Общество прогнило. Абсолютно. Оно болеет, а вместе с ним болеет и природа, и даже люди, которые совсем в это всё ввязываться не хотят. Хотя, все мы когда-нибудь ввяжемся в это, я даже не сомневаюсь. Живя в таком обществе, гнилым из покон веков, сером, избалованном деньгами по неволе сам становишься таким же - мёртвым внутри, живущим только ради собственной выгоды, продающим свою душу за последние деревянные у кого-нибудь на руках. В таких условиях не трудно сойти с ума, поддавшись гнёту этого самого общества. Ведь люди только и делают, что жрут, и требуют постоянно. И невозможно это изменить. Это варварство чистой воды, от которого не деться, не зарыться в какую-нибудь ямку и не сбежать. А многие люди даже не задумываются об этом. Они только лишь гонятся за судьбой, пытаясь укусить её за зад, что бы оторвать кусок побольше. И помирают. Разве стоит ради такого жить? Я думаю, что совсем не стоит. Мало кто так думает. Все думают только о деньгах, иногда о интиме, но больше - о деньгах. И о своей шкуре. Потому как в этом мире даже помогать никто и никогда никому не станет. Мы превращаемся в животных. Даже у последних больше разума, чем у нас с вами вместе взятых. Задумайтесь, у кого была собака, хоть раз она вас предавала? Нет. А люди? Конечно да. Вывод пусть сделает каждый сам для себя, мой же вывод будет ниже в рассказах, маленьких (уж простите меня за это, но не о чем там расписывать), но от того не менее жизненных.
Нажива.
Ночь уже окутала берега какой-то маленькой, неприметной речки, и просочилась луна сквозь её гладь, и докаснулась до листьев берёз, стоявших рядом с речушкой. Все птицы уже легли спать, и лишь слышно было, как напрягал свои голосовые связки соловей, точно поющий колыбельную для остальных. Дул лёгкий ветер. Настолько лёгкий, что даже могло показаться, будто его нет. Но он был, ощущался даже не то, что физически, а сердцем или душой. Было совсем уж спокойно. В военное время такие ночи - большая редкость. Но эта посетила наших героев, и была приятным подарком природы перед предстоящим боем.
Возле речки кто-то полоскал свои сапоги. Выглядел он неважно - молодой худой парень, я бы сказал, лет восемнадцати-семнадцати, одетый в белоснежную самотканную рубашку и точно ещё не видевший ни трупа, не чуявший запах смерти. Он был чист и бел, как свет в конце тунеля. Длинные его тёмные волосы колыхались едва заметным ветром. Он переживал. Конечно, завтра утром должна уже была состояться его первая битва. И, мало шансов было на успех его армии, а уж тем более мало было шансов на то, что он выживет. Но они всё-таки были.
Парень, отдраив свои ботинки от привычной уже грязи, направился к костру, где сидел человек, коротко стриженный, весь в шрамах, увесестый, и держал в руке меч. Он его вертел, явно пытаясь что-то в нём высмотреть. Но, что бы он там не высматривал, прервал его подошедший к костру паренёк.
- Я вычистил их. - произнёс он с какой-то неподавляемой гордостью в голосе.
- Это ты молодец! На вот, поешь - в этот момент человек со шрамами проятнул ему хлеб с салом.
- Спасибо вам. Могу я задать вопрос? - доев бутерброд сказал парниша.
- Конечно, Йос, задавай.
- Как вы думаете, мы делаем правильно? То есть, мы убиваем людей, но ради чего? Ради чего вообще войны? Неужели нельзя решить всё словами? Я не понимаю. Это же варварство, идти наплевав на всё вперёд, жечь города, деревни и людей, питаться ворованым, и идти дальше убивать!
Человек со шрамами усмехнулся, ещё немного повертел меч, и отложил его.
- Выживает сильнейший. Войны нужны для того, что бы нам было хорошо. Войны нужны для захвата новых территрорий, что бы потом на этих самых терриотриях добывать нужные нам ресурсы. Войны нужны для того, что бы истреблять неверные, скованные другой религией и презирающие нас народы. Нельзя только разглагольствовать, нужно иногда показать, кто умеет мечом махать, а кто куча навоза коровьего, понял?! Я готов за свою родину убивать, за своё государство, потому что оно самое правильное, и нет боле лучших государств, чем оное!
- Седр, но это же полнейший бред. Это неправильно! В других сторонах, не только в нашей, тоже живут люди, они так же ходят, так же едят, придумывают по-своему глупые законы, и так же хотят доказать, что они лучшие. Зачем все что-то хотят доказать? По мне кажется, что нам территорий и так было предостаточно, а сейчас мы вторглись в другие, и мешаем людям жить! Какая разница, кому они там покланяются - они что, мешали нам? Мы из одного теста намешаны, по нам течёт кровь, одинаковая можно сказать, мы чувствуем одинаково, мы живём одинаково! Это наши братья, а мы завтра идём их рубить. И нет, что бы сдаться, им обязательно надо отстоять своё. Ну что за мир! Нам надо объеденится, что бы создавать новые, как энто, технологии, во, и работать совместно, а не месить друг-друга мечами да топорами, покуда мы сами себя не истребим!
Седр только ещё громче посмеялся, повернулся на бок, и сказал:
- Ты спи давай. А завтра посмотришь, кто из нас прав, - и засопел.
- Никто из нас не прав. Правы те, кто добро чувствует и воюет за добро, да не силой, а словом. Ничего я не понимаю... Ничего. Мир этот странный, от войн погибающий, а мы, вместо того, что бы природе помогать, только разоряем её!
Седр ему не ответил. Йос ещё посидел, посмотрел на белоснежную луну. Ему даже казалось, что она улыбается. И он улыбался ей. Потом поворочался во сне, улёгся поудобнее и уснул.
А утром их зарезали. Обоих. Свои же. За сапоги.
Любовь.
Захлопнулась дверь. Неожиданно так, внезапно. В комнате повеяло подъездным ветром и запахло сигаретами. Дорогими. Включился тусклый, еле видимый свет, который не освещал и половины комнаты, не то, что квартиры. Кто-то сделал два лёгких шага на моховой ковёр, чем-то забренчал неприятно, снял куртку, кинул её небрежно на стул, стоящий неизменно возле двери несколько лет, так же небрежно скинул сапоги и прошёл внутрь. Было холодно.
Он уселся за стол и начал что-то чиркать, ловко перебирая пальцами по исписанному уже листу. Он делал плавные движения ручкой, а потом резко всё перечёркивал. В конце концов он просто скомкал листок, поставил себе кипяток, аккуратно достал сигарету из помятой пачки, поднёс ко рту, и медленно закурил.
- Курить вредно, убъёшь себя - сказала откуда-то взявшаяся на другом конце стола девушка, разглядывавшая свои пальцы. Одета она была в чёрное платье, помятое там, где нужно, словно родные были эти вмятинки. Лицо её сияло от красоты, белоснежное, голубые глаза...
- Я знаю - невозмутимо ответил ей кто-то, кто сидел и курил.
- Знаю я, как ты знаешь, - чуть повысив тон произнесла девушка.
- Мне плевать на свою жизнь. Может быть, я просто хочу умереть, а ты мне мешаешь. Ты являешься и виновником моей смерти, между прочим.
- Дурень, откуда тебе знать про мои чувства - рассмеялась девушка, - лучше иди да чайник с огня сними.
Мужчина лениво встал, взял грязное полотенце, обхватил им пластмасовую, чуть подплавившуюся ручку чайника, снял его с плиты, выключил газ, налил себе кипяток и кинул туда пакетик дешёвого чая. Остался там.
- А я чувствую, что ты меня не любишь. Я вижу как ты смотришь на Вовчика, друга моего. Ты, сука такая, заставляешь ревновать, а я за тебя между прочим в гроб прыгнуть готов! А ты меня медленно убиваешь, жрёшь глазами. Ты прекрасно знаешь, что я люблю тебя, но тебе плевать на меня, абсолютно! Ты просто играешься со мной! - с этими словами он ударил кулаком по столу и чуть было не разлил весь чай себе на ноги.
- Догадливый - смеялась девушка - да, мне абсолютно НА-ПЛЕ-ВАТЬ на тебя, на твои чувства, и на то, с какими потугами ты пытаешься меня добиться! Ты смешён, не боле. Ты мне даже не друг, так, игрушка. У меня уже давно есть человек, с которым намного выгоднее спать. А помнишь, в школе я при тебе поцеловалась со старшеклассником? Вот смеху было! Как же ты тогда злился, как тогда мучился...
- Заткнись уже, заткнись! Нет, не буду я помирать, я тебе рога буду ставить.
- Как ты это делать собираешься, дурак? Ты же меня всё равно любить будешь.
- Разлюблю.
- Не разлюбишь.
Она встала из-за стола, подошла к нему, положила руки на лицо, провела левой рукой нежно так по горлу, так, что внутри у него всё загорелось, всё завертелось и закипело.
- Ты лжёшь мне - говорил мужчина, напрягаясь. Но он не мог противостоять своей воле, её воле, своим чувствам.
- Абсолютная правда. Я лгу тебе, лгу совершенно, бесконечно и всегда. Поэтому и целую тебя сейчас. Что бы избавить от лжи.
Они слились в горячем поцелуе, и он уже не существовал в этом мире, он был в другом, своём, где всё хорошо, и такие чувства он испытывал в тот момент, что ни один язык в нашем мире не смог бы их описать. Они слились воедино, и весь мир ему уже был не важен. Ему нужна была она.
Полиция приехала в его дом через два дня, где и нашла его мёртвым, с вскрытым горлом. На теле его лишь висела бумажка, выписка из клиники со словами: "Диагноз - шизофрения".
Дружба.
Зимнее морозное утро встречало яркими лучами солнца и комьями нежного, едва ощутимого снега, который осел на домах, замёрзших ветках деревьев, на одежде людей, на машинах и на дороге. Было где-то пять утра, когда охотник вышел проверить свои силки, капканы и прочие ловушки. Он шёл по сугробам, и снег то и дело залазил ему в старые валенки, которыми он тяжело переступал. Лицо его уже было красным, как помидор, но не от стыда. В руках нёс он старую двустволку, которая, видимо, досталась ему ещё от отца, и до сих пор верно служила ему, и била точно в цель. Но, не в этот раз.
Чёрт его знает, какой год стоял на дворе, но бандитское отребье - всякие блатные, полублатные, воры в законе и прочее - свободно шастали по улицам, и постоянно наровили что-нибудь учудить. В лесах их, конечно, встретить было трудновато, но охотнику выпала именно эта участь.
Проверив последний капкан, он уже было развернулся, как из кустов каких-то выскачили три бритых, здоровых лба и направились быстрым шагом к нашему герою. Он запаниковал, нащупал в кармане патрон, быстро начал руками перебирать, что бы закинуть патрон в ружьё, но, он выпал из замёрзших пальцев. Лысые тем временем переходили на бег. Он тоже.
- Стой, мужик, стой, мы ж по человечески побеседовать хотим! - кричал ему тот, что бежал спереди.
- Чё надо вам? У меня нет ничего, ничего не имею, живу себе спокойно, никого не трогаю, еду сам себе добываю! Чего вам надо? - отвечал охотник, и чувствовал, что задыхается, что вот-вот, и упадёт.
Ответа он не дождался. Перед ним, только он выбежал к дороге, встал чёрный тонированный джип. Оттуда вышел человек в дорогой шубе, в лакированых туфлях - видно, главный. А там уже и лысые подоспели.
- Давай его в багажник - скомандовал главный, и один из лысых ударил по голове охотника.
Очнулся он привязанный к столу. Там, где дерево рубят. В ногах его была пила, ржавая, в кровавых пятнах, какая-то потрёпанная, помятая, но всё ещё опасная. Внезапно включился свет, и пила запустилась. Она медленно, точно змея, ползла к нему, а он ничего не мог поделать. Он пытался развязаться - но всё было тщетно. Пила остановилась так же внезапно, как и включилась, в метрах трёх от охотника.
- Значит так - зазвучал грубый голос - ты знаешь нужную нам информацию.
- Что вы хотите? - дрожащим голосом говорил охотник.
- Нам нужны сведения по местоположению твоего друга, а именно Темнова Василия Александровича. Знаешь такого?
- Знаю, как же не знать! Так давно о нём не слышно. Ей Богу, не слышно! Не знаю ничего!
Пила опять запела свою песню, отнюдь не весёлую.
- Точно не знаешь? - перекрикивал шум пилы теперь уже какой-то более хриплый голос.
- Остановите! Честно не знаю! Я клянусь чем хотите, не знаю я, где он, не знаю!
- Жить хочешь?
- Мать твою, ещё бы!
- Тогда отвечай на вопрос, паскуда! - Крикнул прежний грубый голос.
Охотник чуть поёрзал, и обессиленный и испуганый, выкрикнул:
- Остановите сраную пилу, и я всё вам скажу, что знаю!
Пила прекратила свою работу, почти подкравшись к генеталиям охотника.
- Говори.
- Заходил он ко мне на днях, просил схоронится, в подвал пустить, что бы он там ночевать остался. Да я отказал ему. Настроения у меня не было тогда, точно...
- Не отходи от темы.
- Да, да. Так он ответил, что поедет тогда к тётке своей, к Любовь Татьяновне, точно так и сказал!
- Где она живёт?
- Не знаю! Нет, не включайте пилу, вспомню щас!
- Быстрее.
- Под Владивостоком живёт, в деревне Гуси. Больше не знаю ничего, не знаю!
- Вали отсюда.
В этот момент с его рук спали стальные оковы, сжимающие их, и он побежал в открытую дверь ангара. Домой, наверно.
Товарища его нашли. И даже сказали, кто его сдал. А потом убили, как и его тётку. Вот она, дружба...
Поэт.
Распахнулось с шумом деревянное окно, выходящее во двор обычного провинциального города. Было лето. Жарко. Зелёные листья деревьев влюбляли себя, а сами деревья дополняли и украшали этот скудный дворик, где было-то две лавки и четыре дома-пятиэтажки. Дул приятный ветер, хотелось его взять, пощупать, забрать к себе и не раставаться с ним никогда. Жаль только, сделать это было невозможно. В соседнем доме погас свет. Везде. Даже у ночных жителей этого дома не горел свет. Никого не было видно, только изредка проскальзывали вдалеке машины. За домом напротив шумел маленький лесочек. Там все гуляли обычно, что дети, что взрослые, потому что там было хорошо. Как-то спокойно на душе. Да и красиво там было. Приятно.
В окно полетел окурок сигареты, после чего оно закрылось и оттеснило душную квартиру от внешнего мира. Возле окна стоял человек. Обычный. Как и все. Но он был красив. Не то, что бы модель, или звезда кино, но он был привлекателен. Он стоял, думал о чём-то, говорил с самим собой и поглядывал на потолок в зале, где горела одна только лампа, но освещала она всю комнату. В его глазах виднелась скорбь, непередаваемая, искренняя, ранящая. И грусть, бьющая его точно в грудь. В руках он держал он письма, присланные ему давным-давно, вскрытые и неоднократно перечитанные. "С любовью, твоя навечно...", "Дорогой, любимый мой друг...". И в этих письмах видел он не доброту, а злобу, грызущую его изнутри, злобу и ничтожие, и понимал, что теперь-то эти слова не стоят ни гроша. А когда они стоили?
Он сел, начал чиркать что-то на белом листе бумаги. Дописав, положил к себе в карман. Птицы за окном перестали щебетать. Вокруг стало темно и сыро, непривычно и пусто. И у него в душе тоже. Остался только стих на столе.