вентилятор наверху, у входа вентилятор, холодный квас у него, дыни, арбузы, виноград лежат.
  - Шейх, одним словом.
  - Ага. И вот они удивляются, как вы живете? Да как мы воюем, так и живем. Награбленного-то ничего и нет. Ну что, поехали в Пакистан, на границе набрали арбузов, дынь, виноград нормальный.
  Они такие же офицеры, как и я, как мои. Я-то не ходил к ним. Зачем это мне нужно? Но я знаю, что у меня стоят два ящика от боеприпасов. Один - французская посуда стеклянная. Это сейчас она появилась, а это был 80-й год, ее ни у кого не было. А у нас было. Второй ящик - китайский сервиз какой-то, или как он назывался, посуда крутая китайская. Тарелки, миски всякие. Фарфор там, не фарфор, но красивая. И вот мы постоянно меняли, то французской посудой пользовались на мероприятиях, то китайской. Все вытащили, помыли, посуду поставили, покушали, опять помыли, убрали, сложили. Все. Стоят два ящика с посудой.
  Хватало на всех офицеров роты и гостей, которые приходили.
  - Ну да, это ж не добудешь нигде, кроме как на боевых.
  - Естественно. Но роте я запрещал грабить. Правда, если попадался чай, чай я разрешал брать. Разрешал брать лампы керосиновые. Света же не было никогда. Керосина тоже не было, значит, брали солярку, соли туда сыпали, и они у нас постоянно горели. Но стекло разбилось, лампа уже не нужна, выбрасываешь. Новую где-то доставали. Без этого нельзя было никак. Потом, веревки эти пластмассовые, я их там впервые увидел, привязать что-то всегда есть потребность. Это надо. Но это не грабеж был, я считаю.
  - Мы еще продовольствие всегда брали. Манки, я помню, где-то набрали несколько мешков.
  - Да, если попадались такие продукты, тут уже грех не взять. А так, когда в рейд уходили, постоянно каждый взвод старался пойти на хлебзавод мешок муки себе взять. Мне тогда продукты были б и не нужны, получать их.
  - Ну, сухпайки, я помню, были у нас хорошие. Каши, которые там были. Особенно, как ни странно, перловка, да с мясом.
  - Перловая. Ее с лучком как приготовишь, это вообще исключительно. Рис не очень.
  - Перловка даже вкуснее гречки была.
  - Да. На последнем месте рис. Все это знали, понимали. Ну как солдата не кормить. Солдата нужно что, первое: учить, кормить, одевать, обувать, мыть в бане. А уже после этого требовать с него все по полной.
  - Поел, поспал, вперед. Работать надо.
  - Поспать - это в зависимости от обстановки. Так, как было в Газни, когда сами себяохраняли, а наутро идем на караван.
  - Да, я помню еще, как Вы нас дрессировали, чтобы мы связь не занимали.
  - Я учил всех, всю роту, чтобы не забивали эфир. Позывной, по-моему, у меня был "Лиса", я сейчас точно не помню, но у каждого ротного свой позывной был. И когда выходит ротный со своим позывным, все знали, из какой именно роты это командир.
  Естественно, солдаты знали мой позывной. Но если я говорил: "Я центральный", все, больше никто в эфир не выходил. В роте все знали, что это я вышел, и значит, что-то такое сейчас происходит, что все должны молчать и только внимательно слушать, воспринимать.
  В этот момент никто не должен, случайно даже, зажать гарнитуру, иначе рота не услышит приказ. Поэтому говорю: "Я центральный". Все. После этого ставлю задачу. Видишь, как часто вспоминается тот же "ежик", "я центральный". Вот эти моменты, которые кажутся незначительными для тех, кто не понимает, что за этим стоит жизнь солдат.
  - Да, это додуматься надо было, чтобы два позывных иметь, один как бы на особый случай, запасной.
  - Там многое, к чему мы пришли. Если, например, из роты взлетала, по-моему, красная ракета, нужно было все бросать и немедленно уходить. Это сигнал. Другого цвета ракета, не помню сейчас какого именно я тогда придумал, означала, наоборот, что все движутся на исходные позиции. Все ты должен бросить, что бы ты не делал, и бегом на позицию. Так это было.
  А самая главная команда была у меня: "отпустить". Что отпустить - другой вопрос. Солдаты понимали по голосу, по интонации.
  - В смысле пленных, что ли?
  - Да. "Отпустить!" или "Отпустить". И ему отпускали грехи. Команда была одна, но по интонации была разная. И все по интонации понимали, что будет дальше. А если приходил кто-то сверху и начинал интересоваться, спрашивать: "Какую команду подал ротный?" - "Отпустить". - "И что?" - "Да отпустили, они ушли, и все".
  - Не придерешься.
  - Любого спроси, все скажут, одна команда: "отпустить". Они ж не могли по интонации ничего сказать. Это любому дураку понятно, как это можно по интонации понимать ротного, но все понимали. Остальным это не нужно было. Это никого не касалось, ни врагов, ни командиров, ни начальников. Только нас самих.
  - Я помню, нам советники говорили: "Ребята, если вы когото убили и ограбили, да и хрен с ним, вы только в колодец их не бросайте, камнями не засыпайте. Бросьте прямо на улице, будет считаться, что они в боевых действиях погибли".
  - А к чему ты это говоришь, помнишь? Я тебе отвечу. Так было в третьей роте. Они в центре Кандагара где-то стояли и это сделали. Миша Иванов приходит: "Женя, что делать, там муниципальные власти пришли, завтра толпа пойдет к этому колодцу".
  - Кого-то расстреляли и бросили в колодец?
  - Да, бросили в колодец и засыпали. И муниципалы говорят, что завтра толпа будет проверять. Тухлая вода, там тела лежат. Они все на вас взвалят. Надо что-то делать. Говорю: "Делать одно. К утру толпа придет, чтобы там ничего не было".
  Миша быстро все зарулил. Ему, естественно, нашли солдат, которые это сделали. Одели на них химию - ОЗК и засунули в колодец. К утру они всех убитых вытащили.
  Утром пришла толпа, подзуживаемая бандитами. Но, как всегда, ничего не нашли. Пошли разговоры, что это обман, что это специально против русских волна была. Вот ты сейчас сказал, я вспомнил про третью роту.
  - Но все равно ж знали.
  - Конечно. Негласно не получится, всегда кто-то что-то видит. Не скроешь.
  - Евгений Николаевич, расскажите еще о нашей жизни в Газни. Там ведь рождена была наша рота. И основная наша учеба была там, и первый осознанный боевой опыт.
  - Как-то приехали ко мне Юра Петренко с кем-то из своих друзей из Майкопа и Шустрик с семьей. Утром встали. Завтрак. А у меня турка была. Я турку одну сварил кофе, вторую, третью. Пока насыплешь, покаводы нальешь, пока она сварится. И этих не напоил и те не напились. Я руками развожу, ну что делать?
  Чай-то вот, его сколько хочешь.
  Дочка, Вероника, говорит: "Пап, сейчас будет". Пришла, взяла кастрюльку, вскипятила воды, кофе туда насыпала, сварила кофе, поставила эту кастрюльку. Кому сколько надо - пейте. После этого я купил себе кофеварку.
  Ну вот. Масло положили на стол, сыр, колбасу. Все есть для бутербродов. Кто-то там масло на хлеб намазывает, кто-то сыр кладет или колбасу. Завтракаем. Ни каши, ничего такого не было. На балконе как раз сидели.
  Тут входит Юра Петренко, руки в боки, важно так. Спрашиваю: "Юра, что такое?" - "А я масло не ем". И нос дерет. Я говорю: "Ну и хрен с тобой, не ешь, нам больше достанется". А он продолжает: "Не ем уже тридцать четыре года". Тут уже я: "Стоп, а причина?" - "Некоторые меня отучили". Ага, думаю, понятно: "Юра, это, случайно, ты не на меня, как говорят, батон крошишь". - "Ага. Ну а на кого же еще". - "Правда, что ли?" Оказывается, он как-то украл у меня масло и попался. Ну что, вот и покушал масла на всю жизнь.
  - Накормили его в качестве воспитания маслом?
  - Все. До сих пор, уже ему там пятьдесят с лишним лет: "Я масла не ем больше". Вся толпа, которая была, друзья его и все остальные, - мы легли. Он сначала хотел как-то по-другому преподнести. А тут я все перевернул, и получилось очень смешно.
  Потом кто-то вспоминал, как мы приехали в Газни. А я ж там продуктов понабрал, все, что можно и нельзя, целый грузовик. Там и масло, тогда были брикеты по двадцать килограмм каждый. Мешки с сахаром, рафинад, сухари, мука. Продуктов было море.
  Палатку поставили, туда все побросали. Иду как-то, смотрю, что-то из-под палатки течет. Думаю, что случилось. Охренели, что ли? Разлить что-то умудрились? А это, говорят, масло сливочное течет.
  Так. Строю роту. Котелки проверили: "Чистые?" - "Чистые". - "Разливай масло". А сливочное масло тогда и сейчас не сравнить. Пахучее. Короче, по котелкам разлили все масло. Говорю: "Теперь идите в столовую". А там какой-то слишком умный человек из батальона обеспечения летчиков решил проверить чистоту котелков. Спрашивает: "Что это у вас в котелках?" - "Как что? Масло". - "Ничего себе! У нас масла нет, откуда у вас-то оно?" - "У ротного имеется. Он каждому налил и есть заставляет".
  Ну кто против меня попрет? Съели масло это. Все пошло в пользу солдата. А еда идет солдату на пользу. Я же рассказывал, наверное, как мы у летчиков забирали продукты, получать стали их якобы.
  - Нет.
  - Расскажу. Мы простояли ротой в Газни недели две, наверное. И каждый день одна перловка и сечка, перловка и сечка. Продукты вообще стали заканчиваться, а кто мне их даст?
  И тут прилетает к летчикам генерал. А самая главная у него задача была - это обмануть меня, с тем, чтобы я выделял летчикам личный состав по два человека на экипаж, когда они летели на выполнение задач. Если подобьют вертолет, чтобы солдаты могли вести бой, пока прилетят спасатели для эвакуации. А я это уже делал, уже учил солдат, как летать, сам летать учился, потому что я понимал, война эта надолго и нужно что-то придумывать.
  Тут я словно почувствовал, говорю летчикам: "Так. Ребята, не дай бог скажете генералу, что мои солдаты с вами летают, все, монашек вам не дам, конспекты писать не буду. Все. Война". - "Не, Женя, не застучим". В итоге получилось нормально.
  Прилетел генерал, а они как раз этот вопрос подняли. Он меня вызывает на совещание. Я понимаю, что там мне делать нечего. Я ведь уже начальником гарнизона себя объявил. Посыльные ходили, раза три меня вызывали. Потом уже пришел за мной командир эскадрильи Виталик Сидоров. Спрашиваю: "Совещание закончилось?" - "Да, все там хорошо". - "Пошли".
  Прихожу, докладываю. Генерал: "Как дела?" - "Нормально". - "Свою задачу знаешь?" - "Да, так точно. Так, так, так, вот схема охраны-обороны у меня есть, личный состав подготовлен". - "У тебя все нормально, все есть?" - "Все есть, ничего не надо, живем хорошо, можем по литру крови сдать". - "Ну хорошо, сынок. Вот тут проблема у летчиков, понимаешь, такая". И начинает мне объяснять, что могут сбить вертолет. Я говорю: "Да, это плохо". - "А ты не мог бы по два солдата выделять на вылет каждого борта?" - "Нет, не могу. У меня приказ, я должен его выполнять". - "А кому ты подчиняешься, чей приказ тебе нужен?" - "Приказ командующего ВДВ". - "А где он находится?" - "В Москве. Пускай он позвонит".
  Да какая там связь? Я же старший лейтенант, я умный, все это понимаю, понимаю, что никакой связи нет, никто командующему звонить не будет. Генерал и так, и так пытался ко мне подобраться. Потом говорит: "Может, чем-нибудь помочь тебе?" - "Ну если у Вас есть возможность продуктами, чтобы я получал продукты". - "Хорошо. Подожди". Вызывает командира батальона обеспечения, спрашивает: "Ты где продукты получаешь?" - "Ну как, на базу к себе летаю в Каган на вертолете, там загружаюсь, привожу сюда, кормлю офицеров, весь вертолетный полк, ОБМО, ОБАТО и роту связи. У нас здесь три части". Генерал ко мне: "А у тебя сколько человек?" - "Девяносто с лишним человек солдат и столько-то офицеров". Он комбату: "Ну что, ты можешь и на них получать?" "Да, могу". - "Ну вот, давай, все". Я: "Товарищ генерал, спасибо. Раз Вы на нарушение идете, то и я пойду. Буду выделять личный состав для полетов". Он: "Все, понял. Договорились. Отлично". Сел в вертолет и улетел. А я пошел продукты у летчиков забирать. Взял две морды здоровых, старшину, замполита, иду на склад к летчикам и половину продовольствия со склада забираю.
  Там интересный был момент. Захожу на склад, бочка с хамсой стоит. Бочка небольшая, литров на пятьдесят, может. Смотрю, солдат прямо из бочки кушает хамсу. Я ее никогда не видел, у меня слюнки потекли. Говорю: "Солдат, убью, ты почему мою хамсу ешь? Кто тебе разрешил?" Он понял, что могут бить. По сторонам посмотрел: "А вот бочка неначатая, это ваша". Я своему солдату: "Бери". Тот подходит, бочку на плечи и понес. Так и все остальные продукты: "Что есть?" - "Свинина пряная". - "Сколько ящиков?" - "Двадцать". - "Десять выноси. Рис сколько мешков?" - "Двадцать пять". - "Двенадцать выноси. Гречка сколько?" - "Тридцать мешков". - "Пятнадцать выноси". И вот так полсклада вынес. А у меня уже было помещение готово, все там разместили.
  Короче, ударили мы по рукам с замом по тылу, командиром ОБАТО. Он мне говорит: "Я накладные тебе выписываю в двух экземплярах, один экземпляр тебе, другой мне". - "Ну все, порешали". Вызываю замполита: "Так. С завтрашнего дня кормишь всех по норме 12". - "А что это такое?" - "Я откуда знаю. Узнавай, что такое 12-я норма, но чтобы солдаты наедались. Я слышал где-то, что в Афгане все питаются по норме ? 12. Что это такое, не знаю, но цифру 12 знаю - это палочка и еще двойка. Так что давай, работай".
  И вот стали кормить. Мне повар доносит: "Товарищ старший лейтенант, солдаты не наедаются, просят добавки. Я даю, но всем не хватает". Спрашиваю: "Сколько ты засыпаешь". Он говорит, например, десять или восемь килограммов, я уж не помню. "В два раза больше сыпь. Есть такая возможность?" - "Есть". Проходит недели три, может месяц. Приходит опять: "Товарищ старший лейтенант, они нажрались". - "Ты это о чем? Кто нажрался?" - "Да солдаты, они больше не хотят добавку, поменьше, поменьше уже надо". - "Сколько сыпешь?" - "Столько". - "В два раза меньше сыпь". И вот это была наша 12-я норма. В два раза меньше сыпь. В два раза больше.
  Помню, привезли летчикам сыр. Головки сыра лежали, как буханки хлеба, в лотках. Мне сказали, офицерам положен сыр. Я лоточек взял себе. А там этих головок, не знаю сколько в ряд, и два ряда было. Скоты офицеры жрали его как сволочи. Тонкий кусочек хлеба, чуть поменьше слой масла, а потом потолще кусок сыра. В рот не залазит, и вот он сжимает вот так, чтобы сделать блин, и в рот засовывает. Когда уезжали, опять же Савицкий, самый умный был среди них, посчитал: "Командир, а ты знаешь, за пять месяцев мы сыра съели и что-то еще там на три года вперед". Вот и все. Короче, вот так мы питались.
  Я к чему этот вел разговор. По весне, где-то уже в апреле, наступила жара, солдаты стали раздеваться, стирать обмундирование. И уже, если жарко, строилась рота в х/б. Почищено все, подшитые, все нормально. Насчет этого четко все было.
  Тут ко мне приехал советник зам по тылу Афганской дивизии. Солдатам моим задача уже поставлена. Все по распорядку занимаются. Он посмотрел на мою роту, говорит: "Женя, а где ты таких солдат здоровых подобрал?" - "Какие здоровые, ты чего? Обычные парни". - "А ты посмотри". Я стою и со стороны, как в окуляр фотоаппарата, посмотрел на роту. И это запечатлелось у меня в глазах.
  Тисличенко - высокий, х/б у него уже маловато, пилотка села, руки огромные, чуть ли не по колено и вот такая морда. Поворачиваюсь дальше. Смотрю, Коля Залесский. Кулачищи огромные. Зимой-то было не видно. Шапки, куртки все это скрывали. А тут разделись. Вот это да! И я тогда другими глазами посмотрел на роту. Откормленные, здоровые парни. Накачанные. Ни капли жира. Постоянно зарядка, тактика. Раньше дети были, а тут встали в строй - мужчины уже. Еще не мужики, но мужчины. Только сейчас, вот он мне подсказал это, и я заметил, как влияет на солдат среда и еда.
  - Я Вам говорил, что я этого не помню, для нас же все само собой происходило, но фотография есть, где одетая в х/б рота стоит в строю. Вот там действительно видно, такие холеные морды у всех, кругленькие.
  - Это уже отъелись. Такая вот 12-я норма. А это, по-моему, знаешь, когда фотографировали? Было ПХД на 22 апреля, день рождения Ленина, мы строились. Плакаты понаписал замполит.
  - Да, какой-то плакат там был, точно.
  
  Газни. Весна 1980 года
  - Видишь, как еда влияет. Кто меня мог контролировать? Никто не знал, сколько я беру. Половина - мало, в два раза больше - много, значит, давай меньше. "Ну что, хватает?" - "Нет". - "Ну прибавь еще". Вот она и была наша норма.
  - А я еще помню, летчики, с которыми мы летали, из своего офицерского сухпайка, - а пайки у них богатые, там и шоколад, и сухофрукты, и сгущенное молоко, еще что-то вкусное было, - давали нам лакомства. Кому шоколадку дадут, кому сгущенку, подкармливали нас такими вкусными штуками.
  - Вот видишь, какие моменты вспоминаются.
  - А еще мы завидовали их солдатам. Офицеры с обслугой аэродромной одной семьей фактически жили. Садятся кушать - летчики и солдаты вместе из этого же сухпайка едят. Они, конечно, видели, как мы там ходили, облизывались, вот и нам тоже время от времени перепадало.
  - У нас такого не было. У нас было самое вкусное то, что больше всех воровал я, признаюсь честно, хотя вся рота знала. Кладовая, дневальный стоит, и комната с продуктами. У нас никто не воровал, только я.
  Все дневальные делали вид, что не видят, поворачивали голову вправо, когда я подходил к этой каптерке. Специально для меня солдаты поставили там открытый ящик изюма сушеного. Я открываю дверь, не глядя, раз - пару горстей в карман, закрыл. А дневальные, чтобы не попасться, голову отворачивают, видят, что я ухожу, и опять смотрят прямо. Вся рота это знала. Я спокойно брал пару горстей.
  Это негласно было. Хотя ротный придет, все равно возьмет, что захочет. И вот я пошел на аэродром, что-то там делаю и из кармана изюм достаю, ем.
  - Мы потом этого изюма так обожрались.
  - В роте было много.
  - Нет, я имею в виду не в Газни, а когда уже на боевые ходили.
  - Ну, это виноград.
  - Нет, изюм. Заходишь, бывало, в сушилку, а там этого изюма... И из разных сортов винограда, и такой, и сякой. Был темный изюм, белый изюм.
  - Темный я единственный раз видел вообще. Это было как раз в Нагахане. А было так, расскажу. Там Колобок стоял со своим взводом. И не помню, специально, не специально, но они убили осла. Слышат по связи, я еду в их сторону. Что делать? Они куда-то в кусты бросили осла, а ляжку, которую успели отрубить, засунули в машину.
  Я подъезжаю: "Что случилось?" - "Нет-нет. Ничего. Все нормально?" Но я же вижу, хитрят. Задаю вопрос по-другому: "Так. Что есть на точке?" - "Виноград есть". - "Ну и что, виноград, удивил". - "Темный". - "Что?! Кто трогал мой темный виноград?" - "Нет-нет, никто не трогал. Он Вас ждет". - "Пошли". Там сколько-то метров отходим в сторону, смотрю, точно - черный виноград. Ну давай, быстро нарвали винограда этого, поели, довольные. И больше темного винограда я не видел. 
  ЭПИЛОГ
  Два года назад Леха Пчелкин пригласил нас к себе. В училище, где когда-то учился его земляк Сергей Матвеев - один из погибших наших ребят, открывали в его память мемориальную доску. Приглашение оказалось неожиданным, и все же приехать смогли больше десяти человек.
  Леха был счастлив! Главное - приехал Ханин! Вместе с женой он прилетел ко мне в Москву, и, захватив дочь Веронику, мы все вместе отправились в Переславль-Залесский.
  Мероприятие там организовали серьезное. В актовом зале, где проходила торжественная часть, работало местное телевидение. Естественно, Ханина попросили выступить. Как всегда, воду он не лил, а сказал самые главные и точные слова.
  Молодежь смотрела на происходящее, затаив дыхание. Странно было наблюдать, как в лице Матвея наша жизнь превращается в историю. Для нас-то ничего не изменилось - все было вчера... Впрочем, еще час назад я считал, что, по крайней мере для меня, Афган уже позади...
  Первым делом все мы поехали на кладбище. Родители Матвея умерли. Остались сестра и племянник. Они-то и сопроводили нас на могилку. Плита черного гранита, каких тысячи по стране, возвышалась за оградой.
  Мы сложили в ее подножье цветы, молча постояли рядом и вернулись назад, к машинам, помянуть Матвея, как полагается, стопкой. Все наполнили стаканы, кто спиртным, кто минералкой. Ханин говорит: "Юра, ты его вытаскивал. Давай, скажи несколько слов".
  Я подумал о Моте и неожиданно для себя вдруг оказался там, у дувала, на пыльной дороге, где я пытаюсь вытащить из-под его рухнувшего вперед тела автомат. Он зацепился мушкой за лямку РД, и лежа это сделать не удается. Надо вставать... Выстрелов больше нет. Звериным чутьем чую - можно. Вскакиваю на колени, рывком переворачиваю тело на спину, тащу к арыку...
  Потом я лежал в палатке, смотрел на его соседнюю кровать и думал: "Мотя ночевать уже не придет... Хорошо, что я остался жив. Скоро домой". И тут меня пронзило в самое сердце: "Стоп! Выстрел-то был один. Значит, думаю я о другом - хорошо, что этим выстрелом убили не меня..."
  На следующий день ротный сообщил, что собирается представить меня к медали "За отвагу". Я наотрез отказался: "Не надо. У меня уже есть. Лучше Азаряна наградите. Это он потом на себе труп по арыку тащил".
  Ханину я об этом уже рассказывал, но сейчас вдруг опять перехватило горло. Навернулись слезы. Я еле-еле выдавил: "Евгений Николаевич, а я ничего сказать не могу"... Да. Оказывается, ничего не забыто! Просто мы научились со всем этим жить.
  Что ж. Здесь можно было бы ставить точку. Но... война изменила не только Ханина, она изменила нас всех. Мы все - его продолжение. История жизни его солдат связана с ним навечно.
  Одна из них - моя...
  * * *
  Жаркое лето 1971 года. Я, одиннадцатилетний мальчик, стою в тени шелковицы, на краю тротуара, у самой обочины дороги. Скоро, как только закончит работу, ко мне выйдет отец, и мы пойдем в кино. А там... - мороженое, холодный лимонад с пирожным. Блаженство!
  В ожидании этого счастья я равнодушно смотрел по сторонам. Из-за палящего солнца прохожих почти нет. Над асфальтом висит марево раскаленного воздуха. И даже в тени чувствуется его жаркое дыхание. Время от времени, легкий ветерок подхватывает пыль с обочины, и она струится по дороге словно вьюга. Я отстраненно наблюдал за этими забавами природы, как вдруг мое внимание привлекла трещина в асфальте.
  Обычная трещина, похожая на молнию со множеством зигзагов. Но мне стало интересно, почему эта трещина именно такая, именно такой формы, а не какой-то другой. Ведь не могли же силы, которые ее создали, договориться между собой, как им действовать. Тогдав чем же причина ее появления, кто ее такой создал?
  В самом деле, от чего мог лопнуть асфальт? Я задумался. Так. От перепада температур. Капельки влаги замерзали и, расширяясь, разрывали его. А еще от давления машин проседала песчаная основа дороги, асфальт прогибался и трескался. Но для того, чтобы образовалась именно такая трещина надо, чтобы по дороге проехало совершенно определенное количество машин, определенного веса, и как раз по этому участку дороги.
  Кто же мог такое рассчитать? А потом - стоп!
  Чтобы здесь проехали все эти машины, надо сначала их сделать. Значит, прежде должны быть построены заводы. Инженеры должны создать чертежи... Потом водители, которые сядут за руль этих машин, обязаны сделать это в точно отведенное время. А им надо еще получить права, выучиться, чтобы управлять автомобилем. Кто-то другой обязан их этому научить. Да. Но прежде всего участвующие во всем этом люди должны еще родиться на свет. А для этого их родители...
  Стоп. Значит, причина появления трещины в асфальте теряется где-то во мраке веков. Получается, выходит... Невероятно! Как бы глубоко в прошлом эта причина не находилась, она существовала еще до того, как возникла Земля, на которой потом появились люди... Источник трещины в асфальте находится... - в Космосе! Эта мысль меня потрясла! Не в силах осознать все величие открывшейся мне картины, я застыл совершенно ошарашенный. Боже мой! Мои папа и мама! Они не причина моего рождения!.. Причина всего там - среди Звезд!!! Благоговейный трепет охватил меня.
  Но тут вышел отец. Детские заботы сразу вернулись... и я надолго забыл это внезапное озарение.
  Правда, когда в школе меня вызывали к доске, я не сразу мог сообразить, о ком идет речь. Ведь очевидно, что я не Юра Баскин, как и другие дети не Светы и не Иваны, а нечто совершенно другое, что-то необъятное, способное радостью и любовью животворить кого угодно, коснуться любого предмета, где бы он ни был, здесь, под рукой или за три девять земель отсюда. Неужели взрослые этого не понимают?! Мне даже приходилось их оправдывать - действительно, ну а как еще им различать нас - детей? Только так, по имени и фамилии.
  В сентябре следующего, 1972 года мы переехали из Дивного в Ставрополь. Я пошел в новую школу. Естественное беспокойство о том, как меня встретят и не буду ли я посредственностью на фоне городских учеников, смешивалось с радостным чувством начала новой жизни.
  Но все сложилось великолепно. Я оказался одним из самых лучших учащихся. Быстро решал в уме математические задачи и в то же время с легкостью писал сочинения. В дневнике моем красовались чуть ли не все пятерки.
  Только по русскому не удавалось дотянуть до отличной оценки. И... сильно хромало поведение. Задирам я не давал спуску. Да еще на уроках часто вел себя так, чтобы меня вызвали к доске в качестве наказания. Тут каждый раз оказывалось, что я знаю все "на отлично". Учитель "посрамлен", а я почиваю на лаврах...
   Но главное - мне даже не приходило в голову унижать девчат, наоборот, я старался быть с ними на равных, на дружеской ноге. Дружил даже с одной старшеклассницей, носившей забавную фамилию - Носик. Она уже крутила романы со сверстниками, и мне была интересным другом. В общем, скоро у всех сложился образ этакого хулиганствующего отличника, который не обижает слабых. К тому же я очень серьезно занялся спортом, так что мой неформальный авторитет бурно рос день ото дня.
  Результат был предсказуем. Однажды после уроков меня окружили сразу пятеро старшеклассников. Я знал - они из местной шпаны. "Пойдем, с тобой поговорить хотят". В душу проник холодок страха: ясно - бить сейчас будут. Меня повели за школу, к пристройке, где была слесарная мастерская. Там спиной к железным воротам стоял их главарь. Упершись задом в ворота и закинув ногу на ногу, он смолил сигарету, дожидаясь, когда меня подведут к нему будто пленного.
  Конвоиры отступили в сторону, и мы оказались лицом к лицу. Он лениво поднял на меня взгляд. В глазах его застыло глубочайшее презрение, словно он видел не человека, а какуюто мерзкую гадину: "Ну, чего стоишь? Иди сюда. Оближи мне ноги". Сказано это было таким будничным тоном, что стало ясно - этообычный ритуал. Многие, видно, его прошли... Вголовеу меня взорвалась бомба! Такое унижение не совместимо с жизнью! И я вдруг ринулся на него, как бык на красную тряпку. Так и протаранил головой самое его дыхало. Он рухнул словно убитый, безвольно стукнувшись виском о землю.
  От неожиданности и вида бездыханного тела своего предводителя дружки его разбежались. Остался только один. Как и я, он просто не мог покинуть место преступления.
  Вдвоем мы перевернули лежащее тело на спину и стали дожидаться неминуемой кары. Но тут пострадавший вдруг всхрапнул и открыл глаза. Явно не соображая, что с ним случилось, он дико посмотрел на меня, потом на своего товарища. Мы помогли ему сесть.
  Наконец раненый очухался и, морщась от боли, попросил отвести его к школьному крыльцу. Там мы уселись на ступеньки, и он протянул мне руку: "Гена". Я молча пожал ее.
  Районная шпана больше меня не трогала... И не только меня, но и тех, кто был рядом. Так что время от времени мне приходилось провожать пацанов до автобусной остановки, а иначе у них и мелочь шибануть могли.
  Авторитет мой стал зашкаливать за все мыслимые и немыслимые границы. Неожиданно для себя я вдруг обнаружил, что одного моего одобрения или несогласия было порой достаточно, чтобы в корне изменить ту или иную ситуацию. Не удивительно, что уже в пятнадцать лет меня избрали секретарем комсомольской организации школы.
  Тут и началось мое "падение".
  В соответствии со своей новой должностью я оказался членом горкома комсомола. Однажды мы собрались на совет, где решался вопрос о проведении трехдневной общегородской комсомольской конференции. Она должна была проходить в одном из пионерских лагерей.
  Нас собралось человек двадцать - двадцать пять. Обстановка была очень раскованной. Матерок гулял в кулуарах. При этом смачно матерились и девочки. Я же чувствовал себя совершенно потерянным, будто попал на чужое собрание.
  Наконец все уселись за длинный стол, во главе которого расположились руководители городского комитета. Председательствующий огласил повестку дня и заявил: "Итак, список мероприятий для быдла лежит перед вами. Потом ознакомитесь. У нас же другая задача - хорошо отдохнуть. Поэтому, Танюха, - обратился он к сидящей напротив меня очень красивой девчонке, - на тебе обязанность подобрать девчат, чтобы потрахаться можно было нормально. Кстати, это касается и всех остальных. К нам приедут из крайкома, и очень важно, чтобы девок хватало всем. На себя я беру подбор отдельных помещений, ну и соответствующую обстановку. Быдло расположим в общих корпусах. Для утверждения бюджета определитесь по его количеству. Обращаю внимание, бюджет надо составить так, чтобы хватило как минимум на три ящика вина и два ящика водки. Портвейн, даже хороший, не брать. В прошлый раз нам сделали замечание".
  Я слушал все это и не мог поверить в происходящее, будто с Луны свалился. Часть моей души умерла прямо там, на этом собрании.
  Возвращался я ватный. Меня словно избили до полного бесчувствия. Оказывается, вся комсомольская, а значит, и партийная работа - это мишура для быдла. Элита же там, наверху. И с ней я не хочу иметь ничего общего.
  Разумеется, для проведения конференции я палец о палец не ударил. Вместо этого написал заявление о сложении с себя полномочий секретаря школьной комсомольской организации. Это была не просьба к ее общему собранию об освобождении от должности, а заявление об отказе исполнять обязанности с сегодня на завтра!
  И что они могли со мной сделать?! Ничего. Все. Комсомольская работа больше меня не интересовала, а объяснять причины я не собирался.
  Потом мы переехали в другой район, соответственно поменялась и школа. Теперь моими занятиями была лишь учеба да прыжки с парашютом...
  Правда, избежать проблем все равно не удалось. В выпускном, десятом классе я наотрез отказался писать сочинение на тему "Коммунист, с которого я хочу брать пример". Скандал разгорелся страшный. Директор требовал немедленно исключить меня из школы. Но он сам был почти мальчишка, всего двадцать восемь лет, так что его авторитета не хватило - педагогический совет школы отказался это сделать.
  Так в 1977 году я благополучно закончил школу с одной четверкой в аттестате - по русскому языку. В институт поступил, словно в одиннадцатый класс перешел. Сдавал всего один экзамен - математику. Полученная пятерка наряду с конкурсом аттестатов обеспечили мне поступление на строительный факультет Политехнического института.
  Впрочем, я скоро осознал, что информация о температуре затвердевания гипса не прибавит мне знаний о жизни. Поэтому надо самому в нее окунаться. Для начала - пойти в Армию. И, конечно, если служить, то не просто отбывать номер. Мне нужна армейская элита - десант. Цели своей я добился...
  * * *
  28 декабря 1981 года. Четыре часа утра. Кандагар. Мы с напарником в охранении. Расположились возле какого-то дома так, чтобы видеть всю улицу. Вчера не успели прочесать окружающую местность, а это неправильно, такого не должно быть перед ночлегом. Оттого на душе неуютно, кошки скребут. Остается надеяться, что духи еще не прочухали, где мы находимся. Холодно. Сна ни в одном глазу.
  На противоположной стороне улицы движение. Кто-то идет тенью по нашему маршруту. Говорю вполголоса: "Стой там. Кто такой?" Тень замерла: "Баскин, тебя ротный вызывает. На дембель едешь". - "А ты в рог получить не хочешь? Не время сейчас шутить". - Молодежь над нами давно издевается. Дембеля еще два месяца назад должны были дома быть, а мы все в рейды ходим. - "Нет. Я на замену пришел. Машина ждет. В бригаду сейчас поедете". - "Хорошо. Иди сюда". Мне верится в это с трудом. "Вот, - думаю, - самый урочный час роту без дембелей оставить. Командиры опять все через жопу делают".
  Радости, почему-то, нет. Может, не верю еще до конца, что все, - на этом точка. Теперь домой. Пока что все буднично. Сели в машину, рванули по ночному городу в сторону аэродрома. Прощались на скорую руку и лишь с теми ребятами, кто не спал. С ротным тоже. Все как-то скомкано. Пожелал нам удачии вперед: "Давайте, давайте скорее, в бригаде вас уже ждут".
  Там только успели привести себя в порядок, облачиться в давно готовый дембельский наряд, как всех построили, вручили документы и опять - скорее на аэродром. Никаких торжественных речей, все стремительно. На аэродроме уже ждал самолет...
  Приземлились в Душанбе. Там нас встретили пограничники, разумеется, не торжественным парадом. Устроили настоящий шмон - прямо на аэродроме. Раздеваться до трусов не заставили. Но шинели сняли и карманы выворачивали. Рвали "запрещенные" фотографии. Потом опять в самолет, так что уже к середине дня мы оказались в Ростове-на-Дону.
  Вот так за несколько часов произошло наше перемещение не просто из города в город, а из одного мира в другой, который едва нам знаком, в котором люди совершенно оторваны от реальности войны, где мы для них - инопланетяне.
  Честь военным не отдаем - не приучены. Одеты не по уставу. Вместо шапки берет, шинель расстегнута - тельник наружу. Идем с Магомедом по автовокзалу. Естественно, военный патруль выходит прямо на нас, как акула на свежее мясо. И с места в карьер: "Почему честь не отдаете?! Почему одеты не по уставу? Документы!"
  Мы с Магомедом переглянулись. Нам все ясно, только эти дебилы еще не поняли, что их бить сейчас будут. Я уже прикинул, как первого Магомед рванет на меня и начнет разбираться с другими. Осталось каких-то пару шагов...
  Но тут старший патруля - офицер что-то почуял. Командует своим: "Отставить!" И к нам: "Ребята, вы кто такие? Откуда?" - "Из Афгана, домой едем. Нам военные кассы нужны". - "Понятно". И начал было объяснять, как их найти. Однако сообразил, что для нас это задача не простая. Говорит: "Ладно. Я сам вас провожу. Идите за мной". Так, в сопровождении патруля, мы двинулись через весь вокзал. У кассы он взял наши предписания, сам получил билеты и вручил каждому. Мне в Ставрополь.
  Магомеду в Махачкалу.
  В моем сердце до сих пор живет благодарность этому человеку. И непотому, что неизвестно, как там могло все повернуться, аза егообычную доброту, которой плевать на солдафонское следование правилам.
  Как добрался домой не помню. Всю дорогу тупо смотрел в окно, наблюдая за медленно плывущими там серыми полями и голыми перелесками. Этот сиротский пейзаж да еще монотонная работа двигателя - вот и все, что осталось в памяти.
  Радости не было - в душе пустыня. Меня словно выбросило после шторма на берег, и я никак не могу прийти в себя. Дома, вместо того, чтобы отсыпаться, вскакиваю в шесть утра и мечусь по квартире, словно тигр в клетке, не могу найти себе места.
  На улице тоже пытка - там слишком много людей и машин, кишащая масса перемещений и звуков. Для меня это прямая угроза, сознание привыкло контролировать каждый едва уловимый шорох, любое, даже малейшее, движение. А тут: слева проскочила машина, за спиной стукнул женский каблук по асфальту, справа из-за угла вдруг появилась детская коляска, ктото споткнулся или что-то уронил, где-то порывом ветра подхватило бумагу...
   Однажды я шел по улице вдоль одноэтажных частных домов. Таких полно в старом городе. И тут кто-то захлопнул форточку - прямо на уровне моей головы. Как выстрел! Сердце чуть не оборвалось.
  Полчаса прогулки и я уже в мыле. Возвращаюсь домой, перевожу дух и опять иду на улицу - привыкать к своей новой жизни. Но как бы я не старался, даже через четверть века мгновенно выныривал из сна от любого незнакомого звука, а в кафе или ресторане вдруг обнаруживал себя сидящим так, чтобы контролировать оба выхода...
  Тогда я смотрел на людей и не мог понять, почему они себя так ведут? Зачем пытаются что-то доказывать, обозначать свою значимость? Почему постоянно выясняют отношения, спорят? Чем они руководствуются? Что они знают такое важное, что это заставляет их действовать? Зачем они вообще что-то делают, какой в этом смысл?! Ведь достаточно нажать на курок... и вся их деятельность прекратится, независимо от того, праведна она или преступна. Толку от того, что жил человек?..
  Здесьявно какое-то недоразумение, которое в суете никтоне замечает. Или, быть может, не хочет замечать? Однако в этом должен быть смысл. Иначе все жертвы напрасны. Напрасно убивали мы, напрасно убивали нас. Да и кто, вообще, решил, что мы должны убивать? Наше советское государство? Что ж, тогда я должен знать, что оно из себя представляет. Я должен найти этот потерянный всеми смысл, чтобы не сойти с ума от того, что я делал. А для этого надо учиться. И учиться в самом лучшем вузе страны, у светил юридической науки.
  Слава богу, я понимал, что с головой у меня не все в порядке, раз среди мирной жизни там вовсю бушует война, и каждый, кто оказался мне неугодным, тут же попадает в разряд врага, а враги - я это точно знаю! - подлежат истреблению...
  Однако теперь передо мной стоит жизненно важная цель, к ней я готов идти, не жалея ни сил, ни времени. А потому без сомнений вернулся не на строительный факультет Ставропольского политеха, а в "родную" контору - вневедомственную охрану. До армии, после того как бросил институт, я там полгода работал специалистом по охранной сигнализации. Теперь пошел в сторожа, чтобы ночами готовиться к экзаменам.
  Вот только мозги отказывались подчиняться. Открываю учебник истории, прочитываю абзац - все понятно. Закрываю... не помню, о чем там шла речь! Сознание, заточенное на звериное стремление выжить, просто отказывалось от лишней информации. Но я мучил и мучил себя, пытаясь запомнить хоть что-то.
  Через пару месяцев неимоверных усилий "лед тронулся". Я уже мог удерживать в памяти все больше и больше из прочитанного. Книги вновь становились источником питания для мозгов. Через какое-то время я даже решился заниматься с репетитором - надо было восстановить иностранный язык. Русский и литература беспокойства не вызывали - сочинения мне всегда удавались.
  И вот уже летом 1982 года я еду в Москву - поступать на юридический факультет МГУ. Конечно, шансы невелики - конкурс шесть человек на место. И это все нормальные люди, а не обрубки вроде меня, у которых даже льгот никаких нет. Ну и пусть. Я готов к поражению, ибо твердо знаю, что если не сейчас, то на следующий год точно подготовлюсь так, что не принять меня не смогут.
  На сочинении я получил трояк по литературе и два по русскому. Все. Экзамены для меня закончились. Правда, осенью есть еще возможность попытаться на рабфак поступить. Может, там будет иметь значение не только рабочий стаж, но и мое Афганское прошлое. Хотя вряд ли - о войне здесь еще никто не знает.
  В Москве меня приютил сослуживец, вернувшийся домой на полгода раньше меня, Андрюха Погосов и его замечательная мама - удивительной доброты человек. Это было счастливое время. Хотя дни напролет я сидел за учебниками, время от времени, по выходным, Андрей брал доставшийся ему по наследству от отца - московского ученого и профессора - новенький жигуль и катал меня по Москве. То были интереснейшие прогулки.
  Осенью я подал документы на рабфак. Конкурс оказался сто пять человек на место. Но мне было все равно, тем более, что собеседование, которое мы проходили, оценивалось двумя способами "удовлетворительно" и "неудовлетворительно". Психологически это было гораздо проще, чем на общем потоке, где приходилось иметь дело со школьниками, у которых ответы от зубов отскакивали.
  На собеседовании по русскому я получил "уд", а французский, можно сказать, сдал блестяще. Там требовалось перевести текст со словарем и ответить на вопросы. Беру билет, читаю текст и вдруг понимаю, что словарь не нужен, мне все ясно и так. Вызвался отвечать без подготовки. Легко все перевел, вопросы тоже оказались простыми. Экзаменатор даже отметил:
  "А Вы молодец".
  Все происходило словно во сне. Осталось одно собеседование по обществоведению, которое не должно быть для меня сложным. Действительно, отвечал я неплохо и в какой-то момент решил, что уже все - положительная оценка у меня в кармане. Экзаменатор, женщина, видимо, тоже так считала и, чтобы закрепить хорошее впечатление, задала какой-то совершенно простой вопрос.
   Я понимал, что знаю ответ на него, однако захваченный своими победными мыслями, оказался в настоящем ступоре. Не "бе" тебе и не "ме". Никак не могу сообразить, что ответить. Только благодаря ее упорным наводящим вопросам я наконец очухался и дал правильный ответ. Не знаю, как это оценят...
  Мои победные настроения сменились крайним пессимизмом, а ведь результатов ждать еще целую неделю. За это время радужные мечты об учебе в Москве этой осенью совершенно заслонили мысли о предстоящем новом этапе подготовки к экзаменам. Я уже планировал возвращение в Ставрополь, как вдруг... Случилось чудо! Выигрыш в конкурсе из ста пяти человек на место! Невероятно!
  Десятого ноября 1982 года я заселялся в общежитие МГУ на проспекте Вернадского. Переполненный радостью, захожу в паспортный стол, а там три женщины, работницы, ревут как белуги, навзрыд. Я опешил от неожиданности. Спрашиваю: "Что случилось?" - "Брежнев умер!" И новый поток рыданий.
  "Вот дуры, - думаю, - нашли о чем слезы лить". Успокаивать не стал. Спрашиваю: "Мне что, в другой день зайти?" - "Нетнет. Сейчас. Подождите, мы Вас оформим".
  Так общага стала мне домом на целых шесть лет. И, как оказалось, это было спасением. Я быстро понял, что попытки забыть, убежать от Афгана бессмысленны - он живет внутри, а от себя ты никуда не денешься. Выход оставался один - идти навстречу собственным страхам, навстречу мраку, который поселился в душе. Вот тут и началась моя "двойная" жизнь.
  Днем я с наслаждением учился, а вечерами запирался в своей комнате и шаг за шагом погружался в войну. Я словно приближался к краю пропасти, осторожно заглядывал в нее и в ужасе отшатывался назад. Это повторялось раз за разом, много, очень много раз, пока не наступил, наконец, тот момент, когда меня уже не отбрасывало прочь. Было страшно, но я мог стоять у самого края пропасти и смотреть в нее... А когда казалось, что воспоминания будто надвигающаяся могильная плита сейчас накроют меня с головой, я бежал к соседям. Мы пили чай, беседовали ни о чем... Ребята даже не подозревали, что этим спасают мне жизнь.
  Конечно, проще было бы выговориться. Рассказать комунибудь о войне. Но я не мог этого сделать, потому что каждый раз, когдапытался что-то сказать, ком подкатывал к горлу.
  Однажды в 1984 году комсомольцы нашего курса организовали собрание, чтобы рассказать молодежи об интернациональном долге, который Советский Союз оказывает братским народам Афганистана. Естественно, пригласили меня. И черт дернул явиться!
   Правда, сначала все шло прекрасно. В полном равнодушии я слушал пропагандистские реляции комсомольских активистов о святом долге нашей страны помочь завоеваниям молодой афганской революции, о грядущих великих свершениях в Афганистане, создании новой промышленности, освобождении из кабалы мусульманских женщин.
  Потом выступил коммунист Петя Кисляк. Он долго рассказывал о том, как в конце 1979 года они приземлились с каким-то грузом в Кабульском аэропорту. Едва успели разгрузиться, их стали обстреливать. Все опять забрались в самолет и улетели в Союз. Так что в Афганистане он был несколько часов.
  Петя скромно отметил это обстоятельство и вдруг заявляет: "Среди нас есть человек, который находился в Афганистане два года, награжден медалью "За отвагу". Давайте его попросим что-нибудь рассказать". Собрание одобрительно загудело: "Да. Правильно. Пусть расскажет".
  Я был взбешен. Ну, думаю, сами напросились. Сейчас я вам расскажу и о социалистической революции во главе с Бабраком Кармалем, перед началом которой наш спецназ уничтожил президента Амина вместе со всей его семьей; и не о светлом, а о кровавом будущем Афганистана, потому что наши советники считают, что для того, чтобы навести там порядок, надо половину мужского населения расстрелять, а другую повесить.
  Я решительно вышел к месту оратора. Но только попытался что-то сказать, как рыдания сдавили горло. Беспомощно смотрю на этих пацанов и девчат... Ну не плакать же перед ними! И я пошел к двери сквозь нависшую вдруг тишину в зале. Потом долго злился на себя за то, что вообще приперся на это сборище.
  Ведь знаю, что с башкой у меня не в порядке.
  От общения с сослуживцами легче не становилось. Наоборот, возникал какой-то массовый психоз. Помню, я уже был студентом первогокурса, нас собралось человекдесятьв ресторане под глобусом на тогда еще Калининском проспекте.
  Невероятная общность возникла сразу. Теперь были мы и все остальные, которые если не против нас, то уж точно не с нами. Это враждебное окружение. Ребята выпили. И тут началось... либо официант оказался не прав, либо, наоборот, кто-то из посетителей нашего официанта обидел... В мгновение одних граждан прижали к стене, других ткнули мордой в стол. Посуда вдребезги.
  Официанты перепугались - не знают, что делать. Администратор бросился к телефону милицию вызывать. Хорошо, с нами был кто-то из офицеров - Никитин или Захарян, он быстро пресек вакханалию. Сунул администратору деньги за разбитую посуду, и мы удалились до прихода милиции.
  Потом встречались у Коли Залесского дома, в Белых Столбах. Там мы оказались одни, без офицеров, так что останавливать нас было некому...
  В этот раз тормоза сорвало у хозяина дома. Он за что-то так обиделся на Колобка - своего лучшего друга, что выскочил на балкон и сиганул со второго этажа. В принципе в этом не было ничего страшного, только у Коли в Афгане вынесло по двенадцать сантиметров кости из обеих ног. Их наращивали,
  но ходить ему прихо- Два друга: слева Колобок (Володя Свечников) дилось накостылях. и Коля Залесский
  И вот теперь онлежалтам, внизу и плакал - нето от обиды, не то от своей беспомощности и боли. Моментально протрезвевший Колобок бросился к нему. Мы подняли Колю обратно в квартиру, но утихомириться он не мог... Тяжко было на это смотреть.
  Для себя я решил, все, хватит мне этих встреч. Иначе мозги никогда на место не встанут. Пьяные истерики - не лекарство, а мне учиться надо. И я учился, хотя война не отпускала меня ни на шаг, даже в самые радужные моменты.
  Как-то гуляю по Москве. Погода на загляденье. Я студент лучшего вуза страны! Столица - вот она, перед моими глазами. Иду мимо гостиницы "Москва" к Большому театру. Сердце поет. Передо мной открывается театральная площадь, фонтан, колонны фасада...
  Поднимаю взгляд - на покатой крыше техническое окно. В голову приходит мысль: если поставить туда пулемет, то всю площадь контролировать можно.
  И все. Конец! Оча-
  ро вание Москвы мгновенно исчезло. Я тут же вспомнил неприятное чувство, которое кольнуло меня, когда проходил мимо гостиницы. Там же огромные витражи, а это опасно, потому что при штурме даже на полу не укроешься.
  Краски погасли. Город вновь начал превращаться в поле боя, а бороться с этим нет сил. Очень скоро навалилась усталость, и я поплелся к метро. Надо
  возвращаться домой - Лето 1983 года. Полтора года
  к себе в общагу. после войны
  На рабфаке уменяпоявился друг - СерегаКульнев. Никогда в жизни я не встречал таких людей. Наряду с невероятной физической силой, надо сказать, что дед его запросто поднимал деревенскую избу, он излучал доброту и спокойствие.
  Ему, похоже, казалось, что сила, которой он обладает, доступна любому. Поэтому отрывать, например, железные ручки в дверях - это очень легко. Он пытался меня научить: "Вот смотри. Кладешь ладонь на ручку, полностью расслабляешься, а потом резко - раз! И ручка у тебя. Попробуй". Ох, не знаю сколько он в общаге ручек оторвал, пытаясь меня научить, но я так и не смог этого сделать.
  Зато, благодаря ему, я научился отдыхать во время бега и подъема тяжестей. Было очень странно обнаружить, что все это зависит от моих собственных мыслей, от воображения. Через год я уже мог бегать часами, сохраняя при этом силы. А после первого курса, когда мы были на картошке, с легкостью забрасывал через борт на тракторный прицеп нескончаемое количество мешков весом пятьдесят-шестьдесят килограммов.
  Для нас это была игра. Мы ходили с ним в белых маечках, подчеркивая тем самым, что не таскаем мешки через колено, грудь и голову, как остальные ребята, вымазанные землей от пят до макушки.
  В общем, Серега стал моим другом и учителем. Естественно, именно к нему я обратился за помощью. Спрашиваю его как-то: "Скажи, как быть? Я не могу избавиться от агрессии. Она давит меня изнутри". - "А ты делай людям добро и все пройдет", - беспечно ответил он и заспешил куда-то по своим делам.
  Я был возмущен. Друг называется! К нему с важнейшим вопросом, а он словно отмахнулся: "Делай людям добро". Какое, на хрен, добро, когда каждый - угроза. Нет, не то он говорит, совсем не то.
  И вот однажды я стоял на конечной остановке троллейбуса, рядом с нашей общагой. Ждал, когда он выйдет на линию, ведущую прямо к университету.
  Из-за угла появилась тетка с немыслимым количеством сумок и пакетов. Они висели у нее на плечах, на локтях, разве что в зубах ничего не было. Я подумал: "Вот дура. Ну куда прется?
  Ведь дажев салон не влезет со всей этой поклажей".
  Она подошла кзаднейдвери троллейбуса, совздохом облегчения сбросила сумки на землю и, увидев меня, говорит: "Молодой человек, помогите пожалуйста, а то я иду и думаю, ну какая ж я дура и куда поперлась, ведь даже в салон не залезу".
  У меня мелькнуло: "Блин, она что, мысли читает".
  Ну, делать нечего, я нехотя стал загружать ее сумки на заднюю площадку троллейбуса. Другие пассажиры тоже потянулись в салон, и только я втащил последнюю сумку, как водитель занял свое место и объявил следующую остановку.
  
  Сергей Кульнев - второй слева, Юрий Баскин - четвертый.
  Возвратились с картошки. Октябрь 1984 года
  Здесь-то и произошло то, чего я никак не ожидал. Даже не мог представить себе ничего подобного! Увидев забитый людьми троллейбус и осознав, что ей удалось вместиться сюда со всем своим скарбом, эта тетка обрушила на меня совершенно невероятный поток благодарности: "Господи, молодой человек, спасибо! Низкий поклон Вам. Это Бог Вас послал. Я шла и молила Его помочь, и он Вас ко мне отправил - ангела своего. Мне теперь ничего не страшно. Я знаю, что Вы есть, есть Ваше доброе сердце..."
  Я опешил. Первым желанием было как-то отстраниться от всего этого, но мощь ее благодарности прошибла все мои барьеры напрочь, и я вдруг ощутил то самое блаженство любви, которое не испытывал с детства, в котором когда-то жил.
  Глядя на эту сцену, люди улыбались. Я тоже смотрел на них и - о, чудо! - был рад им! Весь день я летал на крыльях. Теперь понятно, о чем говорил Серега! Как же он прав!
  Ключи от счастья вновь были в моих руках. Но я хотел понять, что же со мной случилось? Ведь что-то произошло у меня внутри, в моем сознании. Там свершилось какое-то событие, которое преобразило все. Кроме того, я уже знаю на опыте, что от него зависит физическая сила и выносливость.
  Так что же получается? То, что происходит в сознании человека, изменяет внешнюю действительность? Но как такое возможно? Ведь для того, чтобы оказать воздействие на физическое тело, надо иметь с ним что-то общее, обладать какой-то, пусть самой эфемерной, но телесностью. Не могут же происходить реальные события с тем, чего нет, чего вообще не существует, с пустотой?
  Так или иначе, у сознания должно быть какое-то собственное содержание. В противном случае оно не сможет изменяться, просто нечему будет это делать.
  Тогда я еще не понимал, что наткнулся на самое больное место современной цивилизации и просто искал ответы. Мне надо было разобраться с собой. А для этого я должен знать, что такое сознание, с чем я имею дело в лице самого себя.
  Разумеется, марксистское утверждение, что сознание - это свойство высокоорганизованной материи, меня совершенно не устраивало. Пустой разговор, который не объясняет обратного воздействия сознания на материю. А рассуждение Ленина, что после возникновения сознания противопоставлять сознание и материю нельзя, потому что в мире нет ничего, кроме материи, лишь убедило - марксисты врут.
  Они ведь сами стоят на том, что материя вечна, а значит, вечны все ее формы, в том числе и сознание, раз уж, кроме материи, ничего нет. Но как тогда можно утверждать, что оно возникло, что когда-то сознания не было?
  Здесь явное отсутствие логики. Либо сознание вечно, как и вся материя, либо оно смертно, но тогда смертна и материя. А это глупость, потому что смерть одного приводит лишь к появлению чего-то другого.
  Ничего не может исчезнуть без следа, превратиться в пустоту. Иначе вообще ничего бы не было. Ведь для того, чтобы хоть что-то родилось, нужен строительный материал, нужна какаято субстанция - источник.
  Стоп! Но вечная разумная субстанция - это же Бог! Так, изучая марксизм, я и пришел к Богу, к пониманию его существования. Далекое детское озарение обрело вдруг осознанные черты этой реальности. Вот где основа. Здесь и надо копать. Хорошо, у меня было с кем обсудить эти вопросы.
  Однажды во время большой перемены мы сидели с Серегой на лавочке в университетском дворе и рассуждали: "Вот нам говорят, что наука ищет всеобщую Истину, но при этом никто не желает замечать, что единство материи и сознания это и есть та общая для них субстанция, из которой рождается все, а значит и возвращается туда после смерти.
  Наоборот, науку, будто специально, разделили надвое - одна часть утверждает, что сначала было сознание, оно источник всего, а другая, наоборот, твердит, что материя главная, из нее все исходит".
  Увлеченные разговором, мы не заметили, как к нам подошел сидевший на другом конце лавочки мужчина: "Извините, у вас такая интересная беседа, разрешите и мне поучаствовать". Мы переглянулись. "Пожалуйста". - "Видите ли, я преподаватель физико-математического факультета и тоже пришел к существованию Бога. Ряд экспериментов, которые мы проводим, нельзя объяснить иначе, кроме как наличием чего-то всеобщего. Вот, например, разлетающиеся в разные стороны электроны непосредственно взаимодействуют друг с другом, независимо от расстояния между ними". - "Как интересно, а скажите, Вы разговариваете о Боге со своими студентами, может, у Вас научные работы об этом есть?" - "Нет, конечно. Да и с научными статьями проблема. Если я затрону эту тематику, меня с работы выгонят. А вы, я так понимаю, с философского факультета?" - "Нет, юридического". - "Да? Очень необычные у вас интересы.
  Ну, мне уже надо бежать. Спасибо большое вам за беседу".
  Мы проводили его взглядом: да, мучается человек...
  К концу учебы меня тоже стали терзать тяжелые мысли. Окутавшая нас ложь стала мне очевидной. Я давно осознал, что государство, которое мы привыкли называть социалистическим, ничего общего с таковым не имеет, и наш способ производства ничем не отличается от капиталистического. Он точно так же основан на наемном труде, с той лишь разницей, что капиталист у нас один - государство.
  Поэтому советская буржуазия, или номенклатура, распоряжается общественными богатствами не в качестве личных собственников капитала, а в качестве представителей этого единственного капиталиста. Привилегии государственной службы - вот их богатство.
  Разумеется, им даже в голову не придет отказаться от этих привилегий и передать средства производства в непосредственное распоряжение трудящихся, как того требует марксистская теория. Они будут держаться за власть зубами.
  И что делать? Как мне жить дальше? Как общаться с людьми, одна часть которых охвачена идеологическим бредом, а другая цинично это использует. Где я среди них?
  Не выступать же мне с разоблачениями советского режима, не тыкать же пальцем в марксистские труды, где черным по белому писано, что социалистическая собственность на средства производства возникает только тогда, когда они выбывают из собственности государственной. Поэтому социалистическое государство - это такое государство, которое всеми силами стремится не сохранять, а, наоборот, уничтожать государственную собственность на средства производства, передавая их трудящимся.
  Это может быть интересно лишь тем, кто наивно стремится исправить искажения марксизма, обнаружить предательство его идеалов, с целью вернуться к его истокам.
  Но я-то знаю, что возвращаться некуда! Что основанный на материалистическом взгляде марксизм абсолютно оторван от реальной действительности. От реальности Божественной природы каждого атома в этом Мире, каждого человека.
  Он напрочь лишен понимания, что источник рабства находится не в экономике, а внутри человека - в его отождествлении себя с физическим телом. Именно этим мы предаем свое духовное, божественное начало. И именно это делает человека рабом! Не внешние обстоятельства, а его искаженное мировоззрение, которое не позволяет ему видеть, что поле битвы - это всегда только он сам.
  И пока этот источник не открыт, пока законы движения духа остаются тайной за семью печатями, любая социальная революция будет вести к одному и тому же - господству одних людей над другими, к рабству.
  Врать себе я не стал и сделал основой диплома мысль, что советская власть неизбежно рухнет, потому что стоит препятствием движению психической энергии.
  На моего научного руководителя это произвело впечатление как от разорвавшейся бомбы. Она орала, что сделает все, чтобы оставить меня с волчьим билетом: "Вы предатель! Лучшие профессора страны потратили на Ваше обучение пять лет своей жизни. И вот результат! Я не допущу Вас к защите!"
  Впрочем, нечто подобное ожидалось, а потому сдаваться не было смысла. Я обратился к Лубенченко - молодому преподавателю кафедры теории государства и права. Он занимался йогой и понимал, о чем идет речь. Кроме того, когда-то мне удалось защитить у него курсовую работу по теме, тоже связанной с психической энергией. Тогда он поставил мне четверку. Я нагло спросил: "А почему не пять?" И он дал мне ответ, который я помню до сих пор, чуть ли не дословно: "Видите ли, в рамках нашего правового кретинизма перспектив у вашей работы нет, поэтому ставить Вам пятерку я не могу". Для меня это звучало: "Вы на верном пути. Так держать".
  Константин Дмитриевич меня выслушал и с готовностью взялся помочь: "Вам надо сделать две вещи. Первое: написать заявление на имя декана о замене научного руководителя. Я с ним переговорю и дам свое согласие стать Вашим научным руководителем. Второе: несколько первых страниц диплома надо переделать, чтобы там через запятую, до тошноты, шло "Маркс, Ленин, Маркс, Ленин". Я устрою так, что вопросы на защите Вам задавать не будут. Огласите тему, марксистское вступление, и на этом закончим".
  Диплом я защитил на четверку! А вскоре все стало круто меняться - перестройка Горбачева провалилась, и советская власть начала мимикрировать, бешенными темпами превращая свои привилегии госслужбы в звонкую монету. Я это понимал еще тогда, в девяностых.
  И только Афган никак не умещался в сознании. Чуть ли не тридцать лет прошло, прежде чем появился рассказ "Кинотеатр", где наконец удалось осознанно высказаться о войне. Он и завершит эту книгу. 
  КИНОТЕАТР
  Рассказ
  В Москву я возвращался поездом. Было поздно. Эпилептически дернувшись, состав тронулся и поплыл в темноту, медленно набирая ход. Багаж мой состоял из небольшого дипломата и пакета с едой, а потому устраивался я не долго, предвкушая сладостный сон под убаюкивающий перестук колес.
  Умывшись и почистив зубы перед сном, я вернулся в купе. Спальный вагон оказался почти пуст. Было закрыто всего две или три двери, за которыми властвовало сонное царство. У меня попутчика не было и поднятая соседняя полка, повернутая наружу спиной, лишала купе уюта. Я придал ей горизонтальное положение и, опершись руками о стол, наклонился к окну, пытаясь зачем-то рассмотреть хоть что-то за задернувшей его мглой.
  Но там не было ни огонька, ни малейшего движения. Я видел только свое собственное отражение. Лицо, стриженные под машинку волосы. Что-то мне это напомнило, что-то шевельнулось внутри, и вдруг вместо черноты оконного стекла передо мной распахнулся белый экран. Там стоит Ханин.
  Мы провожаем его в Союз прямо на взлетном поле Кандагарского аэродрома. И вся нелепость, вся ужасающая неловкость положения заключается в том, что не знающий страха и сомнений наш непобедимый ротный стоит сейчас перед нами с мокрым от слез лицом и твердит как заклинание одно и то же, одно и то же: "Ребята, вернетесь в Союз, забудьте все, что вы здесь видели! Все забудьте, ребята! Останетесь живы, умоляю вас, забудьте все! Все забудьте, ребята, прошу вас! Ребята!.. Забудьте!.. Умоляю!.."
  Но вот он уже на верхней ступеньке трапа. В проеме двери вздергивает руки в прощальном приветствии, а по лицу текут слезы, которые он даже не смахивает, просто не знает, что плачет.
  
  Евгений Ханин. Заменился. В Союз. Июнь 1981 года
  Самолет покатил по взлетке... И с каждым мгновением образ Ханина начинает терять реальность. Он уносился в Союз, к жизни, а реальность остается здесь, где смерть постепенно поглощает нас всех, где, ежедневно убивая других, мы неумолимо, шаг за шагом убиваем сами себя. Все попавшие к нам добровольцы уже сошли с ума, и только костяк легендарной "ханинской" роты продолжает, как стальной маховик, перелопачивать эту войну, оставляя за собой ошметки окровавленной человеческой плоти, не останавливаясь и не ломаясь.
  Опыт войны приучает не оглядываться назад. И если вчера ты видел, как ручейки крови из трупов убитых тобой людей сливаются в большой ручей, захватывающий и увлекающий за собой дорожную пыль, то сегодня ты не имеешь права об этом вспоминать, если хочешь остаться в живых.
   Но сейчас ты знаешь по опыту, что не все пули летят в тебя и что на самом деле ты сам и есть та единственная пуля, которая не может пролететь мимо цели, потому что выпустил ее снайпер, неотделимый от тебя самого.
   И замелькали на экране картины, как в калейдоскопе. "Ребята, нас здесь всех убьют! Скорее, ребята!" Это орет наш новый комвзвода, Черлянцев. Ему зацепило ноги, и мы вытаскиваем его на плащ-палатке из-под обстрела. А он, заглушая клекот бьющихся о стену глиняного дувала пуль, со змеиным шорохом вспарывающих листву виноградника, орет как недорезанная свинья: "Ребята, скорее! Нас здесь всех убьют! Скорее, ребята!"
  Кто-то из нас не выдержал, ткнул его под ребра стволом автомата: "Заткнись, сука! Пристрелю, б...ть!" Тот задохнулся от боли. Недоуменно-жалостно стонет, затравленно глядя на нас снизу вверх из гамака палатки. Но наконец мы добираемся до спасительного провала в дувале. Вываливаемся наружу вместе с этим дерьмом. Оставляем его нашим и вновь ныряем в волнующий смертью проем, уже зараженные азартом бушующего там смертоубийства.
  Всплывает и новый ротный. За его штаны цепляется "дух", умоляя оставить его в живых. "Дуст, дуст", - шепчет он, пытаясь заглянуть ротному в глаза. А тот, не желая встречаться с ним взглядом, как от мерзкой твари, отводит глаза и вместо того, чтобы пристрелить ее, с искаженным брезгливостью лицом просит: "Баскин, убери его от меня!" Даю короткую очередь. Дух заваливается на бок кулем. Чалма смачно шлепается в глубокую пыль. Мы идем дальше. Сегодня все только начинается.
  И каждый из нас понимает - на ротного полагаться нельзя.
  И снова "ханинские" времена. Из его палатки несутся шумные голоса. Поминают молодого офицера, который прибыл только вчера, а сегодня уже убит. Я запомнил этого парня. Как супермен из боевика, расставив ноги на ширину плеч, он шмалял от пояса из автомата по цветочным горшкам в одном из домов на окраине кишлака, крепость в котором нам предстояло брать штурмом. Он выкрикивал угрожающие ругательства в адрес душманов, а мы сидели в сторонке, с сожалением глядя на него, на это буйство вопиющего непонимания того, где человек оказался.
  Пуля попала ему в задний проход и вылетела в районе ключицы. Кто видел, говорили, что в этот момент он прыгал "рыбкой" через дувал. Его и поминали сейчас в палатке Ханина. Чей-то голос говорит: "Хороший был парень, конечно. Но это ж надо - пуля в жопу попала!" И тут палатка чуть ли не содрогнулась от неудержимого хохота поминающих. Кто-то, давясь им, пытался что-то сказать, но было слышно только: "А ведь действительно в жопу! Ха-Ха-Ха-Ха! Ух-ы! Ха-Ха-Ха-Ха!" Так эти поминки время от времени и прерывались диким хохотом.
  Потом была бегущая в панике пехота. Они бросили своих раненых и убитых и неслись к нам навстречу с обезумевшими от страха глазами. "Стоять, суки!" Очередь над головами не произвела никакого эффекта. Ага, вот оно в чем дело. Они же за своим прапором бегут! Кто-то из наших офицеров пнул прапора ногой, направил на него автомат: "Стоять!" Но просветления в глазах прапора не наступило. Он словно смотрел в пустоту перед собой и последний раз ринулся в нее, потому что в следующее мгновение получил пулю в лицо.
  Нас оказалось здесь всего четверо, и потому от греха подальше мы тоже опустили стволы в готовности вести огонь на поражение. Но шок от убийства командира подействовал. Солдаты стали останавливаться и сбивчиво, но все ж таки объяснять, где и как напоролись на засаду. Был короткий бой и отгрузка вызволенных трупов их же товарищей. По одному на шесть человек.
  Три автомата под каждый труп и вперед, как на носилках.
   И еще один прапор. В тот раз мы ночевали под охраной пехотной дивизии. Спали целую ночь, как на гражданке. Одно осознание этого уже придавало сну ничем неизъяснимую сладость. И вдруг ранним утром выстрел, да еще совсем рядом. Мы выскочили из палатки как ошпаренные. В стороне собралась кучка пехотинцев. "Что случилось, мужики?" - "Прапорщик застрелился. Получил письмо. Девушка бросила", - печально и сочувственно опустив головы, начали было объяснять нам пацаны. "Идиот", - невольно вырвалось у кого-то из нас от досады за беспричинно прерванный сон.
  Потом был ночной рейд в самое сердце Нагахана. Разворошенное огромное душманское "осиное гнездо". И двенадцать пленных, как двенадцать апостолов, которых ни отпустить, ни тащить с собой невозможно. И то, и другое равносильно самоубийству. Стрелять тоже нельзя. Значит, остается резать, ломать шеи или душить. Самое смешное, что все штык-ножи мы вынуждены были оставить, так как изношенные ножны предательски клацали при ходьбе.
  И вдруг у лейтенанта Никитина оказался новехонький, единственный на всю нашу банду штык-нож. Так его же требуется обновить! И вот двенадцать тел, прижатые к дувалу виноградника, с накинутыми на голову одеялами не видят, но ощущают агонию умирающего в тишине соседа. Легкая возня, едва слышный предсмертный вздох и огромные волны молчаливого ужаса, извергаемые маленькими, худощавыми телами, до которых еще не дошла неумолимая пята смерти...
  Так картина за картиной, картина за картиной с высочайшей четкостью изображения и абсолютным осознанием реальности происходящего мелькали и мелькали передо мной, не давая мне опомниться, разрывая все мое существо на части. И вдруг экран исчез! Просто схлопнулся в одно мгновение, и все! Как будто его и не было вовсе!
  В изнеможении я опустился на свою полку. Оперся спиной о стену, пытаясь сообразить, сколько времени длился весь этот кошмар. И есть ли еще смысл вообще ложиться спать. Однако за окном было по-прежнему темно. Потянувшись, я взял со стола мобильник... С того момента, как я вернулся в купе, прошло четыре минуты!
  И тогда я понял, что произошло. Два года свернулись в эти двести сорок секунд, чтобы разорвать ту цепь, которая не отпускала меня от войны. Не давала забыть о ней, именно потому, что запрещала всю ее вспомнить. Спасибо тебе, Господи!
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"