и раскачивала древние, обмшелые исполины - деревья, разгоняя все живое по жилищам и норам.
Одинокая фигура путника сделалась похожей на прижатую бурей, истерзанную
непогодой большую птицу, что до последнего силилась взлететь. Истертые в лоскутья полы дорожного
плаща распахнулись черным крылом, иссохшая рука удерживала на лице плотный копюшен, закрывая
глаза от порывов ледяного ветра. Будто наделенный разумом, он ярился, видя упорство тщедушного
человека в облачении безродного бродяги: то бросал под ноги придорожный булыжник, то в испуплении выдирал с корнем корнем чахлые деревца и поросли высокой травы. В тот миг, когда небо
налилось свинцовой тяжестью, вихрь стих в одночастье. В воздухе застыла почти осязаемая
тишина, словно силы стихи исякли в этот стремительном, но недолгом наплыве гнева.
Путник замер на месте, откинув копюшон. В полумраке показалось худое лицо с
глубокими провалами глаз, седые пряди падали на грудь и плечи. Он напряженно вслушивался
в нависшее над головой затишье, пытаясь отыскать что - то ведомое ему одному, как вдруг
на землю обрушились тяжелые потоки дождя, обжигая лицо колючим холодом и заслоняя взор
на десяток шагов. В неистовом ливне было нелегко дышать, но человек незамечал
его, неподвижимый и едва заметный в сгустившейся тьме.
Прямо впереди, обвитый кольцами размытых дорог, высился пологий холм, на вершине
которого явственно мерцали огни людского жилья.
Ночью в ворота усадьбы старосты Наума постучали. Чья - то уверенная рука ударила
медным кольцом в било, и звон разбудил не только злобных, матерых псов- сторожей, но и
домоцадцев, мирно спавших по лавкам и полатям. Наум нехотя натянул порты, кликнул
стражу и вышел во двор, незабыв прихватить увесистый корч. Время нынче выдалось лихое.
В лицо повеяло ночной прохладой. Не унимавшийся с вечера дождь стих, лишь иногда
темнеющие в вышине пятна туч роняли на заспанных людей редкие, холодные капли. Хозяйским
окликом отогнав от ворот собак, староста приоткрыл узкое, не больше ладони, смотровое
оконце: оглядеть незванного ночного гостя. В серебристо - серых лунных отблесках он
различил высокого человека, как в кокон запахнутого в плащ. Силясь различить сокрытое
мраком лицо, Наум неожиданно почувствовал подкативший к горлу ком. Что - то странное, если
не сказать страшное было в облике пришельца, хоть их и разделяла пядь добрых дубовых
брусье. На миг даже показалось, будто неведомая сила легко коснулась самых затаенных
помыслов, словно смахнула пыль с пожелтевших страниц старой книги. Наум, не в шутку
встревоженный, ухватился за можжевеловый оберег на груди и громко окликнул чужака,
стараясь разогнать не весть откуда взявшийся страх:
- Это кого леший на ночь глядя приволок!? Кто доброму люду почивать помешал?
Эхо его слов отзвенело и стихло, незнакомец же стоял не шелохнувшись, от чего
сильно походил на оживший обрывок мрака. Слышно было, как за спиной старосты сопяп пятеро
здоровенных парней, а в дальних весях залились лаем дворовые псы.
- Ворон принес тебе недобрую весть - донеслось снаружи. Голос этот не был похож ни на
один другой, в нем звучал властный, нерушимый покой. Покой, не знакомый живушим под лучами
солнецного света.
- Ворон? - неуверенно, с сомнение ответствовал Наум - Тот Ворон, которого я знаю, еще день
назад был в верстах от моих ворот. Кто ты, как тать скрывающий лицо?
Назвавший себя Вороном молчал долго. Казалось, он и вовсе усомнился в своем появлении и собирался убраться восвояси. Староста даже задумался: уж не обидел ли он его
своей нерадивостью? Кто знает, что привело чужака к его дому... Вдруг под личиной
безродного бродяги скрывался беглый лиходей, или и вовсе нелюдь какая пробудилась от
дневного сна и гневается теперь на грубость хозяина?
- Ты пришел ко мне на исходе прошлой седмицы и просил помочь твоей беде. Услышь же мой ответ: помочь тебе не в силах никто. Сделать это можешь только ты сам. - Ворон помолчал,
словно выжидая и обдумывая слова, а потом добавил - желает ли Наум из рода Загоричей вновь
обрести покой души и более не тревожить тех, кто давно покинул земли живых?
- Я не ждал тебя так скоро - хмуро отозвался староста. Будь сейчас день, можно было бы
различить резко проступившию сеть морщин на обветренном, привычном к палящиму солнцу и
суховеям лице, что в миг постарело на годы вперед. Минуло семь дней с тех пор, как он
посетил жилище ведуна, и вот теперь сам встречал его у своего порога. Помнилось, как долго
бродил по темным стольным улицам, выискивая нужный проулок. В одном из них, в каменном мешке
нависающих над головой серых громадин - домов, и отыскалась заветная дверь, похожая на
вход в лачугу бедняка. Должно быть, и был таким тот, кто отринул земное во имя древних,
не каждому подвластных знаний.
- Отворите ему - велел Наум. Стражники подняли брус, приоткрыв створцы так, что бы мог
пройти один человек. Вспыхнула, чадя и раняя искры, просмоленная пакля факела. Ворон
шагнул под арку ворот, невзирая на направленные в грудь копья. В полумраке был виден лишь
острый, выступающий вперед подбородок; сейчас он кажался безликой тенью, что живут лишь во
время недолгой, но ясной полнолунной ночи, когда мерцание ее заставляет блекнуть сполохи
далеких звезд.
- Торопись. Я скоро покину твой дом.
По указу Наума его отвели в клеть из душистого соснового сруба, где хуторяне
привечали незнакомый люд, просивший начлега. Один из стражей спешно провел ведуна вдоль
хором, увенчанных низкой земляной крышей, по тропе в сад. Здесь, под сенью кряжестой
яблони, и стояла гостевая, встречая пришедших резной фигурой неведомого зверя, что оберегал
сон прохожих людей, и мерцанием маслянной лампы над ставнями слюдяного окна. Провожатый
сгинул как видень, явно не желая оставаться наедине со странным, пугающего вида человеком.
Ворон остался стоять у крыльца, вглядываясь в тусклый огонек светильника и словно
гадая, как скоро сельчане со все округи похватаются за вилы и запылает уже не один факел -
красного петуха могли пустить этой же ночью. Или, что еще хуже, подпереть дверь обозным
подводом и позвать солдат или егерей: негодяя, мол, поймали, колдуна и чернокнижника. Все то,
что неподвластно разуму, ему же и чуждо. Непонятное всегда казалось страшным.
Клеть была пуста. Плетеная циновка у окна, теплый покров, сшитый из лоскутов
сваляных шкур, еще кадка с холодной, прозрачной водой - более гостям не предлогалось. Само
наличии крыши над головой было делом не малым, когда днями напролет спишь у походного огня.
Но Ворон не стремился к теплым начлегам и удобству, что мог предложить хозяин того
жилища, куда его привела судьба. Он ждал, и память вновь и вновь возвращала его туда, где
его знали куда лучше, чем здесь, на хуторе Наума. Мысленно он опять был среди густых