"ПОСЛЕСЛОВИЕ К ОРГАЗМУ" 
часть 3

Из цикла "ГОРМОН ТОСКИ"
***
Я просто иду домой
По улице неродной,
По городу неродному
К такому чужому дому,
К родному чужому мужу,
Который небрит, простужен,
И ждет из другой страны
Письма от своей жены.
Я просто иду с работы,
Минуя большие лужи,
Уже прохудились боты,
И нужно готовить ужин
Больному чужому мужу,
Который устал от кашля,
Которому стало хуже,
Которому тоже страшно...

***
Живя в переулке утрат и разлук,
Уже ни потерь, ни смертей не боюсь,
И плачу не чаще, чем режу лук,
И реже, чем плачу, смеюсь.

Мне век-бультерьер покорен пока,
У ног моих дремлет сладко;
Пойду-ка добавлю ему молока
И брошу ему шоколадку.

Трущобы? Еще бы - библейские башни...
Бреду в никуда налегке.
А ветер листает обрывки вчерашних
Газет на чужом языке.

***
Я лежу на земле - да поможет ей страх -
А моя голова от меня в двадцати или больше шагах.
Я руками, оторванными от тела,
Эту землю - до боли чужую - обнять захотела.

Я лежу и лечу над безбожным контуженным глобусом,
Вперемежку с обломками взорванных в клочья автобусов,
Я - кровавая пыль - пусть не ждут меня дома...
Как любезны улыбки политиков на приёмах.

***
Горло отказывается повторять
чуждые звуки,
от жары и еще от скуки
среди дня полагается спать,
чтобы, проснувшись, жевать
хлеб чужой... говоря об этом,
видеть чужое небо, проколотое минаретом,
думать о том, как дальше жить -
очень хочется пить
горькую, но, оказывается,
горло отказывается.


***

Мы живем втроем в тесной убогой комнате
		на окраине Тель-Авива;
здесь, в арабских кварталах, дешевле жилье,
		ибо грязно и некрасиво.
Стараемся ладить - но иногда
		очень хочется плюнуть в морду
отраженью зеркальному своему
		или послать к черту
одиночество - но проживаем вместе,
в этом забытом  друзьями и Б-гом  месте -
даже не ссоримся вроде -
Мое Отраженье в зеркале,
Мое Одиночество
и Я (тоже, кажется, в среднем роде).

***
Прости, обетованная земля,
Бесплодная, лежащая в пыли,
За то, что без единого рубля
И не с небес мы на тебя сошли.
За то, что разорили города,
За то, что потопили корабли,
Сожгли мосты, когда взошли сюда,-
Все за собой взорвали и сожгли.
Угрюмы стаи перелетных птиц.
Водовороты крыл буравят твердь.
И неотрывность вниз глядящих лиц,
И по земле рассыпанная смерть -
Все призывало положить предел
Порочной утопической мечте:
Мы снова оказались не у дел,
Мы снова очутились в пустоте.
Прости, обетованная земля,
Я - Вечный Жид - опять начну с нуля.

Сергею Примерову
Кто мостил эти улицы кремнем кровавых эпох,
Кто мостил это небо гремящим свинцовым покровом,
Что за город скрежещет войной и войной изнемог -
И руины уродливо мокнут под ливнем громовым?

Почему я парю над опухшей от смерти страной -
Не рукой, а крылом укрываясь от ветра и града? -
И слезятся глазницы воронок и рвов подо мной,
И парад пораженья грохочет грозы канонадой.

Парадокс - но порядка прядется упрямая нить:
Воронье полетит, закружит, закричит оголтело,
Когда мертвые станут своих мертвецов хоронить - 
Не большого ума и не ангельских рук это дело...

***
Пейзаж пустыни не самый разнообразный из виденных
по жизни, видео и телевиденью.
Он пересеян густо каменьев зернами,
не поросшими городами многоэтажно просторными.
Потом застит глаза, но взгляд упирается твердо
в жесткую синусоиду горизонта,
в тусклую мертвость песка и скал...
Чем ты стал и чего искал
в этом краю, где противоестественно
вертикали выглядят, соответственно,
очень хочется лечь, и чтоб грянул гром,
и чтоб ливень смыл этот зной, - потом
взгляд скользнет по вычурно эклектичным фасадам,
буржуазной беседке, зеленым львам Городского сада,
по фонтану с радугой и сутолоке вселенской
на углу Дерибасовской и Преображенской.

***
Когда вокруг свирепствует зима,
Тропическими ливнями зверея,
Вползая холодом и сыростью в дома
И даже в душу. Русскому еврею
Мерещится, что град и гром
(Игра-угроза сил небесных)
Есть неожиданный погром,
Здесь, вне галута, неуместный.
Все наши зимние печали,
Как откровения ТАНАХа
Нас в средней школе обучали
Дрожать от холода и страха.

***
Смирись и просто жизнь переживай,
Не корча записного шалопая,
И в сны впускай заснеженный трамвай,
В котором не проснешься, засыпая.

Песнь заводи и сказку говори,
Мечтай о сакуре на Фудзияме,
На службу собирайся до зари
И делай вид, что весело с друзьями.

И то, что длится, серебря виски,
Сквозь пальцы станет медленней сочиться,
И выделять густой гормон тоски
Не в кровь, а в строки писем за границу.

***
В автобусе по-русски кто-то
картаво травит анекдоты.
Они грубы и бородаты,
как этот увалень пейсатый,
усевшийся со мною рядом.
Он тайно раздевает взглядом
фигурки стройные солдаток,
и этот взгляд тягуч и сладок.
А я сижу с унылым видом,
ведь мне до цомета Мегидо.
Смотреть в окно, не замечать
хасида - мать его - хоть мать
мне не поможет, и соседа
мне не изжить. Увы, беседа
на легком для него иврите
не состоится. Говорите
со мной теперь другие голоса.
Мне ехать полтора часа.
А за окном поля, поля -
обетованная земля,
в которой со времен исхода
так жадно жаждется свобода,
что сорок лет в пустыне лучше
колючек проволок колючих
тюрьмы на цомете Мегидо,
где выйду, чтоб забыть хасида,
и он продолжит путь свой рабский.
Тюрьма молилась по-арабски.

АГАРЬ
Он прогнал меня из дому,
В чем была из дома вышла -
И ушла не оглянувшись,
И уже шагов не слышно.
Побредем, сынок, в ущелье -
Там, где ворон смерть накаркал,
Видишь, милый, кровь сочится
На могилы патриархов.


***
Зачем смеется колокольчик гулкий
Над добрым молодцем и девицей-красой
С лубка на хохломской шкатулке
В России окосевшей и босой?

Зачем звенит в ушах моих обида
За горе-парня, дуру молодуху,
Когда будильник с оголтелым видом
Сны разрубает у меня над ухом?

Зачем звонит в священную субботу,
Так, будто бы приветствует Мессию?
Мне только завтра утром на работу,
И мне совсем не хочется в Россию.

БЕЛОЧКА
Колесованье белки: колесом,
Отваром трав недотравили день,
Он, от укола весел, невесом,
В углу пугает собственную тень,
И безголосо песенки поет -
Крылат бесплатный латаный халат,
Ни в склад, ни в лад заладил, идиот,
Из глубины палатных анфилад.

На плоскость пола плюхнулся плевок
Расплаты - распластался по-щенячьи.
Незрячим глазом за бельмом тревог
Заплачет, различая все иначе.

В нем белка больно давит на клаксон,
И бесполезно говорить "исчезни",
Грызущий яро ядра хромосом
Под колесом истории болезни.

***
Отпусти меня, пасть саблезубая, слюни глотая;
Уплотнившийся сон воплотил плотоядную явь -
Где в гортань Минотавра вползает палата пустая;
Отпусти меня пасть - и спастись, отпуская, - заставь.

Что заштопала нить Ариадны в нутре Минотавра,
На изнанке извилистых, глистокишащих кишок,
Где оскаленный скальпель скользит, ударяя в литавры?
Электрический шок?

В лабиринт - лаборантам неопытным опыт срывая -
Хладнокровным халатам, хлопочущим в запахе хлорки.
На носилках несется на скорости скорбь мировая
Коридорами вздорного сна, приводящего в морги.

Что я делаю, Господи, что на зубах захрустело
На балу каннибалов, блюющих от перееданья?
Обобщенное общим наркозом по общему делу,
Тело спит, не болит и уже не приходит в сознанье...


***
Отставьте карты, нарды и рулетки,
Другие ставки на себя примерьте:
Веревка, пуля, лезвие, таблетки -
И крупный выигрыш в игре со смертью.

И крупный проигрыш, поскольку блефа
Уже не будет - и не будет фарта:
Бубнит о пике, червонея, трефа,
В предчувствии смертельного азарта.

***
Тоска взята на душу словно грех -
И расползлась гнездовьем тараканьим
Из жизненных расщелин и прорех,
Лишая человеческих желаний.

Кто нам отпустит этот грех тоски,
Когда на пол швыряются окурки,
А с потолка осыпались куски
Сырой одутловатой штукатурки.

Кто разменяет наших будней тыщи
И в дом вернет веселые грешки?
Давай их зерна за окном отыщем
И высадим в цветочные горшки.

***
Ладье близка стезя ферзя.
Скользя по лади черно-белой,
Она серьезно заболела
И излечить ее нельзя.

С остановившейся усмешкой
Резной болванистой фигурой
Стоит до окончанья тура
Бессильной слабовольной пешкой.

Стоит, мечтая о погонах,
И вкусом пушечного мяса
Дразнит ферзей на полигонах
Партиотического кваса.

***
Михаилу Перлину
Кто нам накаркал кровожадный край
Суглинков, каменеющих от зноя,
И солнце, воспаленное, больное,
И древнюю молитву "Покарай"?

Кто нам накаркал мстительных соседей,
Чья ненависть привычная жестока? -
На языке Востока "милосердье" -
Два ока, вырываемых - за око.

Кто нам накаркал смерть? С ее уловом
Галопом скачет Кабалла-кобыла, -
Усталый слух не наполняет Слово,
Которое вначале было.

***
За полями полемических заметок
Воспарил орел чернильной птички.
Отворяйте скобки и кавычки,
Вылетайте из тетрадных клеток.
Чтоб на поле брани площадной
Изломались копья острословья -
Истекай своей чернильной кровью,
Не запомнив мысли ни одной.


***

Я воздвигаю боли - мавзолей.
Уже душа от боли улетела,
Но в мавзолее поместилось тело,
Чтоб сделаться беспомощней и злей.

Мне - по плечу, по сердцу эта боль, -
И я ее как Божий дар преемлю.
Мне рано мимо раны сыпать соль -
И жаль крупиц, просыпанных на землю.

Но соль земли - фундамент мавзолея,
В котором боль усопшую лелею.
В скорлупке тела - хрупком саркофаге
Для строк по-русски на листке бумаги.

***

Я сотворяю идолов дверных:
Засов задвинув, плотно притворяю
Отесанные створки их -
И свой покой вечерний водворяю.

Но идолов окна стеклянный взгляд
Уставился на двор колониальный
С разлапистой и остропалой пальмой,
Которую ветра не оголят.

Здесь, в непригодном для житья жилье,
В глухом углу языческого мира,
Верша обряд на письменном столе,
Родной язык творит себе кумира.

Он заплетается в густую вязь,
Нанизывает образы на нервы.
Покорной жрицей к алтарю явясь
Несу свои очередные жертвы.

***

Вместо чая завариваю травы и мяту,
Вместо сахара - сукразит (диета!),
В измятом халате, с лицом помятым,
Будто вернувшись с того света,
А не с работы. Мысленно дочитываю письмо,
У которого адрес обратный - Бруклин,
Где опять берут меня на измор
Ощущением посланности на три буквы...