Бардонов Александр Иванович : другие произведения.

Сны о чем-то большем

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  
  СНЫ О ЧЕМ-ТО БОЛЬШЕМ
  
  
  
  Не в силах солнца ход остановить -
  Мы можем только бег его ускорить!
  Пускай несется вскачь по небосклону,
  Мы устремимся следом, настигая,
  Проглатывая дни, года, столетья,
  Но, обреченные опаздывать всегда ...
  Спешим, хоть знаем, что не успеваем.
  Таков удел: впустую гнать коней,
  Но это лучше, чем стоять на месте,
  Оправдываясь, что все бесполезно,
  И умереть, не зная страсти гонки.
  Не ощутив вкус ветра на губах
  И безрассудство безнадежной скачки ...
  
  
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
  Наверное, это было одно из самых неприятных ощущений, которое способен испытывать человек.
  И очень долгое.
  Казалось, время замедлило свой бег и с любопытством наблюдало, как моя неуправляемая машина летит под уклон к оживленному перекрестку. Рука еще лихорадочно хваталась то за рычаг переключения коробки передач, то за заблокированный руль, нога нервно барабанила по педали тормоза, но я понимал, что ничего не изменить, и, что это, наверное, конец.
  Говорят, человек в такие минуты вспоминает прожитые годы, жалеет об ошибках и упущенных возможностях, прощает врагов. Не знаю, не знаю, может быть. Лично я тупо смотрел по сторонам и вперед, как будто хотел на прощание еще раз всмотреться в мир, который был моим. И будет еще с десяток секунд, судя по скорости.
  Все говорят, что Минск хорошеет с каждым днем и становится все больше похож на типичную западноевропейскую столицу. Согласен, город отстраивается и расползается прямо на глазах. Тем не менее, остались еще места, приводящие в уныние. Улица Железнодорожная одна из таких. Узкая, грязная и вечно забитая транспортом. Поэтому, вылетая на нее, я не испытывал никаких иллюзий относительно дальнейшей судьбы.
  Перекресток стремительно приближался, лавина несущихся передо мной машин стала терять свою грязную монотонность, распадаясь на отдельные фрагменты. Что это будет? Может верткий "Фиат Уно", которого я для начала с легкостью сомну, или солидный тяжелый "Мерседес", с ним, мы, пожалуй, окажемся на равных, а потом на нас навалится вся бензинодышащая стая.
  Я всмотрелся - на таком расстоянии уже можно было определить, с кем мне суждено будет столкнуться. И оцепенел. Огромный трейлер спешил мне навстречу, большие красные буквы неторопливо выплывали на сверкающей бочке, подстраиваясь под такт тянущегося времени. Также, не спеша, мой мозг понял их значение.
  "FLAMMABLY". "ОГНЕОПАСНО".
  Я был против, но ничего не мог поделать и как завороженный смотрел на черные вращающиеся колеса. Неумолимые, бездумные жернова.
  Я в последний раз инстинктивно ударил по педали тормоза, и тут случилось странное. Где-то позади раздался короткий смешок, кто-то язвительно захрюкал под самым моим ухом, словно расческой провели по краю листа бумаги. Это так было неожиданно и, вместе с тем, реально, что я на миг оглянулся. Салон моего автомобиля, естественно, пустовал.
  А вот повернуться обратно я не успел. И хорошо.
  Страшный удар бросил меня вперед. Алое зарево залило все вокруг и медленно, медленно стало темнеть, багровея.
  
  
  Очнулся я оттого, что кто-то бил меня по голове.
  Тяжелый молот мерно опускался и отдавал моему черепу накопленную в полете энергию. Бам, - череп прогибался, толкая кровь обратно к сердцу, эта волна доходила до кончиков пальцев ног и возвращалась обратно, как раз к следующему прибытию молота.
  Бам.
  Я выждал момент паузы, открыл глаза и невольно сжался в ожидании очередного удара. Но молотобойца рядом со мной не оказалось. Не было вообще никого. Лишь странная полутемная комната, напоминающая своим убранством помещение краеведческого музея, раздел экспозиции "Быт средневековья".
  Нечто подобное я посещал в юном возрасте, любил полазить по пыльным углам, полагая, что лишь один ощущаю безвозвратно ушедшие красоту и осмысленность древности. Сколько же времени прошло с той поры?
  Я напряг мозги, от этого усилия в голове зашумело, и кузнечные работы прекратились. Словно что-то оборвалось. Мое настроение сразу улучшилось. Так, что там дальше, folio verso, как говорили умные предки.
  Я решил встать и осмотреть место, куда попал. Но, не тут то было. Мои руки - запястья с локтями, и ноги - щиколотки и колени остались неподвижны.
  Нет, если бы я сумел сдвинуть массивное кресло, в котором покоился, то конечно ... Но, оно было высечено из цельного куска камня, серого мелкозернистого гранита, что я понял, скосив глаза вниз и узрев сыромятные ремешки на своих конечностях, крепившие меня к этому монолиту.
  Эта информация заняла на некоторое время мои мысли. В попытках объяснить происходящее я забрался очень далеко. Потом вспомнился надвигающийся трейлер и красные буквы "FLAMMABLY", причем, первая почему-то походила на столб от виселицы и покачивалась, скучая без работы.
  Перестав мучить себя размышлениями, я перешел на созерцание окружающей обстановки.
  Длинные узкие окна, больше похожие на щели, пропускали не много света. Серые стекла в этих окнах давали возможность понять, что за окнами сейчас день, и потому это скудное освещение лучше уже не станет.
  Прямо передо мной, во всю стену, уходящую в полумрак, громоздилось что-то наподобие ковра. Бравые воины в рыцарских доспехах демонстрировали свое искусство убивать. Поверх ковра в беспорядке висели груды оружия и амуниции, занимающие большую часть размалеванного полотнища. Все это железо держалось на крюках, вбитых в стену. В углах комнаты замерли массивные светильники, камни стены выше их были густо закопчены. Еще выше тьма, столь же плотная и жирная, как копоть, прятала в себе свод помещения.
  Под ковром располагались нары, аккуратно обтесанные и плотно подогнанные доски, другой мебели, кроме моего каменного кресла, я, спеленатый ремнями, рассмотреть не мог. Чуть сбоку разинул свой черный зев камин, в нем россыпью лежали поленья. И запах, что-то неуловимое и давно забытое, нечто ...
  Послышались шаги, я поспешно закрыл глаза. Лучше побыть еще немного без сознания.
  Звуки шагов усилились, кто-то прошел рядом и остановился, тень упала на мои сжатые веки.
  - Откройте глаза. Маркиз заметил, как вы шевелились.
  Я повиновался.
  
  
  Передо мной стоял мужчина, средних лет, роста чуть выше среднего, одетый в необычные одежды, необычные в моем понимании, но, вполне соответствующие убранству комнаты.
  Шлема у него не было, зато темная кольчуга чешуей доходила почти до колен, перехваченная в поясе кожаным ремнем, на котором висела шпага в ножнах. Эфес раскачивался, маленькая змейка венчала его, играя и переливаясь рубиновым глазком. Рукава зеленого бархатного камзола почти скрывали кисти скрещенных на груди рук. Темные панталоны и высокие сапоги-ботфорты завершали антураж этого представителя ...
  Тут мысли мои прервались. Я никак не мог заставить себя закончить фразу. Сомневался в правильности своих выводов и, одновременно, боялся, что угадал. Где я, куда попал?
  Видимо все это отразилось на моем лице и не осталось незамеченным. Мужчина чуть изогнул в усмешке тонкие губы.
  - How are you?
  Я не ответил, и он обратился к кому-то за моей спиной, обменявшись с ним несколькими фразами.
  Разговаривали они вроде на английском, но это был странный английский: чем-то похожий на современный в моем исполнении; но, если мое некачественное произношение обуславливалось плохим знанием иностранного языка, то их - просто несколько иным английским. Более старым - вертелась у меня в голове мысль, а я ее старательно прогонял.
  Мужчина перенес внимание на меня и повторил вопрос.
  - Он не понимает, - произнес его невидимый собеседник.
  - I understand, - возразил я.
  - Он понимает, - подтвердил мужчина. - Он просто не знает, как ему себя вести. Итак, как вы себя чувствуете?
  - Спасибо, хорошо.
  Это была неправда, невозможно сидеть связанным в неведении своей судьбы и радоваться жизни. Но я не хотел ставить себя в зависимое положение.
  Мужчина сделал шаг вперед и удачно попал в полосу света, льющуюся из окна. Я смог лучше рассмотреть его лицо.
  Слегка вытянутое вниз, оно несло явную печать аристократизма, ту породистость, которую невозможно приобрести случайно, с помощью удачного брака, и которая есть плод многовековой и тщательной работы сонма предков. Ее не могли испортить даже множество шрамов, как оспины, усеивающие щеки и нос с горбинкой, которому явно тоже досталось. Светлые волосы ровными локонами обрамляли лицо, аккуратная бородка скрывала подбородок. Не знаю, был ли он в порядке, а вот мочка левого уха явно отсутствовала.
  Наше взаимное разглядывание надоело ему первым.
  - Прежде чем мы представимся и перейдем к делу, хотелось бы уточнить некоторые вещи. Верите ли вы в потусторонние миры?
  Вот так вот, прямо и с ходу в лоб.
  Сказать по правде, мне не нравились его глаза, похожие на кусочки льда, в которых дрожала зыбкая игра преломляющихся лучей света. Взгляд менялся каждую секунду, но теплее не становился.
  - Я в них не верю.
  Он промолчал, очевидно, предполагая объяснение причин.
  - Все пустая шумиха, болтовня и выдумки. Обман и надувательство. Средство для выманивания у простаков денег. Я не встречал ни единой вещи, которую можно потрогать руками, подтверждающую существование этих самых миров. Поэтому, не верю.
  Мужчина оживился.
  - Маркиз, - громко крикнул он. - Наш гость говорит весьма разумные вещи. Подойдите сюда.
  Маркиз не заставил себя ждать.
  Ну, этот явно не был отпрыском аристократического рода. Невысокий человек неопределенного возраста, но, отнюдь, не старый, крепкое тело с заметными излишками жира запихнуто в черно-красное, расшитое золотом, одеяние, темные волосы служили оправой полного розового лица с хитрыми глазками. Лицо потомственного пивовара. Длинный нож оттягивал пояс под выступающим вперед холмиком живота.
  - В чем дело? - прохрипел вновь прибывший, его голос поразительно соответствовал облику. - Он согласен или позвать Личи?
  - Личи пока не нужен. Наш гость утверждает, что полагается лишь на реальные факты и верит только им. Мне кажется, пример достойный всяческого подражания в наше смутное время.
  Маркиз рассмеялся.
  - Как раз пример нам и нужен.
  Его смех был еще хуже голоса, он напомнил мне летящий навстречу перекресток и пустой салон автомобиля. Кажется, я окончательно сошел с ума.
  - Урм.
  На зов высокого в кольчуге появился юноша в серой хламиде. Он взмахнул обеими руками, подняв их в стороны на уровень плеч, и согнулся в низком поклоне, словно сломался.
  - Принеси листы.
  Юноша выпрямился, взвилась вверх и опустилась золотистая шевелюра. Он стремительно удалился и тут же возник снова, держа в руке, - я не поверил глазам, - пачку газет. Отдал ее и принял ту же нелепую позу.
  - Посмотрите.
  Маркиз развернул газетный лист и поднес его к моему носу.
  Насколько я понял - американская газета, некая "Гринфилд Дэйли". Судя по дате: вчерашнее число, если, конечно, сегодня все еще среда, в чем никак нельзя быть уверенным. Нужная информация нашлась сразу: снимок на четверть страницы - покореженный пикап на железнодорожном переезде, сверху, на крышу автомобиля налег локомотив. Толпа зевак светится от счастья, попав в объектив.
  - Впечатляет, - сказал я абсолютно искренне. - Ну и что дальше?
  Маркиз выпучил глаза.
  - Это же про вас.
  - Где?
  Я быстро просмотрел заметку под снимком, насколько мне позволял мой "английский со словарем".
  - Тут говорится про парня по имени Род Доггет. А про мою персону нет ни слова.
  Маркиз так яростно скомкал газету, словно пытался выжать из нее воду. Его розовое лицо стало лиловеть.
  - Урм! - прошипел он, не глядя на слугу. - Выродок черного пустырника.
  Юноша исчез, высокий в кольчуге рассмеялся, очевидно, его забавляло происходящее.
  - Это касалось нашего первого знакомого, того, который был перед вами. К сожалению, у некоторых людей оказываются менее гибкие психика и мышление, чем это необходимо для их дальнейшего здорового существования.
  В этих словах крылся некий зловещий намек, но голова моя пока работала туго.
  В это время вернулся Урм с новой порцией прессы. Сцена повторилась. Слуга застыл сгорбленным изваянием, потомок пивоваров ткнул пальцем в строчки.
  На этот раз был я. В цвете.
  Предпоследняя страница "Минского курьера". Знакомое пересечение дорог, почти в самом центре толстым карандашом лежит перевернутая цистерна, рядом с ней несколько машин, они горят. Черный дым тянется вверх. Снимали сверху, очевидно, с вертолета. Вторая фотография была сделана с земли и, видимо, после того, как пожар потушили. На дальнем плане панорама большого города. Изломанные остовы автомобилей, грязное пятно выгоревшей разметки. Мое имя встречалось через строчку - не успел, не смог, не справился, сразу и без мучений.
  Видя, что я ознакомился, маркиз поменял газету. На этот раз вечерка, последняя страница с некрологом: вчера ... в возрасте ... трагично погиб ... прощание состоится ... Последним аккордом была глянцевая фотография неплохого качества - свежая могила завалена венками и букетами цветов, сквозь бутоны проглядывают лицо в овальной рамке и надпись на металлической табличке. Косой дождь, как поминальные слезы.
  
  
  Максим Сергеевич Барановский
  ... - ...
  Не долюбил, не дожил, не успел
  
  
  - Что все это значит?
  Мой голос дрогнул и рассказал обо всем. О смятении, грызущем душу, о неуверенности, наполняющей сердце, об элементарном страхе, который сковал мышцы.
  Они переглянулись с довольными лицами и вымолвили в один голос:
  - Урм, пошел вон.
  Объяснения взял на себя высокий.
  - А это значит, дорогой мистер Барановский, что вам оказана величайшая услуга, которая только может быть оказана человеку, да и любому живому существу. Вам подарена жизнь. Ибо в том мире, где происходило ваше существование до сих пор, вы признаны мертвым, погибшим в ужасной аварии и похороненным на второразрядном кладбище. Ничего не поделаешь, vita brevis, так сказать.
  - Ибо в том мире, - повторил я. - Вы хотите сказать ...
  - Хочу. Да, да, да. Сейчас мы имеем дело именно с теми реальными вещами, которым вы верите и которые должны вас убедить.
  - Убедить в чем?
  - Во всем, что вы видите вокруг и слышите от нас.
  - Но ...
  Я очень хотел возразить и уличить его во лжи, но не знал, как это сделать.
  - Давайте не будем пока спорить. Лучше познакомимся. Я - граф Аллум Среднегорский. А это, - он указал на своего полного товарища, - маркиз Момордик.
  Момордик чуть склонил голову.
  - Ну, хорошо, - сказал я как можно более хладнокровно, - не думаю, что меня спасли для того, чтобы я здесь изображал распятого таракана.
  Граф был того же мнения.
  - Мы еще не совсем закончили с нашим делом, мистер Барановский. Хочу уточнить. Я надеюсь, вы отрицательно относитесь к войне?
  - Да. Я старый, убежденный пацифист.
  Лицо маркиза сморщилось, как голенище старого сапога. Он нерешительно потянулся к оружию на своем поясе.
  - Что он сказал?
  - Все в порядке, - успокоил его граф, - наш гость не любит войну. И это хорошо. Дело в том, мистер Барановский, что сейчас наша страна переживает не лучшие времена. Болезнь монарха, междоусобные стычки вассалов, третий год подряд неурожаи, бунты холопов.
  - Вонючие потроха, - вставил Момордик.
  - Король Хугант I, наш господин, не жалеет ни сил, ни денег, чтобы восстановить в государстве порядок. В этот тяжкий час долг каждого подданного быть ему верным и покорным слугой. Король собирается начать войну с соседями, позволившими оскорбление чести его величества. Но средств и войск для ведения кампании нет, и многие считают, что сейчас не время ввязываться в сражения. Но есть и другие, жаждущие власти и советующие нашему господину не прощать оскорбления. Силы первых и вторых примерно равны и король, не решаясь вызвать недовольство какой-либо группы, решил провести совет самых знатных и почетных дворян страны, чтобы на нем принять окончательное решение.
  - Очень занимательная история. Война двух роз.
   Момордик опять задергался. Аллум успокоил его движением руки.
  - Вы смелый человек, находите силы шутить. Именно такой нам и нужен.
  - Я?
  Некоторое время они переглядывались, наслаждаясь моим изумлением.
  - Одним из самых влиятельных вассалов короля является наш старый добрый друг барон фон Дорсетхорн. Он был бесстрашным воином и непобедимым рыцарем.
  - Был?
  - Месяц назад Дорсетхорн погиб, охотясь в Почерневших Лесах, и был тайно, во избежание ненужных слухов и волнений, захоронен. О его кончине неизвестно никому кроме нас. Вы, мистер Барановский, замените барона на королевском совете. Решается будущее страны и ради этого стоит рискнуть.
  Мне показалось, что кресло приподнялось вместе со мной.
  - Я не могу.
  Маркиз скривился и презрительно выпятил губы.
  - Я зову Личи.
  - Подожди.
  Граф впервые повысил голос. Он наклонился вперед и вплотную приблизил свое лицо к моему. Глаза, мне опять не понравились его глаза, как два стеклянных шара - непонятно каким образом прозрачные и мутные одновременно.
  - Это будет совсем нетрудно, Максим. Вы будете постоянно находиться с нами, под нашим присмотром, выскажете на совете свое мнение, всего пару слов, от таких вояк не ждут пространных речей, и мы тотчас уедем.
  Мне стало даже смешно. Мы разговаривали, как слепой с глухим, я кричал в его залитую воском ушную раковину, а он тыкал мне пальцем в бельмо.
  - Я не барон и никогда не смогу ...
  - Сможете.
  Тяжелая рука опустилась на мое плечо. Чувствовались в ней долгие упражнения с мечом.
  - Мы ведь вас специально выбрали. У вас та же фигура, тот же рост, тот же голос, то же лицо. Посмотрите и убедитесь сами.
  Он подал знак, Момордик совершил вокруг меня круг почета и вернулся на свое место с большим портретом в руках, держа его на уровне живота. Свет блеснул и утонул в резном переплетении орнамента темной рамы.
  Художник был мастером своего дела, человек, изображенный на полотне, выглядел, как живой. Широкая фигура по пояс, латы делали ее угрожающе мощной, на выпуклом металле нагрудника герб - фон красного овала ограничен белой каймой. Перед вертикально расположенным, острием вверх, мечом красуется морда дикого кабана: вытянутое рыло в космах шерсти, утонувшие в их переплетении маленькие глазки и угрожающе выступающие желтые клыки.
  Лицо рыцаря не вызывало симпатии - жестокие, плотно сжатые губы, широкий нос с поперечным шрамом-изломом и сконцентрированная в глазах ненависть. Конечно, он не был похож на меня, лишь цветом волос, если, конечно, маэстро не ошибся и не приукрасил действительного барона. Прической мы тоже отличались - его длинные спадающие кудри против моего аккуратного бобрика, не говоря уже о бороде.
  - Это несерьезно. Между нами нет ничего общего.
  Маркиз и граф обменялись быстрыми взглядами.
  - Так только кажется. На самом деле вы очень похожи.
  - А прическа? И вообще ... - я захотел потрогать рукой свой гладковыбритый подбородок, но путы быстро напомнили о моем положении.
  - Совет состоится через месяц. К тому времени вы достаточно обрастете.
  - А глаза, - горячо возразил я. - У меня никогда не будет такого выражения глаз.
  - Будет. Об этом мы позаботимся.
  - Нос! Видите, он перебит.
  Аллум улыбнулся еще шире. Я понял, о чем он подумал.
  - Нет. Я не согласен.
  Момордик засопел, вытащил из-за пояса нож и стал проверять ногтем остроту лезвия. Граф оказался выдержаннее. Он поменял тактику.
  - Но согласитесь, мистер Барановский, вы поступаете по-свински. Вам подарили жизнь, - говоря "подарили", Аллум выразительно посмотрел на своего спутника, играющего холодным оружием, - а вы не хотите нам помочь. Не пытаетесь даже попробовать.
  Мастерский удар по моей чувствительной натуре. И это было только начало.
  - А жизни сотен людей, которых можно будет спасти от бойни. Отцы, мужья и сыновья. Просто мирные люди, которые погибнут. Дети останутся сиротами, невесты не дождутся женихов, матери потеряют единственную опору в старости. Сколько горя и слез. И может быть потому, что некто побоялся рискнуть и сказать "да".
  Ну, как бы вы поступили на моем месте? Пройдя через странную смерть и не менее непонятное воскрешение. В таком вот окружении. И, если честно, это было интересно.
  - Вот и хорошо, - сказал Аллум. - C возвращением, господин барон. А то ваш замок уже заждался вас.
  - Это замок мой?
  - Он подарен вам королем.
  - А ...
  - Барон только собирался вступить во владение замком, когда с ним случилось несчастье.
  Граф Среднегорский кивнул маркизу, тот взмахнул кинжалом, и сыромятные ремни змеями обвились вокруг каменных ножек кресла.
  
  
  Прожив жизнь, пусть не очень длинную и не всегда легкую, я, кажется, только сейчас начал понимать одну простую истину - на свете нет ничего незыблемого и вечного. Хоть это и банально, но все течет и все изменяется. И не всегда в лучшую сторону. До сих пор у меня были принципы и правила, которых я старался придерживаться, и понятия, которые определяли мое мировоззрение. Что, впрочем, есть у каждого и хвастаться тут особо нечем. Все знают, что зарабатывать много хорошо, а платить налоги плохо, уклоняться от уплаты налогов очень плохо, а делать это хорошо - очень хорошо.
  Но в той жизни, в том мире, как сказал Аллум. Попробуйте вслушаться в поступь этих слов и уловите предчувствие.
  Я еще не свыкся с мыслью и не мог до конца осознать, что нахожусь ... Кстати, а где я нахожусь? Еще одна брешь в монолите устоявшихся жизненных норм и взглядов. Но ощущение нереальности происходящего и какой-то искусственности пьянило, как пузырьки в бокале шампанского.
  А потом был ужин. УЖИН В ЗАМКЕ!
  Казалось, моя кожа стала прозрачной, и атмосфера вечернего пиршества проникла во все ее поры, заструилась в крови, подгоняя сердце бешеным ритмом и наполняя тело легковесным хмелем. Кто не мечтал хоть раз очутиться в сказке, занять место Гаруна-аль-Рашида и вдохнуть волшебной амбры. Пусть струятся фонтаны и поют павлины, сладкая халва тает под языком, а полногрудые девы обучают нас языку танцующего живота.
  Вместо фонтанов коптили стены факела, их пламя прыгало вверх и плевалось горячей смолой, которая, попав в чаши с вином, шипела и не хотела опускаться на дно, вино выплескивалось в камин, и кислый запах винограда смешивался с ароматом обгоревшей хвои; деревянные, искусно обтесанные кружки, не успевали наполняться, а голова оставалась ясной и лишь движения становились чуть-чуть неловки, и у нас хватило сил расправиться с копчеными молочным поросятами, жареной ногой вепря-переростка, вымоченным в грибном соусе языком лося, тушеными куропатками, и даже, неловко сказать, одной интимной частью годовалого бычка, сваренной в молоке.
  Но это было потом, а сначала меня представили слугам.
  Их оказалось только двое: Урм и легендарный уже Личи. Когда он возник в двери, то показалось, будто проем стал уже и ниже. Плечи спадали вниз глыбами, незаметно переходя в руки, голова была столь же крупной, а физиономия служила иллюстрацией тупой и животной покорности. Он безразлично скользнул по мне взглядом и с трудом согнулся рядом со склоненным Урмом.
  Некоторое время граф Аллум рассматривал их застывшие фигуры, удовлетворенный, он грозно сказал:
  - Посмотрите сюда.
  Слуги выпрямились.
  - Перед вами, ничтожества, барон Эрли фон Дорсетхорн, и вы должны относиться к нему должным образом и с необходимым почтением. Обращаться не иначе, как "господин барон" и беспрекословно выполнять все распоряжения. За неповиновение ответите головой. Господи барон перенес тяжелую болезнь, потерял память, сейчас находится на пути выздоровления и оттого некоторые его поступки могут показаться странными.
  В глазах Урма проскочила искра заинтересованности, сонный взгляд Личи не выразил ничего.
  - Урм, ты все понял?
  Юноша склонил голову.
  - Личи?
  - Да, мой господин.
  Лучше бы он молчал. Голос гиганта напоминал одновременно визг кабана, живьем попавшего на вертел, и треск подрубленного дерева, начинающего свой полет к земле.
  Момордик поморщился, потер ухо и приказал слугам пойти вон.
  А потом был УЖИН.
  Прислуживал нам Урм. Он немой тенью носился по комнате, пересекая огни факелов, и успевал все - подавать новые кушанья, убирать грязную посуду, подливать шипящее вино в наши пустеющие чаши, поддерживать освещение, сметать кости со скобленных досок стола и подсовывать ведро периодически блевавшему Момордику. Маркиз оказался не в лучшей форме. Он начал сдавать при сражении с запеченным кроликом, украдкой сбрасывая куски мяса под ноги, и окончательно увял при виде фаршированных грибами яиц. Потом распластался по скамье храпящей тушей.
  Помню еще, как мы с Аллумом пытались перепить друг друга, вливая в себя бесконечный поток вина. Белое к рыбе, розовое к дичи, красное под жаркое ... Интересно, куда оно помещалось, и сколько раз мы выходили отлить во двор, невидимый в купели ночи. Кажется, наш поединок завершился вничью. Граф бил меня кулаком в плечо, правда, не всегда при этом попадая, и кричал, что никто до сих пор не мог победить его в пьянке и он гордится мной.
  Кажется, помню, как меня несли по непроницаемо черному коридору или это я падал в бесконечном колодце забытья, скорбя по уходящему празднику. Кажется, помню запах медвежьей шкуры, которой меня укрыли, или это были просто капли жира, растекшиеся по грязным щекам. Помню, что мне было хорошо. Сам не знаю почему.
  
  
   Пробуждение от грез было весьма прозаичным. Меня подняли, встряхнули и бросили, потом перевернули на другой бок и повторили последовательность действий. Но я не желал просыпаться. Чтобы открыть глаза и навсегда забыть свои чудесные приключения. На смену придут приевшиеся будни и бестолковая суета. Нет, ни за что. Пусть длится сон.
  Следующим был болезненный удар в ребра. Не дожидаясь повторного, я вскочил. Наверное, Личи испугало выражение моего лица. Он поспешно отступил назад и склонился с глухим рокотом.
  - Господин барон.
  Господи, неужели это было действительностью. Потолок с пластами вековой паутины, окна-бойницы, помятые доспехи на стене, пол с впитавшейся навсегда грязью. Запах навоза и пушистая шкура у моих ног, гудящая голова и ноющее ребро. Словно кинопленка, в голове прокрутились вчерашние события. Поздравляю вас, Максим, вы удостоились высокой чести. Черт, как гудит в ушах.
  Личи шевельнулся, с трудом удерживая спину в согнутом состоянии.
  - Вольно.
  Жалкий сип вырвался из моего горла. Слуга дернулся, но видимо, ничего не понял. Я осторожно прокашлялся.
  - Выпрямься.
  Личи с радостью выполнил приказание, комната сразу как будто помельчала.
  - Где граф Аллум?
  - Господин граф на прогулке, объезжает лошадей. Приказал разбудить вас и накормить завтраком, прежде чем вы, господин барон, приступите к занятиям.
  Тут я насторожился.
  - К каким занятиям?
  Физиономия Личи была уныло-равнодушно-бесстрастной.
  - Военные упражнения. Господин граф сказал, что господин барон долгое время болел, потому ослаб и ему необходимо много заниматься, чтобы вновь вернуть себе былую славу непобедимого воина и искусного рыцаря, верного вассала господина нашего, короля Хуганта I, знаменитого ...
  Я осмотрелся. Из моих вещей в наличии имелись лишь трусы.
  - Что мне одеть?
  Личи прервал поток хвалебных излияний монарху. Откуда-то из-за спины он достал скомканный ворох одежды.
  - Господин барон позволит?
  Я позволил. Грубая, зато чистая полотняная рубаха отдавала прохладой, далее кожаные штаны и куртка, на ноги сапоги, вместо носков - два куска тряпки. И широкий ремень, сделавший меня стройным.
  После процедуры одевания господин барон пожелал умыться. Я отправил удивленного Личи за всем необходимым, сбросил куртку с ремнем, закасал рукава и подставился под ледяные струи принесенной слугой воды. Первую Личи запустил мне за шиворот, за что я лягнул его ногой, половина второй попала на голову, вызвав поток нечленораздельных восклицаний, и лишь потом вода полилась точно на шею и в подставленные ладони.
   Взбодрившийся и посвежевший, я уселся завтракать. Стены камина еще тянули вчерашним теплом, столешница была убрана и только темные пятна, впитавшиеся в древесину, напоминали о ночном разгуле.
  - Что, господин барон, соизволит кушать?
   Я на секунду задумался.
  - Значит так. Салат, два яйца всмятку и какой-нибудь сок.
  Глаза Личи округлились.
  - Простите, господин барон, остался только окорок и нога вепря, яйца закончились, из питья - лишь красное вино, белое все выпили вчера. К вечеру подвезут.
  Он немного помолчал и добавил:
  - Есть еще хлеб. Все.
  Я не стал читать ему лекцию о пользе правильного питания, просто промочил горло глотком вина и отправился во двор замка искать графа Аллума Среднегорского.
  Каменные ступени извивались вдоль каменных коридоров, размеченных окошками и остатками факелов, воткнутых в стены, эхо шагов прыгало вверх и билось о низкие потоки, срывая пыль. Акустика бесподобная.
  Все ниже и ниже. И, наконец, дверь толщиной в локоть.
  Небо этого утра неприветливо косилось плотными облаками. Казалось, оно было против моего появления. Солнце не могло пробиться сквозь пышную завесу, холодная земля хлюпала росой и шуршала грязными комьями соломы.
  Внутренний двор был, по-моему, типичным внутренним двором рыцарского замка. Округлые башни уходили в небо, соединяя между собой стены с бахромой бойниц и длинными, нависающими переходами-террасами. Возле закрытых ворот с поперечным брусом в роли щеколды располагался ворот-барабан, толстая цепь кольцами ржавела на нем.
  Посреди двора упоенно рубились на шпагах граф с маркизом. Усиленно сопя и брызгая слюной вперемешку с проклятиями. Рубахи в темных пятнах пота. Поодаль стоял Урм с верхней одеждой сражающихся в руках. Аллум выглядел получше, в его движениях сохранились резкость и четкость, клинок, не останавливаясь, блистал в атакующей руке. Момордик подустал, он только оборонялся и ждал ошибки соперника.
  - А вот и господин барон, - Аллум заметил мое появление.
  Он сделал изящное заплетающее движение кистью, жалобно звякнул металл и шпага Момордика, описав высокую дугу, опустилась к моим ногам. Ударилась о землю, подпрыгнула и подкатилась рукоятью навстречу.
  - Вы сегодня прямо дьявол.
  Разгоряченный маркиз устало сплюнул. Аллум довольно ощерился и повернулся ко мне.
  - Как спалось?
  - Неплохо. Если не считать всяких кошмаров, оказавшихся при пробуждении явью.
  Он рассмеялся и повел плечами.
  - Привыкайте, господин барон. Впереди у вас еще много интересного. Кстати, не желаете размяться? Попробуйте-ка шпагу маркиза.
  Я наклонился и ухватил ожидающую меня рукоять. Она еще сохранило тепло прежней руки. Мои пальцы обхватили эфес, кисть напряглась под весом заостренного металла.
  - Ну!
  Аллум сделал шаг вперед, отшвыривая в сторону комок соломы, и я тут же принял оборонительную стойку, даже не думая об этом. Тело само сделало нужное, призвав в помощь память подсознания.
  В школе у нас учителем физкультуры был бывший фехтовальщик, заслуженный мастер спорта и призер каких-то чемпионатов, то ли мира, то ли Европы. Он сумел убедить директора, тот сумел выбить деньги, в результате наш класс стал специализированным и ни один ученик не мог получить хорошую оценку по физкультуре, не пройдя через фехтовальную дорожку. Сколько времени с тех пор прошло, а оказалось ничего не забылось. Душный спортзал и пары, как роботы-манекены, многорукое и многоногое чудовище, подчиненное единому ритму команд. Сикстэ, отход в позицию, картэ, укол справа, захват. Я, кажется, подавал надежды, но ленился.
  Граф еще чуть приблизился, в ответ я слегка покачал кончиком шпаги, примериваясь к ее гибкой, послушной весомости.
  - Как будем драться? Всерьез?
  - Конечно.
  В ответ он легонько постучал по моему клинку.
  - Ваша задача постараться меня убить, моя задача - постараться вас не убить. В своих силах я уверен, а как вы, господин барон?
  Непринужденно болтая, улыбаясь и косясь по сторонам, граф Аллум еще немного поиграл с моей шпагой, потом, решив, что противник достаточно расслаблен, сделал быстрый выпад вперед. Но я был наготове. Перенес вес тела на правую ногу, изогнулся и проводил взглядом сверкающую железку, вспоровшую воздух на уровне живота. Получилось эффектно. Но надо отдать должное графу, он действительно был уверен в своих силах. Если бы я не уклонился, острие могло лишь попортить ткань куртки. Но не более.
  - Браво! - сказал я.
  Ударил сверху по шпаге, сбивая ее в сторону, и сделал ложный выпад, угрожая селезенке Аллума. Он поверил и быстро поднял оружие, закрывая опасную зону. Очень хорошо, совсем как на тренировке в школе. Я заплел чужой клинок и упал вперед, пытаясь вовремя угадать момент окончания атаки. Вспоротое брюхо - плохая плата графу за гостеприимство.
  Я недооценил этого опытного бойца. Граф уклонился не менее стремительно, чем я напал. И тут же попытался наказать. Неуловимый взгляду контрзахват. Я успел упасть, перевернулся, тут же вскочил, и мы опять оказались лицом к лицу.
  - Вам не жарко? - ядовито осведомился Аллум.
  Следя за мягкой игрой его ног, я со свистом рассек перед собой воздух.
  - Отнюдь. Вы так вяло фехтуете, граф, что можно и замерзнуть.
  Улыбка испарилась с его лица, он с шумом втянул через ноздри воздух и бросился вперед. Не знаю, устоял бы я перед этим натиском в иных условиях. Наверное, нет. А сейчас у меня было некоторое преимущество, я завел Аллума, разозлил его, а злость неважный помощник в такое деле, как фехтование.
  Он лез вперед, все больше подчиняясь порывам ярости, забывая о точном расчете и математической выверенности движений. Не закончив одну атаку, начинал неподготовленную другую, пытаясь ошеломить соперника скоростью движений. Его клинок сверкал как молния, подчиняясь сильной опытной кисти, я старательно отбивался. Казалось, я читал мысли графа, заранее угадывая его действия. Именно в этот миг я понял, что не проиграю.
  В очередной раз мы высекли сноп искр и отпрыгнули назад.
  - Урм, одежду графу. Он закоченел.
  Аллум заскрипел зубами и нервно прянул локонами. Я насмешливо отсалютовал ему шпагой и почувствовал, как начинает неметь рука. Эфес сразу утратил свое удобство. Кажется, граф уловил мое состояние.
  Яростные удары отбросили меня назад, я едва успел отразить атаку справа, а клинок уже сверлил пространство у противоположной стороны. Я поспешно отступил, чуть не поскользнувшись, и взялся свободной рукой за пряжку ремня. Правая кисть была словно залита свинцом и шпага, помимо моей воли, все чаще провисала острием к земле.
   - Вы выпили вчера лишнего, гра ...
  Он прыгнул, я со скрежетом отвел удар и, пересиливая боль, сымитировал атаку. Аллум чуть опустил оружие, в этот момент я окончательно освободил ремень и бросил его на эфес шпаги графа. Кожаная петля легла на запястье, он на мгновение опустил глаза, не понимая, что случилось. Этого хватило. Я сделал быстрый шаг вперед и вынес онемелую руку. Правда, в последний момент испугался, что не рассчитаю расстояние, и вместо укола плашмя шлепнул Аллума по плечу.
  - Туше.
  Это Момордик. Уже отошел и дышит вполне ровно.
  Я посмотрел на Аллума. Граф, еще застывший в положении настигшей его атаки, медленно опустил шпагу. Улыбнулся, было заметно, что этот акт дружелюбия дался ему с усилием. Глаза холодны.
  - Меня давно никто не бивал. Но, бьюсь об заклад, еще пару минут и я бы с вами покончил.
  Он еще раз улыбнулся, теперь более искренне.
  - У вас неплохая техника, это хорошо. Не надо будет учиться. А вот руки слабоваты. Потребуются специальные упражнения.
  Граф вложил шпагу в ножны и откинул руки назад, подскочивший Урм тут же подставил под них рукава теплого кафтана.
  - Личи говорил мне о каких-то занятиях. Зачем они?
  - Господин барон, мне кажется, вы не совсем правильно представляете себе, в каком времени живете и что требуется человеку этого времени, чтобы он мог оставаться в добром здравии как можно дольше. Тем более человеку вашего ранга. Народ у нас простой, но вспыльчивый, характеры скверные, и не хотелось, чтобы вы, господин барон, испустили дух раньше положенного часа в какой-нибудь дружеской потасовке или на затянувшейся вечеринке. Надо уметь постоять за свою честь и быть готовым защитить свою жизнь.
  - Я не нанимался воевать, - буркнул я, осознавая его правоту.
  - Вы нанялись бароном и должны соответствовать этому званию. На совет мы поедем через чужие владения, дорога предстоит долгая, трудная и опасная, и в ней может случиться все, что угодно. К тому же вы будете в рыцарских доспехах и вооружении. Необходимо к ним привыкнуть и чувствовать себя уверенно. Этикет, правила проведения, обычаи и традиции, история - все эти мелочи также помогут вам продлить жизнь. Так что, господин барон, готовьтесь к упорным тренировкам. Надеюсь, вы окажетесь примерным и способным учеником.
  - Я тоже надеюсь.
  В моем бормотании не было энтузиазма, скорее, наоборот. Кажется, только теперь развеялась эйфория от прошедшей череды событий и я начал понимать, какую невыносимую ношу взвалил на свои плечи. В какую западню попал. В какое болото вляпался. Словно ветер разогнал туман, и каменная стена преградила путь, казавшийся легким. Стена, которую не преодолеть.
  - Я готов, граф.
  Надеюсь, мой голос не дрогнул.
  
  
  Меня познакомили с еще одним местным персонажем. Начальник гарнизона замка, гвардеец его величества короля по фамилии Талер имел вид человека, побывавшего не в одной переделке. Об этом говорило множество шрамов на его лице. Он склонился в неуклюжем поклоне, выпрямился и пронзил меня взглядом настороженных глаз.
  - Как здоровье господина барона?
  - Еще не совсем хорошо, - ответил я, придерживаясь своей легенды. - В последнее время очень много и тяжело болел.
  - Желаю господину барону скорейшего выздоровления.
  Я согласился, что это было бы весьма кстати.
  - Надеюсь, господин барон, доверяет мне в деле организации гарнизонной службы и охраны замка?
  - Абсолютно доверяю, - поспешил я его успокоить. - Делайте все, что считаете нужным.
  Этого оказалось достаточно, чтобы лицо отставного вояки расцвело от радости.
  
  
  Вынужден признать к своему величайшему стыду, что, прожив целых двадцать девять лет (как выяснилось, возраст весьма солидный и достаточно почтенный для этих мест) и, считая себя человеком разносторонним и интеллигентным (то есть обладающим множеством знаний), я так и не научился прилично стрелять из лука, смело колоть копьем, лихо махать мечом и, выпрямившись, носить рыцарскую амуницию.
  Все это я понял в тот же день и, протестующее против насилия над ним, мое бедное, измученное тело еще долго напоминало о полной неприспособленности новоявленного барона Эрли фон Дорсетхорна к жизни настоящего владельца этих титула и имени.
  Правда, я неплохо ездил верхом и даже не просто ездил, а мог запросто объездить любую непослушную лошадь, что не раз проделывал в своей юности, гостив летом у бабушки под Минском.
  О чем я не преминул похвастаться, сидя за обеденным столом и чувствуя себя не совсем уютно после первых неудач в овладении ратным мастерством. От каменных стен веяло прохладой, в отличие от раскаленного дня снаружи, тихо стучали о дерево кости, наши одежды источали плотный запах пота.
  Аллум одобрительно кивнул головой.
  - Это замечательно. При случае сможете удрать от опасности. Иногда важнее сохранить жизнь, а не честь.
  - Но моя репутация ...
  Момордик хмыкнул, торопливо жуя.
  - Ваша репутация, - проговорил он невнятно, сражаясь с куском ветчины, - пока ничто и сложена лишь из воспоминаний о славных похождениях Дорсетхорна. Ничто так не скоротечно, как воспоминания. Перед советом, барон, необходимо будет ввязаться в какое-нибудь приключение и громко напомнить о своем существовании парой-другой трупов. Так что лошади лошадками, а важнее научиться правильно держать меч.
  Не знаю, чего больше было в его голосе? Усталости, презрения, разочарования или опьянения. Но, я вспыхнул и резко встал, покачнув стол. Вино выплеснулось из кувшина и набухшей струйкой пересекло узоры древесины.
  - Вы мне не верите?
  Момордик тоже приподнялся.
  - Успокойтесь.
  Аллум буквально разбросал нас в стороны, впрочем, без особого противодействия.
  - Господа, больше выдержки и спокойствия. Сейчас всем трудно и, особенно, барону. Что плохого в том, что он умеет обращаться с лошадьми, Момордик?
  Тот лениво огрызнулся:
  - Пусть тогда объездит моего Топтодавла.
  - Какого?
  - Пока шестого.
  Граф задумался.
  - Почему бы и нет. Но, попозже, когда достаточно окрепнет. И, если, конечно, сам захочет.
  - Захочу, - вмешался я. - Объезжу вашу лошадку и сделаю ее шелковой.
  - Ну-ну.
  Гримаса на лице Момордика была столь мрачной, что мне сразу расхотелось есть. Я отодвинул стоящее передо мной блюдо, что не осталось незамеченным Аллумом.
  - Вам нужно есть побольше.
  - Я сыт. И к тому же привык к другой пище.
  - Чего вам не хватает?
  Я обвел глазами стол, заставленный дичью и вином.
  - Зелени, овощей, фруктов. Сока и молока. Рыбы.
  - Завтра прибудет обоз с провизией, и вы все это получите. И, вообще, по этим вопросам обращайтесь к Урму.
  Прислуживающий юноша тут же склонился в поклоне.
  - Достаточно ему приказать и все необходимое появится. А сейчас, если вы отдохнули, немного поупражняемся.
  
  
  Это "немного" я вспоминал еще долго.
  - С чего начнем? Полегче или ...
  - Или!
  Я решил доказать им всем и себе самому, что чего-то стою.
  И опять длинный коридор, ступени и дверь, как провал. Комната, стены которой так увешаны амуницией, что сами кажутся металлическими.
  Вы знаете, как выглядит полная боевая оснастка рыцаря? Конечно, знаете. Все читали книжки Вальтера Скотта и смотрели фильмы на ту же тему. Но, оказывается, аморфное знание сильно отличается от приобретенного кровавыми мозолями и собственным горбом.
  Все то железо, которое напялили на меня, весило не менее пятидесяти килограмм. Оно было сделано из добротного, толстого листового металла ручной выделки с рядами жирных заклепок вдоль соединения изогнутых частей. Поверхность тщательно отшлифована, и потому множественные рубцы и вмятины на этой глади коробили глаз.
  Пока меня облачали, я внимательно наблюдал за всеми манипуляциями этого процесса.
  На ноги надели круглые наколенники, они переходили в металлические чулки, охватывающие пятки; стопу замуровали в остроносые башмаки с далеко выступающими назад шпорами-звездочками. Я еще подумал, не зацепятся ли они друг за друга при движении.
  Живот и бедра прикрыли металлическим фартуком. Я сразу почувствовал, как меня придавило к полу. Ну, что еще? Нагрудник - выпуклая чаша с гербом посередине и спинная часть - расплющенный прообраз нагрудника, наплечники с выступающими вверх острыми полосами воротника, налокотники с каймой узких поперечных пластин сверху и снизу, при движении руки они смещались друг относительно друга наподобие мехов, то сжимаясь, то распрямляясь. Наконец, перчатки - хитроумнейшее приспособление, каждый палец свободно сгибался и мог работать совершенно самостоятельно, покрытые металлическими шипами с тыльной стороны. Момордик подсунул еще и шлем с решетчатым забралом и пышным пером сверху, но Аллум посмотрел на мое лицо и решил, что на первый раз хватит. Головной убор временно отложили в сторону.
  Потом они, довольные, обошли кругом, любуясь; я осторожно крутил головой, следя за ними и, одновременно, за краем воротника, щекочущим шею.
  - Ну, как? Пошевелите чем-нибудь.
   Я постарался. Всем сразу. Ощущение такое, словно тебя замуровали в нечто неподъемное и вечное. Однако, что-то заскрежетало, очевидно, движения моего тела передались железному панцирю.
  - Поднимите руку.
  Я послушался. Задержал дыхание и напряг мышцы. С усилием правая перчатка приподнялась, завизжали, опираясь друг о друга, пластины предплечья и ... застопорились. Что-то нарушилось в их механизме, и моя рука повисла изогнутым крюком. Старания продвинуть ее в какую-либо сторону не привели к успеху. Я только стал опасно раскачиваться.
  - Заржавели, - прокомментировал маркиз мои усилия. - Необходимо смазать. Урм.
  Где-то сзади скрипнула дверь.
  - Масла.
  - Двери повторили скрип.
  - А ногу подымите.
  Я хотел было попробовать, но вовремя остановился.
  - Не буду. Сначала приведите доспехи в порядок.
  Они хихикнули, в это время вернулся Урм.
  Меня щедро, словно цыпленка на вертеле, полили маслом из высокого кувшина. Я пытался протестовать, но бесполезно. Струйки, мягко ласкаясь, потекли по телу к ногам. Зато очередная попытка пошевелиться принесла успех. Рука опустилась, после нескольких энергичных усилий пропал скрежет трущегося металла, и я стал напоминать послушный, отлаженный маятник.
  - Поднимите другую руку, теперь обе, опустите, нет, по очереди, поднимите ногу, согните в колене, теперь другую, правильно, первую можно опустить, нагнитесь вперед, теперь назад, в сторону.
  И так без остановки.
  Это было похоже на издевательство, на изощренную садистскую пытку, но ведь я сам напросился. Что же здесь жаловаться.
  Зато как я зауважал рыцарей.
  Самым трудным были наклоны и повороты туловища, ощущение такое, будто тебя обмакнули в парафин, который уже начал застывать и терять пластичность. Работа ногами и руками давалась легче, но все равно через пять минут я почувствовал себя загнанным. Мышцы отказывались подчиняться, одежда пропиталась маслом, кожа вспотела и чесалась, доспехи потяжелели минимум вдвое. Если раньше я пробовал огрызаться на слишком быструю смену команд, то теперь прикусил язык и часто дышал, стараясь двигаться поэкономнее. Заныло в правом боку.
  - Возьмите меч.
  Я с усилием выпрямил руки и обхватил кистями протянутую рукоять. Как там правильно. Вертикально перед собой, ближе к правому плечу.
  - Попробуйте ударить меня.
  Я посмотрел на Аллума и, придав лицу подобающее зверское выражение, собрав все оставшиеся силы, рубанул сверху вниз. Не удержал меч в нижней точке, и он впился в пол у ног графа, отковырнув черную щепу. Меня бросило вперед, но, я устоял, использовав меч, как опору.
  Аллум остался спокоен. Лишь немного дернулся назад.
  - А ну, еще раз.
  Я, раскачав, выдернул клинок и поднял. Сжал зубы и сделал шаг вперед.
  Свой первый рыцарский шаг!
  Грум. Что-то загремело внутри, то ли во мне, то ли в железе. Аллум отступил. Грум. Второй шаг был неудачен. Как я и опасался, шпоры зацепились, барон Дорсетхорн покачнулся, потерял равновесие и рухнул вперед, не выпуская меча из рук, как и подобает настоящему воину. Аллум сделал было движение, чтобы поддержать меня, но передумал и проворно отскочил в сторону, предоставив мне путь к свободному падению.
  БАММ. ТРАММ. БУХХХ.
   Я падал ровно и красиво, как бревно, не в силах изогнуться. В последний момент зажмурил глаза, чтобы не видеть стремительно приближающегося пола. Основной удар принял на себя нагрудник, потом пришла очередь локтей, коленей и головы.
  БЛЯМС.
  Это соскочил левый наплечник.
  Я лежал, как большая черепаха, и ждал, пока затихнет вибрация потревоженных доспехов. В ушах застыл звон.
  Меня осторожно поскребли за плечо.
  - Барон, вы не ударились.
  И тут они оба заржали, даже не пытаясь сдержать своего веселья.
  - Это напомнило мне битву при Гастингсе.
  Я находился на животе и мог лицезреть лишь опускающуюся пыль вперемешку с грязью и острие меча, но, судя по голосу, это был Момордик. Казалось, еще немного и они присядут на меня отдохнуть.
  - Это когда мы наголову разбили северян. У них был рыцарь, здоровый великан, плечи вдвое шире крупа любого жеребца. Один на один сражаться с ним было бессмысленно, если только сам не ищешь смерти. Так вот, чтобы покончить с ним, пошли на хитрость. Окружили гиганта кольцом, выставили перед собой копья, чтобы испугать лошадь и не дать возможности скрыться. Потом устроили соревнования по стрельбе из лука. Господи, граф, на кого он вскоре стал похож, из каждой щели в доспехах торчало по десятку стрел. А затем он рухнул. Вы слышите, барон, когда он упал, наши лошади понесли и половину воинов перетоптали. А на месте падения образовалась такая вмятина, что, заполненная дождевой водой, она превратилась в пруд и крестьяне поили в ней скотину.
  Я попытался перевернуться, но, побарахтавшись, понял, что ничего не получится.
  - Может, мне все же помогут?
  Сильные руки приподняли меня, оторвали от пола и, перевернув, сложили в сидячее положение.
  - Ну, как, вы в порядке?
  Я пробормотал что-то утверждающее.
  - Тогда продолжим!
  Собрав все силы, стиснув зубы, я встал, САМОСТОЯТЕЛЬНО, и, загнав боль и усталость глубоко внутрь, в какую-то потайную, о которой раньше и подозревал, дыру своей души, принялся махать тяжелым рыцарским мечом. Не обращая внимания на затекающие мышцы. Проклиная свои слабость и неуклюжесть. Ненавидя свою новую жизнь. Прилежно исправляя все замечания. Чувствуя все более усиливающееся давление на плечи металлического гроба. Плавая в собственном поту. До потемнения в глазах.
  Но это было необходимо и я смог. Смог дождаться, пока Аллум скажет "хватит", а Момордик пробормочет "неплохо". Потом вежливо отказаться от пробного поединка и бессильно выпустить из рук меч.
  Меня вынули из доспехов и оттащили к постели. Не глянув на принесенный ужин, я упал на спину и тут же провалился в беспамятство. Говорят, я стонал, ругался и богохульствовал. Может быть.
  
  
   Интересно, сколько времени требуется человеку, чтобы привыкнуть к новым условиям жизни. Причем человеку осредненному, самому обычному и нормальному, ведущему стандартный размеренный образ жизни, из тех, что во множестве ходят по улицам городов, из дома на работу, с работы домой, стоит в очереди в магазине и в сберкассе, и два раза в год меняет шины на своей машине.
  Специалисты по акклиматизации утверждают, что она наступает на третий-четвертый день пребывания в иной обстановке, иногда этот процесс растягивается на неделю. Космонавты тратят на все сутки, пожарные двое, а одному парню, которого я знавал, было все равно, где он находится и что с ним делают, лишь бы кормили.
  Я довольно быстро свыкся со своей новой жизнью, словно все прошедшие до сих пор годы готовился к этому и все, что делал и чем занимался прежде, служило успеху моего теперешнего предназначения. Наверное, какой-то дух рыцарства, подвигов и безрассудного бродяжничества, дух дикой свободы таился до поры, до времени, тщательно скрывался во мне и терпеливо ждал, знал, что дождется и, наконец, вырвется на волю, в родную стихию. И вот дождался.
  Моей душе не пришлось страдать и мучаться, приспосабливаясь, я смог переплюнуть и космонавтов, и суперменов. Я принял этот мир, и он принял меня. Может потому, что я не спешил задавать лишние вопросы и не задумывался над возможными ответами на них.
  Но свой второй день пребывания здесь я не забуду никогда.
  
  
  Я проснулся и тут же пожалел об этом. Крепче зажмурил глаза, словно это могло помочь вновь уйти за спасительную завесу забытья. Попытался убедить себя, что я труп, холодный безразличный труп, без чувств и ощущений. Представил свое тело могильным камнем, подводной частью айсберга, обглоданным скелетом.
  Не помогло.
  Дальше от меня уже ничего не зависело. Я просто лежал и корчился от жгучей боли, которая наползала, обнимала своими нетерпеливыми щупальцами и выворачивала тело наизнанку. Острые иглы вонзались и проходили насквозь, тонкие безжалостные плети ложились и перекрещивались, я сжимался в точку и тут же взрывался, распадался без следа и вновь обретал плоть, живую и мучительную.
  Наверное, я плакал, может быть, стонал, скорее всего, кричал.
  Они примчались все одновременно, думаю, Личи испугался приближаться ко мне в одиночку и поспешил позвать хозяев.
  Впереди Аллум, за ним толстячок Момордик, слуга застыл в дверях. Неужели я был так страшен?
  На миг боль отпустила, и я раскрыл губы в жалкой улыбке.
  - Кажется ... я ... переупражнялся.
  Это был мой последний подвиг.
  Словно молния ударила в мозг и расколола его на мириады огней, ослепительно белые, они начали кружиться, меняя цвет и складываясь в причудливый орнамент, с каждой сменой фигур палитра становилась ярче, рисунок изощреннее, а я невесомее, опускаясь в дымящуюся чашу пульсирующей боли.
  
  
  - Барон!
  Я рушился в бездонный колодец черного липкого страха, он лапал меня, сминал и швырял дальше; бросок - и я уже не падаю, а просто вишу и скручиваюсь в нечто бесформенное, и вместе с тем глубоко осмысленное, а вокруг рождаются и умирают мироздания, холод пустоты размягчает созданную из меня конструкцию в пузырящийся ком; он покачнулся и низвергнулся вниз, постепенно растягиваясь в бесконечную кишку.
  Шлеп!
  Я упал на что-то, разбрызгался и стекся вновь, потеряв в процессе воссоединения боль. На миг вернувшись в сознание. Обретя человеческий лик. Жадно хватая воздух.
  - Барон.
  Я мед-лен-нно разжал веки.
  - Барон, - ласково пропел Аллум. - Выпейте это.
  Словно в сомнамбуле, я повернул глаза. Шизофреническое видение в руках Момордика. В его руках сосуд, из которого выпирал пузырчатый ком, странным образом не переливаясь через края.
  - Выпейте.
  - Надеюсь, от меня не собираются избавиться.
  Шутка оказалась неудачной, их физиономии вытянулись и стали удивительно схожи. Смутившись, я поспешно опрокинул сосуд.
  Это было подобно взрыву. Прохладная вязкая жидкость наполнила рот сладостью и обожгла горло огнем. Через силу я сглотнул еще раз, пламень скользнул вниз, и мое тело стало распухать, впитывая его жар.
  Еще миг и я растворился, расплылся, распался, перестал быть ...
  
  
  Когда сознание возвратилось, время уже перевалило за полуденную отметку. Я открыл глаза и узрел сидящего у кровати Личи. Слуга сосредоточенно протирал тряпкой шпагу и тянул под нос что-то заунывное. В такт движениям.
  - Личи.
  Мой голос прозвучал неожиданно громко и уверенно.
  Гигант отложил в сторону тряпье с клинком и выпрямился.
  - Господин барон.
  И тут же скрылся.
  Прислушиваясь к затихающим шагам, я приподнялся и сел. Со мной творилось что-то необычное. Трудно подобрать слова. Подобное испытывает младенец, покоясь в материнском ложе. Или зеленый росток, тянущийся навстречу солнечным лучам из питательного чернозема. Нет, я был сам солнечный луч, брошенный гелиево-водородной рукой. Сама жизнь.
  Тело мое стало сгустком мощи и энергии, дыхание легким и размашистым, душа спокойной и умиротворенной, а голова ясной. И страшно хотелось есть. Я развел руки и с удовольствием потянулся, ощущая каждую клеточку подвластного мне организма. Как хорошо.
  - Личи! - мой рев был слышен, наверное, во дворе. - Если ты сейчас не принесешь мне пожрать ...
  Личи так и не узнал об ожидающей его участи. Он тотчас появился, держа перед собой здоровенный щит, заваленный едой. Птица, рыба, поросенок с яблоком в пасти. Меня передернуло от запахов, сопровождающих это изобилие.
  - Пошел вон.
  Это Аллум, с пузатым кувшином в одной руке и чашей в другой.
  Слуга опустил щит на постель и испарился. Граф присел рядом. Ощупал меня взглядом.
  - Как самочувствие?
  - ВЕ-ЛИ-КО-ЛЕП-НО.
  Казалось, еще немного и я взлечу.
  - Сам не знаю, почему.
  Он меланхолично смотрел, как куски мяса быстро исчезают в моем рту, потом также меланхолично пояснил:
  - Просто организм полностью перестроился. Быстрее, чем я ожидал. Чем мы ожидали. Что же, сегодня отдыхайте, а завтра продолжим наши занятия.
  Весь остаток дня я отдыхал, в смысле, ел. Личи приносил все новые щиты с едой, я сметал ее почти без усилий и все никак не мог насытиться.
  
  
  Поздно вечером, с трудом переваливаясь на бок с помощью тяжеловесного Личи, я поинтересовался:
  - Ты знаешь лошадей маркиза?
  Он долго соображал, потом кивнул.
  - Кто такой Топтодавл?
  - О! - лицо Личи округлилось в большой ноздреватый блин. - Это ... это ... - Он надолго замолчал, подбирая нужное слово. - Это зверь!
  - Почему?
  - О!
  Я приказал ему закрыть рот. Из него дурно пахло.
  - Почему шестой?
  - О! Его пытались семь раз объездить, господин барон. Могилы шести конюхов расположены рядом, на местном кладбище. Затоптал и задавил.
  - А седьмой?
  - Ждем. Седьмому он переломил хребет, руки и ноги. Бедняга лежит трупом и совсем не двигается. Говорят, скоро отойдет. И тогда Топтодавл станет седьмым. А потом и восьмым. Это господин маркиз так придумал, номера менять.
   - Не станет.
  Я устроился поудобнее и закрыл глаза.
  - Восьмым не станет. Можешь мне поверить.
  Личи благоразумно промолчал. Он задул свечи и затянул черный занавес для краткого антракта.
  
  
  Третий день. Я начал замечать мелочи, которые, собственно, и составляют суть нашего бытия, придают ему смысл и полноту.
  Например, каменные стены потеряли монолитность, я разглядел их неровные, обтесанные составляющие. Сколько труда ушло на изготовление этих блоков, сколько крови и пота впиталось в их гранитные поверхности.
  Пенье птиц за окном. Я слышал их трели задолго до того, как солнечные лучи пробивали замутненные стекла. Это был гимн наступающему утру.
  Оказалось, что рыцарские доспехи имеют свой неповторимый запах, а дикая куропатка вкус, несхожий с ипостасью домашней индейки. Ступени в коридорах замка неодинаковы, они разные по высоте и ширине, наполовину стершиеся, с выбоинами на самых распространенных маршрутах и почти нетронутые в укромных уголках строения.
  По утрам воздух несет аромат свежей влаги и оттенок едва уловимой горечи - это разжигают дрова в печах; днем, прогретый светилом, он душен и гонит в тень, все пропитано вонью раскаленного камня, раскаленного дерева, раскаленного железа, раскаленной земли и высыхающего навоза. Вечером воздух - нежная купель, прохладный омут в который опускаешься с наслаждением; это награда за еще один прожитый день, за твои труды в нем и потраченные на них силы.
  Сырость тумана над парной водой, сладость съежившихся лепестков розы, тепло засыпающей земли.
  Для этого надо быть здесь.
  Но в самое большое возбуждение меня приводит замок.
  МОЙ ЗАМОК. Хотите - смейтесь, но от этих слов что-то переворачивается в моей душе. Как меняется взгляд, когда из простого созерцателя ты превращаешься во владельца. Словно строение глаза становится другим, и ты начинаешь видеть все под другим углом, в другом цвете.
  Сам замок имеет форму неправильного квадрата, основу которого составляют пять башен. Четыре из них расположены по углам, пятая, в которую встроены ворота, находится в центре стены, обращенной на запад. В общем, постройка представляет собой величественное сооружение в стиле "а-ля неприступное барокко". В смысле "попробуйте взять и разочаруйтесь в своей наивности". Несмотря на не очень большие размеры - угловые башни возносятся ввысь не более чем на двадцать метров, они выглядят весьма воинственно. Стены сохранили отметины покушений на суверенитет замка, камни испещрены выбоинами и горелыми подтеками. Зубцы верха одной из башен отсутствуют, в качестве компенсации из этого места высовывается штандарт барона Дорсетхорна.
  По стенам как-то немного хаотично разбросаны бойницы разных размеров, словно по ходу строительства иногда не находилось подходящих камней и в этом месте оставляли отверстие. Особенно воинственно-законченно смотрятся западная и южная стены: они топорщатся поверху боевыми галереями с бойницами для стрельбы из луков или арбалетов, а наклонные бойницы-щели позволяют лить смолу на головы атакующих, бросать в них камни и прочие вещи, применяемые при обороне.
  Немного странно выглядят центральная и юго-западная башни, расположенные излишне близко: мне кажется, они должны мешать друг другу при наблюдении за окрестностями, тем более при обстреле атакующего врага.
  Внутри арки замковых ворот на стенах сохранились черные следы копоти - то ли от пожара, то ли от штурма.
  Снаружи въездные ворота защищены кованой падающей решеткой и подъемным мостом на цепях, дребезжание которых напоминает хруст костей, которые перерезает острие меча.
  Замок окольцован широким и, по словам Талера, глубоким рвом. Грязная вода волнуется вровень с покрытыми жесткой травой берегами, лишь в жаркую погоду ее уровень слегка понижается. Построенная на холме, каменная глыба намного возвышается над окрестностями; сразу за рвом уходит вниз опушка густого леса с вековыми деревьями и единственная дорога через их сплетение - она убегает прямо на восток.
  О воздухе я уже говорил, ничем более восхитительным я никогда не дышал.
  Курс молодого бойца-рыцаря проходил по жестко заведенному распорядку.
  Утром, встав и сделав с десяток энергичных движений, я умывался по пояс ледяной водой под молчаливое неодобрение-непонимание торчащего рядом Личи. Потом мы завтракали - я, граф и маркиз, и отправлялись на конную прогулку в сопровождении обоих слуг. Урм в авангарде, Личи замыкал нашу кавалькаду. Навстречу солнцу.
  Граф и маркиз скакали налегке, я с утяжелениями. На торс вешалось металлическое кольцо, на ноги надколенники, груди и плечи укрывали пластинами лат. Все вместе весило не менее пуда. Таская на себе эти украшения, я был обязан держать правильную осанку - ровно и красиво сидеть в седле, управлять лошадью и при этом еще совершать различные маневры: брать препятствия, уворачиваться от якобы летящих стрел, рубить мечом и шпагой, и не отставать при быстром галопе от своих товарищей, что, впрочем, уже целиком лежало на совести моего коня. Единственное, чем я мог помочь ему - шпорой в бок.
  Порезвившись таким образом не менее часа, мы спешивались где-нибудь на поляне в лесу и занимались фехтованием. Я упражнялся половину времени с утяжелениями, половину налегке. Невозможно передвигаться с лишним весом так же легко, как в обычной одежде, зато, сбросив с себя металл, я летал, как птица, и был неуязвим, чего не скажешь о моих визави. Аллум говорил, что я делаю большие успехи и, если укреплю руки, буду второй шпагой страны. После него.
  Личи давал мне уроки стрельбы из лука. Хотя рыцарь редко пользуется данным видом оружия, но, как заметил граф, всегда лучше уметь, чем не уметь. Оказалось, что это совсем несложно. Но сравниться дальностью стрельбы со слугой-гигантом я не мог, впрочем, как и остальные. Личи так изгибал лук, что, казалось, завяжет его в узел.
  После конной прогулки мы возвращались в замок пообедать, немного отдохнув, я продолжал заниматься в полной рыцарской оснастке, махая то мечом, то боевым топором. Граф с маркизом работали со мной по очереди, сменяя друг друга, эти смены были единственной короткой передышкой за время изнурительного марафона. Или еще когда я, рассвирепевший, загонял спарринг-партнера в угол и судья выбрасывал белое полотенце, крича "брэк". В этом случае, возвращаясь на свое место, я показательно медленно волочил ноги, выигрывая мгновения отдыха.
  К концу казавшегося бесконечным дня я страшно уставал. Вечером слуги вытряхивали меня из лат, вытаскивали из потной одежды, зашвыривали в постель, и я засыпал сразу и без сновидений. А наутро был свеж и полон сил.
  Крепкий организм, привычка к физическим упражнениям и снадобья Момордика, странных цветов и запахов, которыми он регулярно меня потчевал - вот что спасало меня от истощения.
  Я зарос щетиной, завел маленькую бородку, и даже успел привыкнуть к ней. В редкие минуты отдыха я тереблю ее за кончик и размышляю о своей новой жизни и о своих новых товарищах.
  Наиболее интересен Аллум - граф Среднегорский. Иногда я ловлю на себе пронизывающий взгляд его странных глаз и мне становится не по себе от ощущения некой недосказанности. Словно тебя собираются использовать в хитрой игре, а ты не догадываешься о своей роли. Роли тайного джокера. Впрочем, так оно и есть.
  Аллум отличный воин, прекрасно владеет мечом и шпагой, причем, делает это без малейшего усилия и признаков напряженности. У него красивая и грамотно поставленная речь, несвойственная людям того времени, сам граф говорит, что обязан всему родословной библиотеке. Не хотел бы иметь его своим врагом.
   Момордик попроще. Я не расспрашивал, но думаю, что его путь в дворянское сословие был до ужаса тривиальным: либо брак по расчету, либо оказанная услуга или что-нибудь подобное, обильно сдобренное интригами, предательствами и очередным зельем.
  Речь маркиза не столь изысканна, лексикон ограничен, некоторые слова я вообще стараюсь не употреблять в его обществе, потому что он их не знает и воспринимает как оскорбление: маркиз вспыльчив и все незнакомое считает угрозой своим имени и чести. Он носит крикливую одежду, думая, что именно она возвышает его в глазах окружающих, за столом ведет себя, как скотина, при этом совершенно не умея пить.
  Со всеми, кто выше его по положению Момордик тих и кроток, со всеми, кто ниже - заносчив и суров, зачастую без меры и причин. Со мной держится нейтрально: с одной стороны я барон, с другой подставное лицо. При удобном случае обязательно укусит.
  Личи.
  Обычный деревенский парень, несколько задержавшийся в умственном развитии, зато наверставший это отставание физической мощью. Малоразговорчив, медлителен, нелюбознателен. Наилучший вариант слуги-могилы.
  Урм.
  Кажется, тоже из деревни, но взгляд его глаз намного осмысленней. Я вижу юношу только на утренних прогулках и за едой, где он неизменно прислуживает. И, странное дело, до сих пор не услышал ни единого звука, сорвавшегося с его уст.
  
  
  - А почему Урм всегда молчит?
  - Немой.
  - Он таким родился?
  - Нет.
  Личи отвечал медленно, так медленно, что казалось, я чувствую, как шевелятся мозговые извилины у него в голове, стараясь создать мысль и преобразовать ее в слова.
  - Нет. Это произошло тогда, когда он стал сиротой.
  - А что случилось с его родителями?
  - Они погибли.
  - Как?
  - Он не рассказывал.
  - Почему?
  - Так ведь немой, - Личи удивился так искренне, что я решил больше не мучить его расспросами.
  
  
  А сегодня нас посетило видение. К слову сказать, я оказался единственным, кто отнесся к этому спокойно. По причине своей безграмотности. И напрасно. Ибо, как выяснилось позднее, видения очень ревнивы к чужому вниманию и не любят бесстрастного к себе отношения.
  Впрочем, обо всем по порядку.
  Мы заканчивали утренний конный променад и, облюбовав ровную широкую полянку, уже собирались спешиваться, как вдруг едущий впереди Урм резко затормозил, подняв свою каурую кобылку на дыбы. Нам ничего не оставалось, как последовать его примеру, то есть остановиться. Тут же граф с маркизом выскочили из седел и преклонили колени земле позади уже принявшего позу покорности (распластавшегося ниц) Урма.
  Солнце еще не прогрело воздух и не высушило тяжелую от росы траву. Поэтому я решил остаться на лошади и не мочить одежду. Посреди ясного неба ударил гром, на это с некоторым опозданием среагировал Личи и тоже скатился на землю. И наступила тишина. Странное дело, это была самая настоящая тишина, мертвая, как говорят в таких случаях. Даже птицы, сопровождающие нашу кавалькаду, взяли обет молчания.
  Мой конь нервно прянул ушами и переступил с ноги на ногу.
  Оказалось, что причиной стольких событий послужило привидение тире видение. Белесый силуэт расположился в десятке метров впереди нашей группы, болтаясь в воздухе без всякой видимой опоры на грешную землю. Мохнатое облако равномерной консистенции. Цвета молока, обильно разбавленного водой. Полупрозрачное, как матовое стекло, сквозь него я мог разглядеть стволы деревьев позади призрака.
  Внутренняя, так сказать, суть посетителя оставляла желать лучшего. Представьте себе маленького, костлявого старичка, с рахитично изогнутым позвоночником, жидкой бородкой, крючковатым носом и непонятным (шишковатом) образованием на голове.
  - Удачной прогулки, граф, - пропело видение неожиданно высоким дискантом. По идее оно должно было скрежетать и завывать.
  - Спасибо.
  Аллум почтительно склонил голову.
  - Все ли хорошо в доме твоем?
  - Спасибо.
  - А как поживает твой гость?
  Старичок швырнул в меня злобный взгляд, я даже ощутил нечто, похожее на удар.
  - Спасибо ...
  Аллум обратил внимание на направление взгляда спрашивающего и чуть повернул голову вслед.
  - ... хоро ...
  Окончание слова застряло у него в горле, когда он увидел меня восседающего на коне. Возвышающегося над всеми. Гордо расправляющего плечи, дабы подтвердить факт своего прекрасного самочувствия.
  - Кажется, он очень смелый воин, - дискант призрака стал переходить в сопрано. - И он не боится Яама.
  Из глаз графа полез страх. Слезь, молил он меня взглядом. Пригни колени. Прояви послушание.
  Я широко и радушно улыбнулся, по телу старичка волнами пошла дрожь. Лицо Аллума стало серым.
  - Гость не знает наших обычаев, - сказал граф. - Он исправится, прости его. Барон!
  Барон фон Дорсетхорн нерешительно посмотрел под ноги, подыскивая место посуше. Старичок злорадно оскалился. И тут, глядя на его бесформенный рот, я почувствовал злость, такое невыносимое раздражение, что понял - не уступлю. Барон фон Дорсетхорн хотел слезть, я выпрямился. Отвел глаза от спутников и нагло посмотрел на привидение. То все поняло.
  - Жалкий червь!
  И взмахнуло руками.
  Нас с лошадью дернуло и подбросило вверх. Бедное животное натужно заржало. Вот гад.
  - Старый козел.
  Я выхватил шпагу.
  - КАРРОТРОПС.
  Сопрано. Мою руку скрутило и сковало. Острие шпаги уперлось в собственный нос.
  - Ты не имеешь права. У нас договор.
  Это вмешался Аллум. Старичок затрясся, как сломанный будильник.
  - Он оскорбил меня. Он оскорбил великого Яама. Он должен умереть.
  - Он принадлежит нам и нужен нам, - не уступал Аллум.
  - Я дам тебе десять. Сто таких.
  - Нет! Прости ...
  Увлеченный перепалкой, старик ослабил внимание, и я опять попытался его атаковать. Глупо, конечно. Ну что можно сделать привидению шпагой.
  - ЧИПЧОТТРОПС.
  Высокое меццо-сопрано.
  Я превратился в каменную статую. Клинок у горла.
  - Великий Яам не прощает таких оскорблений.
  Призрак принялся делать угрожающие пассы руками.
  - Потом, не сейчас, - не сдавался Аллум.
  - ФРАММОТТРОПС.
  С клубом дыма привидение исчезло. Вспотевший граф встал с колен и долго рассматривал вымазанные штаны. Потом глянул на меня.
  - Эти заклинания действуют долго, может несколько часов. Ваши предложения, господин барон? Стоило ли нарываться?
  - Кто это был?
  Мой вопрос как будто не услышали. Все спешились. Слуги повели лошадей в тень деревьев, а Аллум снял камзол, бросил его на траву и стал неторопливо крутить перед собой мечом, разминая руки.
   Подошел Личи, неся в руках охапку молодых березок. Отломил верхушки и стал втыкать древки в землю, выстраивая их в линию.
  - Смотрите внимательно, барон, - Момордик отер со лба выступивший пот. - Сейчас вы увидите, что такое настоящее владение мечом.
  - Кто это был?
  
  
  - Смотрите и запоминайте, - выдохнул Момордик, оставляя мой вопрос без внимания.
  Движения Аллума были показательно неторопливы, но в этой некой тягучести была та единственно верная выверенность и точность. Он двигался широким пружинистым шагом, изгибая перед каждым древком свое тело и резко поводя плечами, словно косец: вправо-влево. Он дошел до конца, развернулся и довольно улыбнулся от увиденного. Перед ним еще покачивались древки, каждый расщепленный ровнехонько на две половинки.
  - Вот так! - подвел итог восхищенный Момордик.
  
  
  - Граф, мне нужны гарантии.
  Он на миг утратил концентрацию, легким обманным движением я поднял чужой клинок и, сделав полушпагат, аккуратно ткнул острие в его грудь. Он отпрыгнул и со свистом рубанул воздух в том месте, где только что находился я.
  - Какие гарантии?
  - Безопасности. А то появится вот такое, - я показал перед собой двумя руками нечто волнообразное, - и начнет бросаться заклинаниями.
  - Вы, кажется, забыли, как попали сюда, господин барон. Были там, а очутились здесь. Почему-то это не вызывает у вас никакого удивления и вы не задаете по этому поводу никаких вопросов. Есть силы, которым подвластно многое и с которыми мы вынуждены жить и сотрудничать. А для этого следует вести себя соответственно и подчиняться установленным правилам. Об этом я уже говорил и еще раз попытаюсь вбить это в вашу голову.
  Пренебрежительная гримаса на моем лице вызвала у него приступ ярости.
  - В вашу бестолковую голову. Что вы сегодня пытались доказать? Почему так себя вели? Вы знаете, перед кем вы так себя вели?
  - Откуда?
  Я опять показал нечто волнообразное, но куда с большей неохотой.
  - Момордик.
  Маркиз замахал руками.
  - Нет, увольте. Лишний раз не то, что имени не произнесу, даже подумать не посмею. Увольте, граф, вы уж сами.
  - Я тоже воздержусь. Так вот, барон, чем чудеснее мир и прекраснее жизнь, тем больше препятствий для существования. За все надо быть готовым платить. Так что готовьтесь к встречам с драконами, ведьмами, оборотнями и прочей нечистью, и не требуйте никаких гарантий. Ваше правильное поведение - вот самая лучшая гарантия.
  Он замолчал и стал смотреть испытующе. Ждать ему пришлось недолго.
  - Признаю, - сказал я, - что вел себя неправильно и обещаю, что впредь подобного безрассудства не повторю.
  - Вот насчет безрассудств вы погорячились. Безрассудства вам как раз необходимы, господин барон, для поддержания своего статуса. Просто впредь, когда опытные люди говорят вам падайте и не дышите, так и делайте, а уже потом задавайтесь вопросом: зачем? Договорились?
  - Договорились, - промямлил я без энтузиазма.
  - Не слышу. Громче.
  - Да, - рявкнул я, а он, воспользовавшись моей рассеянностью, ткнул меня шпагой. Довольно больно.
  - Нечестно.
  - Не слышу, что?
  - Нечестно, - выкрикнул я еще громче, хотя громче было некуда, и в этот момент граф неуловимым движением пронес свою шпагу над моей, хотя я был наготове и пытался защититься. Черт еще больнее.
  А дальше начались мучения. Избиение младенцев, кандидатов в бароны. Он был вездесущ и неумолим, я старателен и беспомощен, словно этот чертов призрак что-то испортил внутри меня, что-то убрал из моего организма, лишил чего-то. Лишил чего-то неуловимого, но без него я стал немного другим. Хуже.
  Я бросался вперед или держал глухую защиту, результат оставался одинаковым: Аллум раз за разом нанизывал меня, как рыбку на вертел.
  Вернувшись вечером к себе в комнату, я снял грязный камзол и отдал его Личи.
  - Выбрось, но перед этим сосчитай дырки.
  Он удалился, чтобы вернуться через несколько минут
  - Тридцать девять.
  - Хорошо, ступай.
  Он ушел, а я провалился в сон.
  
  
  - Я не могу быть бароном.
  Аллума чуть удар не хватил. Он резко остановился, прервав свой стремительный шаг, и развернулся ко мне.
  - Почему?
  - Потому что я никогда не смогу стать бароном.
  Кажется, эта формулировка принесла ему облегчение. Лицо графа стало менее напряженным, а глаза не такими яростными.
  - Что случилось?
  - Вы вчера продырявили меня в сорока местах.
  - Я мог и больше, - усмехнулся он.
  - Вот видите. Это будет просто чудо, если из меня получится что-то путное.
  - И не получится, если вы будете ходить с такой постной физиономией и распускать слюни из-за подобных пустяков. Ах, меня обидели ... Ах, это будет чудо ...
  Аллум положил руку на мое плечо и с силой стиснул его, словно хотел, что произнесенные им слова отпечатались у меня не только в голове.
  - Запомните, вся наша жизнь - это бутафория и обман. Она такая, как мы ее представляем. Она такая, какой мы хотим ее видеть. И чудо само по себе не происходит. Надо, чтобы в него кто-то поверил. Неистово, сильно, до исступления и чем больше людей поверит, тем сильнее и невероятнее будет само чудо. Но самое главное, чтобы поверили вы сами. Это самое важное, самое главное условие. Вы сами должны верить и знать, что у вас все получится.
  - И что будет?
  - У вас все получится, - сказал он уже совсем скучающим тоном.
  
  
  Личи довел меня до дверей конюшни и дальше идти первым отказался.
  В ответ на подобное упрямство я пнул его ногой и шагнул внутрь. Постоял, ожидая, пока глаза привыкнут к темноте, и двинулся вперед. Шел все равно более на ощупь, держась за массивные бревна, которые тянулись вдоль прохода.
  Там, - еле слышно шепнул сзади Личи, указывая на центр помещения.
  Во тьме внутри загона угадывалось нечто неопределенное, черное и теплое. Оно было там, но не подавало явных признаков жизни: не шевелилось, не издавало никаких звуков, даже, казалось, не дышало. Я машинально сунул пальцы сквозь бревна, пытаясь прикоснуться. Личи испуганно охнул и, не то повинуясь этому звуку, не то инстинктивно, я резко выдернул руку обратно.
  Хрясь.
  Я успел заметить только блеск белых зубов. Они щелкнули как раз в том месте, где мгновение назад находились мои пальцы. Посыпались щепки от расколотого дерева.
  Я подождал, но животное больше ничем себя не проявляло.
  - Что он обычно ест?
  - Мясо.
  - Лошадь? Мясо?
  Я решил, что ослышался.
  - Мясо, - подтвердил Личи и я понял, что от страху он полностью перестал соображать. - И еще очень любит хлеб с сахаром.
  
  
  В итоге я стал каждый вечер посещать конюшню, имея в кармане кусок сахара с хлебом. Это была своеобразная игра в прятки: мы не видели друг друга, но каждый знал о существовании другого. Причем, я, скорее всего, ассоциировался, как приносимое угощение.
  Первый раз я просунул хлеб, предусмотрительно нанизав его на длинную щепку. Эти меры предосторожности не оказались лишними: в итоге Топтодавл схрумкал и ее.
  Потом он привык к моим посещениям и стал вести себя сдержаннее. У нас даже выработался свой особый ритуал кормежки. Я просовывал кусок сахара на ладони сквозь жерди загородки. Топтодавл подходил, принюхивался, обдавая меня горячим дыханием, потом следовал удар по протянутой ладони, моя кисть мгновенно немела, а он принимался искать выбитое лакомство на полу.
  
  
  Утром я увидел во дворе странную картину. Граф Аллум Среднегорский, Момордик и Талер о чем-то яростно спорили.
  - Доброе утро, господа. Надеюсь, речь не о том, кто вылакал все вино в замке.
  - Нет, - злобно ответил Аллум, - речь вот об этом камне.
  Он указал на расколовшийся на куски валун.
  - А чем он так интересен?
  - Своей способностью летать.
  Глядя на мое недоумевающее лицо, Аллум пояснил.
  - Ночью встал, вышел облегчиться, только устроился, чувствую какое-то движение. Не вижу, дорогой барон, не слышу, а именно чувствую, уж не знаю, каким местом.
  - Тем самым, которым облегчались, - хихикнул Момордик.
  Аллум шутку не поддержал.
  - Так вот, поднимаю голову: летит. Едва успел отскочить.
  Я, как и все присутствующие, послушно задрал голову. Сверху, на площадке лестницы, ведущей на второй этаж, были сложены полуобтесанные валуны, предназначенные для ремонта обветшалого карниза, - братья близнецы лежащего у наших ног, как раз напротив того места, где на стенке угадывались разводы от частых облегчений.
  Все же я решил уточнить.
  - А вы здесь ... это ... часто?
  - Постоянно, - отчеканил граф Среднегорский так, что я решил воздержаться от дальнейших расспросов.
  
  
  - И, кроме того, обладатель почетного титула "Укусивший за нос вепря".
  - Вепрь - это дикий кабан? - Я решил, что требуется уточнение.
  - Это большой дикий кабан, - радостно проревел Момордик, уговоривший не менее пяти кружек вина. - Огромный секач. Яростные полтонны мяса с салом, полтора метра в холке, клыки толщиной в руку.
  - И я ... укусил его за нос?
  - Прямо в пятачок.
  - Вы шутите.
  - Граф, - заорал Момордик так, что погасил стоящую напротив его свечку. - Он не знает, как получил почетный титул.
  - Так расскажите. История занимательная.
  - Слушайте, - маркиз привалился ко мне, дыша перегаром. - Два года назад барон Дорсетхорн в свите короля отправился на охоту. Егеря подняли вепря и вывели его на государя. Зима, полуметровый снег, несущаяся туша. Король стреляет из арбалета, попадает, но кабан этого даже не заметил. Как несся, так и вспорол брюхо королевской лошади. Та упала и придавила ногу всаднику. Еще чуть-чуть и вепрь бы добрался до его величества, но тут не растерявшийся барон Дорсетхорн заслонил собой короля. Оружия у него не было, поэтому он схватил зверя за уши и удерживал его на месте, пока егеря освобождали его величество. Силы были неравны, барон чувствовал, что еще чуть-чуть и он не справится, морда кабана была уже у его лица, клыки тянулись к горлу, и тогда он вцепился зубами в нос вепря. Тот завизжал, и, хотите верьте, хотите нет, лишился чувств. Может от боли, хотя свидетели утверждали, что от нанесенного оскорбления, ведь, наверняка, его до этого никто не кусал за нос. Ну, вдобавок, барон еще и ткнул пальцами в глаза зверю, на всякий случай для ослепления. Тут подоспели остальные охотники и всадили в кабана десятки пик, рогатин и прочих охотничьих игрушек. За совершенный подвиг барон получил уже упоминавшийся титул, а также еще несколько привилегий, изложенных в королевском декрете. Вот такая вот история, достойная, чтобы за нее выпили.
  Что мы незамедлительно и сделали.
  - А где декрет? - вымолвил я заплетающимся языком. - Я хочу знать свои привилегии.
  Мои собутыльники переглянулись.
  - Он должен знать свои привилегии? - спросил пьяный Момордик у Аллума.
  Тот задумался, не сводя с меня тяжелого взгляда.
  - Должен, - вмешался я. - Я барон или не барон?
  - Он барон? - уточнил Момордик.
  - Барон, - подтвердил Аллум.
  - Барон должен знать свои привилегии?
  - Как "Отче наш", - вынес вердикт Аллум. - Иначе, какой же он барон.
  - Понятно, - обрадовался Момордик, взмахнул рукой и рухнул на пол. - Урм. Принеси декрет.
  
  
  Как я понял данный документ сочинялся в обстановке, сходной с нашей. Судя по тому, как менялись и добавлялись привилегии на куске пергамента, можно было оценить количество и качество выпитого в тот вечер.
  Итак, по порядку.
  "Барону фон Дорсетхорну дозволяется рыгать в присутствии короля".
  Перечеркнуто. Ниже следующая запись.
  "Барону фон Дорсетхорну никогда не дозволяется рыгать в присутствии короля".
  Дальше перечеркнутых записей не было. Они просто добавлялись, постепенно искривляясь к нижнему углу пергамента.
  "Барону фон Дорсетхорну дозволяется рыгать в присутствии короля, но не более двух раз за час.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется рыгать в присутствии короля, но не более пяти раз за вечер.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется сидеть в присутствии короля.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется сидеть, но не лежать в присутствии короля.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется выбрать вид собственной казни по своему усмотрению".
  Внизу размашистая закорючка и оттиск круглой печати.
  
  
  - Сдох, - сказал Личи, как бы между прочим, убирая со стола кости.
  - Кто? - также лениво поинтересоваться я.
  - Конюх.
  - А что с ним случилось? - удивился я. - Заболел чем-нибудь?
  - Да уж, заболеешь тут, когда на тебя наваливается тонна мяса.
  - Подожди, я не понял, объясни толком, что произошло?
  - Я же говорю, сдох конюх, который объезжал Топтодавла. Час назад отошел. Теперь Топтодавл у нас седьмой.
  
  
  Аллум стукнул передо мной по столу очередной чашей с вином.
  - Барон, вы уже дошли до нужной кондиции?
  - Какой?
  Он всмотрелся в мое лицо и подтолкнул чашу ко мне.
  - Спорим, что не сможете выпить.
  - А на что спорим?
  - Сначала выпейте, потом скажу.
  Это показалось мне забавным. Сбоку подсунулся осоловевший Момордик.
  - Ни за что не осилит.
  - Ах, так.
  Чаша вырывалась из рук и пыталась ускользнуть, но от барона фон Дорсетхорна еще никто не уходил. Я укротил ее непослушные круглые бока, прижал к губам и стал запрокидывать, раскрывая рот под содержимое. С каждым глотком мне казалось, что я проваливаюсь куда-то вниз: сначала под стол, затем под скамью, потом еще ниже ...
  - Барон вы выиграли, - донесся откуда-то голос Аллума.
  Я мог его слышать, но видеть не получалось. Глаза не подчинялись и отказывались открываться.
  - И какая награда?
  - Сейчас узнаете.
  Звуки отодвигаемой скамьи и тел, пытающихся выбраться из-за стола.
  - Держи его крепче, Личи. Ну что, господин барон, сможете вырваться?
  Я попытался, но, ничего не получилось. Руки Личи были словно тиски. Он держал меня очень плотно, а когда я дернулся, сдавил так, что я не смог вздохнуть.
  - Нет? Хорошо.
  Аллум наклонился ко мне.
  - Простите, господин барон, но я не могу позволить простолюдину дотронуться до вас. Поэтому я окажу вам честь и сделаю это лично. Уж, простите на будущее, но это необходимо для нашего общего дела.
  Пока я был в раздумье, что означали его слова, Аллум размахнулся и нанес удар кулаком в мой нос.
  В голове у меня зазвенело, потом потемнело, и я потерял сознание.
  
  
  В итоге я получил три дня передышки или каникул, кому какое выражение больше нравится.
  Первый день я лежал. Отказался от еды и ни с кем не разговаривал. Во второй день я согласился поесть. Во-первых, проголодался, а организм уже привык питаться по определенному распорядку; во-вторых, опухоль с носа стала спадать, я уже мог пытаться дышать, и это улучшило мое настроение; в-третьих, я понимал необходимость того, что со мной сделали, и глупо было продолжать злиться. В третий день я снизошел до беседы о своем самочувствии (найдите мне человека, который откажется обсудить проблемы, касающиеся его любимого).
  Хитроумный Аллум принес с собой портрет барона фон Дорсетхорна, а, уходя, оставил его.
  - Посмотрите на досуге.
  Я поставил портрет рядом с зеркалом. Всмотрелся и был поражен. Между нами, несомненно, было явное сходство. Я бы даже взял на себя смелость сказать, что это был один и тот же человек, просто в разном физическом состоянии: один отдохнувший и позирующий, второй уставший и невыспавшийся. Плюс влияние цивилизации, придававшее выражению моих глаз таинственную глубину.
  
  
  Настал день разрешения нашего пари с маркизом - день объездки уже седьмого Топтодавла.
  Наконец я мог рассмотреть знаменитое животное.
  Представьте себе среднего размера слона, уберите хобот и развесистые уши, придайте шее некоторую гибкость, чуть удлините ее, на конце создайте некое подобие лошадиной морды, по которой долго били кувалдой, так что спереди она стала плоской и раздалась вбок, заднюю часть туловища вытяните, чтобы она бесформенным куском свешивалась над задними ногами, и закончите это безобразие мохнатой метелкой вместо слоновьего хлыстика.
  - Это лошадь?
  - А кто же еще?
  - Ну ... - я не мог привести ни одного приличного определения. - Это не лошадь.
  - Это самая настоящая лошадь, - начал возмущаться Момордик. - Если испугались, так и скажите.
  - Я не испугался. Докажите, что это лошадь и я буду ее объезжать.
  - Вы хотите доказательств? Хорошо. Какими, по-вашему, несомненными признаками должно обладать это оскорбляемое вами животное, чтобы вы признали в нем лошадь.
  Я всмотрелся в оскорбляемое мною животное. Оно показалось мне уродливым, как никогда.
  - Оно должно быть подковано и должно уметь ржать.
  Маркиз состроил такую презрительную гримасу, что я сразу понял, что далеко не первый задавался вопросом о происхождении и идентификации данного существа, и далеко не первый именно так определял лошадь. Что делать, все мы мыслим стереотипно.
  По его знаку Личи осторожно подкрался к Топтодавлу и, поднатужась, смог на мгновение оторвать от земли одну из передних ног. И тут же отскочил в сторону. Но я успел заметить, как, действительно, блеснула металлом подкова, правда, раза в три-четыре больше обычной по размерам. Выждав, пока животное успокоится, Личи резко дернул его за хвост и отбежал прочь.
  Топтодавл взвился вверх своей задней частью и саданул назад ногами, издав при этом утробный звук.
  Тыр-хыр-пыр-дыд.
  В этих звуках явно было некая часть от лошадиного ржания, но лишь часть.
  - Ну, что, удостоверились? Видите, лягается.
  - Все равно внешне не похож.
  - Не выдумывайте. Он куда больше похож на лошадь, чем его папаша.
  - Папаша?
  - Ну, да. Завелся в наших краях один дракон, откуда приперся - неизвестно, повадился ходить пастись на луга, вот и обрюхатил кобылу. Та, когда жеребилась, сдохла, дракон исчез, может, прибили, может, улетел, остался только Топтодавл. Так что, барон, будете объезжать или сразу признаете поражение в пари,
   - Буду! - сказал я решительно.
  
  
  Когда я оказался сверху, Топтодавл от неожиданности просто оторопел, не понимая, что это с ним происходит. В смысле, кто посмел. Потом энергично дернул задом и я, взлетев вверх, проделав в воздухе нечто вроде "мертвой петли". Каким-то чудом приземлился обратно на спину Топтодавла и вцепился всеми пальцами в космы его гривы.
  Животное еще пару раз повторило свой маневр, но теперь я был наготове и улетал не так далеко, неизменно возвращаясь обратно. Его огромная масса все же имела недостатки - он не был столь энергичен в движениях, как настоящая лошадь.
  Зеваки вокруг восторженно ревели, наблюдая за нашим противостоянием. Как бы то ни было, но я пока держался на Топтодавле Седьмом и чем дальше, тем чувствовал себя все увереннее. В пару секунд взятой им паузы я даже попытался пнуть его ногами: "ну, давай, поехали".
  Тогда он повел себя иначе. Сильно подпрыгнул, в воздухе перевернулся брюхом вверх и в таком положении начал падать вниз, явно намереваясь шлепнуться на спину, в которую вцепился я. Вот, скотина.
  Не дожидаясь окончания полета нашего тандема, я оттолкнулся, и, совершив кульбит через голову, шлепнулся в грязь с опилками. Тут же над головой раздалось сопение этого чудовища.
  - Давай, топчи его, - в азарте заревел Момордик, заглушая всех. - Давай, дави его.
  Граф Аллум Среднегорский молчал и страдальчески кривился, мысленно прощаясь с претендентом на баронство.
  Но я совершенно не интересовал Топтодавла в качестве новой жертвы. Он перевернул меня своей уродливой головой и принялся обнюхивать карманы куртки, той самой, в которой я таскал ему лакомства. Сахар у меня был, поэтому я быстро откатился в сторону, вытащил кусок и бросил его перед Топтодавлом. Пока тот подбирал сахар с земли, я снова вскарабкался в седло и замер, сжав ногами здоровенные, налитые бока.
  Удивительно, но, схрустев угощение, Топтодавл повел себя весьма миролюбиво. Я уже замечал, что эта тварь явно обладала умом, причем, не в обиду лошадям, было это скорее наследством по отцовской линии.
  Так вот, Топтодавл теперь мне не препятствовал, а совсем наоборот.
  Типа дали сахар, так и быть, я за него отработаю, хотите при этом покататься - на здоровье, только потом опять про угощение не забудьте.
  - Дави его, - еще раз неуверенно крикнул маркиз и смолк, признавая пари проигранным.
  А мы с усмиренным мной чудовищем делали круг почета по двору. Он брел, подчиняясь всем моим указаниям, и люди почтительно расступались, освобождая дорогу барону фон Дорсетхорну.
  
  
  - Кстати, господин маркиз, мне очень не понравилось, как вы вели себя сегодня днем, в тот момент, когда я валялся в грязи под копытами вашего, мгм ... жеребца.
  - И что же вам не понравилось? Мы довольно неплохо провели время. Было весело.
  - Мне не понравилось, как вы кричали "Топчи его, дави его".
  - А что я должен был кричать? Мы заключили пари, я поставил на свою лошадь и потому поддерживал ее и подгонял, как умел.
  Святая простота и наивность. Искреннее недоумение в его глазах только раззадорило меня.
  - Вы слишком азартно его поддерживали.
  - Как хотел, так и поддерживал, - буркнул он уже раздраженно.
  - Значит, вы не хотите извиниться.
  Это был не вопрос, а утверждение.
  - Что?
  - В таком случае я вас вызываю, маркиз. Я считаю, что вы смертельно обидели меня.
  Момордик молчал, удивленный и озадаченный, молчал, пыхтел, и все больше заливался багрово-красным.
  - Вы испугались?
  Он заревел и вскочил из-за стола. Я испытал удовлетворение, что пробил эту толщу сала и вальяжности, и под их покровом обнаружились обыкновенные человеческие чувства, понятные и предсказуемые.
  Вмешался Аллум. Он успел втиснуться между нами, еще чуть-чуть и мы бы столкнулись грудными клетками, желая опрокинуть друг друга.
  - Остановитесь. Вы что, с ума посходили? Или вино ослабило ваши и без того тощие мозги? Момордик, перестаньте сотрясать воздух. Барон, какая муха вас укусила? Вы что, забыли о деле, которое ждет нас и которое важнее всех ваших обид?
  - Не забыли.
  Я отодвинулся от Момордика.
  - Вы нужны живыми и невредимыми, - продолжал нотации граф.
  - Что же вы не отговорили меня от выездки Топтодавла? А если бы он меня покалечил?
  - Я был уверен, что вы выйдете победителем в этом состязании ...
  Вот так. Хоть плачь от умиления, хоть выпрямься от гордости от признания собственных заслуг.
  - ... Маркиз, кстати, тоже был уверен. Не так ли, маркиз?
  - Ну, да! - после паузы и без энтузиазма подтвердил Момордик.
  - И потому так кричал, призывая эту тварь меня покалечить.
  Безнадежное дело - пытаться смутить Аллума, графа Среднегорского.
  - Он погорячился. Я не думаю, что это большое преступление. Это все вследствие азарта, а маркиз человек азартный, вот и переусердствовал. Но не подумал, что это вас обидит. Ведь не подумали, маркиз?
  - Не подумал, - согласился Момордик.
  - И теперь искренне сожалеет об этом. Сожалеете, ведь?
  - Ну да. Сожалею, - вздохнул Момордик.
  - Вот и замечательно. Будем считать инцидент исчерпанным. Пожмите друг другу руки в знак примирения и продолжим наш ужин.
  Пожатие Момордика было крепким, а ладонь влажной. Все-таки он испугался, решил я, и эта мысль прибавила мне аппетита.
  
  
  - А что будет, когда все закончится?
  Момордик не понял моего вопроса.
  - Что буду делать я, когда все закончится? После того, как мы съездим на Совет.
  - Сделаете свое дело и в любой момент можете вернуться обратно.
  - Обратно? Домой?
  - Обратно, - подтвердил он. - К себе. В свое время. В свой мир.
  - Это после некролога в газете и персонального места на кладбище?
  - Ну и что?
  - Как же объясню свое воскрешение?
  - Очень просто.
  Далее он принялся так легко и непринужденно излагать, словно пересказывал сюжет очередного мыльного сериала, что я невольно усомнился, кто из нас на каких культурных традициях рос.
  - Очень просто. Это были не вы.
  - Это как?
  - Ну, нашли обгоревший труп. Решили, что это вы. А это были не вы.
  - А кто же тогда?
  - Да кто угодно. Один из грабителей.
  - Каких грабителей?
  - Да самых обыкновенных. У вас что, нет грабителей?
  - Есть.
  - Ну вот, видите.
  - Хорошо, а где в таком случае был я?
  - Валялись без сознания в кустах. Вас ударили по голове, вы остались живы, но потеряли сознание. Тут появились стражники. Грабители испугались и бросились наутек. Стражники за ними.
  - Какие стражники?
  - Обычные. У вас что, нет стражников?
  - Есть, - почему-то я представил себе гаишника с большим животом и помахивающего полосатой палкой. Как он бежит вслед за мифическими грабителями, и его живот при этом чуть ли не волочится по асфальту.
  - Ну вот. Вместо вас погиб один из грабителей, его труп обгорел и был принят за ваш труп.
  - Почему?
  - Потому что у него были обнаружены ваши вещи, - терпеливо, как неразумному младенцу, втолковывал маркиз. - Ведь грабители вас ограбили? Значит, забрали одежду, обувь, фамильные драгоценности.
  Я выразительно хмыкнул.
  - У вас что, нет фамильных драгоценностей?
  - Есть, конечно, есть, - поспешил я бодро отрапортовать.
  - Вот. По ним и опознали труп.
  - А куда делся я, когда очнулся? Ведь я должен был отправиться домой, и там бы выяснилось, что я не умер.
  - А вы не пошли домой.
  - Почему?
  - Вы не помнили, где ваш дом. Вы вообще ничего не помнили. Ни как вас зовут, ни какого вы сословия, ни где вы живете. От удара по голове у вас отшибло память.
  - И что же я делал?
  - Брели куда глаза глядят, пока не набрели на полузаброшенный монастырь. Местные схимники приютили вас, дали кров и пищу, вы проводили дни и ночи в непрерывных молитвах, прося вернуть вам утраченную память. Но все было напрасно и тогда, в порыве отчаяния, вы дали обет: отыскать знаменитую Чашу Грааля, и свершилось чудо - вы все вспомнили.
  Вот, пожалуйста, покруче любого Вальтера Скотта. Под конец я так заслушался, что не стал возражать насчет монастыря и обета. Уж что-что, а с монастырями у нас дефицит, не говоря уже о легендарной посудной утвари.
  - И вернулись домой, в семью, которая не чаяла уже никогда более увидеть навсегда потерянного сына, мужа и отца. У вас семья-то есть?
  - Есть! - огрызнулся я. - А если я не захочу возвращаться?
  - Ну ...
  Тут он запнулся. Запнулся совсем ненадолго, и лицо его в этот миг утратило благодушие.
  - ... в принципе, вы вполне можете и задержаться здесь.
  - В качестве кого?
  - Сами решите.
  
  
  - А почему графа зовут Среднегорским?
  - О, - Момордик придержал коня, рвущегося к обочине с изумрудной травой, - это очень занимательная история. Дело в том, что графу в наследство достался скалистый хребет на северо-востоке, неподалеку отсюда, миль двадцать. Хребет, как хребет, ничего особенного, лес не очень хороший, не строевой. Но однажды проезжал в тех краях королевский ловчий, увидал хребет и предложил королю купить его, чтобы устраивать состязания драконов.
  - Драконов? - я решил, что мне послышалось.
  - Драконов, - подтвердил маркиз. - Каждый уважающий себя король считает нормой держать при дворе парочку подобных тварей. Хотя, занятие это, скажу, неспокойное и весьма затратное. Драконы, они ведь как бабы, сегодня спокойные, а настанет лунный цикл, начинают беситься. Сожрать пару стражников и разворотить конюшню - обычное дело.
  Его конь умудрился все же вырвать клок травы.
  - А в чем заключаются состязания?
  - Прыгают с горы и летят в свободном полете, не двигая крыльями. Парят. Кто дальше улетит, тот и выиграл.
  - И далеко улетают?
  - По-разному. Так вот, король обратился к Аллуму с предложением продать хребет. Но дело в том, что, согласно отцовского завещания, граф обязан был хранить в целостности все родовые земли. И, в то же время, королю ведь не откажешь ... Что делать? Тогда граф сказал королю, что хребет этот совсем невелик, так, холмик средней величины и совсем не подходит, чтобы устраивать состязаний драконов. Как так? - удивился король и опять послал разузнать своего ловчего. Но за ту неделю, что ловчий добирался до наших мест, вассалы графа убрали добрую половину злополучного хребта и разбросали камни по окрестностям. Там на склоне даже деревенька была с десяток дворов, ее тоже снесли.
  - И что, жители были не против?
  - Против, конечно. А па-а-чем-у-у м-ы-ы д-о-олжн-ы-ы бр-о-ос-а-ать н-а-аш-и д-о-ом-а-а ... Говор у них такой своеобразный. Да разве Аллуму повозражаешь. Лично повесил самых строптивых, остальные разбежались. Дома сожгли, пепел развеяли. Так вот, прибыл ловчий, глядит и глазам своим не верит: была высокая гора, остался маленький холм. Ловчий, естественно, в претензии.
  - А вы когда хребет видели, в какое время суток? - спрашивает его граф. - Утром?
  - Утром, - подтверждает ошеломленный ловчий.
  - Так по утрам у нас здесь страшные туманы, - поясняет Аллум. - От них либо миражи, либо все предметы вырастают в размерах в несколько раз.
  А после так накачал ловчего вином, что у бедняги всю обратную дорогу в глазах туман стоял.
  - И после этого граф Аллум стал Среднегорским?
  - Именно, - ухмыльнулся Момордик. - Кстати, история на этом не закончилась. Для состязаний выбрали гору у границы с соседним королевством. При приземлении драконы вытоптали поле с овсом и разнесли вдребезги замок тамошнего князька. Князек попытался добиться возмещения убытков с нашего короля, но тот, раздосадованный поражением своих драконов, и слушать не захотел. Кинулся князек жаловаться к своему королю. Слово за слово ... В общем, из-за этих самых состязаний и начались приготовления к войне. Сначала драконы, потом ссора, теперь Военный Совет.
  
  ЧАСТЬ ВТОРАЯ
  
  За что Дорофеев был благодарен судьбе так это за умение легко посыпаться. Легко и рано. Конечно, между умением легко просыпаться и умением легко вставать есть большая разница, но без наличия первого нельзя получить второго, и тем более никак невозможно наоборот.
  В каком бы состоянии, в какое бы время суток ему не пришлось прилечь, но в промежуток между половиной шестого и шести часов утра он покидал состояние сна и возвращался из мира грез в суровую и порой жестокую реальность.
  Конечно, если бы он был женат или имел подружку, то в его распорядке дня и ночи появились бы изменения. Но в настоящий момент он был одинок. С последней своей пассией Дорофеев расстался три месяца назад: они одновременно пришли к выводу, что стали неинтересны друг для друга.
  Борьба за существование требует соблюдения определенных правил поведения; одним из таких правил, самым нелюбимым, являлась необходимость вовремя являться на работу. Странное дело, но Дорофеев обитал в странном и непонятном для любого разумного человека противоречии между умением всегда легко просыпаться и свойством постоянно опаздывать на работу.
  
  
  Вот и сегодня. Как ни старался он выйти пораньше и первым втиснуться в переполненный троллейбус, результат оказался прежним. Плюс двадцать минут от начала рабочего дня. О чем ему с возмущением и заявила Кира Юрьевна, заместитель директора архива.
  Одетая в строгий деловой костюм серого цвета эта пожилая женщина казалась ему сошедшей с полки архивных документов начала прошлого века. Наверное, она еще Ленина видела, живого.
  - Вы опять опаздали, Тимофей Юрьевич. Это возмутительно. А ваш внешний вид. Посмотрите, на кого вы похожи. Такое впечатление, что вы не спали всю ночь.
  Дорофеев искоса глянул в большое зеркало на стене. Да, видок неважный. Плюс синяки. Как ни старался он припрятать их под тональным кремом, они все равно предательски синели на левой скуле.
  - У меня бессонница.
  - А такое впечатление, словно вы всю ночь пили.
  - Я вообще не пью, - огрызнулся Дорофеев и неудачно повернул лицо, подставляя свету его левую половину.
  - Вы что, дрались?
  Это Кира Юрьевна заметила синяки.
  - Поскользнулся на лестнице.
  - Мне кажется, Тимофей Юрьевич, вы не совсем представляете назначение нашего архива и требования к людям, которые здесь работают. Архив - это в своем роде храм, храм науки и истории. И нельзя в этот храм являться с опозданием и побитым лицом. Что подумают наши заказчики, придя в эти стены и увидев вас.
  - Я обязательно схожу к врачу насчет своей бессонницы, - пообещал Дорофеев, потому что надо было что-то пообещать.
  - Идите работайте, - холодно сказала Кира Юрьевна.
  
  
   На сегодня ему досталась тяжба полуторавековой давности. Дорофеев сдул невесомую пыль с картонной папки, осторожно развязал тряпичные тесемки и извлек документы.
  Бригадный генерал Агафон Липатьевич Ломов подал в суд на своего соседа: дворянина Соколкина Ивана Петровича.
  Манера выражать свои мысли у отставного генерала не отличалась изысканностью (это был старый вояка, привыкший говорить исключительно междометиями), но, уездный писарь смог внятно воплотить на бумаге претензии, возникшие у Ломова к его предприимчивому соседу. Все началось с того, что дворянин Соколкин Иван Петрович решил соорудить у себя смолокурню. Молодец, толковый человек. Не стал бесцельно тратить жизнь на охоту и тисканье дворовых девок, а решил сделать что-то свое. К несчастью деревня, где была построена смолокурня, располагалась рядом с границей владений генерала Ломова, совсем недалеко от его поместья.
  Вот что из этого получилось в итоге.
  "Воздух в округе пахнет гарью и еще чем-то вонючим. Крепостные дворянина Соколкина для работы смолокурни вырубают сосновый лес, отчего оттуда ушел весь зверь и во время последней охоты генерал Ломов не подстрелил ни одного зайца, хотя раньше каждый раз приносил не меньше десятка. Далее. Когда крепостные дворянина Соколкина возят на смолокурню сосновые чурки, они то и дело норовят срезать дорогу через владения генерала Ломова и топчут траву на его лугу. А ведь покос трав на этом самом лугу ежегодно дает не менее пятидесяти рублей чистого доходу. А теперь, с учетом вытоптанной травы, дай бог взять половину этого".
  Дорофеев зевнул и испуганно огляделся, не видит ли Кира Юрьевна. Обошлось.
  Он отложил документы в сторону, они вызывали у него неодолимую скуку. Глаза скользнули по сторонам и остановились на газете, лежащей на соседнем столе. Объявление в квадратной рамке было набрано крупными жирными буквами.
  "Профессор Розенталь. Лечение расстройств, связанных со сном. Стопроцентная гарантия успеха".
  
  
  - Как долго вы страдаете от бессонницы?
  Врач быстро глянул на лежащую перед ним больничную карточку и добавил:
  - Тимофей Юрьевич.
  Дорофеев улыбнулся, потому что вспомнил довольно старый анекдот. Доктор спрашивает больного: "Скажите, вас мучают эротические сны?". "Почему мучают?", - удивляется больной.
  Его гримасы не остались незамеченными.
  - Я сказал что-то смешное? - насупился врач.
  - Нет, что вы, - Дорофеев поспешил принять серьезный вид, - это я так, о своем.
  - Итак, я вас слушаю.
  - Доктор, у меня проблемы со сном.
  - Ничего страшного. Наши врачи являются высококвалифицированными специалистами и имеют большой опыт с подобного рода недомоганиями. Итак, начнем сначала. Как долго вы страдаете от бессонницы?
  - Дело в том, что у меня нет бессонницы. У меня проблемы со сном.
  - Я не совсем понял.
  - У меня нет бессонницы. Я, вообще, не знаю, что это такое. Я засыпаю быстро, в течение, наверное, нескольких минут. Только положил голову на подушку и раз ... готово. Мне не надо пить на ночь лекарство, считать слонов и так далее. То есть, уснуть, проблем нет никаких. Но вот сами сны ... Они странные.
  - Вам снятся кошмары?
  - Не совсем.
  Врач ухмыльнулся.
  - Что-то эротического содержания?
  - Было бы неплохо. Дело в том, что я вижу один и тот же сон. Каждую ночь.
  Врач призадумался.
  - И насколько точно он повторяется?
  - Он не повторяется. Он продолжается.
  - Не понял. Что значит продолжается?
  - Доктор, вы смотрите сериалы? Типа, не родись красивой или про няню Вику?
  Странно, но врач смутился. - Ну, бывает иногда.
  - Так вот, я тоже смотрю что-то вроде такого сериала. Каждую ночь новая серия. Она начинается с того момента, на котором закончилась старая. В том смысле - на котором завершился мой прошлый сон. Понимаете?
  Врач сразу стал серьезным и подчеркнуто внимательно оглядел сидящего перед ним.
  - На какую тему этот ваш ... э-э ...
  - Сон, - помог ему Дорофеев. - На тему Средневековья. Словно я попал во времена рыцарства и вынужден там играть роль одного из местных князьков.
  Он не стал пока добавлять, что после подобных сеансов он чувствует себя совсем не отдохнувшим, а совсем наоборот, словно все, что происходит с его героем там, непосредственно отражается на нем здесь. Физические нагрузки, раны, ушибы, усталость, боль.
  - И что, все эти сны, они действительно ... идут один за другим?
  - Да, в очень логичной и жесткой последовательности. Словно вы смотрите фильм, разбитый на множество частей.
  - А другие сны вам снятся?
  - Нет. Только этот один.
  - И как давно с вами это происходит?
  - Больше месяца.
  - И вы хотите, чтобы этот сон прекратился.
  Посетитель не согласился.
  - Да нет, зачем. Мне даже интересно, чем все закончится. Просто я хотел бы понять, насколько это необычно? И не опасно ли это? Вообще, как часто подобные случаи происходят с людьми? И еще, с чем это может быть связано? Какова причина того, что я участвую в таком вот сеансе?
  Доктор ответил не сразу. Что-то черкал ручкой на бумаге перед собой, опять рассматривал посетителя.
  - Я постараюсь ответить на ваши вопросы. Повода для беспокойства особого нет, подобные случаи уже описаны в мировой практике. Связано это, конечно же, с деятельностью головного мозга. Причины могут быть самые разные. Переутомление, прием каких-либо психотропных лекарств, травма, наконец. Да что угодно. Для того, чтобы попытаться понять механизм, необходимо провести обследование. Вы живете с родителями?
  - Нет. Я сирота.
   - А где работаете?
  - В историческом архиве.
  - Вот видите, уже первая связь с тем, что с вами происходит. Ваша профессиональная деятельность. Давайте сделаем так. Вы оставьте ваши контактные телефоны, на следующей неделе с вами свяжутся, и вы подъедете для более тщательного обследования. Договорились?
  После того, как посетитель удалился, доктор достал из ящика стола визитную карточку и, недовольно морща лоб, набрал телефонный номер.
  - Здравствуйте, это профессор Розенталь. Вы знаете, у меня имеется случай, который вас наверняка заинтересует.
  ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
  
  Мной начала одолевать болезнь, известная и присущая каждому славянскому человеку: непонятная тоска и чувство безграничного одиночества, вне зависимости, где ты находишься - в безлюдной пустыне или "средь шумного бала". Среди бала это ощущение, кстати, еще острее и намного противнее. Требовалось срочно предпринять нечто для возвращения бодрости духа.
  Ближе всех оказался Момордик.
  - Послушайте, барон, вот вы называете слуг выродками черного пустырника. А что это такое, черный пустырник?
  Барон долго хлопал веками.
  - Вы хотите узнать, что такое черный пустырник?
  - Да.
  - Вам, наверное, кто-то посоветовал узнать, да? Вот, выродки.
  - Да нет, я сам.
  Барон мне явно не верил.
  - Честное слово, сам.
  - Хорошо, слушайте.
  Он рассказывал минут пять. Рассказывал хорошо, подробно и с выражением, подбирая точные слова и искусные метафоры, жестикулируя и с непревзойденной мимикой на лице. Живописал, одним словом. После первых фраз в висках у меня закололо, потом начало повышаться давление, через минуту мне стало жарко, и закружилась голова, еще спустя чуть-чуть начало мутить, я держался из последних сил, но все равно в конце, взирая на расплывающийся окружающий мир, выблевал на пол половину сегодняшнего ужина.
  Граф Аллум недовольно покосился в нашу сторону.
  - Я рассказывал ему про черного пустырника, - поспешил объясниться Момордик.
  - Прекратите, - потребовал Аллум очень неприятным тоном.
  К моей радости Момордик согласился. Правда, заметил на прощание, что не успел объяснить еще и половины всего.
  
  
  Укладываясь спать, я, на всякий случай, решил поинтересоваться у Личи.
  - Слушай, ты не замечал, я не страдаю лунатизмом?
   Его физиономия вытянулась и стала похожа на знак вопроса.
  - Ну, не замечал ли ты, не встаю ли я по ночам и не хожу молча по замку, словно сплю, но при этом не сплю, и будто замороженный?
  Он энергично замотал головой: нет, нет и нет.
  - Ну и хорошо.
  Значит, это не я покушался на Аллума. Я откинулся на кровать и захрапел.
  
  
  Чем можно прогнать болезнь, присущую всякому славянскому человеку - переключить его внимание со своей персоны на иной предмет, достойный внимания.
  - У нас гости, - объявил поутру Аллум.
  - Кого еще черт при ...
  Я не закончил фразу, потому что из-за плеча графа показалось женское лицо.
  - Позвольте представить. Барон фон Дорсетхорн, - Аллум указал на меня, - а это моя сестра Бригитта, урожденная графиня Среднегорская. Со своей служанкой Мартой.
  Хотя и говорят о породе, культивируемой поколениями предков, внешний вид Бригитты меня совсем не впечатлил. Наверное, предки старались плохо, или все лучшее в этой семье перешло в сторону мужчин. Невысокая, полноватая, в полумраке мерцающих свечей она походила на упитанного подростка, втиснутого в платье на два размера меньше необходимого. Со слишком, на мой взгляд, большим вырезом впереди, из которого выпирали объемные шары грудей. В общем, она могла быть вполне ничего, если бы все не портило вот это "слишком": чуть больше всего, чем необходимо, в итоге давали плачевный результат.
  Бригитта присела в поклоне, здороваясь со мной, я растеряно кивнул в ответ.
  - Вот видите, графиня, - пояснил Аллум, - я предупреждал.
  - Все не так страшно. Я думаю, совместными усилиями мы исправим эту беду.
  Их короткий диалог был не понятен для меня, но я пока не стал уточнять, о какой такой беде идет речь.
  Графиня, урожденная Среднегорская прошла вперед, и я увидел ее служанку.
  В голову сразу пришли мысли о несправедливости жизни, гримасах судьбы и несовершенстве этого мира. Вот, кто по всем классическим канонам обязан быть графиней. Служанка оказалась стройной, с черными, как смоль волосами, глазами под стать волосам, и в ее движениях было столько изящества, что захотелось зааплодировать.
  - Здравствуй, Марта, ты все такая же, - поздоровался Аллум и, мне показалось, что в его голосе проскользнули необычные нотки.
  - Здравствуйте, господин граф.
  У нее был чувственный грудной голос, от которого, наверное, ни у одного мужчины кругом шла голова.
  - Познакомься, Марта. Это барон фон Дорсетхорн, хозяин замка.
  Она полуобернулась в мою сторону и присела в реверансе, не говоря ни слова. Лишь бросила из-под ресниц обжигающий взгляд.
  
  
  - И как долго графиня, урожденная Среднегорская планирует пробыть в гостях? - поинтересовался я просто так, чтобы поддержать угасающую в вечернем полумраке беседу.
  - Как минимум, до тех пор, пока не сочтет, что вы достаточно обучены.
  - Что-то я не понял.
  - Дорогой барон, ну как вас можно выпускать в общество?
  - ???
  - Да ведь вы тут же станете посмешищем. Никто из благородных людей не пожелает иметь с вами дела, ваше имя утратит свой вес, а ваше влияние сразу пойдет на убыль. С вашим мнением могут просто перестать считаться.
  - И что будет причиной данных катаклизмов? - растерялся я.
  - Вы не умеете себя правильно держать, вести светские беседы, ухаживать за женщинами. Именно основным правилам светского поведения вас и попытается обучить Бригитта.
  - А ее не смущает тот факт, что я ничего не знаю?
  - Ничего не помните, - поправил Аллум. - Вы охотились на лис, лошадь понесла, испугалась, сбросила вас ...
  - Сбросила меня, барона фон Дорсетхорна, самого умелого наездника королевства?
  - И у самых умелых наездников бывают оплошности. Особенно когда они пьяны настолько, что не могут передвигаться пешком, а лишь только в седле.
  - Ну, допустим, - согласился я, - это похоже на правду.
  - Так вот, лошадь понесла, вы упали, ударились головой ...
  - ... потерял сознание, очнулся, гипс.
  - ... потеряли сознание, очнулись, потеря памяти. Такова версия, которая известна графине. Теперь ваши друзья совместными усилиями пытаются помочь вам восстановить утраченное.
  - Графиня замужем?
  Странно, что столь простой вопрос вызвал у Аллума заметное замешательство, а у маркиза, пьющего рядом, злорадную улыбку.
  - Нет, она свободная женщина.
  - И уже немолода, кажется.
  - Относительно немолода. А что вас смущает?
   - Я припоминаю, что присутствие незамужней дамы в доме у постороннего мужчины считается признаком дурного тона.
  - В данном случае все приличия соблюдены, - успокоил меня Аллум. - Графиня находится в гостях не одна, ее сопровождает служанка. Нет, несомненно, пойдут распространяться различные слухи и сплетни, возможно, даже придется вступиться за честь дамы и поставить на место слишком усердных злопыхателей.
  - ... ?
  - Вам, дорогой барон, - ответил Момордик на мой немой вопрос.
  - Мне?
  - Как хозяину дома. Но это только пойдет на пользу общему делу. Парочка поединков заставит всех вспомнить Дорсетхорна.
  - Вы хотите, чтобы я дрался?
  - Конечно. Несколько трупов придутся весьма кстати.
  - Я никого не буду убивать.
  - Тогда убьют вас, - спокойно отреагировал Аллум.
  - Я не буду драться.
  - Придется. А куда вы денетесь. И помните, что у нас договоренность. Вы должны стать бароном фон Дорсетхорном, а барон фон Дорсетхорн никогда не откажет себе в удовольствии продырявить кого-нибудь из своих болтливых соседей.
  
  
  Учиться, учиться и еще раз учиться.
  Кто бы говорил. Наш первый урок оказался и коротким, и последним.
  Началось с того, что Бригитта оказалась одна. Когда я пришел в комнату, в которой поселилась графиня урожденная Среднегорская, то ее служанки там не оказалось. Так что повод для какого-нибудь острого на язык соседа был готов сразу. Ну а дальше поводы повалили так часто, что в соседи можно было бы смело брать все взрослое население страны и неизвестно, не пришлось бы задействовать кого-нибудь по несколько раз.
  Наверное, Бригитта надела самое тесное платье, которое имелось в ее гардеробе. Материя так плотно обтягивала ее телеса, что казалась второй кожей и должна была треснуть при первом же резком движении.
  
  
  - А где Марта? - как бы между прочим поинтересовался я.
  - Она занята. А что?
  - Да нет, ничего.
  В смысле ничего хорошего, потому что ситуация складывалась недвусмысленная. Незамужняя дама наедине с холостым мужчиной, с одной стороны, обладателем благородного титула барона, с другой стороны, обладателем репутации повесы, гуляки и бабника. Неужели она сама не понимает этого?
  Бригитта явно не понимала. Потому что приблизилась ко мне так близко, что уперлась своим бюстом в мой живот.
  - Вы знаете, что сейчас модно носить? Например, чулки.
  Она приподняла край платья и продемонстрировала мне округлое колено, обтянутое шелковой материей.
  - И если вы желаете угодить даме своего сердца ...
  Я поспешно отодвинулся от нее подальше.
  - Дама сердца у меня отсутствует, как таковая.
  Она приняла данный факт к сведению.
  - Итак, дорогой барон, с чего начнем?
  На мой взгляд вопрос прозвучал весьма двусмысленно и, вообще, ситуация нравилась мне все меньше и меньше.
  Я неопределенно промычал в том смысле, что не представляю, с чего следует начинать.
  - Скажите, дорогой барон, какой предмет является одновременно и оружием, и средством рассказать о своих чувствах, и способом передать нужную информацию.
  Я предположил, что меч. Отличный способ выразить чувства.
  Она рассмеялась, отчего груди едва не выскочили из платья. Они колыхались на самой границе лифа, и я с напряжением ждал, преодолеют ли они, сдерживающую их путь к свободе, полоску ткани. Обошлось.
  - Это типично мужской ответ. А вот представьте, каким образом женщина может осуществить все эти действия?
  Я честно попытался представить. Ничего не получилось.
  - А на самом деле все очень просто.
  С этими словами она показала мне обыкновенный веер.
  - Вот предмет, который, помимо выражения чувств, может служить для передачи информации. В наше время, когда за поведением женщины следят десятки глаз, когда всюду имеются внимательные уши, когда от одного неосторожного слова или взгляда зависит добрая или дурная репутация, этим способом нельзя пренебрегать. Смотрите и запоминайте. Во-первых, значение имеет цвет веера. Белый означает чистоту, невинность, черный - печаль, красный - радость, желтый - отказ, голубой - постоянство, зеленый - надежду.
  Я осторожно хмыкнул. Веер Бригитты был белого цвета. Как-то не очень он гармонировал с ее откровенным нарядом, больше подходящим, пардон, какой-нибудь шлюхе.
  - Подавая веер мужчине верхним концом, вы выказываете ему свою симпатию и расположение. Подавая ручкой - презрение. Желая сказать "да" - дама прикладывает веер левой рукой к правой щеке, а "нет" - правой рукой к левой щеке. Запомнили?
  Я быстренько кивнул, решив, что так обойдется дешевле.
  Воодушевленная первыми успехами, Бригитта засемафорила, словно опытный моряк. Веер хаотично мелькал у нее в руках, я не успевал отслеживать его перемещения, а о том, чтобы запомнить смысл положений, который она тут же объясняла, не было и речи.
  "Да", "Нет", "Я вас люблю", "Я вас не люблю", "Мои мысли всегда с вами", "Я к вам не чувствую приязни", "Я приду", "Я не приду", "Не приходите сегодня", "Приходите, я буду довольна", "Будьте осторожны, за нами следят", "Молчите, нас подслушивают", "Я хочу с вами танцевать", "Вы меня огорчили", "Следуйте за мной", "Я готова следовать за вами", "Отойдите, уступите дорогу!", "Убирайтесь прочь! Вон!".
  - Запомнили?
  Я с тоской подумал, зачем мне все это надо. Вспомнил менторский тон Аллума: это он виноват. Зачем гуляке, задире и барону фон Дорсетхорну знать салонное искусство владения веером. Да он любую понравившуюся ему даму обрюхатит без всяких этих тонкостей и несмотря на ее протесты пучком перьев. Еще и засунет его ей в ...
  Недовольный голос Бригитты вернул меня к реальности.
  - Так вы запомнили?
  - Да! - я прикинул, сколько времени осталось до обеда. Должен быть уже скоро. Черта с два после него графиня, урожденная Среднегорская, сможет найти меня, чтобы доставать своими уроками. И никакой Аллум ей не поможет.
  - При помощи веера можно построить точную смысловую фразу. Например, что я сейчас сказала?
  Невозможно было и пытаться разобрать суть ее судорожных движений.
  Я хотел было отшутиться, но сдержался. Не хватало, чтобы она начала смеяться и стряхнула с себя платье.
  - Вы сказали, - тут я всмотрелся в ее ожидающие глаза и ляпнул наугад, - "Я люблю тебя и готова быть вашей".
  Дальше случилось неожиданное.
  - Да! - заорала Бригитта не своим голосом и бросилась мне на шею. - Да, милый, я готова быть твоей.
  Просто любовь с первого взгляда какая-то. Ведь только вчера приехала и с тех пор ни одним словом не перекинулись.
  - Стоп, - признаюсь, оторвать от себя, вцепившуюся мертвой хваткой, Бригитту было совсем непросто. - Графиня, остановитесь и остыньте. Что подумают соседи? Что скажет ваш брат?
  - Любовь выше этих предрассудков. Ну, иди же ко мне.
  Я идти к ней не хотел. Наоборот пятился назад, стараясь приблизиться к спасительной двери.
  - Неужели ты меня не хочешь?
  - Графиня, мы с вами слишком разные люди и между нами невозможно никаких близких отношений.
  Она выставила перед собой веер, грозно им покачивая. Честное слово, не знаю, что означало это положение. Впрочем, Бригитта все объяснила на словах. - Только что вы нанесли мне страшное оскорбление. И вам придется приложить очень много сил, чтобы я вас простила.
  На том и разошлись, недовольные друг другом.
  
  
  Зарисовки из жизни средневекового рыцаря.
  Вы целый день занимаетесь физическими упражнениями и не слазите с коня. Вечером, чуть живой от усталости, вы вываливаетесь из промокших насквозь доспехов, из последних сил принимаете холодный душ, бросаете что-то в рот, инстинктивно это жуете, запиваете глотком вина, добираетесь до своей кровати с одним только желанием: упасть и поскорее уснуть, но не тут-то было. Потому что кровать уже занята.
  При моем появлении Марта приняла весьма соблазнительную позу.
  - Меня послала графиня, - кротко объяснила она свое присутствие.
  - Зачем?
  - Она полагает, что, возможно, вы забыли некоторые навыки столь необходимые мужчине для общения с дамой, и потому я сначала должна помочь вам вспомнить их, или научить снова, а уже потом моя госпожа соизволит ...
  Дальше она продолжать не стала, а состроила весьма выразительную гримасу, смысл которой был весьма однозначен.
  "Отдаться вам" - перевел я на общепринятую в высшем обществе терминологию. Или, как говорят простолюдины, "потрахаться".
  Вот ведь, странное дело, суть процесса одна, а смысл, выражаемый словами, получается совершенно разный. Отдаться - звучит возвышенно и подразумевает красоту отношений и некую жертвенность. А вот потрахаться - это на уровне размножения и вульгарного удовлетворения своих инстинктов.
  Мое молчание было истолковано, как знак согласия.
  Она повела плечами, платье соскользнуло с ее тела и упало под ноги бесформенной грудой. Больше на ней ничего не было.
  - С чего начнем, барон?
  - А ты хорошая учительница?
  - Пока никто не жаловался.
  И чувственно провела ладонями по своим бедрам.
  Ничего не скажу, она была красива. Идеально сложена и пропорционально развита, даже обидно, что такое совершенство облачено в грубые покровы низшего сословия.
  - С крепкого и здорового сна.
  - Мне кажется, я не совсем поняла смысл ваших слов, милорд.
  - Объясняю еще раз для голых, бесстыжих и бестолковых служанок. Оденься и иди к себе. Мне твои услуги не нужны.
  Честное слово, она обиделась и от этого стала еще красивее. Глаза расширились и потемнели, приобретя загадочную глубину, кожа покраснела, а соски грудей вызывающе заострились.
  - Я вам не нравлюсь?
  Ну, как такая могла не нравиться? А вот все равно не готов я был переступить незримую черту и ринуться в омут порока. И, главное, не мог объяснить самому себе почему.
  Вот ведь странное дело. Окажись я опять в своем времени, в своем мире, и привычка все упрощать и делать быстро не оставила бы мне даже и тени сомнения. Встреться мне женщина раскованная, без комплексов, столь же красивая, готовая на все, ничего не требуя взамен и ни на что не претендуя, и не намечалось бы в перспективе ни ревнивого мужа, ни злопамятного соперника, не усматривалось бы в будущем намерений выйти замуж, требований вечной любви, и всей прочей шелухи и чепухи, - стал бы я раздумывать и колебаться?
  Да штаны слетели бы с меня раньше, чем она повела плечиком.
  А вот теперь не захотел. Или не смог. Неужели все бароны таковы или появился во мне внутри некий стержень, не от настоящего барона, а от его образа, из лучших сторон его образа, сотканного из слухов и легенд, моих собственных представлений о достоинстве носителей рыцарского звания, и вот этот стержень заставлял меня теперь держать спину прямой.
  - Я приказываю тебе идти спать.
  - Вы не можете мне приказывать, - игриво возразила она. - А если так?
  И, повернувшись ко мне спиной, чуть наклонилась и выставила ягодицы.
  - Красивая попка, - согласился я. - Интересно, выдержит ли она двадцать ударов плетью?
  До нее дошло. Не одеваясь, схватила с пола одежду и выскочила прочь, на прощанье грохнув дверью.
  Я лег в постель, но признаюсь, заснул не сразу. Пред глазами то и дело вставала точеная фигурка в отблеске свечей.
  
  
  За завтраком Бригитта устроила скандал.
  - Да как вы посмели угрожать наказанием моей служанке.
  Сама героиня конфликта сидела невинно, потупив глазки и ни за что нельзя было узнать в этой тихой скромнице ночную фею разврата.
  Мне было так лень пререкаться, что я подождал, пока Бригитта выкричится, выдохнется, умолкнет, недоумевая, отчего я не перечу ей, потом взял продолжительную паузу, преувеличенно внимательно оглядев сначала служанку, потом графиню, отхлебнул вина, демонстративно погонял его во рту, ловя все оттенки напитка, убедился, что все прониклись моим спокойствием и даже равнодушием к любому шуму и, наконец, сказал негромко, даже тихо, заставляя их вслушиваться в каждый звук, и оттого придавая ему особую весомость.
  - Еще раз появится в моих покоях: убью. Сразу и без предупреждения.
  
  
  Как начать разговор с человеком, задумчиво рассматривающим неизвестно какую по счету чашу с вином? Достаточно любой фразы на философскую тему.
  - Согласитесь, судьба несправедлива.
  - Так весь мир несовершенен.
  - В принципе, я соглашусь с этим вашим тезисом. Но, "весь мир" - звучит весьма абстрактно, а когда сталкиваешься воочию, это коробит. Вот, взять, к примеру, служанку графини. Бойка, и даже, я бы сказал, умна. Фигурка тоже весьма недурна, особенно, если сбросить все эти нелепые наряды.
  - А вы уже успели сбросить?
  - Без меня найдутся. Лицом мила, да и характер, если убрать влияние хозяйки, совсем не склочный и даже мягкий. Вот кому вполне можно было бы уделить времени и утешить девушку в случае надобности.
  На лице Момордика сложилась такая откровенная гримаса, что я поспешил разъяснить: только с обоюдного согласия и не в ущерб тренировкам и занятиям.
  - У вас еще найдутся силы на утешение?
  - Я рассуждаю теоретически. Разве можно сравнить с этой милашкой урожденную графиню Среднегорскую, с ее ужимками, требованиями и кривлянием, несносным характером и со всем прочим барахлом. Где справедливость? Им бы поменяться местами и тогда каждая заняла бы место, заслуженное ей по праву. А чему вы так улыбаетесь?
  - Вы, барон, подвергаете сомнению божий промысел. Ведь это он создал нас такими.
  - Да ничего я не подвергаю. Да и как можно сравнивать меня и ... - я указал рукой в потолок. - Просто иногда, в подобные вечера, становится обидно за себя, за нас, за некоторых людей вокруг, за весь этот мир, наконец, который как был, так и остался далеко несовершенным, хотя кто-то, - я опять показал в потолок, - мог бы и постараться, а не гнать халтуру.
  - Тише, - успокаивал меня маркиз, - лучше выпьем.
  И мы ударили кружками с вином, расплескивая багровые капли.
  
  
  Я проснулся от холода. Осмотрелся и меня тут же бросило в жар. Была темная ночь, в небе тускло мерцали звезды, напротив меня сидела графиня и из одежды на ней были только чулки. Одеяло лежало на полу, я поспешно натянул на свое голое тело простыню.
  - Что сие означает?
  Она легла, подбоченившись и совсем не стесняясь своей наготы.
  - Что же тебе непонятно, милый?
  - Когда это мы стали на "ты", уважаемая графиня?
  - С сегодняшней ночи.
  - Никакой я вам не милый. Немедленно оденьтесь и убирайтесь отсюда.
  Сегодня вечером у нас получился затянувшийся ужин, пили мы много, больше обычного, но я прекрасно помню, что пошел спать один и никого с собой в постель не тянул.
  - Давайте, давайте, уходите.
  Она не шевельнулась.
  - Ну вот, все вы мужчины одинаковы. Еще час назад говорил всякие нежности, а теперь гонит.
  - Графиня, выйдите, пожалуйста, вон.
  - Предлагаю сменить тему беседы. Поговорим лучше о свадьбе.
  - О какой свадьбе?
  - О нашей. Ведь после того, что произошло, вы, барон, как порядочный человек обязаны на мне жениться.
  Хоть ситуация совсем не располагала, я чуть не расхохотался. Еще не хватало дискуссию на тему порядочности вести. О времена, о нравы. И кто сказал, что повадки женщин изменились за столько лет. Ничуть. Все те же старые испытанные способы.
  - Поверьте, графиня, порядочность никак не входит в перечень добродетелей барона фон Дорсетхорна.
  Намек был более чем понятен. Но она не смутилась, наоборот, приняла позу еще более раскованную.
  - Послушайте барон, а может вы того? Больше мальчиками увлекаетесь? Не хотите доказать обратное?
  Я промолчал. Ни оправдываться, ни тем более доказывать что-то не собираюсь.
  - Ничего страшного. Мальчики, так мальчики. У каждого свои вкусы. Вы не будете мешать мне, а я не буду препятствовать вам в удовлетворении ваших прихотей.
  Дальше я не выдержал. Встал, не обращая внимания на слетевшую простыню, рванул со стены меч, и остановил острие у самого горла урожденной графини Среднегорской.
  - Вон отсюда.
  
  
  В очередной раз ошибся. Все-таки вбитые с помощью исторических романов и голливудских блокбастеров стереотипы услужливо подсказывали ту или иную, но, определенно, другую линию поведения. Нет, ну шаг влево, шаг вправо, в принципе, допускались, в зависимости от темперамента, возраста, физического состояния и степени распущенности, но в основном, генеральная линия действий должна выдерживаться неукоснительно.
  Так вот, исходя из этой самой линии, как должна поступить молодая леди (это графиня урожденная Среднегорская), не совсем одетая, когда ей сует под нос оружие разъяренный и невыспавшийся (это я) мужчина?
  Правильное и единственное возможное: испугаться, побледнеть, вскрикнуть в ужасе и выскочить за дверь; если нервы не столь крепкие упасть в обморок и скатиться с кровати за ту же дверь. Короче, требовалось только выхватить меч и крикнуть погромче, а дальше все должно пойти само собой, как и положено. Но Бригитта следовать стандартным канонам отказывалась.
  Взмахнула рукой с зажатой в ней подушкой и смахнула меч в моей руке в сторону. Потом прыгнула вперед и второй рукой описала полукруг, целя мне в глаза. Я вовремя отшатнулся, но ее отточенные коготки зацепили мою левую щеку.
  Взвыв дурным голосом от обиды и боли, я бросился и боднул ее головой в живот, повалил, перевернул на живот, заломил руки за спину и пинками в область ... мгм ... ягодиц все-таки выставил графиню за дверь. Закрыл засов.
  Некоторое время она шипела снаружи, стучала и пыталась процарапать дубовые доски. Признаюсь, эти звуки доставляли мне истинное удовольствие.
  Потом она ушла. Выждав, я крадучись выбрался в коридор и двинулся в гостиную. Спать не хотелось категорически.
  За столом сидел такой же неприкаянный Момордик и с ленцой опустошал выстроившиеся перед ним чаши с вином.
  - На вас лица нет, барон, - заметил он между очередным подходом.
  - Не спится что-то.
  - Да я не о том. Вы в зеркало давно смотрелись?
  Предчувствуя недоброе, я рысью подлетел к бронзовому овалу, заключенного в резную раму. В овале отражалось неровное пламя свечей, потом их неровное дрожание заслонила моя физиономия. Я уверенно говорю моя, потому что больше никого перед зеркалом не было. Но то, что я там увидел, не могло привидеться в самом страшном кошмаре.
  Перекошенная, раздувшаяся, с тремя багровыми шрамами через опухоль, бывшую совсем недавно моей щекой. А ведь по ощущениям - лицо как лицо, ничего такого странного не чувствую.
  - Кто это вас так? - позевывая, поинтересовался Момордик.
  - Графиня постаралась.
  - С чего бы это?
  - Приставала. Я посчитал себя недостойным ее пылкости и вот результат.
  - Она ко всем пристает.
  Момордик флегматично расправился с очередным сосудом и перестал проявлять интерес к моей персоне.
  - Что значит ко всем?
  - Ко всем неженатым мужчинам, которых встречает на своем пути, и которых считает перспективными.
  - Перспективными для чего?
  - Для замужества конечно. Если вы успели заметить, графиня уже в возрасте, далеко не девочка, хотя, выглядит моложаво и свежо. В ее положении уже давно пора обзавестись мужем, чтобы не разводить сплетни и чтобы было кому наставлять рога. Пока у графини это не получается, вот она и бесится. Ничего страшного, барон, привыкнете.
  - Стоп, стоп, - активно завозражал я. - Что значит привыкнете. И почему Аллум притащил сюда эту ...
  Приличного определения подобрать не удавалось, а неприличных было в избытке, что также мешало выбору.
  - Потому что она его родственница. Не самое удачный вариант, графу не позавидуешь, но, как человек чести, он обязан устроить ей будущее. Вот и крутится, как умеет. Вы бы пошли ему навстречу, барон.
  - Еще раз стоп. Правильно ли я понял, что граф Аллум намерен устроить будущее этой старой девы-неврастенички с замашками убийцы выдав ее замуж за меня?
  - Это было бы хорошим выходом для всех.
  От ярости я начал задыхаться. Возможно, этому способствовало мое лицо, продолжающее раздуваться. То, что раньше было щеками, уже касалось плеч.
  - Вы предлагаете, чтобы я женился на этой гадине?
  - А что тут такого? Вас никто не заставляет жить с ней. Отошлете ее в какое-нибудь дальнее поместье, и пусть бесится там до самой старости. Если не захотите, так больше ее никогда и не увидите.
  - Интересное решение проблемы с незамужними возрастными родственницами. Могли бы придумать что-нибудь поинтереснее, чем шантаж и призывы к чувству долга.
  - Например?
  - Да что угодно. Сделать операцию по смене пола. С помощью магии превратить в камень, раздробить его и булыжниками мостить дороги. Или отдавать их драконам в качестве платы за спокойную жизнь. Знаю, что драконы традиционно предпочитают девственниц, но ведь можно с ними договориться, допустим, вместо одной девственницы - три обычных грешницы.
  Говорить мне стало полегче. Щеки надежно покоились на плечах, подбородок упирался в грудь, отчего голова гордо запрокидывалась назад. Одно было плохо: кожа вокруг глаз распухла так, что я мог глядеть на мир через узенькие щелочки, которые в скорости грозили затянуться окончательно.
  - У вас мрачный взгляд на мир, - вынес свой вердикт Момордик после обдумывания моих предложений по решению проблемы женского одиночества.
  - Скоро и того не будет! - я указал пальцем в район местонахождения моих заплывающих глаз. - Что же это за гадость такая?
  - Тут и гадать нечего. Трава-красавка, другой и быть не может.
  Название меня немного успокоило. Все-таки не какой-нибудь "вырви глаз"
  - Наверное, ее добавляют во всякие косметические средства? - предположил я с надеждой.
  - Куда?
  - Ну, мази там всякие, порошки, снадобья, зелья. Чтобы лучше выглядеть.
  - Зачем так сложно, - отмахнулся Момордик. - Она действует гораздо проще. Достаточно сока этой травки попасть на кожу, как она начинает проникать внутрь, и тело раздувается, словно внутрь воздуха накачали. Несколько часов и человек умирает в страшных мучениях. Не может ни двигаться, ни говорить, ни дышать. А вот когда испускает дух, начинается самое интересное. Словно вместе с жизнью из него весь яд выходит. Человек возвращается к своим прежним размерам, а черты лица становятся удивительно красивыми. Совершенными. Кожа гладкая, волосы шелковистые. Поэтому и назвали красавкой. Вот если видишь, к примеру, покойник в гробу - ну хоть икону с него пиши, такой весь из себя - точно красавка поработала.
  Я аккуратно дотронулся до щеки, она отдавала болезненным жаром.
  - А как вылечиться?
  - От красавки? Да не знает никто. Раньше было средство, а потом его рецепт потеряли, теперь и не ...
  Внутри меня все резко сжалось.
  - Подождите. Это что получается: от красавки нельзя вылечиться?
  - Так я об этом и говорю. Поэтому и запрещена она королевским указом, а если кто осмелится применить - тому смерть. Хотя народ все равно пользуется, средство-то верное.
  - И Бригитта не побоялась. Теперь, выходит, ее должны казнить.
  - Должны, - согласился Момордик и, подумав, добавил. - Хотя вряд ли. Аллум свою родственницу защитит, да и донести некому.
  Я посмотрел на него, спокойного, безмятежного, озабоченного только очередной полной чашей, и понял: действительно, некому. Так и останусь я неотомщенным.
  - Момордик, вы обязаны меня спасти. Ведь я вам нужен. Зря что ли вы затащили меня сюда? Ведь теперь придется искать кого-нибудь еще на замену, а времени нет.
  - Придется искать, - повторил барон. - А времени нет. Только что я могу сделать? Нет у меня лекарства от красавки. Если бы было, разве я пожалел?
  - А может, у Аллума есть?
  - Откуда?
  - А у Бригитты?
  - Может и есть. Я же говорю, рецепт забыли, если только случайно у кого сохранился.
  Я попытался собрать вместе поток мыслей. Мои мысли, мои скакуны. Что-то вы как будто взбесились. Да, скорее всего, у Бригитты есть противоядие. Иначе, как бы она могла нанести на свои ногти сок красавки и остаться невредимой.
  - Надо идти к Аллуму.
  Момордику эта идея не понравилась.
  - Граф не любит, когда его беспокоят по ночам.
  - Пусть прикажет Бригитте дать мне противоядие.
   Это вряд ли.
  - Почему?
  - Потому что Аллум на Бригитту влияния не имеет. Бригитта Аллума не слушает. Иначе бы он давно отправил ее со своих глаз подальше.
  Ах, вот оно значит как. Любящий поспать граф, накачивающийся вином маркиз и брызжущая ядом графиня. Теплая компания. Что же, придется действовать самому.
  Я поднялся на второй этаж и толкнул дверь в комнату Бригитты. Дверь оказалась заперта, так что внезапно появиться на пороге не удалось. Я постучал.
  - Кто там? - раздался полусонный голос.
  - Это я, барон Дорсетхорн, хозяин этого замка.
  - Что вам угодно?
  - Мне угодно, чтобы вы открыли дверь. Мне необходимо поговорить с вами.
  - Мы можем говорить и с закрытой дверью.
  - Я требую, чтобы вы открыли дверь.
  - Ночью я не открываю дверь никому, тем более, мужчине. Знаю я, что у вас на уме. Так все и норовят воспользоваться слабостью беззащитной женщины, чтобы удовлетворить свои низменные инстинкты, и совсем не думают о том ...
  Я так грохнул кулаком в дверь, что она, кажется, прогнулась. Но осталась на месте. Да, силой здесь не возьмешь.
  - Бригитта, - я начал урчать, как мартовский кот, - душа моя, давайте забудем те маленькие разногласия, которые возникли между нами. Ведь милые бранятся, только тешатся.
  Оп. У меня закрылся один глаз. Теперь я был согласен даже на женитьбу. По крайней мере, всегда смогу придушить ее в постели во время первой брачной ночи, скажу, что в порыве страсти.
  - Это не разногласия. Вы нанесли мне жестокое оскорбление, и ни одна порядочная дама не сможет этого никогда простить.
  - Бригитта, я искуплю свою вину. Я обещаю исправиться.
  - Такое можно искупить только кровью.
  Черт, и где она подобного набралась. Нет, никогда не стоит связываться с разбалованными аристократками. Я почувствовал, как воротник начал сдавливать шею. Продолжаю раздуваться.
  - Можно и кровью. Но попозже. А сейчас, Бригитта, скажите мне как другу, у вас есть противоядие?
  - Какое противоядие?
  - Ну, как какое? От красавки, конечно же.
  - Нету.
  Я врезал ногой в дверь так, что косяк подался внутрь.
  - Бригитта, вы меня обманываете. У вас обязательно должно быть противоядие.
  - Нет у меня никакого противоядия.
  Я опять безуспешно ударил дверь.
  - Бригитта, откройте.
  - Ни за что.
  Так, надо срочно добавить ласки и лести.
  - Поверьте, я искренне раскаиваюсь в своем поведении. Любимая, вы можете меня простить?
  - Еще нет. Настоящая дама не должна прощать так быстро. Приходите через три дня, и я упаду в ваши гибельные чарующие объятья.
  - Бригитта, я не могу ждать столько. Через три дня я буду, конечно, привлекательный, но, увы, в гробу. Вы же сами поцарапали меня красавкой. Поэтому ждать три дня никак невозможно. Вы согласны, радость моя?
  - Согласна.
  - Значит, вы на меня уже не сердитесь?
  - Совсем немножко. А через три дня прощу вас окончательно.
  - Но я не могу ждать три дня.
  - А я не могу быть к вам снисходительной раньше.
  
  
  Правду говорят, в каждом имеются скрытые резервы, и в необходимые моменты времени эти резервы включаются. Сейчас наступил мой момент.
  Я сбегал к себе, схватил меч и вернулся к комнате Бригитты. Двумя ударами разнес дубовые двери из мореного бруса толщиной в ладонь. В иное время я отщипывал бы от них по щепочке целый день. Еще через мгновение острие моего меча касалось ямочки на горле урожденной графини Среднегорской. В углу комнаты застыла ее служанка, хорошо хоть молчала, дура.
  - Противоядие.
  Пропал весь лоск, вся врожденная надменность и приобретенный снобизм. Передо мной замерла испуганная дрожащая женщина.
  - У меня нет противоядия, - выдавила она сквозь дрожащие губы.
  Я поверил ей сразу. Не знаю почему. Просто понял, что на этот раз она говорит совершенно искренне. И от этого стало совсем тоскливо.
  - А как же вы с красавкой управляетесь?
  - На мне заклинание. Меня красавка не берет.
  - Говорите заклинание, быстро.
  - Я его не знаю. На меня его наложили в детстве, когда я была совсем маленькая. Я ничего не помню.
  - А кто знает это чертово заклинание?
  - Здесь нет таких людей, барон, - подала голос служанка. - Таких людей нет нигде. Насколько я слышала, это очень древнее заклинание и оно давно утеряно за прошедшие столетия.
  Ее голос звучал рассудительно и очень убедительно, человека, который знает, о чем говорит, единственного человека, сохранившего абсолютное спокойствие в эту сумасшедшую ночь.
  - И ...
  - Вам никто не сможет помочь. Мне очень жаль.
  Дальше все было как в забытье, помню кусками. Я шел по коридору, волоча по каменному полу вдруг ставший неподъемным меч. Мне хочется плакать, мне жалко себя, а слез нет. Глаза почти закрылись, и я различаю шатающиеся стены чисто интуитивно. Момордик сует мне в руку сосуд. Выпейте, уговаривает он, уснете и не почувствуете никакой боли. Я соглашаюсь. Хлебаю нечто, по вкусу напоминающее компот из винограда в студенческой столовой, и проваливаюсь сон-забытье прямо за столом.
  
  
  Мне показалось, что я совсем не спал. Поэтому когда дверь с грохотом размахнулась и ударила об стену (что-то дверям в замке в последнее время не везет), я сразу открыл глаза.
  Я не успел удивиться тому факту, что нахожусь в своей комнате, хотя отрубился на кухне, не успел обрадоваться тому, что еще жив, как передо мной оказался Аллум с мечом в руках.
  О, так я уже и вижу.
  - Готовьтесь к смерти, барон.
  Ну вот, опять.
  - Послушайте граф, - начал я самым миролюбивым тоном, на какой был только способен, - я уже готовился к ней сегодня ночью. И даже почти умер. Может быть, хватит, повременим.
  Меч Аллума просвистел перед моим носом: он считал, что недостаточно.
  Я отпрянул, окончательно проснулся и заорал прямо в налитые кровью глаза:
  - Вы что, с ума сошли.
  Меч просвистел еще раз, уже ближе.
  За моей спиной находилась стена, и отступать было некуда. К счастью мой меч лежал тут же. Следующий замах графа высек сноп искр, и мы закружили по комнате, злобно глядя друг на друга сквозь перекрещенные лезвия.
  - Только что ко мне пришла моя сестра и рассказала, как вы ее оскорбили.
  - Господь с вами, Аллум. Вы что, серьезно считаете, что в мире отыщется человек, способный оскорбить вашу родственницу?
  Наши мечи опять скрестились.
  - На что вы намекаете, барон?
  - Я просто пытаюсь объяснить, что только последний осел способен поверить в россказни Бригитты.
  Он в ярости бросился вперед и последующие несколько минут я с трудом отбивался и уворачивался от его стремительных выпадов.
  - А теперь вы нанесли оскорбление уже мне.
  - Это вы намекаете насчет последнего осла?
  - Еще как намекаю.
  Острие его меча словно взбесилось.
  - В таком случае признаю, что погорячился, и беру свои слова обратно. Вы не последний осел, граф. Вы самый, что ни на есть первый. Самый первый. Вас устраивает мое извинение?
  - Вполне.
  Он опустил меч и тут засмеялся стоящий в дверях Момордик. Аллум недоуменно уставился на неуместного весельчака, потом до него дошел смысл моих последних слов.
  И опять началось яростное фехтование.
  Он теснил, я отступал, он не мог молчать, у меня не было сил отвечать, лишь отбиваться.
  - Клянусь, вы лучший из всех баронов фон Дорсетхорнов, которого я мог бы пожелать. Клянусь, что вы мне очень симпатичны и, наверное, в других обстоятельствах мы были бы лучшими друзьями. Но, клянусь богами, у всего имеется свой предел. Вы нанесли мне оскорбление и его можно искупить только ценой собственной жизни. И, потому, клянусь, я сейчас вас убью.
  Знаете, я ему поверил. Ему трудно было не поверить, настолько он был убедителен. И холодок от его рассекающего воздух меча все больше обжигал мою кожу.
  - Вас может спасти только одно - женитьба на Бригитте.
  Не знаю, чем закончился бы этот поединок (Момордик твердил: соглашайтесь, барон, соглашайтесь, женитьба лучше могилы), но тут заунывные звуки рога за окном заставили нас застыть в нелепых позах.
  Отталкивая Момордика, в комнату ворвался Личи и привстал на колено.
  - Замок в осаде, - оповестил он. - Мы окружены.
  
  
  Аллум с Момордиком хмуро оглядывали окрестности со смотровой башни.
  - Обложили по всем правилам. Все проходы перекрыты, на дорогах заставы. Кто-то решил заняться нами по-серьезному.
  - Кто же это может быть?
  - Да кто угодно, - откликнулся Момордик.
  - Кто угодно, достаточно сильный и уверенный в себе, - поправил Аллум.
  - Хм. Уверенный. Собрал ораву раз в десять больше, чем у нас. Немного ума быть таким уверенным.
  - Наоборот. Тот, кто это организовал, либо хорошо знает, как обстоят у нас дела с людьми, либо решил с лихвой обеспечить себе перевес в силах. Так или иначе, наш противник хорошо подготовился. И совсем неглуп. Конечно, красоты и доблести в этом мало, остается просто навалиться все силой и смять нас.
  - Замок простым штурмом взять непросто.
  - Значит, предполагается осада. Будут брать измором.
  - Чего же он хочет? - прервал я их оживленное обсуждение.
  - Да что угодно, - не сказал ничего нового Аллум. - Впрочем, если тот, кто нас осадил, придерживается неких правил, то обязательно пошлет парламентеров, и скоро мы узнаем и о его требованиях, и о нем самом.
  
  
  Противник правила соблюдал. Из его лагеря вышло два человека с белыми флажками в руках. Держа их повыше, они приблизились к замку и остановились, не дойдя метров пятидесяти до ворот.
  - Внимание! - крикнул самый горластый из них.
  Я просунул голову сквозь бойницу, пытаясь разглядеть парламентеров. Это были первые люди здесь, которые открыто проявляли по отношению ко мне, пусть не конкретно ко мне, а косвенно, явные враждебные намерения, и я пытался увидеть в них нечто особенное, отличное от людей, окружающих меня, с которыми я ел и спал, бился на мечах и вел беседы.
  Нет, они ничем не отличались от моих товарищей. Обыкновенные люди, только покушающиеся на мою независимость, а может быть, и жизнь. Та же одежда, тот же цвет лица и раскрой глаз.
  - Излагай, - ответил из-за моего плеча Аллум.
  - Мой господин предлагает вам открыть ворота и сдать замок без лишнего кровопролития и ненужных жертв. В случае вашей покорности достойные будут отпущены на свободу и им не будет причинено никакого вреда.
  - А если мы не согласимся?
  - Пощады не будет никому.
  Возможно, он хотел добавить что-то еще, но не успел. У меня над уход щелкнула пружина, и арбалетный болт вонзился в горло говорящего. Мужчина вздрогнул, словно не поверил в такой оборот событий, схватился руками за железку, торчащую из него, постоял немного в такой позе и рухнул лицом на землю.
  Второй бросился бежать. Его остановило сразу несколько стрел из лука и, похожий на ежика, он остался лежать недалеко от своего товарища.
  Громкие вопли донеслись из лагеря осаждающих: они все видели.
  Мне произошедшее тоже не пришлось по вкусу.
  - Мне кажется, граф, это совсем не по правилам.
  - Что именно?
  - Вот это! - я указал на два трупа, один из которых продолжал сжимать в руке древко флажка. - Убийство парламентеров. Так не принято. Так благородные люди не поступают. Это не по-рыцарски.
  Аллум вздохнул.
  - Вот ведь, прости господи, и где вы подобного бреда набрались? Кто вас такому научил?
  - Никто не научил. Я это знаю.
  - Запомните, вы - барон фон Дорсетхорн, и потому, не задумываясь, прикончите любого, кто будет вам мешать. Не вспоминая ни о морали, ни о правилах, ни о прочих мелодраматических изысках и всяких измышлениях о рыцарстве. Вы выше этого, и я выше этого, и потому прикончим любого, кто нам мешает.
  И он взглянул в упор своими холодными глазами.
  Упрямством я никогда не был обделен и поэтому остановить меня было не так легко.
  - А всем известная неприкосновенность парламентеров? Ее тоже выдумали?
  - А где вы видите парламентеров?
  Слегка опешивший, я указал рукой вниз. - Там.
  Аллум картинно свесился в бойницу.
  - Я вижу только два трупа. А вы, Момордик?
  - Два трупа, - добросовестно подтвердил маркиз.
  - Но ведь живыми это были парламентеры, - мне страстно захотелось схватить их обоих за грудки и вытрясти из них признание своей правоты.
  - Учить еще да учить, - опять вздохнул Аллум. - Во-первых, это были не парламентеры. Это были два хама, два лазутчика, два врага, в конце концов. И то, что они говорили, не является речью настоящих парламентеров. Они не представились, не сказали, кто их направил, кто их господин, чьи интересы они представляют. Во-вторых, сплошные отступления от почитаемых вами правил. Ведь как должно быть? Они должны были объяснить суть предъявляемых претензий. В чем причина случившего конфликта? В чем конкретно нас, а правильнее, вас, как хозяина замка, обвиняют? То ли мы вырубили лес, нам не принадлежащий, то ли захватили чужие пастбища вместе со скотом, то ли ограбили чей-то обоз.
  - И обрюхатили всех наложниц, которые в нем ехали, - попытался пошутить Момордик.
  Аллум посмотрел на него искоса и продолжил.
  - В-третьих, не предложили варианты разрешения имеющегося конфликта. Или верните нам похищенное с компенсацией, или отплатитесь, или просто спрыгните с башни, если хотите легкой смерти. Поверьте опытному человеку, барон, формулировки, которые мы услышали от этих двух, - он указал рукой вниз в поле, - не несет в себе никакого компромисса для нас. "Сдать замок и достойные будут отпущены" - означает, что убьют всех, ну, может, пощадят кого-нибудь из необходимой прислуги, а, что касается нас троих, то четвертовали бы нас без всякого сомнения.
  Я посмотрел на Момордика, тот кивнул, подтверждая.
  - Итожа сказанное, те, кто нас осадил, намерены воевать беспощадно, договариваться с нами не будут, и поэтому каждый убитый враг облегчает нам жизнь и упрощает будущее сражение. А с двоими мы уже расправились.
  Закончив свою тираду, Аллум подозвал ближайшего лучника.
  - Попытаются подобрать трупы, стреляйте.
  - Хотя вряд ли они полезут, - сказал он, уже обращаясь ко мне, - будут ждать темноты.
  
  
  Неожиданно я понял, что ужасно вымотался из-за череды последних событий.
  С башни я спустился на прямых ногах, по коридору брел на полусогнутых, дверь в комнату я открыл головой, боднул ее, потому что дополз до нее на четвереньках, до кровати добирался по-пластунски, а на саму кровать вскарабкался, наверное, с сотой попытки, и уже почти погрузился в сон, когда рука моя нащупала выщербленный край доски.
  - Откуда это? - извилисто вкрутился в мозг вопрос.
  - След от удара Аллума! - табачным дымом расплылся ответ.
  - Когда он промахнулся, - донеслось вдогонку затухающим эхом.
  Аллум, у которого железная рука, Аллум, который никогда не промахивается, - пульсировало где-то на самом краешке бодрствующего подсознания.
  Аллум, который всегда побеждает, Аллум, который с закрытыми глазами, в состоянии глубочайшего подпития расщепляет мечом лучину.
  Идеальный, образцовый, показательный, эталонный Аллум промахнулся. Такое бывает. Нет, не бывает. Если только специально. Если только он сам этого захотел. Если только ...
  И вот тут то я одновременно проснулся и протрезвел.
  Мерзкое ощущение, когда внутренности выворачивает наизнанку. Зато в мозгах сразу полная ясность. И абсолютное понимание сути происходящего, всех спрятанных пружинок и замаскированных колесиков, двигающих этот мир. Куда-то вперед. Или назад. А, скорее всего, никуда. Просто есть движение и оно должно куда-то вести и во что-то воплощаться. Потому что его уже не остановить, да и кому под силу. Только тому, кто запустил, только ему, бракоделу ...
  Стоп. Куда это меня понесло.
  Итак, Аллум промахнулся специально. Чтобы напугать меня. Убедить в серьезности своих намерений и важности происходящего. Чтобы заставить меня жениться. Пристроить, наконец, свою родственницу и оттяпать у барона фон Дорсетхорна кусок недвижимости. С паршивой овцы хоть шерсти клок.
  Всегда любил разглядывать картины сюрреалистов: подойдешь поближе, ничего кроме хаотичных мазков и безумного перемешивания красок, отойдешь - и прокрадывается сюжет, замысел, план, появляется картинка.
  В моем деле картинка выстраивалась простая: Аллум, пользуясь создавшейся ситуацией, подсунул под и.о. барона свою непристроенную родственницу, чтобы та не столько титул новый приобрела, сколько кусок недвижимости с денежным довольствием оттяпала, для обеспечения себе безбедной старости.
   И упрекнуть графа как-то язык не поворачивается: заботлив, и если бы в роли этого самого и.о. не выступал бы я сам, то даже не просто заботлив, но еще расчетлив и умен.
  Как не крути, настоящему барону уже все равно, что там с его имуществом и именем вытворяют, а новый и тому, что останется, будет рад (после того, как откупится и свободу сохранит). Вот такой вот изящная комбинация получается.
  Я еще раз дотронулся до вмятины от меча, провел пальцем по заостренным краям. Нажал - доска поддалась.
  Это было странно, доска такой толщины не могла сломаться от такого неглубокого повреждения. Я надавил, доска заметно прогнулась, и в месте излома блеснуло отсветом.
  Чтобы вытащить загадочную доску понадобилось совсем немного времени. Она оказалась полой, внутри, в выдолбленном углублении находилась металлическая плоская коробка. Я извлек ее и, приложив некоторое усилие, открыл крышку. Внутри было три предмета: кусок кожи с едва различающимися строками бурого цвета, лист бумаги, по размерам с книжную страницу, и монета, по внешнему виду - медная.
  
  
  Первый документ представлял собой отрывок из литературного произведения. Я не мог даже приблизительно предположить авторство, полагаю, кто-то из писак того времени. Что-то из жизнеописания Христа, очень напоминающее отрывок из Евангелия.
  Второй документ ...
  Как можно было предположить по тексту, речь шла о последовательности действий по поиску тайника с неким раритетом. Проблема заключалась в том, что примерно половина слов отсутствовала, словно кто-то вытравил их кислотой.
  Поэтому, понять из имеющихся остатков, о чем конкретно идет речь, не представлялось возможным. Судите сами.
  
  
  "Приготовить состав, для чего взять два литра яблочного уксуса и десять дюжин яичных белков, смешать их, подождать пока полученная смесь остынет.
  Полную силу придадут четыре литра терпения. Выстоять сутки в теплом месте и полить им зверя ровно в десять часов утра в безветренную погоду и на шестой день после стояния, когда солнце замрет напротив тебя.
  Повторить лишнее для укусившего зверя за нос.
  Пройдя через бывшее твердыней, окажешься на другой стороне.
  Торопись подождать пока глаза посмотрят на тебя.
  После крест укажет, где следует, оставив одно, забрать только два.
  Одну часть образуют тебе светила головы, вторую часть создаст то, что останется от светила после штандарта, что установлен на южной башне ровно в полдень."
  
  
  Разбираться с этой головоломкой у меня не было ни времени, ни сил, ни желания. Поэтому я вернул документы обратно в коробку, а коробку засунул на прежнее место в доске кровати. Выпрямил доску, придав ей вид невредимой. Только сделав все это, я заметил, что забыл про монету. Она осталась лежать на полу, отблескивая темно-красным ободком.
  - Господин, барон, - постучал в дверь Личи, - вас приглашают на смотровую башню.
  - Сейчас буду.
  Опять разбирать тайник не хотелось, поэтому я подобрал тертый кругляш, повертел его в пальцах, он был холодный и шершавый, и сунул в карман.
  
  
  Два тела продолжали лежать в траве. Заходящее солнце удлинило их тени, казалось, они пытаются вжаться в землю, раствориться в ней, найти защиту.
  Закат раскрасил окружающий мир в яркие тона. Палатки осаждающих стали оранжевыми, а металлические доспехи и оружие играли десятками бликов, которые скакали по окружающей листве, и на фоне пронзительно голубого неба вся эта картина дышала такой радостью и была так наполнена жизнью, что не хотелось верить, будто все эти люди собрались здесь с одной целью - убивать.
  - В такие минуты хочется жить больше и дольше, - угадал мое настроение Аллум. - Нет, посмотрите, ну разве не идиоты?
  Я присмотрелся к тому месту, куда он показывал.
  За полдня вражеское войско рассредоточило свои силы, пытаясь охватить замок плотным кольцом и используя для этого рельеф местности. В результате оказалось, что главный шатер, расположенный на холме возле густого непролазного ельника, оказался в стороне от своих сколько-либо значительных сил. Справа и слева, по обе стороны от шатра, полого понижаясь, тянулся лес. Кое-где он прерывался, образуя узкие просеки.
  - Они стоят слишком далеко? - неуверенно предположил я.
  - В принципе не очень. Но мы возьмем самых свежих лошадей и будем почти без доспехов, чтобы облегчить вес, а, во-вторых, мы дождемся, пока солнце опустится достаточно низко, чтобы ослепить их. Одна-две минуты, которые они потеряют, хватит нам, чтобы успеть доскакать. А там все в руках наших, вернее, в мечах.
  - Уйдут в лес.
  - Не уйдут. Там ельник, как стена, его специально высаживали. Между деревьев ладонь пролезет, не больше.
  - Тогда чего же мы ждем?
  
  
  Увы, вопреки предположению Аллума, они оказались не идиоты.
  
  
  Мы собрались во дворе перед главными воротами.
  Оказалось, что в замке имеется не так уж много людей, способных держать в руках оружие. Общаясь в основном с Аллумом и Момордиком, я плохо представлял себе гарнизон замка. Всего три десятка человек с мечами и шпагами наголо во главе с Талером. Лучник на смотровой башне поднял вверх руку, это означало, что солнце достигло нужного места. Взмах руки, ворота распахнулись и мы в тишине, без жалости пришпоривая коней, рванули вверх на затяжной подъем холма.
  Шатер стремительно приближался, я отчетливо видел каждую деталь его конструкции, каждую складку, развивающегося над ним флага, каждую травинку внизу у полога.
  Когда нас заметили, мы пролетели, наверное, с полпути. У шатра началось суматошное движение, люди забегали, стали собираться в какие-то группки, кто-то истошно закричал, а мы накатывались, неумолимо, и в тот миг не было силы, которая могла нас остановить, и какая-то бесшабашная удаль бурлила в крови, и хотелось кричать, и рука жаждала поскорее ощутить под клинком развалившуюся беззащитную плоть.
  И все как один, словно по команде, мы закричали. "А-а" - неслось из наших глоток и от одного этого крика противник дрогнул и бросился бежать, показывая спины, а бежать ему было некуда, впереди был плотный ельник с расстоянием в ладонь между деревьями ...
  ... и вдруг этот ельник упал, нет, не весь, а только первые ряды деревьев, они упали одновременно, словно подрубленные одним гигантским топором. Метавшиеся фигурки людей легли на землю, я еще успел подумать, что это бесполезно и мало им поможет: если их не достанут наши мечи, то от копыт коней им не спастись, и тут ...
  Талер злобно выругался.
  Я увидел ряд лучников, длинный, отливающий кольчугами. Повинуясь неслышной команде, они синхронно (как большая гусеница приподнимает лапки) подняли луки.
  Аллум дернул коня, следя за ним, я тоже потянул поводья. Мимо нас проскочили другие всадники нашего отряда и тут лучники спустили тетивы. Я на всю жизнь запомню этот звук - звук десятков стрел, рассекающих воздух, опирающихся на его потоки своим оперением, в нетерпении вращающих каленые наконечники.
  Ши-ши-ши, - и спустя мгновения, - дзук-дзук-дзук. Наш отряд тут же уменьшился наполовину. Жуткое это зрелище: лошади и люди с торчащими из спин, рук, ног стрелами, выпученные в агонии глаза, повсюду кровь.
  Мне повезло, две стрелы вскользь чиркнули по одежде и ушли прочь. Я развернул коня, который тоже уцелел, и увидел Аллума, который, стоя на коленях, пытался удержать своего обезумевшего жеребца.
  Что-то я ему крикнул, что, не помню. Но граф понял, схватил протянутую руку и запрыгнул за мою спину. Убедившись, что он держится, я пришпорил коня, потому что лучники уже приготовились ко второму выстрелу.
  Ши-ши-ши.
  Назад в замок нас вернулось всего семеро. Момордик, истекающий потом, но невредимый, Талер, истекающий кровью и со стрелой в предплечье, Аллум, не прекращающий сыпать проклятиям, плюс с десяток лошадей без всадников.
  В том числе и жеребец Аллума.
  - Граф, - сказал я ему, - успокойтесь. Сделанного не воротишь, потерянного не вернешь. Берегите силы.
  Но он не унимался.
  - Я понимаю ваше разочарование и разделяю ваши чувства, - сделал я еще одну попытку. - Мы потеряли много воинов.
   - Да плевать я хотел на потери, - рявкнул он.
  - Так в чем же тогда дело?
  - Меня сбросила моя лошадь.
  - Рано или поздно всех нас сбрасывают наши лошади. Меня куда больше беспокоит провал нашей вылазки.
  - Да плевал я на провал. Меня сбросила лошадь.
  - Ну и что?
  Я тоже начал заводиться и кричать в ответ.
  - А то! - заорал он мне в ухо. - Я никогда не падал с лошади.
  - Но рано или поздно ...
  - Заткнитесь, барон, иначе я за себя не ручаюсь.
  Я поверил, что так оно и будет, судя по настроению графа.
  Аллум бросился к своему жеребцу, осмотрел его в поисках ранений, не нашел, прижался грязной щекой к лоснящейся шее, проверил сбрую. Потом подошел к нам, долго смотрел на меня, на Момордика, потом перевел взгляд в пространство между нами и сказал нехорошим голосом:
   - Кто-то подрезал мою подпругу.
  
  
  До сих пор, несмотря на все случившиеся мелкие недоразумения и неприятности, пребывание здесь несло с собой насыщенное ощущение радости наполовину смешанное с карнавально-разноцветным безумством.
  Где-то в глубине подсознания висело предупреждение, что все пройдет и праздник закончится, но ты старался запихнуть данное предупреждение подальше, и, что самое важное, это удавалось.
  Самое главное ощущение твоего состояния - безмятежность. Суть его в том, что ты не задумываешься о завтрашнем дне. Вернее не думаешь, что будет завтра день и что же в этот день делать, а просто: завтра будет день и все. И даже с ленивой уверенностью: будет, обязательно будет, никуда не денется, и я никуда не денусь. Буду.
  А теперь пришло понимание, что завтра, действительно, будет, а вот с тобой этот вопрос не ясен.
  И карнавал заканчивается.
  
  
  Вечером у нас состоялось нечто военного совета.
  Признаюсь честно, это было довольно жалкое зрелище и, если бы на то была воля каждого из присутствующих, никто не захотел бы участвовать в данном деле. Но необходимость выжить требовала подвести текущие итоги военной кампании и наметить планы на будущее.
  Мы собрались у камина: Талер, заботливо баюкающий свою раненую руку, Момордик, бормочущий в чашу с вином что-то типа "нет, я не военный, я ничего в этом не разбираюсь", угрюмый, погруженный в свои думы, Аллум и я, человек абсолютно случайный и потому бесполезный, рассчитывающий только на знания, почерпнутые из кинофильмов и литературы.
  Мы сидели полукругом, смотрели на огонь, грелись в его тепле и молчали.
  Молчание получалось тягостным и бодрости не прибавляло. Я решил, что так дольше тянуться не может.
  - Поскольку никто не желает высказаться, позвольте начать мне.
  Я выждал паузу, никто не возражал.
  - Я не считаю себя большим военным специалистом и знатоком тактических и стратегических правил и потому не собираюсь учить присутствующих, что правильно, а что нет.
  Талер при моих словах о неопытности удивленно поднял глаза и забыл про раненую руку.
  - Просто, как человек здравомыслящий, я попытаюсь оценить создавшуюся ситуацию с точки зрения житейской разумности. Если мы будем продолжать так сидеть и молчать, то единственным итогом будет то, что мы все упьемся и наутро проснемся в еще более прескверном настроении. Ведь мы собрались не для того, чтобы мрачно переглядываться и вздыхать.
  - Я человек невоенный, - громко заявил Момордик.
  Аллум поморщился. Талер вздохнул.
  - Ясно, полный разброд и шатания, апатичная депрессия и приближающийся авитаминоз. Может быть, отдать приказ открыть ворота?
  Они отмолчались, и я понял, что сейчас являюсь, наверное, единственным, кто сохранил толику хладнокровия и умение трезво размышлять.
  - Хорошо, тогда говорить буду я. Первый момент. Мы недооценили своего врага, а он оказался более опытным и более хитрым, чем нам хотелось бы. Второе. Мы оказались не готовы к нападению. У нас мало людей, боюсь, если враг пойдет на штурм, мы не сумеем вести полноценную оборону по всем направлениям одновременно. И неизвестно, хватит ли нам вооружения и продовольствия, чтобы выдержать длительную осаду.
  - Надолго не хватит, - подтвердил Момордик.
  - Третье. В результате неудачной вылазки наш противник воодушевлен и имеет психологическое преимущество, в то время как у нас наблюдается совершенно обратная картина, доказательством чему и служит данная вечеринка. Впечатление такое, что мы присутствуем на поминках.
  Наступившая после моей пламенной речи тишина лишь подчеркнула царившее вокруг уныние.
  - Скажите, Талер, - поинтересовался Аллум, - а, сколько по вашему понадобится времени, чтобы взять замок штурмом в нынешней ситуации?
  - Два дня. Или два часа, в зависимости от того, считаться с потерями или нет.
  Аллум с вызовом посмотрел на меня. Помимо воли, пальцы мои мелко задрожали, а голос дрогнул, как всегда, не вовремя.
  - То есть, замок обречен.
  Мне не ответили, показалось, даже не удостоили ответом, очевидным ответом, и это было самым лучшим подтверждением моего заключения. Мне страстно захотелось нарушить это дружное молчание.
  - Возможно, мы здесь пьем, а там уже на стены лезут.
  - Не лезут, - флегматично заявил "мирный человек" Момордик. - Мы бы услышали.
  - Если замок обречен, то и все мы тоже, - продолжал допытываться я.
  - Вас это беспокоит? - пьяно поинтересовался Аллум.
  - Меня это тревожит. Я ощущаю себя смертником.
  - Каждый приговорен с рождения, - ответствовал Аллум с назидательностью убеленного сединами пастора. - Все мы, увы, смертны и каждого в конце его жизненного пути поджидает противная старуха с косой и ее ни обойти, ни объехать, ни откупиться, ни обмануть.
  - Спасибо, просветили, - съязвил я. - Но хотелось мы максимально удлинить этот самый путь.
  - Удивительно свежая мысль, - не остался он в долгу.
  - Зато как это достойно настоящих мужчин - сидеть и пить до одурения в ожидании неизбежного штурма.
  - Штурма не будет.
  - Простите ...
  - Штурма не будет, - пояснил он мне, как нерадивому школяру.
  - Почему?
  - Потому что мне подрезали подпругу. Не понимаете? Видите ли в чем дело, дорогой барон, у нас в замке имеется предатель, возможно, он не один. Сначала камень, чуть не размозживший мне голову, потом подпруга. Теперь следует ожидать какой-нибудь другой пакости типа отравленной воды, подмоченного пороха или открытой маленькой калитки, через которую можно тайком запустить отряд головорезов, в конце концов, примитивный удар в спину тоже будет весьма эффектен.
  Он сделал паузу, чтобы я понял смысл сказанных слов.
   - Поэтому, дорогой барон, пейте со спокойной совестью, можете даже упиться до беспамятства, только не обрыгайтесь, и потому что завтра нам предстоит трудный день, возможно, самый трудный в нашей короткой жизни, возможно, последний в нашей странной жизни и нехорошо будет встретить его в грязной одежде и с перемазанной рожей.
  Он был пьян, глубоко и конкретно, а я оставался все еще чужаком, посторонним, и все же не стоило ему говорить со мной так. Такими словами и таким тоном. Потому что это тоже снимало с меня всякие ограничения, а в перспективе близкой неизбежной смерти и вообще лишало тормозов.
  - Пошли бы вы в задницу, граф, - сказал я отчетливо. - Меня уже тошнит от вашего скулежа и от ваших идиотских нравоучений.
  Вы когда-нибудь видели, как три здоровых, почти мертвецки пьяных мужчины протрезвели в одну секунду. До этого я тоже не видел.
  - Повторите! - свистящим шепотом потребовал граф. Лицо его было белое, словно, вываленное в муке.
  - Перебьетесь. Я предпочитаю не тратить время на болтовню с трусом, а пытаюсь найти способ спастись.
  - Вы назвали меня трусом?
  - Ваше поведение не оставляет мне иных характеристик. И, вообще, я считаю ...
  Тут мне в голову пришла простая мысль. Просто удивительно, как я не додумался до этого раньше. Ведь все просто и очевидно.
  - Граф, мне кажется, мы можем обмануть осаждающих.
  - Каким образом?
  - Через подземный ход мы незаметно зайдем им в тыл и нанесем неожиданный удар.
  - Хороший план, - согласился Аллум и уточнил. - Здесь есть подземный ход?
  - Должен быть. Каждый рыцарский замок обязан иметь подземный ход. При строительстве они обязательно планировались.
  - Ваша уверенность мне очень нравится. Скажите, а вы представляете, где следует искать этот подземный ход?
  Тут настала моя очередь взирать с удивлением.
  - Нет, только в общих чертах. Может быть, Талер знает?
  - Никогда не слышал о чем-то подобном.
  Аллум скривился.
  - Барон, а ведь это ваш замок. И я думаю, вы, как владелец замка, лучше представляете, где следует вести поиски.
  Хорошая шутка. Но я не стал пререкаться. Нам нужен подземный ход и я его найду. Или...
  Или мы все умрем.
  
  
  ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
  
  Образно говоря, мозг каждого человека представляет собой чулан. Узкая дверь и ряды стеллажей до потолка. На них хранится информация. Она собирается очень давно, трудно определить точку отсчета, когда начинается это: сначала заполняются дальние полки, снизу и до потолка, новые документы поверх предыдущих, листок на листок, папка на папку, вновь принесенная вещь на предыдущую, новые чувства на уже устаревшие. Процесс продолжается постоянно и без перерыва.
  Все заваливается, покрывается пылью, предается забвению. По мере заполнения доступ к дальним полкам становится сначала неудобен, потом затруднен, и, наконец, невозможен. Проходы между стеллажами забиваются, доступу к старой информации препятствуют залежи новой, которая с течением времени также состарится и будет завалена более свежей.
  В результате, каждый посетитель чулана может использовать лишь ничтожную долю полезного объема своего чулана.
  Пришел, открыл дверь, протиснулся к пока еще свободному стеллажу, бросил на него принесенное и назад на выход, глотая затхлый воздух и чихая от потревоженной пыли. А если что-то понадобилось - вернулся, схватил с полки, посмотрел и быстрее обратно. До чего дотянулся - то твое, до чего уже не достать - то потеряно. А в дальних углах чулана уже все так перемешано, столько всего свалено - но, нет, не достать, не перебрать.
  И только если тряхнуть, взять рычаг, сунуть как можно дальше в темноту, упереться и толкнуть, так, чтобы упали стеллажи, слетели со своих мест полки, и беспорядочной кучей свалилось то, что покоилось и спрессовывалось веками.
  А еще лучше не рычаг, а кусок динамита. Килограмм пластита или мешок с гексогеном. Тряхнуть основательно, чтобы снесло стены и все содержимое рухнуло к твоим ногам. Останется лишь нагнуться и выбрать необходимое.
  
  
  Дорофеев многое не понимал в этой жизни (да и найдите такого человека, который бы действительно понимал, а не наивно или самоуверенно верил, что понимает), но одно сейчас он знал точно. Ему ни за что нельзя уснуть. Каждый сон - это, как минимум, сутки прожитой жизни там. Сутки, которые могли стоить сейчас жизни. Вот такая вот простая арифметика, несколько часов сна здесь - сутки, равные жизни, там.
  Я усну, и все мы останемся в окруженном замке. А потом, когда подойдут к концу очередные сутки, вода и терпение, мы бросимся в бой, последний и решительный, бой, который не является итогом продуманной стратегии, а лишь плод отчаянного бессилия и нежелания умереть с позором.
  Мертвые сраму не имут. Наши предки в этом хорошо разбирались.
  Самое известное и распространенное средство против сна хорошо известно каждому. Поэтому Дорофеев забежал в ближайший супермаркет "Простор" и попросил девушку, торгующую на развес элитными сортами кофе и чая, подобрать ему самый крепкий, самый кофеиносодержащий, самый ...
  В общем, девушка, поняла.
  - Сессия? - кивнула она сочувственно.
  - Да, - этот вариант его устраивал, не надо ничего придумывать.
  - Важная?
  - Вопрос жизни и смерти.
  - Тогда порекомендую вот этот сорт. Хотя, конечно, это недешево ...
  Стоимость его не интересовала, на кону стояло более ценное, поэтому в ответ на названные, очень немалые цифры, он лишь слегка удивился. Оказывается, жизнь имеет вполне определенный денежный эквивалент. И вполне определенный вес, если иметь в виду небольшой пакетик с терпко пахнущими зернами.
  - Вы умеете правильно заваривать?
  Дорофеев решил, что запрашиваемая сумма просто обязывает его получить рекомендации.
  - Значит, так. Сначала надо смолоть зерна ...
  Оказалось, что ему еще необходима и кофемолка вместе с туркой. Да, все-таки с растворимым кофе хлопот намного меньше. Расплачиваясь, он достал две купюры по пятьдесят тысяч рублей и ...
  - С вами все в порядке? - озабоченно поинтересовалась кассир.
  - Да.
  - Уверены?
  Дорофеев не ответил. Он оцепенело смотрел на голубое, чуть потертое на двух складках, с темным пятнышком непонятного происхождения, изображение так знакомого ему сооружения.
  
  
  Первую чашку он выпил, как только ощутил некую ватную мутность в голове. Так сказать упреждающий удар.
  Кофе оказалось горьким, чтобы смягчить его вкус, Дорофеев добавил молока и щедро сыпанул сахару. Напиток получился очень даже ничего, крепким и вкусным одновременно. И в мозгах сразу словно растворилась некая пленка. Потом застучало сердце, забарабанило так, что в висках заколотило наподобие отбойного молотка.
  Тут он задумался: девушка в магазине ничего не говорила о том, можно ли добавлять что-нибудь постороннее в кофе. Поэтому в дальнейшем пил только напиток в чистом виде, морщась от горечи, шершавой гущи на языке и еще чего-то, чему не мог дать точного определения.
  Должна быть какая-то ниточка, пусть даже невидимая и невесомая, словно паутинка, но связывающая эти разные миры, проходящая сквозь него, зависящая только от него, над которой был властен только он, о которой знал только он и которую обязан был понять. Обязан был осознать и найти.
  
  
  И как он раньше не заметил? Самое очевидное. Мы никогда не видим простого, всегда пытаемся усложнить и отыскать в этом истину.
  Это был Мир. Каких-то, максимум, сто километров от Минска, совсем рядом.
  Нет, в целом, местный замок отличался от того. После проведенной современной реставрации-реконструкции во внешнем виде резали взгляд непривычные детали и посторонние нагромождения, но если убрать лишнее ...
  Сделать это очень просто. Надо согнуть лицевую сторону купюры в пятьдесят тысяч белорусских рублей по линии, проходящей между буквами "З" и "Е", убрав, таким образом, пристройку с левой стороны. Плюс остроконечные крыши на угловых башнях следует заменить открытыми круглыми площадками с бойницами. Уложить вместо гладкого прилизанного кирпича угловатые каменные блоки - и получится замок барона фон Дорсетхорна в том мире. Вот центральные ворота, через которые он проезжал по несколько раз на день. А вот в этом месте угловой башни развевается штандарт с изображением морды кабана.
  Следующие несколько часов он провел за компьютером в поисках любой информации о Мирском замке: его владельцы, особенности строительства, как проходила реставрация, что нашли, что пытались найти. Все, что могло хоть как-то встряхнуть его мозги, нащупать ту ниточку, связывающую невозможное и недостижимое.
  
  
  Утром (редкий случай: он не просто не опоздал, а пришел задолго до начала рабочего дня) Дорофеев написал заявление на отгул. Кира Юрьевна посмотрела осуждающе-недоумевающе, в ответ он заявил, что плохо себя чувствует и просто хочет отлежаться денек; есть другой вариант - пойти к врачу, получить больничный и так им образом отстраниться от работы в архиве на несколько дней. Кира Юрьевна размышляла недолго и арифметически все решила правильно: заявление Дорофеева было принято.
  Дальнейший путь лежал на автовокзал.
  Как он не подумал об очевидной вещи. В автобусе ему удалось продержаться минут десять, потом в салон пошло тепло от разработавшегося двигателя и периодическое монотонное укачивание стало тянуть в сон. Дорофеев хватанул кофе из предусмотрительно взятого термоса: это помогло протянуть в неком состоянии полубодрствования еще минут пятнадцать. Потом он как-то мгновенно вырубился и так же стремительно проснулся; ему показалось, он был в отключке секунд двадцать-тридцать, не более, но это был дурной знак или предзнаменование, слова разные, смысл один, а разницы в нюансах он уловить не мог. Или просто не был в состоянии.
  Слава богу, он не успел уснуть надолго.
  Боясь повторения, он встал и простоял под молчаливо-неодобрительные взгляды остальных пассажиров всю оставшуюся дорогу до городка под названием Мир.
  
  
  В реальности замок производил еще более ошеломляющее впечатление из-за своего сходства с прототипом из снов. Казалось, сейчас распахнутся широкие ворота и оттуда вынесется конный отряд с Талером во главе. Копыта выбросят в стороны грязный гравий. Острый запах пота и навоза забьет ноздри и душа разорвется от щемящего чувства ирреальности происходящего. Где ты, настоящий?
  
  
  Перед кассой висел листок с объявлением, написанном от руки: "Посещение и осмотр тюрьмы и пыточной - 5000 рублей".
  Все вышеанонсируемое помещалось в подвальном помещении, слева от центральных ворот и на тюрьму, не говоря уже о пыточной, совсем не походило. Две комнатки с каменными стенами и низко нависшим потолком, соединенные между собой узким проходом; в одной было маленькое окно, выходящее во внутренний двор и дающее достаточно света, чтобы разглядеть ее весьма убогий интерьер: скамья и покосившийся стол. Вторая комната скрывалась в густом полумраке; лишь выждав продолжительное время и привыкнув к темноте, можно было определить, что она совсем пуста, лишь вдоль стен, напротив друг друга имелись две ниши, одна длинная, достаточная для того, чтобы прилечь, вторая совсем маленькая и потому непонятно, для чего предназначенная. Сверху с потолка свешивалась ржавая цепь, вызывавшая большие сомнения, что она сохранилась здесь еще с тех времен.
  Дорофеев поднялся наружу, прошелся по двору, привыкая к режущему глаза солнцу, потом опять вернулся в башню. Ступая по скрипящим ступеням, он заставлял себя думать: где? Где сделал бы подземный ход ты, если бы ты был хозяином замка?
   С той стороны, где тянется озеро, вряд ли. Слишком опасно прорыть подкоп под дном водоема, слишком сложно рассчитать так, чтобы не затопить подземное сооружение. Да и судя по тому, что уровень воды в озере держится постоянным без притока извне, земля в этом месте имеет ключи. Нет, здесь рыть подземный ход бессмысленно.
  - Скажите, - обратился он к администратору, дремавшей на стульчике около растянутой на стене кольчуги, - а это правда, что в том подвальном помещении была пыточная?
  Пожилая женщина открыла глаза, долго рассматривала, так долго, что он решил, что она не расслышала вопроса.
  - А вам зачем это знать?
  Действительно, зачем. Шляются здесь всякие любопытные, деньги платят, с вопросами пристают, мешают.
  - Налоговая инспекция, - произнес Дорофеев неприязненно. - Отдел финансовых расследований.
  И сделав зловещую паузу, добавил:
  - Деньги за просмотр берете, а людей обманываете. Если не было пыточной, то зачем ее тогда показывать? Где начальство?
  Удивительно, как улыбка изменило лицо женщины. И голос сразу наполнился доброжелательностью, граничащей с заискиванием.
  - Была пыточная, была. Мы и раскопки делали после того, как просмотрели старые бумаги с сохранившимися чертежами построек. Была пыточная. Именно в указанном месте и раскопали. Ничего, правда, из инструментов и приспособлений не сохранилось, но экспозиция сейчас пополняется. А из дирекции никого нет.
  - Хорошо, работайте.
  Дорофеев повернулся, сделал шаг к выходу и спросил через плечо:
  - А подземный ход в сохранившихся бумагах был?
  - Упоминался. Но, где находился, не показано. Это ведь тайный ход. Пока не нашли.
  На выходе он мельком глянул на свое отражение в старинном зеркале. Глаза красные, на лице гримаса какого-то исступления: черт его знает, может так и выглядит настоящий инспектор отдела финансовых расследований.
  После холода каменных стен внутренний двор обжег жаром. Тополиный пух, жара, июль. Ночи такие ...
  Короткие, добавил он про себя. Слишком короткие. Как жизнь. Опять хотелось спать. До смерти.
  Дорофеев отошел в сторону, под тень облупившейся стены, к куче строительного мусора, из которой проступали остатки каменной кладки.
  Если бы решал я, то подземный ход сделал именно из пыточной. Взял бы в палачи какого-нибудь безграмотного, здоровенного парня без признаков излишней жалости, вырвал бы ему для надежности язык, пустил бы слух, что в подвалах бродят призраки безвиннозамученных, а в этом деле, когда господа на расправу круты и быстры, безвинные всегда отыщутся, а дальше народная молва сама допридумает подробности, чтобы страху побольше нагнать.
  Нет надежнее запоров, чем страх человеческий и суеверия. И нет страшнее оружия, ибо какую бы причину тех или иных катаклизмов с последующими человеческими жертвами не находили, настоящими будут только они. Страх и суеверия.
  Но, похоже, никаких следов подземного хода здесь, действительно, не нашли. И это было плохо, очень плохо.
  
  
  - Ой, сынок, на тебе лица нет. Ты не заболел часом?
  Дорофеев непонятно мотнул головой, что могло означать все сразу одновременно: да, заболел, да, лица нет, и, вообще, явите милость, пристрелите меня или оставьте в покое.
  Но бабка, торгующая на площади возле автовокзала семечками, была очень активна в проявлении человеческого участия.
  - Сынок, тебе часом квартиру снять не надо? А то я могу помочь.
  Нет, квартира, ему была не нужна, а вот кровать в самый раз. Прямо сейчас завалился бы и с наслаждением закрыл глаза. Глаза ... Нет, нет, только не это ...
  - Сынок, да ты прямо спишь. И вид усталый. Студент, что ли?
  - Студент, - обреченно согласился Дорофеев.
  - А на кого учишься.
  - Историк, - ляпнул он первое, что пришло на ум.
  - Сюда историки постоянно ездят, - довольно сообщила бабка. - И историки, и археологи, и эти самые, как их ... ну, которые фольклор собирают, песни старые, обряды. Вот, только название забыла. Э-э ...
  - Этнографы.
  Вообще, от этого разговора была несомненная польза: он не давал ему окончательно провалиться в глубокий омут сна. Заставлял сознание судорожно держаться на зыбкой грани реальности, не давая соскользнуть в забытье.
   - А что здесь делал?
  - Подземный ход искал,- ответил он сквозь закрытые глаза.
  - Какой подземный ход?
  - Который в замке.
  - Нашел?
  - Нет.
  - Почему?
  - Потому что его там нет.
  - Как это нет! - возмутилась бабка. - И кто тебе такую глупость сказал?
  - В замке и сказали.
  - И-и, нашел кого спрашивать.
  Тут до Дорофеева дошел смысл их беседы. Он с усилием открыл глаза. Бабка была здесь, она была реальна и она выглядела совершенно нормальной.
  - Так значит, в замке есть подземный ход?
  - Конечно. Семечки берешь?
  - Беру. А где?
  Бабка ловко скрутила из газетного листа кулек и принялась отсыпать в него стакан подсолнечника.
  - А никто не знает. Но ход точно есть. Я когда маленькой была, мне моя бабка-покойница рассказывала, как ей рассказывала ее бабка, ну, тоже покойница ...
  - Спасибо.
  Дорофеев забрал кулек с семечками, из последних сил добрел до пустой скамейки у входа в автовокзал, сел на нее и мгновенно уснул.
  
  
  ЧАСТЬ ПЯТАЯ
  
  Я повернул вправо и оказался перед утопленной в землю дверью.
  - Что здесь?
  - Кладовая. Продукты, вино, запасы воды.
  Самое невозможное место для расположения тайника. Сюда (к вину) никогда не зарастет народная тропа и потому пытаться прятать здесь глупо и ... Да просто глупо и достаточно.
  Дверь тем временем открыли. Без всякой надежды я спустился вниз. Две подвальных комнатки, по расположению и размерам очень похожие на пыточную в Мирском замке. В первой, с узкой щелью окна, громоздились бочки и мешки, во второй, глухой, вдоль длинной неглубокой ниши стояли в ряд бочонки, всю стену напротив закрывал стеллаж: оттуда торчали донышки бутылей, покрытые толстым слоем пыли.
  - Глупо было надеяться.
  С этими словами я развернулся, боясь взглянуть на товарищей, и замер. Вернулся обратно.
  - А ну-ка посветите.
  В щели между полками стеллажа проглядывала такая же пыльная, ровная стена. Ровная. Второй маленькой ниши, как в Мире, здесь не было.
   - В чем дело, барон? Решили выпить? - попытался съязвить Момордик.
  Я отмахнулся.
  - Надо убрать стеллаж.
  - Зачем?
  Наверное, от моего рева содрогнулся замок.
  - Я, что, обязан объяснять? Разве моего слова недостаточно?
  Оказалось, что достаточно. Вот, что значит употребить правильную интонацию и вложить в слова настоящую душевную искренность.
  Стеллаж унесли, и я убедился, что никакой ниши за ним, действительно, нет. Стена выглядела монолитной и нетронутой, но нельзя было позволить сомнениям ослабить себя.
  - Топор.
  На этот раз никто не спросил зачем. Просто сбегали и принесли. Я выбрал для себя точку, какую-то едва заметную выщерблинку в цельной каменной плоскости и шарахнул с размаху обухом. Ничего, кроме взвившейся пыли и гулкого эха, от которого заломило в ушах. Я повторил удар. Пыли стало поменьше, а звона в ушах прибавилось.
  После третьего удара кто-то за спиной осмелился спросить:
  - Может, хватит?
  - Я только начал, - прорычал я, не останавливаясь.
  И в этот момент свершилось чудо: топор не отскочил от стены, а остался в ней, провалившись по рукоять. Дальнейшее заняло немного времени.
  Я сгреб рукой провисшие клочья паутины, и перед нами возникла небольшая дверь. Темные доски своим цветом сливались с камнями стены. На вид они казались достаточно прочны, но, когда я пнул ногой, вместо дерева под стопой оказалась труха. Потеряв равновесие, я чуть не упал, но устоял и выпрямился навстречу струе свежего воздуха, дующей из темноты.
  - Пожалуйста, граф.
  
  
  Это был не бой, а бойня.
  - Наша задача убить как можно больше, пока они спят и не могут защищаться. Как можно больше и быстрее.
  Удивленный подобной постановкой задачи, я заикнулся, было, о благородстве и традиции выяснять победителей в честном рыцарском поединке (или сражении, на худой конец) лицом к лицу. Аллум глянул так, что я тут же прикусил язык.
  - Забудьте о благородстве. Когда требуется победить, хороши любые способы и методы, а всякие принципы лишь мешают. Выбросьте из головы жалость, наплюйте на человечность. Если не получается, то представьте свои кишки, намотанные на цепь замковых ворот. А именно это вас ожидает при неудачном исходе сражения, уж поверьте.
  Я поверил и засунул свой гуманизм подальше. Иначе, как заявил граф, брать меня в бой бессмысленно: военного толку никакого, а выделить человека, а то и двух, на охрану моей персоны было неразумным.
  - Справитесь? - Аллум вручил мне меч.
  - Справлюсь? - я твердо сжал эфес.
  - А с этим? - он выразительно постучал своим кулаком по моей голове.
  - Тоже справлюсь.
  Он довольно хмыкнул.
  
  
  Это был не бой, а бойня.
  Мы двинулись за полночь, дождавшись, пока луна озарит своим бледным светом место предстоящего кровопролития. Момордик дал выпить каждому по полчаши чего-то кислого, теперь все были свежи и четко различали во мраке детали подземного хода.
  Мы выбрались наружу на опушке леса. Шатры противника белели совсем недалеко. Наш отряд бесшумно подобрался к ним вплотную, так что можно было расслышать сонное дыхание часового. Он так и умер во сне, я думаю, сегодняшней ночью это была самая легкая смерть.
  Это был не бой, а бойня.
  Правильно говорил Бонапарт: дело не в количестве солдат, а в том, что у них в голове. У нас в голове было то, что надо. У осадивших замок была позади вся страна - достаточно для маневров, нам отступать было некогда; они сражались за деньги и, возможно, за славу, мы бились за свои жизни, и, как ни сравнивай, наша ставка была куда более весомой.
  И все равно не мог я бить исподтишка, в спину. Давал возможность противнику нанести удар и теперь уже не просто убивал, теперь я защищался. Вот ведь странная субстанция - совесть.
  Очередной боец оказался умелым воином. К тому же я поскользнулся на чьих-то внутренностях, много всего разного валялось здесь этой ночью.
  Тут бы и закончились мои рыцарские похождения. Спас Аллум. Выскочил из темноты, одним движением отвел направленный на меня удар, вторым развалил соперника пополам.
  - Ты что? - сверкнули совсем близко бешеные, навыкате глаза. - Убью. Не спи, барон, ты мне живой нужен.
  И я побежал за ним, чтобы опять колоть, рубить, кромсать с истошным криком и всхлипыванием, тяжело втягивать в себя воздух, чувствуя, как захлебываются легкие, успевать смахнуть со лба пот, чтобы не заливал глаза и облизывать соленые губы.
  
  
  А потом я на пределе последних сил поднял меч, и, оказалось, что больше никого не осталось.
  Вокруг простиралась апокалипсическая картина.
  Тусклый свет луны придавал неестественно желтый, мертвый цвет окружающему пространству. Трупы людей, лежащие в хаотичном порядке казались абсолютно лишними, хотя тоже уже не принадлежали живому. Высыхающая кровь отдавала неестественной чернотой и оттеняла землю, влажную от ночной росы, обильно разбавленной человеческой кровью. Или наоборот. И понадобится не один рассвет, чтобы вернуть листве после этой ночи ее первоначальный изумрудный вид.
  
  
  Всякое оружие хорошо в подходящих для его применения условиях. В верности этого утверждения я убедился очень скоро, когда на меня из темноты выскочили двое. Я быстро махнул мечом и ближайший, вздумай он напасть, не успел бы удивиться острию моего клинка. Но он драться не стал, как и его напарник - они нырнули в стороны, за кусты.
  Пока я вглядывался, пытаясь различить в листве их очертания, навстречу вылетели веревки с петлями на конце. Одна из них упала на голову и сползла на шею, рывок - и я покатился по земле, теряя свое оружие. Тут же на меня навалились и, хотя я пытался бороться, все усилия оказались напрасны. Меня спеленали несколькими веревками, руки завели за спину, рывком подняли на ноги и повели по едва различимой во мгле тропинке.
  Шли мы недолго, то приближаясь, то отдаляясь от звуков затихающего сражения. Наконец впереди показались светящиеся очертания палатки.
  Меня втолкнули внутрь. Там был только один человек: брюнет, примерно моего возраста, с правильными чертами лица, которые можно было бы назвать приятными, если бы не излишняя заостренность в скулах, выдававшая нервный характер.
  Он подчеркнуто долго и внимательно рассматривал меня.
  - Это он?
  - Он, - дружно подтвердили мои конвоиры.
  - Ах, неужели, сам барон фон Дорсетхорн пожаловал к нам в гости.
  Он говорил совсем беззлобным, мягким тоном и это дало мне уверенность в благополучном завершении ночного приключения.
  Зря.
  
  
  - Никак не могу решить, чего мне больше хочется. Разорить вас выкупом или посмотреть, какого цвета ваши кишки.
  Глядя на его выступающие скулы и глаза навыкате, я понимал: с ним нельзя спорить или протестовать, любое мое сопротивление вызвало бы ответное противодействие, еще более сильное и жестокое. С ним можно было только шутить.
  - Да что на них смотреть. Самый обычный цвет. Кроме того, их созерцание плохо влияет на аппетит. Не знаю как вы, а я после этого точно не смогу ничего съесть. Так что предлагаю быстренько договориться о выкупе и разойтись.
  - Быстренько, - повторил он раздумывая. - А ведь знаете, я еще ничего не решил.
  - Так давайте сделаем это совместными усилиями. Что вы хотите: денег, драгоценностей, земель с крестьянами, может быть, замок?
  - Замок?
  Он произнес это слово так, словно хотел попробовать его на вкус - каково, съедобно оно или нет? И, кажется, подавился им.
  - Забавно, право, что вы предлагаете мне замок, который и так мой.
  - Вы его еще не захватили.
  - Он мой по праву рождения.
  Видя мой непонимающий взгляд, подбоченился, выпятил подбородок и гордо отчеканил:
  - Я Тео Грабовский, сын Рудольфа Грабовского. Этот замок должен быть моим по праву наследования.
  Честно не знаю, что я должен был делать после такого представления. Упасть на колени, похлопать в ладоши, учтиво поклониться, удивиться, выразить радость, испугаться. Поэтому я просто и буднично произнес в ответ свои имя и титул.
  - Именно таким я вас и представлял, - Тео не скрывал явной своей неприязни к моей персоне.
  - Каким?
  Я вслушивался в звуки снаружи, надеясь уловить лязг сталкивающихся мечей и сминающихся лат. Тщетно.
  - Безжалостным и самоуверенным. Наверное, в другое время я мог бы восхищаться вами. Но теперь ... Я принял решение.
  Он подал знак и два моих конвоира сделали шаг вперед. С намерениями вполне определенными.
  Я отступил, насколько позволяли границы палатки. Против троих, без меча или шпаги я был бессилен. В панике сунул руки в карманы, пытаясь найти там нечто, способное заменить оружие. Тщетно. Пальцы нащупали лишь монету. В отчаянии я сжал ее, она была единственным предметом, на котором я мог сконцентрироваться.
  - Давайте не будем горячиться.
  Тео только молча покачал головой. Зловеще улыбаясь. По-иезуитски щуря глаза.
  - КАРРОТРОПС! - воскликнул я в отчаянии.
  Вот ведь забавная штука память: и как я вспомнил заклинания сварливого призрака? Вот ведь смешная штука надежда: на что я рассчитывал, выкрикивая их.
  Но ...
  В синхронном движении помощников Тео произошел сбой. Один схватился за живот, второй с криком согнулся, держась за спину.
  - ЧИПЧОТТРОПС! - наверное, я очень этого хотел. И они стали похожи на двух мух, увязших в меду. И этим медом был я.
  - ФРАММОТТРОПС! - этим я окончательно пригвоздил их к земле.
  В своей эйфории я совсем забыл про Тео Грабовского. А он уже пер вперед, держа обеими руками меч и целясь мне в живот.
  - Сейчас я вспорю твой живот, Дорсетхорн.
  Стены палатки не давали мне больше отступить назад. Я мог только смотреть на сверкающее лезвие и пытаться остановить его уговорами. Единственное, что мне оставалось. Не самый большой шанс, а теперь и вовсе мизерный, что было обидно. Но я пытался.
  - ... мы же благородные люди.
  - Я полюбуюсь, как твои кишки переливаются в лунном свете. Это будет самое прекрасное зрелище в моей жизни.
  - Вы же не мясник, вы рыцарь.
  
  
  Чудеса случаются.
  В шатер ворвалась группа людей, впереди оскалившийся Аллум. Он окинул быстрым взглядом нашу компанию, все оценил, всхлипнул что-то вроде "Слава небесам" и прыгнул к Грабовскому, вытягивая вперед шпагу. Два удара, слившихся в сверкающих круг, звон металла и мой враг остался без оружия.
  - Отставить! - заорал я первое пришедшее в голову.
  Вот такие вот причудливые игры подсознания, самая популярная у современных вояк фраза услужливо легла на язык. И в средневековье пригодилась.
  Как ни странно, подействовало.
  Аллум сумел обуздать энергию своего тела, острие его оружия коснулось подбородка Тео и замерло в этой точке.
  - Почему? - спросил Аллум, не оборачиваясь.
  - Я беру его с собой.
  Он также быстро согласился и с этим. Меня подхватили под руки, потащили к выходу, следом волокли Тео. Еще я успел заметить, как Аллум мимоходом ткнул два раза шпагой в животы застывших воинов и они остались стоять, удерживаемые непонятной силой. Кровь ручейками потекла к их ногам, наполняя белизной лица.
  Дальнейшее сохранилось в виде хаотично слепленных кусков.
  Освещенная луной дорога, из придорожной канавы торчат чьи-то ноги. Под деревом валяется умирающая лошадь, лиловый глаз смотрит на всех, постепенно тускнея и затягиваясь белесой пленкой. У меня просыпается желудок - это запоздалая реакция на проскользнувшую мимо смерть; я сворачиваю к ближайшему дереву, и все терпеливо стоят, пока я, изгибаясь в рвотах, избавляюсь от остатков ужина.
  
  
  Окончательно я пришел в себя лишь за завтраком. До этого все происходило словно в тумане: я с трудом встал, чувствуя каждую царапинку на измученном теле, сполоснул лицо холодной водой, отчего кожа на щеках защипала, сумел натянуть на себя чистую одежду и спустился в гостиную, отдыхая на каждой ступеньке.
  Там меня ждали еда и питье, приготовленное Момордиком. Надо отдать должное выдержке Аллума, он дождался, пока я все съел, отрыгнул, с чувством удовлетворения облокотился на спинку кресла, и только тогда поинтересовался:
  - Почему?
  - Потому что это один из бывших владельцев замка. Если быть точным, сын бывшего владельца.
  - Ах, ты! - даже Аллум потерял на краткий миг свою невозмутимость. Но лишь на краткий. - Бывает и так. Ну а что же вы хотели, дорогой барон. Таковы нравы этого времени и, я бы даже сказал, законы. Сильный отбирает у слабого. Мы воины, нам некогда заниматься строительством, это занятие можно позволить себе лишь в старости, а до нее доживают немногие. Поэтому мы берем готовое, то, что нам нравится и то, что в состоянии взять.
  - Как мне достался этот замок?
  - В честном поединке, не волнуйтесь.
  - Давно?
  - Где-то с полгода.
  - И что теперь делать с этим наследником?
  Аллум явно обрадовался, что мои вопросы о недвижимости так быстро закончились.
  - Что делать? Кто владелец замка, тому и решать. Ведь вы зачем-то сохранили ему жизнь, значит, имели какие-то планы. Но помните, есть категория людей, которыми если овладевает какая-нибудь навязчивая идея, то они становятся рабом этой идеи, живут только этой идеей и лекарство в этом случае одно.
  - Самое надежное лекарство, - дополнил Момордик.
  Вот ведь как красиво все объяснили. И решение указали, единственное при таком раскладе.
  - Приведите, - сказал я, ни на кого не глядя.
  
  
  Выглядел он получше меня. Глаза горели и в походке чувствовалась затаившаяся энергия готового к прыжку зверя. Неволя по-разному действует на людей: одни продолжают бороться, другие становятся беспомощными и покорными судьбе. Этот явно относился к первой категории.
  - Мои товарищи полагают, что оставлять вас в живых опасно и потому следует убить.
  - Я к вашим услугам, - тут же отреагировал Тео, ничуть не испугавшись. - У меня есть слабая надежда, что на этот раз поединок будет честным, а не как в случае с моим отцом.
  Он не должен был врать в эту минуту, и я в ярости посмотрел на Аллума. Граф остался невозмутим.
  - А как было в случае с вашим отцом?
  - О, вы ведь так любите убивать из-за угла, в спину.
  - Меч! - заорал я. - Ему меч.
  Аллум тут же оказался рядом.
  - Зачем?
  - Мы будем драться. Один на один. Перед замком. При свидетелях с обеих сторон. До смерти. Кто победит, тому и замок.
  Как красиво я это говорил. Каждое слово казалось мне правильным. Вот такими поступками и создало себе славу рыцарство. Ради этого и стоило столько претерпеть.
  - Подождите, - Аллум схватил меня под локоть. - На пару слов, господин барон, если позволите.
  И потащил меня за дверь, абсолютно не дожидаясь, пока я позволю. В коридоре, скрытый от посторонних глаз, грубо шмякнул меня об стенку.
  - Что за фокусы?
  - Вы мне врали.
   - О чем?
  - Насчет честного поединка. Как мне достался этот замок? Я хочу знать подробности.
  - Мне неизвестны подробности. Замок был подарен вам королем. В бумагах есть соответствующий документ. А если вас интересуют детали, то при удобном случае расспросите его величество.
  - Я все равно буду драться.
  - Зачем?
  Я решил соврать, чтобы не пускаться в долгие объяснения.
  - Я дал ему слово.
  - И когда же вы успели?
  - Вчера вечером.
  - Когда он пытался заколоть вас безоружного?
  - Я дал слово, что буду драться с ним и что это будет честный бой, - упрямился я. - Теперь я обязан это слово сдержать, иначе ...
  - Что иначе?
  - Пострадает моя честь и мое имя.
  - Мда, - сказал Аллум озадаченно. - Тяжелый случай. А все просвещение. Так вот, барон, ни с кем вы драться не будете.
  - Но данное мною слово обязывает меня ...
  - Вы мне обещали еще раньше: добраться в здравом уме на Совет и замолвить там свое слово. Хотите выполнить обещания - извольте, но расставьте их в порядке очередности и важности.
  - Для меня сейчас важнее поединок с Тео Грабовским. От этого зависит моя рыцарская честь.
  - Послушайте, - произнес граф с оттенком некоей брезгливости, - где вы этого набрались? Какая рыцарская честь? Неужели вы всерьез полагаете, что человек, закованный в броню, что делает его почти абсолютно неуязвимым, на такой же, вся в железе, лошади, атакующий с мечом в руках ряды одетых в обычную одежду пехотинцев обладает при этом таким качеством, как честь? Вот пускай снимет свои доспехи и сражается на равных, тогда и можно поговорить о достоинстве. А уподобляющемуся на бойне мяснику эти качества приписывать не стоит. Сея вокруг смерть, он почти ничем не рискует, какие уж тут высокие идеалы.
  - Выходит, что многочисленные легенды, романсы и предания, которые воспевают рыцарское благородство, врут?
  - Послушайте, барон, вот вы уже освоились в замке, многое узнали и поняли, скажите, вы видели здесь какого-нибудь летописца или романиста?
   - Нет.
  - А почему?
  - Я думаю, что грамотный человек, это большая редкость.
  - Очень большая редкость. По той простой причине, что грамотный человек абсолютно не нужен. Это бездельник, которого надо кормить и одевать, а кроме, как писать и читать, он ничего не умеет, а, значит, бесполезен, ведь указы и распоряжения можно донести до народа устно. Поэтому, держать этот сброд при себе может только состоятельный господин. А если он содержит подобного рода бездельника, то взамен хочет получить письменный документ, в котором его качества будут выставлены в самом лучшем виде, в назидание и радость потомкам.
  Вот откуда пошли эти мифы о рыцарстве. Попробовал бы писака выдать, что сир такой-то обычный человек, как и все, также рыгает за столом, сквернословит, не пропускает ни одной служанки и всегда рад обмануть своего ближнего, а если посчастливиться, то убить ... Написал бы такое, продолжение обдумывал, уже будучи посаженным на кол.
  Так что никакой романтики, а голый прагматизм, и, право, барон, пора уже начинать мыслить соответственно.
  Он повернулся к двери.
  - А что с Грабовским? - спросил я в спину.
  - Он сам решил свою судьбу, когда решил осадить замок.
  
  
  Пленник сразу понял все по моему выражению лица. Так что тратить время на объяснения не пришлось. И все же я решил сказать несколько слов.
  - Дело в том, что у меня есть более важные обязательства перед своими друзьями, для выполнения которых мне необходимо быть живым и невредимым, и данное обстоятельство препятствует проведению нашего поединка, о чем я сожалею.
  Он с надеждой перевел взгляд на Аллума.
  - Может быть вы?
  - У меня тоже есть обязательства.
  Следующим был Момордик.
  - Вы?
  - Послушайте, - как-то устало сказал Аллум. - У нас у всех впереди очень важное дело. Людей в замке мало, на счету каждый, и, отдавая дань вашему воинскому умению, мы не можем рисковать здоровьем и жизнью любого из них.
  Кратко и понятно.
  - Тогда выкуп?
  - У нас нет времени ждать выкупа.
  Наступила тягостная пауза.
  - Не я притащил вас сюда. Все можно было закончить вчера, - зло отчеканил Аллум, глядя на меня.
  Опять пауза, подчеркивающая мою вину в создавшемся положении. Ну что же, я заварил эту похлебку, мне ее и разливать по тарелкам.
  - Постойте.
  Я подошел к Аллуму, и сказал ему на ухо несколько слов. Граф удивленно посмотрел на меня, потом на Грабовского, неопределенно повел плечами. Я принял это как сигнал к действию.
  
  
  - Послушайте, Тео, вы женаты?
  Вопрос в данной ситуации был столь неуместным, что он не сразу нашелся с ответом.
  - Нет.
  - А почему?
  - Я всегда считал, что с этим стоит подождать.
  - Со смертью тоже лучше подождать, - добавил я. - А если бы предстояло выбирать между смертью и женитьбой, чтобы бы вы поставили на первое место?
  Он задумался и надолго. Момордик выразительно хмыкнул, явно одобряя подобную неторопливость. Я злобно посмотрел в его сторону, предлагая не мешать.
  - Я понимаю, выбор очень затруднителен. Тогда, может, стоит положиться на волю случая?
  - Каким образом?
  - Бросим жребий. Монету. Если выпадет изображение короля - вы женитесь и, таким образом, остаетесь жить, если изображение герба - навсегда остаетесь холостым. Посмертно.
  - А кто невеста?
  - Племянница графа Аллума, урожденная графиня Среднегорская.
  - Она молода, красива?
  - Просто ангел.
  - Характер?
  - Мягкий и покладистый. Сама кротость.
  - Раньше была замужем?
  - Нет.
  - Странно. Почему леди, обладающая набором столь выдающихся качеств, до сих пор одинока?
  - Графиня очень застенчива и робка в отношениях с мужчинами. Все ждет своего принца.
  - Приданое?
  - Ваша жизнь. Неужели недостаточно?
  - Вполне.
  Я достал из кармана монету.
  - Бросаем?
  - Подождите. А невеста не будет против? Ведь она меня не видела.
   - Графиня во всем слушается своего дядю графа и не будет препятствовать его воле. Бросаем?
  Он выдохнул воздух.
  - Да.
  Я подкинул монету вверх, придав ей вращение, поймал в кулак, и, вытянув руку по направлению к Тео, разжал пальцы. Выпукло блеснул профиль венценосной особы.
  - Поздравляю, родственник, - Аллум изобразил поклон. - Но прежде, чем отправиться за счастливой новобрачной, я хочу, чтобы ты дал мне слово, рыцарское слово, при всех поклялся своей честью, что не обидишь свою будущую жену ни при каких обстоятельствах, потому что это будет недостойно ни звания рыцаря, ни звания мужчины. Клянешься?
   - Клянусь! - серьезно сказал Грабовский.
  - Верю! - не менее торжественно ответствовал Аллум.
  Наверное, на лице у меня было нечто такое, что Момордик, бросив взгляд, бочком-бочком пробрался поближе.
  - Что с вашею челюстью?
  - А что с моей челюстью?
  - Вы бы прикрыли рот, господин барон, а то выглядите глуповато.
  Я сжал зубы. Вот хитрая бестия, Аллум. Пять минут назад втолковывал мне, что рыцарство и благородство вещи несовместимые, а сейчас чуть не слезу пустил, толкуя об идеалах и чести.
  - Верю, родственник, - повторил Аллум. - А обманешь, убью. Найду, где бы ты не был, и убью. На этот раз окончательно.
  - Согласен, - осторожно подтвердил Тео.
  - Вот и хорошо, вот и поладили. Не расходитесь, я за Бригиттой.
  
  
  Отсутствовал он долго, много дольше, чем требовалось сходить на другой конец замка и вернуться обратно. Впрочем, я предполагал, что так будет: привести невесту сразу, не подготовив, было бы слишком тяжелым испытанием для жениха. А припудрить, промазать и приодеть, глядишь и не так испугается. А то иному краше умереть, чем идти по жизни вместе с такой. А когда она еще и рот раскроет ...
  - Доброе утро.
  Мелодичный голос заставил меня резко обернуться. Этот голос нельзя было спутать с другим, и принадлежал он только одной особе в мире. Рядом с Аллумом стояла ... Марта.
  - Барон, у вас сегодня проблемы с нижней челюстью. Она опять где-то внизу.
  Это засопел рядом Момордик. Я вспомнил про насмешливый взгляд маркиза во время моих рассуждений о достоинствах служанки Марты (мнимой служанки, черт возьми) перед своей хозяйкой. Вот, значит, жирная каналья, почему он ухмылялся. Знал, выходит, кто есть кто.
  Может это и глупо, но я не смог сдержаться и тут же не потребовать у Аллума разъяснений.
  - Как это все понимать?
  - Считайте, что это была еще одна проверка, и, одновременно, урок.
  - И в чем же состоял этот урок?
  - Никому нельзя доверять.
  - И вам?
  - Мне в первую очередь.
  Никому нельзя доверять. Графу, потому что он граф, и этот титул накладывает на него множество обязательств - от ведения военных действий до решения судьбы своей племянницы. Момордику, потому что знает секреты приготовления снадобий и любит поесть, и ради того, чтобы набить брюхо пойдет на все.
  А можно ли верить самому себе? Своим зрению, слуху, обаянию. А что, если они тоже неискренни. И этот мир совсем не таков, каким они преподносят его мне.
  Марта, одетая в платье графини. Державшаяся, как графиня. Являющаяся на самом деле урожденной графиней Среднегорской с выражением безразличия на своем ангельском лице ждала, пока мы закончим препирания.
  Глядя на мое вытянувшееся лицо, Аллум рассмеялся.
  - Ну, ну, дорогой барон, не переживайте так сильно. Это, действительно, проверка и урок: показать вам нравы нашего общества и суть всех женщин во все времена, посмотреть, как вы поведете себя, оказавшись в необычной ситуации. Племянница попросила меня разыграть этот маленький спектакль, я не смог ней отказать. В конце концов, все обернулось для всех очень хорошо. Скажу искренне: вы вели себя достойно. Великолепно. Я рад, что не ошибся в выборе.
  Признаюсь, я пожал протянутую руку с сомнением.
  
  
  При первой возможности я поспешил подняться в комнату графини.
  Она не удивилась, даже показалось, ждала, и некая тень удовлетворения тронула ее, ставшее теперь надменным, лицо. Как же, она, графиня, отличалась от служанки. И не могу решить, какая из них нравилась мне больше.
  - Я сожалею.
  - Да, дорогой барон.
  Она приостановилась, сложила руки на животе и потупила глаза, кося на меня из-под пушистых ресниц. Ангел во плоти и воплощение покорности.
  - Я сожалею, что так случилось.
  - Вы о чем?
  - Об этом вашем чертовом замужестве.
  Она изобразила образцово-показательное смущение.
  - Ой. Не надо упоминать о ...
  - Ну, хорошо. Об этом вашем дурацком замужестве.
  - Почему дурацком? Ой, вы опять выражаетесь неподобающим образом.
  Она упорно изображала из себя скромную, воспитанную леди. Еще бы, графиня, урожденная Среднегорская, чего же другого можно было от нее ожидать.
  - Мне казалось, вы мечтали не о таком муже.
  - Вы умеете проникать в чужие мысли? Вы знаете, о чем думает женщина? О, барон, вы опасный человек.
  - Нет, я просто неправильно выразился. Я считаю, что Тео Грабовский вам не пара.
  - Разве? А я нахожу Тео полным всяческих достоинств. Он весьма мил, очень галантен, умеет поддержать беседу и привлечь внимание женщины, он обладает титулом, обеспечен, недурен, как мужчина, причем, я надеюсь, нет, я даже уверена, недурен во всех смыслах. Разве можно мечтать о более достойном супруге.
  Здесь ее глаза сузились, и она закончила чеканно:
  - Вокруг нет никого, кто бы ему в подметки сгодился.
  По-моему, ее слова были несправедливыми.
  - А мне Грабовский показался глупым, трусливым, никчемным, жадным и злопамятным.
  - А знаете, почему вам так показалось?
  - Почему же?
  - А вы в тот момент смотрелись в зеркало.
  Нет, ну что за вздорный характер. Такая кого угодно выведет из себя.
  - Вы злитесь, потому что знаете, что я прав.
  Что вы думаете, она покраснела, смутилась? Как бы не так. Вряд ли найдется в мире человек, способный переспорить эту особу.
  - Нет, дорогой барон, это вы беситесь оттого, что на месте некоторых счастливцев могли оказаться вы. У вас был шанс, и надо было лишь пошевелиться, но вы оказались слишком изнеженным, слишком ленивым и инфантильным, дегенеративным и слабым, во всех отношениях, и, вообще, вы полное и законченное ничтожество.
  Сдерживаться дальше не было смысла. Да и невозможно.
  - Неудовлетворенная истеричка.
  - Недоразвитый кретин.
  - Перезрелая стерва.
  - Трусливый импотент.
  
  
  Мы высказали друг другу еще много разнообразных слов. Она прекратила первой.
  - Не забывайте, барон, я теперь замужняя женщина и за меня есть кому заступиться.
  - Грабовский? Ваш брат запретил мне драться с ним.
  - Естественно. Он просто пожалел вас, чтобы барона фон Дорсетхорна не закололи, как котенка.
  Стоп, хватит. Я нашел в себе силы улыбнуться и склонил голову.
  - До свидания, графиня.
  Она в ответ грациозно присела в реверансе и надула губки.
  - Всего хорошего, барон.
  - Если возникнет желание вернуться, замок всегда к вашим услугам.
  - Благодарю за приглашение.
  На том и распрощались. Пора было собираться в дорогу и нам.
  
  
  Дорога на Совет заняла три дня и странным образом обошлась без происшествий. По пути нам никто не попался, полагаю, что, прослышав про приближение нашей компании, встречные просто заранее уходили в сторону. От греха подальше.
  Столица королевства меня не впечатлила. Грязный, шумный, низкоэтажный городишко районного масштаба. Мы остановились в какой-то захудалой гостинице в пригороде (здесь меньше лишних любопытных глаз - пояснил Аллум), переоделись с дороги, быстро перекусили и отправились на прием в королевский дворец.
  Что сказать про это сооружение? По размерам оно вполне соответствовало своему названию. По стилю - нет, не в моем вкусе. Представьте, что между одно- и двухэтажных домиков выпирает в небо квадратная махина, разукрашенная фигурками всевозможных ангелов, демонов, химер и прочих тварей.
  Прибывающие проходили сквозь широкие, резные двери и попадали в огромный зал для приема. Очевидно, круг местного бомонда был весьма невелик, поэтому гости без остановки раскланивались и здоровались друг с другом. У дальней стены стоял золотой трон.
  Оказавшись внутри, мои спутники тоже не стали задерживаться.
  - Мы ненадолго покинем вас, - сказал Аллум.
  - Старые знакомые, старые долги, - пояснил Момордик.
  - Развлекайтесь.
  И они растворились в толпе разряженных гостей.
  
  
  Легко сказать ... Развлечений было немного. Скоморохи-лилипуты пытались развеселить народ тупыми шуточками, обыгрывая свой рост; мне показалось это устаревшим еще задолго до их рождения.
  Еще дальше музыканты играли бесконечную заунывную мелодию, от которой хотелось плакать.
  Двигаясь по залу, я услышал, как кто-то говорит громким и четким, хорошо поставленным голосом. Я подошел поближе. Это оказался молодой человек, он стоял на небольшом постаменте в виде квадратного возвышения и, глядя в пространство перед собой, повторял по памяти один и тот же текст.
  "Новости. Герцог Мальборо погиб, пораженный ударом грома. Будучи на охоте он попал под сильный дождь и поспешил укрыться под большим дубом. Он был отъявленный грешник, и господь покарал его в назидание другим.
  Раскат грома был такой, что в ближайшей деревеньке взбесились свиньи, разнесли сарай, в котором были заперты и вытоптали все окрестные поля".
  Закончив, он, не делая ни малейшей паузы, продолжил рассказывать снова. Я специально прослушал несколько циклов: молодой человек ни разу не сбился и повторил в точности слово в слово.
  Когда мне стало казаться, что я запомнил текст настолько, что мог бы и сам с успехом стать на возвышение, я двинулся дальше.
  Следующее, на что наткнулся взгляд, показалось мне издали человеческой головой нанизанной на вертикально установленный шест. Поскольку этого не могло быть, я, заинтересованный, подошел поближе.
  Как ни удивительно, это, действительно, была человеческая голова, мужская, черты лица искажены гримасой не то боли, не то ужаса. Голова выглядела так натурально, что на ум пришло уж совсем неподходящее определение "свежая", и я невольно потянул носом, опасаясь уловить начавшийся запах разложения.
  - Запаха не будет.
  Я повернул голову на голос. Невысокий старичок, плешивый, с близко посаженными к переносице, красными, словно воспаленными, глазами.
  - Покрыта специальным составом, плюс наложенные заклинания.
  - А одного состава, получается, недостаточно? - спросил я. - Взяли и ограничились бы тогда заклинаниями. Дешевле обошлось бы.
  - Нельзя. Нельзя дать фармацевтам и колдунам ощутить себя единственно нужными и незаменимыми.
  Я согласился, что это умно.
  - И зачем здесь это украшение?
  - В назидание. Как пример, что невозможно обмануть ни господа нашего, ни его наместника на земле - короля, ни самого себя.
  - A этот, значит, пытался.
   - Несомненно. Еще один любитель поисков чаши Грааля.
  Я посмотрел на собеседника. Старик явно не шутил.
  - Позвольте. Ведь поиски чаши Грааля дело святое и угодное для всех, и там, - я ткнул пальцем вверх, - и здесь, - я двинул рукой в сторону зала с пока еще пустующим троном, - и должно всячески благословляться.
  - Раньше так и было. Но не сейчас.
  - А что изменилось? Чаша потеряла свою ценность?
  - Да нет, ценность ее возрастает постоянно, давно уже утратив конкретное материальное значение и превратившись в монументальный символ божественной веры. Но, как всегда, когда духовное соприкасается с практическим, некоторые праведные идеи легко превращаются в свою противоположность и переворачиваются с ног на голову. Скажите, вам случалось терять какую-нибудь нужную вещь? Очень нужную вещь, которой вы часто пользуетесь. Вот только что была здесь и уже нет. Пропала куда-то.
  - Конечно, случалось. Как у любого.
  Старичок согласился насчет любого.
  - Но, потом все же находилась. Пусть не сразу и не в том месте, где вы рассчитывали ее найти.
  - И не один раз. Стоит только перестать искать, и она сразу окажется перед твоим носом.
  - Вот и представьте, что вы потеряли вещь и долго не можете ее отыскать. Очень долго. Так, в итоге, и остается она ненайденной. А вещь нужная и очень ценная. Потом ее ищут ваши дети, внуки, следующие поколения. По прошествии времени утрачены знания, что это за вещь, как она выглядит, для чего предназначалась, где искать. Каждый понимает это по-своему, а годы идут и идут. Как вы считаете, чем дальше проходит время, увеличиваются ли шансы отыскать утерянное?
  - Конечно, нет. Если не нашли сразу, то потом, под пылью веков и грудами утраченных знаний отыскать невозможно. Пойди туда, не знаю куда, и найди то, не знаю что.
  - Очень красивое и верное определение, - восхитился старикашка. - Надо запомнить и употреблять в будущем. Вот вы сами и ответили на вопрос, заданный в начале беседы.
  - И?
  - Каждый, кто отправляется ныне на поиски чаши Грааля либо преисполнен гордыни и самомнения, либо хитрости и лживости.
  - А если это не гордыня, а вера?
  - Избыток веры так же вреден, как и недостаток ее.
  - Понятно. А хитрость при чем?
  - Традиционно отправляющиеся на поиски чаши Грааля, получают отпущение от всех своих прежних грехов. Они имеют тридцать дней, чтобы исполнить данный ими обет. Их сопровождают специально назначенные люди, одни называют их судьями, другие палачами, чтобы следить за соблюдением правил и они же, по истечении положенного срока, должны доставить обратно либо найденную чашу, либо голову соискателя. Можете поверить на слово, пока чашу никто не привез.
  - А кто проверяет, что эти самые судьи-палачи ждут тридцать дней, а не решают проблему в течение недели, а то и того быстрее?
  - Господь все видит, - усмехнулся собеседник. - Он не допустит подобного кощунства. Странно, что вы, господин барон, расспрашиваете о столь очевидных вещах.
  - Проблемы с головой после неудачного падения с лошади, - посетовал я. - Некоторые события начисто вылетели из головы.
  - И люди?
  - Люди тоже. Вот вас, например, я не помню.
  - Зря. Я из тех людей, которых не следует забывать ни при каких обстоятельствах.
  
  
  Вернулись мои спутники, чтобы перекинуться парой фраз и вновь исчезнуть.
  - Как дела?
  - Вроде нормально.
  - Не стесняйтесь, - напутствовал Аллум. - То есть, ведите себя понаглее. Ваше положение в обществе и слава, которую вы заслужили, дают вам полную свободу действий. Почти без ограничений, связанных с моралью, совестью и воспитанием.
  - Но ограничения все же есть?
  - Они весьма и весьма условны.
  - Наплюйте на всех и разотрите, - сократил Момордик долгие наставления до концентрации конкретных действий.
  - Но не бросайтесь сразу во все тяжкие, - продолжил Аллум. - Конечно, важно сразу напомнить о себе, но главное для нас - Большой Совет, и необходимо добраться до него целым.
  - Больше двух-трех не убивайте.
  И они растворились в толпе.
  Я осмотрелся по сторонам. Народ прибывал, и огромное помещение становилось как будто меньше, кучки людей разбивали его целостность на части, отдельные фрагменты, скрадывающие величавость сооружения.
  Я двинулся, стараясь идти прямо и не сворачивая. Когда на моем пути кто-то встречался, я просто отталкивал его, выставляя вперед одно из плеч, в зависимости от того, с какой стороны находилось препятствие. Дополнительно я делал при этом свирепое лицо, давая понять, что настроен решительно и шутить не намерен.
  Потом оказалось, что корчить рожу совсем не обязательно: равнодушный, холодный взгляд действовал на окружающих куда сильнее. Пару раз я услышал позади некое недовольное перешептывание. Не пришлось даже оборачиваться ради этого - просто замедлил шаг и повел плечами, словно, стряхивая что-то, и шелестящие звуки тотчас же стихли.
  Я прорезал зал туда-обратно, специально изменяя маршрут, чтобы по пути моего движения попадались разные люди. Лениво чеканя шаг, я рассматривал окружающих: мужчин, тех, что помоложе, с оценивающей надменностью будущего соперника, старичков - со снисходительностью молодого забияки, дам - с дерзостью распутного повесы.
  Ни один из мужчин не осмелился задержать на мне свой встречный взгляд; либо отворачивались, либо опускали головы. Зато женщины, хотя и краснели через одну, но прожигали в ответ глазами, пялясь с весьма откровенным вожделением. Вот, что значит репутация.
  Заиграла музыка, начали образовываться пары. Я, скучающе, отошел в сторону.
  Представленный женский пол не казался мне привлекательным. Как не пытался я найти хоть одну, на которой можно было задержать свой взор, не получалось. Словно кто-то специально собрал сюда в этот вечер самые неприглядные создания рода человеческого.
  Я вспомнил Бригитту. Тьфу, ты, Марту. Ее черные, как смоль, волосы, чувственные губы, глаза, в которых можно было утонуть навсегда и с удовольствием. Да, несомненно, на этом сборище она по праву получила бы титул первой красавицы.
  Раздался такой звук, словно, все одновременно выдохнули, и я повернул голову, высматривая причину этого. Тоже выдохнул. Глубоко вздохнул. Так, племянница Аллума больше не занимала первое место красавицы. На нем уже восседала, причем, безоговорочно, только что прибывшая гостья.
  У нее были тоже темные волосы, но с каштановым отливом, прямой классический нос идеальных пропорций, карие, с загадочной зеленой поволокой, глаза. Вот та единственная, кто мог составить мне сегодня достойную пару.
  Я шагнул по направлению к ней так решительно, что присутствующие поспешно приняли в сторону, и между нами образовалось свободное пространство, коридор, по которому я шел к ней, а она смотрела и не отворачивалась.
  Это был взгляд женщины, знающей себе цену.
  Самое забавное, что у нее в руках был веер и теперь я пытался уловить смысл передвижений этого предмета.
  У меня имелось два варианта поведения и, делая последние шаги, я все еще колебался с выбором между ними.
  "Леди, разрешите осмелиться и пригласить вас на танец" и "Потанцуем" по Момордику. Веер же словно застыл в ее руках, она просто направила его в сторону от меня и вниз, и это ни о чем мне не говорило.
  Я напрасно пытался вспомнить, что написано по этому поводу в куртуазных правилах? Как мне объясняла мнимая графиня урожденная Среднегорская?
  Если веер направлен ...
  А, черт, какая разница, барон фон Дорсетхорн сам устанавливает себе правила без оглядки на комок сложенных разноцветных перьев.
  Между нами оставалось жалкая пара метров, когда, по-прежнему не сводя с меня своих прекрасных глаз, она произнесла:
  - Не надо подходить ближе.
  Естественно, я не послушал.
  - Не приближайтесь.
  Один метр. Последний.
  - Еще шаг и я нанесу вам оскорбление, позор от которого можно будет смыть только кровью.
  В тишине зала эти слова несколько раз отразились от стен и стали понятны каждому. Даже мне, сохраняющему уверенный и спокойный вид. Но отмалчиваться далее было непозволительно.
  - Я - барон фон Дорсетхорн.
  Она ответила не сразу; я решил, что мои имя и титул подействовали должным образом. Но нет, как оказалось, она тоже раздумывала над вариантами ответов и выбрала худший для меня.
  - Барон фон Дорсетхорн - редкостный подонок и всем присутствующим это известно.
  И вот тут меня озарило. Так вести себя со мной (то есть с бароном) могла только близкая к нему (то есть ко мне) женщина: уж слишком происходящее сейчас напоминало выяснение отношений между любовниками.
  Что же, вкус у барона был весьма неплох, а по поводу к этой женщине полностью совпадал с моим. Милые бранятся, только тешатся. Зато потом ... Я подумал, что придет очередь ночи, а передо мной стоит та, которая может скрасить мое одиночество. Осталось только восстановить дипломатические отношения. Добиться перемирия.
  Я сделал последний шаг, обнял ее за талию, упругую и горячую, и, опустив лицо в каштановые волосы, сказал:
  - Потанцуем.
  - Еще как.
  Она неуловимым движением выскользнула из моего захвата и врезала мне по физиономии, сделал при этом скользящее движение пальцами, увешанными перстнями. Х-р-р - щеку обожгло огнем и, кажется, потекла кровь.
  Я, прежний, отпрянул бы назад и быстро ретировался зализывать раны. Но барон фон Дорсетхорн остался, инстинктивно отмахнувшись. Женщина отлетела, упала на спину, издала короткий вскрик боли и тут же вскочила, держа в руке то, что еще недавно числилось веером. Сейчас это был кинжал.
  - Теперь только смерть рассудит нас.
  Я впервые вблизи заглянул в глубину ее глаз и с удивлением обнаружил там самую настоящую ненависть и самое искреннее желание убить меня. Нет, это никак не было похоже на чувства близкого человека.
  Я вытащил шпагу и встал в стойку. Придется защищаться.
   - Что здесь происходит?
  Похоже, в зале появился кто-то еще, лицо, достаточно могущественное и обладающее той долей власти, которая позволяет задавать такие вопросы. Но я не стал оглядываться и не спешил опустить оружие, этой сумасшедшей хватило бы наглости тут же продырявить меня.
  - Я спрашиваю, кто посмел? Кто посмел устраивать дуэли перед лицом короля?
  "Перед лицом короля" возымело воздействие. Моя противница опустила лезвие кинжала к полу и ответила, обращаясь к кому-то за моей спиной.
  - Это вопрос чести. Моей чести. А, когда вопрос касается моей чести, для меня не имеет значения ни место, ни время, ни окружающие. Для меня важнее всего смерть моего врага.
  Красиво было сказано, даже с учетом того, что этим врагом в данный момент значился я. Мысленно я зааплодировал.
  - Оставьте их.
  Это было произнесено еле слышным, шепелявым говором, но все дружно склонились в поклоне.
  - Пусть дерутся, но по правилам.
  Теперь я мог обернуться, не беспокоясь за свою спину.
  История, старая, как мир и сама являющаяся историей. Покажите мне придворного художника, правдиво изображающего своего правителя. Вот именно. Хугант I даже близко не соответствовал отчеканенному профилю. Глядя на монету, можно было вообразить мужчину возраста чуть перешагнувшего экватор жизни, еще крепкого, с благородным лицом, на которое время еще не успело поставить свое разрушительное клеймо.
  В реальности все выглядело намного хуже.
  Король оказался невысоким, очень полным, страдающим одышкой, что неудивительно с его лишним весом, и сгорбленным. Он смотрел на нас и одновременно сквозь нас, словно окружающие были ему неинтересны или он знал о них все.
  - Вопросы чести нельзя откладывать. Подготовьте ристалище. Поединок через час. Я сам награжу победителя.
  
  
  Явились запыхавшиеся Аллум с Момордиком.
  - Это правда, насчет поединка? - озабоченно поинтересовался Аллум.
  - Правда.
  - И как вас угораздило? - вставил Момордик.
  Его снисходительно-обвиняющий тон взбесил меня.
  - Следовал вашим наставлениям. Кто говорил: будьте понаглее, наплюйте на всех и разотрите, покажите, кто хозяин Калифорнии.
  - Какой еще Калифорнии? - озадачился маркиз. - Я такого не говорил.
  - Неважно.
  - И все же не надо было устраивать поединок, - уныло посетовал Аллум. - Разобрались бы на месте, по-быстрому.
  - А я и не устраивал.
  - Как? - воскликнули они в унисон. - Кто же этот безумец, который осмелился вызвать на поединок самого барона фон Дорсетхорна?
  - Самая настоящая фурия.
  Я показал рукой. В толпе как раз образовалась брешь и моя будущая соперница предстала во всей красе. Заметив, что ее разглядывают, презрительно фыркнула, прожгла нас взглядом, надменно вздернула подбородок и пошла прочь.
  - Что скажете, граф? Знаете, кто это?
  - Пока нет. Но сейчас постараюсь разузнать.
  - Зато она знает меня, - пояснил я. - Долго представляться не пришлось.
  
  
  Когда Аллум вернулся, выражение его лица представляло собой забавную смесь удивления и настороженности.
  И знаете, что он изрек?
  - Странны дела твои, господи, и причудливы мысли.
  Я решил не церемониться.
  - Граф, а если спуститься пониже, на грешную землю. Кто такая эта разъяренная мегера?
  - Вы не поверите, но это тоже одна из бывших владелиц вашего замка. Графиня Грабовская, естественно. Согласно распространяемым сплетням дала обет преследовать вас всю жизнь, пока не покончит раз и навсегда. Умеете вы барон, ладить с людьми.
  Это он пошутил так.
  - А отказаться от поединка нельзя?
  - Каким образом? Это вопрос чести и решается он кровью. Она не успокоится, пока не убьет вас или не покалечит, поневоле вам придется ответить ей тем же. Не будете же вы стоять и ждать, пока вас прикончат. А отказаться от поединка никак нельзя. Тут вариантов нет: или вы ее, или она вас.
  - Послушайте, - решил уточнить я, пока оставался живым и невредимым, - может, вы знаете еще одного типа? Старичок такой, весь благообразный, на голове две волосины, с глазами, такими красными, будто в них сыпанули перцу. Считает, что его никак невозможно забыть.
  Аллум нахмурился.
  - Как, вы и с ним успели познакомиться?
  - Успел.
  - Молитесь, чтобы ваша встреча оказалась последней. Два рандеву с министром особых дел переживают очень немногие.
  
  
  Я все же решил попробовать уладить дело миром. Ведь всегда что-то случается впервые ...
  Пока Урм готовил доспехи, я подозвал к себе Личи.
  - Сбегай к шатру графини Грабовской и отыщи там кого-нибудь из слуг. Пусть передадут своей хозяйке, что я предлагаю ей перемирие.
  - Перемирие? Это как?
  Для его мозгов это было слишком необычно.
  - Никто ни на кого не скачет и не пытается уколоть всякими острыми предметами. Все пьют на брудершафт и радуются жизни.
  - Так не принято, господин барон. Отказ от поединка является поступком неблагородным и недостойным рыцарского звания.
  - Давай, я сам буду решать, что благородно, а что нет.
  - Но по правилам ордалии этого делать нельзя.
  Вот чего не ожидал, так это услышать из уст Личи столь умное слово.
  - А если от поединка откажутся оба?
  Он перестал спорить и задумался. Я подтолкнул его в нужном направлении.
  - Давай, пошел поскорее.
  Вернулся он быстро, быстрее, чем я предполагал. Мокрый и грязный, в волосах застряли картофельные очистки. Ничего не спрашивая, я пошел в шатер переодеваться к поединку.
  
  
  Вы спросите, в чем суть ордалии?
  Рассказываю.
  Ордалия - это площадка величиной с половину футбольного поля, покрытая песком вперемешку с опилками, и разделенное пополам здоровенными жердями. Это чтобы не сбиться с пути, когда мчишься с копьем навстречу своему противнику.
  Ордалия - это солнечный день, галдящая толпа народу, ощущение праздника и необыкновенной приподнятости.
  Ордалия - это предчувствие чего-то грозного и непоправимого надвигающегося на тебя.
  Пронзительно спела труба и гул смолк. Вперед вышел глашатай.
  - Будет проведено три боя. Согласно общепринятым правилам. Победителем будет признан либо выигравший большее число поединков, либо тот, кто сумеет убить своего соперника или привести его в бессознательное состояние. Добивать раненого соперника запрещается. Добивать выбитого из седла соперника запрещается.
  Глашатай посмотрел в сторону короля. Тот вяло махнул платком, давая знак к началу действа.
  И тут же все вокруг разразились восторженными криками - на ристалище появилась графиня Грабовская. Я бы тоже не сдержался, если бы терся сейчас среди зевак: так она была хороша. Ее точеная фигурка напоминала мраморную статуэтку.
  Графиня тронула поводья, лошадь сделала шаг вперед и толпа взревела с новой силой.
  И вдруг наступила тишина. Словно кто-то одновременно сдавил сотни глоток сотнями рук. Даже не оборачиваясь, я знал причину: это вывели Топтодавла. Не торопясь, поскрипывая по песку, наслаждаясь тишиной, я чинно подошел к животному и небрежно, по-хозяйски похлопал его по уродливой морде. Народ ахнул. Топтодавл оторопел от такого проявления наглости. Я отдернул руку и вовремя - зубы лязгнули так, что порыв воздуха поднял вверх поникшие было флаги. Я поспешил отойти подальше, пусть успокоится перед предстоящим мероприятием.
  Наконец протрубили.
  Я вскочил на Топтодавла, шлепнул его пятками по бокам и мы понеслись.
  Вряд ли Топтодавл понимал, зачем он здесь и почему должен скакать на радость галдящей толпе. Но пока, слава небесам, слушался моих команд и не своевольничал.
  Думаю, что, видя Топтодавла издали, с другого конца ристалища, графиня не могла реально оценить его размеры и до последнего мгновения надеялась, что достанет меня своим оружием. По мере сближения наконечник ее копья подымался все выше и выше, но я был недосягаем на спине своего великана и, единственное, что смогла сделать графиня - это ударить где-то в районе шеи Топтодавла, на что тот дернулся в ответ, и, как результат, моя соперница не удержалась в седле.
  Я спешился и спрыгнул на землю, с желанием помочь графине подняться. Но в мою протянутую руку уперлось острие ее меча.
  - Назад, пока я не искромсала вас на куски.
  Потом она самостоятельно встала и пошла к своей лошади, прихрамывая, но держа спину ровной.
  Эта женщина быстро училась.
  Во второй попытке она просто направила свое копье в ноги Топтодавла, превратив древко в щепки. Животному это не понравилось, он споткнулся, и я с трудом удержался на его спине. Графиня также осталась в седле.
  Кажется, Топтодавлу надоело это беганье вдоль бруса под улюлюканье множества людей и ломание о его тело всяких предметов. Он нервно поводил боками, фыркал и не сразу слушался моих команд. Еще чуть-чуть и он мог выйти из повиновения.
  Слава богу, дали сигнал к третьему, решающему бою.
  По тому, как графиня держала свое копье, я догадался, что теперь она целила в глаза моему животному. Представляю, что будет с Топтодавлом, если ей это удастся. И что потом будет со всеми нами. Поэтому, когда между нами оставалось совсем немного, я резко дернул Топтодавла за уши. Со звуком "ха-а-а" он выдохнул из своей пасти клуб горячего дыма и этого вполне хватило, чтобы привести в ужас белую лошадь графини и во второй раз вывалять ее хозяйку в грязи.
  Даже лежа на земле, она была чертовки красива, шипела, словно дикая кошка, раз десять пообещала убить меня различными способами (о существовании доброй половины их я и не догадывался), напоследок швырнула в меня шлем и удалилась, гордо разбрасывая бедра.
  Народ кругом неиствовал, крики слились в сплошной рев, летели в воздух шапки, и я с огромным удовольствием впитывал это проявление человеческой признательности.
  А между тем глашатай не спешил объявлять победителя. В почетной ложе возникла заминка, даже издали я видел, как король недовольно качал головой. Потом оттуда ко мне засеменила делегация, состоящая из двух герольдов и двух дворян почтенного вида. Вперед вытолкнули самого пожилого.
  - Господин барон, у нас возникли некоторые сомнения по поводу соблюдения вами всех правил проведения поединка.
  Я улыбнулся и демонстративно проверил, легко ли выходит меч из ножен. Выходил легко и с соответствующим звуком, услышав который делегация как-то побледнела.
  - И в чем же, по-вашему, заключается нарушение мною всех правил проведения поединка? Вы уверены, что я точно нарушил все правила проведения поединка? И когда успел?
  - Э-э ... Это не совсем так. Я просто хотел сказать, что существуют правила и по одному из всех этих правил у нас возникли разногласия.
  Я еще раз проверил свой меч.
  Мужчина некоторое время собирался с духом, потом продолжил.
  - Турнир должен проводиться на лошадях, а ваш ... ваша ...
  - То есть вы сомневаетесь в происхождении моего жеребца и в чистокровности его лошадиной породы?
  - Не так, чтобы столь категорично. Но его размеры и внешний вид ... Согласитесь, это рождает некоторые сомнения.
  - Неужели?
  - Именно так. И прежде, чем вынести решение по итогу поединка, мы хотели бы удостовериться, что ваша лошадь является ... именно лошадью.
  Я сотворил для делегации самую очаровательную улыбку, на которую был способен.
  - Господа, любое желание столь уважаемых людей для меня закон. Осмелюсь лишь попросить вас пояснить мне, по наличию каких признаков вы можете судить и решать о происхождении исследуемого животного и о его принадлежности к соответствующей породе.
  Видимо это вопрос они обсудили заранее, и потому ответ последовал незамедлительно.
   - Это очень просто. Лошадь должна быть подкована и уметь ржать.
  Замечательно.
  Я откинул балдахин в шатер и нам предстал Топтодавл, уплетающий зерно. Он недовольно покосился на делегацию, нарушающую таинство поглощения им пищи. Здесь, внутри ограниченного парусиной пространства, он выглядел просто невероятных размеров, и гости замерли у входа, не осмеливаясь сдвинуться вперед.
  - Чем же он не лошадь? Ноги четыре, хвост и грива на месте, копыта имеются. Может кто-то желает лично убедиться?
  Желающих не было.
  Пришлось продемонстрировать
  Я подошел к животному, поглаживая по боку, осторожно взял Топтодавла за ногу и не без усилия оторвал ее вверх, демонстрируя почти новую подкову. Не знаю, что могли разглядеть пожилые люди в полутьме шатра с большого расстояния, но они все согласно закивали головами. Я отпустил ногу и, не теряя времени, дернул Топтодавла за метелку хвостика. Он издал короткий, но выразительный звук с элементами ржания, типа "еще раз такое повторится и мой рацион на сегодня сразу разнообразится".
  Комиссия мгновенно выскочила прочь, когда я присоединился к ним, вердикт был готов и единогласен: несомненно, лошадь, hippo (латынь).
  Меня поздравили с убедительной победой в поединке. Король лично возложил мне на голову венок, сплетенный из каких-то веток, на оливковый вроде не похожий.
  
  
  И вот настала кульминация: заседание Большого Совета.
  Подробности опущу, начну сразу со вступительной речи короля.
  - Всем вам известно о том оскорблении, которое нанес мне правитель соседнего государства. Этот недоумок заслуживает только одной участи - позорного и изнурительного рабства, смерть стала бы для него избавлением от мук. План военной кампании подготовлен; теперь я хотел бы услышать от своих вассалов, сколько людей и с каким вооружением они смогут мне предоставить.
  Это было не совсем то, что я ожидал, это была речь монарха, который не собирался советоваться, это была речь человека, который уже принял решение и теперь пытался реализовать его. Впрочем, какая разница, для меня ничего не менялось. Я, как и планировал, собирался отговаривать его воевать.
  - Ваше слово, барон.
  Собравшиеся одобрительно загудели, вспоминая, очевидно, сегодняшний поединок. Под этот шум я продвинулся вперед.
  - Ваше величество, - я старался говорить рассудительно, выделяя каждое слово. - Я полагаю, что сейчас не стоит ввязываться в военную кампанию. Я думаю, что сейчас не время ...
  Я совсем не обратил внимание на то, как вокруг мгновенно образовалась мертвая тишина. В буквальном смысле этого слова: ни малейшего движения, каждый замер и боялся пошевелиться, чтобы не привлечь к себе внимания. Не то, чтобы не обратил, я заметил, что люди притихли, но самонадеянно отнес это на счет внимания к моим мудрым рассуждениям.
  - Я считаю, что стоит поберечь деньги и людей. Надо попытаться решить миром конфликт между вами и правителем ...
  Король смотрел круглыми глазами, и я видел, что он не понимает меня. Поэтому решил добавить лести. Уж лесть то он воспримет сразу и с удовольствием.
   - Ваше величество, мудрость и величие правителя определяется не количеством войн, которые он провел, а количеством друзей, которых он приобрел своей политикой.
  Теперь он понял. Поднял в направлении меня толстый палец и прогнусавил:
  - Схватить и казнить. За измену королю.
  У меня были время и возможность защищаться. При умении, которое я приобрел, желающие схватить меня дорого бы за это поплатились, а при помощи моих товарищей мы вообще разметали бы всех. Моя рука потянулась к шпаге и ... остановилась. Потому что я увидел Аллума и Момордика. Граф с маркизом совсем не собирались спешить мне на помощь. Они спокойно стояли на своих местах и на их лицах были довольные улыбки. Они ухмылялись, правда, по-разному: Аллум с тонкой усмешкой человека, довольного претворением в жизнь своего замысла; Момордик с ухмылкой зеваки, присутствующего при забавном представлении.
  Это зрелище настолько парализовало меня, что я даже не заметил, как оказался окружен. Мне заломили руки за спину и потащили прочь из зала.
  
  
  Долго скучать в одиночестве тюремной камеры не пришлось. Я не успел устроиться на лежанке, как дверь скрипнула, впуская первого посетителя. Господин министр по особым делам сел на табурет напротив меня и долго всматривался своими замечательными глазками. Я его не торопил.
  - Я пытаюсь понять, зачем вы это сделали, - изрек он наконец.
  - Я просто сказал то, что думаю.
  - Вот это и странно. То, как вы думаете.
  - Что же тут странного?
  - Барон фон Дорсетхорн имеет определенную репутацию. Это гуляка, человек, не обремененный моралью и совестью, всегда готовый ссориться и убивать, человеческая жизнь не имеет для него никакого значения. И вот мы наблюдаем странное перевоплощение. Он сражается в поединке чести и всячески старается не нанести вреда своему сопернику, пусть даже женщине. Он выступает против войны, хотя должен первым стремиться на нее, и объясняет это тем, что не желает лишних жертв.
  - Может, он просто устал убивать? Может быть, он понял, что смысл жизни в другом?
  - Может, - легко согласился мой собеседник. - А еще может быть, что он околдован? Может, в него вселился дьявол? Поверьте, что после процедуры изгнания дьявола или дознания в связях с черной магией даже четвертование покажется вам счастьем. Итак?
  - Что итак?
  - Так что же случилось с бароном? Находясь в трезвом уме и твердой памяти, он никогда бы не повел себя подобным образом. Что это означает? Какие цели он преследует? Какой умысел таится в его поступках?
  Он рассуждал обо мне в третьем лице, словно вел беседу с посторонним человеком, и теперь, послушав его умозаключения, я бы и сам согласился, что поведение барона фон Дорсетхорна виделось весьма странным.
  Хотя странное оно было только на взгляд непосвященного человека. А, человек знающий, рассмеялся и долго бы хлопал в ладоши, восхищаясь изысканностью разыгранной комбинации. И, успокоившись, объяснил бы министру, что ничего странного здесь нет, а, наоборот, все разумно, логично и ... по-своему красиво.
  Понимаете, господин министр по особым делам, берется человек со стороны, далекий от реалий жизни и незнакомый с ее особенностями, он подготавливается соответствующим образом, ему вырабатывают определенную линию поведения и в нужный момент: бац - подставляют, как куклу, заранее зная, чем все закончится. Господа кому нужен жертвенный козел? В хорошем состоянии, обученный, недорого. Господа, второго такого козла вы не найдете.
  Остаются еще вопросы: типа зачем, для чего все это, с какими целями? Но тому, кого распластали на жертвенном камне, это как-то уже не актуально. Есть ли жизнь на Марсе, нет ли жизни на Марсе ... для покойника все равно.
  И тут я понял, что страшно устал от всего этого средневековья и предстоящий финал воспринимаю чуть ли не с облегчением. Ну и хорошо, ну и ладно. Ну и черт с вами со всеми. Оставьте меня в покое, дайте спокойно выспаться напоследок.
  Очевидно, что-то такое отразилось на моем лице, отчего собеседник забеспокоился.
  - Вы хорошо себя чувствуете?
  - Нет, плохо. Я плохо себя чувствую и хочу остаться один. Вы же знаете, я долго болел, все забыл, ничего не помню, поэтому и нес эту чушь на Совете. Так что успокойтесь, никакого колдовства и черной магии.
  Он прощупал меня настороженным взглядом.
  - Пожалуй, я соглашусь с вами. Что же, спокойно отдыхайте, насколько это возможно в вашем положении. Смиритесь, на все воля божья. Не скрою, вы мне интересны и симпатичны, жаль, что не пришлось позаниматься вами вплотную. Напоследок - совет. По закону вы имеете право на последнее желание.
  
  
  Следующим был Аллум. Этот долго тянуть не стал, заговорил еще с порога.
  - Зря сердитесь. Ведь в той, вашей прежней жизни, вы тоже погибли.
  - Да, - согласился я, чтобы тут же возмутиться. - Но ведь и там я погиб из-за вас.
  Он остался спокоен.
   - Да, не без нашего участия. Но, посмотрите, и там, и здесь вы закончили счеты с жизнью. Признайтесь, есть в этой симметрии некая высшая справедливость и логическая завершенность.
  Он разговаривал самодовольно, похожий на кота, который загонял мышку до изнеможения, прижал своей когтистой лапой и теперь лениво размышлял, пошевеливая усам, прикончить жертву или еще немного позабавиться.
  - Плевать я хотел на вашу симметрию.
  - И совершенно зря. Против судьбы трудно бороться.
  - Я все же постараюсь.
  Видимо было в моем голосе нечто, что согнало с его лица успокоение.
  - Дорогой ... барон. Вас уже вычеркнули из списка живых на одном свете. Поверьте, что те силы, которые правят всем мирозданием, и могущество которых ни вы, ни я представить себе не можем, ни за что не оставят вас в покое здесь. Не оставят в живых. Иначе будет нарушены законы равновесия, а они не нарушаются никогда. Так что вы умрете, обязательно умрете, желаете вы этого или нет.
  - Не желаю! - отчеканил я, и он во второй раз обеспокоился. - И я не умру, обещаю вам. Специально выживу, чтобы явиться к вам однажды ночью ...
  Он не ответил. Постоял, вглядываясь: в его черных зрачках отражалось мое лицо. Потом, не ответив, пошел прочь. Неторопливый. Уверенный. Непобедимый.
  
  
  День визитов продолжался.
  Как вы думаете, кто должен был явиться третьим? Правильно.
  Момордик не сразу начал разговор. Долго сопел, кривился, но, зато когда решился, не стал долго ходить вокруг да около. Сразу перешел к делу.
  - Могу дать вам яд. Хороший. Выпьете и даже ничего не почувствуете. Просто закроете глаза и все.
  - Что все? - решил уточнить я.
  - Больше не откроете.
  - И зачем мне это надо?
  - Чтобы избежать публичной казни. Хорошо, если голову отрубят. А если решат повесить? Вас когда-нибудь вешали, барон?
  - Не припоминаю.
  - Легкая смерть лучше мучительной.
  - И вы хотите предложить ее мне в память о наших прошлых попойках? Исходя из человеколюбия?
  - Нет, исключительно исходя из желания обзавестись недвижимостью. Отпишите мне свой замок, а я дарую вам безболезненный уход из жизни.
  Я даже не стал отвечать. Просто указал на дверь.
  
  
  Все это называлось: хорошая мина при плохой игре. А если говорить применительно к моей ситуации, то можно было еще добавить: при безнадежных шансах. Я это хорошо понимал и после ухода последнего гостя без сил опустился на лежанку. Не могу точно сказать, спал ли я в эту ночь. Скорее всего, это было периодическое падение в некое забытье, в некое состояние на грани сна - единственное, на что оказался способен мой измученный мозг.
  Утро я встретил совершенно обессиленный и в полной прострации ко всему окружающему миру и собственной участи. Я больше не любил этот мир, этот мир, как оказывается, никогда не любил меня, так к чему далее мучить друг друга.
  За мной пришли трое: священник и двое плечистых стражников, на случай моего сопротивления. Я равнодушно отнесся к их появлению. Священник забубнил какую-то молитву, я нетерпеливо махнул рукой, мол, достаточно, он удивился, но повиновался и меня вывели из камеры.
  На центральной площади стоял эшафот со всеми присущими ему атрибутами. При виде меня толпа взорвалась громкими криками и улюлюканьем. Забавно, но я не имел такого успеха даже после поединка с графиней Грабовской. Странно, но люди всегда больше любят мертвых героев, чем живых, наверное, оттого, что те точно уже не изменятся и останутся соответствовать нужному эталону.
  Был прекрасный солнечный день, я с удовольствием вдыхал свежий после затхлых тюремных стен воздух. Даже в таких мелочах, даже в такие минуты человек может найти хорошее.
  Я шел среди тянущихся ко мне рук, что-то кричащих в лицо людей, среди бродяг, нищих, торговцев, крестьян, кухарок, домохозяек и прочего подобного сброда, собравшегося здесь в предвкушении бесплатного кровавого зрелища. Стражники освобождали проход, распихивая зевак, я шел по образовавшемуся коридору, отсчитывая последние минуты жизни.
  Мы поднялись на эшафот. Стоя на возвышении, я осмотрелся. Прямо перед собой, на террасе под каменным навесом я увидел сидящего короля. Вокруг шевелилась свита. При моем появлении придворные смолкли, и некоторое время внимательно рассматривали жертву. Потом опять занялись своими делами. Отделенные кольцом стражи, по обе стороны от террасы стояли зрители, чем ближе к королю, тем более знатного вида. Я поискал глазами Аллума с Момордиком, но не нашел.
  Люди были повсюду, даже с крыш ближайших домов свешивались головы.
  На помост поднялись двое. Первый - палач в капюшоне скрывающем лицо и с топором в руках, второй - распорядитель казни, высокий человек с гордо задранным вверх крючковатым носом и в большом жабо красного цвета, окутывающим шею. Он чинно вышел вперед и развернул перед собой свиток. По знаку монарха (тот снисходительно кивнул) начал говорить.
  - Сегодня по приказу короля будет казнен барон фон Дорсетхорн. Данный дворянин обвиняется в следующих нарушениях законов.
  Во-первых, в оскорблении его величества. Барон посмел выступить с речами, порочащими честь и достоинство короля.
  Во-вторых, в государственной измене. Барон выступил в поддержку нашего врага.
  В-третьих, барон обвиняется в чернокнижии, колдовстве и в связях с черной магией.
  Последнее было что-то новое, хотя, возможно, данный пункт являлся обязательным при лишении жизни какого-нибудь лица дворянского сословия. Ну, а как же, если уж оскорбляет короля и изменяет государству, то наверняка, без колдовства здесь обойтись никак не может. Да и вообще, каждый уважающий себя преступник просто обязан заниматься чернокнижием. Иначе несолидно.
  Между тем становилось жарко. Пока распорядитель зачитывал еще какие-то пункты я присел на плаху и вытянул вперед ноги. Казалось бы, провел в камере каких-то три дня, а стоять долго без движения уже и тяжело.
  Я не сразу обратил внимание, что вокруг стало тихо.
  Пора, наверное.
  Я поднял глаза на распорядителя и встретил его взгляд, полный удивления.
  - Встаньте, - потребовал он.
  - Что?
  - Немедленно встаньте. Вы не имеете права сидеть. Это оскорбление его величества. За это вам отрубят голову.
  - Серьезный довод.
  Я сделал было движение, чтобы приподняться, но остановился.
  - А как скоро мне могут отрубить за это голову?
  - Дня через два. Суд установит вашу вину, вынесет приговор, король утвердит его, назначат день казни и вам отрубят голову.
   - Знаете, - сказал я ему доверительно, - тогда не страшно. К тому времени я буду уже без головы.
   - Но так не положено.
   - Не отвлекайтесь, пожалуйста. Давайте закончим побыстрее, а то я весь уже вспотел.
  Вспотел не только я. Палач ежеминутно вытирал лицо под капюшоном. Толпа вокруг пестрила платками. Парило, с каждой минутой воздух становился все плотнее и тяжелее.
  - Но так нельзя, - продолжал спорить распорядитель. - Никто не смеет сидеть в присутствии короля.
  - Я готов понести за это наказание.
  Распорядитель растерялся. Он наклонился ко мне и умоляюще зашептал.
  - Господин барон, встаньте. Иначе, я просто не могу продолжать церемонию.
  - Почему?
  - Потому что это нарушение законов.
  - Тогда давайте прекратим ее.
  - Этого я тоже не могу. Это тоже нарушение законов. Приговор весь вынесен и должен быть исполнен.
  - Послушайте, вы утомили меня своими капризами. Все вам не так, все вам не по закону. Вон, посмотрите, даже на крышах домов сидят.
  Распорядитель посмотрел вверх.
  - Да, сидят. Но они находятся не в окружении короля. Им можно.
  - А я, значит, в окружении?
  - Да.
  - А почему я в окружении, а они нет?
  - Потому что вы близко. Вы находитесь рядом с королем, и он вас видит.
  Король, действительно, нас видел. Он ерзал на своем месте и нетерпеливо теребил в руках что-то кружевное.
  - A если я отодвинусь с плахой на самый край эшафота. Я еще буду в окружении?
  Распорядитель смерил взглядом расстояние.
  - Все равно будете.
  - А если я уйду еще дальше? Сяду где-нибудь с краю площади, где король не будет меня видеть. Я буду еще в близости, или уже нет?
  - Нельзя. По закону во время проведения казни вы должны быть на эшафоте.
  - Вам не кажется, что ваши законы противоречат друг другу?
  Он обиделся, честное слово.
  - Не я пишу законы. Но, что написано на бумаге, то должно быть исполнено.
  Тут у меня в голове словно что-то щелкнуло.
  - Знаете, а ведь я могу сидеть в присутствии короля. У меня есть такая привилегия, дарованная его величеством. Поэтому я тут передохну, пока вы дочитаете до конца что положено.
  - А вы можете подтвердить, что у вас есть такая привилегия?
  - В данный момент нет. Документ находится у меня в замке.
  - Тогда вы не можете сидеть. Вот когда подтвердите свою привилегию, тогда, пожалуйста.
  - Знаете, что я вам скажу. У меня есть привилегия сидеть в присутствии короля, а вы не разрешаете мне ею воспользоваться. Вот это и есть нарушение законов.
  - Докажите, что у вас есть эта привилегия и пользуйтесь.
  Незаметно мы стали повышать голос и последние фразы уже почти кричали друг другу в лицо.
  Вмешался король. Я даже отсюда видел, как капли пота стекали по его покрасневшему лицу, и потому раздражение монарха задержкой церемонии было понятно.
  - В чем дело, почему остановлена казнь?
  - Ваше величество, - голос распорядителя заметно дрожал, - барон фон Дорсетхорн утверждает, что имеет привилегию сидеть в вашем присутствии и настаивает на этом своем праве. А я доказываю ему, что он не имеет права, поскольку у него на руках нет документа, подтверждающего данную привилегию.
  Могу спорить, что еще никогда на площади не стояла такая абсолютная тишина, как во время данного диалога. Казалось, даже птицы смолкли в этот момент, прислушиваясь к доводам сторон.
  - Ваше величество, - вмешался я, - у меня есть последняя просьба. Я попросил бы вас, как человека, который безукоснительно соблюдает законы и требует этого же от других, подтвердить, что вы дали мне такую привилегию год назад после охоты на дикого кабана.
  Король призадумался. Конечно же, он ничего не помнил, но признаться в этом было бы как-то не по-королевски. К нему быстро подошел кто-то из свиты и подсказал ответ, стоя за спиной.
  - В данном случае даже мое королевское слово не может подменить закон. Необходим документ.
  - Документ есть. Только он хранится в замке.
  - В таком случае необходимо послать в замок гонца. Не можем же мы казнить человека, не убедившись, что его права и привилегии не были нарушены. Закон превыше всего.
  Таким вот странным образом моя казнь была отсрочена.
  
  
  Через три дня я вновь оказался на эшафоте. Погода, обстановка, окружение - все повторялось, словно и не было этих дней в камере. Тот же плотный, пропитанный влажным жаром, воздух, обильно потеющая толпа, палач, любовно поглаживающий свой топор, король напротив меня. Одно стало другим, мои ощущения. Раньше в сердце моем царила безразличная безнадежность, теперь место в нем заняла ожесточенная обреченность. Казалось бы, и то и другое предполагает одинаковый исход, однако количеством и качеством адреналина эти два состояния сильно отличаются.
  Возможно, это было связано с тем, что эти три дня я голодал.
  Когда мне не принесли обед, я как-то пропустил этот факт мимо своего внимания. Отсутствие ужина я заметил, но счел ниже своего достоинства поднимать шум по этому поводу. Но когда организм не получил своей порции пищи на завтрак, он взбунтовался.
  В животе ныло и урчало, я пытался лечь и заснуть, чтобы не вспоминать о пище, но звуки, издаваемые желудком, перебивали любой сон.
  Пришлось барабанить в дверь, пока не появился стражник. Тот позвал начальника тюрьмы.
  В ответ на мои претензии последний только пожал плечами.
  - Вас должны были казнить вчера. Поэтому в списках на довольствие с сегодняшнего дня вы уже не значитесь.
  На мои возражения, что я пока жив и в доказательство этого факта сижу перед ним, голодный и требую принести что-нибудь поесть, он только кривился.
  - Еду можно купить. Вы ведь обеспеченный человек.
  Ага, как же. У меня завалялась в кармане лишь одна монета, но я решил не тратить ее на покупку еды - этот кусочек меди был единственным, что напоминало мне о прежней жизни.
  И лишь угроза того, что я, ослабнув от недоедания, не смогу в нужный момент взойти на эшафот, чтобы предстать перед королем для отсечения головы, и тем самым вызову монарший гнев, вынудила начальника тюрьмы пошевелиться.
  Я подозреваю, что мне приносили то, что осталось от остальных заключенных, отбросы, которыми побрезговали бы питаться даже местные неизбалованные крысы. Начальник тюрьмы рассудил, что поддержать силы я смогу, а раскармливать смертника нет никаких ни нужды, ни выгоды.
  
  
  В итоге, он оказался прав. До эшафота я добрался на своих собственных ногах, и, следует признаться, эти три дня вынужденного поста, пошли мне на пользу. Про настроение я уже упоминал, а, вдобавок, во всем организме присутствовала необычайная легкость, словно я провел это время на самом лучшем курорте.
  Воистину, слабыми нас делает пресыщение.
  Продолжили с того места, на котором прервались в прошлый раз.
  Распорядитель с видом фокусника извлек из-под полы знакомый мне кусок пергамента и с торжественным видом провозгласил:
  - Согласно привилегии, дарованной королем Хугантом I барону фон Дорсетхорну данной грамотой, последнему, действительно, позволяется сидеть в присутствии короля. Коим правом он и может воспользоваться в данный момент, если пожелает.
  Мне не желалось. Забавная вещь человеческая психология: нас привлекает то, что запретно. А когда разрешают, мы утрачиваем к этому интерес. Я услышал, как половина дворян из свиты короля завистливо охнула, услышав слова распорядителя; не сомневаюсь, что нашлась бы пара идиотов, готовых поменяться со мной местами и присесть на плаху на виду у всех, не считаясь со скорой потерей головы.
  А вот мне свою голову было жаль. Поэтому я крутил ее по сторонам, стараясь придумать что-нибудь для спасения.
  Честно говоря, шансов выкрутиться на этот раз было никаких.
  - Так вы будете садиться? - не отставал распорядитель.
  - А я обязан это делать?
  - Нет, конечно. Просто надо выбрать, будете или не будете. Вы задерживаете церемонию. Все ждут, всем жарко.
  Жарко, действительно, было неимоверно. Воздух был раскален и плотен, так, что казалось, будто ты находишься в сауне, на каменку которой только что вылили ведро воды. И все это - пфуф ...
  Пфуф ... Это палач проверил бруском лезвие топора. На редкость неприятный звук. Он заставил мыслям в моей голове забегать побыстрее.
  - Значит, вы отказываетесь садиться? - уточнил довольный распорядитель.
  - Послушайте, а вот эта привилегия она распространяется дальше, на детей, допустим? Ее можно передать по наследству?
  - Нет. У вас закончились вопросы?
  По правде сказать, ничего толкового на ум не приходило.
  - Может у меня есть еще какие-нибудь привилегии?
  - Больше ничего интересного.
  Он стал не спеша сворачивать пергамент, но я успел всунуть голову и просмотреть документ по диагонали до конца.
  
  "Барону фон Дорсетхорну дозволяется рыгать в присутствии короля".
  Перечеркнуто.
  "Барону фон Дорсетхорну никогда не дозволяется рыгать в присутствии короля".
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется рыгать в присутствии короля, но не более двух раз за час.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется рыгать в присутствии короля, но не более пяти раз за вечер.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется сидеть в присутствии короля.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется сидеть, но не лежать в присутствии короля.
  Барону фон Дорсетхорну дозволяется выбрать вид собственной казни по своему усмотрению".
  
  И буквально подпрыгнул на месте.
  - Ваше величество, у меня есть последняя просьба.
  - У вас уже была последняя просьба, - засуетился распорядитель. Он развернулся в сторону королевской ложи. - Ваше величество, у него уже была последняя просьба.
  - Это было в прошлую казнь, - в свою очередь возмутился я. - Сегодня новая казнь и я имею право на новое последнее желание.
  - Вас в прошлый раз не казнили, и, значит, свое последнее желание вы уже использовали.
  - Пусть король решает, есть у меня последнее желание или нет.
  Монарху надоели наши препирательства.
  - Ну что там еще? - произнес он с одышкой. - Какая у вас просьба, господин барон?
  - Согласно дарованной мне вашим величеством еще одной привилегии, я хотел бы сам выбрать для себя вид казни.
  - Хм. А чем вам не нравится отсечение головы? Это быстро и безболезненно, вы почти ничего не почувствуете. Очень гуманный способ, милосердие, которое даруется только благородным людям.
  - Нравится всем, кроме одного.
  Я сделал паузу, его величество, заинтригованное, кивнуло.
  - Это слишком обыденно. Кто захочет рассказать потомкам, что во времена правления короля такого-то отрубили голову дворянину такому-то? Никто. Кто, вспоминая былое, будет отсчитывать летоисчисление от даты казни барона Дорсетхорна по приказу короля Хуганта I? Кого удивит просто отрубленная голова в корзинке палача, пусть даже это и голова благородного господина? Никого. А я хочу славы, пусть посмертной, но славы, которая переживет меня в веках. Так же, как и ваша мудрость, если вы примете правильное решение.
  - Ну и какой же вид казни вы выбираете?
  - Я хочу умереть от удара грома.
  Он чуть помолчал, раздумывая, и согласился.
  
  
  Король сказал, король сделал.
  Вместо одного человека с топором пришел другой, плотник, в течение получаса установил на эшафоте столб с поперечной перекладиной. К этому столбу меня и поставили, несмотря на возражения.
  - А что же вы хотите? - удивлялся распорядитель. - А где мы будем ожидать удара грома? В тюрьме, что ли?
  - Согласен, здесь шансов попасть под гром больше. Но сколько мне так стоять?
  - Пока не умрете.
  - Но ведь я не смогу умереть, пока не будет грома. Хорошего дождя с громом. А если нет дождя и грома, то зачем мне здесь стоять?
  - Потому что дождь и гром могут начаться неожиданно и в любой момент. На все воля божья. Вот сейчас жарко, парит, через минуту может пойти ливень. Поэтому стойте и ждите.
  Напророчил.
  Действительно, небо в одно мгновение заволокло, сразу стало темно, потом забарабанили, все убыстряясь, крупные горячие капли, их становилось все больше и они становились все холоднее; народ с площади стал разбегаться, она почти мгновенно опустела, вскоре дождь превратился в сплошной поток, падающий с неба, что-то тяжелое сгущалось в окружающем пространстве, концентрировалось и, наконец, вырвалось наружу резким всплеском молнии.
  Я на мгновение ослеп, все вокруг стало черным, а, когда глаза стали ощущать оттенки окружающего меня мира, ударил гром.
  Теперь я еще и оглох.
  А потом начало чередоваться во все более ускоряющемся темпе: вспышка молнии, удар грома и они сдвигались все ближе и ближе ко мне, пока, наконец, мы не соединились в одно - я и очередной удар стихии.
  
  
  Очнулся я в знакомом месте: потолок с подтеками, за стеной шорох проголодавшихся крыс. Ощущения были странные, словно я уже умер, но еще не до конца покинул грешное тело.
   - Оклемались?
  Я с трудом повернул тяжелую голову.
  - Я говорю, очухались, вот и замечательно.
  - Что со мной?
  - Вы чуть не вошли в историю, как того и желали. Был бы удар грома посильнее или пришелся поближе, сейчас бы вас уже отпевали, - пояснил начальник тюрьмы. - А так, счастливо отделались, хотя, какое там счастье. Нет, чтоб сразу, раз и отмучался человек.
  Оптимизма его рассуждения явно не добавляли, зато я смог вспомнить, что произошло. Разряд молнии ударил очень близко от меня, я потерял сознание и пришел в себя только здесь, в своей камере.
  - Как вы себя чувствуете?
  - Да вроде, нормально. Голова чуток гудит, но, я надеюсь, скоро пройдет.
  - Стоять, идти можете?
  - Да, конечно.
  - Вот и хорошо, - начальник тюрьмы явно обрадовался моему благополучному выздоровлению. - Спешить не будем. Сейчас принесут еды, ложитесь, поспите пару часиков, а там и на свое место...
  - Простите, куда?
  - К столбу.
  - Не хочу, я там уже стоял.
  - Но ведь не погибли.
  - Слава богу.
  - Поэтому надо идти. Будете стоять у столба до тех пор, пока не дождетесь достаточного удара грома.
  Я не стал объяснять этому солдафону, что ударом грома убить нельзя, что в ожидании этого можно простоять у столба всю оставшуюся жизнь. Проблема заключалась в том, что грома без молний не бывает, и, рано или поздно, возвышаясь у столба, свою молнию я поймаю точно.
  И чего я добился?
  
  
  Каждый город обязан иметь достопримечательность, присущую только ему одному. Какой-нибудь памятник, установленный в честь местного героя, арку, башню, церковь, мост, в конце концов. Чтобы было на фоне чего попозировать для подтверждения факта пребывания здесь.
  И как вам некий барон фон Дорсетхорн в качестве подобной достопримечательности?
  Представьте следующую картину - каждый день на центральную площадь города приводят человека, приковывают его к столбу и он стоит там целыми днями, в любую погоду, с небольшими перерывами на справление нужды. Лето в этом году выдалось жарким и душным, небо менялось ежеминутно, еще недавно лазурно-прозрачное оно затягивалось тучами, которые изливались потоками дождя в сопровождении кратковременных, но сильных гроз под аккомпанемент громовых раскатов. Если дождь затягивался и продолжался после заката солнца, меня оставляли у столба, и так могло продолжаться всю ночь, и даже несколько ночей подряд, пока существовала возможность появления удара грома, способного поразить осужденного.
  Сначала мой вид рождал у людей удивление и любопытство, потом, по мере привыкания начали появляться другие чувства.
  Мальчишки показывали на меня пальцами, обзывали всякими обидными словами и даже пытались бросать камнями, но после того, как стражники, приглядывающие за порядком на площади, поймали парочку самых ретивых и вздернули тут же по соседству, попритихли. Крестьяне приводили семьи поглазеть на меня, словно в музей или зоопарк, мой вид вызывал у них простовато-искреннее изумление перед невозможной в их мозгах диковинкой.
  Человек благородного сословия сидит как зверь на цепи.
  Единственное, у кого я вызывал (надеюсь) искреннее сочувствие, были местные проститутки; они всегда бросали мне ласковое слово и пытались подбодрить, обещая при первом удобном случае обслужить бесплатно по высшему классу.
  С кормежкой дело наладилось: мне доставляли пищу из кухни короля по его распоряжению, я подозреваю, что по дороге лучшая часть продуктового набора терялась, но и то, что доходило до меня, было очень вкусным.
  У людей, видящих меня каждый день у столба, начинал рождаться нездоровый ажиотаж; на меня стали делать ставки - продержится барон очередную грозу живым (в смысле переживет) или же нет. Ставки поменьше предполагали более щадящие условия и результаты: сможет ли барон остаться в сознании при очередном разгуле непогоды или провалится в небытие. Дело в том, что за последнюю неделю я дважды оказывался в беспамятстве оттого, что гроза била в непосредственной близости от меня.
  Ходят слухи, что даже король участвовал в подобном тотализаторе.
  По воскресеньям рядом со мной устраивали казни. Уже знакомый мне палач лихо отсекал головы приговоренным, я видел, как они катились по деревянному настилу, оставляя кровавые следы, подмигивая мне покачивающимися веками, показывая высунутый язык и словно насмехались: вот видишь, мы уже успокоились, а тебе еще предстоит помучиться в томительном ожидании.
  Я научился определять погоду на ближайшие дни - по направлению и силе ветра, по виду облаков, по поведению птиц и животных, по количеству росы утром и вечером, по виду заходящего солнца.
  Я многое обдумал и многое понял за время, пока подпирал столб. Единственное, чего я не знал - что же будет дальше.
  
  
  Где-то через пару недель такого вот времяпровождения объявились мои старые знакомые.
  Я как раз перекусывал очередной индейкой с королевского стола, когда две тени пересекли освещенную солнцем землю.
  - Смотрите, граф, он даже и не думает умирать.
  - Живучий.
  На мой взгляд, они ничуть не изменились, только теперь могли не скрывать своего отношения ко мне.
  - Это еще раз говорит о том, что наш выбор был верным.
  - Вы чувствуете себя от этого счастливее?
  - Как сказать.
  Что я мог делать в данной ситуации? Любая моя реакция на их слова, любой ответ вызвал бы новый поток оскорблений и насмешек, поэтому я упорно делал вид, что не замечаю их, и полностью сосредоточился на поджаристом крылышке индейки.
  - И аппетит хороший. С таким аппетитом может протянуть еще сколь угодно долго.
  - Если только никто не добавит в пищу крысиного яду.
  Видя, что я остаюсь безучастным, они подошли совсем близко.
  - Послушайте, барон, - произнес Аллум мне прямо в ухо, и я был вынужден был поднять глаза, - у нас есть одна маленькая проблема. Она, действительно, маленькая, но она есть и немножко нам мешает. Эта проблема - вы.
  - Хотите индейки, - предложил я.
  - Так вот, суть проблемы в том, что вы еще живы, а при нынешнем стечении обстоятельств это нежелательно. Было бы очень неплохо, чтобы в ближайшие пару дней вы покинули этот свет навсегда.
  - Судя по ветру, вряд ли в ближайшие дни будет сильная гроза. Так что придется подождать.
  - Да он смеется над нами, - Момордик схватился за свой привычный кинжал.
  - Смеется, - согласился Аллум. - Но, как известно, хорошо смеется тот, кто смеется много и живым. Боюсь барону недолго еще оставаться в таком положении, в смысле, живым. Барон, наверное, плохо представляет себе, сколь уязвим человек, который целыми днями находится на одном и том же месте, открытом месте, добавлю. Так много возможностей у недоброжелателей свести с ним счеты. А сколько способов. Прилетит откуда-то с крыши стрела или арбалетный болт и все. Или проходя мимо, кто-то пырнет ножом и затеряется в толпе. Или шайка каких-нибудь головорезов походя решит помахать палками. Или мальчишки с камнями, когда их много - с ними не справиться, а ведь эти беспризорники сущие исчадия ада.
  - Не говоря о таком простом способе, - дождался слова Момордик, - как индейка на обед с некоторыми особыми приправами, от которых через несколько дней случится заворот кишок. Или все тело просто вспухнет и почернеет.
  Я понял, что они не успокоятся, пока не переговорят со мной.
  - Что вы хотите, господа? Видите, я кушаю.
  - Оказать вам услугу.
  - Опять?
  - На это раз, действительно, последнюю.
  - И какую же?
  - Барон, поскольку нас связывают некоторые отношения в прошлом, мы решили проявить милосердие и предложить вам еще раз воспользоваться своей привилегией и выбрать вид собственной смерти. Из того перечня, который мы вам предложим.
  - А если я откажусь?
  - Значит, мы выберем сами. Но в любом случае вы умрете. Ваше нахождение здесь является более неуместным.
  - И с чего такое проявление милосердия? Неужели просто так, из сострадания?
  Вперед выдвинулся Момордик.
  - Это я предложил. Услуга за услугу. Вы отпишите мне ваше имущество, а взамен получите легкую смерть.
  - А что будет, если я умру, не оставив никакой дарственной?
  - Все достанется королю.
  - Вот и пускай. Я считаю его самым достойным наследником.
  - Это ваше последнее слово?
  Вместо ответа я с хрустом впился в крылышко индейки.
  - Ты сдохнешь в страшных муках, - яростно зашипел Момордик. - Ты будешь подыхать долго, так долго, что тысячу раз пожалеешь, что не согласился, ты еще будешь умолять меня принять от тебя все, чтобы облегчить свои мучения, ты ...
  
  
  От королевской пайки пришлось отказаться, сославшись на отсутствие аппетита из-за изнуряющего зноя. Плохо, что теперь я мог довольствоваться только той пищей, которую мог урвать у тюремных крыс. Питье я тоже приносил свое, его хватало ненамного и приходилось страдать от жажды. Не знаю, сколько можно было протянуть с таким скудным питанием, но судьба явила мне очередную гримасу. И все в одно мгновение изменилось.
  Тот день выдался самым жарким из череды тех, что я отстоял у столба. Солнце с утра палило, как проклятое, под его изнуряющими лучами я сразу проглотил воду, что имел, и теперь старался гнать прочь мысли о том, как дотяну до обеденного перерыва. А, может, и не придется дотягивать. Все вокруг предвещало сильнейшую грозу, вдруг сегодня она ударит точно в нужное место и прекратит мои похождения в этом мире. Что-то такое непременно должно произойти, я чувствовал это, улавливал витающие в воздухе флюиды.
  Они появились внезапно: граф с маркизом и двое слуг. Момордик протянул мне открытую серебряную флягу. Судя по запаху, это было вино. Голова сразу поплыла, о боже, как давно я не ощущал терпкий вкус этого напитка на языке.
  - Выпейте это.
  Я покачал головой.
  - Выпейте лучше сами. Или вы хотите, чтобы вас заставили выпить?
  Я демонстративно сжал губы покрепче.
  - Урм, Личи. Напоите барона.
  Зеваки, стоящие поодаль загомонили что-то недовольное. Ну, еще бы. Их лишали зрелища моих мучений.
  - Законы милосердия не позволяют смотреть, как он страдает от жажды, - возвысил голос Аллум. - Небесам неугодно, когда безвинно мучается живое существо, а, кроме того, он должен принять выбранную им самим смерть, а не от недостатка питья.
  Аллум с Момордиком отошли в сторону, предоставив действовать слугам.
  Что я мог сделать против двоих, связанный и ослабленный. Личи сжал мою голову руками и заставил открыть рот, а Урм плеснул туда из фляги. Задыхаясь, я сделал глоток. Действительно, сухое вино.
  Подождав, пока я проглочу первую порцию, Урм опять наклонил флягу и в этот момент ткнул ногой Личи под коленку. Гигант охнул и посмотрел вниз. Урм, активно жестикулируя свободной рукой, показывал своему напарнику, что это, мол, я ухитрился каким-то образом лягнуть его, а сам тем временем выплеснул содержание фляги мне за шиворот. А когда Личи закончил рассматривать ушибленную конечность и поднял на меня злые глаза, Урм демонстративно тряс надо мной сосудом, стряхивая в рот последний капли.
  - У-у! - Личи помахал перед моим носом огромным кулаком.
  Урм платком вытер мои щеки и шею. При этом ему пришлось наклониться и когда лицо юноши оказалось совсем близко, его губы изогнулись. Губы вечно молчаливого, немого Урма едва слышно выдавили из себя одно слово "Грааль".
  Думать уже не оставалось времени. И пока я еще мог бороться с той толикой яда, которая попала в меня, я вытолкнул из себя это слово.
  Одно слово из последних сил, побеждая неподвижность языка и ватность мозга.
  - Грааль.
  Слава небесам, его услышали.
  - Что? Что он говорит?
  - Грааль, - хрипел я в ответ, почти теряя сознание.
  - Он сказал "Грааль", - завопил кто-то из зевак. - Вы слышали, он сказал "Грааль".
  И по всей площади, повторяясь, как эхо, пошло гулять и перекатываться, вырываясь из сотен глоток.
  Грааль. Грааль.
  Слово оказалось просто магическим. Тут же принесли ведро воды. Большую часть выплеснули на меня, оставшуюся я жадно выпил. Стало полегче. Прибежал взволнованный распорядитель.
  - Это правда? - он неловкими движениями пытался освободить меня.
  - Что, правда?
  - Правда, что вы намерены искать чашу Грааля?
  - Да, - коротко ответил я, и голова моя заработала в усиленном режиме.
  Когда я, приведенный в нормальный вид, предстал перед королем, то уже понимал, во что ввязался на этот раз.
  
  
  Хугант I выглядел усталым, моя персона привлекла его внимание лишь в силу выполнения необходимого ритуала.
  - Согласно закона, с каждого, кто дал обет отыскать чашу Грааля, снимаются все обвинения и отныне он считается чист перед богом, ибо только люди, не обремененные прошлыми грехами, способны найти реликвию.
  Он произнес все без малейшей запинки, видно, что подобное происходило не в первый раз. Не уверен, что необходимо было отвечать, но я брякнул, воспользовавшись паузой.
  - Согласен.
  Король скосил на меня удивленный глаз.
  - На осуществление поисков вам дается тридцать дней. В случае неудачи вы будете вычеркнуты из списка живущих.
  Мне кажется, он специально прервал свою речь в ожидании моей ответной реплики. Я отмолчался.
  - Сейчас мы должны выбрать сопровождающих вас на пути выполнения взятого обета. Может быть, есть желающие?
  - Есть.
  Барон Аллум и маркиз Момордик одновременно сделали шаг вперед.
  - Хорошо, - кивнул король. - Еще кто-нибудь?
  Аллум так сурово провел взглядом по присутствующим, что никто больше не осмелился предложить свою кандидатуру. Никто из мужчин.
  - Я готова, ваше величество.
  Графиня Грабовская. Как же, как же, давно не виделись.
  - Быть посему, - решил Хугант I. - Отправляетесь завтра с утра.
  
  
  Они подошли, оба в ярости, которую пытались скрыть. Момордику удавалось это хуже.
  - Гладкошерстный слизняк, - прошипел он, приблизив ко мне свое некрасивое лицо. - Ты много раз пожалеешь о том, что умеешь говорить. Я распорю тебе брюхо, а кишки обмотаю вокруг Вечного Дуба у дороги Усталых Путников. Из твоего черепа я сделаю чашу, чтобы пить вино по праздникам. Твои кости ...
  Он не договорил о том, что сотворил бы с моим скелетом, не думаю, чтобы нечто оригинальное или новое, скорее всего мука для свиней или биты для игры в шары. Аллум опустил руку на плечо маркиза и тот проглотил окончание своих предсказаний.
  - Он сделал то, до чего мы не додумались сами. Теперь мы сможем спокойно избавиться и от него и от графини Грабовской.
  - Как?
  - Дорога к Граалю длинна и опасна, и много чего может случиться на ее изгибах. Никто не удивится, если живыми из сопровождающих вернутся не все.
  - Я еще могу все изменить, - возразил я. - Возьму и скажу, что я не барон, a самозванец.
  - Величайшая глупость, - пояснил Аллум. - В этом случае ты умрешь, как простой смертный, осмелившийся посягнуть на высокое звание господина. И смерть твоя будет страшна и мучительна.
  Я даже сумел усмехнуться.
  - Все равно, где погибать - здесь или по пути к вашему Граалю.
  - Так что же вы так держитесь за свою жизнь? Все пытаетесь выжить? Скажите одно слово "я - самозванец" и все закончится.
  Я промолчал.
  - То-то. Все хотят жить.
  
  
  Мы двинулись в путь на рассвете.
  Заскрипели, отворяясь, городские ворота и наш отряд растворился в утреннем тумане. Пять человек на лошадях: я, трое сопровождающих и Личи. Графиня Грабовская решила с собой никого не брать.
  - Обойдусь, - ответила она и всем своим видом показывала, что не рассчитывает на длительное путешествие. Едва мы въехали под тенистые своды леса и оставили вне видимости город, как графиня пришпорила коня, выскочила вперед и остановилась, перегородив дорогу.
  - Предлагаю сразу договориться. Все мы испытываем одинаковые чувства к барону и каждый из нас имеет свои причины его ненавидеть. Каждый из нас имеет право расквитаться с ним и каждый имеет желание сделать это как можно быстрее.
  - Спасибо.
  Я не мог не поблагодарить ее за столь теплые слова.
  - И поэтому предлагаю всем сдержать чувства и немного потерпеть. Мы отправились в эту поездку для выполнения определенной миссии и мы обязаны ради соблюдения приличий не сразу начинать сводить личные счеты. Кто-то не согласен?
  Первым среди несогласных оказался Аллум.
  - Почему мы должны вас слушать. И как вы можете заставить нас слушать вас?
  - Любой, кто попытается ... в общем, он будет иметь дело со мной.
  - Вы будете защищать его? - Аллум кивнул в мою сторону.
  - Буду.
  - Спасибо, - я благодарно склонил голову.
  - Так может быть стоит начать с вас, чтобы вы не путались под ногами.
  Наступила какая-то нервная тишина. Момордик пока молчал, но был явно на стороне графа, так что у мужской коалиции получался явный численный перевес. Необходимо было поддержать мою нежданную защитницу.
  - Графиня, я полностью на вашей стороне. И если вы дадите мне меч ...
  - Вы получите меч, - пообещала она. - В живот.
  Потом опять принялась спорить с Аллумом.
  - Обещайте, что потом он будет мой. Если хотите компенсацию, вы ее получите. Любую. Но его оставьте мне.
  Она сверлила его глазищами, Аллум тоже не отводил взгляда и я ждал, что вот-вот между ними вспыхнет ссора.
  - Хорошо. Пожалуй, вы правы. В том смысле, что не стоит торопиться. Я немного подожду. До тех пор, пока не решу, что наша миссия безрезультатна. И вот тогда-то мы продолжим наш разговор.
  - Граф, любая компенсация. Просто дайте слово, что отдадите его мне.
  - Милая графиня, у меня все есть. Мне ничего не надо.
  
  
  Так получилось, что у меня не было определенного места в кавалькаде, поэтому я мог перемещаться внутри ее, выбирая себе попутчика-собеседника. Нет, ну, согласитесь, скучно трястись по проселочной дороге в седле и не перекинуться парой слов.
  Я слегка пришпорил коня и поравнялся с графиней Грабовской. Она никак не отреагировала на мое соседство. Лишь губы стиснула. Пришлось проявлять инициативу.
  - Хотя наши отношения нельзя назвать дружескими, я не могу спокойно смотреть на вашу беззаботность, графиня, ввиду приближения угрожающей опасности.
  Ее любопытство пересилило ее гордость.
  - Вы намекаете на Аллума.
  - Нет. Аллум, конечно, серьезный противник, но он человек благородный и на подлость не способен. (Как бы не так, меня то подставил, сволочь). По крайней мере, до сих пор ничего подобного за ним не наблюдалось. С ним можно договориться и он будет придерживаться взятых обязательств. Говоря об угрозе, я имею в виду его соратника.
  - Этого ...
  Она даже не стала уточнять, кого этого. Хватило одной брезгливой интонации.
  - Графиня, вам надо быть поосторожнее с Момордиком.
  - По сравнению с графом он пустое место.
  - Согласен. Посмотрите на его фигуру, лицо, поведение: за версту тянет кондовым плебейством. Этот человек не способен на поступок, он трус по натуре и потому особенно опасен. Это мастер тихих убийств.
  - То есть?
  - Отравления. Где-нибудь сидя за столом, он делает небрежный взмах рукавом, из-за обшлага просыпается едва заметная щепотка бурого порошка и ваше вино становится смертельным. Или неуловимый взгляду укол смоченной ядом иглой в грушу, лежащую на подносе. И эта груша станет для вас последним угощением в жизни. Или, проявляя галантность, он предложит вам свой батистовый платок, чтобы вытереть руки после мытья. Спустя пару часов кожа рук покроется волдырями, которые перейдут на все тело и смерть будет избавлением от адских мук.
  - Он не посмеет.
  - Отчего же? По своей сути он плебей, понимает это и, пытаясь возвыситься в собственных глазах, пойдет на все. Он ненавидит всех, стоящих выше себя по иерархической лестнице. Я бы поостерегся кушать рядом с ним.
  - Не станет же он травить меня сейчас, когда наша миссия только началась и неизвестно ...
  - Яды бывают разные. Некоторые начинают действовать спустя месяцы после их употребления всякими легкомысленными личностями. А вы так смело пьете все, чем вас угощают.
  - Кажется, мы все пьем это, - снизошла она до ответа.
  - Вы уверены, что мы пьем одинаковые напитки?
  Честное слово, в конце моего рассказа она заметно побледнела и во взглядах, бросаемых в сторону маркиза, читалась неприкрытая ненависть.
  Что же, ненависть величина конечная и, если не можешь от нее избавиться, то необходимо раздробить ее, перевести на другой объект применения.
  
  
  Выждав благоприятный момент, я подсунулся к Момордику.
  - А куда делся Урм?
  - Исчез. Утром выезжать, а найти не могут. Застрял в каком-нибудь кабаке или нашел девку, с которой не смог слезть. А что, бабам за счастье такого иметь - ту ему тарахтишь, а он в ответ ни слова.
  Ну-ну, ни слова. Я с большой долей вероятности смог предположить, что знаю разгадки на некоторые шарады. Смерть его родителей, после которой он перестал говорить, хорошо укладывалась в рассказ об уничтоженной вассалами Аллума деревеньке на бывшем хребте, жители которой обладали своеобразным произношением. Конечно, я не был уверен абсолютно точно, зато очень многое объяснялось, исходя из этого предположения. И камень, чуть не размозживший голову графа Среднегорского во время ночного моциона, и перерезанная подпруга его коня во время осады замка. Да и мне он помог, руководствуясь более чувством мести, чем, исходя из жалости или желания помочь. В общем, все составляющие, удобно, и, главное, красиво складывались в цельную картинку.
  В любом случае удачи ему. Теперь то он выговорится за все эти дни вынужденного молчания. Кстати, пора вернуться к нашей беседе.
  - Послушайте, маркиз, она вас боится.
  Он не понял.
  - Графиня вас боится.
  - С чего вы взяли?
  - Я наблюдал за ней. Я сейчас ничем не занят, свободного времени много, вот наблюдаю и делаю выводы.
  Он долго ждал, прежде чем продолжить. Видно пытался понять, зачем ему надо слушать меня.
  - И почему же она меня боится?
  - Ну ... Я мог бы сказать, что она влюблена в вас и это природная робость более слабого существа перед сильным, от поведения которого она зависит. Но, на самом деле все не так, все гораздо проще.
  Здесь я замолчал, дожидаясь, пока маркиз нетерпеливо занервничает.
  - Так почему?
  - Не обидитесь?
  - За что?
  - За правду.
  - Вам то что, я вас все равно прирежу. Какая разница, обижусь я или нет.
  - Мрачная у вас логика.
  - Жизненная.
  Я опять замолчал, пока Момордик повторно не выдержал:
  - Так почему?
  - Вы для нее человек второго сорта и потому непонятны. Граф Аллум другое дело, он человек ее круга: дал слово, сдержит, вызвал ее на поединок - будет драться по правилам. Чего ждать от вас - она не знает, как себя поведете - не угадать. Что с вами делать? Ждать от вас неприятностей, коварного удара исподтишка? Графиня не такая. Поэтому она ударит первой.
  Я приблизил свое лицо к ошарашенному Момордику и прошептал зловеще:
  - Берегитесь.
  Мне казалось, что я хорошо изучил характер этого толстяка и после моей эмоциональной тирады ожидал некоего сочувствия и даже участия. Ну, что-то типа:
  - Лично против вас я ничего не имею. Жалею, что так все сложилось. Помню наши славные попойки, ты отличный, компанейский парень. Но в данный момент я нахожусь на службе и вынужден подчиняться приказам.
  Ну, а дальше я попытаюсь перетянуть его на свою сторону:
  - А, может быть, у вас, маркиз, имеется какое-нибудь зелье, чтобы утихомирить эту бабу. Чтобы она стала кроткой, тихой, сидела бы на лошади и открывала бы рот, только чтобы поесть.
  И он с готовностью сделает шаг навстречу:
  - Нет. Но у меня есть зелье, от которого умирают быстро и безболезненно. Пусть эта фурия умолкнет навсегда.
  Вот такую идиллическую картинку нарисовало мое воображение. Один день пути - минус один соглядатай. Как бы не так. Маркиз весь побагровел и начал брызгаться слюной.
  - Чтоб ты сдох. Жалею, что не отправил тебя на тот свет раньше. Но, ничего, придет час, я первый намотаю твои кишки на ближайшем суку.
  - Душевно поговорили, - согласился я.
  
  
  Теперь оставалось узнать, в каком настроении пребывает граф Среднегорский.
  - Послушайте, Аллум, если уж мне суждено погибнуть, я хотел бы встретить смерть из рук настоящего мужчины. И достойного рыцаря. Согласитесь, подобная участь от рук сумасшедшей бабы обидна и недостойна. А ведь графиня не просто сумасшедшая. Она опасная сумасшедшая, потому что обуреваема жаждой мести. Согласны?
  - Ну, допустим.
  На лице Аллума не отразилось ровным счетом ничего, ни единой эмоции.
  - А самая главная опасность заключается в чем? Когда графиня решит, что пришла пора расправиться со мной, она начнет убирать со своего пути всех, кто ей мешает. А вы стоите в этом списке первым. Как вам понравиться получить в один чудесный день под лопатку стрелу? Или может в живот? Вы как предпочитаете, под лопатку или в живот?
  Аллум не был бы Аллумом, если бы не имел своего решения проблемы.
  - Проще придушить вас сейчас и разом решить кучу проблем.
  - Сейчас нельзя, слишком рано. Неизбежно пойдут слухи, что граф Среднегорский так боялся барона фон Дорсетхорна, что расправился с ним, как только они отъехали их из поля видимости. В глаза вам будут улыбаться, а в спину тыкать пальцами и говорить гадости. Вам это надо?
  - А мне кажется барон, что вы ничего не знаете про чашу Грааля и просто тяните время.
  - И зачем мне тянуть время?
  - Чтобы как-то обмануть нас. Попытаться выжить.
  - Разве мне сравниться в этом деле с вами. По части обмана и интриг вы просто непревзойденный гений.
  Честное слово, ему понравилась моя грубая лесть. Несмотря на старание остаться невозмутимым, его лицо стало очень довольным.
  
  
  После половины дня пути мы сделали привал. Выпили воды из протекающего ручья, перекусили (каждый старался есть из своих запасов). Когда все насытились, я решил выступить с краткой речью.
  - Я подумал, что лучше сказать всем сразу, чем уговаривать каждого по отдельности. Я попробую вас убедить.
  Они внимательно слушали меня: графиня с ненавистью в глазах, Аллум задумчиво, Момордик, борясь с зевотой.
  - Не секрет, что каждый из вас желает моей скорейшей смерти. Так вот, меня нельзя убить. По крайней мере, сейчас.
  - Это еще почему?
  Естественно, Момордик, самый невыдержанный и нетерпеливый. Оставшаяся парочка проявила аристократическую выдержку.
  - Потому что я, знаю, где чаша Грааля.
  Видно было что-то в моем голосе, что никто не засмеялся, не хмыкнул, не возмутился. Они промолчали, обмениваясь между собой быстрыми взглядами.
  - Я, действительно, знаю.
  Роль лидера взял на себя Аллум.
  - Но вы нам не скажете, где она находится.
  - Почему нет, скажу. Для этого необходимо заехать в мой замок, - при слове "мой " графиню всю передернуло.
  Они еще раз переглянулись
  - Я полагаю, что слава отыскавших реликвию, окажется сильнее чувства удовлетворенной мести. Тем более что никто не помешает вам покончить со мной позже.
  Этот аргумент их убедил. Я получил очередную отсрочку.
  
  
  Может это звучит глупо, но когда впереди, в опускающейся темноте проявились очертания замковых башен, у меня защемило в груди. Никогда не думал, что стану таким сентиментальным. А вот дальше началось самое интересное.
  Хотите верьте, хотите нет, но нас не хотели впускать внутрь. Охрана наотрез отказывалась открывать ворота в преддверии наступающего вечера. Представляете. Меня, хозяина замка, и его гостей: графа, графиню и маркиза. Нам предлагали переждать до утра и уже утром, при нормальном освещении подъехать еще раз.
  - Хозяйка приказала не пускать никого из посторонних в позднее время.
  - Какая еще хозяйка? Откуда она здесь взялась?
  На этот вопрос охрана давать объяснение не спешила.
  И лишь когда я пообещал вздернуть самых упрямых наверху угловой башни, меня узнали. Заскрипели цепи, опуская мост через ров, дрогнули, разъезжаясь в стороны створки ворот. Мы въехали в опустевший внутренний двор.
  
  
  И знаете, кого мы увидели, добравшись до гостиного зала?
  Урожденную графиню Среднегорскую. Как ее звали, племянницу графа? Марта? Или Бригитта? Кажется, я запутался.
  Пока она недоуменно разглядывала нашу пеструю компанию, я поспешил взять инициативу в свои руки.
  - Какое имя изволите носить в данный момент?
  Она смерила меня холодно-презрительным взглядом.
  - Данное мне от рождения.
  - Уверены?
  Мы могли долго так препираться, но Аллум не имел желания ждать.
  - Бригитта, прикажи слугам накрыть на стол. Мы ужасно проголодались.
  Ага, все-таки Бригитта. Я не мог не поинтересоваться о причине ее пребывания здесь.
  - Каким образом вы оказались здесь?
  - Но вы же сами приглашали, барон. Неужели запамятовали? В любой момент, когда пожелаете, мой замок к вашим услугам. Вот я и пожелала.
  - С супругом?
  - Увы. В данный момент я пребываю в печальном положении вдовы.
  - Какое несчастье.
  Мне с трудом удалось изобразить огорчение от данного известия:
  - А что случилось с Тео?
  - Скверный характер, неумеренное пьянство и плохое владение шпагой. На одном из балов он решил, что я слишком долго танцую с одним и тем же кавалером, а, потом, очень много махаю в его сторону веером (лукавый взгляд из-под ресниц в мою сторону). Дуэль завершилась, увы, не в его пользу.
  
  
  Обед прошел в тягостной атмосфере настороженности. Можно сказать, я был единственным из всех, кто пытался сохранить хорошее настроение. Но все равно кусок в горло не лез, и вино казалось кислым и испорченным. Бригитта отобедать с нами отказалась, сославшись на отсутствие аппетита. Я думаю, она просто не хотела нам мешать.
  Ну что же, - сказал Аллум, выждав необходимую паузу - конную прогулку мы совершили, свежим воздухом, напоследок (выразительный взгляд в мою сторону), подышали, вкусно покушали, хотелось бы, наконец, решить главную задачу. То, ради чего мы в итоге собрались здесь. Мы ждем, что вы предоставите нам чашу Грааля.
  Я улыбнулся самой жизнерадостной улыбкой, которую смог сотворить.
  - У меня ее нет.
  Момордик начал угрожающе приподниматься за столом. Графиня Грабовская была куда стремительнее: в ее руках уже сверкал кинжал.
  - Но у меня есть указания, где и как искать.
  - И вы можете предоставить их нам?
  - Ну, как я могу отказать столь почтенным особам?
  Лесть про почтенные особы прошла не очень. Совсем другой настрой был у присутствующих. Тянуть дальше было бессмысленно, поэтому я в сопровождении Аллума сходил в свою комнату и извлек из тайника в кровати металлическую коробку.
  - Вот.
  Я выложил на стол оба документа. Некоторое время они осторожно рассматривали их, как будто это были не два куска бумаги, а нечто необычное, потом Аллум взял на себя миссию чтеца.
  
  
  "... они расселись за столом, Иисус сказал:
  - Дай нам хлеба и вина.
  Но трактирщик не спешил исполнить эту просьбу, наоборот, он с недоверием осмотрел усталых людей в пыльных одеждах.
  - Вы похожи на нищих бродяг, откуда я знаю, есть ли у вас деньги, чтобы заплатить за ужин и ночлег, - ответил он раздраженно.
  Иисус не обиделся:
  - А разве просто из милосердия, ты не можешь накормить и утолить жажду страждущих?
  - Милосердием сыт не будешь. Ты ведь тоже не за просто так проповедуешь, а желаешь что-то получить взамен, хотя бы даже еды и питья.
  Расстроился Иисус. Вздохнул, видя людскую алчность, и протянул трактирщику монету.
  - Вот тебе деньги.
  Трактирщик налил чашу красного вина, но не решался выпустить ее из рук.
  - Что это? - спросил трактирщик, пробуя кругляш на зуб. - Не фальшивая? Это не похоже на золото.
  - Это лучше, чем золото. Это чаша, из которой ты сможешь удалить любую жажду, так же, как мы сейчас выпьем из твоей.
  И с этими словами он взял сосуд из рук трактирщика, поднял его над головой.
  - Возблагодарим братья господа нашего за блага, дарованные нам, за чашу Грааля, которую каждый ..."
  
  
  - И что сие означает?
  Ну, если уж Аллум не понял и задает такие вопросы. Или сделал вид, что не понял?
  - В первом документе упоминается про чашу Грааля. А во втором даны указания, как ее найти, - отвечал я уверенно.
  - Это указания? - скептически хмыкнул Аллум и громко прочитал вслух, делая паузы на пустых местах текста:
  
  "Приготовить состав, для чего взять два литра яблочного уксуса и десять дюжин яичных белков, смешать их, подождать пока полученная смесь остынет.
  Полную силу придадут четыре литра терпения. Выстоять сутки в теплом месте и полить им зверя ровно в десять часов утра в безветренную погоду и на шестой день после стояния, когда солнце замрет напротив тебя.
  Повторить лишнее для укусившего зверя за нос.
  Пройдя через бывшее твердыней, окажешься на другой стороне.
  Торопись подождать, пока глаза посмотрят на тебя.
  После крест укажет, где следует, оставив одно, забрать только два.
  Одну часть образуют тебе светила головы, вторую часть создаст то, что останется от светила после штандарта, что установлен на южной башне ровно в полдень."
  
  
  - А где пропущенные слова?
  - В тайнике было только это.
  Некоторое время они молчали и тишина, воцарившаяся за столом, была весьма нехорошей, Она была зловещей, вот самое верное определение.
  - Убить его, - не выдержав, первой предложила графиня Грабовская. Остальные отвечать не спешили. Не хватало, чтобы они сейчас отдали меня на откуп этой кровожадной стерве.
  - А, может, попробуем поискать? - предложил я. - Лучше такие указания, чем никаких. Убить всегда успеете, а если найдем, славы и почета будет намного больше.
  - Я как-нибудь переживу, - громко пообещала графиня, и я ей поверил. Сейчас бы и ткнула кинжалом, если бы позволили.
  - Допустим, - Аллум сделал выразительный жест в ее сторону, и она притихла, только бросала в мою сторону ненавидящие взгляды, - допустим, что мы попробуем. Кто мне объяснит, что означают названия этих самых ... ну, которые надо взять.
  - У нас есть специалист по снадобьям, пусть он скажет.
  Сидевший до этого тихо, Момордик скорчил недовольную гримасу.
  - По двум составным частям все просто, а вот насчет третьей ... Я не понимаю, что означает "литра терпения". Может, это указание на необходимость не спешить, может, еще что-то. И из текста совершенно непонятно, что потом делать с полученной смесью.
  Я понял, что если сейчас не поддержу едва тлеющий уголек желания что-либо делать с этим документом и с поисками чаши, то они еще посидят чуть-чуть и начнут решать, каким способом расправиться со мной.
  - Мы можем попытаться определить пропущенные слова. По смыслу, по величине свободного места. Некоторые можно вписать прямо сейчас.
  - Какие, например?
  - Смотрите, - Я положил лист с указаниями перед собой. - Ну, очевидно, что после слова "два" идет слова "литра". То есть, взять, соответственно, "два литра".
  - Ну ... - Аллум согласился с моими умозаключениями. - Что еще?
  - В последнем предложение между словами "одну" и "образуют" я бы вписал "часть". Получится "Одну часть образуют ...".
  Заинтересованный Аллум забрал у меня лист, всмотрелся в строки.
  - Личи, вина. И побольше.
  Следующий час мы провели в попытках восполнить недостающий текст. Графиня Грабовская в наших потугах не участвовала, демонстративно села в стороне и со скучающим видом уставилась в потолок. Момордик участие проявлял, но больше пил, чем советовал что-то путное. В результате нам с Аллумом удалось добавить еще несколько слов, думаю, мы не исказили изначальный смысл документа.
  Получилось следующее.
  
  "Приготовить состав, для чего взять два литра яблочного уксуса и десять дюжин яичных белков, смешать их, подождать пока полученная смесь остынет.
  Полную силу придадут четыре литра терпения. Выстоять сутки в теплом месте и полить им зверя ровно в десять часов утра в безветренную погоду и на шестой день после стояния, когда солнце замрет напротив тебя.
  Повторить лишнее для укусившего зверя за нос.
  Пройдя через бывшее твердыней, окажешься на другой стороне.
  Торопись подождать, пока глаза посмотрят на тебя.
  После крест укажет, где следует, оставив одно, забрать только два.
  Одну часть образуют тебе светила головы, вторую часть создаст то, что останется от светила после штандарта, что установлен на южной башне ровно в полдень."
  
  У нас были еще мысли по поводу второго предложения. После слова "выстоять" шли указания относительно времени и места, мы решили, что наиболее правдоподобны два варианта: либо час, но в холодном месте, либо сутки, но в теплом.
  - Все равно этого недостаточно, - подвел итог нашим изысканиям Аллум. - Мы не знаем главных вещей: о каком звере идет речь, что делать полученным раствором с этим неизвестным зверем, да и по самому раствору многое неясно. Далее - искомое место будет обозначено крестом, который опять-таки непонятно каким способом образуется. И что нам делать дальше?
  - Убить его.
  Наконец-то. Наконец-то и графиня Грабовская решила поучаствовать в наших экспериментах. Но, как-то уж очень однообразно у нее это получалось.
  - Это единственное, что мы в состоянии реально сделать, - согласился Аллум. - Какие еще будут мысли?
  Опять моя шкура оказалась на волоске от гибели. Требовалось срочно ее спасать.
  - Господа, давайте установим штандарт на южной башне, как написано в документе. Таким образом, мы сможем получить хотя бы одну часть креста.
  - А где взять вторую?
  - Давайте посмотрим, куда попадет первая часть. Может быть, место само подскажет нам, что делать дальше.
  - Давайте попробуем, - решил Аллум после такой длительной паузы и столь скептическим тоном, что я понял: это точно мой самый последний шанс.
  
  
  На небе не было ни малейшего намека на след от облачка - яркая, режущая глаз, синева. Если уж и умирать, то в такой образцово-показательный день, чтобы запомнился навсегда.
  Тень от установленного Личи штандарта упала на внутреннюю стену замка. Вертикальная черная линия разрезала неровные ряды грубо обтесанных блоков, как ни вглядывался, я не смог уловить в том месте, где она проходила, хоть что-нибудь от следов строительства тайника или чего-то подобного.
  Я задрал голову, тень проходила ровненько через четвертое окошко верхнего этажа.
  - Личи, сбегай посмотри, куда попадает?
  Через минуту слуга свесился из окошка, черная линия разделила его лицо пополам.
  - Дверь в вашу комнату, господин барон.
  Я не поверил, сбегал наверх, а, может, просто оттягивал момент окончания наших поисков. Да, действительно, Личи ничего не перепутал, это действительно была моя комната и больше ничего. И это означало, что тайник, который мы ... В общем, это уже ничего не означало ...
  
  
  Я сел на землю и понял, что очень устал. Наверное, даже и не физически. Подошел Аллум.
  - Есть ли смысл затягивать наше общее дело. Согласитесь, нас не в чем упрекнуть, мы постоянно шли вам навстречу и сделали все возможное, все, что было в наших силах.
  Я был вынужден согласиться.
  - Так стоит ли оттягивать неизбежное? - повторил Аллум.
  Я осмотрелся. Голубое небо, зеленая трава, все как должно быть. Иссиня-голубое с белесыми размазанными прожилками и изумрудно-зеленая с острым запахом свежести. Как все просто и как все сложно одновременно. Запомни этот мир таким, а этот мир запомнит тебя.
  Я с трудом встал.
  - Значит, сейчас.
  - Значит, завтра, - решил Аллум. - Устроим прощальный ужин, вспомним время, проведенное вместе, оно было неплохим.
  Этот ужин мало напоминал первый. Да, многое повторялось, но, оттенки стали другими. Настроение не позволяло полностью расслабиться; даже несчетное количество влитого внутрь различного спиртного не могло ничего исправить.
  Присутствовали все. Да, я впервые находился за столом в обществе двух графинь. Хоть желание загадывай.
  Многое придавало неповторимую пикантность этому вечеру, но особенную роль играли две вещи: ощущение собственной обреченности и острая ненависть между приглашенными дамами.
  Момордику после первой чаши вина было все равно, Аллум не обращал внимания, занятый своими думами, мнения и чувства слуг в расчет не принимались. Я же упорно не пьянел и оказался единственным (учтите, что это был мой последний вечер здесь) кого это коснулось, и кто вынуждено оказался втянут в их женские разборки, как будто мне больше нечем было заняться.
   Хорошо, что они сидели напротив, разделенные всей длиной стола и не могли дотянуться друг до друга (а, может, и плохо: вцепились бы в волосы, выдрали пару клоков, ткнули бы чем-нибудь острым, сыпанули бы в чашу соперницы нужного порошочка - нашли бы развлечение по душе и успокоились. Но не было у наших принцесс возможности спустить пар и, поэтому, отдуваться пришлось мне).
  И началось невинно, с чисто прагматичного разговора.
  - Каким образом все будет происходить завтра? Все вместе или по очереди?
  Аллум посмотрел на меня поверх очередного блюда.
  - По очереди. Может быть, хотите сами выбрать с кого начать?
  Я отказался.
  - Бросим жребий?
  Графиня Грабовская стукнула кулаком по столу.
  - Никакого жребия. Граф, вы обещали мне, что я буду первой.
  - Словно очередь в бордель, - хихикнула Бригитта.
  - Я не могу препятствовать даме, - не возражал Аллум. - А вы, Момордик?
  Тот кивнул, жуя: - Я не против.
  - Даме, - опять не сдержалась Бригитта. - Простите, а кого вы так величаете? Некое мужеподобное существо, по ошибке напялившее на себя платье.
  Графиня Грабовская пошла красными пятнами. Глаза ее яростно сверкали, а грудь в вырезе платья (господь с вами, ну какая же она мужеподобная, совсем даже наоборот) ходила с амплитудой кузнечных мехов. Я думаю, она решала, сразу выхватывать кинжал или ограничиться словесной перепалкой.
  Выбрала.
  - Господин барон, - ласково обратилась она ко мне, - не могли бы вы передать на противоположный конец стола, что наличие платья еще не гарантирует наличия женской сущности. У некоторых вновь приобретенные мужья предпочитают умереть, чем исполнять свой супружеский долг.
  Теперь уже Бригитта задышала глубоко и часто.
  - Знаете, барон, у меня хоть какой-то муж, но был. А других мужики стороной объезжают. От страха, наверное.
  Графиня Грабовская в долгу не осталась.
  - Знаете, господин барон, я слышала, что особенно сильно мужики бояться тех, кто имеет привычку мазать ядом свои ногти! Повернется такая неуклюже, зацепит ненароком ... А в постели вообще - как на эшафоте.
  Бригитта отреагировала сразу. Растянула рот в широкой улыбке, демонстративно подняла перед собой руку, рассматривая пальцы.
  - Знаете, барон, a у некоторых вообще нет ногтей после махания мечом.
  Графиня Грабовская руки на обозрение выставлять не стала.
  - Зато, господин барон, она всегда может постоять за себя и защитить свою честь.
  - Еще бы. Просто на их честь никто и не думает покушаться. Вернее подумают, подумают и решат, что покушаться не на что.
  - Просто, господин барон, некоторые слишком горды, чтобы вешаться на шею первому встречному, лишь бы затащить его в постель. И не разгуливают голышом, как уличные девки.
  Ого, и откуда у нее такие подробности. Вот, что значит слава, что идет впереди нас.
  - Просто, барон, когда есть что показать, грех это скрывать. И совсем другое дело, когда приходится скрывать, то, что показывать страшно.
  Не знаю, до чего бы еще допрепирались две пьяные графини, но тут Аллум, граф Среднегорский, встал, сказал "хватит, завтра нам предстоит трудный день, всем спокойной ночи" и на этом ужин закончился. Дамы еще обменялись на прощание испепеляющими взглядами, но это было так - легкая канонада.
  
  
  Отдых мне, действительно, был необходим. Как же, размечтался. Только я улегся на кровать и смежил тяжелые веки, как в голове раздался громкий стук. Со стоном я открыл глаза. Оказывается, что стучали в дверь, а голова просто ужасно болела.
  - Кто там?
  - Это я.
  - Что вам угодно?
  - Мне угодно, чтобы вы открыли дверь. Невежливо заставлять даму стоять в подобном виде и находиться под угрозой в любой момент оказаться скомпрометированной.
  Да, такую скомпрометируешь. Что она там говорила про свой вид? Что-то очень заманчивое.
  - Мы можем говорить и с закрытой дверью.
  Раздался звук, когда каблуком с размаху бьют по двери.
  - Разговоры не входят в мои планы.
  - Ночью я не открываю дверь никому, тем более, женщине, знающей как обращаться с красавкой. Представляю, что у вас на уме.
  - Какая разница, раз вы все равно собрались попрощаться с жизнью. От красавки даже польза: будете выглядеть, как херувим.
  Я подумал над ее словами (действительно, что я теряю) - и открыл дверь. Да, на самом деле: сапоги с высокими каблуками. И больше на ней ничего не было. Нельзя не признать, никак невозможно в таком виде оставлять ее в коридоре.
  Пришлось посторониться, пропуская Бригитту.
  
  
  ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
  
  Все случилось, как в плохом детективе. Или в хорошем, потому что сцапали его на редкость профессионально. Образцово-показательно. В проходном дворе, когда рядом никого не было, подошел мужчина, одетый очень прилично и вида, несомненно, интеллигентного. Немного смущаясь, спросил который час. Пока Дорофеев оттягивал обшлаг рукава, пока смотрел на часы, за спиной послышался шум подъезжающей машины. Она остановилась, хлопнула открывающаяся дверца, интеллигентный мужчина ловко заломил руку с часами за спину и втолкнул Дорофеева в салон машины. А там его стиснули с двух сторон крепкие мужчины с такими характерными лицами, что гадать, кто такие и откуда, не приходилось.
  Правда, ему под нос сунули красную книжечку с гербом на обложке, но это было лишним.
  - О моих правах рассказывать будете?
  - О каких?
  - Ну, типа, вы имеете право хранить молчание ...
  - У ... - хмыкнул один из мужчин. - Это вы американских детективов насмотрелись. Если бы вас арестовали, тогда, да, обязательно бы все зачитали и под подпись, что ознакомили.
  - То есть, я не арестован.
  - Нет, мы просто хотим предложить вам подъехать в одно место и побеседовать. Так что, не стоит хранить молчание.
  
  
  - Мы вас внимательно слушаем. Рассказывайте.
  - О чем?
  - Ну, как же. У вас, кажется, появились проблемы.
  Тимофей Юрьевич Дорофеев сделал удивленные глаза.
  - Какие проблемы? У меня нет проблем.
  - А вот нам стало известно, что вас в последнее время мучают какие-то странные сны.
  Дорофеев почувствовал себя неуютно, словно в комнате сразу градусов на двадцать похолодало. Но виду не подал. Наоборот, широко, как только мог, улыбнулся.
  - Простите, но меня мои сны совершенно не беспокоят.
  - Тогда зачем вы ходили на прием к профессору Розенталю?
  Старый козел, вспомнил Дорофеев лицо пожилого врача.
  - Да просто так. Ради профилактики. Шел мимо ... знаете.
  - Нам кажется, Тимофей Юрьевич, что вы нас обманываете.
  - Нам, нам. А можно узнать, что это такое "нам"?
  - Можно. Нам - это Комитету Государственной Безопасности, людям, которые занимаются вопросами безопасности страны.
  - Мне кажется, это личное дело каждого, где он спит, с кем и что ему в итоге снится.
  - Ошибаетесь. Дело в том, что вам, Тимофей Юрьевич, снятся необычные сны и, возможно, пора принимать меры.
  - Господи, какие меры. Ну, снятся сны и снятся.
  - Соответствующие меры. А меры, Тимофей Юрьевич, бывают разными. Появление у вас подобных снов говорит не о совсем хорошем состоянии психического здоровья. В таких случаях человека лечат. Как лечат? Обычно изолируют в тихое спокойное место, подальше от этого суетного мира, родных, знакомых, работы и прочих раздражителей. Могут изолировать надолго, иногда очень надолго, а случается, и на целую жизнь.
  Намек, как говорится, понятен. Не хочешь ли ты, дружок, в дурдом. Пожизненно. Да, веселая получается беседа.
  - Пожалуйста, если вам так интересно, я готов рассказать про эти сны.
  - Нам интересно, - заявили они.
  Рассказ растянулся почти на два часа. Иногда Дорофеева слушали не перебивая, иногда заставляли пересказать некоторые места повторно, несколько раз, добиваясь от него все более новых деталей и подробностей, вытаскивая из закоулков человеческой памяти оттенки произошедшего.
  К концу беседы Дорофеев осип, горло болело, словно он наглотался гвоздей.
  - Спасибо, Тимофей Юрьевич, за плодотворное сотрудничество, - сказали ему на прощание.
  Как будто у меня был выбор, подумал он.
  - И, поймите, правильно, мы желаем вам только добра. Хотим помочь.
  - Сомневаюсь, что вы в состоянии мне помочь. Разве что приказать моим мозгам перестать видеть сны.
  - Ваш скептицизм понятен, но, неуместен. Знать причину возникновения ваших сновидений уже означает продвинуться по пути исцеления.
  - А вы знаете причину? - хмыкнул Дорофеев.
  - Конечно.
  Дорофеев всмотрелся в лица мужчин, они были серьезны, спокойны и даже чуточку ленивы, как у людей, уверенных в своей правоте.
  Дорофеев демонстративно поерзал на стуле, усаживаясь поудобнее.
  - Я отсюда никуда не пойду, пока вы не расскажете мне всю правду.
  Они даже не переглянулись, тот, что поглавнее, сразу начал рассказывать.
  - Вы, Тимофей Юрьевич, не единственный такой человек, который видит подобные сновидения. Помимо вас есть еще четверо.
  - И все видят одинаковые сны?
  - Нет, разные.
  - Вы говорили о причине. Это что, болезнь какая-то?
  - Нет, не болезнь. Это последствия одного научного эксперимента с психически активными веществами.
  - Что-то я не помню своего участия в подобных экспериментах.
  - 1987 год. Воинская часть номер 17512. Гарнизон Печи, учебный батальон связи. В начале мая проводилась очередная проверка войск и одно из отделений связистов отправили на полигон обеспечивать связь во время боевых учебных стрельб. Вот там вы случайно и угодили под газовую атаку. Помните?
  Дорофеев опустил голову, упершись взглядом в столешницу. Помнил ли он? Обрывки тех лет сохранились в памяти, кусок оттуда, кусок отсюда, но именно только обрывки, цельной картины он воссоздать не мог.
  Двигаясь на стрельбище к месту своей дислокации, они сбились с маршрута. Командир отделения решил сократить путь и сократил так, что связисты оказались прямо в точке накрытия.
  Последнее и единственное, что отложилось в памяти - это оглушительный хлопок, едкий дым фиолетового цвета, боль в груди и резь в глазах. Очнулся он уже в госпитале, где провалялся неделю вместе с остальными пострадавшими сослуживцами. Первые дни мучила головная боль и необъяснимая слабость в ногах. Потом все прекратилось, они вернулись в часть, где и дослужили до мобилизации.
  Дорофеев старался не придавать большого значения тому случаю. Обычное ЧП, столь знакомое всем, столкнувшимся с армейским бардаком.
  - Нас было там много, целое отделение.
  - Еще рота химзащиты, отделение хозобслуживания, артиллерийская батарея, два мотопехотных взвода, всего около пятисот человек. И всего у четырех, кроме вас, проявилось нечто подобное.
  
  
  Несмотря, на чудеса проявленной ловкости и физической выносливости, Дорофеев опаздывал. Он сумел добежать и запрыгнуть в уже тронувшийся с остановки сотый автобус, в щель между дверью и повисшим на поручнях каким-то толстяком. Если бы автобус шел в своем нормальном темпе, все сложилось бы замечательно. Но, как обычно по утрам, город находился в плену у пробок, сотый как замер на месте, так и не двигался, наверное, минут десять.
  Естественно, что он опоздал. Хотя и постарался отрезок от остановки до здания архива пробежать, это сократило время на пару минут, не более.
  С тяжелым сердцем Дорофеев открыл дверь и шагнул вперед.
  Нет, ну бывают же удачные дни. Обошлось. Сегодня у них с самого утра были посетители, и все внимание было уделено им, а не опоздавшему на работу сотруднику.
  Быстрее за свой рабочий стол.
  Дорофеев рухнул на стул и тут же уткнулся носом в разложенные на столе бумаги, словно только и ждал этого, когда же он, наконец, опять сможет вернуться к тяжбам двухсотлетней давности.
  Боковым зрением он уловил, как Кира Юрьевна недовольно посмотрела в его сторону, и тут же сделал озабоченно-вдохновенное лицо. Нет, естественно, потом она обязательно напомнит о трудовой дисциплине и рабочей совести, но по прошествии времени это будет звучать в ее устах не так зловеще. А теперь он на рабочем месте, он изучает документы, он полон трудового энтузиазма, ему очень интересно, черт побери.
  Да что тут может быть интересного.
  Бригадный генерал Агафон Липатьевич Ломов продолжал судиться со своим соседом дворянином Соколкиным Иваном Петровичем.
  "А когда бригадный генерал заявил, что это выше его сил и ему больше не хватает терпения видеть это безобразие, дышать всякой вонючей гадостью и терять деньги от вытоптанной травы, то сосед только рассмеялся в ответ. Мол, вы обратились как раз по адресу. Мол, если вам не хватает терпения, то следует лечиться моим продуктом, ибо ..."
  Дорофеев скучающе перевернул страницу.
  В общем, бригадный генерал Ломов счел себя оскорбленным и подал в суд. Тяжба длилась несколько лет, то затихая по мере приближения полевых работ, то возобновляясь вновь, при появлении необходимых для нее средств. В результате генерал добился своего и вынудил соседа закрыть смолокурню.
  Боже, как ему наскучили эти канувшие в веках дрязги.
  А ведь Кира Юрьевна не отстанет - пришла в голову печальная мысль.
  
  
  А гости сегодня были важные. Англичане. Иначе бы на них не бросили Аллочку. Устав от попыток вникнуть в хитросплетения тяжбы между генералом Ломовым и его соседом, Дорофеев вслушался в разговор с гостями.
  Аллочка выпускалась на сцену только в особых случаях. Чтобы произвести впечатление и раскрутить забредшего в архивные закрома иностранца на финансовые затраты. Дочь какого-то крупного чиновника, окончившая институт иностранных языков, свободно владеющая английским, немецким и французским (некий обязательный набор для девушки из приличной семьи и с амбициями в плане предстоящей карьеры) она каким-то непостижимым образом оказалась не в сферах, связанных с дипломатией и госуправлением.
  Улавливая обрывки ее телефонных бесед, Дорофеев пришел к выводу, что это было типа ссылки за непослушное поведение во время учебы. Раньше ссылали в Сибирь на рудники, а теперь на работу в архив.
  Впрочем, Аллочку это не особо смущало или разочаровывало. Сидеть за столом над папками с архивными документами она не могла - бумажная пыль, по ее заявлению, вызывала у девушки аллергию; приходить вовремя на работу у нее не получалось из-за пробок на дорогах; зарплата ее не интересовала, вернее, ее размер вызывал снисходительную улыбку; со всеми работниками архива она держала дистанцию, но зато оказалась незаменима при работе с зарубежными клиентами. От ее знания английского и сверхкороткой мини-юбки те впадали в какой-то гипнотический ступор и покорно платили вдвое-втрое больше обычных расценок.
  Англичан было двое: они просто классически дополняли друг друга, один высокий и худой, второй пониже ростом и весьма упитанной комплекции.
  Убедившись, что иностранцы вполне заняты директором и Аллочкой, Кира Юрьевна недвусмысленно направилась в его сторону. Вот старая ведьма, ну не может обойтись без того, чтобы с утра не испортить настроения. Дорофеев тяжело вздохнул и приготовился к тяжелому разговору.
  А вот у Аллочки, кажется, были проблемы. Впервые он слышал, как она запнулась, пытаясь найти нужное слово. Директор держал на лице добродушную улыбку, но было видно, что он нервничает и переживает. И это его состояние передавалось Аллочке, которая все никак не могла выдавить из себя нужное.
  Англичанин, тот, что повыше, повторил вопрос и Дорофеев понял, что он спрашивает о баллисте, старинном метательном орудии. Кира Юрьевна была уже в шаге и неожиданно, в первую очередь для самого себя, он громко сказал в сторону иностранных посетителей.
  - Баллиста. Они спрашивают, есть ли возможность посмотреть в Беларуси образец этого орудия, может быть, где-то сохранился какой-нибудь экземпляр.
  В помещении мгновенно воцарилась тишина.
  - Что вы сказали? - спросил, опомнившийся первым директор.
  - Я говорю, что они спрашивают о баллисте.
  - О какой еще баллисте?
   Дорофеев объяснил, что с помощью этой самой штуки разрушали стены крепостей.
  - А откуда вы знаете, что они говорят именно об этой ... баллисте?
  - Вообще-то они говорят на английском языке, одном из четырех международных языков ООН, - огрызнулся Дорофеев.
  - Но вот Аллочка, то есть Алла Павловна, не смогла почему-то объяснить их вопрос? А почему вы смогли? Откуда вы знаете?
  Действительно, откуда. Дорофеев и сам поразился, что понял суть вопроса. Но что ответить директору? Ну, не говорить же, что почти каждую ночь ты сталкиваешься с подобным во сне.
  - Алла Павловна не смогла объяснить, потому что это очень специфический термин, название, относящееся к довольно узкой специальной сфере деятельности.
  - А вы значит специалист по этой узкой сфере.
  - Ну, не совсем, хотя как работнику архива мне не мешало бы знать. Просто я сейчас хожу на курсы английского, и как раз последняя тема касалась истории рыцарства. Их одежда, вооружение, традиции. Вот я и запомнил.
  Директор оживился.
  - Голубчик, как вас там ...
  - Тимофей Юрьевич, - подсказала застывшая рядом Кира Юрьевна.
  - Тимофей Юрьевич, помогите нам, пожалуйста, разобраться с их пожеланиями. Уж очень у них эти ... специфичные запросы.
  Дорофеев вопросительно глянул на Киру Юрьевну, кивнул на разложенные перед ним бумаги: а как с ними, та в ответ сделала возмущенное лицо. Какие могут быть сомнения, если сам директор просит и нуждается в помощи. Что же, кажется, очередная выволочка откладывается.
  - What are your problems?
  Англичане с энтузиазмом поделились своими проблемами. Их очень интересовало старинные оружие и амуниция.
  В течение дальнейшего разговора Дорофеев постоянно ловил себя на мысли, что играет роль героя своих снов. Отрешиться от всех посторонних звуков современного мира: шума автомобилей за окном, телефонных звонков, работающего принтера, оставить только их вопросы, закрыть глаза и вот ты уже мнимый барон фон Дорсетхорн.
  Самое удивительное, что он сумел ответить на все их вопросы, чем весьма поразил гостей.
  - It is incredibly!
  Кажется, их восторг был искренним.
  Они отошли в сторону и некоторое время переговаривались между собой, посматривая то в его сторону, то в сторону Аллочки.
  Потом приняли решение, и высокий пригласил Аллочку, чтобы поговорить с директором. Их диалог затянулся, судя по всему, стороны никак не могли придти к соглашению по стоимости будущих услуг.
  Дорофеева такие вопросы не касались, поэтому он вернулся за свой стол и принялся дальше разбираться в тяжбе между бригадным генералом Ломовым с вредным соседом.
  
  
  Долго работать не пришлось. Его вызвали к директору.
  - Значит так, Тимофей Юрьевич.
  Уже выучил, как его зовут.
  - Наши английские заказчики изъявили желание посетить Мирский замок. Сколько они там пробудут, неизвестно, это зависит от того, как быстро они соберут необходимые им материалы. Так как по-русски они не разговаривают, то сопровождать их в этой поездке в качестве переводчика будет Алла Павловна. Но, кроме того ...
  Тут директор сделал весомую паузу и значительно посмотрел на Дорофеева.
  - Англичане хотят, чтобы их сопровождали и вы, Тимофей Юрьевич.
  - Зачем?
  Директор хмыкнул. На его лице отразилась внутренняя борьба, он решал: ответить жестко, соответственно заданному вопросу, или перевести все в шутку. Последнее перевесило.
  - Вы слышали выражение "Клиент всегда прав"?
  - Да.
  - Так вот, англичане, эти самые клиенты. И они правы. Правы всегда, пока платят. Их привлекает ваше знание специфичных названий старинного оружия. Они полагают, что вы сможете помочь им в их поисках.
  - У меня много незаконченной работы. И Кира Юрьевна ...
  - Кира Юрьевна уже в курсе вашей предстоящей командировки. Идите собирайтесь и переговорите с Аллой Павловной о деталях предстоящей поездки.
  
  
  Получилось как всегда.
  Планировали выехать в десять утра, отправились в путь в начале второго.
  Сначала опоздал заказанный микроавтобус, причем водитель, молодой широкоплечий парень и не думал оправдываться или как-то объяснять задержку, просто подогнал автомобиль с видом, словно делал огромное одолжение всем ожидающим.
   Потом он перепутал дорогу. Свернул не туда, это выяснилось не сразу, а когда выяснилось, то оказалось, что они сделали лишний крюк километров в сорок. Пришлось возвращаться.
  
  
  В местной гостинице они сняли пять двухместных номеров. Двухместных, потому что одноместные отсутствовали как таковые. Тот англичанин, который долговязый, Алан, предложил, было, Аллочке, причем, непонятно было, шутит он или всерьез, поселить их вместе с Дорофеевым. Та в ответ лишь фыркнула. Подселить кого-нибудь к шоферу не предлагалось.
  Как положено по славянской традиции отметили день приезда.
  Сначала сидели в ресторане неподалеку от гостиницы, потом перешли в номер к англичанам. Самое поразительное, что те пили совсем не как иностранцы, а вполне могли составить конкуренцию местным аборигенам. Сначала от компании отсоединилась, сославшись на усталость, Аллочка, тут же вслед за ней, соблюдая некую субординацию, откланялся шофер.
  О чем можно разговаривать трем полупьяным мужчинам вечером в гостиничном номере? Даже, если двое из них иностранцы и один (тот, что низенький и толстый, по имени Ник) не говорит ни слова. Дорофеев так прозвал его про себя - немой Ник.
  - Тимофей, вы довольны вашей жизнью?
  Сейчас что-то будет, понял Дорофеев. Интересно, что?
  В принципе так обычно начинают свои беседы различные вербовщики. Неужели эти ребята тоже представляют какую-нибудь разведку. Стоп, почему какую-то? Если они англичане, то, значит МИ-6. Фильмы про агента 007 все смотрели. Меня зовут Бонд, Джеймс Бонд. Вот это будет забавно. И какой им интерес к его персоне? Что он может им выложить, не зная ни одного государственного секрета или военной тайны. Хотя, стоп. Одну тайну, как минимум, он знал. О том, как некое подразделение связи попало под газовую атаку, и какие странные последствия это имело для некоторых пострадавших.
  - Да какой человек доволен своей жизнью? Мне кажется, таких нет вообще. Возьмите любого миллионера, что нашего, что вашего, он всегда скажет, что жизнь у него тяжелая и денег не хватает.
  Англичане переглянулись.
  - Хорошо, пусть так. Тогда скажите, Тимофей, хотели бы вы улучшить свою теперешнюю жизнь?
  - Да кто же не хочет улучшить свою жизнь. Возьмите любого миллионера ...
  - Ясно, - остановили его. - Тогда, как вы думаете, какая сумма реально сможет улучшить вашу теперешнюю жизнь?
  - Я не задумывался над подобным вопросом, поскольку до сих пор мне никто не предлагал улучшить жизнь с помощью финансовых влияний, - Дорофеев сделал паузу, убеждаясь, что до них правильно дошел смысл сказанного. - Но раз так пошел разговор, то хотелось бы услышать более конкретное предложение. И, в, конце концов, за что?
  - Что значит за что?
  - Что я должен сделать. Не будете же вы предлагать мне деньги просто так, за красивые глаза.
  - За красивые глаза? - переспросил, не поняв, Алан.
  - Это такое местное устойчивое выражение. Не обращайте внимание.
  - Понятно.
  Долговязый кивнул и сдвинул в сторону посуду. Потом расстелил на освободившемся куске стола лист бумаги.
  - Почитайте.
  Дорофеев наклонился. Ксерокопия. Два разных текста. Первый был ему знаком, более того, он знал его наизусть.
  
  "... они расселись за столом, Иисус сказал:
  - Дай нам хлеба и вина."
  
  Второй тоже не явился откровением. Но был весьма любопытен.
  
  "Приготовить состав, для чего взять два литра яблочного уксуса и десять дюжин яичных белков, смешать их, подождать пока полученная смесь остынет.
  Полную силу придадут четыре литра терпения. Выстоять сутки в теплом месте и полить им зверя ровно в десять часов утра в безветренную погоду и на шестой день после стояния, когда солнце замрет напротив тебя.
  Повторить лишнее для укусившего зверя за нос.
  Пройдя через бывшее твердыней, окажешься на другой стороне.
  Торопись подождать, пока глаза посмотрят на тебя.
  После крест укажет, где следует, оставив одно, забрать только два.
  Одну часть образуют тебе светила головы, вторую часть создаст то, что останется от светила после штандарта, что установлен на южной башне ровно "
  
  Просто зеркальное отражение документа из его снов. Пропущенные слова поменялись местами с имеющимися, а так как он знал тот текст наизусть, то восстановить полностью все написанное было несложно.
  - У нас есть неделя времени, чтобы найти то, о чем идет речь в данном документе.
  - Почему именно неделя?
  - Потому что здесь указано конкретное время для проведения поисков. "На шестой день после стояния" означает после летнего солнцестояния. Поэтому все надо сделать в течение этой недели.
  - И вы хотите, чтобы я вам помог?
  - Да. Мы полагаем, что с вашей помощью мы сможем выполнить задуманное. По крайней мере, наши шансы на успех будут намного выше.
  Дорофеев внимательно посмотрел на Алана, тот не отвел взгляда.
  - Это не совсем законно. И как вы потом планируете вывезти найденное?
  - Это наши проблемы.
  - Судя по описанию, данная вещь представляет собой не просто большую, а огромную ценность. Во сколько же вы планируете оценить мои услуги в результате удачного завершения поиска и в результате, если мы ничего не найдем?
  Взгляд долговязого англичанина был таким тяжелым, что, казалось, начинал давить к земле.
  - А сколько стоит жизнь, Тимофей?
  Дорофеев решил, что он неправильно понял сказанную собеседником фразу.
  - Что?
  - Сколько стоит ваша жизнь?
  - Она бесценна, - ответил он, недоумевая. И добавил зачем-то. - Как и жизнь любого человека.
  - Вот вы и назвали цену.
  Сначала Дорофеев не понял, а потом ему стало смешно.
  - Вы, что, серьезно? Вы попытаетесь меня ... убить, если я откажусь?
  - Вы уже мертвы, если попытаетесь отказаться.
  Дорофеев демонстративно помахал руками перед собой.
  - Разве?
  - Да, - взгляд Алана стал еще тяжелее и оттого Дорофеев ему поверил, несмотря на кажущуюся абсурдность произносимых слов. - Дело в том, что Ник медик, очень хороший медик и химик одновременно. Он специалист по редким ядам, тем, которые невозможно определить и обнаружить современными средствами. Спасти от них может только он сам, дав противоядие, столь же редкое. Так вот в вино, которое мы пили вместе, Тимофей, был добавлен яд. И если вам не дать противоядие, то вы умрете. Очень внезапно и очень неожиданно, от какого-нибудь заурядного сердечного приступа, и никто и никогда не заподозрит, что было настоящей причиной случившегося. Еще какую-то минуту назад вы были здоровым и жизнерадостным молодым человеком, и, вдруг, ни с того, ни с чего падаете и испускаете дух. Представляете?
  Дорофеев представил, картинка ему не понравилась.
  - Но если я соглашусь помочь и получу противоядие ...
  - Это долгодействующий яд. И противоядие, которое вы получите, сможет продлить вашу жизнь на сутки, не более. Дальше вам понадобится новое противоядие. Таким образом, вы не сможете обмануть или покинуть нас до конца миссии.
  Дорофеев задумался. То, что он услышал, звучало дико, но ... вполне обыденно по сравнению с его снами.
  - А как я могу быть уверен, что по окончании всего останусь в живых? Если это долгодействующий яд.
  - Вам придется нам поверить. У вас просто нет другого выхода.
  
  
  Оставшись один, Дорофеев взял лист бумаги и написал от руки весь текст, сверяясь с ксерокопией, оставленной ему англичанами.
  
  "Приготовить состав, для чего взять два литра яблочного уксуса и десять дюжин яичных белков, смешать их, подождать пока полученная смесь остынет.
  Полную силу придадут четыре литра терпения. Выстоять сутки в теплом месте и полить им зверя ровно в десять часов утра в безветренную погоду и на шестой день после стояния, когда солнце замрет напротив тебя.
  Повторить лишнее для укусившего зверя за нос.
  Пройдя через бывшее твердыней, окажешься на другой стороне.
  Торопись подождать, пока глаза посмотрят на тебя.
  После крест укажет, где следует, оставив одно, забрать только два.
  Одну часть образуют тебе светила головы, вторую часть создаст то, что останется от светила после штандарта, что установлен на южной башне ровно в полдень."
  
   По приготовлению раствора ему было понятно все, за исключением непонятного терпения, которого "полную силу придадут четыре литра". Версию, что это как-то связано со временем он отмел сразу. Во-первых, четыре литра, значит, что-то материальное. Дальше по тексту раствор должен был выстояться, вряд ли его необходимо было выдержать дважды - сначала терпеливо, а потом еще сутки в теплом месте.
  Какая-то смутная догадка шевельнулась в его сознании. Что-то такое уже попадалось ему на глаза. Только где? Здесь или там? Может быть, это как-то связано с Момордиком и Аллумом? И в этот момент он вспомнил - ну, конечно, же.
  
  
   Церемониться Дорофеев не стал и потому поднял иностранцев с их постелей прямо среди ночи.
   - Я что знаю, что написано в вашем документе и как организовать поиски. Я не уверен, что эти поиски приведут, в конечном счете, к успеху, и мы что-то обнаружим. Согласитесь, что это вполне вероятно за столько лет и событий, которые произошли. Замок много раз разрушался и отстраивался. Так вот, прежде чем мы приступим к поискам, я хотел бы получить гарантии для себя. Давайте согласимся, что это разумно.
  - Допустим, мы согласились. И какого же рода гарантии вы хотите получить.
  - Гарантии собственной безопасности после окончания поисковых работ.
  - Как вы себе это представляете?
  - Не знаю. Это ваши проблемы, если вы хотите достигнуть успеха. Постарайтесь убедить меня, что я обладаю этими гарантиями безопасности.
  - Кроме того ...
  - Да.
  Алан сейчас был само внимание. Этакое воплощение материализованной готовности исполнить любой каприз.
  - С двумя компонентами из трех, необходимых для приготовления раствора, очень просто. Это яблочный уксус и десять дюжин яичных белков.
  - А третий компонент?
  - Я уже встречал подобные описания приготовления растворов и могу предположить, что является третьим компонентом.
  Алан предостерегающе поднял вверх указательный палец.
  - Тимофей, не горячитесь. От этого зависит очень многое. Вы точно знаете ... Нет, не так. Вы точно уверены, что знаете, о каком третьем компоненте идет речь в документе?
  Дорофеев выждал необходимую по его представлению паузу и подтвердил:
  - И знаю, и уверен.
  Англичане переглянулись.
  - Только необходимо отправить кого-то в Минск за моими бумагами.
  
  
  Аллочка привезла бумаги. Дорофеев буквально выхватил их из ее рук, не сказав даже "спасибо". Девушка прошипела что-то в спину, но он не обратил внимание. Забежал в свой номер и торопливо стал просматривать листы.
  Агафон Липатьевич Ломов, бригадный генерал, граф, да, да, тоже граф, между прочим, (и как сразу не заметил) расписывался небрежно и размашисто: Ал. Ломов; его терпения коренного вояки хватало лишь на сокращенный вариант имени и первые три буквы фамилии. Потом, по мере количества листов и росписей на них, разделение между обозначениями имени и фамилии терялось и все начиналось сводиться в одну извилистую линию, в которой уже с большим усилием можно было разобрать знакомые буквы: Аллом, Аллам, Аллим ... А, если еще и вслух произнести, чуть исказив для удобства произношения, то, вот, пожалуйста, уже удобно и привычно ложится на язык: Аллум, Аллум, граф Среднегорский.
  Дорофеев с удивлением обнаружил, что у него вспотели ладони. Однако, мы волнуемся. Мы продвигаемся вперед к разгадке пока непонятно чего и неясно для чего. Взволнуешься тут, как же. Ни там подыхать не хотелось, ни здесь гнить в психушке.
  Если уж Аллум обнаружился, то и Момордик обязан отыскаться. Причем, по логике событий должен находиться где-то рядом.
  И когда тот нашелся, Дорофеев совсем не удивился и почти не испытал эмоций. Готов был уже к этому событию.
  Французский поданный, которого звали Мор Дэг, служил у генерала Ломова управляющим. Участник сражения при Бородино, в результате контузии сильно заикавшийся, о чем несколько раз упоминалось в сохранившихся документах. Тем не менее, француз всегда старался соблюсти приличия и при знакомствах проявлял инициативу, не смущаясь своего дефекта речи:
  - Позвольте представиться, Ма ... ма ... ма ... рдэг.
  Отсюда совсем недалеко до Мамардэга, а там и до знакомого маркиза рукой подать.
  Фу, одной загадкой стало меньше. А вот и самое главное.
  Боже, ну конечно, и как он не мог догадаться раньше. Ведь не просто так переплелись его сны и реальность. Граф Аллум Среднегорский - отставной генерал Агафон Ломов, маркиз Момордик - господин управляющий Дэг.
  Ведь это постоянно было у него перед глазами. Вот он загадочный третий компонент.
  "А когда бригадный генерал заявил, что это выше его сил и ему больше не хватает терпения видеть это безобразие, дышать всякой вонючей гадостью и терять деньги от вытоптанной травы, то сосед только рассмеялся в ответ. Мол, вы обратились как раз по адресу. Мол, если вам не хватает терпения, то следует лечиться моим продуктом, ибо его название по латыни означает ..."
  А это означает, что в результате работы смолокурни дворянина Соколкина Ивана Петровича, в процессе перегонки живицы хвойных деревьев образовывались вещества, называемые в химии терпентином, из которого далее получали терпентинное масло, а по-простому - скипидар.
  Вот из-за чего возникла тяжба у Ломова с его соседом.
  
  
  Неизвестно, какими бумагами, с какими полномочиями и правами запаслись подданные ее Величества и Объединенного Королевства, но они очень быстро решили все проблемы и с допуском на территорию замка, и с разрешением на исследовательские работы.
  Алан, правда, обмолвился-посетовал, что местное население неприятно удивило его своей алчность и готовностью все перевести на меркантильные товарно-денежные отношения; с одной стороны, это значительно упрощало решение многих вопросов, но, с другой, настраивало его на мрачно-философский лад по поводу продажности человеческой натуры и ее несовершенства.
  Дорофеев усмехнулся. Кто бы плакался и выражал претензии. Уж не тот ли, кто травит других ядом, а потом шантажирует, обещая в ответ жизнь. Экономя тем самым эквивалент отношений.
  - Но зато теперь, - радовался англичанин, - никаких проблем у нас не будет, и мы сможем полностью сосредоточиться на поисках.
  Кто бы надеялся.
  В запасе до указанной в документе даты 28 июня у них было четыре дня. Дорофеев опасался, что будут проблемы с необходимыми составляющими для приготовления раствора, но, на удивление, все решилось очень просто. В местном магазине уксуса было сколько угодно, причем разных видов: и эссенции, и концентрированного. Поразмыслив, он решил взять концентрат.
  Скипидар пришлось привозить из Минска, что пришлось и весьма кстати: за ним отправили Аллочку на микроавтобусе, тем самым избавившись от посторонних глаз. Пока девушка доставляла необходимое, они совершили первую вылазку в замок.
  
  
  В будний день посетителей не было, и они оказались единственными гостями в Мирском замке.
  Но это не помогло им продвинуться дальше старушки, расположившейся на входе в ворота замка.
  - Да, - твердила старушка, как заевшая пластинка, улыбаясь и кося хитрыми глазками, - у вас есть все необходимые бумаги и разрешения, и вы можете работать и проводить свои изыскания, но только в сопровождении. Таково последнее распоряжение руководства. А я с вами ходить не смогу - стара, да и свое место оставить не имею права.
  Хоть это и было некрасиво, но Дорофеев получал искреннее удовольствие, наблюдая, как злится Алан, пытаясь доказать свои права на беспрепятственный проход. Да, господа, это вам не Англия, это кусок территории, где действует магия загадочной славянской души и все, что с ней связано - разгильдяйство, необязательность и два главные тягловые силы всего бытия - авось, да небось.
  Кажется, Алан, понял тщетность своих усилий и отправился разбираться к тому самому руководству. Вернулся он довольно скоро, но не один, а в сопровождении молодого человека.
  - Константин, - представился тот.
  - А по отчеству?
  - Можно без отчества. Просто Константин, Костя.
  Дорофеев перекинулся взглядом с Аланом, взял молодого человека под руку и мягко подталкивая, отвел в сторону.
  - Послушайте, Костя, нам предстоит очень много сложной и кропотливой работы. Мы хотим сделать ее быстро и при этом соблюдая в тайне свои научные методы.
  - Быстро может не получиться.
  - Почему?
  - Вы же не просто посетители, вы хотите проводить работы. Для этого необходимо соблюсти определенные формальности: пройти инструктаж по технике безопасности, инструктаж по противопожарной безопасности, инструктаж по оказанию первой помощи и много прочего. Вы представляете, сколько потребуется времени, чтобы сделать все как положено.
  - И какой же выход?
  - А где вы хотите сейчас поработать?
  - Для начала в южной башне.
  - Десять баксов.
  - И?
  - И можно приступать к работам немедленно.
  Дорофеев посмотрел в его светлые незамутненные глаза.
  - А потом нам понадобится посмотреть двор и остальные башни.
  - Надо будет посмотреть - будем решать.
  - А решаемо?
  - Почему нет? Вы видите к этому какие-нибудь препятствия?
  Толщина портмоне Алана, хотел ляпнуть Дорофеев, но лишь покачал головой.
  - Нет, не вижу.
   Как выяснилось впоследствии, решение разнообразием не страдало и помогало безотказно: десять баксов. Тяжело Алан расставался только с первой банкнотой. Последующие доставал шустро и даже предвосхищая пожелания Константина. Молодой человек принимал купюры без всякого смущения и невозмутимо прятал их в карман пальтишко. После чего препятствий к деятельности их компании больше не возникало.
  Сам Константин своим присутствием тоже не докучал. Присаживался где-нибудь в стороне, доставал из внутреннего кармана пальто книжку и с упоением перелистывал страницы. Или уходил, возвращаясь раз в полчаса, чтобы узнать, не нужна ли его помощь.
  
  
  Алан вернулся очень озадаченным. Дорофеев начал расспрашивать; не сразу, словно пытаясь заново осознать произошедшее, англичанин поведал историю покупки десяти дюжин яиц. Или правильнее дюжины десятков.
  Продавщица местного продуктового магазина его встретила бодрым "Hello". Этот факт весьма воодушевил Алана, но дальше начались проблемы. Когда он на ломаном русском с помощью жестикуляции попросил яйца, то с лица продавщицы пропала приветливая улыбка и в ответ она испуганно заявила, что яйца в магазине, к сожалению, закончились. Когда Алан показал на витрину, где тут же под стеклом лежали лотки, женщина, ничуть не меняясь в лице, невозмутимо заявила, что эта партия просрочена по времени хранения, пришла в негодность, и сейчас ее будут списывать и отправлять обратно. В общем, как выяснилось, свежих яиц в магазине не оказалось. Как раз сегодня ожидался завоз, но когда он будет и будет ли вообще, продавщица точно сказать не могла.
  На резонный вопрос Алана - а где в таком случае он может приобрести яйца, ему посоветовали пройтись по домам, мол, в частном подворье многие держат кур и наверняка смогут продать яйца за чисто символическую оплату.
  Как выяснилось, продавщица оказалась права наполовину. Яйца у частных домовладельцев, действительно, имелись, но вот цена за них явно не соответствовала представлениям Алана о "символической".
  Первая же хозяйка, к которой он зашел, запросила за десяток яиц ровно десять долларов. Считать было удобно, яйцо - доллар, дюжина, соответственно, двенадцать. Это при том, что совсем рядом, точно такие же яйца, лежащие в витрине магазина, стоили всего полтора доллара за десяток. Правда, они числились просроченными.
  Покупатель был согласен, что свежесть приобретаемых яиц должна компенсироваться в денежном эквиваленте, но в не столь большой разнице.
  Он зашел ко второй хозяйке, к третьей: везде цена была неизменной. Поняв, что дешевле яиц в этом отдельно взятом населенной пункте ему уже не найти, Алан решил брать, то, что предлагали.
  Как оказалось, по доллару за штуку предлагали всего три десятка яиц. У следующих хозяев, располагающих лишней продукцией птицеводства, яйцо стоило уже в полтора раза дороже. Англичанин возмутился, но, обойдя еще несколько домов, понял, что возмущаться бессмысленно, и вынужден был согласиться с новой ценой.
  Эта цена распространялась тоже на тридцать яиц.
  Следующий десяток стоил уже двадцать долларов. Начинающий что-то понимать, Алан поспешил согласиться, но это не спасло от дальнейшего роста цен на товар. В общем, последний, двенадцатый десяток, обошелся англичанину в пятьдесят долларов.
  - Представляете, Тимофей, в пятьдесят.
  Когда он высоким шепотом выдавливал из себя эту цифру, лицо его приобрело мученически-изумленный вид.
  - В Англии за эти деньги я мог бы купить страусиные яйца.
  - И прицепить к себе, чтобы ума прибавилось, - хотел добавить Дорофеев, но сдержался. Вместо этого перевел разговор немного в иную плоскость.
  - Нам белки необходимы. Сами будете отделять или ...
  Как выяснилось, Алан даже приблизительного понятия не имел, какова процедура этого незатейливого процесса. Выслушав объяснение по поводу, как правильно разбить яйцо, а потом, аккуратно, манипулируя двумя получившимися половинками скорлупы, получить отдельно белок, отдельно желток, он пришел в ужас и благоразумно отказался.
  - Что же теперь делать, Тимофей?
  - Остается одно - договариваться. Допустим, с коридорной.
  Алан вздохнул, порылся в портмоне и пошел прочь из комнаты.
  
  
  Смотреть по утрам на унылую физиономию Аллочки становилось уже традицией. Девушка явно чувствовала себя лишней в их мужской компании, тем более что англичане свободно общались с Дорофеевым без ее помощи. Развлечений никаких в этом захолустье не наблюдалось, и Аллочка откровенно захандрила. Таскать же ее с собой на исследования замка было опасным.
  Поэтому Алан придумал какой-то повод, чтобы отправить мученицу в столицу.
  - Подберите необходимые документы. Мы сообщим, когда вы нам понадобитесь.
  На прощание девушка одарила Дорофеева презрительным взглядом. Зато теперь руки у них оказались полностью развязаны.
  
  
  - Тимофей, вам все ясно? - в очередной, неизвестно в какой сотый раз, обеспокоено поинтересовался Алан.
  - Все известно только господу богу, - в очередной, неизвестно в какой сотый раз, отвечал Дорофеев. - Да и то, меня терзают смутные сомнения в правоте данного утверждения.
  - Что еще можно сделать? - не успокаивался англичанин.
  - Ну, - на этот раз ему в голову пришла, действительно, свежая идея, - можно порасспросить местных аборигенов. Легенды, предания, мифы, связанные с замком. Может быть, они подскажут какую-нибудь мысль или направление действий.
  - Так расспрашивайте.
  - Расспрашиваю.
  Дорофеев не стал долго ждать и как только появился Константин, предложил молодому человеку пойти выпить чашечку кофе. Тот не отказался.
  - Скажите, может быть, есть какие-то легенды, предания, связанные со строительством замка и с теми, кто в нем жил? Что-то необычное, что сохранилось в памяти и привлекает внимание.
  Видя, что молодой человек не торопится с ответом, Дорофеев добавил:
  - Мы должны что-то заплатить?
  - Нет, - отказался Константин. - Легенды и предания у нас бесплатно. Только их немного.
  - Что так?
  - Да ведь сам замок совсем нестарый: некоторые особенности архитектуры указывают на то, что он был заложен никак не ранее начала шестнадцатого века. Потом долго строился, так как владельцам часто не хватало денег.
  - А для чего вообще его строили? От кого собирались обороняться?
  - По большому счету ни от кого. Считается, что каменный замок со стенами и башнями тогдашний владелец начал строить для того, чтобы заполучить титул графа. В те времена белорусская шляхта жила по рыцарским законам, а, согласно них, графом мог стать только рыцарь, имеющий собственный замок. Вот и затеяли строительство. Что рассказать про это интересного? При строительстве, как правило, клали монетку в основание фундамента для удачи. Чтобы простояло долго. Говорят, что в наш замок заложили сразу пять, по одной на каждую стену и еще под воротами. Ну, стоит пока замок, может благодаря и этому. Есть еще баранья голова на южной стене. Кто и когда слепил, неизвестно.
  - А зачем?
  - Скорее всего, это языческий символ. Баранья голова, вероятно, копия одной из голов, замурованных в фундамент замка в начале его строительства. Принося в жертву баранов, люди просили богов о том, чтобы они оберегали новое жилище и их владельца.
  - Стоп. Вы такое говорили про монеты.
  - Да клали все подряд. Так вот считается, если эту каменную голову вырвать, разрушится весь замок. По камешку раскатится. До сих пор голову никто не трогал, замок, соответственно, стоит. Существует еще легенда, что между Мирским и Несвижским замками был проведен подземный ход, да такой широкий, что в нем свободно могли разъехаться две кареты. И якобы в этом подземном ходе схоронили клад, почти тонну золота, в том числе фигуры двенадцать апостолов. Но, это вряд ли.
  - Что вряд ли, что золото спрятали?
  - Что подземный ход существует.
  - Почему?
  - Между Миром и Несвижем тридцать километров, представляете. Почвы здесь непригодны для столь масштабного подземного строительства, непременно обвалилось бы все.
  - Неужели даже своего призрака нет?
  - Почему, даже два. Первый - это привидение Софьи Святополк-Мирской, умершей в день своего совершеннолетия. Местные именуют ее просто "Сонечкой". Правда видят ее очень редко, почти не показывается. Шутят, что Сонечка ходит гулять по подземному ходу в Несвиж.
  - Ну да, - согласился Дорофеев, - я ее понимаю, там для молодой девушки развлечений побольше.
  - Второй - это призрак Доминика Радзивилла, последнего из несвижской линии Радзивиллов, умершего от контузии и ран во Франции, где он и был похоронен.
  - То есть, умер там, а призрак обитает здесь?
  - Ему виза на въезд не требуется, - парировал Константин. - Так вот, говорят, что однажды мимо замковых стен поздно ночью шла женщина. Было полнолуние и оттого особенно страшно: полуразрушенные башни бросали на землю длинные уродливые тени. Вдруг неодолимая сила заставила женщину сначала замедлить ходьбу, а затем остановиться. Страх сковал ей ноги, и она была не в силах сделать даже шага. А вскоре она увидела на замковых галереях черную человеческую фигуру. По силуэту - мужчина, одетый в длинный темный плащ, с цилиндром в руке. Фигура приблизилась, свет луны осветил лицо незнакомца, и женщина увидела его глаза ... В этот миг жители соседних домов проснулись от душераздирающего крика, а собаки подняли жуткий лай, потому что почуяли смерть. А утром под стенами замка нашли труп несчастной. И все знают, что испугало жертву: она глянула в глаза Радзивилла, ужасного призрака Мирского замка и у нее не выдержало сердце.
  - А сколько всего было жертв этого призрака?
  - Да только одна.
  - Ленивый какой-то, - констатировал Дорофеев. - Беларуские призраки отличаются агульнай млявастью и памярковным характером.
  - Не верите, не надо, - обиделся Константин. - Что касается действительно дурной славы, то она водится не за замком, а за прудом. На его месте был когда-то огромный вековой яблоневый сад. Тогдашний хозяин замка распорядился вырубить деревья и на этом месте выкопать озеро... Был май, деревья тогда как раз цвели. В общем, с тех пор уничтоженные яблони мстят людям - каждый год в этом озере тонет по мужчине, и купаться в этот водоём местных жителей невозможно даже палкой загнать. А последний владелец жил в замке до 1939 года. Просто поддерживал порядок, но уже ничего не строил. Вот, собственно, и все.
  
  
  О результатах утреннего кофепития Дорофеев кратко доложил Алану.
  - Юстас Алексу. Информация, полученная от местных аборигенов, не представляет интереса.
  Англичанин шутки не понял.
  - Юстас и Алекс - это кто?
  Тимофей вздохнул.
  - Вот, скажите, Алан, вы приехали в эту страну, пытаетесь что-то искать. Неужели трудно хоть слегка ознакомиться с некоторыми местными культурными традициями?
  - А зачем мне знать эти традиции?
  - В знак уважения к народу, который вы пытаетесь, мягко говоря, ограбить.
  - Тимофей, меня всегда поражала одна черта вашего национального характера. Вы сами себя не уважаете, но почему-то настойчиво требуете это от других.
  - Почему это мы себя не уважаем?
  - Да очень просто. Вы забыли свой язык, язык своих предков и даже не пытаетесь возродить его. Посмотрите на этот замок, в каком состоянии он находится? А ведь это историческая реликвия, память. Ваши соседи поляки уже давно бы превратили бы это место в центр паломничества, сделали бы здесь музей Средневековья. И таких примеров множество, Тимофей. И поэтому я не граблю этот народ, а пытаюсь спасти для всего человечества то, что пропадет здесь навсегда и безвозвратно.
  - То есть вы альтруист?
  - Я в первую очередь бизнесмен, во вторую историк, а в-третьих, - все остальное, если оно не мешает первым двум. Тимофей, вам все ясно, что делать дальше?
  
  
  - Сегодня мы хотели бы исследовать внутренние помещения западной стены. Это для начала.
  - Для начала так для начала. Двадцать баксов.
  - Вчера было десять! - удивился Дорофеев.
  - Инфляция.
  - А поподробнее.
  - Пожалуйста, - не отказал в любезности Константин. - По котировкам нацбанка доллар упал по отношению к евро на пять процентов.
  - На пять! - выразительно повторил Дорофеев.
  - Можем сразу перейти на евро и установить твердую таксу.
  - Пока обождем.
  Новость об удвоении таксы Алан воспринял с ухмылкой, но без громкого возмущения, чего опасался Дорофеев. Кажется, англичанин начал понимать отличие местных условий жизни от туманного Альбиона.
  
  
  Это было странное ощущение, похожее на раздвоение личности.
  Проходя по коридорам, ступая по ступенькам лестниц, заглядывая в приоткрытые двери, Дорофеев находился в состоянии узнавания. Вот это дверь его спальни, ту, которую безуспешно старалась процарапать своими ногтями, с нанесенной на них красавкой, лжеплемянница. А это его кровать. Если присмотреться, то можно даже увидеть - он наклонился, и сердце перехватило ледяной волной, - да, одну из досок действительно пересекала зазубренная вмятина, след от меча Аллума. Ступени на лестнице, ведущей на второй этаж, стерты ровно настолько, насколько привыкла ступать его нога, вернее, нога барона фон Дорсетхорна. Ни больше, не меньше. На толстых досках в гостиной стола, в левом дальней углу, можно разглядеть бурые подтеки - это любимое место маркиза. Здесь он обычно роняет чашу с вином, будучи уже не в состоянии донести ее до рта.
  Как такое может быть? Как объяснить все это?
  Алан заметил его состояние.
  - Тимофей, что-то не так? Вы хорошо себя чувствуете?
  - Спасибо, все замечательно.
  Может и не все было замечательно, но то, что именно было плохо, он представлял себе ясно. Дорофеев пока не знал, с чего начинать поиски.
  
  
  - Как инфляция?
  Дорофеев решил начать день с шутки.
  - Тридцать.
  Кажется, Константин решил шутку поддержать.
  - Послушайте, если дело пойдет так и дальше ... Арифметическая прогрессия какая-то. Вы что, каждый день будете добавлять по десятке?
  - Скажите спасибо, что не геометрическая. Так бы уже сегодня платили сорок.
  Тот факт, что Костя знает о геометрической прогрессии так удивил, что Дорофеев заткнулся и посоветовал поступить так же и Алану. Тем более что осталось им сделать совсем ничего.
  
  
  Полученная смесь заняла по объему примерно с полведра. Алан подошел ближе, с опаской наклонился, втянул в себя воздух и, сморщившись, быстро распрямился.
  - Ну и гадость. Теперь я верю, что с ее помощью действительно можно что-то сделать. Тимофей, а что именно мы должны сделать?
  - Я думаю, когда мы польем раствором должно что-то очиститься. Проявится какая-либо надпись или указание на что-то.
  - Польем что?
  - В документе написано: зверя.
  - Какого?
  - Какого сумеете поймать. Раствора много, хватит не на одну тварь.
  Алан скорчил обеспокоенную гримасу.
  - Это что, шутка такая?
  - Нет, это такая правда жизни.
  - Тимофей, в чем дело? У вас просто плохое настроение или вы не уверены в своих силах?
  - У меня просто плохое настроение.
  - А в своих силах вы уверены?
  - Вполне.
  - И, значит, знаете, о каком звере идет речь?
  - Думаю, да. Только я не представляю, что делать с ним дальше.
  
  
  - На самом деле это самая простая загадка. Документ старый, ему, как минимум, несколько веков. Теперь задайте себе вопрос: какой зверь мог существовать в те времена и сохраниться до наших дней? Ведь авторы инструкции по поиску не сомневались в том, что он будет на своем месте и спустя много лет.
  - Вряд ли это живое существо, - задумчиво произнес Алан.
  Дорофеев вел англичан по гравийной дорожке вдоль входа в Мирский замок. Было еще не жарко, встающее солнце багровым шаром нависало над горизонтом, постепенно окрашиваясь в яркий, ослепительно желтый цвет.
  - Может это гобелен с изображением какого-либо животного?
  - А на чем делают гобелены?
  - Берется какая-нибудь ткань в качестве основы и на нее наносится рисунок.
  - Если бы вы хотели зашифровать некое послание и желали бы, чтобы оно сохранилось в течение долгого времени, взяли бы вы для этого ткань?
  - Нет, - согласился Алан.
  Они свернули налево и двинулись вдоль стены, оставляя сбоку пруд с отблескивающей ряской.
  - Бумага отпадет по той же причине, - продолжал размышлять англичанин. - Может быть, металл в каком-то виде? Монета, щит, статуэтка.
  - Металл в те времена представлял интерес в силу своего дефицита, поэтому он не мог являться надежным источником хранения информации. Его могли переплавить, перековать и так далее. Плюс с точки зрения времени он не так уж и долговечен. Ржавчина и так далее.
  - Но только не цветной металл.
  - Да. Но повторяюсь, металл всегда представлял собой интерес в качестве военных трофеев, а ведь авторы документа были уверены, что их тайник сохранится надолго, на том же месте и в прежнем виде.
  - Сдаюсь, - шутливо откланялся Алан.
  - Все очень просто. Если не живое существо, то это ...
  Дорофеев встал и эффектно поднял вверх руку.
  Англичане задрали вверх подбородки. Над ними возвышалась, выступая из неровных рядов кирпичной кладки, баранья голова.
  
  
  Константин оказался как раз поблизости.
  - Мы хотим сделать слепок с бараньей головы.
  - Зачем?
  - Наши иностранные гости утверждают, что это очень редкий образец поклонения языческим символам. Но чтобы получить качественный слепок голову следует вымыть. Пыль, грязь, птичий помет. Заодно и чище будет. Сколько с нас за это?
  - Нисколько.
  - Почему? - не смог не поинтересоваться удивленный Дорофеев.
  - Я что, не патриот?
  Нет, все-таки эта страна не совсем потеряна, прочувственно решил Дорофеев.
  Да, но чтобы добраться до бараньей головы, необходима большая лестница. Найдем?
  - Конечно, - оптимистично подтвердил Константин. - Пятьдесят.
  Дорофеев посмотрел в его чистые глаза и понял, что торговаться бесполезно.
  - Несите.
  Нет, эта страна точно не пропадет.
  
  
  Дорофеев взял протянутую ему пластиковую бутылку и полил из нее выступающий камень. Остро запахло скипидаром.
  - Ну, что? - крикнул снизу Алан.
  Тимофей только отмахнулся.
  Рассказывать было нечего, потому что ничего не произошло. Он не знал, чего ожидал: верхний слой камня раскрошится или оплывет, обнажив скрывающуюся под ним основу со спрятанным секретом, может быть проступят некие письмена оставленные на камне далеким предком.
  Но ничего не произошло. Сам камень в месте соприкосновения с раствором слегка изменил цвет: очистился от въевшейся в него грязи и теперь баранью голову покрывали извилистые светловатые разводы, но сам камень под ними остался таким же - зернистым гранитом.
  - Ну, что?
  - Ничего, - крикнул он раздраженно вниз. - Возможно это не тот зверь, но я не могу придумать другого.
  - А вы все сделали по инструкции?
  - Я полил, - сказал Дорофеев. Прозвучало похоже на ответ нерадивого ученика завалившего экзамен у доски: я учил. - Могу полить еще ... только вряд это поможет.
  Он делал это уже несколько раз, делая перерывы по часу, предполагая, что необходимо некоторое время для проявления эффекта. Он устал балансировать на лестнице и пропах скипидаром. Пока результат был неутешителен.
  - Там дальше написано: сделать лишнее.
  - Я знаю, что там написано. Скажите, что именно я должен сделать? Что лишнее?
  Англичане внизу примолкли.
  - Мы думали, вы знаете, - типа огрызнулся Алан, но только лишь для того, чтобы оставить за собой последнее слово. -
  Укусивший за нос вепря ... Это из Библии?
  - Нет, это из другого источника.
  Дорофеев закрыл глаза. От каменной стены веяло теплом и пахло странной смесью свежего раствора и чего-то старого, очень древнего. Он мог бы сказать временем, если бы был уверен, что время имеет запах. Он вдруг понял, что очень устал. Не физически, нет. Он устал бегать, прятаться, путать реальность и вымысел, открывать утром глаза и не знать, кто ты сейчас и где находишься. Дмитрий Тимофеев, сотрудник городского архива или барон фон Дорсетхорн, укусивший за нос ...
  Стоп, сказал он себе и почувствовал, как заколотилось сердце.
  Что сделал барон, спасая короля? Как там рассказывал Момордик: схватил вепря за уши, потом укусил в нос, затем ткнул пальцами в глаза ... А ведь это было лишним, так как кабан к тому времени потерял сознание и был уже не опасен.
  Дорофеев поднял правую руку, сложил два пальца "козой", примерился и, опасаясь столкновения с твердой поверхностью, ткнул места, где находились глаза каменного барана.
  Шмяк.
  Пальцы вошли внутрь как в тесто.
  
  
  - Дайте мне какой-нибудь прут.
  - Что?
  Дорофеев как мог объяснил с помощью жестов - ему нужен прут, толщиной не больше пальца, прямой, без сучьев.
  - Какой длины?
  Он прикинул толщину стены замка, какой она может быть?
  - Давайте не меньше метра.
  Пока искали подходящий прут, он осмотрел каменную голову. Сама она была сделана из гранита, камень остался твердым, только очистился от налипшей грязи. А вот полости глаз были заполнены каким-то составом, который размягчился под воздействием приготовленного ими раствора. Дорофеев кончиком пальца подковырнул эту серую массу и поднес кусочек к носу. Понюхал, но ничего необычного уловить не смог - запах скипидара перебивал все.
  Принесли прут.
  Дорофеев аккуратно стал прочищать глаза головы: поливал раствором и по очереди тыкал деревяшкой в образовавшиеся углубления. Отверстие получалось прямым, без видимых изгибов и прут постепенно уходил все глубже, при каждом движении выдавливая собой порции, похожей на пасту, массы.
  
  "Повторить лишнее для укусившего зверя за нос.
  Пройдя через бывшее твердыней, окажешься на другой стороне."
  
  Чтобы оказаться на другой стороне, ему необходимо было пройти насквозь через стену. Интересно, в каком месте он выйдет наружу. И что окажется в этом месте.
  Когда прут стал углубляться в обе глазницы более чем наполовину, Дорофеев забеспокоился. Хватит ли ему длины прута и все ли он делает правильно? Эти две мысли поочередно терзали его сомнениями; и когда он уже было решил, что делает не так, прут при очередном толчке не остановился, а легко прошел вперед, не встретив преграды.
  
  
  Оставлять голову в таком состоянии было нельзя. Пустые глазницы резко выделялись на светлом фоне и сразу бы привлекли внимание, что обязательно породило бы ненужные вопросы. Поэтому Дорофеев двумя подходящими по размеру и цвету камешками заделал отверстия, просто вставил их и проверил, чтобы они держались плотно. Издали, если не всматриваться, ничего не было заметно: голова, как голова, такая же, как и вчера, как и сто лет назад.
  Торопясь, они оставили лестницу тут же, под стеной.
  Но во дворе замка их ждал сюрприз. Никаких выходных отверстий на внутренней стороне стены не оказалось.
  
  
  На Алана жалко было смотреть.
  Англичанин прошелся вдоль стены чуть ли не на цыпочках, задрав голову и прилежно исследуя каждую царапину.
  - Ну, как такое может быть? - наконец тоскливо произнес он, так ничего и не обнаружив.
  - Очень просто, - Дорофеев уже давно все понял, но не торопился высказывать свои догадки. - Вы закончили ваши исследования этого красного гранита?
  - Да.
  - Зря потратили время. Спросили бы меня или Константина, мы бы вам рассказали, что этот строительный камень был завезен сюда из поселка Микашевичи, где уже в те времена, к коим относится начало строительства замка, была начата разработка карьера по добыче гранита. Гранит доставлялся сюда на телегах, причем одна лошадь могла увезти кусок весом не более ...
  - Но здесь ничего нет.
  - И не будет.
  - Почему?
  - Потому что выходные отверстия, судя по высоте расположения бараньей головы, попали в одну из комнат на втором этаже.
  - Пойдем искать!
  - Завтра, - остудил Дорофеев пыл англичанина. - Во-первых, вы своей активностью привлекли нежелательный интерес местных служащих.
  Это было правдой - сегодняшняя старушка-администратор стояла в воротах и не сводила глаз с их компании.
  - Во-вторых, мы уже упустили солнце, оно начинает садиться и не сможет ничего нам дать. Продолжим лучше завтра с утра. Опять же, утро вечера мудренее.
  - Это местное идиоматическое выражение?
  - Нет, это квинтэссенция мудрости всего белорусского народа.
  
  
  Дорофеев оказался прав. Утро оказалось не только мудренее, но и продуктивнее. Прикинул, где примерно ожидать, им открыли нужную дверь (сорок баксов), вежливо попросили (действие все тех же сорока баксов) ничего не трогать руками, но попросили как-то безразлично, скорее, по привычке, потом Константин и администратор удалились (продолжали действовать сорок баксов), а они шагнули через порог и сразу же увидели два отверстия в стене, обрамленные кусками вздыбившейся штукатуркой.
  Дорофеев подумал, что они дешево отделались. Увидел бы кто это безобразие, платить бы иностранцам да платить за разрушение исторического памятника XIV века.
  - Что дальше? - прошептал взволнованный Алан.
  Дальше было просто. Дорофеев открыл настежь двери комнаты, убедившись, что поблизости никого нет из посторонних. Потом сбегал (лестница находилась там, где ее вчера оставили) и вынул из глаз бараньей головы два заложенных накануне камня. Перед тем, как спуститься, прислонился к прогретой солнцем, отдающей острым запахом скипидара, стене. Всмотрелся - как он и предполагал, через отверстия можно было рассмотреть внутренний двор.
  - Что дальше? - нетерпеливо повторил Алан.
  
  
  "Торопись подождать, пока глаза посмотрят на тебя.
  После крест укажет, где следует оставив одно, забрать только два.
  Одну часть образуют тебе светила головы, вторую часть создаст то, что останется от светила после штандарта, что установлен на южной башне ровно в полдень."
  
  
  - Дальше? Дальше просто, - Дорофеев вдруг понял, что совсем не чувствует радости или какой-то приподнятости от того, что им удается успешно следовать указаниям документа, возраст и происхождение которого невозможно представить. - Пока глаза посмотрят на тебя. Это значит, надо подождать, пока солнце поднимется достаточно высоко, чтобы его лучи прошли сквозь отверстия в бараньей голове и тогда мы получим две точки на противоположной внутренней стороне стены замка. Эти две точки и будут являться горизонтальной частью креста.
  - Да, но как мы получим вертикальную линию? В каком месте необходимо установить штандарт на южной башне? Там же крыша, как мы туда попадем? Придется лезть наверх?
  - Давайте дождемся нужного положения солнца. А там будет видно.
  Было видно что-то в тоне Дорофеева такое, что Алан сразу стих, успокоился и даже смирился.
  Неизвестно, было ли это просто совпадением, или так спланировано, но две четкие солнечные точки появились на красных камнях ровно в полдень. Небольшие, около сантиметра диаметром, с расстоянием между собой чуть более метра. Они продержались на гранитной поверхности минут пятнадцать, затем начали тускнеть, уменьшаясь в размерах, пока не исчезли.
  Дорофеев отметил заранее припасенным мелом их положение и соединил линией. По своей длине проходила через два блока.
  - Послушайте, - зашептал взволнованный Алан. Он старался говорить тихо, приглушая голос, хотя никого кроме них троих во дворе замка не было. - Послушайте, линия совсем короткая. Нам совсем не нужна вертикальная составляющая. Тайник, наверняка, находится за одним из этих двух камней. Мы их извлекаем и ...
  Дорофеев, не отвечая, поднял голову, осматривая ярус второго этажа. Его (барона фон Дорсетхорна), четвертое, с края окно, находилось далеко в стороне от того места, где они стояли. Именно на это окно попала тень от штандарта, установленного тогда Личи. В его снах. А не верить своим снам он не мог. До сих пор они его не подводили.
  Он медленно двинулся вдоль стены, внимательно всматриваясь. Под его, четвертым окном, камень показался ему отличающимся от остальных. То ли обтесан чуть по-другому, то ли структура отличалась по цвету. И швы вокруг камня были более сглажены, чем остальные. Чуть-чуть более, совсем не заметное "более", но для него это очень малюсенькое "более", очень на тоненького "более", "более" на грани интуиции, значило очень многое.
  - Скажите, Алан, что у вас в школе было по математике?
  - Я был лучшим учеником в классе, - настороженно ответил англичанин.
  - Значит, вы знаете, сколько точек определяют плоскость.
  - По-моему, три.
  - По-моему, тоже. А сколько прямых можно провести через две точки?
  - Одну, - Алан явно ожидал какого-то подвоха. - А в вашей стране?
  - Пока еще тоже. Так вот, две точки у вас есть, возьмите и проведите через них прямую.
  Алан посмотрел на две отметки на граните, повертел головой, мысленно проводя через них воображаемую линию.
  - То есть, вы хотите сказать, что тайник может находиться в любом месте, по всей длине стены.
  - Точно! - подтвердил Дорофеев. - Кроме того, там указано "только два". Почему только? Что означает данное дополнение?
  - Ну, - Алан прикинул, - я думаю, это не важно. Стена не такая уж и большая.
  Дорофееву стало смешно.
  - Между прочим, это памятник архитектуры и, одновременно, историческая ценность, которая как бы охраняется государством. Как вы себе представляете процесс? Возьмете кувалду, придете и будете вышибать камни из стены среди белого дня, на виду у всех?
  - Можно ночью.
  - Ночью вообще будет замечательно. Представляете: тишина, ни звука и вдруг вы с кувалдой ...
  Англичанин представил.
  - Может поговорить с Константином?
  - Чтобы он стенку разрушил?
  - Нет, чтоб он решил вопрос, а мы бы разломали ее сами.
  - Исключено, - Дорофееву наскучили эти рассуждения. - Исключено, Алан. Никто, никогда и ни за какие деньги не
  даст вам разрушать замок. Поэтому надо попытаться более точно установить место тайника, а потом уже решать вопрос, как его вскрыть. Но мы сможем продолжить только после выходных.
  - Почему.
  - Потому что уик-энд. Сюда съедутся сотни отдыхающих с целью приобщения к историческим и культурным ценностям. Не будете же вы на глазах у множества зевак ходить вдоль камней с лупой, выискивая некие отметки, которые подскажут вам заветное место и тем самым привлекать ненужное внимание и лишние вопросы. Мама, мама, а что этот дядя делает возле стены? Ой, смотри, какой странный тип расковыривает штукатурку. Товарищ, ваши документы, пройдемте, объясните компетентным органам, чем вы здесь таким занимаетесь. Вы этого хотите?
  Алан признался, что этого он как раз хочет меньше всего.
  - Тогда едем в гостиницу, отдыхаем и думаем, как дальше организовать поиски.
  
  
  Насчет "сотни отдыхающих с целью приобщения к историческим и культурным ценностям" это была, конечно же, шутка, дай бог пару десятков набрать, кто не поленится потратить свой законный выходной на осмотр какого-то там замка где-то у черта на куличках с непонятно какой целью.
  Славянский народ ленив и нелюбознателен, а белорусский обладает этими качествами в максимальной степени. Но, пока они двигались к гостинице, Дорофеев уловил странное оживление на обычно тихих и довольно безлюдных улочках городка. На каждом перекрестке стояла патрульная машина Госавтоинспекции, люди в форме устанавливали временные знаки дорожного движения и регулировали поток автомашин, который увеличивался прямо на глазах. Даже начали образовываться пробки. Мест для парковки такого количества машин не хватало, поэтому автомобили сгоняли прямо на поляны вдоль дороги и приезжие уже оттуда брели по направлению к замку.
  Дорофеев тут же поинтересовался у сидящей на скамейке старушки.
  - А что за великое переселение народа?
  Старушка с удовольствием согласилась поболтать.
  - Фестиваль фейерверков, сынок. Опять стрелять будут всю ночь, спать не дадут.
  - Куда стрелять? - не понял Дорофеев.
  - В небо. Салют будут запускать. На острове поставят свои штуки и давай палить.
  - А во сколько начало?
  - Ровно в полночь. Как только двенадцать часов пробьет, так и начнут.
  Услышанное Дорофеев кратко изложил англичанам.
  - Сегодня в Мире культурный променад. Очень много приезжих, поэтому не стоит лишний раз привлекать к себе внимание. Предлагаю пойти в гостиницу и напиться по славянским традициям.
  - Зачем?
  - Обычай, - развел руками Дорофеев. - Не нами придуман, не нам нарушать. Успешное завершение первой части работы требует, чтобы его отметили соответствующим образом. Иначе удачи не будет.
  
  
  Удачу англичане выпускать из рук не хотели. И выпить были не против. А когда люди не против выпить, напоить их - задача вполне решаемая. Дорофеев не пожалел денег на самый лучший коньяк, который отыскался в баре гостиницы, подливал не скупясь.
  - Господа, я хотел бы знать, как решается вопрос насчет моих гарантий?
  Алан отвечать не спешил, за то Ник отмалчиваться не стал. Выпитое спиртное благотворно сказалось на полном англичанине, и теперь он почти не закрывал рта, словно хотел выговориться за все дни молчания.
  - А какие гарантии вас устроят, Тимофей?
  Подобного Дорофеев не ожидал от простоватого на вид иностранца. Действительно, а какие аргументы или факты будут для него убедительными ...
  - Какие, Тимофей? Расписка, банковский чек, честное слово?
  - Честное слово, - огрызнулся Дорофеев, понимая, что сам загнал себя в глупое положение.
  Ник хмыкнул.
  - Честное слово, Тимофей, обещаю, вы останетесь жить.
  Дорофеев молча долил его рюмку до краев коньяком, кивнул. Ник выпил, поморщился, изображая удовольствие. И тут вмешался Алан.
  - Главная гарантия - это вера. Главное верить, очень-очень сильно верить и тогда эта духовная энергия преобразуется в некое материально воплощение. Если ты веришь, что все будет хорошо, так оно и сложится.
  - То есть, я должен поверить, что вы обязательно дадите мне противоядие?
  - Вы можете поверить, что никакого яда нет.
  Дорофеев злобно всмотрелся в его спокойные глаза.
  - И не было.
  - Не было и хорошо. И замечательно. Выпьем за веру, надежду и любовь.
  
  
  На просьбу встретиться Константин отреагировал без удивления, как на само собой разумеющееся. Согласился подойти через десять минут к гостинице и не опоздал. Выглядел он совсем по-домашнему: в помятой байке и потертых джинсах, словно только что встал из-за стола. Впрочем, возможно так оно и было.
  - Надо срочно поработать сейчас в пыточной. Возможно, придется задержаться допоздна.
  Константин размышлял недолго.
  - Сто.
  - Что сто? - не понял Дорофеев.
  - Долларов, естественно.
  Дорофеев вгляделся в его честные глаза.
  - С чего это вдруг так много? Что-то случилось? Резко подорожал баррель нефти? Индекс Доу-Джонса рухнул? Может быть, Уго Чавес подал в отставку?
  - Просто праздничный день. А по праздничным и выходным дням у нас, согласно трудовому законодательству, берется двойная оплата.
  - По поводу двойной оплаты я в курсе. Все равно, не выходит. Последний раз было сорок, сорок умножить на два, получится восемьдесят. Откуда сто?
  - Компенсация за дополнительный риск. Праздничный день, увеличено количество охраны и милиции.
  Дорофеев понял, что снизить сумму не получится.
  - Хорошо. Только договоримся так. Англичане сейчас отдыхают, устали, поэтому я поработаю сегодня, а деньги отдам завтра, с самого утра.
  - Завтра так завтра. Фейерверки смотреть будете?
  - Конечно. Постараюсь к этому времени закончить свою работу.
  
  
  В магазине хозтоваров нашлось все необходимое: молоток, зубило, фонарь, дрель с аккумулятором, дюбеля, болты и спортивная сумка, в которую он сложил покупки. В замок пришел пораньше, успешно минуя все милицейские патрули. Шепнул женщине, дежурившей у ворот, что от Константина и спокойно прошел внутрь во внутренний двор.
  Здесь было тихо. Нет, конечно, тихо бывало и днем, в обычный день, при отсутствии посетителей, но эта тишина была другая. Она была нежной, она была мягкой, она вся была наполнена предчувствием.
  Он опустился в пыточную и закрыл за собой дверь. Сел и прислонился спиной к камню. После изнуряющей духоты снаружи прохлада наполняла тело расслабляющей пустотой. Пыточная - вот лучшее место для отдыха. Где еще можно позабыть о суетности жизни. Где все проблемы отступят и перестанут терзать твою душу и занимать твои мысли.
  Неожиданно для себя он уснул.
  
  
  ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
  
  Я не стал завтракать. Зачем. Странное состояние, когда подходишь к самому краю и заглядываешь в пропасть. Многое, что раньше казалось важным и нужным, стало бесполезным, и, наоборот, мелочи, на которые до того не обращал внимания, приобрели масштаб Вселенной.
  А знаете, как отсеять одно от другого? Задайте себе простой вопрос - зачем. Вот брусок, на котором оттачивается лезвие истины. Зачем? Спросите себя, задумайтесь и вы поймете, что в этот миг стали чуточку другим человеком. Чуточку сейчас, еще чуть-чуть потом, затем еще немного ...
  Итак, от завтрака я отказался. Зачем: после вчерашнего вечера и ночи, особенно, ночи, это было бы явным перебором. Нас губит отсутствие чувства меры, оно мешает нам правильно и цельно оценить вкус жизни.
  Одевался не торопясь, инстинктивно оттягивая последний момент. В кармане камзола я нащупал монету: это отвлекло меня от печальных мыслей. Оставлять монету не было никакого смысла, поэтому я вышел в коридор, повернулся спиной к окну, выходящему во внутренний двор замка, и, примерившись, швырнул медный кругляш через плечо.
  В подобных случаях полагается что-нибудь сказать, в голову не пришло ничего более оригинального, как "чтобы вернуться сюда еще раз". Мрачная такая шуточка на злобу дня.
  Звук от выброшенной монеты оказался громким. Я обернулся: она упала на подоконник и крутилась, балансируя на его краю. На миг замерла, пытаясь обрести устойчивость, и рухнула вниз, во двор.
  Так и моя жизнь скоро ...
  
  
  - Здесь нет вашего ненормального коня. И теперь вам ничего не поможет.
  Она не знала, что я ненастоящий барон, думаю, эта мысль добавила бы ей сил и уверенности, но, также она не представляла, сколько пота я пролил, осваиваясь в новой для себя роли.
  Аллум бросил мне шпагу.
  - Господь наблюдает за вами. Сделайте так, чтобы ему было интересно.
  У меня было преимущество перед графиней Грабовской. Она вышла на бой ожесточенной, движимая яростным чувством мести, я сражался с пустым хладнокровием обреченного. Когда на кону стоит жизнь, ярость неважный помощник и советчик. Я даже фехтовал не в полную силу. Не хотел ее убивать и в то же время не имел желания напороться на встречное острие. А еще я с каждой минутой тратил силы.
  Кажется, она уловила нечто неестественное в нашем поединке.
  - Трус, дерись.
  И с сумасшествием поперла вперед. Хотите верьте, хотите нет, я просто не успел. Сначала инстинктивно выставил, а потом не успел вовремя убрать клинок, на который налетела графиня. На какое-то мгновение она замерла в прервавшемся движении, не понимая, но, начиная осознавать, потом поняла и ... умерла. Мне кажется, ей не было больно, только обидно.
  
  
  - Кто следующий? - смахнул я пот со лба.
  - Отдыхать будете?
  - Нет. Если только воды.
  Личи поднес мне кувшин, я сделал несколько крупных, торопливых глотков (вода была холодная, с чуть сладковатым привкусом, такой она останется навсегда в моей памяти - вода этого мира), оставшуюся вылил себе на голову.
  - Следующий.
  - Махать железякой не мое занятие, - отказался Момордик.
  - Значит, вы, граф.
  Но и Аллум не спешил вставать в боевую стойку. Он стоял в расслабленной позе и во всем его виде царила полная безмятежность. Он, словно, чего-то ждал. Или кого-то.
  Скрипнула дверь.
  Момордик поднял голову и отвел в сторону взгляд. Аллум не сдвинулся с места, он вообще никак не отреагировал на появление своего старинного друга. Нашего старинного друга. Что свидетельствовало о чрезвычайно крепкой нервной системе графа Среднегорского. Все-таки в ситуации, когда воскресает покойник, полагается проявлять хотя бы минимальные чувства.
  
  
  Он был очень похож на свой портрет, а, значит, и на меня.
  Может, лицо стало чуть более полным, да в глазах пропала ожесточенность, присущая нарисованному отображению.
  - Все же явились.
  Это соизволил высказаться Аллум.
  - Мне просто надоело ждать, пока вы все здесь по очереди распускаете слюни и не можете избавиться от него.
  Барон фон Дорсетхорн глянул на неподвижное тело графини Грабовской.
  - Была одна, не знающая сомнений, хоть и баба. Впрочем, туда ей и дорога.
  Он подобрал лежащую на земле шпагу, помахал ей, примериваясь, потом развернулся ко мне и уставился тяжелым ненавидящим взглядом.
  - Зачем? - не мог не спросить я.
  Он ответил не сразу, как бы раздумывая, стоит ли тратить время. Или снисходить до ответа.
  - Все просто. Долги. Отдавать не хочется, да и нечего, а всех кредиторов не перережешь. Легче умереть самому и воскреснуть каким-нибудь братом-близнецом, к которому никто не станет предъявлять претензий.
  Он помахал кончиком шпаги.
  - Оказалось, что и убивать приходится самому. Всего и делов-то было: найти двойника и избавиться от него. Пока пересижу в тихой деревеньке. Засиделся, аж тошнить начало. А ведь не могут. Пить, - взгляд в сторону Момордика, - сколько угодно, языком трепать, - это упрек Аллуму, - пожалуйста, а как убить ... Убивать опять приходиться самому.
  И он сделал стремительный выпад.
  Нет, я, конечно, среагировал, но большую роль сыграло везение. Не я успел уклониться, а он неточно ударил. А дальше все началось сначала, мы уже были в равном положении.
  Вы когда-нибудь пробовали драться с самим собой? Со своим зеркальным отражением? Которое повторяет (или предугадывает) каждое ваше движение?
  Нет, поспешил я, мы были не в равных условиях. Пересидел он в деревеньке, переотдыхал, пока я умирал, упражняясь. Запала и сил настоящего барона хватило лишь на первые пару минут. Потом он начал пятиться, спотыкаясь. Он понял, что слабее, и испугался - я явно разглядел это в таких знакомых глазах, и вот с того момента, как испугался, он был обречен. И рука моя не дрогнула в тот необходимый момент, она пошла вперед и ...
  Время словно остановилось. А мы как мухи в меду увязли в этом замершем времени.
  Ха, да сегодня у нас просто день открытых дверей. Или ворот, если иметь в виду замковые ворота. Хотя вряд ли господин призрак соизволил пожаловать таким банальным способом.
  Знакомая белесая субстанция. И знакомая неподвижность во всем теле.
  - Почему он еще жив?
  Нет, и этот туда же. Они что, сговорились. Все на бедного гостя из будущего.
  - КАРРОТРОПС.
  Свобода вернулась также внезапно. И наши руки продолжили каждая свое движение, и опять моя оказалась чуть точнее. Бывает, что "чуть точнее" стоит жизни. Все-таки я оказался лучшим бароном фон Дорсетхорном.
  
  
  Я бы сказал, что призрак побледнел. Трудно, конечно, приписать данное свойство болтающемуся облачку, но, тем не менее, это первое, что пришло мне на ум.
  Призрак приблизился, навис над бароном, оценивая качество нанесенного мною удара, оценил, развернулся, всем своим дрожанием демонстрируя явное неудовольствие.
  - Почему он еще жив? Мы договаривались, что он исчезнет.
  Момордик втянул живот и ссутулился, как будто это могло ему помочь стать незаметнее. Аллум остался в прежней расслабленной позе.
  - Он исчезнет.
  - Когда? Пока что он жив.
  - Он уже мертв.
  - Разве? - не поверил призрак.
  - Он мертв.
  Когда такие слова произносят таким образом, в них невозможно не поверить.
  И тут я ощутил, как внутри меня начинает появляться какое-то жжение. Оно стремительно нарастало, захватывая в свою власть все тело. Мое тело. Оно больше не подчинялось мне. Оно мне больше не принадлежало. Наверное, последней ясной мыслью в наливающейся свинцом голове была мысль о кувшине с водой, которой я утолял жажду.
  - Момордик, ублюдок.
  Тот развел руками.
  - Я же говорил, махать железками не мое занятие.
  И все пропало, как будто во мне повернули выключатель.
  
  
  ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
  
  Дорофеев открыл глаза и не сразу понял, где он находится. Потом вспомнил - пыточная. Понял, что замерз. Потянулся, разминая затекшее тело, посмотрел на часы. Приближалась полночь.
  Он вышел во двор. Прошелся по его периметру, согреваясь и прислушиваясь к звукам снаружи. Остановился под своим (четвертым с края) окном, вынул из сумки инструменты, установил фонарь, отрегулировав направление его луча.
  Громыхнуло.
  Хоть и ожидал, но в первый момент сжался и вздрогнул. Небо озарилось яркой вспышкой, вверх пошла, ускоряясь, белая звездочка, чтобы потом - бамс - разорваться ослепительно красной гроздью. Ба-бах. И понеслось во все более ускоряющемся темпе. Бамс - бах. Бамс - ба-бах.
  Красиво, но любоваться было некогда.
  Дорофеев взял зубило, примерился и нанес удар в шов между камнями. Звука, он естественно, не услышал, а вот результат оказался обнадеживающим. С первой же попытки ему удалось выбить довольно большой кусок.
  Первый фейерверк длился около пяти минут, за это время Дорофееву удалось очистить шов вокруг всего камня. При последних ударах камень уже покачивался в своем гнезде, и ему пришлось следить, чтобы он не сдвинулся или не вылетел раньше времени.
  
  "После крест укажет, где следует, оставив одно, сразу забрать только два."
  
  Конечно, русский - не английский с его богатейшим толкованием для смысла каждого слова, но теперь Дорофеев знал, просто понимал каким-то чувством или чутьем: "только" означало "обязательно".
  Между первым и вторым фейерверками образовалась пауза в несколько минут и она оказалась весьма кстати. Дорофеев понял, что устал и вспотел. Как там в песенке: во всем нужна сноровка, закалка, тренировка ...
  Бамс - бах.
  Второй камень получилось оббить быстрее, и он смог еще полюбоваться полыхающим разноцветными огнями небом.
  Когда он начал сверлить, то понял, что допустил ошибку. Сначала надо было сделать отверстия, а уж потом заниматься швами. Теперь камень болтался в стене и необходимо было одновременно и удерживать его, чтобы не ушел, и направлять дрель, стараясь, чтобы не сошла. Пока сделал, устал больше, чем когда махал молотком.
  В сделанные отверстия он загнал два дюбеля, в которые закрутил болты.
  Раз-два-три-четрые-пять, вышел зайчик ...
  Бамс - бах.
  Резким движением он одновременно выдернул оба камня на себя; едва успел убрать ногу, когда они рухнули вниз.
  ... погулять.
  Как раз в этот момент в окружающей канонаде образовалась пауза и можно было услышать, как щелкнуло, а потом заскрежетало внутри стены, за оставшимся покоиться блоком, как бывает, когда чем-то металлическим ведут по камню.
  Бамс - ба-бах.
  Дорофеев просунул руку в одно из отверстий, повернул кисть и нащупал сначала выступ за центральным камнем, а потом на выступе ... Там стояло что-то, по форме напоминающее шкатулку. Он схватил это и вытащил наружу. Действительно, шкатулка, из почерневшего от времени или от чего-то иного, дерева. Дрожащими пальцами он взялся за крышку и потянул ее вверх.
  Бамс - бах.
  Очередной заряд унесся в небо, чтобы там закончить свой полет разноцветной вспышкой.
  Шкатулка не была пустой. Он положил на ладонь - что-то круглое и плоское, похожее на монету, завернутое в лист бумаги. Но едва Дорофеев вытянул руку в луч лунного света и прищурился, вглядываясь, как яркий свет прожектора пригвоздил его к месту.
  - Стоять. Не двигаться. Руки вверх.
  Он не был уверен, но ему показалось, что это голос Константина.
  Ага, сейчас.
  Его оцепенение длилось мгновение. Он развернулся, но ничего различить не мог: слепил свет прожектора, его сверкающий круг затмевал все. Чтоб ты лопнул. В левой руке Дорофеев стиснул свои находки, а правой швырнул подобранный у ног камень. Никогда в жизни он ни во что не попадал, бросая: снежки, мячи, а тут невероятно повезло. Со звонким чмоканьем прожектор потух, осыпаясь битым стеклом. Сначала Тимофей ничего не мог разглядеть, перед глазами расплывались черные пятна. Он побежал на выход, в направлении замковых ворот. Вслепую, касаясь стены рукой. Сверху над головой послышался топот, это торопились на ярусе второго этажа его преследователи.
  Нет, дорога за воротами была перекрыта, он уловил возвращающимся зрением перемещающиеся тени людей.
  Деваться было некуда и Дорофеев нырнул в незапертую дверь пыточной. Ощупью закрыл дверь на щеколду и опустился без сил на пол. Вот все и закончилось. Сколько ему еще осталось. Сейчас они разберутся, сообразят, что к чему и ...
  Он разжал побелевшие пальцы левой руки, развернул смятую бумагу. Да, действительно, монета. В скудном освещении окна она показалась ему самой обычной. Ничего особенного, скорее всего, простая медь.
  Потом он поднес поближе к глазам лист.
  
  "... трактирщик не спешил исполнить эту просьбу, наоборот, он с недоверием осмотрел усталых людей в пыльных одеждах.
  - Вы похожи на нищих бродяг, откуда я знаю, есть ли у вас деньги, чтобы заплатить за ужин и ночлег, - ответил ..."
  
  Что же, все тоже знакомо, даже очень. До смеха. До слез.
  Стук в дверь прозвучал оглушающе.
  - Немедленно откройте.
  Дорофеев со злостью глянул на едва различимый в темноте проем.
  - Да пошел ты.
  - Откр ...
  Голос прервался и еще несколько секунд были слышны затихающие шаги.
  Сейчас начнут выносить дверь. Для которой будет достаточно нескольких хороших ударов. Кажется, долгих уговоров не предвидится. Кажется ...
  Кажется, он полный идиот. Или сумасшедший, что в данной ситуации было одинаково.
  Дорофеев торопливо расправил бумагу.
  
  "... трактирщик, пробуя кругляш на зуб. - Никогда раньше не видал подобной. Не фальшивая? Это не похоже на золото.
  - Это лучше, чем золото. Это чаша, из которой ты сможешь удалить любую жажду, так же, как мы сейчас выпьем из твоей.
  И с этими словами он взял сосуд из рук трактирщика, поднял его над головой.
  - Возблагодарим братья господа нашего за блага, дарованные нам, за чашу Грааля, которую каждый ..."
  
  Он еще раз внимательно осмотрел монету. Ничего особенного. Ничего, если не предположить, если не придумать, если не принять, что она ... Что она побывала в руках спасителя. После чего приобрела очень необычные свойства. Или он просто верит в это, потому что ничего иного ему не остается. И это совпадения: прожектор, который лопнул, преследователь, который пошел куда подальше. Стоит только очень сильно захотеть, пожелать, держа в руках монету, и она исполнит, обязательно исполнит.
  "Это чаша, из которой ты можешь удалить любую жажду ..."
  Хорошо, попробуем. Дорофеев зажал монету между пальцами и загадал: здесь должен быть подземный ход. Сунул монету в карман, проверил, нет ли там дырки, чтобы не выпала.
  Выбрал на полу подходящий кусок булыжника и залепил им что было сил в стену, в месте расположения меньшей ниши. Камень гулко отскочил, встретившись с монолитной преградой.
   - Здесь должен быть ход.
  Еще чуть-чуть и он стал бы бить головой в эту неподдающуюся стену. Зачем нужна такая глупая голова.
   - Здесь должен быть ход.
  Стена поддалась. Просто взяла и рухнула, обдав затхлым подвальным запахом. И тут содрогнулась от удара входная дверь. Затрещало ломающее дерево. Долго ей не выдержать.
  Дорофеев протиснулся в пролом. Включил фонарик и двинулся по искривляющемуся тоннелю, вдоль кирпичных стен, густо покрытых паутиной.
  И замер: из-за поворота выглядывала человеческая фигура. Беглец сделал осторожный шаг, еще один, приближаясь - человек не шевелился. Следующее его движение было неудачным, под подошвой громко хрустнуло. Дорофеев сжался и приготовился к схватке - но фигура осталась неподвижной. Он направил луч и облегченно выдохнул: это была статуя, тускло отсвечивающая темно-желтым цветом. Почти тонна золота, вспомнил он легенду, двенадцать статуй апостолов. Значит, все-таки, клад спрятан здесь.
  За спиной послышался шум приближающихся шагов и Дорофеев побежал вперед. Вторая статуя, третья. По ходу движения он машинально считал их. Двенадцатая, последняя. Дорофеев свернул за угол и уткнулся в глухую стену. Неужели он проскочил какой-то поворот? Да нет, не может быть, везде были сплошные стены.
  
  
  Дальше бежать было некуда, возвращаться назад не имело смысла. Сами придут. Да и сил почти не осталось. Он понял, что очень устал. Ноги сделались ватными, во рту было горько, а сердце барабанило, как взбесившееся.
  Все хватит.
  Он прислушался. Шума погони не слышалось, но это был вопрос только времени. Наверное, застряли возле первой статуи. Ничего, скоро они пойдут дальше.
  Здесь вообще было очень тихо, нереально тихо, ни единого звука не доносилось снаружи.
  Дорофеев достал монету. В свете фонаря она выглядела очень бледной и тусклой, совсем ненастоящей. Бутафорией. Вся наша жизнь бутафория и обман, вспомнил он Аллума. Нет, вся наша жизнь это то, как мы ее себе представляем. То, как мы ее ощущаем. То, как мы о ней думаем. То, как мы о ней мечтаем и надеемся. А какая она на самом деле неизвестно никому.
  Дорофеев закрыл глаза.
  На сколько ее хватит этой монеты? Может ли иссякнуть, опустеть чаша Грааля? Она ведь не бездонна. Или ее хватает, насколько хватает нашей веры? Наших надежд.
  Решившись, он крепко сжал монету в пальцах, так, что стало больно, потом, решив, что этого может быть недостаточно, прижал кисть к груди, в районе все никак не успокаивающегося сердца и в такт этого сумасшедшего ритма пожелал. Пожелал с самой неистовой силой и верой, на которую только был способен в эту минуту.
  То, как мы ее себе представляем. То, как мы о ней мечтаем и надеемся.
  Затаил дыхание.
  Где-то далеко и еле уловимо раздался глухой удар. Первый посторонний звук. И этот звук вывел его из состояния сосредоточенности. Наверное, достаточно. Если что-то могло произойти, то оно ...
  Дорофеев открыл глаза.
  Ничего не изменилось. Все тот же тоннель, все те же следы сырости на каменных стенах, вся та же монета в руках.
  Дорофеев почувствовал, что здесь холодно, и он уже замерз. Ждать более не было смысла, поэтому, сунув ненужную монету в карман, он побрел к выходу. Фокус не удался. Что теперь его ждет? Остаток жизни в роли подопытного кролика? Что там еще в мозгах у этого придурка, видящего загадочные сны?
  Странно, но на обратном пути он пока никого не встретил. Он брел, тяжело переставляя ноги, и все ждал, что вот-вот появятся: статуи, люди, статуи, люди ...
  Впереди показался свет. Это было отверстие в стене.
  Дорофеев замер. Что-то случилось. Отверстие стало другим. Он оставлял небольшую неровную дыру, через которую с трудом сумел просунуться, а теперь перед ним был просторный, почти правильной прямоугольной формы проем.
  Вот и конец его пути. Дорофеев закрыл глаза, сосчитал до десяти, потом помедлил еще и открыл. Все осталось по-прежнему. Очень медленно он дошел до отверстия и с мгновенно пересохшим ртом переступил внутрь помещения.
  Обычный антураж средневековой кладовой. Нагромождение бочек и мешков, на полках выстроились бутыли с пузатыми пыльными боками.
  Снаружи была ночь. Теплая, душная, такая привычная.
  Двор оказался пуст, и это было хорошо. Иначе бы он не знал, что делать. А так появилось время придти в себя.
  Мужчина поднялся по стершимся ступеням, таким знакомым, что нога сама знала куда лучше ступить, подошел к дубовой двери и резко толкнул.
  Она подняла голову, отрываясь от вышивания.
  - Здравствуй, Бригитта. Здравствуй, моя королева.
  Она улыбнулась так, как могла улыбаться только она.
  - Ты опять все перепутал.
  И забавно выпятила вперед челюсть.
  - Я не Бригитта, я Марта.
  И глаза ее засияли.
  - Здравствуй, мой рыцарь.
  
  
  ВМЕСТО ЭПИЛОГА
  
  
  Вряд ли найдется специалист, который способен объяснить механизм происходящего в вашей голове.
  Известно, что человеческий мозг задействован всего на три процента своих возможностей, а оставшиеся девяносто семь находятся в резерве. Почему так происходит? Что они в себе содержат, какой потенциал в них таится, когда они начнут работать - на эти вопросы нет ответа. Но, иногда, в результате тех или иных причин происходит сбой и тогда что-то, из этого находящегося в покое резерва, становится задействованным.
  Вот он, твой камень на перекрестке дорог с тремя классическими направлениями пути.
  Направо пойдешь ... и так далее. Тот редкий момент выбора, который бывает в жизни каждого человека. Когда в один миг может измениться многое, если, вообще, не все. Не испугайся, сделай шаг в нужную сторону или просто сделай шаг. Оставив позади привычки, знакомых, все, чем оброс и все, что надежно приковало тебя к месту, лишив легкости движений и смелости, которая дает эта свобода.
  Сделай шаг.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"