Один за другим люди думали о том, что будет после них. Я не отношусь к любителям такого рода размышлений, но, как скромный сказочник, могу подарить вам пейзаж, который я увидел за одной дверью, приоткрытой однажды. Я расскажу вам сказку. Не обещаю, что она будет доброй, не могу сказать, что она будет злой. Может быть, это вовсе и не сказка. Но что-то заворожило меня в тех гордых лицах, о которых будет идти речь.
Я бы назвал то место, в котором произошла следующая история, поселением, но более подходящим названием будет "автоматически функционирующее жилище для физического существования человеческих особей". Иначе будет не так честно. Очередной ответ на вопрос, где и как живут люди, чтобы не думать и не отвечать за свои поступки.
Огромное, куполообразное здание со стороны казалось каким-то древним театром или чем-то подобным. Из окон наверняка открывался прекрасный вид, вряд ли соответствующий действительности. Иллюзорная красота. Мне она никогда не нравилась. За исключением разве что той, которую я придумывал сам.
Пользуясь тем, что я сказочник, я решил попасть внутрь этого здания. За исключением отсутствия дверей в нем не было совершенно ничего привлекательного, поверьте. А вот внутри меня ждал необыкновенный сюрприз. Место, полное людей. Они ходили, смеялись, держались за руки, болтали о насущной белиберде и были совершенно тупыми. Потому что у них не было необходимости в разуме. Я не буду утомлять вас рассказами о том, как я все это выяснил, скажу лишь, что всеобщая тупость была вызвана полной автоматизацией всего, что находилось в здании и служило для пользы этих людей.
В свое время их ленивые предки создали "гениальный" комплекс, в котором отпадала вся необходимость в интеллектуальных усилиях. Как я понял, сюда помещался любой человек, пожелавший этого. И от него не требовалось собственно ничего, кроме получения удовольствия, простенькой жизни для себя и пользования универсальными благами. Конечно, сначала за экспериментом следили, были даже назначены иллюзорные должности для всех желающих, но теперь...
Ах, простите, мне пора идти. Иначе я не успею на развязку этой истории. Но пока могу представить вам уже записанное мной за время краткого пребывания среди этой неразумной массы...
Красивый мальчик не желал гулять вместе с другими детьми на совершенно оборудованной площадке с полной имитацией песка, ветра, солнца, свежей травы и прочих радостей. Он всегда убегал от неторопливой мамаши в самый дальний угол этой площадки, над ним смыкались полуиллюзорные ветви деревьев, и он мог сесть на землю и начертать на ней что-нибудь пальцем. В отличие от других детей его не радовали бесконечные игрушки, хвастовство и мелкие стычки. Он искал приключений. И никто не смог бы сказать, откуда он брал эти чудные истории, кто подсказывал ему сюжеты для тихих разговоров наедине с собой. Истории о совершенстве, чудесах и человеке, который может сотворить мир.
Даже в почти настоящем мире теплой природы он видел прекрасное. Правда, не мог понять, чего именно не хватает для полного совершенства. Прошло много лет до того дня, когда он это понял, но пока он был лишь мальчиком, который не хотел играть с другими детьми.
Он сидел на песке и в очередной раз внимательно наблюдал за каплями росы на травинке. Он не знал смерти, не знал старения, и ему даже не могло прийти в голову, что что-то живое можно запечатлеть на память, чтобы оставить ее после его смерти. Он понимал, что может приходить сюда сколько угодно, и весь мир будет подстраиваться под него, рисуя эту травинку. Но он чувствовал, что никогда не сможет сотворить такое почти идеальное создание. И от этого ему становилось не по себе.
Тогда мальчик прищурил глаза, пытаясь отпечатать подобие травинки в своих зрачках. Он вытянул руку и попытался очертить пальцем в воздухе контур капелек росы. У него получалось не так уж хорошо, но все же он мог хотя бы представить... запомнить маленьких водяных существ, замерших под его властью. Сдержанная улыбка озарила лицо мальчика, он старался не упустить деталей и не мечтать.
- Николя! - визгливый голос матери спугнул маленьких прозрачных зверушек, а мальчик лишь удрученно дернул плечами. - Что это ты тут делаешь, глупый мальчишка? Немедленно иди к другим детям. Вот невыносимый сын, почему ты не хочешь играть, а все время куда-то уходишь?
"Это может для него плохо кончиться", - полушепотом произнесла она, подхватив мальчика на руки.
Тот внимательно обернулся и прищурился. Травинка с росой была на прежнем месте, как он и захотел, но теперь его не удовлетворяло просто знать, что она там по его желанию. Он хотел проникнуть в самую суть.
Шли дни, и малыш Николя все больше погружался в мир почти идеальной природы. Сверялся с каждой мелочью. Осторожно оглядывался и расчерчивал пальцем воздух. Каждый раз, на его взгляд, все получалось еще совершеннее. Он без всякого сомнения мог с закрытыми глазами очертить розу. Каждый лепесток, каждый шип и изогнутую талию. Часто перед сном он мечтал. Мечтал о том, что однажды сможет сотворить эту розу не просто желанием, которому подчиняется этот мир, а своими пальцами. И она будет соткана не из воздуха, а будет дышать и цвести у него в руках. От этой страсти он тихо плакал и засыпал с улыбкой, пока мягкая постель впитывала и собирала его слезы.
Стоит добавить, что даже здесь дети проходили небольшое обучение. В три года им преподавали основные навыки разговора, письма и счета, чтобы те могли свободно изъясняться с другими людьми. Ибо все остальное здесь делали безмолвные автоматы.
Маленькому Николя тоже пришлось отправиться в "школу". Откуда он вынес только одно открытие: карандаш и бумагу из местного музея примитивной истории.
Уроки казались ему ужасной странностью: на них ему что-то говорили люди, которые, должно быть, были не совсем людьми. Но он это пока еще не очень понимал. Главная странность была в том, что ему не позволялось говорить ничего, кроме объясняемых упражнений. А меньше всего ему хотелось тупо повторять со всем классом простые выражения. Никаких лишних вопросов, никаких личных мнений. Другим детям это нравилось, потому что они все были одинаковы, не было особо умных, всех равно заботливо хвалили, всем давали вкусностей, не содержавших неперевариваемых отходов. Но Николя категорически отказывался понимать эту радость. Ему хотелось говорить, спрашивать самому. Ему долго объясняли, что в школе он будет учиться, но почему тогда его учили вовсе не тому, что было интересно?
Но вскоре он смирился с этим, и просто вовремя отвечал со всеми вместе, мысленно чертя буквы, но душой оставаясь в мире странных грез. Ровно до тех пор, пока ему не показали карандаш и бумагу. Он не сразу услышал, для чего это было нужно в свое время. Ровно нескольких секунд его пытливому уму хватило, чтобы осознать всю ценность этого приспособления. Мысленно рисовать контуры ему надоело, а перед ним находилось бесконечное поле для фантазий. Правда, эта бесконечность вмещала всего лишь голографический листок и еще менее реальную палочку, но теперь он знал, чего пожелать у комплекса. Уже сегодня. А пока нужно было прослушать еще много совершеннейшей белиберды.
С появлением в его руках карандаша, ручки, бумаги и еще нескольких мелочей, о которых он узнал, в душе Николя зажглась острая до невыносимости радость. Опробовав все предметы, он счел бумагу излишне мягкой, но вскоре нашел, что ее можно положить на твердую подставку. Из инструментов он выбрал карандаш. Тот лучше всего мог создавать тонкие и широкие линии, бесконечные завитки. Гуляя в полном одиночестве и чувствуя легкую участливость мира, Николя находил тихое место и садился на землю, загадывая четкое желание. Он не мог изменить глобальных деталей, но мог корректировать мелочи. Поэтому клал на подставку полученную бумагу и принимался переносить увиденное на нее. Сначала получалось не так уж хорошо, потому что мальчик вовсе не умел ни держать карандаша, ни изображать мир таким способом. Но с каждым разом выходило все лучше.
Затем Николя брал листок и шел домой. Скрываться он не умел, но никто и не любопытствовал. Это качество было здесь не в ходу.
Прошло достаточно лет, Николя давно окончил школу, а его рисунки стали почти совершенными, как и здешняя природа. И тогда он совершил ошибку, из-за которой его жизнь пришла туда, куда он только на самой грани сознания мечтал попасть.
Как и положено хрупкому юноше, он был тайно влюблен. Но просто подойти и заговорить с предметом своей любви было не в его стиле. Он счел хорошим поводом для знакомства подарок. Изображение прекрасной розы. Сделанное настолько идеально, что никто не смог бы издалека отличить ее от настоящей, ведь Николя уже давно познал технику красок. Вглядываясь в окружающий мир, он желал цвета. Искал его источник везде и нашел странным способом.
Пытаясь докопаться до сути, он содрал ногтем краску с одной из стен. Конечно, это все была иллюзия, но крайне достоверная, поэтому на стене осталась царапина. Из которой через мгновение выступили капельки, засохшие в долю секунды и образовавшие ровный цвет. Вот тогда юный Николя и придумал для себя краски. Он не очень понимал, как это, но, видно, так хотел именно красок для своего художества, что мир сжалился над ним и показал самые разные консистенции. Акварель, масло, многообразие цвета. Это была плата за будущую ошибку. И Николя удовольствовался ею сполна.
Но я совсем отвлекся от истории о самой ошибке, да простит меня читатель. Так вот, наш несомненно талантливый юноша решил поразить девушку своей мечты настоящим волшебством. Чудной розой, созданной его прихотливыми пальцами. Как глупо порой поступаем мы в порывах кажущейся неземной страсти. Ах, почему мы так страстны?.. Почему мы так хотим доверять кому-то? Пустые вопросы, которые никогда не доводили меня до добра...
Подозвав эту девушку однажды (о, я не считаю нужным называть ее имя, оно кажется мне пустым и глупым), Николя открыл ей свой волшебный дар. Протянул заветную бумагу, которую она даже испугалась взять поначалу, потому что это выходило за все грани ее понимания. Она не понимала, не могла поверить, но вот - бумага была перед ней, и сказать было нечего, кроме того, что такого не может быть. Человек не может совершить такого колдовства, хотя она даже не знала такого слова.
Безумно боясь, но пытаясь удержать дрожь в голосе, девушка взяла работу художника и сказала, что сейчас она обещала встретиться с сестрой, но потом обязательно придет к Николя. Она не смела отказать тому, кто мог совершить невозможное, хотя никакой симпатии он у нее не вызывал, лишь страх и отторжение. И он ждал. Терпеливо, как ждал всю жизнь, мечтая о небывалом.
Девушка мигом рассказала о случившемся всем, кого знала. Но людям нужны были доказательства "вины". У них был на то повод, но о нем чуть позже. И тогда девушка показала им картину. И все ахнули. Они не умели думать и логически осознавать, но могли понять отличие созданного рукой человека от привычного для них искусственного мира. Если они его, конечно, имели. Точнее, если принцип их существования можно было назвать этим словом.
Для них совершенное Николя творение было преступлением, хотя и такого слова они не знали толком. Они просто понимали, что так не должно быть, что он посмел нарушить самое главное правило: не думать, радоваться миру и еще раз не думать. И кое-кто вспомнил еще одну истину: тех, кто отказывался просто жить и услаждать свое тело бесконечно, не задумываясь ни о чем, всегда забирали. Правда, много последних лет ничего такого не происходило, но, видно, пришло время. И все смеялись тихонько, и надеялись, чтобы Николя забрали поскорее, и отказывались от него в боязни нарушения строгого ритма.
И только теперь я расскажу вам об одной детали, которая постепенно стиралась в этом малопонятном обществе, о том, почему все надеялись на "исход" Николя. В свое время здесь действительно проходил эксперимент, находилось специальное помещение для наблюдателей, с меньшим комфортом, чем в самом комплексе. Собственно, помещение было в полнейшем порядке и сейчас, только сменившиеся поколения наблюдателей деградировали ничуть не меньше, чем испытуемые. Многие спустились "вниз", к "счастливой" жизни, лишь очень редкие люди оставались и внимательно изучали любые отклонения, сравнивали нормы поведения разных лет. И забирали тех, кто мог представить угрозу для бездумного и бездуховного общества, на исследования.
Одним из тех, кто остался в так называемой лаборатории, был мальчик Рэдри. И именно он с излишне развратной для его лет улыбкой сейчас приказывал миру доставить к нему наивного и замкнутого художника.
Не очень приятно, когда твой мозг полностью отключают, пусть даже и ненадолго. Полусон, в котором невозможно ничего сделать. Особенно это неприятно во время очередного прилива вдохновения. Николя даже не успел дернуться. Оставалось только терпеть и ждать продолжения. Шли минуты, но сознание Николя было по-прежнему спокойным и замершим.
Но вдруг полусон оборвался, и художник оказался в совершенно непохожем на его прежнее жилище помещении. Здесь было темнее. Почти как ночью за окном. Но в жизни Николя никогда не видел такой темноты, в которой тонули углы комнаты. Его мир был всегда подсвечен и не оставлял теней. Пусть совсем слабым порой был свет, но все равно никогда не было этой тайны. Неизвестности, сокрытой где-то там, в темноте. И это напугало его.
Он не мог двинуться до сих пор, но, по крайней мере, мог осмотреться. Почти пусто. Только какие-то странные объемные фигуры, некоторые из которых состояли из многих частей, а некоторые светились или были покрыты узорами. Но наиболее интересный объект стоял ровно посередине комнаты.
Юноша немного младше Николя внимательно изучал его неоконченный рисунок. Внимал осторожно очерченному профилю. Потом повернул голову, отчего его короткие черные волосы чуть дрогнули, и внимательно посмотрел на художника. И от этого взгляда дрожь взяла Николя еще большая, чем от всего помещения. Этот юноша был слишком странным. Одет он был не в легкое и незаметное, а в грубого покроя непонятно что. Его тонкие ноги были почти обтянуты, как и руки, какие-то разрезы и неровности покрывали все одеяние, ничего плавного и идеального не было в нем.
- Здравствуй, Николя, - юноша прервал мысли художника в самый подходящий момент, будто ждал, пока он впитает его внешность. - Я думаю, причина твоего появления в этом святом месте тебе ясна. Я Рэдри, тот, кто будет судить тебя. Говоря по чести, мне нужно было бы вызвать тебя сразу на импровизированный совет, но я решил немного насладиться твоим видом в одиночестве.
Николя стал понимать еще меньше. Он знал не все слова, и ему было сложно воспринимать незнакомца.
- Да, можешь помолчать, - Рэдри кивнул, изогнув губы. - Не обращай внимания на антураж, мне не совсем нравится этот ваш ужасный стиль, я отдаю предпочтение красоте древности. Ты скоро привыкнешь.
- Скажи, что со мной сделают, - Николя все же удалось что-то произнести.
- Да, вежливости вас там явно не учат, - Рэдри подошел ближе и вытянул руку с бумагой. - Знаешь, мне это нравится. Я сам не умею так, да и никто не умел уже много лет, но зато я хорошо разбираюсь в изобразительном искусстве. Но об этом поговорим мы с тобой потом. Я думаю, что тебя осмотрит та жалкая кучка людей, которые здесь еще остались, а потом тебя будут долго и муторно изучать в лабораториях. Пока ты будешь жить в нашем корпусе, так сказать. Сможешь даже иногда заглядывать ко мне, а то здесь совершенно скучно. Развлекают только книги и прочие удовольствия. Ну, все, счастливого дня, мой ангел, мне еще надо собраться к твоей экзекуции.
И Рэдри ушел в темноту. Недалеко что-то стукнуло, и Николя опять погрузился в своеобразный транс.
Когда ему было позволено очнуться, перед его глазами застыли люди. В основном уже почти старые, с упрямыми лицами и холодными глазами. Среди них особенно выделялся Рэдри, который залез на какое-то странное возвышение и теперь сидел на нем, помахивая тонкой юношеской ногой. Николя задавали множество вопросов: как он додумался до такого? Почему начал рисовать, что было его постоянным стимулом? Откуда он брал инструменты? Может быть, кто-либо помогал ему? И множество других.
Отвечал Николя предельно сжато, в основном пытаясь уловить смысл сказанного. Он говорил, что это просто. Что от души. Что сам почти не понимает. Рэдри же молча сидел и не то скучал, не то внимательно наблюдал за всеми. В конце концов, именно он заявил: "Все, мне это осточертело! Мы будем наблюдать его, как и собирались. Несколько часов в день. Остальное время я буду пытаться научить его нормально говорить и расскажу кое-что из своих знаний. А теперь уведите его в свободные комнаты. А мне кто-нибудь пусть принесет выпить! Мне скучно!" И он отвернулся к стене, карябая ее ногтем.
Так начались дни уже совершенно иного обучения для Николя.
Следующее утро, если здесь было различие между утром и вечером, Николя встретил в одной из допотопных постелей. Он не очень хорошо понимал, как накрывать себя одеялом, почему оно сползает посреди ночи, почему иногда бывает жестко спать, но все же старался вести себя не хуже остальных. Хотя они и находились в других комнатах, перед сном, в котором раньше не было необходимости, Рэдри провел небольшой инструктаж и заодно объяснил художнику несколько разных слов, которые могли бы ему пригодиться. Сначала тот даже испугался состояния усталости, которого не возникало при жизни в "прошлом мире", но благодаря Рэдри и нескольким маленьким горьким кругляшкам все-таки смог правильно уснуть.
Проснувшись, Николя даже вздрогнул от боли в непривычной к долгому лежанию спине. С трудом встав, он поежился от не менее непривычного холода и, ужасно желая получить свою порцию питания, отправился на поиски Рэдри, который, несмотря на его поведение, казался Николя самым сочувствующим ему человеком.
Обнаружил он своего нового знакомого в зале неподалеку. Тот ходил в одной, как он ее называл, рубашке и постанывал, держась за голову.
- Чертово похмелье, - бормотал он про себя, но тут заметил Николя. - О, мой спаситель! Ты единственно живой человек в этой вселенной! Спаси меня от горького одиночества в этот тяжкий час!
Вдруг он еще сильнее вскрикнул и сел на пол. Пол был холодным, Николя чувствовал это босыми ногами. Сверху Рэдри казался таким маленьким. Худенький, с острыми плечами, чей контур очерчивался через рубашку, он был еще совсем ребенком.
- Я могу что-то сделать? - неловко спросил Николя.
- Да чего уж там... - Рэдри неуспешно попробовал подняться, но передумал, сжав виски. - Мы вчера пили, потом... - он внимательно посмотрел на чистое лицо Николя. - Потом... играли, потом опять пили, потом еще играли. Девочки, мальчики, сколько вас в этом мире? И никого с утра, кроме тебя, друг мой... Ладно, забудь. Я слишком стар и говорю всякие глупости.
Николя при упоминании о возрасте невольно улыбнулся.
- Пойдем, я отведу тебя к этим идиотам. Только не называй их так, договорились? Тебя несколько часов посмотрят, а потом отведут в специально оборудованное помещение. Они вчера весь вечер его сооружали, но не смей их благодарить. Они мерзкие, - Рэдри немного помолчал. - Но этого им тоже говорить не надо. Потом, если захочешь, приходи ко мне. Просто попроси кого-нибудь, и тебя проводят. Я весь день за книгами, а вечером, кхм, немного занят. Но для тебя, может быть, найду время. Мне бы хотелось кое о чем поговорить, если ты не против.
Николя молча кивнул. По тону Рэдри он интуитивно понимал, что тот чего-то от него хочет, но пока не догадывался, чего именно. Но решил не спрашивать, ибо все равно они уже были на месте.
- Удачи, наивный художник, - Рэдри махнул рукой, снова сморщился и с призывами подать воды отправился обратно по коридору.
Николя немного вздрогнул от такого обращения и решил потом точно выяснить смысл некоторых слов этого странного мальчика.
Я не считаю нужным подробно рассказывать о каждом дне пребывания Николя среди новых людей. Он жил по определенному распорядку дня, который вполне устраивал его натуру интроверта.
Утром его вызволяли из точной крошечной копии родного мира, полной совершенных иллюзий, и сопровождали в лаборатории, где задавали некоторые вопросы, просили показать новые работы, изучали его развитие и наблюдали за разными физическими процессами, погружая юношу в транс. Иногда Рэдри тоже присутствовал при этом и что-то время от времени шептал старикам, которые слушались его беспрекословно. Затем Николя почти на весь день был предоставлен самому себе. Обычно он приходил к Рэдри или уходил вместе с ним, и они беседовали. Николя внимал младшему другу, изучая все новые и новые слова, выслушивая интересные истории, стихи, разглядывая репродукции картин давно умерших художников. Ближе к вечеру он чаще покидал своего приятеля и отправлялся к себе, где рисовал до упоения, пользуясь подсказанными образами.
Лишь одно беспокоило его: Рэдри будто бы забыл о том разговоре, который должен был состояться в первый вечер, но так и не произошел. Изредка Николя видел в его глазах какую-то тревожно-мученическую нотку и от этого немного беспокоился. Но вот неспокойный мальчишка опять дерзко смеялся, и волнение вновь отступало. До следующего всплеска тоски в юных порочных глазах.
Однажды ночью, после расставания с Рэдри, Николя закончил свою прекраснейшую работу. Он едва сдерживал радость, но его губы слегка дрогнули. Он смотрел на аккуратный портрет, внимательно сверяя черты по памяти. И не находил ни одного отличия. Легкое игристое вино безумного восторга плескалось и отдавалось шумом в ушах. Он ужасно хотел показать эту работу своему юному учителю. Немедленно.
Босые ноги отбивали нервный радостный ритм, когда вдруг Николя услышал из комнаты Рэдри шум, от которого его сердце замерло. Он встревожился, потому что мнил, что в этот час Рэдри должен привычно сидеть за столом, подперев упрямый детский подбородок тонкой ладонью, и листать очередной фолиант. Или валяться на диване, задрав худые ноги к потолку, и читать стихи на память или делать еще что-нибудь не менее милое.
Николя испуганно толкнул дверь комнаты своего приятеля. Его обожгла резкая тишина. Кто-то замер и уставился огромными смущенными глазами на гостя, кто-то вовсе не обратил на него внимания. Но факт был в том, что Рэдри был не один. Далеко не один. Безумная оргия бурлила в его просторной комнате. И Николя уже знал этому название. Но совершенно не знал, что сказать, и изумленно стоял, пока все обнаженные и полуобнаженные фигуры не затихли в ожидании его слов. Все, кроме Рэдри.
Тот даже не собирался отвлекаться от своего милого занятия. Юный и утонченный мальчик, предпочитающий старые книги и называемую им классической музыку, увлеченно насиловал привязанную к большому креслу девушку и запоем целовал юношу, сидящего на спине у несчастной жертвы юношеской забавы. Лишь изредка отрываясь, чтобы хлебнуть из большой бутылки, которую сжимали изящные пальцы, что-то, похожее на виски.
Николя в странном и оглушенном молчании прошел к Рэдри, стараясь сохранить твердость походки. Все стыдливо поджимали ноги при его приближении, стараясь покинуть комнату при виде ошарашено-невинного лица гостя.
Юный художник осторожно коснулся пальцами дергавшегося плеча Рэдри. Он старался лишь не выронить бумагу из рук в липкое нечто, покрывавшее пол. И был как во сне, полный смятенных чувств.
Рэдри раздраженно обернулся, его пьяные глаза сфокусировались на лице своего приятеля, постепенно приобретая нормальное выражение. Глаза интеллигентного юноши с легкой примесью тоски.
- Привет, Николя, - он вовсе не удивился. И крикнул, обращаясь к оставшимся в комнате. - Все свободны! И идите прочь быстрее! Скучные уроды!
И он истерично засмеялся, рассекая ножом, взятым со стола, связывавшие его любовников путы. Все девушки и юноши вмиг покинули зал, прикрываясь в непонятном ужасе.
Рэдри подобрал свою белую рубашку с пола и завернул в нее свое худое тело.
- Я думаю, так лучше. Ну что? Ты что-то хотел сказать мне? Приснился кошмарный сон? - И он уселся в свободное кресло, закинув бледные ноги на подлокотник.
- Нет, я просто... - Говорить Николя было немного трудно. Он еще не оправился от шока.
- Ну что ты? Как будто не понимаешь меня? - Рэдри прищурился.
- Честно говоря, нет, - Николя смог все-таки сформулировать мысль. - Я понимаю и знаю, зачем все это нужно, но я... почему так много? - он в растерянности уставился на Рэдри.
- Потому что здесь скучно. Мне нужно развлекать себя, иначе я сдохну от тоски. Найдя одну увлекательную книжку, я сформировал некий план, включающий приглашение "ваших" людей, подмешивание им в чай, который они пьют с таким удивлением, некого состава и следующие провалы в памяти. Поэтому теперь своеобразные оргии стали частью моих развлечений.
- Но... я все равно не понимаю... не знаю...
- Ты много невиннее, чем я думал, - губы Рэдри расползлись в ухмылке.
- Да, наверное... - Николя задумался, ничуть не смущаясь ответом приятеля.
- Если хочешь, я научу тебя, - бросил Рэдри чуть небрежно.
- Нет... Я думаю, что это будет не лучшим решением, - Николя слегка помедлил с ответом, но произнес эту фразу твердо и уверенно.
- Как хочешь, - Рэдри пожал плечами и ничуть не расстроился. - Так зачем ты пришел? О, кажется, я знаю, - и его тонкие пальцы вмиг выхватили бумагу из рук Николя.
Несколько минут он молчал, покусывая губы и вглядываясь в портрет.
- Я вижу, тебе больше нравится рисовать карандашом, - наконец сказал он. - Мне тоже больше нравятся рисунки. И, как я понимаю, это подарок. Тогда я оставлю его себе.
Николя был слегка смущен. Он действительно собирался подарить Рэдри его портрет, но вовсе не в таком тоне и не при таких обстоятельствах. Тот беззаботно положил лист на свой стол и заявил, посмотрев на Николя:
- Сегодня я сплю у тебя. Веселья все равно не получилось, значит, тебе придется терпеть мою несносную болтовню остаток ночи.
Он встал и вцепился крепкими пальцами в руку Николя:
- Пойдем. Мне нужно обдумать наш завтрашний разговор этой ночью. Я давно собирался сказать тебе, но только сейчас полностью доверю свою тайну. И ты будешь соучастником моего преступления.
И он засмеялся, потянув за собой Николя в сторону коридора. На душе у обоих было неспокойно, но они пытались искренне улыбаться.
Утро наступило для Николя совершенно неожиданно. Он и не заметил, как заснул под нервное бормотание Рэдри. А тот преспокойно лежал на ковре и жевал карандаш. Николя свесился с постели и засмеялся, потому что волосы упали ему на лоб, он чуть не упал совсем, и от этого было очень смешно и весело. И так хорошо-хорошо. Он заметил, что комната слегка изменилась, стала менее автоматизированной. Видимо, присутствие Рэдри делало свое дело. Мальчик с развратными глазами лег на бок и улыбнулся.
- Сегодня ты никуда не идешь, Николя. Потому что я хочу поговорить с тобой. Сейчас пришло время. Минута в минуту. Я хочу сбежать отсюда.
Николя замер, и смех свалился с его губ на пол, затерявшись в ворсе ковра.
- Сбежать? Я не понимаю...
- Черт, у тебя все те же принципы... Как тебе объяснить... Ты никогда не думал, что есть что-то за этим миром? Снаружи.
- Да, может быть, но что это дает?..
- Там. Именно там были все художники, поэты, музыканты. И я хочу уйти туда. По крайней мере это лучше, чем торчать здесь, в этих дурацких стенах.
- Но... Ты уверен, что там... - Николя слегка запнулся. - Там что-то есть?
- Я проштудировал достаточно книг. И я думаю, что мои расчеты оправдаются. Неужели тебе не надоело здесь?
- Я все равно не понимаю, - Николя сел на постели. - Зачем? Ты... всегда был так циничен, а теперь мечтаешь, как мальчишка...
- Я и есть мальчишка, ты забыл? - с легкой злобой воскликнул Рэдри. - Думаешь, я не вижу этого в каждом твоем взгляде? Я всего лишь мальчишка! А ты... даже не подумаешь помочь мне, потому что не видишь в этом всем смысла, - он отвернулся и прижал колени к груди.
Николя немного помолчал.
- Хорошо, я могу подумать, как тебе помочь. Я думаю, что я пойму твои замыслы. И стану твоим другом вновь.
Рэдри улыбнулся и повернулся обратно.
- Другое дело.
- Вот только... Я не очень хорошо представляю, что будет там... Ты обещаешь мне помочь?
- Конечно, друг! - и Рэдри повис на его шее, улыбаясь во все тонкие губы. - Тогда скажи, если что надумаешь. Я тоже буду стараться.
И они сидели до самого вечера, убеждаясь и разубеждаясь, обмирая в страхе и кусая пальцы.
Следующие дни Николя сидел у себя, погруженный в мысли. Медовые струйки размышлений стекали по его вискам, едва слышно о них ударялась музыка из комнаты Рэдри, шло время. Как выйти из этого мира? Он отлично знал, что здесь нет дверей, а окна невозможно открыть или что-то подобное. Это рассказал и показал ему на своем приборе Рэдри еще давно. Но придумать что-то? А нужно ли? Николя мучался этим вопросом и поддавался горячим объятиям страха. Но он верил Рэдри и понимал его желания. Поэтому нужно было сидеть и думать.
Худенький мальчик сидел, сжавшись, в своем кресле. Пальцы его пытались поймать время за тонкий спиральный хвостик. Глаза были совершенно расслабленны. Губы мирно улыбались. Он не думал, только повторял слова про себя. А в голову заливалась горячая черная нуга. Минута в минуту. Время. Я нашел тебя.
Дверь поцеловалась со стеной, и Рэдри со словно разрезанной улыбкой вбежал к Николя.
- Идем немедленно. Я кое-что сумел подправить. У нас не так много времени, но должно хватить.
Николя плавно развернулся, и его зрачки стали жаркими темными пятнами.
- Ты что-то придумал? Но что? Боже, я ведь не готов... Я не знаю...
- Забудь. Я ведь с тобой, - и Рэдри обворожительно улыбнулся. - И не спеши. Я погорячился немного. Кстати, вещи я уже собрал. И ничего не спрашивай. Я помогу тебе потом. Всему тебя научу, тепличный помидор.
- Рэдри, мне страшно, - Николя впервые доверился мальчику полностью. - Я правда боюсь. Я не знаю, правильно ли это. Не бросай меня. Помоги мне.
- Забудь все, я сказал. Я с тобой. И никуда тебя не брошу. Ты ведь хочешь узнать мир великих людей? Помнишь, я говорил тебе? Идем же, я расскажу тебе позже, - и он нежно обнял художника за шею. - Я взял все твои работы и кучу инструментов. Ты снова будешь рисовать. Но все, ни слова больше.
Спустившись куда-то глубоко-глубоко вниз по бесконечным уровням, юноши встали перед выбранной Рэдри стеной.
- Смотри и запоминай, - голос мальчика стал суровым и даже немного злым. - Я немного подправил эту стену. От тебя требуется только загадать кое-что. Весь мир подчиняется тебе.
- Что именно? - Николя переборол дрожь.
- Загадай здесь дверь. Любую. Просто загадай. И все получится.
Николя вздохнул и зажмурился.
Рэдри стоял и дрожал. Он знал, что может не получиться. Только на веру Николя была надежда. Потому что сам мальчик ничего не делал. И мог только надеяться, что вера настоящего творца сможет сокрушить даже неподчиненный мир. Только надеяться. И он тоже закрыл глаза.
- Готово, - счастливый голос Николя. А он уже перестал верить.
Рэдри распахнул глаза и чуть не растерялся. Но нашел в себе силы коснуться тяжелой медной ручки, вырывавшейся из темного дерева.
- Почему именно такая дверь?
- Я думал, что тебе понравится...
- Я подлец, - прошептал Рэдри.
- Не говори глупостей, - Николя даже рассмеялся. - В тебе нет ничего подлого. Разных мелких грешков хоть отбавляй, но ты не подлец.
Рэдри опомнился:
- Что же мы стоим? Идем! - и он дернул ручку тонкими пальцами что было сил...
Пришлось зажмуриться, потому что ветер и солнце отвесили им звонкие пощечины. Несколько шагов, и они уже были снаружи.
- Убери дверь, - едва слышно прошептал Рэдри, и Николя вмиг послушался.
Они больше не принадлежали замкнутому миру иллюзий и автоматов. Теперь их обнимал и целовал настоящий мир. Ветер, деревья, трава, солнце - все это было намного более живым, чем все иллюзии. Мир смотрел на них и улыбался. Или хмурился, отсюда было не понять.
Рэдри повернулся к Николя. Его глаза и щеки были мокрыми.
- Мы вышли. Мы вне, - и он обнял Николя объятием сердечного друга. И слезы его намочили их спутавшиеся волосы.
Наконец мальчик с порочными глазами справился с собой. Вздохнул и совершенно счастливым взглядом посмотрел на друга. Без всякой примеси тоски. Потом отвернулся и глянул на солнце. Глаза его опять защипало, но виной этому теперь был лишь режущий свет. Еще чуть-чуть. Смотреть, лишь бы не ослепнуть. Он повернулся обратно, когда услышал шелест травы, которую, падая, смял Николя.
Минута в минуту.
Рэдри склонился над художником. Он не очень-то хотел закрывать ему глаза. Иначе тот не будет больше видеть неба. Но нужно было что-то сделать. Поэтому он просто сел рядом и уставился на облака. Плакать больше не хотелось.
Крохотная капсула с ядом, введенная Николя по приказу Рэдри во время одного из наблюдений, при которых его погружали в транс, разорвалась вовремя. Он рассчитал все до секунды.
Мальчик с порочными глазами встал и что-то прошептал так тихо, что никто этого не услышал. Даже небо. Тяжелые ботинки, полосатые брюки на худых ногах, белая рубашка и теплый пиджак. Рэдри провел рукой по сумке, отчетливо ощутив выпирающий сквозь ткань тубус со свернутым листом бумаги. И пошел к деревьям. Солнце не обернулось ему вслед. Оно лишь плотнее закуталось в облачную шаль. Что-то вскрикнули обрубленные пламенные лучи.
Начинал танцевать ветер.