Ленинградка
Самиздат:
[Регистрация]
[Найти]
[Рейтинги]
[Обсуждения]
[Новинки]
[Обзоры]
[Помощь|Техвопросы]
ЛЕНИНГРАДКА
Монодрама в двух актах
ДЕЙСТВУЮЩЕЕ ЛИЦО:
ВЕРА ВИТАЛЬЕВНА ЕНДОВИЦКАЯ.
В первой сцене ей восемнадцать лет, во второй -- двадцать восемь, в третьей -- сорок три, в четвертой -- семьдесят шесть.
Действие этих сцен происходит в 1916, 1926, 1941 и 1974 годах.
Место действия -- Ленинград. Впрочем, в первой сцене -- это еще Петроград.
Вступление -- мелодия, исполняемая на рояле.
ДЕЙСТВИЕ ПЕРВОЕ
Большая комната петербургской квартиры. Слева высокое окно. Перед ним резной столик орехового дерева, на котором под бледно-зеленым шелковым абажуром -- электролампа на нефритовой ножке. Диван орехового дерева. Тисненые обои в тон обивки мебели. Над диваном на стене несколько эмалевых овальных миниатюр. Резное, орехового дерева, трюмо. Кабинетный рояль. Справа высокая дверь с бронзовой ручкой. Дверь постоянно открыта. Через нее виден висящий в проеме громоздкий настенный телефон: там прихожая квартиры, снимаемой молодым преуспевающим инженером Борисом Андреевичем Ендовицким. Осень 1916 года. За открытым окном моросит, сея серость, дождь. Время -- за полдень.
Звонки телефона. Кто-то открывает входную дверь квартиры. В пелерине, с закрытым уже зонтом, с покупками в руках к телефону подбегает Вера -- счастливая, еще не привыкшая к званию супруги молодая женщина. Положила покупки.
Вера (сняв трубку).
Мадмуазель!.. Отбой... Боренька звонил. Не придет обедать? (Снимает трубку, крутит ручку.) Барышня, двадцать два шестьдесят семь... Никто не отвечает? Спасибо. (Повесив трубку.) Значит, не он звонил? Или звонил не от управителя... Я кофе ячменного купила. Мануфактуры нет, коленкору давали по четыре метра на человека. Дороговизна чудовищная. (Раздевается. Засмеялась.) А мужчины на меня засматриваются. Незнакомка в вуалетке. Может быть, я улыбаюсь сама себе? Потому что жена, потому что даже эта несносная война не может сделать меня несчастной. (Отнеся покупки, подходит к зеркалу.) Дама в вуалетке. (Показала язык зеркалу. Сняла пелерину, шляпку с вуалеткой, отнесла их в прихожую. Входит, снова заглядываem в зеркало.) Не изменилась после замужества. Не хочу рожать. (Уходит и скоро возвращается в халатике. Принимает перед зеркалом разные позы.) Фик-фок! (Застыла перед зеркалом.) Статуэтка из слоновой кости. (Вдруг.) Как дурно пахнет в военном присутствии. (Трогает виски.) С той недели я сиделка. Как Даша Севастопольская. Но нас теперь много. Никто не запомнит меня, не назовет Верой Петроградской. (Распаковывает сверток. Надевает косынку с крестом, примеряет передник.) Передник как у гимназистки. Рюшки отпорю. Боренька будет мною доволен... А вдруг где-нибудь в лазарете я встречу искалеченного Женю? Давно не молилась за него. А он снова на позициях... Будь благословенно Царское Село. (Декламирует, чуть нараспев.)
"Я помню нашей встречи час и день,
Прогулки первой робкие мгновенья,
Души моей притихшей вдохновенье
И белой ночи храмовую сень..."
Давно за него не молилась... Думала о нем на всенощной, но всенощную не выстояла до конца. И снова думаю о нем. Почему?.. Вспомнила. Я увидела на Невском офицера без обеих ног. Денщик вез его в коляске. (Закрыла глаза.) Жуть. (Открыв глаза.) Грешно думать о Жене и еще грешнее не думать о нем. Он страдает за отечество. Газет неделю не смотрела. (Все еще не сняв косынку с крестом, убегает в глубь квартиры и возвращается с газетами.) Господи, какие длинные списки! Сколько убитых и отличившихся... "На семьдесят четвертом году умерла румынская королева Елизавета..." Царство ей небесное. И списки, списки... Совестно жить счастливой. Но попробуй быть несчастной, когда ты счастлива. За это расплачиваются. (У зеркала.) Перед кем и за что, я не знаю, но расплачиваться придется. Я и иду сиделкой в лазарет. (Сняла косынку. Ходит по комнате. Зажгла лампу, выключила, снова зажгла.) Нефрит просвечивает. Свет словно застыл в нем. (Выключает свет.)
Где-то в глубине квартиры бьют часы.
Лампа, конечно же, должна стоять в Борином кабинете: она к письменному прибору. Но я так хочу. (Включает лампу.) Хочу постоянно видеть вещь, которую любит Борис. Он балует меня. Но какая я жена? Просто курсистка... (Просматривает газеты.) "Его императорское величество на всеподданнейшем докладе председателя Романовского комитета статс-секретаря Куломзина о весьма успешном сборе пожертвований в пользу Романовского комитета на призрение сирот, крестьян и воинов от учащихся во всех учебных заведениях собственноручно начертать соизволил: "Глубоко тронут истинно христианским порывом нашей учащейся молодежи..." "Как писать военнопленным..." Вот как я перенесу запах хлороформа. Станет тошнить, курить начну. И буду всякий день учить раненых грамоте. (Просматривает газеты.) Поручика Евгения Головнина в числе павших, слава Богу, не значится. (Вскрикивает.) Испугалась... Евгений Сергеевич, но фамилия не его! Господи, чему я радуюсь? Тому, что убит кто-то, а не мой знакомый?! Пойди-ка пойми себя. (Читает.) "В лазарете Красного Креста скончался студент, работавший в составе дезинсекционного отряда..." И я могу. (Перекрестилась, собирает газеты.) Прощаясь, Женя грубо отозвался о Борисе. Но Борис -- в третьем разряде воинской повинности. И работает в снарядном цехе. Великий князь хвалил его. Лизанька считает, что это начало служебной карьеры. (Снова читает.) "Расстреляно двенадцать человек железнодорожных рабочих..." Нашли время бастовать. (Откладывает газеты.) От газет портится настроение. И погода скверная. (Тоскливо.) Все ясно, все прекрасно: я буду сестрой милосердия. (Подходит к окну.) Фабрикант Зязев выезжает. С эскортом.
Шум конного выезда.
Боря говорит: Россия больна. (Прилегла на диван.) Не хочет, чтобы Женя писал мне. Ни слова не говорит, но этим-то и показывает, что не хочет... А на фронте кровь, вши, газы, стоны. И хорошо, что Толстой -- латинист в гимназии называл его Лёв Николаевич -- умер до войны. Сейчас бы он умер от состраданья к солдатам. Женин бог... А меня воспитывали на Никитине. Вот "Евгения Онегина" оба знаем наизусть... Опять о нем. (Уходит, уносит газеты и возвращается с тарелкою, на которой тостики. Ест.)
За окнами внизу топот копыт по брусчатке.
(Подходит к окну.) Казаки с пиками.
Высокий голос запевает песню "Донцы-молодцы".
Запевала чубатый.
Песню лихо подхватили.
И дождь нипочем.
В передней звонок. Вера уходит. За казачьей песней мы слышим ее голос: "Проходите, проходите". Песня казаков заполнила улицу и сквозь окно рвется в квартиру. Постепенно она удаляется. Слышно, как в передней хлопнула дверь.
(Входит.) Околоточный. От чая отказался. (Продолжает есть тостики.) Прохладно что-то. (Накидывает на плечи шаль.) Скорей бы вечер. У Лизаньки гости будут... Боже, еще не выбран романс! (Рада найденному делу. Подходит к роялю, перебирает разбросанные на нем ноты.) Этот слишком минорный. Этот шаловливый. Боря попросил бы спеть этот. (Начинает тихо играть, затем поет.)
Ты сидишь у камина и смотришь с тоской,
Как печально камин догорает.
И в нем яркое пламя то вспыхнет порой,
То бесследно опять угасает.
Ты грустишь, но о чем? Не о прошлых ли днях,
Полных неги, любви и привета?
Так чего же ты ищешь в потухших углях,
Не найти в них тебе уж ответа.
О поверь, и любовь -- это тот же камин,
Где сгорают все лучшие грезы.
А погаснет любовь, в сердце холод один,
Впереди лишь страданья и слезы.
Нужно так петь, чтобы всем плакать хотелось.
Звонок телефона.
(Бросается в коридор, снимает трубку.) Слушаю... Борис Андреевич на службе. Он просил спрашивать, кто ему звонил. Слушаю вас, господин студент... Я вас не знаю, чтобы звать по имени... Слушаю вас, Гайоз. Я правильно произнесла ваше имя? Я запомню. Хорошо, запишу. (Пишет в висящей у телефона книжечке.) Я правильно записала? "Комитет скорби и памяти двенадцати... расстрелянных рабочих Николаевской железной дороги приглашает вас на вечер. Вечер состоится сегодня в двадцать часов в здании Технологического института". (Растеряна.) Вы считаете вправе отнестись к Борису Андреевичу с подобным приглашением? А вам не кажется, господин Якашвили, что вы неосмотрительны? Технологический институт -- полувоенный институт... Ваша фамилия мне ровным счетом ничего не говорит... Я передам. (Повесила трубку, дает отбой.) Всему виной Борины лекции и его прямота: "Петербург не столько Невский, сколько Волковская улица". Возил меня на Заставскую, показывал, как живут рабочие... И отчего я пообещала передать все Борису? (Снова и снова перечитывает приглашение.) Он мне будет потом благодарен. (Вырывает из книжечки лист, рвет его на мелкие кусочки и уносит на кухню. Возвращается, садится за рояль, продолжает напевать романс.)
И встает предо мною златая весна,
И те дни, что когда-то горели.
И в сиянии майском выходит она,
И журчат соловьиные трели.
Доверительность этого студента граничит с дерзостью.
Звонок телефона.
Боря! (Бросается к телефону, снимает трубку.) Боренька? Кто это? Почему вы молчите? Женя. Евгений Сергеевич, ты?.. Я рада слышать твой голос. Ты проездом? До шестнадцати. Да что же это? Ты только не волнуйся, я слушаю тебя... В какую гостиницу?.. А зачем надо было снимать номер? (Долго слушает.) Женя, что ты говоришь? Ты забыл, что я замужем! А если бы дома был Борис? Дай мне, наконец, собраться с мыслями. Ты даже не подумал, что оскорбляешь... нас с Борисом... Поручик Головнин, Женечка... Это не вы. Опомнитесь, милый. Я каждый день искала тебя в списках павших и раненых, слава Богу, не находила. Вот и сегодня... Это не состраданье. Это другое, Женя... Работает в снарядном цехе с восьми до часу и с шестнадцати часов до девятнадцати... Потому и звонишь? Ты не смеешь, я не давала повода, чтобы ты вот так... грубо отнесся ко мне и к Борису... Не забывай о нем! Гимназисточка Вера стала женою... Разумеется, не поеду! В семнадцать сорок с Варшавского? Но мне расхотелось тебя видеть... Ради меня, ради той, которую ты боготворишь, если и впрямь боготворишь, не умоляй. Не приеду. Нет, меня не будет дома! Я ухожу на дежурство в лазарет... Да, сиделкой. Борису нужно говорить, что ты был в Питере? (Слушает.) Друг мой, ты придумал все это. Война сделала тебя, извини, вульгарным. Ты не смеешь ждать этого от меня... Нет, не приедешь... Проживу и без акварельки Соколова... Предчувствия иногда обманывают. Тебя не убьют, Женечка. Помнишь, цыганка в Павловске нагадала, что ты утонешь? А ты воюешь на суше. И сегодня ты едешь поездом, а не плывешь пароходом. Ну, и я молюсь за тебя... Нет, нет! Я ухожу. Я же сказала -- в лазарет. Прости, милый... Мне кажется, что ты убил во мне себя и мою к тебе нежность... Что греха таить, да, -- но выбор сделан. Я уверилась, что люблю Бориса. Люблю, люблю, люблю. И я рада, что он -- на заводе. Если солдатчина, то уж лучше служить так. Люди с состоянием становятся за станки, чтоб освободиться от повинности, а его оставил главный мобилизационный отдел. Он талантлив! Изобрел станок для обточки деревянных пробок к снарядам... Не знаю, каких. Кажется, они предохраняют нарезки от ржавчины... Я купила ему на случай солдатчины инженерный значок. Он работает как заведенная машина... Нет, прощай, милый. Я благословляю тебя. И пусть моя... Ну, хорошо -- любовь... сохранит тебя... Бог простит. Я буду молиться... Нет, не приеду. Не умоляй и не вставай на колени! Пусть кто-нибудь другой поцелует тебя за меня! (Повесила трубку, дает отбой.) Женя. Звонит Женя!.. Клянется, что хочет только увидеть, но голос... Это не он! Не его слова. Война уродует души... Господи, запрети ему приехать! Но он приедет... И тогда я напою его ячменным кофе. Как отказать человеку в том, что так обычно? Человеку, на полдня вырвавшемуся из ада? Я напою его кофе. И у меня есть монпансье от Елисеева. Я заставлю его вести себя прилично. Сказал, что возьмет лихача... Он выпивши. Господи, он пьян! (Ходит в волнении.) Закрою окно. (Закрывает окно.) В квартире -- никого. Я должна переодеться. Много ли надо им, истосковавшимся там, в окопах, просто по облику женщин, по нашим рукам, прическам, духам... Приму его на четверть часа. На счастье случилось монпансье от Елисеева... А если вернется Борис? Господи, почему я не согласилась ехать в гостиницу? Я могла бы надеть мелкую вуалетку. Но я-то, я бы знала, что еду к нему в номер. Боже! Страшно даже подумать о том, что могло быть...
В гостиной бой часов.
Он уезжает с Варшавского. Изменился ли он внешне? Потемнели или нет его усы?
Что за блажь приходит мне в голову! Боренька, Боренька... Я же могу позвонить ему! Сначала переоденусь, потом позвоню... Но из этих двух дел я могу решиться только на одно. Позвоню Борису. (Постояв возле телефона, решительно крутит ручку.) Двадцать два шестьдесят семь, барышня... Управление? Мне инженера Ендовицкого. В цехе? Ничего не надо передавать... Ах, это вы, господин Полузадов... Нет, просто я соскучилась... Авария? Никто не пострадал? И он обедать не придет... Передайте ему... Нет, ничего не передавайте. Кланяйтесь вашей жене. (Повесила трубку, дает отбой.) Судьба? (Достала с груди золотой изящный крестик.) Боря, крестик на мне, не волнуйся. Надо переодеться... Дворник может увидеть Женю. Господи, и пусть. Мало ли к кому приезжают офицеры? Актриса Надеж- дина ездила зимой к любовнику, французскому капитану, в одной шубке. Только в чулках и шубке, под медвежьим пологом... Что мне в голову лезет! (Подходит к окну, услышав цокот копыт.) Женя! А я еще не переоделась... Сумасшествие! Он поймет, что я переоделась для него. А разве я переодеваюсь не для него? (Уходит и скоро появляется в светлом платье, застегивая его на ходу.) Он что-то несет в руках. Цветы?
Еле слышный шум лифта.
Поднялся.
Слышно, как открывается и закрывается дверь лифта.
Закрыл лифт.
Звонок в передней.
(Кричит.) Меня нет дома! (Закрыла рукой рот.) Не открою.
Звонки -- два коротких и длинный.
Так он звонил в нашу квартиру. Отец узнавал его по звонкам.
Звонки.
Верочка, не будь смешной. (Выходит в прихожую и тут же возвращается.) Он не имеет права так мучить меня. Не имеет права! (Поцеловала крестик, снова вышла в переднюю и тут же снова возвращается.) Господи, как поступить? Как? (Решившись, спрятала крестик на груди, выходит.)
Звонки.
(Почти в беспамятстве вбегает и падает на диван.) Он истязатель. Не открою!.. Нет! Нет и нет!
Звонки становятся настойчивее, затем прекращаются.
Неужели уйдет?
Тишина. Еле слышно, как опускается лифт.
(Подбегает к окну.) Вышел. Лихач его ждет... Господи, как стыдно, как было бы стыдно, если бы он... (Перекрестила Евгения.) Да хранит тебя Бог!
Удаляющийся цокот копыт.
Уехал. (Обессиленная, глубоко дыша, садится на диван.) Все позади. Все кончилось. И чего это я вырядилась? (Смотрится в зеркало, поправляет прическу.) Впрочем, скоро надо будет одеваться к вечеру... Он уезжал без свертка. Посмотрю почту. (Уходит. Слышно, как она открывает дверь комнаты, выходит на площадку, заходит через некоторое время в переднюю, появляется в комнате. В одной руке ее букет, обернутый бумагой, в другой -- журналы и газеты.) Обычная почта. (Положив почту, разворачивает букет.) Стебли длинные. Вложил в ручку двери. Кремовые розы! Мои самые, самые... (Подбежала к окну.) Женя! Записки никакой?.. Я не выронила ее? (Убегает и возвращается.) На полу ничего нет. Надеялся, что увидит меня. (Понюхав, положила розы. Разбирает почту.) "Огонек", "Весь мир", Борин журнал и газеты... Что это? (Разворачивает обернутый синей бумагой небольшой пакет. Это застекленная акварель: бледно-палевый портрет женщины высшего света.) Акварель Соколова. Безумно нравилась ему. (Переворачивает портрет.) И тут ни словечка, ни буковки. Это жестоко! (Села и смотрит на акварель и розы.) Что-то нужно с ними делать. Объяснить их появление Борису. (Подошла к роялю, машинально сделала несколько аккордов. Закрыла рояль.) Я чиста. (Опустила крестик на платье.)
В глубине квартиры бьют часы.
Через час Женя будет на вокзале. Зайдет в буфет выпить бокал шампанского, затем будет томиться в офицерском купе и, может быть, с горя, пьяный, с какой-нибудь... Я поступила бессердечно. Кто-то из француженок говорил, что это нам не стоит ничего, а мужчинам -- наслаждение. (Ходит по комнате.) Господи, о чем я думаю! Нет, я не поеду на вокзал... В церковь, молиться за него!
Звонок телефона.
(Подходит к телефону. Решившись, снимает трубку. Долго ничего не может понять.) Боря? Звонила. Тебе оставлена телефонада! Неким Якашвили... Сегодня ты приглашен на вечер скорби и памяти расстрелянных железнодорожников. Вечер будет в Технологическом институте в двадцать часов... А ты не устал?.. Я приглашена Елизаветой Орестовной. Мне надоело ходить из угла в угол. А там будет чтение, флирт, закуски и море вина. К чаю приедет Керенский. Лизаньке удалось его заполучить. А после чая нас будет развлекать Владимир Степной... Баянист, любимец князя Юсупова. Это так патриотично теперь -- баян... Боренька, ну надо же мне попраздничать перед лазаретом! Я могу поступить, как ты велишь... Почему должна решать я, если тебе небезразлично, куда я пойду?.. Хорошо, я иду к Елизавете Орестовне. Ой, совсем забыла! Заходил околоточный. Вероятно, свидетельство о благонадежности наводят. Я отвечала ласково, потому и он со мной разговаривал с удовольствием... Ты заедешь?.. Селянка и каша. Увы!.. Целую. До ночи. Так и хочется прикоснуться к твоей царапке... Ни в чем я перед тобой не виновата. Целую! (Повесила трубку, дает отбой.) Господи, он что: через стены видит? А говорят, мужчины толстокожи... (Смотрит на розы и акварельку.) Боря мною недоволен. Хочет, чтобы я была в Технологическом... Но позволяет все решать самой. Самое тяжкое позволяет мне. Он, видите ли, за эмансипацию... Конечно, я уже не экстатическая гимназистка... Ехать в Технологический или нет?.. Сойдется пасьянс -- иду к Лизаньке, не сойдется -- еду в Технологический... Розы погибают. (Раскладывает пасьянс, включив свет лампы.) Ездила к отцу в Петрозаводск... По дороге никаких разговоров. Каждый едет сам по себе. Шуток и смеху вовсе нет... Короля к даме. (Перекладывает карту.) При переезде через мост в вагон вошли солдаты с ружьями и запретили смотреть в окна. (Продолжает раскладывать пасьянс.) И даже газеты читать запретили. "Внутри газеты может быть положена бумага для снятия плана", -- объяснил солдатик.
Пасьянс не сходится.
И у всех в глазах печаль. Чувствуется, что случилось великое несчастье. Несчастье, которое задело своим крылом всех. Тоскливо и пусто... Сошелся пасьянс! (Подбросила карты.) Боря будет на вечере скорби, я у Лизаньки, а Женя возвращается в окопы. (Поднимает карты, складывает их в кожаный футлярчик.) Муж придет, а меня нет. Может, вначале в Технологический, а потом к Лизаньке? Совестно. Две вещи несовместные... Быть в одиночестве, быть везде и нигде. Забиться сверчком в щели. (Подходит к телефону, снимает трубку.) Сорок семь девяносто семь, милая... (Слушает.) Вечер добрый. Пригласите Елизавету Орестовну. (Говорит так, словно у нее заложило нос.) Лизанька, ангел, как настроение? Помогаешь повару. Ты счастлива, ты увлечена... Если я скажу, что не буду у тебя, ты очень огорчишься?..
Представишь меня в следующий раз. Степного я уже слышала в Народном доме... Нет, не из-за Бориса Андреевича. Он приглашен на бридж Полузадовым, а у меня инфлюэнца. Я чихаю. Держала открытым окно. (Чихает достаточно искусно.) Слышала? И нос заложило... Мне так хотелось петь, я даже романс выбрала. Ты обиделась?
За окном слышен приближающийся духовой оркестр, играющий марш "Прощание славянки", и топот солдатских сапог.
Я же слышу, ты обиделась... А каково мне? Я очень, очень тебе завидую. Целую, благо по телефону тебя нельзя заразить. Прости меня. (Повесила трубку, дала отбой.) Вот и все. (Подошла к зеркалу.) Гости Лизы не увидят пленительной женщины. (Подошла к окну.) Солдатиков на позиции гонят... (Накинула шаль, открыла окно.)
Музыка оркестра и шум солдатских сапог ворвались в комнату.
Храни вас Бог... Храни вас Бог! (Лихорадочно крестит солдат. Подбегает к букету, берет из него две розы и бросает их вниз. Закрывает окно.) И вправду инфлюэнцу получу. (Ходит вокруг букета и акварели.) Какая из меня интриганка? (Приносит широкую вазу с водой, опускает в нее, подрезав, розы.) Так и скажу Борису: от Жени. Акварельку на стену. Между эмальками. (Переменив местами на стене эмалевые миниатюры, вешает чуть выше их акварель.) Ах, как к месту! (Прислушалась.)
Марш продолжает звучать.
Где мой дневник? (Достает дневник с золотыми обрезами страниц, в кожаном коричневом переплете с медными застежками.) Война, Боря говорит, еще лет пять продлится. (Сидит неподвижно.) Бедные, бедные люди. Бедный Женя... Что это? (Смахнула со щеки слезу.) Слезы? С чего бы? (Разрыдалась громко и безутешно.) Ну все, все... Под вечер надену черное платье и поеду в Технологический. Узнает Лизанька, простит. Луна живет отраженным светом. (Устроилась уютно в углу дивана.) Какие дивные розы, и какой грустный день... А марш все еще звучит, он уже где-то далеко-далеко.
Занавес.
Мелодия, исполняемая на старом рояле.
2.
Та же комната, разделенная занавесью на две половины: левая -- Веры Витальевны, правая -- Бориса Андреевича. В левой -- те же диван и столик орехового дерева, по-прежнему на стене висит в окружении эмалевых миниатюр акварель Соколова. В овальной раме -- портрет Севы, мальчика лет шести. Тут же швейная ножная машина фирмы "Зингер". Боком к стене стоит платяной шкаф. Он и разделяет комнату. Половина Бориса Андреевича более тесная. Сюда внесены книжные шкафы с книгами. Письменный стол с нефритовым письменным прибором, кушетка, заменяющая Борису Андреевичу кровать. Рояль, стоящий на половине Бориса Андреевича, сверху завален книгами.
Квартира стала коммунальной. За окном раннее утро. Хлопнув дверью, появляется Вера Витальевна. В руках кастрюля.
Вера Витальевна (продолжая с кем-то спорить). В комнате готовить? Чад пойдет! (Проходит в свою половину, ставит кастрюлю.) Борису хорошо, ни с кем не общается, ходит только в ванную и туалет. (Закуривает нервно, открывает окно.) От квартиры остался один этот вид из окна. Раздражена до кончиков пальцев. (Смотрит на свои руки.) Господи, мои руки. Как у пролетарки. И Боря такой нервный, что страшно слово сказать. Ему хуже, он без работы.
В коридоре два коротких телефонных звонка.
Не нам. Надо думать о приятном. Это же можно, пока я ничем не занята... Завтра воскресенье и день рождения Пушкина.
Из глубины коридора доносится граммофонная запись песни "Чужие города", исполняемая Вертинским.
И эмигранты чтут Пушкина. Он и там для них не менее дорог. Но без Петербурга его представить не могу. (Дослушав песню до конца.) Забыться, уснуть. Но лифчики, лифчики, будь они прокляты! Надо сшить еще восемь штук. Лиза устроилась дежуранткой в Эрмитаж, а я? Думала ли я, что буду работать на нэпачей? Скоро это может кончиться. Как ответит Уобберу Боря?.. Пока я отдыхаю, надо думать о чем-то приятном... Утром шла с работы, приняли за проститутку. Надо носить красную косынку. Соседей по подъезду обворовали беспризорники. Надо думать о приятном!.. Полузадов в Японии. Добрался с белыми до Харбина, а оттуда махнул в Токио. Притерся, бездарь. Впрочем, почему бездарь? А Боря снова не в ладах с властью. Не нравится, когда "пущают" начальнический тон. Но независимость в классовом обществе -- мираж, как сам он говорит. Сегодня все может кончиться... От Якашвили ни слова.
Из кухни доносится перебранка.
Продолжают ссориться. (Подходит к двери.) Боже, дай ангельской кротости!.. Постным маслом пахнет. (Гасит окурок, садится за швейную машинку, дошивает лежавший на ней лифчик.) Ну и размеры заказывает мадам. Спрос такой. (Шьет.) По монпансье соскучилась.
В коридоре два длинных звонка телефона.
Нам. (Срывается, убегает и возвращается с телефонной трубкой на длинном шнуре. Плотно прикрывает дверь, говорит не очень громко.) Я слушаю... Здравствуйте, мистер Уоббер... Борис Андреевич ушел на рыбалку. Наверное, больше думать, чем ловить рыбу... Рекомендательное письмо только раздражило его. Потому что оно написано Евгением Сергеевичем. Вам это не понять... О чем вы говорите, я бы и думать не стала: хоть к черту на кулички! Но вы не знаете Бориса Андреевича, хоть прожить один день сейчас для нас -- мужество... Его и у вас должны знать. Статьи переведены на многие языки. На немецкий и английский он переводил сам. Сейчас учит шведский. Свободен от всего. И от жалованья... Я не хочу, чтобы вы встречались у нас. Квартира коммунальная, надо сохранять тайну переговоров. (Очень тихо.) Пусть явным это станет тогда, когда вы добьетесь для него заграничной визы. Разумеется, если он скажет "да"... Ваша фирма щедра. (Выглянула в коридор.) Я посмотрела, не ждет ли кто телефона. Никто... Евгений Сергеевич -- мой давний друг... Звоните, пожалуйста. Но ни слова ни с кем из квартиры! Его и так считают шпионом, из тех, кого вылавливают пачками... Звоните, мистер Уоббер. (Выходит в коридор, кладет трубку, возвращается.) Идя с работы домой, видела бледный месяц с правой стороны. Хоть денег у нас ни гроша, задумала о Борисе. Я месяцу немножко верю. (Садится за швейную машинку и продолжает шить лифчики.) А лифчики не такие уж и безобразные.
В коридоре пение.
Хористка проснулась. А коробейник с утра величается. Судя по всему, она его женит на себе. (Шьет.) Я говорила с американцем политично. Ничего, решительно ничего определенного не сказала. (Шьет.) Иногда думаешь, главное еще впереди, а то, что ты сейчас переживаешь, не главное. Но проходит время, и оказывается, то, что позади, и было главным. (Шьет.) Женя в Америке, у Жени двое детей. (Смотрит на акварель.) Я же вчера протирала. (Поднимается и протирает стекло портрета.) А если бы тот день вернулся, поехала бы я к нему в гостиницу? Себе говорю: "Конечно, нет", а в глубине души ... Но было то, что было.
В коридоре пение.
Только от одного ее верхнего "ля" за границу сбежать можно. (Закрывает уши.) Не закричать, только бы не закричать. Боже, дай мне кротости!
Пение прекращается.
По монпансье соскучилась, по елисеевскому монпансье.
В коридоре длинные телефонные звонки.
Нам. (Выходит -- в открытую дверь снова врывается голос поющей хористки. Возвращается с телефонной трубкой. Разговаривает негромко.) Я слушаю... Гайоз Георгиевич? Откуда вы звоните? Из Тифлиса? А слышимость прекрасная. Как будто бы рядом. Почему вы не ответили на письмо? Я хожу на почту каждый день... Звонок не хуже письма, но я, было, пожалела, что написала вам... Я тоже рада... Квартира коммунальная -- когда я громко разговариваю, в дверь стучат... Уехал на рыбалку.
С улицы доносится марш.
Я окно закрою.
За окном скандирование детских голосов:
"Пионерский лагерь -- смычка города и деревни!.." Звон оркестра и снова: "Прибавим за месяц по пять фунтов в весе!" (Закрывает окно. В трубку.) Пионеры. Чучело Пуанкаре чуть в комнату не заглянуло... Что вам мой голос?.. Гайоз, вам пора жениться... Поздравляю! А как ее зовут?.. Медея -- одно из красивейших имен в мире. (Чуть ревнуя.) Не сомневаюсь... Севка в Порхово. Там не так голодно. (Выглянула в коридор.) Я посмотрела, не ждут ли телефона... Ездил артельщиком на Синявинские торфяные разработки, тем и жили. Теперь я работаю. Женщины рассчитываются за классовые распри мужчин... Преподавал, но был против бесчисленных митингов и собраний. Говорил, что студенты должны многое уметь и знать, а не только петь "Интернационал". Вы знаете Борю. Рабкория выступила против. Профессура не защитила, и вот... А буквально днями, по-моему, позавчера... Я не задерживаю вас? И это же дорого!.. Тогда я прочту. (Берет газету.) "Ленинградская правда". (Читает, держа трубку.) "В целях сокращения общественной нагрузки студенчества..." Вы слушаете? Помехи какие-то!.. Я испугалась: думала, разъединили. "В целях сокращения общественной нагрузки студенчества признано необходимым ограничить количество общих собраний в вузах как по партийной линии, так и по профсоюзной, комсомольской и общестуденческой". Это решение оргкомиссии губкома. А он из-за этого место потерял... Не перебивайте меня. В газете -- шапки: "За экономию, за бережливость", приказ Дзержинского постоянно вспоминают. А разве на заводе Боря не за это ратовал?.. Прагматик более, чем марксист? Да, но он такой... Его родной Технологический объявил конкурс на замещение доцентских должностей. В том числе и по его спецкурсу -- технологии металлов. Он мечется. Помимо жизнеописания и печатных трудов требуется отзыв об общественной деятельности. А кто ему даст позитивный отзыв? Тычут тем, что ему когда-то пожал руку великий князь... Не перебивайте. Я заплачу... Мы не долго говорим? Это же безумно дорого!.. Ах, служебный. (Слушает.) Прием заявлений на конкурс скоро прекратится, и Борис Андреевич снова останется без дела... Я? Ну что я. У меня умер папа. Работаю в клубе "Трокадеро" продавщицей карточек для лото. Работаю ночами до пяти утра. Нэпачи, бывшие офицеры... Ой, сегодня один застрелился. Проигрался в пух, и тут же, в игорном зале -- "бах"... Бедный Питер. Извините, я еще не привыкла и, кажется, никогда не привыкну называть его по- новому. Приезжайте, вы города не узнаете. Вши, грязь, уголовщина. Нищие просят милостыню у Казанского собора. Может быть, этот Киров порядок наведет... Я же писала: и на заводе Борю считают старорежимным. Реально ему маячит место во Владимирском клубе. Объявителем при игре в лото. Он же читал лекции, голос от природы поставленный. Протекцию ему составил один знакомый крупье... Зарегистрирован на бирже, на Кронверском. Ходит, отмечается... Я не идеалистка, но так дальше жить нельзя... (Выглядывает в коридор.) Я посмотрела, не ждут ли телефона... Завтра у нас маленькое торжество, и он пошел с удочками добывать рыбу. На Мойку. Гайоз Георгиевич, приезжайте скорее! Скажу правду... Сегодня решается Борина судьба. Он должен дать ответ одной американской фирме. Выгоднейшее место. Я не знаю, как к этому относиться. Нет, я знаю. Он потом будет мучиться всю жизнь. Но он доведен... до отчаяннейшего невроза. Говорит: "Если мой мозг не нужен России, пусть он служит первому, кто даст ему работу". Он истекает завистью к волховстроевцам... Ездил туда туристом. Исхудал, он же любил поесть... Ему пытались помочь, но его претензии пугают людей. Он много пишет ночами и прячет тетради даже от меня... А чем поможешь? Ходила советоваться к невским сфинксам. Молчат! Горько, но Боря почти разуверился в большевиках. А он нужен России. (Не может найти слов.) Это... редкий ум... Знаете? Так почему не оберегаете его? (Плачет.) Небось, когда вы были студентом, нуждались в нем. Я помню ваши звонки. В семнадцатом он помог вам на Путиловском. Как никто не поймет, что праздность для таких натур, как Борис Андреевич, -- смерть?.. Я не плачу. Откуда вы взяли? (Хлюпает носом.) Лишнего наговорила?.. Куда будете звонить? А зачем в Смольный?.. Простите. Не смею задерживать. (Вышла из комнаты, положила трубку, возвращается. На ней нет лица.) Господи, что я наделала! Так. Он звонит сейчас в Смольный. Бориса арестует ГПУ. Сегодня же. За тайную связь с белоэмиграцией. У мистера Уоббера письмо от Евгения Сергеевича... Господи, какая дура! Замшелая! Я же не знаю, каким стал Якашвили... Ну уж нет, ГПУ заберет Бориса только со мной. (Ходит, натыкаясь на мебель, садится за швейную машинку, шьет.) Будь они прокляты, эти лифчики! Как шары Монгольфье!.. Сон как рукой сняло. (Шьет.) Не хотела бы пережить Борю. Эгоизм, но не хотела бы. Хорошо, что мужчины не знают наших мыслей... Я еще чуть не спросила, ухаживают ли тифлисцы, как прежде, за могилой Грибоедова! До этого ли ему сейчас. (Бросила шитье, открывает окно, закуривает.) На Литейном очередь.
В коридоре звонок телефона.
Кто? Кому? (Уходит и возвращается с трубкой, прикрыв плотно дверь.) Вера Витальевна... Нет, мистер Уоббер, он еще не приходил. (Замявшись.) Звоните... Нет, я этого не могу сказать. Вы -- умный человек и можете представить, что нас могут... Нет, вы не поняли... Как вам наша погода? Как, говорю, вам наша погода? Звоните. (Уносит трубку и возвращается.) ГПУ может подслушать. Ой, не надо ни о чем думать. Дождусь Борю. (Включает негромко радио.)
Голос: "В эфире скрипичный квартет имени Вильома". Музыка.
Ругается, что у меня нет позиции. Человек -- это позиция, твердит он, философская, нравственная, профессиональная. (Закрывает глаза.) Нет, Боренька, у меня, кажется, есть позиция. (Вдруг.) Почему-то вспомнилась гимназия... Однажды в Крещенье показывали живые картины. А потом -- как сейчас помню, после мазурки -- выдавали лотерейные билеты, и мне досталась ветка восковых груш... Стали одолевать воспоминания. Со временем человек все более и более живет прошлым. Это и есть старость. Старость -- жизнь, повернутая в прошлое.
Музыка звучит успокаивающе.
(Засыпает и тут же просыпается.) Я, кажется, уснула? Сил нет ни на что. Даже раздеться. (Подходит к зеркалу.) Ужас как похудела! Весьма неинтересна. По коже рук понимаю, что старею. (Выключив радио, начинает раздеваться.) Господи, я забыла об обеде. (Уносит кастрюлю и возвращается.) Квартира пуста! (Вдруг берет высокую ноту и, сдержа" ее, проходит по квартире. Возвращается, заканчивает пение.) Вот как надо петь! Студия Вахтангова приехала. Лизанька обещала контрамарки достать на "Турандот"... Все может полететь в тартарары. Но надо дошить лифчики... К черту лифчики! (Ходит по комнате.) Что-то будет? Что-то будет? Ему и так невмоготу. А все мой длинный язык. Боря просто убьет меня!
Звонок телефона.
(Выходит, берет трубку. Слушает.) Она, вероятно, в Мариинке. (Повесила трубку.) Огонь в керосинке прибавить. (Уходит и возвращается.) А Женя женился, у Жени двое детей.
Звонок телефона.
Нам. (Входит с трубкой, прикрывает дверь.) Никого же нет. (Ногой открывает дверь.) Да. Инженера Ендовицкого нет дома. Кто его спрашивает? Какой Киров? Хорошо, поговорю... Здравствуйте, Сергей... Миронович. Простите, растерялась... Он на рыбалке. И я люблю прямоту. Мы завтра отмечаем, как вам сказать, день рождения... Нет, не мой. И не Бориса Андреевича. Пушкина... Александра Сергеевича Пушкина. Шестое июня, двадцать шестое мая по старому стилю... Почему удивительно? Все истинные петербуржцы отмечают его день рождения. Ничего удивительного, Пушкина Россия любит интимно... Не знаю, интересно ли, но мы отмечаем. Вечером приходят друзья. Читаем стихи, музицируем... В вазе обычно две розы... Пожалуйста, приходите... Только имейте в виду, что каждый гость что-нибудь с собой приносит. Глиэр, например, обещал две бутылки вина, если не уедет в Москву. Гельцер начинает репетировать "Красный мак"... (Слушает.) При муже. Мужчины -- мудрые дети, и иногда приходится делить их заботы... (Слушает.) Мои? Отец был инспектором реальных училищ, мать репетитором... О каком деле?.. КУЖД?.. Комиссия улучшения жизни детей? На Казанской? И обратиться к председателю? А вы уверены, что я хочу этим заниматься? Откуда вы знаете, что я продавщица карточек лото? И думаете, я справлюсь? Леший его знает.
(Закрыла рукой рот.) А кто меня вам рекомендовал? Конечно, не все равно. (Нюхает воздух.) Извините, Сергей Миронович, но у меня, кажется, суп вскипел. (Закрыла трубку рукой.) Смеется. (Слушает.) Он позвонит вам сию же минуту, как явится. Извините... До завтра. (Почему-то осторожно положила трубку.) Неужели и вправду придет? (Бросилась на кухню. Возвращается.) Я не заискивающе с ним говорила? Напорист, но прост... Это Гайоз. Партийцы оперативны. Телефон служебный, платить не надо. (Перекрестилась.) А я гадко о нем подумала. (Оглядела комнату глазами постороннего.) Хаос! За уборку. (Надевает фартук.) И вспоминать "Онегина"... Это наш Гайоз! (Принялась за уборку. Под руки попадает дневник. Она перекладывает его. Начинает читать наизусть четвертую главу "Евгения Онегина".) Милая гимназия, как я благодарна тебе. (Протирая нефритовый письменный прибор, продолжает читать "Евгения Онегина".) Брюсов говорил, если случилась бы всемирная катастрофа, то Пушкин был бы сохранен для будущего. Он знал всего Пушкина наизусть. Всего! (Закрывает швейную машину, обраищя ее в стол. Убирая с рояля книги, проигрывает на нем походя мелодию вальса из оперы "Евгений Онегин". Продолжает читать стихи. Читает она вдохновенно. Когда зазвонил телефон -- берет трубку.) Вера Витальевна... Да, мистер Уоббер. Бориса Андреевича все еще нет. И не будет. Он позвонил мне и сказал, что уезжает в Порхово, к Севе. К сыну. Звоните нам... Нет, не завтра. Лучше послезавтра. (Положила трубку. Подходит к окну.) Грибной дождичек. (Смеется тихо.) Возможность смеяться в наши дни не просто возможность смеяться, а подарок судьбы. (Молчит.) Виват, Питер! (Увидев трость Бориса Андреевича с набалдашником из слоновой кости, хватает ее и играет ею, как биллиардным кием, на освобожденной от книг крышке рояля.) Второго дуплетом в угол! (Задумалась.) Что завтра надеть? (Бросается к платяному шкафу.) Платье с Невского, двенадцать. (Переодевается, подходит к зеркалу.) А я еще ничего. Очень даже ничего. Туфли от француза еще не вышли из моды? (Ищет в нижнем ящике платяного шкафа туфли.) Господи, они же проданы. (Ходит в маркизетовом платье перед зеркалом на пальцах, воображая себя в туфлях на каблуках.) Что-то надо придумать. У Лизы большая нога... (Отвлекается и начинает читать седьмую главу "Онегина". Без перехода.) Но петербуржанка без фасонных туфель не петербуржанка?!
Занавес.
Мелодия, исполняемая на старом, расстроенном рояле.
ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ
3.
Декабрь 1941 года. Комната Веры Витальевны. Заиндевелые углы. Полумрак: стекла окон местами заменены фанерой или перекрещены крестами из газет. Диван, покрытый одеялами и пледом. Над диваном одиноко висит акварель Соколова. Под нею следы от снятых со стены овальных эмалевых миниатюр. Столик, на котором телефон и коптилка. Зеркало, слева от которого висит радиорепродуктор, справа, в овальной раме -- свадебный портрет Севы и Нади. Посреди комнаты буржуйка, коленчатая труба которой выходит через окно на улицу. На буржуйке лежат два кирпича. Через комнату из угла в угол протянута бельевая веревка, на которой висят какие-то вещи. Перед буржуйкой ведро с водою и горка еще неразьятых паркетных дощечек. Кабинетный рояль упал крылом и стоит на двух ножках. Третья ножка валяется тут же. На бронзовой ручке раскрытой двери висит сумка с противогазом. Голос по радио: "Отбой воздушной тревоги. Отбой воздушной тревоги". И через паузу начинается трансляция ударов метронома. Слышно, как в передней кто-то долго открывает входную дверь. Закутанная в шаль, в потертом беличьем пальто, в серых солдатских валенках появляется Вера Витальевна. Входит в комнату, присаживается на стул. Отдышавшись, подходит к буржуйке, открывает ее дверцу, снимает варежки, греет руки. Все это она делает, поглядывая на телефон.
Вера Витальевна (вслух.) А может, Боря все-таки звонил? Вещи не скажут... Он вернулся. Сын дворничихи опух. (Достаem из-под мышки хлеб завернутый в платок.) Карточка где? (Расстегнув пальто, лихорадочно ощупывает подкладку пояса юбки.) Убьют при бомбежке, погибнет. (Разглаживает полоску карточки.) Немцы фальшивые карточки сбросили. Пока регистрация не пройдет, неполную норму выдавать будут. В восемнадцатом был голод. Этот изнурительней. С ноября ни разу не наедалась досыта... Может, из хлеба сделать похлебку? (Подходит к ведру.) Вода кончается. (Выпивает несколько глотков.) Перед едой. (Закрыла глаза.) Боря должен был вернуться вчера. Талон в столовую обещал принести: снята с котлового питания... Все детям. (Не открывая глаз.) Гномики перестали говорить, не слушают сказок и видят вкусные сны. Ручки -- ниточки, на лице растут волосы, как у стариков. Жалость к ним -- пытка. Как голод. (Идет к зеркалу, слушая начавшуюся в отдалении канонаду.) Дальнобойные. С Ла-Манша прибыли.
Близкие выстрелы.
Наши. Морские. (Смотрится в зеркало.) Грудь как у мужчины. Фик-фок. (Отводит глаза.) Я постучала Лизаньке? Стучим, чтобы не лежать одной на случай конца. Чтобы крысы лицо... не изгрызли. (Слушает метроном.) Около мечети мертвец, завернутый в простыню. А на Пискаревском -- полные рвы. (Подошла к телефону, подняла трубку.) Работает. Ради Бори... До Сестрорецка пешком дойти, а там передовая. Когда уезжает, прощаемся. Хотя говорим "до свиданья". (Повторяет "до свиданья" несколько раз на разные лады.) Какое дивное слово!
Канонада становится яростней.
А где слова, за которыми все это? (Относит хлеб в платке на столик.) Нет сил, а мы тянем. Изо дня в день, из часа в час, из секунды в секунду... Болит голова. (Шепчет в ритме метроному.) Голова, голова, голова... Меньше двигаться -- сохранить себя. (На портрет.) От Севы с Наденькой нет ничего... Или сегодня что-то было? Начинаю путать дни. (Портрету.) Мы бы уехали, но за нами не пришла машина. "Не судьба", -- сказал Боря. И как будто обрадовался... В Казани эвакуированных кормят и обрабатывают в санпропускнике... Не согреюсь. (Подходит к буржуйке, берет кирпич. Прикладывает его к груди, запахивает пальто.) Другой -- Борин. (Сидит, улыбается.) Истома... Камень за пазухой, шутит Боря. (Надевает варежки.) Радио молчит? (Открыла ухо.) Нет... Стала хуже слышать.
Звонок телефона.
(Вздрагивает, подходит не спеша к телефону, снимает трубку.) Квартира профессора Ендовицкого.