Пути на кафедру у многих лежали через лаборантскую должность. Поработал на кафедре в учебно-вспомогательном персонале годок-два, переходи в аспирантуру, или ассистентом. Некоторые шли целенаправленно, чтобы потом работать на определенной кафедре, по определенной специальности. Другие не представляли, куда кривая выведет. Им, неопределившимся, было все равно, где работать - на научном коммунизме, на политэкономии или на истории партии. Несравнимо: после пяти лет обучения философии прийти на кафедру, или случайно попасть туда, плохо представляя себе отличие диамата от истмата. К последней категории относилась Пузырькова, ставшая даже профессором. По собственному признанию, попала она на эту стезю случайно.
Думается, дискредитация профессии начинается с таких вот стихийных случаев. Не требуется квалификации, заходи честной народ, не ведётся пересчёт. Пузырькова может всё. Буквально - всё. Дайте только ей тему, следующая задача возникает сразу, как прекратить спровоцированное лингвоистечение. Как-то она отметила, что я говорил пять часов кряду. Ну, так я был пьян. Она делает это, и ещё очень, и очень делает, будучи абсолютно трезвой.
Приход моей генерации в философию, и иные парт-иделогические дисциплины, был связан с ослаблением государственного контроля над данным институциональным уровнем и соответствующим социальным слоем. Связано это было, по всей вероятности, с отказом продолжать щедро финансировать "идеологических бойцов", поскольку они показали свою неэффективность. Деструктивные признаки в общественном сознании нарастали. Оставалось шесть-семь лет до перестройки. Мы, разночинцы, попавшие в сады Эдема, были её предвестниками. Сакральноё место становилось другим, попроще.
О ХЛЕБЕ НАСУЩНОМ.
О заработке хлеба следует сказать отдельно. Профессионалом считается тот, кто кормится со своего труда. Среди кандидатов и докторов наук есть такие, кому зарабатывать преподавательским трудом не надо. У них было. Некогда мой товарищ, Карасёв, жил на дивиденды от маминого предприятия и маминых же связей. Не хватало престижа и самоуважения. На их приобретение человек потратил жизнь. Ни для кого это не было секретом, и он получал соответствующее отношение.
-Мы типа делаем вид, что да, ты работящий, в поте лица своего добывающий, ты делаешь вид, что добываешь. Мы тебя не трогаем, но, парень, ты нам по барабану. Хочешь причаститься, ну, потрись рядом. Нам то, что за дело.
Иногда имитацию, действительно, не отличишь от взаправдашнего усилия. Он также злится, как настоящий. Что-то отстаивает, на чем-то настаивает. Но на деле, фуфел! Имею в виду его социально-психологический статус среди других остепененных. Ему не свойственны естественные в этой среде реакции, интересы, приемы и формы общения. На его язык они непереводимы. Человек досадует, пыжится:
-Скажите же, чего со мной не так. - Кому, дело-то! А, врага наживать никто не хочет. Так, вот, втихую, и идёт.
Для преподавателей характерен постоянный поиск подработок, чтобы чуть себе позволить, насладиться, так сказать, почувствовать себя, о-го-го каким! Вот, всё! Удаётся не часто, когда удается, это минуты заслуженного тщеславия. Даже наиболее удачливые из этого круга, всё равно органично тщеславны, по-хорошему, поскольку реально заработали, заслужили его своими усилиями и результатами. Они товарищам в глаза прямо смотрят, и подвергаются постоянной экспертизе на вшивость:
-А, ты, брат, не скурвился, не стал пустышкой? Смотри, за нос нас не води. Мы цену знаем. Называется это - репутацией. Тот символический капитал, который здесь в ходу.
И, да, обладателю этого капитала оказывают почести. Собратья по цеху, не прочь посодействовать, чем могут, поддержать, когда надо. Так относятся здесь к "своим" пьяницам, например. Отмечен человек даром заглядывать глубже других, дано ему. А с жизнью не справляется. Бережливо лелеют талант. Чужой будет коситься на такое отношение к упавшему коллеге, а то и пнёт. Не понимает, чего вокруг него все вошкаются.
Некоторые умудрились совмещать бизнес и защиту диссертаций своих, или почти своих. Другие из диссертаций сделали бизнес. Третьи на грантах "наживаются", откатывая долю. Не трёкают громко об этом. С этими дело имеют сторонние люди.
Я никогда не считал, что обезопасил себя и будущее семьи, пойдя по вузовской колее. Сразу после защиты кандидатской диссертации пошёл на курсы истопников операторов котельных установок. Проучился пару месяцев, с полгода проработал в котельной. Одна "хлебная" квалификация, таким образом, была за плечами. Следом, закончил полугодовые курсы водителей-профессионалов, научился водить грузовой автомобиль.
Купил подержанный запорожец. Представлял себе, как подъезжаю на самосвале, захожу на занятия к студентам, а после лекции возвращаюсь в кабину грузовика, и еду дальше.
Защита диссертации в 84 году прошлого века не дала чаемого благополучия. Профессор, от которого зависело, решил, что лучше пусть я буду и.о. доцента, чем старшим преподавателем со ставкой на семьдесят рублей больше. Пришлось эти 70 рублей зарабатывать сторожением под лестницей в автомобильном техникуме, через ночь. Доцентом с государственным документом, как положено, стал через четыре года, не написав за это время и трёх статей.
Стараюсь придерживаться в этом отношении доброго наказа для пишущей братии: можешь не писать - не пиши! Тогда я не только мог не писать, но не мог писать.
Пятилетняя "сторожовщина" опять же, из ряда подстраховок и обеспечения "своего любопытства", чтоб тебе пусто было. Да и отступление "во власть" та же тема. Не заслужил я упрёков в отступничестве от профессии, наоборот, спонсировал это дело.
В 60-е, 70-е годы профессор получал 650 руб./мес., доцент - 320. В простонародье, хорошей считалась зарплата в 180 руб./мес. Как видим, принадлежность к вузовской, "академической" среде была принадлежностью к элите. К моменту наших "дерзновений" в элиту войти, она перестала таковой оставаться. Поэтому нас пропустил сквозь свои препоны идеологический (вузов и учебных заведений) отдел обкома партии. Притом, что я не был членом КПСС. Несколькими годами раньше такое было бы невозможно.
Склонность к размышлению фиксирую у себя класса с седьмого: с одноклассником уединялись на переменке у окна в коридоре и переливали из пустого, в порожнее. Я занимался борьбой, он - боксом. В девятом классе подрались в школьном коридоре. Его лицо было сплошной ссадиной, моё сплошным синяком. В общем ничья. На уроках по общественным и историческим дисциплинам дожидался, пока никто не мог ответить на вопрос учителя, и, выдержав паузу, давал правильный ответ. Обычно, безошибочно.
На выходе из школы, в последние два года, начали посещать пафосные слёзы. Беспричинно, безотчётно, в минуты экстаза - по поводу Родины и своей судьбы. Всегда пытался объяснить, что за волны всепоглощающей духоподъемности накатывали? Дело, как полагаю, в следующем. Нас воспитывали на образцах французского Просвещения - свобода, равенство и братство и, соответственно, на примерах революционно-демократической борьбы за светлые идеалы. Просвещенческий разум как маяк образования сталкивался с абсолютно другой повседневной действительностью и другой, практической, рациональностью. Столкнувшись, он не в состоянии был объяснить свою неуместность. Таким, образом, это были слёзы юношеской обиды на своё бессилие.
В отечественной школе до сих пор господствует картина мира ХVIII в. с доминированием ньютонова взгляда взгляда классической физики в методике, и недооценкой, в том же, методическом, отношении неклассических идей и теорий начала ХХ века. Законы Ньютона, а также все остальные аксиомы динамики в классической механике формулируются по отношению к инерциальным системам отсчёта. Реальность представляется в терминах покоя.
Ориентация на идейность, то есть, отвлеченные идеалы, и неизменный в своих основах мир (система) делают невозможной творческую активность. В ходу активизм как демонстрация готовности послужить. По существу, перформанс "якобы что"; на самом деле - ничего, потенциальная форма, кимвал бряцающий.
СЕГОДНЯ, ИНАЧЕ.
Уважаемые! Конечно, могу ошибаться, но робяты, с которыми мы имеем дело сейчас - постмодернисты. Они так хочут быть. Всё - не в серьёз. Вид делают - не верьте. Не воспринимайте серьёзно. Говорят, мы проводники. Да, они шерпы. И тут же, херпы, зербы, жопры, мозгожоры. Что-то мешает мне и эту их претензию принять всерьёз. Подумайте-ка, интеллектуалы ХХI века! "Не берите в голову, берите в рот", то есть, people всё схавает - вот их подлинная песня. Их, тем же концом. С ними можно делать - всё!
Почему К. Маркс стал лидером интеллектуальной элиты Германии в 40-е годы ХIХ в. Потому что выдвинул постмодернистский лозунг о новом мессии. Задрыганный пролетариат на место Спасителя. Все обалдели. Сам он тоже обалдел от своего мальчишеского вброса, который удался и имел колоссальный успех. Ну, а дальше пришлось расхлёбывать, чтобы уцелела репутация. Стал заложником своего кукаречного выкрика. Провозвестник, называется.
Наши мозгожоры тогда решили принять Маркса, как принимают на грудь, по полштофа. Приняли, стали марксистами, по названию. Оказались, по существу, подмятыми толпами, орущими интернэшнэл и самозабвенно проливающими кровь и слёзы. Потом всё бросили, поди, разберись, где он аутентичный, где просто "ау-ау". Кончилось тем, что стали за Маркса сажать ересиархов местных. Такова была известная посадка группы студентов в Саратовском университете. Если не ошибаюсь, 1968 год. Потом, Постановление ЦК по Саратовскому университету и училищу им. Баумана (1974 г.).
Завершилось усвоение!
По поводу этого постановления прочитал в недавних мемуарах у одной сподвижницы местных властей, что после этого постановления задышалось глубже. Автору, конечно, простительно. Она к университету отношение имела косвенное, и представление о происходящем - приблизительное. И уже, тем более, неведомо мне, чем она там так глубоко дышала.
На самом деле, атмосфера на историческом факультете, и университете в целом, сгустилась до духоты. Возобладал "сыск и кухня Тайных Канцелярий".
Наши мозгожоры теперь хочут, тоже хочут - "весь мир образованья мы порушим", а там, уже эти, "на земле", как-нибудь сами разберутся, сами выплывут. Не выплывут, значит, стратегия была неправильной. "С человеком, приверженном порядку, не стоит говорить об изменениях", как убеждали легисты.
Дети, форменные дети! Спички жгут на сеновале.
Интересный есть предмет. Как-то один государственный чиновник, недавно мелькнувший своей непоездкой к Турчаку, заявлял, что в подлиннике читает Гегеля. Да, хоть чёрта лысого. Что меняется - "главы и возглавья, дурь самодержавия в холопах, взрывы революции в царях".
Советский дипкорпус возьмём. (Это мне наиболее близко.) Сотрудники диппредставительств должны знать и любить страну пребывания. Знают язык, нравы, устои, любят страну, но выполняют приказы политбюро. Смеются над маразматической фигурой генсека, рассказывают антисоветские анекдоты, но выполняют приказы Кремля. Да, какое значение имеет, что они читают в подлиннике, какие языки и как хорошо знают, они служат интересам пославших их служить, и не за страх, а за совесть. Не могут они впитать иного, кроме своей культуры. Они в гостях там.
Непонятны нам европейцы, как вы не старайтесь с горшкового возраста учить детей английскому. Рекрутов на приятную государеву службу подготовим, но культуру, помилуйте, её впитать надо. Они, эти наши засланцы, как о политбюровцах, такие же анекдоты о французах, немцах, англичанах и также залихватски будут рассказывать, и смеяться, даже если на языке носителя рассказывать, даже если самим носителям рассказывать.
Ничего не прибавляется в строе духовном, чего ты там не учи. Нет понимания знаменитых агентов-шпионов Кембриджской пятёрки, нет понимания их мотивов. А зачем? Пусть выполняют задания, да хоть бы, гей, хоть алкоголик. Какое нам вообще дело до полезных идиотов. Лишь бы выполняли задания. Ведь это позиция - не только разведки, это позиция всего социума.
Нечего поэтому тешить себя, что кто-то усвоил постмодернизм, и вот сейчас, в режиме нон стоп, турбо и он-лайн проведёт мессианский прорыв. Чего вы лезете "со свиным рылом в калашный ряд"?!. В лучшем случае для наших постмодернистов будет, как в анекдоте, хотел встать и попрощаться, получилось упасть под стол и пукнуть.
БЕСНОВАТЫЕ
Я послал тебе чёрную розу
в бокале Золотого, как небо, аи
А. Блок
На нашем капище, среди старожилов, если не брать нежить, различаются 'вандалы', мародёры и бесноватые дервиши, танцующие на гробах. Об остальных разговор впереди. Сначала о дервишах.
Танцующим дервишам подавай драйв. В кайф поиграть на эпатаже.
Нет для них предела униженности и унижения. Они над пределами смеются, выплясывая.
Всё снесём, всё выдержим, любя. На всё пойдём и через всё перешагнём.
И, то сказать, былое порушено, испуг и гетьбу пережили, вокруг руины. Но они-то сохранились... Бродят на руинах, бредят, потерянные, о минувшем в думах своих, разобщенных и разрозненных. А, то, нежданно-негаданно поднимут голову, соберут осмысленный взгляд в кучу, вздёрнутся, заслышав обрывки и клочки знакомых гимнов, встряхнуться:
- Айда! Где наша не пропадала! - И, давай, давай наяривать цыганочку с выходом!
-Ох, говори Москва, разговаривай Росея.
Такую картинку сформировал для себя за последний десяток лет наблюденй и самонаблюданий, проводимых в так называемой вузовской среде.
Заметил особенность служебных отношений. Наглядно у силовиков. Эффект называется 'отрезанный ломоть'. Ещё только грезится твой провал, и даже не провал, а лёгкое пошатывание, как вокруг тебя образуется 'мертвый круг'. Вчера друзья душа в душу, ноздря в ноздрю... Сегодня:
- Извини, старик, тороплюсь.
А, по-другому, как? Служба. То - служба. На гражданке-то чего шарахаться?
-Чего теряете, мелкотравчатые?
Есть, однако, момент (!), как любит повторять доктор Берлинский (кланяюсь ему). Момент состоит в том, что люди боятся заразиться неудачей, лузерством, виктимностью (синдром терпилы): с кем поведёшься, того и наберешься.
-Ну, так, знай: тебя ждёт то же самое, если стараешься не замечать из происходящего с другим! Не льсти себе. Ты не Анастас Микоян, не увернёшься между струйками. Иначе бы не здесь чалился, а жил, как приличный человек.
Другой момент - боятся радикальности: ну, как-нибудь, ну, потихоньку медленно и печально.
О самостоянии здесь речи вовсе нет.
Откуда взяться достоинству, если в своей же среде остроумцы-засранцы с вонючим злорадством клевещут на своих собратьев: 'научная работа есть удовлетворение собственного любопытства за государственный счёт'.
-Что же ты-то, гаденыш, сам присосался к этой кормушке, корчишь из себя светилу от косноязычного балабольства, и подкармливаешься от щедрот бюджета всю свою жизнь?
Два типчика пришли, эдак, четверть века назад вышли два братца из одного ларца. Одного погоняли 'лесорубом', а другой божился два десятка лет, сала на всех захватить, посидеть-выпить, а осталась за ним только присказка: 'на весёлое дело идём'.
-Слышите, его даже посылать никуда не надо! Он сам идёт.
Эти братцы, - типичные представители времён застоя, - органично перешли, через 'либер-а-а-а-цию', во времена отстоя. Да, собственно, их (времена) и натолкавшие на нашу голову: представьте соискателя докторской степени, который не может на своей защите ответить ни на один вопрос и, обессиливши после доклада, покидает с позором кафедру.
Други моя, таки он пытается чваниться после этого!
-С кем остаёмся? Остаёмся со смитьём.
Есть ещё мода: докторам философии, ставшими специалистами 'околовсяческих' наук, кокетливо поругивать философию. Ды, мол, польза сомнительна, а вред очевиден. Подобного предательства своей корпорации никогда не встретишь ни среди чиновников, ни среди службистов. Здесь же, проходит всё - на банкетиках, под рюмочку с утирочкой.
Невольно возникает прямой армейский вопрос:
-Вы, сукины дети, пошто философию ненавидите? Почему себя за людей не считаете?
Никто не даст ответа! Хлещи их по мордам, не хлещи - толку никакого.
Надо сказать, когда я попал в карьерное коловращение, ни один из коллег-чиновников никоим образом не дал повода думать о подобном предательстве. Молча, сомкнули ряды. Каждый знает, что может быть на твоём месте.
Ну, послушайте, из вузовской публики, гарцуют, как умалишенные, по-над пропастью, вместо того, чтобы осторожно отползать. Наверное, терять нечего, поэтому и беснуются, как последний раз. Дервиши на гробах.
-Не все такие. Нет.
-Нет. Не все.
Вот тебе пример сохранения себя. В начале 80-х годов учились мы с местными выходцами в аспирантурах по разным гуманитарным специальностям. В этот период начали появляться в городских вузах выпускники-философы из разных университетов. Особенно важно было, что приезжали ребята из Свердловска. Молодой тамошний факультет выпускал очень грамотных профессионалов. Известный через десяток лет всей стране, Бурбулис, был оттуда. Здесь оказались некоторые из его приятелей, потом продвинувшиеся в политическом бомонде.
На начало восьмидесятых годов было уже около десятка ассистентов и аспирантов с серьёзной философской подготовкой. Кто бы из них прежде, и теперь, снисходительно или пренебрежительно отозвался о своей науке? Это могут только те из Иванов, не помнящих родства, кто разменял любовь на медяки. Свердловчане-философы ставили себя особняком. В смысле общественной, гражданской активности, тоже были не общих правил выражением. Некоторые пили. Да. Но ведь это люди с миссией. Их так воспитали, их хорошо научили профессии и миссии. И вот они попадают, чёрти во что. Их ставят в ряд с недоумками и недоучками, которым на всё, на это положить с прибором. Как тут не запьешь, да ещё при мерзости повседневного бытия.
-Это подлинная трагедия, братцы мои!
Не помню я ни одного говнюка среди них. Вот так калибровка, вот так школа! Виват, Урал!
Сказал, и-таки вспомнил: в семье не без урода. Ладно, на сопредельных территориях воюют трактористы с шахтёрами, почему бы и на философской территории им не быть.
Местный народец даже в те отдалённые времена был пожиже, но тоже с амбициями. Принадлежность к элитарному знанию и самосознающая исключительность такого выбора заменяли этому нардцу квалификацию. Духоподъёмностью брали. В итоге, уровнялись.
Мне так кажется.
ЦАРЬ-МЕНЯЛА
Эх, дороги...
Пыль да туман
Некогда я работал в ЦДПО. На протяжении четырёх лет был там директором забавный персонаж по фамилии Тутышев. В прошлом, начальник кафедры в ракетном училище. На убогих новогодних корпоративах, которые он устраивал в начале 'тучного' десятилетия, сам вешал себе на грудь самодельную табличку 'Царь' и ходил в ней весь вечер. Любимой фразой при этом у него было: не царствовать, но править. По мне, так напрашивалась табличка с другой надписью, и макет виселицы рядом. И, пусть бы его, ходил. А, нам - веселье со скоморохом местным, без лишних затрат. Впрочем, и без этих атрибутов, веселья при нём хватало. И в праздники, и в будни. Ему на смену пришел Воробьёв. Тоже, тот ещё царь-клоун. Не все, однако, так непосредственно откровенны. Некоторые предпочитают править, не называясь царём. Хотя мнят себя им. Вот и именно что!
Ах, лето!
Пузырькова, Рюкзак и Водила составили команду Истокова в это лето. Я был Водила. Обалдевший от подобной благодати, мой якобы друг, решил, что схватил жар птицу за хвост, и, уже грядущей зимой, как потом выяснилось, отвёл мне почётное место ведущего на его празднике жизни.
Как-то, правда, горячечно у него на этот раз выходило. Отношение проявил к своим спутникам (не только ко мне) чванливое, высокомерно-пренебрежительное. Как правило, вёл себя сдержаннее. Что сказать? Возраст берёт своё. С возрастом, становится человеку всё по колено, как пьяному - море. Он перестаёт церемониться. Женщина утрачивает стыдливость и условности. Мужчина опускается, поскольку, ну, не заслуживает жизнь, чтобы к ней относиться символически, чтобы церемониться. С этими обстоятельствами связано и игровое кокетство: типа 'стесняюсь спросить'. Ничего они больше не стесняются. Всё это понимаю. И, люблю 'родню', но не до такой же, степени!
Отчасти, виноват сам. Набалsвал. Последнее время (несколько лет), я, заместитель председателя диссертационного совета, был ведущим на послезащитных банкетах. Для постоянных участников процедур защиты диссертаций, то есть, членов диссертационных советов (возможно, нескольких советов), сидение часами, иногда пару-тройку дней подряд, занятие довольно утомительное.
Чтобы нарушить монотонность и взбодриться, вносятся иногда маленькие забавы: шутка, отпущенная вовремя, фривольность с регламентом, вернее, с его незначительным нарушением, и тому подобное. Обычно незатейливые - иногда, витиеватые. Так, один из оппонентов, выступая в своём совете, отбрасывал прочитанные листы на пол, устилая страницами отзыва о защищавшейся диссертации прикафедральное пространство пола. Эффект, от заемной, или выдуманной, шутки, был достигнут.
Однообразие неформальной церемонии на банкетах я стал скрашивать репризами по разным поводам, в том числе, по персоналиям. Совершенный экспромт. Подумал даже, а не попробовать ли этим ремеслом на хлеб зарабатывать. Признательные слушатели отмечали, что за всё время моего конферанса, не допустил повторения.
Мне было забавно вести банкеты, а другие, в том числе мой друг, он же - председатель совета, стал поглядывать на меня как на 'петрушку', который для этого, собственно, и нужен - развлекать. Припомнил тогда знакомых профессиональных артистов. Кем бы они ни были в настоящем, к ним относились по их навыкам 'водить хороводы', петь, играть, балагурить. Присутствующие полагают, что им достаётся развлечение, потому что они заслужили присутствие здесь и сейчас. Если же такая ситуация повторяется, то уже как бы и право имеют, им уже должны предоставить 'пакет услуг'. А, ты получаешься - на обслуге. С подлинной благодарностью и уважением мало, кто относится.
Один некогда знакомый мне чиновник, имел консерваторское образование по классу баяна. Можете представить уровень его исполнительского мастерства - концертный! Он только раз на моей памяти позволил себе взять в руки инструмент, и я почувствовал, как упали его акции. Артисты, скорее всего, знакомы с этим эффектом. Я не знал.
Тамадил, тамадил, типа Автандил,
Что грузин возомнил, а ты - Вова.
Вова...или прерванный полёт, как выразилась однажды в мой адрес Татьяна Петровна, провокативный участник сколько-нибудь значащих тусовок и связующая нить с Темпоральностью.
Такой же эффект, как с конферансом, возник, видно, с моим автовождением. Ездит человек, ну, и пусть его. Человеку самому хочется. Ничего особо не требует, условий никаких не выдвигает. Это правда. Ездил, с моим другом, не за страх, а за совесть. Два десятка лет. Может, с некоторыми перерывами, а период по времени - такой.
Появилось место у него в ста километрах от города, в заповедной зоне, в начале 90-х годов. Подыскали для него местные властители хибарку в удаленном, из-за труднодоступности, селении. Место чудесное. Окрест поля, на берегу полноводной реки с крутыми, всё ещё дикими, берегами. Бывшая барская усадьба памятник русской парковой культуры ХIХ века. Посреди когда-то большого села - тоже большая, но запущенная, церковь.
Друг мой, это - Истоков. Он пытался по-разному решить транспортный вопрос: добирался поездом, пока тот пускали по межрайонной ветке, на перекладных, на автобусах - всё перепробовал. На какой-то срок хватало, потом вновь - затычка. Автомобиль в такой ситуации был единственным безотказным вариантом. Он даже приобрёл вазовскую 'десятку'. Беда была в том, что мой друг решил, будто сам водить - не способен. Намучился, что говорить, изрядно.
Ездить, однако, продолжал. Привязался к месту, постепенно понёс затраты, которые оказались не пустячными: восстановление хибарки, вовсе не маленькой, надворных построек, провёл газ в дом, воду на участок. Всё это - силы, время, деньги. Причём силы и время не только, его. Привлекал мой друг к этому проекту людей разных и по разным основаниям: местных простолюдинов за деньги и выпивку; более значительных аборигенов - за содействие детям в учебе в городе. Коллег на приятельских основаниях и по взаиморасчёту, за оказанное в чём-то содействие. Плату он всегда предпочитал натуральную, монетизировал редко, осторожничал, поскольку был пуглив и оглядлив. Сравнительно несильный инсульт получил после попадания в вытрезвитель.
Наши отношения с Истоковым наладились в 91 или 92 году, когда поехали немногочисленной командой из четырёх-пяти человек, в Заволжье, переводить в новую экономическую форму общества с ограниченной ответственностью, тамошние совхозы и колхозы. Команду возглавил последний в истории университета секретарь комитета комсомола, Игорь. Это был его проект, видимо, ещё по комсомольским связям. Он пригласил меня, а я привлёк Истокова.
Работа была нервной. Мы служили громоотводом для народного недовольства местной верхушкой. Не потому, что те были совсем плохими. Нет, управленцы-аграрии мужиками были крепкими, опытными и лукавыми. Таким палец в рот - не клади. Вот, в самом деле, ядро русской нации - из земли выросшие, тогда уже вполне грамотные специалисты, умелые поводыри сбившегося с пути народного стада. Не их вина, что стадо сбилось с тропы. В ту пору они были кризисными управляющими. Себя, конечно, не забывали даже в этих условиях, а возможно, именно в этих условиях. Уехали мы оттуда (дело заняло пару недель) с запасом баранины и карманами, полными денег. Я даже хотел в Заволжье остаться работать. Такую возможность мы в полу-шутку обсуждали с руководителями.
На месте будущей 'резиденции' Истокова высадились мы первоначально, втроем: хозяин, муж его докторантки, или вскоре ей ставшей, и я. В доме ночевать нельзя: не было полов, стёкол в окнах, и прочее. На свежем воздухе значительно веселей, чем в доме висельника последний его хозяин повесился. С этого первого вояжа и началось освоение будущей загородной усадьбы моего друга. Туда он подтянул, чуть позже, мастерового нашего коллегу, Александра. Впору назвать его Рюкзак, поскольку за его плечами всегда высится целая гора всякой необходимой всячины, уложенной, утисканной, утрамбованной в огроменный хозяйский рюкзак. Как только ему удается, не только взгромоздить такую поклажу на свои плечи, но и шагать с ним до десятка километров, уму непостижимо. Если бы не природное здоровье, да поддержание физической формы, заложенной в борцовских тренировках, такие экзерсисы были бы невозможны. Рюк-Зак, Зак-Рюк, получается - Закорюк. Теперь, думаю, понятно, о ком идёт речь.
Закорюк последние несколько лет был основной работник на земле, и по постройкам. Обычно, посадки он выполнял, лежа на животе или на боку, так как сгибаться или стоять на корячках, шестидесятилетнему, несколько тучному, человеку было уже трудно. Для посадок и ремонтно-строительных работ была у него удобная роба, из какого-то туристского снаряжения с неразличимыми от грязи деталями.
По весне он рыхлил ещё с осени вспаханную землю, копал лунки, сажал туда картоху и прочую овощную рассаду. Истоков по-хозяйски наблюдал за ходом работ, слоняясь по участку. К инструменту он притрагивался редко, предпочитая его приготовлять для работы. Некоторое время после посадок, за грядками смотрели, поливали, пололи. Потом это дело забрасывалось. Истоков куда-нибудь уезжал, или не было возможности доехать на дачу. Иногда, во время его отсутствия, приезжали из соседнего села ему доверенные местные жители, в семейном составе из двух-трёх человек и, по крестьянской привычке сберегать уже затраченный труд, вкладывались - своим, очищая от сорняка всё сразу. Такой разовый налёт на позиции сорняка, разумеется, не помогал. Вскоре всё опять зарастало, и кроме кукурузы, ничего не пробивалось. Истокова это не беспокоило.
Подлинное отношение Истокова к Рюкзаку, а не только к его труду, я понял однажды из его замечания насчёт очередного совместного выдвижения на дачу. Обычно, мы на машине подбирали мастерового, заезжая за ним после Пузырьковой. Приходилось делать некоторый крюк. Встретились с Истоковым и на этот раз, собираясь ехать, подбирать команду. И тут Истоков невзначай роняет:
-А, пусть Рюкзак сам сюда едет.
Он, действительно, до места встречи иногда добирался сам. Но обеспечить-то должен ты, к тебе едут, тебя ублажать. Водила не возражал заезжать за товарищем. Ну, надо же ещё и покуражиться, будто ты делаешь для своего работника одолжение.
Кто только не бывал у Истокова на фазенде! Перед Пузырьковой пробовалась на роль экономки в барской усадьбе Кабанова. Она не прошла конкурс. Не р е к о м е н д о в а т ь, был вердикт истоковой челяди: она поласкала столовую посуду в емкости с лягушками, где перед тем омывалась от потного знойного солнца.
ВЕРШОК-ВЕРШИТЕЛЬ
Самонадеянность глаза застит. Своеволие в распоряжении человеческими судьбами, не обстоятельствами даже, а именно судьбами, выбивает человека из вменяемой колеи. Понятно, что люди окружающие дают повод к этому. Безусловно. Всё же, человек-то должен охолонуться в своей гордыне. Вы представьте себе картину: сидит на каком-то месте вершок и полагает себя богом. Сколько таких 'вершков'! Что с ними прикажите делать. А ведь он уверен в своей способности к единственно верным решениям. Критерий разума, даже в научной среде, отступает на второй план. Не работают механизмы рациональной самокритики. Он не вершок уже, а вершитель. Истоков, совершенно на этой почве потерял связь с реальностью. Последнее обстоятельство проявилось особенно отчетливо в его попытке на полном серьезе сосватать моего двухмесячного сына за шестимесячную внучку той же Пузырьковой, ставшей в последнее время его спутницей.
Как ведут себя люди? По нескольким моделям. Одни уходят. Другие - лижут. Третьи, как я, служат. Меня называли 'цепным псом Истокова'. Всё верно. Я был исполнителем, по убеждению. Считал, что в наших интересах (а люди мы не последние в этой среде) держать всё под контролем. В каждом из сколько-нибудь заметных коллег я искал определяющие черты - к подчинению и поддержке нас, или к противодействию. Малейшие движения супротив, были поводом к инициативным акциям подавления. Так было с Матвеичевым и Черновым.
Да. Я был оружием Истокова, вернее, был готов предоставить имеющееся оружие к его боевому применению, при необходимости. Однако Истоков не умеет пользоваться оружием. Как-то его взяли на охоту деревенские соседи. Дали ружье. Он, по неумению, выстрелил себе в ногу, пробив обувь и чудом не задев плоть.
К сожалению, он повторяет ошибки опять выстрелил в себя. Что можно сказать? Не приближайся к оружию. Палка, и та, раз в год стреляет. А уж цепной пёс, не ровен час, очень даже может порвать. Ты же не хозяин. Ты, и себе то, не хозяин. Иной раз - десять пятниц на неделе.
-Дорогой друг! Гордыня - великий грех. Впадение в него - процесс постепенный и 'естественный'. Воздаяние, как и возмездие, приходит неизбежно, но всегда - не ожидаемо.