Аннотация: А что, если события в ночь с 16 на 17 декабря 1916 года, когда был убит Григорий Распутин, развивались бы несколько по-другому?
- Встали часы! - досадливо поморщился один из филеров, долговязый сутулый Панин. - Сколько там натикало, Вася?
- Да уж без двадцати полночь, - ответил тот, близоруко всмотревшись в циферблат потертого "Павла Буре", и устало потянулся. - Пора и по домам, отсидели - и слава Богу!
- Господа, но дежурство у нас заканчивается ровно в двенадцать, - заметил третий из присутствующих.
- И чего? - грубо откликнулся Панин, скривив губы в презрительной усмешке. - Тебе, господин хороший, жиды денежки платят не чета нашим, вот и сиди, отрабатывай. А мы за гроши кукуем. У меня, вон, пальто прохудилось, а начальству-то что? За копейку удавятся!
Он раздраженно махнул рукой, подобрал и сунул в карман замусоленную колоду карт.
- Пошли, Вася!
Дверь парадного громко захлопнулась за ними, а Георгий Алексеевич Травников, пожав плечами, снова развернул недочитанный свежий номер "Шута".
Коллега, в сущности, не погрешил против истины - жалование отставному поручику Травникову было назначено немалое, а нанимателем по всем бумагам проходил Арон Симанович.
Одного только не знали Панин с Ермаковым (да и, впрочем, никто не знал) - что на пост в парадное дворового флигеля дома Љ64 по Гороховой улице, где жил всесильный Григорий Ефимович, Травников три дня назад был определен по высочайшему распоряжению ее величества.
Доверенное лицо императрицы, полковник Ломан, к порученному делу подошел тщательно, на вводную беседу отвел более двух часов, дав подробнейшие указания о несении дежурства.
"На Распутина готовится покушение. Доверия к штатным филерам охранки нет", - подытожил про себя Травников и начал с того, что в тот же день, вернувшись из Царского, поехал на Гороховую.
Распутина посчастливилось застать в последний момент - тот уже собирался куда-то и надевал в передней шубу.
Травникова выслушал он хмуро, с затаенным недовольством.
- Эвон, ишо одного топтуна пригнали! И так с утра до ночи пасетесь!.. А я тебе скажу - на все воля Господа, вот. Хоша десяток вас Хвост посадит в парадном, а восхочет кто порешить меня - так и порешат, не сумлевайся...
Вдруг пронзительно затрезвонил телефон, висевший тут же, в прихожей.
- Опять от дур моих покоя нету, мать их за ногу! - раздраженно бросил Распутин и схватил с рычага трубку. - Ну!.. У аппарату! Чево? Ну я, я енто.
С полминуты он слушал молча.
- Так ты, голубушка, приезжай, завтрева и приезжай непременно! - голос его враз переменился - потеплел, стал бархатистым, будто медом налился. - А к двум часам-то и будь, чаем попотчую, потолкуем о бедах твоих...
- А все же хочу вас попросить, Григорий Ефимович, - ближайшие дня два-три на ночь не уезжайте, оставайтесь здесь, дома, - заметил Травников, когда тот закончил телефонный разговор и снова взялся за шапку.
- Ладно, ладно... - отмахнулся Распутин. - Складно вы все поете - туда не ходи, сюда... Ну, некогда мне. Нюрка, подай ему чаю! Сволота какая звонить опять будет - отвечай, что, мол, после обеду вернусь.
Прислуга Нюра провела Травникова на кухню, и там-то, за чаем вприкуску с малиновым вареньем, в этом царстве сковород и кастрюль, удалось ему втолковать впечатлительной девице, что хозяину ее грозит нешуточная опасность.
От внимания такого важного субъекта, каким ей казался Травников, от доверительного тона и располагающей внешности сделалась Нюра мягче масла и с готовностью согласилась со всеми доводами.
- Дядечка Григорий Ефимович, он завсегда так - послушает-послушает, покивает да и сделает на свой лад. Вы уж спокойны будьте - коли сберется он куда в ночь, я мигом к вам спущусь и упрежу.
Минутная стрелка, между тем, все ближе подбиралась к двенадцати.
Ровно без пяти Травников аккуратно свернул журнал и потянулся к шинели, которая весь день ютилась на выступающем из стены гвозде.
Вдруг от лестницы послышались торопливые гулкие шаги.
- Георгий Лексеич! - Нюра запыхалась и часто дышала, аккуратный пучок растрепался. - За дядечкой с черного хода зашли вот минут с десять как, дядечка ехать собирается!
- Кто зашел? - быстро спросил он.
- Так не знаю я его фамилие, - развела руками Нюра. - Росточком невысок, тонкий, лицом пригожий, ну чисто ангел. Он у дядечки кажную неделю бывает, и все с черного. Зовут барина чудно, не по-нашему будто. Как же это, дай Бог памяти?.. А, Феликсом его звать!
- Куда они поедут, не знаешь?
- Знаю! Все я слышала, они в кухне говорили, а я тама за перегородкой сплю, - с гордостью ответила Нюра.
- Ну говори, говори! - поторопил Травников.
- Барин этот, Феликс Феликсович, дядечку к себе в гости звал. Поедем, грит, как уговорено было, ко мне на Мойку.
- А дядька что?
- Одеваться пошел. А я тихохонько к двери чистой да к вам...
Травников с досады ударил кулаком о ладонь, метнулся к подъездной двери и в два счета проскочил через двор к черному ходу, от всей души надеясь, что Распутин и князь Юсупов еще не ушли.
"А дворник-то, дворник, сукин сын, хорош!.. Сказано ведь ему было: кто из гостей после одиннадцати придет - непременно чтоб мне докладывал".
Черная лестница встретила привычной затхлостью, кошачьей вонью, непроглядной темнотой. Скрипнула где-то наверху дверь, заскрежетал засов, гулко зазвучали голоса - кажется, Распутин и Юсупов вышли на площадку и начали спускаться.
Вот они дошли до площадки второго этажа, повернули... Внезапно донесся шум падающего тела и сразу вслед - приглушенный стон.
Травников осторожно выглянул, поднявшись на пару ступеней вверх. Так и есть: Феликс Юсупов, похоже, оступился впотьмах и теперь, болезненно морщась, ощупывал ногу.
- Эвона, угораздило тебя, милой, сверзиться, - послышался густой голос Распутина. - Вот и сходили в гости-то... Дай-ка, гляну, вывихнул небось.
Он склонился к Юсупову, и в этот момент громыхнул оглушительный, многократно усиленный гулким эхом каменных стен выстрел.
Пары мгновений хватило Травникову, чтобы взбежать вверх и выбить из рук Юсупова маленький дамский браунинг.
"С Распутиным что? Неужели не успел?.. Живой или нет?" - стучало в голове.
Тут, к счастью, наконец-то удалось включить электрический фонарик, и луч яркого света выхватил из темноты Феликса Юсупова, который беспомощно скрючился на грязных разбитых ступеньках, истерично рыдая, и Распутина - тот, окровавленный, с простреленным плечом, судорожно вцепился в кованые перила.
- Иуда распоганый, псово отродье! Все, все скажу Маме! - хрипло вытолкнул он и только тут заметил Травникова, встретившись с ним растерянным, затравленным взглядом. - Я думал, брехня все, ан дело ты говорил, Георгий... А ведь верил я ему, как самому себе... Купился, с потрохами купился, осел старый!
Распутин покачнулся, и Травников едва-едва успел его удержать от падения, прихватив за плечи.
- Пойдемте, Григорий Ефимович, кровь унять надо поскорее.
Кое-как добрались они до площадки третьего этажа, а там уж, на счастье, выглянули перепуганные Нюра с Катей. Вместе заволокли они Распутина на кухню (он то и дело терял сознание - потерял много крови) и кинулись перевязывать, а Травников вернулся обратно, за Юсуповым, который словно в прострацию впал и не замечал ничего вокруг, раскачиваясь из стороны в сторону и негромко повторяя что-то по-французски. Князя тоже пришлось тащить чуть ли не волоком - идти не мог. Впрочем, был он худ и легок, и особых хлопот Травникову не доставил.
Заперев его в приемной, Георгий Алексеевич сорвал с рычага трубку телефона и прокричал:
- Барышня, дайте Царское Село. Срочно, дело государственной важности.
Спустя полчаса крытый автомобиль отъехал от ворот дома Љ64 по Гороховой улице, а на утро весь Петроград кипел, обсуждая сразу две небывалых невозможных новости - могущественный "серый кардинал" Григорий Распутин бесследно исчез минувшей ночью (как судачили на улицах - наверняка убит), а вдобавок пропал и единственный наследник многомиллионного состояния, последний отпрыск древнего рода, беспечный прожигатель жизни из числа тех, кого называют "золотой молодежью", князь Феликс Юсупов.