Барышников Алексей Михаилович : другие произведения.

Brom t-3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Дальнейшие приключения магов.


   Часть четвертая
   БРОМ В ГЕРМАНИИ
   (Совсем не обычное продолжение)
   ТЕЛЕФОННЫЙ РАЗГОВОР
   Был вечер, около шести часов. Я бегал по своему лечебному центру весь в запарке. По три пациента в час, правда, не на меня одного -- пара моих коллег крутились тоже, как белки в колесе, а народ все шел и шел, и уже в коридоре сидела приличная очередь.
   -- Что такое сегодня случилось? -- спросил я в коридор, улучив минутку свободного времени между прокачиванием печенки одного пациента и промыванием мозгов другого, не обращаясь ни к кому из очереди персонально.
   -- Да как что, да как что! -- услышал я сразу несколько голосов. -- Вы же, Алексей Михайлович, нас покидать собрались, так мы вот стараемся вовремя от всех наших болячек избавиться.
   -- Да вы не переживайте, -- оправдывался я, -- Центр-то остается, и мои сотрудники тоже, да и школа под руководством... -- Мне не дали договорить, перебив меня.
   -- Мы у вас хотим лечиться.
   -- Я не Бог весть какой целитель! -- пытался я намеренно принизить себя в глазах моих пациентов, чтобы хоть как-то оправдать уже четко наметившийся мой отъезд в Германию.
   -- Бог, какой бог! -- ответили мне в унисон несколько голосов.
   -- Бог не бог, время покажет, -- произнес я таким сочувственным тоном, понимая всю степень своей вины перед ними, и еще подумал: "Так ведь если Бог, то ведь и действительно не имею права от них уезжать". Но тут же себя оправдал: "Ведь если Бог, то и там, в Германии, будут они мне близки. Для Бога-то расстояний нет, ну а если не Бог? -- продолжилась в моей голове как-то сама собой возникшая тема, -- тогда они без меня и сами превосходно обойдутся". -- Всех приму! -- бросил я, проскальзывая назад в призывно распахнувшуюся уже как несколько долгих минут лечебную комнату. Еще раз пообещав принять всех, сколько бы ко мне до моего отъезда ни пришло, но по ходу все же посоветовав набраться терпения, ведь не в поликлинике, все же с каждым надо обстоятельно поговорить. Через несколько минут в дверь пролезла белокурая головка нашей дежурной по этажу и таинственно прошептала:
   -- Мне кажется, это вас, из Америки.
   -- Откуда? -- переспросил я и удивленно выпучил глаза.
   -- Из Америки, если вы, конечно, Алексей Михайлович.
   -- Да, да, -- подтвердил я,-- я Алексей Михайлович, да и вам это известно так же хорошо, как и мне, а в Америке у меня никого нет.
   Она, как мне показалось, как-то сочувственно на меня посмотрела. Хотя почему сочувственно? Вроде как завидовать надо. Пока мы шли к местному телефону завода, у которого арендовали три комнаты для нашего лечебного центра, я спросил дежурную:
   -- А из Америки не представились?
   -- Представились, -- просто ответила она.
   -- И кто же? -- спросил я так же просто и нахмурил брови.
   Она напрягла свои далеко не сократовские мозги и ответила:
   -- У него... -- и надолго задумалась.
   Из чего я сразу же заключил, что звонивший -- мужчина.
   -- Такая странная фамилия, -- она наморщила свой небольшой остренький лобик, который в продолжении следующих нескольких минут, пока мы торопливо шли по коридору, явно демонстрировал значительный перегрев мозгов. И вдруг радостно выпалила:
   -- Бром его зовут! -- И в следующую минуту уже отчаянно засомневавшись в правильности переданной информации добавила: -- Если я не путаю конечно.
   -- Кто? -- вскрикнул я.
   -- Бром, -- повторила она решительно, -- точно Бром. И добавила совсем уж невероятное: -- Сема.
   Я остановился, как вкопанный. Это был явный розыгрыш. Потому что такой фамилии нет, да и быть не может. Всего две недели назад я закончил третью часть моей новой мистической повести "Жизнь и удивительные приключения электронщика Кундалова", как кто-то решил меня уже разыграть -- до первого апреля было еще далеко, был декабрь. Я раздумывал: подходить мне к телефону или вернуться к оставленным на моих ассистентов пациентам. Но разумно прикинув, что расстояние до телефона меньше, чем назад, решил дать себе пару минут отдыха да заодно и поговорить с этим шутником.
   Я взял трубку, в ней все шипело и трещало. Я привычно представился:
   -- Алексей Михайлович Барышников, лечебный центр школы "Возрождение".
   В трубке стало на удивление тихо и вдруг послышался диалог:
   -- Востоков, -- услышал я, -- держи ты, черт йогнутый, связь, а то еле до туда дозвонились. У них там с городом-то толком связи нет, а ты хочешь, чтобы я с ним... из Америки... -- Да ничего я не хочу, -- шипел в трубку другой голос, вероятно принадлежащий Востокову.
   -- Я слушаю, -- произнес я серьезно и добавил свое излюбленное: -- С кем имею честь?
   -- А честь вы имеете, -- услышал я до боли знакомые нотки моего одного из самых любимых героев: Брома Семиона Карловича. Голос сделал профессиональную паузу и продолжил разговор: -- С Семионом Карловичем Бромом.
   -- Из Америки? -- уточнил я.
   И в ответ услышал.
   -- А откуда бы вы думали я еще могу вам звонить? -- И в голосе прозвучали такие знакомые саркостические нотки.
   Я прикинул, откуда бы мог он действительно звонить, если вообще бы мог, и сказал глупость, наверное, не первую за этот длинный день.
   -- Из Африки.
   Тон собеседника сделался сразу же назидательным:
   -- Вот если бы вы, дорогой Алексей Михайлович, отправили нас всех в Африку, или еще куда подальше, -- голос явно издевался надо мной, -- тогда мы бы и были в Африке, или вообще где подальше. Вот только уж вряд ли оттуда когда-нибудь вам позвонили.
   -- Это почему? -- поинтересовался я.
   -- Да потому, что в Африке бы мы не выжили, там у них трудно, -- добавил голос, в котором я уже безошибочно узнал Востокова.
   -- Да и СПИД у них, быр-р-р, -- встрял в разговор женский голос, в котором я сразу же узнал игривые нотки Марии Степановны Задунайской.
   -- А мы не против ходить голыми, -- ворвались в трубку уж совсем неожиданно голоса свиристелок. -- Только, чтобы бананами нас кормили.
   -- А я все-таки больше люблю свинину, -- снова взял инициативу в свои руки Бром. -- Ну а если бы вы нас отправили куда уж совсем неприлично, то одному мастеру известно, что бы с нами со всеми было.
   -- А мы бы точно выжили, -- услышал я радостные женские голоса.
   -- Что, все здесь? -- оборвал я разговор, который мог бы длиться бесконечно.
   -- Все здесь, все здесь, вот только мастера нет. Умер он, -- сказал Бром и как-то погрустнел.
   -- Да знаю! -- бросил я. -- Мастер умер в Америке от простуды.
   -- Да знаем мы все, что вы, Алексей Михайлович, всё это знаете.
   И все в трубке заголосили сразу и вместе.
   -- Цыц, -- сказал я, -- молчать! -- И расхохотался. -- А теперь, -- произнес я решительно, -- признавайтесь все, вы, наверное, слушатели курсов "Возрождение"?
   -- Да нет же, -- произнес снова голос, который мог принадлежать кому угодно, только не герою моей повести. -- Алексей Михайлович, -- сказал снова голос, -- я -- Бром Симеон Карлович, и мне очень прискорбно то, что вы мне не верите, когда даже мастер всегда прислушивался ко мне. -- И голос обиделся.
   Я попытался что-то ответить, но вместо членораздельного ответа раздалось мое членораздельное мычание. Голос в трубке не обратил на это никакого внимания и, как мне показалось, очень проникновенным тоном продолжил:
   -- Ну, если вы нам не верите, человек близкий нам. Ближе даже чем Кундалов, -- вкрадчиво прозвучал женский голос.
   -- Ну, тогда мы просто не знаем, что нам делать, -- дальше продолжил свои нравоучения тот, кто пытался убедить меня, что он реально существующая личность.
   -- А в чем собственно дело? -- задал я очень практичный вопрос. -- У вас проблемы?
   -- Проблемы есть у всех, только они разные, -- представившийся Бромом произнес, ставшей уже классической, фразу из первой части моей повести и саркостически добавил: -- Уж вам-то это должно быть хорошо известно!
   -- А в чем собственно дело? -- поинтересовался я еще раз, пытаясь сообразить: то ли я действительно так крепко уработался, что сошел с ума; то ли меня так искусно разыгрывают те, кто досконально ознакомился с моим произведением, да так, что и голоса подобрали такие, какие они могли бы быть в действительности, если бы конечно мои герои смогли бы по мановению какой-нибудь ну очень волшебной палочки и в самом деле ожить. Но этого не могло случиться ни при каких обстоятельствах, разве что я умер бы на моей каторжной работе и переместился в мир моих героев.
   -- Ты не умер, старина, -- сказал Бром. -- С ума ты тоже не сошел; вот раньше мог бы, теперь уж нет.
   -- Прошли золотые денечки, -- услышал я в трубке голос Вулканова.
   -- Да держи ты связь, -- снова набросился Бром на Востокова.
   -- У них там коммутатор барахлит, скоро сгорит, -- оправдывался Востоков.
   -- Не коммутатор и был, -- встрял в разговор Борис просипшим голосом.
   -- А мы ему новый привезем, -- услышал я еще один голос. Правда, кто это был -- определить я так и не смог.
   -- Да на кой черт ему новый, -- за меня заступился еще кто-то, так и оставшийся мной неузнанным.
   -- Тихо! -- заорал Бром. -- Все, всем тихо. Вы все знаете, что мы звоним из Америки и, между прочим, у нас со связью серьезные проблемы. Все слышали, что Востоков-душка обещал?
   Все сразу же приумолкли, вероятно, осознав серьезность момента.
   -- Ну так вот, -- продолжил Бром, -- мы слышали, что вы в Германию собрались?
   -- Собрался, -- честно признался я.
   -- Это хорошо, -- констатировал Бром.
   -- То-то я смотрю, мастер стал немецкий язык изучать, ну в его новом, так сказать, воплощении, -- пояснил мой собеседник. Наверное, на всякий случай, ну а может забыл, что я не только писатель, отчаянно рвущийся в классики, но еще и парапсихолог по совместительству.
   -- И мастер все время говорил, -- продолжил Бром, -- Эссен, Эссен.
   -- С какой буквы произносит мастер это слово? -- поинтересовался я. -- Если с маленькой, то дайте ему просто поесть, ну а если с большой, то это название одного крупного города в Германии.
   -- Ага, -- сказал Бром, -- я как самый родной брат мастера буду считать, что мастер произносит это слово с большой. А это сразу же значит, что совпали две главные составляющие нашего нового проекта, и это также еще значит, что мы все едем в Германию, в город Эссен.
   Услышав последние слова Брома, вся команда громко закричала "ура", но я счел своим долгом немножко урезонить пыл моих разбушевавшихся героев, сказав:
   -- Да у меня-то и адреса там даже нет, да потом и вас тоже нет.
   Бром серьезно ответил:
   -- Ну, в конце-то концов, мы существуем так же, как и многое в этом мире, созданное силой ума и всевдохновляющим душевным началом, кстати, вашим, дорогой мой будущий классик. В конце концов, все ясно, как день. Мы вылетаем в Ленинград.
   -- Самолетом? -- спросил я.
   -- Нет, -- влез Востоков, -- самолетов мы боимся.
   -- А меня просто тошнит там, -- ясно и коротко сообщила свое отношения ко всем авиакомпаниям Мария Степановна.
   -- Вы что, не знаете, как они бьются, особенно с такими, как мы. Неужели вы за нас не боитесь? -- поинтересовался Бром, в тоне которого явно прослушивались иронические нотки. -- Да и лишние сотрясения мне в моем возрасте явно ни к чему. Мы выбрали более надежный способ -- мы все будем левитировать. Это не так быстро, конечно, как телепортация, но зато надежнее, да и ошибка в приземлении всегда меньше, и по дороге пролетаемые места, которые просмотреть можно, а то неизвестно сколько мне еще тут летать осталось.
   -- А почему вы, к примеру, не хотите на пароходе и прямо в Германию? -- наивно предложил я, считая, что мой вариант, конечно, самый лучший.
   -- Нет, и речи быть не может, -- ответила мне Мария Степановна вполне серьезно и пояснила: -- Укачивает меня в этих пароходах.
   -- Блюю я очень сильно там, -- влезла одна из свиристелок.
   На что Мария Степановна тут же отреагировала:
   -- Фу, как пошло выражаетесь, а ведь вы уже почти европейки. Неужели нельзя сказать по-немецки, культурно: мол, у меня убелькайт. -- И добавила уж совсем наставительно: -- Это вам, милочки, не по Нью-Йорку шлындрать.
   -- Я шпацировать буду, -- тут же нашлась слегка обиженная свиристелка.
   -- Всё, -- взревел Бром, -- дайте о деле, а то Востоков уже потеть начал.
   -- Я-то что, -- тут же ответил Востоков, -- и попотеть могу, а вот там на заводе скоро и без местной связи останутся.
   -- У вас там хоть деньги-то есть? -- поинтересовался я.
   -- Были, -- грустно ответил мне Вулканов, -- но я их все проиграл.
   -- Как проиграл?
   -- Да игры у них тут всякие. Ну, азартные тоже. Я взял и все проиграл.
   -- Ну, так и сказали бы, -- взъелся я. -- А то самолеты бьются, в кораблях их укачивает...
   -- А чего правду-то говорить, -- разумно произнес Бром. -- Вы же все равно ничем нам не поможете. Да вы за нас не беспокойтесь. Мы до вас сами доберемся, да и к слову сказать, мы вас не обеспокоим.
   -- Горит, горит! -- услышал я крики дежурной по этажу. Я бросил взгляд в окно. Горела маленькая телефонная подстанция, исправно обслуживающая этот завод, ну, никак не меньше, чем лет сорок. К слову сказать, наверняка, без капитального ремонта.
   -- Вот и договорились, -- услышал я голос Брома. -- Мало нам кундаловского института.
   Разговор на этом прервался окончательно. Я запомнил очень ярко растерянное лицо дежурной по этажу, рвущую у меня прямо из рук телефонную трубку и начавшую туда кричать: "Пожар, пожар!" Кстати сказать, не набрав даже номера пожарной команды.
   "Любят они огонь", -- сказал я сам себе растерянно и присел на пол прямо у злополучного телефона.
   И тут же я услышал голоса моих ассистентов:
   -- Ну что же вы, Алексей Михайлович! Там у нас просто завал, а вы тут уж битый час...
   -- Звонили мне, -- сказал я удовлетворенно и остался так сидеть на полу, сам себя спрашивая и сам себе отвечая: "Кто звонил? -- Бром. -- Кто такой Бром? -- Мой любимый литературный герой. -- Откуда звонил? -- Из Америки. -- Зачем звонил? -- Хочет приехать в гости, всего делов. -- Что из этого получится? -- А черт его знает! -- Чем это все закончится? -- Кто мне на это ответит?"
   Когда я закончил этот монодиалог, рядом со мной никого уже не было. Лишь только из очереди доносились отдаленные неразборчивые голоса.
   "Надо больше отдыхать, -- сказал я себе, как я говорю обычно с пациентом вкрадчиво и убедительно. -- Надо больше отдыхать, -- повторил я себе уже сугестативно-парапсихологично. -- Надо больше отдыхать", -- сказал я себе в третий раз экстрасенсорно и пошел пахать дальше, успокаивая себя детской сказочкой, вот приеду в капиталистическую Германию, там и отдохну всласть.
   РАЗГОВОР
   -- Зачем ты так сразу влепил ему "Бром звонит", да еще и "Сема"? -- спросила Мария Степановна и слегка прищурилась.
   -- Ну, что я такого сделал, -- оправдывался Бром. -- Ты же знаешь его, да и все его знают, -- сказал он утвердительно, обращаясь сразу же ко всей компании.
   -- Ну и что же, что все его знают, -- парировала Мария Степановна.
   -- Он хоть и наш, но все-таки и у него голова, а голова может от таких примочек просто съехать.
   -- Да и зачем ты, Бромушка, ему Семушкой представился? -- не отставала от Брома госпожа Задунайская.
   -- Да я, знаешь Машенька, хотел как лучше.
   -- А получилось, как всегда, -- констатировала Мария Степановна.
   Востоков вдруг неожиданно изрек известную мудрость:
   -- Добрыми пожеланиями выстелена дорога в ад!
   -- В ад мы не пойдем, -- прохихикали Наташка с Сашкой.
   -- А вас туда никто и не посылает, -- произнес Бром, как всем показалось, голосом мастера.
   -- Ну да, нас там еще только не хватало, -- ответила Сашка сиплым голосом за себя и за любимую подругу.
   -- А я бы сходил, -- мечтательно процедил Вулканов.
   -- Чего ты там не видал? -- поинтересовалась Мария Степановна.
   -- Тепло там, -- произнес Сарваг задумчивым голосом, -- печи... -- И задумался еще больше.
   -- Да ну вас к черту! -- обозлился Востоков. -- Несете всякую чушь -- ад, тепло, печи.
   -- Давайте лучше к делу. Вот ты, -- и он нацелился на Брома своими острыми восточными глазами, -- опять все решил без нас, без подготовки позвонил в Ленинград...
   -- Экспромт лучшая подготовка! -- ответил Бром.
   -- Экспромт всегда готовить надо! -- произнес Борис, как отрезал.
   -- Что с тобой? -- спросили все в один голос.
   -- Откуда такая широта познаний? -- язвительно поинтересовался Бром.
   -- Неужели наша атмосфера так сильно действует? -- высказала предположение Мария Степановна.
   -- Развиваюсь, -- коротко ответил Борис и добавил: -- мастер всех учил учиться.
   -- Это ты путаешь, -- живо откликнулся Востоков. -- Это Ленин всех учил учиться, а мастер... всех учил... развиваться. Улавливаешь разницу?
   -- А что, это не одно и то же? -- поинтересовалась Наташка.
   -- Нет, не одно, -- ответил Востоков. -- И если ты этого еще не поняла, то я со своей стороны могу только выразить свои соболезнования.
   -- Да, проблемы есть у всех, -- Бром попытался снова произнести давно избитую фразу назидательным голосом.
   Но все вдруг громко запротестовали, что, мол, мастер никогда не повторялся и даже жилье в городе, где всегда были большие проблемы с ним, менял всякий раз, когда к ним должен был прийти Кундалов. Правда, эти, уже ставшие историческими, моменты помнили только ветераны магической группы.
   -- Так то мастер, -- парировал Бром, и глазом не моргнув. -- А я и... -- Он принял горделивую позу родного брата.
   -- По троюродивой линии, -- зло пошутила Мария Степановна.
   Но Бром этого уже не слышал, он в упоении продолжал:
   -- И пусть сейчас мастер еще не совсем мастер. Ему, как вы все хорошо знаете, в этом его сейчашнем воплощении, выражаясь по-научному: в его теперешней инкарнации, -- Бром обвел всех взглядом, выражающим явное превосходство над остальными, -- еще только пятнадцать, и мы должны дать ему время подрасти. Тем не менее заветы мастера ширятся и побеждают, по крайней мере в наших стройных рядах.
   Бром говорил еще полчаса, пока наконец-то на него не напала беспрерывная зевота.
   Зевота одолевала всю магическую группу в продолжении яркого самозабвенного выступления Брома, а так красочно умел говорить только он, тем не менее группа зевала!
   -- Так зачем ты все-таки позвонил в Ленинград? -- спросил Вулканов Брома очень даже конкретно, что было для него совсем непривычно.
   -- Ну, ты же сам это хорошо знаешь, -- ответил Бром.
   Вулканов слегка напрягся, откашлялся, после чего в помещении стало дымновато. Когда все откашлялись и дым потихоньку рассеялся, Бром продолжил:
   -- Я, честно говоря, думал, что у Алексея Михайловича в Ленинграде финансовые дела лучше идут, да и помощь ему наша в Германии безусловно нужна будет, да и магический принцип. Ты же его лучше нас знаешь, что мы с вещего жить должны, то есть со вновь поступившего, а со старого, ну со счетов снятого, только упыри-вурдалаки живут. Да и где они, счета-то наши?
   -- Да, таковых у нас точно нет, счетов мы не держим, -- прояснила окончательно финансовую ситуацию магической группы Сашка, которая последнее время тяготела к бухгалтерским делам и в связи с этим подозрительно приглядывалась к Вулканову, как к человеку бухгалтерски непредсказуемому.
   -- Вот из Бори-маленького, действительно, классный вампир получился бы, -- продолжила тему Наташка.
   -- А то! -- солидно произнес Борис-большой и так же серьезно замолчал.
   -- А может, нам немного перезанять у Сюзанны? -- предложила Сашка, вероятно пытаясь дальше развить свой финансовый гений.
   -- У мастера мы можем занимать только идеи, а никак не деньги. А то себе дороже выйдет, -- пояснил Бром ситуацию.
   -- Ну да, -- согласились все, -- это последнее дело занимать хоть у мастера, хоть у кого другого; надо жить своим умом.
   -- Мы все перебираемся в Ленинград, -- подвел итог всего разговора Бром.
   -- И оттуда поедем все на дикий Запад! Ура! -- восторженно завизжали свиристелки и начали скандировать: -- Ленинград, Ленинград.
   -- Теперь Санкт-Петербург, -- поправил Бром.
   -- А кому мы нужны на Западе? -- поинтересовалась Мария Степановна и продолжила: -- Ну, в Ленинграде, то есть в Санкт-Петербурге, это еще понятно, но вот на Западе? -- И она тревожно уставилась на Брома.
   -- В Германии, -- уточнил Бром, не сводя пристального взгляда с госпожи Задунайской.
   На что она только и ответила:
   -- А я по-немецки неплохо могу.
   -- А мы тоже можем, и по-французски, и по-японски, -- влезли свиристелки.
   А Наташка добавила:
   -- Вот только по-японски ноги сильно сводит.
   -- Я не об этом! -- оборвала их госпожа Задунайская резко. -- Я говорить могу, а это я -- и по-китайски, и по-японски, и по-вьетнамски...
   -- Ну по-китайски и по-японски это ясно, -- сказал Востоков. -- Но вот по-вьетнамски, это как? -- И он задрал одну ногу на другую в предчувствии удовольствия от, как всегда остроумного, ответа Марии Степановны.
   -- А это просто тот же секс, -- пояснила Мария Степановна, -- только под бомбами и напалмом. -- И добавила: -- Ощущений больше, да и острее они.
   -- Да, погреться я люблю! -- понимающе закивал Сарваг.
   -- У кого острее? -- поинтересовался Боря.
   -- Ну ясное дело, не у вьетнамцев. -- Влезли в разговор и как всегда удачно Наташка с Сашкой, а Наташка закатив мечтательно глаза произнесла:
   -- А я под бомбами тоже бы попробовала.
   -- Да где ж такой стойкий сыщется? -- удивился Боря, -- чтобы под бомбами и сексом, да еще и напалмом сверху?
   -- Раньше сыскивались, -- ответила госпожа Задунайская о чем-то мечтательно, слегка прикрыв глаза. О чем -- автор оставляет на домысливание богатому воображением читателю.
   -- По-вьетнамски, не по-вьетнамски, а вот по-немецки нам теперь всем придется говорить, -- изрек Бром фразу наставительным тоном, которая, как и многие его выдающиеся изречения, вероятно, тоже войдет в золотой фонд гениальной человеческой мысли последних двадцати веков.
   -- А может, в другую страну поедем? -- предложил Сарваг, имея, наверное, свои скрытые мысли, связанные безусловно с немецким порядком и хорошо организованной противопожарной обороной как известно.
   -- Ну, во Францию, к примеру.
   -- Во Францию, к примеру, Сарваг, нужны деньги, которые ты, кстати, проиграл, -- ответил на предложение Сарвага Бром.
   -- А в Германии что, не нужны? -- поинтересовалась Мария Степановна.
   -- Да нет, конечно, тоже, в принципе, нужны, -- стал объяснять Бром, набравшись ангельского терпения, что обычно ему свойственно не было. -- Сейчас из Казахстана, -- объяснял он дальше собравшимся и неожиданно притихшим соратникам, -- ну и из России тоже, ну, в общем, из стран СНГ идет большое переселение бывших немецких немцев на родину.
   -- А при чем же здесь мы? -- поинтересовался Востоков. -- Я, например, живых немцев только в кино видел, да и то предполагаю, что они были не настоящими.
   -- Ну, дорогие мои склеротики, -- сказал Бром патетическим голосом, в котором ощущалась некоторая доля превосходства его мощного бромовского интеллекта над незаурядными интеллектуальными способностями его друзей, -- у меня же мама с Поволжья была, я даже на английском немного окаю.
   -- А некоторые говорят, что ты еврей римского происхождения, -- не упустил повод сострить Вулканов.
   -- Наветы, -- коротко отреагировал Бром и как ни странно дальнейших комментариев с его стороны не последовало. Что впрочем не говорит ни за, ни против весьма туманного бромовского происхождения, хотя откуда взяться такому мощному уму, как не из еврейской среды. Хотя, конечно, ничего конкретного в связи с этим вопросом утверждать тоже не стоит.
   -- О'кей, -- сказал Востоков после некоторой вынужденной паузы.
   -- А при чем тут немцы?
   -- А дело в том, -- продолжил свои пояснения Бром, все так же не теряя архиангельского терпения, -- что в Поволжье жили немцы, пока, как стало известно, Сталин их не выселил.
   -- Вот уж не любил иностранцев, -- констатировала прискорбный факт нелюбви вождя всех времен и народов к лицам не русской национальности госпожа Задунайская, -- хотя сам-то был не русских кровей.
   -- Что, тоже еврей? -- поинтересовался Вулканов.
   -- Это почему тоже? -- спросил Бром и посмотрел строго на Сарвага.
   Сарваг засмущался и, ничего не ответив, стал делать вид, что пытается раскурить свою трубку от старого огнива, ну и как всегда, что ничего толкового из этого не получается.
   Обстановку разрядил заметно поумневший за последние годы Боря, сказав:
   -- А твою мать он, значит, еврей этот (имея в виду Сталина) выселить, значит, забыл?
   -- Нет, не забыл, но справедливости для, он был не еврей, а скорее грузин.
   -- Как ты, что ли? -- снова наехал на Брома недавно проснувшийся Вулканов.
   На этот раз Бром предложил Вулканову сходить куда подальше, а сам продолжил:
   -- Конечно, он ее тоже выселил, а это значит, что я получаюсь потомственный немец, да и еще серьезно пострадавший от сталинского геноцида.
   -- Бром! -- крикнул Вулканов, переступая порог в сторону улицы. -- Ты, душка, подумай, с какой нацией геноцид-то связан.
   -- Уйди! -- проревел Бром, сорвал со своей ноги увесистый американский сапог и запустил им в неугомонного Вулканова, и продолжил, сначала, правда, немного успокоившись: -- Ну вот я и говорю, после всех этих геноцидов...
   Ему не дала договорить Мария Степановна.
   -- Может, в Израиль поедем, Бромушка? Там им про немецкий геноцид-то и расскажешь.
   -- Нет, -- сказал Бром. -- Израиль, это серьезно, да и мое пошатнувшееся за последнее время здоровье Израиля точно не переживет.
   -- Согласна, -- сказала Мария Степановна.
   -- Итак, -- продолжил Бром в который уже раз, -- я получаюсь природным немцем.
   -- Ну, допустим, мы тебе верим, -- сказал слегка задумавшись Боря. Последнее время задумчивость стала его привычкой. -- Ты даже промеж английских слов немецкие вставляешь, такие как айсберг или кутчер, или почтамт.
   -- Это Боря, -- пояснил Бром, -- крепкие немецкие корни во мне говорят.
   И Бром на минуту почувствовал острую тоску по пиву, сосискам, елочному дереву и рождеству со сложными оборотами немецкой речи.
   -- Ну а все же, -- не отставал от него Борис, -- как ты там им-то за кордоном это докажешь?
   -- Да, вредно все-таки таких, как ты, учить.
   -- Это почему еще? -- поинтересовался Боря и усиленно засопел.
   -- Потому что вопросы много спрашиваешь, -- урезал его Бром. -- Мне все поверят, -- сказал Бром решительно. -- Там, конечно, больше чем здесь. -- Бром чуть поскучнел, весьма вероятно представив, что доказывать сначала придется здесь, то есть в России, где на слово не верят уже давно и всерьез. И даже таким серьезным товарищам, как Симеон Карлович Бром и компания.
   -- Да там-то мне поверят, вот только бы нам до них добраться, -- произнес Бром значительно посерьезнев. Еще немного подумал о чем-то своем и произнес с легкой тревогой в голосе: -- Кроме этробации или, как ее совсем уж по-современному называют, левитации<$FЛевитация -- передвижение по воздуху в физическом теле (прим. автора).> у нас другого способа добраться до Ленинграда нет, а я, честно признаться, уже много лет как не этробировал, то есть не левитировал.
   -- Это легко, это очень легко, -- загалдели Наташка с Сашкой и мгновенно обе сразу приподнялись метра на два над обеденным столом, причем стало видно их красивое нижнее белье и стройные, аппетитные во всех отношениях ножки.
   -- Вам проще, -- огрызнулся Бром, -- вы сразу же двух зайцев убиваете -- и летите, и другим приятное доставить можете. А я что?!
   -- Да нет же, Бромушка, -- вступилась за него Мария Степановна, -- ты еще хоть куда. Да вот и Востоков подтвердит. Правда, Востоков?!
   -- Да не в этом дело, -- грустно ответил Бром, -- долететь бы.
   ЕЩЕ ОДИН РАЗГОВОР
   -- Ну что, Сюзанночка, -- сказал Бром, широко раскинув свои руки для крепкого богатырского объятия чисто по-поволжски, идя той навстречу, -- рад тебя снова видеть.
   -- Я тоже, -- ответила Сюзанна. По всему было видно, что наши друзья застали ее врасплох. Охрана пропустила Брома с компанией без всяких лишних вопросов: Бром с командой были частыми гостями в доме мастера.
   Правда, мастер совсем забыл, что когда-то он был великим мастером. Сюзанна в этом вопросе была больше чем не уверена. Кундалов ей что-то говорил о мастере, но то, что ее маленький сын и есть тот знаменитый мастер, на плечах которого, как иногда красочно выражался Бром, мог уместиться весь небосвод и даже больше, верилось как-то с трудом. Сюзанна, конечно, чувствовала в своем подрастающем сыне какую-то глубинную силу, но относила это больше к своей материнской любви, которая видит в своем чаде даже то, чего и нет. Хотя даже сильная материнская любовь тоже всего не объясняла. Она знала, что мастером был ее отец, но что одно и то же лицо может быть чуть ли не одновременно и ее сыном -- вместиться даже в ее суперразвитое сознание полностью не могло, поэтому и оставалось в какой-то полуяви, полупредположении, полудогадке, что не все так просто в этом подлунном мире. А Кундалова Сюзанна забыла, чего нельзя сказать о Светке, хотя та и пребывала уже за гранью обычной человеческой видимости.
   -- Да проходите же вы, -- обратилась она к непрошеным гостям, нестройною толпою толкущимся возле массивных дверей небольшого, но прекрасно отстроенного особняка мастера.
   Когда все расселись в уютной каминной комнате, где давно уже был растоплен камин -- не столько для тепла, сколько для уюта, начался не торопливый разговор. Востоков от кофе снова отказался. Бром отхлебнул из чашки горячий пунш и как-то совсем по-волжски закашлялся, вероятно входя в роль, и заговорил, но не окая.
   -- Милая нашему сердцу Сюзанночка, отбываем мы по делам, может и не срочным, но и отлагательства не очень-то терпящим. Куда? -- Бром задал вопрос сам себе и сам же на него ответил: -- Сначала в Россию, в нее матушку. А потом на фатерлянд, на него батюшку.
   Бром все больше чувствовал себя оторванным от родных корней, немецким переселенцем, который прожил без малого 200 лет на чужбине, не считая коротких пребываний в других странах. Но Германия, как и Россия, умела создавать особенное чувство ностальгии, хотя и представляли из себя противоположности. Наверное к хорошему так же тянет, как и к плохому. Хотя так категорически нельзя сказать ни про какую страну. Ведь нет плохих стран, есть плохие люди и созданные этими людьми плохие порядки, а больше кажется и ничего.
   -- А я ведь немец, -- вдруг сделал Бром признание перед Сюзанной неожиданно даже для себя самого.
   -- Честно говоря, -- ответила Сюзанна, -- я вас всегда считала евреем.
   -- Все так думают? -- спросил Бром свою сразу же внезапно притихшую магическую группу, обводя ее строгим взглядом.
   -- Ну, разве самую чуточку, -- ответила за всех смелая Мария Степановна, опасавшаяся в своей жизни только двух вещей: непроходимой глупости и беспросветной скуки.
   -- А что у вас, того этого, -- спросила ехидно Сашка и пощелкала ниже пояса воображаемыми ножницами. Сашка тоже в жизни почти ничего не боялась, но больше по причине отсутствия плохого опыта и из-за не очень развитого воображения.
   -- У тебя у самой того этого, -- ответил Бром сердито, наконец-то первый раз за последние сто лет на кого-то обидевшись почти взаправду. И добавил: -- Волос длинен, ум короток. Я, знаете, дорогие маги, для дела не только евреем стану, а даже... -- но не стал развивать тему кем, -- и не только дам себе там отрезать, но и... -- и он показал двумя пальцами на свою крепкую шею, -- даже здесь, если надо, конечно. Вот я сколько раз за брата руками рисковал, -- и Бром обвел присутствующих победоносным взглядом.
   Востоков тут же стал Брома успокаивать:
   -- Да что ты, в самом деле, что, мы тебя мало знаем?
   На что Бром тут же согласился:
   -- Да, знаете вы меня действительно давно, но еще не до конца.
   -- Ну, если ты не против, -- засвиристели свиристелки, -- так мы не против тебя и до конца узнать.
   -- Ши, пошлячки, -- приструнила их Мария Степановна.
   -- А мы не об этом!
   -- Зато я об этом!
   -- И когда едете? -- спросила Сюзанна, своим вопросом разряжая накалившуюся обстановку.
   -- Ну, предположим, летим, а не едим, а летим, когда наш благодетель летать научиться, -- сострил Вулканов, для которого это дело было не только привычным, но и приятным.
   -- Ты лучше сам, того этого, летать научись, -- ответил Бром. -- А то на старте тебя трясет, на посадке водит, а в полете так чихаешь, что в пролетаемых тобой районах объявляют грозовое предупреждение!
   -- Ты, конечно, Бром, как всегда прав и твоя критика правомерна, но вот того ты и не знаешь, что последнее время меня Востоков взялся тренировать. Чтобы я, так сказать, красивее летал!
   -- Это точно, -- сказал Востоков и сунул себе под зад свое любимое блюдо.
   -- Вот только курицей не пахни, -- попросила Мария Степановна.
   -- Лучше пахни петухом, -- добавила Наташка.
   -- Вам бы все про секс, -- обрезала ее в очередной раз Мария Степановна.
   -- Орлы вы мои! -- произнес Бром, гордо обводя свою группу, так серьезно готовящуюся к полету.
   Во время их фривольных разговоров Сюзанна сидела скромно, опустив глаза.
   -- Может, что в дорогу надо? -- спросила Сюзанна, чем воспрепятствовала продолжению их нескончаемых диалогов. -- Может, деньгами надо помочь?
   -- Да ты же знаешь, -- ответил Бром, слегка смущаясь, -- ведь мы же мафию ограбили. Ну а этого, так сказать (последнее время Бром засорил свою изысканную речь этим выражением), скоро не истратишь. Хотя, конечно, дела всякие... да и Вулканов... пристрастился... последнее время... к азартным играм.
   -- Может, все-таки возьмете деньги? -- предложила Сюзанна еще раз от всего сердца.
   Все промолчали, только Вулканов вдруг нарушил тишину.
   -- Пристрастился! -- Он наконец-то раскурил свою большую капитанскую трубку с невероятно вонючим табаком.
   -- Тебе бы это дурное дело бросить, -- Предложила Мария Степановна, намекая на курение и морща свой миленький носик, -- ведь не молодой уже.
   -- Так как же это, -- засуетился Вулканов, -- я столько лет. Мы с Везувием почти как родные братья, вместе еще когда-то курить начинали.
   -- Так вот видишь, -- заметила разумно Мария Степановна, -- он ведь кончил.
   -- Так ведь, как кончил, так и помер почитай сразу. Смерти моей хотите. -- Возмутился Вулканов в сердцах.
   -- Тебе бы к настоящему экстрасенсу, -- высказал Востоков предположение, -- так может, и без трагических последствий бросишь.
   -- Дак, где ж я тебе в Америке настоящего-то найду?
   -- Ждет тебя скоро настоящий, -- произнес Бром строго.
   Вулканов втянул голову в плечи и как-то стал меньше ростом, но юнее годами.
   Когда закончили чаекофегрогоглинтводжинопитие, Бром попросил Сюзанну провести его к мастеру. Сюзанна согласно кивнула головой и пошла наверх своей мягкой тигриной походкой. Указала Брому на дверь комнаты, где жил мастер, а сама прошла в удобный неподалеку расположенный холл и закурила длинную, не в пример Вулканову, вкусно пахнущую сигарету. Выпустила длинную струю табачного дыма, которая тотчас же начала принимать причудливые формы, созерцанием которых и занялась Сюзанна.
   Бром тихо открыл дверь в комнату, где находился мастер. Мастер играл на компьютере в какую-то суперсовременную детскую игру, по временам отвлекаясь, чтобы засунуть себе в рот очередной леденец.
   "Что делает с нами время? -- сказал сам себе Бром и добавил: -- Ну ничего, ничего, еще каких-нибудь 20-30 лет и мы все снова его узнаем".
   -- Брат! -- тихо позвал Бром мастера, но тот ему не ответил. Тогда он подошел к мастеру, ласково снял с его головы игровой шлем, погладил осторожно по голове и снова произнес, но уже громче: -- Мастер.
   -- А, это вы, дядя Бром, -- ответил мальчик оживленно -- Я так рад, что вы пришли!
   -- Что я должен делать дальше? -- спросил Бром мастера настороженно. -- Должен ехать в Ленинград или лучше остаться здесь?
   И Бром испытывающе посмотрел на него.
   -- А вы что, собираетесь уехать? -- спросил мальчик, в свою очередь тоже насторожившись, и тут же добавил: -- Оставайтесь с нами, дядя Бром!
   Бром понял, что ему не стоит ждать ответа мастера.
   -- Так надо, -- сказал Бром решительным голосом и поинтересовался: -- А как у тебя с немецким?
   -- Я знаете сколько слов уже выучил? -- похвастался мальчик. -- Вот, послушайте. -- И он произнес наизусть, без остановки, пару сотен немецких слов. Последнее слово было "Эссен".
   -- Повтори последнее, -- попросил Бром.
   Мальчик сказал:
   -- Эссен.
   -- Прости, сынок, -- поинтересовался Бром, -- ты с какой буквы его произносишь? С маленькой или большой?
   Мальчик задумался и ответил:
   -- С большой. -- И тут же засомневался и продолжил уже неуверенно: -- А может, и с маленькой.
   -- Но ты же мне в первый раз сказал, что с большой.
   -- Да, дядя Бром, мне так показалось.
   -- Ну что ж, -- выдохнул Бром свободно, как человек принявший окончательное решение. -- Будем считать, что с большой!
   -- А есть разница? -- поинтересовался мальчик.
   -- Есть, -- сказал Бром. -- Мы едем в Россию, и это уже решено, а оттуда -- в Германию, в город Эссен, который какой-то магической цепочкой связан с Санкт-Петербургом. Но вот какой? Этого мы, к сожалению, не знаем. Ну, играй дальше, -- предложил Бром мальчику и так же ласково одел на его голову игровой шлем, тихо добавив: -- Расти, мастер, скорее, а то без тебя знаешь, как нам всем трудно!
   Сюзанна, докурив сигарету, уже с нетерпением дожидалась Брома. Она не любила, когда тот подолгу оставался с ее сыном наедине. Может, ревновала, может, еще что. Но увидев выходящего из комнаты сосредоточенного на чем-то своем Брома, бросилась ему на грудь, пожелав всего хорошего в дороге, да и вообще... Помимо всего, Бром ведь приходился ей родным дядей.
   Бром пустил скупую мужскую слезу, пожелав ей тоже всего хорошего, особенно в деле воспитания мастера. С тем они и простились.
   И ЕЩЕ ОДИН РАЗГОВОР
   Как сказал Борис-большой, который стал умнеть и мудреть с каждым днем, следуя заветам мастера: хороший экспромт -- это хорошо подготовленный экспромт. Видимо с такого, хорошо подготовленного экспромта, и начал Бром очередное выступление. Уперевшись своим магическим взглядом в каждого, он спросил:
   -- Вы кто такие?
   В комнате повисло настороженное молчание. Затем заговорили все сразу.
   -- Мы кто? Кто мы такие? Да ты чего, Бром, не то скушал... или не того слушал?
   -- Кушал я и слушал все, что надо и полезно мне. А я вот вас все-таки еще раз спрошу. Вы кто такие?
   В комнате повисло недоуменное молчание.
   -- Ну ты же нас как облупленных знаешь, -- миролюбиво протянул Вулканов.
   -- Я? -- спросил сам себя Бром и тут же ответил утвердительно: -- Я знаю. Но вот остальные-то вас плохо знают. Вот кто я такой? Я знаю. -- Бром снова обвел всех пристальным взглядом и продолжил: -- Вы люди, если, конечно, люди без рода, так сказать, племени...
   -- Сейчас опять братом примется хвастаться, -- язвительно произнесла Сашка.
   -- Нет, -- сказал Бром, как отрезал. -- Я немец, и не какой-нибудь захудалый. Я, -- он сделал снова профессиональную паузу и продолжил, когда добился ожидаемого успеха, то есть полной концентрации на своем выступлении всей своем команды, -- я --поволжский немец!
   -- Ну и что? -- спросил Востоков.
   -- А ничего, -- тут же съязвил Бром. Им явно не хватало присутствия мастера.
   Бром продолжил:
   -- Дело в том, что в Германию на постоянное место...
   Ему не дали договорить:
   -- А на кой нам черт, что либо постоянное? -- поинтересовалась госпожа Задунайская.
   -- Да постоянное только на кладбище, -- прокомментировал Борис.
   -- Цыц! -- крикнул Бром и продолжил, чуть напрягая связки: -- Пускают только немцев или беженцев, и если немцев, то лучше поволжских, а если беженцев, то лучше из южных районов. Вы -- немцы? -- спросил Бром присутствующих строго.
   -- На кой нам, князь, постоянное? -- спросил Востоков, мягко обходя имя, которое к ночи произносить как-то не принято. -- Я хочу на пенсии жить, как порядочный. То есть с камином и садиком.
   -- Потерпи, Бром, -- предложил Вулканов. -- Может, лет через триста мы тебя в садике похороним.
   -- Я снова повторю свой вопрос, -- доброжелательно сказал Бром, что-то в последнее время он стал ангельски терпелив, -- вы -- немцы? Мать вашу в эмиграцию!
   -- Мы не знаем, -- честно призналась Мария Степановна за всех. -- Я, конечно, по-немецки могу...
   -- Слышали это, -- нетерпеливо прервал ее Бром, -- мочь по-немецки -- это еще не все.
   -- А может, мы беженцы? -- предложила Наташка.
   -- От кого? -- удивленно спросил Бром.
   -- Ну уж точно не из южных районов.
   -- Да, -- согласилась Сашка, -- нас бы оттуда палкой не выгнали бы, там такие мужики!
   -- А может, вот за это самое и выгнали бы, -- высказала предположение Мария Степановна.
   -- Может, мы от мафии беженцы? -- неуверенно предложил Борис.
   -- Это вряд ли, -- высказал свое соображение Вулканов и продолжил: -- Я даже думаю, что она теперь сама от нас бегать будет после моего Васька, уж больно от него дух крепкий идет. Как-то он там без меня? -- И Вулканов не на шутку загрустил.
   -- Все ваши предложения не пойдут, -- высказался Бром решительно. -- Это вам не с американо-русской мафией развлекаться, это же вам немцы, они все волоски на твоем Ваське сосчитали. -- Бром провел по своей начавшей уже лысеть голове.
   -- Неужели так и все? -- спросил Вулканов, оживая.
   -- Можешь не сомневаться, -- успокоил его все знающий Бром. -- Итак, я предлагаю всем разойтись до утра. А утром собраться здесь всем снова для обсуждения вариантов официального въезда в Германию.
   Наступило утро, ночь ничем замечательным отмечена не была, разве кроме того, что свиристелки видели как всегда эротические сны. Вулканов катался на Ваське, а Бром общался с вечным духом мастера. Востоков же не выходил из привычной ему нирваны, которая последние сорок лет таковой ему уже не казалась.
   Итак, наступило утро. После удовлетворительного американского завтрака, правда, после которого даже у Востокова начиналась изжога с отрыжкой (мы-то знаем про его подвиги со стаканами), Бром сыто икнул, видно, держался на солидном опыте выживания, и сказал почти слово в слово, но все-таки с небольшим изменением в тексте: -- Все ваши идиотские предложения я выслушивать буду.
   Первые выступили Наташка с Сашкой:
   --Мы готовы, если это поможет успеху дела, заключить долгосрочный договор с эссенским борделем.
   -- Долгосрочный? -- спросила Мария Степановна. -- А выдержите?
   -- Кто, мы? -- возмутились свиристелки. -- Да потом с кем, с немцами? Это же, простите, за интимные подробности, не с поляками, у которых ничего не заработаешь, и не с армянами, у которых действительно заработаешь...
   -- Дальше, -- сказал Бром,-- и прошу высказываться по существу, как вы помните, вопрос стоит ни что там делать, а как туда въехать?
   -- Уж я бы им въехал, -- сказал Боря от души.
   -- А мы думали, -- оправдывались свиристелки, -- что это не плохой аргумент для немецкого посольства, так сказать, интернациональная помощь...
   Боря откашлялся и предложил найти на Украине его ребят и на их широких спинах перейти границу... вброд.
   -- Мы согласны, -- тут же согласились свиристелки.
   -- Ну я же вчера сказал на чистом английском, что надо все официально.
   Востоков попросил слово.
   -- Я тряхнул вчера генератором мысли, и вот что получилось.
   -- Своим? -- спросила госпожа Задунайская.
   Востоков не ответил, видно берег время, и продолжал:
   -- Я предлагаю предложить немецкому посольству долгосрочный договор на чтение лекций по 144 видам йоги и лекции по моей последней самой новой йоге -- смехойоге. Может, это их как-то заинтересует?
   -- Ты знаешь, дружище, -- весело откликнулся Бром, -- что за последние семьсот лет книга юмора у немцев самая тонкая из всех книг народов мира.
   -- А остальные мои предложения тебе как?
   -- Востоков, Германию уже как сорок лет атакуют йоги, провидцы, предсказатели всех мастей.
   -- Ну и как? -- поинтересовался Востоков.
   -- Да никак, -- в тон ему ответил Бром.
   -- А как у них там с пожарами? -- поинтересовался Вулканов.
   -- А что? -- насторожился тут же Бром.
   -- Да ничего, -- ответил Вулканов. -- Я думал им пожарные, может, нужны.
   -- Я думаю, -- добродушно ответил на этот раз Бром, -- у них своих проблем хватает. Знаешь, какая там ужасная безработица? Почти пять миллионов человек. А если ты им там пожары начнешь тушить да заиграешься?
   -- Да что я, маленький, -- возмутился Вулканов.
   -- Ну маленький, не маленький... -- Бром недоговорил.
   Мария Степановна взяла слова:
   -- Я предлагаю открыть колледжи для молодежи от семнадцати до двадцати пяти.
   -- Прежде чем их там открывать, надо туда попасть, -- резонно возразил Бром.
   -- Так я и говорю, -- парировала быстро госпожа Задунайская, -- выйти на правительство и предложить...
   -- Предложить-то можно, -- резонно согласился Бром, -- вот примут ли? Есть еще предложения? -- поинтересовался он, сдвинув уже начавшие седеть брови. -- Тогда я... -- продолжил Бром после затяжной паузы, во время которой больше предложений не последовало.
   -- А, простите, -- поинтересовалась Мария Степановна,-- как ваш Алексей Михайлович туда едет?
   -- Он такой же ваш, как и мой, но, впрочем, отвечу, -- Бром некоторое время с уважением смотрел на представительницу женского пола, сумевшую задать по-мужски умный вопрос.-- Дело в том, что он родственник настоящей, правда, не поволжской, немки. Точнее говоря, ее законный муж вот уж как, почитай, 20 лет. Короче говоря, за выдающиеся заслуги перед германским правительством он допущен ко въезду на правах настоящего немца, то есть практически на моих правах,-- и Бром принял горделивую позу немца, имеющего разрешение на возвращение в Фатерлянд.
   -- Можно я за тебя, Бром, замуж выйду? -- предложила Мария Степановна.
   -- Мыслишь ты конечно в правильном направлении, а вообще-то не потяну я тебя.
   -- А мы понарошку, -- предложила Мария Степановна.-- Я за тебя замуж выйду, а спать буду с Востоковым.
   Востоков слегка поперхнулся и сказал:
   -- Я свою кундалини берегу на более высокие цели.
   -- А я тебе изменять могу, -- снова внесла Мария Степановна предложение, была она сегодня в ударе,-- с целью сохранения чести твоей кундалини.
   Востокову это тоже не понравилось, но понравилось Брому, особенно то, что разговор пошел в правильном русле.
   -- Выходить тебе за Востокова смысла нет, по крайней мере, пока я его не усыновил.
   -- Это как? -- поинтересовался Востоков и тут же сам сообразил: -- Тогда я буду прямым наследником мастера, то есть его двоюродным племянником.
   -- И родственником позднего переселенца, -- многозначительно уточнил Бром.
   -- "Позднего" -- это что? -- спросил Вулканов и сам себе ответил: -- Это те, которые раньше, что ли, переселиться не успели, то есть опоздали.
   -- Ганс генау, -- подтвердил Бром по-немецки,-- что обозначает "совершенно точно".
   -- А ты, Вулканов, будешь моим кровным братом.
   От этого соображения Бром даже всплакнул.
   -- Значит, я буду родным братом самого родного брата мастера, -- быстро сообразил Вулканов.
   Бром насупился и произнес трагическим тоном:
   -- Никогда, уж лучше я останусь без тебя в Германии.
   -- Ну, для дела же можно, -- вступилась за Вулканова Мария Степановна.
   Бром осушил выступившие у него слезы и сам себя спросил:
   -- Для дела? -- И сам же себе ответил: -- Для дела можно.
   -- Вы, -- и Бром посмотрел оценивающе на свиристелок: мол, подойдут ли,-- будете родными дочерьми Востокова и Марии Степановны.
   -- Ты, -- и Бром ткнул своим тощим пальцем в волосатую грудь Бори, -- тоже в их сыновья определен. Ну вот и все, -- сказал Бром с чувством глубокого удовлетворения, -- мы теперь все одна семья; не только духовная, а и физическая.
   Вулканов неожиданно вытащил из своего бездонного брючного кармана толстую пачку американских долларов.
   -- Это я, честно говоря, забыл проиграть, -- смущенно пояснил он.
   Бром поклонился ему вдруг до самой земли и с чувством произнес:
   -- И на том, мой единокровный братец, спасибо.
   Деньги быстро были пересчитаны. Оказалось около двух с половиной тысяч, хотя считать нужды большой не было, ибо Востоков на ясновидении уже четко увидел, что было около двух с половиной. Так же быстро прикинули, что на билеты всем до России не хватит. Правда, Боря предложил, что может ветеранов отправить на самолете. На что ветераны отреагировали по-разному, но все-таки с чувством некоторой признательности, особенно со стороны Брома. Он что-то полюбил последнее время, когда о нем начинали заботиться. Но он был мужественным, вдобавок, от трудностей не бегал, хотя, весьма вероятно, ему и трудно было отказаться от столь заманчивого предложения.
   -- Левитируем, -- подтвердил Бром свое первое решение. -- А деньги пойдут на всякие оформительские расходы -- паспорта, визы, ну и так далее.
   -- А может, нам на эти деньги неразменный доллар купить? -- неожиданно предложила Наташка.
   Все заинтересованно посмотрели на Брома.
   -- Да, -- произнес Бром протяжно,-- свяжешься тут с сумасшедшими. Не знаете, что ли, что неразменным бывает, как оказалось, только российский рубль.
   -- Это почему же? -- поинтересовался Востоков.
   -- Да потому, что мельче не бывает! -- пояснил Бром.
   -- А копейки? -- удивилась Сашка. -- Когда мы там жили, так копейки были.
   -- Так это когда ж было? -- отозвался Вулканов.-- При царе Михаиле, а сейчас Борис на царстве. Пока, конечно, ибо все временно!
   -- Чем ему копейки-то не угодили? -- удивился Востоков. -- Вещь была полезная. В случае чего неплохо на глаз прикладывалась, особенно трех- и пятикопеечные монеты.
   Никто, как это ни странно, на это ничего не ответил. Только Борис протянул:
   -- Ага!
   ПОЛЕТ
   Бром стоял в некотором замешательстве на большом красивом, уставленном различного размера горшками с цветами, балконе. Он в задумчивости почесывал свой большой, слегка украшенный рано начавшими седеть волосами, живот.
   "Летать, -- рассуждал Бром, -- дело прекрасное и отчасти даже полезное, но вот, -- продолжался полет неординарной бромовской мысли, -- как-то не по годам. Когда летишь, выглядишь, наверное, ужасно несерьезно: ни тебе должного почтения, ни хотя бы крошечного уважения. Люди смотрят, как... Ну я уж и не знаю, как смотрят люди на летающих магов, ну, в общем и целом, скажем с недоверием. Гуси смотрят с чувством превосходства: вот, мол, мы какие, летим всегда правильным косяком. А как полетим мы? -- спросил сам себя Бром и призадумался. -- Если косяком, то, кто будет во главе? Если я, то это по праву, но у меня большой живот, вот, и, весьма вероятно, кривые ноги".
   Бром оценивающе посмотрел на свои ноги. Ноги были действительно кривыми. "Кривые, -- констатировал он. -- А если пустить вперед Машу, то полет будет выглядеть снизу, конечно, лучше, если она согласится лететь в юбке. Но как выглядят летящие женщины в юбках? Как ведьмы летящие на шабаш, а в группе ведь и мужчины есть".
   Бром знал что на шабаш и мужчины летают. Но, честно говоря, на шабаш Брому не хотелось: своих забот немерено, а тут еще на шабаш! "Может, Вулканова вперед?-- озарила его первая светлая мысль, но он ее тут же отринул, представив остановки на каждом мало-мальски действующем вулкане.-- Востоков! -- вспомнил Бром про Востокова и тут же засокрушался: -- У него последние столетия с ориентировкой проблемы. Придется лететь мне первому", -- решил Бром окончательно. Видно, кривые ноги были наименьшим злом.
   "А остальные как? -- задался Бром следующим важным вопросом.-- То ли их всех в клин выстроить,-- Бром на минуту задумался,-- то ли, как говорится, в одном едином строю полетим?" Мысли Брома повернули вспять. Лететь первому, конечно, не просто, да и дует больше.
   Бром задумался еще крепче, но уже о вещах более важных, таких, к примеру, как о маршруте. И со всех сторон получалось, что лететь большую часть придется над океаном. "Лететь-то оно еще куда ни шло, а вот плавать, если что случится, да и акулы там. А они, ух, какие злые и голодные, не посмотрят, что ноги кривые и живот большой. Хотя живот им непременно понравится. Потом еще погода -- прямо не знаешь, как и одеваться, и куда складывать лишнюю одежду, если будет тепло?". Хотя Бром и посмотрел на свои худые, бледные ноги, покрытые пупырышками гусиной кожи, пожалуй, это последнее как-то объединяло его с большими специалистами дальних перелетов -- дикими гусями. А Бром последнее время походил больше на домашнего гуся. "Хотя, -- повторил Бром еще раз, -- тепла-то наверняка не будет. При скорости 150 км в час с перерывами мы будем лететь дня четыре. Конечно, нас никто не гонит, и если все будет хорошо, то долетим". И Бром крепко засомневался, но не такой он был, чтобы отступать от раз принятого впопыхах решения.
   "Надо попробовать", -- сказал себе Бром уверенно и тут же засомневался еще больше.
   Бром решил и вправду попробовать. Он подпрыгнул раз, и тут же некоторой неподъемной массой грузно опустился на пол, попробовал еще раз, завис над полом секунд на тридцать -- и снова на пол.
   "Через океан?" -- спросил сам себя брат великого мастера не без доли иронии. И вдруг напрягся, вспомнил, как в далекой молодости летал к той единственной, ненаглядной, на которую-то и дышать боялся. Подпрыгнул еще раз -- и только краем глаза успел заметить, как небольшой двадцатиэтажный небоскреб, находящийся рядом, стремительно ушел вниз. Так же краем глаза он успел заметить, как мимо него проскочил, тоже вниз, Востоков на блюде, и как Вулканов на Горыныче пересекал путь самолету американских ВВС. Где-то там внизу летала госпожа Задунайская со свиристелками, видимо отрабатывая элементы высшей левитации перед дальней дорогой. Бром очнулся в пространстве стратосферы земли. Он судорожно сглотнул, почувствовав нехватку кислорода, сунул руку во внутренний карман за "валидолом", положил таблетку под язык, сделал еще пару петель на сверхсумасшедшей высоте и мягко и вместе с тем гордо пошел на посадку, по пути так лихо тормознув около Востокова, что тот закачался вместе с блюдом от набежавшей мощной воздушной волны, сотворенной кипучей бромовской энергией.
   -- Ну ты, Симеон Карлович, и даешь,-- с восхищением произнес Востоков и добавил: -- Я так не могу.
   -- Любовь, -- коротко бросил Бром, -- сила великая.-- И он приятно улыбнулся, видимо, нахлынувшим воспоминаниям.
   -- В твоем-то возрасте? -- удивился Востоков.
   -- Любви все возрасты покорны, -- лаконично ответил Бром своему давнему приятелю.
   -- А отчего от тебя так "валидолом" пахнет? -- спросил Востоков, хитро прищурившись.
   -- Ты чего? -- удивился Бром. -- Забыл старую заповедь мага-мужчины: "валидол" и презерватив должны быть всегда с собой, и не в единственном числе.
   -- Ну, первое, допустим тебе уже пригодилось, а как со вторым? -- хитро спросил Востоков.
   -- Пока нет, -- грустно ответил Бром.
   -- Не переживай, -- успокоил Востоков приятеля. -- Вот долетим до России, там, знаешь, как любят русские девушки летающих американских магов без долларов в кармане.
   -- Неужели они все альтруистки? -- удивился Бром, стабильно поддерживая свое зависание как раз чуть выше востоковской тарелки.
   -- Ну, все не все, -- но в большем своем составе точно, -- ответил Востоков. -- Знавший неплохо российские порядки по очень знаменитому муравьевскому "Описанию 1843 года".
   -- Ну тогда я запасу "валидола" еще! -- пообещал Бром, и глаза его засветились надеждой.
   Через день-другой магическая группа под руководством известного во всем мире как самого родного брата мастера Брома с паспортами России, выглядевшими даже немного лучше настоящих российских паспортов, поднялась над маленьким американским городом Бомельбрюком и взяла без какого-либо промедления, что иногда случалось в их среде, курс на северо-восток.
   Летели дружно, ходко, весело, на ходу безобидно подшучивая друг над другом. Перед взлетом Бром так же имел трудности с подъемом, но снова и к месту вспомнив свою возлюбленную, умчался, как боевой истребитель вертикального взлета, по темно-синему небу куда-то в даль, в даль, в даль. Остальной группой это было воспринято как команда к разминке. И все рванули за ним веселой толпой. Вдоволь нарезвившись, группа выстроилась неровным гусиным клином: Бром -- чуть впереди, за ним -- Вулканов с одной стороны, Востоков с другой, за Востоковым -- Борис, у которого были особые трудности с этим делом. Он летел, набычивши свою далеко не самую худую шею среди мировых атлетов тяжеловесов, и все время надрывно гудел, представляя себя, весьма вероятно, тяжелым английским штурмовиком времен второй мировой войны. Справедливости для надо сказать, что Востоков летел сам, держа свое неразлучное блюдо под левой рукой.
   -- Расслабься, -- посоветовал Востоков, гудящему Борису.
   Боря под воздействием гипнотической личности Востокова тут же прилично расслабился, и полет пошел уже лучше, он больше не напоминал штурмовик, но тяжелую летающую крепость точно.
   За Вулкановым легко и грациозно летела Мария Степановна, призывно блестя белыми ляжками, слегка укрытыми лиловым, удивительно красивым нижним бельем и откуда-то взятой театральной подвязкой. Свирестелки летели за ней, едва уступая ей в манкости. Пролетавшая мимо них тройка американских истребителей, неизвестно откуда взявшихся, призывно помахала крыльями один за одним, что должно было обозначать весьма многое, если бы их маршруты совпадали, но в этот раз это обозначало только удачного полета.
   Долго ли, коротко проходил перелет -- это автору доподлинно не известно, но вот подлетая уже к российской территории, их так же встретила тройка истребителей. Как перевел Востоков, подключившись к их примитивному передатчику, истребители приказали магической группе незамедлительно прекратить полет, иначе это будет рассматриваться как нарушение суверенного пространства России, и весьма вероятно, что по ним даже откроют огонь. На что Бром показал им фигу, после чего истребители пошли в атаку. Но обладая горизонтальным взлетом и возможностью перевода левитации в телепортацию с переходом в ураганизацию, чего еще лет двести не добиться ни одному истребителю мира, группа ушла в стратосферу, оставив доблестных защитников родного российского пространства с носом. После фиги Бром даже пытался пописать на фюзеляж ведущего под фырканье дам. Правда, за это он чуть было и не поплатился, чем -- остается только догадываться, потому что истребители -- это не какие-нибудь безобидные гражданские самолеты.
   Но в связи с заходом, или с залетом, в стратосферу, группа сделала приличный крюк, да так, что при выходе в более низкие слои попала в белорусское суверенное пространство. И тут же их начала преследовать тройка белорусских истребителей, еще каким-то чудом уцелевших со второй мировой войны. И каким-то чудом, нагнав магическую группу, высунувшийся в окно командир звена приказал летящим представиться и предъявить к досмотру ввозимые в страну вещи. Мария Степановна засверкала перед летчиками лиловым бельем, свиристелки -- белоснежно-белым. Тогда белоруссы предложили просто уплатить таможенный сбор взимаемый с 01.01.1993 года за пролет магических групп над их территорией.
   -- И много нас таких? -- поинтересовался Востоков.
   -- Летают, -- неопределенно ответил командир, фамилия которого была Недоимцев. Требуемый взнос был быстро уплачен. Был он к тому же невелик для наших магов, что-то примерно десять долларов США. Но проблема оказалось в том, что таможня не берет иностранной валютой, а только местными зайчиками. На предложение от свиристелок показать зайчиков, таможня ответила категорическим отказом и вышла со встречным предложением -- поднять оплату до ста долларов с магического носа, что, по всей вероятности, как-то компенсировало моральный ущерб таможни, такой, как отсутствие родных денег у пролетающих. Хотя по всему было видно, что оскорбление не затронуло глубоко стражей границы, и было еще сделано третье предложение. Мол, сейчас в небе не только встречаются магические перелетные группы, но и рэкет.
   -- Это что? -- поинтересовались все оживленно.
   -- А это то, что, милые дамы, вы можете недолететь в вашем красивом белье до Москвы.
   -- Мы в Ленинград следуем, -- пояснила группа, и Мария Степановна поинтересовалась лаконично:
   -- А почему все-таки?
   -- Ну, а вдруг кто-то захочет стащить с вас ваше прекрасное белье силой? -- высказал предположение командир патрулирующей тройки.
   -- Да мы и сами с радостью снимем, -- признались живо Наташка с Сашкой,-- лишь бы желающие нашлись.
   -- В общем, за сопровождение и охрану, плюс короткую этнографическую экскурсию с частичным раскрытием тайн военных объектов с вас тысяча долларов, -- предложил командир, и в его самых смелых мечтах пролетел только что отстроенный второй сарай для свинок, новый, хорошо продубленный полушубок с беличьим воротником жене и пара машин комбикорма теще.
   Но в прекрасную картину возможных приобретений встрял противный как всегда голос штурмана:
   -- Может, прибор точной посадочной доориентировки купите недорого.
   Востоков бурно запротестовал, мол, у нас у самих аппараты в головах не хуже ваших допотопных.
   -- Простите, -- вернула начатую капитаном тему Мария, -- вы нам платите тысячу долларов за высоко эстетическое с нами времяпрепровождение?
   -- Нет, вы нам, конечно, за весь перечень предоставляемых нами вам услуг.
   -- Найн, данке, -- поблагодарила Мария Степановна летчиков с чистейшим кельнским акцентом.
   -- Ну как хотите, -- тут же согласились летчики, правда, видимо, не без некоторого тайного воздействия на них Брома.
   В компенсацию за их толерантность наши дамы покружили перед самолетами на сверхблизкой дистанции, да так, что у трех пилотов закружились головы, хотя их вестибулярные аппараты были в более чем хорошем состоянии, но дамы, поняв всю опасность предпринятого ими неосторожного маневра, резко взяли вверх и растворились в более чем заоблачных высотах.
   Таким образом, группа достигла Санкт-Петербурга без лишних осложнений, все же порядком устав. Правда, самые трудные предпосадочные часы скрасили им чудесные предсеверные пейзажи, в которых появились и первые вечерние волнующие душу краски, и первые уходящие радостные блики прожитого дня, и первые вечерние надежды природы на ночной покой и так необходимый всему отдых. Они сели без осложнений на крышу дома номер пять по Московскому проспекту, тихо спустились по черной лестнице и неслышно вошли в квартиру, из которой совсем недавно выехали на ПМЖ в Израиль два престарелых брата и две престарелые сестры, проживавшие, к слову сказать, там всю свою жизнь, которая им показалась больше чем вечность. Квартира была удачно продана Ленпромстрою, а вернее ее дочерней фирме под романтическим название "Ни одной ночи без любви". Название говорит почти само за себя.
   Для ясности все же стоит пояснить, что фирма готовилась заняться ночным клубным бизнесом на широкую ногу, с привлечением и иностранцев в дальнейшем, и поэтому скупавшая хорошие квартиры в центральных районах города. Правда, с первыми нежданными иностранными гостями их уже можно было поздравить. В квартире заканчивался ремонт по-европейскому стандарту, в каждой комнате был вмонтирован камин, ну для того, чтобы ночные гости, как минимум, могли отогреть свои тела, замороженные суровыми петербургскими морозами, и чтобы у них появилось желание раздеться, а увидив обслуживающий персонал клуба, желание снова одеться будет приходить как можно позже, а время, как известно, деньги, и даже камины были уже не только запланированы, но автор не побоится этого слова, уже и готовы, и даже дрова были туда завезены -- не какая-нибудь завалящаяся осина, а самая настоящая береза, совсем недавно по импорту полученная из Голландии. И тут же настойчивый читатель правдолюб спросит автора: "А откуда группа получила адрес квартиры?" А я мудро отвечу: "А интуиция на что?!"
   Вулканов тут же растопил все камины сразу, и в комнаты пошло благотворное тепло. Дамы хозяйственно распоряжались по хозяйству. От кофе Востоков снова отказался.
   ДЕЛА
   После непростого перелета все отдыхали. Не на последние деньги купили хорошего мяса для шашлыков. Вулканов пристроился жарить шашлыки в каминах и угощал ими всех, причем всем успел порядком надоесть. Тогда он начал шляться по лестничным площадкам, уговаривая каждого встречного отведать его шашлычка, чем очень пугал недоверчивых прохожих. Некоторые все-таки соглашались, и отведав, очень хвалили доброго старика. Отчего Вулканов тихонько хмелел и увеличил производство шашлыков втрое от начатого -- кому не приятна заслуженная похвала. Женщины отмывались и отлеживались в двух шикарных ваннах, а Бром не вылезал из туалета, что-то его пронесло: то ли от головокружительной высоты, то ли от сознания высоко занимаемого им в течение всего перелета положения: ведь летели-то они тыщи три над уровнем моря. Это, конечно, ниже, чем летает современная авиация, зато сами... И Брома то мутило, то проносило, то запирало, то все начиналось снова. Мария Степановна заказала Востокову самого лучшего шампанского, но такового в городе к сожалению не нашлось. Все оно было одинаково и стоило просто копейки, так что Мария Степановна начала было подумывать, не принять ли ей ванную в шампанском? Но попробовав его, не только отказалась допивать бокал, но и от ванной тут же отказалась. Предложив остатки Востокову, она получила отказ, тот сказал: мол, вкус у меня давно испорчен и пью я только воду, и то могу это делать не часто, если таковой нет.
   -- И правильно,-- подтвердила Мария Степановна.-- Я тут попробую всего и, как я могу уже предположить, тоже от всего откажусь.
   На что Востоков только мудро добавил:
   -- Я, правда, еще шпаги иногда глотаю хорошие, из дамасской стали, к примеру, ну Крупп тоже пойдет.
   -- А где ты тут хороших шпаг найдешь, -- поинтересовалась госпожа Задунайская.
   На что влезший в их милую беседу Вулканов предложил Востокову доесть его пережаренные шашлыки, от которых все на улице отказались. На его сверхзаманчивое предложение Востоков ответил легко чертыхнувшись. В свою очередь Вулканов ответил: нет, мол, спасибо, не надо, там мы уже насиделись. А где "там", уточнять не стал.
   Востоков все же задумался и предложил:
   -- Может, я все-таки шампуры от твоего шашлыка сглотну? Видно трудно мастеру без дела.
   -- Сглотни родной, -- посоветовал ему только что вылезший из туалета Бром и продолжил: -- Только ты все-таки постарайся, несмотря на все твое мастерство, не подавиться. Все-таки шампура российские, а значит непредсказуемо может пойти процесс пищеварения. Вдруг они вместо нержавейки какой-нибудь молибден туда засобачили, а нам в Германии без тебя, знаешь, как скучно будет.
   Востоков немного подумал и от своей рискованной затеи все-таки отказался.
   Когда все прилично отдохнули, Бром надел первую попавшуюся ему под руки шляпу, видимо, оставленную кем-то из строительных рабочих (к слову сказать, шляпа шла ему хорошо), и отправился побродить по городу, а заодно выяснить кое-какие насущные вопросы. Бром шел по городу, и все его здесь радовало: милые, отзывчивые русские лица, правда немного нахмуренные и немного засуеченные, но все такие родные, не то что в этой пресловутой Америке. Пока Бром так не спеша шел, посматривая на дома, прохожих, проезжающие мимо остатки от машин (в своем преобладающем большинстве, ибо кроме как остатками, по сравнению с американским шиком, их назвать никак больше нельзя), на него стали накатываться различные мысли. "Раз я немец,-- думал Бром,-- значит, надо пойти в посольство и, наверное, надо сказать им еще, что я хочу на родину, то есть в Германию, точнее говоря, на мой родной Фатерлянд. А такой ли уж он родной?" -- пробежала в голове его подлая мысль сомнения, мол, не надо колотиться, на Руси на всех баранок хватит. Но Бром взял себя в руки и отогнал ее, как неожиданно приставшую муху. Сказано -- сделано, этот магический принцип Бром старался не забывать никогда. Через какой-нибудь час неспешной прогулки неторопливой походкой мага на заслуженной пенсии он уже подходил к посольству, что находится на улице Петра Лаврова, да и не только подходил, а точнее говоря, уже даже стоял перед мощной дубовой дверью немецкого представительства, за которой, по-видимому, и должны были скрываться все блага дикого Запада. Хотя после Америки Брома трудно было чем-то вообще удивить. Бром скромно постучался. Ему тут же открыл широкоплечий дядя, правда, все же поменьше Бори-большого.
   -- Я немец, -- сказал Бром прочувственным голосом,-- и хочу на родину.-- И он машинально полез в брючный карман за американским одноразовым платком.
   -- Все немцы сейчас, и даже евреи, и тоже все хотят на родину, -- ответил нагло швейцар и закрыл перед почти мокрым бромовским носом вожделенную дверь. Бром постучал еще раз, но уже решительнее, чем в первый. Дверь открылась даже быстрее, чем Бром предполагал. Бром еще более проникновенным голосом, сказал:
   -- У меня мама с Поволжья, и говорю я последнее время только с немецким акцентом. Хотите послушать? -- предложил Бром, излучая просто какую-то неземную доброжелательность.
   Швейцар как-то странно зашмыгал носом, закрутил шальновато глазными яблоками, утер набежавшую слезу и молча посторонился. Бром многозначительно прищелкнул пальцами и прошел в большую приемную комнату. Швейцар как-то визуально стал меньше ростом, а Бром в свою очередь -- больше. Бром подошел к первому попавшемуся на его глаза приемному окошку и размеренно произнес, тщательно подбирая, честно говоря, не очень привычные для него слова:
   -- Гутен таг мейн либер геноссе. -- Бром пользовался немецким разговорным сороковых годов, то есть тем языком, который остался у него в подкорке с тех еще пор, когда их магическая группа еле ноги унесла после очередной удачной операции мастера по внесению дезинформации в последние гитлеровские разработки по ядерному оружию, которое, к слову сказать, тогда так и не удалось изобрести.
   -- Здравствуйте,-- произнес ему на чистейшем русском языке, да еще даже и с типичным ленинградским акцентом немецкий служащий, к которому Бром обратился как к товарищу. Видимо Бром пытался использовать старый прием глубокого расположения собеседника из черной магии сороковых годов. На Брома глядело пучеглазое, остроносое с горбинкой лицо, принадлежащее по всем меркам породистому, может, даже баварскому немцу, и оно, это лицо, Брому уже не нравилось.
   -- Их бин... энтшульдиген зи... золь их мих форштелен? -- Бром попытался построить ну очень любезную немецкую фразу и продолжил: -- Венн зи нихт натюрлих нихт дагеген зинд. Их бин айн эхтер дойче. (Что в переводе должно было обозначать: вы меня извините, как я должен вам поприятнее представиться, если вы конечно не против, то я являюсь настоящим немцем.)
   Немец некоторое время смотрел на Брома не мигая. Видно и тут Брому удалось задеть в суровой немецкой, но все же такой сентиментальной, душе давно забытые детские нотки. Немец молчал еще некоторое время, потом, когда магические флюиды Брома как-то разошлись, он очнулся и снова прекрасным русским голосом, не выражающим, ну, просто ничего, что в свою очередь озадачило даже видавшего виды Брома, попросил:
   -- Ваш паспорт, пожалуйста!
   Бром напрягся, как будто он только что проглотил целую большую редиску, слегка покраснел и произнес почти обреченно, но все-таки с большой долей надежды внутри:
   -- Энтшульдиген зи мих нох мальс. Их хабе кейне дойче аусвайс. (Что означало: нет у меня паспорта, но вы все же послушайте, как я складно говорю на вашем собачьем языке.)
   -- Тогда вы не немец, -- четко констатировал так сразу не понравившийся Брому голос.
   -- Мейне муттер вонте ин Поволжье, -- произнес Бром еще более проникновенным голосом, что обозначало: моя мама жила в Поволжье, и он принялся тихо напевать:
   -- О танен баум
   О танен вир грюссен дайне блеттер, --
   что должно было, по мнению Брома, еще больше обострить глубокие подсознательные детские программы его собеседника, что должно было настроить последнего на сентиментальный лад и решить его, бромовскую проблему отъезда со всей его большой семьей положительно.
   -- У всех мама с Поволжья, -- нехорошо пошутил голос и продолжил: -- А впрочем, вы, наверное, на предмет отъезда?
   -- На предмет, на предмет, -- коротко, почти по-военному, но с легкими иронически дембельскими нотками пропел Бром, искрясь своей обычной непринужденностью.
   -- Тогда вы должны заполнить анкету на въезд в Германию с целью постоянного проживания там.
   -- Постоянного, очень постоянного, -- в такт со служащим пропел Бром чуть ли не каждый слог, явно его еще при этом и смакуя.
   И Бром уже представил себе картину, как этот служащий достает из своего такого содержащегося всегда в порядке стола анкету и подает ее Брому с приятными пожеланиями скорого приятного путешествия на родину.
   "Ну а как же иначе, ведь посольство Западное, значит, и сервис Западный",-- логично думал в эти столь важные минуты сего большого совместного предприятия старый маг, и чтобы усилить уже произведенное приятное впечатление, Бром еще более сладким голосом, который соответствовал самой последней немецкой мармеладно-шоколадной психологической тенденции ведения разговоров на Западе, произнес:
   -- Мейн либер коллеге их хабе ляйда кайнен энтшпрехенден антраг. (Что должно было обозначать: мол, дайте заявление.)
   На что тут же последовал лаконичный ответ служащего, мол, заявления кончились, и давно, и не ожидаются вовсе, но все-таки кое-какая возможность получить его сохраняется, и так как вы все это время давали себе труд говорить на моем родном языке, даже не переходя на ваш родной, то я с удовольствием дам вам телефон петербургского русско-немецкого общества, где, по слухам, много евреев, а они, как известно, достать могут все, если конечно захотят. На последнем слоге немец сделал неправильное ударение и приятно улыбнулся ни к чему не обязывающей улыбкой. В свою очередь Бром расхвалил прекрасный русский немецкого служащего. На что тот сказал, у него бабушка с Поволжья. И двое поняли друг друга, как нельзя лучше. Великая сила -- сила общих корней.
   Последняя немецкая фраза Брома звучала примерно так. Мол, херцлихен данк инд их вюнше инен нох айнен шонен таг (что в точном переводе должно было бы обозначать: спасибо, всего хорошего). И Бром степенно удалился.
   -- Не за что, -- услышал он ответ служащего на его, Брома, сладкозвучные пожелания.
   "Все-таки европейский сервис: хоть ничего почти не сделали, а все-таки приятно", -- подумал Бром по-английски.
   В обществе, куда Бром не замедлил явиться, предварительно, конечно, позвонив по телефону и как-то обговорив, предварительно, время своего прихода, народу было не много. Когда Бром туда пришел, на него, как это было ни странно, никто никакого внимания не обратил. Тот немногий народ, который к этому времени уже имелся, был занят каждый своим. Бром наметанным глазом сразу же оценил ситуацию и подсел к одиноко сидевшему пожилому человеку, и тут же представился:
   -- Я Бром Карл, поволжский немец.
   Пожилой человек тоже представился:
   -- Я Карл Цапович Майербротт, еврей, но тоже из Поволжья.
   -- А что вы делаете в русско-немецком обществе? -- обрадовался Бром своей догадке.-- Сидя в русско-немецком обществе, вы втягиваете флюиды двух сильных национальностей и таким образом готовитесь...
   Карл Цапович не дал Брому договорить:
   --Ничего я не втягиваю. Я же вам ясно сказал, что я русский еврей, а хочу быть немецким евреем и лучше бы из Кёльна.
   -- Зачем? -- поинтересовался наивно Бром.
   -- Вы что,-- в свою очередь спросил русский еврей с немецкой фамилией,-- больной или с Луны свалились?
   -- Нет, -- просто ответил Бром.-- Я прилетел с друзьями из Америки, чтобы эмигрировать в Германию, вернее, законно переселиться.
   "Точно больной",-- подумал господин Майербротт и отодвинулся на всякий случай от странного собеседника подальше. Народу стало прибывать, и через полчаса стало уже негде пропихнуться и почти нечем дышать.
   "Чего только не сделаешь ради других",-- подумал Бром и стал пропихиваться в сторону только что установленной трибуны. Герба России на ней не было.
   На сцене, где была установлена трибуна, произошло легкое движение, перемещение каких-то персон, и вдруг за трибуной оказался маленький прыткий человечек среднего возраста и хорошо поставленным голосом радостно произнес:
   -- Добрый вечер, дорогие, возможно будущие, поздние переселенцы.
   Из чего смекалистый Бром понял, что именно в этом качестве он с друзьями весьма вероятно отправится за границу, и еще Бром понял, что быть поздним переселенцем хорошо, ибо столько народу желает это. Выступающий продолжал:
   -- После большой проделанной нами работы нашему обществу удалось достать вам кое-что. Это будет поистине уберашинг -- сюрприз, говоря по-русски. Это целых десять новых антрагов, то есть анкет, на выезд в Германию.
   Бром в одну секунду превратился из старого респектабельного немца в шустрого биржевого ловчилу, и третья по счету анкета засияла в надежной бромовской руке заслуженным трофеем будущих германских макдоналдсов, автобанов и отблеском так умело рекламируемого западного пива, кинотеатров и борделей, не говоря уже об игорных домах и прочих нездешних наслаждениях.
   Быстро разузнав, что к чему Бром, пришел к следующему важному для себя заключению, что тут не какая-нибудь керосиновая лавочка, а серьезные государственные структуры, с коими на одной чистой магии не выедешь. И он решил действовать по всем правилам предложенной игры. В его гениальной голове мгновенно начал складываться вполне реалистический план. Это было и для самого Брома чем-то новым.
   Во-первых, нужна была прописка в Санкт-Петербурге, а для прописки подходящая квартира. Во-вторых, приличная трудовая книжка. Ну а в-третьих, как это ни смешно, нужно было разрешение отца Брома на выезд или, как минимум, самая настоящая справка о смерти отца. Бром уже порядком успел подзабыть сколько ему самому-то на самом деле лет, а тут еще и отец. Нет, Бром помнил его, вполне приличного джина из старой бутылки, но вот где он сейчас -- сказать было трудно. Тем более представить, что он действительно умер, этот десятитысячелетний неунывающий старик, а уж объяснить ему, на что нужно его разрешение на передвижение Брома в Германию, -- так и вовсе не представлялось возможным в связи с тем, что тогда бы появилась действительная возможность уморить старого джина, но только, конечно, со смеху. Да ведь и вправду никому не известно, как реагируют такие старики на это, а проверять не очень хотелось, да и прямой возможности сделать это тоже не было. Поэтому Бром оставил эти вопросы на потом. Как говорил один мудрый слепой: "Да даст Господь ему когда-нибудь прозрение", поживем -- увидим! Ну а в-четвертых, вся эта канитель была еще и на каждого члена его разношерстной фамилии тоже необходима. Но Бром, как всегда, не унывал, он тут же направился на прием в ЖЭКонтору, по адресу которой и числилась так удачно занятая магической группой квартира.
   После предложения Брома прописать его с семьей в вышеупомянутой квартире, глаза начальника ЖЭКа подвылезли из орбит, и он предложил Брому провериться у психиатра, что означало явный и категорический отказ в прописке. Правда, один дельный совет начальник ЖЭКа Брому все-таки дал. Он посоветовал попросить хозяина квартиры подарить ее Брому. Брому это показалось заманчивым, а главное, простым. Он нам -- квартиру, а мы ему -- нашу магическую помощь, ну мало ли, то ли подлечиться, то ли с женой свести, с чужой, конечно, или со своей развести, да мало ли в жизни чего надо.
   Хозяин большого офиса в подарке своей квартиры Брому сразу же отказал и от магической помощи тоже наотрез отказался. Но тут же предложил, как бы в шутку, купить ее за семьдесят пять тысяч долларов. Таких денег у Брома сейчас не было, да и занять тоже не представлялось возможным, поэтому Бром попросил дня три времени на обдумывание. Как Брому удалось уговорить хозяина еще даже не совсем отремонтированной квартиры сдать ее на вполне приличных условиях? То ли до покупки, если финансовые возможности Брома урегулируются надлежащим образом; то ли, если этого не произойдет, просто снять квартиру на некоторый срок -- так и осталось неизвестным. Правда срок был установлен весьма жестко -- три месяца. Но это Брома не сильно огорчило. Мало ли что может произойти за это время? Правда, вот еще залог Бром должен был внести за снятие квартиры не позднее завтра, и сумма была не маленькая -- пятьсот долларов. Бром шикарным жестом расстегнул свое шикарное американское портмоне и достал оттуда свою американскую заначку, ровно в сумме пятьсот американских долларов (о существовании которой, признаюсь я вам честно, не знал даже автор этой повести). Во всяком случае, это было красиво. Бизнесмен посмотрел на купюру в пятьсот долларов с уважением, зачем-то облизнул ее, помусолил пальцами и тут же сунул ее в специальную машинку для проверки фальшивых денег. Машинка дала положительный ответ, тогда бизнесмен еще с большим уважением снова посмотрел на бумажку и запер ее в несгораемый сейф. Посмотрел на Брома со все возрастающим уважением и написал тому расписку в приеме вышеозначенной суммы, чем обрадовал Брома в свою очередь. Итак, кое-какие начальные организационные вопросы Бромом были решены блестяще, сказывался все-таки его большой жизненный опыт.
   И ЕЩЕ ОДИН РАЗГОВОР
   Вернувшись к вечеру домой, Бром собрал срочно всех на совещание и рассказал о вставших перед магической группой проблемах.
   -- Может, ограбим мафию? -- предложил Вулканов.
   -- Ну, во-первых, -- ответил Бром слегка прищурясь,-- это русская мафия.-- И он сделал многозначительную паузу.
   -- А во-вторых? -- поинтересовался Вулканов.
   -- А во-вторых, -- произнес Бром, столь же многозначительно,-- русская мафия не имеет традиций, как американская. Она еще очень молода, и на такие штучки, как чистая душа, ее не купишь. Типа того отдай ближнему все, что есть. Да и на такой виртуозный трюк с деньгами они ни за какую душу не пойдут. Деньги дороже! А в-третьих, -- произнес Бром всем привычным нравоучительным тоном,-- мы никогда не повторяемся, как учил нас мастер. А я... -- Бром хотел продолжить, как все в один голос заорали:
   -- Немецкий брат мастера.
   -- Да, -- сказал чинно Бром, -- и нечего здесь ерничать, ибо вы все висите на моей шее. Итак, задача номер один -- купить эту квартиру.
   -- А почему именно эту, -- поинтересовалась Сашка.-- Можно ведь другую, дешевле?
   -- Другую нельзя, -- сказал как отрезал Бром, но все же пояснил: -- Такую большую орду как вы, дармоеды, по их гуманным законам прописать в маленькую квартиру нельзя, да и потом эта квартира принадлежала семье, как вы все хорошо помните, недавно выехавшей за границу. А я что-то последнее время стал в хорошие приметы верить, может, и нам удастся из нее выехать в том же направлении, то есть за границу. Задача номер два, -- продолжил Бром, -- прописаться, далее оформить все документы, отправить заявления на въезд, на выезд.
   -- А что, проще нельзя? -- спросила Наташка и передернула плечиками.
   -- Вы молодые, -- ответил Бром, -- а я пожилой, мне об официальной пенсии думать надо.
   -- А ты доживи до нее,-- повторил Востоков известное Бромовское высказывание.
   -- Востоков, -- спокойно отнесся к этому Бром, -- я уже до стольких вещей дожил, что можно спокойно предположить, что и до пенсии тоже доживу. -- И он продолжил дальше и по делу: -- Я слышал, что все эти бумаги и в России, и в Германии очень долго лежат.
   -- Так что, мы так и будем здесь без дела годами сидеть? -- настороженно поинтересовался Боря.
   -- А там, может, и законы сменят, и ты, Бром, здесь за здешнее сидение пенсию отхватишь, -- пошутила Мария Степановна.
   -- И купишь на нее банку килек в томате, -- съязвил Вулканов.
   -- Нет, -- решительно ответил Бром, оставив вулкановскую шутку без внимания.-- Готовые документы по нужному адресу доставят Маша и Востоков. -- И Бром добавил: -- Способ доставки -- телепортация, предварительно, конечно, вы должны внести в документы все необходимые временные изменения.
   -- Да-а, -- протянул Востоков, -- здесь без высшей магии не обойдешься.
   На что Бром ему лаконично ответил:
   -- А когда мы ею не занимались? Итак,-- продолжил он, -- нам нужны семьдесят пять тысяч долларов США для покупки квартиры. Деньги нужны довольно быстро. Какие будут конструктивные предложения?
   Свирестелки запели:
   -- Мы согласны идти в бордель.
   -- Ночью, -- сказал Бром, -- а утром откроете в квартире приватный детский садик.
   -- Я в охрану могу, -- предложил Боря.
   -- Это дешево, -- констатировал Бром, -- будешь готовить по системе мастера Ядсузана телохранителей для бизнесменов. Это будет дороже!
   -- Но ведь тогда бизнесмены будут жить вечно? -- удивился Боря.
   -- А ты что-то против них имеешь? -- поинтересовался Бром.
   Боря ничего не ответил.
   -- Ты, Вулканов, займешься подготовкой коммерческой школы для обучения суперпожарных.
   -- Так они здесь в них не нуждаются?! -- удивился Вулканов.
   -- А ты походи, погуляй, поприсмотрись, -- предложил Бром, -- что без особых трудов тут в городе сгореть может и что не принесет вреда обществу, а также заставит саму мэрию задуматься на тему быстрого улучшения пожарной службы города.
   -- Я думаю, -- ответил ему Вулканов, -- это должно быть здание самой мэрии!
   -- Ты, Востоков, займешься богатыми скучающими дамами, ну, курс суперновой йоги с эффектами мгновенного омоложения, ну, можешь им шесть тибетских упражнений дать, только не показывай седьмое!
   -- А разве есть седьмое? -- поинтересовался Востоков.
   -- Чистки, гадание, привлечение богатых и щедрых любовников!
   -- А разве есть такие? -- снова поинтересовался Востоков.
   -- Маша, ты возьми на себя организацию борделя ночью, а детского сада днем.-- предложил Бром Марии Степановне, так сказать, в порядке компенсации.
   Через несколько дней подбежавший к телефону Вулканов коротко по-военному бросил в трубку:
   -- Школа подготовки пожарных.
   -- Какая школа! -- возмутился звонивший.-- Это должен быть супербордель "Маленькая Маша с подружками"!
   -- Ночью бордель, -- пояснил Сарваг,-- а сейчас школа! Так что если нужен бордель, звоните к вечеру, а сейчас я вас могу проинструктировать по пожарному делу. Что у вас горит? -- Позвонивший обозвал Сарвага идиотом и бросил трубку.-- Сам дурак, -- ответил ему Вулканов на это.
   К следующему телефонному звонку подошел Востоков, сказав:
   -- Клуб для барышень "Спелая вишня".
   -- Я звоню в детский сад, -- удивилась звонившая.
   -- Перезвоните, -- предложил Востоков,-- по этому же телефону.
   Раздался следующий звонок. На этот раз к телефону подошел Боря и грубым чугунным голосом представился:
   -- Клуб для профи "Тройной кулак Жу".
   -- Мне бы прачечную, -- скромно попросила звонившая.
   -- Сейчас узнаю, -- пообещал Боря и спросил: -- Девочки, вы в стирку принимаете?!
   -- Мы все принимаем, -- ответили девочки.
   -- Приносите! -- коротко ответил Боря.
   Когда его спросили, когда приносить, Боря простодушно посоветовал: лучше не ночью, если вы не мужчина конечно!
   Через месяц они заработали пятьдесят тысяч долларов, больше не смогли. Бром отдал их Марии Степановне и попросил ее попытаться заплатить этой суммой за квартиру, ибо им всем жить в этом бедламе надоело и даже их крепкие магические нервы стали сдавать. Утром истошно орали невыспавшиеся дети; днем Борис крушил бычьи шеи своих воспитанников; чуть позже Вулканов показывал чудеса пожароразведения и, конечно, тушения своим все время обомлевающим ученикам. После чего в квартире, прямо скажем, было дымновато. Вечером Востоков давал сеансы спиритуализма с материализацией для своих порядком уставших от жизни клиенток. И еще долго в сумрачные ночные часы по квартире как-то настороженно ходили и даже немного летали фантомы материализованных ими их покойных мужей и просто знакомых, порядком иногда попугивая посетителей борделя. Еще позже Мария Степановна стирала, как в далеком детстве, на стиральной доске и с куском обычного хозяйственного мыла. Правда, качество выполняемых ею работ все-таки оставалось европейским. Совсем уж к ночи вступали в дело Наташка с Сашкой, отбоя от клиентов, прямо надо сказать, не было: одним они показывали такой виртуозный секс, что клиенты редко покидали квартиру на своих ногах и обычно требовалась помощь Бори; другим они показывали чудеса тантрайоги, да так, что клинт отходил не ранее чем через трое суток; с третьими они были милы и ласковы, обходительны и очаровательно соблазнительны, что не только приносило очень большие доходы, а несло также культуру секса, так сказать, прямо в народ. В общем, как и следует настоящим мастерам своего дела, никто не остался неудовлетворенным в прямом и переносном смысле этого слова, включая конечно и Наташку с Сашкой. Одного молодого профессора они так умудрились обслужить, что он им тут же предложил руку и сердце и свою скромную профессорскую зарплату с такой же скромной квартирой, на что наши девушки, с глубоким признанием в их таких чутких сердцах, конечно же ответили отказом, но предложили профессору посещать их и дальше, но не очень часто, опасаясь за физическое здоровье профессора, а также за его психическое состояние в частности и за состояние российской науки вообще.
   Бром ударился в литературу. Он решил написать очень много очень умных философских рассказов, издать их и заработать денег. Что его гениальный ум стоит дешевле совершенно замечательных услуг Сашки с Наташкой -- пускай, но все же... И вот уже вся квартира была завалена его творчеством. И работы были его замечательные, но вот беда, все издательские организации отказывались печатать весь этот никому не нужный философский мусор. Вулканов успокаивал своего давнего приятеля словами, что, мол, не беда, кто из классиков был при жизни признан? Но Бром все равно расстраивался, ибо всю свою сознательную жизнь привык приносить обществу пользу. Редакции просили Брома писать посочнее, погорячее и поактуальнее, а то ни одного убийства, ни одной сломанной челюсти. И тогда Бром попросил взяться за писание Борю, но тому, как назло, какой-то здоровенный детина сломал все пальцы на правой руке. Боря ходил счастливый и всем рассказывал про своего лучшего ученика, и что не может взять его с собой в Германию. Сашка предлагала Борису жениться на нем и утверждала, что последнее время на Западе приветствуются такие браки в связи с перенародонаселением, на что Боря только отшучивался, что придерживается на семью старых взглядов, и выражал сомнения по поводу, сможет ли его ученик родить ему детей. В этих сомнениях его активно поддерживала Наташка.
   И вот однажды вечером Бром собрал всю свою разношерстную команду и решил им прочитать одно из своих, как ему казалось, неплохих произведений, которое тоже, однако, было забраковано очередной редакцией. Тема была признана устаревшей, изложение блеклым, идеи как всегда отсутствовали, а те, которые присутствовали, не выдерживали никакой критики.
   В этот вечер все необходимые дела были уже переделаны, бордель не работал, ибо и борделю нужен когда-нибудь отдых. Все расположились поудобнее. Вулканов на этот раз раскурил трубку ароматного клановского табака, и все начали слушать, в отличие от всех предыдущих встреч, внимательно и с интересом, ибо все понимали, как не просто писателю представлять свое детище на суд других, пусть даже очень расположенных к нему, людей. И вот что из этого получилось.
   ШАБАШ
   (Причудливая сказка для взрослых,
   рассказанная Бромом у камина)
   В квартиру позвонили, трубку снял синюшный мужик в разодранной старой майке и ужасного вида тренировочных брюках, переживших как минимум три стирки и массу апоплексических ударов. Мужик простуженно кашлянул в трубку:
   -- Кхе, -- и произнес давно прокуренным и пропитым голосом: -- Чего нада-то, кхе?
   На другом конце провода приятный женский голос произнес:
   -- Сударь, не будете ли вы так любезны позвать к телефону барона.
   -- Кого? -- переспросил мужик, почесывая левой рукой под правой подмышкой.
   -- Барона,-- повторила звонившая и, уже понимая, что ошиблась, попросила извинения.
   Мужик, для которого слово "барон" было вообще мало понятно и не вызвало никаких других ассоциаций, кроме разве что с распространенным словом "баран", которое явно намекало на всякие там умственные недостатки, завращал дико своими красными еще со вчерашнего глазами и дико заорал, что он не баран и нечего тут людей от дела отрывать, он собирался по нужде, и добавил, неожиданно почувствовав приступ голода, что вот, мол, стерва, барана захотела, а мы, мол, на капусте какой уж день перебиваемся.
   -- Пить надо меньше,-- предложила женщина,-- а работать больше!
   На что мужик сказал: мол, за что боролись семьдесят лет?! Чтобы делать меньше, а пить больше!
   На что женщина ответила:
   -- Так вот и сидите теперь без закуски. -- И положила трубку, правда, еще раз извинившись.
   Мужик зло произнес:
   -- Культурная.
   И пошел справлять свою нужду в провонявший годами туалет.
   В другой квартире, через тринадцать секунд как был закончен первый разговор, раздался приятный телефонный звонок и такой же приятный женский голос попросил к телефону "барана" и тут же, смутившись, звонившая извинилась. И попросила к телефону "барона". Видимо он кому-то действительно понадобился.
   -- Барон -- это я, -- сказал такой же приятный мужской голос. Сразу же чувствовалось, что говорившие принадлежали к одному кругу.-- А баранов у нас нет, -- произнес он так же, как и говорил, и приятно усмехнулся.
   -- Ах, простите, -- произнес женский голос,-- я только что не туда позвонила.
   -- Главное, чтобы вы были оттуда, -- пошутил барон.
   -- Еще раз простите, -- попросила женщина, -- я смертельно извиняюсь!
   Барон ее прервал:
   -- Значит, вы действительно оттуда, откуда надо, потому что смертельно извиняться принято только у князя.
   -- Да, я от него, -- подтвердила звонившая.
   Ее собеседник как-то весь собрался и, слегка картавя слова, но не без приятной бархатистости в голосе, произнес:
   -- Я слушаю вас, сударыня.
   По всему было видно, что та бархатистость была военного свойства.
   -- Вы точно барон? -- спросила женщина.
   -- Да, -- ответил барон коротко и сухо приказным голосом, в котором зазвучали уже нотки явно принадлежащие к стальным структурам, и нетерпеливо приказал: -- Дальше!
   -- Можно и дальше, -- ответила женщина игриво, в голосе которой зазвучали сексуальные нотки, и продолжила: -- Правда, было бы лучше все-таки глубже.
   -- Пока дальше, -- сказал барон, который был явно не расположен продолжать эту скользкую тему, да и возраст его был за пятьдесят. А значит тема его интересовала не так остро.
   -- Я от князя, -- произнесла женщина и замолчала, слушая реакцию собеседника.
   -- Глубже, -- сказал тот, -- то есть, простите, дальше.
   -- Лучше бы глубже, но если вы не в настроении... то...-- она помолчала с минутку и таинственным голосом произнесла: -- Через три дня у князя праздник.
   -- Я знаю! -- поспешил закончить разговор барон.
   -- Подождите, не вешайте трубку, а то у меня последняя монета, -- попросила она его.-- Вы должны еще срочно оповестить об этом наших в лесу. Подготовить соответствующим образом школы и после этого быстро отправиться на Тибет.-- И женщина замолчала, слушая реакцию собеседника.
   -- В лес-то зачем? -- удивился барон.-- У них же там телефон сотовый имеется.
   -- Да, он работал там до последнего времени, -- ответила женщина,-- пока там в нем, в сотовом, семья бродячих пчел не поселилась. Теперь все его избегают -- очень уж пчелы кусачие попались. Наверное от хозяина-скупердяя.
   -- Ну хорошо, -- ответил собеседник, -- в лес можно, а в школы-то зачем? Вы и сами могли бы, чтоб меня от дел...
   -- Князь просил лично к директорам, чтобы они прониклись серьезностью момента, а я женщина непредставительная, не то что вы. -- Дама воспользовалась старинным приемом из черной магии -- лестью.
   На что барон тут же и попался.
   -- Да, я мужчина представительный, -- произнес он это с чувством глубокого удовлетворения и тут же чему-то усмехнулся в большую черную бороду.-- Хорошо,-- произнес он громко, -- князь все-таки решился на шабаш. Долго ждали, последний раз тридцать три года назад, да и то как-то спехом, всех собрать даже не успели. Под эгидой чего? -- поинтересовался он.
   -- Под эгидой трех морей, -- ответила женщина.
   -- Интересный подход, -- ответил барон, плотоядно облизнувшись, представив себе все рыбные закуски, которые наверняка там будут.
   -- Вы не удивляйтесь, -- попросила его женщина.-- Мы еще три дубля вам послали. По почте с недоходящим почтовым курьером.
   -- Зачем? -- поинтересовался он.
   -- Традиция, -- ответила она лаконично, так и не пояснив, какая.-- Но почти нормального посыльного мы к вам в порядке компенсации тоже послали.
   -- Пока не приходил, -- ответил барон.
   -- И по телепатическому контакту номер два бэ, а то по всем остальным последние триста лет много помех идет.
   -- По второму я получил, -- ответил барон.-- Только зачем так длинно, я же его, этот контакт, сам оплачивать из своего личного головного резерва должен.
   -- Извините, -- попросила женщина,-- это было очень важно.
   -- Ну хорошо, -- согласился барон.
   В дверь позвонили.
   Барон спросил:
   -- У вас все? А то мне кто-то в дверь звонит!
   -- Это, наверное, наш посыльный, -- ответила она и положила трубку.
   После чего обмотала телефонный провод вокруг своей шеи и представила себя повешенной, как это с ней случилось в 1333 году в Италии, где она ставила эксперимент над своим физическим телом, выясняя, как долго человек остается в сознании, прежде чем уйдет в мир иной. Весьма вероятно, что это ей доставило массу удовольствия, да так, что и по сей день тянуло ее вытянуться во весь рост, да и позвоночник последнее время что-то пошаливал. А такая вытяжка была бы ему очень полезна, правда, после такого лечения позвоночник был тоже как-то ни к чему. Но зато можно было надеяться, что в следующем воплощении он будет здоровым, хотя тоже не всегда, ибо учесть все факторы воздействия трудно.
   Барон открыл дверь, перед ним стоял обещанный посыльный. Он был бледен и слегка запыхавшийся и очень простуженным голосом спросил:
   -- Вы барон?
   -- Да, -- ответил барон как всегда лаконично и в свою очередь спросил: -- Что это с вами?
   -- Да все хорошо, -- ответил тот, -- это со мной уже триста лет.
   -- И что, ни одного перевоплощения?! -- удивился барон, который с таким нонсенсом сталкивался впервые.
   -- Да, как видите, зацепился кармической петлей за восмирот судьбы, попал в зодиакальный водоворот, выскочил через черный ход трубы бессмертия, а в колодец живой воды по незнанию так и не попал.
   -- Бедный, -- протянул барон с явными нотками сожаления в голосе.
   Барон предложил гостю пройти на кухню и чего-нибудь выпить для поддержки сил. Там он достал фляжку со спиртом, налил из нее в кубок, который был сделан из настоящего человеческого черепа и отделан серебром, граммов сто спирта "Роялл", которым последнее время травилось много народа, бросил туда приличную горсть перца, пару ложек нюхательного табака, немного подумав, налил граммов десять синильной кислоты. И предложил:
   -- Может, еще немного мышьяку с толченым стеклом добавить?
   Посыльный поблагодарил в самых изысканных выражениях и от мышьяка с толченым стеклом отказался, сославшись на то, что у него от этого изжога, так как его лет пятьсот назад этим переотравили.
   -- Да, -- согласился тут же барон, -- во всем должна быть мера. -- И предложил ему еще и "Пепси-колу".
   На что тот ответил, что, конечно, "Пепси" тоже хорошая отрава, но сначала выпьет лучше чего-нибудь покрепче. И он с жадностью опростал шипучий граненый стакан, с такой любовью приготовленный бароном.
   Стакан трясся о зубы посыльного, плечи его передергивались, но он уже становился заметно спокойнее, и от него начинал исходить привычный холод.
   -- Как с температурой? -- поинтересовался барон.
   -- Держится в пределах минус 10-12 и, в основном, приходится жить в шведской морозилке.
   На что барон сочувственно произнес:
   -- Хорошо, что есть Швеция.
   Они попрощались и расстались.
   * * *
   Барон нервно заходил по кабинету, обставленному роскошной старинной мебелью в стиле Рексопеб в неплохой кооперативной квартире сто тридцать седьмой серии. Хотя все в этом мире относительно, и что хорошо, к примеру, для восьмидесятых в России, то весьма вероятно будет плохо в конце третьего тысячелетия во Франции. Дел было по горло. Князь собирал не просто народ на праздник, а непременно с подарками, подношениями, заранее заготовленными речами и всякими там сюрпризами. А на это все, как известно, надо время, и его баронова цепочка, за которую он стал так вдруг ответственным, не должна была подвести, да и в грязь лицом не хотелось -- все же князь, да и просит он не часто.
   -- Лес, школы, Тибет, -- произнес барон вслух. Дальше тоже, конечно, но это уже не его головная боль.-- С каждого спросится только за то, за что он, каждый, отвечает, -- произнес барон решительно и удовлетворенно добавил: -- Не больше.
   -- Ни меньше, -- в унисон барону произнес пустой комод, привезенный совсем недавно, по этой причине еще не заполненный и не привыкший к молчаливому нраву барона. А как известно, много говорит тот, кому сказать нечего и внутри пусто, но вот по мере заполнения желание говорить пропадает как-то само собой, а комод был еще абсолютно пуст. Барон строго посмотрел на него и попросил помолчать, строго добавив:
   -- Что это у тебя за поповские привычки: много болтать?!
   -- Я всего-то два слова, -- обиженно попытался оправдаться комод.
   -- Для комода и два слова много, -- назидательно произнес барон.-- Ты что же думаешь, -- продолжил он свою затянувшуюся нотацию,-- что для меня было однако не свойственно? Один тут говорить умеешь? Вон сколько тут умных способных вещей вокруг тебя стоит, и все не в пример тебе молчат. Так что прикуси свои ящики и не высовывайся.
   "Да,-- подумал барон,-- в какой уже раз даже вещи приходится подбирать по строго уставному магическому цензу. Этот, -- барон строго посмотрел на комод и даже в его взгляде появилась легкая тень презрения,-- наверняка от какого-нибудь священника-болтуна мне достался. К сожалению вещи, как и люди, быстро перенимают чужие привычки и вибрации, если они, конечно, еще достаточно молоды, а значит, и достаточно пусты".
   Комод попробовал что-то еще сказать, но был бесцеремонно защелкнут посредством большой вертикальной комодной доски, запирающей надежно все комодные ящики сразу. Предусмотрительны были наши предки, препятствующие комодам говорить!
   "Ну, Тибет дело не хитрое, -- продолжал рассуждать барон вслух. Он так не любил чужие недостатки, что как бы в компенсацию любил свои значительно сильнее, чем следовало бы.-- Там наших много, и по последним данным объединенного монастыря делегация уже выступила, хотя добираться все-таки самому туда придется. Знаете, эти монахи какие-то тормозные, когда у них интересов немного. Придется их все же поподгонять. Ну, официально уже въехал в страну Далай-лама, почти официально -- десять тибетских театров народного творчества. Хотя, где они столько набрали? Несколько общинных представительств надежно заняли дома колхозников, чем существенно нанесли урон рыночной мафии, и по ламе от каждого монастыря, а это почти, как десантный полк по количеству, а по убойной силе -- как ракетная дивизия. Вот только бы их не пробрал понос на местных продуктах, а то сравнение окажется в самый раз. А чего смеяться-то, принцип одинаковый -- реактивный. Надо будет проверить их боевую готовность и прочие важные вещи, такие как распевание боевых мантр на улицах города в предрассветно-сонное туманное время, а также танцы под бубны и трубы. Да, надо бы организовать выступления целителей Востока, может быть, даже месячник дружбы с ними. Надо об этом еще подумать, хотя времени мало. Ну а что мы, не магия, что ли? Школы тоже надо тщательно потрясти, мобилизовать их участников на широкие магические народные гулянья и, в порядке конспирации, приуроченные к очередному большевистскому, не к ночи будет сказано, празднику, конечно, под следующими магическими лозунгами: ,,В каждую рабочую семью -- по сглазу". Для интеллигенции, она у нас всегда в первых рядах, по порче неплохо было бы и евреев подизурочить. Они опять тогда такой хай поднимут, мол, нам уже довольно досталось и опять, мол, начинается. Ну и для элиты, конечно, по проклятию. Но вот с этим, конечно, посложнее, где хорошее проклятие сейчас возьмешь?! Вот раньше..." -- и барон мечтательно закатил глаза.
   "Да, некоторые хорошо сработанные вещи до сих пор безотказно функционируют. Вот, например, как хорошо работало уже мало известное проклятие на кошачьем сале? А на вороньем меду? Как заглядеться не успеешь -- вся семья уже, того этого. А на медвежьем ухе... Почему, думаете, сейчас так много глухих? -- спросил барон не обращаясь ни к кому конкретно. -- А вот потому, -- ответил он сам себе, -- что медведи добротные были. Да, надо поднять на большое дело знахарей да колдунов, пусть своими запасами потрясут. Много у них неправильной информации за долгие годы накопилось, а травок-отравок сколько уже на всем этом настояно -- и все не у дела. Сомневается народ. А князь уж распорядится, дождичек внеплановый на праздничек, да пару-тройку предприятий закроет, правительство, пяток станций метро под радостное сообщение об отмене очередных денежных купюр покрупнее. Так, глядишь, и побежит народ к знахарям травочку пить да нервы заговаривать. Школы, школы надо организовать, выездные семинары по распространению и расширению фальшивой информации, а также службу телефонного сглаза подновить, заменив старых чертовок на сексапильных молоденьких ведьм с голосами серен. В городе, конечно, устроить просмотр фильмов ужасов, фестиваль загробно-вампирных масок и расклеивание плакатов, рекламирующих превосходную отраву из американских ,,Мак-Доналдсов". Да, конечно, объявить об удоражании похоронных услуг, что в пожилой среде вызовет очередной, правда быстро проходящий, шок и весьма вероятно, что скоро появится весьма прогрессивная тенденция откладывать на похороны прямо с рождения. И каждый будет периодически спрашивать себя и других: а могу ли я уже сейчас себя похоронить? А богатые будут говорить: ,,Мы еще не родились, а у нас уже на похороны было!" Вот остальные-то завидовать будут. Да еще надо объявить, что все члены ММЛ получили за последний месяц десять тысяч процентов прибыли, тогда все остальные дня три им будут точно завидовать, а через три дня объявить, что прошла ложная информация!"
   И барон задумался, чтобы такого еще полезного сделать для князя? Стал прикидывать; то ли свет, то ли отопление отключить, ну если не во всем городе, то хотя бы в больницах.
   Но тут же барону подумалось, что на такую обширную акцию светлые заявят протест, и то не большое, что удастся организовать, видимо, тоже придется отменить во избежание большого межастрального конфликта.
   "Да,-- подумалось барону,-- враги наши делают нас сильнее, изворотливее".
   Он достал немного синильной кислоты из старинной черепаховой табакерки, сделал добрую понюшку и блаженно закрыл глаза, хотя хорошо знал, что через пятнадцать-двадцать минут кайф уйдет, а придет муторная двухчасовая головная боль. Но чего не сделаешь себе в радость в предвкушении веселого праздника?!
   Люди, не нюхайте синильную кислоту, которой, слова для, и в сигаретах предостаточно. И думайте, на каком празднике гулять!!!
   * * *
   На утро барон надел шапочку "петушок", которую так любят носить сторонники народной моды и одевать ее всюду -- от дешевых ресторанов, которые они иногда сподобливаются посещать, до театров, видимо, не находя ничего более удобного. Да и действительно, сколько можно забивать бедных зайцев и несчастных нутрий, не говоря уже об оленях, для того, чтобы утеплять замерзшие человеческие мозги. Хотя шапочка "петушок" может не так и красива, зато удобна и мужественна, ибо напоминает отдаленно половую мужскую символику внешне и женскую внутренне. Да и одев ее на голову, кричать по-петушиному совсем даже не обязательно или скажем чувствовать себя курицей. На бароне также был одет тренировочный костюм фирмы "Адидас", а как давно известно, к нему женщины особенно неравнодушны, и весь спортивный бароновский ансамбль завершали симпатичные китайские кроссовки, которым, как известно, сноса нет.
   До леса барон шел бодрой походкой сердечника со стажем, делающего каждое утро слабые попытки убежать от очередного инфаркта, хотя очевидно, что физические упражнения -- первое дело от этого злого недуга. Хотя все-таки и переусердствовать в этом деле тоже нехорошо.
   Не прошел барон и трех километров, как медленно из его поля зрения стали пропадать жилые дома, тощим гусиным клином вдававшиеся в большой и давно обжитой район новостроек, правда шестидесятых годов.
   Как пошли придорожные кустарники, барон изменил стиль своего передвижения: так, чуть-чуть приподнявшись над дорогой, и поплыл легко, как танцовщицы из ансамбля Моисеева. Пользовался он этим редко, но все же иногда, чтобы не забывать. Совсем уж при подлете к лесу вытащил из рыжего дипломата настоящей свиной кожи пару эскимосских лыж, на ходу нацепил их на китайские кроссовки и плавно приземлился, пролетев еще метров сто, как хороший прыгун с трамплина.
   Посмотрел на первую попавшуюся табличку, стоявшую на лесной просеке. На ней значилось: "Охота на диких животных только строго по путевкам охотничьего санатория под названием ,,Не убьешь -- не отдохнешь"". На второй стояло, что копать строго запрещено и приписка от руки: "Могут быть клады, в случае обнаружения сдавать лесничему". И еще стояла третья табличка: "Участок 107" и приписка от руки: "Мало изучен, на картах отсутствует", что-то, мол, вроде малых Бермудов в подмосковном исхоженном лесу. В народе поговаривали, что место это плохое, темное, неизведанное; то там лыжник заблудится да выйдет суток через пять, хотя участок-то три на три километра, да выйдет весь настолько измочаленный, что только потом долго и может, что зубами стучать, да про ведьм вспоминать, часто крестясь, хотя до того попавший в эту заваруху, как правило, был неверующим. То грибник столько грибов наберет, что едва до дому дотащит, а как принесет, то жена с тещей после долго над его поганками насмехаются, да за мухоморы отчитывают. Лесничий так его, этот участок, и называет "пропащим". Пропащий, он и есть пропащий, ладно стоял бы себе так один -- на здоровье, а то какая-то нечистая сила там все таблички меняет, то на 106, то на 108. Вот и прет туда народ по ошибке, а значит напрашивается вывод, что это кому-то надо. Вот только кому -- остается далеко неясным. В общем не место, а дрянь! Одни с ним заботы и хлопоты. А барону как раз на этот участок и надобно. Но у него, барона, другого выхода нет, ему как раз на 107-й надо, ибо какой ему интерес на другой идти, где нечистой силы-то нет. Он, барон, хоть и сам к этой силе прямое отношение имеет, но все-таки тоже ее опасается. Может не так серьезно, как другие, а так, на всякий случай. Кому лишние заботы да хлопоты нужны?!
   В лес вошел -- деревья по кругу пошли. Потемнело. Барон понял -- морочат, проверяют. И ведь только вошел, а вот глядь -- уже сорока, что ли, на хвосте принесла? Барон присел тут же на сухой пень, чтобы слегка головокружение унять, благо пень как-то сам из земли шагах в трех от него вырос и споро так к нему, барону, пододвинулся. Барон, как только на него присел, собрал всю свою молодецкую силу -- а было ее не то что у Соловья-разбойника, поболее того, значит, -- да как свистнет, так лешак, который все это безобразие устроил, остолбенел и весь во всей своей лешачьей красе на физический план-то и вылез. Стоит, змей болотный, как поросеночек, вместо носа -- сук, ножки коротенькие и писает со страху, а ушками так жуть-жуть, жуть-жуть, мол, извини, не рассчитал. Думал, что какой профессор-любитель или так, придурок городской на 107-й вперся.
   -- А тут на тебе! -- произнес лешак, изрядно подрагивающим голосом.-- Оказывается один из...
   Барон сказал, слегка после свиста прокашлившись, отчего у лешака случились судороги желудка:
   -- Слушай, чудо, мне, как в сказках обычно, до бабы-яги надобно.
   -- А вам до какой? -- поинтересовался леший, еле приходя в чувство.
   -- А что, их уже много развелось? -- высказал барон свое явное удивление.
   -- А то как же, -- живо ответило порядком пришедшее в себя чудо и продолжило: -- тетя Дуся, тетя Маруся, тетя Паша, Федусья. Ну и из молодых тож: Светка, Клика, Пафнутья, ну, конечно, о Розе с Далилой нельзя не упомянуть. Эти последние, жуть, как сексуальны! -- И лешак прищурился, пытаясь понять бароновы надобности.
   -- И что, -- поинтересовался барон,-- все в одном месте живут, то есть в избушке?
   -- Да Христос вам привидься в плохом сне! -- расплылся лешак в подобострастной улыбке, видимо безмерно зауважав барона после его молодецкого посвиста, и продолжил: -- Им тут от лесного нечистого совета наделы выдавали, значиться на каждое помело по сто соток, благо лес у нас густой, хоть и немного и невдалеке друг от друга, но как бы друг друга все-таки не видно. Так что каждая яга себя в отдельном лесу чувствовать может. Так что тут началось, я вам, ваша милость, скажу! Драка, я вам доложу, была первостатейная, много мы тому веселию порадовались. Самые незабываемые впечатления остались. У вас там, меж людьми, дело это привычное, как я слыхал, а что бы такое да у нас -- ну до чего не доведет имущественный спор! После нее много сорок себе гнезда из яговских волос свили, особенно рыжих волос было много. Зубы золотые по всему лесу валялись, правда, из дерьмового золота, ну последней чеканки, так что многие даже были рады, что они выпали... Да и тряпья всякого видимо-невидимо надрали, да так, что белки дней десять без выходных работали, все свои дупла утепляли. У них, у ягов, знаете, какое тряпье-то? Теплое, я себе пару шарфов взял, хорошо помогает, когда зубы болят, или спину прихватит, или горло шишками еловыми надерешь. Там вот еще, что было,-- вдруг неожиданно сам для себя вспомнил лешак, не отличавшийся обычно долгой памятью. Но весьма вероятно, что те события так на него подействовали, что забыть он их и по сие время не мог.-- В то время охотники по путевке ихняго долбаного санатории (был леший в речах не очень-то разборчив, что в отличие от охотничьих ружей может только слух покоробить) на лося Сидырча вышли. А как яги разборку-то учинили, дак такого страха на охотничков напустили, что те бежали. Да так ходко, это по нашему-то бурелому, где черт ногу сломит и, кстати сказать, два раза за последний год и ломали.
   Барон с опаской посмотрел на свои ноги.
   -- Так вот, -- продолжил лешак описание лесных ужасов, -- эти самые охотнички так бежали, так бежали, что все свои валенки растеряли. Теперь в них, уж почитай как третий год, лось Сидрыч ходит, и надо сразу признаться, степенно. Наверное, те охотники из знатных были. Но вот только жалуется, что валенки короткие, снег за них забивается, а шапки ничего, справные шапки, вот только ухи на них топорщатся. Наверное, из племенных выдраков сделаны, а ему, лосю-то, они почти что в цвет получились. А сороки над лосем смеются, а тот обижается. И даже поговаривают, что лосиха недовольна, как несолидно стал ее муж последние годы выглядеть, и что она даже о разводе подумывает, но ее супруг предусмотрительно выгнал лет двадцать пять назад из лесу других лосей. Так что если она с ним разведется, то придется ей или одной жить, или в другой лес уходить, а наш-то очень удобный, народ его за семь верст стороной обходит.
   -- Ну ладно, -- приструнил его строго барон, -- хватит тут мне голову лесными сплетнями дурить. Давай показывай короткую дорогу, да смотри, не дури!
   -- Да что ж вы это, ваше сиятельство, пешком, что ли, туда? Мы в лесу порядки знаем и этикету строго придерживаемси. Вы барон, а вам пешком здесь не положено. Сейчас я вам мигом сани сооружу, -- пообещал он. И правда, лешак противно скрипнул -- пара здоровых сухостоев улеглась к ногам барона, лешак противно взвизгнул -- и пошел кустарник виться вокруг оглоблей да ветками укрываться, да так, что через пару минут перед бароном появились прекрасные удобные дровни. Лешак лихо присвистнул, впрягся туда, как хорошая беговая лошадь, и пошел круги по лесу нарезать, да так, что у барона снова голова кругом пошла.
   -- Ты чего, чучело, творишь?! -- прикрикнул барон на лешака, пригрозив тому снова свистнуть. Да не так, как в первый раз, а посильнее!
   -- Ой, прости, кормилец, -- запричитал тот,-- по привычке я это, не по злому умыслу. Ну прости ты, князя ради, бес меня снова попутал.
   Услыхав столь уважаемые имена, барон успокоился, но вырвал на всякий случай хороший хлесткий прут, пройдясь пару раз меж свиных ушей лешака, отчего тот на месте стал изображать быстрый бег и повиливать хвостом, демонстрируя последнюю степень его, лешачьей, преданности. И уже не дожидаясь приказа, сам засеменил, приговаривая:
   -- Даже не беспокойтесь, ваше темносвященство, оглянуться не успеете, как уже на месте будем.
   Барон правда успел оглянуться, но ничего интересного для себя не увидел.
   * * *
   Вечерело. И вправду, не успел барон еще и двух раз оглянуться, как впереди показался маленький домик тети Дуси, как объяснил барону прилично запыхавшийся леший, который, кстати, даже успел представиться -- леший по имени Леша. В избушке тети Дуси света не было. Конечно, трудно себе представить, что в домике бабы-яги будет нормальный свет, но хоть лучина-то должна была бы гореть! Но света не было, и чувствовалось, что избушка тоже сегодня была не топлена. Это чувствовалось по запаху, конечно, и по не исходящему от нее привычно теплому инфракрасному излучению, которое обычно исходит от протопленных объектов. Что может нечистая сила ясно осязать, а человеку не дано, по крайней мере, пока. Несмотря на это барон походил вокруг, зычно покричал, отчего взбесились, правда, ненадолго, три кобеля, которые отличались, не в пример другим баба-яговским кобелям, устойчивой психикой, и три ястреба стали как-то подслеповато смотреть в ту сторону, откуда могла грозить опасность баба-ягову царству. Правда, слава князю, тоже ненадолго. Барон даже заглянул в сарай, сквозь щели которого увидел много старых извозжаленных метел. Ступ не было, правда, старая, образца 1955 года все же стояла, но предположить, что на ней можно еще летать, было трудно, скорее всего, ее берегли как реликвию. На тот случай, что вдруг в народных массах как-то ненароком проснется интерес к истокам старой магии. Барон заглянул в хату тети Дуси и сквозь полузамерзшее окно увидел также полузамерзшего воробья, который, видимо, пригревался там в виде воробья-нахлебника, периодически исполняя роль филина. Правда, до такового по комплекции недотягивая, разве что по осовелому взгляду, за что и окончательно не прогоняли.
   -- Трогай, -- закричал барон, гневно понимая, что его привезли черт-те куда и что ему, барону, как минимум, томиться долгой холодной ночью в промерзшем до последнего венца помещении.
   -- Слушаюсь, -- произнес леший весьма невнятно, потому что дожевывал кедровую шишку с вкусными орехами, отбитую у белки после непродолжительной погони за ней по сучкам да беличьим задоринкам.
   -- Куркулиха,-- сказал леший обиженно.-- Без насилия не дает.
   -- Ей детей кормить надо, а ты бы и на еловых обошелся. Тебе же все равно что в брюхо совать, все равно ведь выблюешь.
   Лешак как-то обиженно посмотрел на барона и произнес:
   -- Много вы, ваша светлость, про мое лешачие пищеварение знаете!
   Тем не менее лешак чем-то одному ему ведомым вдохновился и пропер следующую часть пути в режиме хорошей призовой беговой лошади "воронежской" породы. И остановился с пижонистым разворотом у следующей избушки, правда, построенной в модерном стиле, очень напоминающим индейский вигвам.
   Над вигвамом дым не курился и ничем вкусным не пахло, это барон установил, даже не вылезая из саней.
   -- Неужели все эмигрировали?! -- высказал барон весьма странное предположение, потому что уже много веков смежные царства нечистой силы были к въезду закрыты и весьма тщательно охраняемы.
   -- А-а-а-а-а... -- вдруг прорезался козлиными нотками голос лешего. -- Они же все у тети Федуси спиритизмом занимаются! Как это я, полено залежалое, три светлячка мне к ужину, сразу-то не вспомнил, коряга моей бабушке поперек дороги, чтоб в моем роду только лешаки рождались!
   -- Чем? -- удивился барон.
   -- Да леший их знает, -- произнес леший задумчиво,-- то есть я. А я, кажется, не путаю, если только сегодня не пятница,тринадцатое, полнолуние. Проклятое время.
   -- Это точно, -- подтвердил барон, -- я бы в другое время к вам и не сунулся.
   -- Дело ваше, ваше темносвященство,-- кротко и покорно, ответил лешак.
   -- А почему ваши яги спиритизмом-то занимаются? -- поинтересовался барон, который по природе своей был любопытен только в пределах своих профессиональных обязанностей и природных нелюбопытных склонностей.
   -- А ты, мил человек, их сам спроси? -- ответил леший, как-то уже явно начиная уставать от своей вечерней халтуры,-- тем более до того места, где бабы-яги занимались спиритизмом, было более десяти астральных миль.
   -- Я не человек, -- ответил барон и нахохлился, как полузамерзший воробей у тети Дуси, и добавил: -- А ты если меня, сучий корень, вовремя, то есть к приличному ночлегу, не доставишь, то что я с тобой сделаю -- даже князю не представится в самом его счастливом сне.
   -- Я в миг, -- запричитал обомлевший леший, -- в миг. Как ваш военный самолет МИГ, но только не справлюсь я один. Далеко до туда, да и притомился я уже малеха.
   -- Ну так помощь зови, пся кревь, -- рявкнул барон на весь лес, представив себя вдруг литовским князем с польскими корнями по матери, случайно оказавшимся в глубоких русских лесах.
   Лешак посвистел, подождал, посвистел, подождал. Рыгнул, да так, что выскочила из него непереваренная шишка.
   После этого на ближней ветке могучей старой ели показался миловидный чертенок, еще из подростков, и щурясь и все время периодически вытягивая голову вперед, которая была как-то ненадежно прикреплена к тонкой прыщавой шее, спросил:
   -- Ты чего, дядя Леша?
   -- Слышь, ушастый, -- обратился Леша к вновь привидевшемуся, -- вот тут барон к нам пожаловал.-- И тихо добавил себе под нос: -- Забери его, чистая сила, прямо под воскресенье, гостя незваного. Носись тут с ним на ночь глядя.-- И уже громко: -- Ему до тети Дуси надобно, а я один упарился. Свистни-ка сынков моих, ты как раз на эту работу годишься. А то у меня третьего дня два посвистных зуба как назло выпали, я, правда, уже к дятлу, зубному технику, на протезирование записался, но свистеть-то все равно не могу! -- И спросил: -- А ты их, леших, по случаю не встречал?
   -- А как же! -- радостно отозвался чертушка.-- Они тут в аккурат недалеко будут, одного охотничка так заводили, что он уже и волком выл, и по-свинячьи визжал, и Лазарем пел, и даже на осины креститься пытался.
   -- Ну и что? -- поинтересовался леший.
   -- Да ничего, -- ответил чертушка.-- Не помогает.
   -- Крепки сынки, -- обрадовался дядя Леша и продолжил слегка шепелявя: -- Тогда зови их, шалунов, паскудников! -- И леший Леша расплылся весь в счастливой улыбке, видимо, от так понравившейся ему сыновней забавы.
   Черт куда-то пропал, как сквозь землю провалился, что как известно свойственно чертям, но буквально через пару-тройку минут издали послышался ураганный порыв ветра. Этот шум нарастал и приближался, да так мощно, что барону стало даже как-то не по себе. Прошло еще пару минут, и барон увидел как через бурелом прямо к ним напролом перли двое.
   Когда они подбежали и еле остановились, да так, что чуть было не снесли барона с их папаней вместе, один из них, что казался размером сразу с три поваленных столетних дуба, спросил, произнося слова с большой расстановкой, видимо, наука говорить трудно ему давалась. Правда, второй и вовсе говорить мог только через пень колоду.
   -- Звал ба-тя-ня!
   -- Иль почудилось, -- еле выдавил из себя второй, что был размером поменьше, да и двумя годками помладше, да и опорный сук у него еще едва проглядывал.
   -- Дурынды, -- ответил на это им леший,-- работа есть, а вы все играетесь.-- И леший приказал: -- Давай впрягайси в оглобли, к тетке Дусе помчимся.-- А сам-то впрягаться не стал, присел на краешек бароновых саней.
   Двое подхватились, благо сил было им явно не занимать, леший слабо свистнул, барон зычно гаркнул, и они вчетвером, распугивая запоздалое зверье, помчались со скоростью хорошего урагана к тете Дусе и тоже еле-еле успели затормозить, хотя их батяня уже заранее, минут за пять, начал кричать, что пора останавливаться. Но разве при таком ветре чего толком услышишь.
   У крыльца небольшого благоустроенного коттеджа, постройки ну никак не позже 1993 года, стояло много ступ старого образца и одна совсем современная, которая отливала сталью. Таких барон еще никогда не видел, да и отлив был явно ракетный.
   Барон, как-то чуть пошатываясь, вышел из саней, бросил лешему пару золотых, еще царской чеканки. После рассказывали, что леший-папа вставил себе на радостях золотые зубы. Из советского золота все боялся, а вот старого все было не достать. А тут и случай удачно подвернулся, тем более что терпеть дальше уже было невмоготу. Ну какой леший без посвиста?! Правда и посвист стал после этого прямо червонного золота, то есть глубоко приятный.
   Барон вошел в сени, тихо прошел в первую комнату, тихо вошел в другую, из которой был вход в совмещенный санузел. По пути наступил ногой в корзинку со свежими яйцами и сделал шум. Так с ней и предстал перед сборищем яг, занимающихся спиритизмом. Кто-то даже вскрикнул, а одна, побойчее, обходя так барона сторонкой, придурошным голосом, как у кликуши, начала его спрашивать:
   -- Дух Наполеона, ответь нам, когда князь шабаш затевает?
   Барон ответил:
   -- Скоро.
   И поправил неведомо откуда взявшуюся у себя на голове наполеоновскую треуголку. Отчего стал меньше ростом и полысел и даже не поясе стала появляться короткая золотая шпага с императорским, усеянным брилльянтами, жезлом.
   Затем плюнул через правое плечо и попал на другую, начавшую заходить к нему с другой стороны, ягу. И стал принимать свой обычный баронский вид.
   Все яги в один голос закричали:
   -- Чур нас, чур, чистая сила!
   Барон поправил их:
   -- Не чур, а щур, и не щур, а пращур, и если обращаетесь к защите предков, то хотя бы это надо делать правильно. Да и вообще, яги, чего не своим делом-то занимаетесь?..
   -- Ты, Буонапартушка, на нас, непрофессионалок, не прогневайся, кормилец. Мы не для себя стараемся, а, так сказать, для всего лесного нечистого обчества. А то телефон сломался, лешаки совсем распустились -- не только народишко совсем распугали, а и нашего брата, перелетных ведьм, тоже.
   -- А вы что, ведьмы, -- поинтересовался барон, -- что спиритизмом занимаетесь?
   -- Да нет,-- ответили те,-- какие мы ведьмы?
   -- Ну разве чуть-чуть, -- вмешались Далила с Розой.
   А тетя Дуся сказала так сурово:
   -- Как были ягами, так до смерти ими и останемся! А спиритизм, это тебе удобно -- вызвал духа и узнал все. Не то что в дырявой ступе жопу морозить. Новых-то не завозят, все на лимиты ссылаются, а я так думаю, спекулируют они на нашем горе, наживаются.
   И тут влезли молодые, сказав:
   -- И в самом деле, сидим тут себе, как змеины подколодные: ни тебе на диско слетать, ни в баре посидеть, ни попроституировать толком.
   -- Ты уж нам, Буонапартушка, помоги, -- попросила тетя Дуся, -- заступись за нас, а то жизнь лесная совсем затихнет.
   -- Помогу, чем смогу,-- пообещал барон. Особенно их не разубеждая, что он не Буонапарт. Яги радостно загудели. Но тут вдруг что-то громыхнуло, забряцало, запахло порохом и заклубило, и из этого вонючего марева выступил дух Наполеона и строго вопросил:
   -- Зачем, чертовки, звали, от бранных дел отрывали?!
   Все оторопели, потому как вызывали на всякий случай, не очень-то веря в успех предприятия, а тут на тебе, явился, правда подзапылился.
   Тетя Дуся воркующим голосом, которым даже можно было бы вышибить слезу из семьи вампиров-вурдалаков, не кушавших пару-тройку недель перед тем как присосаться к новой жертве, сказала. Правда, была она и самой последней психологии обученная, так как курсы какие-то городские недавно закончила, чем и гордилась невероятно.
   -- Ваше императорское величество, не для себя, видит князь, старались для обчества!
   Барон выступил чуть в перед и поклонился Наполеону, но с чувством собственного достоинства. Тот, признав в нем почти равного, отнесся с некоторой завистью к физической оболочке барона. На что барон произнес:
   -- Мы, воины духа, может не такие яркие, как вы, но зато всегда при деле.
   На это Наполеон уважительно закивал головой, соглашаясь. И спросил:
   -- По какому поводу вижу я пред очами моими столь уважаемое собрание?
   Говорил он почти на хорошем русском, видно, война с Россией прошла для него не без общеобразовательных последствий.
   Тут выступила Клика и сказала:
   -- Ходят упорные слухи, что князь шабаш собирает.
   -- Все, -- сказал барон, -- конец слухам. Шабаш через три дня, праздник большой на подлысевшей горе. И горе тем, кто туда не прибудет: пенсии будут урезаны вдвое, а кто-то и вовсе может быть на голову укорочен.
   И все как-то непроизвольно дотронулись сначала до своих карманов, затем до своих шей и выразили очень страстное желание непременно там присутствовать.
   Барон распорядился в лесу оставить только дежурных, ну чтобы светлые не воспользовались отсутствием всех и не заняли их суверенные территории. Доказывай потом в галактическом суде, кому чего принадлежало. Ну барон еще напомнил им о подарках и прочей необходимости. Яги радостно загалдели, то, что было слухами, оказалось правдой. И теперь и для них, живущих, так сказать, на отшибе, праздник выйдет.
   Тетя Дуся добровольно решила остаться, чтобы следить за нечистым порядком в лесу, правда сказав:
   -- Что я там девоньки не видела? Веселье мне уж ни к чему, без этуго сексу я обойдуся как-нибудь. Я прошлым годом Кощею отказала, а он мужчина солидный. Думаю, на шабаш тоже не приедет, а от змея Горыныча всегда пахнет плохо, да и пукает он громко, не в приличной компании будет сказано. Так что я уж лучше здесь по-домашнему, по-семейному, да и вам всем молодым свободу дам.
   Все радостно согласились, пообещав все шабашные сплетни до одной, как есть, рассказать и все ее приветы и посылочки по адресу доставить.
   Яги предложили знатным гостям заночевать. Барон тот час же согласился. А Наполеон от ночлега отказался и пошел прямо в ночь по все тем же загадочным безграничным российским просторам, но только уже без своей доблестной армии, хотя он уже и к этому как-то привык. По дороге все удивляясь, что же это за страна такая Россия, в которую его так безудержно тянет и из которой так трудно уходить?
   Утром наспех позавтракали горячими блинчиками со свежей лягушачьей икорочкой под названием "Ешь-то десять, а проскакивают, как один" и начали потихоньку собираться по домам. Тем паче работы барон задал много, да и кому охота не подготовившись на празднике появиться, пред князем позориться, потом на триста лет дурную славу не избыть будет. По окончанию всех сборов барону предложили прокатиться в ступе, заметив его явный к ступам интерес. Не сподобливала судьба барона с ягами так тесно встречаться, а все хотелось как-нибудь поближе познакомиться с их НЛО и, может быть, даже принцип понять. Когда барон в лес летел, так даже его спортивная шапочка "петушок" утяжеляла полет, а тут, на тебе, в деревянных старых тяжелых ступах без всякого духовного развития летают за милую душу и только на сквозняки жалуются. Вот тебе настоящие, исконно магические русские народные традиции, так сказать, прямо в действии. Народ не мудрствует, правда, последнее время мудры, наподобие фиг скручивает. Но это все больше наносное, принесенное, нам почти что чуждое. Да и то сказать, какой урон от виртуозно скрученных фиг? Никакого, правда, может и польза невелика, но зато многие при деле. Но это все городские таким больше балуются, а он -- простой, понимающий свою выгоду деревенский народ летает как ни в чем не бывало, как летал он и три тысячи лет назад и как будет летать, вероятно, через три тысячи лет.
   Сделав без всякого труда в старой ступе пару кругов над лесом и удачно сев, даже не вывалившись из нее наземь, Барон высказал предположение, а не одолжить ли у них ступу, чтобы слетать быстренько на Тибет.
   Бабы его тут же отговорили: мол, быстренько не получится -- скорость маленькая, а значит лететь долго и холодно, даже если шубами хорошо укроешься и пару пузырей их мухоморного зелья прихватишь, объясняя, когда тошнит, то не до скуки, хотя все равно скучно. Но и другое предложили в свою очередь: вот, мол, тут один военный заводик выпуск сверхзвуковых ступ по конверсии наладил; и вот они пока за неимением испытателей массовый выпуск начать не могут, хотя даже заграница этими ступами заинтересовалась: тамошние специалисты кабины переделывают, на двигатели катализаторы ставят, чтобы экологию не засорять, и на другие планеты летать собираются! Так что, если ваше баронство хочет, то одна такая у них уже есть, только никто на ней не летает, потому что так далеко никому не надо и еще, мол, у нее с точностью приземления проблемы.
   -- А чего же вы ее среди других ступ держите, и если она действительно вами не используется, то как вы ее сюда доставляете? -- выразил барон свои сомнения.
   -- Только для пристижу, -- оправдывались яги, -- а доставляем просто, с помощью так называемой лешьей пердячей силы. А лешакам все едино чего таскать, лишь бы при деле числиться. Ну правда, и сидеть в ступе во время доставки не очень приятно, но мы лешаков все время французской парфюмерией от Дюора обливаем и, надо сказать, помогает.
   -- Ну хорошо, -- сказал барон,-- вернемся к делу. Насколько ступа делает ошибку в приземлении?
   -- Это, когда как, -- стала объяснять Федусья, -- если с перепою, то может ошибиться очень прилично.
   -- Кто с перепою? -- поинтересовался барон.
   -- Да как же кто, касатик? Ступа, конечно. Мы-то, почитай, как у нас гастроном на окраине нашего леса закрыли, так и не пьем, и правды ради надо сказать, премного лучше себя чувствовать стали.
   -- Насколько? -- спросил барон.
   -- Ну очень намного себя лучше чувствовать стали.
   -- Да не об этом я спрашиваю. Насколько ступа ошибается при приземлении?
   -- Говорят, в размере государства. Максимум.
   -- Многовато,-- согласился барон. Но в связи с отсутствием других вариантов решил попробовать. Как говорится, что бог не сделает, пока черт спит. И попросил как можно дольше его не будить. Все, конечно, тут же дружно это пообещали.
   Собрали в дорогу барону все быстро, даже пирожков горяченьких на скорую руку напекли с ядовитыми консервированными грибами. Сказав, мол, кушай, соколик, на здоровье, поправляйся, если вскорости не помрешь или при пережевывании не подавишься.
   Барон сказал:
   -- Печеночно вам признателен, прямо-таки до коликов в почках.-- И влез в ступу, бросив на прощание: -- До встречи у князя.
   Надел летные очки и чем-то стал похож на Чкалова, готовившегося взять курс на Америку. Но барон перевел рукоятку выбора маршрута на Тибет, бортовой компьютер сразу же отозвался:
   -- Вы выбрали очень опасную зону, где помехи приводят к значительным как физическим, так и психическим отклонениям. И если вы все-таки настаиваете, то введите ваши данные в компьютер, мы вас снимем со всех видов международных полетных страховок. И с этого момента ваша жизнь не стоит и гроша.
   На что барон тихо прошептал, что, мол, она и без ваших дурацких страховок бесценна.
   Барон выполнил просимое бортовым компьютером. Ступа для первого стартового разгона была уже привязана к могучему согнутому дубу, значит, чтобы разгон силу набрал, да и было это как-то романтично: все говорят, если что, то, мол, с дуба, а тут просто в самый раз. Яги подрасступились. Барон перевел рукоять на режим старта, дуб разогнулся, прокрутив аппарат вокруг себя раза три, что дало возможность включить реактивно-вакуумно-заборные засосные двигатели, и уже ступа с неимоверной скоростью взрезала воздушное пространство 107-го участка. Могучий дуб качался, как перышко, в кильваторе ступы, разгоняя большие комариные стаи.
   Лес стремительно удалялся. Барон в несколько минут выскочил из атмосферы, хотя почему-то дышать ему стало сразу же легче, прошел ноосферу, стратосферу и пошел по звездному космическому небу куда-то вдаль, вдаль, вдаль. Солнце и Луна светили одновременно. Но вдруг Земля вышла напрямую. Голос тети Дуси зазвучал в старом буденовском шлеме, приспособленном талантливой лесной изобретательницей под связь.
   -- Как, милок, пирожки? -- поинтересовалась она.
   -- Спасибо, -- ответил барон, -- уже тошнит.
   Хотя чувствовал себя прекрасно, уписав перед полетом их с десяток.
   -- Хорошо, родной,-- обрадовалась старушка, -- а то я благим делом думала, уйдет вся отрава в консервант и должного эффекту не выйдет. Теперь я опубликую свой рецепт в книге "Эффект здоровья", которая готовится к выпуску.
   -- Ты, бабуся, пойми, -- наставлял ее барон по-отечески,-- дело даже не в отраве, которая, как я полагаю, действительно выветрилась, а в руке, если рука способная, то она без всякой отравы все отравит.
   -- Ну, с князем, -- пожелала ему старушка.
   -- Иди к Богу, -- послал ее барон, но больше конечно в шутку, ибо к Богу идти было еще старушке рановато.
   -- Чтоб у твоей жены хрен на лбу вырос, и она бы до него не могла дотянуться, а у тебя отвалился, и ты бы мог до него дотянуться, -- пожелала старушка ему, излучая просто беспредельную доброжелательность.
   Сделав оборотов пять вокруг Земли, у него появилось желание залететь на Луну. Тогда он запросил связь с князем. Тот дал согласие. Мол, пусть и эти на шабаш прилетают и своим почти инопланетным юмором нас порадуют. Но только непременно с условием, чтобы они обеспечили полную Луну на все две недели праздников. Ибо, как известно, под полную Луну народец легче шалеет, а значит, и к разнузданному гулянью подходящ больше. А для всеобщего праздника это самое то.
   По прошествии совсем небольшого времени ступа мягко коснулась поверхности Луны и, как говорится в таком случае, мягко прилунилась. Да, умеют же российские военные предприятия делать скороходные, мягкопосадочные ступы, чего, конечно, не скажешь о производимых ими раскладушках.
   Барон вышел на поверхность Луны, походил, покричал, походил, снова покричал. Как походил? А так, как привык ходить только он, барон, по поверхности Луны -- притягивало его конечно больше к Земле, но что сделаешь, раз хочется. Никто его не встречал. Тогда барон сотворил приглашение в виде светящегося шара и оставил его у расщелины. Из расщелины никто не показался, но шар пропал.
   -- Получили, -- обрадовался барон и запросил связь с тетей Дусей.
   Тетя Дуся спросила:
   -- Ты чего, милок, уже на Тибете оттягиваешься?
   На что барон ответил:
   -- Нет, не на нем, но тоже неплохо, хотя несколько далековато, ведь Луна все же.
   На это тетя Дуся задумалась и, спустя пару минут, во время которых она напряженно размышляла и отчаянно сопела в наушники, предложила отключить малые двигатели, "а то вместо Тибета заскочишь на Юпитер, а оттуда уже точно не вылезешь, разве что сам князь поможет. А ему, как известно, последнее время недосуг, ведь праздник все же".
   -- Рычаг, -- сказала тетя Дуся.
   -- Где? -- спросил барон.
   -- Сзади, -- ответила она.
   -- Не дури! -- приказал барон.
   -- Прости, -- попросила она, -- ведь весь день сегодня пощусь, ни одной пакости еще не учинила.-- И пояснила уже почти совершено честно: -- Сбоку слева ручной привод резко вниз и на себя.
   Барон так и сделал, правда, наоборот. Взял спереди справа резко вверх и от себя. Ступу затрясло, пошел снег, и ступа медленно по спиральному выходу пошла к единственному, неконтролируемому светлыми силами, почти незаконному входу Земли. Он подкорректировал рукоятку поиска на тибетское направление, но в бортовом компьютере что-то заклинило, и на дисплее высветилась надпись: "Курс взят на Америку".
   -- Фу ты, ангел тебя забери! -- возмутился барон и стал непрерывно дергать за ручку.
   -- Сломаешь, -- сказал трамвайный тормоз, установленный внутри ступы на всякий случай, для повышения надежности тормозной системы.
   -- А что делать? -- поинтересовался барон.
   -- Лети в Америку, -- предложил ему разумно тормоз.-- Ступу там за доллары скинешь, как НЛО, произведенное в России. Они даже российские МИГи последней конструкции охотно покупают, а им, этим МИГам, до этой ступы далеко. Ну и на билет до Тибета точно хватит.
   Барон махнул головой в знак согласия, что означало "о'кей". Снял буденовку и радостно запел: "Орлята учатся летать" -- и дальше про самолеты, мол, первым делом, первым делом самолеты, ну а с девушками острой необходимости у барона не было. Потом вдруг неожиданно для себя запел песню, весьма вероятно предвещающую хорошую посадку:
   По долинам и по взгорьям
   Шла дивизия вперед,
   Чтобы с боем взять Приморье...
   На табло высветилось "Приморье". И барон передал по радио пламенный революционный привет Приморским партизанам, до которых, может быть, еще не дошло, что Приморский край давно освобожден от белых. Да и то понятно, белых-то как всегда в лесу мало, а Приморский край, вон, какой большой. Тотчас из лесов стали выходить партизанские Приморские боевые дружины, безбедно дожившие до этого счастливого времени свободы.
   Через несколько минут под ступой проплыл долгожданный Тибет. На табло высветилось: "Остановки не делаем, следуем дальше". Барон похабно выругался, вспомнив при этом тетю Дусю, правительство и халтурщиков-конверсоров, правда, все это он выговорил по-японски. Во-первых, это звучит мягче и не так обидно, а во-вторых, потому что под ступой начала проплывать страна Япония, а там, как известно, все мамы -- японы, что и навело барона на мат, правда, русский, с японским у него были трудности.
   Над Японией светило приветливое японское солнце. Японию барон пролетел под приятные воспоминания о последнем чаепитии у микадо и хорошо проведенном вечере у японских гейш. Правда, настроение подпорчивало воспоминание о встречи с японским философом, он все пытался объяснить барону, что Будда и палочка сухого навоза одно и то же, а барон все не соглашался, возражая тому разностью предназначении. На что японец все время с бароном соглашался, но прочно стоял на своем.
   На подлете к Америке барона встретили два американских патрульных самолета марки МИГ с советской символикой на борту. На одном фезюляже было нарисовано лицо Михаила Горбачева в профиль, а на другом -- Ельцина в анфас, что говорило о том, что первый -- уже история, правда, лицо Ельцина начало тоже как-то легко поворачиваться в сторону, на самолетах еще был изображен и американский флаг. Головы в унисон закивали, предлагая барону сесть. Флаги легко затрепетали. Первая мысль была сесть, но он вспомнил, что он далеко не опознанный объект и завис прямо перед самолетами. Американский истребитель на прекрасном русском тут же связался по рации с напарником и спросил:
   -- Серега, чего он от нас хочет, в Бога душу его мать?
   Напарник ответил по-английски:
   -- Фак его!
   Правда, это обозначало что и по-русски: мол, не знаю.
   -- Ребята, -- удивился барон, незамедлительно подключившись к их разговору, правда, пришлось одеть снова на голову несовременную буденовскую шапку, -- американцев изображаете?
   -- Нет, -- ответил капитан, -- дело в том, что мы без зарплаты долго сидели, пока наш батя СП не организовал. Теперь мы месяц у них летаем, а месяц у нас. А ты кто? -- поинтересовался ведущий двойки.
   -- Я барон, -- удивился барон.
   -- А разве у нас вас в революцию не всех?
   -- Не всех, -- ответил барон, -- мне повезло, я успел. Ладно, ребята, -- попросил барон, -- дайте мне присесть в Америке.
   -- А выкуп? -- сказал второй, и в его голосе зазвучали явно украинские нотки.
   -- Тебе салом? -- спросил барон.
   -- Лучше долларами, -- попросил первый.
   -- Слушай, -- поинтересовался барон, -- с тобой давно неприятностей не происходило?
   -- А что? -- Как-то заерзали оба сразу, почувствовав неладное.
   -- Произойдут, -- пообещал барон.
   Двое как-то сразу же ему поверили.
   -- Черт с ним, -- сказал первый, будучи изрядно суеверным.
   -- Пусть катится к чертовой матери, -- предложил второй.
   -- Вам того же, -- пожелал им от всего сердца представитель черной магии, добавив: -- Удачи вам на шабаше у князя.
   Самолеты отвалили в противоположном направлении, правда, летчики все же пожалели, что не взяли выкуп.
   Никогда не следует жалеть о хорошем поступке, а вдруг они и в самом деле окажутся у князя, и кто знает, может, замолвит барон за них доброе слово, когда некому будет это сделать?
   Правда, второй радостно сообщил, что он свое получит, что, мол, пока они с ним трепались, он со странного летательного аппарата два колеса открутил, и они по его разумению в аккурат к его "Ниве" подойти должны.
   -- Ну ты жох, -- восхитился другой и в тайниках своей мелкой души очень тому позавидовал, из-за чего у счастливчика завязались два чирия чуть пониже спины, но колеса-то все равно, как говорится, остались при нем.
   Барон садился трудно, колес-то на посадке выпустить не смог, поэтому пробороздил сначала метров тридцать пляжа, потом подскочил и шел еще так миль тридцать на планирующем, в конечном итоге врезался в большое могучее дерево, отдаленно напоминающее баобаб, застрял в глубокой расщелине, но, как говорится, отделался легко, набив себе только шишку. Некоторые, говорят, только алиментами отделываются, а другие, тем кому больше везет, так остаток дней и проводят, но некоторым даже нравится, не жалуются.
   К месту приземления ступы уже начали подтягиваться первые американцы, да это и понятно, если бы он приземлился где-нибудь, ну скажем, в Гвинеи, тогда бы стали подтягиваться гвинейцы, если бы таковые там рядом оказались.
   Барон надел буденовку, чуть привел шишку в порядок, уменьшил бороду, свой рост тоже, чтобы на первых порах показаться доброжелательнее. И стал выкрикивать приветствия. Подошедшими оказались рокеры, вернее не подошедшими, а подъехавшими. Барон им очень понравился. Они предложили ему ехать с ними. Но барон должен был еще скинуть ступу за доллары, что он с удовольствием и сделал подъехавшим спецам из НАСА.
   Видимо, украинцы стукнули вовремя. От демонстрации аппарата в рабочем виде, то есть в полете, барон отказался, сославшись на свое ранение и потерей аппаратом посадочного устройства.
   За что получил все-таки доллары, но в значительно меньшем объеме: ведь некомплект же.
   Рокеры за умеренное вознаграждение довезли порядком уставшего барона до аэропорта, там он сел на самолет, летящий на Тайвань, но в полете самолет по неизвестным, скорее магическим, причинам сбился с курса и приземлился в предгорьях Тибета, что по сути дела было не очень-то далеко от его конечной цели. Правда, самолет приземлился не совсем удачно, примерно, как барон на бесколесной ступе, но все пассажиры отделались легкими синяками, барон кстати тоже, что разнообразило его лицо еще больше. Все радовались в преддверии получения неплохих страховок и уж не знали кого во истину благодарить, что не разбились насмерть.
   Через некоторое время барон бодрой походкой подходил к только ему известному тибетскому монастырю под никому не известным названием Шиацу. Молчаливые монахи молча встретили барона, молча проводили, молча накормили невкусной рисовой кашей. Его проводили к настоятелю. Там они просидели друг напротив друга часов восемь, прекрасно поняв друг друга. Еще через пару часов делегация монастыря выступила в путь, применяя сапоги-скороходы, правда, старого образца: они позволяли передвигаться со скоростью четыреста км в час, на границах превращаясь в шапки-невидимки. Правда, скорость передвижения снижалась до пяти км в час, зато не надо было предъявлять паспорта и вещи к досмотру, а то их точно бы из Тибета не выпустили, так как каждый монах имел с собой по старинной плошке и по двести граммов риса, а предметы старины, как и продукты питания, к вывозу были запрещены. Так что не только Россия охраняет свои богатства. Барон прибыл в составе этой делегации, тем паче сама возможность прогуляться в компании столь интересных собеседников его вдохновила на этот переход, правда, за время перехода и двух слов монахами не было сказано, зато намолчались всласть.
   И вот по приезде барон посетил школы по парапсихологии, эти надежные центры по поддержанию белой и черной магии. Вроде бы разница принципиальная, а приглядишься -- ни тем, ни этим друг без друга нельзя: черные развешивают сглазы, белые их тут же снимают; черные ставят порчи, белые снимают; черные проклинают, белые очищают. Все при деле, да и для народа польза, ибо он, народ, не скучает, всегда есть чем заняться и всегда есть куда сходить и о чем поговорить. А к хорошему экстрасенсу даже очередь, и книжки опять же популярны, независимо от того, что там внутри. Все читают, ничего не понимают, но есть возможность сказать, что понял, тогда сразу же выделишься из общей серой массы.
   Барон предложил школам активизироваться, те с удовольствием активизировались, отобрали народ побоевитее, то есть посвихнутее.
   Князь тоже не бездействовал, организовал народную партию "Третьего марта", главный лозунг которой был "Обновим старые традиции", по замене старых революционных праздников на новые с возможностью отмечать и те, и другие. Кто привык по-старому -- пожалуйста, кто хочет два раза -- тоже хорошо. Инициатива была поддержана народом, принята правительством, как инициатива идущая снизу, и получилось так, что князь как всегда мудро все свел воедино, без ущерба для всех и для пользы дела каждого.
   Городские власти занялись подготовкой для проведения нового праздника, тем паче правительством было принято решение об обязательном его проведении в городах-героях, а также в городах-побратимах. А если, мол, откажутся, тогда отключим свет и прекратим поставку горюче-смазочных, ликеро-водочных материалов. В связи с такой угрозой города стали судорожно готовиться.
   В армию пошел приказ, как всегда все мыть и чистить.
   Министерство культуры получило распоряжение подготовить восковые фигуры, как в музее мадам Тюссо, всех наших вождей, начиная от Мономаха. Последнего правительство обещало привезти лично...
   В Ленинграде должны были всех бывших первых секретарей отлить из воска и выставить на трибуне, ну значит, чтобы пусто не было, кое-кто предлагал из дерьма, но на такое смелое новаторство никто, конечно, не согласился.
   БДТ получил задание разыграть в городе различные сценки из жизни Петра Первого: катание на свиньях, веселые пирушки на кораблях старой постройки. Для этого ввели в Неву полузатонувший "Кронверк", сперва, конечно, откачав малость воды из трюмов -- все надеялись что отсутствие ватерлинии никем замечено не будет.
   По городу было решено скакать периодически актеру на коне, который будет изображать Медного всадника. Также было решено силами театра оживить памятник Екатерине Второй с придворными, ну ассамблею там у "Елисеевского" устроить. На "Кронверк" были вызваны матросы со "Стерегущего": ну мало ли затонет в неподходящий момент. "Ленфильм" был проинформирован о возможности почти документальной съемки фильма "Матросы спасают царя Петра". Фильм был уже практически продан за границу. Другие театры тоже включились, например, Ленинградская музкомедия. Они готовили музыкальный водевиль "Ленин в шалаше", особенно им удавались танцы подвыпивших финских крестьян и поражала воображение сцена выезда Ленина на броневике после прибытия его на восстановленном поезде. "Аврору" тоже подготовили, ну чтобы дала сигнал к началу торжеств, конечно, по сигналу руководства, но в унисон с началом шабаша. В Неву входили корабли Балтийского Краснознаменного. К Дворцовой подходила танковая колонна. Правда, по дороге деревенские трактора не раз вытаскивали танкистов из весенней грязи. Партия еще не до конца разбежавшихся коммунистов проводила тренировки показывания языков из подполья и небольшие марши с бюстами руководителей. Почему небольшие? Потому что после длительного сидения в подполье, трудно было передвигаться, тем паче переносить тяжелые бюсты. Черносотенцы тоже включались, они ходили небритой мало организованной толпой с портретом последнего из царей и горячими самоварами в руках. То одни ходили по левой стороне, то другие, тихо ненавидя друг друга в частности и всех остальных в целом.
   Бывший Союз молодежи взял себе имя Христа и начал бороться за чистоту христианской морали в комсомольских рядах. Особым разрешением было дозволено театральное взятие Смольного с последующим торжественным обедом там, который оплачивает мэрия города в честь штурмующих. В Москве коллегия адвокатов решила организовать большие бесплатные уличные столы с недорогой едой и вином по примеру небезызвестной Ходынки. Среди бомжей сразу же было организовано две колонны в этом направлении и ожидался подход третьей из пригорода. Еще начальство почти всех тюрем, услышав о больших торжествах, решило выпустить на праздник своих подопечных под их честное слово вернуться назад, а это время использовать для уборки всегда так плотно занимаемых помещений.
   Московской ассоциацией свободных проституток, ну тех, которые не замужем, было решено увеличить рабочие дни на празднике с восьми обычных часов до шестнадцати и сделать скидки ветеранам всех войн на пятьдесят процентов, а инвалидам сексуального фронта -- до девяноста, смотря по степени потерь. Синдикатом преступного мира был взят лозунг "Своих не грабим!". Вопрос оставался открытым -- кого считать своими? И православие выступило за то, чтобы своими считать только христиан, а мусульман можно и того этого. Причем мусульмане придерживались прямо противоположного мнения.
   Террористическая организация "Красные взрывы, черные похороны, светлая память" взяла на себя организацию фейерверков в городе, клятвенно обещав использовать небоевые заряды. Православная церковь перенесла пасху на 3 марта, а четвертое объявила днем воскресения для тех, кто переживет третье.
   Приближенные князя тоже, конечно, готовились, но не с тем энтузиазмом, чувствовалось отсутствие опыта гулять широко.
   Все собрались. Князь объявил, что начинаем; грохнула пушка на "Авроре". На небе показался подлетающий клин бабок-ягок (вечно с опозданием). Пошли черносотенцы с песней "Бродяга", подвалила нечистая сила, с дальних рубежей выступили не очень сплоченные отряды коммунистов с песней: "Нам солнце не надо, нам партия светит". Петр въехал на свиньях на "Кронверк". Последний стал тонуть, "Ленфильм" снимать, матросы спасать. Полки двинулись на штурм Смольного. Отряды кришнаитов, перемешавшись с тибетскими монахами, распевали боевые мантры. Вскоре штурм захлебнулся в выпивке и закусках, которые представляли вторую и уже действительно непреодолимую линию обороны. Жаль царь в свое время это не учел. В Москве Ходынка была в самом разгаре. Народ весело топтал друг друга в надежде наесться все-таки хоть когда-нибудь на халяву. В Ленинграде напротив Петропавловки устроили после очередного заплыва моржей кулачный бой думских бойцов. Правда, они дрались не хуже заправских. Господин Шурпановский, известный своей драчливостью, самозабвенно крушил так опостылевшие ему рожи оппонентов, благо это можно было официально, так как мероприятие было признано народной гульбищной традицией. Двинулись бомжы, обитатели тюрем, проститутки, местные преступные структуры. В общем, гулянья набирали силу. Парапсихологи во главе с носителем цепей известным магом Замогильным оживляли Ленина, и кто-то взаправду даже побаивался, что оживят. Князь посмотрел-посмотрел, что у народа гулянье интереснее получается, да со скуки и перенес себя со всей своей силой в гущи народных масс. Сразу же стало веселее, особенно после посещения Ходынки.
   Как-то в несколько дней энтузиазм стал спадать, гулянье и накал страстей успокаиваться, и все стали медленно возвращаться к своим обыденным делам. А организаторы гулянья стали, лениво подумывая об организации следующего подобного мероприятия, строить планы. Планы -- они всегда должны вперед создаваться, тогда есть надежда на успех!
   * * *
   -- И за это ты хочешь деньги? -- поинтересовался Востоков, немного чему-то про себя улыбнувшись, и продолжил: -- Ну скажи, какая тут основополагающая идея, ради которой это все стоило бы писать вообще?
   -- Связь магии с народом! -- обиженно ответил Бром и добавил: -- Не хотите, не читайте, а вот через сто лет, когда меня признают, может, по моим работам будут историю и нравы общества изучать, да в конечном итоге и деньги нам ведь нужны, а я нахлебником не привык сидеть.
   -- Не переживай, Бром, -- посоветовала госпожа Задунайская.-- Сказки ты действительно пишешь занимательные, а о деньгах не беспокойся -- мы их быстрее своими красивыми ногами заработаем, чем ты своими красивыми мыслями.
   Все, согласившись с авторитетным мнением Марии Степановны, потихонечку разошлись ко сну, но спалось в эту ночь всем, конечно, беспокойно. Наверное мучили впечатления, но мучили как-то не очень навязчиво, больше, наверное, бередя скрытую тягу каждого к сказочному и таинственному.
   * * *
   Через несколько дней вернулась госпожа Задунайская и известила, что бизнесмен разводится со своей женой, женится на ней, дарит ей эту вот квартиру, и они едут в свадебное путешествие по Германии.
   -- Ты же уже замужем за Востоковым, -- укорил ее Сарваг.
   -- Он все равно свою кундалини бережет, зачем я ему, а бизнесмен... человек практичный, что имеет, то и тратит, о будущем не думает. Удастся Востокову кундалини правильно поднять -- вопрос спорный, а он бизнесмен. Все, что может, уже поднимает, и, надо сказать, это ему поистине неплохо удается!
   -- Слушай, -- попросил Бром ее, -- ты и в самом деле будь поосторожнее, не как тогда с этим бедным мафиози.
   -- Ну что ж я, совсем девочка, не понимаю, что к чему. Правда, мне и самой там все очень понравилось.
   -- Вот поэтому и поосторожнее,-- предупредил ее Бром еще раз.
   Удивленный начальник ЖЭКа уже прописывал всю бромовскую команду по вполне официальной дарственной и порядком этому удивлялся.
   Бром закончил оформление своей трудовой книжки, куда каким-то таинственным образом вкралось, что он, Бром, работал в каком-то ну очень секретном отделе в качестве рабочего второго разряда в течение трех месяцев десять лет назад, что и привело к довольно серьезной задержке документов в ОВИРе. И ему объяснили, что он является носителем государственной тайны, и они теперь должны Брома очень тщательно проверять. Бром дал честное слово о неразглашении... Ему, конечно, не поверили. А ведь действительно, почему должны верить какому-то старому магу на пенсии очень похожему на еврея? Бром на это очень почему-то обиделся, попросил Сарвага на следующий день посетить ОВИР и выкурить там не очень бережно свою трубку. После чего все же половину архива ОВИРа удалось спасти. Правда, документы автора этой книги попали волею судеб в ту половину, которую спасти не удалось, весьма вероятно, это все и привело к тому, что документы автора этой книги и магической группы были восстановлены в один срок. Конечно, по всем правилам были оформлены документы на въезд в Германию Брома в качестве позднего переселенца. Бром все шутил: "Поздний это потому, что раньше не успел". Все остальные пошли как родственники.
   Он получил также официальную бумагу, что является таковым, в бумаге также германское правительство выражало свою надежду, что въезжающие освоят язык быстро и хорошо. Бром, произнеся свое уже ставшим известным слово "натюрлих", принялся гонять всю команду и употребление других языков просто запретил. И из туалета иногда слышалось вулкановское:
   -- Нох айн маль, твою мать.
   И еще после каждого молодецкого вулкановского чиха Востоков желал ему "гезундхайта", что в дословном переводе обозначало "крепкого тебе здоровья, дружище Вулканов".
   ПОЕЗД
   Поезд подали к перрону вовремя. Весь состав отправлялся из Ленинграда в Брест, и только лишь несколько вагонов шли через Польшу, Германию до Бельгии, делая остановки в Варшаве, Унамассене, Эссене, Дюссельдорфе. Я со своей женой и не совсем еще взрослой дочкой готовился сесть в поезд. И уже выпили дома не по одной за удачу, за здоровье и даже за могучий Советский Союз, который был уже и не Советским Союзом, и не совсем могучим. Немного взгрустнули перед расставанием, по дороге на вокзал громко балагурили, тащили тяжелые сумки, где книг было больше, чем трусов, и даже тяжеленную пишущую машинку с романтическим названием "Ятрань", не говоря уже о моих рукописях, так отяжелявших мне душу, не говоря уже о теле. В Ленинграде оставались моя мама, сестра, ее муж, племянница и любимый кот с булгаковским именем "Бегемот" Поначалу, когда я его принес двухнедельным домой, был он маленьким катышком, быстро превращающимся в долговязого подростка котенка и никак не подходившего к своему дородному имени. Но шло время, и котенок превратился в почти десятикилограммового котищу, и тогда с именем тоже стало все в порядке. Зачем несло в дальние, чужие, западные края? Трудно сказать. Не мог я, как Бром, сослаться на то, что родные двухсотлетние немецкие корни активизировались и начали, как обострившиеся зубные нервы, заявлять о своих проблемах. Не мог я также изобрести какой-нибудь весомый повод для своего отъезда, ну, к примеру, еду на Запад с духовно-просветительной миссией: их дураков неразвитых под державную руку школы "Возрождения" привести. Вот, правда, мелких поводов было много: хотелось Запад на халяву посмотреть, хотелось потолкаться по их диким улицам, хотелось узнать чего-нибудь новенького, пощупать, потрогать, попробовать, хотелось поглазеть на их женщин, хотелось почитать их книги и хотелось заработать их денег, попробовав своей силы, и хотелось напечатать свою первую книгу, хотелось сесть в приличную машину, ну да мало ли чего еще хотелось. Хотелось, правда, еще остаться одному без слушателей, пациентов, искателей истины в моей душе и разобраться, что же со мной произошло за эти годы. Говорят, нет одной причины, все остальные причины -- не причины, ну тогда решайте сами мотивы моего отъезда. Самый простой -- денег нахапать. Но не такой я человек. Нет, деньги мне, конечно, нужны, но только как средство достигнуть еще чего-то в этой, такой непростой и периодически очень даже сложной жизни. И еще мне казалось, что я обрету второе жизненное; также мне казалось, что приостановился мой духовный рост, шла рутина: диагностики похожие одна на другую, пациенты, разговоры -- все переставало греть. Приходила неудовлетворенность от того, что делаю, от неустроенного семейного быта. Несколько последних лет я был вынужден сдавать свою большую и так мне уже полюбившуюся квартиру и скитаться в неимоверно тяжелых жилищных условиях, разваливающаяся двадцатипятилетняя машина, часть старого деревенского дома, тоже разваливающаяся, купленная мной по случаю и годами мной же упорно реставрируемая, -- все это не добавляла жизненного тонуса. Вроде, как и школьную программу перерос, да простят мне руководители школы этакие фривольности, хотелось, ну, уж не знаю, чего-то необычного, может, своего; некоторые идеи не давали мне спокойно жить. А тут, так нежданно, засияли для меня новые западные горизонты, возможность пожить в самом центре Европы. Кружила голову близость Парижа -- всего шестьсот км, да и всякие там Голландии, Швейцарии и просто Италии с Испаниями не давали спокойно спать, призывая к себе реальной возможностью путешествий туда, да и туманный Альбион тоже притягивал. В общем, любопытный я человек, ищущий, одним словом. "А вдруг,-- думалось мне,-- осенит меня где-нибудь под величественным кельнодомом великолепная идея, как помочь всем и себе в частности, или под Эйфелевой башней ощущу я всеобщую христианскую любовь или ненависть, или от Пизанской кусок отвалится и свалюсь я в какой-нибудь их канал и просветлюсь случаем, остальным всем в назидание. Хотелось еще более серьезно разобраться со всем происходившим со мной за эти годы. Может, все передумать по-новому, осознать все, как-то ярче выделить что-то из всего этого, очень важное, и разработать его до последней косточки, принеся пользу себе, семье, друзьям и просто посторонним людям, если такие в природе вообще бывают. Ну а пока грустно в связи с предстоящим отъездом. Но не перевелись еще в России неплохие армянские коньяки, и с их помощью проблема грусти стояла уже не так остро. Провожать на вокзал пришли все, кто смог, и все, кто свое присутствие счел уместным. Митинга, конечно, не получилось, как обещал мне кто-то из моих особо яростных почитателей, но и без этого все было ужасно трогательно. И вот "последнее прости", впереди -- суверенная граница и дикий Запад, а позади сорок лет жизни в прекраснейшем из городов, школа, техникум, армия, семья, работа -- в общем, вся моя жизнь. Мы вбились в маленькое, уже западное купе всей нашей растревоженной гурьбой. До этого просто никто себе не мог представить, что трехместное купе может вместить в себя сразу же столько народа, и навели в вагоне такой шум, что проводник бросался то за всеми нами сразу, то за каждым в отдельности, попеременно призывая то к нашей гражданской совести, то к совести просто, то к нашему кошельку в виде компенсации за беспокойство, ссылаясь при этом еще и на правила Октябрьской железной дороги. Но с правилами особенно больших расхождений не было, с совестью вроде бы тоже. Но как констатировал наш проводник, что в такое тяжелое время из страны уезжают только бессовестные. Так к чему он взывал в начале пути, так мне и осталось непонятно. Но, честно говоря, уезжалось с удовольствием от нашей бесконечной российской глупости, непроходимости, лености и невежества, которые в большой доли присутствовали и во мне самом конечно тоже. Порой как мы бываем наивны, предполагая, что от себя самого можно быстро уехать. В общем, коктейль чувств, сумбурность мыслей, судорожность движений -- вот, что отличало всю нашу шумную команду от всех остальных провожающих.
   Поезд загудел, задымил, в вагоне стало дымно. "Но вагон -- немецкий, значит, благоустроенно-герметичный. Откуда столько дыма? -- подумалось мне.-- Да и едем не на паровозе. Вроде бы последний паровоз, как мне было известно, сняли с Ломоносовского направления лет так тридцать назад". Все эти соображения я и привел своей, тоже весьма растревоженной, жене.
   На что она мне ответила, что это не паровоз, "это тебе ест глаза дым отечества, который сладок и приятен только по возвращении". А может, и не было этого дыма, а все причудилось в такой иллюзорной обстановке последнего "прости". Последнее "прости" и еще последнее "прости", и еще одно, самое последнее. Медленно поплыл перрон, медленно поплыли лица родных и знакомых уже в прошлое. Я ухожу в купе и в один миг осознаю весь ужас своего нынешнего положения, всю свою незащищенность и оторванность от действительных корней. "Быть может, никогда всего этого больше не будет? -- шепчу я себе.-- Зачем, зачем мне все это надо? Я сам виноват во всем!"
   -- Мы едем, -- говорит мне жена, -- и это сейчас главное!
   -- А куда мы едем? -- спрашиваю я ее.
   -- В Германию, -- отвечает мне жена.
   Я сажусь на удобный, заграничный диван, такой удобный для моего зада и такой неудобный для моей широкой русской души, и смотрю пустыми глазами на пролетающие мимо до боли знакомые станции -- "Воздушную", "Парашютную", и представляю себе, каким я буду немцем, с кружкой пива в прокуренном напрочь, но чистом ночном кафе, с мягкой добродушной и слегка разочарованной улыбкой на чуть поджатых губах, с хорошим немецким выговором и российской больной душой. И через несколько минут перестаю уже окончательно что-либо соображать и представлять, и только продолжаю ощущать мерный стук колес о мою такую чувствительную в эти моменты душу.
   Тук-тук, тук-тук -- отдаются удары и в моем сердце тоже.
   К вечеру, как-то отсидевшись, как-то отдышавшись, я выпил пару бутылок "Балтийской" четверочки и мне стало еще хуже. Тем не менее ночь прошла хорошо. Я проспал всю ночь, эгоистически плюнув на все этические, нравственные, философско-экономические проблемы типа: свинья ли я, что еду, и если да, то до какой степени? Чем, весьма вероятно, я и спас себе как минимум лет десять жизни.
   В поезде пахло гарью. Проснувшись утром все-таки бодрым и отдохнувшим, я бросил взгляд на часы -- было уже около девяти часов -- и понял, что самым бессовестным образом проспал то время, когда беспрепятственно можно было принять утреннюю водную процедуру, а теперь, как минимум, придется битый час торчать в очереди у туалета, бешено завидуя облегчившимся счастливчикам, от которых будет исходить бодрый свежеумытый дух вперемешку со свежим одеколоновым запахом. Выглянув из купе в коридор, я покрутил головой в обоих туалетных направлениях -- очереди там не было. Трагическая догадка пронзила мое неумытое сердце: неужели оба туалета перекрыты по техническим причинам; один, наверняка, закрыт, как всегда, чтобы там не пачкали, ну а другой -- ну мало ли, трубу прорвало. Я подошел к туалету, тому, который был поближе от нашего купе, в дверном замке табличка показывала "Свободно", но в то же время в туалете кто-то был, как мне показалось. Наверное, проводник проводит сантехнические мероприятия, и я захотел получить более подробную информацию по ситуации. Я осторожно поскребся, выражая тем свою толерантность и нежелание вступать с утра в конфликты, дверь неожиданно и как бы сама собой раскрылась, и передо мной предстала фигура пожилого негромко, но изрядно чертыхающегося человека, согнувшегося в три погибели над умывальником. Человек коротко взглянул в мою сторону, немного задумался и заговорил, слегка окая и перемежая русскую речь немецкими и английскими словами:
   -- Вот, посмотрите, что у них тут происходит.-- Пожилой человек сунул руки под кран, из которого по всей видимости должна была течь вода, подержал так свои руки секунд десять и сухими вынул их из-под крана, и сунул их туда еще раз. -- Вот видите, -- сказал он разочарованно, -- вода не идет. Я стою тут уже полчаса и все с тем же неутешительным результатом. Теперь смотрите еще, -- он сунул руки под ящик, откуда по его мнению должен был дуть горячий воздух для просушки рук, и также грустно констатировал, -- не дует, и бумага тоже не падает. А вот смотрите на унитаз -- никакого приспособления для того, чтобы включить воду на сток. Это хорошо, что у меня запор уже несколько дней после, простите за интимные подробности, поноса.
   Я предложил несчастному исследователю качнуть пару раз педаль на полу возле унитаза. Он последовал моему совету и к его и, кстати сказать, к моему удивлению вода в унитаз потекла, правда, такой дистрофичной струйкой, что можно сказать ее не было и вовсе. Но его и это вдохновило, он с благодарностью посмотрел на меня и спросил:
   -- Вы, наверное, маг и волшебник?
   -- Ну, в какой-то степени, да, -- уклончиво ответил я.
   -- А вот не могли бы вы, используя вашу чудесную магию, вызвать воду из этого распроклятого крана, и если и это вам удастся, я признаю в вас самого сильного мага, встреченного мной за последние сто пятьдесят лет.
   Я открутил кран, и вода побежала, обрызгивая все вокруг. Не дожидаясь восторгов со стороны собеседника, я пояснил: бытовые чудеса редко входят в круг моих интересов и то лишь по острой необходимости.
   -- Вы правы, -- сказал облагодетельствованный мной собеседник.-- Я тоже не очень люблю подвизаться в этой сфере.-- Вдруг мой собеседник широко улыбнулся и произнес: -- Я же совсем забыл вам представиться, мой дорогой открыватель таинственных туалетных водных источников, а ведь мы почти европейцы и нам не пристало так долго беседовать не представившись друг другу. А куда вы, кстати, едете, мой спаситель? -- спросил собеседник так и не представившись.
   -- В Германию, -- ответил я.-- В качестве позднего переселенца.
   -- Я тоже еду в Германию, -- обрадовался он, -- и тоже в качестве позднего переселенца. Я немец, -- продолжил он свои изъяснения, -- и мои старые фамильные корни лежат в благословенным судьбой и богом фатерлянде. Фамилия у меня немецкая, кстати, отчество тоже, вот имя немного подкачало, хотя тоже звучит неплохо. Но я-то чувствую, что тут наверняка есть еврейские влияния.-- И мой собеседник наконец-то представился: -- Меня зовут Бром Симеон Карлович, я брат великого мастера, родной, кстати сказать.
   -- Алексей Михайлович Барышников, -- представился и я в свою очередь и спросил: -- Вы твердо уверены, что вы Бром Симеон Карлович?
   -- Уверен ли?! -- вопросительно-восклицательно ответил собеседник.-- Даже не сомневайтесь! Я в этом уверен точно так же, как в том, что вы Алексей Михайлович Барышников -- человек, написавший уникальную мистико-фантастическую, реалистическую повесть во многих частях "Жизнь и удивительные приключения электронщика Кундалова".-- И он поинтересовался, наведя на меня свои острые проницательные глазки: -- А что, и Кундалов с нами едет?
   -- Да, -- просто ответил я,-- едет.
   -- Вот здорово! -- ответил собеседник. -- Значит, я могу с ним познакомиться в живую?
   -- Можете, -- ответил я спокойно, -- в виде одного из главных героев на страницах моей еще не напечатанной повести.
   -- Жаль, -- ответил человек, представившийся Бромом, и добавил: -- А я-то грешным делом подумал, что и ему удалось материализоваться.
   -- Ах вот в чем дело! -- удивился я.-- Оказывается, вы просто материализовались, и все.
   -- И все, -- сказал Бром.
   Я немного отошел в сторону, рассматривая моего литературного героя. Наконец-то слегка удовлетворив свое любопытство и подергав себя основательно за уши, а потом и его, после чего я не стал бодрее, а мой собеседник не стал веселее, я спросил:
   -- А где остальные, ну, мастер, например?
   -- Умер он, -- сказал Бром и погрустнел.
   -- Это я и без вас знаю, -- ответил я и добавил:-- А остальные?
   -- А что с ними сделается, -- ответил Бром радостно, -- сидят в третьем и четвертом купе, как раз в аккурат возле вашего, вы же с семьей в пятом едете? А что, разве вы вчера перед отправлением дыма не почувствовали?
   -- Очень даже почувствовал, -- удивился я, не понимая куда он клонит.-- И я даже подумал, что нас часть пути паровозом тащат, ну, мало ли чего с тепловозом могло случиться. Мы даже с женой поговорили по этому поводу.
   -- Ну да, сейчас! -- удивился Бром. -- В наше время и паровоз. Наивный вы человек, Алексей Михайлович, еще в чудеса верите. Это Вулканов влез на электровоз. И ну свою ностальгию тешить: раскурил трубку неизвестно с каким дерьмовым табаком, я раньше такого у него никогда не нюхал. Еле-еле его стянули оттуда. Во всем поезде до сих пор гарью пахнет, а в его купе так просто особенно. Почти все пассажиры ругаются и чихают, чихают и ругаются. Даже начальнику поезда доложили. Но никто ничего сделать не может, все надеются, что со временем пройдет, и я тоже. Правда, если Вулканову идея там покурить снова в голову не придет, хотя закурить свою трубку он может конечно везде, но пока не курит, держится. Да и дамы наши ему свое "фе" уже высказали. Правда, мы в разных купе с нашими дамами едем. Что мы, почти неевропейцы, что ли?
   -- Да, к слову,-- вдруг вспомнилось мне.-- Почему Востоков все время от кофе отказывается?
   -- А черт его знает, -- честно признался Бром.-- А вы его об этом сами лучше спросите,-- порекомендовал мне он.
   -- И спрошу, -- пообещал я.-- Ну, а Боря-маленький, конечно, с вами тоже? -- поинтересовался я.
   -- Ну, как вам сказать. Если вы о том официанте, то на фиг он нам сдался. А вот Боря-большой, тот с нами, хотя со вчерашнего дня мы его Борей-маленьким стали называть, потому как он плохо в купе умещался. И вы знаете, как ни странно, он действительно меньше ростом стал. Да вы не стесняйтесь, -- предложил Бром,-- приходите к нам с вашей семьей.
   -- Ну, попробую, я им предложу. Но вы сами-то хорошенько подумайте, я им скажу, что мои литературные герои едут с нами в одном поезде. И что тогда моя семья обо мне может подумать?
   -- Во-первых,-- сказал Бром нравоучительным тоном,-- все, что могли о вас плохого подумать, уже подумали. Но как мне кажется, многое не подтвердилось. А во-вторых, мы же не какие-нибудь ханыги с бандитами или призраки-вурдалаки, мы честные приличные герои, ну, может, не совсем ординарные, но зато с нами всегда интересно. Так что ведите их к нам смело, а мы обеспечим надлежащий прием.
   -- Ну, как вы это умеете делать, мне известно, -- я это сказал с небольшими нотками иронии в голосе.
   -- Даже не беспокойтесь, -- пообещал Симеон Карлович, -- запаха в купе через полчаса не будет, а прием мы устроим царский. Так что приходите, в любом случае будет весело.
   -- Ну уж в этом я никак не сомневаюсь, -- ответил я Брому и протянул на прощание руку. Рука у Брома была прохладная.
   Наскоро завершив утреннее умывание, я вошел в купе и прислонился к дверному косяку.
   -- Что с тобой, -- спросила моя всегда внимательная ко мне жена, нежно заглядывая в глаза.
   -- Они все здесь и сидят в своих купе, -- как-то отрешенно сказал я.
   -- Кто они? Твои родственники?
   -- Да какие родственники, -- удивился я, -- мои литературные герои, ну, Бром с компанией.
   -- Присядь! -- попросила она и нежно обняла меня за плечи.
   Я сел и тут же громко заявил, что я не сумасшедший.
   -- Я знаю, -- сказала она совершенно спокойным голосом, правда, предварительно сухо сглотнув, -- но все-таки согласись, что это довольно странно.
   -- Странно, и вдобавок они зовут нас в гости, что является еще более странным.
   -- Но я совсем не готова, -- возразила жена. -- Дорожная обстановка, я не причесана и устала, и что они о нас могут подумать?
   -- Не хуже, чем мы о них, -- возразил тогда уже я.
   Но тут вмешалась моя не совсем еще взрослая дочь, закричав:
   -- Папа, это же класс, ни у кого еще такого не было в жизни! Ура, мы идем.-- И продолжила: -- Я, правда, твоей повести еще сама не читала, но я не сомневаюсь, что она написана хорошо и твои герои самые романтичные и интересные персонажи на свете, и надеюсь все же, что я не покажусь им...-- она подбирала нужное слово.
   -- Маленькой, что ли, -- помог я подобрать это слово.
   -- Примерно так, -- ответила моя дочь и озорно заиграла глазками.
   -- Знаешь, -- успокоил я ее,-- они люди умные, воспитанные, с чувством юмора, дай Бог каждому, да к тому же и видят все насквозь. Поэтому, какая ты есть, такой ты им и покажешься.
   -- Интересно, -- спросила моя дочь, как бы больше обращаясь сама к себе,-- какая я на самом деле? -- И философски добавила: -- Может, это лучше и не знать.
   Наши сборы в гости продлились дольше, чем это можно было предположить. Я постучался в купе номер три, мне отозвался приятный женский голос:
   -- Войдите.
   Мы вошли. Из-за моего плеча выглядывала любопытная мордашка моей дочери, она могла себе еще позволить быть непосредственной, и серьезное лицо моей жены.
   -- Да вы все проходите, -- снова произнесла женщина приятным бархатным голосом. -- Будем знакомиться.
   И мы вмиг оказались в компании трех фей. Они окружили меня такой нежной и чуткой заботой, что я тут же поймал настороженный взгляд жены и прочитал написанные на ее лице сомнения по поводу, являются ли эти дамы и в самом деле моими литературными героинями.
   -- Сейчас я Брома позову, -- сказала дама с красивым голосом и прекрасными манерами.
   Госпожа Задунайская попыталась протиснуться между мной и такой узкой вагонной кроватью, что во избежание столь тесного контакта, я предложил, что лучше будет, если мы сами его навестим. Я встретил ее понимающий взгляд и потупился.
   Бром встретил нас радостно, долго тряс нам руки, рассказывая о всех своих передрягах, связанных с отъездом, и они в большой степени совпадали с нашими собственными. Во время его монологов я украдкой поглядывал на сидевшего возле окна величественного старика с большой трубкой во рту, и это мог быть не кто иной, как Вулканов, да и попахивало от него дымком. Когда Бром все-таки выговорился, я попросил его представить нас Вулканову. Вулканов как-то сразу напрягся, но быстро взяв себя в руки, откашлялся и коротко представился:
   -- Вулканов, сто шестьдесят три года. Правда, я еще молодо выгляжу? -- спросил он мою жену, преданно, как старый ловелас, заглядывая ей в глаза и не без искорки во взгляде.
   -- Насколько мне известно, -- сказал я, стараясь мой голос сделать непринужденным, -- вам уже давно было сто семьдесят три года.
   Он немного засмущался и произнес величественно:
   -- Ну, знаете, в моем возрасте сумма прожитых лет в глазах юных дам не очень-то украшает, хотя во всем остальном я еще молодым фору дам.-- И он пристально посмотрел на мою жену.
   Тут уж мне сделалось не по себе, и я решил сменить тему опасного разговора. Но тут дочка вдруг возьми да и спроси его:
   -- А правда, вы все умеете, что про вас мой папа написал. Я сама-то не читала, но вот моя подружка про вас много чудес порассказала.
   -- Да, все это правда, и я даже думаю, что более того, -- с достоинством ответил Вулканов. -- Вот хотите,-- предложил он неожиданно, -- я сейчас такой фейерверк здесь устрою?!
   Но Бром так сурово посмотрел на своего друга, что тот только стыдливо потупил свой блестающий молниями взгляд в пол. Но через несколько секунд оправился и предложил моей дочери:
   -- А хочешь, я тебя на настоящем Горыныче покатаю? Ну, конечно, когда мы в Америку попадем. Там я моего закадычного друга оставил, пасется на одной ферме и скучает наверное, -- грустно предположил Вулканов.
   -- На Горыныче? -- засомневалась моя дочь. -- Я слышала, что он плохо пахнет.
   -- Кто,-- удивился Вулканов,-- Горыныч? -- И тут же примирительно согласился: -- Да, плохо, как говорят другие, но ведь на то он и дракон.
   Я посмотрел на громилу, скромно занимающего по крайней мере два сиденья, и в самых смелых мыслях нельзя было предположить, что этот громила теперь может называться Боря-маленький. Тугие шары накаченных мускулов перекатывались под тонкой открытой футболкой. Боря сидел и не отрывал сосредоточенного взгляда от книжки, на переплете которой стояло имя автора -- Эммануил Кант. Когда Бром попросил представиться, Боря, протянув мне широкую ладонь, которая была не меньше стирательной доски, я коротко сказал:
   -- Будущий философ-мудрец Борис.
   -- Будущий писатель-мистик Алексей.
   Но обниматься с Борей я как-то не решился, да и он не настаивал.
   -- А где Востоков? -- спросил я.
   -- Да здесь, -- сказал Бром, -- где ж ему быть! В чемодане, на третьей полке медитирует, а то, знаете, купе у нас небольшое, нас тут четверо, а ему все равно в чем сидеть.
   -- Востоков, -- позвал негромко Бром, -- позволь прервать твой медитативный процесс.
   Крышка чемодана бесшумно раскрылась, и оттуда выросла фигура сорокалетнего мужчины приятной светлой наружности. Фигура представилась:
   -- Востоков.
   -- Почему вы так категорически не пьете кофе? -- спросил я прямо, даже забыв представиться.
   Востоков немного задумался, потом таинственно улыбнулся, как бы сам себе, и сказал:
   -- Ну, понимаете, еще в юности мама мне подарила в день рождения шикарный белый костюм, тройку. Я о таком долго мечтал, и в тот же день пролил на него чашку черного кофе, да так, что умудрился запачкать и пиджак, и брюки, и даже жилет с белой рубашкой. С тех пор я не пью кофе и не ношу белых костюмов. Знаете, что произошло в детстве, каленым железом из нас не выжжешь, разве что посредством длительных медитаций. А вы, наверное, думали, что я отравиться боюсь, здоровье берегу?
   -- Да, -- признался я.
   -- Ну, -- продолжил Востоков,-- отравиться я уже давно не боюсь, а вот здоровье действительно берегу!
   Так за разными разговорами прошли еще часа полтора.
   Бром вдруг сказал:
   -- Господа, скоро таможня.
   И вслед ему громогласно пробасил наш проводник:
   -- Господа, заполняйте таможенные декларации.
   Через пятнадцать минут состав мягко остановился в каком-то тщательно отгороженном тупике, где мелькали фигуры военных с собаками, и все это скорее напоминало кадры из военного фильма, чем нашу мирную реальность. Еще примерно минут через десять наш поезд был атакован лихими молодцами в защитной пограничной форме суверенной республики Беларусь.
   -- Все на выход с вещами!!! -- орал один, свирепо вращая глазами.
   Другой вслед ему:
   -- На выход только ПМЖестники (ну те, которые без совести, по мнению проводника. Вероятно их представления о нас сходились как нельзя лучше).
   -- Бром,-- попросил я, случайно заметив Брома в коридоре, живо беседовавшего с таможней, наверное он рассказывал им историю своего переселения и, как ни странно, его внимательно слушали,-- помогите, чем можете!
   Таможенник это услышал и громко на весь вагон, да так, чтобы слышали все, прокричал, что согласно Постановления правительства от 10.12.94 г. помогать друг другу без уплаты соответствующих пошлин строго запрещено и что для этой цели напротив нашего вагона стоит команда спецгрузчиков с тележками, прошедшая обучение по работе с почти иностранцами, но все по сверхевропейским ценам!
   Бром мне коротко бросил:
   -- Эти цены придут в Европу через тысячу лет, а может быть, и две, если дела там у них не очень плохо пойдут.
   Я спросил Брома:
   -- Так что же делать?
   -- Да вы сами их спросите, потолкуйте, ну расскажите про трудные времена, ну так, как я это обычно делаю. Может, вам скидка и выйдет.
   Я выразил свои сомнения, что только у такого большого мастера, знатока человеческих душ такое проходит.
   -- Не всегда, -- признался Бром и куда-то исчез.
   А таможня уже подпихивала меня с женой и дочкой к выходу со всем нашим огромным багажом и даже дочкины мягкие игрушки приказали взять с собой, а вдруг нами там был размещен провозимый нелегально запас цветных металлов или контрабандно вывозимое оружие, или предметы скрываемой нами старины, правда, пакеты с мусором нам все-таки милостиво было разрешенно оставить, сославшись на новое демократическое постановление правительства на разрешение по вывозу мусора за пределы республики, правда, в регламентируемых все же количествах. "Да и посудите сами, обычно мусор ввозится с Запада, а тут наоборот -- прогресс".
   Я выскочил на перрон и заорал:
   -- Товарищи грузчики!!!
   Те мне ответили:
   -- Мы тебе не товарищи, а господа, потому как ты в нас больше заинтересован, да и с товарищей таких цен не дерут!
   -- Сколько? -- поинтересовался я, в душе все-таки рассчитывая на снисхождение.
   -- С килограмма -- 2 марки, -- ответили они.
   -- Я только довезти свои вещи до таможни хочу, а не продать их.
   -- Так это цены как раз и довезти. А продать, -- они быстро приценились и сказали: -- за 50 дм все берем!
   Я понял всю безвыходность моего положения и предложил за 150 дм.
   Они, похоже, на меня сразу же обиделись и больше со мной не разговаривали.
   -- Люди,-- я попытался как-то оправдаться,-- если бы я мог вам заплатить 200 дм за столь небольшую услугу, как провезти несколько сумок пятьсот метров, так я бы никогда из моей любимой России и не уехал бы.
   -- Твои проблемы, -- ответили мне люди.
   Я навьючил все на себя, тут мои колени подогнулись, и я начал оползать вниз. Боря-маленький подскочил ко мне, подцепил со всем моим грузом и потащил в сторону таможни.
   -- Нельзя, -- попытался остановить Борю таможенник.
   -- Да можно, -- пропел Боря, прижимая того мной и всем моим багажом к стенке вагона, и я услышал легкое похрустывание и понял, что сидеть теперь буду долго.
   -- Мама! -- произнес таможенник и начал оседать вниз, как я несколько минут назад.
   -- Вот она-то тебе больше точно не понадобится, -- сухо произнес Боря и понес меня со скоростью беговой лошади в сторону таможни. Да так, что мои девчонки еле поспевали. За нами налегке шла вся бромовская команда. "Привычные они,-- думал я.-- Легко живут, легко меняют место жительства, легко меняют свой быт, а я, можно сказать, первый раз".
   -- Привыкай, -- бросил Бром, прочитав мои мысли, и добавил: -- Вот, когда мы все в Америку поедем...
   -- Перестань, -- попросил я его, -- дай хоть до одного места добраться.
   На таможне я открыл весь свой нехитрый багаж перед немолодым, но не столь сурового вида таможенником.
   Таможенник почти без интереса покопался в моих вещах и вдруг выудил из чемодана старую бабушкину библию 1887 года издания. Я напрягся, Бром пододвинулся ко мне поближе. Таможенник покрутил ее в руках и сказал:
   -- Вообще-то не положено.
   -- Спасибо! -- произнес я с неподдельным чувством благодарности.
   Дальше на контроль шел Бром с командой.
   -- Вещи? -- сухо произнес таможенник.
   -- Какие? -- удивился Бром.
   -- Вы на ПМЖ? -- спросил страж границы.
   -- Да, -- ответил Бром.
   -- Вещи предъявите, -- строго приказал таможенник.
   -- А зачем нам они? -- спросил Бром его в свою очередь.
   -- Да, вещи -- это дрянь, -- философски высказался Боря, -- мы исповедуем буддистские принципы.
   Таможенник это замечание оставил без внимания.
   -- Руки вверх! -- приказал он. -- Буду ощупывать на предмет проноса драгоценностей.
   -- Ой, -- защебетали свиристелки, -- ощупайте нас скорее. Мужчина вы видный, а нас давно уже никто не ощупывал.
   Таможенник шальновато посмотрел на всю бромовскую команду и пропустил беспрепятственно к большому разочарованию свиристелок.
   Больше проблем на таможне не было, ну разве что замучило многочасовое муторное ожидание: ведь на Запад мы ехали не одни.
   После того как мы благополучно загрузились назад в вагон, нас поразил своим поведением проводник. Из нормального русского жлоба он мгновенно превратился в профессионального подхалима Борю-маленького, официанта. Он подобострастно улыбался, сюсюкал, преданно заглядывая в глаза, и выражал все знаки возможного лакейского внимания. Я решительно не понимал в чем дело. Но вездесущий Бром объяснил мне и это.
   -- Мы теперь не россияне, вот он и старается. Установки детства,-- добавил Бром.-- Подсознательно помнит, как у иностранцев жвачку да значки выпрашивал.
   Я попробовал представить себя заморским хером, но ничего не получилось. Я уткнулся в окно, стараясь переварить таможенные впечатления, которые, похоже, застряли, явно не дойдя до желудка. Поезд тронулся и через несколько минут остановился. Со стороны перрона нас снова атаковал какой-то чрезвычайно странный отряд. Их было немного на каждый вагон, но все-таки было, и даже небольшое количество создавало впечатление, что их много. Они ворвались в вагон и заняли его практически весь: они были и в туалетах, и в коридоре, и в купе проводника. Сначала я подумал, что это оставшиеся части пресловутого атамана Бендеры начали свое возвращение из лесов, получив еще не проверенные сведения об окончании второй мировой войны и так, по привычке, решив мимоходом пограбить поезд, ну, для пополнения своих запасов. Но вскоре расторопный проводник, который стал таковым лишь в последние полчаса, подбирая ну очень вежливые выражения, объяснил нам, что бояться ничего не надо. Это еще не польские бандиты, а всего лишь официальные польские пограничники, у которых нет персонального интереса к обычным гражданам, а только к профессиональным контрабандистам. Поляки быстро вскрыли все полы вагона, разобрали потолки, частично стены вагона, даже залезли в каждый унитаз, но купе почему-то не трогали и действовали как-то не по-российски -- корректно. Видимо, сказывалось, и крепко, тлетворное влияние Запада. Исчезли они так же быстро, как и появились. Следующие полчаса проводник с упоением рассказывал про суровых польских бандитов, которые грабят сами себя, когда им, польским бандитам, грабить уже некого. Пассажиры забаррикадировались в своих купе не на жизнь, а на смерть. Боря ходил все время, пока мы ехали по Польше, по коридору, читал Конфуция наизусть, размахивая огромными кулаками, пытался совместить конфуцианские принципы с принципами защиты без оружия и временами, когда последние побеждали. Очень жалел, что пресловутые бандиты все не идут, а он, Боря, уже тут засиделся без настоящего дела. Когда подъезжали к границе Германии и Боря понял, что все, проехали, от разочарования он так саданул по стенке вагона своим кулачищем, что все пассажиры, включая и меня, поняли, что вот оно это и что все уже их дождались; и даже одна еврейская семья тут же предложила Боре часть своих тайно провезенных драгоценностей, приняв его за ворвавшегося бандита, а вторую они просили милостиво им оставить. Так как, во-первых, они сдали половину добровольно, а во-вторых, оставшуюся половину они должны пустить на памятник их умершей еще в 1918 году под Бонном бабушке, которая очень переживает, что такого не имеет, и снится поэтому членам их семьи через ночь. Боря отказался, сославшись на Конфуция.
   -- Видишь, -- прошипела жена старого еврея, -- какие здесь цивилизованные бандиты.-- И всучила Боре 100 дм в виде премии.
   Ночью по вагону прошли немцы. Бром просиял во все свое широкое волжское лицо и попытался им что-то рассказать. На пятой, хорошо по-немецки сформулированной фразе, они его вежливо прервали и пожелали Брому "счастливого пути", правда, перед этим тщательно проверив все бромовские документы. Я, ожидавший чего-то более сложного, был приятно удивлен: в вещах немцы не копались, деньги не считали, в душу -- зачем, мол, приехал -- не лезли, и я даже после их пожелания приятного путешествия выдавил пару фраз на немецком, ну, мол, приятно было познакомиться с культурными людьми, хотя, как мне показалось, они меня все-таки не поняли.
   Рано утром Бром постучался в купе. Увидев мое заспанное лицо, хитро улыбнулся и сказал:
   -- Я коротко. Хотя мы едем в один лагерь по приему поздних переселенцев, мы выйдем раньше -- хочу ребятам своим Германию немного показать.
   -- А как вы до лагеря-то доберетесь? -- поинтересовался я, весьма заинтригованный -- зачем им нужны дополнительные заботы.
   -- Чтобы форму не теряли, да и впечатлений за такую скучную дорогу мы мало поднабрали, неплохо бы их пополнить. Ну, а в лагерь мы прибудем и вас там найдем, -- пообещал Бром со свойственным только ему несокрушимым жизненным оптимизмом. И исчез, как растворился.
   Мы выгрузились на станции нашего назначения со странным названием Унамассен, где нас и должна была встретить мне самая родная теща, а жене -- самая родная мама, а дочке -- самая родная бабушка, но ни той, ни другой, ни третьей на перроне не было. Впрочем, как и Брома с компанией.
   Моя теща обитала в Германии уже третий год, и между нашими немецкими родственниками со стороны моей жены слыла большим специалистом по германским проблемам, и ее приезд был сейчас крайне желателен, но перрон был пуст. Пропали и моя жена с дочкой -- они пошли искать ее.
   Я сидел на груде нашего багажа, состоявшего из различных картонок, чемоданов, узлов, синтетического большого ковра и огромной печатной машинки старой тяжелой противотанковой системы, в том смысле, что, если ее бросить под тяжелый танк, то он наверное не пройдет. И вот всей этой кучей необходимого барахла я не вписывался в строгие немецкие порядки совершенно пустого не заплеванного перрона. И я как-то автоматически предался своим мыслям о том, что за каждым окошком этих милых уютных домов должна жить обязательно счастливая немецкая семья, что по улочкам этого чистого города должны гулять непременно довольные граждане, а по дорогам ездить счастливые водители хороших машин. Как вдруг из своего такого привычного мне созерцательного состояния я был выведен немецкой речью, да и еще обращенной прямо ко мне.
   Передо мной стояла женщина в униформе с повязкой на руке, на которой на белом фоне горел красный с расходящимися концами крест, примерно такой, который был на плащах и щитах крестоносцев, но в отличие от них меча в ее руках все-таки не было, а вместо этого рядом с ней стояла обычная привокзальная тележка для перевозки клади.
   Женщина говорила что-то по-немецки и, как мне показалось, пристально на меня смотрела, при этом, что она говорила, в силу моих неглубоких знаний я понять не мог, хотя и силился конечно. В перерывах между ее речью я бросал известные мне слова на немецком: Россия, переселенцы, жена, идти, ждать, теща, ну и все такое прочее, и рассчитывал все-таки хоть на какое-то взаимопонимание. Но позитивного контакта как-то не получалось. Поняв, что она от меня ничего больше не добьется, кроме словесного винегрета, переходящего от осознания всего случившегося со мной ужаса в словесный понос, она начала грузить мои чемоданы на свою телегу. Первая мысль, которая пригвоздила меня к полу железобетонной плитой, была, если в Беларуси, где цены далеко не европейские, с меня спросили 200 дм за тележку, то тут, на диком Западе, цена будет значительно дороже. Нет, конечно, семьсот марок у меня было с собой, но ведь тележкой мои расходы в Германии явно не кончатся.
   Следующая мысль ударила меня тяжелой булавой прямо по голове. Наверное, я своим барахлом порчу весь здешний вид подлинного германского благополучия и порядка, и меня решили просто куда-нибудь отвезти, ну чтоб не портил. А тем временем женщина начала ставить мои чемоданы к себе на тележку.
   Я их снимал, она их ставила, я снимал, она ставила. Наконец-то вспомнив буддистский принцип принимать все, что приходит, и христианский -- непротивления злу, я отдался воле судеб и даже два последних места погрузил сам. Женщина интенсивно толкнула тележку и быстро пошла вместе со всем этим к зданию вокзала. Наконец-то, откуда-то из подземного перехода вынырнула моя жена, которой я тут же доложил обстановку: мол, нас по всей видимости арестовали, и мы теперь следуем в неизвестном направлении, и чем все это кончится одному Богу известно.
   Женщины вступили в интенсивный контакт друг с другом. И по выражению лица немки я понял, что она на нас не сердится.
   -- Все в порядке, -- перевела мне жена через несколько минут.-- Это помощь для переселенцев, организованная "Красным крестом".
   -- Сколько это стоит? -- поинтересовался я, пытаясь сглотнуть сухим горлом.
   -- Ну ты провинция, -- сказала мне жена.-- Это же "Красный крест", бесплатный,-- и посоветовала мне расслабиться.
   "Красный крест" предложил нам посидеть в уютном зале ожидания, где есть все необходимое нам на первых порах и где мы можем спокойно дождаться нашу маму или, если мы хотим, то нас тут же отвезут прямо в лагерь. Мы выбрали зал ожидания. Женщина пожелала нам приятного отдыха и удалилась, не взяв с нас даже на чай.
   -- Фантастика,-- выпалил я, проваливаясь в мягкое кресло зала ожидания. То, что произошло с нами в последние полчаса, произвело на меня куда более сильное впечатление, чем от всей белорусской границы. Ведь к хамству и обдираловке мы все уже давно привыкли, но вот хорошее отношение со стороны служащих -- это фантастика. А когда фантастика становится реальностью, то воспринять ее можно, наверное, только через шок. Вот в таком полушоковом виде и нашла нас наша припоздавшая на встречу теща. Оказалось, что по дороге из далекого Вальдбрела, где она жила, их замело настоящим снегом, а это в Германии нонсенс, поэтому она и опоздала. А теперь родственник моей тещи с удовольствием отвезет нас прямо в лагерь, где нами и займутся по полной программе.
   Лагерь для переселенцев находился на территории бывшего военного НАТОвского лагеря и представлял из себя строго организованный военный город со множеством различных построек, включая здание почти модерной церкви и множество казарм для жилья. Впечатление было, как в армию второй раз попал.
   Была пятница, почти обеденное время. А это значило, что все приемные инстанции практически закрывались, и нам ничего не оставалось, как поболтать с нашей мамой часок-другой и, выпросив разрешение на ее ночлег в нашей большой, правда, полупустой казарменной комнате, мы отправились на прогулку -- знакомиться с окрестными местами. Мы бродили по небольшому немецкому городку Унамассену, и по сравнению с всегда величественным Санкт-Петербургом он казался нам каким-то хорошо ухоженным пригородным районом, ну примерно, как Пушкин у Ленинграда.
   Брома в эти выходные дни я нигде не встретил. Весьма вероятно, что в лагере его еще не было. А встретил я его только в понедельник в длинной очереди в кабинет первого приема поздних переселенцев. Очередь говорила на очень ломаном немецком языке. Наверное, все бы говорили с удовольствием на русском, но вот что тогда все бы стали делать с обещанием немецкому правительству -- так и остается неясным. А обманывать, как известно, нехорошо. Вот все и старались всеми силами доказать свою расовую принадлежность к арийской расе. Наверное, как всегда в противовес с тем, что делают обычные люди, Бром вещал на весь коридор по-русски, причем страшно окая. Его не останавливали, разве что слегка косились. А Бром рассказывал страшные истории его, Брома, притеснений в суровых российских застенках, как куртуазно выразился он, наверное, намекая на ту большую профессорскую квартиру, в которой должен был мучиться перед отъездом в Фатерлянд, и о том, как вся его большая, чисто немецкая, семья в глубоком подполье всю жизнь мечтала о полном и безоговорочном выезде. Его все больше и больше слушали, и похоже его речи начали находить отклик в сердцах, но все-таки народ был больше занят своим. К примеру, по какому параграфу примут их на старо-новой родине? Определят ли их, ну хотя бы, как немцев, ну пусть хоть самой плохой категории, или судьба-злодейка распорядится по-своему, и придется тащить хомут иностранца, а это значит, что тебе ни паспорта толкового, ни выезда в другие страны без спецразрешения, ни бесплатных языковых курсов, ни тебе возможности получить немецкую профессию и так далее, и тому подобное. В общем, как тут говорят: азюль, он и есть азюль, что-то такое скользко непостоянное и никому не нужное, кроме как себе самому. Бром в кабинете задержался дольше чем кто-либо. "Наверное, тоже как всегда чего-нибудь интересное рассказывает,-- подумалось мне.
   Вскоре появился весь довольный Бром и на весь коридор громко по-русски, так, чтобы слышала его вся очередь, которая, к слову сказать, не уменьшалась, а только, что свойственно только российской очереди, продолжала увеличиваться, что он, Бром, сидевшему там в этой комнате поляку, корчившему из себя настоящего дойча, он, Бром, доказал, что значит настоящий немец в действительности, причем он, Бром, проявил такую завидную западную тупость и неисчерпаемый наивный оптимизм, что его, Брома, со всей его семьей признали по самым лучшим параграфам, и если бы были еще лучшие, то признали бы и по ним тоже. В доказательство к тому Бром ходил от одних поздних переселенцев к другим, еще, так сказать, непризнанным и бесцеремонно совал всем в нос своими бумагами, чем вызывал только зависть, но никак не возмущение. И только Вулканов получил плохой немецкий параграф.
   -- Наверное, я пахну не очень по-европейски, -- сокрушался он.
   Проходя мимо меня, Бром мне подмигнул, легко хлопнул по плечу и дружески посоветовал:
   -- Ты, Михалыч, там не робей, тогда точно на седьмой вытянешь, а жене твоей и просто делать ничего не надо -- она с четвертым просто родилась, это в ее немецких чертах лица надежно впечатано. Чем ты хуже Вулканова? -- продолжал он меня успокаивать.-- А по седьмому тоже неплохо, не надо ни от пальца прикуривать, ни быстро тебе соображать, а то если будешь быстро, засомневаются в твоем седьмом и получишь восьмой, как все хорошо соображающие иностранцы. Знаешь же сам политику в России за последние 50 лет: ученый немец -- плохой немец.
   -- Мне бы орешков с пивом, -- жалобно и чуть по-идиотски попросил я.
   -- Ну все, -- сказал Бром радостно,-- теперь я в тебе нисколько не сомневаюсь. Считай, что седьмой у тебя в кармане, а если все это произнесешь и на немецком, то чем черт не шутит, может, и четвертый тебе присвоят. Уж очень ты про пиво натурально просишь.
   -- Твои бы слова да Богу в уши.
   -- Уши у Бога теперь другим заняты, -- пробогохульствовал Бром.
   Я строго посмотрел на него, подыскивая слова.
   -- Ухожу, ухожу, ухожу, -- пропел Бром, сладко подмигнул мне и предложил обмыть наше неметчество.
   Я покорно на все согласился, подумав: проскочить бы.
   -- А вот об этом думать не стоит, -- разумно посоветовал Бром,-- немец по седьмому думать не должен.
   Вечером мы сидели все вместе в уютной комнате моих литературных героев, правда камина там не было, разместились, кто где мог. На столе, сверкая разноцветными этикетками, хвастливо стояло немецкое пиво, лежала солидная и не очень колбаса твердого копчения разных сортов, ветчина, сыры, фрукты с шампанским и минеральные воды тоже были.
   -- Ну, друзья, -- все с возрастающим энтузиазмом, явно не подходившем к его почтенному возрасту, -- налетай! -- предложил Бром.-- За наш, так сказать, удачный переезд и не менее удачные параграфы. Ну, в общем, чтобы мы все были.
   Кто-то неожиданно вспомнил о Кундалове и предложил:
   -- Неплохо бы его сейчас сюда.
   -- Да, неплохо,-- согласились многие.
   -- Но мы же реалисты, -- сказал я, -- чего не бывает, того не бывает.-- И мои мысли вернулись к моему главному герою. -- Я все хочу тебя, Симеон Карлович, поспрашивать.
   -- Ну, поспрашивай, -- радушно согласился он.
   -- На кой черт вам вообще все это понадобилось?
   -- Ну, я думаю, ответ на этот вопрос ты и сам лучше меня знаешь!
   -- Ну знаю не знаю, ты все-таки мне сам и поподробнее объясни.
   -- Ну, понимаешь, он нас тогда со своей дурацкой сменой фамилии действительно потревожил, такие вещи безнаказанно делать нельзя.
   -- Но он же только мой литературный герой, -- напомнил я Брому.
   -- Ну как тебе, -- сказал Бром усмехнувшись.-- Мы все на этой земле в какой-то степени литературные герои!
   -- Ну а еще, -- приставал я, -- зачем вам понадобилось все время квартиры менять?
   -- Пойми, -- объяснял мне Бром, -- в настоящем мире не бывает ничего постоянного, все меняется.
   -- А мастер? -- поинтересовался я.
   -- А что мастер, -- удивился Бром и добавил: -- Ему нелегко.
   -- Это понятно, -- тут же согласился я.
   -- Ну вот вы все, -- продолжил Бром свое поучение,-- кто ищет что-то в этом мире, сами должны стать мастерами и объяснить и себя, и меня, и все вокруг, да и мастера самого тоже.
   -- А почему так много событий в нашей истории? -- наседал я.
   -- Наполняйте время событиями, -- изрек Бром новую для меня мысль,-- а то время наполнит вас.
   Комментариев к этому мудрому выражению не последовало.
   -- Я все понял, -- сказал я, -- так мы с тобой, дорогой мой Симеон Карлович, черт-те до чего договоримся.
   -- Ну хорошо, -- предложил мне он, -- давай тогда на этом пока все и закончим.
   -- Давай, -- просто согласился я, поняв, что объяснения есть для всего в этом мире. Пускай не всегда и понятные, но ведь кого привлекают понятные вещи?
   И я предложил, если, конечно, на сегодняшний вечер у моих друзей нет более интересных планов, послушать одну мою сказку, написанную, так сказать, по горячим следам моей экстрасенсорной работы и даже можно это более широко трактовать -- моего экстрасенсорного мировосприятия.
   Как ни странно, все выразили свое согласие незамедлительно, без своих обычных, весьма ироничных, так ранящих тонкую душу, комментариев.
   СЕРЬГА
   (Сказка для взрослых о женском начале)
   Домой я шел с Любочкой из шестого отдела нашего небольшого частного института. Институт занимался всем и ничем сразу. Мы шли, весело болтали о погоде, о цветах, о ее, Любочкиных, ближайших планах на выходные и вообще. Как вдруг за нами на тротуаре забибикала машина. Проезд по дороге был закрыт, и лихой водитель-частник погнал свои старенькие "Жигули" по тротуару. Любочка дернулась, неожиданно взвизгнула и перетащила меня прямо на газон, испугалась, прижалась головой к моему плечу -- так и застыли. Я суетился, ругал "Жигуленок", успокаивал Любочку, та приходила в себя, но вдруг вспомнила о том, что времени нет совсем, и заспешила -- что-то там дома, важная встреча... Я не вдавался в подробности. Мы почти добежали до метро.
   Любочка снова вскрикнула, я уже автоматически отпрыгнул в сторону, несказанно испугав пробегавшую под моим плечом старушку. Старушка зыркнула на меня, хищно посмотрела, сверкнула своим серебряным зубом, проговорив:
   -- Милый, поаккуратней надо, а то зашибешь меня, старую, что тогда в лесу делать-то будешь.
   Любочка стояла растерянная, почти плакала, показывала мне одну, оставшуюся висеть в ухе, серьгу, начала шарить по одежде -- а вдруг?.. Я не успевал ей помогать в поисках. Народ с интересом стал к нам приглядываться.
   -- Нет ее, нет нигде, -- уже почти плача, всхлипывая, но еще все-таки как-то удерживаясь, чтобы совсем не разрыдаться, шептала она.
   Я спросил:
   -- Ценная, что ли?
   -- Для кого барахло, а мне память, -- сказала Люба, прикидывая, то ли ей расплакаться по-настоящему, то ли удержаться. И если расплакаться, то как она будет при этом выглядеть со стороны.
   -- Пойдем посмотрим, может, где по дороге обронили, -- предложил я.
   -- Да ты с ума сошел, я уже опаздываю.
   -- Знаешь что, -- сообразил я быстро, -- давай я пойду поищу, а ты езжай домой. Найду -- отдам, а нет -- ну, на все воля Божья.
   Любочка уже почти радостно чмокнула меня в щеку, сказала:
   -- Ну, удачи тебе, ты ее все же найди для меня.
   Я махнул ей рукой. И вот ее голубенький сарафан замелькал в толпе, атакующей турникеты метро.
   "Да, -- подумал я, -- серьга -- не утюг, ее найти трудно, да и потом народ... Он, народ, иногда пробки от бутылок собирает, не говоря уже о серьге". Впрочем, серьги были белого металла, с полудрагоценным камнем, как описал бы следователь. Сравнение было в самый раз, и я, как сыщик, отправился по пути нашего следования. Поток утомленных людей, собирающихся у метро, стал рассеиваться. Я начал внимательнее приглядываться к дороге. Разбитые трамвайные пути -- ну, тут уж ничего не найдешь. Лужи, слякоть, чуть зазевался -- и проезжающая "Волга" забрызгала меня с ног до головы. Шофер притормозил и крикнул мне вслед:
   -- Растяпа!
   Я было решился спросить его, не видал ли он серьгу, но быстро понял, что тому явно не до разговоров. Я шел и между делом вглядывался в лица уже реже попадающихся мне людей.
   Вдруг увидел лицо старушки с поблескивающим зубом. Она как-то заинтересованно на меня посмотрела и сказала тоненьким молоденьким девичьим голосом:
   -- Растяпа, серьгу проворонил.
   "А при чем тут я",-- хотел я ей ответить, но она, вдруг сразу же зашамкав, сказала:
   -- Ворон тебе поможет, иди уж.
   "Сумасшедшая,-- подумал я.-- И даже, может, опасная".
   Старушка как бы продолжила свою речь, но вроде бы мне в ответ:
   -- Другие поопаснее будут, да тебе, дуралею, всё опасно и все,-- и она радостно заулыбалась единственным, как оказалось, во рту зубом.
   Я поежился, поругал Любку-растеряху: если уж проколола дырки в ушах, так следи за тем, что носишь.
   -- Левее возьми! -- крикнула мне старуха.
   Я дернулся, как от того "Жигуля", перешел небольшую площадь и уже выбежал к газонам, на которые нас загнал лихач. И стал растерянно озираться по сторонам в надежде на то, что вдруг кто-нибудь выйдет и отдаст мне серьгу.
   "Щас, жди", -- прозвучала в моей голове распространенная фраза, которая лет десять назад звучала: мол, губы раскатал, мол, и поумнее тебя тоже есть.
   -- Поумнее вас тоже есть, -- вдруг произнес резкий каркающий голос.
   Я поднял глаза от земли, на которой безуспешно искал серьгу, и увидел перед собой большую птицу. Она была важной -- что-то среднее между вороной, галкой и человеком. Птица была одета в черный вечерний сюртук, очки на носу, и мне показалось, что она прячет за спиной дирижерскую палочку... "А может, серьгу",-- с облегчением подумал я.
   -- Нет, -- сказала птица, -- серьги здесь уже нет.
   "Украли",-- подумал я.
   -- Зачем же так резко, молодой человек, -- тоном старшего наставительно сказала птица. -- Да, ее взяли, пока, временно попользоваться.
   "Для чего?" -- пролетело в моей голове, а язык уже выговорил:
   -- Уж не ты ли ее и тяпнула?
   Я вдруг вспомнил, что вороны любят все блестящее -- и чего только не находят в их гнездах.
   -- В моем гнезде ничего, что бы вас могло заинтересовать, нет. Я птица умная, -- и она застыла, рассматривая меня как бы со стороны, мол, стоит ли дальше со мной разговаривать или не стоит.
   В ответ так и напрашивалось: мол, я тоже не дурак. Но вместо этого я уставился на ворону, вдруг осознав, что она неестественно большая и почему-то задает мне вопросы. Как бы в ответ на это она строго посмотрела на меня и спросила:
   -- А вы кто? -- И снова уставилась.
   Я начал судорожно перебирать в мозгу, кто же я. Сначала полезло в голову: "Я -- старший инженер",-- понял, глупо, дальше. "Ну, мужчина... И красивый", -- подсказало что-то. "Еще человек..." -- но стало неудобно, просто какой-то геноцид над братьями нашими меньшими. И не сказал.
   -- Да я просто тут гуляю, -- глупо выдавил я.
   -- Ну, а все же, кто ты? -- И птица настырно вдруг приставила к моей груди дирижерскую палочку.
   -- Я не знаю, -- осторожно произнес я.
   Птица удовлетворенно замахала руками и пропела:
   -- Не сказал бы так,
   Я бы тебе ничего дальше не сказала.
   Я напрягся, насторожился, приготовился слушать детективную историю, как сперли серьгу, и сразу же стал думать на старушку. "Бестия, шла за нами, мы обронили, а она схватила,-- подумал я, уже начиная горячиться.-- Нет, чтобы отдать, так потащилась за нами до метро, наверное, вторую хотела..."
   -- Она ни при чем, -- сказала птица.
   Я попросил птицу представиться -- не знал, как к ней обратиться. Она сказала, что еще не решила как. А пока просто, мол, Друг, и все.
   Я переспросил:
   -- Друг?..
   Она оборвала меня и уточнила:
   -- Пропала левая?
   Я судорожно вспоминал, за какое ухо хваталась Любочка, и вдруг явно вспомнил -- левая.
   -- Левая, -- произнес я вслух.
   Птица удовлетворенно повторила:
   -- Левая.
   -- Левая, -- повторил я и понял, что начал тихо дуреть.
   -- Левая, -- сказала птица и пояснила: -- Нам правой пока не надо.
   "И правильно,-- подумал я,-- зачем сразу две". И вдруг обратил внимание, что мыслю в какой-то неестественной для меня манере.
   Тем временем птица ходила взад и вперед, читая мне короткие нравоучения, что, мол, мы, молодежь, не ценим ничего, а если ценим, то не то, да и не так.
   Я оправдывался, что я в серьгах ничего не понимаю.
   Друг как-то сочувственно посмотрел на меня и сказал:
   -- Я все же помогу. Хотя сначала не хотел.
   "Ла",-- послышалось в конце, и я окончательно запутался, кто передо мной -- друг или подруга.
   Тем временем птица указала мне на место, где располагался мой институт, и сказала:
   -- Тут недалеко, да вот бабушка тебя проводит.
   Откуда-то выскочила старуха, уже с двумя зубами -- один, как и прежде, серебряный, другой золотой.
   "Вставила,-- подумал я.-- А почему не все?"
   -- Дорого, -- бросила старуха и заспешила со скоростью хорошо тренированного спортсмена.
   Я бежал за ней, а в голове все звучали слова Друга, мол, к трем ведьмам выйдете, они в лесу все знают, может, им серьга и потребовалась.
   -- Спасибо! -- крикнул я птице, задыхаясь в старании догнать бабушку.
   Бежали часа три, но как-то ладно. Такое было лишь на межобластных соревнованиях, когда бегали на двадцать пять километров, -- впереди пер здоровый Витька, на три года старше меня, в импортных шиповках, и дышал, как лось. Бабка шла так же ходко, как Витька, но без задышки. Задышка начала появляться уже у меня, и по ходу бега я решил бросить курить, а заодно и пить. Бабка приостановилась, сказала:
   -- Ты с бегу-то, сразу, милой, не решай, от недостатков избавляться надо постепенно и навсегда, а не быстро да ненадолго.
   Перед нами расстилался лес, но небольшой, перелесками. Бабка снова припустила, и снова в неплохом темпе бегуньи, тренирующейся в беге с препятствиями. Еще полчаса, и мы вбежали в проходную института. Правда, был это уже не институт, а большой коттедж. Из него вышел медведь, какой-то очень галантный. Я в первый раз видел такого галантного медведя... Он, слегка прикрывая пасть лапой, спросил, к кому я и по какому поводу.
   Бабка объяснила:
   -- Михаил Потапыч, ты порадей, этот из мира приперся, нужда вышла, серьга пропала, советец сестричек нужен.
   И, развернувшись, опять пошла в Витькином темпе, притопывая его новыми шиповками.
   Мне стало не по себе. Три ведьмы... Тут одна загоняла так, что, ведь, копыта протяну.
   Мимо прошел очень гордый лось на длинных ногах с начищенными копытами. И сказал:
   -- Отдыхать вам еще рано. Дело еще надо делать.
   -- Сударь, -- приостановил я его, -- а эти ведьмы, как мне с ними?
   -- Поаккуратнее, -- сказал он и стал похож на начальника моего отдела, который пропал месяц назад и числился в розыске. -- Особенно молодая, смотри, -- и он задергал большими лосиными ушами.
   -- Как вы тут, Иван Степанович? -- поинтересовался я.
   -- Неплохо, -- ответил он мне полушепотом. -- Если бы не лосиные вши... а так я тут расцвел. Это же лес, не то, что там, в гадюшнике. -- Он передернулся и весело поскакал за молодой лосихой, призывно виляющей задом.
   "Хорошо ему",-- подумалось мне, и я зачесался, как от укуса вши.
   -- Все просют, -- сказал Михаил Потапович и ушел.
   Три сестры стояли задом ко мне и смотрели в замочную скважину. Нет, не были они любопытными, просто завхоз не менял им давно замки, замок защелкнулся, и ключ ни туда и ни сюда.
   -- Мужчина! -- обрадовались они и обступили меня.
   Было их трое, но казалось, что больше.
   Первая, начну с молоденькой, была фигуристая, во всем открытом и пахла молоком парным. "Может, несколько глуповата",-- подумал я.
   На что она ответила:
   -- Может, это и так, но зато во всем остальном...-- Улыбнулась и представилась: -- Света.
   -- Пал Михалыч, -- протянул я, не зная, как правильнее поздороваться.
   -- Можешь чмокнуть меня сюда, -- и она расстегнула пуговку платья, откуда показались две внушительные выпуклости.
   -- Не наседай, Света, -- сказала укоризненно та, что постарше. -- Павел Михайлович еще с дороги, и нужды в тебе пока нет.
   -- Я подожду, -- ответила Света и начала строить глазки.
   -- Мне ведьмы нужны, -- несмело произнес я.
   -- Мы и есть ведьмы, -- ответила вторая, и представилась: -- Тереза. И я понял, что ее-то я уже люблю.
   Третья бросила:
   -- Это все ерунда, главное, чтобы вы открыли эту чертову дверь, все остальное... -- И она брезгливо скривила губки. -- А кстати, как вы относитесь к последней монографии Иммануила?
   -- Какого Иммануила? -- спросил я, сухо сглотнув.
   -- Ну Канта, разумеется. Впрочем, до вас она еще, конечно, не дошла... Ну, ничего, будет часок-другой, я ознакомлю вас, а если заинтересуетесь, то и с последней серией оккультных статей мадам Блаватской тоже.
   Я подошел к двери. Дамы расступились, я встал на вытертый коврик с изображением геометрических фигур и вдруг неожиданно чихнул, чем вызвал целую бурю эмоций у дам.
   Светка подлетела и попыталась подцепить рукой мое мужское достоинство, Тереза сказала:
   -- Я тебя почти люблю.
   А самая Умная:
   -- Я тебе Гегеля подарю с Соловьевым в придачу, с дарственной надписью.
   -- А что, собственно, произошло?
   -- Да, понимаете, -- заголосили все три сразу, -- перед этой дверью давно никто не чихал.
   -- Триста лет, -- напомнила Тереза.
   -- Все так прутся, -- сказала Светка.
   -- Дальше, дальше давай, -- торопила самая умная.
   Я взял ключ, он был как от моего кабинета -- с бороздкой посередине. Как-то я несколько дней провозился, чтобы открыть дверь, но открыл, а тут -- то же. Я -- человек тонкий, и так не грубо -- чуть влево, чуть вправо -- просунул поглубже, но не переборщил. В замке чмокнуло, в голове щелкнуло, и три ведьмы поцеловали меня сразу во что подвернулось.
   Передо мной открылся не мой кабинет, заставленный столами и заваленный никому, может, и не нужными бумагами. Передо мной была шикарная комната с пушистым ковром-самолетом, очагом типа камина, но больше раза в три, над ним висел котел и вкусно пахло. Длинный стол, почему-то показалось -- для покойников, зеркало во всю стену. Я вошел чуть дальше, но отражения своего в нем не увидел, а ведьмы отразились. "На то они и ведьмы",-- подумал я.
   По-хозяйски расположился в кресле, у ног села Света и начала пощипывать меня за волоски на ногах, которые вылезали сквозь дешевые носки. Тереза варила кофе, а та, что умная, уже копалась на верхней полке среди запыленных фолиантов, слегка демонстрируя свои стройные, изящные ноги, которые почему-то не впечатляли, даже если учесть угол моего зрения.
   -- Я, собственно, за серьгой... тут странный случай... мне Друг сказал... я за бабкой бежал, она почему-то к вам не захотела...
   -- Боится, -- сказала средняя.
   -- Что полюбим, -- добавила Света.
   "Лесбиянки",-- подумал я.
   А Умная через плечо бросила:
   -- А что вы против этого имеете?
   -- Да, собственно, ничего, -- смутился я. -- Я впервые...
   -- Впервые видите женщин, которые любят? -- уточнила Тереза, и я захотел на ней жениться.
   Я начал думать, как бы ей посноровистей объясниться в любви, но вдруг решил начать со Светы, понимая, что ей-то объяснять ничего не надо. Но на всякий случай как-то опасливо отодвинулся от Светы, которая, заметив это мое движение, сразу же ко мне придвинулась.
   Умная сказала:
   -- Чего спешишь, ты все равно первая все успеешь.
   -- Что успеет? -- спросил я.
   -- Кофе выпить, -- ответила Тереза, и я полюбил ее еще сильнее, если это возможно.
   -- Серьги у нас нет, -- сказала Света.
   -- Есть, -- сказала Тереза.
   -- Две, -- добавила Умная.
   -- Я потерял одну, вернее, Любка потеряла.
   -- Нет, уже две, -- и Умная вынесла ларец и показала серьгу.
   -- Так это правая, -- удивленно сказал я.
   -- Да, это так, -- сказала Умная и бросила ее вверх; серьга пробила потолок, крышу, кого-то ударила, кто-то сверху чертыхнулся.
   -- Все, теперь за ней на небо придется лезть, -- сказала Тереза.
   С неба спустили веревочную лестницу. Я за правой лезть отказался, пока не найду левую.
   -- Левую без выкупа не получишь, -- сказали ведьмы.
   -- Так, может, вам чего починить, а то вы тут без мужиков...
   -- Да, почини, родимый, -- ответила Светка и начала разводить ноги.
   Мне стало неуютно, уж больно нахальная, а я хоть мужик не слабый, шофер бывший, однако ручаться не могу, ну, может, на два раза еще и хватит, но этому прущему на меня сексуальному буфету, думаю, и сорок раз будет мало.
   -- Подкормить его надо, -- высказала Света первую умную мысль.
   -- Подкормим!
   -- Мне некогда, -- сказал я.
   -- Ты с ночевками сюда? -- спросили ведьмы.
   Я промолчал.
   -- Ну, как хочешь, но тогда через холодную...
   Вдруг запахло воском, показалось, что кто-то умер, понял, что я... И я согласился с ночевками. Но чтобы без обману.
   -- Конечно, без обману, у нас тут и протокольчик есть. Мы тебе серьгу плюс способности, а ты нам протокольчик.
   -- Может, кровью захочет? -- поинтересовалась Тереза.
   -- Нет, не думаю, -- ответила Умная.
   -- Тогда соплями, -- захохотала Света.
   -- Я вам лучше написаю.
   -- Написай, написай, -- обрадовались все три моей неумной шутке и пропели: -- Напиши сам, все напиши.
   -- Напишу я о вас точно, а сейчас о способностях. Что вы мне за способности?
   -- Это после трех ночей с нами тебе способности, Любке серьги, а нам твоя благодарность.
   -- Мы по делам, а ты из котла ешь, на стол не ложись, в зеркало не входи, не отряхнувшись, забудешь -- не выйдешь. Ни с кем не разговаривай, ничему не удивляйся, если что, говори, мол, командированный,-- наставляли меня ведьмы. И они ушли.
   Я осмотрелся, потянулся, поискал попить воды. Увидел серебряный жбанчик, как бочечка, в нем серебряный ковш и лягушку на дне. Раздумывая, пить или не пить, я вдруг услышал голос лягушки:
   -- Пей, добрый молодец, хорошо, что сразу сюда, к святой воде богатырской подошел, а то хлебнул бы зелья очагового и помер бы первой ночью.
   Я взял черпак и, сразу же представив себя богатырем, сделал первый глоток -- рубашка лопнула от налившихся мускулов, второй глоток -- перестал болеть застарелый радикулит. Я допил остатки воды и понял, что немного поумнел. Уже повеселевшим взором обвел комнату. Увидел хомут. Хотел его на себя напялить, но чей-то голос вдруг сказал:
   -- На волюшке схомутанный не напрыгался...
   -- Ты кто? -- удивился я.
   -- Я -- лошадь, -- грустно сказал мужик и вылез чуть из хомута. -- Ты, понимаешь, сначала к воде, а я сразу, по старой памяти, в хомут влез, вот и остался. Теперь, может, повезет, завхозом сделают и лет сто буду воду серебряную возить к сестрам в коттедж.
   -- Да, брат, вляпался ты, -- сказал я, ощущая превосходство бронзового памятника, снизошедшего до разговора с простым смертным.
   -- Ты сначала скачки первой ночи переживи, -- сказала мне большая серебряная лошадиная подкова, и я решил быть скромнее. Сел у огня, вытянул руки и начал представлять себе, что я князь. На мне сразу оказался убор из парчи с пером.
   -- Ты с перьями поосторожнее, -- сказал откуда-то сверху высунувшийся ободранный попугай, предварительно сообщив время: было шесть часов вечера.
   -- У меня же нет перьев, -- возразил я ему.
   -- Зато у тебя есть другое.
   -- Что? -- уставился я на него.
   -- Глупость, -- грустно сказал он.
   -- Глупость? -- удивился я и тут же согласился: -- Ну, этого добра действительно хватает. Вот, за серьгой поперся.
   Тут молодой человек, вылезая из камина весь в черном, я сразу же подумал: трубочист, произнес:
   -- Может, вы за всю жизнь одно умное дело-то и сделали, что за серьгой пришли.
   "Может",-- подумал я и начал натягивать лук и любоваться серебряной стрелой: натянул, отпустил, что-то сверху брякнуло, где-то загремело.
   Голос за спиной сказал:
   -- Вот в холодной и прибыло.
   -- Женщина, -- констатировал кто-то.
   Но тут же передо мной появилась усатая рожа черного кота. Он вырвал из моей руки лук и сердито произнес:
   -- Тебе, дядя, забава, а кто-то помер.
   -- Что, все так серьезно? -- удивился я.
   -- Серьезно, -- сказал Михаил Потапович, который случайно зашел в комнату поинтересоваться, как мне скучается. -- Ты думаешь, я, мил человек, здесь всю жизнь галантным медведем был? Нет, был я там, в ресторане, официантом. Пришла ко мне Тереза, ну, звали ее в тот раз по-другому, я в нее влюбился, а после испугался: жена, дети, совесть, долг, ну и...
   -- И что? -- поинтересовался я.
   -- А то, что все равно здесь оказался, только не мужем...
   А-а, вот оно что, понял я вдруг, в какое опасное место меня занесла судьба, и решил ничего не трогать, ни на что не смотреть. Даже решил Богу помолиться. Помолился, но все осталось по-старому. Тогда я подумал, пока никого нет, ознакомлюсь с чем могу, вдруг пригодится.
   На маленьком резном столе стоял ларчик из костей.
   "Человеческие,-- подумал я и понял: -- Верно". А там -- стилет, колесо, перо и бумага.
   На бумаге текст: "Кольцо -- залог, стилет -- урок, любовь -- порок, коль в смерти окончание".
   "Ну, дурь",-- подумал я и закрыл ларец.
   На стене висели рога. Я их примерил на свою голову и стал похож на влюбленного оленя, на мужа, которому изменила жена, и на короля -- без власти, но с силой, и сразу же почувствовал себя счастливым. И захотелось мне полетать... Лег голым на ковер, он немножко приподнялся, мне комнату стало видно лучше, а из камина, из котла, доносился непривычный запах какого-то варева и манил к себе неотвратимо. Я подлетел поближе, там в котле бурлило и шкворчало, и так захотелось отведать. Я немного подумал, решился и увидел спускающуюся на цепочке кружку. Кружка была с дыркой.
   Я опустил ее за цепь в котел, быстро вытащил. На дне было всего несколько капель жидкости. Жидкость по запаху и цвету напоминала мужскую силу, по вкусу -- какой-то божественно сконцентрированный напиток.
   Мне захотелось выпить весь котел сразу. Я начал судорожно таскать кружку к себе на ковер, но чем больше я старался, тем больше суетился, почти все выливалось назад, но капли, чудесные капли напитка уже начали проявлять свою силу. Я вдруг весь вспотел каким-то странно пахнувшим потом, весь налился силой и очень захотел, чтобы первой вернулась Света. Немного помучился на ковре со страстным желанием к молодой ведьме, да хоть ко всем трем сразу, плюс и старуха беззубая не помешает, а все-таки было желание еще увеличить свою силу, но я почему-то мудро остерегся. В дверь уже входили ведьмы. Время, пока я чикался с дырявой кружкой, прошло быстро.
   Тереза с Умной быстро поняли в чем дело. Света сказала:
   -- Я иду.
   И мы оказались на кровати размером с аэропорт. И тут началось такое...
   Я пошел в лихую кавалерийскую атаку с вытащенной наголо саблей после пятнадцатиминутного боя врукопашную и... я был сломлен, сабля потеряла прежнюю силу. Я выскочил в гостиную, схватил черпак, потревожив бедную лягушку, сделал еще один огромный глоток, и прежняя сила почти вернулась. Светка в радости и захваченная моей страстью продержалась без явного для себя ущерба еще два часа. Я все, что недодавал женщинам за столько лет, решил отдать Светке... Правда, пришлось еще два раза бегать к котлу с варевом... Под утро, потеряв килограммов десять веса, я сидел и уплетал со скатерти-самобранки гречневую кашу, булки, намазанные икрой, под одобрительные взгляды Терезы и Умной.
   -- А мы думали, что тебя больше не увидим, -- радовалась Тереза, и я ее любил уже всю, но как-то по-другому, ну, не так интенсивно, как Светку, а как-то глубоко и спокойно.
   -- Я рада, -- сказала Тереза, -- что следующая ночь моя, и ты до нее дожил, не потерялся в потоках Светкиной страсти.
   -- Я мужик, -- сказал я, и все громко расхохотались.
   Правда, Умная, на то она и умная, подшутила: мол, а что бы ты без котла делал.
   -- А что без котла Светка бы делала? -- ответил я.
   Умная удивилась.
   -- Может, и до моей ночи доживешь, -- и посмотрела оценивающе на Терезу.
   Вечером к коттеджу подкатило такси, за рулем сидел усатый черный кот. Такси было шестидверное -- "Волга", таких Пал Михалыч еще не видел. На заднем сиденье сидели свидетели -- друзья Пал Михалыча, один, Петька, еще по школе, женщина -- подруга жены. Пал Михалыч поздоровался. "А, все равно,-- подумал он,-- пусть хоть все знают". И такси тронулось.
   Откуда-то выкатывало ровное шоссе, верстовые столбы. Уже проехали дуб с котом ученым, промелькнула полуобнаженная русалка верхом на старухе с тремя зубами. "Наверное, подрабатывает",-- пронеслось в голове Пал Михалыча.
   В полуподвальчике ресторана горели свечи, играла музыка, стояли празднично накрытые столы. Тереза пошла переодеться и вышла в черном, с алмазными подвесками, платье.
   Пал Михалыч тоже оказался в администраторской, где стояли, как в подсобке, ящики с импортным шампанским. Он был облачен в сюртук, тщательно выбрит, причесан в считанные секунды. Словом, стал уже этаким кавалером при своей Терезе. Она была обворожительна, у Пал Михалыча появилось желание подписать кровью все и сейчас. Тереза благосклонно его слушала. Немного шампанского, благожелательные взгляды свидетелей. Подписи на красивом бланке их вечного свадебного свидетельства, в котором Тереза расписалась первой, почему-то остановив его руку. И сказала:
   -- Павел Михайлович, если захочешь, утром поставишь свою. Ну, мало ли что, вдруг не понравится.
   Пал Михалыч дернулся, попытался расписаться, но она сказала:
   -- За тебя, милый! -- Подняла бокал с шампанским, выпила, поцеловала его крепко в губы. Алмазные кольца уже сверкали на их пальцах.
   В ресторане играла музыка, кроме них никого не было. Они танцевали в вихрях и потоках Терезиной любви и его, Павла Михайловича, потоках радости и счастья. У них не было секретов друг от друга. Он рассказал ей за вечер всю свою жизнь, каялся и просил за что-то прощения. Наверное, за то, что не нашел ее раньше. Она благосклонно воспринимала все. Они начали слегка уставать. Собрались. Петька тряс руку, заглядывал Пал Михалычу в глаза и говорил на ухо:
   -- Ну, ты себе отхватил, ну, рад за тебя.
   -- А жить-то где будешь? -- интересовалась подруга жены.
   Тереза отвечала:
   -- На Гражданке есть квартирка, правда, однокомнатная, но моя.
   -- Счастливка, -- видавшая виды подруга жены с завистью смотрела то на Терезу, то на ее черное платье из неизвестного материала, то на бриллианты.
   Шестидверная "Волга" отвезла свидетелей, причем никто, кроме сидящих в ней, не замечал, что она шестидверная и за рулем кот. А какой-то постовой даже помахал им рукой, заметив кольца на машине и цветы.
   Приехали. Она разделась, любила и боготворила своего героя. Грудь Пал Михалыча разрывала щемящая тоска любви. Он купался в ее объятиях, дышал ее волосами, носил ее на руках и готов был вместе с ней спрыгнуть с двенадцатого этажа. Измотанный, под утро уснул. Поспал часа четыре, она сидела и ласкала его волосы... Проснулся, почувствовал себя опустошенным, неудовлетворенным. Хотя Тереза не изменилась, изменился он.
   -- Подпишешь? -- спросила Тереза.
   -- Если как честный человек, то да.
   -- А при чем здесь это? Я тебя не в партию принимаю. Сам-то хочешь?
   -- Ты меня прости, но я хочу еще чего-то. Чувствую, что не могу тебе обещать любови вечной на земле.
   -- Ну и хорошо, милый. Я сейчас позвоню, вызову такси и поедем в коттедж.
   -- Хорошо, -- ответил Пал Михалыч и пошел варить кофе.
   Навстречу вышла Умная, приподняла брови и сказала:
   -- Видно, придется тебе со мной третью ночь проводить. Давненько я с мужчинами не была, крепкий ты парень, однако!
   Пал Михалыч пролежал весь день, не вставая с волшебной постели, которая и привела его в чувство к двенадцати часам ночи окончательно, почти похмельный синдром называется.. Пробили часы, прокуковал попугай и вошла Умная.
   -- Нас ждут, маэстро, -- сказала она.
   Маэстро встал с постели в мятых брюках и слегка озадаченно начал искать, что бы надеть. Под руки попалась боярская шапка, чапаевская шашка, хотел прихватить еще чего. Но Умная сказала, что, пожалуй, достаточно, и повела Пал Михалыча переходами. Да, переходами.
   По пути им навстречу выехал стол с пятой ногой, дополнительной. Умная сняла салфетку, там оказался бокал с коричневой жидкостью. Умная попросила все это выпить и пояснила -- иначе не поймешь, а понять надо, и если не сбрендишь за ночь от умных разговоров, то, может, и серьгу получишь назад. Времени, мол, твоей эволюцией заниматься нет, а понять, если сможешь, даже и с помощью зелья, -- неплохо. Зелье это только обострит, если есть, конечно, что обострять...
   Я присматривался к фигуре Умной и прикидывал, нравится она мне или нет. Выходило, не нравится. Хотя форма, после усвоения коричневой гадости, показалась великолепной. Я сразу же оценил качество напитка, его строй, изящество бокала и всего здания, совершенство тех идей, кои витали в воздухе. Времени было мало все это рассмотреть, но все равно, успелось очень многое.
   Комнату, куда ввела меня Умная, заполняло много народу. Мужчин более, женщин менее. Умная вошла и объявила: "Гость". Все зааплодировали, и в комнате разлился аромат совершенной формы аплодисментов.
   Сократ сидел в своем кресле и смаковал отравленное вино. Кант что-то писал, вероятно, седьмой принцип отрицания Бога. Юный Пушкин легкой походкой передвигался по комнате, любуясь Дантесом. Дантес наслаждался видом своего пистолета и изяществом Пушкина. Мадам Блаватская демонстрировала перед собравшимися идею розы, безудержно падающей с потолка. Гегель давал пояснения процессу, и пояснение было лучше процесса. Шукшин задумчиво стоял в стороне, рисуя картины библиотечного порядка. А наслаждающийся М.Булгаков говорил:
   -- Вы прелесть, душечка. -- Слова относились к Умной. -- И я напишу нового "Мастера и Маргариту" и Маргариту сделаю такой, как вы.
   -- Спасибо, -- отвечала Умная, и формы ее "спасибо" обдали всех невыразимым ароматом.
   Я посмотрел на себя, увидел совершенную идею Бога-человека в себе. Все заинтригованно стали на меня смотреть. Я увидел, как сам Иисус вышел из меня, пожал руку Сатане. Я спросил:
   -- Вы, господа, куда?
   -- Мы ненадолго, -- ответили они и вышли все.
   Я постоял, как пустой болванчик. Голова поехала в сторону, метра на полтора ушла вбок, отделилась, на пустое место пристроился ученик Будды, назвавшись Вшись Асуабинда, и бесстыдно загляделся на стройные ноги Умной. И все уже с нескрываемым интересом смотрели на меня. Я подошел, одел голову на место, выгнал Вшися спросил:
   -- Что, человека без головы не видели?
   И попросил тут же двух вошедших господ занять свои места во мне. В комнате все добродушно и по форме прекрасно рассмеялись, как бы приняв меня в свою компанию. Бердяев долго спорил с господином, именовавшим себя Сатаной, а Соловьев все подначивал то одного, то другого и периодически переходил то в Бердяева, то в Сатану. Молодой человек скромной и положительной наружности сидел в уголке и, когда я подошел к нему, сочувственно посмотрел мне в глаза и сказал:
   -- Там мои идеи извратили, хоть я и не понял их толком. Да и некому было их понимать.
   -- Будда, -- спросил Гегель, -- сегодня будет?
   -- Нет, -- ответила Умная, -- приходили от него, монах сказал, что у них там со временем не получается.
   Тут зашумели все:
   -- Мы его постоянно ждем, а он все со временем разобраться не может...
   Я подошел к Умной и спросил:
   -- Мы с тобой должны физически или нет?
   -- А ты-то сам как считаешь?
   -- Я считаю, мы с тобой должны зачать и родить Мысль.
   -- Правильно.
   Я задумался и послал в умную голову Умной мысль Канта.
   -- Мысль неплохая, хотя и плагиат,-- сказала она.
   Кант все сразу заметил и сказал:
   -- Берите, все равно я ее у Сократа подцепил.
   Мысль была умная, Умной понравилась. Она подошла к Иисусу, тот дал ей душу Мысли, все радостно зашумели и стали подходить с поздравлениями. Последней подошла Умная, сказала:
   -- Мы твои жены и родим тебе по сыну. А вообще, я в тебя верила, -- добавила она. -- Ведь должен же хоть кто-то... Ну, не всем же со Светой, мало кто с Терезой, а до меня и вовсе очередь не доходит... Вот эти, конечно, кто здесь, и еще немногие, а вообще человек двести, не больше, иногда и они сюда приходят, но это все же не так много...
   -- Ничего, пусть меньше, но качественнее, -- попытался успокоить я Умную.
   На утро действие коричневой жидкости кончилось, и я, довольный, уплетал баранки с чаем. Восстанавливал силы. Но в дверь постучали, и вошли три ведьмы в праздничных одеяниях. Но вошли они не одни. Выстроились в ряд, и перед каждой стояло по сыну.
   -- Это твои труды, -- сказали они.
   У Светы был крепкий юноша лет двадцати с сильными мускулами, развитой шеей -- не злой, не умный, вроде не дурак, но и в профессора в будущем тоже не потянет. Света промурлыкала:
   -- Мы Борисом назвали, то есть Борис Павлович теперь.
   Тереза представила черноволосого Вячеслава:
   -- Хотели Доброславом назвать, но побоялись осложнений.
   Был он не худ, добр и не совсем глуп.
   Третьей стояла молча Умная, и с ней рядом молчал умненький мальчик.
   -- Не Кант пока, -- сказала Умная, -- но тоже кое-что уже может. А назвала я его Наумом Павловичем, значит. Вот тебе три сына, как хочешь, так и поступай с ними, а мы пошли.
   Ведьмы вышли, я обнялся с каждым по очереди и спросил:
   -- Борис, что в коттедже делать будешь?
   -- Не знаю, -- ответил тот.
   Вячеслав ответил:
   -- Что, отец, прикажешь, то и делать буду.
   А Умный сказал:
   -- Хочу в миру походить.
   А я ответил:
   -- Вы тут дня три обживитесь, пока я всякие дела закончу, да подучитесь у мамаш у ваших, и хорошо бы, чтоб каждый от своей родной тетки взял побольше.
   -- Поняли, -- сказали все трое и сели доедать мои баранки, которых я, правда, уже поел досыта.
   "Сережка!" -- вспомнил я и сразу подумал о двух вещах: о сережке из уха Любочки и о Сережке, своем двенадцатилетнем оболтусе. Тяжко ему будет вот с этими соревноваться.
   И полез я по веревочной лестнице на небо. Лестница быстро кончилась. Зацеплена она была за небольшую тучу, где сидели два падших ангела и играли на мою сережку, правую, правда, в карты.
   Я поздоровался и спросил:
   -- Ну что, ее еще никто не выиграл?
   Оба ответили:
   -- Слава Богу, еще никто, а если кто выиграет, тогда... -- и оба страшно закатили глаза.
   Я сделал хитрый ход, сказал:
   -- А кто это за вашими плечами стоит?
   Те испуганно обернулись, а я быстро посмотрел им в карты и увидел -- у каждого на руках по три пиковых туза, других карт не было.
   -- Так вы никогда ее друг у друга не выиграете, -- сказал я им. Сунул сережку себе за пазуху -- да и был таков.
   Они, падшие, опомнились, на то они и падшие, да и отвязали лестницу раньше, чем я спустился. Ну, и полетел я по воле Божией куда глаза глядят. Чую, чего-то проломил и на чудо какое-то свалился. Чудо-то приставило к лицу палец и прошипело:
   -- Фу, принесла тебя нелегкая. Тише ты!
   Я огляделся. Дом был деревенский, на кровати сидели дед и бабка и тихо переругивались. Чудо представилось домовым Фроличем и сказало, что сейчас оно, чудо, ругает меж собой деда с бабкой.
   -- Зачем? -- спросил я.
   -- А так просто. Она противная, а он ничего.
   Я вступился за бабку, но тут же узнал в ней старуху уже с четырьмя зубами.
   -- Ну и правильно, -- сказал я, -- тогда ругай.
   И пошел я лесом и пришел к ручью, маленькому такому. Но сколько я ни вспоминал, кто я, так и не вспомнил. Пошел я по ручью, по дну, и смотрю, здоровый карп в воде стоит, плавниками шевелит. Я подумал, какой он красивый, буду я тоже карпом. И стал карпом. Поплавал, порезвился, одной подплывшей щучонке бока намял, увидел поплавок. Но карпом я стал не простым, а умным. Подплыл, дернул наживку, она улетела быстрее молнии. Подергал я раз десять, потом подплыл поближе, высунулся из воды -- в лодке сидели двое с синими носами. Я им сказал:
   -- Вы, чудики, чего рыбам жить мешаете?
   Один покосился на меня, потер себе уши. Другой уставился тоже, протер глаза. Я остался, а он сказал:
   -- Предупреждал же, у Петровны не покупай, говорят, она димедрол кладет, а может, еще что.
   Я подсказал:
   -- Мухоморов намешала.
   Двое сказали:
   -- Ведьма она.
   И стало их тошнить.
   Я поплыл дальше и выплыл к коттеджу. Меня встретил Михаил Потапович, но сразу узнал.
   -- Во как тебя. Но уж иди, подкрепим.
   Я посидел с Мишей в качестве карпа, попил чайку и через два часа стал отходить, ну, то есть человеческое обличье принимать. И пошел я к ведьмам.
   Навстречу вышла Тереза и на блюдце вынесла мне левую серьгу. Попросила меня встать на колени и принять ее, как дар Божий. Я исполнил все, и сережек у меня стало две. Да еще ведьминых трое.
   Сынки обступили меня и сказали:
   -- Батя, мы с тобой, мы здесь заскучали.
   Я им объяснять:
   -- Да куда же я вас в двухкомнатную, в малогабаритную?..
   Они ответили:
   -- Мы сами с усами.
   -- Ну, тогда пошли.
   Я расцеловал всех, попрощался, и мы вчетвером пошли обратно. Домой я пришел с опозданием. Жене сказал, вот ребят командировочных разместить негде, ты уж, давай, потеснись.
   В эту ночь мы зачали второго Сережку.
   А утром мне Люба плакала, мол, в метро и вторую потеряла...
   Я достал бумажник и выложил ей ее серьги. Она удивилась, но потом догадалась:
   -- Купил такие же?
   -- Да, -- сказал я и покраснел.
   * * *
   -- Жаль, что ты только о женщинах написал, -- сказал Бром.
   -- Нет! -- ответил я, пряча усмешку в давно уже начавших седеть усах, -- Есть и про мужчин, и если вы еще не совсем устали то я вам это прочитаю прямо сейчас.
   Все выразили свое единодушное согласие и на этот раз.
   Я глотнул минеральной водички из любезно тут же мне придвинутого граненого стакана и, воодушевясь терпением моих слушателей, продолжил.
   ТРИ СЫНА
   (Небольшая история рассказанная в лагере
   для переселенцев экстрасенсом со стажем)
   Было у матери три сына, два умных, а один... экстрасенс. Нет, конечно, не сразу стал он таким. Это приходило, а вернее, развивалось потихоньку, но начало все-таки было положено в детстве. Его чувствительность развивалась как бы сама собой, периодически даже ему мешая. Хотя очень часто бывало и наоборот. Ну знал он уже в раннем детстве к кому подойти со своими проблемами, рядом с кем вовремя заплакать. Дальше больше. В школе то вдруг догадается, как решить тот или иной пример, то вдруг поймет почему учительница сердится, ну там житейские неурядицы или еще, что с директором не лады, подойдет он тогда к ней, посмотрит на нее своими бездонными глазами да и станет той легче на душе. То вдруг по улице идет да свернет на другую, ибо покажется ему, что тут хулиганы резвятся, а значит, жди неприятностей. С его братьями было по другому -- если этот все чувствовал, то те все знали. Знали, что хорошо, что плохо, знали, что нужно, а что не нужно им, что принесет пользу, а что нет, в общем, в отличие от него, росли они людьми конкретными, а значит, крепко стоящими на ногах. Младший -- Вовик, сразу же рассек, что к чему, сейчас бы его назвали просто качок, хотя в отличие от этого слова, обозначающего только вид, сочетал он в себе не только его, но и силу, которой пытался и, можно даже сказать, умел управлять. Нет, конечно, не родился он качком, а родился он таким упитанным с большими розовыми кулачками и прижатыми мясистыми ушами, ну мясистыми -- это от переизбытка здоровья, а прижатыми, ну что бы тем, кто на это здоровье покушаться будет, чтобы не так легко это сделать было можно. Классе эдак в четвертом он уже в бокс подался, ну, чтобы правильно свою силу организовать, ну и, как там водится, за первый год ему свернули нос, что было само по себе хорошим знаком. Какой же преуспевающий будущий боксер с несвернутым носом?!
   Вовик по жизни был смекалист, а смекал он следующее. Кто первый, тому и награды, кто здоровее, тот и прав. У кого торс больше, к тому не пристают. А кулак -- первый и самый сильный аргумент в любом деле. А главное все уважают, особенно те, кто в его, вовикиных глазах, был этого уважения достоин, ну, а всякие там училки с отличниками-занудами-стукачами и всякие там девчонки-ябеды-доносчицы волновали его постольку, поскольку они мешали ему в жизни утверждаться. Шли годы. Вовик набирался жизненного опыта, правда все больше по спортсекциям и даже у культуристов года три поошивался. В боксе уже в мастерах ходил, но, правда, уже и челюсть не очень ровная была, да и шея не как у всех, значительно толще. Зато на пляже, как разденется, девочки аж повизгивать от нетерпения начинали. А он так мышцей перекатит туда сюда, да поглядит вокруг так по-соколиному, мол, знай наших. Не говоря уж о том, что на танцах, кто чужой у себя сунется, или местные воображалы зазнаваться начнут, когда к ним в их клуб придешь. Даже один Вовик на это решался смело. Да, к слову сказать, его редко задирали, чувствуя его немереную силу и готовность всегда ее показать. Правда, в хулиганах он тоже не числился, мозги в голове все же имелись, и пусть спортивные, но мозги. В армии он в спортроте служил. Правда, пару раз выучили его там крепко, когда он, не разобравшись что к чему, не тому ответил и не так, там и своих силачей не мало было, но это пошло ему только на пользу. Как говорится, за одного битого...
   Третий, Влад, был умный, но родился он не умным, но как-то по жизни у него пошло. Понял, что если умный, значит много, что глупому надо, ему, умному, не надо, а значит и экономия сил да и времени тоже. Хотя, чтобы такое понять, тоже определенная склонность к уму необходима. Не надо, как Вовику, себя на тренировках изводить, не надо, как Пете, придурошным себя чувствовать и от этого страдать, а значит, и насмешек добрую толику можно избежать, в общем умному хорошо. Благодарность от мамы с похвалами и отличными оценками. Опять же подарки. Ну и что, что здоровье не блеск, зато в школе на Доске Почета. Ну и что, что пацаны на ворота не ставят, зато стоит в почетном карауле с девчонками-отличницами у памятника павших комсомольцев. Ну а если кто и обидит, так на это брат Вовик есть, его даже парни из старших классов боятся.
   Шло у Влада. Сначала десятилетка с золотой, потом физмат с отличием. Пока Вовик на городских соревнованиях другим ряхи дробил, Влад всех на межрегиональных олимпиадах по математике обставлял. В общем эти два сына были красою и гордостью не только их семьи, но и, как говорится, общества тоже.
   Не то, что Петя, который еле-еле восемь закончил, в девятый ему дорога была заказана. Настоятельно посоветовали не ходить, мол, все равно мы тебя отчислим в связи с твоей будущей слабой, явно нами предполагаемой, успеваемостью. Наверное, они отчасти были правы. А он и сам не рвался, понимал, что профессию нужно получать, да матери помогать, а то она одна семью тащила. Братьям было не до работы, надо было всем карьеру делать. А он, Петя, это все правильно понимал, ибо относился к жизни с философским терпением: ну что, мол, сделаешь, если такой...
   И окончил он фабрично-заводское обучение на сапожного ремонтного мастера. Ну, значит, чтобы людям сапоги чинить, и чтобы они, люди, в чиненых им, Петей, сапогах ходили и его, Петю, за это благодарили.
   И все его за дурачка считали. Нет в нем силы и целеустремленности, как у Вовика, нет в нем таланта, как у Влада. Малохольный одним словом, не удавшийся. Но что сделаешь, тоже ведь за это из дома не выгонишь, все же свой, хоть и дурак!
   Сидит себе дурак из пластилина всякие поделки делает, малюет красками не пойми чего, что никому не нравится. Ни тебе толку, ни пользы ни какой.
   -- Малохольный ты какой-то, -- сокрушалась его мать и обхватывала свою голову двумя руками, но быстро спохватывалась, что сейчас Вовик с тренировки, а Влад с дополнительных занятий по физике прийти должны. Подхватывалась и носилась до следующего очередного раза, пока опять не начинала сравнивать братьев и хвалить двух и снова причитать над третьим, говоря:
   -- Да и то верно, куда тебе слабому да малохольному, сиди уж дома, рисуй свои картиночки, да это и то лучше, если с компанией какой нехорошей свяжешься!
   Хотя представить Петю, связавшегося с плохой компанией, было просто невозможно.
   Лет через пять работал Петя уже в одной старой сапожной мастерской по ремонту обуви, и был он к тому времени уже хорошим мастером. Ну, только может с излишней фантазией и мечтательностью, которые и мешали ему полностью отдаться выполнению производственного задания. Начальство его за это недолюбливало, все его считали не от мира сего, зато если чего посложнее, да и клиент попадется позанозистей или с чем нестандартным, то, к примеру, сапоги еще чапаевских времен принесут или туфли старые театральные, так это тогда прямо к нему. Возился Петя с заказами долго, план выполнял редко, зарплату получал маленькую, премию практически никогда, разве кто из клиентов за хорошую работу расщедрится, да и то не часто, хотя иногда и прилично перепадало.
   Зато "Книга жалоб и предложений" была заполнена благодарственными отзывами за его, Петину, кропотливую мастерскую работу, за что начальство списывало с него остальные грехи. Правда весьма все же неохотно.
   Шел народ к нему, несмотря на то что возился он с заказом долго. Выполнение заказа часто откладывал по пустячным, как многим казалось, причинам. Чутьем как-то шел к нему народ. А он брался и за плохое и за хорошее, и за дорогое и за дешевое. Вот только богатых клиентов старался обходить стороной: несли они к нему все больше старье, чаевые практически не давали, да и не в них было дело, а претензий было хоть отбавляй. Но все равно впрямую даже им никогда не отказывал, а только густо краснел, когда они его в очередной раз за какую-нибудь мелочь отчитывали: то стежок не там прошил, то еще чего...
   А вот приемщица тетя Маша, не боявшаяся ни черта ни Бога, сама в своей жизни хлебнувшая немало, относилась к Пете с материнской любовью и отеческой заботой. И в особо конфликтных случаях, даже не разобравшись, кто прав, принимала всегда Петину сторону, и тут на клиента обрушивался шквал ее годами носимых в сердце недовольств и претензий к жизни вообще и к придирчивым клиентам в частности. И за место свое она не боялась -- уж кого-кого, а ее бы не мог уволить с этого места не только управляющий их трестом, который, надо сказать, любил ее всем сердцем за прямоту, но и господь Бог, вероятно, тоже не мог бы ее уволить, даже если бы захотел, ибо сидела тетя Маша в этой мастерской с незапамятных времен, и никто не мог бы себе представить эту мастерскую без тети Маши.
   С женщинами у Пети не шло, и в школе за косички он их опасался дергать, боясь истошного крика и крепких царапающих ногтей, в училище тоже. Ну и дальше, конечно.
   Был он излишне скромен и застенчив, а женщины, как известно, любят побоевитее и чтобы гоголем пройтись мог, и чтобы куда пригласил, а в скорости, чтобы и кое за что и подержался. От всего этого Петя приходил в ужасное смятение и боялся весь женский пол, кроме своей глубоко любимой мамочки, как черт ладана. Хотя для него она, как раз к разряду-то женщин и не относилась. Да и женщины редко на таких, как Петя, соглашаются. Правда, и терпят от других почти всю свою несчастную бабскую жизнь, но все равно: пусть хуже да побоевитее.
   Засиживался Петя на работе долго. Правда, и тетя Маша домой не спешила. Часто насильно выгоняла она его из мастерской, а тот только краснел, сопел и просил:
   -- Еще минуточку, вот тут только доделаю, да тут доклею, да гвоздочки на завтра подберу.
   -- Давай, давай, соколик, шевелись, -- уговаривала она его. -- Да на танцы бы хоть сходил, а то ведь наверное ни разу там не был.
   -- Не был, -- соглашался Петя и говорил: -- Я лучше тут с моей работой посижу.
   К обуви, которую он ремонтировал, он относился, как скульптор к своей любимой скульптуре или как художник к своему любимому полотну.
   Сразу без разбора мог он определить, какой фабрикой была произведена та или иная обувка, в какие годы, сколько примерно стоила, из какой кожи и где эту самую кожу выделывали. Любил Петя также и по магазинам ходить, что обувью торговали, размышлял, увидев ту или иную пару: какие люди ее делали, что думали? Заходил и в магазины старой обуви, задумывался: какие люди носили эту обувь, что за характеры были у них, что за достаток, почему продали? Представлял он и как, кто эту обувь сносит, и что с этим человеком за это время произойдет, и как эта обувь, может быть, к нему на ремонт попадет и, может быть, вручит тогда этот человек не только обувь ему на починку, а может, и судьбу, которая тоже как-то может измениться, ибо трудно доподлинно знать, как мы воздействуем друг на друга и что с нами со всеми после этого происходит.
   И такой Петя со временем интерес к своему делу возымел, что в суть вещей стал как-то само собой глубже проникать. Обычный человек возьмет вещь и видит только ее, а что за ней скрыто от него завесою непроницаемой -- и не видит, конечно, он этого. Да и зачем это ему, когда своих забот полон рот.
   Не то происходило с сапожным мастером Петей. Возьмет он заказ из общей тележки, посмотрит на пару, потрогает, понюхает. И то ли поморщится, то ли, наоборот, улыбнется, а то возьмет да и во всеуслышание скажет:
   -- Хороший человек вещь носил!
   -- Петрусь, ты опять заговариваешься, -- бросит ему сосед справа, считавшийся у них передовиком производства: все у него горело в руках, два плана делал, да так у него иногда горело, что и действительно иногда больше ничего с этой обувью сделать нельзя было, разве что выбросить.
   -- Сделай с ней чего по плану полагается, да и выбрось назад, а ты с ней как с дитем малым возишься. Да потом, откуда ты знаешь, какой человек ее носил,-- на ней же не написано. Может, этот хороший человек тебе нож в спину сунет вечером? А ты говоришь, хороший!!!
   Петя только улыбнется так сам себе, да и то только уголочками губ, да так ничего и не ответит. Когда-то он пытался объяснять, да только за чудного прослыл, в нескольких мастерских не усидел, не сработался. И однажды даже в психдиспансер на учет поставлен был, с тех пор как-то и не пытался. А за что был поставлен на учет? Так история та смехотворно-презагадочная.
   Однажды выскочил в коридор с готовым заказом, не сдав его, как обычно, на выдачу. Услышав, что заказчик за ним пришел, Петя и выскочил. Да как звезданет туфлей заказчика прямо по лицу... Все, конечно, просто ахнули, заказчик так опешил, что и защищаться не стал, но вот на вызове милиции настоял.
   Милиция протокол составлять, мол, за что спокойного гражданина избили, даже не пьяного да и еще вашего клиента вдобавок. Мол, издеваться издевайся над клиентом, можешь ему гвоздь в туфле не полностью забить, но вот чтобы так откровенно и по рылу... А Петя на это оправдывается, мол, он, гад, сам знает, за что заработал, нечего жену свою бить каждый день. А заказчик орет, мол знать этого сумасшедшего не знаю. Тут милиция смекнула, что к чему, и вызвала психушку. Там врач спросил, что да как, за что человека чуть инвалидом не сделали, ботинком тяжелым по лицу ударили?
   -- Он жену бьет еще хуже, -- оправдывался Петя и добавлял, что его за это не только ботинком, а и сапожной лапой по голове не мешало бы...
   -- Вы в его квартире живете или где на улице это видели?
   -- Нет, -- объяснил Петя, -- я это все увидел, когда его ботинки чинил, у себя в мастерской...
   -- Это как, -- спросил врач,-- увидели?
   -- Ну, как через стенку, -- попытался объяснить Петя.-- А вообще точнее -- через ботинок...
   -- А если вы через ботинок увидите еще чего, к примеру, кто-то тещу свою убил, так тоже убивать ее помчитесь?
   Видимо врач имел проблемы с тещей.
   -- Вот увижу, тогда и посмотрим, что делать, -- ответил Петя, набычиваясь.
   -- Ну до этого, -- радостно произнес врач, -- я вас не допущу, поживете тут недельку другую, а чтобы вам не скучно было, поработаете в нашей сапожной мастерской, а то я слышал, вы большой специалист, а у нашего персонала обувь давно каши просит. Вот только не бейте никого из наших, если они вам даже и плохими покажутся, если, конечно, надолго у нас задерживаться не захотите. А то оставайтесь насовсем, нам хорошие специалисты нужны. А обувь у нас делают никчемную.
   -- Посмотрим, -- мрачно пообещал Петя, но вел себя прилично и был выпущен на поруки районного психиатра, которому тоже нужен был ремонт обуви. Тот выписал своему пациенту пачку рецептов.
   Петя выкупил медикаменты, но почувствовал, что это яд для его организма, выкинул их в первую попавшуюся помойку. Но вернулся, здраво рассудив, что чем помойка-то виновата. Смущено выгреб медикаменты из нее и отправился на городскую свалку, которая благо была неподалеку, и сжег их в первом попавшемся костре. Горело долго и противно.
   Сам себе он не позволял ходить в новых сапогах, всегда было куда потратить заработанные им деньги, что впрочем соответствовало поговорке "сапожник без сапог". В отличие от него брат Вовик ходил только в заграничных. Правда, когда Петя брал их в руки, бывая у брата в гостях, его воображению всегда рисовались плохие картины: то брата убивают где-то в подворотне, то на тренировке он получает сотрясение мозга, хотя он, брат, уже давно закончил свою боксерскую карьеру, получив титул мастера Международного класса в полутяжелом весе, завоевав как-то бронзовую медаль на чемпионате Европы.
   Как стал последнее время Петя догадываться, что, если он про обувь много понимает, то и она, обувь, не остается безучастной к нему и отвечает взаимностью.
   И как-то само собой стал Петя чувствовать, где ходила эта обувь, кто ее хозяин, какими болезнями болел человек. Почему мозоль именно в этом месте себе место для житья выбрала, и что будет, если эту мозоль, к примеру, изгнать? И что лучше, остаться со старыми мозолями и неремонтированными туфлями или сходить к мозольному, да за одно и туфли сменить? И чем дальше размышлял он обо всем этом, тем больше проникал в суть человеческую. Почему, к примеру, у человека скос на каблуке в эту сторону, а не в другую, и что будет, если этот скос убрать и т.д. и т.п.
   Жил Петя с мамой, но у него была своя отдельная комната. Комната была такая же странная, как и он сам. Нет, это не была сапожная мастерская. Скорее это была мастерская Петиной души. Старинный комод, оставшийся от бабушки, раскулаченной еще в революцию, и чудом переживший войну -- не была ему судьба быть сожженным в ненасытных буржуйках, вот и достался он Пете по наследству. Тем паче братья в один голос от этой старой рухляди отказались. Была она, эта рухлядь, непристижна, да и неудобна, вида много, места мало. Стол был тоже старинный, раздвижной, круглый, но без тараканов. Кровать -- старая, с большой железной спинкой, с большими медными шарами в изголовье. Люстра раскорячилась посередине комнаты большим осьминогом. Да старинные консоли, на которых стояли вышедшие из моды фикусы, да горка со старинной, тоже чудом уцелевшей посудой. Ширма тоже очень старая. Да пара картин в тяжелых дубовых рамах с персидским вытертым ковром дополняли весь этот несовременный интерьер, правда, приемник, но тоже не молодой, выпуска шестидесятых, да тяжелые портьеры -- вот и вся нехитрость. Но он там чувствовал себя комфортно, что и являлось мерилом всего...
   В шестидесятые годы еще мебель сохраняла некоторое подобие старинных округлых форм, но в семидесятые прокатилась волна урбанизации. Всем как-то и вдруг захотелось перемен. И вот пошло поехало. А так, как перемен захотелось всем и вдруг, это обозначало, что не было времени серьезно думать, терпеливо и кропотливо выполнять задуманное. Поэтому настроили домов коробок, срок службы которых не должен был превышать двадцати пяти лет, потому что расчетно были плохо спроектированы и также построены, мол, позже переделаем, если нужда выйдет. Туда затащили такую же коробочную мебель. Хотели и обувь под стать сделать, но не желала нога человеческая ходить в спичечных коробках, поэтому обрубили только носы у туфель и ботинок, на этом и подуспокоились. Одежду тоже максимально упростили, вышло что-то наподобие мешков с дырками для рук и голов. Головы накрыли плоскими кепками, которые казались намного элегантнее котелков-шляп. Все время удивляясь над вычурностью предков, но, правда, и сами не заметили, как с угловатостью и оплоскиванием пришла и плоскость мышления и упрощение нравов. Но как ни старалось то поколение все сделать плоским, все равно глубинная тяга человечества к округлости потихоньку брала свое. И все эти утилитарные формы медленно стали отходить в прошлое. Да и мышление тоже начинало потихоньку меняться, поведение из прямокишечного тоже, и даже стала в высших кругах заметна некоторая куртуазность. Но Петя как-то не поплошал и продолжал жить всегда в круглых формах, и даже стены его комнаты были слегка закруглены.
   Всякая утварь в комнату Петей подбиралась долго и мучительно. Иногда он долго стоял напротив продавца какой-нибудь статуэтки и настраивался всеми фибрами своей округлой души и на статуэтку, и на продавца, и только если ему нравилось и то, и другое, тогда он решался на покупку, причем цена не была в его выборе решающим фактором.
   -- "Трудно так жить", -- скажет иной. "Трудно"-- согласится автор, но если бы мог Петя жить по-другому, то жил бы!
   И потому Петя ни директор завода, ни завмаг, ни даже заведующий своей мастерской, ни психолог какой, потому что ему, может, что про некоторые вещи понятно, ну про обувь разную. И тут бы впору только с вещами кое-как разобраться, а не с загадочной человеческой душой, для которой, наверное, таланты поболее должны быть. Хотя иногда ему удавалось понять про того или иного человека чуть больше, но и то не за счет образования да воспитания, а за счет его, Петиного, страстного желания понять про этого человека больше, а отнести это можно только ко всеми отрицаемой интуиции, а значит, по представлениям общества, к вещам несуществующим, а если они, эти вещи, не существуют, то и говорить о них нечего!
   Влад пробивался по жизни своим упорством, правда это его упорство ослаблялось не очень крепким здоровьем. Но все же к определенному возрасту он чего-то добился и был начальником одного из ведущих отделов одного из ведущих институтов одного из ведущих направлений в народном хозяйстве. Что само по себе было уже немало, но хотелось, как всегда, большего. Правда, использовал он не только свою хорошо работающую голову, но и некоторую жизненную хитрость: кого в сауну, кого на пикник, кому подарок вовремя, кому путевочку, якобы почти задаром, в общем борьба, борьба и еще раз борьба. Тут, как говорится, не до счастья, выжить бы. И может и были надежды на счастье, но все они связывались с постом как минимум директора института, черной служебной "Волгой" и белой, своей, дачей на взморье. А там и о счастье подумать можно. Только вот ведь штука какая, уходили года, вместе с волосами приходили заботы, морщины и лишние жиры и терялась еще и прелесть различных удовольствий. А что делать -- за все в жизни надо платить. А вот взять и стать просто счастливым с тем, что есть на сегодня, не получалось. Все казалось, что сам у себя будущее счастье ворует, вот и жили в долг, надеждами...
   Как-то Пете позвонила жена Вовика и, плача, сообщила, что того увезли на "скорой" и лежит он в реанимации с травмой черепа, и еще пояснила, что уличные хулиганы прельстились его, Вовикиной, собольей шапкой и заграничными ботинками. И все это похитили.
   -- Жаль, что ботинки ушли, -- запереживал Петя, понимая, что его возможность помочь брату кто-то перекрыл вчистую.
   -- Ты только о ботинках думаешь, -- укорила Петю жена Вовика.
   -- Чем грозит ему все это? -- спросил Петя.
   -- Врачи боятся за глаза, -- ответила она.
   -- Я тоже, -- ответил Петя, что-то сосредоточенно про себя соображая. И добавил: -- Жил брат по жизни душевно слепым, теперь действительно слепым может остаться. А может, это и к лучшему.
   -- Что к лучшему? -- заполошно закричала она.-- Я думала, ты сразу помогать примешься, с твоими способностями! -- Бросив трубку на телефон со словами: -- Малохольный, он и есть малохольный!!!
   В этот вечер к Пете в мастерскую пришла женщина лет тридцати пяти. Она была бедно одета, лицо бледное, в веснушках. Принесла в ремонт пару сапог. На что тетя Маша уже шумела на всю мастерскую, что такой хлам еще все в шестидесятых повыбрасывали и что она может это смело сдать в музей этнографии народов СССР. На что пришедшая залилась только густой краской, отчего ее веснушки стали вишневыми.
   Петя вдруг бросил дорогой заказ, так и недоклеев ответственный кусок дорогой кожи, и бросился со всех ног в приемную, набегая на женщину. Тетя Маша, зная его предыдущую историю, закрыла женщину руками. Петя вдруг весь покрылся красными пятнами, отступил на шаг назад и, заикаясь, напряженно и вместе с тем радостно прерывисто заговорил:
   -- Вы наконец-то пришли. Я вас так долго ждал!
   -- Я вас долго искала, -- и она поправилась: -- Тебя!
   -- Вы что, товарищи по школе или работе? -- пыталась понять ситуацию тетя Маша.
   -- Нет, -- ответил он, -- мы товарищи по вечности.-- И предложил незнакомке подождать его минуту другую.
   Та ответила:
   -- Это, конечно, вечность, но я больше ждала.
   Тетя Маша только сейчас поняла, как эти двое похожи друг на друга, и не столько внешне, сколько внутренне. "Наверное, на одном учете состоят",-- подумала она все объясняющую ей мысль.
   Петя, разбрасывая все вокруг, промчался к своему заветному шкафчику, в который никому доступа не было, и достал оттуда пару великолепных, сделанных им, сиреневых театральных туфель. Это были туфли для Золушки. И вот она появилась. То, что они ей подойдут, он даже не сомневался. Он весь преисполненный счастья вбежал в приемную.
   Незнакомки там уже не было!
   -- Где она? -- заорал он страшным голосом, бросившись к тете Маше и хватая ее за края рабочего пиджака.
   -- Фу ты, очумелый, -- ответила она строго. -- В туалете твоя гостья!
   -- Фу ты, -- выдохнул Петр, -- ну нельзя же так людей пугать!
   -- Это точно, -- подтвердила тетя Маша, оправляя фалды своего пиджака.
   Наконец-то, через пару минут незнакомка вышла из служебного туалета. Петя присел перед ней и предложил примерить ей пару туфель.
   -- Это что, мне?! -- изумилась она.-- Но у меня денег нет!
   -- Это свадебный подарок, я его пять лет делал, если вы, конечно, согласны?
   Незнакомка только склонила голову в знак согласия.
   -- Вот чудные! -- произнесла тетя Маша, и у нее выступили слезы.
   Вечером они сидели в такой странной комнате втроем и пили чай.
   -- Как я здесь давно не была! -- произнесла она и добавила: -- А как я соскучилась!
   Так она больше оттуда и не уходила.
   Брат Влад умер от инфаркта, так и недождавшись своего счастья. Брат Вовик не ослеп, но зрение потерял, и на тренерскую работу больше не годился, его пристроили на какую-то предпенсионную должность в одном из отделений ДОСААФ.
   Петя наконец-то дождался такую же странную, как он.
   И они еще долго жили после смерти Петиной мамы в этой старой квартире. Принимая сначала клиентов на дому, благо частный бизнес в стране разрешили, а потом и пациентов, так как оба вместе обнаружили в себе некую мощную целительную силу, что делала периодически чудеса.
   А они радовались удачам и скорбели от неудач, принимая и то, и другое, как дар Божий.
   * * *
   Мою семью признали по параграфам 4 и 7, что было для нас очень и очень хорошо. Моя жена получалась настоящей немкой, со всеми вытекающими, а меня с дочкой тоже немцами признали, правда, самого плохого сорта. Но кто сказал, что качество нельзя улучшить, тем паче у существ развивающихся. Мы были отправлены в маленький немецкий городок Вальдбрель, который больше напоминал современный поселок где-нибудь на Аляске. Правда, там были горы, было не так холодно и отсутствовали чукчи, но присутствовало много русских переселенцев с замершими взглядами и остывшими чувствами, когда речь заходила о чем угодно, кроме денег, конечно.
   Там мы должны были закончить полугодичные немецкие языковые курсы, а дальше, как говорится, Бог распорядится. А Брома с командой по распределению отправили в город Эссен, как я узнал, встретив случайно всю бромовскую команду, рьяно надраивавшую тщательно большой общественный туалет в лагере. Они, видимо, прониклись всей важностью международной помощи и делали свое дело, как всегда старательно.
   С тех пор я моих героев не видел. Но если они где-нибудь проявятся и с чем-нибудь, конечно, интересным, так я клятвенно вам обещаю все подробно и дальше описывать с присущим мне талантом и неиссякаемой скромностью будущего известного классика.
   ЭПИЛОГ
   Как-то после всех моих переселенческих треволнений, а может только благодаря им, приснился мне сон. Ко мне пришел мастер.
   Был он строг, подтянут, моложав и в то же время он не казался юным, но умудренным обязательно. Он коротко мне кивнул, предложил сесть на из ниоткуда взявшееся готическое кресло. Рядом с креслом, наверное, как это только в снах и бывает, образовался элегантный стол на одной изящной козлиной ноге, на которой появилась моя книга, правда, со слегка изменившимся названием. На ней стояло "Жизнь и удивительные приключения электронщика Кундалова и многое, многое другое" сказочно-фантастико-реалистическая повесть.
   Мастер присел на удивительной работы прекрасный восточный пуфик, и мне показалось, что в комнате запахло фимиамом.
   Мастер произнес:
   -- Итак, вы, по всей видимости, заканчиваете вашу, так сказать, работу?
   -- Ну да, -- согласился я. -- По крайней мере это так выглядит!
   -- А знаете, что вы написали? -- спросил он меня голосом, не предвещающим мне ничего хорошего.
   -- Ну, признаться, нет, -- ответил я ему настороженно и замер весь в ожидании -- все-таки мастер.
   -- Бред! -- коротко констатировал он.
   -- Бред? -- переспросил я его.
   -- Бред, -- сказал мастер твердо, как отрезал. И продолжил: -- Все бред, все никуда не годится.
   Я посмотрел на него с сомнением. Тогда он счел своим долгом пояснить:
   -- Во-первых, все это не могло случиться ни при каких обстоятельствах.
   -- Ну, известная доля событий притянута за уши, -- согласился я.
   -- Такое никогда не могло произойти, -- произнес мастер, мерно делая ударения на каждом слове и сверля меня своим гипнотическим взглядом.
   -- Никогда, -- повторил я за ним.
   -- Никогда, -- повторил мастер снова и продолжил: -- А если это когда-нибудь и могло бы случиться, то зачем об этом всех так неосторожно оповещать? -- И он посмотрел на меня пристально.-- Да еще и в такой форме!
   -- В какой? -- спросил я, судорожно сглотнув.
   -- В...-- Он попытался найти подходящее слово, чтобы, наверное, меня не очень обижать, но, видно, быстро это ему сделать не удалось, и он продолжил: -- Ваш стиль. Ну разве его могут перенести культурные, начитанные люди, читавшие таких известных классиков, как...-- Он не стал продолжать, каких.
   -- Вы, простите, -- сказал он с возмущением, -- выражаетесь, как сапожник.
   -- Но ведь зато правда жизни как ярко обрисована! -- попытался я найти хоть какое-нибудь достоинство моего произведения.
   -- Да кому она нужна? -- возразил он, и как мне показалось, очень веско.-- Мне? -- и он показал на себя пальцем.
   -- Вам-то уж точно нет, -- ответил я ему.
   -- Другим тоже, -- сказал мастер это весьма категорично.
   -- Ваш Кундалов, -- продолжил он разгром моего сочинения, -- да таких сотни, тысячи, десятки тысяч и даже миллионы. Все от них даже, наверное, устали, а вы его на страницы, да все о нем, да о нем и о его жене тоже. Детей совсем не осветили.
   -- А они-то зачем? -- удивился я.
   -- Дети -- наше продолжение, -- мудро заметил он.
   -- Я не знал, -- признался я честно и повесил грустно голову.-- Ну, может быть, вы хорошо у меня получились? -- попытался я спасти положение.
   Мастер поднял голову кверху, как бы призывая небо в свидетели.
   -- Ну, я у вас получился, по меньшей мере, нескромный, ну какой-то просто всезнайка. Прибегает, убегает, чушь несет, мир хочет изменить к лучшему. Да и потом, эти интриги с компьютерами, и в конце всех учит, учит. И так толком никого и не выучив, умирает от воспаления легких.
   -- А вы хотели от поноса? -- съязвил я, вероятно устав от нотаций.
   Мастер оставил мое замечание, как и полагалось бы мастеру, без ответа.
   -- А брат, мой родной брат?! Он вообще выглядит, как недоумок. Взгляды какие-то отсталые высказывает, ведет себя все время, как хочет, и еще вдобавок над всем и вся издевается!
   -- Ну, я думал, -- оправдывался я,-- чтобы лучше оттенить ваш выдающийся проницательный вездесущий ум.
   -- Спасибо, так оттенили, что я теперь просто в какие-то черные маги попал. А я не такой.-- Он в сердцах стал поправлять свою совсем хорошо сидящую бабочку.-- Не поймет вас читатель и не оценит, -- продолжил он.-- Вы же взяли его, читателя, собирательный образ, вложили его в Кундалова, выставили того в свою очередь на посмешище и еще хотите, чтобы вас еще за это хвалили-благодарили. Слышал я, что вы даже о Нобелевской подумываете! Читатели! Не делайте этого, -- воззвал вдруг мастер.
   -- Ну, я просто не знаю! -- возмутился я наконец-то.
   -- А вот не знаете и не лезьте со своим дурацким произведением к людям на всеобщее обозрение и посмешище!
   -- Я, может, сам тот же Кундалов и есть, -- горько произнес я.-- И в борьбе за него, может, я и за всех борюсь.
   -- Ну зачем все-таки так категорично? -- спросил он меня, немного смягчив тон.
   -- Вы что, хотите значительно увеличить количество пациентов психдиспансеров?
   -- Нет, я этого не хочу, -- четко ответил я.
   -- Так вот тогда и не пишите, -- урезонил он меня вовсе.
   -- А что за компания меня там все время окружает? Мои дамы сразу же у читателей начинают вызывать сексуальные желания, и я догадываюсь, что не только у мужчин!
   -- Востоков, -- вспомнил я,-- у меня намного лучше вышел.
   -- Сразу же видно -- типичный псевдойог. Где вы видели таких йогов ? -- спросил он меня.
   Я признался, что толком йогов я вообще не видел.
   -- Так тогда и об этом тоже писать незачем.
   -- Вулканов, -- сделал я последнюю жалкую попытку.
   -- Кто?! -- переспросил меня этот старый маразматик.
   -- Ну зачем же вы так?! -- возразил я.-- Мне он лично глубоко симпатичен.
   Мастер немного подумал и сказал:
   -- Ну, может, на этот раз вы как-то и правы.-- И продолжил: -- Ну вот, может, Боря-маленький у вас неплохо получился.
   -- Тот, который громила? -- спросил я.
   -- Нет, -- категорично ответил мне мастер, -- тот, который официант, и еще представители власти у вас неплохи, реалистичны, хотя тоже как-то ни к чему, ибо они все такие и есть.
   -- Есть, -- согласился я, понимая, что многогодичный труд псу под хвост.
   -- Ну и теперь, согласитесь все же со мной, кому все это интересно? Все произведение сплошная сексуха, чернуха и белиберда, да и еще отзывы на все это неизвестно какие будут. Вот если бы кто из уже известных все это похвалил, ну тогда еще бы надежда оставалась.-- Мастер безнадежно махнул в мою сторону рукой и прикрыл ею мою книгу.
   Я согнулся в три погибели, обхватил голову руками и через минут пять напряженных раздумий предложил:
   -- А давайте мы у читателей спросим. Ведь, в конце-то концов, мы все работаем на них.
   Мастер приветливо улыбнулся, неожиданно сказав мне:
   -- Дорогой вы мой, когда читатель согласится со всей только что сказанной мной белибердой и с удовольствием закроет книг,у еще раз убедившись в своей глубокой жизненной правоте, так это тоже неплохо, раз потратив столько сил, приложив столько труда, ты ни в чем не смог его переубедить. -- И как-то неожиданно добавил: -- Много званых, мало избранных... А в довершение нашей совместной работы я хочу сделать вам подарок,-- и он протянул мне какой-то свиток.
   -- Что это? -- спросил я его настороженно.
   -- Как, вы не знаете? -- удивился он.-- И даже не догадываетесь? Это посвящение вас в мастера!
   Я опустился на одно колено, я начал уже привыкать к сложным жизненным коллизиям моих необычных друзей. Мастер тихонько ударил меня этим пергаментом по голове, и в голове все значительно просветлилось.
   -- Спасибо за вашу работу, -- проникновенно сказал мастер.-- Вы и ваши герои проделали огромную работу по духовному развитию. И даже пусть, что в конечном итоге вы достигли немного, но вашу главную задачу вы уже решили. Вы поняли, что главное в жизни, чего искать; то важное, что может изменить вашу жизнь и, в конечном итоге, привести к счастью и гармонии в вашей душе, а это значит и к процветанию всех имеющихся миров тоже. Ибо нет такой точки во вселенной, на что бы не оказывали вы своего влияния. Вопрос -- только какого? Еще раз я говорю вам спасибо за труд.
   Я был поистине удивлен. Одно дело, когда вас хвалят люди, прочитавшие произведение, другое, когда вас хвалят литературные герои, может быть, даже вами и выдуманные. Но после всего случившегося я просто не могу к ним относиться, как к неживым персонажам. А так как для меня они живые, мои друзья, учителя, то и их мнение представляется мне архиважным тоже. По сути дела, равным мнению читателя, для которого в конечном итоге и работали мы все вместе.
   "Какой странный сон,-- думаю я, открывая глаза.-- А может и остальные герои доснятся мне, если я сейчас же закрою их вновь".
   И что бы вы думали? Я закрываю глаза и вижу перед собой всю бромовскую команду.
   Бром сидит опечаленный.
   -- Что случилось? -- спрашиваю я его.
   -- Да вот, -- отвечает он мне грустно, -- проблемы. Мне социальную помощь не дают, не говоря уж о законной пенсии.
   -- Что случилось? -- спрашиваю я его.
   -- Да дело, собственно, в том, что я в их организацию, собственно говоря, на "шестисотом мерсе" приехал, а они как это увидели, такой галдеж подняли.
   -- Откуда у тебя "шестисотый"? -- поинтересовался я у старого пройдохи.
   -- Да мастер из Америки прислал, -- ответил он просто.
   -- Ну раз мастер, -- высказал я свое предположение, -- значит не зря. Он, мастер, всегда знает, что он делает.
   И я посоветовал ему, да и всей команде тоже:
   -- Значит, рано вам еще на законных пенсиях отсиживаться, значит, шевелите мозгами, пока они не застоялись. А нашевелите чего умного, то давайте о себе знать, а я уже, по мере моих слабых мастерских способностей, подключусь к вам, если, конечно, не будет уж очень сложно для моего понимания, да и читательского тоже. А то какой интерес писать о том, что никто не понимает?
   Мы обнялись на прощание крепко-крепко, и в довершение я предложил Брому все-таки на всякий случай сходить в оскорбленную им, Бромом, организацию и рассказать пару незатейливых бромовских историй. Ну так, на всякий случай, если окостенение мозгов все же случится в нашей команде: талант талантом, а пенсия все же пенсией!
   Часть пятая
   ПРОЛОГ
   Вот казалось бы так и закончить, все вроде бы уже хорошо. Герои довольны, автор тоже. Но что-то все не дает вот так просто набраться мужества, чтобы написать конец и поставить точку, удовлетворенно закрыть последнюю страницу и отправиться на заслуженный писательский отдых, хотя бы ненадолго. И это, наверное, потому, что сама жизнь не имеет конца, а значит, сама точка не имеет права вообще существовать, ну разве что как временный фактор. А это значит, как я могу преступить этот временный фактор в конце произведения, претендующего на беспристрастное отображение запредельной реальности? Как все устроено в обычном романе? Заканчивается одна глава и тут же начинается другая, иногда со старыми героями, иногда кто-то появляется на сцене новый, иногда все новые, правда, это уже реже. И это, как правило, может быть совсем другая книга. Но следуя правде нашей физической жизни, обновление идет постепенно, с добавлением чего-то нового при не очень заметном убавлении старого. А моя книга, которая в полной мере претендует на вполне реалистическое отражение обеих сторон жизни -- и мистической и реальной, и если она хочет быть на эту жизнь сама максимально похожа, тоже не имеет права вот так взять и закончиться. И наверное, сейчас я пойду против всех литературных канонов и сообщу довольно крамольную мысль. Вот подождите наберусь храбрости!
   Ну вот приходит... и еще приходит.. и еще. Ну все, вроде бы готов. Теперь можно бы и отказаться, прямо сказав: готов. И вот говорю.
   Книга моя, как жизнь, не будет иметь конца вообще ни в ближайшем будущем, ни в отдаленном даже, когда писать будет не о чем. И тогда я обращусь к вам, мои читатели, кому понравилось, как живут мои герои, как они шутят, какие имеют жизненные ценности и стремления, хотя это и мне самому не до конца еще ясно. Тогда вы возьмете в руку перо, бумагу, выйдете на мысленный контакт с ними и продолжите описывать сами их дальнейшие приключения, а возможно, это будут уже не только их приключения, а и ваши тоже. Причем я это никому не запрещаю. Единственное условие, которое должно быть соблюдено, герои должны жить и действовать так, как им самим бы того хотелось, то есть без насилия над их совершенно свободными личностями. Честно говоря, это нам только кажется, что мы руководим ими, когда что-то пишем. Это заблуждение. Вспомните Жоржа Симеона, как он писал, или Михаила Булгакова. Они только наблюдали за сюжетом и передавали его нам, не более того. Одним словом, это были зрители на спектакле прекрасного театра своей фантазии. Правда, какие это были зрители!
   А сейчас я продолжаю в очередной раз.
   Для поддержания своего пошатнувшегося здоровья я начал небольшие получасовые утренние пробежки. Читатель может мне наверное позавидовать -- почему бы писателю после стольких трудов, хорошенько выспавшись, не позволить так полчасика пробежаться, тем паче, что впереди ждет чашка горячего с молоком кофе и неторопливый просмотр новостей по телевизору "Грюндик" под неторопливое, так приятно начинающееся утро.
   Спешу обрадовать завистников и не спешу вызвать жалость в сердцах моих истинных почитателей. Подъем примерно полшестого утра, почти вместе с птицами, получасовая, неспешная, правда, пробежка, непродолжительный, правда, не холодный душ, короткий, правда, сытный завтрак -- и на работу бегом, правда, в приличной машине. Но зато потом восьмичасовая компенсация за все выше перечисленные удобства, то есть напряженный рабочий день за маленькую зарплату в качестве почти уже вечного практиканта или ученика школы по подготовке почти медицинского персонала по уходу за престарелыми, что-то среднее между нашим фельдшером, нянечкой и бюрократом-служащим, правда, в Германии. Но, как говорится, каждому свое. И что выпало, то уж выпало.
   И вот я бегу по небольшим, самого провинциального вида кварталам старого Эссена. От этого, наверное, вдвойне более уютным. Они, эти кварталы, заполнены небольшими, не выше третьего этажа, домиками с красными кирпичными крышами, крошечными садиками, в которых растут такие же крошечные деревья, и большими, почти у всех жителей, шикарными машинами и совершенно замечательными большими и удобными кладбищами, на которых, в отличие от раннего, немного суетного и чуть беспокойного эссенского утра всегда тихо и мирно.
   Правда, обитатели этих уютных кварталов не очень спешат попасть на уютные и вместе с тем просторные, содержащиеся в образцовом порядке кладбища. Даже несмотря что там тихо и, на первый взгляд, заботы у местных жителей отсутствуют, и попадают они туда только в качестве прилежных посетителей, а не постоянных жителей, пока, конечно, не подошел и их срок. Но первое они делают с большим удовольствием, чем второе, хотя, конечно, объективно в этом случае судить трудно.
   Итак, я продолжаю. Затем я бегу мимо стадиона, расположенного ближе к кладбищу, чем к жилым кварталам. У немцев все продумано: ну вдруг залежавшиеся жители захотят немножко размять свои отвыкшие от движения члены, а тут тебе и стадион под боком, благо не надо далеко ковылять. Хотя в жизнь после смерти верят не очень, но вот все равно стадионы ставят ближе к кладбищам. И после всех этих разнообразных впечатлений, полученных мною во время пробежки, и веселых и не очень, я забираюсь под струю прохладного, но все же в меру, душа и минуты три-четыре плещусь, получая максимум приятных ощущений. И так я восстанавливал свое здоровье после тяжелого, я не побоюсь этого слова, просто каторжного труда полубесправного ученика немецких курсов по получению специальности для лучшей, так сказать, адаптации на немецкой земле, примерно полгода. Правда, моей задачей было не только восстановление чисто физического здоровья, но и поиск новых душевных состояний, в которых, как мне казалось, истина могла бы еще более полно открыться. Но как бы, наверное, пошутил Бром, любитель шуток с подковыркой: "Куда уж больше".
   И вот так, бегая как-то ранним темным утром поздней германской осенью, увидел я свет от карманного фонарика. А было это в районе большого кладбища, народу, как водится, ни души. Я немножко сбавил темп, пытаясь определить, кто это в такое время чего тут делает? Я опасливо подбежал поближе и увидел полного, небольшого роста, сутуловатого человека, и услышал до боли знакомый голос.
   -- Кхе, кхе, -- сказал голос и продолжил: -- Совсем у здешнего кладбища белых не стало, хожу уж тут какую ночь напролет -- и ни одного...
   -- Да кто же в такую позднюю пору ищет белые, да еще и порядком в исхоженном месте, да и почти ночью. Чего вы с фонариком-то тут найдете, если тут и днем-то ничего нет?
   -- А без фонарика еще хуже, -- произнес другой голос, принадлежность которого я сразу же определил. Это был голос Востокова. И Востоков продолжил: -- С фонариком мы будем почти точно уверены, что их тут нет.
   -- Да, трудно найти черную кошку в темной комнате, особенно там, где ее нет, -- произнес я сакраментальную фразу. Это было первое умное, что пришло мне в голову.
   -- Конфуций, -- услышал я порядком продрогший женский голос.
   -- Ну и садист же ты, Бром! -- возмутился я, признав по голосу Сашку.-- Всю команду за собой не знамо для чего таскаешь.
   -- Садист,-- прохрипела Наташка простуженным голосом.-- Я уже третью ночь тут вся охрипшая ошиваюсь вместе со всеми оболтусами.
   -- Я не пойму, -- укоризненно сказал я, обращаясь к Брому, -- я тут себе здоровье сохраняю, душу, можно сказать, чищу, высями предутреннего неба любуюсь сквозь непроглядное осеннее небо. Так сказать, духовно развиваюсь и сам над собой расту, стараюсь.
   -- Что грибы собирать темным ранним ноябрьским утром у кладбища, что бегать тут для духовного развития, думая что это действительно помогает над собой расти, как вы фигурально имели честь только что выразиться,-- одна фигня. То есть я хотел культурнее сказать, но, как всегда, не очень получилось! -- с пафосом произнес только что вышедший из почти кромешной темноты кладбищенского труднопроходимого из-за большого количества колючек, профессор Вулканов.
   -- Вы что?! -- взъярился я.-- Вы что, без спроса опять покинули книгу и разыгрываете мне тут очередное представление?! А ну, марш обратно туда, и без разговоров!
   -- Ну ты точно на своей практике переработался, что вся твоя воспитанность с терпением улетучилась, -- попробовал урезонить меня Бром.
   -- О! -- ответил я ему, чуть успокоившись.
   На что Бром сказал:
   -- Ты говоришь с христианской нетерпимостью!
   -- Я вам не ангел,-- ответил я ему тогда,-- и не христианин в вульгарном понимании этого слова.
   -- А ангела нам точно не надо,-- произнес Бром, ну просто с ангельским терпением, и добавил: -- Я рад, что многие христианские пороки тебе уже не присущи.
   -- Да бес с ними, с этими ангелами и пороками. Без них тошно, -- миролюбиво встрял в разговор Востоков.
   "Ну начинается, опять двадцать пять",-- подумал я.
   -- Ты чего, смерти нашей и взаправду хочешь? -- услышал я снова голос Вулканова.
   -- Он нас всех на пенсию засадить решил, -- пояснил всем Бром, как всегда ясно и отчетливо, с присущим только ему здоровым чувством юмора.
   -- Да нет же! -- оправдывался я. -- Не хочу я ни вашей смерти, ни на пенсию вас тоже не хочу. Вот, может, только сам от нее, распроклятой, не отказался бы. Почему распроклятой? Потому что, как правило, она маленькая, да и не надолго! Да, вообще-то, не хочу я с вами расставаться, но сами-то подумайте, где мы только ни были, какие вопросы только ни поднимали, кого только ни обеспокоили, кого только ни обидели, каких себе только врагов ни нажили, а вы все предлагаете за старое?! Да и читателю все это уже не интересно, да и в самом деле, сколько можно над ним бедным измываться и его ангельское терпение испытывать?!
   -- Сколько нужно, столько и можно, -- произнес Бром свою очередную цитату, украденную, наверное, как всегда у нашего, кем только не обворовываемого, народа.
   -- Вот то-то и оно, -- продолжил Бром, -- видать-то мы всего уже перевидали, бывать-то мы уже, где только не бывали. Но ведь ты же сам нам сказал: когда будет чего интересное -- так зови! Вот мы и пришли к тебе снова, так сказать, в интересной, не избитой форме встретили тебя, ненавязчиво заинтриговали.
   -- И куда вы опять собираетесь? -- подозрительно поинтересовался я, подумав о том, что времени у меня совсем мало, надо бы в душ и на практику, так как о завтраке я могу уже совсем забыть.
   -- Куда, куда?! -- ответил Вулканов.-- Мы можем собираться, ну только, конечно, на Кудыкину гору.
   -- Ну ладно, -- миролюбиво согласился вдруг я, -- когда герои идут за автором, то это понятно, а наоборот -- как-то не очень.
   -- А что нам делать? -- спросила Мария Степановна. -- На твоей соцпомощи что ли сидеть?!
   -- Ладно, короче! -- взъелся я, понимая, что мне не только уже завтрака не видать, но и на службу я точно опоздаю.
   -- О'кей! -- согласились все.
   -- Ты же наш?! -- полувопросительно-полуутвердительно, слегка прищурившись, произнес Бром.
   Я предусмотрительно промолчал.
   -- Ты же сам говоришь, -- продолжил он,-- мол, скучно что-то делать надо.
   -- Я и делаю, -- ответил я.-- Вот специальность немецкую осваиваю, буду ухаживать за престарелыми!
   -- Ты знаешь, сколько таких служащих? -- спросил меня Бром язвительно.
   Я предусмотрительно промолчал.
   -- А таких писателей, как ты, -- продолжил он,-- что ко всем нашим штучкам так лояльно относятся?
   Я снова предусмотрительно промолчал.
   -- Так вот, -- продолжил он в очередной раз.-- Тут дельце одно наклевывается, и оно почти, по моим данным, сорвалось, а значит, это будет не просто трудно, а скорее, неимоверно трудно.
   -- А только таким и стоит в нашей жизни заниматься, -- мудро изрек Востоков.
   -- Люблю приключения, -- живо откликнулась на это Мария Степановна.-- Особенно в компании галантных мужчин!
   -- Объясните вы мне, черти, наконец, что вы задумали? -- взмолился я.
   Бром попросил всех пройти к скамейке, где Вулканов раскуривал в очередной раз свою знаменитую трубку. В моем разгоряченном мозгу сразу же представились картины "Возвращение Ленина на легендарном паровозе из Финляндии на родину". Хотя, может быть, было лучше, если бы он вовсе на нее не возвращался!
   -- Слушай сюда, -- и Бром засунул два пальца за воображаемый жилет и произнес чуть картавя: -- Мы пойдем другим путем! Туда, где еще никто не был!
   -- А разве есть такое на свете?
   -- Есть! -- радостно ответил Бром, переходя на более бытовое изречение своих мыслей.-- Тут есть домик неподалеку. Его уже давно бы снесли, не живи там одна старая ведьма. Вернее надо говорить, что жила. Теперь она часами назад умерла.
   -- И поэтому мы тут, -- влез Вулканов со своим так необходимым мне комментарием.
   -- Не перебивай,-- попросил Бром и продолжил: -- Так вот, эта божия старушка была ведьмой от рождения до смерти, и ее всю жизнь занимали вопросы бытия в его, так сказать, самом широком смысле. Была она вдобавок доктором физико-математических наук и за свою долгую жизнь разработала и собрала очень интересный прибор. С помощью которого мы все можем переместиться внутрь человеческого организма.
   -- В виде продукта питания, -- сострил я.
   -- Нет, -- ответил Бром,-- в виде исследователей.-- И спросил меня: -- Ну как, интересно?
   -- Гарантии, что это не фуфло? -- спросил я подозрительно.
   -- Все проверено, ваше писательство, даже не сомневайтесь, -- произнес Вулканов, как мне показалось, чуточку в уничижительной форме.-- Аппарат этот служит для перемещения человека внутрь человека, -- продолжил свои пояснения Бром.-- Эта штука очень должна быть интересная, как я догадываюсь, и она может так же переносить нас на клеточный уровень и даже, может быть, на атомный!
   Я уставился почему-то на Востокова, представляя, как мы все будем дружно гулять у него в кишечнике или плавать в соляной кислоте его здорового, все переваривающего, желудка. В принципе, идея сама по себе мне уже нравилась. Но я все-таки на всякий случай спросил:
   -- Вы хорошо все это продумали?
   На это мне Бром очень логично ответил:
   -- Ну, все продумать все равно не представляется возможным, ибо это эксперимент и весьма опасный, но в общих чертах -- все-таки да.
   -- И как выглядят ваши общие черты? -- заинтригованно поинтересовался я.
   -- В общем, гармонично, -- с энтузиазмом ответил мне Бром.
   -- Сначала мы, конечно, завладеем аппаратом, если, конечно, другие это не сделают раньше нас.
   На мой беззвучный вопрос, Бром ответил:
   -- Не только мы, такие умные, хотим туда, а и еще есть силы, которые не прочь ознакомиться с устройством человека более плотно! И с не очень известными последствиями.
   -- А! -- удивился я. -- Конкурирующая фирма!
   -- Примерно, -- лаконично ответил Бром, а какая -- не стал пояснять.
   -- А зачем им-то это все-таки надо? -- поинтересовался я.
   Мой вопрос остался без внимания.
   -- Итак, ты, наверное, замечал, что иногда с тобой бегает очень сильный и здоровый человек?
   -- Ну да! -- удивленно подтвердил я.
   -- Вот в него-то мы и будем стремиться попасть.
   -- А разве не все равно, -- удивился я, -- в кого?
   -- Тебе жить надоело? -- поинтересовался Бром.
   -- Нет, -- ответил я.
   -- Тогда нам нужен здоровый. Ты только представь, сколько проблем внутри имеет больной человек, а это все нежелательные препятствия для нашего путешествия, а, может быть, даже непреодолимые преграды.
   -- А может, выберем Востокова, -- предложил я. -- Он здоровей здорового.
   -- Я счикотки, боюсь, -- ответил Востоков, нарочно коверкая русский язык.-- А в общем-то, дело не во мне. Для исследования лучше найти новый объект. А что я у себя внутри не видел? Да и потом, я тоже хочу чего-нибудь новенького, новых впечатлений. А что я у себя в организме не видел? -- повторил он еще раз, но уже с большой долей сомнения.-- Да и потом, это важнее все-таки для тебя, чтобы ты все как увидишь, описал у кого-то постороннего. А то скажут, что ты по знакомству какие-нибудь поблажки сделал. А если чего плохое у меня внутри увидишь, что тогда люди про меня скажут? Мол, йог вшивый, или еще чего похлеще. Тогда йога сама по себе может что-то потерять, а она и так у общественного мнения на плохом счету. И еще было бы неплохо, если ты парочку профессионалов прихватил для, так сказать, создания крепкого оппозиционного крыла. Ну, чтобы в конце концов было некоторое подобие плюрализма.
   -- Я согласен, -- коротко ответил я, -- но вот я немного сомневаюсь, кого пригласить, да и как они ко всему этому могут отнестись?
   -- А как "как", -- влез в разговор Боря, -- только с энтузиазмом.
   -- Энтузиазм, дорогой мой радостный философ, как мне показывает мой печальный опыт, принадлежит только зеленым юношам и зеленым философам, а ни тех, ни других я с собой брать не хочу.
   Боря не обиделся, и только по одному этому я понял, как он далеко продвинулся в своем развитии.
   -- Главное у нас есть, -- сказал Бром, -- это желание, дружный исследовательский коллектив, так сказать, его ядро и информация. Не располагаем мы только сейчас подходящим временем для проникновения в дом.
   -- Как я это понимаю, наша история превращается в каком-то отношении в криминал. А сидеть я не хочу!
   -- Но ведь риск -- дело благородных! -- напомнила мне Мария Степановна.-- Да и кто посадит вас, если вы объясните мотивы вашего проникновения туда?
   -- Да,-- сразу же согласился я с их доводами.-- В тюрьму точно не посадят, разве что в психушку. Ну, а кто из великих там не сидел? -- И я пожал плечами, принимая эту необходимость, только как и можно принимать необходимость.
   -- Все как всегда просто, -- принялся Бром рассказывать мне, видимо, как всегда свой гениальный план.
   Я его прервал, сказав:
   -- Разве у вас бывает просто?
   -- Бывает, -- ответил за него Вулканов.-- Но тогда без интересу.
   -- Ну, без интересу я не согласен, -- ответил я, подражая немного неправильной речи профессора белой и черной магии.
   -- Тебя что-нибудь не устраивает? -- поинтересовался Востоков спокойно, наверное, заметив мое немного нервное внутреннее состояние.
   -- Да нет, -- уклончиво ответил я.-- Все, как всегда, работа, работа, работа. А результат, может, только наследники и увидят, и хорошо бы, чтобы в виде Нобелевской, хотя лучше бы сейчас, в виде хорошо разошедшегося тиража!
   -- Да это как работать будем, -- успокоил меня Бром.
   -- Как всегда, с энтузиазмом! -- съязвил я.
   -- Все, -- сказал Бром категорично, -- ты базаришь не хуже моих нахлебников.
   Нахлебники громко запротестовали, что они не нахлебники. Я присоединился к их справедливым протестам -- ведь мы все работаем, как говорится, в соответствии со своими возможностями.
   -- А надо работать всегда больше, чем есть твой возможности, -- произнес Бром новую для меня фразу.
   -- Итак, -- констатировал Бром, -- она умерла. Осталось взять аппарат, но это, как говорится, дело считанных часов, до двенадцати часов дня осталось недолго.
   -- А может, пойти сейчас и взять все, что нам нужно, -- предложил я.
   -- Сейчас крайне опасно, -- пояснил Востоков. -- Любое такое мероприятие надо начинать после двенадцати, а лучше, как раз с последним ударом часов.
   -- В общем, -- подвел Бром итог длинного разговора, -- без трех минут встречаемся в кустах напротив дома.
   -- Я приду без пяти, -- пообещал я.
   -- Без трех, -- произнес Бром с начальственной строгостью в голосе.
   После чего мне захотелось и вовсе туда не приходить.
   ДОМ
   Я знал этот дом хорошо. О нем даже в газете местной неоднократно писали, что, мол, стоит в центре города, но на отшибе, потому как его окружает старый неухоженный парк, гектаров пять. И живет-то там почти никто, то есть, конечно, живет, но одна, поэтому дом не перестроить, сад не облагородить, то есть не продать, не переделать. Так этот необустроенный участок и торчит у всех на виду, скрытый старым непрореженным лесом, и портит немецкий порядок, коим сами немцы гордятся уже не первое десятилетие.
   Дом и вправду был порядком запущен. Но крыша не текла, водопровод функционировал исправно, правда, вот ванн не было и лифта тоже не было, не было на нем и телевизионных антенн, и не стояла возле него привычная вереница машин. Словом, настоящее запустение. Но было в этом доме другое -- был он построен известным эссенским бароном, правда, на последние деньги, правда, шикарно. Ну вот хотелось широкой баронской душе как-то отличиться от всех. И вбухал он все свои миллионы туда, возведя все по тем старинным меркам на суперсовременной основе, но что современно двести лет назад, то уже, конечно, не очень сейчас. Хотя размах остался размахом, и шикарные, но почти не обставленные залы с большими каминами до сих пор производили сильное впечатление на редких гостей.
   Нынешняя хозяйка была нелюдима. Когда-то, лет семьдесят назад, перешел этот дом одной родственнице по наследству, а та была одинока, правда, со своей верной экономкой. А у экономки была дочь, как говорится, синий чулок, которая всю свою жизнь училась, училась, да так заучилась, что последние тридцать лет занималась очень серьезно такой несерьезной, с точки зрения обывателей, наукой, как оккультизм. К тому времени ее дорогая и горячо любимая ею матушка умерла. К слову сказать, старая баронесса так любила свою экономку, что завещала ей весь этот дом с землей в придачу и очень скудные средства, которых хватало только на весьма скромное обслуживание этого дома, правда, на весьма значительный срок. А так как дочке экономки жить на что-то надо было, она и продала небольшой участок своей земли одному бюргеру, который с того времени и начал тихо подкапывать под нее, вернее, под ее большой участок. Бюргер писал всякие статьи, что, мол, участок нужен городу, ну и все такое прочее. Было бы это, может быть, в СССР, ее бы раскулачили быстро и под самым благовидным предлогом отправили бы, к примеру, в дурдом, объяснив это тем, ну, мол, какой нормальный человек будет жить один в таких вот огромных хоромах, да и тем более заниматься оккультизмом в одиночку, когда это способнее делать в компании таких же сумасшедших, надежно отгороженных от остального нормального общества. Но в капстране имущество -- это свято, святее, даже чем все остальное. Поэтому кроме досужих разговоров, которые, как известно только для бедных, ничего и не происходило. А они, эти досужие разговоры, ее и вовсе не трогали.
   Но с обычной точки зрения, то есть с учено-обывательской, была она ненормальной, то есть ведьмой. А обыватели ничего отличающегося от них самих, как известно, не любят! Нет, была она, конечно, предобрейшим человеком, прикармливала редких бродячих собак, а ведьмой называет ее автор, потому что использует это слово не в вульгарном его смысле: мол, ведьма -- значит злая, некрасивая женщина, делающая различные пакости. Почему различные? Ну кому интересно всегда одно и то же делать? А ведьма она была потому, что много знала, а корень этого слова "вед" как раз и обозначает ведать, то есть знать. Короче, более конкретного слова просто и не подберешь.
   Туда-то и решил намылиться вездесущий Бром со всей своей компанией, да еще и меня снова втянуть в свои сомнительные истории.
   Когда я подошел к назначенному времени, вся команда была уже в сборе. Бром почесал у себя в голове, что-то там активно соображая, и выдал, как всегда глубокую и умную мысль, -- других в его голове и зародиться-то не могло.
   -- Пойдете, голуби, вдвоем! -- и он показал на меня и Востокова кривым пальцем. -- Войдете через черный ход -- мы там вчера с Сарвагом дверь вскрыли. На шухере будут стоять наши дамы со всех сторон дома, если кто чего спросит или заподозрит, то можно будет оправдаться, что-то, мол, дамы легкого поведения высматривали кое-кого. А в случае чего, они сигнал подадут, ну, к примеру, вдруг начнут выкрикивать: "Точим ножи-вилки". Мы им и точило с Сарвагом уже сообразили. Так что вперед, голуби, и ищите прибор получше.
   -- А ты, Востоков, обостри свою чувствительность во много раз, и, в случае чего, сигайте оттуда со скоростью света! Или даже быстрее.
   -- А ты, Михалыч, -- обратился Бром ко мне, -- прояви свою писательскую интуицию и в случае затруднений действуй согласно ее.
   Мы подошли с Востоковым к заветной двери, но она была закрыта. Да так крепко, как будто ее никто и не открывал. Востоков походил, понюхал, подумал и порядком расстроился, предложив мне взять и взломать двери.
   -- Привычки у вас еще российские, -- укорил я его. -- Мы сделаем сейчас все по-другому.
   Я подошел к центральному парадному входу и смело позвонил.
   -- Ты чего делаешь?! -- возмутился Востоков.
   -- А ничего! -- огрызнулся я, объяснив, если кто и откроет, то я представлюсь как работник социальной службы, на попечении которой и находится покойница, а то, что она -- покойница, сошлюсь, что мы не знали. А то что пришли, так это даже хорошо, потому как мы и помочь сейчас можем.
   -- Востоков, ты любишь покойниц? -- поинтересовался я.
   Востоков предпочел мне не отвечать, а я продолжал ему объяснять, если там кто-то есть, то если мы войдем незаконно, то могут возникнуть проблемы, а так, если что, скажем, что ищем какой-нибудь дом, -- и все тут. Ну, мол, сориентируемся согласно обстоятельствам.
   Я позвонил еще пару раз. Никто не отозвался. Тогда я смело толкнул дверь, проорав смело в открывшуюся дверь:
   -- Социальная станция помощи!
   Ответа не последовала.
   -- Да тихо ты! -- попробовал утихомирить меня Востоков.
   Но я все больше распалялся и продолжал орать: где эта покойная ведьма, которую я сейчас сделаю беспокойной и которая не дает мне спокойно ходить на работу. Тем более вторую часть орал я уже по-русски, все равно, мол, местные, если они тут, меня не поймут!
   Ведьма оказалась недалеко, она сидела напротив потухшего камина и всем своим видом показывала, что умерла несколько дней назад. Мы как-то сразу же притихли. Востоков осторожно осмотрел всю комнату -- пыли было много, прибора не было!
   Мы проходили комнату за комнатой, и во всем было видно запустение и бедность, но и все выдавало то, что в этом доме долгие годы велись какие-то исследования: книги, реторты, куски каких-то пород, большие линзы и много всякого малозначительного хлама, по крайней мере, для нас.
   Мы ничего не находили существенного, и я решил обследовать чердак, а сам послал Востокова в подвал. Мы встретились через пятнадцать минут, стряхивая паутину с волос, но результат был тот же. И вдруг мое внимание привлекла старая тетрадь, которую покойница держала, крепко зажав в своей костлявой руке. Я попытался ее высвободить, но она держала ее крепко. А в это время Востоков попытался подняться по старой стремянке к большим книжным стеллажам, увидев там полку со старыми манускриптами, наверняка, принадлежащими древнему Востоку.
   И вдруг под ним сломалась старая, подгнившая со временем ступенька книжной стремянки, и он с грохотом стал падать на пол, увлекая за собой и стремянку тоже, попутно сбрасывая какие-то книги со стеллажей и производя неимоверный шум. Рука покойницы разжалась как-то сама собой, или мне это показалось, и вдруг в комнате перед нами предстала следующая картина.
   Несколько существ потустороннего мира находились еще в этой комнате, они что-то сосредоточенно искал. В кресле напротив покойницы появилась очень странная и величественная фигура с рогами на голове, между которыми периодически проскакивала ослепительная синяя молния. И этот странный тип, назовем его Гостем, посмотрел на нас налитыми кровью глазами, в которых проскочило удивление, и тут же приказал уничтожить нас. Говорил он на непонятном мне языке, но суть я понял отчетливо.
   Я даже не успел ни страха выказать, ни задать вопроса -- по какой это причине в двадцатом веке на Западе нас хотят уничтожить без суда и следствия за какой-то, ну пусть даже не очень благовидный, проступок, но все же не преступление?
   Один из прислужников Гостя направил на Востокова что-то, из чего неожиданно вырвалось синее пламя, но Востоков что-то успел сделать в ответ, и на нападающего обрушился поток воды.
   Откуда взял Востоков столько воды, я понять не мог, но запарило так, как будто в целом районе зимой прорвало паровое отопление или бомба упала на городское банное отделение в субботний день.
   Востоков схватил меня под руку и повлек к выходу. Я мчался, перескакивая пороги и ступеньки, зажав ведьмину рукопись не хуже, чем она держала ее после своей смерти.
   Мы выскочили, как ошпаренные. А через крышу, как потом рассказывал Бром с Сарвагом, улетучивались в сиреневом сиянии и в клубах пара неожиданно встреченные там нами гости.
   -- Востоков,-- спросил Бром, слегка прищурившись,-- ты что это там такую парилку устроил? -- И обращаясь уже к нам двоим: -- Вы чего там, попариться, что ли решили?!
   -- Да! -- полуобиженно ответил Востоков. -- Чуть нас там на смерть не упарили. Хорошо, что я владею высшей астральной защитой и могу использовать помощь других стихий. Да и с реакцией у меня, слава Богу, еще все в порядке. Они, эти гости, использовали сверхэффективноразрядное плутоновое поле широкого поражения объектов, не связанных с духовными структурами или стихиями. А я автоматически подключил их к Ниагарскому водопаду!
   -- Вот откуда столько воды взялось! -- удивился я.
   -- Да если бы Востоков сплоховал, было бы в мире одним зажаренным писателем больше, -- съязвил Вулканов, которому все эти огненные штучки доставляли только удовольствие.
   -- В следующий раз сам туда пойдешь, -- сказал я Вулканову строго.
   -- А если они применят низкотемпературные технологии?
   -- Тогда в аду отогреешься! -- саркастически ответил я.
   -- Почему же они вас все же вычислили? -- удивился Бром. -- Я же специально вас, таких неприметных, направил на астральный план. Вы не должны были без особой необходимости лезть. Ведь так же, Востоков!
   -- А кто лез, кто лез?! -- огрызнулся он.
   -- Он только за книжкой полез, ну за манускриптом старинным, -- объяснил ситуацию я.-- А там ступенька, она возьми да под Востоковым и обломись. А я как за него испугался!
   -- Все ясно,-- сказал Бром.-- Один балбес лазает за книгами, когда дело надо делать, другой пустого пугается. Вот ты испугался и тем самым и вылез на астральный план. А там эти давно уже ошиваются!
   -- Ты чего нас не предупредил! -- взъелся Востоков.
   -- А чего предупреждать-то. Когда ничего не знаете, то как бы и бояться нечего!
   -- За Востокова-то я еще был бы спокоен, но вот за писателя...-- и Бром оценивающе посмотрел на меня.
   Я только усмехнулся, вспомнив все мои треволнения, которые я описывал в первой книге "Путь к себе".
   -- Значит, -- констатировал Бром, -- тебе, душка Востоков, восточные манускрипты покоя не дают. И теперь, как я предполагаю, покоя мы все долго не увидим. А что эти чундрики там делали? -- поинтересовался Бром.
   -- Пойми, -- ответил ему Востоков спокойно, -- эти чундрики, если нас с вами встретят, то такую баню нам устроят, что не только нас с Вулкановым не хватит, ну, я думаю, что и мастеру туго придется!
   -- Я не об этом, -- резонно заметил Бром.-- Я о том, что они там делали?
   -- Ты думаешь, хорошие идеи приходят только нам в голову? Они тоже, между прочим, путешествием внутрь человека интересуются и, к слову сказать, не первый лунный год, -- сказал Бром, обращаясь ко мне.
   -- Так что, нам теперь от всего этого отказаться? -- поинтересовалась Мария Степановна. И я добавил:
   -- А от чего отказываться-то? Мы же ничего не нашли. Ни прибора, ни даже намека какого на то, что нам нужно!
   -- Ах, путешественники вы мои, наивные. Я вас за прибором посылал, но прибора для этих целей не существует, как не существует на земле вечного двигателя. И думаете, я писателя зря послал? Он, писатель, не будет там на старинные манускрипты рот разевать,-- и Бром с укором посмотрел на Востокова.-- Он, писатель, за что конкретное ухватится? -- И Бром с интересом посмотрел на мою правую руку, где в кулаке надежно была мной зажата странная рукопись, о которой я впопыхах уже забыл.
   Бром попросил мне ее ему показать, но моя рука долго не разжималась, и только после изрядных Бориных усилий, после которых я подумал, что писать я никогда уже не смогу, рука разжалась.
   В воздухе что-то противно загудело. Бром напрягся, произнес, как мне показалось, что-то по-арабски. Шум внезапно прекратился, причем было ощущение, что создавший этот шум очень обиделся, и мы быстро все удалились. Мы поехали в многолюдное кафе в самом центре города. Бром по дороге все к чему-то продолжал прислушиваться.
   Когда мы заказали всем по чашке кофе, Востоков снова от кофе отказался. Тогда я ему сказал:
   -- Востоков, сколько можно потакать глупым детским установкам!
   На что он мне ответил:
   -- Я так мало себе потакаю, что уж хотя бы им.
   Бром положил на стол старую тетрадь, и мы все вместе засунули туда свои носы. Сначала там шли ни к чему не обязывающие стихи, и не очень впечатляющие стихи. К которым, справедливости ради надо сказать, Бром отнесся с большим уважением. Это звучало что-то вроде:
   Как горизонты нам давно знакомы.
   Но тянет снова в дали улететь,
   И как мне жаль, что у родного дома
   Не можем тайны мы рождения узреть.
   Но может как-то вдруг напрягшись духом смелым,
   Машину времени отринув, словно сон,
   В полете мысли нашей неумелой,
   Века разгоним, словно тленья сонм.
   Вомчимся в наше непредназначенье
   И суть всего узнаем и потом
   Мы будем сами солью жизни,
   Что вечно делает из жизни этой сон.
   Дальше шли математические формулы, много-много, и какие-то зарисовки, похожие не разучивание группового танца, правда, со строгим разграничением мест.
   Бром обвел всех долгим затяжным проникающим взглядом и сказал:
   -- Вот до чего не дожил мастер. Я скорблю, он должен был бы первым повести за собой экспедицию к новым, так сказать, свершениям!
   -- Это то, что надо? -- поинтересовался я у него, с приличной долей скепсиса подумав о моей работе, на которую мне было более чем необходимо попасть, чем в чей-то там неизвестный желудок с непредсказуемыми последствиями.
   -- Я все сейчас расскажу, -- произнес Бром с воодушевлением, которого я у него не замечал никогда.-- Математические формулы мы напишем на дорожке следования объекта, ну того спортсмена. Он нам как раз подходит, у него в районе желудка хорошо просматриваются три кольца астрального выхода. Через них мы и вернемся обратно. А все путешествие займет дня два, от силы, три. Позвони на свою работу, скажи, что понос тебя пробрал от их современных немецких технологий. А сам давай думай, кого возьмешь с собой для достоверности? Ведь потом все это придется описывать и даже, может быть, для маловеров, на кого-то ссылаться. А то тебе никто не поверит, так как ты с нами уже довольно долго общаешься.
   Я быстро нашел этот дом. Он славился тем, что в нем жило много русско-турецко-польских переселенцев. Его фамилию я отыскал тоже без лишних затруднений. Звучала она, правда, весьма странно -- Шлипс. То ли с такой фамилией лучше можно было уехать из России, то ли лучше можно было въехать в Германию? Сказать трудно. Но что точно можно сказать, так это только то, что представляться кому-нибудь с такой фамилией сложно. Все гадают: то ли немец, то ли еврей, что бывает в обоих случаях нехорошо, то ли и вовсе человек про части гардероба заговаривает. Если немец, то почему плохо по-немецки говоришь? Ну а если еврей, то всегда как-то косятся. Мол, человек ты, может, и хороший, но еврей. А если про гардероб... То как-то невпопад... Знакомятся, а тут на тебе -- "слип" какой-то, то есть трусы в переводе с современного на старо-привычный. Уж так устроены наши мозги, что они все друг от друга отличают и всегда почти всем этим недовольны, ну разве, что прямо к себе принадлежит, да и то, стоит только посмотреть со стороны, так и тоже плохо.
   Я слышал о нем, как о талантливом газетном репортере, правда, с известной долей приличного российского скепсиса. Но может именно это было и неплохо, если во что-то скептический человек поверит, так уже более рьяного сторонника твоего дела, пожалуй, и не найдешь.
   Я позвонил. Ждал недолго. Открыли, я извинился, что без предупреждения, но, так сказать, срочность дела не позволяет откладывать все в долгий ящик. Представился я, как малоизвестный писатель, не потому, что не талантливый, а потому, что еще не напечатанный за, как говорится, отсутствием денег. Он хмыкнул, потушил сигарету и пригласил в комнату.
   -- Я, собственно, по делу, -- начал я свой такой не легкий разговор.-- У меня тут есть идея...
   Он не дал мне договорить, сказав:
   -- Вы, если чего там распространяете, ну, там товары разные -- ковры, пылесосы, пулеметы, страховки или идеи, как заработать, то предупреждаю вас сразу, зря только теряете время. Во-первых, потому что у меня нет денег, а в кредит я могу только тещу свою продать, но я думаю, вы у меня ее не купите...
   Я оставил этот тонкий юмор без ответа. Все-таки кое-чему я научился у Брома. Хотя так и лезло на язык: у меня своя теща есть, и дорогая, и практически уже выплаченная.
   -- Я от вас хочу совсем другого.
   -- Я не подаю за, так сказать, отсутствие надлежащих душевных качеств. Заметьте, не денег, а душевных качеств, и, кстати сказать, за их очень частое отсутствие у просителей, хотя самому иногда все-таки хочется.
   -- Я не за милостыней, -- резко прервал я его.-- Возможно, вы даже сами сможете на мне заработать, вернее, на тех сюжетах, которые появятся после того, как мы с вами...-- Я не решался сразу приступить к изложению существа дела.-- Вы знаете, я задам вам пару вопросов, -- предложил я,-- конечно, на них вы можете мне не отвечать.
   Он согласился.
   -- Вы располагаете свободным временем?
   -- Ну, это вопрос больше философский, -- ответил он.
   -- Нет, я не о том. Дня два, лучше три, по нашим подсчетам, хватит.
   Я заметил промелькнувшую в его взгляде любопытинку.
   -- И потом, я бы хотел, чтобы вы убедились в моей психической нормальности.
   Это его начало явно занимать. Он меня спросил тогда:
   -- Вы по собственному желанию выехали из России?
   Я ответил:
   -- Да.
   Он констатировал:
   -- Ну что же, один пункт в вашу пользу. Как вы находите жизнь в Германии?
   Я пожал плечами.
   Тогда он произнес, слегка махнув правой рукой перед моим носом:
   --И еще один пункт в вашу пользу. А что вы делаете здесь? -- поинтересовался он.
   -- Преимущественно скучаю!
   -- Еще один пункт в вашу пользу, -- он загибал пальцы.
   -- И чтобы скоротать время, я пишу книжки.
   Он разжал один палец.
   -- Ну что же, -- сказал он, -- два к одному. Наверное, стоит попробовать. Рассказывайте, что такого сумасшедшего вы мне можете сообщить?
   Тогда я пошел ва-банк и сказал:
   -- Я предлагаю вам путешествие в человеческий организм.
   -- Это как? -- поинтересовался он.
   -- С помощью машины. Ну, назовем ее для ясности ассоциации -- машиной времени и путешествий.
   Он глубоко задумался и через несколько минут произнес:
   -- Возможно, я недооценил степень вашей болезни. Можно я вам задам еще пару вопросов.
   -- Да, конечно! -- согласился я.
   -- Видите ли вы вокруг вас иногда странных животных?
   -- Да, -- ответил я очень серьезно, -- людей! И иногда они бывают даже благородные!
   Он оценил мой ответ и сказал:
   -- Дальнейшие вопросы не имеют смысла, ибо, кто обладает юмором в такой мере, как вы, не может быть сдвинутым, ну, разве в сторону гениальности. А с талантливым человеком посходить с ума одно только удовольствие.
   Я поблагодарил за комплимент, рассказал все подробно, что и сам знал, скрыв только некоторые из всей этой полуфантастической бромовской истории.
   -- Когда отправляемся? -- спросил он
   -- По моим предположениям, завтра, примерно от шести до семи, но лучше быть пораньше на месте.-- Я не получил от Брома точных инструкций, разве что кроме того, что я отчетливо помнил, что он сказал, что утром.
   -- Что брать с собой?-- спросил он, что-то явно соображая.
   Я удивился, подумал немного и произнес голосом законченного дилетанта-путешественника:
   -- Думаю, что спортивный костюм и кроссовки будут тем, что нам необходимо в нашей дороге!
   -- Эх, молодой человек, -- ответил он мне с легким вздохом, хотя он был немногим старше меня.-- Мало кто знает, что там может потребоваться, если, конечно, что-либо и вовсе потребуется, в связи с невозможностью осуществления, пускай и очень заманчивого, но я думаю, целиком и полностью утопического вашего проекта. Ну тогда я хоть от души посмеюсь над собой и зауважаю мое скептическое мировосприятие еще больше, и теперь уж, наверное, на всю жизнь. Ну ладно, я подумаю, что нам с собой взять. А жене скажу, что мы едем на рыбалку. Кстати, на вашей машине, если таковая у вас имеется.
   -- Имеется, -- сказал я.
   -- О, это еще один пункт в добавление к тесту по поводу вашей нормальности.
   Я только ухмыльнулся, представив себе, что из всего этого может получиться. Если Бром задержится с отправлением, если пойдут неполадки при перемещении, если вообще таковое произойдет, а если и произойдет, то что там нас всех ожидает, и будет ли это три дня, а не тридцать три, или вообще три года? И как я оправдаюсь тогда перед женой и дочкой и своим социальным институтом, который, в отличие от всех, точно мне ни за что не поверит, расскажи я там хоть сотню таких историй? И будет ли это и в самом деле так легко и просто, как это представляет себе Бром?
   На утро в назначенное время мы встретились с Виктором неподалеку от того места, где задумывалась вся операция. Я был как всегда в своем порядком замученном спортивном костюме, а Виктор оделся, не в пример мне, серьезнее, как будто он собирался, по крайней мере, куда-нибудь под Мурманск на зимнюю рыбалку, да и саквояж при нем был солидный.
   Когда я все это увидел, я принялся отчаянно хохотать, воображая себе, как он со всем этим барахлом переместится в желудок несчастного бегуна.
   -- Ты зря смеешься, -- сказал он мне немного насупившись, -- еще не известно, с чем мы там встретимся.
   -- А если там будет сумасшедшая жара? -- поинтересовался я.
   -- Тогда я разденусь, -- ответил он мне вполне резонно.
   Когда мы подходили к месту, которое Бром тщательно выбрал заранее, там никого не было. Было темно, холодно. Я поеживался. А мой спутник, наоборот, расстегивал застежки своего зимнего комбинезона, неторопливо рассказывая, как он в Мурманске ходил на зимнюю ловлю, и историю своего комбинезона, который ему подарили вертолетчики за то, что он про их вертолетный быт все взаправду описал, и это даже было напечатано в газете "Военные звезды севера".
   -- Тихо! -- попросил я его, вдруг заслышав чьи-то приближающиеся шаги.
   Приближающийся оказался тот сильный бегун, в чьи внутренности Бром рассчитывал попасть. Но Брома не было, как впрочем, и всей его команды. Мне стало неловко. Я объяснил, что объект исследования пробежал, и на этом наверное все.
   Виктор громко и раскатисто захохотал, потом потряс мне руку и сказал:
   -- Ну я этого, честно говоря, и ожидал!
   И приветливо предложил мне взять пару бутылок российской водки за мой счет. Это, он подчеркнул особо, в качестве компенсации за его сборы, во-первых, и за разочарование, которое я ему принес, во-вторых, и, в-третьих, если двух бутылок не хватит, то я побегу за третьей, и тогда он мне весьма вероятно простит весь этот розыгрыш.
   Мы засели у него на кухне и начали тяжелую борьбу с зеленым змием двух наскучавшихся людей по нормальному российскому общению.
   Когда время подходило уже к ночи, и я сбегал еще раз за очередной "Московской" в квартире Виктора раздался звонок. Звонивший представился Бромом и попросил меня к телефону.
   Виктор хмыкнул, сказав: "Приключения продолжаются", и то что он, Виктор, завтра ни на какие путешествия ни за какие коврижки не согласится, потому как у него будет наверняка болеть голова.
   Я взял трубку с легким душевным трепетом.
   Радостным голосом Бром поприветствовал меня, сказав:
   -- Привет, халявщик!
   Я чуть не подавился от возмущения.
   -- Все хорошо, -- сказал Бром примирительно.-- Твоего кандидата мы видели, он нам подходит. Парень с характером.
   -- Почему день пропустили? -- поинтересовался я глухим голосом, в котором должно было прозвучать все сдерживаемое мной так старательно недовольство.
   -- Да ты пойми, -- оправдывался Бром, -- пока формулы на нужные металлические таблички переносили, да пока соответствующие металлы для этих самых табличек искали, да большое толстое стекло вогнутое искали.
   -- Для чего? -- поинтересовался я.
   -- Завтра все увидишь сам.
   -- Значит, завтра точно, -- уточнил я на всякий случай и сказал: -- Наш новый знакомый точно завтра не придет!
   -- Нет! -- возмутился Виктор неожиданно для меня. -- Я специально приду, чтобы познакомиться с такими хохмачами. А если у них, как и сегодня, ничего не получится, тогда вы меня попоите водкой в порядке отступного еще. А я на второй день знаешь сколько могу выпить?
   Я вспомнил кундаловский ресторан и пожелал Виктору улететь, куда угодно, только не быть Бромом напоенным.
   -- Хотя, твое дело, -- сказал я вслух. -- Сам не маленький, должен за свои желания отвечать.
   -- Итак, завтра без четверти шесть, то есть за пятнадцать минут до того, как наш бегун покажется на дорожке между кладбищем и стадионом. Мы все разместимся в кустах, так что не пугайтесь и со знакомством не лезьте, а просто отойдите в кусты, как будто писать собрались, и стойте ждите. А как все сделается, там и посмотрим чего дальше. А если все хорошо будет, тогда и познакомимся.
   -- А что, может и плохо быть? -- поинтересовался я настороженно.
   -- Не дрейфь, -- с энтузиазмом произнес Бром давно забытое мной выражение моей далекой юности и так же с энтузиазмом повесил трубку.
   -- Наливай! -- сказал Виктор и добавил: -- Пью за успех нашего полета на Луну. Я, знаешь, как в детстве Уэлсом зачитывался, поэтому только и согласился с тобой по кладбищам болтаться. Да еще в такую рань.
   -- Установки детства покоя не дают, -- прокомментировал я ситуацию словами Брома.
   -- Чего? -- удивился Виктор.
   -- Пей! -- сказал я конкретно. -- Неизвестно, когда еще это придется сделать.
   -- Ты серьезно? -- поинтересовался он.
   -- Теперь серьезней не бывает,-- ответил я и опрокинул приличную рюмку теплой "Московской", представив, как хорош буду я завтра!
   ВСЕ ТОЛЬКО ЕЩЕ НАЧИНАЕТСЯ
   На следующее утро я встал с потрескивающей слегка головой. Позвонил в свою фирму, предупредив местный автоответчик, что мой понос благополучно процветает. Одел свой спортивный костюм, правда, вспомнив, как оделся для этого дела Виктор, натянул еще толстый пуловер и дождевик, взял большую спортивную сумку и бросил туда еще несколько свитеров жены, да и пару своих в придачу, а то эта бромовская команда хоть в магии и сильна, а в житейских вопросах иногда дает промахи. Правда, когда -- так я это и не вспомнил.
   Виктор уже прохаживался возле моего дома, заинтересованно поглядывая на мои окна. Наверное, в ожидании скорой опохмелки, так как ничего другого вряд ли вообще можно было себе представить в это холодное полупьяное утро.
   Я сухо поздоровался и предложил сегодня как никогда серьезно отнестись к своим обязанностям. На что он только пошутил: мол, таковых не имею.
   -- Твои обязанности вести себя спокойно, дурацких замечаний не делать и ничему не удивляться, даже если ничего и не произойдет в этот раз, -- я сделал акцент на этом "разве", ибо свято верил в то, что если кто-то что-то серьезно задумал, то это он осуществит обязательно, несмотря на все имеющиеся реальные и фантастическо-маразматические преграды.
   Он только ответил:
   -- Я ни на что не претендую, по крайней мере, в ближайшие два часа, а там посмотрим, -- разумно рассудил он и закурил противную российскую сигарету, которые ему специально присылали оттуда. Делал, я думаю, он это больше назло немцам, в знак протеста за свою не очень-то обустроенную немецкую жизнь.
   Мы не торопясь подходили к означенному месту чуть раньше времени. Из кустов выступила вдруг неожиданно прямо на нас мощная фигура Бориса и потащила куда-то прямо в лес. На что Виктор попытался что-то возразить, но был так сильно встряхнут Борисом за шиворот, что прикусил себе язык в прямом и переносном смысле, тихо прошипев:
   -- Не путешественники, а прямо бандиты какие-то, если это конечно не бандито-путешественники.
   За что Борис придвинул к нему вплотную свое лошадиное лицо, на котором за последние годы стали появляться отпечатки благородства, правда, незначительные, и этого оказалось больше чем достаточно. Виктор присмирел.
   Мы были поставлены к двум разным деревьям. Я оглянулся по сторонам и увидел возле каждого дерева притопывающую темную фигуру, каждая фигура что-то очень тихо распевала и крутилась в неспешном темпе против часовой стрелки.
   -- Мычите в унисон! -- приказал нам Борис. -- Тогда, Бром сказал, что все получится.
   -- Мычи! -- приказал я Виктору.
   -- Дурдом какой-то, -- пожаловался он, но мычать принялся.
   Кто-то подошел ко мне сзади и потрогал осторожно меня за рукав. Я вздрогнул. Это был Бром. Он приложил палец к губам и таинственно прошептал:
   -- Все хорошо, радиус нашего распева и магического танца охватывает, примерно, двести метров. Все, кто попадет в этот радиус, будут захвачены измененным пространством и втянуты в процесс перемещения. Я, конечно, надеюсь, что сюрпризов не произойдет. Востоков уже быстро все проверил: бегун попадает в поле главного воздействия через три минуты. Да вот он уже и появился, там, в конце дорожки. Как только он попадет на уложенное нами вчера и хорошо отполированное стекло, он поскальзывается, и процесс запуска перемещения автоматически включится. Правда, только при условии, что он выругается.
   -- А если нет? -- поинтересовался я.
   -- А где ты видел человека, который не выругается, если он неожиданно для себя упадет, да еще и в сырое?
   Я ничего не ответил. Как вдруг кто-то вывалился прямо из черных кустов на то место, где Бром уложил-устроил свою ловушку. Этот кто-то был сильно пьян, прихрамывал, ругался на немецком и, поскользнувшись, начал падать и ругаться еще сильнее.
   Я почувствовал, как меня что-то подхватило и понесло куда-то в сторону. Голова закружилась, я услышал нарастающий звук бромовской мантры с криками:
   -- Нас несет в этого пьяницу!
   Появилась сиреневая спираль, начавшая расширяться куда-то вбок и влево. Я перестал что-либо слышать и вдруг и видеть тоже. Куда-то меня вбромило, обо что-то мягкое ударило и подняло еще раз. И я почувствовал, что лежу на чем-то сыром. Перед глазами было хмуро-голубоватое небо. Первая мысль была, что меня просто лошадь ударила копытом, или Боря прижал впопыхах, но кустов и деревьев вокруг меня не было. Я поднял голову, огляделся. Вокруг была болотистая местность, метрах в двадцати я заметил фигуру бегуна, тревожно оглядывающуюся по сторонам и периодически протирающую себе глаза и стучащую себя по голове. Невдалеке стоял Виктор, произносивший:
   -- Ох, и не хуя себе, твою мать, сработало. А здесь довольно холодно...
   Бойцы моей команды были разбросаны неподалеку в самых живописных позах, их перемещение было тяжелее нашего. И вдруг я услышал знакомый бромовский напев, и фигуры начали шевелиться и подниматься одна за одной, поддерживая бромовское мурлыкание. Пел, конечно, неунывающий Бром.
   -- Твою мать, Востоков, -- сказал Бром после того, как все поднялись и собрались в кучку, кроме ошарашенного бегуна, -- кажется, мы переместились к тому пьянчужке, и о трех, возвращающих нас назад, колец мы можем позабыть.
   -- Так этот же бегун с нами переместился, -- сказал Востоков, махнув в сторону опешившего бегуна.
   -- А толку-то что? -- засокрушался Бром.-- Мы же не в нем находимся, а он, как и все мы теперь, у пьянчужки в легких, как я теперь догадываюсь.
   Бром пошевелил ногой кочку у себя под ногами, и она отчаянно завоняла.
   -- Ну вот, -- сказал Бром растерянно, -- он не только пьет, но и курит так, что теперь будем все его дрянью дышать.
   -- Что теперь делать-то будем? -- поинтересовался я.
   Бром ответил не задумываясь:
   -- В нашей школе еще мастер давно ввел предмет выживания магов и колдунов. Так что будем действовать согласно правилам и определим сначала местные условия, характер окружающей среды, наличие кислорода, если таковой нам необходим для дыхания по местным условиям, температурные режимы, время дня и ночи, наличие источников энергии, может, тут у них два взаимодополняющих солнца, и тогда ночи нет. Ну, а может, они тут и последнее солнце продали, тогда будем использовать светлое лунное время. Ну и прочее: наличие враждебных объектов, направление движения и расход энергии при перемещениях и что у них тут поесть вообще можно. После всего этого разработаем, если сможем, стратегический план, и тактический также, и программу их реализации.
   Я вдруг резко успокоился, хотя все равно было неспокойно. Но Бром так все профессионально объяснял, просто заслушаешься.
   -- Бром, -- поинтересовался я, -- а может нас просто занесло, ну, на какой-нибудь пустырь в Германии?
   -- Где можно клюкву собирать, -- съязвила уже неплохо пришедшая в себя Мария Степановна.
   А Сашка с Наташкой добавили:
   -- И где это ты, милый, пустыри в Германии видел. Они все у них уже давно под дело разработаны.
   -- Ну тогда, может, не в Германии, -- упорствовал я.
   -- Брось, -- разумно сказал Бром, -- все равно ведь пока больше информации не получим. Только что гадать можем. А тут гадай, не гадай -- ясность нужна полная. Хотя конечно...-- Бром не договорил, только махнул рукой.
   -- Твоя идея-то была, -- посокрушался я.
   -- Как лавры, так себе, -- огрызнулся Бром,-- а как чего не получается, так Бром виноват. Пойду до бегуна дойду.
   Бром лихо перепрыгивал с кочки на кочку, пока быстро не достиг того.
   У них завязался оживленный разговор, в течение которого бегун периодически интенсивно хватался за голову и куда-то все показывал руками, на что Бром пожимал плечами и что-то тому объяснял, тоже интенсивно размахивая руками.
   Подошли они к нам только через некоторое время. Бром представил нам бегуна. Им оказался коренной эссенец, недавно вышедший на пенсию профессор одного из химико-физических центров по исследованию человеческой клетки.
   -- Мне кажется, вы попали прямо туда, чем вы так упорно там занимались.
   -- Ну, во-первых, -- ответил профессор, -- это еще надо доказать, а во-вторых...
   Ему не дал договорить Виктор, прервав его:
   -- Ну вот, еще один маловер нашелся. А знаете, что будет, если все это окажется правдой?!
   Профессор подумал и серьезно произнес:
   -- Те исследования, которые я проведу здесь, пахнут Нобелевской премией!
   -- Это все уже хорошо пахнет дурдомом, в лучшем случае, конечно.
   -- А в худшем? -- поинтересовался я.
   -- А в худшем, -- ответил Виктор с энтузиазмом, -- мы вообще отсюда не выберемся!
   -- Мы выберемся, -- произнес Бром, что-то там про себя интенсивно соображая.
   -- Как? -- поинтересовался я.
   -- Мы восстановим три кольца выхода.
   -- Ты уверен,-- удивился Востоков, -- что это вообще возможно? Это трудно сделать у просто здорового человека.-- Востоков махнул в сторону профессора. -- Поэтому мы и выбрали такого редкого человека, как профессор Шнейдер, который не только ломает голову над аналогичными задачами, но и бегает по утрам и занимается йогой по вечерам, да и вообще ведет просто показательный образ жизни.
   -- Я, кажется, добегался, -- грустно произнес профессор.-- У меня через два дня выступление в Мюнхене, через пять -- поездка в Париж на симпозиум, а сегодня на вечер я пиццу заказал с красным итальянским вином.
   -- Ничего, -- ответил Востоков, -- если откажетесь от пиццы, то только здоровее будете, а вот симпозиум действительно жалко.
   -- Все что ни делается, делается к лучшему, -- произнес Бром очередную забитую сентенцию, но как нельзя кстати. И продолжил: -- Маги мы или тля болотная, к тому же мы значительно усилены нашими новыми коллегами, которые в своей жизни не привыкли сидеть сложа рукава. Итак, за дело,-- предложил Бром.-- Разойдемся на полчасика, только недалеко, и потом сойдемся и поделимся своими впечатлениями. Ты, Востоков, займись химическим анализом почвы.
   -- Как, без инструментов? -- удивился профессор.
   -- Без них, сокол, без них, на своей, так сказать, интуиции, -- пропел радостно Бром.
   -- Приборов-то ваших у вас, как я догадываюсь нет, а интуиция Востокова всегда с ним и с нами. Конечно, когда душка Востоков при нас. А вообще, как уже стало известно, все свое с собой носить надо!
   -- Это как же я все буду всегда с собой носить, -- удивился профессор Шнайдер.
   -- Ну так тогда и не жалуйтесь, если чего-то не хватает, -- разумно ответил Бром.
   -- А я и не жалуюсь, -- снова удивленно произнес профессор, -- но и анализ почвы тоже, конечно, сделать не могу.
   -- Вот видите! -- произнес радостно Бром, в душе очень радуясь, что последнее слово осталось все же за ним.
   -- А я многое с собой прихватил, -- сообщил Виктор и развязал свой мешок, и достал оттуда небольшой топор, пилу, молоток, гвозди, примус, бутылку с керосином, веревку, термос, фонарик, компас и много всякой другой всячины, и даже небольшой набор для рыбной ловли и пару хороших охотничьих ножей с газовым пистолетом в придачу.
   -- Вот молодец,-- похвалил его Бром и добавил: -- Все свое носит с собой.
   -- Если б все, -- вздохнул Виктор, -- так мы бы здесь и горя не знали. Знаете, сколько я собрал в Германии полезного по их помойкам? Добросаются они еще!!!
   -- Так вы, милый Виктор,-- подначила его Мария Степановна, -- сокрушаетесь, что всю эту помойку сюда не перетащили?!
   -- Посмотрим, -- сказал разумно Виктор, -- может, это и в самом деле было бы неплохо, ведь никто не знает, что тут вообще есть. Может, они еще в бронзовом веке живут.
   Откуда-то со стороны, трудно было определить, какая это сторона, нарастал гул, и напоминало это скорее звук маленького моторного самолетика.
   Все задрали головы кверху и стали напряженно наблюдать. Вскоре со стороны, откуда слышался звук, появилась едва различимая точка, и через несколько секунд над нашими исследователями завис неопознанный летающий объект, он был похож скорее на перевернутый керогаз. Он висел в воздухе и отчаянно шумел. Потом где-то внизу у аппарата открылась заслонка, и на головы наших путешественников рассыпались какие-то бумаги.
   Востоков подобрал одну из них. На ней были какие-то странные разводы различных цветов. Но как только Востоков взял бумагу в руки, она была скорее не бумага, а пластик, он тут же от удивления открыл рот и замер.
   Все как-то автоматически подняли тоже по листку, только профессор и Виктор не стали это делать. Я тоже поднял и тут же услышал у себя в голове довольно неприятный голос, но голос был отчетливый и громкий и какой-то механический, он проговорил:
   -- Вы находитесь в зоне повышенной ламбрибардной опасности.
   Я выронил из рук листок и голос прекратился. Я поднял листок и опять услышал все снова и далее:
   -- Ламбрибардная опасность -- значит возможно быстрое генное заражение и быстрый переход в разряд низших животных сущностей. Если вы относитесь к существам принидарного порядка, то есть вы носители основных человеческих качеств, то сделайте прививку согласно следующей инструкции.
   Я посмотрел в низ листа и отчаянно захотел его лизнуть.
   -- Все правильно,-- сказал голос у меня в голове.-- Следуйте этому желанию. Через, примерно, двенадцать секунд будет нами включена установка поражения трипицидальных сущностей. Если вы к таковым относитесь, то командир корабля предлагает вам встать добровольно под наш синуизатор, и вы будете доставлены в наш исследовательский центр. Правда, свободы мы вам больше не обещаем, попытки к бегству будут рассматриваться как отказ, и вы будете уничтожены по новейшей технологии рывка Рембса.
   -- Попали, -- пробурчал Вулканов.-- А кто тут разберет, что мы для них?
   -- Наверняка, мы враждебные объекты, -- констатировал Шнайдер.
   -- Один черт, плохо! -- признался Бром.
   -- Я лижу, -- сказал Виктор и решительно лизнул. Его лицо передернулось, как от удара тока, но в общем и целом он остался невредим. За ним лизнули бумагу и все остальные.
   -- Ой, помер, -- сказал Бром и прилег на кочку. Через минуту встал, хитро улыбнулся и сказал: -- Я не принадлежу к враждебным объектам.
   С летающего объекта высыпали новую пачку бумаги.
   -- Может, теперь и покормят? -- предположила Мария Степановна.
   Бумага была лиловых тонов, и когда я ее тоже взял в руки, там засветилось: "Приятного вам путешествия, опасайтесь мутирующих объектов, приятного аппетита и направляйтесь в сторону югароха, если у вас нет на этот счет своих особых целей" и еще ниже, когда я посмотрел на листок, стояло. "Победа или смерть!"
   -- У них тут, похоже, проблемы, -- констатировал я.
   -- А у кого их нет, -- ответил Бром и добавил: -- Только они разные.
   -- Вот вам и бронзовый век, -- сказал Бром, обращаясь к Виктору,-- и еще не известно, что нам еще тут откроется.
   Виктор предпочел лучше уж ничего больше не говорить, а хорошенько осмотреться.
   Все разошлись на полчасика. Бром пытался нюхать воздух и определить хоть какие-нибудь жилища по запаху: ведь, если кто-то прилетел, то должно быть жилье, если они, конечно, не завалились в закрытый район, откуда всех уже давно вывезли из-за опасности мутации. И Бром представил себя мутантом, потом сплюнул, перекрестился и про себя тихо прошептал:
   -- Мастер, пронеси.
   Виктор сказал, что ему все равно, но надо серьезно думать о ночлеге, если мы все не хотим тут просто вымерзнуть, а для того чтобы все это дерьмо пережить, как минимум, нужен хоть какой-нибудь кустарник, хотя и сухой мох тоже сойдет. Хотя, вот, где взять сухой мох в такой промозглище...
   Боря сказал, что он попробует чего поесть раздобыть.
   Профессор копался уже где-то в кочках и удовлетворенно сопел, что все, мол, кочки девственно нетронутые и что тут масса работы для его исследований, хотя Мюнхен, конечно, жалко.
   Я решил просто пройтись, если перепрыгивание с одной мало-мальски приличной кочки на другую называется прогулкой. Немного отпрыгав от своих товарищей, я выбрал кочку покруче и осмотрел все вокруг. Вокруг меня расстилалось клюквенное болото с очень редким кустарником. Небо было затянуто темными тяжелыми тучами, правда, с некоторыми просветами, через которые пробивался какой-то странный, как у дневных ламп, холодный свет. Конца болотам не было. Я покачал головой, подумав, что стоило ли все это начинать, и, плюнув неожиданно сам себе под ноги, громко произнес:
   -- А все равно и там жизни толком нет, так хоть может что новое еще узнаю.-- И я истошно закричал: -- Эй, вы там, заразы, отзовитесь, если тут кроме кикимор болотных вообще кто-нибудь есть.
   Как мне показалось, болото только в ответ слабо ухнуло и то, наверное, где-нибудь газ вырвался наружу.
   Вдруг я увидел какой-то смерч на горизонте и почувствовал жуткую вонь -- огромное облако этого вонючего образования мчалось на меня с огромной скоростью. Я бросился лицом вниз и прижался к плохо пахнущей воде.
   Когда облако достигло меня, я втянул побольше воздуха и затаил дыхание. Облако так же быстро ушло, как и появилось. Оставив какой-то прогорклый запах и вкус на моих сразу же пересохших губах. Следующее облако накатило минут через двадцать, когда я уже снова был на месте нашей высадки. Все мои друзья были закопченные и чумазые. Виктор ругался, что когда он отсюда выберется, он этому пьянице вставит его сигарету в одно место. Этот кошмар закончился только к ночи, которая так ненавязчиво успела наступить. Виктор насобирал какого-то кустарника, разложил костер, который почему-то горел только какими-то короткими вспышками и больше, надо признаться, чадил, чем горел. Что Бром нам объяснил, как периодическое поступление кислорода в легкие нашего исследуемого объекта и очень плохое его усвоение клетками тела, все из-за того же курения.
   -- А если он вообще кончит дышать? -- спросил я у Брома.
   -- Ну, тогда и посмотрим, -- ответил он с философским терпением.
   -- Боюсь,-- ответил я на это его спокойное замечание,-- что смотреть уже будет некому.
   -- Посмотрим, -- повторил снова спокойно Бром.
   Виктор раскрыл свой рюкзак, достал оттуда пачку газет, навертел их нам всем на ноги, одел на них еще целлофановые пакеты. Только Востоков отказался от этой процедуры, сказав:
   -- Я, наконец-то, себя чувствую немного охлажденным. Да и для серьезного йога неплохо пожить чуть в суровых условиях.
   Вулканову сырость была тоже нипочем, но он с детской радостью принял заботу Виктора.
   Виктор достал из своего рюкзака еще пару банок тушенки, разогрел их на костре, предложил всем угощаться. Радостно довольный, что может сделать то, что никто здесь сделать не может, несмотря на их разнообразные магические и немагические таланты.
   Честно говоря, есть не хотелось. То, что было предложено с летательного аппарата для поддержания сил, действительно хорошо утолило голод, хотя все равно челюстями подвигать как-то хотелось. Ну а когда Виктор вытащил из своего бездонного рюкзака вкусно пахнущую копченую курицу, тут даже и профессор оторвался от своих почвенных исследований, и даже Востоков заерзал на кочке, потому как питал страсть даже не к самой курице, но к запаху.
   Ночь прошла в полудреме. Откуда-то раздавалось странное похрипывание, посапывание, как-то вроде со стороны неба.
   Бром высказал мысль, что, наверное, наш благодетель, к которому мы так случайно завалились, спит сном праведника и похрапывает. И Бром тут же поинтересовался у профессора: похрапывает ли он?
   На что тот рассеянно ответил:
   -- Не знаю, кажется, жена не жаловалась.
   -- Наверное у вас разные комнаты, -- резонно заметил Бром.
   -- Ну да, -- удивился профессор и в свою очередь спросил: -- А у вас что, нет, вы спите с женой в одной комнате?
   Никто на это ничего не ответил, только Бром прокомментировал, как всегда с чувством глубокого понимания собеседника:
   -- Ну, теперь я понимаю, почему вы не знаете, храпите вы или нет. И я могу себе представить, как бы вы должны были храпеть, если бы ваша жена, живущая в другой комнате, это могла слышать.-- И Бром высказался снова избитой сентенцией: -- Действительно, все делается к лучшему, потому что если бы вы храпели, то нам было бы у вас в легких ничуть не спокойнее.
   Утро наступало мучительно долго. И как только оно наступило, снова запахло гарью и стало наволакивать копытные тучи.
   Попили наспех, облизав вблизи странные скользкие кустики, на которых было образование наподобие морозной слизи, впрочем, вкус был не плохой. Востоков сделал это открытие, при этом сказав:
   -- Мне, конечно, все равно, я, как верблюд, могу еще две недели не пить, но вот для нашего жаждущего общества,-- и он посмотрел, как мне показалось, с легким укором на меня и на Виктора,-- это, наверняка, необходимо.
   -- Да, -- разумно согласился Виктор, -- вода не водка, много не выпьешь. Но и без нее не обойдешься, впрочем, как и без водки.
   Бром подытожив мнение всех, принял решение продвигаться куда-нибудь вообще и, смотря по местным обстоятельствам, куда-нибудь в частности.
   Все старательно перепрыгивали с кочки на кочку часа три подряд, терпеливо, не ругаясь, не стеная и не проклиная свою судьбу.
   Остановились возле какой-то большой полураспавшейся кучи, конечно, с неприятным запахом.
   -- Это останки мутантов, -- высказал предположение профессор. Из кучи торчали ноги, руки, части каких-то карликовых тел, напоминающих странную смесь карликов с какими-то гиеноподобными существами, в придачу торчали из кучи и останки больших перепончатых крыльев.
   На что Бром разумно заметил:
   -- Эта сволочь может тут оказывается преспокойно летать.
   В куче лежали тоже порядком испорченные доспехи времен средневековья. И Вулканов, покопавшись, вытащил прилично сохранившуюся там острую секиру, а Боря -- довольно тяжелый кистень, пожаловавшись, что кистень все-таки легок.
   Дамы порядком приуныли, погрустнел и Бром. Все рисовали себе неприятные картины этих существ в действии.
   Мария Степановна высказала мысль:
   -- Может, это последняя истребленная НЛО-куча.
   -- Я так не думаю, -- живо ответил профессор и продолжил: -- Вы разве не слышали какое-то странное уханье на болоте и, как мне показалось, у нас над нашим бивуаком кто-то даже пролетел, оставив очень коротко неприятный запах. Да и пару раз что-то ярко блестело. Я уж грешным делом подумал, что это живые существа.
   -- Вы правильно подумали, -- отозвался Виктор и полез в свой рюкзак доставать свои охотничьи ножи, приговаривая: -- Знал бы прикуп, жил бы в Сочи, а вот знал бы, что все так обернется, я бы о "калашникове" позаботился, да и ящик гранат не помешал.
   -- Вы с ума сошли! -- ответил на это Бром. -- Совсем забыли, где находитесь. Если вы его,-- и Бром махнул куда-то наверх, -- раньше времени на кладбище отправите, то представляете себе, в какой мы тяжелой ситуации все окажемся. Поэтому мы должны бороться за здоровье нашего клиента всеми имеющимися в нашем распоряжении силами. Если мы, конечно, не хотим тут остаться жить вечно. Хотя это вечно не протянется долго, если все будут поступать так волюнтаристски.
   -- Почему? -- удивился Вулканов.
   -- Вы наивны, профессор! -- удивился Бром, обращаясь к Вулканову: -- Где вы видели алкашей долгожителей?
   Профессор Шнайдер с интересом уставился на Вулканова и спросил:
   -- Мы -- коллеги?
   -- Да, -- ответил Вулканов. -- Только в разных областях. Вы в области сознания, а я в области сверхсознания, а брат мастера,-- и он кивнул на Брома, -- профессор в области подсознания.
   -- Где вам присваивали профессорское звание? -- поинтересовался профессор Шнайдер.
   Вулканов напрягся и сказал:
   -- Это было еще в Атлантиде. С тех пор я с этим и мучаюсь.
   -- Это почему? -- удивился Шнайдер, странновато посмотрев на своего собеседника.
   -- Да знать надо много на профессорское знание, куда проще каким-нибудь кандидатом лженаук быть, -- и Вулканов хитро посмотрел на Востокова.
   -- Ты чего, Сарваг, намекаешь на Бомбейскую кафедру истории, где я не захотел защищать докторскую по теме "Племена Рутоки, селившиеся у истоков реки Ганг". Они же там никогда не селились, а селились они значительно ниже.
   Вулканов только сказал:
   -- Зато ты теперь не профессор и даже не доктор какой-нибудь завалящий.
   На что Востоков ответил:
   -- Вулканов, хоть и ректор этого института был моим большим "чайным" другом, хотя я и хотел реализовать себя как достойный член ученого сообщества, но...-- и он сделал паузу, продолжив через некоторое время назидательным тоном,-- истина дороже!
   -- А где вам присваивали звание профессора? -- обратился настырный Шнайдер к Брому.
   -- Видите ли, мой дорогой искатель истины, собственно говоря, звание профессора было мне присвоено мастером еще пару миллионов лет назад, когда я изменил движение ледников.
   Востоков приставил палец себе к виску и покрутил им, всем своим видом выражая понимание бромовских проблем и нежелание последнего ничем обидеть, разве что немного позабавиться над назойливым профессором. Да и действительно, какая разница, кто, где, когда, за что получил какое звание.
   -- Понятно! -- ответил профессор Шнайдер.-- Теперь я понимаю, что попал в достойное общество своих собратьев!
   -- Если бы вы, мой дорогой профессор точных наук, попали бы действительно в общество своих собратьев, да еще в такой критической ситуации...-- Бром сделал паузу, -- то они бы вас съели!
   -- Это точно! -- удивился профессор. -- Я как-то сразу об этом не подумал.
   Прошли еще часа три, и мы увидели невдалеке остатки костра.
   -- Ура! -- закричал Борис. -- Тут были люди!
   -- Не спешите радоваться, -- сказал, слегка прищурившись, Виктор, -- это остатки нашего костра. Я вижу остатки моей курицы, да и бумажные обертки из магазина "Алди" наводят меня на эти мрачные мысли. Ну разве что здесь есть такой же магазин.
   -- Чего молоть чушь! -- вдруг резко сказал Бром. -- Все ясно, мы ходили вокруг да около, несмотря на то, что шли все время по прямой, как нам всем казалось.
   -- А может нам идти теперь все время по кривой? -- предложил Востоков. -- Тогда мы попадем куда-нибудь по прямой.
   -- Может, это и разумно, -- ответил на это Бром,-- но только я предлагаю здесь заночевать еще раз и хорошенько обо всех этих местных феноменах подумать.
   В эту ночь устроили дежурство, добили последние припасы Виктора.
   Ночь прошла тоже относительно спокойно, если не считать того, что за время моего дежурства вырос вокруг нашей стоянки приличный кустарник, а с правой стороны от нас появился широкий, начавший громко журчать ручей, который начал даже мешать спать!
   Утром распогодилось. Бром осмотрел все это безобразие и констатировал:
   -- Если мы идем, то вокруг нас ландшафт не меняется, если мы сидим на месте, а точнее говоря спим, а значит активно работаем нашим сознанием на подсознательном уровне, то ландшафт меняется. Вопрос только остается -- до какой степени и что нам может это принести: хорошего или плохого?
   -- Да,-- философски произнес Востоков, -- сколько в этом мире есть еще загадочных, малоизвестных нам и, я бы сказал, просто чудесных вещей!
   На что Боря также философски заметил:
   -- Наверное все дело в качестве этого самого подсознания.
   -- Все это еще надо проверить, -- разумно заметил Бром.
   Когда все как-то пришли в себя, Бром предложил применить предложение Востокова -- то есть начать двигаться по кривой.
   Виктор достал из рюкзака компас и попробовал найти север. Стрелка компаса бешено закружилась. На что Виктор облегченно вздохнул, сказав:
   -- Хорошо, что вообще двигается. Можно сделать два предположения, что, во-первых, стороны света все-таки тут имеются и, во-вторых, что под нами весьма вероятно находятся залежи тяжелых металлов, вот она и крутится, как сумасшедшая!
   -- А я уже у себя давно одышку заметил, -- произнес Вулканов грустно.
   -- Это курение, -- сказал Бром. -- Я правильно в свое время решил внедряться к некурящему.
   -- Сколько веков курю, -- удивился Вулканов, -- и ничего, а тут на тебе!
   -- Все хорошо до поры до времени, -- ответила на это Мария Степановна, которая придавала своему здоровью всегда первостепенное значение.
   Виктор потянулся как-то автоматически за сигаретой, достал ее, сунул в рот, потом понюхал что-то вокруг, плюнул, бросил сигарету на землю, сказав:
   -- Ну вас всех к черту, весь аппетит мне отбили!
   -- Ты поосторожнее выражайся, -- посоветовал Востоков -- Мы же ведь не знаем, насколько у них действует закон материализации мысли?
   -- Это еще что такое?
   -- Ну, что подумал, то и случилось!
   -- А так бывает? -- удивился Виктор.
   -- Да, бывает, -- удивился в свою очередь Востоков такому глупому вопросу.-- Правда, на земле этот закон сейчас значительно ослаблен. В связи со слабо контролируемым человеческим мышлением самого же человечества.
   -- Учту, -- ответил Виктор, но сигарету все-таки подобрал, объяснив это тем, что, мол, мало ли ностальгия замучает, а вот курит ли тут кто-то -- вопрос еще не известный, и даже если курят, то подойдет ли это ему вообще.
   На что Востоков предложил Виктору просто бросить курить. А когда потянет сильно -- понюхать местные кочки, и начавшаяся тошнота отобьет желание от этой вредной привычки.
   -- А что, у меня внутри так же плохо все выглядит? -- задал он вопрос сам себе. И сам же на него ответил: -- Наверное лучше, хотя, кто знает насколько?
   Утром все выстроились гуськом и пошли, вернее попрыгали. Впереди уверенно прыгал Востоков, через примерно пять часов постоянных прыжков вышли опять на место, где провели уже две предыдущие ночи.
   Бром устало сел и сказал:
   -- Заколдованный круг какой-то. Наверное, мы не понимаем закона местного передвижения.
   Востоков предложил засесть всем в длительную медитацию и разобраться, действительно, что к чему.
   Сели. Просидели, кто мог, конечно, часов восемь кряду. Поделились впечатлениями, и все сошлись на том, что эту ночь надо провести на этом же месте, тем паче другие варианты все равно не подходили.
   Часа через три, как совершено стемнело, вдруг начало раздаваться какое-то серьезное урчание, потрескивание и, когда мы все проснулись уже окончательно, вокруг нас начал расти настоящий дубовый лес. На глазах он стал превращаться в дубраву и так же на глазах начал стареть. Почва вокруг нас значительно поднялась, и мы оказались сидящими на прекрасной поляне, откуда-то засеребрила луна. И в серебряном свете прямо рядом с нами выступили, как из небытия, несколько сидящих фигур со склоненными головами. Мы застыли в немом удивлении. Медленно фигуры переходили из полуяви в реалии. Их было семеро. Они сидели рядом, и все вместе образовывая полукруг, из которого распространялось довольно яркое, все сразу успокаивающее, свечение. Напротив их сидел старец. Он осмотрел всех внимательным взором, как бы проверяя, все ли в порядке, осмотрел всю нашу притихшую группу и величественно поклонился, сказав:
   -- Я мудрец Таланго, а это, моей волей, собранные ученики. А вы кто и зачем нас так интенсивно звали? Хотя почти с вами все ясно. Вы высшие сущности, но зачем вы тут, на этих проклятых и забытыми всеми болотах?
   -- Да как вам сказать, -- ответил Бром уклончиво, -- некоторые ошибки в наших весьма точных расчетах привели к тому, что наш межпланетный корабль...
   Услышав это учитель Таланго многозначительно посмотрел на своих учеников и произнес:
   -- Я всегда утверждал, что существуют инопланетные цивилизации. А как называется ваша планета? -- поинтересовался он.
   -- Да это там, снаружи, откуда бомжина -- пьяница -- воздух вдыхает и куда он потом его выдыхает, -- не выдержав, влез в разговор неожиданно и сам для себя Виктор.
   -- Это что? Поясните нам! -- попросил Таланго.
   Бром засмущался и сказал:
   -- Наш мудрый сопутчик высказался, так сказать, в иносказательной форме!
   -- Это чтобы непосвященные не поняли! -- тут же пояснил Таланго.-- Я так всегда разговариваю со своими учениками, когда деревня к нам приходит.
   -- К вам целыми деревнями ходят? -- удивился я, хотя хотел сказать другое.-- А что, у вас тут и деревни есть? -- Но сказал только лишь то, что сказал.
   -- Ну да, -- удивился Таланго, -- приходят, вот и вы сейчас к нам пришли.
   -- Мы сидим, как семена в грядке на этом проклятом болоте и никуда не ходим, правда, пробовали, но...-- Виктор хотел выругаться, но вспомнив предыдущие наставления, оборвал свое речеизъявление.
   -- Ну и? -- удивился Таланго.
   -- Я кажется все понял! -- радостно вскричал Бром. -- У них тут все само ходит, то есть передвигается, а значит, не надо никуда ходить. Поэтому мы все прокололись, когда пытались отсюда уйти.
   -- Зачем ходить,-- удивился Таланго, -- когда все и само придет?
   -- Нет,-- вдруг подал голос один из учеников Таланго, -- я всегда хотел передвигаться, и я знаю, что это возможно. А не только передвигать все своей силой сознания.
   -- Передвигаются только мутанты! -- мрачно произнес Таланго.
   -- Мы не мутанты! -- влез в разговор Борис.
   -- Я знаю, -- ответил учитель, -- иначе бы вас экспериментальщики уничтожили.
   -- Как те кучи, что мы видели? -- удивился я.
   -- А что, кучи к вам уже приходили? -- удивился в свою очередь Таланго.
   -- Нет, -- ответил Бром, -- это мы к ним приходили.
   -- Я же говорю, -- не вытерпел ученик, который хотел путешествовать, -- что и высшие сущности могут перемещаться, куда им вздумается, а не перемещать к себе объекты.
   -- Да, -- начал свое объяснение Таланго, -- в свое время мы умели сами передвигаться, но шел рост нашего духовного развития, и эта функция отпала за ненадобностью. И теперь мы практически забыли, как это делается, а сейчас бы в этой уникальной ситуации...-- он не стал рассказывать, в какой,-- это бы пригодилось. Дело в том, что мы делали ставку на духовное развитие каждого, но каждый не был на это способен в равной степени. Мы это не учли. А когда мы значительно оторвались от других, то им мы помочь уже не могли, а они сами не справились, и теперь весь этот ужас окружает их.
   -- А вас? -- удивился я. -- Вы же живете здесь!
   -- Здесь хорошо, -- сказал Таланго. -- Посмотрите на эту дубовую рощу, послушайте наших птиц, попейте нашей родниковой воды, подышите нашим вкусным, особо питательным, воздухом, и вы скажете: плохо ли мы живем? Все это есть продукт нашего высокого, незасоренного сознания. А то, что вы видели до нас, есть продукт сознания тех, кто живет здесь и производит своим сознанием то, что вы видели!
   -- Так это значит, что вам не к чему стремиться больше? -- спросил я учителя.
   -- Ну, в принципе это так, и только очень молодые, -- он посмотрел на своего непоседливого ученика, -- хотят все переделать!
   -- Молодость! -- вставил Бром философски.
   -- Да нет, я просто хочу вернуться к истокам и исправить ту ошибку, которую допустили наши мудрые старцы, уйдя в самостоятельное духовное развитие. Ибо я предполагаю, что всеобщий катаклизм рядом, ибо отрицательное сознание других влияет и на наши мощные сознания все больше...
   Таланго только крякнул, добавив:
   -- Мы можем на них влиять, и неизвестно кто на кого больше. Но, впрочем, я вижу твои желания. Оставайся с пришельцами и попробуй воплотить твои идеи. Ну а к нам ты всегда сможешь вернуться, если сохранишь чистоту своих помыслов и не уронишь наши принципы.
   Ученик с укором, как мне показалось, посмотрел на учителя.
   -- Ты еще непосвященный, -- пояснил Таланго. И он объяснил нам: -- Каждый посвященный должен сотворить вокруг себя дубовую рощу, ну и все такое прочее. И удерживать все это в развивающемся состоянии многие годы.
   -- Так долго? -- спросил я, представив себе весь этот гигантский труд сознания.
   -- Примерно двенадцать лет, -- ответил Таланго.-- А наш молодой ученик, кстати он самый молодой и зовут его Оттобья, сотворил только несколько молоденьких дубков, неплохой кустарник и носится со всеми своими бредовыми идеями о физическом перемещении из стороны в сторону, не давая ни нам, ни себе покоя, вместо того чтобы заниматься серьезной работой.
   -- Я останусь,-- произнес Оттобья с чувством глубокой благодарности.
   -- Насколько я понимаю, наши новые друзья не собираются сидеть здесь на болоте долго и выращивать по нашему примеру рощи. А будут пытаться идти куда-то и попробуют решить свои неотложные проблемы. -- И добавил: -- Как им кажется. И, обращаясь уже к Оттобья: -- Ты многое знаешь, но пару вещей я тебе все-таки не сказал, было рано, сейчас самое время. Чтобы передвигаться, надо снизить интенсивность мышления для тебя, и тогда твои ноги пойдут. А гости должны поднять свою интенсивность мышления и идти не только ногами, но и головой.
   Востоков почему-то залился краской. Учитель это заметил и сказал:
   -- Не смущайтесь, мой друг, не все сразу. Я ведь тоже не уверен, как пошли бы мои дела у вас на планете. А теперь я покажу тебе, Оттобья, карту стран, которые лежат за пределами наших болот, и где я сам был, правда, уже давно, и с тех пор, вероятно, многое изменилось. Можно идти дорогами проторенными, а можно скрытыми. На проторенных дорогах много всякой нечести и опасности, и они длинны. На скрытых нечести нет практически, по крайней мере, раньше не было, но там другая опасность -- требуется очень высокая интенсивность сознания, иначе будет выкидывать на открытые дороги вдруг и неожиданно. А что там в этот момент окажется -- сказать трудно. Да и дамы при вас, да и пожилые,-- он посмотрел на Вулканова и Брома.
   Вулканов так сверкнул глазами, что учитель предпочел отвести от него свой взгляд, чтобы не быть тут же испепеленным.
   -- Поэтому я предлагаю вам, -- продолжил он, -- отправиться сначала на север. В страну Судакию, это недалеко здесь. Правитель там хоть и взбалмошный, но в принципе наш. Он найдет чем занять вас,-- и он кивнул в сторону дам.-- Ну а остальным может поможет, чем сможет, а там уж и ваше дело.
   -- А как далеко до этой Судакии? -- поинтересовался я.
   -- Да рукой подать, полчаса интенсивного сознания и три дня прямолинейного движения на север, если, конечно, всякие твари не помешают, да и вы им не поможете!
   -- А поесть? -- поинтересовался я.
   -- А это уже от вас лично будет зависеть, как думать будете. Хотя и в пути кое-чего тоже найти можно, не расходуя психическую энергию на материализацию продуктов питания. Ну и в довершение ко всему, я вам сотворю немного поддерживающих сухофруктов с кустарника рабобека. Вкус у них, надо честно сказать, дерьмовый, зато силы много. И еще я вам дам слово, произнеся которое, вы можете образовать вокруг себя ров с водой и защиту из дубов, правда, длительность их существования будет целиком и полностью зависеть от ваших способностей к концентрации.
   -- Но это будет зависеть и от нашего сознания, -- пошутил я, -- и если оно, так сказать, подкачает, то это будет уже не ров, а так, ровчик, если не канавка, и дубы будут...
   Учитель оборвал меня, сказав:
   -- Все правильно, а дальше вы уж сами не маленькие!
   И чудная дубовая роща с учителем и учениками стала потихоньку исчезать, и остался только Оттобья со своими небольшими деревьями. Он крепко задумался, наверное, снижая интенсивность мышления, что в конечном итоге привело и к исчезновению и его деревьев тоже. Но Оттобья остался.
   Одет Оттобья был в легкую, просто скроенную желтого цвета плащ-накидку, причем он не мерз и в отличие от Виктора, который в своем рыбацком костюме смотрелся просто пещерным человеком, выглядел легко и подтянуто. Мы просидели так часа три, причем кочки за это время как-то пополнели, можно сказать, подросли, воздух стал чище, и ручей зазвенел веселее, и даже на небе иногда стало проступать солнышко. В общем все оказалось не так уж и плохо, как нам показалось. И радостные мы все попытались отправиться в путь, но то ли интенсивность нашего сознания была низка, то ли Оттобья никак не мог снизить свою, но мы не трогались с места. Тогда Боря предложил пойти экспериментально, то есть соединив его интенсивность сознания с нашей, и тогда начать двигаться. Но это не получалось, пока наконец-то Бром не догадался в очередной раз, что двигаться надо было, держась друг за друга чисто физически.
   Это было неудобно, так как кочки были большие, и периодически, кто-нибудь падал, и мы практически возвращались на то же место. Но со временем падения стали реже, возвраты не так близки от места отправления и держаться надо было уже не так крепко друг за друга.
   Во время дороги Оттобья рассказывал, как надо себя вести, о чем думать, что замечать и что не замечать.
   -- Опасны, -- рассказывал он, -- неожиданно возникающие объекты. Это значит, что мы попадаем в поле чьего-то чужого сознания, а оно не всегда дружественно и иногда бывает сильнее нашего, а это уже воистину опасно!
   -- А как,-- спросил я у Оттобья, -- определить, что дружественно, что нет?
   -- Ну, в принципе, это просто, сначала появляются нехорошие предчувствия, затем стойкие ощущения, что что-то не так, ну а когда жрать начнут,-- пошутил он,-- то работай во все лопатки своим сознанием, ну и руки пошире расставляй, чтобы не сразу проглотили.
   -- Это в каком смысле? -- удивился я. -- В прямом или в переносном?
   -- В нем, в нем самом, -- ответил он, слегка наклоняясь ко мне и уже тише: -- Сожрут, даже не заметишь, кто это был, а потом вылезай весь обсосанный из чьего-либо желудка, если, конечно, вовремя сообразишь, что к чему.
   -- Да, опасное это мероприятие по чужим кишкам путешествовать, -- грустно констатировал я.
   За день мы прошагали километров пятьдесят и еще надо было сделать примерно в пять раз больше. Оттобья успокаивал нас, что, во-первых, завтра все пойдет уже по накатанной, а, значит, можно сделать в два или три раза больше, тем паче он попробует использовать волшебный подъемный звук, и тогда мы сможем полюбоваться удивительным ландшафтом этих, к сожалению, гнилых болот. А во-вторых, все равно чем-то надо заниматься.
   Приостановились по желанию всех чего-нибудь перекусить. Для этого Оттобья предложил использовать генераторные способности нашего сознания по производству желаемых нашим организмом продуктов, для этого надо просто представить то, что вам захочется. Он, Оттобья, начнет произносить определенные звукосочетания, и перед каждым появится желаемое.
   -- Только,-- попросил он,-- думайте быстрее, я вам не фабрика по производству питания. Да и жалко психическую энергию на такую ерунду тратить.
   Он что-то забормотал, и я начал себе представлять сначала какие-то пельмени, затем кусок белой булки, затем кусок колбасы, и в это время Оттобья сказал:
   -- Хватит,-- и предложил немного подождать.
   Перед Виктором неожиданно появилась груда хорошо обглоданных куриных костей.
   Виктор выглядел разочарованно и сказал:
   -- Я этого точно не желал, и все честно представлял, как мог.
   -- Может быть, -- высказал предположение Оттобья, -- вы представили, как вы все это уже кушаете.
   -- Да, -- удивился Виктор.-- Откуда вы это знаете? И даже представил себе, как я смачно вытер рот после.
   -- А чувствуете вы себя сытым? -- поинтересовался Оттобья.
   -- Да! -- удивился Виктор. -- Но все же самого процесса жевания не хватает.
   -- Что сделали, то и получили, чего тут удивляться.
   Вдруг донесся разочарованный голос Вулканова:
   -- Я на всех шашлыки жарил, да малехо увлекся и посмотрите, что получилось?
   Перед Вулкановым дымилась большая груда сгоревших шашлыков и из нее торчали железные шампура.
   -- А шампура-то зачем? -- поинтересовался Оттобья.
   -- Ну, а как же? -- удивился Вулканов. -- Я же всегда шашлык так жарю.
   Перед профессором стояли какие-то реторты и в них ползали какие-то гадости.
   -- Получилось! -- радостно кричал профессор.-- Я себе заказал то, что водится в этих кочках.
   -- И что,-- с интересом спросил Оттобья, -- вы это теперь кушать будете?
   Профессор ухмыльнулся и патетически произнес:
   -- Не хлебом единым жив человек!
   -- Но и без него, -- пообещал Бром, -- вы скоро ноги протянете.
   Перед Бромом стояла вкусно пахнущая глиняная миска с русскими щами и куском здоровенного теплого хлеба, и это было еще и сервировано красиво.
   -- Вот, что значит, мастер! -- удивился я.
   Бром пожелал всем приятного аппетита и принялся все это уплетать за милую душу.
   -- Спасибо! -- сказал Востоков, перед которым лежало блюдо с толченым стеклом и полный поднос безопасных бритв "Нева". -- Дернул меня черт так красочно о них подумать, -- разочарованно сказал он. И как-то нехотя взял в рот немного толченого стекла.
   На что Бром сделал кислую мину и сказал:
   -- Востоков, душка, я специально вторую ложку сотворил, зная, что у тебя всегда голова не на месте.
   Востоков от предложения не отказался.
   Перед Борей возлежало примерно полтуши свежесваренного молодого барашка. Он ел его и нахваливал сам себя.
   Перед дамами благоухало блюдо с какими-то явно заморскими фруктами. Все было сервировано на восточный манер и очень красиво.
   Передо мной появилась пачка "Останкинских" полуразвалившихся от неумелого оттаивания пельменей, замороженная булка из магазина "Алди" и еще несваренная и полуупакованная колбаса.
   -- Ну, что же, -- сказал Оттобья, -- для первого раза у вас неплохо получилось.
   Боря предложил мне и Виктору присоединяться. Я отказался, сказав, что, мол, я на диете и очень тому рад, так как за эти три дня сбросил приличный вес и чувствую в себе силы попоститься до следующей материализации.
   А Виктор уже радостно разгрызал молоденькие бараньи косточки своими поистине стальными зубами с истинно собачьим раннепереселенческим аппетитом.
   А подсел к Оттобья и попросил показать, что он получил.
   -- Ах, -- сказал он, -- я просто заказал себе укрепляющий запах.
   -- А можно его понюхать? -- попросил я.
   -- Да, конечно! -- обрадовался он.
   -- А где? -- поинтересовался я.
   -- Нюхайте вот в эту сторону, -- предложил он и махнул куда-то вправо от себя.
   Я понюхал, крепко пахло дерьмом.
   -- Дерьмом пахнет, -- сказал я и покривился.
   -- Ну вот, -- ответил Оттобья.-- Мало кто понимает силу дерьма, -- сказал он разочарованно и протянул мне какой-то флакончик. Пахло божественно.
   "Это, вероятно, в виде компенсации",-- подумалось мне, но сил прибавилось, да и настроение тоже. Я решил, что буду только запахи по возможности заказывать.
   -- Ну так уж чересчур тоже не стоит, а в общем-то, это дело неплохое. Вот только надо знать, что заказывать, да в городе сходите пару раз на рынок -- там вам все покажут.
   После такого укрепляющего обеда протопали еще часа три, практически не устав. Как вдруг мы услышали странный шум. Оттобья насторожился, закрутил головой, стал принюхиваться. И через пару минут, за которые шум только нарастал, Оттобья сказал:
   -- Это, весьма вероятно, мутанты мчатся куда-то, но чтобы их было так много -- я не предполагал, если только, конечно, они в последнее время резко не расплодились. Раньше-то такого здесь не бывало. Нет, конечно, случалось, непонятно откуда они вдруг начинали плодиться, но патрульные отряды из города обычно регулярно приходили, если их собиралось много, или своими силами справлялись. На болотах были свои патрули, и их, этих мутантов, истребляли быстро, правда, тогда они еще не были мутантами и их возможности были значительно меньше, а наши -- значительно больше. Значит, что-то не в порядке в нашем государстве, а вот что -- предположить трудно!
   -- Может, болеет ваше государство тяжело? -- предположил профессор Шнейдер, вспомнив про описание Бромом этого непонятно откуда взявшегося пьяницы.
   -- Может, и более, -- ответил Оттобья. -- Кто тут чего знает?
   Оттобья попросился залезть на плечи к Боре. Тот дружелюбно подставил тому свою богатырскую спину. Оттобья легко залез на нее, вытянул шею и начал что-то пристально рассматривать.
   -- Ну, что там, что? -- интересовались все, чувствуя приближающуюся опасность.
   Через некоторое время Оттобья так же проворно соскочил с Бориной спины, как на нее и залез. Немного задумался: говорить или нет, и как-то немного растерянно, как нам всем показалось, стал объяснять им увиденное.
   -- Конечно с Бориной спины чисто физическим зрением много не увидишь, -- рассказывал он,-- поэтому я совместил два режима: ясновидение и простое зрение. И передо мной предстала странная, я бы даже сказал страшная картина. Я увидел целую стаю мутантов, летающих собак, они преследовали двух ракачурамов. Это большие дикие коровы, хорошо очищающие наши болота, кстати сказать, их осталось, к сожалению, немного. Но вот что странно, этих собак было много, и сзади них я рассмотрел очень отчетливо ранее мной тут не встречавшихся еще более странных существ. Это не были люди, это были большие собаки, передвигающиеся на задних лапах, над головами у них блестели молнии, и они, по всему было видно, руководили охотой, и, что еще было более странно, что ракачурамы удирали без оглядки. А это, я вам скажу, не такие уж безобидные существа. Даже дарнаки выходят на них большой стаей и очень редко справляются с ними, поэтому предпочитают их обходить стороной. А тут эти мутанты...
   -- Может, этим мутантам нечего есть, потому что их много, -- предположил профессор Шнейдер.
   -- Обычно мутанты питаются большими неповоротливыми кузарами. Это такие толстые трехметровые безобидные и плохо пахнущие червяки, сантиметров под сорок в диаметре.
   -- Сдается мне,-- высказал предположение Бром, что не только мы переместились сюда, а в зону действия обряда попали и наши доброжелатели, которых Востоков залил водой.
   -- А что им тут надо? -- удивился я.
   -- Время покажет, -- философски ответил Бром и добавил: -- Хорошо бы, чтобы не мы.
   -- Это опасно? -- спросил я у Брома.
   -- Это очень опасно, -- ответил Бром, на этот раз без своих привычных шуточек.
   К ночи мы прошли еще примерно тридцать километров. Расположились на ночлег в месте, которое показалось нам суше, чем остальные, правда, о сухости тут не приходилось даже мечтать.
   Оттобья посоветовал костра не разжигать, раз уж тут появилась такая серьезная опасность и, подойдя ко мне, предложил устроиться от него недалеко.
   -- Почему? -- спросил я.
   -- Ну мало ли, кто чего за ночь нагрезит. Зачем вам лишние неприятности, да и я слышал, что вы писатель. А кто напишет за вас отчет о наших делах, если не вы? А я рассчитываю все-таки на помощь извне. Если неприятности приходят извне, почему помощь не может прийти тоже? -- рассудил он справедливо.
   Выставили посты, решив дежурить по двое.
   В середине ночи спавший Борис вдруг закричал. Все всполошились, подбежали к нему, а он был уже по самое горло в болоте. Бром, Вулканов и я ухватились за его толстую шею и с большим трудом вытащили его из болота. Видно, и толстая шея может иногда пригодиться. После, отдышавшись, он нам рассказал, что лег, как всегда подумал о всяких философских вещах, почему-то задумался о смерти, с теми мыслями крепко заснул. Как приснились ему руки -- их было тысячи, они схватили его за ноги и потянули на дно болота, причем все приговаривали: "Так тебе, дубина, и надо! Не ночуй, где попало!"
   Так в эту ночь мы уже и не уснули. А на вопросы, что это за место, Оттобья сказал:
   -- Ну, не очень хорошее. Здесь раньше пост контроля был, так в одно утро ушел под почву.
   -- Так чего мы тут заночевали? -- удивился я.
   -- Так остальные места и того будут хуже, а я защиту поставил, подпочву укрепил. А они, смотри, прорвались. Раньше такого точно не было. Помогает им кто-то, а кто -- я пока не понял. Поймем, так и легче будет.
   Где-то на болотах неприятно ухало, шипело, плевалось, светились какие-то глаза, то по двое, то по трое.
   Вулканов отходил чуть в сторону и по-особому покрикивал, но помогало ненадолго. И даже Оттобья все больше и больше нервничал, причем вместо его красивых дубков, вдруг начинали расти карликовые березки, отчего он нервничал еще больше и березки превращались в кустарник.
   Тогда Боря решил немного попроектировать защиту и напроектировал большой холм каких-то известняков, на вершине которых мы все и оказались, и перед нашими взорами предстала панорама болот, кое-где светились сгрудившиеся огоньки.
   -- Это деревни, -- пояснил Оттобья.
   Но в основном все было темно, болота дышали, как бы поднимаясь все разом вверх, и тогда наш холм поднимался тоже, и разом опускались, с ними опускались и мы. И везде сверкали нехорошим желтым светом глаза мутантов.
   -- Плохо наше дело, -- констатировал Оттобья спокойно.-- Наш край и в самом деле захвачен врагом.
   -- Мы будем бороться, -- решительно сказал Борис и помахал своим кистенем.
   Вулканов встал на самый край и погрозил куда-то в темноту своей секирой.
   -- Спасибо, вам, -- растроганно сказал Оттобья. -- Вы -- пришельцы, и воспринимаете наши беды, как свои собственные.
   -- Воспримешь тут, -- сказал Бром тихо, -- когда домой охота, на заслуженную пенсию.-- И добавил: -- Хотели, как лучше, а получилось, как всегда. Теперь точно вместо приятной прогулки по чистым внутренностям уважаемого профессора Шнейдера придется за чистоту внутренностей пьяницы Шульца бороться, если мы, конечно, хотим отсюда выбраться.
   -- О чем он это? -- поинтересовался у меня Оттобья.
   -- Заговаривается старик последнее время, на нервной почве, -- пояснил я ситуацию.
   -- Тогда ему бурапой надо пить, -- посоветовал Оттобья.
   -- Сам пей свой барабой, -- огрызнулся Бром и пошел разглядывать заметно просветлевшее утреннее небо.
   -- Летучек опасайтесь! -- посоветовал ему Оттобья.
   -- Пускай они меня сами опасаются! -- грозно сказал Бром и решительно направился обследовать курган.
   -- Ну тогда я за старика спокоен! -- удовлетворенно сказал Оттобья.-- При таком настрое с ним вряд ли что может вообще случиться.
   -- Он еще себя покажет, -- пообещал я, так как мне стало в какой-то степени обидно за моего такого сильного и горячо мной любимого героя, обладающего массой неисчислимых достоинств и только, наверное, одним недостатком -- это тягой к сентиментальности.
   * * *
   Когда совсем рассвело, если это вообще так можно назвать, потому что небо было затянуто серыми облаками и мелко накрапывал противный склизкий дождик, правда, иногда где-то вдалеке что-то ухало, над нами проносилось что-то наподобие смерча, и противные тучи на короткое время расходились, дождик тоже переставал.
   -- У нашего клиента похоже начался кашель, -- предположил Бром весьма рассудительно.
   -- Может, он нас выкашляет, -- высказал я надежду на скорое освобождение.
   -- Вряд ли, -- задумчиво произнес Бром. -- Вот если бы мы были в районе Малых бронхов, вот тогда бы, может, что и получилось, да и если это так и произойдет, то представьте себе, наш уважаемый автор, в качестве кого мы будем там снаружи существовать? В качестве разумных микробов? Ведь только три кольца выхода могут нас превратить обратно в то, кто мы до сих пор были, ну и, конечно, наши магические песнопения во время прохождения этих трех колец тоже обязательны.
   -- Да уж, эти ваши магические песнопения, -- выразил я свои сомнения.
   -- Но ведь без них мы бы сюда точно не попали!
   -- А может быть, и к лучшему, -- сказал я с нотками сожаления в голосе.
   -- Что лучше, что хуже -- это будущее определит, -- резонно произнес Бром. -- Вот если мы отсюда героями выйдем, да человеку поможем, да много сами узнаем, да разовьемся еще больше, тогда вот и будут нам награды.
   -- Ну, а может погибнем, как безвестные герои в волнах насморка этого чертового немца. Тогда как? -- саркастически поинтересовался Виктор.
   -- Что-то я такого за последние десять тысяч лет не помню, -- ответил Вулканов, поблескивая решительно маленькими хитрыми глазками, и хмыкнув, как бы спрашивая сам себя: -- Безвестными без подвигов,-- и тут же, обращаясь к Виктору: -- Так не бывает, мой пессимистически малодушно настроенный коллега.
   Виктор такого не ожидал и вдруг набросился на Вулканова.
   -- Да я, знаешь, как на рыбалке под Мурманском чуть не утонул?! Три дня на льдине, как чукча, сидел, а потом в тайге как-то плутанул. Так шесть дней от медведей убегал. А потом, когда он меня всерьез разъярил, то он столько же. А потом, знаешь, в какую я драку двенадцать лет назад у нашего подмосковного пивного ларька попал? Там человек двести дралось. А потом...
   -- Ну хватит, -- прервал его Бром. -- Если бы мы не знали, что вы человек проверенный, так и не взяли бы вас с собой!
   -- На рыбалку он ходил! -- возмущенно и вместе с тем тихо проворчал Вулканов. -- Наверное, колюшку ловили, а потом, наверное, льдина в ручье оторвалась, так чтобы спастись, только ноги надо было замочить.
   Виктор уставился на Вулканова, да так, что у Виктора даже рот приоткрылся, а Вулканов продолжал:
   -- Медведи за ним гнались, как же, насмотрелся, наверное, в пьяном виде "Клуб кинопутешествий", да и драка у них там у ларька вышла. Где это видано, чтобы у ларька по двести человек собиралось? Хм, -- сказал он.-- Вот драка, так драка у нас была, когда я Сашке Невскому на Куликах подмогал, да и медведей мы поболее видали...
   Ему Бром не дал договорить, прервав:
   -- Ты ему лучше расскажи, как мы на планете Татукатумия на лягурамов охотились. А они, знаешь, Виктор, какие! -- Бром прищурился и докончил: -- По десять километров в длину...
   Тут не на шутку взвился Виктор:
   -- Такатумия, говоришь, гурамамы, говоришь, загнал нас всех черт-те куда, где и законов-то человеческих нет, где ни пожрать, ни поспать, ни выпить, где, наконец-то, даже баб нет, выебать некого! -- Виктор закрутил глазами страшно и забрызгал слюной.
   -- А мы на что! -- тут же обиделись Наташка с Сашкой.-- Ты только скажи, мы всегда на это доброе дело готовые.
   -- Хорошо, -- согласился Виктор, -- вот только отдохну от этой чертовой скачки на болотaх и ускачу вас обоих, да и еще и Марии Степановне достанется, и в рот и в зад.
   -- Уверенный молодой человек, -- cсказала Мария Степановна, слегка задумавшись, как будто что-то прикидывая, и добавила: -- А, впрочем, посмотрим. Чего только не бывает в этом подлунном мире, хотя, конечно, не так уж часто встречается.
   -- Это стресс, -- констатировал профессор Шнейдер, -- а поэтому я предлагаю всем успокоиться и, может, даже спеть песню всем вместе.
   -- Какую,-- удивился Виктор.-- "Врагу не сдается наш крейсер Варяг"?
   Профессор затянул:
   О танен баум, о танен баум
   Вир груссен дейне блетер.
   Бром поддержал:
   Ду грюс них нур цим зома цейт...
   -- Тьфу, шизофреники! -- сказал Виктор зло, встал и пошел куда-то в даль, в даль, в даль...
   -- Пусть пройдется, -- успокоительно произнесла Мария Степановна, -- не простое это дело с нами, магами, вот так, где угодно, шататься.-- И она качнула головой, весьма вероятно вспомнив необычную угрозу Виктора.
   * * *
   Виктор вернулся через полчаса. За это время мы спели несколько раз немецкую "В лесу родилась елочка", еще пару песен пытались закончить, но знаний явно не хватало. Бром пожалел, что песенника с собой не прихватили.
   Виктор чувствовал себя неудобно. Он подошел к женщинам, привстал на одно колено, вручил им по милому синему цветочку и извинился за свое поведение.
   -- Извинения мы, конечно, принимаем,-- сказала Мария Степановна,-- но что обещано, то обещано. И мы в своей, так сказать, кармической задаче никому не отказываем. Другое дело, что сообщать об этом надо в более приемлемой интеллигентной для нас, воспитанных дам, форме.
   Виктор извинился еще раз.
   * * *
   В этот раз мы не стали затягивать с отправлением, правда и с нормальным завтраком ничего не получилось -- полизали наши фантики, полученные с НЛО, правда, сытость пришла, правда, не в такой степени, как в первые разы. То ли эффект начал медленно улетучиваться, то ли мы стали к этому привыкать. Через некоторое время мы все уже бодро вышагивали, не так уже вцепившись друг в друга, как первые разы, но и не порознь, а так, слегка придерживая друг друга. Если бы кто-нибудь на нас в это время со стороны посмотрел бы, то ему наверняка представилась странная картина: то ли это показалось бы ему в срочном порядке эвакуирующийся театр, то ли это было похоже на авиакатастрофу, то ли еще на Бог весть что!
   Итак, таким манером мы прошествовали еще часа два, правда, справедливости для, я должен сказать, что почва под ногами значительно улучшилась и была похожа уже на прилично высушенные болота, и она даже иногда местами дымилась, что напоминало мне начинавшийся загораться торф.
   Я высказал свои соображения по этому поводу Брому. Тот только крякнул и предположил, что это наверняка изменение среды, так как по всем признакам идет приближение к Большим бронхам. А там, как известно, должны пойти непроходимые леса и даже, наверное, с пожарами.
   -- Погреемся! -- обрадовался Вулканов.
   -- Кому что, а вшивый про баню, -- осадил Вулканова его старый приятель Бром.
   Вдруг Оттобья остановился перед каким-то странным сооружением. Да так, что мы резко наскочили друг на друга. Да так, что Виктор сильно толкнул Наташку в спину, та упала, ойкнула и подумала, что началось. На это Виктор только покраснел и помог ей подняться.
   Это что-то было полувросшее в землю, когда-то, видно, бывшее домом. Окон не было, а перед нами была дверь на одной петле.
   Оттобья сильно засомневался -- входить или не входить, но профессор Шнейдер уже приоткрывал дверь и просунулся в появившуюся щель, правда, тут же высунулся назад, так же быстро, как и засунулся.
   -- Чего там?! -- поинтересовались мы дружно.
   -- Там, -- он подыскивал слова, потом плюнул и предложил посмотреть нам лучше самим, хотя слабонервным он посоветовал остаться снаружи.
   Таковых не оказалось, а Виктор, после своей истерики, стал наоборот, еще более смело-нахальным. Когда мы все влезли в небольшую, прилично вкопавшуюся в землю избушку, то увидели небывалое зрелище: в этой избушке была старуха с изможденным, как у черепахи, лицом, но глаза ее светились. Она, эта старуха, вросла в свою избушку, и ног ее не просматривалось вообще!
   Виктор тут же бросился ее освобождать, на что старуха дико заорала, что, мол, последнего пристанища лишают. Бром предложил Виктору успокоиться, а старуху заверил, что ее улиточный домик никто не тронет, и в свою очередь поинтересовался у той, как она дошла до жизни такой и, может, ей и самом деле помочь надо?
   -- Вот если бы вы лет десять назад пришли, так, может, и надо было бы. Я тогда только с домом срастаться начала, дюже испугалась -- как-то, мол, дальше жить буду? А теперь хорошо. Он, мой дом, принадлежит к окружающей среде, я принадлежу к дому, а она, окружающая среда, своих не бросает!
   -- А как же ты, матушка, кормишься? -- поинтересовалась сердобольная Мария Степановна.
   -- Да просто, -- ответила старушка.-- Мы теперь с домом, вроде как одно целое, ему чего надо -- чтобы я была рядом, а мне чего надобно -- чтобы он был рядом. Вот мы и живем вместе, а пропитание дело нехитрое, я и божьим духом сыта буду. А тут его, гляньте, вон сколько!
   -- Кого? -- поинтересовался Бром.
   -- Экий ты тугодум, -- удивилась старушка, -- да принюхайся!
   -- Сыростью пахнет, -- удивился Бром.
   -- Ну вот, -- сказала удовлетворенно старушка, -- все от нее родимой и зачинается.-- И продолжила: -- Вы когда деток своих делаете, сыростью пахнет?
   -- Пахнет! -- удивилась Мария Степановна.
   -- Ну вот, -- снова произнесла терпеливо старушка, -- то дух Божий, этим я и питаюсь. А тут его вона сколько.
   -- Хорошо, -- удивился я, -- а не скучно тебе, ибо, как известно, не духом единым...
   -- Да помилуй, кормилец, -- удивилась она, -- знаешь, сколько интересного вокруг происходит -- только уши держи востро. Вот и вы прибыли. Я за вами еще со вчерашнего дня наблюдаю, баловники, а вот дед мне ваш очень понравился.
   -- Это какой такой дед? -- поинтересовался я.
   -- Ну этот, который все курит.
   -- Да нечего уже курить-то, старая, -- отозвался Вулканов, явно польщенный комплиментом.
   -- А я вот тебе табачку свово дам!
   Вулканов удивился:
   -- Курите, небось, тут мох болотный.
   -- А ты, сокол, попробь, -- попросила старуха, коверкая слова.
   Откуда-то выдвинулся ящик, из него вывалилась рогожа, там была тряпка понежнее, из нее торчало что-то вроде сухого вереска.
   -- Ты его мени, мени, -- снова коверкая слова, попросила старуха, -- да в трубочку свою сувай, сувай, да топочи его, треклятого. Да тут не кури, чай, Божий дом запакостишь, дуй на улицу, там и прикуривай.
   * * *
   Вулканов вышел. Через некоторое время мы почувствовали запах, коий описанию не поддавался -- это была смесь удивительных благовоний с чем-то рвотным. Еще через некоторое время мы услышали надсадный кашель Вулканова. И еще через некоторое время увидели счастливую рожу профессора черной магии. Он провонял этим запахам насквозь. Вперся назад, чуть не сломав единственную петлю, от чего старушка непритворно поежилась. Вулканов в диком восторге начал кричать, что такого он не куривал со времен сотворения господина Вулкана!
   На что старушка удовлетворенно ответила:
   -- Нам бы все только и ругать. -- И добавила: -- А ты, сынок, по всему видно не местный. Я про такое имя еще не слыхала.
   -- Да залетные мы тут.
   -- Расскажи, -- попросила старуха, -- чего про себя сказать-то нахочешь.
   -- Да как тебе сказать, чего я про себя нахочу.-- Вулканов задумался и продолжил: -- Все зависит от того, сколько времени мне начальник экспедиции даст,-- и он посмотрел на Брома.
   -- Ври, -- спокойно сказал Бром, -- мы тут пока привал сделаем. Но там, рядом со старушкой-избушкой, а то ты при нас не так разохочешься.
   Мы стали выбираться, причем избушка сама начала сокращаться в размерах. Я и то было удивился, как это мы все туда влезли, и только я услышал слова Вулканова:
   -- Ну, было это давно, когда носилось что-то в чем-то и не было еще ни суши, ни земли, ни пьяницы Шульца, ни тебя, старой...
   -- Ты ври-ври, но не заговаривайся! -- ответила та ему в такт и спросила: -- Я, знаешь, сколь тут живу? -- И, ожидая удивления Вулканова, сказала: -- Почитай, что триста лет!
   Вулканов только хмыкнул и сказал:
   -- Даже определение "совсем зеленая" не подходит к вам, бабуся.
   -- А ты об условиях моего проживания думай!
   -- Согласен, -- сказал Вулканов и продолжил: -- И вот так носились мы, носились, пока совсем не выносились.
   -- Это надолго, -- констатировал Бром.
   И услышал я слова старухи:
   -- Я вам там немного выпить и закусить у хаты поставила.
   Возле дверей мы увидели огромную сковородку со свежеизжаренными грибами, вертел с зайцем, более похожим на среднего размера кенгуренка, и большой бочонок с чем-то, и это еще предстояло определить.
   Виктор только попросил Вулкановa:
   -- Поговори, дружок, подольше, а то я хоть и много выпить могу, но не столько, да и питаков среди нас на этот двадцатилитровый бочонок не так уж и много.-- И Виктор начал по-хозяйски все устраивать.
   * * *
   После первых глотков старухиной жидкости, которую мы разлили в непонятно откуда взявшиеся деревянные кружки, нам показалось, что сердобольная старушка решила нас просто отравить. Жидкость была на вкус алкогольная, с сильными добавками чего-то растительного. Может, на травах, может, еще на чем тут. Но после первой запершилости она, эта жидкость, вдруг начинала проскакивать просто кружками вовнутрь, создавая ощущение ну просто полного комфорта, как в поезде дальнего следования, когда уже за все уплачено, а в вагоне ну просто все ломится от щедрот, ибо вагон не простой, а правительственный.
   -- Ну и заживем же мы здесь, -- сказал удовлетворенно Виктор, наливая себе в кружку двенадцатый черпак этого странного зелья.
   Ему никто не возразил. Конечно, не все пили так неумеренно. Профессор, к примеру, сначала отлил налитое ему в колбочку, затем провел пару десятков экспериментов, придя к заключению, что это, по химсоставу, напоминает рвотные массы.
   Это было уже примерно на шестом Викторовом стакане. Виктор поперхнулся. Профессор понял, что сказал что-то, как обычно, невпопад, и извинился, сказав, что у него проблемы с ассоциативным мышлением и что это, конечно, только черти его могли подтолкнуть к столь неаппетитным сравнениям. Хотя через некоторое время, снова принюхавшись к остаткам своего экспериментного материала, снова тихо сказал:
   -- Определенно рвотные массы.
   Мы поели и попили от души, не считая, конечно, профессора, который так и остался при своем мнении, ну и наши дамы только слегка притронулись к грибочкам.
   Вулканов показался часа через три, весь разрумянившийся, довольный, видно его давно уже никто так долго не слушал. За ним в дверях высунулось счастливое старухино лицо и произнесло:
   -- Ну вот вам, батюшки, враль из вралей, каких свет еще не видывал, но заслушаеси.
   -- Я?! -- удивился старый маг.-- Да я ни слова неправды не рассказал и даже не прибавил чего от себя, как обычно со мной это часто бывает.
   Старуха вдруг уставилась на нас и спросила:
   -- A вы что, соколики, еще живы?
   -- Что за дела?! -- удивился Виктор. -- Мы уже почти всю бочку вдвоем с писателем и Борей укатали -- и ничего.
   -- Ничего? -- удивилась старуха.-- Столько отравы выжрать -- и ничего! Я эту гадость в бочки собираю, она, эта зараза, уже лет двадцать как мою избушку затапливает. Раньше тут родник был, так водица царская была, я вам скажу. А как что-то в природе изменилось, так эта гадость вот туда и пошла. Наши-то, деревенские, как ее набухаются, так после третьего стакана свой не свой, а еще это от чего-то такого зависит: то гадость ничего идет, я и сама бывает стакашек дерболызну, то ее совсем пить нельзя, как в этим разе.-- Старуха задумалась, что-то прикидывая, и вдруг вскричала: -- Неужто вы пришельцы, батюшки ваши, в сосновые иголки с матушкиной щелкой в коробке!
   -- Пришельцы, мы пришельцы, -- сказал Виктор и выпучил страшно глаза.-- Вот видишь, у меня вместо пуза аккумулятор стоит, а на выходе, где у нормальных людей дырка из жопы должна быть, у меня нержавеющая труба вставлена. Я поэтому твою отраву лакаю, как "Херес" крымский.
   Все замолчали. Старушка втянулась в избушку и зачуралась, громко-громко добавляя:
   -- Милуйте мя, доброхоты, чего я вам плохого сделала, а на промывку ваших жоп нержавеющих можете у мя хоть еще пару бочек взять. Говна не жалко!
   -- Нет, точно говорю, -- сказал профессор, -- это результаты переработки нашим пьяницей хороших спиртных немецких продуктов. И я догадываюсь, когда он только пиво пьет, то и старуха причащается, ну, а когда на ром переходит, то все местные жители, что этот перегон пьют, тоже пьяными валяются, и теперь остается только исследовать на вас, мои дорогие коллеги, как действует эта субстанция на клетки, которые тут нам представляются то в виде кочек, то в виде жителей, как я теперь все больше и больше догадываюсь. А как действует этот субстракт на обычных людей, фигурально выражаясь, попавших в, скажем, внутрь организма человека? -- и профессор испытывающе посмотрел на нас.
   -- Так что ты, химическая реторта, думаешь, что мы его блевотиной натрескались?! -- зло закричал на профессора Виктор, но вдруг почему-то успокоился и сказал: -- A вы тоже, господин хороший, неизвестно чем сами тут питаетесь!
   -- Тихо, тихо,-- примирительно попросил Бром, -- все это еще далеко спорно, недоказано и в высшей мере диалектично, кто кем как и когда питается. Так что па-а-прошу вас, дорогие коллеги, склоки прекратить, выводы не делать и вообще уважать друг друга, согласно кодексов строителей коммунизма, уставов духовного братства и незыблемых капиталистических законов о ненарушении спокойствия ближнего, даже если у него меньше денег, чем у тебя.
   Старушка высунулась еще раз из своего домика и, хитро поблескивая глазками, спросила:
   -- Сынки, а вы чего тут ищете-то?
   -- Правды, -- лаконично ответил Виктор и добавил: -- Что мы еще можем искать в больных легких пьяницы Шульца?
   -- Счастья! -- добавила Мария Степановна, и удивительный свет озарил ее изнутри.
   -- Точно, пришельцы! -- как бы удивляясь сама себе, ответила старуха.-- Счастья они и правды ищут. Так у каждого это свое! Моя правда, что сижу я тут, и счастье в этом мое. Выковыри-ка меня отсюда, это, конечно, тоже правда -- жизнь будет, но вот только несчастливая!
   -- Счастье -- понятие относительное, -- философски заметил Борис.
   -- Вам с нашими деревенскими по этому поводу поговорить надо, -- присоветовала старуха, -- только что у меня были, лучше не говорить.
   -- Это почему еще? -- удивился я. -- Бабушка вы с первого взгляда рассудительная, добрая.
   -- Это так, -- согласилась старуха, -- вот только не всем нравится, что я со своим домом срослась. Некоторые меня ленивой называют.
   Тут вмешался профессор Шнейдер.
   -- Ну, это, строго научно говоря, не совсем так, в природе нашей планеты встречается много подобных примеров. Ну, например, черепахи, устрицы, ну и Диоген, он тоже почти со своей бочкой сросся.
   -- Вот спасибо-то тебе, добрый человек, хоть ты меня поддержал. Правда, эти достойные факты мне не известны, но то, что я не первая веду такой образ жизни, -- обрадовало меня сверх всякой меры. А знаете, не любят люди того, что сами не делают.
   -- Да, -- влез в разговор Виктор, -- люди это еще та скотина: на малого львами рычат, а к великому кошками ластятся.
   -- Да неужели и на вашей планете также?! -- удивилась старушка.
   -- Еще страшнее! -- ответил Виктор, сделав страшные глаза и продолжил: -- Бывает, если кому чего не так вышло, так и сожрать могут!
   -- Ой, нет! -- заполошилась старушка. -- Чтоб-таки и сожрать?
   -- Истинно так, говорю, -- сказал Виктор решительно.
   Тогда старушка хитро поинтересовалась:
   -- И многих ты, к примеру, уже сожрал?
   Виктор подумал-подумал и ответил:
   -- Ну, я исключение. Я самоед, вот себя дожру -- и кончу.
   -- Это как? -- поинтересовалась старуха. -- Вроде бы у тебя руки-ноги на месте.
   -- Я себя внутренне поедаю, -- пояснил Виктор, -- психически.
   -- Чудеса, да и только, -- ответила старуха и добавила: -- А с виду такой упитанный.
   -- Все, -- сказал Бром, -- кончай непродуктивные разговоры.-- И обращаясь уже к старушке: -- Ну, где у вас тут ваши деревенские философы живут?
   -- Дак, вот тя, вот тя, -- засуетилась она, -- кудыть ни плюнь, так и в философа в аккурат попадешь или в философицу. В общем, идите от меня примерно два-три градуса на северо-запад, и там и деревня.
   -- Ты не умничай, -- строго сказал Виктор, -- ты пальцем покажи.
   Старуха махнула куда-то неопределенно вперед, и мы опять пошли за семь верст киселя хлебать, как говорится в русском народе. То есть искать непонятно что и неизвестно зачем, а все бромовские штучки.
   Несколько деревенских домов попались быстро. То ли Оттобья своим сознанием помог, то ли действительно до других домов было недалеко.
   Развалюхи стояли стройным клином, вокруг рос небольшой колючий кустарник, подобие огородов тоже просматривалось, в большем своем составе там проглядывались грибы разных размеров и цветов. Возле домов лежало много, на первый взгляд, пьяных ободранных мужиков. Женщин было не видно, только старухи копошились в своих огородиках. Мы растолкали одного и спросили:
   -- Ты чего тут лежишь?
   -- А где! -- поинтересовался он.
   -- Ты тоже философ? -- спросил его Бром, всегда терпимо относящийся к чужим недостаткам.
   -- А то как же! -- ответил он. -- У нас тут других не бывает, разве что философицы. Ну, а оне сейчас ягоду в болотах берут винную.
   -- Если ты себя философом называешь, так ответь мне, -- обратился к нему весь напрягшийся Борис, -- в чем смысл жизни?
   -- Э, мил человек! -- удивился мужик. -- Так это для кого как. Вот для меня сейчас, чтобы чарку пропустить, для тебя, наверное, вопрос задать, для баб наших -- ягод собрать.
   -- О'кей, -- сказал Борис, -- с этим все ясно, а вот что для тебя является жизнь?
   -- Жизнья, -- удивился мужик, -- ну, это, к примеру, наблюдаемый мною отрезок относительной действительности, о коем я могу сказать, что он есть и не есть, в зависимости от той концепции, коей я сейчас буду придерживаться.
   -- Поясни, -- попросил Боря.
   -- Да все просто. К примеру, я придерживаюсь негативной, тогда эта относительная реальность для меня дрянь, потому что я вижу дюжину мудаков, кои задают мне идиотские вопросы и смотрят на меня, как на допотопную обезьяну, коей не известны самые элементарные представления о синоидно-виртальной абсервотивности попеременно транскруирующихся жизненно важных ориентирах, способных виртубриально менять наши жизненные уструкурированые взаимосвязи первородных континуемов.
   -- Я все понял! -- ответил Боря.
   -- А простите, -- поинтересовался Бром, -- вы где философию изучали и где вам был присвоен высокий титул философа?
   -- Да здесь я ее изучал, а высокий титул, как вы изволили выразиться, -- к тому времени мужик совсем проснулся, -- получил я по наследству, в виде моей наследственной фамилии. Мы все тут философы, -- пояснил он еще раз.-- Фамилия у нас такая.
   -- Ой! -- сказала Сашка. -- Похоже у них не только фамилия такая, но и явные философские наклонности просматриваются.
   -- Я всегда говорил, -- произнес Бром патетически,-- что за символами всегда просматривается суть и ее влияние.
   -- Я к ручью, похмеляться, -- сказал мужик, -- так сказать, займу позитивную позицию и постараюсь через это сменить негативное сиюминутное отношение к жизни, а вы загляните лучше к моему деду-философу, вон он в избушке макрогон заваривает.
   -- А он такой же? -- поинтересовался Бром у собравшегося уходить мужика.
   -- Ах,-- бросил мужик, -- еще хуже, кучерявее.
   * * *
   Изба была маленькая. Мы вошли. Дедушка, выглядевший лет на двести, встал, подслеповато на нас глянул и торжественно произнес:
   -- Здравствуйте, пришельцы!
   -- А вы откуда это знаете? -- удивился я.
   -- Ну как же, -- резонно заметил дед, -- вы же пришли.
   -- Пришли, -- удивился я четкой аргументации данного нам названия.
   -- Значит, пришельцы, -- удовлетворенно заключил дед.-- Теперь я вас просто спрошу, откуда пришли?
   -- Ох, -- сказал Бром, -- если я вам все расскажу, все равно не поверите.
   -- Ну да, -- согласился дед, -- кто сейчас о себе правду расcкажет, разве что полуправду.
   -- Вы хотите? -- поинтересовался Бром.
   -- Да как вам сказать, -- хитро ответил дед. И предложил: -- Вы мне лучше расскажите о способе вашего перемещения.
   -- Ну, -- оживился Оттобья, -- мы включаем наше сознание и генерируем через него различные направления.
   Его оборвал дед:
   -- А вы знаете, что такое сознание? -- спросил он, обращаясь к Брому.
   Бром закатил глаза высоко к небу и начал:
   -- Это инструмент нашего познания мира через коей...
   И его прeрвал дед:
   -- Мудрено речешь, сынок, может, правды нет в твоих речах. А вообще, смотри на вещи проще, то есть в корень.
   Бром оторопел.
   А дед тем временем продолжал:
   -- Сознание -- это прежде всего со-знание. Прикиньте, сочувствие и, чтобы вам понятнее было, со-страдание. Значит, сознание -- это прежде всего похожее знание, а отсюда вытекает способ вашего передвижения.
   Оттобья схватился за голову и закричал:
   -- Боже, Боже, да как же просто. Я бы хотел видеть сейчас лицо учителя Толанго, что бы он мне на это сказал? Мы находим мудрость в Богом забытом месте!
   Дед услышал о Боге и продолжил:
   -- Вот вы говорите: Бог!
   Два часа он рассказывал нам свои нехитрые представления обо всем на свете, чем подивил нас порядком, а в заключение спросил:
   -- Чем помочь может?
   Мы ему рассказали о том, что хотим попасть в Судакию.
   -- Ну что ж, -- ответил дед,-- цель гуманная, а значит, труднодостижимая.
   Но пару дельных советов все-таки дал и уж совсем перед расставанием спросил:
   -- А почему вы путешествуете такой разношерстной компанией?
   -- Мы все хорошо дополняем друг друга, -- ответил Бром и предложил деду на бориной шее отправиться вместе с нами.
   -- Ну кудыть-то я от своих шалопаев. За ними же глаз до глаз нужен. Вот сейчас возьму крепкий прут и пойду вдоль ручья их учить...
   -- Не демократично! -- сказал я.
   -- Зато практично! -- ответил мне старый философ, и его ответ показался мне разумным.
   -- Но перед этим, сынки, по всему видно, что в местах этих вы ориентируетесь значительно хуже, чем мой хряк в родном корыте, вы можете спросить меня, может, я чего своими заскорузлыми философскими мозгами вспомню.
   Бром крякнул в кулак и, как говорится, взял сразу же быка за рога:
   -- Значит так, скрывать не буду, у нас тут ошибочка вышла. Нам, собственно говоря, надо в двух противоположных направлениях сразу. Хотя наша задача вполне конкретная, наш звездолет разбился на этих болотах днями.
   -- То-то я смотрю, что болота оживились, -- прервал его дед, -- и летучки всех мастей активизировались, да и новые неведомые силы тут появились, о коих, догадываюся я, только в наших старинных манускриптах упоминания имеются. Значит, вы птички не простые, а точно, залетные!
   -- Ну вот, -- продолжал Бром, -- чтобы построить нам этот наш звездолет, мы должны вниз попасть, далеко вниз, наверное, вам этот низ и неведом.
   -- Слыхали кое-чего, слыхали, -- уклончиво ответил дед.
   -- А что, и о трех кольцах выхода тоже?
   -- О трех, не о трех. По моим скромным сведениям, одно там точно еще имеется.
   -- А два других? -- спросил настороженно Бром.
   -- А вот два других точно восстанавливать надо, правда, непростая это задачка, доложу я вам.
   -- С чего начать-то надо? -- поинтересовался Бром.
   Дед задумался покряхтел, покашлял и произнес:
   -- Так в Судакию вам бы неплохо для начала попасть. Она, эта Судакия, регулирует все процессы в наших странах, как бы почти мозг, да не мозг. Они тоже там всего-то не решают, а решает все Судакия со своим внутренним царством и царем, а вот до него вы точно не доберетесь. Хотя попытка конечно лучше, чем ничего. Может, там у них и появится интерес к восстановлению ваших трех колец. Люди, я смотрю, вы предприимчивые, да и не за страх работаете!
   -- А за жизнь, -- сказал Бром.
   -- Ну тогда, соколики, я вам самый кратчайший путь до Судакии расскажу и карты вашему молодцу передам,-- он кивнул в сторону Оттобья.-- Так, по моим подсчетам, вы через день до туда доберетесь. Да высшую племенную защиту мы над вами двое суток держать будем. Хоть вы и не наши, но, похоже, за все обчество стараетесь.
   -- Да, -- сказал Бром, растягивая слова, -- когда мы для себя-то жили, все в трудах, всегда суетимся, торопимся, так сказать, добро делать.
   -- Ах, я старый обвалившийся чердак! -- запричитал дед. -- Я совсем забыл, что не предложил вам поесть. Вы ведь сколько уже по нашим труднопроходимым болотам пехом отшагали?
   -- Это точно, -- согласился Борис, -- сейчас бы барашка небольшого, килограмм на сорок.
   -- Ну, такого я не обещаю, -- отозвался тут же добрый старик, -- но и голодом не заморю, будьте спокойны.
   Он с молодой расторопностью скрылся в своей избенке и через пару минут уже раскладывал перед нами на небольшой полянке свои нехитрые растительные припасы.
   Намазывая нам какие-то диковинные листья чем-то зеленым, напоминающим по виду повидло, и не очень неприятным на запах и вид.
   * * *
   Через некоторое время мы покинули гостеприимную деревню, правда домов-то, домов было в ней раз, два -- и обчелся.
   Мы направились в направлении четко нам дедом указанном. Мы и прошли-то какой-нибудь час-другой, как начало порядком смеркаться. Болото перешло странным образом в перелески. Задул сильный ветер, где-то ударили сильные громы, и вдруг небо перед нами расступилось, и мы услышали глас, и на небе появился лик седого старца. Он смотрел на нас изучающе и вместе с тем очень по-доброму. Мы остановились в нерешительности и завороженно смотрели на открывшееся нам видение.
   -- Ну что, дети мои, ваше путешествие подходит к концу. И не ваша в том вина.
   Мы не могли пошевелить ни руками, ни ногами.
   -- Вы сделали все, что от вас зависело, но есть еще понятие судьбы и Божьего промысла. Если бы оставалась хоть какая-нибудь возможность продолжения вашего странного путешествия, то все было бы так. Я расскажу.
   Либретто. Вы попадаете в Судакию, говоря на человеческом медицинском языке -- это щитовидная железа, там царит демократия и смешение времен и нравов. Правитель Судакии мудрый и хитрый Лопса понимает, что вы его единственный и Богом посланный шанс. Поэтому он вас снаряжает в экспедицию в район печени или, как они тут это называют, в район великих камней, откуда давно поступают неблагополучные сигналы.
   Бром и женщины остаются в городе. Лопса приближает Брома и дам ко двору и разрешает пользоваться всем, что он сам имеет, но ставит для тебя, Бром, одно условие: не посещать только одну, строго охраняемую, комнату. Ты прикладываешь все усилия для того, чтобы в тайне от правителя узнать ее секрет, и проникаешь в нее и ничего там не обнаруживаешь. И остаешься в растерянности. Это то чувство, которое я давно пытаюсь в тебе вызвать. Оттобья, писатель, Виктор и Сарваг отправляются к большим камням и организовывают большое сопротивленческое движение против народившегося там зла. Это цирроз печени по-вашему. В кровопролитной борьбе, после объединенных усилий всех государств-органов, вы возвращаетесь в Судакию с полной победой, чем автоматически восстанавливаете два кольца выхода. И возвращаетесь все на родину, то есть назад, туда, откуда вы начали свой поход.
   Решает остаться только в Судакии насовсем Оттобья и Боря, которые откроют свою философскую школу в Судакии, кстати первую, после начавшегося там гонения на христиан. Дело в том, что туда приходили время от времени уже три Христа, и все были подвергнуты различным казням, но безуспешно. И тогда они были заточены в башни навечно. Но в связи с большой войной, они были отпущены с вами и принимали самое деятельное участие в борьбе со злом, но не мечом, а словом.
   А сейчас, смотрите на восток, идут последние минуты жизни алкоголика Шульца, а вместе с тем и многих государств и миров, которые составляли его. Вы имели все для победы, кроме моего промысла и времени.
   Нельзя менять судьбу того же Шульца, но и вашей вины в том нет. Вы делали то, что могли и умели.
   Раздались страшные взрывы. Почва стала уходить из-под наших ног. Послышался свист, разверзлась земля, разошлись небеса и наступила странная тишина.
   В глаза ударил яркий свет неоновых ламп, появились люди в белом... "Наверное, ангелы",-- подумал я.
   Одна из ангелиц подошла, как подлетела, ко мне и спросила:
   -- Вы все родственники господина Шульца?
   Я начал приходить в себя и понял, что мы сидим в приемном покое какой-то больницы. Женщина участливо ко мне наклонилась и сказала:
   -- Я сожалею, но господин Шульц только что скончался. Ничего уже нельзя было сделать, цирроз печени. А то, что у него так много родственников, так это даже замечательно. Наверное, утрата будет не так тяжела, хотя, конечно...-- И добавила: -- Я хорошо могу себе представить, какой наверное хороший человек был ваш родственник, раз вы, не отходя, сидите здесь больше суток в состоянии такого транса!
   -- Какое сегодня число? -- поинтересовался я, едва ворочая прилипшим к небу языком.
   -- Двадцатое, -- сказала медсестра.
   -- Месяц? -- поинтересовался я.
   -- Май, -- удивилась она.
   -- А год какой?
   -- 2001, -- удивилась она.
   -- А страна? -- спросил я.
   -- Германия, -- ответила она, удивленно поднимая брови.
   Я сказал:
   -- Я надеюсь, что это планета Земля!!
   Она ничего не ответила, только тихо себе под нос произнесла:
   -- Вот до чего может довести людей горе.
   И пошла в глубь коридора, легко и призывно покачивая бедрами в знак глубокого сочувствия.
   Германия.
   Эссен -- Гладбек
   1997--2001 год.
   Оглавление
  
  
  
  
   Предисловие 5
   Часть первая. ЖИЗНЬ И УДИВИТЕЛЬНЫЕ
   ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЭЛЕКТРОНЩИКА
   КУНДАЛОВА 11
   Глава 1 11
   Глава 2 20
   Глава 3 28
   Глава 4 37
   Глава 5 54
   Глава 6 69
   Глава 7 78
   Часть вторая. БРОМ ВОЗВРАЩАЕТСЯ 83
   Глава 1 83
   Глава 2 93
   Глава 3 105
   Часть третья. МАГИ ПРИЛЕТЕЛИ 127
   Часть четвертая. БРОМ В ГЕРМАНИИ
   (Совсем не обычное продолжение) 139
   Телефонный разговор 139
   Разговор 147
   Еще один разговор 154
   И еще один разговор 159
   Полет 165
   Дела 172
   И еще один разговор 181
   Шабаш. (Причудливая сказка для взрослых,
   рассказанная Бромом у камина) 186
   Поезд 221
   Серьга. (Сказка для взрослых о женском
   начале) 244
   Три сына. (Небольшая история рассказанная
   в лагере для переселенцев, экстрасенсом
   со стажем) 264
   Эпилог 277
   Часть пятая. ПРОЛОГ 283
   Дом 292
   Все только еще начинается 306
  
  
  
  
  
   СЕМИНАР ПО ПАРАПСИХОЛОГИИ
   ПОД ОБЩИМ НАЗВАНИЕМ
   "ТВОИ ВОЗМОЖНОСТИ, ЧЕЛОВЕК"
   В г. Гладбеке рядом с Эссеном продолжает свою работу постоянно действующий в Германии семинар под руководством А.М.Барышникова.
   В 2003 г. декабрь-январь (срок уточняется) начинает свои занятия первый курс этого семинара. Группа уже набрана, но есть еще свободные места. Занятия состоятся в специально для этого подготовленном помещении по отработанной и уже многие годы эффективно действующей программе по подготовке экстрасенсов школы "Возрождение" в Санкт-Петербурге.
   Школа "Возрождение" одна из первых школ Санкт-Петербурга, имеющая государственную российскую лицензию на подготовку целителей-экстрасенсов, а также единственная школа, получившая наилучшие пожелания от тибетского ДАЛАЙ-ЛАМЫ и болгарской ясновидящей ВАНГИ.
   А.М.БАРЫШНИКОВ закончил и преподавал в школe "Возрождение", а также несколько лет успешно руководил работой ее лечебного центра, при этом работая практикующим экстрасенсом. Барышников является автором нескольких книг по парапсихологии и многих трактатов по целительству, философии и духовному развитию.
   Заканчивается первый этап первого семинара под его руководством, и уже сегодня налицо серьезные результаты его учеников. Это и их возможности профессионально провести коррекцию биополя, и знания, как расслабить своего пациента, и умение профессионально провести беседу, чтобы человек хотя бы немножечко раскрылся и настроился на процесс воздействия, это и новые их уникальные разработки в высших астральных сферах, это и умение выбрать свой духовный путь дальше, предсказать будущее, отвести беду или просто помочь справиться со своим негативным состоянием, а также выйти на знание своих и чужих прежних воплощений да и другое мироощущение вообще!
   Такие понятия, как любовь, высшие духовные ценности, труд и терпение стали не просто понятиями для них, а и руководящими жизненными принципами! Что, к сожалению, довольно редко стало встречаться в обществе.
   ТЕМЫ ЗАНЯТИЙ ПЕРВОГО КУРСА
   1 занятие. Введение в парапсихологию и краткий обзор ее главных направлений, как в Германии так и в России. Мифы и реальности парапсихологии, энергетические упражнения, способы управления энергиями, развитие чувствительности, чтение стихов, рассказов, восстановительная медитация N1. Тесты.
   2 занятие. Истоки русского православия-воззрения древних цивилизаций на предназначение человека и связанных с этим законов: эволюции, реинкарнации и перевоплощений. Концепция божественного триединства, энергетические упражнения и медитация N1, направленные на развитие тактильной и других видов чувствительности.
   3 занятие. Виды энергий, функционирующих в теле человека, каналы-нади в системе раджа-йоги, энергия Кундалини, чудеса связанные с ее проявлениями и методы ее активизации. Понятие чуда в христианстве. Энергетические упражнения. Медитация N2, ответы на вопросы, домашнее задание (несложное).
   4 занятие. Энергетические центры в человеке и их связь с психосоматикой, а также методы воздействия на эти центры и их диагностика, практическая работа с центрами с первого по четвертый, энергетические упражнения. Использование центров в предсказании ближайшего будущего. Медитация N2.
   5 занятие. Продолжение предыдущей темы. Работа с четвертого центра по седьмой. Связь центров с религиозными чувствами человека. Упражнения и сосредоточение для развития центров, их зарядка.
   6 занятие. Измененное состояние сознание, в котором работает экстрасенс-целитель, теория и практика, восстановление функциональной связи интеллекта с инстинктом, методы выхода на способности: йога, экстрасенсорика, ясновидение, яснослышание, ясночувствование, яснообоняние, яснознание. Энергетические упражнения. Медитация N2, направленная на подъем Кундалини.
   7 занятие. Основы медитации, концентрации, расслабления. Виды медитации, правила техники безопасности при работе с медитацией. Энергетические упражнения. Медитация N2.
   8 занятие. Биополе человека -- теория, практика, диагностика поля и определение проблем, связанных с ним. Понятие сглаза его энергетическое чувствование, видение 7 тонких тел человека. Порчи и их виды, работа с порчей.
   9 занятие. Первый уровень защиты при работе с биополем, энергетические упражнения. Медитация N2.
   10 занятие. Понятие духовного развития в разных системах: буддизм, христианство, йога. Работа с эмоциональными состояниями, воздействие на себя и на других (положительное), некоторые значения христианских и индийских притч.
   11 занятие. Диагностика биополя сверхчувствительными методами, упражнения, медитация на цвет. Работа с цветом. Энергетические упражнения на развитие чувствование цвета. Обезболивание руками.
   Продолжение предыдущего занятия. Подведение итогов первого курса, обзор лекций второго.
   Задача первого курса -- развитие и работа с внутренними энергиями человека.
   Кто может стать слушателем курсов? Любой психически нормальный человек имеющий желание понять что-то большее.
   Если вы заканчивали подобные курсы, то и тогда это не дает вам право на выборочное посещение занятий. Основная задача второго курса это ознакомление с внешними энергиями, правильное овладение ими. Также будут предложены к изучению старые китайские системы Инь-Янь и У-син с практикой работы. Новые разработки в этом направлении воздействие на Б.А.Т. без применения иглоукалывания (авторская разработка).
   К сожалению, для лиц, только начинающих посещать семинар, отсутствует возможность выборочного посещения, за курс можно сделать до двух-трех пропусков, и то это крайне не желательно. Занятия будут проводиться по удобным для группы дням в удобное время. Длительность одного занятия 3 часа с паузой.
   Руководитель семинара ориентируется на ваши индивидуальные особенности.
   Что вы можете еще приобрести, посещая наш семинар?
   Прежде всего это улучшение вашего самочувствия, восстановление хорошего настроения, дальнейшее раскрытие ваших способностей улучшение сна, да и просто получение удовольствия от контакта с хорошими, открытыми людьми и масса положительных эмоций.
  
   Записаться вы можете по телефону 02043 /987693 Алексей Барышников.
   Начало занятий определится в октябре-ноябре по мере окончательного комплектования группы.
   Руководство семинара оставляет за собой право частичного изменения тем, а также в случае явного несоответствия какого-либо участника семинара предложенной нагрузке предложить этому участнику прекратить занятия с возвращением уплаченных вперед денег.
   Примечание: до 50 процентов информации семинара это авторские разработки, а это значит, что вы нигде не сможете ознакомиться с этой информацией на стороне.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Отзывы и пожелания присылать по адресу:
   Alexej Baryschnikow
   Karl-Arnoldstr 19
   45966 Gladbek. BRD
  
  
  
  
   Центр экспериментальной парапсихологии
   и народной медицины
   "ВОЗРОЖДЕНИЕ"
   Семинар
   "Магия любви -- искусство долголетия"
   Занятие N 1. Психофизиологическая основа
   магических действий.
   1. Магия -- важная часть традиционной культуры народа.
   2. Сексуальное возбуждение и оргазм в физиологии и магии.
   3. Магические действия для достижения успехов в любви:
   а) Вызывание сексуального желания и другие методы манипулирования человеком. Управление симпато-адреналовой системой. Тайна Лотоса.
   б) Методы повышения сексуальной чувствительности женщин и потенции мужчин. Управление интанционалом.
   4. Упражнения на развитие чувствительности.
   5. Медитация на пробуждение сексуальной энергии.
   Занятие N 2. Искусство любви
   в древних эзотерических системах.
   1. Тантрическое направление в йоге.
   2. "Секреты брачных покоев" в даосизме.
   3. Сознательное управление сексуальной энергией -- основа эротического направления в эзотерических системах духовного развития. 7 ступеней оргазма.
   Раскрытие психических сил в состоянии оргазма.
   4. Выбор партнера и гармонизация сексуальных отношений в семье.
   5. Медитация на пробуждение сексуальной энергии.
   Занятие N 3. Активизация сексуальной энергии --
   основа биологической молодости.
   1. Пробуждение силы Кундалини во время эротических практик. Тайна Кундалини. Лунно-солнечная символика.
   2. Управление восстановительными процессами при помощи силы Кундалини. Понятие силы Кундалини с точки зрения физиологии.
   3. Медитация на пробуждение сексуальной энергии.
   Занятие N 4. Сексуальные проблемы и методы их решения.
   1. Подавление чувствительности и другие факторы, ведущие к понижению потенции и сексуальности и способствующие старению организма.
   2. Состояние фригидности и импотенции как чисто психические проблемы. Пути решения этих проблем.
   3. Гормональная регуляция функций эндокринных желез.
   4. Влияние сезонных и лунно-солнечных ритмов на состояние организма.
   5. Медитация на пробуждение сексуальной энергии.
   Занятие N 5. Индивидуальные, парные и групповые
   упражнения для повышения потенции и сексуальности.
   1. Физические упражнения для восстановления и накопления энергии.
   а) Статические упражнения для восстановления и накопления энергии: асаны, пранояма.
   б) Динамические упражнения для восстановления и накопления энергии: ритуальные движения, цигун, энергетический танец.
   2. Химические методы для восстановления и накопления энергии. Работа с растениями в любовной магии.
   3. Энергетические методы работы. Воздействие на расстоянии.
   4. Медитация на пробуждение сексуальной энергии.
  
   Занятия проводит руководитель центра "ВОЗРОЖДЕНИЕ" парапсихолог Сергей Терёшкин, известный в Германии, Финляндии, Эстонии, Литве.
  
   Начало занятий ______________
  
   Адрес__________________________
  
   Тел._________________
  
  
  
  
  
  
  
   А.М.Барышников
   "БРОМ"
   Парапсихологический роман
  
  
  
  
  
   Редактор И.В.Адамантова
   Корректор Л.Н.Федорова
   Верстка Д.Д.Северного
  
  
  
  
  
   Сдано в набор 15.07.2002. Подписано к печати 12.12.2002.
   Формат 60Ф90 1/16. Бумага офсетная. Печать офсетная.
   Гарнитура Таймс. Усл. печ. л. 22,5.
   Тираж экз. Заказ N
  
  
   Отпечатано с готовых диапозитивов в типографии
  

Ясно о непонятном Или снова о духовном развитии

   Начну с главного. Для чего вообще написана эта статья? Наверное, для того, чтобы отчасти ликвидировать безграмотность в таком сложном вопросе, как духовное развитие, экстрасенсорика, целительство.
   Сначала о церкви.
   Церковь в идеале своем призвана отвечать на духовные запросы человека, такие, как тяга к бессмертию, желание чувствовать себя защищенно, удовлетворение потребности покаяния в грехах ,облегчение в проведении нравственных принципов в жизнь и, как конечный итог, частично гарантированное место в будущей лучшей жизни, возможно, в раю.
   Насколько церкви это удается, судить трудно, хотя все нарастающий поток человече-ских проблем дает ответ не в её пользу! Да и нарастающее количество глобальных общечеловеческих проблем тоже.
   Раньше в одном лице шамана сочетались сразу три функции: жреца, целителя и помощника в решении насущных жизненных вопросов.
   Сейчас священник занимается тем, что проповедует царство божие, в реальность которого не верит добрая половина человечества, к человеческим грехам он также относится более чем терпимо. А что ему делать? Ведь можно и остальную паству растерять, да и в решении жизненных проблем он небольшой помощник , к тому же в решении этих самых насущных проблем задействованы другие специалисты : врачи, лечение которых потеряло полностью связь с душой человека; психологи, которые сторонятся понятия души как черт ладана, и, конечно, экстрасенсы и всякие непонятные духовные братства, представляющие разношерстные команды, наполняющие "города и веси."
   Вот о последних двух категориях и пойдет речь.
   Но сначала подведем итог вышесказанного. Очевидно, что есть потребности людей, связанные с областью непонятного, и есть категории людей, пытающихся это непонятное решать.
   Давно уже человечество поняло, что в одиночку не выжить, а значит, командой легче, и организовываются люди в команды для решения своих вопросов. Хорошо тому, кто имеет корни: материальную базу, духовную концепцию и книгу. Это, конечно, церковь, то есть она работает за гарантированную оплату при поддержке государства ,ну, если не материальной, то хотя бы моральной, как в России. Это и хорошо, и плохо. Плохо потому, что нет ей стимула что-то делать на новый лад, совершенствоваться, стараться помочь нам более того, что уже есть. А хорошо потому, что от неё уже сюрпризов не получишь!
   Хуже тому, у кого этого всего нет. Вот об этих самых, кому хуже, и поговорим.
   Давно некоторые люди поняли, что можно жить за счет человеческой глупости, а значит и делать-то ничего особенного не надо: оборванный, в крайнем случае жалкий вид, глаза к небу ,чем глупее, тем лучше. И это не игра, просто по-другому они не умеют, не могут, да еще добавят пару постулатов про надвигающийся конец мира и якобы только им и переданное от бога по прямому каналу сообщение: мол, все, конец уже виден, а также их самое искреннее уверение в поддержке высших сил и их бесплатной помощи всему человечеству.
   Но такие ли уж смиренные и такая ли уж бесплатная помощь? Ведь на что-то же они должны жить, передвигаться, а значит находятся люди, поддерживающие святых странников в надежде на решение все тех же духовных проблем. Но беда даже не в деньгах, которые уплывут у вас обязательно, беда в том, что люди осознанно отказываются от ответственности за собственное духовное развитие. И идут порочные круги, "слепые ведут слепых". Как результат такого могучего духовного старания - глубокое разочарование ищущего во всем духовном развитии в целом.
   Намного хуже более образованные команды. Они понимают, что для настоящего духовного развития кишка тонка или душа слаба, да и желания всем этим всерьез заниматься немного. Это же надо напрягаться, над собой работать, наблюдать, исправлять, думать, медитировать... Вобщем, не жизнь, а сплошной кошмар,
   но не пропадать же уму и таланту! И зарабатывают такие группы деньги на из пальца высосанных методиках, которые, конечно, почти не работают.
   Но вернёмся к одиночкам. Их много, от самых глупых до безусловно талантливых и серьезных специалистов.И обрушивается на человечество масса откровений, разъяснений, указаний, действуя на психику человека через так называемые эффекты.
  
  -- Эффект бесплатно. Или человек понимает, что то, что он делает, не стоит ничего, тогда время не стоит тратить, или от скуки, ну тогда вы потеряете не деньги, а время.
  -- Эффект больших денег. Он берет много, значит, обязательно поможет в таком случае! Как правило целителя интересует ваш кошелек, а не процесс духовной целительской помощи.
   Но, скажете вы, где-то пять рублей много ,а где-то и сто долларов мало.
   Мне представляется, что оплата должна быть интегрирована к достатку пациента и количеству и качеству труда целителя.Пациент в конечном итоге не должен
   обеспечить вас на всю жизнь за то, что вы сняли ему головную боль.
  -- Эффект громкого имени. Служит для того, чтобы вы почувствовали огромную разницу между вами и разумностью спрашиваемых с вас денег. Хотите, чтобы вас лечила королева- платите!
   Принцесса,профессор, академик или баба Нюра -последнее располагает к доверию и использует многовековые нарaботки народного целительства, но вот владеет ли эта самая баба Нюра секретами народного целительства - неясно.
  -- Эффект обещания. "Чем больше, тем лучше" Рассуждения клиента тут просты: много обещает, ну хоть что-то выполнит!
  -- Эффект сверхсложного лечения . К примеру, трава, которая растет на Тибете, вылечит тебя, но ее нет. Или сложность ритуалов: вот какой я умный! А не получится - значит есть всегда на что сослаться! Ритуал был проведен из-за вашего головотяпства неправильно.
  -- Эффект молвы. Он многим помог, поможет и мне. Ну хоть слабая, но гарантия!
  
   Даже Иисус Христос, как известно, помогал не всем
  
  -- Эффект молчания целителя. Часто это связано просто с безграмотностью последнего.Как рот откроет, так хоть беги, или просто сказать нечего- косноязычие.
  -- Эффект больших залов. Серьезная работа всегда индивидуальна, а то, что там иногда случается, могло произойти и в другом месте. Паломники всегда ходили в святые места, и что-то там иногда и правда происходило. Но для непорядочных целителей это же Клондайк ! Да и делать ничего не надо.
  
   Поговорим теперь о категориях целителей. Их много.
   ®Первая категория- целители физические, пользуются травами- отравами, составами, соками- они лечат физическое тело, ну, в худшем случае перепутают дозу.Часто помогает.
   ®Вторая категория занимается вашими душевными состояниями.Поговорят, погладят, заговор какой-никакой прочитают, в церковь отправят святой иконе помолиться, глядишь, и помогло.
   ®Третия категория - это ментальные, или интеллектуалы. Низшая ступень скажет вам в приказном порядке: "Бросай свою жену, или "Все от гадюки тещи," или "Вложи деньги в такой- то банк".
   Высшая категория даст вам действительно мудрые наставления.
   ®Четвертая категория -энергетические целители. Тут в дополнение и йога, и Рерихи, и г. Блаватская, и рейки-мастера - да мало ли что ещё.
   Но помните: эта энергетика ненадолго. Без того, что вы поддержите этот процесс своими правильными мыслями и делами, дело далеко не пойдет .
   ®Пятая категория - карма-целители. Они заглянут в прошлое и будущее, в лучшем случае действительно определят ваши проблемы, в худшем - наслушаетесь сказок!
   ®Шестая категория- духовные учителя,пророки. Их мало, знают они много, имеют огромное чувство ответственности, любви, сострадания. Но не надейтесь, что вы сразу попадете к такому. Для этого вы сами должны много сделать: продумать, прожить, прострадать!
  
   Но вернемся и опишем те качества, какими должен обладать средний духовный целитель. Для низкого уровня травника сие не обязательно .
   Спокойствие и уверенность в собственных силах; чувство такта и умение глубоко проникать в проблемы пациента, личное обаяние, доброжелательность, толерантность, умение ненавязчиво заставить вас заниматься своими проблемами, отсутствие большого числа собственных проблем (если он курит, а кодирует вас от курения, то результат представляется сомнительным: сначала избавься сам, потом помогай другим!). А также желательны стаж работы ,не высокая и не низкая оплата труда целителя ( вы не должны ему остаться должным. Так называемая "халява" не всегда хороша. В конечном итоге, ваши проблемы - это ваша карма). Необходимы также знание психологии и медицины.
  
   Советы пришедшему на прием.
   Не ждите мгновенного чуда.
   Доверяя -проверяйте, но осторожно, ни один хороший специалист не пойдет на проверку своих знаний! И даже не потому, что боится .Как вы себя почувствуете, если при входе в магазин у вас проверят наличие денег? Хороший специалист ориентируется на совесть, на проверенные методики, на свои опыт и интуицию, а также божью помощь.
   Будьте помощником в работе, а не сторонним наблюдателем.
   Не ставьте сразу же много задач перед целителем.
   Не подпадайте под личное обаяние целителя, а равно не становитесь его врагом.
   Целитель всегда защищен силами добра лучше, чем вы!
   И помните, что вы живете в вашем собственном теле, вам доверена ваша душа и вам держать ответ перед богом или, на худой конец, перед вашим разумом.
   Как трудно сразу, без старания, найти хорошую, только вам подходящую вещь, так же трудно найти и хорошего целителя, которому вы можете доверить ваше здоровье и вашу душу.
   А что же может действительно хороший целитель?
   Много. От полного излечения вашей болячки до кардинальных изменений в вашей судьбе, но, в отличие от классической медицины, целитель исправляет причины, а не следствия.
   Думайте сами, ходить к нетрадиционщикам или нет.
   И еще. Чтобы охладить людей, пытающихся нечестно работать в этой области, скажу откровенно: энергетически на себя можно перенести любое заболевание, если вашими защитниками не являются совесть и честь, глубокая вера в правильность того, что вы делаете, а также наличие хорошей подготовки и надежда на помощь структур, которые ведут целителей в их непростом деле..
  
   И последнее. Люди часто спрашивают про этапы духовного развития.
   Попробую их коротко сформулировать.
   Первый этап. Осознание собственного несовершенства и покаяние.
   Второй этап. Работа над своими плохими сторонами, освобождение от какой -то части своих проблем.
   Третий этап. Выход на другое качество жизни, яркость чувств, чистоту мыслей, омоложение организма. Ощущение состояний юности.
   Четвертый этап. Желание делиться приобретённым с людьми, начала способностей к целительству.
   Пятый этап. Наработка опыта, развитие сенсорных каналов восприятия: ясновидение, яснослышание, яснообоняние, контакт, усиление тактильной чувствительности.
   Шестой этап. Контакт с окружающими нас тонкоматериальными структурами, ученичество, сотрудничество, выход на свои жизненные задачи, умиротворенное мировосприятие, начало гармонии в душе.
   Седьмой этап. Сопричастность к божественному, познание структур добра и зла, выход на собственные воплощения, начало формирования космических качеств характера, таких как абстрактность мышления, вселенская любовь, глобальность восприятия процессов, минимум их целостность, чувство бессмертия, примирения всех и вся, чувство всепрощения и всепонимания .
   Сознательная работа в астральных сферах. Понимание эзотерических сторон любых учений. Мгновенная диагностика проблем человека.
   Восьмой этап. Ощущение жизни как смерти, смерти как жизни, сотрудничество со всеми планами бытия, божественным, сатанинским. Неподпадение под кармические структуры, знание своего посмертия, будущих воплощений. Возможность выбора, создания как для себя, так и для других, будущего, привлечения любых структур, управления ими, сотрудничества с вышестоящими по лестнице эволюции.
  
   Конечно, это только весьма приблизительная градация, но часто для одной жизни этого больше чем достаточно.
   Итак, удачи вам на сложных путях духовного развития, хороших Учителей и твердой веры в то, что вы делаете!
   Консультации по духовному развитию вы можете получить по тел. 02043/ 987693
   у Алексея Барышникова.
  
   95
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"