Аннотация: Литобзор : Яковлев М.Л. Медар Г.А. Александр Ермак и др
О малой форме и зыбкости образов.
Просматривая, или как теперь принято говорить, "сканируя" произведения авторов, ныне более заметных благодаря своей "общественной", нежели чисто писательской активности, невольно приходишь к мысли, что практически все они тяготеют к "малой форме". Можно было бы даже сказать - к микроскопической форме литературного произведения.
Доживи Даниил Иванович Ювачев до появления интернета, он был бы здесь истинным королем жанра и формы, этаким "пэйс-мэйкером", задающим темп и делающим моду. Но Хармс, выбирая малую форму в качестве основы для своего творчества, руководствовался совершенно иными мотивами, чем нынешняя публика, активно "рисующаяся" на форумах и в чатах интернетных библиотек. О мотивах несколько позднее, а пока о самой форме.
Обожаемый Борисом Парамоновым Виктор Шкловский, являя литературному миру свою теорию "остранения", писал: "Литературное произведение есть чистая форма, оно есть не вещь, не материал, а лишь отношение материалов. И как всякое отношение, и это отношение - нулевого измерения. Безразличен масштаб произведения, его числитель и знаменатель - важно их отношение. Шутливые, трагические, комнатные или мировые произведения, противоставление Войны Миру или кошки камню - равны между собой" (Виктор Шкловский "О теории прозы" Изд. "Круг" 1925 с.162)
Я не думаю, что кто либо из ныне процветающих на просторах Самиздата авторов особо штудировал Шкловского или Жирмунского, равно как и что-либо другое из теории литературы, но тем не менее, мода на малую форму, как на равноправную трудоемкой и большой, массово на Самиздате укоренилась. Нетерпеливый автор как бы торопится "выкинуть свой товар на прилавок общественного суждения", потратив на выпекание текста рекордно короткое время.
Можно ли рассматривать изменение скоростей в рабочем писательском процессе, как тенденцию времени? Как дань технологической революции?
Я уже как то приводил суждение мистификатора литературы конца ХХ века Дмитрия Пригова - этого литературного Калиостро, Гудини, Кио и Копперфильда в одном лице. Говоря о тенденциях, еще десять лет назад, как и положено гению, он предрекал, что литература со временем превратится в комиксы, где крайне незамысловатые диалоги будут вписываться в облачка, вылетающие из уст нарисованных героев новой литературы. По мнению Пригова, новые скорости ХХ1 века не оставляют шанса ни Войне и миру, ни Братьям Карамазовым.
В принципе, Пригов, судя по всему, оказался прав. Но именно ли по указанным им причинам? Укоренилась ли малая форма на СИ от нетерпения ЧИТАТЕЛЯ, или ведет она генезис свой от ПИСАТЕЛЬСКОГО нетерпения получить обратную связь, до крайности сократив время от завязывания плода едва родившейся мысли до благостных публичных рукоплесканий?
Не рассматривать ли избрание малой формы в виде основы современного писательского производства, как впадение в соблазн СКОРОГО РЕЗУЛЬТАТА?
Если смотреть на малую форму помянутого мною Хармса или Розанова - этих истинных и признанных мастеров, то вряд ли кто решится заподозрить их в лености, боязни трудоемкого процесса или малодушно - детского нетерпения... Но стоит раскрыть файлы с трудами господ Даена, Яковлева (Максима Леонидовича) или Ляшенко, то как то невольно заподазриваешь их в тяготении не к качественному процессу, а к модному среди студентов "квики" - этакому удовольствию, упрощенному до минимума действий и слов.
Имеет ли малая форма право на существование - это не вопрос. Стоит ли даже апеллировать к Набокову или Розанову... Дело в том, что прибегая к малой форме, писатель делает нечто специальное, особенное. Нельзя сделать автомобиль таким, чтобы в него было невозможно залезть. Это уже будет не автомобиль, а его модель или игрушка. Но и бриллиантовое колечко не делают огромным, оно должно быть миниатюрным, как того требуют размеры дамских пальчиков. Поэтому, роман не может быть размером с анекдот в четыре строчки... Шкловский, говоря в своей теории "остранения" о праве любого литературного произведения на жизнь, не предполагал нынешних абсурдных спекуляций, что приготовила сегодняшняя мода.
Роман, доведенный до атомарного уровня уже перестает быть романом. Поделенный атом вещества уже теряет свойства этого вещества. И не может вся нынешняя литература быть представленной лишь авторами сверх-коротких опусов, претендующих на поэзию в прозе. Потому как Тургенев, хоть и писал МАЛЕНЬКИЕ по форме произведения, но он же писал и трудоемкие романы... И так же Бунин, и Набоков... Кроме того, и это я особенно хочу подчеркнуть, прибегая к малой форме, автор подчеркивает ЗНАЧЕНИЕ СТИЛЯ, или ОСОБЕННУЮ ЯРКОСТЬ МЫСЛИ... В малом - язык должен блистать и мысль должна искриться. А могут ли этим похвастать упомянутые мною Даен и Яковлев? В последних экзерсисах с немецкими девичьими именами Даен просто навязчиво скучен, равно как и забавен в навязчиво - детском ожидании похвалы в публичной гостиной творческого форума.
Но от формы - к образу.
Обобщая, хочется отметить одну тенденцию, которую мне удалось проследить, просмотрев труды господ Георгия Медара , Александра Ермака и Никея. (Последние два публикуются на Прозе.ру)
Зыбкость образа не нова для русской литературы (Кафку я сразу выношу за скобки). У Гоголя в "Невском проспекте", у Набокова в "Приглашении на казнь" мы встречаемся с некоей технической предтечей системо-образа новой и-нет литературы.
Так в смешной, где комичность мастерски, как у Платонова, построена на оксюмороне, повести Георгия Медара "Жизнь и страсть Савелия Сапожкова" мне увиделись не только стилистически выдержанное мастерство, но и тонкий замысел, исключающий аллюзивные приписывания несостоявшихся достоинств. Мне вообще невольно хочется выстроить в один ряд вещи Медара, достойно продолжившего необходимые в литературе связи с накопленным до него классическим капиталом, повесть Александра Ермака "Настя и шоколад" и рассказ Никея "Лифт с узким тазом". Вышеперечисленные вещи с полными удовлетворением, уверенностью и удовольствием можно отнести к хорошей новой и настоящей литературе.
Суть оксюморона в Медаровской "Жизни и страсти" безупречно выстроена на нелепом противопоставлении маленького (как не вспомнить еще раз что все мы вышли из Гоголевской шинели) человека - Савелия Сапожкова и его страсти к абстрактному (пусть может и заимствованному у... Василия Аксенова из "Затоваренной бочкотары) ИСКУССТВУ. Это у Аксенова такие категории как РОМАНТИКА - были облечены в самые заземленные, но бесконечно смешные формы иероглифов... Медар явно читал и Аксенова, и Зощенко и Платонова. И не просто читал, он оттолкнулся от прежде накопленного предшественниками капитала, и как пишется в официальных сводках "достойно продолжил начатое отцами".
Но я хотел остановиться на тенденции набоковской "зыбкости образа", явственно просматриваемой в ПРЕКРАСНОЙ повести Александра Ермака "Настя и шоколад" и в рассказе Никея. Известный факт: Набоков обожал сказку "Алиса в стране чудес". Может поэтому, его ожидавший казни герой (судя по зашифрованному в профессии кукольника - изготовлявшего чучела русских писателей - литературный критик) был окружен столь же зыбкими, рассыпавшимися от решительного или неловкого прикосновения - образами, как та, ставшая повседневной поговоркой, улыбка Чеширского кота. У Александра Ермака все люди, окружающие Настю - это некие фантомы. Они не живут долго. Они прикасаются к героине, делают ей больно... и исчезают. Их имена в виде каких то нелепых архаично-святочных конструкций, только подчеркивают нереальность происходящего с девочкой. Нереально - несчастной жизни, выстроенной в череде самых реальных девичьих бед: родовая травма, потеря родителей, плохие воспитатели в детдоме, маньяк-учитель, насильник-милиционер, смерть от несчастного случая. И при всей искусственной, НЕЛЕПОЙ, гипертрофированно - прессинговой ГИПЕРБОЛЕ описания Настиных несчастий, повесть читается легко и чувства горечи на губах не остается. И нельзя сказать, что во все это НЕ ВЕРИШЬ! Потому, мол, и не сочувствуешь... Наоборот - все в повести правда от начала и до конца... Но автор - умница автор - сумел воспользоваться приемом демолекуляризации образов. Превратив обидчиков Насти в некие фантомы, Александр Ермак как бы "снял" читательский конфликт, облегчая его участь. Тоже, только в меньшей степени, сделал со своим Костей Расщупкиным и Никей.
Кстати, вряд ли Набокову удалось его "Приглашение на казнь", пропиши он образы с документальной достоверностью Льва Толстого... Роман было бы болезненно - невозможно читать, как "Процесс" Кафки.
Подводя некоторые итоги этого литобзора, хочу сказать:
ЕСТЬ ТЕНДЕНЦИИ.
Хорошие и плохие.
Как есть писатели и есть притворяющиеся ими фокусники.