Барышева Мария Александровна : другие произведения.

Дарители (Искусство рисовать с натуры - 3), ч.4

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:

  Часть 4
  
  БОЛЬШАЯ ВЫСТАВКА
  
  Жизнь достигает своих вершин в те минуты,
  когда все ее силы устремляются на осуществление
   поставленных перед ней целей.
  Джек Лондон "Белый клык"
  
  
  I.
  
   В октябре расцвет осени особенно чувствуется на реке. Река тоже имеет времена года, но происходящие с ней метаморфозы более глубоки и менее банальны. В городе - это пропеча-танный в календаре месяц, желтеющие и опадающие листья тополей, ив и акаций, первые морозные нити в воздухе и блестящая от инея трава ранним утром. Река, чьи мутные воды катятся мимо бетонно-песчаных берегов города, меняется иначе - как меняются живые су-щества. Летом и ранней осенью она светла и добродушна, как сытый старый медведь, но чем ближе подступает зима, тем больше портится ее характер. Она темнеет, и словно стано-вится проворнее; в ее размеренной силе больше нет добродушия, а появляется странная не-объяснимая жестокость и что-то зловещее, все больше чувствуется первобытная неуправ-ляемость существа, которое человек возомнил прирученным. Река становится густой, тем-ной, и даже не дотрагиваясь до воды, а просто глядя на нее, чувствуешь, какая она холодная.
   "Может быть, это игра света и тени, - рассеянно думала она, - а может быть и нет... Но мне нравится смотреть на нее. Кто-то когда-то рассказывал мне, что боится ее, но мне нра-вится смотреть на нее. Она полна силы и тьмы. Как и я..."
   Женщина, сидевшая на парапете, свесив ноги в джинсах к темной воде, слегка улыбну-лась. Свежее молодое лицо могло бы принадлежать восемнадцатилетней, но выражение глаз заставляло накинуть на этот возраст лет десять, а то и больше. Она была красива - своеоб-разной языческой красотой древней жрицы, приносившей на алтарь своей богини с равной легкостью как любовь, так и смерть. Угольно-черные волосы, коротко остриженные, плыли вокруг головы крупными кольцами, поблескивая под осенним солнцем, словно странный черный нимб.
   Есть особое ощущение от того, что ты находишься в логове хищника. Вчера я стояла всего лишь в нескольких метрах от него... в нескольких метрах. Если бы у меня был писто-лет, я бы могла его застрелить. Вероятность ничтожна, но она существовала... Самодо-вольный, старый индюк думает, что он всесилен. Думает, что людей, окружающих меня, можно так просто и безнаказанно истреблять, словно сбивать щелчками тараканов со стола?! Ты ошибаешься во всем. Ты искал меня так долго, ты извел столько народа, а вчера я стояла за твоей спиной и смотрела в твой толстый холеный затылок и я все еще на сво-боде. Ты не знаешь, что тебя ждет. Но еще немного времени, еще немного работы, и ты узнаешь... а пока я смотрю на реку. Я каждый день смотрю на нее. Она напоминает мне Дорогу. В ней много силы и в ней очень мало жалости.
   Женщина повернула голову, оглядывая берег. И тут, и там, словно антенны, торчали удочки - и блестящие современные, и старенькие бамбуковые - сохранившиеся, верно, еще с тех времен, когда какая-то жившая здесь девушка была еще совсем девчонкой с вечно сби-тыми, сверкающими зеленкой коленками и скверным характером. Женщина помнила, что та была хорошей, та была своей, хотя толком рассказать смогла бы о ней только нарисовав - это был единственный, по ее мнению, способ выразить свое отношение к кому-то. Ее имя часто забывалось, но ведь имена - это не так уж важно... Она сдвинула брови, стараясь вспомнить. Конечно, Вита! А может быть, и Рита... Или Света... Нет, Света умерла... хотя, возможно, это была какая-нибудь другая Света. Не удивительно - иногда она забывала и собственное имя. Зачем имя Художнику - ведь он Художник и есть. Но сейчас она могла его сказать с легкостью. Наталья Петровна Чистова. Вот так.
   Неподалеку прозрачно зазвенел колокольчик чьей-то донки, и среди выстроившихся вдоль парапета рыбаков произошло заметное оживление. Владелец донки, сдернув леску со сторожка, на секунду застыл, перекинув леску через указательный палец и глядя перед собой невидящими глазами, потом резко рванул и начал выбирать. Его сосед встал рядом, услуж-ливо держа наготове круг. Наташа с любопытством наблюдала за их действиями, пока на пыльный бетон не шлепнулся довольно большой лещ, влажно блестя серебряным боком, и не захлопал лениво хвостом. Тогда она отвернулась. Сколько времени Наташа проводила у реки, это зрелище никогда ей не приедалось - тоже охота, как и у нее, только более прими-тивная.
   Рядом с ней никто не стоял - здесь было слишком мелко, и из-под воды хищно торчали ржавые ребра арматуры, вокруг которых колыхались длинные водоросли. Сорвись Наташа с парапета - длинные прутья пронзят ее, словно жука, а голова расколется о выступающий из воды изъеденный эрозией бетонный блок. Эта мысль часто занимала ее, и иногда она почти сползала с края вниз, приподнимаясь на руках - чувство близкой смерти было возбуждающе сладким. Конечно, Наташа делала так лишь тогда, когда никого не оказывалось поблизости, и никто не мог подойти к ней с глупым вопросом типа: "Девушка, какого хрена вы вытво-ряете?!" - или что-нибудь в этом роде. Однажды Андрей застукал ее за этим занятием, но он не стал задавать глупых вопросов, а со свойственной ему прямолинейностью просто отвесил ей крепкий подзатыльник, так что Наташа больно прикусила себе язык, и обозвал дурой. Боль и оскорбление ее тогда не разозлили, но разозлила простота, с какой он это сделал - как будто она была какой-то подзаборной девкой. Но когда Наташа высказала ему это, он равно-душно ответил:
   - Пусть так. И если я для общей пользы считаю нужным обращаться с тобой, как с подза-борной девкой, ты будешь это принимать. Иначе я однажды не приду.
   - А не боишься, Схимник? Не боишься того, что я могу с тобой сделать?
   - Не очень. Я-то в любом случае успею пустить себе пулю в лоб. А ты без меня здесь ни-чего не сделаешь и остаток жизни проведешь как комнатная собачка!
   На том разговор и оборвался. Наташа понимала, что он прав. И пытаться понять, почему Андрей все же поехал с ней, было бесполезно. Он так и остался для нее загадкой, и она до сих пор и вслух, и про себя продолжала называть его "Схимником", хотя давно знала его на-стоящее имя. Прошло уже очень много времени, но она так и не заметила в нем никаких пе-ремен - из всех ее натур он единственный нисколько не изменился, и это ее даже слегка пу-гало, хотя теперь ее мало что могло напугать. Каким-то образом он сумел поставить все на свои места, сильный и безжалостный не только к окружающим, но и к себе - может, что-то и изменилось, протолкнулось на место вырванного волка, но Схимник сумел вовремя распо-знать это изменение, придушить его и похоронить где-то в глубине сознания. Кроме того, Наташа знала, что из четверых людей, все еще хорошо относившихся даже к тому, чем она стала теперь, все еще на что-то нелепо надеявшихся, он единственный мог ее убить, пере-ступив и через хорошее отношение, и через надежду, и через благодарность. Каждый пред-ставлял для другого вполне реальную угрозу, и это придавало их деловым отношениям осо-бую, полубезумную остроту. Она часто думала над этим, когда ей удавалось взглянуть на его картину, улыбнуться раскосым волчьим глазам, с обманутой ненавистью глядящим на нее с холста, и невольно прижать ладонь к плечу, чтобы почувствовать уродливые рубцы, остав-ленные волчьими зубами.
   Картина была у нее, и Наташа до сих пор вспоминала о том дне с удовольствием победи-теля. Тогда она не пошла на прием, а осторожно выскользнула следом за Схимником, подо-ждав, пока он не выкурит сигарету неподалеку от больницы. Потом он ушел, явно не собира-ясь ее дожидаться, и она убедилась в этом, проводив его почти до самой гостиницы - Схим-ник сегодня был слишком занят своими мыслями и ощущениями, чтобы с должным внима-нием оглядываться назад, а может быть, ему и в голову не пришло, что она, раненая и изму-ченная, будет и сможет бегать за ним по городу. Но она смогла, и просыпающаяся постепен-но боль давала не растерянную слабость, а злость, в которой была только сила. Она смогла вернуться обратно к квартире, где осталась картина. Она смогла растормошить соседей и вы-яснить, кто хозяйка квартиры и где она в данный момент находится. Она смогла найти эту хозяйку и всеми правдами и неправдами, а также определенным количеством денег выма-нить у нее во временное пользование второй ключ от квартиры. Она смогла перетащить в эту квартиру заранее заготовленный и спрятанный на другой квартире холст - с размерами про-блем не было, потому что она велела Схимнику достать холст точно таких же размеров. И она смогла, иногда чуть не теряя сознания, скрупулезно скопировать картину и оставить в квартире копию, а оригинал осторожно увести и надежно спрятать, и только уже потом пой-ти в больницу и позвонить домой. Схимник, вернувшись в квартиру, забрал из нее копию, ничего не заметив, а когда все понял - было уже слишком поздно. Наташу не устраивали обещания - ей нужны были жесткие гарантии. В Волжанске Схимник постоянно ее высле-живал, но изменившись, Наташа очень многому научилась. Он не нашел ни ее дома, ни своей картины. И встречались они всегда на нейтральной территории.
   Наташа взглянула на часы, потом закурила, разглядывая севшую на парапет большую стрекозу, нервно крутящую головой с огромными фасеточными глазами. Длинные слюдяные крылья драгоценно засверкали под солнцем, подрагивая и переливаясь. Наташа осторожно протянула к ней указательный палец, но стрекоза тут же сорвалась с бетона и унеслась прочь, легко треща крыльями. Женщина презрительно скривила красивые вишневые губы. Ладно, всего лишь безмозглое насекомое... однако и это вызвало у нее легкую досаду. С не-которых пор животные не любили Наташу, даже не столько не любили, сколько опасались, словно она в любую секунду могла пнуть их или ударить. Собаки, кошки пятились от ее рук, иногда рыча и показывая клыки, но в рычании была опасливая почтительность; отбегали в сторону, когда Наташа шла мимо них. "Они знают, - иногда думала она, - знают, кто я внут-ри. Странно, что меня это задевает".
   Мир рушился, и из-под обломков, как из лопнувшего кокона выбралось нечто чуждое, странное, иной формы и иного объема, если бы к этому можно было применять подобные параметры. Хорошо, что это происходило постепенно, потому что...
   Что?
   Неважно. Но, может, поэтому люди, к которым возвращались отнятые у них пороки, схо-дили с ума. Проходило время, "рана" затягивалась, пустота заполнялась чем-то, и неожидан-но вернувшийся келы, уже получивший в картине форму и жесткую обособленность, произ-водил эффект камня, ударившего в критическую точку, и разум разбивался, как стекло...
   - Какого черта ты все время назначаешь встречи на таком открытом месте? И чего ты тут вечно торчишь каждый день?! Хоть бы расположение меняла!
   Он никогда с ней не здоровался, но Наташа уже привыкла не обижаться. Пусть Схимник не был приветлив и довольно часто открыто высказывал ей свою неприязнь, но, попади она в беду - он единственный, на кого можно будет рассчитывать, и она знала, что он ее не бросит, - несмотря ни на что, он был благодарен. Назначив ему встречу на конец сентября, Наташа увидела совсем другого человека - загорелого, похудевшего и счастливого. Она даже почув-ствовало нечто, отдаленно напоминающее угрызения совести (бледный прозрачный недее-способный призрак), но - извини, Схимник, у нас был уговор - за все надо платить.
   - Мне нравится смотреть на реку, - ответила Наташа, не оборачиваясь, и опустила на глаза солнечные очки с лиловыми стеклами. - Странно, что некоторые ее боятся.
   Подошедший к парапету человек неопределенно хмыкнул, поправив надетый внакидку дешевый легкий светлый плащ. Его коротко остриженные волосы, густой челкой спадавшие на лоб, были яркого пшеничного цвета, и такой же цвет имела обрамлявшая лицо аккуратная короткая борода. На носу сидели круглые профессорские очки, и в целом человек походил на тщательно следящего за собой то ли кандидата гуманитарных наук, то ли не слишком преус-певающего адвоката. В руке человек держал симпатичный кожаный портфельчик.
   - Слезай, - раздраженно сказал он и протянул Наташе правую руку, на которой блеснуло тонкое обручальное кольцо. Наташа пожала плечами, ухватилась за его руку и спрыгнула с парапета, легко цокнув каблуками. Андрей обнял ее за плечи, и они неторопливо пошли в сторону лестницы. - Улыбайся мне, как я тебе, только не пережимай - мы стандартная, слег-ка влюбленная пара.
   - Тогда нам следовало поцеловаться при встрече.
   - Обойдемся.
   - Напрасно ты переживаешь. Здесь, наверное, даже их охрана не живет. Это бедный район - одни пенсионеры и заводские. Да и узнать нас...
   - Осторожность еще никому не вредила. Впрочем, тебе-то это объяснять бессмысленно - ведь осторожность скорее добродетель, чем порок, - язвительно заметил Андрей.
   Они миновали крохотный ивовый скверик, усыпанный ярко-желтыми саблевидными ли-стьями, и подошли к обочине, где стоял светло-зеленый "москвич". В его чисто вымытых стеклах отражались торопливо снующие машины и сквозь них появлялось и вновь пропадало аккуратное здание с четырьмя ложными колоннами и длинной надписью "Австрийский тор-говый дом".
   - Как солидно, а?! - рассеянно заметила Наташа, садясь в машину и кивая на вывеску. - Большой город - большие дома. Богато здесь, дела такие серьезные - не то, что у нас: один катер - судоходная компания, два ларька - торговый дом... Тут просто страшно даже назва-ние вывески прочесть - кругом "Трейды", "Терминалы", "Трансы"... Перевалка грузов все-ми видами транспорта, рыба, нефть, бумага, газ, овощи, судостроение... Очень большой го-род... Очень темный, - Наташа сняла очки - ее взгляд был отстраненным, блуждал где-то в другой Вселенной. - Что-то ты в этот раз задержался.
   - Чего ж ты хочешь - теперь-то времени больше уходит. Поскольку я в глубокой немило-сти, приходится шифроваться.
   Андрей завел машину, и они не спеша поехали по длинной и на удивление прямой улице, обставленной желтеющими тополиными свечками. Вскоре возле одного из магазинчиков он притормозил, и Наташа, наклонившись к окну, прочитала его название: "Ария".
   - Почему здесь?
   - Нет... это я просто... здесь "Пандора" раньше была.
   - Да? - хмуро переспросила Наташа, разглядывая узкое магазинное крылечко, и в глубине ее глаз ожил нехороший блеск. - Это хорошо, что ты мне показал... А теперь поехали даль-ше.
   - Дальше, так дальше, - пробормотал Андрей и протянул ей список. - Завершающий этап нашей чудесной экскурсии.
   - АОО "Волжанский купец", - деловито сказала Наташа, отчеркнув длинным ногтем верхнюю строчку. - Вот с него и начнем. По графику укладываемся?
   Андрей кивнул и скептически ухмыльнулся, засовывая в рот сигарету.
   "Москвич" набрал скорость, и мимо полетели стремительно огромные тополя и дома, до-ма, дома... Большой теплый осенний город на островах раскрывался, как книга, перелисты-вая улицы одну за другой. Летели нарядные многоглавые церкви, белокаменные с зелеными куполами и красно-кир-пичные, чьи макушки поблескивали нежно-голубым, и строгие ок-руглые мечети с островерхими башенками минаретов; летели стандартные бледные много-этажки и яркие красно-белые, толпящиеся, как опята, новостройки; летели огромные модер-новые бизнес-комплексы, сверкающие стеклом и металлом - круглые, треугольные, много-гранные; летели тяжелые классические двухсотлетние здания с высокими арочными окнами и задумчивыми атлантами и кариатидами, бывшие дворянские усадьбы и подворья восточ-ных купцов, роскошные особняки конца девятнадцатого века, утопающие в желтеющей ли-стве, и деревянные пряничные домики в русском стиле. Город то и дело рассекался темными водными лезвиями, и "москвич" проскакивал бесчисленные мосты и мостики, переброшен-ные через реки, ерики, затоны и протоки, и шумные рукава, по которым ползли как порож-ние, так и тяжело груженые баржи, понтоны и сейнеры, деловито тарахтели самоходки и баркасы и безжалостно полосовали темную воду "ракеты" и "метеоры", сменялись тихими озерцами, в которые ивы окунали длинные ветви, а по поверхности воды надменно скользи-ли лебеди, вороша клювами то в воде, то в собственных перьях. Осень кружила над городом - прозрачная нижневолжская осень, и будь Наташа безобидным пейзажистом, она бы с вос-хищением пропускала сквозь себя своеобразную волжанскую запыленную красоту. Но На-ташу не интересовали пейзажи - ее интересовали только люди, и по церквям, мостам и особ-някам ее взгляд скользил ровно и равнодушно, цепляясь лишь за нужные ей названия - улиц, бесконечных ОАО, ОО, АОО, ресторанов, торговых комплексов, предприятий и союзов, са-лонов и центров здоровья. "Москвич" то и дело останавливался, и Наташа, внимательно слушая Андрея и вглядываясь в указываемых им людей, делала пометки на полях списка и в своей записной книжке. Ее лицо было напряженно-внимательным, но глаза оставались хо-лодными, ранее вспыхивавший в них сумасшедший голодный огонь, погас, и Андрей, вни-мательно наблюдавший за ней, уже не в первый раз заметил, что по ее пальцам больше ни разу не пробегала знакомая дрожь. "Она получила все, - хмуро думал он. - Она получила все, что ей было нужно. Только вот нужно для чего?"
   "Экскурсия" закончилась только глубоко за полночь, когда большой город слегка притих и отступил в полумрак, вдоль трасс протянулись цепочки огней, и призывно замигали све-тящиеся вывески ночных заведений. "Москвич" притормозил неподалеку от выстроенных по крутой дуге округлых серо-синих новостроек, возле самой дальней из которых еще виднелся хобот башенного крана.
   - Ну, что, давай докýменты! - весело потребовала Наташа. Андрей протянул ей россий-ский паспорт и несколько запаянных в пластик удостоверений. Наташа полюбовалась ими, потом открыла паспорт и улыбнулась своей фотографии.
   - Ну разве не прелесть?!.. - пропела она. Андрей хмыкнул и закурил, наблюдая, как Ната-ша тщательно изучает документы. - Настоящие?
   Он кивнул, пропуская сигаретный дым сквозь усы.
   - Можно и так сказать. Итак, что же дальше?
   - А ничего, - сказала Наташа, пряча документы и бумаги в сумочку. - Живи, как живешь. Мне ты теперь не нужен, но пока из Волжанска не уезжай - может возникнуть какая-нибудь непредвиденная ситуация, и ты мне можешь понадобиться, хотя... скорее всего до этого не дойдет. В середине ноября я тебя отпущу. Насовсем. Заберешь картину и ... - она махнула рукой, показывая этим жестом ждущую его абсолютную свободу.
   - Почему именно в середине ноября?
   Наташа ласково улыбнулась.
   - Потому что.
   - А ты что собираешься делать? Очищать Волжанск от вселенского зла?
   Женщина искренне рассмеялась, но головы не повернула. Огонек сигареты, отражаясь, вспыхивал и гас в ее глазах, и дым выскальзывал из губ тонкой изящной струйкой.
   - Господи, какая чушь! Конечно нет! Правда, некоторые экземпляры здесь просто велико-лепны, и было бы желание... Только вот этого желания больше нет. У меня теперь совсем другие желания.
   Она повернулась и слегка улыбаясь - не ему, а чему-то внутри себя, - провела ладонью по его плечу, потом ладонь поползла под полу расстегнутого плаща, и тут рука Андрея взлетела и поймала Наташу за запястье, крепко сжав пальцы. Губы Наташи чуть дернулись, потом она снова улыбнулась, и теперь улыбка была определенной.
   - Ты любишь, когда твоим женщинам больно? Я не против - продолжай.
   - Славке так и не звонила?
   Тонкая рука вывернулась из его пальцев, красивое лицо уродливо исказилось болезненной судорогой, сразу состарившей его на много лет, и Наташа отдернулась назад - так в баналь-ных страшных рассказах вампиры отшатываются от воздетого креста.
   - Не твое дело! - процедила она, чуть втянув голову в плечи и пригнувшись, будто гото-вилась к прыжку. - Не твое... ты понял?!..
   -Ты ведь была не против боли, - равнодушно заметил Андрей. - Что я могу поделать, если только это тебя пробивает?!
   - Ты должен делать только то, что Я тебя прошу! - тяжело дыша, Наташа выбросила в ок-но сломанную сигарету. - Остальное тебя не касается!
   - Для чего тебе все волжанские-то шишки? Ведь только Баскаков...
   - О?! - лицо Наташи неожиданно стало отчаянно скучающим, как у сантехника, оказавше-гося на семинаре исследователей романо-германских языков. - Ты об этом?.. Похоже, я в свое время наговорила тебе черт знает чего! Да, в первые дни приезда я действительно все еще мечтала о том, чтобы поставить твоего экс-шефа в несвойственную ему позицию... но это было до того, как я близко познакомилась с ним, - она махнула рукой вправо - туда, где теснились громады темных домов, а дальше блестели далекие россыпи огней в неспящем центре старого города. - Похоже, Схимник, я нашла самую большую любовь своей жизни. Я останусь здесь - останусь навсегда. Мне тут самое место... Я уже чувствую себя его частью. Я теперь очень много о нем знаю.
   - Во-первых, то немногое, что тебе известно, ни черта тебе не даст! - резко сказал Андрей. - А во-вторых, довольно заговаривать мне зубы! Ты...
   - Взгляни, - Наташа поднесла к его лицу свою правую ладонь с растопыренными пальца-ми, сверкающими длинными расписными ногтями. - Ты помнишь, как они тряслись. А те-перь? Я выздоровела. Я больше не нуждаюсь в этом. Наверное, как живописец, я себя изжи-ла, но я совсем не жалею! Посмотри на эти руки - они хотят жизни - настоящей жизни, по-нимаешь? Смерть мне скучна. И месть тоже.
   - Думаешь, я тебе поверю?
   - Мне наплевать, поверишь ты или нет. До середины ноября ты свободен. Ты мне уже почти ничего не должен. Скоро вернешься в свою новую, простую, приземленную жизнь.
   - А ты, значит, будешь вести настоящую жизнь? - Андрей чуть наклонил голову, и даже блеск его очков стал ироническим. - Настоящая жизнь денег требует. Если собираешься в проститутки, так тут этого добра и без тебя хватает - складывать некуда. А если в бизнес-леди - так их еще больше... кроме того, ты в этом ничего не смыслишь.
   - За меня не беспокойся, - Наташа положила ладонь на ручку дверцы, нетерпеливо глядя на колыхающиеся вдали тополя. Воздух пробирал морозной предзимней свежестью, и она, передернув плечами, плотнее закуталась в длинную толстую кофту. - Я зато в другом кое-что смыслю.
   - Куда ты лезешь, дура?! - зло произнес он. - Ты и представления не имеешь об этом ми-ре! Тебя вывернут наизнанку и выбросят - повезет, если жива останешься! Думаешь, ты приобрела что-то ценное?! Ты не получила ничего, кроме грязи! Ума тебе это точно не при-бавило, и теми, кем ты прописана в своих ксивах, ты не стала! - Андрей на мгновение замол-чал и потер высветленную рассеченную бровь. - Проще всего, подруга, дать тебе сейчас по голове, связать и отвезти домой в каком-нибудь бауле!
   - Мой дом теперь здесь. Кроме того, ты ведь все равно этого не сделаешь. Не мешайся в мои дела, Схимник, - в ее голосе послышалась угроза, - и прочих упреди. Теперь мы с вами из разных миров. Кстати, ты ошибаешься, считая, что я ничего ценного не получила. На-пример, ты ведь так и не смог меня выследить, а?
   Лицо Андрея осталось непроницаемым, и он снова закурил. Мимо пролетела мощная иномарка, из открытого окна которой доносился грохот "Элис Купер". Машина резко затор-мозила у одного из домов, чуть не въехав прямо в запертую подъездную дверь, и из нее вы-валилась веселая компания.
   - И когда же ты начинаешь свою настоящую жизнь?
   - А прямо сейчас, - Наташа распахнула дверцу, потом обернулась, и сияние убывающей луны блеснуло на ее зубах и в глубинах расширенных зрачков. - Хорошая ночь... Пока!
   Она выпорхнула из машины, быстро прошла под толстой трубой теплоцентрали и исчезла за гаражами. Андрей тоже вылез и, положив руки на теплую крышу "москвича", крикнул, раскатив сильный голос по спящему кварталу, в ту сторону, откуда еще доносился едва слышный перестук каблучков:
   - Дура!
   Ответом ему был издевательский, удаляющийся серебристый смех. Андрей сплюнул и залез обратно в машину. "Москвич" стремительно обогнул гаражи, но, как и следовало ожи-дать, ни на дороге за ними, ведущей к трассе, ни в направлении молоденького сквера Наташи уже не было. Конечно, можно было попробовать ее поискать и вполне реально найти, но "москвич" резко развернулся, обогнул дома и выскочил на трассу с другой стороны. Некото-рое время он бесцельно ездил по городу, потом притормозил на стоянке возле скопища ноч-ных ларьков. Андрей купил сигарет и бутылку холодного пива, перешел площадь и напра-вился к соединяющему берега рукава длинному мосту. Он прошел четверть моста, потом ос-тановился, глядя на изгиб берега, темные шевелящиеся шапки деревьев и на выглядываю-щую из-за них призму бизнес-центра, которая в электрическом полумраке казалась сделан-ной из обсидиана. Неторопливо выпил пиво. В голове у него мелькнула мысль, что неплохо было бы и коньяку... впрочем, с этим успеется. Он поставил пустую бутылку на асфальт, достал телефон и, облокотившись на железные перила, набрал номер, наблюдая, как под мостом с тихим, призрачным звуком кружится холодная вода. Проезжающие изредка маши-ны обдавали его всплесками пыльного прохладного воздуха. Трубку на том конце долго не снимали, а когда, наконец, ответили, голос был сонным и далеким.
   -...л-лё?..
   - Привет. Извини, что разбудил.
   - Что случилось?! - голос зазвенел, в нем появилась испуганная бодрость. - Андрюш, что-то слу...
   - Нет, нет, ничего. Просто у меня оказалось немного свободного времени, - он медленно пошел вдоль перил, рассеянно глядя вперед, - захотелось тебя услышать. Не учел, что уже так поздно... темно - и темно...
   - Полвторого, - услужливо сообщили в трубке. - То есть, там, где ты находишься, при-мерно в районе половины третьего. Ты, кстати, где сегодня? Хоть в России еще?
   Андрей быстро оглянулся и плотнее прижал трубку к уху.
   - В Твери. Завтра уезжаю.
   - Уж не спрашиваю, куда. Слушай, долго ты еще намерен болтаться по стране?! Раз я за тебя вышла, то по ночам ты должен быть в моей постели, а не шляться где-то там под лу-ной!.. Ты ведь с улицы звонишь, да? Там хоть тепло?
   - Нормально. Нет, ну прохладно - осень все-таки, но, в общем, ничего. Ночь, созданная для прогулок.
   - Ну, конечно, а меня нет! - с веселым сожалением заметила Вита, потом, чуть помолчав, добавила - уже другим голосом: - Андрюш, я соскучилась.
   - Я тоже, котенок, очень, - он остановился, глядя на возвышавшуюся на правом берегу островерхую башенку мечети с серебристым полумесяцем на шпиле. - Только вот, боюсь, раньше середины ноября мне никак не успеть. Все оказалось сложнее, чем я думал - пока я вытащу все свои деньги...
   - Так и знала, что ты скажешь какую-нибудь гадость! - упавшим голосом произнесла Ви-та, и он почти вживую увидел, как она сидит в коридоре, на пуфике возле телефона, поджав босые ноги и хмуро глядя перед собой. Волосы со сна взлохмачены, и на ней наверняка одна из ее любимых ночных рубашек - обилие прозрачных кружев и немножко шелку. Ночные рубашки были ее слабостью. - Совести у тебя нет! Мало того, что разбудил, так еще...
   - Не ворчи. Зато, когда вернусь, поживем в свое удовольствие. Съездим куда-нибудь... Разве плохо? Наташка так и не звонила?
   - Нет. Что-то мне подсказывает, что она и не позвонит... во всяком случае, в ближайшее время. Славка странно себя ведет - он слишком спокоен. Или просто не хочет показывать... В любом случае, после той дурацкой записки, что она хочет какое-то время пожить одна, мы вестей от нее не получали. Где она может быть?.. Я боюсь, как бы она дел не наворотила...
   - Тебя это больше не касается! - сказал Андрей немного резче, чем хотел. - И так уже хва-тит.
   - Да, - негромко произнесла Вита из другой страны, - да, наверное, ты прав. Возвращайся скорей, ладно? Жить у друзей, конечно, весело, но иногда слишком уж!.. Сегодня здесь во-обще общежитие - вчера лешковский день рождения отмечали, так большая часть гостей до утра осталась - и девчонка его, и Генка Римаренко, и еще... Только в моей постели кроме меня еще две бабы спят, а сколько народу по углам везде разложено... ужас!
   Андрей засмеялся и снова медленно пошел по мосту, скользя кончиками пальцев по пери-лам. Вита нерешительно замолчала, и он сказал с легким нетерпением:
   - Говори еще!
   - Что говорить?..
   - Все! Что ты делала эту неделю, куда ходила, в чем... о чем думала. Все говори. Так мне будет казаться, что ты идешь рядом.
   - Ты просадишь кучу денег.
   - Не важно.
   - Ну смотри... Кстати, помнишь, как тогда, на пляже один умный свой "джип" в воду за-гнал, да еще...
   Он захохотал, и смех, подхваченный влажным осенним ветром, полетел прочь, через ночную реку, мимо церковных куполов и спящих окон, сквозь тополя, обсаженные нахох-лившимися воронами, по крышам замерших до утра трамваев, через старые вековые улицы, пронзая спокойную волжанскую ночь, по которой и сегодня кто-то бродил в одиночестве.
  
  
  II.
  
   Женщина, стоявшая перед трельяжем в роскошной спальне, была еще молода. Аккуратно очерченное властное лицо было безупречно, классически красиво - чистая породистая внеш-ность, доставшаяся в наследство от многих поколений физически здоровых и относительно знатных предков - выходцев из Литвы. Последние годы своей жизни Инна Баскакова была непреклонно убеждена, что ее генеалогическое древо восходит не больше, не меньше к са-мому великому князю литовскому Ягайло, впоследствии севшему на польский трон. В моло-дости собственное происхождение ее мало занимало - интерес пришел позже, вместе с со-стоятельностью, и с этих пор Инна очень много времени уделяла изысканию сведений о сво-их бесчисленных предках. Муж часто подшучивал над этим, но изысканиям всячески спо-собствовал - будет очень полезно, если жена действительно по крови, пусть и сильно раз-бавленной, окажется княжной и потомком польских королей.
   Инна чуть изогнулась перед зеркалом, поправляя складки легкого бледно-зеленого платья, в меру строгого, в меру изысканного. Лера Шадрович, ее подруга и партнерша по теннису, утверждала, что блондинки в зеленом похожи на заплесневевший сыр, впрочем, чего ждать от рыжеволосой, питающей страсть к ярко-красным нарядам?! Баскакова улыбнулась сво-ему отражению, повернулась, и ее длинные, до талии, пышные золотистые волосы колыхну-лись. Несколько прядей закрыли щеку, придав лицу неправдоподобно застенчивое выраже-ние. В зеркале появился Баскаков в черном костюме, остановился за ее левым плечом и, приобняв, прижал волосы к ее щеке.
   - Ну просто Эккегарт и Ута, - с улыбкой сказал он. - Тебе бы еще плащ и венец, а мне меч...
   Виденная им когда-то скульптурная группа маркграфа и маркграфини с собора в Наум-бурге в восточной Германии отчего-то запала ему в душу, и с тех пор он не уставал сравни-вать себя и жену с той парой феодальных властителей. Если себя он и не считал особенно похожим на Эккегарта, то в лице жены ему виделось отчетливое сходство с маркграфиней. Да и положение походило...
   - Перестань, - недовольно сказала Инна, высвобождаясь, - ты помнешь мне платье.
   - Ты бы лучше надела тот костюм, что в прошлый раз. И выглядит более подходяще к си-туации, и идет тебе больше.
   - Нет уж. Я его уже два раза надевала. Послушай, мне обязательно нужно идти на это ду-рацкое отчетное заседание? Я ничего не имею против умственно отсталых детей, но...
   - Инна, мы уже много раз это обсуждали, - заметил он с легким раздражением. - Так уж получилось, что я сегодня туда никак не попадаю. Ты - мой представитель, ты обязана там быть. От тебя же не требуется слушать, о чем там будут говорить - это все я и так знаю наи-зусть. Посидишь с умным видом, вручишь чек, тебе подарят какую-нибудь ерунду - и все.
   Баскаков поправил пиджак, недовольно покосившись на жену. Как правило, Инна никогда не возражала - ни в плане одежды, ни в плане того, где ей следовало находиться - идеал по-слушной жены. А сегодня с самого утра все не по ней. С чего бы еще спрашивается - живет, как у Христа за пазухой, не делает ни хрена, только и приходится, что иногда съездить куда-нибудь в качестве важного гостя. Обычно они ездили вдвоем, но сегодня так уж получалось, что намечено было несколько мероприятий, и на все он никак не успевал. Поэтому на отчет-ное заседание социального центра реабилитации детей с ограниченными умственными воз-можностями Инна должна была отправиться одна, в то время как ему предстояли переговоры с иранцами, проверка подготовки к ежегодному конкурсу на звание "Лучшее предприятие города" и открытие юбилейной выставки известного волжанского скульптора Антона Наза-рова, спонсором которой он являлся. Инна освободится как раз к открытию выставки, и там они уже будут вдвоем. А потом предстоял полуделовой ужин в "Золотой орхидее" - назва-ние, конечно, по мнению Баскакова, пошлое, но ресторан хороший.
   Виктор Валентинович хмуро оглядел себя в зеркало. С июня он заметно похудел, и гар-дероб пришлось менять. Утратив часть сытой, холеной вальяжности, он приобрел взамен не-кую нервозность человека, который постоянно всюду опаздывает. Никто не осмелился бы сказать ему вслух, что его дела с некоторых пор заметно ухудшились, но Баскаков, как чело-век вполне рациональный, прекрасно это сознавал. Губернаторский пост уже вполне реаль-но проходил мимо, сорвались несколько крупных выгодных сделок, и в целом империя дала пока еще небольшую, но вполне заметную трещину. Удерживать все стало намного труднее. Кроме того, он лишился двух своих самых лучших людей, и нынешние пока что не шли с ними ни в какое сравнение. Слещицкий гниет в крымской земле, а свихнувшийся Схимник исчез неизвестно куда. Да еще черт знает сколько "рядовых" ушло в расход, в связи с чем возникло черт знает сколько проблем, уладить которые стоило Баскакову большого труда! Кто бы мог подумать, что на этой невинной и простейшей, казалось бы, затее он потеряет столько народу?! Если бы только он в свое время прислушался к Сканеру!.. Не верю, значит не существует... Дурак! И подумать только - две бабы! Две чертовы гнусные шлюхи! Попа-дись они сейчас в его руки, он бы самолично порвал бы их в клочья, даже если бы весь Вол-жанск стоял вокруг и смотрел! Но попасться они могли только случайно. Баскаков давно прекратил поиски - он не мог больше позволить себе такой роскоши даже ради дела, а уж ради мести и подавно. А ведь подумать только - какие открывались возможности! Но теперь остался только Литератор, несмотря на все прогнозы врачей оказавшийся на удивление жи-вучим. Правда, толку от него уже почти не было, и за все это время к его услугам удалось прибегнуть только два раза. В последнюю неделю он даже почти не сидел за своим люби-мым компьютером и не прочитал ни одной книги - большую часть суток Литератор прово-дил на своей огромной кровати, шипя от боли, которую уже не снимали никакие лекарства. Гуманней всего было бы отправить его на тот свет, и это понимал не только Баскаков, но и сам Литератор - но когда во время посещений Виктора Валентиновича ему удавалось доби-раться до клавиатуры, он дрожащими пальцами выбивал: "Никакой эвтаназии! Хочу сам! Пусть все остается, как есть. Пожалуйста". И Баксаков пока позволял всему идти своим чередом. В конце концов, Литератор это заслужил.
   -... Виктор!
   - Что? - он взглянул на жену.
   - Ты не слышал, что я сказала?
   - Нет, повтори.
   - Я говорю, нельзя ли заменить тех дегенератов, которых ты все время со мной посыла-ешь? Они, конечно, своим внешним видом кого хочешь отпугнут, но меня и саму от них в дрожь бросает. Кроме того, они совершенно не умеют себя вести. Неужели нельзя было най-ти кого-нибудь с человеческим лицом? Зачем ты уволил того поляка, который раньше со мной иногда ездил? Симпатичный мальчик, интеллигентный, одевался хорошо. Нельзя ли его вернуть?
   Баскаков хмыкнул. Инне не обязательно было знать, что "симпатичный мальчик", укоко-шивший за свою интеллигентную жизнь не один десяток людей, давно превратился в удоб-рения.
   - Раз я его уволил, значит так было надо. И это не обсуждается. Сколько раз уже можно к этому возвращаться?!
   Инна недовольно пожала плечами, доставая из сейфа драгоценности и выбирая несколько дорогих, но неброских колец, подходящих к сегодняшнему мероприятию.
   - Может, в таком случае, я хотя бы иногда буду обходиться шофером? Не обязательно ка-ждый раз посылать со мной армейский взвод!
   - Вот Колька Бурцев в свое время на подобную просьбу своей жены согласился сдуру, - назидательно заметил Виктор Валентинович. - Тебе напомнить, сколько Бурцев тогда запла-тил? И как ее вместе с дочерью потом несколько дней по всему Волжанску по частям соби-рали? Ты, Инна, на рожи их не смотри. Дело знают - и ладно. Соня чем занимается?
   - Имя свое оправдывает, - Инна протянула руку к пульту дистанционного управления и сделала музыку потише.
   - В смысле?
   - Спит.
   - Опять?! Слушай, Инна, а не много ли она стала спать в последнее время? - обеспокоен-но спросил Баскаков. - Может, ее врачу показать? Может, у нее малокровие какое-нибудь или с давлением что-то?
   - С чего бы? Нет, ну, конечно, следует, хотя ты представляешь, какой поднимется визг?
   - Да кто ее спрашивать будет?! - Баскаков, нахмурившись, пошел к двери.
   - Она совсем обленилась за эту неделю, - громко сказала Инна ему вслед. - Все забросила - даже компьютер. Даже на дискотеки ходить перестала. Ты бы заметил это и раньше, если бы почаще бывал дома!
   Баскаков удивленно посмотрел на нее, но ничего не сказал и прошел в комнату дочери. Соня, одетая, спала на застеленной кровати, приоткрыв рот и забросив одну руку за голову. Русые волосы, давно не мытые, сбились в малопривлекательный ком, и взгляд Виктора Ва-лентиновича, внимательно обежавший дочь снизу доверху, подметил разводы грязи на шее и черноту под ногтями с облезшим лаком. Кожа на лице была нездорового бледного цвета, ще-ки заметно округлились, и только теперь он заметил, что Соня пополнела, а когда наклонил-ся, чтобы разбудить ее, то в нос ему пахнуло тухловатым запахом немытого тела.
   - Сонька! Ты чего спишь целыми днями? Плохо себя чувствуешь?
   - Да нормально все! - медленно пробормотала она, не открывая глаз. - Батянька, дай по-спать!
   - Почему же ты свой компьютер забросила, если все нормально? Не ходишь никуда. И у тебя ведь, кажется, танцы сегодня?
   - Не пойду - влом мне! Отстань, спать хочу! - Соня сморщила лицо и перевернулась на другой бок. Баскаков выпрямился и оглядел комнату. В ней царил обычный беспорядок, но компьютер - единственная вещь в доме, которую дочь холила и лелеяла - зарос пылью. Он подошел к окну и открыл форточку, потом вернулся в спальню. Инна посмотрела на него и положила на тумбочку телефон.
   - Убедился? Я позвонила Петру Алексеевичу - он подъедет часа через два и осмотрит ее. Не забудь предупредить, чтобы его впустили.
   - Хорошо. Ты готова?
   - Да, можно идти, - Инна напоследок еще раз удовлетворенно оглядела себя в зеркало, и они вышли из спальни.
   - Ты созвонилась со своим Йонайтене? - осведомился Баскаков, пока они шли к входной двери.
   - С кем? - рассеянно переспросила Инна.
   - С Винцасом Йонайтене. Ты ведь говорила, что он должен был тебе какие-то сведения передать по твоим изысканиям. Что-то новенькое о твоей голубой крови, - он усмехнулся. Под ноги ему подвернулся Черчилль - огромный персидский кот жены, с ленивой грацией шествовавший по своим делам, и Баскаков бесцеремонно отпихнул его.
   - Ах, да... Не знаю. Скорее всего, я не буду с ним встречаться. Надоело, хватит. Занима-юсь какой-то ерундой, столько времени трачу... лучше лишний час на корте провести или в салоне.
   - Что?! - он остановился и изумленно уставился на жену. - Ты серьезно?!
   - А что такого? Говорю же - надоело! Мы идем или стоим и говорим?!
   - Ты сама-то не заболела?!
   - Вить, если человеку что-то надоедает, это вовсе не делает его больным. Вон и Соньке ведь тоже... - она запнулась, и по ее лицу пробежала тень. Потом Инна раздраженно дернула плечом и быстро пошла вперед, и ее расстегнутый светлый плащ сердито развевался за спи-ной. Баскаков остался стоять, хмуро глядя ей в спину. Он ничего не понимал. Ведь только нa прошлой неделе Инна с таким нетерпением говорила о предстоящей встрече и последними словами ругала нерасторопного Йонайтене, который мало того, что никак не мог разыскать одного из нужных людей, так еще и ухитрился подхватить воспаление легких и угодить в шяуляйскую больницу. А сейчас вдруг такое глубокое безразличие. Надо же, чтобы и Сонька в то же самое время. И как назло, период напряженный идет, намеченного - горы... Нет, на-до найти денек, чтобы с семьей разобраться, а вечером обязательно поговорить с Инной. Как-то очень уж странно она себя сегодня ведет. Жаль, сейчас нет времени - семья должна быть в идеальном порядке, иначе на кой черт она нужна?!
   Инна, суховато попрощавшись с ним, захлопнула за собой дверцу "мерседеса" - резче, чем обычно. Впрочем, возможно ему это только показалось. Баскаков недовольно подумал, что уже начинает выискивать в облике и поведении жены микроскопические неточности. Так недалеко и до паранойи. Ладно, может и дело-то в пустяке, а завтра все наладится. Чем старше женщины, тем страннее они себя ведут, а ведь Инна уже далеко не девочка.
   В "фантоме" уже сидел тихий задумчивый Сканер, аккуратно сложив руки на коленях и внимательно глядя перед собой, точно с интересом кого-то слушая. Когда Баскаков открыл дверцу и сел на диван, все еще погруженный в семейные размышления, на лице Сканера появилась злая досада, словно своим приходом тот спугнул красивую бабочку, которую он уже почти-почти схватил.
   - Куда же ты?! - едва слышно, плачуще прошептал он. - Куда ты опять, Яна?! А мне опять ничего?!
   - А чего тебе надо? - рассеянно спросил Баскаков, услышавший только последнюю фразу. - Опять девку? Заказывай сам - только не на дом... Шевцов, поехали.
   - Спасибо, что взял меня с собой, - через некоторое время тихо сказал Сканер, глядя в ок-но, за которым плыла застроенная шикарными особняками широкая улица. - Ты редко меня куда-то берешь.
   - Ты опять за свое?! - Баскаков спрятал телефон и посмотрел на Сканера с раздражением. - Может быть уже хватит вести себя, как побитая шавка, которую иногда выводят на про-гулку?! Ты считаешь, что с тобой обходятся несправедливо?! Может тебе напомнить кой-чего?! Заткнись и не ной! Ты едешь работать. Да и, кстати, насчет девок - я, конечно, пони-маю твои специфические вкусы, но всему есть предел. Если ты, козел, еще одну свою козу так изуродуешь - не получишь больше ни одной - понял?! И без тебя проблем хватает.
   - Она меня ударила, - хмуро пробурчал Сканер. - Она была неправильная... и она меня ударила. Она хотела меня убить.
   - Мне плевать, что она сделала! Чтобы такого больше не повторялось!
   - Хорошо, такого больше не повторится, - послушно произнес Сканер и отвернулся, снова глядя в окно тоскливым взглядом. Он искал за ним Яну, но ее не было. Яна всегда уходила, когда появлялся Виктор, - она не любила его, боялась его. Яна обижалась, что он до сих пор ничего не придумал для Виктора. Яна злилась, а когда она злилась, у Сканера всегда начина-ла дико болеть голова. Яна не понимала, что тогда ему пришлось оговорить ее только для дела, она считала, что он виноват, и Сканер принимал боль покорно. Женщины капризны. Но когда-нибудь Яна поймет, она простит его и перестанет исчезать, перестанет дразнить его так, что в низу живота начинаются болезненные судороги...
   Сканер чуть улыбнулся и закрыл глаза. Та блондинка тоже была красивая, и синее шелко-вое белье... так была похожа на Яну. Но все равно фальшивка. Он наказал ее - и за то, что хотела обмануть, и за Яну, которую наказать не мог. Но надо быть осторожнее - да, осто-рожнее - ведь он не сумасшедший. Надо только ждать, надо уметь ждать. Не бойся гнева сильного человека - бойся гнева терпеливого человека.
   В мозг, поедая все мысли заползла странная, какая-то безысходная темнота, посещавшая его уже несколько дней, и Сканер открыл глаза и беспокойно огляделся.
   - Что с тобой? - спросил Баскаков. - Вид у тебя сегодня не очень. Тянет выпить? Может, кошмары?
   - Нет, - тихо ответил Сканер, и Виктор Валентинович в который раз едва сдержался, что-бы не ударить "компаньона" - избранный Сканером тон печальной, почти мученической по-корности, которым тот теперь разговаривал всегда, бесил его. - Просто в последнее время мне как-то тревожно.
   Баскаков едва заметно вздрогнул и поспешно отвернулся, чтобы Сканер не увидел выра-жение его лица. Его слова прозвучали как-то странно, и почему-то в памяти вдруг возник безжалостный маятник кабинетных часов, оседланный насмешливым Эротом-Амуром, а по-том вынырнуло бледное, оплывшее лицо дочери на подушке, и сердце у него сжалось. Он любил Соню, несмотря на все ее недостатки и избалованность (уж тут маманя постаралась!), несмотря на то, что уже понял - дочь не отличается особым умом, и в будущем вряд ли из нее получится что-то стоящее - разве что чудо произойдет. Иногда Баскаков ловил себя на мысли о том, что лучше бы Соня никогда не вырастала, чтобы ей всегда было пять лет - то-гда это был чудесный ребенок, куколка. Кроме того, тогда это был еще послушный ребенок. Что с ней стало теперь?..
   - Держи! - отрывисто сказал он и бросил Сканеру на колени фотографии. - Эти двое бу-дут на переговорах. Пронаблюдаешь и до окончания передашь мне отчет. А вот этот, - Бас-каков передал ему еще одну фотографию, - будет на юбилейной выставке. Ты все понял?
   Сканер кивнул, пряча фотографии в карман пиджака, и снова уставился в окно, ища гла-зами видимую только для него золотоволосую женщину в синем шелковом белье. Она люби-ла синее, да, любила...
   Баскаков хмуро покосился на него. Сканер иногда вел себя более чем странно - редко, но это все же происходило. Врач, правда, утверждал, что Сканер вполне здоров, но ему вредны чрезмерные психические нагрузки. Что ж, это приходится учитывать, если Баскакову хочет-ся, чтобы Сканер служил подольше. Составить, так сказать, инструкцию по эксплуатации. Виктор Валентинович хмыкнул, а потом снова ушел в свои тревожные мысли, которые не отпускали его весь день - вплоть до выставки Назарова. Только там он, "толкнув" поздрави-тельную речь, вручив полупьяному скульптору дорогие именные часы и выпив за юбиляра, слегка расслабился. Предстояло еще несколько поздравлений, после которых гости кучками рассредоточатся по залу, будут пить, разглядывать скульптуры и обмениваться замечаниями, большей частью глупыми, долженствовавшими показать, что они разбираются в искусстве. Все как всегда. За многие годы ритуал мало изменился.
   Сзади послышался праздничный шелест разворачиваемой обертки. Баскаков повернул го-лову - рядом стоял его начальник охраны и, причавкивая, уплетал очередной шоколадный батончик. В последнее время Сергеев прилично раздобрел, его фигура утратила спортивную плотность, став пухлой и рыхлой. Пиджак на спине был туго натянут, а спереди распахнут, незастегнутый, и над поясом брюк под белой рубашкой легко угадывался совсем уж неспор-тивный животик. Баскаков уже не раз замечал появившуюся не так давно у Сергеева при-вычку постоянно что-то жевать, как только появлялась такая возможность, и уже не раз де-лал подчиненному замечания, предупреждал, что уволит, а Сергеев клялся и божился, что больше ни-ни... В любом случае это не было для Баскакова новостью, но после странноватых домашних событий он словно взглянул на Сергеева другими глазами. Тот, мягко говоря, ут-ратил способность проворно двигаться, его реакция притупилась... а грубо говоря, он уже ни на что не годился. Жаль, раньше он хорошо справлялся со своей работой - конечно, не так хорошо, как Слещицкий и Схимник, но тоже неплохо. Баскаков держал на примете несколь-ко людей, похоже, придется одного из них использовать. Но дело было даже не в этом. Дело было в том, что с определенного момента все вокруг него словно начало рассыпаться на кус-ки. Или ему только кажется. Паранойя? Может, уже ему, а не Сканеру, следует показаться психиатру? Соня, Инна, Сергеев... да и, кстати, двое охранников, которых Сергеев недавно вышвырнул за неожиданно идиотское поведение - до этого оба без нареканий проработали почти три года. Непредсказуемое стечение обстоятельств? Собственное переутомление?..
   Ему не нравилось, что Инна так задержалась. Еще до начала открытия выставки она по-звонила и сказала, что заседание началось позже, чем рассчитывали, после чего ее пригласи-ли "на крохотный фуршетик" - неудобно было отказаться. Баскаков сунул было руку в кар-ман, думая позвонить жене и поторопить ее, но передумал.
   Вперед выдвинулся следующий поздравитель, на этот раз от Городского Совета - пожи-лой, дорого одетый мужчина со слипшимися от геля волосами. Прочистив горло, он величе-ственно повел рукой в сторону Назарова.
   - Достижения Антона Васильевича позволяют поставить их в начало угла достижений... - начал поздравитель, тем самым тут же позволив поставить себя в ряды бывших военных. Баскаков чуть отвернулся, чтобы перекосившая его лицо змеиная усмешка не особенно бро-салась в глаза. Справа и позади него какая-то женщина, не сдержавшись, хихикнула - звонко и довольно приятно. Виктор Валентинович лениво повернул голову, кинув на смешливую рассеянный взгляд и отвернулся. И тут же повернулся снова, глядя уже более внимательно на профиль женщины, смотревшей на выступающего с улыбкой. Хорошенькая. Нет, "хоро-шенькая" - не то слово. "Красивая" будет более правильно. Своеобразная, в чем-то даже эк-зотическая красота - наверняка примешалась капля азиатской крови - совсем чуть-чуть. На его вкус, пожалуй, чуть худощава, но стройная, и длинное облегающее платье вызывающего ярко-красного цвета не скрывает хорошего сложения. Короткие черные волосы лежат круп-ными завитками. Хороший южный загар. Через согнутую руку переброшен светлый плащ, в пальцах держит ручку и раскрытый блокнот. Журналисточка? На вид - лет восемнадцать-девятнадцать, не старше, но что-то заставляет дать больше - может то, как держится, может, чересчур осознанный цинизм на губах? Что-то в ней смущало Баскакова, и почти сразу он понял, что. Лицо. Где-то он ее раньше видел. Давно. Может быть, даже, когда она еще была ребенком - черты лица некоторых людей почти не меняются, несмотря на возраст - такие легко узнаются на детских фотографиях. Да, возможно. В любом случае, он ее точно где-то видел.
   - Поздравительные речи - не специальность Валерия Федоровича, - негромко заметил Баскаков, чуть наклонившись к ее уху. Женщина повернулась и внимательно посмотрела на него. Глаза у нее были красивые - карие, теплые, странно притягивающие взгляд, почти гип-нотические и в чем-то даже слегка пугающие - может быть, потому что хорошо скрывали истинную сущность своей хозяйки. Глаза ведьмы.
   - По-моему, речи - вообще не его специальность, Виктор Валентинович.
   Баскаков вздернул бровь.
   - Мы знакомы? - он едва сдержался, чтобы не сказать "все-таки". Женщина качнула голо-вой.
   - Лично нет. Но кто вы, по-моему, знают все.
   - Вы журналистка? - спросил Баскаков с легким подозрением - представителей прессы женского рода он не жаловал.
   - Упаси боже! Нет, я просто записываю кое-что для себя. Видите ли, я не местная, почти никого здесь не знаю, - брюнетка улыбнулась с легким оттенком печали, и Виктора Валенти-новича вдруг словно окатило теплой волной. - Меня пригласил Валерий Федорович.
   - Вот как? А говорите, вы...
   - Случайное знакомство, - ответила она, упредив его вопрос, и в ее улыбке Баскакову те-перь почудилась легкая издевка. Отчаянно захотелось плюнуть на окружающих, приличия и собственное самовоспитание и от души припечатать это красивое лицо крепкой пощечиной. И в то же время у него появилась твердая уверенность, что брюнетка совсем не будет против этого. Потом он удивился - что за дурацкие мысли? Вокруг на них уже начали поглядывать осуждающе, и Баскаков, снова наклонившись к ее уху, шепнул:
   - Давайте продолжим чуть попозже, когда закончится эта говорильня. Не возражаете?
   - Я-то, в принципе, нет, но вдруг будет возражать Валерий Федорович?
   - Не будет, - с уверенностью сказал Баскаков. В его голове мелькнула мысль о том, что скоро может подъехать Инна - и тут же пропала.
   - Дело в том, что он обещал меня кое с кем познакомить, - задумчиво произнесла брюнет-ка, поглядывая на все еще вещающего представителя горсовета с оттенком скуки.
   - Назовете мне фамилии, и нужных людей доставят вам на дом в нарядной упаковке.
   - А вы умеете уговаривать, - сказала она с одобрением и отвернулась. Валерий Федорович как раз подбирался к концу своего нелегкого поздравления.
   - ... можно сказать, что ему удалось убить не одного и не двух, а целое стадо зайцев...
   На этот раз Баскаков не сдержался и открыто хохотнул. Стоявший рядом глава районной администрации пробормотал:
   - Кому б удалось убить бирюковского стилиста?!
   - Разве Бирюков не сам пишет свои речи?! - с усмешкой осведомился Баскаков. - Какого черта всегда его посылают?!
   Глава возвел очи небу.
   - Разве мы, смертные, властны над такими делами?
   Теперь хихикнул стоявший рядом с Баскаковым Сканер.
   Когда все выступления, наконец, закончились, и пришедшие разбрелись по залу, Баскаков отыскал взглядом брюнетку и подошел к ней. Она стояла перед одной из скульптур, при-стально ее разглядывая, и мелкими глотками пила шампанское.
   - Нравится?
   - Сделано хорошо, - задумчиво сказала та. - Но очень мало жизни. Вот мужчина и жен-щина тянутся друг к другу, но почему они делают это с такой ленью? Здесь должна быть страсть, а они протягивают руки так, словно, очень сильно объевшись, собираются взять еще по куску колбасы, чтобы не оставлять их на утро.
   - А может, так задумано? - заинтересованно спросил Баскаков.
   - Тогда почему этой лени нет в лицах? Особенно в губах?
   - Вы разбираетесь в искусстве.
   - Я разбираюсь в жизни, - она повернулась и взглянула на него. - Теперь, по логике ве-щей, вы должны спросить мое имя. Анна.
   - Очень приятно, - Виктор Валентинович чуть склонил голову и принял протянутую ему руку - узкая ладонь, длинные тонкие пальцы, аккуратно подточенные ногти, расписанные крохотными кельтскими птицами. Он не любил расписных ногтей, но ей очень шло. Он не-много чопорно поцеловал теплую кожу на тыльной стороне ладони и с улыбкой произнес: - Бывают руки, как образки в господнем храме: их отпускают, приложась.
   - Рука, когда она честна, не перед кем лица не прячет, - отозвалась Анна, тоже улыбнув-шись. На лице Баскакова появилось нескрываемое удовольствие.
   - Вам тоже нравится Лопе де Вега? Приятно слышать. Кстати, я должен вам сказать, что вы, Анна, очень смелая. Не каждая женщина решится надеть платье такого яркого цвета.
   - Да и не каждой женщине пойдет такой цвет, - Анна отошла от скульптуры, и они нето-ропливо двинулись вперед, обходя кучки зрителей. - Между прочим, Валерий Федорович уже волком смотрит, а вы до сих пор не выполнили своего обещания.
   - Какого рода знакомства вам нужны? Вы хотите открыть в нашем городе какой-то биз-нес?
   Она улыбнулась и поправила черный завиток над ухом. Ухо было маленькое, красивой формы, без серьги, но с дырочкой в мочке, и Баскаков подумал, как хорошо бы смотрелись в таких ушах те бриллиантовые серьги, которые он недавно приметил в ювелирном магазине, куда они с Инной заходили купить подарок ее свояченице. "Так-так, уже вот какие планы мы строим?!" - подумал он, но без всякого неудовольствия. А почему бы и нет? Девка того сто-ит. Хороша девка. На такую и порастратиться не жаль.
   - Совсем маленький, - Анна почти вплотную сдвинула большой и указательный пальцы. - Скажем, хочу открыть антикварный магазин.
   - У-у, милая девушка, - протянул он с легким оттенком разочарования. - Должен вас огорчить - рынок антиквариата здесь переполнен. Грубо говоря, вам ничего не светит.
   - Так-таки ничего? - теперь она смотрела ему в глаза, а Баскаков мысленно сравнивал ее с Инной, сам не понимая, зачем. Инна - спартанка - высокая, спортивная, светловолосая, цар-ственная. Анна - совсем другая, в ней больше животного, природного. Красивая кошка. Ди-коватая жрица неведомого бога. Колдунья, пляшущая при луне обнаженная с ножом в ру-ке... Баскаков сердито тряхнул головой.
   - Если очень захотеть, то все может получиться, - сказал он, выдерживая ее взгляд. Анна улыбнулась.
   - Будем считать, что я очень захотела.
   Виктор Валентинович кивнул, а потом между ними повисла пауза. Анна ждала, глядя ему в переносицу, а он молчал, не зная, что сказать. Такого с ним еще не было, и он почувствовал нарастающую злость, потому что превосходство сейчас было на стороне Анны - непривыч-ное для него положение.
   - Так как же насчет знакомств? Виктор Валентинович, если я отнимаю у вас время...
   Он сердито вскинул руку.
   - Господь с вами, все мое время в вашем распоряжении, только давайте впредь обходиться без отчества!..
   - Виктор Валентинович, можно вас на минутку?
   Баскаков сердито обернулся к подошедшему пожилому мужчине, но тут же сменил выра-жение лица, вспомнив, где он. Просто наваждение какое-то. Чертова девка!
   - Да, конечно. Анечка, вы меня извините?
   - Я подожду, - сказала она. - Осмотрюсь пока.
   Анна повернулась и пошла в глубь зала, рассматривая скульптуры. Разговаривая, Баска-ков стоял так, чтобы видеть ее поверх плеча собеседника, но Анна быстро затерялась среди людей, что вызвало у него глухое раздражение.
   Сканер, попивая шампанское, рассеянно бродил по залу. Свою работу он выполнил, скульптуры его не интересовали, и Сканер с нетерпением дожидался, когда Баскаков, нако-нец, его отпустит. Люди вокруг шумели, толкались, отпускали замечания, которых он не по-нимал. Ему хотелось курить, но в зале курить было нельзя, а выйти на улицу без разрешения Баскакова он не решался.
   Сканер тоскливо вздохнул, выбрал ту из скульптур, возле которой сейчас никого не было, подошел к ней и стал рассматривать, пытаясь понять, что в ней такого особенного. Он не по-нимал и не любил подобных бесполезных вещей, а кабинет Баскакова, в котором была соб-рана его драгоценная коллекция, ненавидел лютой ненавистью.
   Кто-то подошел к скульптуре с другой стороны, и Сканер недовольно повернул голову, чтобы посмотреть - вдруг что интересное. Его взгляд начал путешествие снизу - вначале он увидел черные туфли на высоком каблуке, затем длинное ярко-красное платье, тонкую це-почку с каким-то камешком в вырезе. Его взгляд скользнул выше, и тут женщина повернула голову, и зал раскололся в его глазах. Шум десятков голосов ссыпался в никуда.
   Повернувшееся к нему лицо было незнакомым, да и его собственное лицо давно утратило прежние черты, но мужчина и женщина узнали друг друга мгновенно, впившись взглядами друг другу в зрачки, проникая далеко за них, на мгновение став единым организмом, и один из них видел, как все захлестывает холодный ужас, тогда как другой видел ненависть, расте-кающуюся, как горячая лава. Потом пальцы Сканера разжались, и бокал упал на ковер.
   - Ну, здравствуйте, Илья Павлович, - тихо сказала женщина сквозь зубы, придвигаясь к нему вплотную. - Вот вы, значит, какой теперь стали! Вот, значит, что я из вас сделала! Ты смотри, правильно Витка вычислила!.. Ну, здравствуй, сука!
   - Не надо, - прошептал Сканер и попятился, пока не уперся спиной в стену. - Пожалуйста, не надо.
   - Боишься? - Наташа насмешливо улыбнулась. - Правильно делаешь, Шестаков. Картина-то все еще у меня. И она может испортиться в любой момент. Ты представляешь, что тогда с тобой будет?! Ты ведь наводил справки? Ты ведь все до конца выяснил? Ты ведь знаешь о тех троих, чьи картины испортились?!
   - Нет! - Сканер в страхе замотал головой. - Наташенька, я тебя прошу... Я никому не скажу! Виктор здесь, но я ему не скажу! Никогда никому не скажу!..
   Он сделал неуклюжую попытку бухнуться на колени, но Наташа успела схватить его за локоть. Она быстро огляделась, потом прошипела.
   - Стой спокойно, кретин! Здесь народу полно! Ты ведь не хочешь, чтобы на нас обратили внимание?!
   Голова Сканера поспешно прыгнула вверх-вниз в знак согласия, не решаясь больше смот-реть Чистовой в глаза, не решаясь даже поднять взгляд на ее лицо. Она внушала ему ужас. И не только из-за того, что могла с ним сделать. За карими глазами он увидел нечто такое, чего не смог ни понять, ни узнать, ни проникнуть внутрь него, чтобы, как обычно, разглядеть слои, уровни... Там было нечто целостное, сильное, пугающее. Он помнил девушку из крымского курортного поселка - мягкую, растерянную, добрую, в чем-то глубоко несчаст-ную. Теперь все это исчезло бесследно. Перед ним стоял хищник - опасный и бесконечно уверенный в себе.
   Наташа снова огляделась, убедилась, что никто не смотрит в их сторону, а Баскаков дале-ко и видеть их не может, повернула к Сканеру улыбающееся лицо и коротко ударила его ку-лаком под ребра. Удар получился не очень сильным, и он охнул скорее от страха, чем от бо-ли.
   - Доволен своими подвигами, тварь?!
   - К-какими подвигами? - выдавил он, прижав к боку ладонь. - Я... я н-ни-чего...
   - Измайловы, - холодно сказала "Анна". - Ковальчуки. Огаровы. Больше десятка моих клиентов! Контора... Кудрявцевой - помнишь такую?! - перед каждой фамилией она запи-налась, словно они давались ей с большим трудом, погребенные под слоем более важных воспоминаний. - А Светочку... Матейко помнишь?! Сметанчика?! Ей восемнадцать лет бы-ло! А Борьке Ковальчуку - семнадцать! Ты детей поубивал, Шестаков! Как оно - в кайф быть детоубийцей?!
   Ее кулак снова врезался ему под ребра, и на этот раз Сканер не охнул, а только с шумом выпустил воздух сквозь сжатые зубы. Чистова наклонилась, подняла неразбившийся бокал и подала ему, и Сканер вцепился в него, чуть не раздавив хрупкое стекло.
   - Я не виноват. Меня заставили... он заставил! - Сканер закашлялся и начал говорить вразрез с уже сказанным. - Это не я! Это все Литератор! Это он! Он все письма написал!
   - Что еще за Литератор?
   - Инвалид! Сумасшедший урод! Он живет в доме Виктора. Я могу сказать, где! Я могу на-рисовать тебе план дома! - его ладони запрыгали, охлопывая пустые карманы. - Ты ведь за ним приехала?! За Виктором и за ним?! Ведь не за мной?! Я ничего не сделал?! Это все они! Литератор не хотел, чтобы тебя нашли! Потому он убил всех в "Пандоре"! И часть твоих клиентов тоже!
   - А ты ему помог.
   - Нет! Я ничего... меня заставили! Ты не знаешь, что они за люди!
   - Ладно, - с усмешкой сказала Наташа, - отложим пока эту болтовню! Постыдился бы, Шестаков, - взрослый мужик, а сопли распустил! План ты мне предоставишь, только не сей-час - еще свидимся, и не раз. Кому-нибудь проговоришься - сдохнешь, понял?!
   - Нет, ты что?!.. да я ни за что!.. - Сканер попытался схватить ее за руку, но Наташа, брезгливо скривив губы, отшатнулась. - Наоборот... если ты хочешь их... хочешь от них... - нужные глаголы не давались ему, и Сканер глотал их, давясь рваными фразами, - чтобы они... я только за... я помогу!.. сделаю все, что скажешь! Он моего брата убил! И Яну!.. Я у него, как в тюрьме, он меня никуда не пускает, никуда!..
   - Хватит! - Наташа чуть повысила голос. - Заткнись уже! От тебя дохлого мне проку ма-ло, так что живи пока.
   - Спасибо! - он-таки поймал ее за руку и начал поспешно целовать и ладонь, и запястье, и рукав. - Я все сделаю! Все, что ты скажешь! Я больше тебя не предам! - его глаза широко раскрылись, и он выпустил ее руку. - Виктор идет. Он идет к нам. Вдруг он тебя узнает?!
   - Меня можешь узнать только ты, - Наташа вытерла ладонь о бедро, обтянутое тканью, и в изгибе ее губ появилось нечто хищно-сладостное, в чем-то даже мечтательное. - Жаль, что Схимник тебя тогда в "Пандоре" не придавил. Но никто не помешает ему сделать это сейчас. Мы ведь теперь с ним вместе, жрец. Имей это в виду.
   Сканер побелел, а "Анна" отвернулась и, помахивая блокнотом, неторопливо пошла на-встречу Баскакову.
   - Вижу, вы уже познакомились с моим помощником? - Виктор Валентинович протянул ей бокал с шампанским. Она приняла его и отпила глоток.
   - Не то, чтобы познакомились... Своего имени он не назвал. Он немного странный.
   - Он просто устал, - Баскаков чуть нахмурился. - А зовут его Кирилл Васильевич.
   "Анна" подняла руку с бокалом, потом весело кивнула на богатый шведский стол и офи-циантов с уставленными бокалами подносами.
   - Я смотрю, здесь не просто выставка, а прямо великосветский прием.
   - Да нет, это вполне нормально, - он усмехнулся и подмигнул ей. - Выпендриваемся, как можем. А где вы остановились?
   - В "Волжанской", пока квартиру не нашла.
   - Так-так.
   - Отнюдь не "так-так", - заметила она с внезапным холодком. - Это не намек.
   Уголок рта Баскакова дернулся.
   - Простите. Просто я...
   Его слова прервал мелодичный звонок сотового, донесшийся из его пиджака.
   - Простите еще раз, - Баскаков вытащил телефон и прозаично добавил: - Дела.
   - Непросто быть такой крупной фигурой, - сказала Анна, легко коснулась его руки, на мгновение обдав терпким запахом духов, и отошла в сторону, снова почти сразу же затеряв-шись среди людей. Он отвернулся и сердито буркнул в трубку:
   - Ну, что у вас?!
   - Виктор Валентинович, - раздался растерянный голос, - тут это... Инна Павловна.
   - Что Инна Павловна?! Что случилось?!
   - Она ехать не хочет. Она... это... ну, в общем, она совсем пьяная. Такое тут творит... На стол залезла. Чего нам делать?!
   - Ты серьезно?! - свистящим шепотом изумился Баскаков. Инна и дома-то пила редко и немного, а уж на людях и подавно никогда не позволяла себе лишнего, дорожа своей, а, со-ответственно, и его репутацией. - Ты, может, сам перепил?!
   - Бляха! - голос охранника стал еще растерянней, а то, что он ругнулся, разговаривая с ним, удостоверяло полную серьезность происходящего. - Она Серегу бутылкой стукнула, а теперь типа хочет платье с себя снять.
   - Так какого хрена вы смотрите?! - он едва сдержался, чтобы не заорать на весь зал. - Во-локите ее в машину и везите домой! Я сейчас подъеду! Что значит вырывается?! Четверо здоровых мужиков не можете с бабой управиться?! Смотрите только ничего ей не сломайте!
   Сжав зубы, он спрятал телефон и быстрыми шагами направился к выходу, коротко бросая встречным возгласам: "Потом! Потом!" Сука чертова! Отколола номерок! Ну, сейчас он ей устроит, аристократке хреновой! Так его опозорить! Ужин, конечно, придется отменить...
   Виктор Валентинович вдруг резко остановился. А почему, собственно говоря, он должен отменять ужин, имеющий немаловажное значение? Только потому, что на нем не будет его распрекрасной женушки?!
   Он вернулся и, отыскав взглядом Анну, быстро подошел к ней, и когда она повернулась и вопросительно посмотрела на него, его снова окатило теплом, и вся злость на мгновение ку-да-то улетучилась.
   - Анечка, хотите со мной поужинать?
   - Только с вами? - лукаво спросила она.
   - Нет... Там будут серьезные люди - возможно, такие знакомства вам бы пригодились. А потом я отвезу вас в вашу гостиницу. Ну, так как?
   - Чтобы отказаться от такого заманчивого предложения, нужно быть или сумасшедшей, или без сознания, - она усмехнулась и перекинула плащ с одной руки на другую. Баскаков кивнул.
   - Вот и отлично. Дождетесь меня здесь? Я съезжу кое-что уладить и вернусь за вами.
   - Договорились.
   Он удовлетворенно кивнул, махнул рукой Сканеру, который стоял неподалеку, глядя на них, и они вместе вышли из зала.
   В машине злость вернулась, и Баскаков обрушился вначале на неповинных охранников, которые якобы вели себя как-то не так, потом на водителя, который ехал слишком медленно. Сканер молча сидел рядом, как обычно сложив руки на коленях. Его пальцы дрожали, а по лицу бродило уже давно не свойственное для него выражение - Сканер улыбался, и в улыбке были причудливо перемешаны безумие и страх. Но Баскаков заметил только дрожащие пальцы.
   - Ты чего?
   - Голова болит, - глухо ответил Сканер. - Не страшно - приеду и лягу.
   Виктор Валентинович равнодушно пожал плечами и отвернулся, старясь успокоиться и подготовить себя к встрече с женой. Но вместо этого в голову лезла Анна, улыбаясь своей загадочной многогранной улыбкой. Теплые затягивающие глаза. Черный завиток над ма-леньким ухом. Длинные тонкие пальцы пианистки. Вздымающаяся грудь под шелком пла-тья. Мягкий обнимающий голос. Черт! Одной рукой ее хочется бить, а другой - ласкать и осыпать драгоценностями!
   Где же он ее все-таки видел?
   Во дворе дома его встретили растерянные, нервничающие охранники. У одного из них было расцарапано лицо, другой прижимал к голове пропитанный кровью платок - Инна и впрямь разбушевалась.
   - Виктор Валентинович, - начал поцарапанный, торопливо шагнув навстречу, - я не знаю, когда она успела...
   Баскаков, не дослушав, прошел мимо него и еще в прихожей услышал доносящийся сверху развязный пьяный хохот. Громко играла музыка. Виктор Валентинович зло дернул головой и быстро поднялся наверх.
   Инна была в гостиной. Она уже успела налить себе большой бокал коньяка и, высоко подняв его, танцевала по комнате, задирая подол длинного мятого платья, испещренного мокрыми пятнами, натыкаясь на мебель и беспрестанно хохоча. Тушь и помада размазались, превратив красивое лицо в глупую клоунскую маску, роскошные волосы спутались и болта-лись, как хвост неухоженного коня. Увидев вошедшего Баскакова, Инна засмеялась еще громче и плюхнулась на диван, пролив половину коньяка себе на платье.
   - О, грозный муж пришел!
   - Совсем спятила сегодня?! - зло спросил он. - Ты что себе позволяешь?! Ты хоть пони-маешь, что ты сделала?! Ты меня перед кучей народу опозорила!
   - Да плевать мне... на твою кучу! - Инна отхлебнула из бокала и попыталась встать, но тут же снова повалилась обратно на диван. - Что, не нравлюсь?! Твоя кукла взбесилась?! Да что... Всю мою жизнь... на поводке... в клетке... Что мне носить, что говорить, что делать, что думать - все ты решаешь! Чего ты так смотришь?! Репутация твоя тебя волнует, да?! Что о тебе люди подумают?! Да нас...ть! Ты им деньги даешь и этого довольно! На осталь-ное им наплевать! И на тебя им наплевать! Деньги кончатся, и ты свою репутацию знаешь куда... - она все же встала, кренясь из стороны в сторону. - А я еще молодая! Я жить хочу нормально! Не как Барби! Я хочу сама все решать...
   Он одним прыжком оказался возле нее и схватил за плечи, крепко сжав пальцы, встряхнул так, что Инна звонко клацнула зубами. Бокал с остатками коньяка полетел на ковер.
   - А ты не нормально живешь?! Да тысячи баб все бы отдали за такую жизнь, как у тебя! А уж как жить - не тебе решать, потому что ты ни хера в этом не понимаешь! За все платить надо, забыла?! За цацки вот эти! - он больно дернул за бриллиантовую сережку, чуть не вы-драв ее из уха Инны. - За тряпки твои! За все твои долбанные салоны и спортзалы! За жрат-ву! За дом! Сама хочешь все решать?! Так сама и зарабатывай! Иди улицы подметать, хотя ты и с этим не справишься!
   Баскаков отшвырнул ее в сторону, раздался треск рвущейся материи. Инна с трудом ус-тояла на ногах, прижимая ладонь к плечу.
   - Ты порвал мне платье!
   - Я его купил - разве нет?! Теперь слушай - если еще раз хоть что-то подобное повторит-ся...
   - А что ты сделаешь? - спросила Инна с кривой ухмылкой. - Закопаешь, как остальных?!
   - Что ты мелешь?! - резко сказал он.
   - Думаешь, я дура?! Думаешь, я не понимаю ничего?! Не понимаю, откуда это все?! - она сняла серьги и швырнула в него, но промахнулась и снова захихикала. Баскаков шагнул к ней и остановился, с трудом взяв себя в руки.
   - Инна, не доводи, заткнись! Утром поговорим. Умойся и ложись спать, ясно?! Я поеду на ужин без тебя.
   - Не сомневаюсь, - насмешливо сказала она и сделала несколько шагов к нему, вызываю-ще вздернув голову. - Ты уже наверняка нашел какую-нибудь блядь!
   - Закрой свой чертов рот - Сонька услышит!
   - Ой! И что с того?! Ты думаешь, она сильно удивится?! Да я сама должна у нее учиться - они же сейчас уже и в десять лет трахаются почем зря!
   Их разделяло несколько метров, и Баскаков преодолел их одним прыжком и с размаху ударил жену по лицу. Вскрикнув, Инна отлетела назад и упала на пол. Он подскочил к ней, вздернул на ноги и поволок в ванную. Открыл холодную воду и сунул головой под кран. Ин-на, кашляя и захлебываясь, отбивалась, но он держал крепко, только иногда давая вздохнуть. Потом отпустил и вышел, с грохотом саданув дверью о косяк.
   В комнате Сони было темно. Когда он включил свет, то увидел, что дочь лежит на крова-ти все в том же положении, в каком он ее оставил. Свет не разбудил ее, она только глубоко вздохнула и перевернулась на другой бок. Виктор Валентинович выключил свет и вышел. Надо было бы позвонить врачу и узнать его мнение, и Баскаков даже взял телефонную труб-ку, но тут же бросил ее обратно на стол.
   - Да провалитесь вы сегодня обе! - зло сказал он в пространство. Подошел к центру и вы-ключил музыку, и теперь из ванной сквозь шум воды стал слышен громкий захлебывающий-ся плач. Баскаков взглянул на часы, выругался и хотел было уйти, но потом все же зашел в ванную. Инна в одном белье, мокрая, дрожащая, сидела на полу, подтянув ноги к груди. Ее лицо было в бледно-серых разводах, на щеке наливался темный кровоподтек. Намокшие во-лосы облепили спину и плечи. Зеленое платье и колготки комком валялись в ванной, и по ним барабанила вода. Когда муж вошел, она подняла голову и жалобно посмотрела на него.
   - Витя, что со мной? - прошептала она и обхватила себя руками. - Витя, что со мной про-исходит? Мне страшно.
   Баскаков наклонился и помог ей встать, и Инна прижалась к нему, обхватив мокрыми ру-ками и окончательно губя дорогой пиджак. Он вытер ее большим полотенцем, бросил его на пол, взял другое, накинул ей на голову и плечи, с некоторым усилием поднял и отнес в спальню. Она свернулась под одеялом, продолжая плакать.
   - Прости меня. Я не знаю, почему... я не помню...
   - Ничего, я все улажу, - хмуро сказал Баскаков. - Спи.
   - Останься.
   - Ты же знаешь, что я не могу. Спи, утром поговорим. Ведь уже все прошло, да?
   - Да, - пробормотала Инна, уже в полусне. Он наклонился, скользнул губами по ее соле-ной от слез щеке и быстро вышел из комнаты.
  
  
  * * *
  
   Она тихо открыла дверь и вошла, тщательно заперев ее за собой. Свет включать не стала, а немного постояла возле двери, дождавшись, когда глаза привыкнут к темноте, и сквозь нее проступят очертания предметов. Тогда она бросила плащ на стул, сумочку - на кровать, ски-нула туфли, повалилась поверх покрывала и закрыла глаза согнутой рукой. Ее губы улыба-лись.
   - Хорошо все идет, - шепнула она. - Правильно.
   Несколько минут Наташа лежала, наслаждаясь темнотой и тишиной, потом закурила и долго не гасила зажигалку, пристально взглядываясь в острый язычок пламени. Теперь нуж-но было обрубить последнюю нить, которая до сих пор так прочно держала. Теперь, когда она точно знала, что все получится так, как она задумала, теперь, когда несколько этапов ее плана уже пройдены, а прочие стали реально осуществимы, возврата назад для нее нет. И бу-дет еще надежней, если возвращаться станет некуда. Ее Дорога ведет только вперед.
   Это твоя дорога, и тебе придется пройти ее до конца. Я не знаю куда ты попадешь, но думаю это очень страшное место. Помнишь - очарование власти?!
   Но нельзя очаровать властью того, кто сам и есть власть.
   Наташа включила свет и посмотрела на телефон, стоявший на полочке возле зеркала. По-том встала и подошла к нему, и в зеркальном овале отразилась Анна - красивое, соблазни-тельное животное, наполненное тьмой. Женщины по разные стороны зеркала заговорщиче-ски улыбнулись друг другу. Могла ли мечтать та глупая, затурканная продавщица из алко-гольного павильона о такой внешности и о такой силе? Все ее мечты заключались только в том, чтобы покупателей было побольше, да достать продукты подешевле, да муж пришел бы домой пораньше, да не валялся бы в постели бревном. Правильно сказал когда-то Лактионов - никчемная, жалкая реальность. Забавно - она совсем не помнит его лица - лица человека, с которого, собственно, все и началось когда-то.
   Наташа сняла трубку и долго набирала номер. Столбик пепла с сигареты упал на аппарат, она наклонилась и сдула его, слушая длинные гудки. Потом они прервались сонным голо-сом, принадлежавшим Вите.
   - Да?
   Наташа нажала на рычаг. Ну конечно, первой подбежала. Ждет звонка от
  своего разлюбезного. Не волнуйся, скоро ты его получишь. Совет да любовь! А что бы ты сказала, если б узнала всю правду?!
   Она набрала номер снова, и в этот раз трубку снял Слава. Услышав его голос, Наташа вдруг взволнованно задрожала, как школьница. Она не думала, что все еще способна на та-кие эмоции. Надменная Анна в зеркале внезапно превратилась в растерянную и несчастную Наташку Чистову - ту, которая могла выписывать пальцем на стекле имя любимого человека и плакать в подушку от жгучей тоски. Она молчала, кусая губы, и Слава на том конце прово-да тоже молчал, но трубку не клал. Наконец, он произнес:
   - Наташа, если тебе есть, что сказать - говори. А если нет, то я пошел спать.
   - Как ты узнал, что это я?
   - Зачем ты звонишь?
   Она осеклась. Слава никогда не разговаривал с ней так - даже когда они были малознако-мы. Его голос звучал совершенно равнодушно - в нем не было ни радости, ни злости, ни уп-река.
   - Просто хотела сказать, что очень тебя люблю.
   - Да? И что же?
   - Я не вернусь, Слава. Никогда. Так будет лучше, понимаешь?..
   - Да? Для кого?
   - Для нас обоих. Живи нормальной жизнью, найди себе нормальную девушку...
   - Да, - отозвался Слава, - ты права. И насчет жизни, и насчет девушки. Действительно, так оно и лучше.
   - Ты так просто об этом говоришь! - в ней внезапно вспыхнула злость, а потом - ревность. - Может, ты уже нашел себе кого-нибудь?!
   - Может и нашел, - Слава едва слышно зевнул. - Наташ, а чего ты ждала? Что я уйду в монастырь или покончу с собой? Сожалею, что разочаровал, но, видишь ли, мне бы хотелось для разнообразия пожить немного и для себя.
   - А если я вернусь? - спросила она дрогнувшим голосом. - Если я сейчас все брошу и по-еду к тебе?
   - Не бросишь ты ничего и не поедешь никуда.
   - А если?!
   Слава немного промолчал, потом сказал - все так же равнодушно:
   - Мне надоело жить по "если". Спасибо, что позвонила - теперь буду знать, что ты жива-здорова, и моя совесть будет спокойна.
   - Ты ведь совсем недавно говорил, что тебе неважно, какой я стала. Ты говорил, что нико-гда не уйдешь. Говорил, что мог бы сделать для меня что угодно.
   - Недавно? - Слава прохладно усмехнулся. - А, по-моему, это было очень давно. К тому же, разве я не сдержал обещания? Разве это я ушел? Знаешь, я действительно мог сделать для тебя что угодно. Я и так для тебя сделал немало. Желаю творческих успехов!
   Он положил трубку, прежде чем Наташа успела что-то сказать.
   Она опустила трубку на рычаг и прижалась к стене, обхватив себя руками. Потом со сто-ном сползла на пол и повалилась набок, закрыв лицо ладонями. Слезы текли сквозь пальцы - не вода - кровь из самого сердца души, боль, сочащаяся по каплям. Все должно было быть совсем не так, все должно было быть спокойно, и она бы всего-навсего почувствовала себя освобожденной. Она и чувствовала себя освобожденной.
   Тогда почему же было так больно?
  
  
  III.
  
   В начале ноября в Волжанске зарядил упорный, мелкий, холодный дождь, и свинцово-серое небо придавило город, на многие дни погрузив его в постоянные сумерки. Река беспо-койно ворочалась в своем ложе, и долетавшие с нее гудки звучали болезненно-простуженно. Улицы расплылись в дожде, фонари зажигали рано, и вдоль дорог протягивались смазанные неровные пятна света. Зонты не спасали от косых водяных нитей, сигареты приходилось прятать под сжатыми пальцами, иначе они мгновенно промокали. Редко удавалось покурить в машине - большую часть времени он проводил вне нее - высматривал, наблюдал, анализи-ровал. И все же - время его пребывания в Волжанске, если верить Чистовой, подходило к концу, а похвастаться было особо нечем.
   За это время Наташа стала почти неприступна, и он постоянно видел ее в обществе Баска-кова и его охраны. Поэтому подбираться к ней слишком близко было для него опасно. Все же он узнал, что на нее оформляют аренду помещения для будущего антикварного магазина, но понятия не имел, что Чистова собирается предпринимать, когда дойдет до дела - она в этом ничего не смыслила, не была ни спецом в торговле, ни искусствоведом, ни антикваром. Он не знал, для чего она это затеяла. Другое дело, что она стремительно обрастала серьез-ными знакомствами, и Андрей только диву давался, наблюдая, как ловко у нее это получает-ся. Она притягивала людей, как магнит, словно каждый видел в ней особую черту, близкую себе самому, может, даже родственную. Темное и вправду могло быть очень привлекатель-ным. Многогранная, она поворачивалась к каждому его собственной гранью. Баскаков, судя по всему, не узнал ее, впрочем, это и не было удивительно. Если бы Андрей после той гонки возле Ялты до сегодняшнего дня не видел Наташу, он бы сам ее не узнал.
   На некоторые выезды Баскаков брал с собой Сканера, и Андрей несколько раз видел, как он и Наташа спокойно шли рядом, садились в одну машину, ели в ресторане за одним столи-ком. Вот это его настораживало. Сканер отличался от других людей, внешний облик для него не помеха. Он не мог не узнать Чистову, равно как и она его. Не сдает ее Баскакову, потому что боится до смерти? Или заключил с ней какое-то соглашение? Это было плохо.
   Он ни разу не видел, чтобы Наташа работала, но, с другой стороны, он не имел доступа во все места, где она бывала. Он ни разу не видел, чтобы она носила с собой что-нибудь, по-хожее на холсты, рисовальные принадлежности... но это тоже ни о чем не говорило, и кар-тины никак нельзя было сбрасывать со счетов.
   Выбрав время Андрей обшарил то Наташино жилье, которое ему удалось найти: одно-комнатную квартирку и гостиничный номер в "Волжанской", но не нашел ничего, кроме ку-чи обуви, дорогих тряпок, груды безделушек и совершенно ненужного барахла, которое ей непонятно зачем понадобилось - вплоть до радиодеталей, набора отверток и мужского пар-фюма. Глядя на них, он вспомнил рассказ Виты об апельсине, который Наташа так ловко стащила на рынке.
   Вскоре Наташа выехала из гостиницы и сняла просторную трехкомнатную квартиру в но-вом районе, в одном из огромных домов с большими арочными подъездами, зимними садами на лестницах и на крыше и хорошей охраной. Туда пробраться было намного сложнее, но ему это все же удалось. В новой квартире обнаружился все тот же набор вещей: разница бы-ла в том, что в ней царил куда больший порядок, и на все обстановке лежал особый отпеча-ток парадности - здесь не столько жили, сколько принимали гостей. Увеличилось количест-во дорогих побрякушек, но ничего, хоть сколько-нибудь имеющего отношение к рисованию, Андрей не нашел. Зато нашел нечто другое: в одном из ящиков лежала записка, сделанная быстрым неровным почерком.
   "Привет, дорогой С. Рада, что зашел. Сожалею, что не могу принять тебя лично, но, как ты мог убедиться, я сейчас очень занята. Ничего интересного ты здесь для себя не най-дешь, так что не трать время. Советую держаться от меня подальше, поскольку я сейчас часто нахожусь в компании известного тебе произведения искусства. Оно может тебя уз-нать. При случае передавай привет В., хотя - какая жалость, ты ведь не можешь этого сделать. Потерпи, осталось недолго. После прочтения не откажи в любезности и унич-тожь сию писульку. Будет время - может отпразднуем новоселье, а? Целую, Анна".
   Зло усмехнувшись, Андрей хотел было порвать записку, но передумал и забрал ее с собой, и теперь иногда перечитывал, хотя она ничего полезного ему не давала. Достал он ее и сей-час и, щурясь, всматривался в прыгающие буквы. Дождь ненадолго прекратился, но небо по-прежнему было плотно затянуто тучами.
   Он сложил записку и закурил, стоя на небольшом мостике. Недалеко, впереди, через реку был переброшен еще один мост, дальше еще один и так сплошь до поворота, где возвыша-лось солидное белое здание горсовета, и Волга катила свои воды под ними, словно сквозь бесконечную анфиладу. Мосты и парки были его любимыми местами в Волжанске, и Андрей не мог отказать себе в удовольствии побродить по ним, прежде чем покинет город, как он надеялся, навсегда. Он беспокоился, что уже больше недели не мог поговорить с Витой - то телефон был занят, то трубку снимал Лешко и злым голосом сообщал, что Вита "опять где-то шляется" и он ей не сторож. На вопрос о Славе Костя очень неохотно сообщил, что Нови-ков вернулся в родной город и пытается снова заниматься каким-то мелким бизнесом.
   - Оставил бы ты нас в покое, а?! - сказал он под конец, прежде чем бросить трубку. - Жаль, что я тебя тогда насмерть не переехал - сколько проблем бы сразу отвалилось!
   Андрей почувствовал, что за его спиной кто-то остановился, и быстро развернулся, но тут же расслабил мышцы. Обычная пожилая нищенка с тряпочной сумкой, в которой позвякива-ли бутылки, - таких нищенок полным-полно во всех городах. Старушка была до глаз замота-на в замызганный шерстяной платок, дальше выступали очки с толстенными линзами, де-лавшие глаза неимоверно огромными, и ветерок щедро доносил до Андрея сильную и сквер-ную смесь запахов лекарств и тухлятины. Нищенка затрясла головой, что-то просительно бормоча сквозь платок, и протянула дрожащую руку в дырявой шерстяной перчатке. Андрей пожал плечами, порылся в карманах и бросил на протянутую ладонь несколько купюр, но старушка все так же продолжала протягивать трясущуюся руку.
   - Иди, иди, бабанька, хватит с тебя! - раздраженно сказал он. Старушка уронила на землю деньги и стянула с руки перчатку, обнажив совершенно не старушечьи, молодые крепкие тонкие пальцы с аккуратными подточенными ногтями. В следующую секунду эта рука взле-тела и крепко припечатала его по щеке.
   - За вранье! - сказала "старушка" звенящим от злости, знакомым голосом и тут же влепи-ла ему вторую пощечину. Прежде, чем последовала третья, Андрей схватил ее за руку, при-тянул к себе, сорвал очки, стянул с головы "старушки" платок и крепко обнял, несмотря на запах и жуткие грязные лохмотья.
   - Пусти!!! - зло прошипела Вита, не делая, впрочем, ни малейшей попытки освободиться. - Пусти! Как ты мог?! Как вы оба могли?!
   - Зачем ты здесь, ну зачем?! - он встряхнул ее с не меньшей злостью. - Какого черта ты приехала?!.. ах ты, дурочка...
   - Не груби бабушке! Пусти, а то нас увидят, - Вита все-таки вырвалась, закутала голову и лицо платком и надела очки, снова превратившись в сгорбленную старую нищенку. - Пошли к твоей машине. Иди впереди и не оборачивайся! Елки, - она потерла ладонь, - ну и крепкая же у тебя, все-таки, физиономия! Надо было прихватить какое-нибудь дубьё! Ну, иди же! Или ты уже здесь корни пустил?!
   Андрей усмехнулся и пошел вперед, Вита засеменила следом, прижимая к груди сумку с бутылками. Когда они перешли на другой берег, она чуть обогнала Андрея и пошла вдоль скамеек, где обосновались несколько молодежных компаний, попивавших пиво. Из одной компании ее шуганули, но возле других она задержалась, и Андрей краем глаза видел, как ей ссыпают в ладонь мелочь и протягивают пустые бутылки, а кто-то даже щедро предложил, качнув полупустой бутылкой.
   - Бабулька, может тебе пивка?
   Вита мотнула головой и торопливо отошла - с противоположного конца скамеечного ряда резво неслась нищенка, раз в шесть больше нее, явно курировавшая эти скамейки. Нищенка внятно ругалась, и даже с такого расстояния был виден поблескивавший в ее рту золотой зуб. Андрей поспешно пропустил свою "старушку" вперед, загородил дорогу конкурентке и негромко сказал:
   - Пошла вон!
   Конкурентка ответила отборным матом, в общем и целом сложившимся в традиционный риторический вопрос "А ты кто такой?!"
   - Сутенер ейный, - Андрей улыбнулся и показал кулак. - Вали, пока рыло не начистил!
   Он улыбнулся и ушел, глядя в согнутую спину Виты и едва сдерживая хохот. Вслед ему понеслась удивленная ругань.
   В машине Вита проворно шмыгнула на заднее сиденье, бросила на пол звякнувшую сум-ку, стащила с себя платок и очки и глубоко вздохнула.
   - Ф-фу, вот так получше! Поехали к тебе.
   - Есть! - отозвался Андрей и тронул машину с места, наблюдая в зеркало, как Вита, скло-нив гладко зачесанную голову, пересчитывает на ладони мелочь.
   - На пиво и сигареты вполне хватает, - подытожила она и ссыпала монеты в карман. - Утешительно, во всяком случае, без работы я не останусь.
   - И давно ты приехала?
   - Да уж неделька будет. Очень было любопытно наблюдать за твоими передвижениями. Кстати, борода тебе совершенно не идет! А Натаха-то, а?! Высоконько взлетела!
   - Как я мог тебя не заметить?! - с досадой сказал Андрей. Вита усмехнулась, и он, не удержавшись, фыркнул - некоторые ее зубы были залеплены черной, похожей на смолу мас-сой, создавая иллюзию полубеззубого старушечьего рта.
   - Ну, во-первых, ты меня не ждал. А во-вторых, может статься, она забрала у тебя не толь-ко то, что ты думал.
   - Ну, уж это-то забрать никак нельзя, - произнес он, глядя на дорогу. - Откуда ты знаешь?
   - Я ведь не полная идиотка, Андрей, - заметила Вита, стягивая с себя грязное пальто. - Лишь частичная. Когда сообразила, что к чему, исправить было уже ничего нельзя. Кстати, зря ты мне про погоду в Твери рассказал - помнишь? Ночь, созданная для прогулок... В Тве-ри в ту ночь был страшный ливень. Ты бы никак не смог там гулять, а ведь звонил точно с улицы... Да даже и без этого можно было понять, куда вас обоих понесло и зачем. Кстати, чуть больше недели назад она звонила Славке и сказала, что больше не вернется. Я так по-нимаю, дело совсем плохо... впрочем, обсудим этого, когда приедем. Мне не терпится снять с себя все это рванье и как следует искупаться.
   - Только не говори мне, что и Славка тоже здесь!
   - Ладно, - покладисто ответила Вита, - не скажу.
   Андрей зло ударил кулаком по рулю.
   - Ну вы и дураки!
   - А вы кто? - насмешливо спросила Вита, откидываясь на спинку дивана. - Большие ум-ники?! Может, еще скажешь, ангелы с крылышками?! Брось, Андрюха! Все хороши! И самое смешное заключается в том, что каждого из нас, в принципе, можно оправдать.
   - Ты сегодня же уедешь!
   - Нет, не уеду, - лениво произнесла она. - И ты меня не заставишь. Даже если силой за-пихнешь в самолет или поезд, все равно вернусь. Только больше не буду показываться тебе на глаза. И так не собиралась, да вот - не удержалась.
   - Ты хоть понимаешь, как тебе опасно здесь быть?! Ты соображаешь, что с тобой может случиться?!
   - То же, что и с тобой, - Вита подмигнула ему в зеркало. - Между прочим, хоть паспорта у нас и фальшивые, поженились-то мы по-настоящему. А жене следует быть рядом со своим мужем - и в горести, и в радости, и в шатаниях по Волжанску за сумасшедшим художником.
   - Ты ненормальная! - зло сказал Андрей, думая о том, как бы надежно выслать ее из Вол-жанска. Вита мотнула головой.
   - Хуже. Я тебя люблю.
   Он быстро вскинул глаза и встретился в зеркале с ее взглядом, теплым и взволнованным. Вита отвела глаза и чуть покраснела.
   - Я еще никому никогда такого не говорила, так что, цени это, пожалуйста, - она улыбну-лась - слегка вызывающе. - А если не будешь ценить, то получишь по голове чем-нибудь тяжелым - обещаю! Чего ты кривишься?
   - Да нет, я не по... - Андрей засмеялся. - Слушай, ну и воняет же от тебя!
   - Издержки производства - потерпи. Долго еще ехать, а? Учти - прежде, чем излить на те-бя свой праведный гнев, я намерена затащить тебя в постель и удовлетворить свои животные инстинкты. Не думаю, что ты будешь сильно против.
   - Только вначале придется тебя как следует прополоскать, - продолжая смотреть на доро-гу, он протянул правую руку между креслами и поймал ее пальцы. - Дурочка ты, дурочка.
   - Сам хорош! - сердито ответила Вита. - Господи, видел бы ты свою бороду со стороны!..
  
  
  * * *
  
   В небольшой комнате горела только лампочка под треснувшим плафоном бра, и полумрак милосердно скрадывал немудреную бедную обстановку и отклеившиеся обои, и в комнате было тепло, уютно и сонно, только что в ней долго любили и много говорили, а теперь лежа-ли спокойно, закутавшись в молчание, в одеяло и в руки друг друга.
   - Зачем ты это сделал? - наконец негромко спросила Вита. - Я не спрашиваю, почему ты согласился на картину - любой бы не устоял на твоем месте, и я не собираюсь тебя совес-тить. С какого-то момента я и сама очень хотела, чтобы она нарисовала эту картину. Такая дурацкая альтернатива - либо ты выздоравливаешь, а она становится чудовищем, либо на-оборот... А вы вот взяли и разобрались без меня. Ладно, дело не в этом. Почему ты поехал с ней сюда, почему так ей помог?! Ведь не только из-за того, что у нее твоя картина?
   - Она могла все рассказать тебе. Поэтому только так... Бога ради, Вита, не мог же я убить ее! Ты мне и так слишком дорого досталась.
   - А знаешь, что я еще думаю? - Вита криво улыбнулась. - Я думаю, ты совсем не против, если с кем-нибудь из волжанских шишек, в том числе и с Баскаковым, случится нечто стран-ное и нехорошее. Вот почему еще ты помогал ей. Я права?
   Андрей промолчал, глядя мимо нее, и Вита чуть передвинулась - так, что его взгляд упер-ся в ее лицо.
   - Ты думаешь, я против того, чтобы Баскаков сдох? Или Сканер и иже с ним те, кто... Это мое самое большое желание. Но другие... кто бы они не были... не знаю... Это неправильно.
   - А ты полагаешь, что окажись они на его месте...
   Она оборвала фразу, прижав палец к его губам.
   - Я все прекрасно понимаю. Но, во-первых, у твоих волчьих принципов больше нет жиз-ни. А во-вторых, неужели ты думаешь, что Наташка будет рассчитывать момент так, чтобы каждый из них, в том числе и Баскаков, оказался в полной изоляции? Сомневаюсь. А тогда пострадают вообще совершенно посторонние люди. Говоришь, ты ни разу не застал ее за ра-ботой?
   - Это ни о чем не говорит. Она теперь хитрая, как черт! Кроме того, я не могу бывать в тех местах, где бывает она. Не знаю... она вполне вразумительно объяснила причину, по которой хочет здесь остаться, но я не верю ни единому ее слову. Я даже не сомневаюсь, что она все-таки рисует.
   - Или собирается рисовать. Но все дело в том, что мы не знаем, кого именно. Ей ведь нужна была информация обо всех, верно. Друзья, родственники, дети, няньки, шоферы, ох-ранники... Она может использовать в качестве натур и кого-нибудь из близкого окружения, а не обязательно, примитивно говоря, конкретных нехороших дяденек. Ты кстати, говорил, что она упоминала баскаковское чадо?
   Андрей хмуро покачал головой.
   - У меня нет доступа к тем местам, где бывает его дочь. И я не настолько хорошо ее знаю, чтобы понять - произошли с ней какие-то перемены или нет. Да и что касается остальных... Вот только Сергеев - он сейчас занимает мое место...
   - А что с ним? - живо спросила Вита.
   - Жрать стал, как свинья, форму теряет. Для него это недопустимо - Баскаков его вы-швырнет. Но ведь нельзя точно сказать, что это ее работа. Опять же, жена Баскакова не так давно на людях упилась в усмерть, чуть ли не стриптиз на столе устроила. Можешь ты с уве-ренностью утверждать, что это Чистова постаралась? Я не доверяю совпадениям, но они все-таки случаются - и естественным путем.
   - Ты дал ей все нити, - с тоской произнесла Вита. - Она теперь в этом городе больше своя, чем бы с тобой когда-либо были. Андрей, она явно что-то задумала, и это вряд ли деловая карьера и доступ в круг волжанской элиты. Ей нужно не это. Ей нужно кое-что похуже. Зна-ешь, что меня беспокоит?
   - Знаю, - Андрей потянулся за сигаретами. - Дата.
   - Почему именно середина ноября? Почему так наверняка. Что такого случится в середине ноября, что твоя потенциальная защита ей больше будет не нужна?
   - У Баскакова на середину ноября много чего намечено. Сложно сказать, что именно она выберет.
   - А у тебя есть...
   - Есть, - сказал он с улыбкой, и Вита рассмеялась с искренним удовольствием - ей все не приедалась их способность понимать друг друга с полуслова. Андрей вылез из-под одеяла, а она, полузакрыв глаза и чуть отодвинувшись, оперлась на согнутую руку и начала наблю-дать, как он роется в шкафу.
   - Черт возьми, - сказала она с восторгом, - какой отсюда открывается вид!
   - Не отвлекайся! - Андрей повернулся, подошел к кровати и бросил Вите две тонкие пач-ки листков. - Вот тебе люди, а вот тебе мероприятия. Вряд ли я что-то упустил.
   Вита вцепилась в листки с жадностью голодающего, которому поднесли здоровенный ку-сок жареного мяса.
   - Давненько я не возилась с бумагами! - она начала перебирать листы, внимательно в них вглядываясь. - Ба-а, да вы просто гений, Андрей Батькович! Как все здорово расписано! Это, значит, основные объекты, а это - их окружение... И что же это нам дает?
   - Подумай, - милостиво предложил Андрей, снова с удобством устраиваясь на кровати. - У меня как-то было не особенно много времени для этого. Кроме того, ты быстрее поймешь - ты ведь знаешь ее лучше, чем я. Намного лучше.
   - Теперь ее никто не знает, - рассеянно пробормотала Вита и уткнулась в бумаги. Андрей некоторое время наблюдал за ее помрачневшим и сразу повзрослевшим лицом, потом посте-пенно задремал, продолжая слышать шелест перебираемых листов.
   Проснулся он через полчаса, и в тот же момент Вита отшвырнула от себя бумаги и закры-ла глаза ладонями.
   - Я не знаю!
   - Не нервничай, котенок, подумай еще, - мягко сказал Андрей, поглаживая ее растрепав-шиеся волосы. - Ты ведь додумалась до писем и до Шестакова.
   - Без тебя я бы этого не смогла.
   - Спасибо за крошки с вашего стола, - он усмехнулся. Вита резко повернулась и прижа-лась лицом к его груди. Он почувствовал, что ее щеки горят.
   - Я не могу думать о ней, как о чем-то злом, понимаешь?! До сих пор не могу. Как и о те-бе... хотя ты виноват, Андрей, ты очень виноват!.. и я тоже хороша!.. Ладно, - Вита подняла голову, - о деле! Чтобы понять, чего именно она хочет, нужно влезть в ее шкуру, но такой шкуры мне еще примерять не доводилось. Что же она хочет?
   - Уже не мести.
   - Ты не совсем прав. В ее желании, думаю, присутствует и месть. И крайне масштабная, судя по всему. Другое дело, что это желание должно быть такой же причудливой смесью, как и она сама. Что теперь любит Чистова? Она любит чужую боль, но и любит чтобы больно было ей, любит чужой страх, но и получает удовольствие от собственного... Наверное, сюда можно вместить все - и азарт, и ложь, и самолюбование, и тщеславие, и жестокость, и ко-рысть... все те пороки, для которых только существуют определения в нашем языке. Кроме того, с некоторых пор она любит кое-что еще.
   Лицо Андрея напряглось, и лоб рассекся глубокими морщинами.
   - Да, - тихо сказала Вита, не глядя на него и кончиками пальцев поглаживая его щеку, - теперь она еще любит убивать. Может, она уже успела попрактиковаться - откуда нам знать? Знаешь, что я думаю? Я думаю, что как раз Баскакова она рисовать и не будет.
   - Что же она сделает? Потянет еще чуть-чуть, а потом будет держать его в постоянном страхе, оригинально убивая его сподвижников и родственников?
   Вита покачала головой.
   - Вряд ли. Не тот размах, да и слишком уж опасно - до бессмысленности. Баскаков быстро поймет, в чем дело, начнет ее вычислять, и тогда она попадется рано или поздно. Ведь ей нужно видеть, как все будет происходить, понимаешь? Ей обязательно нужно видеть. И при этом нужно все довести до конца. Опять же середина ноября - откуда ей знать, что именно в это время все закончится? Нет, не то. Она задумала нечто особенное.
   - В таком случае, все должно произойти в один день. Все сразу. Большое красочное пред-ставление, на котором она будет присутствовать и наслаждаться...
   - Своим мастерством, - добавила Вита, чуть побледнев, - и своей властью, как истинный потомок Неволина. Всем картинам картина - живая! Черт! - она снова схватила бумаги. - Андрей, но ведь все эти люди такие разные! Где они могут собраться все вместе?! В таком количестве?! По какому поводу?!
   - Ну, вот на этот вопрос я теперь тебе отвечу, - мрачно сказал Андрей, глядя на нее в упор сузившимися глазами. - В каком бы состоянии не были дела Баскакова, он всегда с размахом справляет семейные торжества. И только на них эти люди могут оказаться все вместе. Я бы-вал на них - я знаю. А в ноябре для такого торжества есть повод. Один. Его день рождения.
   - Когда?!
   - Десятого.
   - Господи, - Вита посмотрела на него с ужасом, сквозь который едва-едва
  просачивался отчаянный азарт охотника, упускающего крупного зверя, - так это ведь через четыре дня!
   - Пока все это только теория...
   - Нет! - она соскочила с кровати и вытянулась во весь рост, глядя на Андрея сверху вниз с гневом и волнением. - Не теория! Ты ведь тоже чувствуешь, что это то самое! Мы нашли!.. Этот и только этот день она выбрала! Где он собирается отмечать?
   - Еще не знаю, - Андрей приподнялся на кровати, - но он всегда празднует вне дома. Ско-рее всего, в каком-нибудь из новых ресторанов, вероятно, в "Золотой орхидее" - в последнее время он часто там бывает и Чистова, соответственно, тоже.
   - Она наверняка попытается пронести свои картины заранее. Андрей, мы сможем ей по-мешать, ведь правда?
   Он встал и молча начал одеваться. Вита с тревогой наблюдала за ним и, наконец, не вы-держала:
   - Андрей, ну?!
   Андрей рассеянно качнул ладонью в знак того, чтобы она оставила его в покое, закурил и отошел к окну. Постояв там некоторое время, он повернулся и хмуро сказал.
   - Вит, выслушай, пожалуйста, внимательно то, что я тебе сейчас скажу. С ней нельзя до-говориться. Ее нельзя заставить. Никто из нас не сможет ее заставить. Никто из нас для нее больше не имеет значения.
   - Славка...
   - Никто!
   - Мы бы могли увезти ее силой...
   - Она умело заводила знакомства - ты могла заметить, что Чистова теперь неприступна. Но даже, если произойдет чудо и мне удастся это сделать - что дальше? Держать ее в подва-ле на цепи до конца жизни?! Никак иначе - ведь она удерет при первой же возможности, и тогда будет еще хуже, потому что мы ее больше не найдем. А то, что она собирается сделать, все равно произойдет - может, не так зрелищно, но зато еще более масштабно.
   - Забрать картины...
   - А как мы узнаем, где они? Вита, как можно допросить человека, которому боль в кайф? Сывороткой правды? Она на каждом углу не продается, кроме того, не уверен, что она на нее подействует, как надо. Ты видела, что творится с ее организмом?! У нее больше нет седых волос! Она помолодела! Ее лицо так изменилось... То, что она получила, сделало ее новым существом не только духовно, но и физически. Может, она вообще уже не человек... я ниче-го уже больше не понимаю!
   - И что же нам делать? - упавшим голосом спросила Вита и села на кровать, натягивая одеяло до подбородка. Андрей сел рядом и обнял ее за плечи.
   - Мы можем сделать только одно.
   Она вскинула на него расширенные глаза - в них были недоверие и ужас, и ему показа-лось, что Вита сейчас вскочит и убежит от него, как было раньше.
   - Что?! Ты с ума сошел?! Соображаешь, что говоришь?!
   - Малыш, там будет уйма людей. Если мы все правильно рассчитали, то она собирается устроить бойню. Ладно эти... мне на них наплевать, да и на большинство их баб тоже - под стать им... но обслуга, музыканты... кроме того, до определенного времени на таких празд-никах бывают и дети.
   - Ты сам в этом виноват! - зло крикнула она. Ее глаза блестели от слез, ноздри бешено раздувались. - Сам!
   - Я знаю, - глухо ответил Андрей. - Поэтому это сделаю я.
   - Нет, я тебе не позволю!- Вита яростно замолотила кулаками по его плечам, пытаясь вы-рваться. - Никогда! Ты что?!.. это же Наташка! Ты ведь сам говорил, что она...
   - Это больше не она. Вит, пожалуйста, успокойся, - он обнял ее крепче, укачивая как ре-бенка, и в конце концов она расплакалась - беспомощно, по-детски, со всхлипываниями, на-крепко вцепившись в его рубашку. - Я сотни раз тебе говорил, что видел настоящую Чисто-ву! Я знаю, что она хороший человек и никогда бы не допустила подобных вещей! И то, что задумало весь этот ужас, Чистовой быть никак не может, а если она и осталась еще где-то там, в глубине, она будет только рада такому исходу. Это единственный способ все закон-чить.
   - Да, ты полагаешь?! А у нее ты спросил?! - осведомилась Вита приглушенно и язвитель-но. - Какое право ты имеешь принимать такие решения?! Мне казалось, ты...
   - Я сделаю все, чтобы этого избежать, - хмуро сказал Андрей, глядя в пространство по-верх ее плеча. - Я обещаю, что пойду на любой риск, но если у меня не будет другого выхо-да, я убью ее.
   Теперь, когда слова были произнесены вслух, деться от них было уже никуда нельзя. Вита затихла. Она вдруг с пугающей, безнадежной окончательностью поняла, что Андрей прав.
   - Господи, почему же все вышло так нелепо?..- пробормотала она. - А может, так и долж-но было быть с самого начала? Может, это логично, что картина, начавшаяся смертью одно-го художника, должна завершиться смертью другого? А все, что мы делали... все, что я де-лала - было зря? Ты действительно был прав - я совершенно бесполезна.
   - Ложись лучше спать, а то начинаешь болтать всякие глупости, - Андрей опустил ее на подушку, и Вита напряженно вытянулась, закинув руки за голову и закусив губу. Ее лицо было застывшим, холодным, старым.
   - Где живет Славка?
   - Не знаю. Мы расстались сразу же, как приехали - мы решили так еще до отъезда. Поду-мали, что так будет безопасней... кроме того, у нас все равно разные цели.
   - Да ну? И какова же его цель?
   Вита пожала плечами. Ее глаза в тусклом свете бра казались блекло-зелеными, пыльными.
   - Он не сказал. Он вообще... мало говорит в последнее время. Наверное, собирается при-глядывать за ней, выбрать момент и в очередной раз попытаться образумить... не знаю. Я видела его пару раз неподалеку от ее дома, но он сразу же исчез.
   - Вы как-то связываетесь?
   - Почта на Володарского, абонентский ящик... но до сих пор никто из нас им не восполь-зовался. Ты хочешь с ним встретиться?
   - Я хочу убрать его подальше, пока он не встретился с ней. Представить даже не могу, что тогда будет... С тобой я позже разберусь! - Андрей встал и сдернул со спинки стула небреж-но брошенный туда плащ.
   - Куда ты собрался - ночь на дворе!
   - Если бы не ты, меня, скорее всего, здесь и сейчас не было бы. Дождись меня, ладно? Не удирай.
   - Как скажешь, хозяин.
   Слегка улыбнувшись, он надел плащ, наклонился, поцеловал ее и вышел из комнаты. Ви-та услышала, как открылась и закрылась входная дверь, и едва щелкнул замок, одеяло поле-тело в сторону, а сама Вита соскочила с кровати и метнулась к входной двери. Она крутанула ручку замка в одну сторону, в другую, потом дернула. Бесполезно - уходя, Андрей что-то сделал с замком, и теперь она не могла открыть дверь изнутри. Он, в отличие от нее, головы не потерял, реально оценив все обстоятельства.
   - Ах, вот как?! - прошипела Вита и ударила по двери ладонью, потом босой ногой. - Не доверяешь, значит, любимый?! Не доверяешь?! - отворачиваясь от двери, она глухо добави-ла: - И правильно делаешь.
   На окно Вита посмотрела только мельком - квартира находилась на третьем этаже, и сей-час нечего было и думать, чтобы спуститься. Ничего, время еще есть - совсем мало, но есть. Зря, конечно, она не выдержала - показалась Андрею на глаза - он бы на ее месте себе бы такого не позволил. А теперь он ушел, и кто знает - вернется ли?
   ...пойду на любой риск, но если у меня не будет другого выхода, я убью ее.
   Никто из нас для нее больше не имеет значения.
   ... был момент, когда я... или не я... хотела, чтобы ты умерла...
   "Она ведь может просто сдать нас Баскакову, - тупо подумала Вита. - Легко, если почует, что мы собираемся ей помешать. Даже Славку?!" Ей вдруг вспомнилось, как они с Наташей пили пиво на балконе в Зеленодольске, ежась от свежего весеннего ветра, болтали о жизни, о друзьях, о море... о многом.
   ...я бы тоже хотела вернуться домой, когда все это закончится. Должно же все это ко-гда-нибудь закончиться?
   В глазах у нее защипало, горло сдавило, и Вита схватилась за сигареты. Не могла она вся исчезнуть! Не могла окончательно забыть, кто они! Она должна быть где-то там, ее еще можно спасти...
   Вита передернула плечами и внимательно посмотрела в окно, на далекие цепочки огней. Где-то там были картины, они уже существовали, и возможно это чувство было лишь само-внушением, но теперь она ощущала их - они созревали, словно некие отвратительные плоды, ждали своего часа. Десятое ноября... масштабное торжество... Значит ли это, что десятого ноября в доме Баскакова людей будет меньше, чем обычно?
   Сигарета задрожала в ее пальцах. Если Андрей узнает о ее планах, он тут же вкатит ей снотворного и отошлет на другой конец света бандеролью. Только что делать? У нее хватило смелости вернуться в Волжанск, но в Волжанске поджидало прошлое - окровавленное и из-мученное, приходившее по ночам во снах и внимательно смотревшее на нее глазами умер-ших здесь - смотревшее укоризненно и требовательно. Если уж заканчивать, то заканчивать все. Пешки давно лежали грудой за шахматной доской - пора было приступать к крупным фигурам, сложно то, что сторон не две, а гораздо больше. А еще сложней было то, что она, Наташа, Андрей и Слава снова оказались на разных сторонах. Каждый - на своей.
  
  
  IV.
  
   Наташа, зевая, открыла дверь своей новой двухэтажной квартиры. Ее слегка пошатывало от выпитого шампанского, было очень весело, а еще веселей становилось от того, что оста-лось всего четыре дня. По всему ее телу пробегала сладостная дрожь, как только ей случа-лось подумать о том, что предстоит ощутить. Она говорила Схимнику о своей сверхзадаче, но это, конечно же, не сверхзадача. Это развлечение. Право же, она заслужила немного удо-вольствия. А вот уже потом начнется серьезная работа. Она усмехнулась хмельным, холод-ным смешком и вошла в квартиру, не закрыв за собой дверь. В прихожей горел мягкий свет, льющийся из скрытых светильников - она всегда оставляла свет, когда уходила - не столько для того, чтобы не заходить в темную квартиру, сколько из-за восхитительного ощущения, что не надо больше ни на чем экономить.
   Наташа взяла валявшуюся на тумбочке телефонную трубку, набрала номер и сняла сиг-нализацию и уже опускала трубку обратно, когда дверь позади нее тихо щелкнула, закрыв-шись без малейшего участия с ее стороны. Она уронила телефон, резко обернулась и отшат-нулась, стиснув пальцами висящую на плече сумочку и расширенными глазами уставившись на человека, стоявшего в прихожей, прижавшись спиной к входной двери. На его черной ко-жаной куртке блестели дождевые капли, с мокрых темных волос стекала вода. Рот сжался в узкую полоску, зеленовато-карие глаза смотрели на нее со странным выражением - так смотрят на паука, раздумывая - раздавить его или пусть себе ползет дальше?
   - Откуда ты взялся? - прошептала Наташа. Ее пальцы скользнули к замку сумочки и осто-рожно открыли его. - Как ты попал в дом?!
   Слава оттолкнулся спиной от двери и молча пошел на нее, держа руки в карманах куртки. Теперь его взгляд был отсутствующим, и смотрел он мимо, но шел точно к ней, чуть при-храмывая и легко стуча подошвами по паркету. За ним потянулась цепочка грязных следов. Его движения были целеустремленными, но равнодушными и какими-то неживыми - так раскачиваются деревья от порывов ветра или скатывается с горы камень.
   Наташа повернулась и бросилась в гостиную, на бегу роясь в сумочке. Слава догнал ее на середине комнаты, схватил за плечи и, чуть развернув, швырнул на черный кожаный диван. Вскрикнув, она ударилась лицом о спинку и упала на сиденье. Ее узкая юбка треснула, су-мочка свалилась с плеча и брякнула о пол. Хватая ртом воздух и ошеломленно моргая, На-таша повернула голову и увидела, как Слава все так же равнодушно идет к дивану. На его пути оказался зеркальный восьмиугольный столик, но он не стал его обходить, а оттолкнул ногой в сторону. Столик опрокинулся, на пол посыпались крохотные вазочки с орхидеями, сигареты, пепельница и блюдо с апельсинами, которые весело покатились в разные стороны.
   Наташа быстро перевернулась на бок и потянулась к сумочке, но Слава опередил ее и пе-рехватил за запястье, дернув руку так, что хрустнули суставы. Пальцы другой руки впились Наташе в шею и надавили, вжимая ее затылком в диван. Ее губы раскрылись в жутковатой агонизирующей полуулыбке, и из них вырвался сдавленный хрип. Расширенные глаза, на-чавшие слегка подергиваться, уставились на Славу, но в них не было ни страха, ни боли - только любопытство. Из левой ноздри поползла тонкая струйка крови. Пальцы свободной руки судорожно зацарапали по обивке дивана.
   - Ну, здравствуй, - негромко сказал Слава и слегка ослабил хватку. Наташа закашляла, по-том, чуть отдышавшись, сипло произнесла:
   - Вот уж не думала, что ты настолько по мне соскучился. Новиков, твои манеры просто ужасают. Совсем деградировал на крымской земле? Впрочем, таким ты мне еще больше нра-вишься - первобытность тебе идет. Ну, как - сразу сделаешь то, за чем пришел, или поболта-ем? А может, займемся чем-нибудь еще более интересным? Положение подходящее.
   Ее рука протянулась и скользнула по его щеке, но Слава, скривив губы, отдернул голову, и его пальцы чуть крепче сжались на шее Наташи.
   - А ты знаешь, зачем я пришел?
   Она лениво, снисходительно улыбнулась, продолжая в упор смотреть на него.
   - Ну разумеется. Чтобы убить меня. Как ты собираешься это сделать - задушишь, перере-жешь горло, утопишь в ванной или выбросишь с балкона? Схимник успел тебя подучить?
   - Заткнись! - глухо сказал Слава, стараясь не смотреть ей в глаза. Они затягивали, как раньше затягивали ее картины, и в блестящих черных зрачках можно было увидеть самого себя, тонущего и безмерно наслаждающегося этим.
   - А ты заткни меня. Заставь меня. Милый мой, я больше не подчиняюсь приказам. Я те-перь сама приказываю. Но я могу послушаться тебя, если ты прикажешь нечто особенное. Если я почувствую к этому интерес. Ты в состоянии заинтересовать такое существо, как я? Что ты можешь предложить творцу, Новиков? Мою собственную смерть? Безусловно, инте-ресно, но это однократный процесс, исключающий все последующие. Это мне не очень-то подходит, но если ты настаиваешь, то хотя бы сделай так, чтобы это не было банально и скучно. И не забудь включить музыку - мои соседи не любят предсмертных криков по но-чам.
   - Это ты-то т-творец? - Слава наклонился так низко, что она почувствовала на лице его дыхание. Он по-прежнему старательно избегал ее взгляда. - Ты давно уже не творишь, ты только разрушаешь! Посмотри н-на себя - во что ты п-превратилась!
   - Я смотрела на себя много раз. Мне очень нравится то, что я вижу. Я живу. Я делаю то, что доставляет мне удовольствие. Я беру то, что мне хочется. Я абсолютно самодостаточна. И я свободна от этих глупых самокопаний, которые вы называете совестью, - она снова улыбнулась. Кровь больше не шла, подсыхая косой полоской от ноздри к уголку рта, черные волосы прилипли к вспотевшему лбу, раскрытые губы, старательно ловившие воздух, влаж-но блестели. Ему захотелось убрать ее волосы назад, стереть кровь, а потом... Сощурившись, Слава отодвинулся, и Наташа тотчас уловила эту легкую перемену.
   - Значит, тебе сладко живется?
   - Клубника со сливками, - она облизнула верхнюю губу - очень медленно, потом положи-ла ладонь на его руку, держащую ее за горло, словно хотела заставить его сжать пальцы еще сильнее. - Погоди, меня осенила догадка! Может, ты хочешь поквитаться со мной за изме-ну?! Но ты ведь по телефону сам дал мне вольную, да и контрактов мы с тобой не подписы-вали.
   - Ладно, хватит кривляться! Я знаю, что ты задумала, но этого не будет, - его рука метну-лась назад и тут же вернулась - в ней был нож с длинным узким лезвием, и Наташин взгляд прирос к серебристому металлу, но страха в нем по-прежнему не появилось.
   - Подумай, кого именно ты убьешь? Ты точно знаешь, что убьешь не ту?
   Слава не ответил. Его лицо снова стало безжизненным, окаменевшим. Он смотрел мимо нее, на свою руку, которая медленно, словно во сне, опустилась вниз и вперед, а потом по-шла назад и в сторону, к тонкой, вытянутой шее, неся поставленный косо нож туда, где пульсировала сонная артерия. Лезвие коснулось кожи, надавило, разрезало... и тут его взгляд метнулся в сторону. На него пристально смотрели знакомые глаза - не было ни на-смешки, ни жестокости, ни надменности - только боль, страх и далекая теплая благодар-ность - на него смотрела Наташа, настоящая, вынырнувшая откуда-то из глубин мрака, в ко-тором, казалось, была похоронена безвозвратно. У Славы вырвался хриплый крик ужаса, и он отдернул руку, оставив на шее Наташи длинный порез, тут же заполнившийся кровью. Нож упал на паркет и остался там, позабытый.
   - Сейчас...я... - приподняв девушку, он зажал порез ладонью, а кровь текла сквозь его пальцы, пятная ярко-синий Наташин пиджак. - У т-тебя есть, чем перевязать?! Есть бинты в этой чертовой хате?!
   - Успокойся - это просто царапина, сейчас остановится, - Наташа обняла его, скользнула ладонями по его спине, потом запустила пальцы в его мокрые волосы. - Бедный мой, бед-ный... ты ничего не знаешь, ты не поймешь этого... тебе уже ничего не исправить.
   Он схватил ее за запястья, чтобы оттолкнуть, но вместо этого дернул к себе и начал цело-вать - жадно, грубо, уже не отдавая себе отчета в том, что делает, бормоча ее имя, как чудо-действенное заклинание, которое должно было все исправить, и Наташа отвечала на его по-целуи с такой же страстностью, сладостно изгибаясь под ласкающими руками, только что чуть не перерезавшими ей горло.
   Пронзительный телефонный звонок отсек их друг от друга, резко и безжалостно вернув все на свои места. Слава, вздрогнув, повернул голову в сторону коридора, и в тот же момент Наташа легко соскользнула с его колен, подхватила с пола свою сумочку и отбежала за оп-рокинутый журнальный столик. Слава не взглянул на нее, а все так же пристально смотрел в дверной проем, только выражение его лица изменилось, и губы раздвинулись в странной презрительной усмешке, адресованной то ли Наташе, то ли самому себе. Телефон продолжал звонить. Наконец из коридора донесся щелчок, потом раздался незнакомый бархатистый го-лос, в котором Слава только под конец фразы узнал Наташин.
   - Если вам есть, что сказать, говорите пожалуйста.
   Что-то пискнуло, потом приглушенный, тяжелый мужской голос сказал:
   - Аня... Извини, что так поздно... Анечка, возьми трубку.
   Голос замолчал, сменившись каким-то шумом, потом снова появился:
   - Аня, я знаю, что ты дома! Я тут... я хочу немедленно тебя видеть! Я... короче, я сейчас приеду!
   Телефон замолчал, и тотчас же Слава медленно произнес:
   - Я знаю этот голос. Я столько раз слышал его, лежа с закрытыми глазами в той проклятой больнице! Я помню наизусть каждое его слово! И я помню, как он назвал своему подручно-му день, на который была назначена моя смерть. Таким тоном просят купить сигарет... Го-воришь, клубника со сливками? Не смущает кровь в качестве подливки? Хотя, тебя-то сму-тить невозможно.
   - Замолчи и уходи, - тихо сказала Наташа. Слава усмехнулся.
   - А если нет, то что? Добавишь в мою голову еще одну пулю - для симметрии? - он по-вернулся и рассеянно взглянул вначале на Наташино лицо, потом на зажатый в ее пальцах маленький пистолет, нацеленный ему в грудь. Пистолет был снят с предохранителя, и ее ру-ка не дрожала.
   - Возможно. Если он поймет, что к чему, то убьет нас обоих. А я умирать не хочу. Ин-стинкт самосохранения сильнее любви, Славочка. Поэтому уходи. Уходи, пока я еще могу тебя отпустить!
   Он наклонился, подобрал с пола свой нож и сложил его, спрятав испачканное в крови лез-вие, потом снова взглянул на Наташу. Ее волосы были всклокочены, плащ сполз с плеч, рас-стегнутый, измятый, измазанный кровью пиджак распахнулся, юбка с разошедшимся швом была косо задрана почти до талии, по колготкам пошли широкие стрелки, макияж расплыл-ся, но и сейчас она была необыкновенно хороша... если не смотреть ей в глаза.
   - Сигареты кончились, - неожиданно сказал Слава, глядя на валяющуюся на паркете нача-тую пачку "Давидофф". - Одолжу у тебя.
   Он поднял сигареты и встал, пряча их в карман. Наташа улыбнулась с пугающей ласково-стью.
   - Бери так. Может, еще прихватишь вина? У меня в шкафу есть "Фонталлоро", итальян-ское. Всего-то восемьдесят долларов бутылка. Вряд ли ты пил такое.
   - Добиваешь? - Слава засмеялся и неторопливо вышел из комнаты. Наташа двинулась следом, неслышно ступая босыми ногами по испачканному паркету и нацелив пистолет ему в затылок. Дойдя до двери, Слава повернулся, и Наташа тотчас остановилась. Теперь на ее лице снова было любопытство. - А ты как, ради всего этого барахла спишь только с Баскако-вым или сразу с несколькими?
   - Не твое дело, - она широко улыбнулась. - Возвращайся в свое измерение, Новиков. И ее с собой прихвати - не сомневаюсь, что она тоже приехала.
   - А по имени ты ее уже не можешь назвать, да? Или ты его не помнишь?
   - Я и твое помню не всегда, - Наташа прижала свободную ладонь к все еще кровоточаще-му порезу. - Уезжайте из Волжанска - все трое. Для вас здесь нет места. Это теперь мой го-род. А вы - прошлое. Глупый, ненужный сон. Уезжайте и не вздумайте мешать мне! - в ее глазах и голосе появилась тяжелая угроза, но улыбка на лице осталась. - Волжанские клад-бища и без вас переполнены!
   Слава чуть повернул голову и взглянул ей в глаза. Он смотрел несколько секунд. Потом молча повернулся, открыл дверь и шагнул за порог. Наташа бросилась вперед, толкнула дверь и щелкнула замком, потом прижалась к двери ухом, но ничего не услышала. Тогда она быстро прошла через гостиную, поднялась по короткой лестнице в спальню и открыла дверь огромной застекленной лоджии, превращенной в зимний сад. Включив свет, Наташа обошла плетеную диван-качалку, отвела в сторону пальмовый лист и посмотрела сквозь стекло вниз. Дверь подъезда не открывалась, все было тихо.
   - Ну, где же ты?! - прошипела она нетерпеливо и взглянула на часы. - Быстрей, быстрей!
   У дальнего конца ее длинного дома появились два ярких пятна, которые начали медленно продвигаться вперед, и Наташа напряглась. Ее зубы нервно прокатывались по нижней губе, сминая ее и сдирая кожу. Пальцы крепче сжали пистолет, потом она недовольно взглянула на него и сунула в карман плаща. В этот момент дверь подъезда наконец-то отворилась, и из нее выскочила темная человеческая фигура, а следом за ней - еще одна, и они помчались к противоположному концу дома беззвучно, как призраки, - стекло не пропускало звуков с улицы. Второй человек бежал грузно, тяжело, начав довольно быстро отставать, а потом и вовсе остановился, когда между ним и преследуемым вдруг вклинился неизвестно откуда взявшийся дряхлый "жигуленок". Открылась дверца, "жигуленок" проглотил бежавшего и исчез так же неожиданно, как и появился, а вахтер, судя по его жестам, грязно ругаясь, по-вернул обратно к подъезду, возле которого как раз притормаживал темный "блейзер". Даль-ше Наташа смотреть не стала и ушла с лоджии. На ходу она провела рукой по щеке, удив-ленно посмотрела на свои мокрые пальцы, потом вытерла их о плащ, который сполз уже до локтей и волочился следом за ней, точно неопрятный шлейф. Пистолет в кармане стучал ее по бедру - ощущение было странным и не лишенным забавности.
   По дороге в ванную Наташа с запоздалой досадой вспомнила о сигаретах, которые забрал Слава - в пачку она засунула тщательно сложенный план баскаковского дома, который толь-ко сегодня передал ей Шестаков. Конечно, это не так уж страшно - Илья живенько нарисует новый, главное, чтобы план не попал не в те руки. Остается надеяться, что Слава вовсе не заметит бумажки, а если заметит - не придаст ей особого значения.
   В дверь требовательно позвонили - раз, другой, третий. Наташа, сидя на креслице возле ванны, лениво повернула голову в сторону двери, промокая вымытое лицо полотенцем. Она не пошла открывать, а вместо этого вытянула ноги и ее взгляд ушел на потолок, бездумно скользя по мягко светящимся квадратам, за которыми прятались лампочки. Только когда щелкнул замок входной двери - у Баскакова был свой ключ - Наташа встала и сбросила плащ на пол. Пистолет уже давно лежал в ее сумочке, в гостиной. Она внимательно и при-дирчиво оглядела себя в зеркало, потом прижала к прохладной поверхности ладонь и шепну-ла своему отражению:
   - Ты красивая... Ты такая красивая!
   Отражение вернуло ей восхищенный взгляд. Наташа повернулась и толкнула дверь и из ванной вышла уже Анна. Внизу раздались торопливые шаги, потом встревоженный голос:
   - Аня! Аня, ты где?! Аня!
   - Иду! - крикнула она, быстро прошла через спальню и начала спускаться. Баскаков стоял у подножия лестницы. Увидев ее, он взбежал по ступенькам и схватил Анну за плечи.
   - Анечка, что случилось?!
   Она вырвалась и прошла мимо, в гостиную. Остановилась, глядя на уже подсыхающее пятно крови на паркете - ее собственной крови.
   - Аня, не молчи! Кто это сделал?!
   И тут она, стоявшая спокойно, вдруг превратилась в вихрь - разгневанный и в то же время испуганный. Она заметалась по комнате, расшвыривая вещи. Под руку ей подвернулась ваза и вдребезги разлетелась о стену в нескольких сантиметрах от огромного телевизора. Голос, заполнивший гостиную был высоким и сильным, но не истеричным - в нем была злость на-пуганного и оскорбленного человека. Она обрушилась и на Баскакова, и на дом, и на систему охраны, которая позволяет всяким уродам вламываться к ней в квартиру и приставлять к горлу нож. Анна бушевала, а Баскаков не мог отвести от нее глаз, плохо разбирая, что она говорит - бурные эмоции делали ее особенно притягательной.
   - Подожди, - произнес он с трудом, проводя по лицу ладонью, словно стирая невидимую паутину, - говоришь, он убежал, когда я позвонил? А ты его точно раньше не видела?
   - Разве я говорю недостаточно разборчиво?! - она остановилась и повернулась к нему ли-цом. Ее пиджак распахнулся, грудь под синим кружевом лифчика бурно вздымалась. Баска-ков шагнул к ней, потом резко повернулся, доставая телефон.
   - Не волнуйся, Аня, успокойся. Сейчас я все устрою.
   Он вышел из гостиной и едва его широкая спина скрылась за округлой стеной холла, как лицо Наташи стало спокойно-расслабленным. Она взглянула на диван, где лежал огромный букет роз и стоял пакет, подошла, коснулась ногтем белого глянцевого лепестка, потом вы-тащила из пакета бутылку вина, прочла название на этикетке и улыбнулась.
   Когда Баскаков вернулся в гостиную, там никого не было. Он прошел в столовую, огля-делся, потом крикнул:
   - Аня!
   Не получив ответа он взбежал по лестнице на второй этаж. Анну он нашел в спальне. Она стояла возле открытого шкафа, вытаскивая из него одежду и, не глядя, через плечо, швыряя назад. Часть падала на огромную кровать, часть соскальзывала на пол, и спальня уже имела такой вид, будто в ней проводили тщательный обыск.
   - Аня, что ты делаешь?!
   - Я здесь не останусь, - холодно сказала она, не повернувшись. - Сегодня мне повезло, а что будет в следующий раз?! Этот человек не пытался меня ограбить - он хотел меня убить! У меня в этом городе врагов нет! Может, его наняла твоя супруга?
   - Инна?! Что ты, она...
   - Она лояльно относится к твоим любовным похождениям, хочешь сказать, да?! - очеред-ное платье чуть не попало ему в лицо, но он успел его схватить, скомкав в кулаке легкий шелк.
   - Прекрати! Ты же прекрасно знаешь, что...
   - Тогда, может кто-то из твоих конкурентов решил насолить тебе таким способом?! Мо-жет быть такое?
   Баскаков пожал плечами.
   - Я же сказал, с этим разберутся. Его из-под земли достанут, и уж тогда я...
   - Нет, спасибо! - она повернулась. - Никаких "тогда"! Того, что произошло, мне вполне достаточно! Я ухожу.
   - Аня, не пори горячку. Давай поговорим спокойно! Я же сказал - больше такого не по-вторится! Я гарантирую!
   - Гарантируешь? Я не понимаю такого слова! Гарантий не существует - это глупое, ис-кусственное понятие, которым прикрывают нечто зыбкое и опасное.
   - Ты никуда не пойдешь! - рявкнул Баскаков, схватил ее за узкие плечи и стукнул спиной о дверцу шкафа. Но вместо того, чтобы вскрикнуть от страха или боли, женщина улыбну-лась, и ее глаза тоже улыбнулись - зло, насмешливо, призывающе. Ему захотелось упасть на колени и умолять ее остаться и одновременно с этим он почувствовал дикое желание убить ее, чтобы эти сводящие с ума глаза потускнели, остекленели, потеряв жизнь и силу, чтобы она уже никуда и никогда не смогла уйти. Если бы Андрей-Схимник сейчас увидел его, он бы не узнал своего вальяжного, надменного босса. - Ты останешься! Ты же знаешь, что ты для меня значишь! Ведьма! Я выполняю все, что ты скажешь! Я даже перенес свой день ро-ждения в тот ресторан, который ты выбрала! Ты знаешь, сколько мне это стоило?! Ты име-ешь представление о скандале, который мне из-за этого Инна закатила?! Нет, черт бы тебя подрал, никуда ты не пойдешь! Сейчас ты на нервах, завтра все пройдет... съездим, посмот-рим твой магазин - он почти готов. Его сделали в классическом стиле - это просто сказка. Парфенон!
   - Хорошо, - сказала она с неожиданной, обезоруживающей покорностью. - Но здесь я по-ка все равно жить не буду. Ты хотя бы понимаешь, как я испугалась?
   - Ну конечно, я понимаю, - Баскаков обнял ее. - Ну, прости, Анечка, прости. Не хочешь здесь оставаться - бога ради. Поживешь пока в моем загородном доме. Ты там ведь еще не была - тебе понравится, он очень красивый и хорошо охраняется, настоящая крепость. Там тебя никто не тронет.
   - А что по этому поводу скажет твоя жена?
   - Да забудь ты про нее! Ну, как - мир?
   - Ладно, - она высвободилась резким движением и отошла к кровати. Сдернула испорчен-ный пиджак и швырнула его на пол, следом полетела юбка. - Но я хочу уехать сейчас же!
   - Конечно, конечно, - торопливо сказал Баскаков. - Давай, я помогу тебе собраться.
   - Не нужно. Я не буду ничего брать, - извиваясь, она натянула на себя узкое вишневое платье. - Пусть утром кто-нибудь приедет и соберет мои вещи - мне прятать нечего. Идем!
   Баскаков взял ее за руку, и они спустились на первый этаж. Пока Анна обувалась и приче-сывалась, он снял с вешалки ее легкое пальто и спросил:
   - Надеюсь, ты не настолько напугана, чтобы не прийти на мой день рождения?
   - Конечно нет, - она повернулась, и он надел на нее пальто, запахнул, разгладив воротник. - Такое я не пропущу. Это будет особенный день, - в глубине ее глаз что-то сверкнуло и тут же погасло. - Я приготовила тебе подарок.
   - Какой? - с любопытством спросил Баскаков, берясь за ручку двери. Анна дразняще вы-сунула кончик языка.
   - Э-э, нет, сударь, этой тайны вы сегодня не получите, иначе какой же это будет сюр-приз?!
   - Ну приблизительно, - он в который раз удивился тому, с какой легкостью и быстротой меняется ее настроение. Анна была совершенно непредсказуема - иногда это раздражало, даже пугало слегка, но с другой стороны она никак не могла надоесть, приесться, как все хо-рошо изученное. - Какой-нибудь антиквариат?
   - В какой-то степени можно и так сказать - некоторым его составляющим уже несколько веков, - Анна выскользнула на площадку, где молчаливо и терпеливо ждала охрана и обер-нулась с улыбкой. - Скажу только одно - такого тебе еще никто никогда не дарил.
   - Я заинтригован. Поскорей бы десятое.
   Ее улыбка стала шире. Обладай Баскаков даром Сканера, он бы смог увидеть под этой улыбкой мертвенный хищный оскал, притаившуюся и истекающую ненавистью и безумным голодом тьму, для которой нет определения в языке людей... но он видел только туго и на-дежно натянутую на эту тьму улыбку, не вызывавшую никакого беспокойства.
   Когда они вышли на улицу, Анна огляделась с едва заметной нервозностью, потом про-ворно скользнула в услужливо открытую для нее дверцу. Через несколько секунд "блейзер" резко сорвался с места и на угрожающей скорости помчался к трассе. Два человека, сидев-шие в "жигуленке", который притулился у торца противоположного дома, проводили его внимательными взглядами.
   - Ну, что - доволен?! - с мрачным сочувствием произнес один из них, закуривая. - Эх, Славка, Славка, что ж ты натворил! Зачем ты сам сунулся?! Ведь знал, что я в городе.
   Слава повернул к нему бледное лицо с подергивающимися губами. Огонек сигареты вспыхивал и гас в его безжизненных глазах, словно пламя надгробной свечи.
   - У тебя еще язык поворачивается со мной разговаривать? - глухо и тяжело спросил он. Слова упали в зыбкую тишину салона как камни, и руки его спутника слегка дрогнули на ру-ле. - Ты ее отравил! Ты разрушил все, что в ней оставалось!
   - Может, да, - Андрей завел двигатель и тронул машину с места, - а может и нет. Слушай, парень, я понимаю, что тебе сейчас хреново, но давай отложим взвешивание моих грехов. Сейчас не до этого.
   - Почему ты не едешь за ними? Ты не туда свернул!
   - Нет нужды. Я знаю, куда ее повезли - за город, в баскаковский замок. Туда не пробрать-ся, - сигарета прыгала в губах Андрея, разбрасывая искры. - А ты, значит, тоже сообразил, что к чему?
   - Д-да. Я хотел... хотел сам, - Слава сжал голову ладонями. - Но я не смог. Не смог. Я почти... а она посмотрела на меня. Она так посмотрела... она - настоящая. Она еще там!
   - Нет. Она обманула тебя. Она очень хорошо теперь умеет это делать. Я целый месяц встречался с ней почти каждый день и проводил довольно много времени. Это не Чистова.
   - А к-кто же? - Слава, продолжая одной ладонью держаться за голову, достал взятую у Наташи пачку и выщелкнул из нее сигарету. - Кто она?
   - Не знаю, - Андрей быстро взглянул на него. - Да и не хочу знать. Примерно каждые два-дцать минут мне хочется плюнуть на все, забрать Витку и уехать отсюда навсегда. Мне нет дела ни до кого из этих людей, а до собственной жизни есть. Хочется, знаешь ли, еще по-жить. Я жил почти три месяца. И мне понравилось.
   - Пожил за чужой счет! - в неровном полумраке раздался сухой щелчок. Андрей, не по-вернув головы, недовольно сказал:
   - А я никогда и не претендовал на роль благородного рыцаря, как ты мог заметить. И на роль мученика тоже. В первую очередь меня интересует моя жизнь и жизнь моей женщины, а потом уж все остальное. Естественно, что я выбрал свои интересы, а не твою женщину. Убери лучше свою зубочистку, приятель. Не хотелось бы ломать тебе руку.
   Из полумрака долетел холодный смешок.
   - Я всего лишь собирался его вытереть. Тряпки нет? Кстати, меня предупредили, что если мы вздумаем ей помешать, то нам прямая дорога на кладбище. Что скажешь?
   - Скажу, что я ей верю, - бодро ответил Андрей. - А ты?
  
  
  V.
  
   Утро выдалось не по ноябрьски солнечным, улыбчивым, теплым, и вырвавшийся из от-крывшейся дверцы рефрижератора пар долго клубился в спокойном прозрачном воздухе ис-крящимся, волшебным облаком. На вековых тополях скандально галдели вороны, с голод-ным любопытством поглядывая вниз, где разгрузка шла полным ходом, - не удастся ли чего-нибудь урвать? Взмокшие грузчики, кряхтя и переговариваясь на общенародном языке мата, предлогов и междометий, таскали то ящики, то паки, то холодное влажное мясо. На перевер-нутом пустом ящике сидела малолетняя дочка одного из грузчиков и охраняла папину бу-тылку пива, которую зажала между коленями. Неподалеку стоял повар и два официанта, уже собравшихся уходить домой, - они курили и приглушенными голосами обсуждали телесные достоинства новой администраторши. Возле машин терлась бездомная афганская борзая, чья шерсть, некогда красивого кремового цвета, свалялась длинными грязными сосульками. Она то тянулась длинной остроносой мордой к проплывающему над ней соблазнительному грузу, то вынюхивала что-то на асфальте, то принималась требовательно и пронзительно лаять. То и дело кто-нибудь из грузчиков спотыкался о собаку и выдыхал в утренний воздух:
   - ... мать!...
   Зайдя в помещение, грузчики складывали продукты вдоль стены, терпеливо ждали, пока несколько людей в одинаковых костюмах, с одинаково сосредоточенными лицами и одина-ково быстрыми движениями не проверят их, потом подхватывали свой груз и несли по обычному маршруту. Компания курильщиков, обговорив администраторшу снизу доверху, переключилась на новую тему, с улицы наблюдая за этим процессом.
   - Только вчера два раза звонили, что бомба, - заметил один, откашлялся и длинно сплю-нул. - Вот не люблю я, когда крутизна такого масштаба здесь зависает в таком количестве! Такое начинается!.. чуть ли не лазерами просвечивают! Представляю, что здесь вечером бу-дет твориться! Уроды!
   - И не говори! - поддержал его один из официантов. - Один мой бывший одноклассник здесь часто обедает. В школе был - пень пнем, а сейчас - генеральный директор транспорт-но-экспедиторской компании. Когда-то на скамейке "Московскую" из горла хлестал, да ру-кавом занюхивал, а вот теперь, на днях, я ему водочную рюмку от винной чуть дальше, чем обычно, поставил, так он такой скандал закатил - меня чуть не выперли! Суки они все, вот что!
   - Зависть в тебе говорит, Серега, зависть, - повар хмыкнул, - потому что ты здесь лакей-ничаешь, а не шашлычок под "хецуриани" покушиваешь или под "мукузани", а то и под "Шато Марго"... О, наконец-то, молочники приехали!
   Фургон завернул во двор, остановился и почти сразу был включен в процесс разгрузки. Из кабины вылез серьезный человек, окинувший собравшихся внимательным взглядом. Он прошел к кузову, залез в него и через секунду выскочил на улицу, держа в руках большую коробку, мало напоминавшую те, в которые запаковывалась молочная продукция. Человек нес ее с заметным усилием - коробка явно была тяжелой. Курившие проводили его заинтере-сованными взглядами, но когда он вошел в дверь, тут же о нем забыли и вернулись к преж-ней теме.
   - Нет, нет, нет, - говорил тем временем человек проверяющим, которые уже обступили коробку, - Леонид Антонович должен лично проверить. Ему звонили от... - он вытащил из кармана записную книжку, - от Корсун с ведома Баскакова. Сообщите, я подожду.
   Явившийся вскоре Леонид Антонович, полный человек с редеющими волосами и боль-шим мясистым носом, в связи с намечавшимся на вечер торжеством уже выглядевший до-вольно измотанным, заверил, что о звонке ему известно и грузом распорядятся как догово-рено.
   - Все равно проверить надо, - заметил один. Человек, принесший коробку, равнодушно пожал плечами.
   - Да проверяйте, что я - не понимаю? Только не здесь и не все - двоих, вместе с вами, Ле-онид Антонович, будет вполне достаточно. Там ценный антиквариат, я за него головой отве-чаю.
   - Ценный антиквариат в молочном фургоне? - с недоверчивой усмешкой спросил один из проверяющих.
   - Так потребовала Корсун, - сопроводитель антиквариата криво улыбнулся. - Чтобы никто не догадался. Ладно, мое дело десятое... сказали привезти, я привез, насчет остального раз-бирайтесь с самой Корсун. Распишитесь, да я поеду - у меня еще сегодня заездов до хрена!
   - Несите за мной, - распорядился Леонид Антонович и кивнул одному из проверяющих. - Идемте.
   Они свернули в боковой коридор, а оставшиеся снова принялись за работу.
   Через пятнадцать минут сопроводитель антиквариата вернулся. Возле проверяющих он замедлил шаг. Его лицо сияло, глаза лихорадочно блестели.
   - Спихнул, слава богу, - бодро сообщил он. - Ну пока, мужики!
   Он прошел мимо и скрылся за дверью. Проверяющие удивленно переглянулись, синхрон-но пожали плечами и вернулись к работе, но их тут же прервал вернувшийся коллега. Он был странно задумчив, а пальцы его рук, свободно висевших вдоль тела, слегка подрагивали. Остановившись возле коллег, он закурил, жадно затягиваясь сигаретой, так что она искри-лась и потрескивала.
   - Ну, что там - действительно антиквариат?
   Он рассеянно кивнул, глядя на улицу.
   - Да. Ваза какая-то, картины... Я посмотрел две - ничего особенного. Не сказал бы, что они очень уж круто стоят - пастушки, козочки - пастораль какая-то... ну, разве этих цените-лей поймешь?! Остальные уж не стали смотреть - так, проверили...
   - А ты чего такой?
   - Какой? - вернувшийся резко вскинул голову, потом пожал плечами. - Да так, просто... накатило что-то. Знаете, мужики, я бы с удовольствием кого-нибудь так оттрахал... прямо сейчас!..
   - На меня даже не смотри! - засмеялся один.
   - Ладно, ладно... Ну, говорю же, накатило! Будто не знаете, как это бывает!
   - Уж потерпи до вечера. Ну, хватит уже, а то до обеда не управимся!
   Они принялись за работу и через пару часов совершенно забыли об антиквариате из мо-лочного фургона.
  
  
  * * *
  
  
   Мы со Славкой сидим на диване. Мы сидим молча и бессмысленно, как куклы, которым вывернули пластмассовые суставы для придания нужной позы. Мы отвратительны друг дру-гу и самим себе. Мы бесполезны. За окном заходит солнце, и мы ничего не можем с этим по-делать. Я наблюдаю, как краешек неба становится из розового густо оранжевым, и мне ка-жется, что это последний закат в моей жизни. Сердце дергается судорожными, болезненны-ми толчками, а ведь у меня никогда не болело сердце. Женька иногда, в сильном подпитии, утверждал, что у меня вообще нет сердца, а, оказывается, есть - и это так странно...
   Андрей, уже полностью одетый и готовый к выходу, стоит в дверном проеме и смотрит на нас. Его лицо в тени, и от этого кажется очень далеким, как будто он находится где-то в дру-гом измерении, куда мне хода нет.
   - Я бы с удовольствием вас наручниками пристегнул...
   - ...к батарее - у тебя это очень хорошо получается!
   - Вит, помолчи, пожалуйста!
   Я опускаю голову, и Славка легонько, ободряюще толкает меня плечом, впервые проявляя какие-то признаки жизни. С той ночи, когда Андрей привез его, он был похож на какой-то предмет - не на живое существо, даже не на призрак, потому что призрак, пусть он и беспло-тен, все же что-то делает - хотя бы перемещается в пространстве... Слава же не делал вооб-ще ничего. Его словно не было.
   - В общем, не могу, и вы прекрасно понимаете, почему - будем реалистами.
   Мы реалисты больше, чем хотелось бы. Скорее всего, отстегнуть нас будет некому, пото-му что у Андрея очень мало шансов вернуться. А он говорит об этом так спокойно, словно собирается прогуляться в парке, и его лицо, как всегда, совершенно бесстрастно, и в глазах, как всегда, есть чуть-чуть насмешки.
   - Брать с вас честное слово тоже бессмысленно, но тем не менее, постарайтесь все-таки не валять дурака. Дождитесь утра. А потом, если у меня ничего не выйдет, ты, Славка, зай-мешься... Витку отправишь куда-нибудь подальше. Будет брыкаться - запрешь, посадишь на цепь - делай что угодно - я разрешаю.
   - Ты т-только сделай так, чтобы... сразу, - Слава говорит с трудом, точно слова - это лез-вия, которые, выскальзывая, глубоко полосуют ему горло. - Чтобы ей... н-не было б-больно.
   - Я же сказал...
   - Ты и раньше много чего говорил! - вдруг хрипло кричит он, вскакивая. Крик получается бесцветным, неживым, словно записан на плохую пленку. - Ты говорил, что до этого не дой-дет... и как?! Получилось у тебя?! К-какого черта я не б-бросил т-тебя тогда, на до-дороге?! Сдох бы ты там, в машине, и т-тогда...
   - Тогда я бы сейчас на пустыре догнивала! - мой голос похож на шипение. - Впрочем, те-бе на это ведь наплевать, верно?!
   - Верно! Мне на тебя наплевать! Ты т-тоже руку п-приложила!..
   - Может, тогда, начнешь с себя?! Кто ее в поселок отпустил?! Кто ей во всем помог?! Кто позволил ей начать все с начала, кто?!..
   Андрей смотрит на нас, как на малых детей, и качает головой.
   - Вижу, вам будет, чем заняться, - говорит он и уходит в коридор. Слава опускается на ди-ван, закрыв лицо дрожащими руками, а я вскакиваю и выбегаю в коридор. Андрей как раз поворачивается, и я с разбегу налетаю на него, утыкаясь лицом ему в грудь. Я хочу сказать очень многое, но не могу произнести ни слова, я задыхаюсь, и от нехватки воздуха кружится голова. Больно, так больно...
   - Ну, прекращай, - он обнимает меня и гладит по волосам. - Будь ты сейчас взрослой, а?
   - Мне осточертело быть взрослой! - бормочу я в его куртку. - Мне осточертело быть во-обще!
   - Ну-у, что это за упаднические настроения?! - Андрей тихо смеется над моей головой. - Хорошенькое напутствие возлюбленному. Чего ты меня раньше времени хоронишь?! Высо-кого же ты мнения о моих возможностях, ничего не скажешь! Или, может, уже кого пригля-дела?
   - Ты пень! - зло говорю я, вырываясь. - Был пнем - пнем и останешься!
   Андрей снисходительно улыбается и подцепляет мой подбородок указательным пальцем.
   - Эх, бабы, бабы! - произносит он с легкой досадой. - И понять вас нельзя, и жить с вами невозможно, а удавить жалко. Вит, сделай так, как я просил, хорошо? - его лицо вдруг стано-вится отчаянно серьезным. - Не лезь ты больше в это... Я хочу, чтобы ты жила, ясно?! Я очень этого хочу!
   Андрей отступает назад, а в следующую долю секунды хлопает входная дверь. Только что он был здесь - и нет его, ушел, и слов нет, и слез - ничего нет, пусто.
   Я долго стою в коридоре - не знаю, зачем. Просто стою и смотрю на закрытую дверь. На-верное, я бы могла простоять так до утра, если бы не раздавшийся из комнаты голос Славы - тихий, шелестящий.
   - Вита, иди сюда. Надо п-поговорить.
   Возвращаюсь в комнату и сажусь в кресло, поджав ноги. Слава подходит и опускается ря-дом, на подлокотник, и кресло едва слышно тоскливо вздыхает.
   - П-прости меня. Я сказал гадость. Я уже ничего не соображаю.
   Я вяло машу рукой и так же вяло произношу, подтягивая к себе сигареты:
   - Да...да... не хочу говорить.
   Сигаретный дым клубится в темпе ларго, Новиков молчит похоронно, а если закрыть гла-за, то темнота под веками совсем не успокаивает. Ждать до утра? Как я доживу до утра? Впрочем, разве это теперь важно? Скоро и я уйду - у меня тоже есть дело, безумное дело, в котором благополучный исход тоже имеет очень мало шансов. На самом деле я не хочу идти, но меня заставляют - они, те, кто получили в подарок выписанных аристократическим, кру-жевным почерком демонов. Все стремится к логическому завершению, и мы в том числе. Интересно, как давно я сошла с ума?
   - Нет, придется поговорить, - вдруг бормочет Слава сбоку, и я вздрагиваю, потому что ус-пела о нем забыть. - И ты, и я п-прекрасно знаем, что ждать утра в этой квартире мы не бу-дем. У тебя нож в правом кармане джинсов, у меня тоже есть нож... но мы ведь не станем устраивать поединок за право выйти отсюда? - он криво, болезненно усмехается. - Кроме того, я не совсем уверен в своей победе. Откроем дверь и разойдемся мирно, давай? Все-таки м-мы еще в какой-то степени... друзья. Я не прав?
   - Я не позволю тебе пойти в ресторан, - мои пальцы машинально нащупывают нож сквозь ткань кармана. Конечно, мы не можем друг другу навредить... и все же попытаемся это сде-лать. Мы были друзья, но не сейчас. Сейчас я и не знаю, как нас назвать. - Я не позволю те-бе...
   - Я не собираюсь ему мешать! Я всего лишь хочу его подстраховать, потому что все должно произойти сразу! Сегодня! Не т-так ли, Вита? Ты ведь тоже хочешь завершить свое дело сегодня? Я помогу тебе. Вот, маленький подарок, - он бросает мне на колени какую-то бумажку. Я неохотно разворачиваю ее, но через секунду выпрямляюсь в кресле и впиваюсь в нее глазами - не оторвешь.
   - Он настоящий?! Где ты его взял?! Это ведь городской дом, верно? А то у него еще есть алькасар за городом...
   - Он настоящий, Вита. А вот как ты его используешь - это уже твоя забота. Теперь подо-ждем еще чуть-чуть и б-будем расходиться. Наши цели одинаково хороши - зачем же нам мешать друг другу?
   - Да, - медленно говорю я, разглядывая чертеж, - теперь уже незачем. Жаль, что я не смогу узнать, когда там все действительно начнется.
   - Думаешь, нам не удастся все п-предотвратить?
   - Я думаю, что тебе не очень-то и хочется все предотвращать.
   Слава не отвечает, а отходит к окну и долго смотрит куда-то сквозь пыльное стекло, при-жав к нему согнутую руку. Я раздраженно слушаю, как дребезжит на кухне старый холо-дильник. Хочется пойти и выключить его к черту! Как можно сейчас раздражаться из-за ка-кого-то там холодильника?.. Быт есть быт... Последний вечер, последний... Нужно быть оп-тимистом. А я - пессимистичный оптимист. Глупый и усталый. Один из нас сегодня точно умрет - не меньше, чем один, и я хочу, чтобы это была... и не хочу этого.
   Солнце садится, и мы ждем наступления послезакатного часа, как вампиры, предвку-шающие ночную охоту. Мы все собираемся убить в эту ночь.
  
  
  VI.
  
   Война, в свое время изуродовавшая сотни городов, почти не докатилась до Волжанска - немцы не продвинулись так далеко на юго-восток, город не бомбили, и ему не пришлось воскресать, как многим, исключительно в безличных, лишенных всякой привлекательности параллелепипедах, по чьей-то странной прихоти названных зданиями, - он сохранил свои старые церкви, дома и усадьбы, мимо иных из которых Волга неспешно катила свои воды и в невообразимо далеком шестнадцатом веке. Волжанск - живая энциклопедия архитектурных стилей пяти веков, и, сев не в машину времени, а всего лишь в старый красный трамвай, можно из модерна доехать до классицизма, прогуляться среди барокко, а потом спуститься на век вниз, где властвуют исконно русские традиции зодчества, и тут же, неподалеку, воз-вышаются игрушечные башенки восточных мечетей.
   Здания эпохи русского классицизма - одни из самых красивых в Волжанске, и именно им двадцатый век принес больше всего бед. Таким был и соседствовавший со старой зеленоку-польной церковью дом, выстроенный в конце восемнадцатого века по заказу некого коллеж-ского асессора - роскошное здание с бельведером и боковым флигелем, соединенным с цен-тральным корпусом галереей. С приходом советской власти в доме расположился приют для беспризорников, потом там устроили больницу, была там и библиотека, один за другим в здание въезжали различные государственные учреждения, а потом его заняли овощной и гас-трономический магазины, и вплоть до конца девяностых среди стройных коринфских колонн бальной залы лежали горы картошки и стояли железные контейнеры с арбузами, свеклой и капустой, по небрежно залитым цементом полам топотали крикливые обыватели, просто-рные арочные окна ослепли, загороженные решетками, и врезанные в лепные потолки длин-нолопастные вентиляторы гоняли из залы в комнаты - теперь уже отделы - затхлый воздух, раскачивая развешанные везде полосы липкой бумаги, усеянной мушиными и осиными тру-пиками. Во флигеле торговали мясом, а бельведер был наглухо заколочен.
   В девяностых магазины сгинули неведомо куда, и в доме в течение нескольких лет распо-лагались несколько недолговечных банков и фирм, после чего он попал в собственность крупного предпринимателя, вознамерившегося превратить дом в центр развлечений, для че-го решил его несколько осовременить и расширить, пристроить к центральной части эркер1 , но, к счастью, неожиданно разорился раньше, чем успел начать осуществлять свои планы. Дом побывал несколькими диско-барами и в конце концов, после масштабного ремонта-реставрации, превратился в один из самых элитных волжанских ресторанов "Князь Болкон-ский". Вернулись на место узорная ограда, массивные фонари, парадный вход снова стал па-радным, перестроенный зал заполнился длинными столами, огромными хрустальными люст-рами, зеркалами, картинами, скульптурами и портьерами. Теперь здесь звенели тонкие доро-гие бокалы, оркестр играл классическую музыку, по новому паркету снова, как когда-то, скользили пары, пусть и танцевавшие много хуже; и отдыхали здесь классически, парадно, изо всех сил стараясь держаться в рамках аристократизма, стремительно, правда, исчезавше-го по мере принятия алкоголя; здесь придумывали сказку про век утонченности, изящества и отточенных манер и жили в ней, пока не выходили на улицу. Здесь справляли различные торжества самые состоятельные люди города. И охранников здесь было особенно много. В те дни, когда в "Князе Болконском" не давались званые ужины, вход был свободным, и ат-мосфера девятнадцатого века исчезала под влиянием по-деловому одетых посетителей, ко-роткоюбочных дам и современной музыки. Но не сегодня.
   К половине восьмого вечера стоянка перед рестораном уже напоминала автовыставку, и машины все прибывали и прибывали. Большие ажурные въездные ворота почти не закрыва-лись, суетились обслуга и охранники. Кое-кто из приглашенных, решив даже свой приезд оформить в соответствии с духом предстоящего вечера, прибывал в двуконных фаэтонах. Высаживая пассажиров, кучера, одетые соответственно временам фаэтонов, разворачивали свои экипажи и отправлялись по новым вызовам. Некоторые, держа в одной руке вожжи, го-ворили по рации.
   Прибывали мужчины - серьезные, солидные, в дорогих костюмах, большинство уже в возрасте, с уверенной походкой и двухслойными глазами, в которых на поверхность было выпущено только, что подходило к обстановке, и ничего лишнего; сдержанно шумные, об-думывающие не только слова, но и взгляды, улыбки и рукопожатия.
   Прибывали женщины - женщины всех возрастов, жены, секретарши, любовницы, родст-венницы - женщины всех мастей - от бледнокожих северных блондинок до золотистых азиа-ток с блестящими черными волосами, от чистокровных, крепких волжанских шатенок до ху-дощавых экзотических мулаток - потомков прижившихся в Волжанске сомалийцев и ниге-рийцев; смеющиеся произведения искусства салонов красоты в облаках французских духов выпархивали из машин, поднимались по широкой лестнице, сбрасывали пальто и шубы на руки проворно подбегающих лакеев, являя свету роскошные вечерние платья самых разно-образных цветов и фасонов, но непременно длинные, многие "под старину", оттененные шарфами и шалями. Женщины отражались в зеркалах, бросали друг другу небрежные ком-плименты, довольно часто несшие в себе не слишком старательно завуалированное оскорб-ление, и, в сопровождении своих спутников, поднимались в зал, где уже ждали накрытые столы, и музыка, плещущаяся от стены к стене, и яркий свет хрустальных люстр, под кото-рым вспыхивали огоньки в драгоценных украшениях, в лакированных ногтях и в глубинах зрачков.
   "Фантом" прибыл одним из самых первых, доставив виновника торжества, его жену, дочь и Сканера. Последний, невзирая на указ Баскакова, явился-таки в своем любимом сером френче, выглядевшем здесь достаточно нелепо. За стол сели далеко не сразу, и пока Виктор Валентинович и Инна, нарядившаяся в золотистое, сильно декольтированное платье, отде-ланное роскошными кружевами, встречали гостей, Сканер рассеянно бродил по залу, с тос-кой и беспокойством поглядывая на далекий дверной проем, за которым начинался холл. Плохое предчувствие, еще с утра ползавшее крохотным червячком, к вечеру превратилось в тугой, тяжелый ком, камнем осевший где-то в районе желудка, и тот то и дело давал о себе знать болезненными спазмами. Ему отчаянно хотелось оказаться "дома", запереться в своей комнате, куда Чистовой пока хода не было, включить видеомагнитофон и смотреть один за другим старые фильмы... и, конечно, говорить с Яной - ведь она приходила только, когда он был один, - беззаботная, обнаженная, золотоволосая, безжалостная, ни разу не давшая до се-бя дотронуться. Но ему приказали приехать, и он приехал - не по приказу Баскакова, а по приказу Чистовой - и хуже всего было то, что Яна полностью поддерживала сумасшедшую художницу, и даже сейчас, где-то в глубине мозга она, невидимая, шептала ему, что он все делает правильно. А еще был страх - сильнейшее чувство на земле. Он не хотел умирать. Но если что-то произойдет с картиной, с ним случится нечто худшее, чем смерть. Перед этим гасло все - даже немилость золотоволосого призрака.
   Ты единственный оставшийся в живых, жрец. До сих пор ты приносил жертвы только себе. Пора вспомнить и боге. Ты помнишь, кто твой бог, Шестаков? Ты помнишь, кто тебя сотворил? Ты помнишь, кто может тебя разрушить? Послушание почитается за добро-детель - крайне прискорбно, что эту добродетель в тебя приходится вколачивать стра-хом.
   Слова Чистовой летели в его голове бесконечной, сумасшедшей каруселью, и с течением времени начали вызывать всплески паники. Он ничего не знал о ее планах, не знал, чего она ждет от сегодняшнего вечера, но хорошо знал, что от него потребуется какая-то услуга - во время их короткого разговора Наташа достаточно ясно дала это понять. От Сканера не укры-лось, что в ее речи стал проскальзывать странный старинный пафос, она употребляла не свойственный ей прежде выражения, и иногда ему казалось, что с ним разговаривает кто-то, не принадлежащий текущему веку.
   Он вздохнул, рассеянно шагнул в сторону и наступил на платье какой-то пышной шатен-ке, проходившей мимо, и ткань платья едва слышно треснула. С трудом проговорив извине-ния разгневанной женщине, он поспешно ретировался с места происшествия, не глядя, куда идет, а, остановившись и подняв глаза, увидел, что оказался почти рядом с выходом в холл. Выход притягивал его, как магнит. Пройти туда, там длинный холл с рядом ниш и квадрат-ной колонной в центре, а в конце - тяжелые двери с литыми ручками, а за ними - безопас-ность.
   Сканер заставил себя вернуться в центр зала, но там его взгляд устремился на ряд огром-ных арочных окон, задернутых тяжелыми вишневыми портьерами. Выругавшись про себя, он отвернулся, машинально положив ладонь на левую сторону груди. Там, под френчем, в кармане рубашки покоилась плоская бутылочка с авиационным керосином, и он постоянно проверял, надежно ли она закрыта. Достать керосин Сканеру, при довольно жесткой ограни-ченности его передвижений, стоило большого труда, но Чистова попросила, и он сделал. Нельзя ее злить, нельзя... Только зачем он ей - не собирается же она поджечь ресторан? Впрочем, это не его дело. Не его дело. Изо всех сил стараясь не смотреть на дверной проем и на окна, Сканер снова начал разглядывать гостей. Пробегая по одному из мужчин, его взгляд дернулся и на мгновение вернулся обратно - человек, стоявший довольно далеко и вполобо-рота к нему, показался ему смутно знакомым - то ли черты лица, то ли манера держаться напомнили что-то. Высокий, в обычном для охранников темном костюме, мужчина был аб-солютно лыс, что компенсировалось густой короткой черной бородой, которой его лицо за-росло почти до глаз. Несколько секунд Сканер пристально смотрел на него, потом отвернул-ся. Может, и вправду встречал где-то раньше - какая разница? Он начал наблюдать за жен-щинами - не промелькнет ли какая-нибудь похожая на Яну?
   Когда Сканер отвернулся, Андрей еще некоторое время наблюдал за ним боковым зрени-ем, пока не убедился, что не был узнан, потом чуть повернулся - в ту сторону, где его взгляд минуту назад оставил Чистову. Она была окружена плотным кольцом людей, что, впрочем, не могло быть для него помехой. Дело было в другом - ничего нельзя было предпринимать, пока Наташа не наведет его на свои картины. Он не сомневался, что картины уже спрятаны где-то в ресторане, но где именно - не знал. Оставалось только ждать. Андрей вскользь по-смотрел на бывшего начальника, стоявшего рядом с женой, и отвернулся.
   - Ты доволен? - произнесла тем временем Инна Баскакова, улучив момент, когда рядом никого не оказалось, кроме охраны. - Половине гостей уже скучно, а что будет к середине?! Несколько лет подряд мы прекрасно справляли все в "Орхидее", с чего вдруг?! Мне нравит-ся здесь бывать в тесном кругу, но устраивать массовые гуляния!..Ты же сам ненавидел все эти представления!
   - Именно представления. Почему бы не развлечься иногда? - Виктор Валентинович улыбнулся, но улыбка была безадресной и скользнула мимо жены. - Аристократизм хорош, когда он идет из души, от сердца, когда в крови еще хоть что-то осталось. А вот это, - он кивнул на гостей, - какой это к черту аристократизм. Обстановка и одежда не делают из че-ловека аристократа, а настоящей породе и маскарад не нужен. Ничего, пусть помучаются! Очень забавно наблюдать, как сейчас они пыжатся... а вскоре половина этой утонченной знати будет лежать мордой в салате, доставать музыкантов и глупо орать "Ой, мороз, мо-роз", кто-то обязательно подерется... а дамы - представляешь, как начнут вести себя дамы? Стая пьяных позолоченных кошек. Век аристократизма умер, а из быдла аристократов не сделать. Не те времена... Даже те, в чьих жилах якобы течет княжеская кровь, откалывают номера, верно?
   Инна слегка покраснела, и ее глаза зло блеснули.
   - Мы же договорились...
   - Верно, договорились, - сказал Баскаков, не глядя на нее. - Поэтому не мешай мне насла-ждаться своим днем рождения, пока я не сорвался и не отправил тебя домой, Ягайловна! И ни единого хлебка спиртного, поняла?!
   Инна, поджав губы, поправила один из спускающихся из высокой прически на плечо ло-конов, отвернулась и через секунду уже весело разговаривала с кем-то из гостей. Баскаков отошел чуть в сторону и отыскал взглядом дочь. Соня в светло-голубом платье, не очень хо-рошо сидевшем на ней, стояла среди подружек, болтающих без умолку и стреляющих глаза-ми по сторонам в поисках интересных особей мужского пола. Она говорила мало, больше молчала, ее лицо было сонным, взгляд отсутствующим, и ему показалось, что дочь вообще не слышит, о чем ей говорят. На мгновение Баскаков почувствовал приступ злости. Конечно, в таком возрасте уже скучно рядом с родителями - веселей завеяться куда-нибудь со своей компанией... но, черт возьми, уж сегодня, на дне рождении отца можно и потерпеть пару ча-сиков! Соня даже его толком не поздравила - пробормотала утром что-то малоразборчивое по поводу "знаменательного дня" и все. Но потом его уколол стыд - с девочкой явно что-то не так, она больна, а врачи пока не знают причины. В последние дни все его время занимали работа и Анна, дочери он почти не уделял внимания. Так, конечно, нельзя, нужно срочно что-то решать. Он займется этим... завтра. Нет, послезавтра, точно послезавтра - ни днем позже! Эх, Сонька, Сонька, что ж с тобой творится?
   Он мельком скользнул равнодушным взглядом по жене, чья стать, здоровая красота и от-точенные, с легким холодком манеры казались ему сейчас приторными до отвращения, и по-вернул голову в противоположную сторону. Его взгляд притягивала другая - худощавая, ди-коватая, открыто смеющаяся, живая, как язык пламени, умеющая себя вести, но при этом не заключенная в рамку - та, с высоко зачесанными черными волосами, в черном с серебром полупрозрачном платье, обтекающем фигуру, как вода, с перекинутым через спину и локти кружевным шарфом. С того момента, как Анна переступила порог залы, она ни разу не взглянула в его сторону, ни разу не повернула головы в его направлении. Баскаков понимал, что она поступает вполне разумно, но с каждой минутой его настроение портилось все силь-нее и сильнее, и за стол он, к своему удивлению, сел злой и расстроенный, старательно при-строив на губах праздничную улыбку.
   "Из-за девки! - изумленно крутилось в его голове. - Дергаюсь, как восьмиклассник... Какого черта?!"
   Но после нескольких тостов он расслабился и даже развеселился. Сидевшая рядом Инна послушно тянула апельсиновый сок, отвечая сердитыми отказами на предложения выпить что-нибудь покрепче и украдкой поглядывая на мужа. Соня рассеянно, один за другим, от-правляла в рот кусочки жареной телятины, похоже, даже не замечая вкуса того, что ест, и то и дело зевала. Бокал шампанского перед ней стоял нетронутый. Сергеев торопливо расправ-лялся с двойной порцией фаршированного судака, то и дело отрываясь, чтобы выскрести до-суха очередную вазочку с каким-нибудь салатом, и сидевшая рядом с ним женщина погля-дывала на соседа со смесью удивления и отвращения. Сканер не ел вовсе, только нервно ре-зал на тарелке мясо на бесчисленные кусочки, нахмурившись и поджав губы, словно выпол-нял тонкую ювелирную работу. Он был бледен и казался больным. Баскаков заметил, что Сканер периодически исподтишка смотрит на Анну, сидящую за соседним столом - смотрит с каким-то странным надрывным беспокойством. "Зацепила что ли? - удивленно подумал он. - Э, нет, эта не про тебя!" Сама же Анна вела себя совершенно непринужденно, наслаж-далась едой и звонко смеялась в ответ на шутки сидящих рядом мужчин, которые наперебой за ней ухаживали.
   Вскоре предсказания Баскакова начали сбываться. Аристократические образы, надетые на себя гостями, начали потрескивать по швам, растекаться, распадаться, выпуская на волю ис-тинные лица. В конце стола уже вовсю курили, кто-то фальшиво мурлыкал "Из-за острова на стрежень...", из-за соседнего стола долетали деловые препирательства, кто-то ругался в свой сотовый, две женщины в элегантных классических платьях шипели, как потревоженные змеи, ненавидяще уставившись друг на друга, чей-то голос требовал цыган. Танцы станови-лись все более беспорядочными, какой-то мужчина попытался пуститься вприсядку, потом заплакал и его увели. Правда, большая часть гостей пока еще держала себя в рамках. Баска-ков подумал, что скоро надо будет отсылать Соню домой, когда оркестр заиграл мелодию очередного вальса, и певица в длинном блестящем платье загрустила в микрофон приятным контральто:
  Ночь светла... Над рекой
  Тихо светит луна.
  И блестит серебром
  Голубая волна
  Темный лес... Там в тиши
  Изумрудных ветвей
  Звонких песен своих
  Не поет соловей.
   - Инна Павловна, что ж вы сегодня такая печальная? Пойдемте потанцуем. Виктор Вален-тинович, вы позволите умыкнуть вашу супругу на вальс?
   - Умыкай, - рассеянно сказал Баскаков, и Инна, бросив на него косой взгляд, упорхнула вместе с ангажировавшим. Вскоре она уже кружилась по залу в венском вальсе. Танцевала Инна, в отличие от партнера, хорошо, правильно, хотя в ее движениях сквозь естественность то и дело проглядывала заученность - так ученик отвечает на совесть вызубренный урок, ни на слово не отступая от текста учебника. Баскаков подумал, что до некоторых пор жена была так же предсказуема, как и ее квадрат вальса.
   Занимаюсь какой-то ерундой, столько времени трачу... лучше лишний час на корте про-вести...
   Витя, что со мной происходит? Мне страшно.
   Он быстро допил коньяк, встал и подошел к тому месту, где сидела Анна, только что вер-нувшаяся после очередного танца. Наклонился и протянул согнутую руку ладонью вниз.
   - Может, тур вальса с именинником?
   Соседи Анны сразу же замолчали, а на ее повернувшемся лице отразилась легкая расте-рянность.
   - Ох, Виктор Валентинович, видите ли, я такие танцы совершенно...
   - Глупости, это проще, чем вам кажется, - сказал Баскаков с легким раздражением и потя-нул ее стул за спинку, так что Анна невольно привстала. - Пойдемте, я сейчас все покажу.
   Он с величественным видом провел ее в центр зала и, не обращая внимания на жгучие взгляды жены, взял Анну за запястья и быстро показал простейший квадрат вальса.
   - Вот так... с левой назад, переступаешь, левую приставляешь... теперь то же самое, толь-ко с правой и вперед. Видишь, не так уж и сложно. Просто перебирай ногами, а я буду вести, куда надо... для первого раза и хватит.
   Мелодия закончилась, но оркестр тут же без перерыва заиграл "Амурские волны". Анна быстро приноровилась и вскоре уже кружилась в танце вполне сносно. Ее глаза блестели чуть лихорадочно, что Баскаков приписал выпитому шампанскому.
   - Спасибо, что сподобился пригласить, - она улыбнулась чуть насмешливо, - а то сидел, как анахорет - думала, так и просидишь до окончания.
   - Зато ты, я смотрю, времени не теряла.
   - А что? - Анна вызывающе пожала плечами, на мгновение сбилась, но тут же снова под-хватила ритм. - Я приехала развлекаться, а не обрастать плесенью. Боже мой, мне всегда хо-телось научиться танцевать вальс, да как-то все не получалось. Мне так хорошо сегодня, - она чуть прикрыла глаза, и Баскаков невольно крепче прижал ее к себе. - Спасибо тебе. Просто как в сказке - настоящий бал, и я танцую с самим его величеством. Еще бы помень-ше пьяных рож и болтовни о политике! Это навевает скуку.
   - Да уж, до балов у Иогеля1 этому действу, конечно, далеко, - Баскаков усмехнулся, и она тут же подмигнула ему, отчего на долю секунды ее лицо приобрело странно хищное выра-жение.
   - И нет никого в темно-зеленом фраке и панталонах цвета тела испуганной нимфы.
   - Это же вовсе не из описания бала... впрочем неважно. Где же обещанный подарок, душа моя? Ты единственная, кто до сих пор меня не поздравил.
   - Имейте терпение, сударь! - заговорщически шепнула Анна, придвигаясь ближе, в то время как под красивой маской улыбалось нечто, азартно дрожавшее в предвкушении дол-гожданной развязки. - Всему свое время. Обещаю - тебе понравится.
   Инна Баскакова мрачно наблюдала за танцующей парой. После вальса она не вернулась за стол, а вместе с тремя подругами обосновалась на софе в полукруглой нише за полузакры-тыми занавесями. В ее ярко-синих глазах собирались грозовые тучи, в голосе слышался от-звук грома. Перед ней официант торопливо убирал со стола пустые вазочки и бутылки из-под шампанского - за то время, пока длился танец, подруги успели выпить две бутылки, правда, пила в основном Инна.
   - Принесите фруктовый салат и мороженое, - сказала она, чуть повела рукой и зацепила локтем бокал. Официант едва успел подхватить его. - И дыню.
   - И еще грибов по-монастырски, - произнесла одна из женщин в платье цвета лежалых ли-стьев, раскуривая маленькую трубку с длинным тонким мундштуком и выпуская в воздух облачка дыма с вишневым запахом. - И бутылку брюта.
   - Две, - поправила Инна, чуть сощурив глаза. Официант исчез, а к софе осторожно подо-шел один из охранников, на чьем лице до сих пор оставались едва заметные следы от ногтей Баскаковой.
   - Инна Павловна, - тихо пробормотал он с хмурой тревогой, - вы б... вы бы лучше...
   - Отвали! - прошипела Инна, подтягивая к себе сигареты. - Не лезь не в свое дело, по-нял?! Или я устрою так, что в этом городе никто тебя на работу не возьмет! Блюди издалека и помалкивай! Понаставил всюду своих клевретов!.. Раз праздник - буду праздновать!
   Охранник испарился, а вместо него в нишу заглянула Соня. Подобрав подол своего голу-бого платья, она подошла к матери. Ее лицо было сонным и откровенно скучающим. Инна быстро и раздраженно осмотрела дочь снизу доверху.
   - Ты могла танцевать и получше! Не ходила на занятия - и вот к чему это привело! Не могу понять - почему на тебе платье так плохо сидит... это ты за несколько дней так растол-стела?! Совсем себя распустила! Я в твоем возрасте следила за собой и выглядела куда как лучше!
   - Я за тебя счастлива, - равнодушно ответила Соня, отбрасывая с плеча на спину полураз-вившиеся локоны. - Ты б лучше сейчас за собой следила, да и за батянькой заодно - он уже полчаса какую-то крысу крашеную обжимает у всех на виду! - она прикрыла ладонью зевок. - Инна, я хочу поехать домой. Наши уже собираются разъезжаться.
   - Успеешь, - Инна закурила. - Посиди л-лучше, на папашу своего полюбуйся! Совсем уже... хоть бы за статую ее завел, что ли... а то разложит прямо здесь, в темпе вальса... ско-тина!
   - Ага, маманька, похоже, уже хорошо бахнула! - спокойно сделала вывод Соня. - Чего это ты вдруг... раньше-то ни-ни?! Климакс что ли?
   Прежде, чем Инна успела что-либо сделать, она засмеялась и убежала. Баскакова отвер-нулась и ткнулась лицом в плечо подруги.
   - Да ладно тебе, Инка, - успокаивающе сказала женщина с трубкой. - Все они безмозглые сучки в этом возрасте. Себя вспомни. У нее в башке сейчас одни гормоны. Пройдет. Домой приедете - дай ей по роже как следует, а пока забудь. Сейчас еще выпьем - все нормально будет. Только что-то ты действительно развязала...
   Оттанцевав еще два вальса, Баскаков, наконец-то, милостиво разрешил своей партнерше передохнуть, и она, слегка пошатываясь с непривычки, вернулась на свое место. Поправив шарф, она выпила немного шампанского, чуть повернула голову и поймала напряженный взгляд бледного светловолосого человека в сером френче. Он смотрел на нее с готовностью и суеверным страхом. Ощущение от этого взгляда было приятным, сладким, возбуждающим, только такими должны быть обращенные на нее взгляды...
   ...восхищенными...
   ...страстными...
   ...умоляющими...
   ...агонизирующими...
   Ничто так не согреет, как смерть ненавидимого... как смерть...
   То, что носило фамилию Чистовой и обладало ее воспоминаниями, нетерпеливо задрожа-ло, заметалось, и снаружи Анна Корсун слегка улыбнулась - в меру томно, в меру пригла-шающе. Ее пальцы скользнули по виску, поправляя маленький завиток волос, и она отверну-лась навстречу вопросу одного из соседей.
   Сканер, хорошо помнивший уговор, сейчас же встал и ходульной походкой направился к ней. По мере того, как он приближался, его кожа стремительно утрачивала все еще остав-шиеся оттенки розового, и, подойдя к тому месту, где сидела Чистова, Сканер цветом похо-дил на много раз стираную и беленую простыню. Чуть наклонившись, он сложил губы в не-что, весьма отдаленно напоминавшее улыбку и весьма близко - гримасу человека, у которого разболелся зуб, потом открыл рот и тут же всполошенно захлопнул его, вовремя сообразив, что только что чуть не назвал Наташу ее настоящим именем.
   - Вы что-то хотели? - осведомилась Чистова, обмахнув взгляд длинными ресницами. - Кирилл Васильевич? Вам нехорошо? Или затягиваете паузу для большего эффекта? Хотите меня ангажировать?
   - Да! - радость в голосе Сканера прозвучала абсолютно искренне. - Да, Анна Владими-ровна...если вы не устали... я бы хотел...
   Она протянула руку, Сканер принял ее, помог встать и повел в центр зала. Когда они дос-таточно отдалились от остальных, Чистова шепотом спокойно сказала:
   - Какой же ты, все-таки, кретин!
   - Прости... те, - пробормотал Сканер. Его рука, за которую держалась Чистова, была ле-дяной и мелко дрожала. - Не... немного нервничаю.
   - Не тараторь! И будь любезен - придай своей глупой физиономии выражение безмятеж-ного добродушия - на нас смотрят. Добавь восхищения - идешь с красивой женщиной, а те-бя перекосило, будто рядом налоговый инспектор.
   Сканер невольно поежился - настолько голос Чистовой не походил на ее голос. Он бес-помощно огляделся, потом обнял женщину за талию, и они начали неторопливо и незатейли-во двигаться под музыку.
   - Общаться в танце - самое милое и безопасное дело, - заметила женщина, и на мгновение ее тонкие брови сошлись на переносице, придав лицу странное выражение слегка растерян-ной озабоченности. - Не помню, кто мне говорил об этом... А теперь танцуй, Шестаков, тан-цуй и слушай очень внимательно, что ты должен сделать. Я не буду говорить долго и не буду повторять, поэтому вслушивайся в каждый звук.
   Наташа сдержала свое обещание. Она говорила очень недолго, и с каждым ее словом гла-за Сканера расширялись все больше и больше. Красивая медленная музыка превратилась в грохот, совпадающий с бешеными болезненными ударами сердца, бьющегося где-то в рай-оне глаз. Весь мир исчез, осталось только безжалостно прекрасное лицо, которое требова-тельно смотрело на него, ожидая подчинения.
   ожидая жертвы
   - Но я не могу... - он едва сдержался, чтобы протестующе не замотать головой. - Я это-го... я не могу... это... это...
   - Хватит кудахтать! - резко оборвала его Наташа и тут же послала кому-то обворожитель-ную улыбку. - Конечно, это не чужие эпистолярии носить - поработать придется своими ру-ками. Ничего, справишься. Попробуй только не справиться! - теперь ее голос звучал задум-чиво, размеренно и удивительно мудро. - Делай все, как я сказала - не импровизируй. Пой-дешь не сразу - выжди три-четыре песни.
   - А как же... они ведь... Как же я выживу?! Как?!
   - А вот это уже твои проблемы, дружок. Выживай, как хочешь. Но, знаешь, я думаю, ты выживешь. Такие, как ты, всегда выживают - сорняки ведь не так просто выдрать. Не вол-нуйся об этом - лучше подумай о хорошей стороне. После этого ты будешь принадлежать только самому себе, Шестаков. Никто кроме тебя не сможет прикоснуться к твоей картине. Слово бога.
   Он на мгновение погрузил свой взгляд в смеющиеся карие глаза, но оттуда тотчас же по-лыхнуло такой яростной темнотой, что его взгляд метнулся в сторону, как мышь от лисьей пасти. Песня закончилась, и он вернулся на место, а Анна-Наташа тут же снова закружилась в танце, подхваченная новым кавалером. Сканер повернул голову влево, но наткнулся на хмурый взгляд Баскакова. Отвернувшись, он плеснул себе в рюмку коньяка, не прерывая движения забросил его комком в рот, сопроводив кусочком осетрины. Потом немного вы-ждал и, улучив момент когда никто не смотрел в его сторону, рука Сканера, словно провор-ное насекомое, подобралась к одному из ножей, накрыла его, и, увлекаемый ею, нож скольз-нул к краю стола и исчез в одном из карманов серого френча. Сканер удовлетворенно вздох-нул и налил себе еще коньяка. "Последняя, - пообещал он себе, потом утешающе добавил: - До того, а вот уж после..."
   Если только оно будет, это "после".
   Слово бога.
   Сканер стиснул пальцы. Звуки праздника колыхались в зале, и для Сканера они были не-отделимы друг от друга - сплошной единообразный гул, слушая который, он крутил головой по сторонам в надежде, что мелькнет между гостями знакомая золотоволосая голова, драз-нящая безжалостная улыбка, синий шелк... но везде натыкался на один и тот же взгляд лас-ковых и жестоких карих глаз. Постепенно гул начал расщепляться на отдельные звуки, меж-ду ними протекла музыка, выступили слова.
  Живет моя зазноба в высоком терему,
  В высокий этот терем нет хода никому.
   Сканер неожиданно для себя улыбнулся. Он встал и уже стоя выпил еще одну рюмку, а потом, чуть пошатываясь, неторопливо пересек зал, направляясь вслед за несколькими гос-тями в сторону туалета. Он чувствовал, как уносит на спине чей-то внимательный взгляд, но не стал оборачиваться, а шел, едва слышно подпевая:
  При тереме, я знаю, есть сторож у крыльца,
  Но он не остановит детину-удальца:
  Короткая расправа с ним будет у меня -
  Не скажет он ни слова, отведав кистеня!
   "Кистеня, - бормотал он, - да, моего кистеня... Ни слова ни скажет!"
   Сканер вышел в коридор, продолжая покачивать головой в такт остающейся позади музы-ке и рассеянно разглядывая картины и скульптуры. За одной из квадратных колонн обнару-жилась жарко обнимающаяся парочка, и он посмотрел на них с любопытством.
  Была бы только ночка сегодня потемней!
   Он не пошел в туалет, а направился в сторону узкой лестницы и поднялся на второй этаж. После длительных пререканий с охраной к нему вышел сам Леонид Антонович и вниматель-но выслушал, нервно похрустывая суставами пальцев. Он выглядел страшно измотанным, а в глазах застыло такое выражение, словно Леонид Антонович уже очень давно мучительно пытается что-то вспомнить - что-то жизненно необходимое, но не очень приятное.
   - Да, да, - устало сказал он, - так и договаривались. Значит, вы - Дементьев? Документы покажите пожалуйста. Поймите меня правильно, но...
   - Конечно, все соответственно, - Сканер чуть покачнулся, потом сунул руку мимо карма-на. После нескольких неудачных попыток паспорт был извлечен и протянут Леониду Анто-новичу. Изучив его, тот оглядел стоявшего перед ним невысокого пошатывающегося челове-ка с легкой тоской, потом с сомнением спросил:
   - А вы сами-то разве донесете? Чего с собой никого не взяли? Я тогда своим скажу...
   - Нет, нет, не нужно, - торопливо произнес Сканер. - Вещи ценные, и я бы не хотел... я прекрасно справлюсь сам. Вы мне только покажите, где...
   - Зайдите в кабинет, - Леонид Антонович посторонился в дверях, пропуская Сканера, по-том кивнул охранникам. - Все в порядке, смотрите за лестнице, а когда выйдет этот госпо-дин, проводите его в зал. Решили вручить подарок в самый разгар торжества?
   Сканер неопределенно махнул рукой и прошел в кабинет, заметив, как охранники неторо-пливо направились к лестнице. Дверь за ним захлопнулась, резко оборвав долетавшую снизу песню, но слова продолжали звучать в его голове, только голос, выпевавший их, изменился, стал выше и чуть зафальшивил - давно знакомый голос Яны.
  Войду тогда я смело и быстро на крыльцо,
  Забрякает у двери железное кольцо...
   Сканер задышал глубже. Кабинет расплылся в его глазах, потом дрогнул и вдруг стал не-обыкновенно четким. Его бросило в жар, потом в холод, и он едва сдержался, чтобы не по-вернуться и не выбежать прочь, хлопнув дверью. Потолок и стены надвигались, давили, словно у него неожиданно случился приступ клаустрофобии. Опасность была разлита по всему пространству кабинета - опасность почти осязаемая, как если бы где-то здесь притаи-лось нечто зловещее, выжидая, пока он подойдет поближе. Не спасали ни современная об-становка, ни яркий свет - Сканеру чудилось, что он каким-то нелепым образом попал в ком-нату готического замка из страшного рассказа. Он сделал несколько неуверенных шагов впе-ред, и с каждым шагом концентрация опасности увеличивалась, воздух словно сгущался, да-вил на глаза. Повинуясь собственному чутью, Сканер повернул голову и увидел источник этой опасности раньше, чем Леонид Антонович сказал:
   - Вон там, за шкафом, в целости и сохранности. Но, конечно, если эти вещи настолько уж ценны, следовало бы их получше упаковать, а не перевозить в какой-то... Эй! Вам плохо?!
   - Нет-нет, - пробормотал Сканер, пристально глядя на стоявшую возле шкафа большую грязно-коричневую коробку, исчерканную надписями на иностранном языке - даже не ко-робку, а...
   Склеп
   Интересно, он чувствует то же, что и я? Нет, вряд ли... Но он точно что-то чувству-ет. Ему очень не по себе.
   - Вы ее открывали?
   - Для проверки -естественно, - удивленно ответил Леонид Антонович, садясь за стол. - А больше нет - не имею, знаете ли, привычки шарить по чужому. Но вы, конечно проверьте - тут не до тактичности.
   А ведь врет!
   Леонид Антонович, казалось, не склонный больше обсуждать эту тему, углубился в какие-то бумаги, лежавшие на столе. Сканер задумчиво посмотрел на его склоненную голову, по-том его взгляд быстро скользнул по столу и задержался на настольных часах. Он шагнул в сторону коробки, но тут же вернулся обратно, глядя на часы со все возрастающим любопыт-ством. Виктору Валентиновичу, наверное, понравились бы такие. Обнаженная длинноволо-сая девушка стояла на массивной подставке, имитирующей вершину скалы, и держала в вы-соко поднятых над головой руках круглый циферблат с римскими цифрами и фигурными стрелками. Скала была сделана из темной бронзы, а сама девушка - из более светлой, золо-тистой, мягко поблескивающей под электрическим светом; она стояла, напряженно вытя-нувшись, почти приподнявшись на пальцах босых ног, в едином, устремленном вверх поры-ве, готовая сорваться и улететь, унося с собой время... Сканер наклонился ниже, облизнув пересохшие губы. Девушка была адски похожа на Яну. Ее лицо, ее волосы, фигура... сомне-ний быть не могло. В ней единственной не чувствовалось угрозы. Бронзовые губы улыбались одобрительно. Все было правильно, да, правильно...
   Была бы только ночка сегодня потемней...
   - Какие красивые у вас часы, - прошептал Сканер, и его рука потянулась к талии девушки. Леонид Антонович вскинул голову и посмотрел на него с легкой неприязнью.
   - Спасибо, мне они тоже нравятся. Только, я вас прошу - трогать не надо.
   - Я осторожно, я только... хочу посмотреть... Может, вы мне их продадите?.. - пальцы Сканера сомкнулись на талии статуэтки и потянули ее вверх, отрывая от стола. Часы оказа-лись тяжелыми, и ему пришлось напрячься и второй рукой перехватить девушку за ноги, на-клонив ее головой к себе. Леонид Антонович, вскочил, оттолкнувшись ладонями от поверх-ности стола.
   - Эй, я же вам сказал! Что вы де...
   Сканер сжал зубы, и его руки, не прерывая движения, резко дернули часы вверх под ост-рым углом к себе. Массивная подставка ударила хозяина кабинета под подбородок, оборвав его слова. Челюсть Леонида Антоновича хрустнула, голова с изумленно вытаращенными глазами запрокинулась назад, словно он пытался что-то рассмотреть на потолке, из рас-крывшихся губ плеснуло ярко-красным. Он рухнул обратно в кресло, вцепившись в подло-котники скрюченными пальцами, но тут же попытался приподняться и закричать. Из его горла успел вырваться только болезненный хриплый стон, и в следующую секунду Сканер ударил еще раз - теперь уже над правой бровью, точно по линии волос, и на этот раз к треску примешался странный сырой звук. Леонид Антонович слегка подпрыгнул на сидении, и его глаза раскрылись до предела, но тут же веки опустились, скрыв взгляд, полный изумленной боли, и он тяжело сполз набок, свесив к полу правую руку. Кресло чуть повернулось и за-стыло, застыл и Сканер, сжимая в руках часы и прислушиваясь. Потом осторожно поставил часы обратно на стол. Капли крови свернулись на бронзе, как живые, одна попала девушке на щеку. Сканер заботливо стер ее указательным пальцем, который тут же вытер о полу пиджака Леонида Антоновича, после чего проверил его пульс, вполголоса подпевая все еще звучащей в голове песне:
  Бежим со мной скорее, бежим, моя краса,
  Из терема-темницы в дремучие леса!..
   Пульс был - слабый, но был, значит, беспокоиться не о чем. Чистова особо подчеркнула бессмысленность убийства, он лишь должен был позаботиться, чтобы ему никто не мешал. Что ж, Леониду Антоновичу сейчас точно не до него.
   Сканер быстро запер дверь, потом подбежал к коробке, но, уже протянув к ней руку, испу-ганно замер - ему показалось, что кто-то стучит в дверь. Он прислушался, обернулся и по-нял, что звук, принятый им за размеренное постукивание в дверь, на самом деле тяжелые шлепки капель, срывающихся с пальцев свесившейся руки Леонида Антоновича. Сканер от-вернулся и открыл коробку. Зажмурившись, он начал одну за другой вытаскивать картины и бросать их на пол небрежно, как дрова.
   Сканера трясло. Сила Чистовой возросла неизмеримо, и эти картины были совсем други-ми - он чувствовал их даже сквозь закрытые веки, которые неудержимо тянуло вверх - по-смотреть, взглянуть хотя бы на одну. Он пытался понять их руками, но под пальцами была только шершавость давно высохшей краски. Надо взглянуть хотя бы на одну, потому что...
   Потому что картины не любят, когда на них не смотрят.
   Не выдержав, он поднял веки - всего на мгновение, успев увидеть лишь чьи-то страшные глаза, смотревшие на него в упор и, казалось, увидевшие и даже начавшие анализировать... и тут же снова зажмурился. Его руки извлекли из коробки последнюю картину и бросили по-верх груды остальных, потом он повернулся и посмотрел на обмякшего в кресле человека с внезапной деловитостью.
   Чистова сказала, что никто не должен ему мешать. Да, так. Но она же сказала, что он мо-жет выживать, как хочет. Значит, как считает нужным. А вдруг Виктор сегодня уцелеет, и тогда этот человек все ему расскажет... Нет, никто никому ничего не должен рассказывать.
   Сканер вытащил из кармана захваченный в зале нож и, двигаясь как сомнамбула, напра-вился к креслу.
   Когда он вернулся к картинам, его лицо по-прежнему хранило деловитое выражение - ус-талая, довольная деловитость человека, только что окончившего важную работу. Спереди его френч из серого стал грязно-красным, но это, право же, было не так уж важно. Главное, что он справился. Нож был неподходящим для такой работы - слишком округлый, слишком неудобный, слишком декоративный, но он справился, и теперь уже не о чем беспокоиться. Осталось только одно...
   - Потерпите, - пробормотал Сканер, вытаскивая бутылочку и отвинчивая крышку. В воз-духе мгновенно распространился резкий запах керосина. - Чуть-чуть еще потерпите... сей-час я вас выпущу...
   Он начал обрызгивать картины керосином - торопливо, но не без доли некой торжест-венности, словно совершал языческий обряд.
   - Сейчас... сейчас...
   Полупустая бутылочка упала на пол. Сканер поднял ее, завинтил крышку, запихнул в карман френча и достал зажигалку, но она выскользнула из его влажных пальцев. В дверь коротко стукнули, и Сканер испуганно обернулся. На его лице мелькнул ужас, но оно тут же снова стало сосредоточенным и слегка сонным, и голова Сканера повернулась обратно. Дро-жащие пальцы подобрали зажигалку и открыли ее.
   - Леонид Антонович!
   Долю секунды Сканер, как зачарованный, смотрел на крохотный острый язычок пламени, потом наклонился и повел им вдоль краев сваленных друг на друга картин.
   - Леонид Антонович! - в дверь кто-то безуспешно толкнулся и снова застучал.
   Огонь набросился на картины с голодной радостью, мгновенно охватив их все. Сканер отступил на несколько шагов, тупо глядя, как бумага, ткань, дерево одеваются пламенем, как чернеют, съеживаются, исчезают чьи-то ужасные глаза, страшные сюрреалистические обра-зы, и чувствуя, как удивительно легко становится на сердце, и жаркий красный туман, оку-тавший сознание, тает, тает...
   И тут что-то взметнулось из самого центра костра - что-то освобожденное, ликующее, неосязаемое и жуткое, бестелесое, безымянное и неисчислимое. Сканера швырнуло на пол, смяло валом прокатившихся сквозь него темных чувств и желаний, на мгновение превратив в беснующееся, агонизирующее, разрывающееся на части существо, корчащееся на паркете, словно раздавленный червяк. Но это существо не являлось хозяином и интереса не представ-ляло и было покинуто почти мгновенно, и нечто помчалось туда, откуда не так давно было так грубо и безжалостно изгнано. Скорчившийся и обхвативший руками голову Сканер ос-тался лежать на полу, отрешенно глядя, как совсем рядом с ним занимается паркет, и неяркое пламя ползет все дальше и дальше. Где-то очень далеко, краешком сознание он еще успел отметить, что кабинет снова стал кабинетом - современным, деловым, безликим помещени-ем, начисто утратив зловещую, угрожающую атмосферу. Одно только выбивалось из общей обстановки - неправдоподобно яркий и свежий красный цвет.
   А потом Сканер услышал крик.
  
  VII.
  
   Когда все произошло, никто ничего не понял и так и не смог понять до самого конца. Многие даже не успели понять, что вообще что-то произошло. Но, тем не менее, каждый, кто находился в этот момент в зале, что-то почувствовал - атмосфера вдруг странно изменилась, и в ней расползлось нечто гнетущее, тяжелое, томительное, словно под потолком зала соби-ралась гроза. Яркий свет, льющийся из огромных люстр, потускнел и словно бы начал втяги-ваться обратно в лампы, цвета стали темнее и гуще, портьеры стали напоминать неприступ-ные ворота и стены угрожающе надвинулись, будто собираясь раздавить всех, находившихся между ними. Была то иллюзия или нет, но на секунды праздник застыл, как будто вдруг за-мерзло время. Замерли танцоры, у некоторых нога так и не успела коснуться пола и осталась в воздухе, разве только едва-едва касаясь паркета носком туфли, в то время как складки платьев, локоны, серьги еще продолжали колыхаться по инерции. Все разговоры оборвались в один миг, будто кто-то резко вывернул звук. Губы сидевших за столом, чуть приоткрытые, не шевелились, над тарелками, не донесенные до рта, зависли вилки с едой, водка и вино чуть покачивались в недоуменно остановившихся в воздухе рюмках. Официанты-лакеи и стоя, казалось, бежали, с привычной небрежностью ловко поддерживая подносы с тарелка-ми, вазочками и блюдами. Музыка испарилась, как капля воды с раскаленного металла, только напоследок успел испуганно вскрикнуть чей-то альт, и очередная строчка старинного романса превратилась в хрипловатый удивленный выдох. Даже клубы сигаретного дыма, ка-залось, застыли. Все взгляды пересеклись в одной точке где-то в центре зала, но глаза неко-торых смотрели одновременно и куда-то внутрь себя, пытаясь увидеть странную, едва уло-вимую, возможно и померещившуюся перемену.
   Прошла секунда. Может быть, немного больше. Но об этом могли бы судить лишь те, кто не поддался общему оцепенению и наблюдал бы за всем со стороны. Был только один такой человек, но этот крошечный осколок времени он использовал не для наблюдений, а для того, чтобы добежать до широкой парадной лестницы, ведущей на второй этаж - туда, где зал по периметру окружала балюстрада с широкими перилами. За это замерзшее мгновение он ус-пел преодолеть несколько ступенек, и еще, прежде, чем оно кончилось, оброненный кем-то нож звякнул, коснувшись пола, с невесомым звуком упала на тарелку с одной из замерших вилок блестящая горошина, лег на стол хрупкий столбик сигаретного пепла, сбитый чьей-то дрогнувшей рукой, и каштановой волной переплеснулись с одного плеча на другое через спину распущенные роскошные волосы одной из танцевавших женщин, остановившейся по-середине резкого разворота. И едва последняя прядь скользнула поверх остальных и нога бежавшего человека дотронулась до очередной ступеньки, время оттаяло и оттаял ресторан-ный зал, и события потекли стремительно, словно река в половодье.
   Вначале вернулась музыка - неуверенная, неровная, испуганная, напрочь утратившая ро-мантизм и любовное томление. Снова зазвучало контральто певицы, но чувственность ис-чезла из ее голоса, и лицо певшей приняло выражение злой ошарашенности, как у человека, на которого в самый разгар любовных утех выплеснули ведро ледяной воды. Пальцы с длин-ными ногтями накрепко вцепились в микрофонную стойку и сжали ее так, что хрустнули суставы, уголки густо-бордовых губ начали разъезжаться в разные стороны.
   Ярко-синие глаза Инны Баскаковой резко потемнели, потом стали и вовсе черными, слов-но зрачок, расширившись до предела, закрыл собой всю радужку. Ее рука с бокалом недопи-того шампанского, еще секунду назад неподвижная, возобновила было прерванное движение к губам, но тут же, дернувшись, снова застыла. Холеные пальцы в золотых кольцах резко сжались на тонком хрустале, послышался сухой хруст, и часть бокала ссыпалась на стол сияющими осколками, а в пальцах Инны осталась фигурная, истекающая кровью ножка. В тот же момент двое из сидевших с ней за столиком женщин, не обратив на нее ни малейшего внимания, с пронзительным криком, напоминавшим кошачье мяуканье, вцепились друг в друга скрюченными пальцами и свалились со стульев на пол, где начали кататься взбесив-шимся клубком, раздирая друг друга острыми ногтями и роняя стулья. Третья женщина, от-ведя чуть в сторону руку с изящной дымящейся трубкой, захохотала, откинувшись на спинку стула, и ее раскрытый в хохоте рот чудовищно растягивался, словно резиновый. Голова Бас-каковой повернулась в ее сторону, и Инна тоже захохотала. Ее пальцы передвинулись вниз по ножке бокала, открыв то, что от него осталось - сверкающие, короткие неровные зубцы, в то время как ладонь другой прижалась к столу и толкнула его - толкнула без видимых уси-лий, но столик, кувыркнувшись, отлетел в сторону так, словно к нему была приложена сила не меньше, чем троих человек. Посуда и бутылки полетели в разные стороны. Инна, издав низкий гортанный звук, бросилась на недавнюю подругу, замахнувшись остатком бокала, как ножом, метя в горло. Но та успела вскочить, и Инна не достала до ее шеи. Удар пришел-ся в плечо, и хрустальные зубья, скользнув по кости, рванулись вниз, к груди, разрывая пла-тье, ломаясь о ребра и раздирая кожу и мышцы в лохмотья. Женщина закричала, но боли в крике не было - только негодование. Кричащий рот уже растянулся так, что уголки губ на-ходились на одной линии с мочками ушей, превратив лицо в кошмарную сюрреалистиче-скую гримасу, зубы, торчавшие из обнажившихся десен, казались огромными. Вместо того, чтобы отскочить, она еще крепче прижалась к Инне и вскинула руку с трубкой, повернув че-ренок к ее лицу. Пальцы ее левой руки вцепились в золотистые волосы и потянули, прибли-жая лицо Баскаковой к трубке, направленной ей в глаз. Обе звонко и весело смеялись, как будто происходило нечто необычайно забавное.
   Зал ресторана превратился в ад, кричащий, ревущий, стонущий, хохочущий. Обезумев-шие от ужаса люди, спотыкаясь о перевернутые стулья, толкая и топча друг друга, рвались к выходу, срывали портьеры и били стекла, ломали рамы, чтобы выбраться через окна, но их хватали и швыряли обратно. Женщины путались в своих изысканных вечерних нарядах и бежали рывками, в судорожной панике, распялив в крике накрашенные губы. Пол усеяли бесчисленные осколки, и каждый, кто падал, напарывался на них. К красной гамме зала при-бавился новый оттенок - самый живой, самый яркий, самый выразительный.
   Она уже добралась до того места, которое облюбовала давным-давно и теперь боком си-дела на широких перилах второго этажа, свесив вниз подол черно-серебристого платья и сцепив пальцы на обнаженных коленях. Здесь было удобно - великолепный обзор, никто не мешал и царила та зыбкая безопасность, которая могла рухнуть в любой момент, - то, что нужно. Конечно, там внизу, с ними было бы тоже по-своему хорошо - одно дело смотреть на воду, а другое - нырнуть в нее. Но там ее могут убить, а это ей не подходит.
   Пистолет, уютно устроившийся в ямке между ее ногами и животом, приятно холодил раз-горяченную кожу сквозь тонкое платье, его тяжесть обнадеживала. Скоро и она нырнет, но еще не время, не время... Она смотрела, улыбалась и смотрела, и кто-то смотрел из нее и вместе с ней, и ее губы шевелились, не ломая улыбку и ведя с ним беззвучный разговор.
   - Смотри, любуйся. Сравнивай. Что твоя Дорога в сравнении с этим?! Примитив. Разве это сюжет для картины? Картина должна быть живой, и люди намного лучше жалкой полос-ки асфальта, согласись. Забавно, что при том, что с ними происходит, они совершенно не чувствуют боли. Им некогда чувствовать боль. Они слишком заняты своими чудовищами, которые успели очень по ним соскучиться. Тебе ведь никогда не приходило это в голову - не просто нарисовать порок, а изменить его, перевести на новый уровень существования? На-рисовать картину в человеке? Впрочем, о чем я спрашиваю - у тебя не было и сотой доли моих способностей. А теперь ты и вовсе всего лишь часть меня. Всего лишь одна из планет Вселенной... Смотри, какие они замечательные. Я вытащила из каждого его грязь и замесила ее по-своему... правда, занятно? Те картины на бумаге, на ткани - не окончательны, они - всего лишь промежуток, настоящие картины были окончены лишь несколько минут назад, когда этот дурачок сделал то, что я ему сказала. Чудовища вернулись домой, только - вот несчастье - прежний дом им теперь тесноват. Разве мог ты мечтать о таком? Любуйся!.. Вот настоящие творения, а все прочее - глупые, несовершенные иллюзии! Смотри. Смотри...
   Она восседала над бушующим морем мечущихся человеческих тел, и ее улыбающиеся глаза без труда отыскивали нужных людей. Они резко выделялись среди прочих - и не толь-ко своим поведением. Их лица плыли, шли рябью, словно туманные дымки, тела неуловимо менялись, обретали неестественную гибкость или, напротив, неповоротливость, все дальше и все безнадежней отодвигая от края их прежнего состояния. То, что вернулось, больше не же-лало быть частью чего-то, оно успело стать слишком индивидуальным, слишком самостоя-тельным, и теперь переделывало своих хозяев под себя. Лица искажались судорогой, мышцы затвердевали в гротескных и страшных гримасах, глаза уходили в глубь черепа или наоборот выпячивались из глазниц, растягивая веки; хрустели суставы, лопалась кожа, не выдерживая непосильного напряжения. У певицы, которая, спрыгнув со сцены, давно металась среди ох-ваченной ужасом бестолковой толпы, раздирая каждого, кого удавалось, острыми ногтями, кожа между длинными, похожими на паучьи лапы, пальцами, превратилась в лохмотья, и руки напоминали изуродованные каркасы вееров. Лицо мужчины, забравшегося с ногами на единственный еще не опрокинувшийся стол, преобразилось в анатомический муляж для изу-чения кровеносной системы - все вены, артерии, даже капилляры чудовищно вздулись и пульсировали, казалось, все в разном ритме. Голова одной из беснующихся женщин враща-лась под немыслимым углом, а ее лицо сползло влево по диагонали, будто размякший пла-стилин.
   Казалось, безумие захлестнуло весь зал, хотя на самом деле оно скосило не больше двух с половиной десятков человек, остальные метались и кричали в бестолковой панике, толкая и топча друг друга. Большинство сумасшедших просто гонялись за гостями и друг за другом, словно изголодавшиеся волки, угодившие в овечью отару, воя, хохоча и разбрызгивая слюну. Но у некоторых безумие носило жуткую, неповторимую индивидуальность. Один из тело-хранителей Баскакова, в клочья разодрав на себе пиджак и рубашку, теперь сидел на скольз-ком от крови и растоптанного угощения полу и с деловитым, сосредоточенным видом грыз собственную руку, захлебываясь пузырящейся на губах кровью и дрожа, словно в сильном ознобе. Сергеев, забившийся в угол, запрокинул голову и шарил пальцами в горле, запихнув руку в рот уже за границу запястья и упорно проталкивая ее все дальше, содрогаясь в жесто-ких рвотных спазмах. Какая-то женщина, совершенно голая, каталась по сцене и пронзи-тельно визжала. Соня Баскакова с криком металась по залу, колотясь о стены, словно бабоч-ка в банке, разбитое лицо заливала кровь, сломанная рука висела плетью.
   Несмотря на сумасшедшую давку людям мало-помалу удавалось покидать зал. Кто-то выпрыгнул в окно, большинство добрались до холла и теперь, застревая в дверях, рвались на улицу. Выбежала в холл и одна из сумасшедших, и там завязалась отчаянная драка - обезу-мевшая женщина расшвыривала взрослых сильных мужчин играючи, даже не прилагая осо-бых усилий. В конце концов все дело решил один из чьих-то телохранителей, всадив пулю в ее мутный, ничего не выражающий глаз.
   Несколько человек пытались искать спасения на втором этаже, но на середине лестницы их встретили выстрелы, и после того, как один из них с воем скатился по ступенькам, зажи-мая рукой простреленное плечо, остальные кинулись обратно в зал, а Художник, смеясь, опустил пистолет. Его глаза горели, руки слегка подрагивали. В эту секунду он не помнил своего имени, не помнил прошлого, даже не помнил, что он человек. Мечта возрастом в не-сколько веков осуществилась. Он стал настоящим Творцом. Он стал частью собственной картины. Он был на вершине и в то же время он был там, среди них. Он мог убить и мог умереть сам. Он был восторгом и он был страхом. Он был силой и был болью. Он был кри-ками и был агонией. Он был безумием и был чужой кровью. Он был блеском вонзающегося в плоть острия и был этой плотью, послушно под ним расступающейся. Он был бешеным бие-нием сердец и хрустом раздавливаемого стекла. Он был смесью запахов зала и острого, горь-коватого дыма, уже начавшего выбираться из холла. Он был малейшим изменением цвета. Он был Вселенной, он был всем, и сравнить это с Дорогой было невозможно.
   Баскаков оказался в самом центре обезумевшей толпы и теперь дико озирался, пока ос-тавшиеся немногочисленные охранники, обступив его, пытались расчистить дорогу к выхо-ду. Краем сознания он уже понимал, что произошло, но поверить и принять это был не в си-лах. Как могло такое случиться?! Как она посмела?! Как смогла подобраться так близко?! И самое главное - где она?! Ведь она наверняка где-то в ресторане, спряталась и наблюдает, наслаждаясь местью. Но никого, хотя бы отдаленно напоминавшего Чистову, он не видел. Найти ее, найти... нет, сначала выбраться отсюда живым, но потом найти ее и уж тогда... Но что происходит с людьми, почему они так странно и страшно меняются... разве способна она была на такое?..
   Один из охранников упал, сбитый с ног внезапно выпрыгнувшим откуда-то сбоку челове-ком, чье лицо и шею изрезала сетка бешено пульсирующих сосудов, а из плеча нелепым бле-стящим ростком торчала глубоко всаженная вилка. Прежде чем охранник успел что-то сде-лать, сумасшедший впился зубами ему в кадык. Эта картина, мелькнув перед Баскаковым, тут же исчезла, оставшись позади - они не остановились ни на секунду, продолжая проби-ваться к двери. Как во сне он услышал грохнувший за спиной выстрел, почти потонувший в криках, и тут же остановился, точно очнувшись.
   - Не останавливайтесь, сейчас выведем!.. - хрипло крикнул кто-то ему на ухо, настойчиво толкая вперед.
   - Стойте, кретины! Где моя дочь?! Найдите Соньку, сейчас же! И Анну!
   - Вот выведем вас и...
   - Ищите, олухи!
   Охранники с руганью развернулись, расшвыривая налетающих на них людей голыми ру-ками - стрелять уже давно было нечем. Он с ужасом шарил глазами по сторонам, боясь уви-деть изуродованные тела, но ни Сони, ни Анны нигде не было видно - может, дай бог, успе-ли выбежать? Но сердцем Баскаков чувствовал, что это не так. Чистова, скорее всего, добра-лась и до них, и тогда они должны быть где-то в зале, превратившиеся в обезумевших зве-рей... много хуже, чем мертвые.
   В воздухе расползался ощутимый запах гари - где-то в ресторане начался пожар. Людей в зале становилось все меньше, из холла долетали крики, чей-то хохот и звуки потасовки. Бас-каков дернулся в сторону, увлекаемый охраной, и увидел Сергеева. Его помощник, съежив-шись, сидел в углу, глубоко засунув в рот собственную руку, точно пытался что-то отыскать внутри себя. Лицо посинело от удушья, страшно выпученные глаза смотрели точно на Вик-тора Валентиновича. Передернувшись, Баскаков отвернулся, и в этот момент откуда-то свер-ху долетел серебристый, переливающийся, странно знакомый смех. Он поднял голову и уди-вился, почему же не заметил Анну раньше. Женщина сидела на широких перилах балюстра-ды в изящной позе, свесив одну из ног в черной туфельке, и смеялась, глядя вниз, в зал. Она была хороша, как никогда, ее лицо раскраснелось, глаза сияли безумным огнем, платье сползло с правого плеча, слегка обнажив грудь, и Баскаков изумился неожиданно захлест-нувшему его бешеному возбуждению. В таких-то обстоятельствах... не сошел ли он сам с ума?!
   - Аня! - крикнул он изо всех сил. - Аня!
   Она взглянула точно ему в глаза и захохотала еще громче, и сейчас нечто в чертах ее лица и безумных глазах казалось особенно знакомым. Где он встречался с ней? Когда? Чистова, несомненно, поработала и над ней. Только сейчас Баскаков заметил в руке Анны небольшой пистолет, небрежно смотревший дулом вниз, и ему пришло в голову, что, свихнувшись, она может убить и его.
   - Притащите ее сюда! - крикнул он телохранителям. Но те не успели отреагировать на приказ - на них налетело сразу двое сумасшедших, один из которых, их недавний коллега, приобретя с безумием неестественную силу, в то же время не утратил профессиональных на-выков. Охранники сцепились с ними, почти отшвырнув Баскакова себе за спину, и на какое-то время он остался один на один с той частью зала, в которой еще оставались бестолково метавшиеся люди.
   Какой-то мужчина, приоткрыв рот и часто-часто моргая, шел прямо на него, пьяно раска-чиваясь и держа сложенные ковшиком ладони на уровне живота. Вначале Баскакову показа-лось, что человек несет, бережно прижимая к себе, какие-то странные сизые мокрые сосиски, и только когда тот уже подошел вплотную, Виктор Валентинович с ужасом и отвращением сообразил, что мужчина поддерживает петли кишок, вываливающихся из распоротого живо-та. Кровь на его черной шелковой рубашке не была заметна, и зрелище казалось нереально обыденным, даже каким-то мирным.
   - ... так странно... - тупо пробормотал раненый. Его полураскрытые губы не шевелились. - ...скользкие... помоги...
   Это было уже слишком. Самообладание Баскакова, державшееся на последних стежках, вспоролось. Он пронзительно закричал, оттолкнул от себя мужчину и метнулся в сторону со всем проворством, на какое только был способен. Раненый с размаху сел на пол, отрешенно глядя на свой живот. По его лицу текли слезы. Медленно, словно во сне, он завалился на скомканную вишневую портьеру.
   - Уведите меня! - отчаянный крик слепо бился о равнодушные стены зала и метался среди строгих коринфских колонн, утративших свою безукоризненную белизну. - Бросьте их, мать ВАШУ!!! Уведите МЕНЯ-А-А!!!
   Анна смеялась.
  
  
  * * *
  
   Один из телохранителей Баскакова успел бросить ошеломленно-испуганную фразу.
   - Что за хрень?!..
   Фраза пропала впустую, ее никто не услышал, да и если бы услышали, ответить все равно не смогли бы. Он и сам не ждал ответа, слова выскочили машинально, в перерыве между су-хими выдохами. Но ему хотелось знать, почему эти двое еще живы, хотя каждый уже полу-чил на свою долю не меньше шести смертельных ударов, кровопотеря огромна, внутренние органы должны были превратиться в кашу, сердце замереть, а мозг отключиться навсегда? Коллеги удивленно и устало сопели рядом, пытаясь наравне с ним устранить препятствие, отделявшее их и босса от спасительной двери.
   Препятствие? Да нет, это уже не препятствие. Речь уже не столько о том, чтобы просто пройти - речь о том, чтобы выжить.
   Слава богу, один, наконец, упал. Еще хрипит, дергается на полу, пытается ухватить за но-ги уже непослушными пальцами, но уже не опасен, уже ему не подняться, его дотаптывают походя, почти небрежно - теперь все внимание на второго. Этот опаснее, много опаснее, по-тому что свой, да еще и дерется с упорством и несокрушимостью сказочного зомбированно-го берсерка. Живот смят не одним ударом, кадык разбит, шейные позвонки сломаны, носо-вые хрящи вбиты в мозг, кровь изо рта и ушей не просто течет - хлещет... Как он может не только драться, но и вообще еще дышать? Искаженное, страшно и странно изменившееся лицо стало ноздреватым и там, где еще не измазано кровью, похоже на кусок пемзы, выпу-ченные, ставшие какими-то крабьими глаза вращаются вне зависимости один от другого... но ведь это свой, это Серега, не первый год в одной упряжке, в спортзал вместе ходили и пи-ли вместе не раз...час назад обсуждали предстоящие выходные, с шашлычками, с девчонка-ми... Да и второго, уже выбывшего, он знает - какая-то шишка из морской администрации порта, спокойный, добродушный мужик, хотя, конечно, и сволочь, как и большинство здесь...
   Он не успел довести мысль до конца - поскользнулся в чем-то влажном, пропустил удар, и то, что осталось от Сереги, заученно вбило ребро ладони ему в гортань и отбросило на пол, под ноги остальным. Секунду спустя свалили-таки и самого Серегу - прямо на умирающего, и тот еще успел ощутить, как прямо на нем добивали того, с кем не раз...
  
  * * *
  
   Женщина бежала по лестнице, легко отталкиваясь ногами от широких ступенек, и разо-рванная почти до талии длинная юбка летела следом, длинные лоскутья цвета лежалых ли-стьев мотались из стороны в сторону. Левая сторона шеи женщины была страшно исполосо-вана, кое-где нелепо поблескивали застрявшие мелкие стеклянные осколки. Некогда изящное фигурное декольте было косо разорвано, и из разрыва вместо левой груди свисали влажные лохмотья кожи и мышц. Правая рука болталась вдоль тела в такт движениям - ладонные кос-ти сломаны, суставы вывихнуты - следствие мощного удара, о котором женщина уже ничего не помнила - не помнила и того, что она женщина, и не понимала, что такое боль. Единст-венное, что существовало в сознании мчавшегося вверх существа - ненависть, животная, слепая, всесжигающая и более древняя, чем мрамор, по которому ступали его ноги. Словно узконаправленный луч, эта ненависть высвечивала любого человека, и тогда весь мир, кроме него, переставал существовать. А сейчас средоточие ненависти сидело там, наверху, свесив ноги с широких перил и хохоча во все горло. Женщина подвывала от нетерпения, и рот, из которого несся этот неистовый вой, растягивался, как у жабы, казалось, все лицо состоит только из этого чудовищно большого рта. Здоровая левая рука протянулась вперед, согнув длинные пальцы когтями. Утром эти пальцы обрабатывали в лучшем волжанском салоне красоты, их движения были медленными, томными и осторожными - не дай бог сломать ногти. Сейчас они рвали на куски, а от ногтей остались только жалкие обломки.
   Второй этаж.
  
  * * *
  
   Художник, внимательно глядя на взбегавшую вверх сумасшедшую, улыбнулся иной улыбкой. Вот он, тот самый момент, то ощущение, которого он еще не испытал. Хватит, по-ра. Он не пытался отогнать женщину выстрелами, а с любопытством разглядывал ее, как це-нитель разглядывает картину. Впрочем, она и была картиной. Особенной картиной. Он больше не смеялся. Он ждал. И только когда женщина приблизилась на расстояние прыжка, его палец спустил курок - ровно и уверенно, хотя и было что-то сожалеющее в этом простом нажатии. Он выстрелил дважды.
   Женщина остановилась возле перил, пьяно пошатываясь, к ненависти на ее лице приме-шалось совершенно детское изумление. Она качнулась влево, привалившись к перилам, по-том ее мотнуло вперед. Руки упрямо тянулись к сидевшему совсем рядом человеку, ноги медленно, но верно снова начали делать шаг за шагом, таща за собой раскачивающееся тело, стукавшееся бедром о балюстраду.
   Он не стал больше ждать, а одним легким прыжком соскочил с перил и перехватил одну из протянувшихся навстречу рук, дернув на себя и вбок так, что хрустнули суставы. Женщи-на завалилась вправо, ударилась животом о перила, издав странный квакающий звук, и пере-валилась вниз, оставив на перилах широкий красный след. Она не закричала, но вскрикнул кто-то внизу, ставший свидетелем ее падения. Спустя секунду раздался глухой звук удара.
   Художник слегка улыбнулся - удовлетворенно, умудренно и с едва заметной печалью, с какой много лет спустя люди смотрят на здание школы, в которой когда-то учились. Он пе-решагнул последнюю черту. Из всего неизведанного осталась только собственная смерть.
   На подбородок попало несколько капель крови, он их вытер, потом склонился над пери-лами. Женщина неподвижно лежала на ступеньках, выгнувшись так, словно собиралась сде-лать кульбит. Его взгляд скользнул по ней походя, почти не задержавшись, не задержался он и на Баскакове, который, приоткрыв рот, только что выпустивший тот самый крик ужаса, смотрел на тело, а его рука плыла ладонью к левой стороне груди в удивительно плавном и красивом жесте, словно он долго отрабатывал его перед зеркалом. Но было там, внизу, не-что куда более интересное - там был человек - не обезумевший, не оцепеневший от ужаса, не поддавшийся панике. Он стоял недалеко от подножья лестницы и, подняв голову, смотрел на Художника. Судя по выражению его лица, он увидел его только что, и движение его пра-вой руки лишь чуть-чуть, но все же запоздало за взглядом, и Художник уловил начало этого движения прежде, чем оно дошло даже до середины, и когда воздух пронзила серебристая вспышка, он уже сам двигался в сторону. Нож, завершая свой полет, лишь распорол ему пле-чо, хотя должен был вонзиться в ямку у основания шеи, по руке побежала тонкая, щекочу-щая струйка крови - забавное, смешанное с болью ощущение.
   А метнувший нож человек уже бежал вверх по ступенькам.
  
  * * *
  
   Он не мог понять, как это произошло. Этого просто не должно было произойти. Так мог-ло среагировать его собственное тело, с отточенной за долгие годы реакцией, но не ее. Он не никак не мог промахнуться. Но, тем не менее, это произошло, и Наташа молниеносно дерну-лась в сторону, так что нож пролетел мимо, не причинив ей особого вреда и лишь слегка за-дев руку. Девушка засмеялась - не без сочувственного снисхождения, склонилась над пери-лами и сделала ему приглашающий жест левой рукой, по которой уже протянулась влажная яркая полоска, и даже с такого расстояния Андрей мог разглядеть безжалостное исследова-тельское любопытство в ее глазах.
   Свой промах он увидел в движении - рванулся к лестнице сразу же после броска. Он еще не знал, что произойдет, когда достигнет последней ступеньки. Другого ножа у него не было, все патроны он давно расстрелял, прихватить чужое оружие возможности, да и времени не было. Если бы только он заметил ее раньше... но когда все началось, Андрей сразу же поте-рял Наташу из вида - она исчезла, как бесплотный призрак, и он даже не успел понять, как это произошло, отвлекся, как и все, когда на зал словно опустилось тяжелое черное облако. А потом в толпу ворвалась стая демонов, и все вокруг превратилось в мешанину из мечу-щихся людских тел. Наташа на какое-то время отошла на второй план, а первый занял про-цесс собственного выживания. Стрелять впустую, на испуг было бесполезно - сумасшедшие не знали страха и не понимали его, почти сразу выяснилось, что не понимали они и боли, ос-тановить их могла только собственная смерть, но убивать он не хотел... кем бы они ни были, Андрей чувствовал свою долю вины перед этими существами, которых уже язык не повора-чивался назвать людьми. Тело взялось за привычную работу, передвигаясь, уворачиваясь, ломая чужие кости, а глаза непрерывно искали ту, за которой пришел сюда - искали и не на-ходили. Он увидел Чистову лишь когда наверху прогремели выстрелы, вскользь удивился, что не заметил ее раньше, и кинулся к лестнице, но тут как назло под руку подвернулось не-сколько чьих-то в усмерть перепуганных подростковых чад, за которыми целеустремленно неслись двое мужчин - судя по остаткам внешнего вида явно чьих-то недавних охранников. Сумасшедших он отшвырнул, задержав на время, а подростков, не церемонясь, как узлы тряпья, выпихнул в одно из разбитых окон, благо этаж был первым - лучше пусть ушибутся или сломают пару костей, чем останутся здесь, на полу, с разорванным горлом.
   Взбегая вверх по ступенькам, Андрей еще раз успел обозвать себя идиотом - ждать той минуты, когда Наташа отправится уничтожать картины, дабы убить сразу двух зайцев, и не предположить, что она решиться доверить это Сканеру, боящемуся даже собственной тени. Дурак, ой дурак!
   - Остановись, Схимник! - звонко и весело крикнули ему сверху. - Стой! Я не хочу тебя убивать! Спасай себя - ты все равно опоздал, не трать себя бестолку! Вы уже проиграли! По-кинь это место с благодарностью!
   Он не ответил и не остановился, передвигаясь не только вперед, но и из стороны в сторо-ны, и зная, что там, наверху, Наташа водит дулом пистолета следом, стараясь поймать в при-цел его голову.
   - Ты удивлен неожиданным проворством? Но мне теперь видны малейшие оттенки дви-жения - малейшие изменения чего-либо... Знаешь, ведь даже у времени есть цвет.
   Грохнул выстрел, и по левому виску обжигающе чиркнуло, с неприятной щекоткой про-ворно побежали струйки крови. Теперь он перемещался, глядя на нее, снисходительную и обманчиво расслабленную, ловя малейшее напряжение мускулов, чтобы снова опережающе уйти с линии огня. Уж что-что, а этому его хорошо обучили. У вас просчитывание оттенков, госпожа художница, у нас - реакция - поглядим, кто кого. Тебе еще дважды стрельнуть ос-талось, так валяй!
   - Ты дурак, Схимник! - теперь в голосе появилось и легкое разочарование. - Ты не смог оценить того, что тебе дали. Неужели тебе не жаль умирать теперь?
   "Зло болтливо", - вдруг с усмешкой подумал он, и одновременно с метнувшейся в его го-лове мыслью, внизу, справа от лестницы голос, без труда опознанный Андреем как принад-лежащий бывшему шефу, выкрикнул имя дочери в таком отчаянно-обреченном ужасе, что Андрей не выдержал и повернул голову, чтобы взглянуть вниз. В тот же момент Наташа шагнула назад, отступая от перил, и зафиксировала прицел на его затылке.
  
  * * *
  
   Когда Анна сбросила вниз женщину, в которую перед этим еще и выстрелила, Баскаков окончательно уверился в том, что избирательное безумие, насланное Чистовой (да полно, действительно ли она на такое способна?!), не миновало и несостоявшуюся владелицу ан-тикварного магазина. Не выдержав, он вскрикнул и дернулся назад, в полукольцо своих те-лохранителей. Кто-то промчался мимо него к лестнице в легком уверенном беге - уверен-ность и собранность в данных обстоятельствах изумляла, но Баскаков не стал на него смот-реть. Охранники торопливо потащили его к выходу, двое из них, изрядно помятые, сами еле передвигались.
   - Быстрей, Виквантиныч!..
   Но он почти сразу же остановился, как вкопанный, вяло отмахнувшись от них. Охранники не стали открывать дискуссию - молча подхватили под локти и почти понесли к выходу, а Баскаков выворачивал шею, не в силах оторвать мутного взгляда от мертвого лица жены, по-луприкрытой скомканной занавесью. Инна лежала среди битого стекла неподалеку от одной из полукруглых ниш, убранство которой было разнесено в клочья. На раскрытых, с остатка-ми помады губах подсыхала розовая пена, правый глаз, уже стекленеющий, походил на от-полированный обсидиан, втиснутый в не по размеру распяленные, вздувшиеся веки. В левой глазнице торчала, глубоко всаженная черенком, тонкая, изогнутая курительная трубка. Золо-тые волосы веером рассыпались по полу... красивые волосы, волосы спартанки... У Баска-кова задергалась челюсть, он отвернулся, мазнув напоследок мертвым взглядом по уже поч-ти опустевшему пространству возле лестницы, и в нем вдруг всплеснулся живой ужас.
   - Соня!!! - пронзительно и отчаянно взвыл он, рванувшись назад. - Моя дочь! Заберите мою дочь!
   Охранники резко остановились, и двое помчались обратно к лестнице, хрустя битым стек-лом. Они бежали очень быстро, но Баскаков какой-то, очень далекой частью своего сознания уже понимал, что они не успеют.
  
  * * *
  
   Сканер вошел в зал, цепляясь за двери, и остановился. Его лицо было черным от копоти, часть волос сгорела, на левой щеке и шее расцвели яркие пятна ожогов, обожженная левая рука висела, как плеть, серый френч был местами прожжен, местами выпачкан в крови. Ши-роко раскрытые глаза смотрели бессмысленно и без всякого выражения.
   Какой-то человек, пробежав мимо, толкнул его, и Сканер, тонко заскулив, прижался к стене. Происшедшее он помнил крайне смутно, кровь и трупы на полу зала его сознание воспринимать отказывалось, а уж связать это с пожаром наверху, в кабинете, и вовсе. Он ис-кал выход, но не помнил, где он. Ему хотелось уйти. Просто уйти и все.
   Потом Сканер увидел Баскакова, и на его лице появилось робкое, искательное выражение побитой собаки, жаждущей вернуть хозяйское расположение. Он оттолкнулся от стены и двинулся вперед, приволакивая левую ногу.
   Его никто не заметил.
  
  * * *
  
   Когда все началось, она не побежала вместе со всеми, а забилась под стол, и из-под сви-сающей скатерти наблюдала за тем, что творилось в зале, то и дело зажмуриваясь от ужаса и зажимая ладонью рот, чтобы никто не услышал стука ее зубов. С людьми в зале происходили странные, кошмарные вещи, словно она каким-то образом оказалась в одном из своих люби-мых ужастиков. Но это был не красочный голливудский фильм, это была голая, дикая реаль-ность, и даже зуб, разболевшийся еще в самом начале торжества, продолжал напоминать о себе совершенно реальной, нудной, оплетающей десну болью.
   Стол находился в дальнем конце зала, и, наверное, она просидела бы под ним до самого утра, но внезапно увидела, как в дверь выбегают ее родители: отец, вероятно считавший, что она уже давно на улице, тащил за руку мать, которая все время озиралась и что-то кричала.
   - Мама! - не выдержала она и выскочила из своего укрытия. - Я здесь! Подождите!
   Они не услышали - исчезли за дверями, но услышал кое-кто другой и вцепился в ее ло-коть мертвой хваткой. Повернувшись, она завизжала и рванулась в сторону, но существо, держало крепко. Десять минут назад она знала его, как свою подружку и одноклассницу, Соньку Баскакову, но теперь это было именно существо, начисто лишенное не только лично-сти Соньки Баскаковой, но и интеллекта вообще. Не так давно красивое голубое платье сви-сало грязными клочьями, едва-едва прикрывая тело, которое, казалось, являлось одним большим кровоподтеком. Несколько зубов были выбиты, остальные скалились в глупой слюнявой ухмылке, правый глаз заплыл, на шее багровела длинная косая царапина. Нелепо вывернутая рука беспомощно хлопала по бедру при каждом шаге. По лицу с неуловимой скоростью пробегали два выражения, сменяя друг друга - Соня то гримасничала и бессмыс-ленно хихикала, то, съежившись, начинала озираться в диком ужасе, а само лицо казалось нездорово бледным и оплывшим, точно лицо утопленника, много дней проведшего в воде.
   - Пусти! - завизжала она, пытаясь освободиться от железной хватки недавней подруги. - Отцепись, отвали! - она изо всех сил била кулаком по запястью Сони. - Отпусти!
   Но та не разжимала пальцев и тупо смотрела сквозь нее, продолжая издавать тонкие хи-хикающие звуки, точно гиена. Впрочем, она не пыталась напасть на нее, как прочие сума-сшедшие - просто держала за руку, в то время как ее лицо бесконечно жонглировало все те-ми же двумя выражениями.
   В конце концов она снова побежала к дверям, за которыми скрылись ее родители. Соня волочилась следом, словно тяжеловесный якорь, еле-еле перебирая ногами, и не изъявляла ни малейшего желания отпустить ее руку. Каждый шаг давался с трудом, и в легких, не смотря на нежный возраст уже достаточно прокуренных, начало жгуче покалывать.
   Она так и не успела понять, откуда взялся этот человек, да, в сущности, это было не так уж важно. Мужчина был довольно рослым - это было явно заметно даже несмотря на то, что он бежал, невообразимо скрючившись, точно хотел свернуться клубком. Его ноздри ритмич-но сокращались - он, словно собака, втягивал в себя густой зальный воздух, глаза были плотно закрыты, в руке зажат целый букет серебряных ресторанных вилок остриями вперед, губы прыгали, как будто их дергали за невидимые ниточки. Он бежал очень быстро, он бе-жал за ними.
   Вскрикнув, она метнулась в сторону, но недостаточно быстро - задержала Соня - тяже-лая, неподатливая. Одновременно с ее движением мужчина взмахнул рукой, и несколько тонких зубьев распороли ей плечо, одно скрежетнуло по кости.
   - Вперед и вверх, - скрипуче сказал человек и снова взмахнул рукой. - Вперед и вверх, вперед и вверх...
   Она кинулась в сторону лестницы, уже мало что соображая. Теперь бежать стало легче - Соня, вереща, добавила прыти, благодаря неожиданно проснувшемуся инстинкту самосо-хранения. Но уже недалеко от лестницы ее нога зацепилась за чье-то тело, она споткнулась и упала, разбив нос о плиту. Соня тяжело навалилась сверху, продолжая тонко визжать.
   "Она хоть наверху... - успела мелькнуть мысль, пока они возились, пытаясь подняться. - Может, сначала ее?.."
  
  * * *
  
   Палец дрожал на курке. Лучше всего было выстрелить сейчас, в затылок. Почему-то очень не хотелось видеть его лицо, хотя что ему, Творцу, лицо какого-то там человека? Люди дав-но не имели значения - всего лишь сырье для картин, всего лишь клетки, наполненные де-монами... Странно, что и он когда-то был таким же. Таким же...
   Но мгновение было упущено, человек повернул голову, и Художник увидел на его лице выражение, которого не видел еще никогда, - глухое, беспросветное отчаяние. Художник дернулся, словно от электрического разряда, и внезапно где-то глубоко внутри него стреми-тельно пронеслось давно забытое...
   Бедная девочка, ты очень дорого заплатила за свой дар, и мне тебя искренне жаль...
   Я люблю тебя, мне не важно, какая ты стала - я все равно тебя люблю, запомни это. Я ведь знаю, какая ты на самом деле, а это все чужое, не твое, это просто грязь. Ничего, мы что-нибудь придумаем...
   Мы должны жить и будем жить, слышишь? Мы выживем! Как угодно, с какой угодно совестью, но выживем! Мы люди! Мы ни в чем не виноваты! Так сложилось... не наша это вина. Мы будем жить - так или иначе!..
   Раньше ты тлела, но теперь ты горишь. Скоро ты вся сгоришь. И они сгорят вместе с тобой... Каждый человек для тебя - это бездна. И однажды ты можешь не только унести в себе ее часть - ты можешь вообще не вернуться. Ты можешь просто исчезнуть...
   Человек, когда-то, неизмеримо давно посмевший назвать Художника "бедной девочкой", почти сразу же отвернулся и вместо того, чтобы броситься к нему, перебросил свое тело че-рез перила в стремительном прыжке и исчез внизу. А Художник закричал, прижав запястья к вискам. В его крике не было ничего человеческого - это был темный, глубокий, яростный рев хищника, в разгар охотничьей погони угодившего в капкан. Крик разлетелся по залу, за-полнил его целиком, проникнув в малейшую щель, заметался среди колонн, эхом отлетая от стен. Художник швырнул пистолет вниз и, закрыв ладонями дергающееся лицо, отскочил от балюстрады.
  
  * * *
  
   Прямо перед ногами Сканера что-то тяжело брякнуло. Он испуганно дернулся назад, гля-дя на упавший перед ним пистолет, но тут же остановился, и на его лице появилась отре-шенная улыбка. Он нагнулся, подобрал пистолет, воровато огляделся и, убедившись, что ни-кто этого не заметил, спрятал его под френчем. Он еще не знал, для чего пистолет может ему пригодиться, но шедшая рядом и видимая ему одному золотоволосая в синем шелковом бе-лье сказала, что он поступил совершенно правильно - еще более правильно, чем когда согла-сился выполнить поручение Чистовой. А уж не верить ей было нельзя.
  
  * * *
  
   Он не знал, зачем повернулся в тот момент, теряя частичку драгоценного времени, - ведь и так было ясно, что придется делать, и так было ясно, что теперь он точно проиграл. Позже Андрей убеждал себя, что сделал это лишь для того, чтобы увернуться от очередного вы-стрела, но понимал, что это не так. Что-то другое. Что-то, чему объяснения не находятся ни-когда.
   Он ожидал увидеть все то же безжалостное прекрасное лицо, под которым была безвоз-вратно похоронена Наташа Чистова, но увидел иное, невозможное - сквозь лицо Анны, если то, что стояло там вообще было возможно называть человеческим именем, словно сквозь ту-ман проступило другое лицо. Пусть не такое красивое, не такое совершенное, но несомненно лучшее и истинное. Будто толстостенная темница на мгновение стала прозрачной, и пленни-ца выглянула наружу. В расширенных карих глазах дрожали ужас и боль.
   Он отвернулся и перепрыгнул через перила, услышав за спиной звериный вопль, словно кого-то заживо рвали на части, и в коротком полете подумал, что, возможно, отвернулся очень вовремя.
   Андрей легко приземлился на пол и перехватил руку скрюченного человека, уже летев-шую к возившимся на полу (черт бы их подрал!) девчонкам, потом крутанул чужой кулак вправо и вниз, и запястье сломалось с легким хрустом. Вилки весело рассыпались по полу, и человек тут же дернул сломанной рукой с такой силой, что Андрей, еще не успевший ее вы-пустить, отлетел в сторону и крепко ударился боком о стену. Девчонки, путаясь в том, что осталось от их длинных нарядных платьев, пытались встать, продолжая пронзительно и дос-таточно противно верещать.
   - Вперед и вверх, - сообщил сумасшедший в пространство и, по-собачьи втягивая воздух ноздрями, потянулся к ним скрюченными пальцами, мягко шевелящимися, точно паучьи ла-пы, вдруг отчего-то поразительно напомнив Андрею профессора Мориарти в сцене у водо-пада из отечественной постановки "Приключений Шерлока Холмса".
   Он одним прыжком оказался возле "профессора" и коротко ударил его в горло. Тот зава-лился набок и забился на полу, хрипя и ловя губами недоступный уже воздух. В агонизи-рующих движениях не было боли - только животная, первобытная злость - он не сделал то-го, чего в тот момент хотел больше всего на свете.
   Андрей быстро вскинул голову - Наташа исчезла. К нему бежали люди - незнакомые, но в роде их профессии он не сомневался, а за ними поспешал сам Баскаков, протянув вперед трясущиеся руки, казавшийся постаревшим на много десятков лет.
   - Сонечка, Сонечка!.. - лепетал он.
   Нужно было уходить, но проклятая "Сонечка" и ее подружка, уже успевшие кое-как под-няться на ноги, вцепились в него, словно клещами. Безымянная девчонка истерично рыдала взахлеб, икая и задыхаясь, Баскакова же перемежала всхлипывания с низким жутковатым хихиканьем, каждая мышца ее тела сокращалась словно сама по себе, и Андрею, к которому она прижималась, казалось, что под кожей Сони беспрерывно извивается клубок змей. Она крепко держала его. Слишком крепко. Андрей вдруг отчетливо осознал, что сможет изба-виться от этих нечеловечески сильных объятий только лишь вырвав руки Баскаковой из пле-чевых суставов. Он негромко выругался с глухим отчаянием и чуть повернул голову, все еще пытаясь освободиться от вцепившихся в него рук. Оставалась небольшая и довольно глупая надежда, что его не узнают и отпустят с миром.
   - Сонечка! - подбежавший Баскаков схватил дочь за плечи. - Слава богу... Спасибо вам, спасибо...
   Соня вдруг истошно заверещала, точно прикосновение родного отца обожгло ее, и вцепи-лась в Андрея с такой силой, что у него захрустели кости. Подоспевшие охранники начали разжимать ее сведенные судорогой пальцы, нервно озираясь и безадресно ругаясь вполголо-са. С улицы долетало приглушенное завывание сирен, зал стремительно заполнялся густыми клубами дыма.
   - Сейчас, сейчас... - бормотал Виктор Валентинович, продолжая сжимать плечи бесную-щейся дочери. - Отпусти его, Соня... Лиля... Да разожмите же им пальцы, мать вашу! Осто-рожней только!
   С каждым произносимым словом его спина выпрямлялась, плечи расправлялись, боль, испуг и растерянность на лице начали уступать место деловитой озабоченности и злости - Баскаков приходил в себя.
  
  
  * * *
  
   - Это Схимник!!!
   Все обернулись на крик. Кричал Сканер, на которого до сих пор никто не обратил внима-ния, и в крике были животный ужас и злорадство. Он пятился, указывая пальцем на глаза стоявшего у лестницы человека.
   - Это Схимник, Витя! Схимник! Убейте его, это Схимник, это Схимник, это Схимник!!!..
   Баскаков не стал тратить времени на размышления - еще при первом крике Сканера на его лице появился оттенок узнавания, и теперь ни обритая голова, ни густая угольная борода не играли уже никакой роли - перед ним действительно стоял бывший "пресс-секретарь", и по знакомому бесстрастно смотрели на Баскакова его серые глаза. Соня мгновенно отошла на второй план. Схимник без всякого сомнения пришел сюда вместе с Чистовой и должен знать, где она.
   Должен знать, ЧТО она.
   - Взять! - негромко приказал он уже своим прежним голосом, и охранники мгновенно ок-ружили Андрея. Он слегка усмехнулся, почувствовав, как в спину и шею уперлась острая сталь. Положение неважное, но отбиться было можно, вполне можно... если бы не прокля-тые девки!
   - Ведите их на улицу, и не дай бог!.. - не закончив, Баскаков пошел к выходу. Он больше не поддавался захлестнувшему его недавно порыву и не пытался даже прикоснуться к доче-ри. В сущности, сейчас это уже была и не его дочь. Только теперь он вспомнил про свой те-лефон, который отключил еще в начале праздника, и включил его, и телефон тотчас же взволнованно запиликал сороковую симфонию Моцарта.
   - Виктор Валентинович! - закричал в трубке голос Шевцова, сергеевского помощника. "Ныне занимающего пост покойного Сергеева", - машинально мысленно поправился Баска-ков. - Я хрен знает сколько пытаюсь до вас дозвониться!
   - Ты где сейчас?!
   Господи, что там еще стряслось?!
   - Я подъезжаю к... Ни хрена себе! У вас...
   - Встречай, мы выходим. С нами Схимник.
   - Блядь! - изумленно-растерянно сказал Шевцов и отключился. Баскаков спрятал телефон и, прикрываемый одним из охранников, вышел из зала, ни разу больше не обернувшись туда, где лежала Инна. Следом вывели Андрея и Соню с Лилей, которые все еще держались за не-го, не проявляя ни малейшего желания разжать пальцы. Последним вышел Сканер. В дверях он остановился и взглянул на лестницу, потом оглядел зал, в который из двери заползали си-зые, горькие клубы дыма, и его лицо перекосила гримаса отвращения, а ладонь поползла по груди - туда, где часто-часто заколотилось сердце. Потом она скользнула чуть ниже, где был спрятан выброшенный Чистовой пистолет.
   - Она попросила, - прошептал он. - Я просто делал... Я - жрец... Жрецы ни за что не от-вечают, они делают то, что им велят... я...
   С улицы долетел визг шин, захлебнувшись, смолкли сирены подъехавших машин. Сканер повернулся и поспешно вышел, в коридоре споткнувшись о тело женщины с простреленной глазницей. Позади остался заволакивающийся дымом зал, залитый кровью, усеянный оскол-ками битой посуды, среди которых лежали трупы и стонали, слабо шевелилясь раненые. Женщина в зеленом вечернем платье, заляпанном темными пятнами, хрипло рыдала, сидя на полу рядом с мертвым мужем. Мужчина, прижимая ладонь к распоротому плечу, тупо бро-дил туда-сюда, натыкаясь на стены и оставшиеся стоять столы. Тонко кричал забившийся в одну из ниш официант с разодранным чьими-то ногтями лицом и в тон ему подвывала все еще катавшаяся по сцене обнаженная женщина. Певица, чье приятное контральто недавно так красиво выводило романсы, стояла, прижавшись к стене, и пристально смотрела на свои растопыренные неестественно длинные пальцы с порванной между ними кожей, покачивая головой со странной мудрой укоризной.
   С того момента, как Сканер поджег первую картину, прошло немногим больше семи ми-нут.
  
  * * *
  
   С Шевцовым Баскаков столкнулся в разгромленном холле ресторана. Заместитель выгля-дел совершенно ошарашенным, однако вопросов задавать не стал, только кивнул на одно из лежавших неподалеку от стены тел.
   - Вон где значит Денис-то. Даже до вас не добежал...
   Баскаков успел вяло удивиться тому, что Шевцов смог узнать убитого - у человека прак-тически не было лица. Имя ему ничего не говорило, но он вспомнил, что несколько охранни-ков и шофер остались на улице. Он нервно дернул головой и быстро прошел к дверям, гово-ря на ходу:
   - Схимника в машину и на дачу, как можно быстрее, а то сейчас тут ментов будет туча!.. В твоих интересах, чтобы он не сбежал!
   Шевцов кивнул и приотстал. Баскаков вышел на улицу и невольно зажмурился от света множества фар. Во дворе уже стояло бесчисленное количество милицейских машин и "Ско-рой помощи", мимо пробежали пожарные и группа омоновцев. Он увидел свой "фантом", прислонившись к которому стоял шофер, белый, как мел. За ажурной решеткой ограды шу-мела взволнованная толпа, неподалеку слышались крики, надсадный звук ударов и чей-то вой.
   - Виктор Валентинович!
   Увидев, кто к нему обращается, Баскаков поспешно оглянулся - ни Схимника, ни Шевцо-ва сзади уже не было - остались только выведшие его из зала охранники.
   - Пожалуйста, давайте повременим с вопросами, - тускло сказал он, - моя жена погибла. В любом случае я знаю не больше остальных - займитесь ими. Мне не до того... мне нужно ехать в больницу.
   - Конечно... простите, - произнес человек слегка растерянно и отошел. Вскоре вернулся Шевцов, бережно неся на руках извивающуюся и хихикающую Соню, которую тут же сдал подоспевшим врачам. Поговорив с ними несколько минут, Баскаков нырнул в услужливо распахнутую дверцу "фантома" и в изнеможении опустился на диван, сжав ладонями голову. Перед глазами у него все еще обвиняюще стояли мертвое лицо Инны и безумная, кровото-чащая улыбка дочери. Если бы он в свое время не принялся за поиски Чистовой с такой одержимостью, ничего бы этого не случилось. Но кто мог знать? Кто?
   Как только он найдет Чистову
   Если он найдет Чистову...
  то убьет ее без промедления. Причем сам. Обязательно сам!
   "Нет, промедление будет! - издевательски сказал ему некий гаденький голосок в глубине сознания. - Будет, и ты знаешь, почему. И она это знает".
   Шевцов плюхнулся рядом, прервав его размышления.
   - Ну, говори, что там у вас стряслось.
   - Во-первых, помните того парня, которого еще с прошлого года в больнице караулили? Которого еще тот же самый Схимник из больницы увез? Я тогда тоже несколько смен вы-ставлял, и ребята, которых вы сегодня на улице оставили... и Денис тоже... они ведь тоже дежурили тогда - много раз.
   - И что?
   - Он ошивался сегодня перед рестораном, и они его узнали. Ну, скрутили - на всякий слу-чай, все ж помнят, сколько тогда шуму из-за этого было. Пытались вам отзвониться, но вы же отключили... В общем, они решили, что вас лучше не беспокоить, и держали его в маши-не... ну, а потом - сами понимаете.
   - Где он?
   - Я отправил его на дачу вместе со Схимником. Некогда было разговоры разговаривать.
   - Молодец, все правильно. Что ж, это хорошо... но, судя по твоей физиономии, Шевцов, это еще не все новости?
   - В ваш дом проник посторонний. Он на третьем этаже, насчет которого были особые ин-струкции. Он...
   Все прочие слова Шевцова превратились для Баскакова в кашу. По его телу внезапно про-бежал легкий холодок - некоторые называют это откровением. Мысль была совершенно су-масшедшей - но разве мало было сегодня сумасшествия? Абсолютно реального сумасшест-вия? Он чуть склонил голову набок и произнес - на удивление мягко для человека, чья по-вредившаяся (поврежденная) в уме дочь была на дороге в больницу, чья жена остывала в разгромленном зале ресторана, чьи глаза видели, как нелепо и жутко меняются лица, пре-вращаясь в сюрреалистические маски и как некто пытается запихнуть обратно в живот соб-ственные внутренности.
   - Не посторонний, Шевцов. Посторонняя.
   Потом, глядя прямо перед собой, Баскаков добавил со странной улыбкой, неожиданно на-веявшей на Шевцова некий, почти суеверный страх:
   - Дадим им время. Пусть развлекутся. Они оба это заслужили.
  
  VIII.
  
   Время еще только-только начало подбираться к кошмару в ресторане "Князь Болкон-ский", и Сканер, обмирая от ужаса и сознания важности данного ему поручения, кружил в танце безжалостную красавицу, и смеялась пьяным смехом еще живая Инна Баскакова, а на другом конце города, неподалеку от перекрестка, под огромными тополями, с которых но-ябрьские ветры уже давно оборвали всю листву, стояла старая "ауди", и свет многочислен-ных фонарей тускло отражался в ее немытых стеклах. Двое сидевших в машине людей вни-мательно смотрели на один из домов, величественно возвышавшийся из-за широкого забора - белый, с темно-коричневыми крышами, арочными окнами и изящными балкончиками. Од-но из окон третьего этажа ярко светилось, остальные были темны, горели ли окна на первом этаже видно не было. Короткую подъездную дорогу к воротам и площадку заливал свет, ве-тер доносил легкий призрачный звук работающего фонтана. Если не считать "ауди", улица была пустынна, и везде взгляд натыкался на глухие заборы, решетки, крохотные глазки ка-мер - это была улица состоятельных людей.
   Двое курили, и дым выматывался из опущенных окон рваными и путаными нитями.
   - Как думаешь, сработает?
   Шофер неопределенно пожал плечами - молодой черноволосый, черноглазый красавец восточного типа, которому больше бы пристало сидеть не в старой машине, а на горячем арабском скакуне.
   - За первую часть не особенно беспокоюсь, хоть охранником и не был. Не беспокоюсь, потому что мужик и там тоже мужики сидят. Хозяина дома нет... неужели ты думаешь, что они упустят такую чудную возможность? Да ни за что на свете! Ты, главное, со своей частью справься, не забудь ничего и не паникуй, а я уж тут прослежу...
   - Никаких "прослежу" - отправляйся подальше отсюда! Я вообще не должна была к тебе обращаться, но некого было... а Макса я больше просить не могу, я и так его достаточно подставила. Так что, Султан, поезжай, не светись - думаешь, твою физиономию за это время подзабыли?
   - Если бы времени было побольше, мы могли бы состряпать что-нибудь более дельное, - невозмутимо заметил Заир-Бек, пропустив ее слова мимо ушей. - Ты правильно сделала, что нашла меня, а то я до сих пор чувствовал себя, как... - он сжал губы, не дав вырваться подка-тившему ругательству.
   Вита посмотрела на него с тревогой. Султан, с того злополучного марта бывший в бегах, вернулся в Волжанск только три недели назад, убедившись, что бывший хозяин "Пандоры" давно потерял к нему всякий интерес. Он привык к городу - здесь давно были налажены по-лезные связи, здесь остался не один десяток подружек, а еще, как он туманно объяснил Вите, здесь остались "долги". Кроме него, в Волжанск вернулись еще трое уцелевших "пандорий-цев", и все четверо уже успели объединиться в некую конторку, занимавшуюся, по уверению Султана, исключительно компьютерами. Уверениям Вита не поверила, но беспокоило ее другое - Султан откликнулся на ее просьбу с такой мальчишеской горячностью, что она поч-ти захотела тут же все отменить. Ее собственная горячность в свое время чуть все не погуби-ла, и хотя нынешняя роль Султана была достаточно безобидной, он мог наломать дров.
   Вита взглянула на часы - осталось чуть больше трех минут. Она вытащила из кармана упаковку жвачки, разорвала ее, высыпала на ладонь все подушечки, запихнула все в рот и начала активно двигать челюстями.
   - Не забывай все, о чем мы говорили, - торопливо и как-то жалобно сказал Султан, сжимая пальцы на руле. - Стандартная автономная система наблюдения, без выхода на левые объек-ты, так что разбираться будут исключительно внутренними силами. Примерно где что стоит, мы разобрались. Скорость поворота камер градусов семь в секунду, так что времени у тебя в обрез. Не забудь, что я тебе говорил про зеркало. Там стоят стандартные "ватеки", так что должно получиться. Ты точно все взяла? Ты ничего не забыла?
   - Ничего, не волнуйся.
   - А я волнуюсь! - запальчиво сообщил Заир-Бек. - Я почти не сомневаюсь, что ты смо-жешь зайти к ним в гости, и я почти не сомневаюсь, что ты не сможешь выйти оттуда! Это бессмысленно, Вита! Бессмысленно и глупо!
   - Ни то и ни другое. Да перестань ты причитать - все получится! Чем больше будешь кар-кать...
   - Это из-за наших, да? - вдруг спросил Султан не своим, старым и усталым голосом. - Из-за них?.. Ты, значит, нашла, кто их?.. Это все-таки он?! Зачем?! За что?!
   Вита промолчала, усердно жуя, нервно подергивая прядь волос над ухом и поглядывая на коричневые крыши особняка.
   - Я пойду с тобой! - решительно бросил Султан, сделав зверское лицо, и его глаза забле-стели диковато и азартно. Увидев этот блеск, Вита почувствовала неодолимое желание от-шлепать экс-коллегу, первому же забывшему свои обязанности. Султан не изменился и, бу-дучи компьютерным гением, тем не менее так и остался мальчишкой. Казалось, что она, фи-зически старше его на пять с половиной лет, теперь обогнала его не на один десяток. Неожи-данно Вита подумала, что и внешне он совсем не изменился, только взгляд стал более жест-ким, и где-то в глубине его навсегда застыло легкое изумление, словно он не переставал удивляться судьбе, наградившей его в тот день простудой и этим оставившей в живых.
   - Нет.
   - Но я должен сде...
   - Ты нужен мне снаружи - забыл?! - зло спросила Вита, кладя ладонь на ручку дверцы. - Или отправляйся домой, или сделай то, что действительно нужно! А так ты все испортишь, и мы оба...
   - Да, - глухо и покорно сказал Заир-Бек, теперь глядя на баскаковский особняк почти с не-навистью. - Да, конечно.
   Он облизнул губы, потом вытащил сотовый телефон и вдруг произнес:
   - А все-таки славная у нас была контора. Эх, Евгений Саныч, Евгений Саныч...
   - Мне пора, - Вита, отвернувшись открыла дверцу. - Ничего машина.
   - Не моя, - рассеянно заметил Султан, - Оксанкина.
   - Вот как? А телефон?
   - Телефон Танькин.
   - Ты в своем репертуаре, - она усмехнулась, и Султан произнес с легким холодком.
   - Я зарабатываю достаточно. Не в деньгах дело - в доверии. И в желании сделать что-нибудь приятное. Смотри, не упади с забора, иначе от тебя мало что останется.
   Вита вдруг подмигнула ему, поправив заброшенный за спину рюкзачок. В свете фонарей ее лицо с зачесанными назад волосами казалось мертвенно бледным лицом призрака, заблу-дившегося в мире живых. Лицо маленького, уставшего призрака.
   - Его высокопреосвященство нам обещал на небе райское блаженство.
   - Слушай, и так хреново, еще ты льда в прорубь подсыпаешь! - огрызнулся Султан. - Ступай, мой несравненный афродизиак, и возвращайся с победой и со скальпами, мы укра-сим ими свои бедра и отправимся в "Цезарь" пить пиво.
   - Мальчишка! - сказала Вита с неживой улыбкой и исчезла. И только через несколько се-кунд Султан вдруг сообразил, что сказал именно то и так, что и как мог бы сказать Женька Одинцов, которым он всегда так восхищался. Его лицо искривилось в горькой гримасе. Это было некстати и это было жестоко.
  
  
  * * *
  
   Он делал четыре дела одновременно - пил кофе, курил, поглядывал на мониторы и читал непритязательный детективчик, посмеиваясь над попытками автора изобразить реалии пор-товых интриг, - он слишком долго проработал в порту, пусть и мелкой сошкой, чтобы теперь иметь право посмеиваться над рассуждениями того, который явно никогда и дня в порту не отпахал. Он был достаточно молод, но смешки получались старческими, скрипучими.
   В очередной раз затянувшись сигаретой, он пристроил ее в пепельнице и протянул было руку к чашке, когда соответствующий сигнал возвестил о том, что кто-то нажал звонок у ка-литки, рядом со въездными воротами. Недовольно взглянув на монитор, он увидел трех де-вушек, стоявших в ярком свете прожекторов, - молоденьких, почти школьниц, - голоногих, в легкомысленных коротких плащиках и в туфлях на высоченных каблуках. Девушки на лю-бой вкус - жгучая брюнетка, не менее жгучая рыжая и кудрявая блондинка, похоже, что на-туральная. Хорошенькие, но слишком яркий, кричащий макияж и откровенно блядское вы-ражение лиц. Подобные экземпляры в этот дом никогда не захаживали, и поэтому он, не удержавшись, отмел суховато-вежливое обращение, применимое к обычным визитерам, и грубовато спросил:
   - Чего надо?
   - Подарок для Виктора Валентиновича, - приветливо прощебетала рыжая, чуть изогнув-шись и пристроив ладони на бедрах, так что плащик слегка разъехался и стал виден намек на юбку. - Прибыл в лучшем виде.
   Прежде, чем он успел сказать, что, во-первых, Виктора Валентиновича нет дома и прибу-дет он никак не раньше полуночи, во-вторых, о любых подарках следует сообщать заранее, и, в-третьих, репутация хозяина не позволяет подобным "подаркам" даже приближаться к его дому и такие розыгрыши не в стиле его друзей - прежде, чем он успел даже открыть рот, брюнетка наклонилась и нажала кнопку на стоявшем возле ее ноги магнитофоне - он увидел его только сейчас. Из динамиков оглушительно громко и весело, на всю улицу грянула хо-рошо знакомая песенка Тома Джонса "Sex bomb", и девушки, профессионально подтанцовы-вая, начали под музыку неторопливо скидывать с себя одежду, невзирая на холодный но-ябрьский ветерок.
   - Елки! - изумленно бормотнул он, внезапно забыв о репутации хозяина. Несколько се-кунд он, чуть приоткрыв рот, наблюдал за происходящим на мониторе, почти прижавшись к нему лицом, потом начал вдохновенно упражняться с трансфокатором, поочередно фокуси-руя расстояние на наиболее интересных обнажавшихся местах каждой из девиц, потирая ла-донью вспотевший затылок и жалея, что хозяин предпочел не растрачиваться на цветные ви-деокамеры. Еще через несколько секунд он связался с охранниками на других этажах и радо-стно сообщил:
   - Мужики! Спускайтесь ко мне! Тут до шефа трех блядей прислали, так они перед воро-тами танцуют - совсем, на хрен, голые! Ей боже! Живей, пока Валентиныча нет! Никогда такого не видел!
   "Мужики" не заставили себя ждать и вскоре ввалились в каморку видеонаблюдения в полном составе - встрепанные, с опасливо-недоверчиво-удивленными выражениями лиц. С хохотом и комментариями они тут же прикипели взглядами к монитору, посвистывая, оттал-кивая друг друга, проводя пальцами по гладкому стеклу и давая указания по фокусировке изображения.
   Музыка грохотала, девушки перед воротами старались вовсю, галдящие охранники упи-вались притягательным зрелищем, и никто из них не заметил, как один из мониторов, при-нимавший сигнал с камеры северо-восточной части периметра дома, начал периодически слепнуть.
  
  * * *
  
  
   Эта стена была самой удобной из всех. Единственным местом, откуда могли бы заметить вторжение, были верхние окна соседнего особняка, но они были темны, кроме того, находи-лись достаточно далеко и их наполовину загораживали голые тополиные ветви. Она прижа-лась к забору, сверкая в темноте широко раскрытыми глазами, как кошка, учуявшая затаив-шуюся в траве мышь.
   Султан сказал, что музыка будет достаточно громкой, но то, что раздалось в вечерней по-лутишине, было настоящим грохотом, и Виту передернуло от неожиданности. Девчонки яв-но перестарались. Раскачивая "кошку", она представила себе физиономию видеонаблюдате-ля и слегка улыбнулась.
   Прежде ей никогда не доводилось делать ничего подобного, и не мудрено, что в первые два раза Вита попросту не добросила трехкилограммовый крюк до края забора. В третий раз "кошка" зацепилась плохо и, сорвавшись, едва не угодила ей в голову.
   - Хреновый из тебя ниндзя, Викторита, - пробормотала она и тут же удивилась - еще ни-когда раньше она не произносила вслух свое полное имя, которое терпеть не могла.
   "Кошка" взлетела вверх в четвертый раз и, брякнув, исчезла за забором. Вита дернула - веревка держалась крепко. Вздохнув, она подпрыгнула и, ухватившись за веревку, полезла наверх, с усилием подтягивая свое тело на руках и перебирая ногами по ровной стене.
   Добравшись до верха, она на мгновение легла на живот, чтобы отдышаться и осмотреться. Камень был холодным и мокрым от недавно прошедшего дождя. Вопреки ее опасениям, здесь не было ни проводов под напряжением, ни колючей проволоки, ни ловушек, и уж тем более не было часовых на вышках с автоматами. Верх забора был по-простому утыкан ос-колками стекла, но от них Виту защищали толстые брюки, куртка и перчатки. Лежа, она дрожала - сейчас она была хорошо освещена, вся на виду... но пока никто не примчался по-интересоваться, с какой целью посторонняя девица разлеглась на заборе частного владения, а значит, будем надеяться, все идет как надо.
   Камеры были именно там, где сказал Султан. Какое-то время она, распластавшись, на-блюдала за их движением, отыскивая тот небольшой сектор, который контролировался толь-ко одной из них, потом немного проползла по забору вперед, стараясь действовать бесшум-но, вытащила из рюкзачка автомобильное зеркало заднего вида и начала ловить им луч про-жектора, свесив руку вниз. Найдя нужное положение, она вытащила изо рта жвачку и приле-пила зеркало к стене. Теперь, проходя через отраженный луч, камера периодически "слеп-ла", давая ей дорогу. Закусив губу и вслушиваясь в грохот музыки возле ворот, Вита отцепи-ла "кошку", подтянула веревку и зацепила крюк с другой стороны, плотно прижимаясь к за-бору и продолжая оглядывать пространство под собой.
   Камеры, сказал Султан. Камеры и собаки - вот, что главное.
   Камеры ты увидишь сразу, Вита. Собак ты можешь не увидеть вообще - по крайней ме-ре, до тех пор, пока не обнаружишь, что лежишь на земле и тебя очень крепко держат за горло. Я не знаю, когда они сидят на цепи, а когда свободно бегают по территории, но я точно могу сказать, что это не шавки, тявкающие с безопасного расстояния на ноги про-хожих. Я думаю, они вообще никогда не тявкают.
   Это была правда - с того момента, как пришли девушки, Вита ни разу не услышала со-бачьего лая. И, как ни вглядывалась в полумрак внизу, никого не увидела, но это ничего не значило. Хотя мест, где спрятаться, во дворе было не так уж много, они уже могли где-то ждать, уже наблюдать за ней. Но ждать было некогда. Она проверила, надежно ли прикреп-лена к поясу пластиковая бутылочка с распылителем, наполненная нашатырем, потом реши-тельно съехала вниз по веревке.
   Слепая для камеры дорога шла по прямой до стены дома, и единственным укрытием на ней была густо заплетенная плющом пергола. Вита, согнувшись, добежала до нее и села на корточки, прижавшись боком к податливому, увитому растениями трельяжу. С этой стороны все окна особняка были темны, и особняк казался нежилым. Вита вдруг отчего-то подумала, что внутри там должно быть очень неуютно.
   Порыв ветра пронесся сквозь полумрак, качнув голые ветви деревьев с едва слышным шелестом, и Вита машинально повернулась на звук. Это спасло ей жизнь. Собаки, охраняв-шие владения Баскакова, действительно обходились без лая, и незаметно и бесшумно подоб-равшийся к ней здоровенный, мускулистый ротвейлер прыгнул молча и увернуться от него уже было невозможно. Она успела только вскинуть руку с бутылкой и нажала на рычажок распылителя одновременно с тем, как собачьи лапы коснулись ее плеч. Мощный толчок от-бросил Виту на трельяж, тот хрустнул, листья плюща окатили ее сотнями ледяных капель, и в тот же момент раздался жалобный вой.
   Струя нашатыря попала ротвейлеру прямо в нос и оскаленную пасть, и теперь, утратив к Вите всякий интерес, несчастный пес крутился по земле, тер морду передними лапами, чи-хал, разбрызгивая липкие хлопья пены и визжа почти по-щенячьи. Он выбыл из строя по крайней мере на четверть часа.
   Вита вскочила, продолжая держать бутылку в вытянутой руке, ладонью другой зажимая себе нос и рот, чтобы не надышаться ядовитых паров. "Жива, жива, жива!" - торжествующе выстукивало в ушах сердце.
   Она не пропустила вторую атаку, и нажала на рычаг распылителя прежде, чем ротвейлер успел прыгнуть на нее. В этот раз ядовитая струя пришлась прямо в холодно сверкающие глаза. Звонко щелкнув зубами, ротвейлер горестно взвыл, с разбегу перекувыркнулся через голову и, продолжая выть, скрылся за углом дома.
   Вита с опаской посмотрела на первого ротвейлера, возившего пострадавшей мордой по земле, потом повернулась, убедилась, что ее нехитрое устройство все еще действует, и, при-гнувшись, быстрыми, мелкими шажками добежала до стены дома, к которой и прижалась. От волнения дыхание ее стало быстрым и коротким, голова слегка кружилась от недостатка воз-духа, плечи, в которые ударили лапы ротвейлера, ныли - наверняка утром будут синяки.
   Она пошла вдоль стены к углу, едва касаясь камня затянутой в перчатку ладонью, и вслед за ней в темных стеклах низких арочных окон плыло ее призрачное отражение, рассеченное толстыми решетками. Добравшись до угла, она остановилась, осторожно выглядывая из-за него, и тут же услышала, как отворилась входная дверь и чуть не подпрыгнула от радости.
  
  
  * * *
  
   - Пойдите и выкиньте их отсюда! - мрачно сказал Тима, наблюдая за происходящим на мониторе. Девушки давным-давно освободились от одежды, включая и тонкие, как ниточки, трусики, и теперь просто танцевали перед воротами, выгибаясь и то и дело принимая позы, порадовавшие бы любого гинеколога. Каждая была наискось, от бедра к плечу, словно побе-дительница на конкурсе красоток, перевязана розовой ленточкой, завязанной кокетливым бантиком. Девушки были отлично сложены, и он, конечно, смотрел бы на них часами, но он единственный из всех не забыл, что находится на работе, и три проститутки были очень зна-чительным отвлекающим фактором. Кроме того, Тима видел, что на противоположной сто-роне улицы уже собралось человек десять, наблюдавших за всем этим с предельно разину-тыми ртами, и в окнах особняка напротив торчали головы. Позор на всю улицу!
   - Тим, да ладно тебе, что ты в самом деле - когда такое еще будет?!.. - заныли остальные, не отрывая глаз от монитора. - Разве только еще вживую посмотреть. Слушай, раз Валенти-ныча нет, надо узнать у них, заплачено ли, а тогда, может, они тут внутри станцуют... ну и все такое?
   - Я сказал - выкиньте их! - твердо повторил Тима. - Немедленно!
   Охранники недовольно заворчали, но начали поспешно покидать каморку видеонаблюде-ния. Массивного Тиму побаивались. Не так, как в свое время Схимника, но ощутимо.
   - А ты куда?! - Тима схватил за плечо прошмыгнувшего мимо "видеонаблюдателя". Тот сердито вывернулся.
   - Хоть вблизи посмотрю, раз ты такой бдительный!
   - Ты на работе - забыл?
   - Ты знаешь, да! - сообщил охранник и исчез за дверью. Помедлив, Тима все же вышел следом за всеми.
   Он не стал спускаться по ступенькам, а остановился в дверях, настороженно оглядываясь. Он привык быть подозрительным. Близкие, вернее сказать, нужные друзья Баскакова не мог-ли не знать, что сегодня дома его не будет, и не стали бы присылать шлюх, уж неважно, с какими целями. Значит их прислал кто-то посторонний и, следовательно, девок нужно выки-нуть с улицы как можно быстрее. Грохот и позор на весь квартал - завтра могут быть серьез-ные проблемы.
   Охранники уже отпирали калитку. "К счастью, по уму отпирали, а не вываливались весе-лой толпой, голося: "Девчонки, девчонки!" - хмуро подумал Тима. Только бы не застряли там. Лучше, конечно, пойти и самому все проконтролировать, но он не хотел оставлять дом. Тем не менее, он все же спустился на пару ступенек, и в этот момент через двор, скуля, про-мчался один из ротвейлеров, то и дело останавливаясь для того, чтобы отчаянно потереть ла-пами морду.
   "Что такое с чертовой псиной?!" - удивился Тима про себя. Пистолет появился в его руке, словно из воздуха, и он повернул голову, прислушиваясь. Потом быстро и бесшумно дви-нулся к тому углу дома, из-за которого выскочила собака. Дойдя, остановился на мгновение, ловя малейший шум, и тут же услышал легкий треск. Пригнувшись, охранник стремительно перелился с одной стороны угла на другую.
   Наблюдавшая за ним Вита тотчас же выскользнула из-за противоположного угла и юрк-нула в приоткрытую дверь секундой раньше, чем снова появился зашедший было за угол че-ловек.
   Огромный круглый холл был ярко освещен, и доли секунд Вита ошеломленно моргала, привыкая к свету, лившемуся из огромных, во весь потолок ламп, закрытых круглым, мато-вым, голубоватым стеклом. Она знала, что попала на "рабочую" половину дома, но и ее уб-ранство было богатым, если не роскошным: статуи в освещенных нишах, колонны под мала-хит, множество встроенных в стены светильников, дорогая мебель, ухоженные тропические растения, картины и драпировки.
   При других обстоятельствах она бы полюбовалась обстановкой и с удовольствием пова-лялась бы на огромном пухлом диване, но сейчас Вита почти не обратила на это внимания, отметив только размеры помещения. Судя по плану, помещений здесь хватало, чего по внешнему виду дома, пусть и кажущегося достаточно просторным, никак не скажешь - оче-видно, Баскаков был знаком с пятым измерением. Вскользь подумав об этом, она слегка улыбнулась - впервые с того момента, как покинула машину Султана.
   В холле наверняка тоже были установлены камеры - и не одна, но теперь Вита не стала их искать - это было уже неважно. Она попала внутрь. Ей не нужно было доставать план дома, чтобы свериться - план был выучен наизусть.
   В холл выходили четыре двери, одна из которых вела в "приемную", а другая - на "се-мейную" половину дома. Ни одна из них Вите не подходила. Она развернулась и пробежала коротким коридором, выведшим ее к закручивающейся спиралью лестнице с низкими, удоб-ными ступенями.
   Звуки с улицы сюда не долетали, и в огромном доме стояла тишина, нарушаемая только отдаленным тиканьем часов и едва слышным, комариным жужжанием ламп. И в этой тиши-не нечто темное и лохматое, неторопливо спускающееся по ступеням навстречу Вите, вызва-ло у нее всплеск такого дикого ужаса, что она едва успела зажать рот ладонью, поймав уже вырвавшийся испуганный крик, так что получилось только невнятное мычание. Со страху ей показалось, что это еще один ротвейлер. Но существо, величественно шествовавшее на-встречу, было всего лишь котом - огромным, угольно-черным пушистым котом с приплюс-нутой мордой и ярко-зелеными, почти фосфоресцирующими глазами. Здоровенный перс вы-глядел себе на уме и невольно наводил на мысли о булгаковском Бегемоте.
   Теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь.
   Вита облегченно выдохнула, ухватившись свободной рукой за перила. Андрей как-то упоминал о баскаковском коте - единственном существе, имевшем право беспрепятственно бродить по всему дому. Она даже припомнила его имя - Черчилль.
   Кот остановился, пристально глядя на незваную гостью немигающими глазами, потом чуть выгнул спину и зашипел, показав острые зубы и ярко-розовый язычок. Его длинная шерсть встопорщилась, отчего Черчилль стал казаться в два раза больше.
   - Кис-кис-кис, - машинально прошептала Вита, осторожно поднимаясь вверх. Кто его зна-ет, какой у котяры характер - такой если вцепится, так отбиться будет очень непросто. - Черчилль!
   На морде кота появилось сонное удивление, и зеленые глаза мягко мигнули, как две фары. Он резко развернулся и с удивительными для таких габаритов проворством и бесшумностью помчался вверх по ступенькам. Вита, набрав воздуха, точно ныряльщик, сделала то же самое. Она старалась бежать как можно тише, но ей казалось, что ее ноги топочут на весь дом, и этот топот эхом раскатывается по просторным комнатам.
   На втором этаже тусклый свет горел только в небольшом коридоре, по которому медлен-но удалялся охранник, скорее всего направляясь к окнам. Вита похолодела. Конечно, следо-вало предвидеть, что отнюдь не все простодушно кинутся глазеть на голых девок. Она при-помнила план дома. Сканер для Наташи расстарался вовсю, обозначив все в подробностях - даже собственные покои, располагавшиеся именно на этом этаже. Наверняка там можно бы-ло найти немало интересного, но она пришла сюда не за этим. Вита, затаив дыхание, мино-вала пролет незамеченная. Но когда она уже преодолевала ступеньки, ведшие на третий этаж, внизу, в холле, хлопнула дверь и послышались сразу несколько голосов - радостно-возбужденных, обсуждающих происшествие. И только один, густой и тяжелый, сразу же пе-рекрывший их, прозвучал совсем с другой интонацией.
   - Откуда тут грязь? Кто-то выходил раньше?
   Несколько голосов ответили отрицательно.
   - Обыскать дом! Вадик, Серега - обшарьте двор, стену осмотрите! Так и знал, что неспро-ста эти девки!.. Мать вашу!!! Уроды!
   Снова хлопнула дверь, и снизу послышалась беготня, свидетельствовавшая о немедленно начавшейся бурной деятельности. Кто-то начал быстро подниматься по лестнице, на пло-щадку второго этажа плеснулся яркий свет.
   Вита запаниковала и на мгновение чуть было не принялась, дергаясь в разные стороны, бестолково крутиться на месте, словно кошка, которой на хвост прицепили консервную бан-ку. Потом помчалась наверх, спотыкаясь в спешке. Пульверизатор все так же был накрепко зажат в ее пальцах.
   - Вижу, наверху! - заорал кто-то снизу, и она припустила изо всех сил, уже не таясь.
   В проеме коридора третьего этажа она налетела на охранника, еще не осведомленного, но высунувшегося поглядеть, что происходит. Оба отпрянули назад, словно ошпаренные, потом мужчина, удивленно-насмешливо приподняв брови, шагнул к ней, протянув левую руку, а правой доставая пистолет.
   Руки Виты пришли в движение раньше, чем она успела сообразить, что делает, - вступила в действие животная защитная реакция. Эффективность приема уже была отработана на рот-вейлерах, и тело, в отличие от головы, задумываться не стало. Одна ладонь скользнула к ли-цу, прикрывая, зажатый в другой руке флакон мгновенно взлетел вверх, и пальцы судорожно задергали рычажок, выпуская в лицо не успевшего среагировать охранника щедрую порцию нашатыря. Охранник издал удивительную смесь рева и визга и, прижав к обожженным гла-зам кулаки с пистолетом в одном из них, пошатываясь, словно пьяный, побрел мимо Виты к лестнице, громко причитая:
   - Глаза... сука ты... мои глаза... глаза-а-а...
   Тут же забыв о нем, Вита проскочила в полукруглый холл с целой гирляндой спирально свисающих с потолка светильников и, чуть не поскользнувшись на гладком паркете, затрав-ленно огляделась. На этом этаже было всего две изолированные комнаты и что-то вроде гос-тиной, по протяженности занимавшие все крыло, не считая ванной и туалетной комнаток, а из противоположного коридора можно было попасть на "семейную" половину дома - такие выходы существовали на каждом этаже, но они были почти всегда заперты. Тяжелая дву-створчатая дверь с массивными литыми ручками явно вела в знаменитый "кабинет". Ей нужна была следующая, обозначенная на плане Сканера квадратиком с огромной буквой "Л" и тремя восклицательными знаками, - одностворчатая, но такая же тяжелая, надежно охра-нявшая баскаковскую тайну. Как раз та, возле которой, протянув руку с ключом, стояла женщина средних лет в лиловом байковом костюме и мягких тапочках, и, округлив глаза, смотрела на Виту. Ее рот раскрылся буквой "О", с пальцев протянутой к двери руки еще сте-кали капли воды, медленно, словно во сне, шлепаясь на паркет. Позади нее, возле ряда из трех стульев, сидел Черчилль и безмятежно умывался, посверкивая прищуренными глазами поверх толстой лапы.
   Вита уронила флакон с нашатырем, и он, привязанный к поясу, легко хлопнул ее по бед-ру. Позади раздался новый крик, потом грохот и ругань - очевидно, ослепший охранник ска-тился вниз по ступенькам, и при этом досталось и кому-то из своих.
   Женщина завизжала и кинулась было наискосок через гостиную, очевидно рассчитывая спастись в ванной, но Вита в несколько прыжков догнала ее, на ходу достав из кармана курт-ки нож с пружинным лезвием и щелкнув им. Ножичек был дешевенький, китайский, но вполне острый. Поймав женщину за руку, она со всей силы дернула ее назад, разворачивая, прыгнула ей за спину и пихнула к двери так, что та чуть не упала.
   - Открывай!
   Перепуганная женщина пролепетала что-то бессвязное, и Вита с панической злостью уда-рила ее коленом под ягодицы, придвинув к двери вплотную, потом схватила за закрученные на затылке волосы и приставила к горлу нож. На паркет с легким звоном посыпались шпиль-ки. Всхлипывая, женщина начала возиться с замком, и в этот момент в холл прибыла охрана, тут же обученно рассредоточившаяся и направившая оружие на двоих возле двери.
   - Нож брось и мордой в пол! - приказал светловолосый и светлобородый мужчина - по голосу именно тот, кто обратил внимание на грязь в холле. Приказал таким обыденно ску-чающим тоном, словно сделал это просто для проформы, и Вита сообразила, что охранникам изначально были даны особые указания для третьего этажа, не включающие в себя перегово-ры, и сейчас и ее, и заложницу просто застрелят без лишних хлопот. Очевидно, сообразила это и женщина, потому что вдруг отчаянно заспешила, провернула ключ в замке и распахну-ла дверь в тот момент, когда хлопнул первый выстрел. Пуля застряла в толстом дереве, не причинив никому вреда и лишь отколов длинную щепку. Вита втолкнула женщину внутрь и с грохотом захлопнула за собой дверь, которую долями секунды позже кто-то изо всей силы рванул на себя. Но замок уже защелкнулся.
   - Изнутри запирается? - коротко спросила она у женщины, стоявшей, комично прижав руки к груди. Голова той прыгнула вниз-вверх. - Запри!
   Женщина поспешно подчинилась и сразу же отскочила от двери, когда та сотряслась от мощного удара. Критически осмотрев дверь, Вита решила, что та, пожалуй, может выдер-жать - дверь была сделана на совесть.
   - У охраны есть ключи?
   - Н-нет, только у нас, - выдавила женщина, - и у В-вик...тора Вален... - она икнула и за-молчала. Вита повернулась и увидела, что они находятся в небольшой проходной комнате, заканчивающейся такой же массивной дверью, в которую был врезан глазок. На секунду она вдруг засомневалась - а то ли это место. Вдруг "Л" с восклицательными знаками - это со-всем не то, что ей нужно, и все ее действия совершенно бесполезны? Она повернулась к женщине, всхлипывавшей и хлюпавшей носом. На ее шее виднелась короткая полоска от ножа, оплывающая кровью, уже запачкавшей ворот лиловой кофты. Всклокоченные волосы торчали во все стороны, а руки снова прижались к груди - теперь уже в неком молитвенном жесте, и выглядела она беспомощно и жалко, но, глядя на нее, Вита не ощутила ни малейше-го укола совести. Женщина, скорее всего, была ни в чем не виновата, она являлась обычным подневольным человеком, но сейчас Вита никак не была способна на жалость.
   Что-то легко коснулось ее ноги. Вздрогнув, Вита опустила глаза и с удивлением увидела Черчилля - кот сидел рядом, с интересом оглядываясь. Очевидно, это было единственное ме-сто, где он никогда не бывал, и с присущим всем кошкам любопытством решил воспользо-ваться случаем и обследовать незнакомую территорию, просочившись в дверь следом за ни-ми. Сжав зубы, Вита подняла голову и ткнула ножом в сторону второй двери.
   - Там живет больной уродец, который много читает, пишет и хорошо разбирается в фило-логии, если тебе известно что это?!
   - Д-да... Юра...
   - Открывай!
   - Н-но я не могу! Это-то только изнутри...а ключ у Веры Васильевны... только ей, навер-ное, уже позвонили, и она не откроет. У нее инструкции!
   - Врешь!
   - Нет! - страх в ее голосе был неподдельным. - Вы можете проверить! Только пожалуй-ста... не убивайте!
   - Что, даже Баскаков не может попасть сюда без вашей помощи?!
   - Через дверь в кабинете... те ключи только у него.
   Вита хрипло выругалась, понимая, что оказалась в глупейшей и безнадежной ситуации. Дверь позади нее дрожала от ударов.
   - Стучи, - устало сказала Вита.
   - Но я же сказала...
   - Стучи - убью! Только не наводи панику! Ну, живо!
   Вита с трудом сдержалась, чтобы не схватить женщину и не встряхнуть изо всех сил - от-чаянье давало себя знать. Она подумала об Андрее, которого теперь, скорее всего, никогда не увидит, который так надеялся, что она покинет город, и ее лицо исказилось судорогой.
   - Давай - улыбнись, скажи что-нибудь!
   - Что?
   - Не знаю, придумай! - Вита прижала нож к ее затылку, проколов кожу. Женщина охнула, подбежала к двери и стукнула в нее несколько раз, подождала немного, а потом забарабани-ла в дверь двумя кулаками.
   - Валя! Валя, это я! Открой! Валя, открой! Валя! Ну, пожалуйста... Валя!
   Из-за двери не донеслось ни единого звука, хотя Вита была уверена, что сейчас женщину внимательно разглядывают в глазок. Может быть, улыбаются с чувством превосходства и безопасности, а то и злорадства. Пошедшие против Баскакова неизменно несут наказание.
   Захлебнувшись слезами, женщина опустила руки, повернулась и беспомощно и умоляю-ще посмотрела на Виту.
   - Ну, видите... я же вам гово...
   За дверью вдруг раздался дребезг разбившейся посуды, почти сразу же кто-то негромко вскрикнул, и в этом легком звуке Вита отчетливо услышала изумление и боль. Что-то произ-нес женский голос, потом послышалось легкое механическое жужжание, и изнутри в замке скрежетнул, проворачиваясь, ключ. Женщина отступила назад. На ее лице застыло непод-дельное изумление, смешанное с облегчением. Вита тоже отошла, почти скрывшись за ее спиной.
   Дверь дрогнула, потом начала отворяться с легким скрипом - медленно, словно в готиче-ском романе, и на них глянуло бледное лицо женщины, стоявшей на пороге в напряженной позе - казалось, она боится сделать хоть малейшее движение, даже вздрогнуть. Эта женщина была моложе и крепче первой, с размытыми, невыразительными чертами и рыжими химиче-скими кудряшками. Сильно накрашенные глаза смотрели возмущенно, изумленно и с болью - взгляд человека, считавшего себя крайне наблюдательным и неожиданно наступившего на грабли.
   Первым отреагировал Черчилль и, мяукнув, проскользнул в комнату между расставлен-ными ногами женщины, задев пушистым хвостом косо задранный подол ее бледно-зеленого халата. Только сейчас Вита заметила скрывающееся за спиной стоявшей в дверях женщины инвалидное кресло. Она не видела, кто в нем сидел - видела только руку, бледную, с отчет-ливо просвечивающими сквозь тонкую кожу голубыми венами и длинными пальцами. Паль-цы сжимали острый осколок тарелки, глубоко врезавшийся в ногу женщины над бедренной артерией, и из-под него ползли струйки крови, разрисовывая кожу причудливыми волнисты-ми узорами. Это объясняло напряжение женщины - она хорошо понимала, что будет, вон-зись осколок глубже.
   - Вас просят войти, - сказала Валя деревянным голосом и отступила в глубь комнаты, ув-лекаемая рукой сидящего в инвалидном кресле, которое с легким жужжанием отъехало на-зад. Вита толкнула всхлипывающую женщину, и та почти влетела внутрь. Девушка шагнула следом.
   - Люба, закрой дверь, - все так же деревянно произнесла Валя и протянула ключ. Женщи-на схватила его, с грохотом захлопнула дверь и заперла ее, потом бессильно оползла по стенке рядом и разрыдалась в полный голос.
   Рука с осколком отдернулась от бедра Вали, и та тотчас же отскочила в сторону, пронзи-тельно и истерично завизжав:
   - Ты знаешь, чей это дом?!! Ты знаешь, что с тобой за это сделают?! И с тобой, парши-вец!
   Вита не услышала ни одного слова. Приоткрыв рот, опустив руку с ножом, ставшую вдруг тяжелой и чужой, она смотрела на того, кто сидел в инвалидном кресле, - смотрела с беспо-мощной злостью, желая только одного - чтобы время повернулось вспять, и тогда бы она никогда не вошла в этот дом, в эту комнату и никогда не увидела того, кто сейчас криво улыбался ей из инвалидного кресла.
  
  IX.
  
   Обе женщины скрылись в комнатке, служившей для них местом отдыха, и Вита, повину-ясь нетерпеливому жесту сидевшего в кресле существа, заперла за ними дверь, действуя словно в полусне, и обернулась. На нее смотрели с усмешкой, слегка затуманенной болью, и ей захотелось отвернуться, забиться куда-нибудь, спрятаться. Она пришла убить его и виде-ла, что тот, кого назвали Юрой, знает об этом.
   Правая рука существа поднялась и повелительно махнула в сторону массивного дубового стола, на котором стояли два компьютера, уже включенных и готовых к работе. Пальцы этой руки были удивительно красивы - длинные, изящные, чуткие пальцы пианиста. Левая же ру-ка со сморщенной покрытой пятнами кожей, неразвитая, младенчески крошечная, походила на лапку ящерицы и заканчивалась тремя скрюченными отростками, мало напоминавшими человеческие пальцы. Но не это было самым страшным, и не кривые атрофированные ноги, на которых легкие трикотажные брюки висели, как на ручках швабр, и не круглый череп, слишком большой для маленького тщедушного тела. И даже не лицо, почти полностью соот-ветствовавшее тому, которое как-то нарисовала Наташа. Лицо это было не просто уродли-вым, оно было немыслимо, отталкивающе безобразным, воплотившим в себе все врожден-ные катастрофы, когда-либо происходившие с человеческой плотью - чудовищное, опухшее, ассиметричное, бугристое, словно изваянное безумным и безжалостным скульптором. Вме-сто носа он прилепил нечто, напоминающее большой, бесформенный кусок губки, на губы потратил столько материала, что они выдавались далеко вперед, и, вдобавок, покрыл какими-то наростами. Ушные раковины он и вовсе не стал делать, ограничившись отверстиями в че-репе. Волосы торчали на голове редкими жалкими пучками, словно трава после сильнейшей бури. Левый глаз казался огромным, выпученный, как у рыбы, и такой же тусклый, зато с правым скульптор просчитался - как и пальцы на правой руке, глаз поражал своей красотой. Миндалевидной формы, обрамленный длинными густыми ресницами, он был глубокого, не-обыкновенного синего цвета, и в нем светились ум, внимание и интерес, накрытые пленкой боли, которая, должно быть, была постоянной спутницей его обладателя.
   Но так или иначе, даже это лицо, словно материализовавшееся из чьего-то наркотического видения, было пустяком.
   Существо с рисунка Наташи было лишено возраста. Но существо, сидевшее перед Витой, возрастом обладало, и даже немыслимое уродство не могло скрыть этот возраст. Юре было от силы лет тринадцать. Коллег Виты, всех клиентов Чистовой убил ребенок. И она пришла убить ребенка.
   Инвалидное кресло покатило к одному концу стола, Вита, обхватив себя руками за плечи и закусив губу, пошла к другому, где ее ждало отодвинутое вращающееся кресло. По пути она машинально взглянула на тяжеловесную кровать, выполненную в готическом стиле и застеленную смятым темным покрывалом, - слишком огромную для обитателя этой комна-ты, но великолепно подходившую к общей мрачной обстановке, как и прочая массивная ме-бель, черный блестящий пол и темно-синяя штора на большом окне. Не выбивался из обста-новки и Черчилль, который теперь восседал на кровати и внимательно наблюдал.
   Опустившись в кресло, Вита взглянула на экран, по которому уже проворно бежали бук-вы. Клавиатура на противоположном конце стола легко щелкала - несмотря на то, что у него была только одна рука, Юра управлялся с клавишами со скоростью опытной машинистки. Вита уже поняла, что он лишен способности говорить и слышать, вероятно, тоже.
   Я знал, что когда-нибудь кто-то из вас придет. Я ждал. Но во-обще-то я думал, что придет Чистова. Мне странно, что пришла ты. Впрочем, я не удивлен.
   Вита нахмурилась, потом со стуком положила нож на стол, и ее пальцы забегали по кла-вишам.
   Ты меня знаешь?
   Я видел твою фотографию. И Кирилл немного о тебе рассказы-вал. А ты живучая. Я восхищен.
   Кто ты такой?
   Литератор.
   У Виты вырвался невольный смешок, который она не успела подавить.
   Ты
   Ее пальцы зависли над клавиатурой в растерянности. Она была не в силах дать определе-ние тому, кто ждал ее ответа у противоположного монитора, и закрыла лицо руками. Нож поблескивал рядом с ее правым локтем, позабытый.
   Вита услышала щелканье клавиш, потом легкий стук и, убрав ладони, увидела, что Лите-ратор постукивает указательным пальцем по столу, чтобы привлечь ее внимание. Она пере-вела взгляд на монитор.
   Камера над дверью. Она маленькая, но ты сможешь ее увидеть. Повернись и взгляни.
   Вита механически повернула голову и посмотрела на дверь, потом кивнула.
   Хорошо. На моем письменном столе много разных увесистых пред-метов, на обеденном тоже. Используй какой-нибудь из них и разбей камеру - я не хочу, чтобы он смотрел сюда, чтобы вообще кто-либо смотрел на нас. Я рассчитываю, что ты будешь последним человеком, который меня видел. Только стульев здесь нет, а кресло тебе не до-тащить, так что брось в нее чем-то. Будь добра, постарайся попасть хотя бы со второго раза. Я привык к своим вещам, и мне не хотелось бы, чтобы их ломали зря.
   Тарелку-то ты уж точно не зря грохнул!
   Справедливо. Но она мне все равно никогда не нравилась. Нена-вижу цветочки. Особенно розовые. А он, конечно, даже это испо
   Слово оборвалось, и курсор беспомощно замерцал на экране, разом разбив все впечатле-ние холодной деловитости и легкой, какой-то аристократической насмешки, никак не соот-ветствовавшей возрасту писавшего. Вита перевела взгляд на Литератора и увидела, что он смотрит в сторону окна. Потом он взглянул на нее с выражением тревожного ожидания, но никак не страха.
   Поторопись. Они приведут его, и тогда это ничем не закончит-ся. Я понимаю, что мой внешний вид у любого человека вызовет столбняк, но пора бы уже и отойти. Или ты, бедняжка, теперь пребы-ваешь в глубокой растерянности? Нашла не совсем того, кого хотела? Не знаешь - убить или сначала чуть-чуть пожалеть?
   Так рассуждать мог бы взрослый, опытный человек, проживший на свете не один деся-ток лет, но никак не ребенок.
   Вита резко встала, обошла стол и остановилась перед развернувшимся к ней инвалидным креслом, потом наклонилась, так что кресло с жужжанием чуть-чуть отпрянуло.
   - А тебя есть, за что жалеть?! - зло спросила она, четко выговаривая каждое слово. Судя по изменившемуся лицу Литератора, он умел читать по губам и понял, что она сказала. - Не-ужели за твой внешний вид?! Или за то, что под ним?! Я читала письмо, которое ты написал мне! Я прошла через все то, через что ты пропустил остальных, которые сошли с ума от боли и убили себя, чтобы избавиться от нее! Я видела, какой ты изнутри! Я не нашла там ничего, что можно пожалеть! Да, ты прав, я живучая! - Вита наклонилась еще ниже, вцепившись в ручки кресла, так что ее бешеные, сверкающие глаза оказались прямо напротив глаз Литера-тора, и он вжался затылком в спинку кресла, глядя в сторону, мимо ее виска. - Посмотри на меня! Ну, посмотри же мне в глаза! Что, не можешь?! Тяжело смотреть в глаза тем, кому причинил столько боли?! Столько боли ни за что! Чем он платил тебе за нас?! Что он дал те-бе за всех нас?! Это кресло?! Технику?! Еду?! Может, он пообещал тебе новое тело?! Или ты делал все это исключительно потому, что было в кайф?!
   Тяжело дыша, она выпрямилась и отошла, оставив Литератора сидеть, по-прежнему вжавшись затылком в спинку кресла, с подрагивающими губами и широко раскрытыми гла-зами. Подойдя к письменному столу, Вита взяла прозрачное, увесистое пресс-папье и почти бегом направилась к двери. Короткий, злой взмах рукой отправил пресс-папье в воздух, раз-дался легкий свист, потом громкое "чвак!", и миниатюрная камера перестала существовать.
   - Доволен?! - хрипло спросила Вита, повернувшись, и прошла на свое место, где на экра-не монитора ее уже ждало одно-единственное слово.
   Письмо.
   Удивлен, да? Я действительно читала твое письмо... в его первоначальном виде. Я прочла его случайно, по ошибке - уже после того, как поняла, что оно из себя на самом деле представляет - поняла весь механизм, поняла, кто прячется за такими красивенькими, кружевными буквами.
   Как ты могла понять? Это невозможно. Расскажи, я хочу знать. Расскажи, пока есть время. Это важно.
   Как только на экране появилась последняя буква, к ноге Виты что-то прижалось. Опустив глаза, она увидела Черчилля. От недавней величественности кота не осталось и следа. Он беспокойно терся об ее ногу, огромные зеленые глаза смотрели испуганно. Потом Черчилль сел и негромко, тоскливо замяукал.
   Что-то произошло в ресторане. У Андрея ничего не получилось, и что-то произошло. Что-то случилось с Баскаковыми, и кот чувствует это. Нет, он это знает. Что-то ужас-ное.
   Пытаясь отогнать растущую тревогу, Вита снова встала и подошла к кровати. Сдернув с нее тяжелое покрывало, она вернулась к столу, бросила покрывало на блестящий пол и усе-лась на него, скрестив ноги, словно индус. Кот подбежал и сел рядом, дрожа и крутя головой по сторонам. Литератор посмотрел на нее удивленно, потом недовольно и нетерпеливо мах-нул в сторону компьютера. Вита покачала головой.
   - Не хочу. Поймешь и так, а твои ответы мне сейчас не нужны. Мне говорить медленно?
   Его ладонь качнулась из стороны в сторону, давая понять, что говорить можно со средней скоростью.
   Вита быстро и сухо изложила ему свою теорию - ту самую, которую когда-то рассказыва-ла Схимнику, сидя рядом с ним на кровати в зеленодольской квартире и еще не предполагая, что этот странный, так пугающий ее человек скоро станет самым дорогим на свете. Внима-тельно наблюдая за ее губами, Литератор кивал - согласно и с все большим удивлением, а под конец в его глазах, даже в тусклом и невыразительном, появилось одобрение и некое удовольствие, словно у преподавателя, выслушивающего ответ способного студента.
   Потом она заговорила о другом.
   Это получилось как-то само собой, и Вита не знала, что конкретно подтолкнуло ее. Вре-мени было мало, и она изо всех сил старалась, чтобы за лаконичными фразами вставали жи-вые люди, которые прежде были для Литератора лишь набором букв, из которых состояли их имена и фамилии; чтобы он почти по настоящему ощутил запах клубничной жвачки, кото-рую так любил Женька, и увидел его хитрые и умные глаза, услышал гнусавое пение Черно-го Санитара и шуточки Мэдмэкса, узнал, как ловко окручивала покупателей Анна и как Ар-тефакт и Мачук препирались на технические темы, как дарила самой себе цветы финансист-ка Валентина, как лепетал глупости очаровательный ребенок Светочка-Сметанчик, как над-менно бродила среди разгоряченной толпы Элина в черной маске, как играл на гитаре Костя, покрытый шрамами, точно ветеран, и как она сама любила охотничьи колбаски и все время прыгала через ступеньки... Было очень важно, чтобы существо, смотревшее на нее из своей изуродованной оболочки, взглянуло в глаза тем, кому писало свои, пропитанные ненави-стью, письма. Она говорила, и через комнату проскальзывали картины - яркие, живые, с за-пахами, звуками, ощущениями - и те, которые Вите доводилось видеть, и те, о которых она только слышала... Бесстрастное лицо Андрея, отступающего в дверной проем, и страшный звук захлопывающейся за ним двери. Надменная и насмешливая черноволосая красавица, изящно выходящая из открытой дверцы "фантома". Постаревшие глаза Славы, сидящего в кресле, как кукла. Теплый песок пляжа, на котором они с Андреем встречали рассвет. Схим-ник, скрежещущий зубами и рычащий, словно зверь, попавший в очередной капкан кошмар-ного сна. Золотой крестик склонившегося Яна, медленно раскачивающийся из стороны в сторону, холодный и внимательный взгляд за тонкими стеклами изящных очков. Наташа, стоящая под сенью старых платанов и молча смотрящая на полоску асфальта - то с ужасом, то с восхищением. "Восьмерка", боком несущаяся на огромные сосны. Танец под прицелом десятков глаз. Светочка Матейко, лежащая на диване под простыней, - мокрая, холодная, ис-калеченная, с застывшей безумной улыбкой. Карина Конвиссар, постукивающая лакирован-ными ногтями по столешнице. Собственное тело, вновь и вновь превращающееся в огонь. Наташа, бросающаяся под машину, и снова Наташа, сидящая на балконе с бокалом пива в руке и с тихой улыбкой говорящая о море. Рисунки, от которых хочется спрятаться. Чело-веческое тело, отлетающее от бампера "Нивы". Нож, торчащий в запястье промелькнувшей за окном руки. Рыжеусый человек, идущий через гараж, и топающий рядом с ним здоровен-ный английский бульдог. Тьма, обретающая руки и хватающая за горло. Залитая холодным светом и кровью "Пандора", застывшие лица, подергивающиеся подошвы ботинок бьющего-ся в агонии Фомина, побелевшие пальцы Женьки, сжимающие глубоко вонзившийся в грудь кинжальный осколок витрины. Окровавленные "гладиаторы", сшибающие мечи под друж-ный рев зрителей. Снег, засыпающий мертвые глаза Аристарха Кужавского. Письмо, заля-панное давно засохшей бурой кровью, выпавшее из папки редакторши "Веги ТВ". Жадный и неприятный прищур Вадима Семагина. Погребенный под снежными холмами старый парк и насупленные купола Покровского собора. Пустая рюмка, со звоном падающая из-под дер-нувшейся руки Виктории Костенко. Туманные, безголосые образы, выплескивающиеся из рвущегося под торопливыми пальцами листа ватмана. Одинокая девушка, согнувшаяся на заснеженной скамейке, закрыв ладонями глаза, полные привидений. "Пандора" - живая, ве-селая, шумная. Слава, уводящий за собой погоню. Перстень в виде ацтекской пирамидки, взблескивающий на влажных от крови пальцах. Темная, гибкая тень, соскальзывающая с бьющегося в мертвенном свете фар тела. Волки, мчащиеся к холодному снежному горизон-ту. Улыбка Ольги Измайловой, податливо переворачивающейся в мыльной воде. Широкая стамеска в руке Григория Измайлова. Темные страшные пятна на простынном свертке, вы-плывающем из подъезда на руках санитаров. Жрецы с бокалами шампанского в руках, вос-седающие вокруг растерянного, несчастного бога. Больная, истощенная незнакомка, выгля-дывающая из пыльного зеркала. Крепкое, благодарное рукопожатие Кости Лешко. Нина Лешко, падающая на колени. Таблетки димедрола, высыпающиеся из разжавшихся пальцев. Пыльная серая асфальтовая лента, огражденная веревкой с красными лоскутками. Со скри-пом кренящийся к земле старый платан... Картины летели все быстрее и быстрее, словно страницы наспех перелистываемой книги, пока не остались только две девушки, пьющие сок на разогретой июльским солнцем "Вершине мира" и глядящие на дорогу, небольшой, не-брежно выстроенный дом, охваченный ревущим пламенем, и, наконец, маленький метис, бредущий куда-то по бескрайней снежной пустыне и еще не ведающий ни власти, ни тьмы, ни бездны.
   Вита замолчала, и в комнате наступила глубокая тишина. Тихо таяли в воздухе вызванные ее рассказом призраки. Ей казалось, что она говорила несколько часов, хотя, на самом деле, прошло не так уж много времени. Она откашлялась, чувствуя, что успела сильно охрипнуть, и тыльной стороной ладони вытерла мокрые от слез щеки, потом вытащила из кармана сига-рету и начала мять ее, рассыпая по полу золотистые табачные завитушки. Только сейчас Ви-та осознала, что больше не слышит стука в первую дверь. Наверное, это было плохо. Скоро приедет Баскаков, двери откроются и... Значит нужно успеть... Но теперь в плане ее дейст-вий стояло жирное многоточие.
   Литератор смотрел в окно, полузадернутое синей шторой, и Вита не видела выражения его лица и глаз. Тонкие пальцы подрагивали над клавиатурой, точно вспоминая фигуры не-кого воздушного танца. Потом они резко порхнули вниз.
   Я ведь могу передать все это ему.
   - Это уже не важно, - сказала Вита, глядя на повернувшееся к ней лицо. Уже в который раз она отметила, что Литератор везде старательно заменяет имя Баскакова безликим место-имением. - И еще неизвестно, вернется ли он.
   Он жив. Я это чувствую. Я всегда чувствую. Родственные связи - вещь почти мистическая, верно?
   Вита молча смотрела на него, чуть приоткрыв рот. Губы Литератора растянулись в ух-мылке - горькой и в то же время надменной.
   Не поняла? Ну, это не удивительно. Я мало похож на своего от-ца. Больше всего я похож на тролля.
   - Баскаков твой отец?! - ее голос от изумления стал визгливым, сварливым. - Твой отец?
   А почему, ты думаешь, я так старался?! Только ли для собст-венного удовольствия?! Я все делал для него - все, что могло при-нести ему хоть какую-то пользу. Я ничего не жалел. Я себя не жа-лел. Я знал, что он никогда не сможет даже на йоту полюбить меня, как сына, я знал, что он притворяется, но мне было уже достаточно, что я хотя бы необходим ему. Да, он мой отец. И очень заботливый, надо сказать. Видишь, как он меня устроил. Все есть. Кроме жизни. А ты сейчас рассказала о стольких жизнях... Я бы продал душу дьяво-лу, чтобы прожить хотя бы час одной из них. К сожалению, души сейчас сильно упали в цене. Жаль, моя душа ему бы понравилась. Не могла бы ты все-таки пересесть в кресло. Так удобнее, да и пол, наверное холодный.
   Забота, вложенная в последнее предложение, вызвала у Виты ужас. Все еще ошеломлен-ная, шокированная узнанным, она подошла к креслу и села. Черчилль устроился под столом возле ее ноги.
   - Чудовище, - прошептала она. - Боже, какое чудовище!
   Литератор не видел ее слов, но если бы и увидел, наверняка понял, что замечание относи-лось не к нему.
   На улице холодно?
   Вита удивленно посмотрела на выпрыгнувшую строчку, потом поняла. Существо, сидев-шее за другим концом стола, никогда не покидало этой комнаты, смотрело наружу через стекло и даже было лишено возможности открыть окно.
   Да, холодно. Недавно прошел дождь, и теперь там пахнет мокрым дымом и ли-стьями.
   Я уже не помню ни дождя, ни листьев, ни ветра. С тех пор, как он привез меня сюда, я не выхожу. Я ничего здесь не знаю. Я не видел даже реку. Я хотел сравнить ее с Иртышем. Иртыш - красивая река. Хотя и это я уже плохо помню. Четыре года. Знаешь, чем купил меня Кирилл? Он принес мне сосновую ветку. Настоящую сосновую ветку, мокрую от снега. Я до сих пор помню ее запах. Одна из медсестер потом нашла ее и забрала. Сюда нельзя приносить ничего подобного. Ветки, цветы, животные - табу. Таковы правила. Потому что все это улучшает настроение.
   Я не понимаю.
   Поймешь. Если успеешь. Знаешь, чего я больше всего боялся? Не дожить. Не дождаться, когда кто-то из вас придет за мной. По всем медицинским прогнозам я должен был умереть еще в феврале. По сути дела, я фактически одна большая раковая опухоль. Но я жив до сих пор. Наверное, мое желание было слишком сильным. Одно плохо - боль. Я чувствую ее постоянно. Лекарства уже давно не спасают. Я говорю это не из желания вызвать жалость, я лишь констатирую факт, о котором тебе, наверное, будет приятно знать.
   Я - не ты, Литератор.
   Это верно. Ты совсем другая. Но тоже, как все, смотришь только глазами. Ты отыскала человека в своем убийце, но смогла бы ты по-любить его, будь у него мое лицо? Вряд ли. Такое лицо может вызы-вать только омерзение, даже если за ним скрывается суть ангела.
   А чем мы виноваты? Тем, что не родились такими, как ты?
   Ее вопрос долго оставался без ответа, и выглянув из-за монитора, Вита увидела, что Ли-тератор скорчился в своем кресле, вцепившись пальцами в столешницу, и скрежещет зубами от боли. Покрытое крупными каплями пота лицо подергивалось, словно от удушья.
   - Я позову сестру! - Вита вскочила, даже не отдавая себе отчета в том, что собирается помочь человеку, которого, собственно говоря, пришла убить. Но ладонь Литератора взмыла в воздух и повелительно качнулась, заставив ее опуститься обратно в кресло.
   Бессмысленно. Проклятое тело, ненавижу его! Я заперт в нем... При-рода сыграла со мной бóльшую шутку, чем ты думаешь. Этому телу че-тырнадцать лет, но мой мозг намного старше. Я обладаю умом, жела-ниями и потребностями тридцатилетнего, мой мозг развивался с ог-ромной скоростью, так что не делай скидок на мой кажущийся нежный возраст. Я отнюдь не ребенок. В год я уже читал и анализировал, в четыре я бы мог потягаться знаниями со способным студентом филфа-ка. В шесть я понял, что единственное верное чувство в этом мире - ненависть. А в десять я впервые убил человека. Это была женщина, и мне очень понравилось смотреть, как она умирала. Родись я челове-ком с обычной внешностью, я, вероятно, стал бы совсем другим. Я и был другим вначале. Я очень долго не переставал читать сказки. Я мысленно путешествовал в чудесные страны. Я спасал народы. Я меч-тал о прекрасной принцессе. Я представлял, что меня заколдовала злая ведьма, но скоро появится некий чародей и расколдует меня. Но этого не произошло.
   Откуда ты?
   Ты, конечно, слышала о Семипалатинском полигоне?
   О нем мало кто не слышал. Значит, ты там родился?
   ☺ Ну, не на самом полигоне, конечно. Абайский район. В период ядерных испытаний люди в течение года получали дозы в десятки, иногда сотни бэр. Милое место. Наполненное болью и страхом. Болез-ни. Смерть. Аномалии. Люди кончали с собой постоянно. Женщины боя-лись иметь детей, и, глядя на меня, понимаешь, почему. Думаешь, я был такой один? Просто мало кто дотянул до моего возраста. И кроме меня, никто не покинул своей земли. Их изучали, наблюдали, как они умирают, и писали об этом отчеты. Было такое место - якобы проти-вобруцеллезный диспансер. Я бы мог оказаться там - чудная подопыт-ная свинка.
   Я родился в 1988 году. Это был предпоследний год ядерных испы-таний, в октябре восемьдесят девятого был произведен последний взрыв. В год моего рождения их было двенадцать. Я родился после седьмого в том году. И после четыреста сорок девятого вообще. Ино-гда я думаю, что в этом было мое предназначение - проиллюстриро-вать экологическую обстановку. Не родись я в Казахстане - появился бы на свет где-нибудь вблизи атолла Муруроа или в Неваде1. Ты мо-жешь посчитать, сколько поколений сменилось с того момента, как полигон начал функционировать. Больных поколений. Родители моей матери никогда не покидали Казахстан. И моя мать была больна с ро-ждения. Я родился, когда ей было двадцать восемь лет. Она умерла в тридцать семь от инсульта. Моя мать была очень красивой женщиной. Ее глаза были цвета летнего неба над степью поутру... Она была как королева - лицо, походка, голос... Она преподавала русский язык и литературу в старших классах.
   Мать никогда не рассказывала, как познакомилась с отцом. Я только знаю, что это было не в Казахстане. Короткий, милый, уютный роман, после которого они расстались вполне дружески, обменявшись адресами. Отец женился спустя год. Обо мне он ничего не знал.
   Насколько мне известно, она очень радовалась, что у нее будет ребенок. Она рассчитывала, что раз я был зачат в другом месте, то буду... Она радовалась. Но когда я родился, она перестала радовать-ся. Тем не менее, она не отдала меня, она делала для меня все, но обращалась со мной так, как застарелый должник обращается со своим кредитором. Всем своим обращением, всей своей оставшейся жизнью она просила у меня прощения за то, что позволила мне появиться на свет. Она уделяла мне все свое свободное время. Она постоянно гу-ляла со мной, и на нее все смотрели сочувственно. Но не на меня. Я мог вызывать только одно чувство - омерзение. Она давала мне все, что я просил. Многие дети в области рождались слабоумными, но я - совсем другое дело. Она гордилась моими способностями и, держа их в тайне, сама учила меня, нашла человека, научившего меня понимать то, что мне говорили, доставала книги. Книги - вот за что я ей по-настоящему благодарен. Я читал и учился, как проклятый. Я увлекся языком, этой изумительной системой, такой загадочной, такой гиб-кой, такой восприимчивой. Я был потрясен тем, как слова - всего лишь краска или чернила, распределенные по бумаге определенным об-разом, могут уносить нас в миры ассоциаций, заставлять смеяться или плакать, восхищаться, любить, ненавидеть, изумляться, видеть людей, дома, города, природу. Я изучал влияние выразительных средств языка на психику, я задумывался о природе, сущности и глу-бине воображения, я пытался понять, как действует подсознание, и выяснить, где на самом деле кончается действительность и начинает-ся фантазия. Я хотел узнать, могу ли я подчинить себе язык на-столько, чтобы с его помощью подчинить себе человека. А потом я сделал одно маленькое открытие. Я понял, насколько материальной и неиссякаемой может быть ненависть. И я создал свой язык - особен-ный язык. Ты все знаешь о нем - больше, чем тебе следовало бы. И я написал свое первое письмо. Ощущения были непередаваемыми, фанта-стическими. Это случилось за два дня до того, как умерла моя мать, и спустя месяц после моего десятого дня рождения. А в конце недели приехал отец. С ним связалась подруга моей матери по ее просьбе. Мать хотела только одного - чтобы у меня всегда были еда, книги и хорошие лекарства. Она знала, что отец в состоянии мне это дать. Но ему не сказали, какой я с виду, поэтому ты можешь представить его реакцию, когда он меня увидел. А он мне сразу так понравился. Я никогда его раньше не видел, но он был именно таким, каким я его себе представлял. Как вспомню, каким я был идиотом... Но он приехал не один, он приехал с женщиной. Она должна была меня усыновить. Отец изначально не собирался брать меня к себе, у него была жена, росла дочь. Но он честно собирался устроить мою жизнь. Он мог себе это позволить. И сделал бы это раньше, если б знал о моем сущест-вовании.
   Это произошло в нашей маленькой квартире. Соседка, открывшая им дверь, ушла, дабы не мешать таинству встречи. Они стояли на по-роге моей комнаты и смотрели на меня, и глаза у них были, как у глубоководных крабов. На лице отца был ужас, но совершенно недо-уменный - очевидно он никак не мог понять, как из его семени могло получиться такое. Женщина смотрела на меня с отвращением. А потом она засмеялась.
   - Боже, Витя! И вот это я должна была взять в дом?! Ты с ума со-шел?! Какой кошмар! Да его место в больнице! Я не в состоянии взваливать на себя заботу о глубоком инвалиде! Я рассчитывала на нормального, здорового ребенка! Но это... Ты меня прости, конечно!..
   Она кричала сквозь смех, а я смотрел на ее блестящие зубы. Они казались огромными. Я ненавидел ее. Ненавидел так, что мне стало жарко от этой ненависти. Я подождал минуту, делая вид, что не по-нимаю ни слова. И если бы отец засмеялся или сказал хоть что-то, похожее на ее слова, я убил бы и его.
   Я достал из ящика стола свое творение, сложенное в четыре раза, и протянул ей, отчего ее смех сразу оборвался, словно мою несосто-явшуюся мать кто-то схватил за горло и сдавил изо всех сил. Отец шагнул ко мне и протянул руку, чтобы взять листок, но я отдернул его. Наши глаза встретились. И уже тогда, мне кажется, он что-то понял. Почувствовал. Я уже говорил тебе о родственных связях - чем теснее связаны ими люди, тем более мистична и правдива их проница-тельность в отношении друг друга. Отец слегка улыбнулся мне, от-ступил назад, и его губы зашевелились.
   - Ну же, бери, тебе дают. Это-то ты можешь сделать? Проказы у него нет, насколько я могу судить.
   Лицо женщины стало смущенным, виноватым, глаза забегали по сто-ронам. Она наклонилась и взяла бумагу двумя пальцами, как берут за хвост дохлую крысу, и, выпрямляясь, улыбнулась мне с брезгливой, переслащенной жалостью. А через минуту она билась о стены моей комнаты, с воплями нестерпимой боли сдирая с себя одежду вместе с кусками кожи. Отец, стоявший возле двери, смотрел на нее с ужасом и интересом, но не двигался с места, а она все кричала и кричала... Потом схватила ножницы и начала наносить себе беспорядочные удары, вспарывая тело до костей и пачкая кровью светлый палас. Вскоре она упала, а еще через несколько минут умерла от кровопотери. Я наблю-дал за ней до самой последней секунды ее жизни. Мне было десять. Юре было десять.
   Отец действовал очень быстро. Во входную дверь отчаянно стучали и звонили, и он, наклонившись и убедившись, что его спутница мерт-ва, вышел из квартиры. Его не было всего лишь несколько минут, но я понял, что за это время он каким-то образом сумел успокоить ис-пуганных соседей и сделать несколько звонков. Вернувшись, он тща-тельно закрыл за собой дверь, посмотрел на труп, потом на меня.
   - Похоже, я нашел тебе в матери изрядную суку, - спокойно ска-зал он, но в его глазах спокойствия не было. - Прости, Юра. Но объясни мне, что ты с ней сделал - а ведь это ты сделал, я знаю.
   Он взглянул на валявшийся на полу лист бумаги, выпачканный кро-вью, потом на меня - вопросительно. Я сделал жест, давая понять, что теперь лист можно брать совершенно спокойно. Отец наклонился, дотронулся до него указательным пальцем, но тут же отдернул руку.
   - Ну, как же ты, все-таки, это сделал? Ты бы смог это сделать еще раз?! - взволнованно, нетерпеливо спросил он. - И еще раз?! Много раз?!
   Он сделал несколько шагов мне навстречу и остановился почти ря-дом со стулом, на котором я сидел. Он спрашивал снова и снова, а его правая нога все это время стояла в луже подсыхающей крови, со-бравшейся на нашем стареньком паласе - настолько потертом, что она уже не могла в него впитаться. Он задавал свои вопросы и стоял в крови женщины, которая пришла вместе с ним. Он этого попросту не заметил, он был слишком занят мной. И когда я увидел это, то по-нял, что у меня все-таки будет отец. Пусть он будет притворяться, пусть ему будут нужны только мои способности, но он будет рядом со мной.
   Скоро в квартиру приехали какие-то люди. Я никогда не видел их прежде, но они мне очень не понравились. Люди с крысиными глазами, мускулистые и подобострастные. Двое из них остались в квартире, а остальные увезли меня и отца. Через несколько дней, после того как отец закончил оформлять все необходимые документы, я навсегда по-кинул Казахстан. Уже много позже я узнал, что на самом деле офици-ально я никуда не уезжал. Я погиб в автокатастрофе вместе с женщи-ной-сиделкой, которая везла меня в другой город, чтобы временно поместить в хорошую больницу. Машина сгорела дотла. Так что, по сути дела, Юрий Желкбаев-Котов давно в могиле. Sui generis1, с то-бой общается призрак. Хотя, sub specie aeternitatis2, меня вообще никогда не существовало.
   Я думал, что, уехав вместе с отцом, попаду в рай, но я оказался в аду. Эта комната, окно, зеркала на каждой стене, полуголые кра-савицы-медсестры, насмешки и презрение - все, чтобы я ни на секун-ду не забывал, кто я такой, все, чтобы моя ненависть никогда не иссякала... и на этом фоне он - такой терпеливый, такой ласковый, такой любящий. Но я принял этот ад, без него, без этой ненависти я был бы ни на что не годен и не был бы ему нужен. А потом я узнал, что все это было напрасно, и меня хотят заменить. После всего, что я сделал! Разумеется, я не мог этого допустить. Ну, а прочее тебе известно.
   Вита отвернулась от монитора. Встав, она выпрямилась, разминая затекшую спину, потом неторопливо прошлась по комнате. Черчилль, беспокойно мяукая, скользил, словно тень, за ее правой ногой. Литератор сидел в своем кресле, подперев кулаком подбородок и глядя ку-да-то сквозь экран, очевидно, как и она сама недавно, находясь во власти воспоминаний. "Не делай скидку на возраст", - сказал он ей. Но этого не получалось, она все равно видела маль-чишку - злого, одинокого, глубоко больного и безмерно несчастного. Вита могла бы посо-чувствовать ему - неудачному произведению искусства скульптора-природы, сведенной с ума человеком, но не пожалеть. Пожалеть можно было его растраченную впустую жизнь, его дар, принесенный в жертву гнилой и алчной душе, его чудесные знания и способность сли-вать воедино действительность и фантазию, обращенные в орудие убийства. Кто знает - сложись все иначе, Юра писал бы совсем иные письма или книги и открыл бы, что сущест-вует нечто не менее материальное, чем ненависть, но гораздо более ценное и нужное этому миру. Но, как и Наташа, он оказался не на той дороге. Еще один неудачливый бог. Болезнь, постоянное нервное напряжение и ненависть пожрали его без остатка.
   Вита повернулась и запустила пальцы в свои взлохмаченные волосы, превратив прическу во что-то уж совсем невообразимое. Ярость поднималась в ней такими мощными обжигаю-щими волнами, что на мгновение она даже испугалась. Она совершила огромную ошибку, придя сюда. Потому что она пришла не за тем человеком. Какой смысл ломать нож, нанес-ший тебе рану? Ломать надо руку, которая его держала.
   Вита схватила со стола тяжелую красивую лампу и с разворота швырнула ее в высокое арочное окно, полузакрытое занавесью. Щелкнул вырванный из гнезда провод, и в следую-щее мгновение стекло расплескалось в разные стороны, раздался треск сломавшейся рамы. Вниз с веселым звоном посыпались осколки, часть их ссыпалась в комнату, и по ним тут же начал растекаться холодный лунный свет. В комнату ворвался ветер, всколыхнул и отдернул в сторону не нужную более занавесь, смел и закружил лежавшие на письменном столе бума-ги, взъерошил длинную шерсть Черчилля, пригладил встрепанные волосы Виты и разбился об изумленное лицо Литератора, обращенное к ночному ноябрьскому небу.
   Особняк отреагировал на этот возмутительный, почти кощунственный поступок только слабым вскриком, долетевшим из комнаты медсестер. Никто не возобновил попытки выло-мать дверь, никто не кричал, не угрожал, как раньше. Все было тихо, словно, пока они с Ли-тератором вели беседу, все живое покинуло огромный дом. А потом сквозь разбитое окно с улицы долетел знакомый шум, и, осторожно выглянув в зияющую дыру, Вита увидела, как к особняку неспешно подъезжает черная машина, которую ей уже не раз доводилось видеть. Все было кончено. Вита резко повернулась, и Литератор, хоть и не смотревший в окно, сразу все понял по ее лицу. Инвалидное кресло подлетело к окну, рука протянулась к Вите, хлоп-нула ее по ноге, а потом нетерпеливо махнула в сторону окна.
   - Да, да, - тускло сказала Вита, отходя в сторону, - похоже, он все-таки жив.
   Литератор яростно замотал массивной головой, потом снова махнул рукой в сторону окна. Кресло развернулось и подкатило к дверям, ведущим в кабинет. Длинные пальцы ощупали замок и дернули, потом Литератор снова повернулся к Вите, махнул в сторону стола, потом указал на кресло.
   - Не понимаю, - растерянно произнесла она, покачав головой. На лице Литератора появи-лось некое подобие возмущенного раздражения, потом он подлетел к компьютеру, и его рука запрыгала по клавишам с такой скоростью, что Вита не могла уследить за движением тонких пальцев.
   Попробуй выбраться через окно. Давай придвинем столы и кресло к двери, чтобы их задержать.
   - Нет, послушай...
   Ладонь Литератора зло, нетерпеливо хлопнула по столешнице.
   Быстрее, время идет. Пригони сюда этих коров, пусть помогают! Я хочу, чтобы ты вышла отсюда! Я хочу! Попытайся. В любом случае он убьет тебя, ты же понимаешь! Ну что ты стоишь?!
   - Юра, послушай, - мягко повторила Вита, - столы слишком тяжелые. Нам и втроем их не сдвинуть ни за что. А одним креслом ничего не сделаешь. Перестань.
   Его рука бессильно упала, но тут же прыгнула обратно.
   Но я не хочу... это нечестно, нечестно...
   - Перестань, - повторила Вита и отвернулась. Пройдя к своему месту, она взяла нож и сложила его, но тут же снова открыла, выжидающе глядя на дверь кабинета. Спрятаться? Под стол? Под кровать? Какой смысл?
   Грохот оторвал ее от размышлений, и, обернувшись, она увидела, как раскачивается, сви-сая со столешницы на проводе, клавиатура. Скрюченные пальцы Литератора прыгали по ручке кресла, а сам он сполз по сидению, выгнувшись и раскрыв рот, из которого вылетали низкие, задушенные звуки. Широко раскрывшиеся глаза подергивались в глазницах, и выра-жение боли в них сейчас было совершенно по-детски беспомощным.
   - Юра! - вскрикнула она и, вскочив, бросилась к двери в каморку медсестер, но, не добе-жав, резко остановилась. Вита вдруг отчетливо, с беспощадной ясностью поняла - медсестры ему не помогут. Он дождался своего и не собирался больше бороться за пребывание в своем крохотном мирке. Время Литератора закончилось.
   Вита повернулась. Литератор что-то царапал на листке бумаги. Потом его пальцы разжа-лись, и ручка, подпрыгивая, покатилась под стол. Подскочив, Вита наклонилась и схватила его за руку, словно пытаясь удержать, - инстинктивное, необдуманное движение. Холодные пальцы Литератора стиснули ее пальцы, и на мгновение их глаза встретились. Но его взгляд тут же скользнул в сторону разбитого окна, через которое свободно влетал холодный но-ябрьский ветер. Его нижняя челюсть несколько раз дернулась, веки наползли на глаза, и го-лова Литератора медленно и как-то умиротворенно склонилась набок. Серые бугристые гу-бы, слегка раскрывшись, сложились в слабую улыбку - не такую, какую он дарил своим жертвам, а легкую, покойную, тихую, удивительно преобразившую его уродливое страшное лицо. Дверь за Юрой закрылась беззвучно и милостиво.
   В замке двери, ведущей в "кабинет" повернулся ключ. Вита напряглась, но не обернулась, продолжая держать уже мертвую руку. Ее недавняя, столь страстно желаемая цель была дос-тигнута, но это не принесло ей никакой радости, она чувствовала себя пустой, как высосан-ная пауком мушиная шкурка. Дверь открылась, она услышала быстрые шаги, услышала го-лоса, что-то крикнувшие ей, но не разобрала ни слова. Опустившись на пол рядом с креслом, Вита стянула со стола листок и взглянула на него. Возможно, умирая, Юра надеялся забрать ее с собой - последняя услуга человеку, подарившему ему фальшивую любовь.
   На листке шатающимися, кривыми буквами, не имевшими ничего общего с прежним изящным, кружевным почерком Литератора, было выстроено только одно слово.
   "СПАСИБО"
  
  X.
  
   Войдя в комнату и еще не видя тела Юры, Баскаков сразу понял, что произошло. В по-следнее время он хорошо научился отличать ощущение жизни от ощущения смерти. А по-няв, почувствовал облегчение. Девчонка избавила его от застарелой, постыдной опухоли, ко-торую он все не решался удалить сам. Все это слишком затянулось. Сама того не зная, Вита оказала ему большую услугу.
   Стены мрачной комнаты словно раздвинулись, и теперь, несмотря на большое количество обстановки, она казалась странно пустой. Пройдя чуть дальше, Баскаков увидел Виту - ма-ленькая фигурка в черном сидела возле инвалидного кресла, держа в руке листок бумаги, - строгая, одинокая плакальщица на собственных похоронах. Она сидела спиной к двери, и даже не шелохнулась, когда они вошли, и рядом с ней Баскаков, к своему удивлению, увидел кота Инны, с беспокойством глядящего на вошедших. А потом он увидел лицо Юры и уди-вился - ни крови, никаких следов насильственной смерти. Мертвое лицо выглядело спокой-ным, умиротворенным и в чем-то счастливым. Казалось, Литератор просто уснул, и Баскаков вдруг сообразил, что Вита не приложила руку к смерти его сына. Юра умер самостоятельно - как и хотел.
   Охранники подбежали к ней, вздернули с пола и, грубо встряхивая, обыскали. Шевцов повернулся и, держа в одной руке дешевенький нож, а в другой - пластиковую бутылку с ка-кой-то жидкостью, покачал головой, давая понять, что другого оружия при ней больше нет. Один из охранников со взбешенным лицом и налитыми кровью, воспаленными глазами, вы-ругавшись, коротко ударил Виту по лицу, и ее голова мотнулась назад, как у куклы.
   - Довольно! - резко сказал Баскаков. - Выйдите!
   - Но Виктор Валентинович... - удивленно и раздраженно начал Шевцов.
   - Пошли вон! Немедленно! Ждите за дверью!
   Мужчины бесшумно покинули комнату, изумленно косясь на мертвое существо в инва-лидном кресле. Едва дверь за ними закрылась, Вита снова опустилась на пол, точно ноги ее не держали. Теперь она смотрела на Баскакова, и в ее взгляде были отчетливое презрение и брезгливость. Это его неожиданно встревожило. Между ней и Литератором в комнате про-изошло нечто более значительное и важное, чем смерть.
   Он внимательно разглядывал ее, увидев впервые. Больше полугода его люди искали ее. По заверениям Сканера, Схимник ее чуть ли не боготворил. Но Баскаков видел совершенно обычную девчонку. Миловидна, но не более того. Маленькая, слабая, и не было у нее ни ди-коватой языческой красоты Анны, ни спартанской стати Инны. Она показалась ему совер-шенно никчемной, бесполезной, неумной, но было в ней что-то, что его настораживало и да-же пугало. Может быть, это осознанное, почти осязаемое презрение. Как будто она знала его наизусть.
   - Вы живы, - отметила Вита негромким, бесцветным голосом и тыльной стороной ладони вытерла стекающую из распухающего носа струйку крови. - Очень жаль.
   - Ну, ты все же получила, что хотела, - спокойно сказал Баскаков и подошел к ней вплот-ную, глядя на маленькую фигурку сверху вниз. - Твои коллеги отомщены. И твой любовник тоже.
   - Да ну? - она цинично улыбнулась. Потом вдруг потянулась и провела пальцами по ла-дони Литератора - бережно, почти дружески. Баскаков ошеломленно наблюдал за этим дви-жением, ничего не понимая. Очевидно, девчонка сошла с ума. Даже он, отец, исключительно из необходимости, дотрагивался до Юры всего несколько раз, с трудом подавляя в себе же-лание немедленно вытереть обо что-нибудь руки.
   Глаза Юры были плотно закрыты, но Баскакову казалось, что сын смотрит на него в упор, и от этого ему стало не по себе. Он наклонился, поднял валявшееся на полу покрывало и протянул его Вите.
   - На, прикрой его.
   Его рука повисла в воздухе. Вита смотрела сквозь него, точно его и вовсе тут не было.
   - Вы даже этого не можете сделать для собственного сына?
   - А-а, вот так даже, - медленно произнес Виктор Валентинович. - Вы, значит, даже до это-го успели договориться? Я восхищен твоей коммуникабельностью. Я слышал о тебе всякие чудеса, но до сих пор не имел возможности убедиться в этом лично. Что ж, браво. И что тебе известно?
   - Все, - сказала она все так же бесцветно и, встав, взяла покрывало. Тяжело взметнувшись в воздухе, оно медленно опустилось, скрыв под собой Юру и принеся Баскакову некое подо-бие спокойствия.
   - Чем же ты так его напугала? Или пообещала что-то?
   - Помимо того, что вы отъявленная сволочь, Виктор Валентинович, вы еще и идиот, - ус-тало произнесла Вита и снова опустилась на пол, поджав под себя ноги. Ее спокойствие удивляло его. Нет, девчонка явно была не в себе. И Баскаков нерешительно молчал, ждал че-го-то, не отдавая себе отчета, что упускает драгоценные минуты, и Чистова, сделавшая свое дело, в это время может все дальше и дальше уезжать от Волжанска. Сейчас он почти забыл о ней, забыл о том, что собирался с ней сделать, забыл о Схимнике и Новикове, ожидавших допроса на даче. Он не знал, что Вита, несмотря на свое кажущееся полное безразличие ко всему, украдкой наблюдает за ним. Баскаков выглядел очень странно, он был похож на ме-ханическую игрушку, у которой кончился завод, и теперь она стоит и ждет, чтобы кто-нибудь повернул ключ. Он до сих пор не спросил о Наташе, и все, что он произносил, было нелогично и нелепо, совершенно не по ситуации. Вне всякого сомнения, в "Князе Болкон-ском" произошло нечто ужасное, но ей не хотелось спрашивать об этом. Она хотела знать только одно - был ли там Андрей, жив ли он, что с ним случилось, и, глядя на Баскакова, пыталась это понять. Ясно было только одно - у Андрея ничего не получилось.
   Баскаков хмыкнул и вдруг опустился на пол рядом с Витой. Она мгновенно отодвинулась, подобравшись, словно для прыжка. На его лице было любопытство, и это показалось ей чу-довищным.
   - Тебе жаль, что этот маленький монстр, убивший столько людей, наконец-то умер? Ты здорова, девочка?
   - Нет, он здесь не при чем, это все вы. Вы научили его ненавидеть. Нас ненавидеть - толь-ко потому, что мы отличаемся от него внешностью, телами, возможностями. Я не считаю, что он виноват. Только вы. Нож не виноват в том, что его наточили, в том, что им что-то сделали. Нож - просто орудие, без воли. Вы лишили его воли, вы изуродовали его душу больше, чем природа изуродовала его тело. Если бы не вы, он мог бы сейчас быть совсем другим.
   - Тогда у него не было бы этой силы... этого дара, глупая. Неужели ты так и не поняла всего механизма?
   - У него был бы другой дар, - Вита пожала плечами. - Странно, что вы - хозяин целого города, не смогли толком разобраться в собственных людях. И вы не учли, что опасно обра-щаться с людьми, как с ножами. Потому что нож может соскочить и здорово вас порезать.
   - А ты, похоже, не учитываешь того, что без меня Юра бы просто сдох! Давным-давно сдох в постели в каком-нибудь приюте для инвалидов среди собственных заплесневевших фекалий, потому что никто не стал бы убирать за таким уродом! А так он хоть пожил как че-ловек.
   - Ну, если он пожил как человек, - произнесла Вита с усмешкой, - почему же он ни разу не смог посмотреть мне в глаза?
   На лице Баскакова появилась ответная усмешка, потом он взглянул на часы и посерьез-нел.
   - В любом случае его время закончилось. Сегодня закончится и твое, и Схимника, и Нови-кова. Сегодня оно закончится и для Чистовой.
   Пальцы Виты судорожно сжались, и она закусила губу.
   - Сейчас мы уедем отсюда вместе, и ты расскажешь мне, где Чистова. Ты расскажешь мне все.
   - Разве вы не поняли? - Вита хмуро смотрела на свои сжатые пальцы. - Чистовой больше нет. То, что случилось в ресторане, говорит, что она исчезла. То, что приходило за вами, - это не Чистова. И я не знаю, кто это. Да, разумеется, я расскажу вам все. Я знаю, как вы собирае-тесь меня заставить быть разговорчивой. И если скажу, что не боюсь этого, то совру. Ну, а теперь, Виктор Валентинович, не пошли бы вы?!..
   - А ты славная, - вдруг сказал Баскаков, пристально глядя на нее. - Я начинаю понимать Схимника. Жаль, что не ты моя дочь. Я бы от такой не отказался. Мы могли бы принести друг другу очень много пользы.
   - У вас вообще никогда не должно было быть детей, Виктор Валентинович. А лучше бы и вас самого не было никогда.
   - А у меня их и нет... больше, - он встал и зашел ей за спину, глядя на ее склоненный за-тылок. - Юра мертв. А Соня, моя дочь, умерла двадцать минут назад в реанимации. Сердце не выдержало. Так что зря Схимник старался.
   Его ладонь взлетела и ребром с силой обрушилась на тонкую шею. Вита повалилась ли-цом вперед без единого звука - так резко и просто, словно разом оборвались некие нити, поддерживавшие ее тело в вертикальном положении. Потирая ладонь, Баскаков перешагнул через ее откинутую руку, последний раз взглянул на покрывало, под которым с трудом уга-дывались очертания человеческого тела, прошел к двери и открыл ее. Кивнул на Виту.
   - В "джип" ее. Едем на дачу. Здесь ничего не трогать, медсестер не выпускать, пока не разрешу!
   Шевцов кивнул, прошел в комнату и поднял Виту на руки. Ее голова с приоткрытым ртом свесилась вниз. Шевцов посмотрел на нее с легким недоумением, словно не мог понять, что это такое, потом слегка встряхнул тело, и голова закинулась ему на плечо.
   - Совсем легкая, - зачем-то сказал он и вынес Виту из комнаты. Черчилль бесшумным черным призраком выскользнул следом, раздраженно дергая пушистым хвостом. Последним, слегка пошатываясь, вышел Баскаков, и с его уходом в комнату хлынула тьма, оттененная тяжелым звуком захлопнувшейся двери "кабинета".
   Уже сидя в одной из машин, стремительно мчавшихся на восток, и пристально глядя на Виту, заброшенную на диван в углу салона, он пожалел, что ударил ее так сильно. Ему бы хотелось кое-что узнать до того, как они приедут на дачу. Что Схимник делал в ресторане? Почему он выглядел так странно? Почему сдался так легко? И что произошло с теми людьми - с теми, кто менялся.
   Это даже лучше - много лучше, чем можно было предположить. Найти ее, но не уби-вать... жена?.. дочь?.. нужно быть полным идиотом, чтобы уничтожить т а к о е ... та-кая сила, такая сила... взнуздать бы ее, научиться ею управлять... и тогда, наконец, все планы осуществятся, все желания сбудутся... терять больше некого, полная плата... да... Говорят, теперь монархия изжила себя, исчерпала... но отчего же? Если дело правильно поставить... если попытаться все начать заново, вернуться к тем временам - изящным, тонким, мудрым, богатым духовно?.. кому я это говорил?.. кому?.. маятник кабинетных часов неподвижен уже много недель, не отрезает безвозвратно настоящее, ссыпая его в прошлое... Чистову надо оставить в живых, а свой огонь загасить об тех, троих - так, чтобы они потеряли всякое сходство с людьми - вообще с живыми существами... В любом случае, я еще молод... жизнь не кончилась... и как только Чистова будет у меня, она вернет мне все... и власть, и Анну... все...
   Баскаков отвернулся и начал рассеянно смотреть в окно, а его пальцы машинально погла-живали черную шерсть Черчилля, сидевшего у него на коленях и мягко, довольно мигавшего огромными зелеными глазами.
  
  * * *
  
   Она очнулась, когда за машиной закрывались тяжелые ворота. Первым, что увидела Вита, приподняв веки, был Баскаков, сидевший вполоборота к ней и поглаживавший устроившего-ся у него на коленях кота. Между ним и Витой расположился светловолосый мужчина, смот-ревший прямо перед собой. Его щеки были точно изъедены оспой, кончик широкого носа загибался кверху, словно носок персидской туфли. Он держал сотовый телефон и сосредо-точенно нажимал на кнопки большими пальцами. Телефон жалобно попискивал. Мужчина почувствовал, что на него смотрят, скосил глаза на Виту, но ничего не сказал.
   В окне проплыл, нарастая, нависая, большой дом - несколько соединенных друг с другом крытыми галереями трехэтажных корпусов с серыми крышами и невысокими, в меру изящ-ными башенками. "Джип" тряхнуло, и Вита закрыла глаза, а когда снова открыла их, маши-на уже въезжала по пандусу в просторный, ярко освещенный гараж, где уже стояли две ма-шины. Раньше она тут же начала бы оглядываться в поисках малейшего шанса на спасение, присматриваться к окружающим, искать малейшую щелку, как попавшее в клетку дикое жи-вотное, но сейчас она просто лежала и равнодушно смотрела, как из машин выбираются лю-ди. Один из них подошел и открыл дверцу "джипа". Баскаков повернул голову и добродуш-но, почти отечески взглянул на Виту.
   - Очухалась?
   - Я гляжу, поредело воинство-то, - Вита снова опустила веки и съежилась в своем уголке, словно пыталась стать как можно меньше. Баскаков хмыкнул.
   - Вынимай ее, Шевцов, и веди за мной. Будет брыкаться - врежь ей, только не убей смот-ри.
   Он вылез из машины и, окруженный людьми, прошел к двери. Вита, лежавшая с закры-тыми глазами, почувствовала, как из машины выбирается Шевцов. Дверца с ее стороны от-крылась и хрипловатый, жесткий голос спросил:
   - Идти можешь?
   - Могу. Но не пойду. Волоком тащи, коли надо! - пробормотала она, инстинктивно при-крыв лицо руками.
   - Не дури, - сказал Шевцов. - Тоже мне - Зоя Космодемьянская нашлась! Дура - хуже ж будет!.. Ладно...
   Он вытащил ее, несопротивляющуюся, из машины и понес в дом.
   В Вите, наконец-то, проснулся некий интерес к происходящему, и она попыталась было осмотреться, но ничего не вышло - ее лицо было крепко прижато к плечу Шевцова, и един-ственной вещью, на которую Вита могла смотреть, была его черная куртка, от которой пахло табаком и сладковатым одеколоном. Она слышала голоса, слышала звуки открывающихся дверей, потом почувствовала, что они начали спускаться. Они спускались долго, и богатое воображение уже нарисовало ей некое мрачное подземелье с прикованными цепями скеле-тами на стенах, бурыми пятнами засохшей крови на полу, разнообразными пыточными при-способлениями и жаровней, под которой пылал огонь. Картина, конечно, была нелепой, но Вита не могла отделаться от нее до тех пор, пока Шевцов не посадил ее на что-то мягкое и не отпустил. Вита со вздохом откинулась на это что-то, оказавшееся обычным диваном, и огля-делась. Она находилась в довольно просторной прямоугольной комнате без окон, с высте-ленным бледно-голубой плиткой полом, низким сводчатым потолком, с которого свисала люстра в виде ажурной полусферы, и узкой дверью, сейчас плотно закрытой. Кроме дивана, нескольких стульев и небольшого шкафа в углу, никакой мебели в комнате не было. В нише противоположной к выходу стены стояла статуя - высокая, стройная женщина одной рукой откидывала с головы тяжелые складки покрывала, спускавшегося до самых пяток босых ног. Вторая рука с полусогнутыми пальцами была приглашающе протянута раскрытой ладонью вперед - женщина, пристально глядя загадочными беззрачковыми глазами, повелительно манила к себе, словно приказывая войти в некий особенный, ведомый ей одной мир, из кото-рого нет возврата. Губы были сложены в чуть кривоватую полуулыбку, от которой Виту по-чему-то передернуло, и она поспешно отвернулась.
   Баскакова в комнате не было. Трое мужчин, включая Шевцова, расположились на стуль-ях, еще двое встали возле стены, словно часовые. Все глаза были устремлены на Виту, и да-же уставившись в пол, она на перехлесте этих внимательных взглядов чувствовала себя очень неуютно. На несколько минут комнату заполнила абсолютная тишина, такая тяжелая и гнетущая, что Вите вдруг захотелось завизжать и разбить эту тишину вдребезги.
   - Часовня для почетных погребений? - осведомилась она громко, глядя в пространство между двумя охранниками, но ее голос из-за плохой акустики прозвучал тускло и невырази-тельно, будто механический. Никто ничего не ответил, и выражение лиц смотревших на нее не изменилось, только в глазах Шевцова на мгновение промелькнуло что-то похожее на раз-дражение, да один из охранников с воспаленными глазами - тот самый, который не так дав-но получил в лицо хорошую порцию нашатыря - едва слышно хрустнул суставами пальцев.
   Дверь отворилась, и в комнату вошли двое. Одним из них был Баскаков. Второго Вита не узнала. Его левая рука была кое-как перевязана, волосы на голове опалены, на перепачкан-ном копотью лице виднелось несколько ожогов, словно человек явился сюда прямо с силь-нейшего пожара. От него ощутимо и неприятно тянуло горелым, а френч был испещрен пят-нами, в происхождении которых сомневаться не приходилось. Полной противоположностью внешнему виду человека было выражение его лица - оно так и лучилось счастьем, и, взгля-нув в его светлые, диковатые глаза, Вита подумала, что он сумасшедший - кроме того, сума-сшедший, совсем недавно совершивший убийство.
   Сидевшие поспешно вскочили, но смотреть продолжали на Виту. Посмотрел на нее и обоженный человек, и в его глазах блеснуло узнавание.
   - А-а, это хорошо, очень правильно, - сипло сказал он и, качнувшись, побрел к освобож-денному для него стулу.
   При звуке его голоса, Вита ожила и резко выпрямилась на диване. Отчетливо, как будто это произошло несколько минут назад, возникла перед ней разгромленная "Пандора", хо-лодный пол, навалившийся на спину мертвец, три темных силуэта в дверном проеме и прон-зительный страшный крик.
   Не подходи ко мне!!! Это не я!!! Я здесь не при чем... Когда он узнает, он убьет тебя, ясно?!! Не смей меня трогать! Уберите его! Уберите его!..
   Шевцов продемонстрировал великолепную реакцию, ловко поймав в прыжке взметнув-шееся с дивана тело. Вита бешено забилась в его руках, выкрикивая в адрес испуганно от-прянувшего Сканера такие изощренно-красочные ругательства, что один из охранников при-свистнул с явственным восхищением и сожалеюще шепнул коллеге, что надо было прихва-тить с собой записную книжку.
   Шевцов с размаху усадил Виту на диван, больно ткнул пистолетом ей в подбородок и, приблизив лицо, усеянное бисеринками ее слюны, негромко, но выразительно сказал:
   - Не делай так больше. Усекла?
   Вита сузила глаза, но, тяжело дыша, замолчала. Сканер, прижимая здоровую руку к груди, повернулся к Баскакову.
   - Витя, позволь мне... - он шагнул вперед почти решительно, с ненавистью глядя на вид-невшееся из-за широкой спины Шевцова лицо Виты, скалившей зубы, точно взбешенная кошка. - Из-за тебя он избил меня... хотел убить... Это ты отдала ему письма... рассказала все... и Яну... мою Яну... из-за тебя... Не отпускай ее... я сейчас...
   Но Шевцов тут же выпрямился и отошел к стене, глядя на Сканера с таким же раздраже-нием, с каким прежде смотрел на Виту. Сканер же резко развернулся на полпути, подошел к стулу и сел, поглядывая на Виту, которая, морщась, потирала подбородок. Она же, не отры-вая глаз смотрела на дверь, из-за которой доносились приближающиеся шаги.
   Вскоре дверь распахнулась, и в комнату в сопровождении охранников ввалились Слава и Андрей - буквально ввалились, услужливо подтолкнутые сопровождавшими. Левый глаз Славы почернел и закрылся, скула была разодрана, рубашка висела клочьями, и в общем вид он имел весьма плачевный, но шел сам, ровно, глядя перед собой с досадой грубо оторванно-го от дум отшельника. Он поддерживал Андрея, который шатался, как пьяный, и его опу-щенная голова вяло моталась из стороны в сторону. От левого виска до шеи протянулась широкая полоса засохшей крови, а руки в отличие от Славиных, были скованы за спиной на-ручниками.
   Вита снова вскочила, но на этот раз Шевцов не стал ее останавливать. Никто не заметил его удивленного взгляда. Он отправлял сюда Схимника совсем не в таком состоянии и не по-хоже было, чтобы он прикидывался. А ведь Шевцов запретил его бить - особо это отметил. Получается, Баскаков отдал приказ в обход него и позвонить на дачу он мог только в единст-венный промежуток времени - когда находился в палате дочери. Шевцов не питал к Схим-нику никаких теплых чувств, разве что уважал за профессионализм и справедливость, да еще за то, что, по слухам, он грохнул-таки психованного Ляха. Более того, в свое время Шевцов даже порадовался предательству Схимника, повысившему Сергеева и его самого, хоть и был удивлен. Но Шевцов был бойцом старой закалки, и то, что здесь происходило, начинало ему не нравиться. Это было неправильно.
   - Присаживайтесь, господа! - с легкой усмешкой пригласил Баскаков. - Прошу вас!
   Вита помогла Славе усадить Андрея на диван. Он тяжело откинулся на спинку, не подняв головы, потом слегка покосился влево, и Вита подхватила его.
   - Они его чем-то на-накачали, - пробормотал Слава, придерживая Андрея за плечи. - Он что-то совсем плох.
   - Андрюша, - шепнула Вита, осторожно приподнимая его голову. Негоже было показы-вать свои чувства на потеху этому сборищу уродов, она почти чувствовала кожей их ухмыл-ки, но сейчас на это было наплевать. Вита прижалась к нему, ее пальцы нежно гладили вы-крученные в суставах руки, обритую голову, губы скользили по заросшим бородой щекам, по закрытым глазам, беззвучно всхлипывая, задыхаясь, она просила у него прощения. Слава, чуть пригнувшись вперед, передвинулся на диване, стараясь загородить их, и, криво улыба-ясь разбитыми губами, поглядывал на Баскакова и его команду с почти мальчишеским вызо-вом.
   Веки Андрея поднялись. Секунду он смотрел на Виту и, казалось, не узнавал. Потом его глаза прояснились, и она впервые в жизни увидела в них ужас.
   - Я же... просил тебя... - негромко сказал он, и его лицо исказилось в гримасе злого, без-надежного отчаяния - только на секунду, мышцы лица тут же обмякли, отказываясь повино-ваться, и все эмоции утонули в выражении сонного и какого-то старческого равнодушия. Он качнулся вбок и прижался лбом к ее лицу. - Я же... просил... что ж ты натворила, глупая?.. Я так надеялся, что тебя...
   - Прости, прости, дура я! но я должна была... понимаешь, должна!.. я... ох!.. - она задох-нулась, изо всех сил пытаясь держать себя в руках. Если она сейчас раскиснет, Андрею будет только хуже.
   - Ладно, ребята, - добродушно сказал Баскаков, чуть подавшись вперед на стуле, - все это, конечно, мило и трогательно и, ей богу, уже катится скупая мужская слеза, но все же завязы-вайте. Пора поговорить о деле. Ты уж извини, Схимник, что пришлось тебя наширять, но на-ручники - для тебя средство ненадежное, даже при нашем вооружении, да и твоя настолько нарушенная координация как-то больше располагает к беседе. Надеюсь, ты уже оценил си-туацию?
   - Вполне, - ответил Андрей, уже по-прежнему спокойно и бесстрастно, потом перевел взгляд влево. - А, Шевцов! Здорово! А то как-то быстро разминулись.
   - Здорово! - просто отозвался Шевцов и кивнул, убирая пистолет. - Давненько не виде-лись.
   - Как жена, дети? - осведомился Андрей - так обыденно, точно они сидели за кружкой пива. Шевцов пожал плечами.
   - Да нормально. Пилят, конечно, не без этого.
   - Ясно, - Андрей снова перевел взгляд на Баскакова и слегка улыбнулся. - Ну, Виктор Ва-лентинович, насладитесь. Аудитория у ваших ног.
   Баскаков усмехнулся, дав понять, что оценил самообладание противника. Сканер открыл было рот, желая сообщить компаньону удивительную новость, которую он успел прочесть в глазах Схимника еще в ресторане, но, наткнувшись на жесткий взгляд холодных серых глаз, захлопнул рот, сообразив, что Схимник может знать и его тайну и не преминет ответить на удар.
   - Ну, что ж, - Баскаков вытащил сигарету, и один из охранников, наклонившись щелкнул зажигалкой, - все, что я скажу, ты и так знаешь. Вы обладаете нужной мне информацией, и я готов сделать все, чтобы из вас ее достать. Боль делает с людьми удивительные вещи, осо-бенно с женщинами, она поглощает все чувства, даже самые стойкие, и ты прекрасно пони-маешь, что рано или поздно я все узнаю. При возможностях современной медицины вы бу-дете не умирать очень долго, даже если от вас почти ничего не останется. Но и узнав все, я бы с удовольствием сделал так, чтобы вы подыхали много-много дней. Вы мне достаточно крови попили, особенно ты и твоя девка. Но я умею быть благодарным, Схимник. Ты спас мою дочь. Она, правда, все равно умерла, но поступок есть поступок. И я предлагаю тебе альтернативу. Вы рассказываете мне все, вы отдаете мне Чистову, а после этого Вита и ты, Вячеслав, получаете по пуле в голову. На тебе, Схимник, я все равно отыграюсь, уж не обес-судь, но малютка умрет без мучений. На парня я вообще зла не держу - он всего лишь не к той бабе в постель прыгнул. Ну, решай быстрее. Ты - человек здравомыслящий и хорошо понимаешь, что вам не уйти. У меня мало времени. Или я начну с того, что пропущу девчон-ку через всю свою охрану... а уж потом... - Баскаков сокрушенно прищелкнул языком. - А ты будешь смотреть - смотреть, пока она не сдохнет! Ну же? Решай. Можно обсудить вари-анты нашей предстоящей беседы. Я свое слово сдержу, я ведь не изверг, в конце концов, - он широко улыбнулся Андрею и показал ему пустые ладони, словно давая понять, что это никак не руки изверга. Кто-то из охранников испустил смешок. Взгляд Андрея остался бесстраст-ным.
   - Я хочу поговорить со своей женщиной, - холодно произнес он и отвернулся.
   Баскаков чуть наклонился на стуле, надеясь уловить хоть слово из их разговора. Но, к его удивлению, ни Вита, ни Андрей не проронили ни звука, а просто сидели и смотрели друг на друга, общаясь на каком-то неизвестном ему уровне.
   Минута прошла в безмолвии. Потом Вита на мгновение опустила голову, а когда подняла, то на Андрея взглянула не испуганная и растерянная девочка, но подруга - надежная и уве-ренная в себе. Ее взгляд остался любящим, но в нем появилась решимость и особая сила. Такие глаза были у славянок, бесстрашно сражавшихся на оборонительных стенах бок о бок со своими мужчинами и умиравших вместе с ними. Ее пальцы легли на его плечо, и это лег-кое прикосновение сказало ему все. Баскаков, внимательно наблюдавший за этим, отрешен-но улыбнулся, уже не сомневаясь в ответе бывшего подчиненного. Андрей повернулся, что-бы сообщить Баскакову свое решение, и увидел, что Шевцов, скривив губы, направляется к двери.
   - Ты куда это собрался? - осведомился Виктор Валентинович, взглянув не на Шевцова, а на стоявшего рядом Тиму. - Я никого не отпускал.
   - У меня есть еще дела, - хмуро отозвался Шевцов, остановившись и потирая загнутый кончик своего носа. - Поважней вот этого вот! Не по правилам все это, вот что. Если крысу такого ранга поймали, так надо собирать всех и там уж решать - или заделать начисто сразу или пусть выходит против каждого, кто предъявит! Допрос допросом, но... - он запнулся, не зная, как выразить свои мысли, потом раздраженно махнул рукой. - Западло все это, дешев-ка! Мне они все поровну, сопли на кулак мотать не собираюсь, но участвовать в этом не бу-ду.
   - Ну, ладно, Шевцов, это твое право, - сказал Баскаков, пожав плечами. - Ты свободен до обеда, только вначале съезди и посмотри, как там в особняке дела. Завтра начнем зани-маться подготовкой к похоронам.
   Шевцов кивнул и неторопливо зашагал к двери, а Баскаков снова посмотрел на Тиму - на этот раз посмотрел вполне определенно, и, поняв его взгляд, тот резко развернулся и вскинул руку. Грохнул выстрел, и Шевцов, по инерции сделав к двери еще один шаг, сунулся лицом в пол, и по бледно-голубому начала растекаться темная атласная лужа. Пуля попала ему в за-тылок, и он умер раньше, чем его тело коснулось плиток.
   Вита закрыла глаза и отвернулась. Андрей, воспользовавшись тем, что все остальные ус-тавились на убитого, чуть подвинулся, проверяя - не закончилось ли действие препарата. Он уже оценил положение, поведение и реакцию каждого из охранников, просчитал расстояние до них и выбрал нужного, но тело пока слушалось слишком плохо. Впрочем, координация потихоньку восстанавливалась, и если не додумаются вкатить ему новую дозу, все может получиться.
   - Опять пол испачкали! - заметил Баскаков с хозяйственным недовольством. - Да-а, вот уж не знал, что Шевцов такой старовер. Ну, у кого еще обострено чувство справедливости?
   - Народ б-безмолвствует, - скептически пробормотал Слава. - А, Илья Палыч?
   Сканер втянул голову в плечи, и его пальцы скользнули по воздуху, словно хотели схва-тить за руку кого-то, стоявшего рядом - и схватили - Слава готов был поклясться, что сейчас они словно сжимали чье-то тонкое запястье.
   - А что я должен сказать, Вячеслав? - холодно осведомился он. - Мы и так слишком мно-го говорим сегодня. Витя, не пора ли?..
   Дверь открылась, прервав его слова, и в комнату торопливо вошел мужчина - слегка за-пыхавшийся и взволнованный, кроме того, судя по выражению его лица, слегка сбитый с толку. На распростертого на полу Шевцова он даже не взглянул. Вита посмотрела на вошед-шего со страхом - сколько же еще людей в этом доме? Баскаков же глянул на подчиненного недовольно.
   - Ну, в чем дело? Я же сказал - только в самом крайнем случае!.. Стоит заняться серьез-ным делом, как все начинают шляться туда-сюда, как на рынке...
   - Вас спрашивают, - перебил его охранник, и только сейчас Вита заметила, что он держит какую-то бумажку.
   - Надеюсь, у тебя хватило ума...
   - Это Корсун, - охранник снова не дал ему договорить. - Ну, та... Анна...Вы же говори-ли... вот я и подумал... Она наверху. Я впустил ее, - он моргнул, - я не мог ее не впустить.
   Вите, Андрею и Славе пришлось приложить громадное усилие, чтобы не переглянуться. На лице Баскакова отразилось сильнейшее волнение.
   - Анна?! Господи!.. Ты... Как она... как она себя ведет?! Она... - он привстал в кресле, но тут же опустился обратно, зло глядя на сидящих на диване. - Вот что... ты... ты отведи ее в гостиную, дай ей все, что она попросит... возьми всех, кто остался наверху, и приглядывайте за ней. Она... она может вести себя странно, обращайтесь с ней осторожно, ясно?! Я... ска-жи, что я скоро подъеду. Ты ведь сказал, что меня здесь нет?!
   - Видите ли, Виктор Валентинович, я сделал все, что было приказано. Мы ее обыскали, оружия при ней никакого не было... только она... смеялась над нами... как-то очень... - мужчину вдруг передернуло, и Слава, до сих пор поедавший его глазами, опустил голову и сцепил пальцы так, что они хрустнули. - Я сказал ей, что вас еще нет... а она говорит - врешь! И так смотрит, что... - глаза охранника забегали, и он вдруг начал тараторить: - Ко-роче, она сказала, что знает, что вы здесь! Она сказала, что хочет видеть вас немедленно! И... если вы откажете, передать вам вот это, - он протянул Баскакову клочок бумаги. Тот развернул его и уставился на четко выписанные слова.
   Чистова Наталья Петровна покорнейше просит принять. Не откажите в любезности.
   Челюсть Баскакова отвисла. Он медленно поднял глаза, и Вита, даже не зная содержания записки, отчетливо поняла, что только что в его голове все кусочки головоломки сложились в единое целое, и, не таясь, судорожно вцепилась в руку Андрея. Слава же застывшим взгля-дом уставился на дверь.
   Баскаков громко застонал, прижав сжатые кулаки ко лбу и раскачиваясь. Охранники ис-пуганно переглянулись, а лицо Сканера стало напряженным, точно он пытался решить ка-кую-то чрезвычайно трудную задачу.
   - Нет! - вдруг взревел Виктор Валентинович, раздирая бумажку в клочки с такой яростью, словно именно она была виновницей всех его несчастий. - Этого не может быть! Она!.. Как я мог быть таким... Только не она!..
   На лице Сканера появилась тонкая, никем не замеченная улыбка. Теперь он наслаждался. Баскаков махнул сжатым кулаком в сторону охранников.
   - Притащите сюда эту суку! Немедленно притащите сюда эту суку! Не жалеть!.. Волоком, за волосы! Притащите мне волоком эту блядь!.. - он вскочил, и указанные охранники по-спешно вылетели из комнаты, хлопнув дверью. - Вот же ж сука!.. И вы знали, конечно же! - он махнул рукой, разжав кулак, и сидевших на диване осыпал мелкий бумажный дождь. - Все знали... смеялись за моей спиной. Вы!.. И ты, Новиков, позволил своей бабе лечь в мою постель?!! Ты...
   - Моей девушки б-больше нет, - отозвался Слава, и на его лице вдруг появилась совер-шенно несвойственная ему хищная ухмылка, преобразившая его до неузнаваемости. - Сюда в-ведут вашу.
   Баскаков, оскалившись, замахнулся на него, но тут же повернул голову. Его рука зависла в воздухе, и в резко наступившей тишине все отчетливо услышали легкий звук - стук спус-кающихся по ступенькам каблучков. Услышали мужской голос, растерянно что-то пробур-чавший. Услышали звонкий серебристый смех, и один из охранников, которому посчастли-вилось выбраться из ресторана живым, вдруг вскинул правую руку и обмахнул себя крестом - автоматически, вряд ли даже сообразив, что делает. Все взгляды переплелись на колых-нувшейся дверной створке, и охранники шагнули вперед, закрывая Баскакова.
   Вопреки приказу Виктора Валентиновича, никто не тащил вошедшую в комнату за воло-сы и не подгонял пинками и затрещинами - она проскользнула в дверной проем сама, с ве-личественной грацией хищника, уверенного в своей силе и никого не боящегося. А послан-ные за ней люди, здоровые сильные мужчины шли следом, держа почтительную дистанцию и ошеломленно глядя женщине в затылок.
   - Ну надо же, а? - сказала Наташа, остановившись в шаге от трупа, и лениво, безадресно улыбнулась. - Как говорится, пришла на форум, а тут полный кворум! Витя, у тебя тут про-изводственное совещание? Один кадр, смотрю, уже выговор получил? Кто такой?
   Она вытянула ногу и носком туфли чуть повернула голову Шевцова, тут же тяжело мот-нувшуюся обратно. Скривила свеженакрашенные губы и вытерла туфлю о волосы убитого там, где они не были испачканы кровью.
   - Не припоминаю. Впрочем, наверняка такой же болван, как и прочие твои люди. Жаль, сие произошло в мое отсутствие. Созерцание ужасного возвеличивает душу. Что ж ты, Витя? Моих друзей пригласил, а меня обошел вниманием? Неужто я в опале?
   Наташа чуть изогнулась, словно участница конкурса красоты, стоящая на сцене перед жюри. Ее длинное черное пальто было расстегнуто, серебристый брючный костюм тщатель-но отглажен, угольно-черные волосы лежали аккуратными завитками. Она выглядела иде-ально, и ничто в ее облике не вязалось с той безумной фурией, которая, сидя на перилах и хохоча, расстреливала бежавших по лестнице людей всего лишь пару часов назад.
   Виктор Валентинович смотрел на нее во все глаза, лишившись дара речи. Она не имела ничего общего с Чистовой - ни по фотографии, ни по его представлениям. Это была Анна, та самая Анна - чувственная, желанная, неизмеримо притягательная - одна из тех редких жен-щин, из-за которых окончательно и бесповоротно можно потерять голову. Может, это ошиб-ка? Может, она все-таки всего лишь сошла с ума?..
   Наташа внимательно оглядела комнату, и все, кто встречался с ней взглядом, поспешно отводил глаза, испытывая странные ощущения, определения которым не существовало. В облике черноволосой женщины в комнату вошло нечто, и это нечто выглядывало из карих глаз, уже не таясь, - непонятное, необъяснимое и оттого особенно страшное. Баскаков сделал к ней шаг и нерешительно остановился. Он чувствовал, что все в комнате с нетерпением ждут, что он скажет и сделает, но совершенно растерялся. Злость и ненависть остались. Же-лание убить ее осталось. Желание использовать ее дар и привести наконец в исполнение все свои грандиозные планы осталось. Желание причинить ей дичайшую боль осталось. Жела-ние обладать ею осталось. Желание дать ей все, что она захочет, осталось. И все это смеша-лось в невообразимых пропорциях и смешалось так, что отделить одно от другого было не-возможно.
   - Значит, ты и есть Чистова, - наконец тупо спросил он. Наташа возвела глаза к потолку.
   - Батюшки! Знаешь, существует единственный порок, который мне ни за что не вытащить из человека - это глупость! - она медленно пошла в глубь комнаты, по пути равнодушно пе-решагнув через откинутую руку Шевцова. Подошва ее правой туфли попала в растекшуюся кровь, и дальше Наташа шла, печатая по бледно-голубому легкий красный след. - Ну, разу-меется, я Чистова. Что, эта Чистова тебе не подходит? Ты ожидал увидеть несчастную ду-рочку в лохмотьях, с мольбертом подмышкой, с красками и пучком кисточек в руках? Воз-можно, я и была такой когда-то, но это было давно... - ее глаза затуманились. - Это было очень давно. Разве ты забыл, что существует время и населяющие его события, и человек так податлив для них, и в его душе столько пустот, которые могут наполняться отнюдь не кро-вью и вином?
   Ее бархатистый, ностальгический голос вдруг стал резким, холодным и повелевающим.
   - Но довольно сентенций и изумленных аханий! Я пришла по делу и, надеюсь, ты это по-нимаешь! Так что, оставь себе пару-тройку нукеров покрепче и понадежней, ежели опаса-ешься, а прочие пусть убираются! Или ты предпочитаешь массовость и зрелищность? Ну, не разочаруй меня. До сих пор я считала тебя мужиком неглупым.
   Несколько секунд Баскаков смотрел на нее в упор, и Вите и Андрею, в отличие от Славы внимательно наблюдавших за происходящим, казалось, что сейчас он голыми руками свер-нет шею издевательски улыбавшейся ему женщины. Потом он с трудом оторвал от нее взгляд и отдал несколько коротких приказаний своим охранникам. Через минуту комната опустела - остались только Баскаков, Сканер, Тима, двое здоровенных парней, Наташа и си-дящая на диване троица. Последним комнату покинул Шевцов, которого выволокли за ноги, протянув по полу влажный след, и дверь захлопнулась. В тот же момент Баскаков сильно ударил Наташу раскрытой ладонью по лицу. Хлопок прозвучал глухо, и на тронутой загаром щеке женщины расцвело красное пятно. Ее смех рассыпался по комнате, несмотря на плохую акустику заполнив ее до самого потолка.
   - Можешь ударить еще раз, если хочется, - снисходительно сказала она. - Много раз - чтобы кровь, выбитые зубы, ошметки мяса, сломанные кости. Боль многогранна, дорогой. Я знаю все ее грани, и каждая из них притягательна по-своему.
   Баскаков изумленно смотрел на свою руку, словно она была живым существом, неожи-данно проявившим неповиновение. Наташа пожала плечами, кинула насмешливый взгляд на Виту, смотревшую на нее прищуренными глазами, на опущенную голову Славы, вниматель-но разглядывавшего что-то у себя под ногами, на Андрея, чей казалось бы рассеянный взгляд скользил по комнате - от двоих охранников возле Баскакова к стоявшему у дверей Тиме и обратно.
   - Зря ты так круто обошелся со Схимником, - заметила она и неторопливо пошла в даль-ний конец комнаты, сунув руки в карманы пальто и покачивая распахнутыми полами, точно крыльями. - Парень ведь явился на твой праздник с самыми благими намерениями - замо-чить меня и спасти народ, а ты его в кандалы закатал. Благодаренье богам, у него не получи-лось испортить мой тебе подарок.
   При упоминании о недавно пережитом в Баскакове снова вспыхнула былая ярость, и пе-ред глазами снова встали мертвые, обвиняющие лица жены и дочери. Правда, лицо Инны было расплывчатым, неясным, и в нем отчего-то проглядывали иные черты, и золото волос блекло, приобретая угольную черноту, но лицо Сони было отчетливым, настоящим - имен-но таким, каким оно час назад скрылось под больничной простыней. Он вскинул руку с пис-толетом, прицелившись в золотистый стриженный затылок, палец слегка утопил курок, но тут же расслабился, отказываясь подчиняться. Наташа, не оборачиваясь, подняла правую ру-ку с торчащим указательным пальцем.
   - Давай-ка, избавим друг друга от гневных речей, обещаний скорой и страшной расправы и не будем зачитывать папирусы с обвинениями! Ты нанес мне удар, я дала тебе сдачи. Все! Я же сказала, что пришла по делу, так что обойдемся без детсадовских разборок! Ты в пер-вую очередь не несчастный отец семейства, а деловой человек, иначе уже давным-давно от-правил за воды Ахеронта и меня, и эту теплую компанию!
   Она резко повернулась, тряхнув черными завитками волос, и поочередно вежливо улыб-нулась растерянным глазам Баскакова, совершенно сбитым с толку охранникам и четырем зрачкам направленных на нее пистолетов, как это делает воспитанный человек при знаком-стве.
   Как ни странно, следующие слова принадлежали Тиме, загораживавшему дверь своим массивным телом.
   - Виктор Валентинович, да я... да... твою... Ты кто вообще?!
   - Кто? Юноша, вопрос "кто" мне не совсем подходит, - она улыбнулась, и всем вдруг по-казалось, что улыбка эта принадлежит существу намного старше их - быть может, даже на несколько столетий. - Я то, что вы с таким пафосом называете злом. Только во зле нет ничего мистического. Зло - это вы сами. Вся та мерзость, которая входит в то, что вы называете че-ловеческим характером. Или личностью - как правильнее? Я состою исключительно из ва-ших отрицательных качеств. Я - отражение каждого из вас, и любой, кто заглянет мне в гла-за, может увидеть там свое истинное лицо. Я - настоящее зло. Непридуманное. Реальное. Обыденное. И чертовски привлекательное. Зло ведь очень упрощает жизнь. И улучшает, верно? Ни ответственности. Ни долга. Ни моральных обязательств. Ни другой подобной ше-лухи. Все это давно съедено и переварено, как и Наталья Петровна Чистова, потому что я не Чистова. От нее осталась только эта рама, - ее ладони нырнули под распахнутое пальто и не-торопливо скользнули от шеи по груди к бедрам, - да и та мало напоминает прежнюю, зато чудо как хороша! - женщина подмигнула Баскакову, и его рука дернулась. - Посмотри и по-думай хорошенько, Витенька. Все твои планы осуществятся и даже более того. Я смогу дать тебе нечто большее, чем паршивый губернаторский пост, которого ты так добивался. Ты да-же представить себе не можешь, как много ты получишь. Но учти - меня нельзя заставить. Со мной можно только договориться. Я пришла сюда добровольно и уйду, когда захочу. И самое смешное заключается в том, что ты не станешь меня останавливать. Потому что ты не из тех людей, кто способен навредить самому себе.
   Баскаков опустил руку, и руки охранников по безмолвной команде синхронно скользнули вниз, но оружие никто не спрятал.
   - Что ты хочешь?
   - Не так уж много, - теперь она улыбалась безмятежно. - Я буду делать то, что мне нра-виться, и жить так, как мне нравиться - без любых ограничений, а ты будешь прилагать все усилия, чтобы никто и никогда не вздумал меня ограничивать. Я буду выполнять любые твои желания, а мою работу ты всегда сможешь контролировать - у тебя ведь есть для этого верный пес, - палец с отточенным ногтем указал на вздрогнувшего Сканера, - он сразу уви-дит, если я буду делать что-то не так.
   - Увижу, - скрипучим и каким-то искусственным голосом ответил Сканер, - я ведь увидел Схимника, я ведь сказал тебе...
   Он тут же метнул косой взгляд на Андрея - выдаст или не выдаст. Но тот молчал и даже не смотрел в его сторону, и Сканер успокоился, решив, что тот либо уже смирился со всем, либо настолько одурманен лекарствами, что ничего не соображает.
   - Но все то время, - продолжала Наташа, - что мы будем друг другу взаимовыгодны и при-ятны, эти люди должны оставаться в живых.
   - Нет! - одновременно произнесли Баскаков и Сканер - Баскаков скорее удивленно, чем отрицательно, в возгласе же Сканера прозвучал откровенный ужас.
   - Шестаков! - злой голос хлестнул его, словно плетью, и Сканер съежился на стуле, пере-водя взгляд, полный страха и бессильной ненависти с лица Андрея на лицо Виты. - Это мое условие, Витя, и оно должно быть выполнено, иначе не будет вообще ничего!
   - Но я же не могу их отпустить, это невозможно, - судя по голосу, Баскаков был почти го-тов согласиться. Его глаза горели восторженным безумным огнем - он не видел ни комнаты, ни людей, в ней находящихся, - он смотрел в свое будущее.
   - А зачем отпускать? - недоуменно осведомилась Наташа, подходя к нему. - Пусть оста-ются здесь - разве их так сложно прокормить? Запри их надежно, накачивай всякой дрянью, чтобы и не помышляли о побеге, особенно Схимника. Главное, чтобы они были живы и от-носительно здоровы, остальное меня не интересует.
   - Но зачем? - спросила Вита, выпрямляясь на диване. - Зачем мы тебе теперь?
   - О, оппозиция наконец-то подала голос! - губы бывшей подруги улыбнулись ей снисхо-дительно. - А я уж боялась, что вы от переживаний онемели. Затем, что я так хочу. Это мой каприз. И, если хотите, награда. В конце концов, вы были хорошими жрецами. Особенно ты. А Слава... бедный, бедный Слава...Ты был так трогателен в своем благородстве и ей-ей гро-зен, когда собирался перерезать мне горло. Я почти поверила, что ты это сделаешь. Не нужно было останавливать ту девочку, когда она пыталась наглотаться таблеток, не нужно было... Витя!
   От этого крика, в котором прозвучал неподдельный восторг, Баскаков, погруженный в мечты, дернулся, точно ему выстрелили в спину. Ладони Наташи легли на его предплечья, она уставилась ему в зрачки и улыбнулась, и руки под ее ладонями слегка дрогнули. Потом она усмехнулась. Усмехнулась еще раз, не отводя взгляда. Усмехнулся и Виктор Валентино-вич. И снова усмехнулся уже почти сразу же вслед за ней. Через несколько секунд они смея-лись в унисон, не отрывая друг от друга глаз, - смех был восторженным и азартным.
   - Ты представляешь, что теперь будет?! Ты представляешь, что мы сделаем вместе?!
   - Теперь все! Я готовился! Я верил, знал, что рано или поздно! У меня есть списки... есть люди!..
   - Давай начнем как можно быстрее! Ты не знаешь, что такое этот голод - голод по работе! - ладони Наташи слетели с его предплечий, задрожавшие пальцы правой руки согнулись когтями. - Здесь все горит! Ты был в ресторане, ты видел, на что я способна теперь! Это та-кой огонь, Витя, такой огонь!.. К черту!.. Начнем немедленно! Начнем сейчас же!
   - Да! - Баскаков схватил ее за плечи и крепко сжал пальцы, в его широко раскрытых гла-зах плескались яростная радость и возбуждение. - Чего тянуть?!.. Все готово! Все давно тебя ждет!.. Сканер!
   Сканер вскочил, точно подброшенный, и вопросительно уставился на него.
   - Списки! Люди! Выберем самого необходимого на данный момент!
   - Мне нужно забрать свои записи из особняка, - сказал Сканер прерывающимся от волне-ния голосом. Азартное возбуждение, предвкушение чего-то неизведанного и особенного пе-редалось и ему, но к этому примешивался отчетливый страх. Потом он добавил тоном ка-призного ребенка: - Но мне нужно еще обезболивающее! Больше, больше обезболивающего!
   - Будет, будет тебе обезболивающее, все будет! - Баскаков хлопнул его по плечу так, что Сканер чуть не упал. - Теперь...
   - Одумайся!
   Окрик был резким, металлическим, и даже Вита не сразу поняла, что он принадлежал Ан-дрею. Баскаков с раздражением взглянул на бывшего "пресс-секретаря", который сидел, вы-прямившись и слегка раскачиваясь, и видно было, что сохранять вертикальное положение ему стоит огромных усилий.
   - Ты же был в ресторане! Ты же все видел! Неужели ты так и не понял, с чем имеешь де-ло?! Ты всерьез полагаешь, что Сканер...
   Он хрипло закашлялся и отвернулся. Никто в комнате не заметил, что оборвал его слова вовсе не кашель, а Вита - ее пальцы, до сих пор сжимавшие его плечо, вдруг незаметно при-поднялись, и ногти легко, но предостерегающе ткнулись в кожу Андрея сквозь рубашку. На-таша стояла чуть позади Баскакова, и взгляд Виты встретился с ее взглядом на почти неис-числимый осколок секунды и тут же ушел в сторону.
   ... уже давно привыкла смотреть в окно старого замка и видеть там лишь тьму или бес-конечные дикие оргии, кровь и лица сумасшедших, лишенных имени и возраста, для которых ты - лишь тень, пыль, ничто... и вдруг выглядывает кто-то знакомый и заговорщически прижимает палец к губам - не мешай мне, не мешай, разве ты забыла, сколько может быть в старом замке никем не найденных, заброшенных комнат?.. даже сам замок не знает об этом...
   - Так что Сканер? - спросил Баскаков, нетерпеливо поглядывая в сторону двери. Андрей хмыкнул и привалился частично к спинке дивана и частично к Славе.
   - Забыл "Пандору"? Продал один раз - продаст и снова.
   - Маленький нюансик, - Баскаков щелкнул пальцами, словно иллюзионист. - Продавать больше некого и некому.
   Наташа согласно усмехнулась, проходя мимо дивана, и Вита прошипела ей вслед:
   - Не думай, что хоть кто-то из нас будет тебе благодарен! Ты - труп, нафаршированный чужими помоями, не более того!
   - Боже! - женщина в полуобороте прижала руку к груди и засмеялась. - Дитя мое, ты ра-нила меня в самое сердце! Я буду каждую ночь орошать слезами мою подушку. Поздно, Ви-та, поздно сосать, когда убрали!
   Тима, не сдержавшись, хрюкнул, и в движении, которым он открыл перед ней дверь, про-скользнуло легкое почтение. Наташа и Виктор Валентинович вышли, следом, как мог бы вы-разиться неожиданно пришедший Вите на ум Женька Одинцов, "комнатным шакальчиком" выскользнул Сканер. Дверь закрылась и тут же снова открылась, впустив троих охранников, мгновенно рассредоточившихся по комнате и молча уставившихся на диван.
   - Андрюха! - Слава сполз с дивана на пол, потом мутно глянул на насторожившихся ох-ранников тем глазом, который открывался, и успокаивающе покачал ладонью, измазанной засохшей кровью. - Т-тихо, тихо, перегруппировка... ё, тревожные какие ребята!.. Андрюха, может ляжешь?! Очень хреново смотришься.
   - А ты не смотри. Нельзя мне ложиться, - Андрей ухмыльнулся, но ухмылка получилась какой-то разболтанной - лицевые мышцы тоже плохо подчинялись ему, потом взглянул на Виту и тут же закрыл глаза. - Вита, какого черта?!
   Вита повернулась так, что охранники теперь видели только ее затылок, и шепнула:
   - Это Наташка была!
   - Неужели? - Слава зачем-то начал разглядывать свою в клочья порванную рубашку. - А я-то сижу и думаю - кто это к нам зашедши?!
   - Дурак! Я говорю, это Наташка была! - шепот Виты стал истерическим, и она вцепилась ногтями в диванную обивку. - Настоящая Наташка, понимаешь?! Наша!
   - Это невозможно, - устало сказал Слава и приготовился было по-простому разлечься прямо на полу, но ее пальцы вдруг резко и больно дернули его за волосы.
   - Я видела! Говорю вам, я не могла ошибиться!
   - Ты забыла, как оно умеет прикидываться?!
   - Нелогично, - вдруг заметил Андрей, не открывая глаз, потом мрачно добавил. - Я видел кое-что в ресторане... Нет, слышал. Я так и не понял, что это было.
   - Она не прикинулась, - сказала Вита со спокойной уверенностью. - Она спряталась.
   - Я ни хрена уже не понимаю, - честно сообщил Слава и оглянулся. Охранники внима-тельно наблюдали за ними, одновременно пытаясь вызвать на разговор своего коллегу, что-бы узнать, что же произошло в "Князе Болконском", но тот отвечал односложно, отнекивал-ся и его взгляд потерянно блуждал по сторонам, словно он до сих пор не мог понять, где на-ходится.
   - Она пришла за нами, Слава. Она что-то задумала, а значит...
   - Мы в крепости, Витек, в настоящей крепости, набитой вооруженными мужиками, а она безоружна, она вообще ничего с собой не принесла, - Слава запнулся и вдруг нахмурился. - Она сказала про раму... почему?
   - Возможно, скоро случится нечто такое, что местному населению будет совсем не до нас.
   - Даже если допустить такое, это случится нескоро, - Андрей чуть передвинулся. - Карти-нам нужно время - помнишь?
   - Так у нее было время, - очень медленно произнес Слава, и его ладони проехались по го-лове, взъерошивая и без того взлохмаченные волосы. - Боже мой, у нее же было навалом времени. Что же будет?!
   - Ты о чем?
   - Еще тогда она говорила мне... я не придал этому значения...
   - Что говорила?!
   - Дорога... сам механизм ее образования. О том, чтобы дать тому, что она... вынимает, материальную форму и связать их с чем-то материальным... навсегда - так, как Неволин создал Дорогу. О том, чтобы делать людей частью картин... или картины частью людей... я не понял ничего!
   - Я видел это в "Болконском", - хрипло сказал Андрей. - У людей был такой вид, как буд-то что-то из них лезло наружу... теперь-то ясно, что, - они сами... Способная девочка. Про-должай, только не развози.
   - Мы говорили о том, что с ней происходит... что в ней остается... Она сказала, что это все опилки, обрезки, шелуха, остатки памяти, не имеющие формы, отдельные...
   - Для чего у нее было время?! - нетерпеливо перебил его Андрей, покосившись на охран-ников. - Чтобы устроить кавардак, соответствующий ее нынешнему статусу, ей нужно не-сколько картин возрастом не менее недели или она уже настолько совершенна?
   - Да не нужны ей никакие картины, - устало сказал Слава. - Она ведь теперь сама - карти-на. Разве вы не поняли? Нарисовав тебя, Андрюха, она эту картину закончила. Все эти остат-ки, шелуха - все это перестало быть отдельным. Оно стало единым. Как Дорога. Только она другая - она живая и держит себя под особым контролем - ежечасно, ежеминутно. Так что ты никак не могла видеть Наташу. Ты видела только раму. Человек-картина - правда забавно звучит? Ты представляешь, чего она еще может натворить? Никто из них даже не успеет ни-чего понять. Если, конечно, ей захочется это делать. Черт, как же я устал...
   Он вытянулся на полу и закрыл глаза. Вита повернулась и потерлась щекой о грудь Анд-рея, почувствовав, как тот чуть передвинулся ближе к ней, и прикосновение его теплого тела сквозь тонкую рубашку, принесло успокоение и знакомое чувство безопасности. От апатии, охватившей ее в машине, не осталось и следа, жадное желание жить гоняло по телу горячие волны крови, покалывая в кончиках пальцев. Так или иначе Баскаков получил, что хотел, а они, по желанию ли Чистовой или по прихоти Художника, получили отсрочку, драгоценное время, за которое они, вернее Андрей, наверняка что-нибудь придумают. Бывали ли ситуа-ции хуже? "Пандора"? Ростов? Зеленодольск? "Две ящерки"? Ян? Разве тогда не казалось, что все - и не было выхода? Но Андрей всегда его находил. Она понимала, что нельзя посто-янно надеяться на чью-то бесконечную неуязвимость и изобретательность, и Андрей далеко не всесилен, он проиграл в "Князе Болконском", а сейчас пока и вовсе беспомощен, но ниче-го не могла с собой поделать. Прижимаясь к нему, она словно пряталась за высокую проч-ную стену, за которой была только безопасность. Вита уже успела заметить, как он из-под полуопущенных век оглядывает зал, стерегущих их людей, державших оружие наготове, и почувствовать, как он то и дело проверяет свое тело на предмет восстановления работоспо-собности. Андрей явно не собирался засиживаться на диване, в отличие от Славы, которому после появления бывшей возлюбленной стало явно на все наплевать - он просто лежал на полу с закрытыми глазами и равнодушно ждал, что будет, даром отпуская на волю секунду за секундой.
   ...ты рассказала о стольких жизнях... Я бы продал душу дьяволу, чтобы прожить хотя бы час одной из них.
   Она вспомнила о Литераторе, прожившем несколько лет в инвалидном кресле в запертой комнате наедине со своими отражениями, и желание любой ценой отвоевать им хотя бы час жизни - не здесь, а на свободе - всколыхнулось в ней с еще большей силой. Драгоценны да-же не часы - драгоценна каждая минута. Наташа пришла сюда или нет, но она сделала им царский подарок.
   Андрей пошевелился, отстраняясь, и Вита, подняв голову, встретилась с предупреждаю-щим огоньком в его глазах. Он беззвучно шевельнул губами, потом чуть улыбнулся, и Вита безошибочно поняла это, невысказанное: "Не волнуйся, выкрутимся. Но сиди тихо и не лезь!" Она едва заметно кивнула и ее вдруг охватил страх. Каковы же масштабы того ужаса, который произошел в ресторане, и почему Андрей позволил себя схватить? Простая неуда-ча? Или желание таким образом расплатиться за не убереженных невиновных и неубитого Художника? Вздрогнув, Вита снова прижалась к нему щекой, и на этот раз он не отодвинул-ся. Снизу долетало неровное, хриплое, шелестящее, как сминаемый сухой лист, дыхание Славы.
   - Ты была в его доме?
   Она кивнула, не подняв головы, и прижалась к нему еще крепче.
   - Ты нашла кого искала?
   - Литератора? Да, нашла. Он умер, - почувствовав, как Андрей напрягся, Вита поспешно добавила. - Нет, не от моей руки. Он умер сам и был очень рад этому. Он оказался ребенком, Андрей. Искалеченным, несчастным, ненавидящим всех ребенком... что бы он там ни гово-рил... В чем-то он был очень мудр, бедный калека... Я не убивала его.
   - Хорошо. Не хотелось бы, чтоб ты знала, что это такое.
   Вита помолчала, скользнула взглядом по подсыхающей на полу луже крови, покосилась на охранников, потом прошептала с детским упрямством:
   - И все-таки где-то там была Наташка. Подумай сам. Я видела ее, правда еще не завер-шенную, но ты-то должен был видеть совершенного Художника. Разве такое может потер-петь над собой чью-то власть?! А оно добровольно пришло в рабство. Как так?! Мы для него - прошлое, досадная помеха, более того, оно желало смерти каждого из нас!
   - Может, ты и права, но, честно говоря, после того, что сказал Славка, я не знаю, хорошо это или плохо. А Баскаков и впрямь сошел с ума. Не понимает, что дело может обернуться новой Дорогой, но уже совсем другой.
   - Ну, что бы там не случилось вскоре, в любом случае, это отвлечет их внимание от нас, а тогда...
   Андрей покачал головой.
   - Отвлечь-то отвлечет, но что бы ни случилось, мы будем не в комнатке прохлаждаться, а при этом присутствовать наравне со всеми. Баскаков свихнулся, но это не значит, что он стал доверчив, как первоклассница. Он наверняка захочет подстраховаться для первого раза.
   Он оказался прав.
  
  
  XI.
  
   Комната была очень большой, просторной, в форме неправильного восьмиугольника, - высокий потолок, вся мебель, состоявшая из диванов и стульев, сдвинута к стенам, там же стояли и растения в кадках, в каждом углу к потолку возносилась колонна дорического орде-ра, к которым хозяин дома явно питал сильную страсть, отчего комната напоминала святи-лище. Узорчатый паркет ухоженно блестел. Окон в комнате не было, мощная люстра под по-толком давала много света, но Художнику этого показалось недостаточно. Сюда принесли лампы со всего дома, расставив их в соответствии с его указаниями, и теперь комнату напол-нял такой яркий свет, что любой заходящий в нее зажмуривался - глаза не сразу привыкали к такому переходу. В пасти камина весело танцевало пламя, добавляя к желтоватому электри-ческому освещению веселые прыгающие отсветы живого огня.
   В комнате молча ждали люди.
   Трое мужчин стояли возле двери, остальные рассредоточились по всему пространству комнаты. Большинство стояло, но некоторые сидели, и глаза всех были выжидающе-настороженными, только взгляд побывавшего в ресторане охранника по-прежнему растерян-но скользил по сторонам, а каждый раз, когда он вспоминал, как его коллега, сидя на полу среди осколков, с утробным чавканьем обгладывал собственную руку, в его взгляде появля-лось жалобное выражение. Вита, Андрей и Слава сидели на стульях метрах в двух друг от друга. Слава рассеянно разглядывал акантовый орнамент на фризе, Андрей, развалившийся на стуле, закинув голову, казалось, спал, Вита нервно грызла ноготь большого пальца, то и дело отрываясь от этого увлекательного занятия, чтобы скорчить рожу кому-нибудь из сто-явших напротив охранников. Но на самом деле все трое, как и охранники, смотрели в центр комнаты.
   Там был установлен мольберт с уже готовым холстом, к мольберту придвинули высокий стол с рисовальными принадлежностями, а возле них стояла женщина, несмотря на хорошо протопленную комнату так и не снявшая черного пальто, и ее горящий взгляд был устремлен куда-то за пределы комнаты. Левая рука была в кармане, пальцы правой, свободно опущен-ной вдоль бедра, плясали мелкой дрожью, губы едва заметно шевелились, словно она гово-рила с кем-то, невидимым для остальных, причем разговор этот, судя по выражению ее лица, носил ироничный характер. Женщина казалась средоточием неведомой силы, спеленатым сгустком мрачной энергии, которая рвалась на свободу в неистовом желании сокрушить все на своем пути. Она молчала, и в молчании было нетерпение изголодавшегося хищника, при-меривающегося к беззаботной, ничего не подозревающей добыче. Стоявший за ее спиной Сканер смотрел ей в затылок, то и дело нащупывая за пазухой подобранный в ресторане пис-толет, но тяжесть оружия не приносила успокоения. Пустить его в ход против женщины ка-залось ему совершенно немыслимым, нелепым - все равно, что напасть с зубочисткой на здоровенную разъяренную акулу.
   Молчали и остальные, и в гулкой тишине жалобный голос сидевшего на стуле неподалеку от мольберта человека звучал особенно громко. Это был пухлый, маленький человечек лет пятидесяти, с короткой седоватой бородкой, одетый в серые брюки и мятую голубую рубаш-ку. Монотонно, с одной и той же интонацией он повторял:
   - Что вы от меня хотите, бога ради, что вы от меня хотите, что вы от меня хотите?..
   Его бесконечный вопрос оставался без ответа, до тех пор, пока Баскаков, расположив-шийся в кресле неподалеку и не отрывавший глаз от женщины, не рявкнул:
   - Перестань причитать! Сказано же, ничего тебе не сделают! Посидишь часок, а потом от-правишься обратно в теплую постельку к своей бабушке! Немного беспокойства - не такая уж большая плата за твой непрофессионализм.
   - Успокойтесь, Петр Михайлович, - негромко сказал Андрей, не открывая глаз. - Вы дей-ствительно скоро попадете домой - здоровым и невредимым. Ничего не бойтесь.
   Баскаков снисходительно улыбнулся, а толстячок посмотрел на Андрея с испуганной благодарностью, слегка приободрившись.
   - По вашему внешнему виду, молодой человек, никак не скажешь, что здешнее гостепри-имство...
   - Хватит болтать!
   Угроза, прозвучавшая в голосе женщины, была негромкой и бархатистой, как кошачья лапка с лишь чуть-чуть выпущенными полумесяцами острейших когтей. Все взгляды вновь пересеклись на ее высокой гибкой фигуре, а она отошла от мольберта и начала задумчиво бродить по комнате, и следом за ней по полу так же задумчиво скользила ее тень.
   - Скоро ты... - не выдержал наконец Баскаков, но узкая ладонь взлетела в воздух, словно ловя его слова.
   - Умолкни и не тревожь меня, если хочешь получить жизнь, а не тление! Келы ловят лишь в тишине, и готовятся к охоте под звук молчания.
   Она неторопливо прошлась по кругу, центром которого являлся испуганный, ничего не понимающий Свиридов, потом остановилась, резко наклонилась и впилась взглядом в его широко раскрывшиеся глаза. На мгновение оба застыли, превратившись в единое целое. Ли-цо женщины стало расслабленным и опустевшим, Свиридов же напоминал дом, по которому суматошно кто-то бегал, хлопая дверьми. Наблюдавшую за этим Виту замутило, и она при-жала к губам тыльную сторону ладони. Смотреть на то, как роются в человеке, выворачивая наизнанку саму его сущность, было омерзительно, и, не выдержав, она отвернулась. Вита не могла понять, для чего Баскакову понадобился этот старичок, выглядевший вполне мирным, что такого пряталось в нем, видимое только Наташе и Сканеру? Она никогда не видела его раньше, но, едва их ввели в комнату, заметила, что и Андрей, и Слава знают Петра Михайло-вича, причем явно только с хорошей стороны. Количество охраны в комнате вызвало у нее недоумение. С одной стороны, Баскаков должен был оберечь себя, если что-то пойдет не так, но с другой, неужели он позволит, чтобы при происходящем присутствовало столько свиде-телей?
   Женщина выпрямилась так же резко, как и наклонилась, и Свиридов, глубоко вздохнув, откинулся на спинку стула. Его лицо покрылось крупными каплями пота, а глаза были рас-крыты так неестественно широко, словно чьи-то невидимые пальцы оттянули его веки вверх и вниз.
   - Не больно-то интересно, - недовольно сказало то, что носило имя Наташи Чистовой. - Ты хорошо выбрал, Сканер, но не для меня. Что тут ловить? Слишком просто. Слабые и примитивные. Даже год назад это было бы для меня скучно.
   - Тебе придется убрать два слоя, которые я покажу, - скрипуче сказал Сканер, баюкая обожженную руку. - Больше ничего... и не делай, как... вчера...Тогда колода перетасуется как надо, и получится...
   Ладонь снова рассекла воздух.
   - Мне не интересно, что получится! Это интересно вам! Меня интересует только картина. Я готова начать, - женщина взглянула на Свиридова и криво улыбнулась. - Не закрывайте глаз и не отворачивайтесь, если хотите жить.
   Она повернулась и медленно пошла к мольберту, стуча каблуками, и все мужчины, нахо-дившиеся в комнате, даже испуганный маленький врач, словно зачарованные наблюдали за тем, как она шла. Никто не отдавал себе отчета, что именно так притягивало в ней - тело или то, что обитало в нем, насквозь порочное, чувственное, желанное, доступное и в то же время недостижимое, странно знакомое, жуткое и в этой жуткости притягательное...
   Я состою исключительно из ваших отрицательных качеств. Я - отражение каждого из вас, и любой, кто заглянет мне в глаза, может увидеть там свое истинное лицо.
   Вита почувствовала внезапное раздражение
   ...вот уж действительно - мужик в первую очередь мужик, а уж потом все остальное... все без исключения стойку сделали!..
  тут же осознала всю нелепость и комичность этого раздражения, отчего разозлилась еще больше и уставилась на Сканера, который сделал несколько шагов и остановился, оказав-шись в вершине угла, стороны которого проходили через Наташу и Свиридова.
   Пальцы женщины рассеянно перебирали кисти, касаясь их бережно и ласково, словно они были хрупкими пушистыми зверьками. Несколько минут она сосредоточенно смотрела в пол, склонив голову, так что Сканер при всем своем желании не мог заглянуть ей в глаза, и взгляд ее проникал сквозь медово-золотистый паркет в иную реальность, оказаться в которой не мог никто кроме нее. Там не было ни времени, ни пространства, там уже почти не оста-лось имен, но там был запах поздней южной весны, там был серый воздух и тишина там то-же была серого цвета. Там царил серый холод. Там была серая полоска асфальта без конца и начала и там был серый туман, густой и липкий. Там была девушка с иссеченным осколками лицом. Там из тумана молча выходили мертвые и те, кому еще только предстояло умереть. Там обитали бездумные и странные существа - сплавленные плоть в плоть люди, животные и насекомые, гротескно уродливые и невыносимо прекрасные - смеющиеся, поющие, дро-жащие от ужаса, ревнующие, плачущие, ненавидящие, желающие, корчащиеся от боли и ярости. Они бродят отдельно и сливаются воедино, в нечто огромное и жуткое, перетекаю-щее из образа в образ, из цвета в цвет, из эмоции в эмоцию, и потом остается только это одно - законченное, совершенное, тугой сгусток чувств, одевшийся плотью, обзаведшийся глаза-ми, спрятавшийся под сплетением сосудов и охраняющий каждый удар сердца. Нечто, с не-терпением ждущее новой порции тьмы и своего часа, не знающее языка слов и не обреме-ненное моралью, древнее, хитрое и безжалостное.
   Женщина закрыла глаза, и ее губы тронула странная улыбка. Потом ее глаза открылись, и внимательно смотревший на нее Сканер на мгновение нахмурился, но взгляд Художника взметнулся и, как отпущенная тетивой стрела, глубоко вонзился в широко раскрытые глаза маленького врача, и лицо Сканера разгладилось. Тонкая рука метнулась к холсту, вписывая в девственную пустоту первый мазок.
   Никто в комнате не смел проронить ни звука, старались даже не дышать - настолько за-вораживающим было зрелище. Рука порхала над холстом так стремительно, что ее переме-щения были почти неуловимы, только вспыхивали искрами лакированные ногти, движения казались хаотичными и в то же время удивительно правильными, сама же Наташа выглядела странно пустой, словно сброшенный с плеч халат. Тело работало, исправно втягивало воздух через полуоткрытые губы, но обитавшее в нем существо сейчас находилось где-то в другом месте.
   Баскаков, сцепив пальцы, подался вперед, натянутый, как струна. На лбу и шее вздулись жилы, глаза смотрели не мигая. Он забыл разгромленный ресторан и мечущихся в ужасе лю-дей, остались в прошлом жена, дочь и сын, да и само прошлое бледнело, исчезало, подерги-ваясь дымкой, как заоконный мир под горячим дыханием. Все это было неважно, ненужно, все это ничего не стоило рядом с тем, что сейчас происходило в этой комнате, и он видел только стремительно летающую руку, ложащиеся на холст мазки и отрешенный взгляд карих глаз Художника. В замкнутом октаэдром пространстве создавалось нечто волшебное, непод-властное простому человеческому пониманию, здесь рождалось особое произведение Искус-ства, которого он ждал, в которое верил всю свою сознательную жизнь. Оно стоило всей и намеренной и нечаянной крови - право же, оно стоило большего.
   Баскаков не отрывал взгляд от Наташи и не заметил, как на сосредоточенное, напряжен-ное лицо Сканера вдруг набежала тень.
  
  XII.
  
   Женщины стояли друг напротив друга - глаза в глаза, и одна смотрела с удивленной зло-стью, не лишенной снисходительности - таким взглядом провожают удравшего из-под ка-рающего удара тапочкой таракана. Взгляд второй был неспокойным, настороженным и про-щупывающим, выискивающим малейшую щелку в обороне противника. Они были близне-цами и в то же время совершенно отличались друг от друга, несмотря на схожесть черт.
   Первая женщина казалась совсем юной - еще не перешагнувшей двадцатилетний рубеж, а только-только увидевшей его откуда-то издали. Ее густые черные волосы лежали крупными, блестящими завитками, яркие губы улыбались чуть криво, лицо, чистое и свежее, было кра-сиво, но красотой недоброй, коварной, темной. Сияющие карие глаза смотрели чуть испод-лобья, добавляя лицу мрачности, хотя от всей фигуры женщины веяло беззаботностью и уве-ренностью хозяйки, находящейся у себя дома. Кожу покрывал нежно-золотистый загар, а в изгибах стройной худощавой фигуры было что-то кошачье - гибкое, грациозное и распутное.
   Стоявшая напротив нее не могла видеть своего лица, но знала, что выглядит много стар-ше, и на ее коже лежит не золотистый загар, а серая усталость, и среди ее волос цвета спело-го каштана серебрятся седые пряди, а одежда плохо сидит на слишком худом теле, и лицо ее выражает совсем иные чувства. Но, тем не менее, они являлись зеркальными отображениями друг друга, и одежда на них была одинаковая, и даже дыхание попадало в такт.
   Наташа глубоко вздохнула и позволила себе оглянуться. Место, в котором она оказалась, было совершенно непохожим на те, в которых ей доводилось оказываться прежде в процессе работы. Там было лишь серое и серое. А здесь было безоблачное небо и был свежий ветер, пахнущий гиацинтами и распаренной землей и насыщенный мириадами капелек воды, кото-рую выбрасывал высоко вверх большой фонтан - струя взлетала веером и дробилась, сверкая и переливаясь. Здесь были деревья - тополя, акации и платаны, и их темно-зеленая листва лениво колыхалась, а свежая молодая трава манила прилечь и задремать на ней, забыв обо всем. Но все это великолепие тянулось лишь метров на триста, занимая пространство в фор-ме правильной окружности, а дальше, насколько хватало глаз, теснилось знакомое серое. Не выдержав, Наташа наклонилась и сорвала травинку. Та оказалась теплой, а ее запах пряным, состоящим из многих цветов.
   - Приятное место, правда? - вкрадчиво спросила стоявшая перед ней женщина и сделала шаг вперед, приминая остроконечную траву. Голос у нее был красивый, бархатный, но На-таша сразу же его возненавидела. - С природой лучше предаваться тихой радости, нежели горевать, и такие, как ты, устремляются к подобным местам всеми своими чувствами. Прав-да, я предпочитаю иные пейзажи, но все к удовольствию гостя. Великодушно прости за от-сутствие светила - создавать звезды не в моей власти, могу предложить только нежность красок и прозрачность небесного фона.
   - Мое имя принадлежит только мне, - Наташа, не поднимаясь, взглянула на нее снизу вверх, - как же называть тебя?
   - А меня называть никак не нужно, - женщина засмеялась. - Имена - та же форма, а мне она ни к чему. Я свободно в своем выборе. Вижу, мой нынешний облик тебе не по душе. С кем бы ты предпочла беседовать?
   Она развела руки в стороны, и ее тело вместе с одеждой вдруг взбухло, пошло рябью, смешав краски, и податливо, словно жидкий металл, перетекло в новую форму. Это про-изошло почти мгновенно, и все же Наташа успела заметить, как расплывшееся лицо прорва-лось оскалом хищной пасти, как женщина опустилась на четвереньки, и как черное пальто вросло в тело и разлохматилось длинной блестящей шерстью. На месте женщины стоял зна-комый угольно-черный волк, распахнув громадную пасть и слепо глядя пурпурными без-зрачковыми глазами. Но образ был бледным, лишенным того всесметающего маниакального голода - это был лишь остаток прежнего хищника, лишь унаследованная ею тень.
   Все же вскрикнув, Наташа отшатнулась, и волк, истолковав это, как отказ, тут же преоб-разился в нелепое существо с чешуйчатым змеиным телом и мужской головой, вопроситель-но уставившейся на нее узкими вертикальными зрачками.
   После этого превращения пошли почти безостановочно - нечто, очевидно, решило проде-монстрировать ей всю широту своих возможностей. Перед Наташей одно за другим вставали странные и жуткие создания, жестокие пародии на людей и животных, и в то же время изва-янные с удивительной гармоничностью, и многих она узнавала, несмотря на то, что чистых, неизмененных человеческих лиц появлялось очень мало. Промелькнула Светочка Матейко, оскалившая в слепой, бессмысленной ярости великолепный набор клыков, которым позави-довал бы любой хищник. Пригнувшись, протягивал вперед клешневидные руки сгорбленный карлик с крошечной головой и светящимися в азарте бусинками глаз, и она узнала Борьку Ковальчука. Нечто, похожее на огромный шар перекати-поля, но живое и пульсирующее, она когда-то вытащила из Элины Нарышкиной-Киреевой, а обнаженная золотоволосая красави-ца, у которой поверх сливочно-белой кожи подрагивали голубые вены, когда-то была частью ныне покойной жены Баскакова. Однажды среди вихря лиц и звериных морд Наташа увиде-ла знакомые раскосые глаза Андрея Неволина и в ужасе зажмурилась, после чего уже не от-крывала глаз, ощущая превращения только по захлестывавшим ее чувствам, по движению воздуха и ощущаемым даже с закрытыми глазами стремительными течением и водоворотами цветов. Звуки сменяли друг друга - сырые, хлюпающие, утробные, воющие, хохочущие, жа-лобные, презрительные, сладострастные, яростные... и с закрытыми глазами слушать их бы-ло еще тяжелее. Не выдержав, она крикнула:
   - Хватит!
   Наступила тишина, нарушаемая только посвистыванием ветра и шипением фонтанной струи. Наташа осторожно открыла глаза и увидела висящую над травой бесформенную мас-су, по которой бежали радужные всполохи, вспухавшую то рукой, то лохматым звериным боком, то лишенным черт овалом лица. Остатки, которые ей поодиночке демонстрировали до сих пор, теперь вновь стали единым целым, и это было страшнее, чем все, что она видела раньше, и смесь чувств, которой тянуло от этого создания, казалась омерзительной, словно густой трупный запах.
   - Чего же ты хочешь? - насмешливо спросили ее откуда-то из середины бесформенного на языке многих цветов. - Чего ты желаешь, любезная, когда теперь тебя почти не осталось?
   Радужная масса заволновалась, заструилась и вновь обернулась черноволосой женщиной, но вместо улыбки на ее губах было недоумение.
   - Признаться, я считала, что поглотила тебя всю. Где же ты пряталась? Я обыскала все, ты не могла спрятаться.
   Она повела рукой, и зеленый пейзаж, фонтан, ветер вдруг исчезли. Они стояли на пересе-чении бесконечных анфилад, ярко освещенных, на сколько хватало взгляда. Толстые колон-ны уходили к высокому своду, струясь темно-синим пламенем, и холод каменных плит про-никал сквозь подошву легких полуботинок.
   - Как ты могла спрятаться здесь?! Ведь теперь везде только я, - женщина беззвучно свела вместе ладони, и лучи анфилад стянулись, как меха гармошки, превратившись в бесчислен-ные неглубокие ниши в замкнутой круглой стене.
   - Какая теперь разница? - Наташа в упор взглянула в недобрые карие глаза, и оттуда на нее полыхнуло яростью.
   - Ты посмела управлять моей клеткой! Ты посмела помешать мне убить! Ты посмела ли-шить меня свободы! Ты ничтожество, жалкий микроб! Но теперь, когда ты себя обнаружила, я превращу тебя в пыль, а потом покину это место! Ты - всего лишь сгусток глупости, горст-ка подпорченных добродетелей! Все, что в тебе было полезного, я давно забрала! Ты - ни-что!
   - Да ну? - произнесла Наташа с внезапным цинизмом. - Тогда почему ты еще здесь?
   Женщина зашипела и вдруг исчезла. Пол и потолок начали округляться, и зал превратился в замкнутую сферу, и всюду, куда Наташа только не смотрела, теперь было ее собственное, перекошенное от ненависти лицо.
   - Твой дар! - закричала сфера, пульсируя и обдавая Наташу злым черным пламенем. - Я не могу использовать его, чтобы выйти отсюда! Почему?!
   - Потому что он не твой. Ты составлено из ошметков чужих чувств, пусть даже там есть и мои... но этот дар - он ведь не чувство. Он - нечто совершенно особенное. Он - только мой, и его нельзя забрать силой. Ты можешь использовать его для охоты, потому что мы и раз-дельны, и едины, но ты не можешь с его помощью освободить себя.
   - Тогда я убью тебя! - взвизгнула сфера, и искаженное яростью прекрасное лицо стало расплываться, становясь то птичьим, то мужским, то детским, то вовсе утрачивая черты. - Я остановлю двигатель этой клетки! Я перекрою кислород! Я разрушу ее!
   - Тогда мы обе погибнем. И ты все равно ничего не получишь, - Наташа равнодушно по-жала плечами. - Без клетки, незащищенное, ты слишком слабо. Ты не протянешь и часа! По-ка ты будешь доживать свое время, ты сможешь влиять на людей, но ты не сможешь про-никнуть ни в одного из них. И ты не сможешь получить ничего из того, что в них находится. Ты ведь не Дорога.
   - Я убью всех, кто сейчас смотрит на тебя!
   - Они все равно умрут, - философски заметила Наташа, изо всех сил стараясь, чтобы су-щество не уловило цвет ее волнения. Она лихорадочно соображала. Существо было много сильнее ее, рядом с ним она была хилым лилипутом. Существо, вне всякого сомнения, было очень проницательно, но оно не было умно, оно думало чувствами, а не рассудком. Тем не менее, когда Неволин пытался перенести подобное в свою картину, он потерпел неудачу. Чу-довищную неудачу, убившую его и породившую Дорогу. Но она справилась с Дорогой, по-тому что она... Нет, стоп, стоп! Так нельзя! Тщеславие, очарование власти не помощники в таком сложном...
   Очарование власти сгубило всех, и меня тоже, но оно сгубило и тебя, Дорога!..
   Да!
   "Мне страшно! - подумала Наташа, глядя на беснующееся и корчащееся вокруг нее лицо, черты которого наползали друг на друга, как змеи. - Господи, как же мне страшно! Оно та-кое сильное! Оно меня раздавит, проглотит! Я никогда такого не видела! Что же делать, что же делать?!"
   Она смотрела, осознанно позволяя чувствам расти и заполнять ее до самого края. Это бы-ло совсем не сложно, поскольку было не так уж далеко от истины, другое дело, чтобы под ними не разглядели ничего, что видеть не следует. Она смотрела, ощущая себя маленькой, беспомощной, раздавленной, никчемной, храбрящейся из последних силенок. Она смотрела, а сфера бледнела, отступала, а потом и вовсе исчезла, и в лицо Наташе ударил холодный, со-леный ветер, взметнув волосы и полы расстегнутого пальто и обдав ледяными брызгами. Те-перь она стояла на вершине отвесной скалы, похожей на гигантскую каменную иглу, а дале-ко внизу грозно ревело море, взбивая пену на острых камнях и подбрасывая далеко вверх ошметки водорослей. Неровная скользкая площадка занимала от силы пол квадратного мет-ра, стоять на ней было очень неудобно, и казалось, первый же сильный порыв ветра швырнет ее вниз, где она мгновенно исчезнет, перемолотая о камни разъяренными волнами. Наташа едва удержалась, чтобы не взвизгнуть, но тут же подумала, что зря - и взвизгнула - и услы-шала смех. Женщина стояла на острие такой же каменной иглы, отстоявшей на несколько десятков метров и внимательно смотрела на нее, медленно склоняя голову то к одному, то к другому плечу, словно примеряясь.
   - Так зачем же ты обнаружила себя? Зачем пришла?
   - Посмотреть, как ты бесишься!
   Она засмеялась еще громче. Их пальто развевались на ветру, как вороньи крылья.
   - Мне приятен цвет твоего страха - гораздо приятней, чем твоя фальшивая, блеклая отва-га. Ты смотришь вниз и пытаешься убедить себя, что это иллюзия? Но разве была иллюзией та рана от волчьих зубов? Впрочем, мне необязательно портить свою клетку - в конце кон-цов, разве зря я ее улучшала? По крайней мере, ее внешний вид способствует моему прият-ному времяпровождению. Но я уверяю тебя, что в моем мире твоя кровь будет литься по на-стоящему, и боль не будет иллюзией.
   - В твоем мире? - с усмешкой переспросила Наташа, но ее голос был дрожащим. Она опустилась на скалу, которая оказалась ледяной. - Разве это мир?! Ты пугало меня своей многоликостью и ты умеешь повелевать своим крошечным фоном - и что?! Ты одиноко здесь. И всегда будешь одиноко. Ведь часть тебя жила когда-то в Дороге. Ты помнишь тот мир?
   - А ты помнишь? - с горькой издевкой произнесла женщина, и ее лицо заколебалось. Че-рез мгновение на скале стоял Андрей Неволин, и ветер трепал полы его бархатного камзола и длинные черные волосы. Его темные глаза смотрели с ласковой укоризной, рука была протя-нута сквозь ветер ей навстречу, и сквозь время до нее докатился отголосок давно прожитого ужаса. Но все же этот Неволин не внушал и десятой доли того чувства, это тоже была тень, призрак. - Ради чего ты разрушила наше бытие? Ради недолговечного сладостного бездейст-вия души? Нам было хорошо там - нет соразмерностей, нет боли, нет беспрестанного томле-ния. Мы улучшали наш мир. Мы принимали гостей. Мы приняли бы и тебя, но ты разрушила наш мир. Теперь я разрушу твой, если не выпустишь меня.
   - Ты повторяешься, да и что мне с моего мира, если меня там давно нет? - хмуро ответила Наташа, не глядя на него. Старательно закутавшись в страх и растерянность, не позволяя им изменить цвет, истончиться, образоваться в них самой крошечной прорехе, она продолжала думать. А внутри разгорался знакомый холодный огонь - но не в руке, как всегда, а глубоко в груди - крошечный, волшебный огонь, и она лелеяла его и растила, бережно пряча и обере-гая, до тех пор, пока он не наберет силу. Особая магия - единственное, что у нее осталось темного... и сильного. Только как использовать ее - даже, несмотря на то, что ее сила го-раздо превышала неволинскую, заточить существо в картину, как она это сделала с Доро-гой?.. Может и получится, а дальше? Что дальше?! Это временный плен, это отсрочка, оно все равно освободится, потому что картина получится...
   потому что очень многие захотят посмотреть на нее... и прислушаться к ней...и тогда все вернется обратно, а может быть и хуже... намного хуже...
   Ей снова вспомнилось то, что довелось увидеть в "Князе Болконском". Она смотрела то-гда, забившись в укромный уголок сознания, где ее не могли отыскать, смотрела, дрожа от ужаса, и собственного бессилия, и собственной трусости... и только когда существо, уверен-ное, что оно одиноко в своей клетке, навело пистолет на затылок Схимника, она не выдержа-ла и, выпрыгнув из своего убежища, схлестнулась с ошеломленным темным бесплотием в отчаянной схватке. Но сейчас важно было не это. Важны были картины, породившие то бе-зумие. Картины, в которых она впервые принимала участие только в качестве зрителя.
   - В том мире вместо меня осталась шлюха, убийца и садистка! - сказала она, склонив го-лову еще ниже. - Нет, мне все равно, и я не выпущу тебя.
   Грозный рев моря раскололся, пропустив куда более громкий и мощный вопль ярости. Невидимая сила сорвала Наташу со скалы и швырнула вниз, и острые камни в лоскутьях грязно-белой пены понеслись навстречу с огромной скоростью - казалось, не она падает вниз, а каменная плоть скал, вздыбившись, сама летит вверх, возжаждав крови.
   Она упала лицом вниз, прямо на один из ребристых камней, и лицо ее смялось в брызгах крови и осколков костей, мгновенно поглощенных морем. Ослепленная, раздавленная дикой болью, она закричала, но крик пришелся в волну, и в легкие хлынула жгучая соленая вода. Почему-то она еще жила, и в полной тьме чувствовала, как ее перекатывает туда-сюда, тупо ударяет обо что-то, и слышала громкий хруст и знала, что это хрустят ее кости и что это во-дяные валы перемалывают остатки ее тела о скалы... Она закричала снова, хотя легкие уже были заполнены водой до отказа и...
   ... крик далеко разлетелся в холодном воздухе. Дернувшись, Наташа покачнулась и упала на колени, ударившись о камень. Она снова находилась на скале, и развевавшиеся за спиной полы пальто были сухи, а от боли не осталось и следа. Она вскинула ладони, судорожно ощупав свое неповрежденное лицо, и глубоко вдохнула.
   - Я могу сделать так много раз, - доверительно сообщило стоявшее на соседней скале, вновь принявшее облик юной дикарки. - Бесконечно и каждый раз будет такая боль. Жела-ешь?
   - Это вызов? - спросила Наташа и поднялась, в упор глядя в глаза самой себе. - Если так, то я имею право защищаться.
   - А какой смысл? - спросила женщина с искренним удивлением и чуть повела головой, но на этот раз Наташа успела уловить изменение в прозрачности воздуха и отчетливо увидела несущийся к ней сгусток силы в форме веера. Уклониться от него на крошечной площадке было невозможно, противопоставить что-то тоже, и, не долго думая, она сжала зубы и прыг-нула вниз, разведя руки с растопыренными пальцами, словно надеялась взлететь. Снова ра-достно понеслись навстречу мокрые камни, но когда она уже вот-вот должна была удариться о них и превратиться в раздробленную массу, и камни, и бушующее море подернулись се-рым и исчезли. Наташа плашмя упала на что-то ровное и твердое, в кровь разодрав ладони и подбородок, и почувствовав, как сметающий веер впустую рассек воздух где-то над головой и рассеялся. В нескольких метрах от нее гневно закричали.
   Она мотнула головой и вскочила среди до боли знакомого пейзажа - на асфальтовой лен-те, протянувшейся в бесконечность, по обеим сторонам которой несли караул старые плата-ны с побуревшей от жары листвой и бетонные столбы, унизанные запылившимися поми-нальными венками и лентами. За ними клубился густо-серый туман.
   - Вот как значит? - недовольно произнесла стоявшая неподалеку женщина. - Ты не только упряма, но и глупа?! Мухе следует смириться, а не указывать пауку, как ему должно плести свою сеть.
   Она резким движением сбросила пальто, и оно, соприкоснувшись с асфальтом, исчезло, мгновенно втянутое внутрь. Из вытянутых вперед сложенных пальцев полыхнул темный, почти черный огонь, и Наташа пригнулась, готовая отпрыгнуть с его пути, но пламя не от-рывалось от породивших его пальцев, а продолжало расти, вытягиваясь, удлиняясь, пока не превратилось в гибкую плеть, составленную из многих острых звеньев и заканчивающуюся узким полумесяцем. Плеть струилась, словно была сделана из текучей маслянистой воды, и даже на таком расстоянии от нее ощутимо несло жаром. Женщина улыбнулась Наташе и, не глядя, сделала рукой волнообразное движение. Плеть взвилась, точно живая, и, полыхнув, скользнула по стволу одного из платанов, оставив после себя огромную дымящуюся рану.
   Не пряча свою растерянность и испуг, Наташа торопливо начала мастерить собственное оружие, но все эти попытки были довольно жалкими. Пламя глубокого синего цвета и такого же глубокого синего холода, послушно вытекало из ладони, но все ее познания об оружии были мизерными, и получалось нечто грубое и неудобное, словно нарисованное несмышле-ным ребенком. Отчаявшись, она зло взмахнула рукой, и пламя, взметнувшись, вдруг само перетекло в длинный, широкий, сужающийся к концу клинок, рукоятью которого была ее собственная ладонь. Лезвие струилось, холодно мерцая, и теплый воздух вокруг него клу-бился паром. Не снимая пальто, Наташа решительно шагнула навстречу лениво извиваю-щейся плети черного пламени, чувствуя, как растет, набирает силу спрятанный глубоко в груди огонь. Но ему нужно было время или то, что здесь было вместо времени, и получит ли он это время, зависело только от нее.
   Женщина засмеялась, и плеть понеслась к Наташе. Острый полумесяц взмыл в воздух, словно голова разъяренной кобры, чтобы, опустившись, располосовать податливое тело на-искосок от основания шеи до бедра. Но противница вдруг с неожиданной ловкостью пригну-лась и скользнула в сторону и вперед, и полумесяц впился в опустевший асфальт, как в мас-ло, оставив глубокую дымящуюся, трещину, пузырящуюся по краям. Клинок, вынырнув сбоку, рубанул по на мгновение натянувшимся звеньям, и в воздух с оглушительным шипе-нием вырвалось густое белое облако. Плеть распалась, а по лезвию побежали трещины, поч-ти мгновенно заполняясь темно-синим и сглаживаясь. Остаток плети поспешно метнулся на-зад, вытягиваясь и истончаясь, струящийся обрубок подхватил его на изгибе, втек в него, и плеть снова стала целой, чтобы тут же ринуться обратно, к Наташе. Теперь смеялись обе, и, казалось, летящее навстречу друг другу оружие смеется тоже.
   Цвет был у смеха, и цвет был у свиста рассекаемого воздуха, и цвет был у движения, едва-едва зарождавшегося в мускулах, отражавшегося на лице, рождавшегося в мыслях. Даже об-ладай Наташа великолепной мускульной реакцией, заставляющей двигаться раньше, чем об этом успеваешь подумать, и возможностью предугадывать движения противника, она давно бы была расхлестана в клочья. Но эта битва проходила на ином уровне, и к нему она была готова не намного хуже, чем орудующая пылающей плетью черноволосая. Воздух вокруг заволакивался обжигающим паром, черное и синее шипело, сталкиваясь, и уже успело по-пробовать плоти противника - несколько раз на асфальт падали то раскаленные капли, то хрупко звенящие пурпурные льдинки. А они продолжали смеяться, словно не чувствовали боли, и в них, и вокруг них был только дикий, безумный голод.
   Потом пространство качнулось, пейзаж пошел рябью, и начал меняться со стремительно-стью мелькающих книжных страниц. Сеявшийся сверху свет то темнел, то светлел, проно-сившиеся порывы ветра то обжигали, то хлестали холодом. Под ноги сражавшимся ложились то выжженная земля, то ледяной наст, то пушистые ковры, то мокрый, податливый, исходя-щий водой мох, то бугристый камень, то горячий рассыпчатый песок. Каждая тянула на себя, и вскоре пространство начало заполняться невообразимо и причудливо, презирая всякие за-коны природы; пейзажи комкали, рвали и склеивали в совершенном беспорядке. Из раска-ленной пустыни прорастали ледяные горы, жидкое пламя текло среди заснеженных берегов, гладкий гранит покрывался ухоженными садовыми розами, чтобы тут же превратиться в пышный зеленый луг, на который накатывали морские волны. Пушистые хлопья снега кру-жились в душном летнем воздухе и падали на землю, как камни, скалы струились, как вода, и падавшие ниоткуда дождевые капли раскалывали в щепки толстые сучья деревьев, и на зем-лю сыпались клочья черных и синих листьев. Все перемешалось, и цветы пахли солью, а камни полынью, и пространство заполнилось полыхающей радугой, и оружие сражающихся перетекало из формы в форму, и только смех и боль оставались неизменными, и было так странно, что никто из оставшихся снаружи не мог увидеть ни секунды, ни миллиметра этого хаоса, весь размах которого был втиснут в такой крошечный кусок плоти, спокойной, сосре-доточенной и правильной.
   А потом Наташа пропустила удар.
   Все мгновенно вернулось на свои места, и они вновь оказались на дороге, за которой тес-нилась серое, и платаны беспокойно взмахивали ветвями на горячем сером ветру. Смех утих, остался только хриплый крик боли.
   Наташа лежала на спине. Тонкий струящийся клинок черного пламени, вонзившийся в тело чуть ниже правой ключицы, надежно пригвоздил ее к асфальту, и из-под лезвия валил алый пар. Она слышала шипение и осознавала, что это шипит ее собственная кипящая кровь. Темно-синий огонь, продолжавший ее пальцы, исчез бесследно, тело плавилось дикой бо-лью, а склонившееся над ней улыбающееся прекрасное лицо закрывало небо. Но пламя в груди осталось и уже обрело силу, и было еще нечто важное - теперь она знала.
   - Жизнь, - произнесло существо и крутануло клинок в ране, и Наташа, дернувшись, взвы-ла. - На Дороге было хорошо, но все же там мы были связаны формой. Мне не нужна форма, мне нужно абсолютное существование - без пространства и времени! Я само буду простран-ством и временем! Мне нужна полная свобода - навсегда, а не на миг, который я бы получи-ло, если бы покинуло разрушенную клеть! Свобода без формы, свобода существовать, осво-бождать и присоединять вечно! Ты можешь мне дать ее и ты это знаешь! Открывай дверь!
   - А что же будет со мной?! - плаксиво взвизгнула Наташа. - Я не хочу умирать. Ты сдела-ла мое тело совершенным, но уйдя, ты разрушишь его!
   Женщина выпрямилась и улыбнулась - брезгливо и с чувством превосходства.
   - Я оставлю тебе твое совершенство. Не навсегда, но надолго. Ты еще успеешь им насла-диться, обещаю. Ну же, открывай дверь! Ты-то не умеешь извлекать из боли удовольствия, а времени здесь не существует, помнишь?
   - Хорошо!.. только прекрати!.. - крикнула Наташа, зажмуриваясь от нестерпимой боли.
   Женщина удовлетворенно кивнула, и клинок втянулся в ее ладонь, оставив только длин-ный дрожащий лепесток пламени. Боль отступила, исчезла, и Наташу вздернуло с асфальта и поставило на ноги. Она поспешно сунула руку под серебристый пиджак - рана стремительно зарастала, края смыкались. Вот остался только постепенно укорачивающийся рубец, вот и ничего не осталось.
   - Открывай! - повторила женщина. Лепесток пламени сорвался с ее пальца юркой змей-кой и обвился вокруг Наташиной шеи, не касаясь кожи, но обжигая ее близостью огня. На-таша кивнула и протянула руку, чувствуя, как разгоревшееся ледяное пламя растекается по жилам... но еще не время, не время...
   Высоко над ними серое заклубилось, словно потревоженная ветром грозовая туча, потом начало редеть, истончаться, и сквозь него проступил иной мир - комната восьмиугольником, внимательные, настороженные лица, холст и летающая над ним рука, потрескивание огня в камине, чей-то сухой кашель. Проем расширялся, рос, становясь все более просторным, и все шире и нетерпеливей становилась улыбка существа.
   - Да, - шепнуло оно и потянулось к "двери". Лицо и точеная женская фигурка расплылись, заструились радужными всполохами, обратились в бесформенную массу, из которой прорас-тали то лица, то лапы, то щупальца; высовывались по пояс странные существа и тут же рас-творялись, замененные новыми: множество форм и в то же время их отсутствие - истинный облик, не стесненный границами. Впервые в иной мир уходило существо свободное, не свя-занное ни взглядом, ни мыслью - не связанное ничем, и Наташа знала, что оно не задержится в картине и на секунду.
   Кольцо черного пламени исчезло с ее шеи, утянувшись следом за существом. Свет начал гаснуть, отовсюду потянулся серый туман, и она опустила руку. Сейчас - или никогда. Пока она видит его. Пока знает его насквозь. Пока оно еще есть в этом мире и обладает формой.
   Наташа сжала зубы, и жидкий огонь, струившийся по ее сосудам, полыхнул сквозь кожу, на мгновение окутав тело темно-синим ореолом, и стремительно потек в правую руку, и над ладонью почти мгновенно начал расти тугой, струящийся, исходящий нетерпением, силой и голодом, темно-синий шар. И когда она почувствовала, что в ладонь перетекло все, что в ней было, ее рука взметнулась и швырнула шар вслед уходящему, и тотчас же Наташа забилась и закричала, потому что эта и только эта боль была действительно настоящей. Этот огонь - ее дар - был ее частью, и отрежь она собственную руку, боль не была бы такой огромной и му-чительной.
   Шар ударился в существо и расплескался, и оно, уже стоявшее на пороге проема, взвыло, мгновенно охваченное пламенем, и оставшимися полулапами-полущупальцами попыталось смахнуть с себя синий огонь, но уже было поздно. Пламя угасло, сменившись яркими, жи-выми всполохами, сновавшими по радужной массе во всех направлениях. Потом исчезли и они - осталось только бледно синее, намертво сковавшее воющее в бессильной ярости суще-ство, словно крепчайший лед. Проем сузился, став похожим на тоннель, и в конце его появи-лось лицо, разросшееся до размеров Вселенной. Тоннель втянул в себя взбешенное, обману-тое многоликое создание и захлопнулся за ним навсегда.
  
  
  XIII.
  
   Андрей тем временем успевал делать два дела одновременно: внимательно наблюдая за происходящим, он совершал некие манипуляции со своей левой рукой, крепко схваченной в запястье кольцом наручника, - осторожно, чтобы не только движением, но даже выражением глаз или малейшим сокращением мышц не привлечь внимания окружающих. Он очень давно не проделывал этот трюк, да и состояние все еще было неподходящим, но Андрей чувство-вал, что медлить больше нельзя.
   Пальцы его правой руки примерялись к левой, наконец, крепко обхватили и резким дви-жением вывихнули из сустава запястье, скользнули ниже и проделали то же самое с боль-шим пальцем, потом потянули вниз кольцо наручника. Лицо Андрея осталось спокойным, только крепко, почти до хруста сжались зубы, да на лбу выступила капля пота.
   Тишина в комнате становилась все более тягостной. Один из охранников откашлялся - не-громко, но этот звук прозвучал, словно пушечный выстрел. Вита вздрогнула, чуть не под-прыгнув на стуле, потом осторожно потрогала ноющий разбитый нос.
   Она первая заметила, что что-то идет не так. Лицо Сканера больше не выражало рабочую сосредоточенность. Он переводил взгляд с Наташи на Баскакова и обратно, и взгляд этот был совершенно растерянным. Переступив с ноги на ногу, он открыл рот, собираясь что-то ска-зать, но так и не произнес ни звука. Еще раз посмотрел на Баскакова, с упоением наблюдав-шего за работой, взглянул на Наташу, и по его губам расползлась хищная ухмылка, а в глазах загорелся смешанный с ужасом фанатичный восторг. Он одернул свой грязный френч, от-ступил на шаг, и ладонь его здоровой руки легла на грудь. Теперь Сканер стоял выпрямив-шись, гордо подняв подбородок, словно патриот, слушающий гимн своей страны, и, глядя на него, Вита поняла, что Наташа рисует совсем не ту картину, которую обещала Баскакову, и подобралась на стуле, готовая вскочить в любой момент. Лицо Художника было все таким же отрешенным, но что-то в нем неуловимо изменилось, и эта перемена отчего-то напугала ее, хотя Вита не могла понять, в чем она заключалась. Это лицо казалось все таким же юным и прекрасным, разве что было более усталым, чем обычно - верно эта усталость и изменила его. И, пока Вита смотрела на бывшую подругу, ее лицо становилось все более и более из-можденным, словно теперь каждое движение требовало от нее огромных физических затрат. Волшебная привлекательность стала отступать быстрыми неслышными шагами, прячась за густеющей усталостью, и макияж, прежде почти незаметный, стал виден слишком отчетливо и теперь казался чересчур обильным и почти вульгарным. В подглазьях начали расползаться синеватые тени. Кожа побледнела, приобретая нездоровый сероватый оттенок, потускнели яркие глаза. От виска к подбородку катились крупные капли пота, оставляя блестящий изви-листый след. Наташа чуть сгорбилась, утратив величественную осанку, и ее рука летала над холстом уже не так стремительно, движения были дерганными, лишенными былой хищной грациозности.
   Да не нужны ей никакие картины. Она ведь теперь сама - картина. Разве вы не поняли?
   Это не усталость. Это...
   Существо у мольберта тяжело вздохнуло и произнесло свистящим шепотом, и казалось, говорят многие. В этих легких звуках была угроза, было отчаяние, была особая боль, не имеющая никакого отношения к боли физической.
   - Ты - всего лишь сгусток глупости, горстка подпорченных добродетелей! Все, что в тебе было полезного, я давно забрала! Ты - ничто!
   Слова Наташи оборвались, и с ее губ слетел протяжный болезненный стон. Во взгляде Баскакова появилось беспокойство. Он приподнялся в своем кресле.
   - Это нормально? - спросил он у Сканера. Тот кивнул - очень медленно, словно проди-рался сквозь густой мед сна.
   - Конечно. Такой процесс не может быть безболезненным. Не мешай мне больше, пожа-луйста, - раздраженно ответил он, не отрывая глаз от маленького врача, и Баскаков опустил-ся обратно в кресло. Охранники, глядя на него и на Наташу, делали друг другу выразитель-ные недоуменные знаки. Побывавший в "Болконском" мужчина зажал уши, чтобы не слы-шать жалобных, протяжных, странно многоголосых стонов, в которых наряду со страданием отчетливо чувствовалась ярость.
   Неожиданно Наташа завизжала, словно баньши из кельтских мифов, - резкий, высокий, страшный, сверлящий звук, ввинчивающийся в мозг и заставляющий стискивать зубы до хруста, до боли. Ее голова запрокинулась, почти коснувшись затылком позвоночника, воздух и визг летели сквозь оскаленные зубы, на шее, точно у тяжелоатлета, проступили под кожей и туго натянулись жилы. Ноздри бешено раздувались, и из них текла густая, темная кровь, пачкая щеки и пятная серебристый шелк костюма. Белки глаз покрылись сеточкой тончай-ших кровеносных сосудов и приобрели бледно-розовый оттенок. Каждый взмах ресниц ос-тавлял на коже полоски раскисшей от слез туши, и на виски, взбугряя кожу, бешено колоти-лась жилка. На шее проступила ярко-красная, опоясывающая узкая полоса, почти мгновенно вспухшая тугими волдырями.
   Рука Наташи застыла посередине очередного взмаха, не донеся кисть до холста, и пальцы разжались - все одновременно и так резко, словно она боялась, что хотя бы один успеет удержать кисть, но та уже неотвратимо летела вниз. Дважды перевернувшись в полете, она ударилась о паркет и откатилась под ноги Баскакову. Наташа перестала визжать, выпрями-лась и медленно обвела оцепеневших людей почти осмысленными глазами, и пока ее взгляд скользил по ним, происходившие с ней перемены обрели скорость и размах. Казалось, до этой секунды она держалась на некоем стержне, словно кольца детской пирамидки, но те-перь стержень исчез, и пирамидка начала рассыпаться.
   Ее высокая фигура просела, подломившись в коленях и талии, узкие плечи, покрытые черным пальто, опустились, словно у дряхлой старухи. Одежда на теле неряшливо обвисла, точно стала на много размеров больше. Нос заострился. Синеватые тени в подглазьях стали почти черными, и глаза ушли вглубь черепа, превратив лицо в кошмарную сюрреалистиче-скую маску, и она продолжала и продолжала разваливаться, словно была сделана из песка, и доли секунд были изъязвлявшей и стирающей ее водой. Щеки запали. Плотно сжатые губы потеряли все оттенки розового и слились с землистой кожей, отчего рот превратился в узкий кровоточащий порез. Карие глаза потускнели, словно подернувшись белой пленкой. Кожа туго обтянула кости лица, и по ней зазмеились морщины, окончательно разрушая былую привлекательность, - протянулись от крыльев носа к уголкам губ, заложив горькие старче-ские складки, изрезали лоб под завитками волос, подсекли нижнюю губу, исполосовали шею. Между крупными морщинами развернулась сеточка мелких, и кожа, утратив гладкость юности, съеживалась все больше и больше, становясь сухой и дряблой. Сквозь угольную черноту блестящих кудрей стремительно потекло бледно-белое, съедая волос за волосом, расползаясь по всей голове, и от черного почти мгновенно не осталось и следа, - теперь от пробора на лоб, виски и затылок спускались густо-седые, несвежие, развившиеся пряди. Тонкие, хрупкие пальцы сморщенных рук дрожали в воздухе, будто лапки паучка, торопливо плетущего свою паутину.
   Красавица Анна бесследно исчезла, растворившись, как призрак, но и Наташу Чистову невозможно было узнать в этой немолодой, изможденной и преждевременно состаренной тяжелым трудом женщине, тусклые слезящиеся глаза которой смотрели вокруг со странным выражением торжественного счастья. А перед ней на мольберте сияла свежими красками картина, и казалось, воздух вокруг нее дрожит от нетерпения - то, что волей и силой Худож-ника было схвачено, спеленато и втиснуто в картину, жаждало свободы со страстью и яро-стью живого, непокоренного существа. И те, кто видел холст, так и не смогли понять, что на нем было изображено, - каждому виделось что-то свое - расплывающееся, бесформенное, то ли бесцветное, то ли наоборот радужно яркое; то ли омерзительное, то ли волшебно пре-красное, странно и смутно знакомое и смотрящее на каждого, и видящее, и тянущееся на-встречу. Все, чьи взгляды достигали картины, смотрели на нее в упор - даже Андрей уста-вился на нее, забыв о том, что собирался сделать, и только Сканер и женщина, хотя картина была и в их поле зрения, смотрели в другую сторону. Только они знали, что будет дальше. Теперь в глазах женщины появилась холодная, жестокая решимость, у Сканера же остался только страх, но он не двигался, завороженный предвкушением и осознанием того, что должно было произойти.
   Баскаков медленно, вцепившись побелевшими пальцами в подлоктники, выталкивал вверх из кресла свое тело, растерянно глядя на то, во что за несколько секунд превратилась его обворожительная любовница. Охрана вопросительно, чуть ли не умоляюще смотрела на него, не понимая, что происходит и что от нее требуется дальше - следует ли пристрелить столь неожиданно и необъяснимо состарившуюся женщину, или так и было задумано и вмешиваться не стоит. Вита, страшно бледная, зажав рот дрожащими ладонями, как сомнам-була, целеустремленно шла на середину комнаты, аккуратно обходя расставленные на полу лампы, а стоявший у стены мужчина что-то говорил, сам не слыша своих слов, и его рука поднималась, наводя пистолет на двигающуюся фигурку. Слава не поднимался со стула, но, скрючив пальцы, жадно тянулся к холсту, словно обезумевший от жажды к кувшину холод-ной воды, а Андрей, у которого наручник теперь болтался только на одной руке, сдвинув брови отворачивался от картины, и его тело собиралось для прыжка, - и все это происходило с ленивой медлительностью - так лениво колышутся водоросли в спокойной воде.
   Слова женщины, произнесенные разбитым, дребезжащим голосом, услышал только Ска-нер.
   - Ты получило силу... теперь получай и жизнь! Вот тебе твоя картина!
   И тут раздался треск. Холст сам по себе вспоролся точно посередине, и в нем открылась звездообразная дыра, тут же почерневшая по краям и начавшая расползаться во все стороны уродливой дымящейся язвой. Картина полыхнула ослепительным, неестественно ярко-синим пламенем, взвившимся почти до потолка, и в следующее мгновение невидимая сила с разма-ху швырнула Наташу на пол, и в комнате раздался отчетливый треск, когда ее лицо удари-лось о паркет. Мольберт пошатнулся, напоминая причудливое одурманенное насекомое, и, охваченный огнем, обрушился вниз, походя отброшенный с дороги тем неведомым, что на мгновение обрело свободу. Но свобода сразу же кончилась, и его, обманутого и взбешенно-го, швырнуло в новую клетку, слишком тесную для него, в которой ему, по коварной воле спрятавшегося в сознании Художника существа, предстояло пребывать вечно. Оно ворвалось в нее и яростно забилось, наполняясь жизнью, становясь жизнью, распирая свою темницу, не в силах развернуться и уместиться в столь тесном для его новой формы пространстве, и сра-стаясь с ней окончательно и бесповоротно, становясь плотью и биением сердца, дыханием и электрическими разрядами в клетках, сокращениями мышц и кислородом в крови. Да, оно хотело жизни, но совсем не такой - получив эту жизнь, оно навсегда потеряло свободу и право на вечность. Оно хотело быть самостоятельным. Оно хотело быть отдельным. Оно не хотело жизни в ком-то.
   Баскакова вдавило обратно в кресло - с такой силой, что лопнула обивка и отчаянно вскрикнули сломанные пружины. Он выгнулся в жестокой судороге, царапая каблуками бле-стящий паркет, подлокотники хрустели под стиснувшими их пальцами. Кожа взбугрилась пульсирующей сетью сосудов, белки глаз мгновенно и густо испещрили красные прожилки, и суженные, невидящие зрачки горели среди них, точно капли расплавленной смолы. Рот в беззвучном крике распахнулся так широко, что кожа в уголках лопнула, и теперь в кресле билось нечто жуткое, с рваным звериным оскалом, кроваво-красными глазами и вздуваю-щейся в ритме бешено колотящегося сердца кожей.
   Они смотрели.
   Наташа возилась на полу, ошеломленно мотая головой, а они смотрели, столпившись не-подалеку от кресла, стоя плечом к плечу, застыв на развороте, на подъеме, на шаге, на вздохе и напрочь забыв о существовании друг друга. Опрокинутый мольберт полыхал, уже занялся паркет, и огненные щупальца плитка за плиткой ползли к уютно горящему камину, но огня никто не замечал. Только Сканер, вскинув руки к лицу, медленно пятился к двери, издавая странные кудахтающие звуки - то ли смех, то ли плач, то ли и то, и другое вместе.
   Они смотрели, а когда крик Виктора Валентиновича обрел звук и силу, некоторые даже сделали несколько шагов к креслу, приоткрыв рты в жадном, детском любопытстве. Среди них был и маленький врач с сияющими от бездумного восторга глазами.
   Крик, заполнивший комнату от пола до потолка, был страшным, мучительным воплем че-ловека, заживо раздираемого на куски, но сквозь него проникали иные звуки - сырые, утроб-ные, хлюпающие, словно кто-то ворочался в густой липкой грязи. Налитые кровью глаза то выпучивались, словно грозя лопнуть, то уходили обратно в глазницы, вздувалась и опадала шея, из разорванного рта тянулись длинные темно-розовые нити слюны. Судороги поддерги-вали тело из кресла в жуткой и нелепой пародии на любовный ритм. Руки и изуродованное лицо отекли, а следом начало разбухать и раздаваться тело, точно его накачивали воздухом. Не выдержав, жалобно затрещали нитки дорогой, добротно сшитой одежды, и лоскут за лос-кутом она начала оползать, уже не нужная, тихо ложиться на паркет, словно пустая шкурка недавней личинки. Черные, еще хранящие праздничный лоск туфли лопнули, и из них полез-ли чудовищно распухшие ступни и скрюченные пальцы, обтянутые черными носками. Кру-тясь, весело запрыгали в разные стороны пуговицы. Одну из них поймало ползущее огненное щупальце и почти мгновенно превратило в темную лужицу.
   К крику примешался задушенный хрип, и руки того, что было Баскаковым, забили по рас-пухшему горлу, раздирая кожу коротко остриженными ногтями. Один из пальцев зацепил золотую цепочку с православным крестиком, и, разорванная, она тихо соскользнула вниз. На тронутом старостью теле уже не осталось ничего, кроме белья, носков и потерявших форму туфель, браслет часов, перетянувший левую руку, скрылся под складками кожи. Волосы стояли торчком, словно сквозь тело пропускали электрический ток. Вздувшиеся вены то там, то здесь выстреливали тонкими темными струйками.
   Они смотрели.
   Дергающееся в кресле существо уже потеряло всякое сходство с человеком. Больше всего оно было похоже на огромный резиновый мешок, из которого кто-то отчаянно пытается вы-браться наружу. Хрустели шейные позвонки и кости выворачивающихся из суставов конеч-ностей. Щеки, живот, грудь, кожа подмышками - все вспухало и затвердевало кошмарными буграми. Один походил на трехпалую лапу, другой - на затянутую кожей оскаленную пасть, третий почти отчетливо напоминал человеческое лицо со сглаженными чертами, а тело про-должало обрастать все новыми и новыми буграми, словно мягкая глина под пальцами свих-нувшегося скульптора. Среди плоти, под кожей будто ползали змеи, а крик, летящий из ок-ровавленного отверстия, когда-то бывшего человеческим ртом, становился все более низким и осознанно яростным, боль уходила из него, уступая место чему-то иному. Существо в кресле становилось все более кошмарным, но столпившиеся неподалеку люди смотрели на него с восхищением, глупо улыбаясь, и в их застывших телах уже зарождалось движение вперед, и уже тянулись пальцы в необъяснимом и мучительно-сладком желании коснуться...
   - Не смотрите на него!!! - закричала Наташа, с трудом поднимаясь с пола. Ее разбитое лицо превратилось в кровавую маску, в седых волосах виднелись слипшиеся красные пряди. - Не смотрите!.. Витка, Слава! Андрей, не смотри...
   Она покачнулась и рухнула обратно, словно крик отнял у нее последние силы.
   Сканер, допятившийся наконец до дверей, толкнулся в них спиной, срывающимся на визг голосом бормоча что-то себе под нос, и вывалился наружу спиной вперед. Тотчас перевер-нувшись, он побежал - сперва по-крабьи, на четырех конечностях, припадая на обожженную руку, потом выпрямился и помчался по коридорам неведомо куда, налетая на углы, падая, снова поднимаясь, загораживаясь руками от словно самих прыгающих навстречу стен и жа-лобно воя.
   Андрей не разобрал слов Наташи, но ее громкий голос выплеснулся на него, как ведро ледяной воды. Отрезвленно моргнув, он оторвал прояснившийся взгляд от того, что когда-то было его шефом, развернулся и хлопнул Виту по лицу - не сильно, но достаточно больно, чтобы пришла в себя. Девушка ахнула, и ее глаза мгновенно стали осмысленными и напол-ненными ужасом.
   - К двери! - негромко сказал он и толкнул ее в нужном направлении, потом перехватил и швырнул туда же Славу, уже шагнувшего к креслу. Вместе с ним в себя пришли еще не-сколько охранников и пьяно дернулись назад. Взгляды и движения их были рваными, расте-рянными - они не могли понять, что сейчас важнее - то непонятное, что поднималось из кресла, или удиравшие пленники. А остальные уже поворачивались, и глаза их были пусты-ми и мертвыми, как остывшая степная гарь.
   Андрей не стал дожидаться дальнейшего развития событий и метнулся к ближайшему че-ловеку. Но метнулся уже не Андрей, а Схимник, одним махом загнавший все человеческое в глубину сознания, ибо оно помешало бы убивать. Друзья стали объектами, которые нужно было вывести целыми и невредимыми. Эмоции исчезли, остались только реакция и холодное просчитывание. И лишь уже в прыжке он попытался понять - уж не вернулся ли тот голод? И с отдаленным облегчением успел осознать, что нет.
   Рука охранника с пистолетом дернулась вверх, но недостаточно быстро. Человек, в кото-рого он собирался выстрелить, уже был не перед ним, а вынырнул откуда-то сбоку. Перехва-ченная рука хрустнула, выронив оружие из безвольно разжавшихся пальцев в поставленную ладонь, а мгновением позже хрустнули шейные позвонки незадачливого стрелка. Схимник толкнул безвольно оползавшее тело в одного из охранников, всадил пулю в шею другого, подхватил залитого чужой кровью Свиридова, который хлопал глазами, как сова на свету, и толкнул его себе за спину.
   - К двери пошел!
   - Убейте!
   Выкрикнувший это одно-единственное слово голос принадлежал Баскакову, но прозвучал задушенно, как если бы тому вздумалось набить рот ватой. В крике были повеление и сила, и было что-то еще, беззвучное и страшное, словно заключившее слово в особую раму. Охран-ники, теперь больше, чем когда-либо, преданные своему хозяину, послушно сорвались с мес-та, и те, у кого были пистолеты, синхронно нажали на курки, и каждая пуля нашла свою цель.
   Одна из них неминуемо угодила бы Вите в голову - та бежала по комнате бестолково, не таясь и не оглядываясь на то, что происходило за ее спиной, - если бы не громкий голос, от-четливо разрезавший поднявшийся гвалт, - пусть странно холодный, но знакомый.
   - На пол, живо!
   На ходу она нырнула вниз, и пуля только чиркнула ее по темени, вырвав прядь волос. Ви-та в ответ на боль зашипела и уже через секунду была возле неподвижно лежавшей на боку Наташи и отчаянно тормошила ее, пытаясь заставить подняться.
   - Ну же, Наташка, пойдем! Вставай, мать твою, вставай же!
   - Не хочу, - женщина вяло отмахнулась иссеченной морщинами рукой, ладонью другой размазывая по лицу подсыхающую кровь. - Уходи, отстань!..
   Вита выругалась вовсе уж не по-женски и так же не по-женски сильно вцепилась в эту ру-ку, намеренная выволочь подругу из комнаты, хочет она того или нет, но тут же обернулась, затылком почувствовав опасность.
   Андрей, разумеется, не мог сдерживать всех охранников одновременно - вот один и про-рвался и бежал к скорчившимся на полу девушкам рысьими скачками. Пистолета у него не было, но были руки - уже протянутые вперед и вниз - у умелого человека оружие не менее страшное.
   Она только и сумела сделать, что вцепиться в Наташу еще крепче и открыть рот для кри-ка. Но крик не понадобился. Огненное щупальце добралось, наконец, до камина, проскольз-нуло сквозь фигурную решетку, и огонь обрадованно хлынул в портал. Темно-синие лепест-ки пламени жадно слились с уютными красно-желтыми, в камине полыхнуло, будто туда щедро плеснули керосином, и полукруглый зев вдруг зло плюнул огнем, достав до противо-положной стены.
   Вита успела пригнуться, вжимаясь лицом в медно пахнущее кровью плечо подруги, реак-ции же охранника хватило только на то, чтобы развернуться, и он, оказавшийся точно на пу-ти выплеснувшейся мощной огненной струи, мгновенно превратился в живой факел. Охва-ченный пламенем с ног до головы, охранник боком свалился на пол и, сгибаясь и разгибаясь в мучительных болевых судорогах, откатился в угол, оставив за собой широкий огненный след, где и забился, надсадно воя и безуспешно колотя себя пылающими руками. Комнату заполнил резкий, чуть сладковатый запах горелого мяса. Огромный лепесток огня же, ни на секунду не прервав своего движения, ударился о стену, мгновенно расстелился по ней, огонь поднялся к потолку и затянул его живым, колышущимся плащом, с необъяснимой стреми-тельностью растекаясь по всем углам комнаты.
   - Как в мастерской Неволина... - услышала Вита хриплый, надорванный болью голос На-таши. - Это не просто огонь, это...
   - Вставайте!
   Обе вскинули глаза на Славу, который, незаметно подобравшись к ним, теперь сидел на корточках, склонившись и загораживая обеих от того, что творилось за его спиной. Он смот-рел на них, страшно оскалившись и с шумом выдыхая воздух сквозь стиснутые зубы, зажав ладонью простреленное левое плечо. Потом ладонь оторвалась от плеча и легко толкнула Виту.
   - Давай, перед нами пойдешь, только пригнись! Наташка, вставай!
   Его голос был прерывистым, высохшим, болезненно хриплым, но он ни разу не заикнул-ся. Единственный открытый глаз смотрел пусто и бессмысленно, удивительно напоминая глаза Наташи, когда та работала над картиной. Вита вдруг подумала, что Слава умер, но за-был об этом. Она приподнялась, оттолкнувшись от подставленной руки - липкой от крови и показавшейся удивительно сильной. А он наклонился и приподнял Наташу за плечи. Та сла-бо ворохнулась, снова пробормотав, чтобы ее оставили в покое.
   - Не смей! Вставай! - рявкнул Слава и сгреб ее с пола. Она безвольно поддалась - ху-денькая, странно легкая, словно была сделана из картона, - такая непохожая на ту, которая совсем недавно держала наведенный на него пистолет и ее рука не дрогнула ни разу.
   Вита, опередившая их на несколько шагов, уже перемахнула через огненную полосу, и теперь по другую сторону яростно хлопала по своим тлеющим брюкам. Неподалеку малень-кий врач, пригнувшись, остервенело рвал на себя ручки дверей, и из его рта вырывались ис-пуганные, всхлипывающие звуки. Слава подхватил девушку на руки и вместе с ней одним прыжком оказался по другую сторону огненного препятствия, вяло успев удивиться, что его тело, которое словно пропустили сквозь огромную мясорубку, еще способно на такие дейст-вия. Еще одна пуля оцарапала его шею, он споткнулся и упал, успев толкнуть Наташу к две-ри, где ее перехватила Вита, и та почти повисла в ее руках, беспомощно свесив руки и скло-нив голову. Вита крепко держала Наташу за талию, но смотрела не на нее, а куда-то за спину Славе.
   Он обернулся и сквозь близкие пляшущие языки пламени увидел, что уже весь дальний конец комнаты охвачен огнем, неумолимо ползущим по стенам к дверному проему. По по-толку стелился ровный, мягко колышущийся слой пламени, из которого время от времени вырывалась огненная плеть, но тотчас втягивалась обратно. Ближе к двери к полу то и дело быстро спускались трехцветные жаркие язычки, быстро касались стены, косяка, дверной створки, точно пробуя на вкус, но тут же отдергивались, оставляя густой черный след, и сквозь выстрелы слышались звонкие хлопки лопавшихся в огне электрических лампочек, ко-гда пламя набрасывалось на очередной светильник. Оно то продвигалось с голодной стреми-тельностью, то ползло лениво, как самоуверенный хищник, не сомневающийся, что добыча уже никуда от него не денется. Комнату заволакивали густые, удушливые клубы дыма.
   - Обманула меня-а-а!.. не могу управлять!.. почему?!.. обманула!.. убейте!!! всех убейте! все умрите!
   То, что было Баскаковым, давно покинуло кресло, теперь превратившееся в доедаемые огнем обугленные деревяшки и пучок торчащих пружин, и, надсаживаясь в горестном вое, медленно, но верно продвигалось к двери. Из-за перераспределившейся массы тела и изряд-но сместившегося центра тяжести ему пришлось опуститься на четвереньки, и оно ползло, раскачиваясь из стороны в сторону, упираясь в пол вывернутыми локтями и коленями, цеп-ляясь скрюченными пальцами и волоча за собой разбухшие ноги с остатками туфель. То ли наросты, то ли опухоли, покрывавшие теперь все его тело, проступившие даже на губах, ве-ках, взбугривавшие и без того до предела натянутый на ягодицах и в паху трикотаж белья, дергались и сокращались, точно пытались жить своей жизнью; с некоторых свисали длинные складки кожи, напоминавшие щупальца или хвосты. Испещренные красными жилками глаза смотрели вперед со слепой ненавистью, а в распяленном, разорванном рте трепетал в крике пухлый, грязно-розовый язык.
   - Все!.. все!.. всевсевсевсевсе!..
   Схимник отступал к двери, держа перед собой давно мертвого охранника с разбитой пе-реносицей и много раз простреленным телом, и всаживал в существо пулю за пулей. Со сто-роны могло показаться, что он, на пару с мертвецом, исполняет какой-то диковинный, слож-ный танец, мягко, по-кошачьи перемещаясь слева направо и обратно, раскачиваясь и чуть приседая, и все направленные в него пули либо проходили мимо, либо зарывались в ловко подставленный труп. Но и существо, переваливаясь на ходу, странным образом угадывало движение пальца на курке и траекторию очередного выстрела, и его тело запоздало только дважды, приняв пули в плечо и в голый распухший живот, и теперь за ним тянулся широкий красный слизистый след, точно оно было огромной улиткой.
   - Выходите! - крикнул Схимник, не оборачиваясь, и швырнул вконец изрешеченное пу-лями тело в ползущее существо. - Бегом!
   Слава вскочил и бросился к двери. Тем временем Вита, придерживая Наташу одной ру-кой, оттолкнула Свиридова и, просипев: "Не в ту сторону!" пинком распахнула двустворча-тые двери и вылетела в коридор. Маленький врач выкатился следом и застыл, растерянно крутя головой на развилке трех коридоров.
   - А куда...
   - Не стойте! - рявкнул выпрыгнувший из комнаты Слава. Наташа, до этого момента ви-севшая на руке подруги, как тряпка, вдруг резко выпрямилась, словно проснувшись, и бро-силась вперед.
   - Я знаю!.. Сюда!
   Вита оглянулась на открытый проем двери, словно зев камина бросавший на стену дро-жащие отсветы. Никто не вышел следом за ними, выстрелы утихли, и теперь оттуда доноси-лись лишь нечеловеческий вой и надсадные звуки драки. Прикрыв рот и нос полусогнутой рукой, она крутанулась на пятке и кинулась было обратно, но Слава ловко поймал ее за ши-ворот и пихнул в ту сторону, куда побежали Наташа и Свиридов.
   - Нет, я сам! Беги за ними!
   Он повернулся, и тут из комнаты выскочил Схимник. Пиджака на нем уже не было, разо-рванная спереди рубашка свисала лохмотьями, оскаленное, перепачканное кровью и копо-тью лицо было страшным. Одна его штанина горела, и он, наклонившись, прихлопнул огонь ладонями - небрежно, точно докучливое насекомое. Потом плавно, почти изящно отступил чуть в сторону и словно бы едва-едва коснулся запястья выпрыгнувшего следом за ним муж-чины, слегка поправив его движение и продолжив до стены, о которую тот и ударился с сы-рым треском. Его тело сползло на пол и осталось лежать, слабо подергиваясь. Схимник под-хватил выпавший из его руки пистолет и бросился вперед, молча махнув Славе. На ходу проверил обойму и, заскочив за угол, сунул оружие в руку Новикова.
   - Здесь еще три. Давай к лестнице, я пойду следом.
   - А как же...
   - Мне он не нужен! Делай, что сказал!
   Слава, поняв, что возражения излишни и при данных обстоятельствах Схимника лучше послушать, повернулся и помчался дальше по коридору, не оглядываясь. Он проскочил ка-кую-то роскошно обставленную комнату, пробежал еще одну, на этот раз уже не заметив, что она из себя представляла, и попал в следующую, где, в окружении все тех же преслову-тых колонн, помещалась поистине гигантская кровать, и окна, располагавшиеся друг напро-тив друга, тоже были огромными. Наташа, Вита и Петр Михайлович ждали его в дверях, нервно озираясь, и он, взглянув на Наташу, в который раз ужаснулся произошедшим с ней переменам, и сердце рванулось острой болью. Лампы в комнате не горели, но за окнами уже светало, и бледненькие утренние тени только делали ее окровавленное лицо еще резче, уг-лубляя морщины и превращали глаза в темные бездонные провалы, в которых невозможно было разглядеть никакого выражения. Но от всей ее, пусть и осевшей, надломленной, стар-чески согнутой фигуры веяло некой свободой - словно с Наташи сняли тяжелый, сковываю-щий гипс, который она вынуждена была носить много месяцев.
   - Где Андрей?! - хрипло спросила Вита, не отрывая глаз от пистолета в его руке. - Где...
   - Идет следом! - бросил Слава, стараясь, чтобы его голос прозвучал как можно спокойней - настолько, насколько это было сейчас возможно. Машинально глянув в одно из окон, он оценил высоту - этаж третий, не меньше. Сам он, возможно, и спустился бы, но тащить этим путем девчонок и пожилого врача было безумием. - Наташ, он сказал нам к лестнице... куда идти?!
   - Туда! - Наташа обернулась и махнула на короткий прямой коридор, упиравшийся в мас-сивную полуоткрытую дверь. - Быстрее, пока...
   Ее слова оборвал грохот захлопнувшейся двери. Слава резко обернулся, вскинув руку с пистолетом, но тут же, облегченно вздохнув, опустил ее, увидев в дальней комнате Схимни-ка. Согнувшись, тот волок к закрытой двери тяжелый диван.
   - Славка, подсоби! - крикнул он, и Слава поспешно кинулся обратно. - Витек, выведи врача из дома! Наташка тебе покажет дорогу!
   - Я без тебя не пойду! - голос Виты сорвался на истеричный, испуганный визг. Тогда Ан-дрей, оставив Славу, надсадно хрипя, перетаскивать к двери мебель, подбежал к дальнему проему и выглянул, тяжело дыша и держась одной рукой за косяк.
   - Делай, как говорю, котенок, - быстро, но спокойно сказал он. - Сам он не справится. Выходите и бегите подальше от дома. Мы со Славкой следом. Давай.
   За его спиной раздался оглушительный удар. Кто-то с силой толкнулся в забаррикадиро-ванную дверь, толкнулся еще раз. Вита кивнула, отвернулась и, обхватив Свиридова за та-лию, потянула его в коридор. Андрей глубоко вздохнул и повернулся. Слава, держа пистолет обеими руками, быстро пятился к проему, расширенными глазами глядя, как со скрежетом едет по полу наспех приваленная к двери мебель и как толчками открывается дверь, и из об-разовавшейся щели на них уже смотрит чье-то, залитое кровью и искаженное безумной яро-стью лицо, и в комнату вползают, извиваясь и перекатываясь, клубы дыма.
   - Пошли! - резко сказал Андрей, потом добавил - не своим, странно глухим и невырази-тельным голосом: - Устал я до черта!..
   Слава подскочил к распахнутой двери, за которой открывался полукруглый коридорчик, ведший к спасительной лестнице, и, обернувшись, хотел крикнуть Андрею, захлопнувшему дверь в спальню, чтобы тот поторопился, но в ужасе осекся, только сейчас увидев, что ру-башка на его спине промокла от крови и посередине, чуть левее позвоночника, темнеет акку-ратная круглая дырочка.
   - Шевелись! - произнес Андрей с усталой злостью, повернулся и в несколько прыжков оказался возле Славы. Его тело двигалось все так же быстро и уверенно, но уже начало утра-чивать кошачью гибкость, движения стали чуть тяжеловатыми, рваными. Он вытолкнул Славу в коридорчик, едва заметно поморщившись. - Минут пять у вас будет!
   Дверная створка стремительно качнулась обратно, но Слава, застывший на развороте, вцепился в косяк, и дверь остановилась за несколько сантиметров от его пальцев.
   - Ты... - хрипло пробормотал Слава. Раздраженное лицо Андрея показалось в узкой по-лоске между косяком и дверью, и взглянув ему в глаза, Слава вдруг отчетливо осознал, что Андрей умирает - и знает об этом. В следующее мгновение его пальцы резко, чуть не сло-мав, отодрали от косяка.
   - Девчонок сбереги, - сказал Андрей, и его лицо исчезло. Дверь захлопнулась с глухим ударом, отсекая от лестницы грохот расшвыриваемой мебели, бессвязные, хриплые, приглу-шенные расстоянием выкрики, тоскливый болезненный вой, сырые утробные звуки и тяже-лое, надсадное дыхание оставшегося по другую сторону человека. Слава услышал, как по-ворачивается замок, как по полу волокут что-то увесистое, и развернулся, собираясь попы-таться выбить дверь. Потом его плечи поникли. Он выругался со злым отчаянием и бросился к лестнице.
   Андрей за дверью угрюмо улыбнулся, услышав удаляющиеся шаги, потом, пригнувшись, скользнул к стене, и в тот же момент дверь в спальню слетела с петель и, треснувшая посе-редине, врезалась в тумбочку, смела с нее массивный канделябр и чьи-то фотографии в ши-роких рамках и грохнулась на пол. Андрей невольно кинул быстрый взгляд на противопо-ложный дверной проем, загороженный массивным шкафом, но Схимник тут же отвел глаза, ухмыльнулся, по-волчьи вздернув верхнюю губу, перехватил первого же ввалившегося в комнату человека, и тот, с вывернутой назад и вверх рукой полетел лицом в пол по короткой дуге, и на середине этой дуги локоть Схимника врезался в его кадык, а в спальню уже вбега-ли остальные и набрасывались на неожиданное и досадное препятствие. Набрасывались упорно и молча, как призраки-убийцы, и в схватке никто из них не издал ни вопля, ни стона боли. Им нужно было пройти вниз - именно этого хотело ползущее за ними, расплывающее-ся от собственной тяжести существо, за которым по полу, стенам и потолку коридоров и комнат неторопливо и неотрывно, словно верный пес, следовал огненный вал, гоня перед собой клубы дыма. Один из охранников углядел бледный прямоугольник окна в обрамлении синих штор и, обскочив дерущихся, с разбегу кинулся на него, не раздумывая ни о высоте окна, ни о крепости стекла, и прочнейшее стекло не выдержало нечеловеческой силы удара. Тело, пробив окно, уже наполовину вылетело наружу, когда подскочивший Схимник ухватил охранника за ноги и дернул назад и вниз, насадив животом на торчащие из рамы кинжальные осколки. Человек забился, беззвучно разевая рот, из которого хлынула тугая струя крови, и ввалился обратно в комнату, а Схимник давно отскочил и сцепился с остальными. Кровь уже пропитала его рубашку и спереди, съедая белое нить за нитью, текла из уголков губ, запека-ясь в густой черной бороде. Кто-то стрелял в дерущихся из-за мебельного завала, а он хрип-ло рычал в звериной ярости, оскалившись и сверкая потемневшими глазами. Он обещал пять минут и намерен был выполнить обещание.
  
  XIV.
  
   К концу последнего лестничного пролета Свиридов стал задыхаться и охать, бормоча: "Сердце, сердце!" - и почти обвис на руках обеих девушек, предоставив им тащить его чуть ли ни волоком. Это было непросто - маленький врач оказался тяжеленек, и ступив на пол небольшого холла, Вита и Наташа уже сами хрипели от напряжения.
   - Куда?! А ну стоять!
   Распахнутая настежь входная дверь легко колыхалась взад и вперед - неслыханная во владениях Баскакова вольность - и утренний ветерок свободно перекатывал через порог бу-рые листья и сухие травинки. Возле двери стоял мужчина, удивленно глядя на спустившихся воспаленными глазами, и Вита сразу же узнала в нем охранника, которого еще в городском особняке так удачно окатила нашатырем.
   - Я сказал стоять! - повторил он, не сводя с них глаз и в то же время кося наверх, откуда долетали грохот и странный вой. Его ноздри шевелились, настороженно втягивая уже вполне отчетливый запах гари. Он шагнул им навстречу, и в его руке блеснул нож. - Никто не...
   Его голова вдруг запрокинулась назад, из-под суматошно взлетевшей к лицу ладони хлы-нуло темное, и только потом стоявшие возле лестницы услышали звук выстрела. Охранника мотнуло вправо, он боком свалился на пол и застыл, продолжая прижимать ладонь к лицу.
   - Не стойте! На улицу! - крикнул прыгавший через ступеньки Слава. Толкнув Наташу вперед, к распахнутой двери, он подхватил Свиридова и почти понес его к двери. Маленький врач, пыхтя, еле успевал перебирать ногами.
   Где-то наверху грохнул выстрел, потом еще один. Раздался приглушенный звон бьющего-ся стекла. Вита, побелев, замерла в дверях.
   - Идем! - выскочившая откуда-то сбоку Наташа схватила ее за руку. - Нам нужно дойти до ворот.
   Вита, не тронувшись с места, резко, почти брезгливо отдернула руку.
   - Не трогай меня! Я...
   - Ты пойдешь, твою мать! - заорал Слава, оборачиваясь, но не останавливаясь. - Или по-тащу тебя за волосы! Не для того он сейчас...
   Он осекся и отвернулся, вспомнив взглянувшие на него из дверной щели глаза. Наташа мягко, но настойчиво потянула Виту вперед, и той показалось, что даже сквозь куртку она чувствует холодную сухость и вялость кожи ее руки.
   - Поторопись! У нас очень мало времени!
   - А что будет потом? - Вита попыталась обернуться, но Наташа не дала. Ветер привольно играл ее короткими седыми прядями, мягко перебрасывая их с лица на затылок и обратно. Согнувшаяся, сгорбленная, она теперь казалась одного роста с Витой, и дыхание из ее рта вырывалось хриплое, сбитое.
   - Потом? Я уже не знаю, но, кажется, будет плохо, - голос Наташи прозвучал печально и в то же время в нем было некое облегчение. - Я ведь не Художник больше. Художник остался там, наверху. А я - не Художник.
  
  * * *
  
   Существо умирало.
   Запертое, обманутое, ненавидящее, обреченное, оно упорно продвигалось по коридору к двери в комнату, оставляя на полу широкий кровавый след, и кровь спустя несколько секунд вскипала в ползущем следом пламени. Тело, не в силах нести такую чудовищную нагрузку, разваливалось, сосуды, не выдерживая давления бешеного тока крови, которую гнало в бе-зумном ритме сердце, полопались во многих местах, пулевая рана в животе сильно кровото-чила, и жизнь уходила с каждым метром, на который удавалось продвинуться вперед. Это его не останавливало. Оно не хотело умирать. Но и жить таким тоже не хотело, и продолжа-ло ползти и выть от сознания собственного бессилия перед неумолимо надвигающейся смертью. Смертью окончательной.
   Оно уже не помнило о существовании человека, чьим телом стало, и не пыталось его ис-кать, хотя знало, что он, возможно, еще барахтается где-то внутри него - бесплотный, безум-ный сгусток, снова и снова перемалываемый чужими эмоциями. От него осталась только безликая память - как позабытая на столе книга, которую можно листать, как вздумается. По сути, он был уже мертв. Но это было не важно. Важным было то, что оно получило, наконец, в полное владение тот дар, к которому так стремилось, но воспользоваться им уже не могло.
   Проталкивая свое тело вперед, существо иногда замедляло движение, чтобы вновь и вновь посмотреть на свои руки. Не обмани его собственный двойник, не придай ему раз и навсегда материальную, живую форму, из-за которой теперь разрушалась, не могущая растя-нуться и вместить ее в себя, человеческая плоть, - не сделай он подобного, тогда эти руки, бесплотные и послушные, могли бы стать чутким, волшебным инструментом. Но теперь это были ни на что не годные, разбухшие лапы, похожие на огромные волдыри. Из-под растрес-кавшейся кожи сочилась густая, грязно-алая жидкость, скрюченные вывихнутые пальцы не смогли бы ничего удержать, в том числе и кисть. Этим рукам не суждено было нарисовать ни одной картины.
   Да и времени уже не оставалось.
   Существо неумолимо разрушалось вместе с телом. Его зрение и слух ухудшались стреми-тельно, гасли ощущения гладкости и легкой теплоты пола и вкуса собственной крови на язы-ке. Дышать становилось все труднее, боль отдалялась, и это приносило существу новый от-тенок страха, прежде незнакомый. На ходу оно чувствовало, как где-то внутри него что-то продолжает непоправимо смещаться и рваться, но сделать ничего не могло. Тело, с которым оно срослось, не подчинялось ему, как прежде это делала клетка-Чистова, и не в его силах было исправить хотя бы царапину или заставить глупое сердце биться ровнее. Единствен-ное, что оно могло - это тащить следом покорную волну живого, ненавидящего пламени и отдавать приказы взглянувшим на него людям. Потому что все-таки являлось картиной. Особенной картиной. Пусть и охваченной тлением.
   Одной из тех картин, которые не любят, когда на них не смотрят. И которые сами умеют смотреть.
   Тяжело переваливаясь, задевая за опрокинутую мебель распухшими полушариями яго-диц, оно вползло в комнату и, часто, по-собачьи, дыша, уставилось на дерущихся. Оно уви-дело тех, кто с покорностью его воле рвались к лестнице. Увидело одного из бывших охран-ников, который не ввязался в драку, а, стоя за косяком и глядя перед собой пустыми глазами, стрелял без разбора в самую гущу дерущихся. Увидело человека, сражающегося с яростью зверя. И зверя, сражающегося за то, за что мог бы сражаться только человек. Стрелявший попал в него - и попал еще раз, но он не упал, только зарычал еще яростнее, блестя желез-ным зубом. Этого было слишком мало, чтобы свалить сильного человека, решившего дове-сти задуманное до конца и лишь потом умереть.
   Существо застонало и снова двинулось вперед, к дерущимся, почти вбивая локти в пол и таща за ними непослушное тело. Сетка сосудов под кожей бешено пульсировала, прорастая все новыми и новыми фонтанчиками. Отростки и свисающие бугры шлепали по паркету. Кровь мешалась с потом и слезами.
   - Вниз... - почти беззвучно шептало оно, - мне надо вниз... вниз...
   Человек пропустит его. Пусть только взглянет. Пусть только слегка дотронется взгля-дом... и тогда поймет, что ему дόлжно умереть. Он и так уже мертв.
  
  * * *
   Он сидел в беседке и ждал.
   Он сидел совсем недолго, но пистолет успел остыть и неприятно холодил сжимавшие его пальцы. Легкий туман стелился вокруг беседки, и затянутый полупрозрачной дымкой парк перед домом казался зловеще-волшебным, нереальным. Ярко-белая беседка плыла в нем, словно затерявшийся в океане корабль-призрак, деревья и искусственные скалы то резко вы-ступали, то вновь становились размытыми, словно медленно уходили в какой-то другой мир. Где-то далеко в тумане простуженно каркали вороны.
   Вначале он смотрел сквозь туман на дом, потом отвел глаза и не поднял их даже тогда, когда где-то наверху разбилось окно, - его взглядом завладели капли холодной, искрящейся росы на перилах беседки. А потом он уставился на кусты японской таволги, высаженные вокруг в несколько извилистых линий. На них еще сохранились листья - удлиненные, ярко-багряные, блестящие от утренней влаги, и бледная дымка только оттеняла их удивительный цвет. Уходящая осень улыбалась сидящему в беседке - улыбалась сквозь ноябрьский туман ласковой багряной улыбкой, как улыбнулась бы любому, но человеку в ней чудилась издева-тельская усмешка. Как и во всем вокруг. Он смотрел на багряные листья, сам бледный, как призрак, и в глазах его была ночь. Если бы его спросили, для чего он здесь сидит и кого ждет, вряд ли он смог бы ответить.
   Шедший от пистолета холод добрался уже до самого сердца. Когда-то он подобрал его в ресторане. Улыбчиво-насмешливое божество бросило оружие, и он почти не сомневался, что пистолет предназначался именно ему - и никому другому. Но теперь его боги были мертвы, желанный золотоволосый призрак, сопровождавший его много дней, исчез, и он хотел знать, кто тому виной.
   Одно было определенно. Он ждал кого-то, кто должен был выйти из дома. Из той распах-нутой двери, через которую он недавно пробежал, едва не сбив с ног удивленного охранника. Он дождется, когда тот вступит в утренний туман... а потом поедет домой и ляжет спать. Нет, сначала он поест. Он купит свежеиспеченного утреннего хлеба, горячего и хрустящего, и густого, жирного домашнего молока... не для того, чтобы наполнить желудок, а чтобы от-бить вкус гари и крови. А потом ляжет спать. Он даже улыбнулся, представив себе все это, но его улыбка тут же увяла, когда он вспомнил, что у него нет дома. Впрочем, и это было не так уж важно. Багрянец листьев, издевательски просвечивающий сквозь туман, - вот что его беспокоило. Когда пятна крови на его сером френче еще не засохли, они были такого же цве-та. Но та кровь - не его вина. Ему приказали. И пообещали картину. Ему дали слово бога, что с этих пор только он сможет коснуться ее. Только он станет решать - сохранить ее или разрушить.
   Шум шагов и голоса отвлекли его от созерцания листьев, и он вскинул голову. Его рука с пистолетом напряглась, и он чуть пригнулся - нелепая темная, обожженная фигура на фоне ослепительно-белого.
   Из дома вышли четверо. Они шли быстро - почти бежали, то появляясь из тумана, то сно-ва ныряя в него, и он слышал, как они шагали по выложенной колотым известняком дорож-ке. Двое мужчин и две женщины. Один мужчина поддерживал другого, помогая ему идти. Худая седовласая женщина в черном пальто почти тащила за собой другую, невысокую, и та то вырывалась, то покорно шла вперед, и ее истеричный голос резал затуманенную тишину, как зазубренный нож.
   Услышав этот голос, он внезапно понял, кого ждал. Это было как озарение, бывающее только один раз в жизни. Фигура шедшей словно окуталась темным ореолом, и из-за ее плеча внезапно выглянула Яна, но не такая, какой она являлась ему постоянно. Не обворожитель-ная красавица в темно-синем белье, а обгорелый, еще дымящийся остаток человека, по кото-рому уже невозможно было понять, что он когда-то был женщиной.
   "Ты свалил все на меня! Но ведь о письмах узнала она! Она их забрала. Она их отдала и объяснила, как их использовать. Из-за нее мне задавали вопросы. Если бы они знали про мое больное сердце, они задавали бы их более милосердно. А так меня потом просто спалили, как старые газеты. Разве это справедливо?"
   Вздрогнув, он моргнул, и видение исчезло, оставив только темные фигуры идущих. Воз-можно, его никогда и не было.
   В любом случае он устал ждать. Ему очень хотелось горячего хлеба.
   Женщины теперь шли порознь - невысокая чуть позади, постоянно оглядываясь на дом - туда, где за стеклами третьего этажа мелькали жаркие всполохи. Он встал и вышел из бесед-ки в туман. Остатки его светлых волос серебрились от унизавшей их росы. Не таясь, он под-нял руку с пистолетом, и ночь в его глазах сменилась абсолютным мраком.
  
  * * *
   Наташа, обеспокоенная тем, что Вита снова отстала, не в силах оторвать глаз от дома, обернулась, намеренная схватить подругу за руку и тащить, пока хватит оставшихся сил. Они как раз проходили мимо окруженной невысоким кустарником беседки, похожей на ма-ленький минарет, и она протянула руку, когда совсем рядом вдруг увидела Шестакова-Сканера. Наташа готова была поклясться, что доли секунды назад там никого не было, но теперь он стоял там, и туман словно расплескался вокруг него. Он стоял неподвижно, отчего казался удивительно гармоничной частью паркового ансамбля, - двигалась только его правая рука, сжимавшая пистолет побелевшими пальцами.
   За крошечный промежуток времени Наташа успела увидеть еще очень многое. Она уви-дела, что пистолет нацеливается точно в затылок пятившейся, неотрывно глядящей на дом подруги. Увидела, что его глаза, казавшиеся почти белыми, совершенно безумны, а губы не-истово дергаются, точно он страдал жесточайшим нервным тиком. Потом она снова увидела Виту, но уже такой, какой она была в том памятном сне, - бледной, равнодушной, далекой. А затем вдруг почему-то увидела Надю, стоявшую на темной дороге с развевающимися воло-сами, раскинувшую руки, точно пытаясь поймать ветер.
   Крик бы опоздал.
   Крики всегда опаздывали.
   Она бросилась к Вите, протянув руки, - бросилась со всей силой, которая оставалась в ее ослабевшем, ставшем совсем чужим теле, и этой силы хватило на прыжок и на то, чтобы ее раскрытые ладони ударили в спину подруги, и та, вскрикнув, сунулась лицом в мокрые от росы заросли таволги. Она падала почему-то очень медленно, и Наташе казалось, что она це-лый час смотрела, как удаляется от нее стриженый светлый затылок. А потом что-то тупо и больно ударило ее в спину - верно кто-то метнул в нее камень - и она сразу же перестала чувствовать свои ноги. Звука выстрела Наташа так и не услышала. Ее толкнуло вперед, и из-вестняковая дорожка понеслась навстречу с пугающей стремительностью. Так же в недавнем видении
  видении?
  летели навстречу острые, облепленные клочьями пены скалы, и боль там была много силь-нее. А что, если ничего не произошло? Если она до сих пор не вернулась, и это - очередная чудовищная ловушка, и где-то в комнате с горящим камином живой и невредимый Баскаков наблюдает, как некто бросает на холст мазок за мазком?..
   Она успела закрыть лицо руками, ударившись, ободрала ладони и мягко перекатилась на спину. Камни оказались очень холодными, холод мгновенно проник сквозь пальто и пополз внутрь, и только где-то в спине отчаянно жгло, словно туда ввинчивали раскаленное сверло. В ноздри лез густой запах сырости, мокрых листьев и почему-то моря, хотя моря здесь не было, и впервые за много дней у этого запаха не было цвета. Она лежала и слышала чьи-то крики, топот, низкий вой, перемежающийся с обезьяним хихиканьем и удаляющийся треск ломаемых веток.
   Где-то, очень высоко над ней, из тумана вдруг выплыло лицо Виты, бледное, исцарапан-ное, с широко раскрытыми глазами, твердыми и тускло-зелеными, как два пыльных изумру-да. Наташа попыталась спросить ее, почему здесь пахнет морем, но вместо слов изо рта хлы-нула кровь.
  
  * * *
  
   Сканер уронил разряженный пистолет, и тот с громким "чвак!" шлепнулся на раскисшую от ночного дождя землю. Дернувшись назад и чуть согнувшись, он хрипло выдохнул, точно чей-то невидимый кулак с размаху ударил его в живот. Потом его руки взлетели к лицу, пальцы, согнувшись, впились в виски и с силой поехали вниз, к подбородку, ногтями в кло-чья раздирая кожу и мышцы. Резко повернувшись, он скачками понесся прочь, но не к воро-там, а в глубь парка. Теперь его руки вытянулись вперед, окровавленные пальцы комкали и раздирали воздух, словно он пробивал себе дорогу сквозь податливую преграду. Он споты-кался, падал и тут же вскакивал, ни на мгновение не останавливаясь. Глаза его закатились, и из-под век слепо сверкали белки, и надрывное "а-ха-ха-ха!", летевшее из разинутого рта, то и дело сменялось бессмысленным, вибрирующим на одной ноте криком, и человек, бежав-ший в тумане позади него, кричал тоже, но в его крике звучала ярость раненого зверя.
   Сканер добежал до небольшого декоративного озерца, обложенного сланцем и несколь-кими крупными красноватыми валунами, когда человек догнал его и в прыжке сбил с ног. Оба рухнули в ледяную неглубокую воду, по пути сломав росшую возле озерца молодень-кую березку и подняв тучу брызг.
   Слава навалился Сканеру на спину и, схватив его за уцелевшие волосы, с силой вдавил лицом в дно. Руки Сканера забили по воде, потом его тело выгнулось и он вскочил, легко сбросив с себя Славу, и тот, отлетев в сторону, рассадил себе бок об острое ребро камня. На секунду наступила тишина - только слышно было, как безмятежно журчит стекающий в озерцо ручеек. Потом Сканер издал захлебывающийся, кашляющий звук, прыгнул в сторону и без особых усилий выдрал из берега большой кусок сланца, выворотив при этом еще не-сколько мелких камней. Он развернулся, держа камень так легко, словно тот был имитацией из папье-маше. Голова Сканера ушла в плечи, и на разодранном лице теперь было отчетли-вое выражение скупца, наткнувшегося в своей драгоценной кладовой на орудующего вора.
   - Ничего не урвете! - выкрикнул он в туманный воздух. - Ни Дударев, ни вы... с-с-суки! Мое!
   Слава пригнулся, и сланец, ударившись о валун за его спиной, брызнул во все стороны осколками, словно хрупкая ваза. Сканер, всхлипывая и причитая, бросился за новым снаря-дом, и в этот момент Новиков снова прыгнул, но уже молча. Удар смел Сканера на камни, и его лицо вмялось в них с сырым звуком, тут же приподнялось, и ударилось опять. Озверев, Слава бил снова и снова, громко и хрипло выдыхая при каждом ударе и не слыша, как в ту-мане полный ужаса девичий голос снова и снова пронзительно выкрикивает его имя. Скрю-ченные пальцы Сканера прыгали по камням все медленнее и медленнее, пока не застыли на них двумя мертвыми, окровавленными пауками, а впадающий в озеро ручеек тихо напевал что-то сам себе, торопясь поскорее разлохматить и растворить выматывающиеся с камней в неспокойную воду страшные, темные, густые нити, которым здесь было совсем не место.
  
  * * *
  
   - Забавно, что я все-таки сдержала слово, - пробормотала она склонившемуся над ней ли-цу. Говорить было больно, и Наташа выталкивала из себя слова вместе с кровью - торопли-во, боясь не успеть. - Я обещала Сканеру, что никто, кроме него, не тронет больше его кар-тину. Так и вышло... она в моем пальто была... под подкладкой... Глупый, он сам себя уничтожил...
   - Не важно... - хрипло сказала Вита. Исчезнувший в тумане Шестаков и погнавшийся за ним Слава волновали ее сейчас меньше всего - она почти забыла о них. - Не болтай. Я сей-час найду... я позвоню... я...
   Она хотела вскочить, но Наташа с неожиданной силой вцепилась в ее руку, заставив опус-титься обратно.
   - Нет. Все равно... не успеешь, я знаю... А в дом не ходи... нельзя.
   К ним, тяжело дыша и держась за сердце, подполз Свиридов и непослушными руками вя-ло попытался отстранить Виту.
   - Пустите... мне надо... кровотечение... пока не приедут...
   - Оставьте... - сказала Наташа, ясно глядя в посеревшее лицо маленького врача, и чуть улыбнулась. - Вы же уже все понимаете, я знаю... Не бойтесь, живите... спокойно. Я ниче-го... у вас не взяла... я только из себя... выдрала... с корнем... и теперь... так легко... А ведь вы могли бы стать... нет, не скажу... Уйдите, пожалуйста...
   Она отвела глаза и теперь смотрела только на Виту.
   - Не дури, пусти руку! - прошептала та, боясь сделать это сама, - Наташа почему-то дер-жала очень крепко, и вдруг, дернув, она навредит ее еще больше. - Я успею.
   - А я ведь... все-таки побывала... богом... - в булькающем шепоте Наташи неожиданно появилась совершенно осознанная хитринка. - Боги - не те... кому удается сотворить что-нибудь... этакое... а те, кому удается... что-то уберечь...
   Она дернулась, и ее рука вдруг сжалась так, что пальцы Виты захрустели, и та впилась зубами в нижнюю губу, сдерживая крик. Глаза Наташи широко раскрылись, на лице распол-зся дикий, животный ужас.
   - Витка... я боюсь! Я так боюсь!.. Не отпускай меня! Где ты?! Где твоя рука... не отпус-кай меня!.. больно... так...Слава!.. Позови Славу!
   Выгнувшись, она забилась, дергая запрокинувшейся назад головой и мелко стуча зубами, и кровь потекла из ее рта уже широкой, густой волной, а Вита, крепко обняв, держала ее - сначала молча, исходя судорожными рыданиями, но потом, не выдержав, закричала:
   - Я здесь! Наташка, я здесь... слышишь?!.. я держу тебя!.. Слава!!!.. я не отпущу!.. Славка! Славка!
   Но Наташа уже не слышала последних слов. Она стояла очень далеко и очень высоко от-сюда, на "Вершине мира", положив ладони на горячие от июльского солнца перила, а рядом стояла Надя, задумчиво улыбаясь и выстукивая на перилах кольцами простенький, давно знакомый мотив, и горячий южный ветер, раскачивавший ветви старых платанов, густо пах альбицией, гарью далекого степного пожара, сосновой хвоей и морем, и далеко на востоке тянулась горная гряда, и слышно было, как перекатываются на своем ложе шелковистые волны, играя блестящей галькой и вздыхая среди мокрых, поросших скользкими водоросля-ми скал, и было тихо и покойно, и спустившаяся следом милосердная тьма оказалась такой же тихой и так же солоно пахла морем...
  
  * * *
  
   Наташа перестала биться, и ее тело начало медленно оседать назад, на руки Виты. Голова вяло упала на плечо, прижавшись лицом к груди подруги, нижняя челюсть несколько раз прыгнула, и по телу побежала мелкая, короткая волна дрожи. Взгляд остановился на какой-то точке над головой Виты, губы раскрылись, точно Наташа пыталась набрать побольше воздуха, сердце дернулось в последний раз, и в тот же момент на третьем этаже дома остано-вилось сердце существа, уже выползшего на середину разгромленной комнаты, где, прива-лившись к стене возле уцелевшего окна, стоял окровавленный человек, тяжело дыша и туск-ло глядя на троих, которые шли к нему - шли добивать. Существо издало короткий всхлипы-вающий звук и на середине движения повалилось лицом на свои изуродованные, вывихну-тые в суставах руки, звонко шлепнув голым животом по влажному паркету.
   Трое остановились, словно проснувшись, и заморгали - недоуменно, растерянно, почти жалобно. И в тот же миг ползший по коридору огонь, уже ничем не сдерживаемый, с голод-ной радостью рванулся вперед, пожирая все на своем пути, и Андрей услышал его и криво ухмыльнулся. Его ладонь с трудом поднялась к обвивавшему шею плетеному золоту и при-жалась к нему, прикрывая висевшие на цепочке простенький православный крест и круглую, потемневшую полоску серебра с небольшим бесформенным наплывом.
   - Или ты, Господь, такой шутник, или мы такие дураки?.. - прошептал он непослушными губами и развернулся - вяло и скорее неосознанно, чем из стремления сделать что-то опре-деленное. Его локоть на развороте ударил в стекло, и то, крепчайшее, вдруг послушно рас-плескалось под ним как вода, брызнув в рассвет праздничным каскадом блестящих осколков, нежно зазвеневших далеко внизу. Долей секунды позже в комнату с призрачным шипением плеснулось пламя и прокатилось по ней всесметающей волной, поглотив по дороге и живых, и мертвых, и правых, и виноватых.
  
  
  * * *
  
   Дом громко и хрипло вздохнул в тумане, словно гигантское, живое, простуженное суще-ство. Занавеси в разбитом окне третьего этажа всколыхнулись, точно от сильнейшего порыва ветра, но всколыхнул их не ветер, а выплеснувшийся в окно огонь, и, мгновенно сгорев, они вылетели в туманный воздух мельчайшими чешуйками пепла.
   Вита, механически пригладив растрепавшиеся серебристые волосы Наташи, осторожно опустила ее голову на известняковую дорожку и медленно встала, глядя на дом. Из белого марева, шатаясь, вышел Новиков, насквозь мокрый, прижимая к левому боку окровавленную ладонь и надрывно кашляя.
   - Опоздал ты, - сказала Вита, не оборачиваясь и не отрывая глаз от дома, и глаза эти ста-новились все более пустыми. Слава резко остановился, словно наткнулся на какое-то препят-ствие, но потом снова пошел вперед, строго глядя перед собой. Лицо его стало таким сосре-доточенным, будто он пересекал пропасть по тоненькому бревнышку.
   - Андрей, - произнесла Вита. В ее голосе не прозвучало ужаса или боли, ярости или бе-зумного в своем отчаянье призыва. Было только имя, произнесенное вслух.
   Дом горел.
   Пламя катилось по коридорам и комнатам стремительно, как прорвавшая плотину вода. С третьего этажа оно хлынуло на второй, потом на первый, и лопавшиеся со звонкими хлопка-ми оконные стекла отмечали его путь, и из оконных проемов вырывались огненные лепестки неестественного темно-синего цвета, весело изгибаясь, точно чьи-то радостно машущие ру-ки, и дом обрастал ими с немыслимой скоростью. Слышались треск и гудение, словно внут-ри бушевала буря, дом стонал и выкашливал в туман сизые клубы дыма. Горели уже все три корпуса, и башенки, из крошечных окошек которых хищно высовывались острые язычки пламени, походили на странные призрачные маяки, призывающие давно затерявшиеся в мо-рях суда. В соединенном с особняком гараже грохнул взрыв, потом еще один, и дом вздрог-нул, казалось, приподнявшись на своем фундаменте. Пламя добралось до холла и широкой волной выплеснулось из распахнутой двери на крыльцо, покатилось по мгновенно темнею-щим широким ступеням, словно желая добраться и до одиноко стоявшего перед крыльцом человека, но тот не отошел, продолжая пустыми глазами смотреть на почерневший по краям оконный проем третьего этажа, похожий на выбитую глазницу. Синие огненные щупальца уже тянулись к его ногам, по дороге превратив в пепел аккуратно подрезанный розовый куст...
   И вдруг все кончилось.
   Пламя потянулось обратно, по ступенькам, через раскрытую дверь в холл, точно отпол-зающая от берега волна, оставляя после себя черную пыль и темные камни. Оно вкатилось внутрь и исчезло где-то в глубине дома, огненные лепестки втянулись в зияющие провалы оконных проемов. В особняке что-то охнуло, хлопнуло, раздался грохот, будто что-то обру-шилось, и наступила глубокая, густая тишина. Огонь исчез, остался только дом - полностью выжженный изнутри и закопченный, но невредимый снаружи, и из распахнутой двери несло страшным жаром, как от огромной печи.
   Где-то на дереве, за ажурной решетчатой оградой, тренькнула синица. В отдалении над-рывалась собака, заслышавшая безвестного утреннего прохожего. Слышался шум машин. Звуки возвращались в мир торопливо, точно пытались заполнить столь неожиданно и грубо образовавшуюся в ткани утра прореху, - обыденные, мирные звуки, и только один был тре-вожным - приближающийся пронзительный вой сирен. Из-за горизонта выбиралось сонное предзимнее солнце, и по парку поползли золотистые лучи, безжалостно съедая сырой туман. Шестигранные фонари на ограде жадно вобрали в себя солнечный свет и весело заблестели. Заиграла бликами вода озерца, в котором, раскинув руки и чуть покачиваясь, лицом вниз ле-жал мертвый. Блеснули, сощурившись на солнце, зеленые глаза огромного черного взъеро-шенного кота, выбравшегося из зарослей возле ограды, а лучи ползли дальше, ласково огла-живая землю и голые деревья. Они скользнули по склоненному затылку маленького врача, который сидел на земле, закрыв лицо ладонями, осторожно тронули валявшийся возле кус-тов таволги пистолет и подобрались к Славе, который, держа Наташу на руках, прикрыл еще податливые веки и теперь бережно стирал с ее лица кровь, что-то бормоча прыгающими гу-бами. Лучи прокатились по его мокрым волосам, спустились и тронули лицо Наташи, позо-лотив его, и, накрытое солнечным светом, это изможденное лицо вдруг словно разгладилось, став умиротворенным и почти красивым, каким было несколько лет назад. Солнце с неожи-данным милосердием лишило его смертной скованности и угловатости, дав взамен мягкое очарование глубочайшего сна, и, увидев это, Слава, не выдержав, громко и страшно засто-нал, вжимая мертвое лицо в свою грудь, а лучи уже ползли дальше, пока не добрались до стоявшей перед выжженным, дышащим жаром домом одинокой фигуры. Предзимнее солнце сочувственно обняло ее своими бесплотными руками и драгоценно засияло в слезах, медлен-но катившихся из-под опущенных век. Потом поднялось выше, накрывая светом уже весь мир.
   Было утро.
   К ограде подлетели машины - пожарная, милицейские, "Скорая", и Слава равнодушно повернул голову на визг тормозов, а по парковой дорожке к дому уже бежали люди, что-то кричали ему, но он не разбирал слов, да и не пытался. Облизнув запекшиеся губы, он под-нялся и пошел им навстречу, пошатываясь и крепко держа Наташу на руках, точно ново-брачный свою возлюбленную.
   Было утро.
  
  
  
  
  
  
  ЭПИЛОГ
  
  
   Я не смотрю в окно.
   С недавних пор я не люблю смотреть в окна.
   Стоит мир за ними или мчится, как сейчас, - не люблю. Все время кажется, что стены вокруг вот-вот побелеют и сдвинутся, и я снова окажусь в маленькой палате, где я полгода прожил на кровати, глядя в окно и не в силах оказаться за этим окном.
   А может, я до сих пор так жил? С того самого момента, как когда-то давно встретил двух подруг - светловолосую и шатенку, в одну из которых я влюбился, а вторую полюбил? Жил за оконным стеклом из собственных глаз, не принося в мир за этим стеклом ничего. Я ничего не предотвратил. Я никого не уберег. Я ничего не сделал.
   Я просто смотрел.
   Поезд качается, колеса стучат мерно, уютно, усыпляюще. Опять разболелась голова, да и заживающее плечо ноет, как гнилой зуб. Глаза скользят по строчкам какой-то книги, уже полчаса открытой на первой странице. На полке напротив сидит девчушка лет шестна-дцати и, глядя в окно, ест горячий пирожок. Симпатичная девчушка и у нее очень красивые ноги. На нее приятно смотреть. Да, я жив и собираюсь жить дальше. И не только потому, что за мою жизнь слишком дорого заплачено. У меня есть цель.
   Я - Хранитель.
   Я не знаю, сколько мне отведено лет, но все эти годы я буду следить, чтобы никто не потревожил покой моих надежно спрятанных плененных чудовищ. В особенности, Дороги. Никто и никогда. Я не знаю, что может произойти, если они проснутся. Возможно, ничего. А может, и нечто худшее, чем мне довелось увидеть. Но, в любом случае, я этого не допу-щу. Я еду к ним и останусь рядом с ними навсегда.
   Я не пытаюсь понять.
   Что на самом деле произошло в том злополучном доме, что за силы устроили там огнен-ный разгул, что случилось с Баскаковым, что за магию принесла Наташа в наш мир... да и была ли это магия, и Наташа ли владела ей... для меня все это погружено во мрак, сквозь который я не хочу проникать, и знаю, что Вита тоже не хочет. Мне больно за нее. Пламя, дотла выжегшее баскаковский особняк, выжгло и ее глаза - до самого сердца, они холодны и равнодушны, как пустая могила. Но иногда в них мелькает дикая надежда, и видеть это еще страшнее, чем смотреть в холодную пустоту. Как и я, она знала, что из выжженного дома выносили не просто трупы, а обугленные, еще горячие, потрескавшиеся кости. Не ос-талось ничего, кроме пепла. Но она все равно надеется. Что ж, это ее право.
   Волжанские следователи еще очень долго будут выяснять, что случилось в особняке и в ресторане, и кто тому виной, и вряд ли выяснят до конца - просто подберут подходящий ярлык. А я сбежал из города, невзирая на следствие и подписку, и Вита была рада, что я уезжал, и не пыталась это скрывать. Но попрощаться со мной пришла. Я знал, что рассле-дование ее не особенно коснулось - вмешалась какая-то ее влиятельная подруга, как оказа-лось, имевшая неплохие связи и в приволжском городе. Она пришла вместе с Витой - краси-вая, чуть полноватая женщина с воинственным лицом, смотревшая на меня настороженно и чуть оценивающе. Я так и не узнал ее имени, как не узнал имен и других спутников Виты - молодого черноволосого красавца восточного типа, невысокого задумчивого мужчины с пе-ревитой белым шрамом нижней губой и плотного рыжеусого весельчака, рядом с которым, как привязанный, шумно пыхтя, топал толстенный английский бульдог. Пока мы с Витой говорили, они стояли в стороне, и, глядя на их лица, я вдруг почувствовал некоторое облег-чение. Эти не бросят. Рано или поздно вытолкнут со дна безнадежности и равнодушия к свету, к жизни, хочет она того или нет. Эти - настоящие.
   - Я забрала к себе Черчилля. Того черного кота, помнишь? - сказала она - бледная ма-ленькая тень в сером пальто. - Он теперь, вроде как, сирота... Едешь к картинам?
   Я кивнул.
   - Хорошо, - говоря, Вита смотрела сквозь меня, словно меня и не было здесь. - Не подпус-кай к ним никого. Ни с кем больше не должно такого произойти.
   - А что ты будешь делать? Уедешь из Волжанска?
   - Нет, - она чуть улыбнулась - никаких эмоций, простое сокращение мышц вокруг рта. - Это мой город, он крепко держит. Буду здесь... но никаких больше "Пандор". Береги себя. Ты неплохой парень, Новиков, но я надеюсь больше никогда тебя не увидеть. Не обижайся.
   Я не обиделся.
   Я просто уехал. И сделаю все, чтобы меня не нашли. В принципе, я почему-то не сомне-ваюсь, что меня не найдут.
   Я не пытаюсь взвесить степень вины каждого из нас. Достаточно и того, что я знаю степень собственной вины, и она очень велика. Но в любом случае мы далеко не положи-тельные герои. Мы все виновны и знаем об этом. Знал и Андрей. Разумеется, я не сказал этого Вите, но иногда мне кажется, что он остался там не только для того, чтобы дать нам время, но и потому, что приговорил самого себя. Хотя, вполне вероятно, что я ошиба-юсь. А Наташа... Можно говорить о тьме, которая пришла с ее невольной помощью, гово-рить о погибших, говорить обо всех тех, которые стали частью гигантской картины дли-ной в два столетия. Но ведь осталось же и светлое. Далеко отсюда живет человек, пусть и прикованный к инвалидному креслу, но счастливый - я это точно знаю, и Свиридов деловито перебирает бумаги в своем кабинете и добродушно покрикивает на молоденьких медсестер, и Вита бродит где-то с друзьями по городу рыбы, арбузов и ворон, и машины катят по од-ной из дворовых дорог безмятежно и всегда доезжают до нужного места. Это не компен-сирует первое, но оно есть. И все равно...
   Очарование власти. Я не помню, кто говорил об этом, но я знаю, что такое очарование заставляет нас лезть в боги. Так делала Надя. Так делал Литератор. Так делал Баскаков. Так делала Наташа. Но подобные самозванцы всегда обречены. Боги не любят, когда кто-то пытается занять их место. И наказывают щедро. А еще я знаю, что как боги мы обре-чены изначально, но как люди мы куда сильнее богов. Нужно только суметь быть челове-ком.
   Но иногда я думаю совсем о другом. Я думаю о том, почему боги, так щедро карающие, не могут не менее щедро прощать. Мне хочется в это верить. И представляется мне то-гда почему-то не суровый христианский триединый бог а, словно язычнику, беззаботные греческие олимпийцы, поднимающие за столом чаши с нектаром за собственное великоду-шие.
   Мне хочется верить, что боги не держат на нас зла.
   Мне хочется верить, что Наташе теперь спокойно. Она похоронена в родном городе - не возле моря, но до кладбища долетает морской ветер, весной смешанный с запахом сире-ни, а летом - с запахом альбиции. И мне хочется верить, что какое-то время там, в ку-рортном поселке, она действительно была по-настоящему счастлива, так же, как и я.
   Мне хочется верить, что все погибшие в "Князе Болконском", у которых я неоднократ-но просил прощения, меня услышали.
   Мне хочется верить, что Андрей не погиб в то утро, а каким-то образом успел вы-браться из дома и прячется из соображений безопасности. А потом он найдет Виту и они все-таки уедут из Волжанска - уедут очень далеко.
   Мне хочется верить, что картины исчезнут сами собой, как исчезает поутру любой, даже самый кошмарный сон.
   Мне хочется верить, что я никогда больше никого не убью.
   Мне хочется верить, что того, что произошло, больше никогда не повторится.
   Мне хочется верить, что такого дара, какой был у Наташи, не будет больше ни у кого, а если будет, хочу верить, что этот человек никогда не повторит ее дороги и не попытает-ся стать богом.
   Мне хочется верить, что все, рано или поздно, будет хорошо.
   Мне хочется верить...
   И иногда я верю.
   А что?
   Ведь все возможно.
  
  
  
  
  
  
  
  
  Присядь - по нам соскучилась природа,
  Пусть не простив идущей с ней войны.
  Ей все равно, какого мы народа,
  И наплевать, какие видим сны.
  Слепые, хулиганистые дети,
  В жестокости познавшие любовь.
  Грааль твой мы допили лишь до трети
  И спрятались в темницах городов.
  Но все ж мы здесь... мы снова ловим ветер
  В свое дыханье... Не прими за лесть -
  Мы снова влюблены в твои рассветы -
  Возьми обратно нас, какие есть.
  Мы - слабаки и все же мы - титаны -
  Самих себя давно мы превзошли.
  Мы разучились ждать небесной манны,
  Да и небес мы так и не нашли.
  С рожденья и до смерти мы в погоне,
  Как плющ, пролезем в щель любой стены, -
  Как люди мы удержим мир в ладони,
  И лишь как боги мы обречены.
  
  4 сентября 2003 года.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
Оценка: 2.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"