Пушкина распяли на листе,
перьями ему проткнули руки,
и рисуют криво на холсте,
и в кино сыграл его Безруков.

Пушкину надрезали кору,
и вокруг столпились, ожидая,
как весной, в апреле или в мае,
по нему чернила вверх попрут.

Пушкин заперт в стойле для коров,
Там доярки счастливы стараться,
Чтобы потекли потоки слов
В новые бидоны диссертаций.

Пушкина остригли как овцу,
вяжут из его кудрявой шерсти
грязные шарфы колючих версий,
будто бы ко своему лицу.

В Пушкине прогрызены ходы,
он даёт червям и кров, и пищу.
И отыщет для себя еды,
В его теле даже духом нищий.

С Пушкиным в вольере павиан.
Вместе их показывают детям,
Спросят детки, мамы им ответят:
"посмотри, как дядя ест банан".

Пушкин был бы рад от всех сбежать,
но в бумажные наручники закован.
Он как чёрный раб обязан снова
сеять, боронить, пахать и жать.

Если ж сгубит Сашу тяжкий труд,
Стаи пушкинистов-паразитов
вес не сбросят, также будет сыты
и другое "всё" себе найдут.