Прозвонил будильник и утро началось. Алиса приоткрыла глаз. Маленькая чёрная коробочка теленькала не переставая. Девушка нехотя протянула к ней руку и шлёпнула ладонью по кнопке. Будильник вздрогнул и замолчал.
Утро приходило как всегда со звонком побудки. Замерший на ночь город мгновенно оживал: шли люди, ехали машины, по небу плыли облака, в общем планета вертелась как могла и лишь Алиса не подавала признаков жизни. Лежала и сквозь муть не проснувшихся глаз разглядывала розовый цветочек на наволочке.
- Надо вставать, - думала Алиса, - раз будильник звенел. И не шевелилась. Если он звенел, значит семь часов, значит утро, значит, пора в институт - мысли расползались и куда то прятались. Суббота! Вот гады! - тут девушка окончательно проснулась. Только в нашем дебильном институте учатся по выходным! Может не пойти? Нет, надо идти, итак на прошлой не была.
Ванная оказалась кем-то уже занята. С той стороны зеркала на Алису пялилось с недовольным видом чьё-то опухшее со сна лицо.
- Привет, - буркнула Алиса и, включив воду, потянулась за щёткой. Та, что за зеркалом, тут же принялась передразнивать, причём в оскорбительно гротескной форме.
- А без меня ты бы и не сообразила зубы почистить, да? Отражение ничего не отвечало, искоса зыркало на хозяйку и знай себе начищало зубы.
Только Алиса зашла на кухню, как заработало радио, загорелся огонь под чайником, а дверца холодильника отворилась. Достав сыр, девушка отрезала кусочек и, положив его на хлеб, сунула незамысловатый бутерброд в микроволновку.
- ...Да лопата здесь совершенно не причём - вещала радиостанция мужским тенором - всё дело во времени. Если бы текст был написан, скажем, лет сто пятьдесят назад, то и начинался бы он с описания барышни стоящей на службе в церкви, чью руку пожимает некий молодой господин. К сожалению, таково нынешнее время, что режиссёр вынужден бить своего зрителя лопатой. А сам фильм об очень простой вещи, то есть истине, или, скорее, парадоксе: человек, в своём стремлении к божественному совершает поистине дьявольские поступки. Иудейский эпос собственно об этом и написан. И если герой фильма...
- Господи, - подумала Алиса, - как мама это слушает? И переключила приёмник на что-то музыкальное.
Съев бутерброд и выпив кофе Алиса вернулась в комнату и открыла шкаф. Перед ней во весь свой рост высился парадокс более сложный в понимании, нежели дихотомия добра и зла или о чём там гудело радио. В шкафу висела одежда, но одеть было совершенно нечего. Алиса рассматривала содержимое с таким же недоумением, как если бы увидела там зимний лес и горящие фонари на его опушке.
Джинсы...рубашку... Алиса взяла бы ещё и курточку, но та уже как две недели перестала к ним подходить.
- Там холодно - заявил логик.
- Днём будет жарко, - ответствовал интуит.
- Ты этого не знаешь, - веско уронил логик. Однако интуит его уже не слушал. Он закрыл купе и вытолкал хозяйку в коридор.
Улица встретила Алису с прохладцей, но до института было не далеко и замёрзнуть она не боялась. Что же мне снилось? - торопясь к занятиям вспоминала Алиса. Ведь точно помню, что снилось что-то очень хорошее, но что? А снилось лето, город и снился Серёжа. Город как город: улицы, дороги, пыль и песок, мусор и подмышки. Лето как лето: тугое, жаркое, надоедливое лето, с редкими дождями и поливальными машинами. И Серёжа. Говорят, память избирательна, но Алиса думала, что всё это чушь - она то помнила всё-всё. Каждую встречу, каждый день проведённый вместе. Люди, места и вещи, что попадались им на пути. Это лето...так когда же всё изменилось?
А снилось всё равно хорошее, на зло ли, на радость, не понятно. Но снилось. Август или июнь, или всё же август? Да, август, ведь она уже знает, что поступила и что скоро учебный год. Ей даже не удивительно, как поступить то удалось, ведь, кажется, она и не готовилась совсем. Либо была с ним, либо скандалила с матерью. Всё же недобрала баллов, это правда, но проходной в итоге снизили и она поступила.
Снилось, что вот уже она в июне, она дома и делает вид, будто учит билеты по истории, но на самом деле говорит по телефону с ним. Тихо, почти шёпотом, чтобы мама не услышала и чтобы слаще казался им разговор.
Ну прекрати... Прекратить что?... Прекрати дурачиться прекрати... Не могу, ты же знаешь, я сошёл с ума и по этому не могу прекратить... Правда?... Конечно правда... Ты правда меня любишь?... Алиса, я люблю тебя...люблю...люблю...люблю...
Алиса стояла у перекрёстка, за которым торчали блеклые коробки корпусов. Поток машин всё не кончался и девушка никак не могла перейти дорогу.
- Вот я дура! - прятала Алиса озябшие ладошки в тугие карманы
джинс - Надо было взять куртку, надо было!
Конечно же она опоздала, но университет и не удивился. Даже на "вертушке" никого не было в это раннее субботнее утро.
- Сейчас приду, - представляла Алиса, взбегая по лестницам, - а на кафедре и нет никого. Только Никифорова да Светка...три идиотки под окном пряли поздно вечерком. Кабы я была царица, говорит первая идиотка...
Алиса постучала в дверь аудитории и вошла. Как ни странно, собралась почти вся группа.
- Извините, Павел Аркадьевич, - улыбнулась опоздавшая и подсела к Светке.
- Много пропустила? - спросила Алиса у подружки доставая тетрадь.
- Не-а, считай, что вовремя пришла.
- Опять байки травит?
- Ага.
Павел Аркадьевич Варенников, ассистент кафедры двадцати семи лет отроду действительно любил поболтать со своими студентками в ущерб учебному процессу. Впрочем, сам Павел Аркадьевич так не считал, и более того, видел современную систему образования крайне неэффективной. И действительно, какой смысл в переписывании с голоса лекции, если её можно раздать студентам и так. Так молодой ассистент обычно и поступал:
- Вот, девчонки, вам сегодняшняя лекция. Размножьте её для себя. И Христом-богом вас заклинаю, не говорите хотя бы при мне слово "отксерить". Это чудовищно просто! Этим словом ведь и убить можно...меня.
Вот и теперь Варенников уселся поудобнее и расстегнул верхнюю пуговицу от удовольствия при виде внимающей аудитории. Была за ним такая странность - все пуговицы перед лекцией застёгивать.
- Павел Аркадьевич, а вы нас отпустите пораньше? - медовым голоском протянула Тимофеева.
- А что у вас после меня?
- Кураторский час, но мы договорились вчера с Андреевой и не пойдём.
- Ну Павел Аркадьевич, ну пожалуйста - тянулись к нему со всех сторон голоса. Словно волны пехоты захлёстывали бастионы его воли. Защитники не собирались сдаваться, но когда кто-то голосом Алисы произнёс:
- Ну Павел Аркадьевич, ну миленький! - по крепостным стенам пробежала широкая трещина, ворота рухнули, враг ворвался в город и на не пыльных улицах его души начался карнавал.
- Ладно, - капитулировал ассистент. Возьмите лекцию и размножьте. Там в конце список литературы, сразу говорю - в нашей библиотеке этих книг нет, ищите в интернете. Будете курсовую писать - они вам обязательно пригодятся. Прямо сейчас сходите. Размножьте, то есть.
Тимофеева взяла распечатки, Кожевникову и прихватив сумочку с сигаретами и деньгами отправилась в близлежайший магазинчик канцтоваров.
Алиса смотрела на преподавателя, не замечая его, и о чём-то думала, то есть не думала ни о чём.
- Алла, ты ещё здесь или тоже ушла распечатывать?
- Павел Аркадьевич, я ведь не Алла, а Алиса. Зовите меня так, пожалуйста. Ассистент недоверчиво глянул в журнал, где синим по серому было написано её имя.
- Тебе не нравится твоё имя?
- Да, оно старое и толстое.
Варенников рассмеялся:
- Хорошо, учту на будущее.
- Павел Аркадьевич, помните, вы как-то говорили, что человека нужно оценивать не по его сиюминутным решениям и поступкам, а по его внутреннему стремлению к идеалам?
- Не помню, но допустим, а...
- Когда я познакомилась с Сергеем, я не спрашивала его об идеалах...да и кто же спрашивает... Это ведь никому не нужно - спрашивать... Всё само собой... Какие там вопросы, когда и думать ни о чём не хочется... Он другим стал, понимаете? То есть дело не в чувствах, а в понимании... Я запуталась совсем, но я же не дура. У него диски на полках: музыка там, игры эти. Я словно такой диск. Лежу между ГТА и Рамштайном. Серёжа положил меня туда и успокоился, а я не хочу так... Видите, я же блондинка и дура совсем потому что.
- Алла-Алиса, подожди, ты совсем не дура. Нет, просто каждый из нас хочет получать хотя бы столько же, сколько отдаёт. Ты же отдаёшь слишком много...
Тимофеева взяла распечатки, Кожевникову и, прихватив сумочку, отправилась в магазинчик канцтоваров. Алиса смотрела на преподавателя, не замечая его, и не думала ни о чём. Ей просто хотелось расплакаться.
Девчонки вскоре вернулись и Варенников всех отпустил. Постояв с одногрупницами в курилке, Алиса попрощалась до понедельника и вернулась домой. Дома никого не было, да и быть не могло. Мама возвращалась из рейса только в понедельник, а отец уже давно не жил с ними.
Алиса была "папенькина дочка". То ли оттого, что мама работала проводницей и бывала дома с перерывами, то ли потому, что была мама строга, а отец всё ей прощал и всегда жалел. Не всё ли равно. Родители развелись вот уже три года как тому назад. По вполне банальным обстоятельствам. Прожив вместе восемнадцать лет, Светлана Анатольевна обнаружила, что у мужа она не одна. Отец вскоре переехал на квартиру покойной матери и забрал новую "жену" с собой. Там он держал её в холодильнике и угощал друзей. Раз в месяц Пётр Семёнович вымывал свои конюшни, мылся сам, одевался во всё чистое и ждал в гости дочь. Они сидели на кухне, пили чай, ели её любимую корзиночку с вишенкой и болтали о пустяках. Вечером отец неловко протягивал ей "фиолетовую", провожал до остановки и, обнимая на прощанье дочь, говорил что-то такое, отчего у неё сжималось горло. Весь путь до дома Алиса в замешательстве разглядывала резинку изоляции в углу большого автобусного окна. Она чувствовала себя сиротой.
- А время то уже одиннадцать, - удивлялась Алиса на часы, - Что бы поделать? Делать, однако, было совершенно нечего, а то, что нужно - того не хотелось. Девушка походила по комнатам и остановилась в прихожей. На вешалке висела не надетая с утра джинсовая курточка, а под ней, на тумбочке, сиротливо жался телефон. Аппарат, едва ли не старше своей юной хозяйки, сделанный, когда-то в Латвии ли, в Литве, с зелёным корпусом и диском вместо кнопок. Телефон жалели и не выбрасывали. Он же, в благодарность, до сих пор работал и не фонил.
- Катьке позвонить? Нет, потом... Не Серёже же - Алиса подняла трубку и долго задумчиво рассматривала то место, на которой она лежала. Но потерянной любви не было и там.
Одиннадцатый маршрут увозил её прочь от пустого дома и навязчивых мыслей. Гордый немец, некогда возивший столь милых его дизельному сердцу белокурых фройлян, ныне пребывал в плачевном состоянии. Казались ли ему пыльные волжские улицы адом? Алису это не интересовало. Она любовалась спинкой впереди стоящего кресла, на которой некая Анна предлагала свои услуги, уверяя, что может ВСЁ.
- Позвонить ей разве - хмыкнула Алиса, - Да, позвонить и спросить, что же она подразумевает под словом ВСЁ. Вот ведь уроды, заставили человека номер сменить.
Салон по субботнему полнился людьми. Стоявшие и сидевшие, все они делали то, что обыкновенно делают скучающие пассажиры - болтали друг с другом. Кто-то болтал с мобильником, игнорируя запретительные немецкие знаки, всем своим видом подтверждая известную поговорку. Среди привычного гомона заметно выделялся разговор из тех, что обычно в автобусе и не услышишь. Двое молодых людей сидевших через ряд от Алисы о чём-то не спешно, но с чувством беседовали. Точнее говорил лишь один из них - с рваной бородкой и усиками, которые ему очень нравились. Второй, ничем не примечательный толстяк, неопределенно поддакивал кивающей головой.
- ...хотя бы из-за лицемерия. Весь христианский мир, чтящий Новый завет, живёт реально по Ветхому, то есть по иудаистским канонам морали и нравственности. Они довольно просты: ты и такие как ты - люди равные, все остальные - из гоев, то есть никто. Капитализм построен на этом принципе. Взять хотя бы банки. Если ты даёшь банку денег в рост, получи десять-пятнадцать. Если банк тебе, то отдай двадцать пять-сорок. То есть банки могут тупо работать в два окна живя на разницу. Где тут христианство? Собственно кредитование иудеи и выдумали. Ещё вексель и что-то там в этом роде. Евреев понять можно, их давили в Европе, надо было крутиться. Ну а мы то, христиане, нас кто давит? Никто... Их послушать, то я никто, попы чуть более чем никто, а царь - всё. Сильный давит слабого - вот так и надо!... Поэтому я в бога и не верю. Профанация с целью наживы, вот и всё... Вот ты не веришь, потому что просто не веришь, как другие просто верят, а я нет. Да и вообще...наличие бога умоляет наличие человека. Он вроде писателя пишущего многотомник. Вот допишет про тебя, третьестепенного героя, маленький абзац и всё, нет тебя, а я...
Алиса не стала дослушивать бородатого мальчика до конца. Она вышла на предпоследней остановке и, купив два шарика эскимо, не торопясь спустилась к набережной.
Сесть, конечно, было негде. Свободные лавочки пеклись под солнцем, задремавшим к полудню, а спросонку решившему, что июль на дворе. Короче говоря - жарища. Мороженое предательски таяло липкими капельками и сохло в ладошке.
- Ничего, Волга-матушка поможет - думала Алиса украдкой облизывая пальцы. Матушка имела вид пропитой и прокуренной особы, судя по её расхристанным изгвазданным манжетам, бившимся о бетонные берега.
Кабы не болтовня бородатого, то девушка сошла гораздо раньше и сидела сейчас в парке у фонтана, а не торчала на облитой солнцем набережной. Всё же ополоснув руки, она поднялась с причала и повернула в сторону гостиницы, от которой до парка было рукой подать. У соседнего пятого причала швартовался "Фёдор Шаляпин". На всех его палубах одновременно умирала от любви безголосая певица. Будь теплоход самим Шаляпиным, он расплескал бы всю Волгу. К счастью горожан и отдыхающих он им всё же не был.
Алиса представляла, будто её окружают другие времена и люди, за оградой степенно катит карета, а проходящий мимо юноша в дворянском платье учтиво улыбается ей и прикладывает руку к цилиндру. И, конечно же, прямо к ней на белоснежном коне скачет Серёжа. В левой руке поводья, правая придерживает любимую бейсболку. На принце тёртые джинсы, обтягивающая белая футболка, в место шпор "адидас".
- Да-а, - улыбнулась про себя Алиса, - Это был бы фурор!
Вот Серёжа лихим кавалергардским приёмом соскакивает на ходу с коня. Обуреваемый волнением он подходит к лавочке, порывисто встаёт на одно колено и говорит. Барышня не понимает самих слов, кровь бросилась ей в лицо, внутренне она вся подалась к нему. Алиса не знала, чтобы она ответила принцу Серёже на его предложение и поэтому...уснула.
Проснувшись словно от толчка, Алиса долго вглядывалась в сидевшую рядом бабушку такими глазами, будто это она не могла ни за что существовать на свете, а вовсе не этот странный неожиданный сон. Ещё не веря до конца в случившееся, девушка достала из сумочки телефон и позвонила в службу спасения, или Катьке, что одно и тоже.
- Ты представляешь, я уснула!
- Хм, ну что ж, добро пожаловать в наш клуб. Мы, люди, иногда спим.
- Ха! Да нет, я в парке уснула. Просто вырубилась и всё.
- Девочка моя, тебя может солнышко слишком припекло?
- Не знаю, да я под деревом всё равно. Никогда такого не было, я в шоке просто.
- Ну, надеюсь, никто не воспользовался твоей беспомощностью?
- Никто...к сожалению.
- Ха-ха, я рада, что всё обошлось. А я вот, понимаешь, лэжу в шэзлонгэ, принимаю воздушные ванны.
- О-о, моя тебе завидуэ. Ты, кстати, про вечер в моей тёплой компании не забыла?
- Разумеется нет, моя прелесть. Как только мои достопочтенные предки закончат ковыряться в своих укропах, считай, что я уже у тебя - катина рука безвольно опустилась на бедро и выронила телефон. На её бронзовом лице плескалось нездешнее умиротворение, и родительские покряхтывающие намёки тонули в нём.
Вечер пришёл почти незаметно и сидел теперь вместе с Катей на Алисиной кухне. Катя курила длинную тонкую сигарету, держа её несколько театрально в своей изящной руке и любовалась эффектом. Вино было выпито до половины, сыр съеден весь, а то, что осталось от баранины уже лежало в раковине.
Девушки дружили с самого детства. Делить было нечего - им нравились разные тряпки и разные парни. Пожалуй, они были даже сёстрами, в том идеальном состоянии, когда сёстры живут раздельно. Алиса любила в подруге её незыблемое спокойствие и тонкую почти незаметную самоиронию. Катю же восхищало всегда неожиданное сочетание твёрдой логики и не рассуждающего яркого чувства.
Алиса смотрела в окно на густеющий город и вспоминала свой разговор с матерью перед её очередным рейсом. Они сидели, так же как и сейчас на кухне, пили чай и думали каждая о своём.
- Я беременная тогда была, - говорила мама чаинкам прилипшим к стенкам чашки. - Отец получил отпуск и мы поехали к бабушке в деревню хвалиться. К твоей прабабушке. Сзади дома веранда была открытая, мы сидели там, а бабушка уже спала. Был такой чудесный тихий вечер, когда не хочется даже говорить ни о чём. Отец курил и смотрел в сад. А я любовалась им и думала, что вот это и есть счастье и что оно навсегда... Да, сад у бабушки большой был. В детстве я даже как-то в нём потерялась. Сидела под грушей и плакала. Ела груши и плакала. Так было мне себя жалко. Я жалела опавшие груши и плакала. Маму и бабушку тоже жалела, ведь они меня потеряли и не знают где я. Плакала, и так мне было хорошо, как никогда от смеха не было... Ну вот. А потом отец повернулся ко мне и сказал:
- Когда ты влюбляешься, ты словно в облаках паришь. Ты ослеплён и не можешь никак надышаться. И вот ты падаешь, тебе страшно разбиться. А потом ты либо разбиваешься, либо оказываешься в таком саду. И если ты в саду, то сразу понимаешь, что он твой и твой навсегда. Здесь ты дышишь полной грудью, здесь ты твёрдо стоишь на ногах и ты спокоен...
- Он был очень красив тогда, по мужски так.
В ту секунду Алиса с ужасом поняла, что мама всю жизнь ревновала её к отцу. Словно тот сад, ревнующий садовника, сознавая, что холят его и лелеют не ради него самого, а ради его плодов. Чувство это потом забылось, а Алиса стала относиться к отцу с ещё большей заботой и любовью. Теперь ей казалось, что развод и пьянство отца было лишь следствием его растерянности. Урожай собран и сохранён, и если саду по прежнему нужен садовник, то садовнику не нужен ни сад, ни он сам.
Алиса повертела на столе мобильником, затем взяла его и вызвала записную книжку.
- И что ты ему скажешь?
- Удивишься, - ответила Алиса и, грустно улыбнувшись, набрала номер.