Глава 1

Дед был круче всех - это Митька знал, всегда. Родителей он не помнил - про отца дед вообще особо не распространялся, раз только обронив, будто тот доброго слова не стоил, да таким тоном, что больше Митька расспрашивать не посмел. Мать умерла от воспаления легких, потому что бестолковый врач использовал последние антибиотики на человека, которого принесли из дозора с раной в животе. Тот все равно подох от перитонита, а мать могла бы жить. Врача дед пристрелил. И главаря, у которого ума не хватило организовать своим людям бесперебойное снабжение лекарствами. Что значит "невозможно"? Жлобы, которые засели на территории бывшей офицерской академии смогли же? За четверть века отхапали себе чуть ли не половину города, отгородились забором, патрули отряды снабженцев высылали регулярно, да такие, что никто подступиться даже не пытался, и по слухам, у них было все - от бензина до лекарств. На сроки годности которых вот уже два десятка лет никто толком не смотрел.

У них действительно было все, и не только по слухам - разобравшись с теми, кто угробил его дочь, дед подхватил двухгодовалого Митьку и попросился к тем самым самодовольным засранцам. К ним часто просились, правда, брали они не всех - но дед действительно был крут. Он мог из полной развалюхи сделать вполне рабочий генератор, знал как превратить допотопный фонарик в приличный зарядник - у них в семье до сих пор работала электронная читалка, купленная в те времена, когда мир еще был одним целым, и даже можно было переслать вещь с континента на континент. Ридер этот что дед, что Митька берегли пуще зеницы ока. "Знание-сила" - смеялся дед, постукивая узловатым пальцем по твердой коже обложки, изредка сокрушаясь, что когда-то не "скачал" и не "залил" в читалку много больше - впрочем, он все время старался наверстать упущенное, выжимая из любого найденного электронного носителя последние крохи информации, которая порой ценилась на вес золота. Грянь катастрофа на полвека раньше - все было бы по-другому, но мир рассыпался как раз тогда, когда бумажные книги почти забыли, радостно переведя все, что можно в электронный формат, а то, оставшееся сгорело в пожарах или печных топках. В русскую зиму без центрального отопления - что бы то ни означало - не до жиру. Еще дед стрелял - куда там молодым, мог сделать взрывчатку почти из чего угодно, умел ходить за скотиной и работать в огороде - опять же, не каждый юнец угонится. Так что его взяли, и прожили они в "коммуне" три года - пока деда не обидел кто-то из тамошнего начальства - Митька деталей не понял, мал был. Велели, мол, или ты нрав свой смиришь и язык в задницу засунешь, или пошел вон. Дед и пошел, вместе с Митькой. Не подохнут. И они действительно не только не подохли, но и отлично жили вдвоем, и спроси кто обоих - никто им больше не нужен, подлаживайся еще под чужака. У них было теплое, сухое и чистое логово на окраине, о котором никто не знал, были аккумуляторы и солнечные батареи, доступ к воде и знание где можно украсть еду в те дни, когда не получалось ее добыть. Словом, все было хорошо. Пока разом не кончилось.

Вечером еще все нормально было. Дед книжку читал, расположившись у самой лампы. Митька, сидя в углу, штопал джинсы, до боли в глазах вглядываясь в переплетение ниток - аккумулятор следовало поберечь. Впрочем, любую вещь следовало беречь и джинсы в том числе - разглядывая не успевшие сгнить журналы Митька часто дивился расточительности людей старого мира, которые то специально продирали хорошие штаны, то выкидывали вполне еще годные вещи из-за "невыводимого" пятна или потому, что одежда со следами починки считалась уделом "нищебродов". Зажрались предки, ничего не скажешь, может, и правы были те, кто кликушествовал, будто эпидемия стала карой за грехи пресыщенного вещами и удовольствиями мира. Сам Митька, впрочем, не верил ни в бога, ни в черта, да и дед над кликушами только смеялся. К чему припутывать высшие силы туда, где достаточно естественных процессов да с людской глупости, из-за которой вовремя опасность не распознали? Над идеями о биологическом оружии дед тоже смеялся - такие инфекции должны быть быстрыми, летальными и легко поддаваться дезинфекции, чтобы свои солдаты в зараженных местах не полегли. Вирус с инкубационным периодом в две недели никак в эту схему не ложился. Мутация. Случайное скачкообразное ненаправленное изменение... Любил Митька биологию, и физику, и прочие вещи, что в старые времена назывались "естественными науками" а нынче стали уделом то ли избранных, то ли отверженных, поди разбери. Мало кто станет засорять голову вещами, которые не пригодятся никогда в жизни. Но что поделать, если интересно? Благо, дед только хвалил, когда Митька тащил в их нору книжки, хоть и лежали они потом стопками по всем углам комнатушки, а обменять их было трудновато. Не нужны были нынче книги, разве что на растопку.

Словом, вечер ничем не отличался от десятков таких же, спокойных и неспешных, и спать улеглись вроде вовремя. Но проснулся Митька от хрипа - странного, жуткого. Зажег свет прежде чем подумал, что это может быть опасно. Дед висел поперек лежака, неловко дергаясь, и хрипел.

Митька подхватился с расстеленного на полу матраса, стал укладывать деда как полагается - сухощавое тело все равно оказалось тяжелым, обмякшее, будто старая одежда, оно не давало ни ухватить себя как следует, ни повернуть. Митька кое-как перевернул деда, заглянул в лицо.

- Тебе плохо? Что сделать?

Челюсть у деда затряслась, он замычал, явны пытаясь что-то сказать, но язык не слушался. Митька заметался по комнате, разыскивая аптечку, рывком сгреб с полок вещи, швырнув их на пол, как будто в свалке легче было найти то, что всегда лежало на одном и том же месте. Руки тряслись, когда он расшвыривал получившуюся кучу, и пытался совладать с застежкой саквояжа. Антибиотики в таблетках. Антибиотики во флаконах. Зеленка. Йод. Перекись. Физрастворы. Анальгетики. Шприцы. Жгут. Хирургические инструменты. Шелк. Кетгут. Бесполезный хлам. Ну почему, почему оба они не подумали о том, что деде уже не молод, а в старые времена сердечно-сосудистые были на первом месте...

Митька сидел на полу, вцепившись в волосы и изо всех сил стараясь не разрыдаться. Дед перестал хрипеть, замер, уставившись в потолок. Испугавшись тишины, парень поднял голову - нет, дышит. Пока дышит. Но...

Он до боли прокусил губу. Нет, так не годится. Разнюнился, точно девчонка. Истеричка. Нужен врач. Нужны лекарства - даже сам Гиппократ мало что сделает с тем, что сейчас есть. Значит, сперва лекарства. Врач... Гопота мелкая своего доктора не потянет. Врач есть у жлобов из академии. Еще из старого поселка ребята лекарства выменивали, не только антибиотики, про которые все знали, но и экзотику всякую, вроде окситоцина - значит, кого-то они нашли после того, как дед того поганца пристрелил. Они бы сами деда пристрелили, да только перемирие на рынке всегда было строжайшим, охрана не разбиралась, кто прав, кто не очень, стреляла не задумываясь. А как потом в толпе улизнуть, и дед и Митька знали прекрасно. Вот только в поселок его не пустят. Значит, пойти клянчить в академию... и выдать чужакам из дом. Обжитой и безопасный. Впрочем, об этом можно подумать потом.

- Я за врачом.

Дед встрепенулся, замычал, и Митька чуть было снова не разревелся, глядя на то, каким беспомощным стал всегда бодрый, скорый на соленое словцо и подзатыльник человек. Проморгавшись, он перетащил матрас к топчану, подхватил деда на руки, перекладывая - не ровен час, сверзится, пока один будет. Дед продолжал мычать, настойчиво выискивая глазами Митькин взгляд.

- Погоди, деда, - голос оборвался, ну точь в точь как год назад, когда он то хрипел, то давал петуха. - Приведу врача...

Дед крикнул - уже не пытаясь что-то сказать, просто крикнул, резко и зло. До Митьки, наконец, дошло.

- Погоди, деда, - повторил он. - Давай так - "Да" - моргаешь два раза, "Нет" - три. Договорились.

Белесые ресницы дрогнули дважды.

- И как я сразу не сообразил... Не хочешь врача? Нет? Но почему? - он спохватился, - Да, прости. Дай угадаю. Чужого пускать не хочешь.

"Да".

- Можно придумать что-нибудь. Не выпустить, пока не вылечит. А я пока новое место подберу.

"Нет"

- Я что-нибудь придумаю. Но сам я не справлюсь.

Это ж не царапина какая, чтобы парой швов прихватить.

Снова крик - тоскливый и беспомощный.

- Ну хорошо, хорошо. - сказал Митька. - Без врача, так без врача.

В любом случае, вначале надо добыть лекарства. С врачом и антибиотиками и шовным материалом расплатиться можно будет, этого добра у них в избытке. Но вот лечить деда будет нечем. Парень уткнулся в ридер, в недрах которого хранилась большая медицинская энциклопедия и оставшиеся от старого мира "гайды" - руководства по лечению. То, что творилось с дедом, в старых книгах описывали как "удар", в современных - "инсульт", но никто из авторов не упоминал о лечении. Конечно, беллетристика не для того, пишется, чтобы в медицинскую энциклопедию превращаться, но жаль.

Дед снова закричал.

- Ладно, - сказал Митька. - Не хочешь врача - не надо, сам попробую. Почитаю, что надо.

Больно уж нервничает, не ровен час, так распсихуется, что снова кондратий хватит. В конце концов, гайды на то и пишутся, чтобы знать, как лечить. На каждый чих своя инструкция - может, зря докторишки носы задирают, а на самом деле, любой грамотный человек может разобраться? Книжка, впрочем, Митьку не порадовала. Мало того, что каждый второй термин тянул за собой кучу других, запутывая в дебрях искаженной латыни. Так еще и выходило, что самые эффективные методы остались в старом мире, а с доступным сейчас дед, скорее всего, навсегда останется инвалидом. Митька ругнулся, отключая читалку. Значит, найти лекарства, он выписал все, что нужно. На худой конец найдется все, до чего сможет добраться - обменяет у доктора на нужные, лишними расплатится, патронов, еды и курева - универсальной валюты - маловато. Попытаться вытрясти из врача все, что можно, не приводя в дом. Пишут же - правильно собранный анамнез есть девяносто процентов диагноза, вот пусть и разбирается по анамнезу. А начнет выкаблучиваться, мол заочно не лечат - действовать по ситуации, или под дурачка косить, или на жалость давить. Или просто - пистолет к черепушке. Добрым словом и пистолетом можно обиться куда большего, чем просто добрым словом. А лечить он потом сам будет, уколы ставить умеет.

Он снова глянул на деда. Тот уже не пытался ни говорить, ни шевелиться, только смотрел неотрывно на стойку с оружием.

-И не думай, - да что ж это с голосом делается, переломался ведь уже!

Тот коротко хмыкнул.

-Нет, деда. Я тебя вылечу. Как смогу. И поить-кормить буду, и ходить, если плохо получится. Кроме тебя у меня никого нет.

Показалось Митьке, или во взгляде деда отчетливо засветилось - слабак, мол. Ну и пусть. У них и в самом деле кроме друг друга никого нет.

Он дернул шнурок уличных ботинок - дед по старой памяти полагал, что уличную обувь дома таскать не след, даже если пол в доме всего лишь чисто отмытый бетон - и горестно выругался, глядя на оставшийся в пальцах обрывок. Связать концы тоже получилось не сразу, нитяные махры цеплялись и путались и когда Митька, наконец, поднялся с корточек, пришлось ухватиться за косяк, восстанавливая равновесие. Снова обозвал себя истеричной девчонкой - руки трясутся, ишь ты. Вот если не перестанет сопли разводить - тогда все действительно плохо кончится. Закинуть за плечи котомку, опоясаться перевязью с кобурой и подхватить автомат заняло лишь пару минут.

- Я вернусь, деда. Все будет хорошо.

Провернув ключ в замке, Митька несколько раз толкнулся в дверь, убеждаясь, что она действительно заперта. Давным-давно, когда он еще совсем сопляком был, они с дедом набрели на разоренное поселение в здании бывшей ментовки. Прямо у входа на стене крупными красными буквами было начертано: "1.Закрой дверь. 2. Убедись, что ты ее действительно закрыл". На окнах стояли крепкие решетки, чердаки и подвалы были перерыты наглухо, но, судя по тому, что внутри бродили бешеные, а рядом с почти разложившимися валялось нетронутое оружие и патроны, кто-то однажды забыл выполнить инструкцию. После бандитского налета все выглядит по-другому - это Митьке тоже довелось видеть.

Луч налобного фонарика падал на стены блеклыми пятнами. Митька особо не вглядывался - он мог пройти по этому коридору даже будучи в бреду. Десяток шагов, отступить к стене, обходя неприметную на сером бетоне пола растяжку, еще через несколько метров пригнуться, чтобы не зацепить следующую, перешагнуть еще несколько груд мусора, на которые лучше не наступать. "Отличная наука - химия", - смеялся дед, процеживая через ветошь внешне безобидную буроватую кашицу, воняющую нашатырем. Ноги обошли очередную ловушку - волей-неволей выучили за несколько лет. Теперь выключить фонарик, чтобы не засветиться раньше времени, подпрыгнуть, подтянувшись на обломках кирпичной стены и пролезть в дыру, которую снаружи не разглядит никто и никогда - кто там будет разглядывать угол за грудой хлама. Митька выключил фонарик, замер, давая глазам привыкнуть к свету из пролома в стене под самым потолком. Здесь уже нужно было быть осторожным - теоретически бешеные не умели просачиваться сквозь двери, но пару раз особо настырные (и везучие, раз смогли забраться так далеко) сталкеры вскрывали замки. Найти ничего не находили - много ли найдешь административном здании, выстроенном лишь ради конференц-зала, да служебных помещений, где хранились плакаты с непроизносимыми заголовками вроде "цикл креббса". Еще на втором этаже когда-то была библиотека, но сгорела она еще до того, как Митька с дедом сюда перебрались. Тоже, наверное, какой-то сталкер поработал - то ли случайно, то ли по злобе. Не бешеные же в самом деле, подожгли.

Митька стоял, выжидая. Ветер гремел полуоторванным листом кровли, свистел, врываясь сквозь дыру в стене, где-то на пределе слуха завыл бешеный - но все это были звуки привычные, обыденные. Значит, можно подняться этажом выше, выбраться в окно на пожарную лестницу - два нижних пролета взрывом перекорежило так, что с земли не подняться, и залезть на крышу.

Он распластался на нагретом солнце металле - нечего торчать тут, как три тополя на Плющихе - огляделся. Все спокойно, можно двигаться дальше.

И только сейчас с беспощадной ясность Митька понял, что никого чужого он этим путем просто не проведет. Даже если бы дед не был против - ни один врач не станет карабкаться по заборам и сигать на тарзанке от дерева к крыше. Ни один врач не пойдет с ним, едва услышав "РКБ", даром что дед и сам Митька обитали тут несколько лет. Они потому тут и жили безбедно, что ни сталкеры, ни банды, ни "продотряды" давно уже не пытались даже соваться на обнесенную бетонной стеной территорию бывшей республиканской больницы, куда в самом начале эпидемии свозили зараженных со всей округи. Стаи бешеных бродили по двору, заполоняли многоэтажные здания, когда-то бывшие больницей. Впрочем, Митька до сих пор был жив лишь потому, что знал где ходить и как, а в главный корпус он не полез бы и под дулом пистолета. Лучше быстрая и честная смерть от пули, чем зубы и когти. И даже если избежать зубов, вируса там в воздухе столько, что ни костюм, ни респиратор не поможет. Бродить потом так же шаркая ногами и неловко дергаясь, бессмысленно завывать, разрывая на куски все живое - нет уж. Лучше пуля.

Но к аптечному складу дорожку они с дедом протоптали давно. За ампулу антибиотика отваливали полдюжины патронов, если сбывать потихоньку, не привлекая ненужного внимания этаким богатством, хватит до конца жизни не только деду, но и самому Митьке. Если ее будет, той жизни - в энциклопедии писали, что повторные инсульты бывают часто. Слишком часто. Он отогнал эту мысль. Все Будет хорошо.

На противоположном краю крыши под отогнутым листом кровли лежала веревочная лестница. Сама веревка - синтетика, перекладины алюминиевые - почти вечная штука. Митька скинул тяжелую бухту, глянул вниз - бешеные все так же размеренно шаркали по двору. Все в порядке. Он начал сползать животом по крыше, зашипел, ругаясь - край ободрал кожу даже сквозь ткань куртки, да и пальцам досталось. Надо придумать что-то, но это потом.

Ветру надоело грохотать железными листами, и он вцепился в новую игрушку. Лестница мотнулась, приложив Митьку о стену, потом пошла раскачиваться маятником, скрежеща металлом по кирпичу. Бешеные внизу взвыли, заметались, разыскивая источник звука. Митька снова выругался. Хорошо хоть, спускаться было невысоко - четыре этажа всего, не такой уж длинный маятник получился. Мотнуло, правда, когда спрыгнул на крытую гудроном крышу перехода между двумя корпусами, ну да ничего. Хорошо, что зрение у бешеных не ахти. Не добрались бы, конечно, умеют они не больше обычных людей, а обычные люди по отвесным стенам, как правило, не карабкаются. Но все равно приятного мало, когда они завывают и скребутся в стену, и тянутся, тянутся с упорством существ, обнаруживших хоть какую-то цель в жизни. Так и подмывало швырнуть вниз самопальную гранату, а потом еще парочку, Митька даже руки в карманы сунул, от греха подальше. Спохватившись, торопливо поймал собравшуюся было снова полетать лестницу, привязал к специально вбитому в стену крюку. Веревка тут же затрепетала истощенным подобием паруса. Ничего, узел крепкий, никуда не денется. А гранатами швыряться и правда не след - ну положит он тот пяток, что внизу уже начал затихать, так на грохот еще пара десятков прибежит. Не зря же сюда никто не совался, даже зазнайки из бывшей академии - облизывались издалека, но не лезли. Понимали, что кучу своих положат.

Митька перелез через подоконник - раму и стекла они выставили давно, чтобы не мешались - не забывая прислушиваться. Эту часть этажа они с дедом обезопасили как могли, забаррикадировав оба конца коридора всей найденной на этаже мебелью. Повезло, что когда они в первый раз тут оказались, на этаже бродило лишь трое бешеных. Но баррикады баррикадами, а случиться может всякое, поэтому, натягивая поверх одежды непромокаемые штаны и куртку, влезая в перчатки и доставая из мешка плотно прилегающие к коже очки и респиратор, не забывал прислушиваться. Дальше надо шагать бесшумно и не расслабляться ни на миг. Еще одна пожарная лестница: на этот раз - вверх, до самого чердака, осторожно открыть люк, загодя отлично смазанный, а там всего одна дверь останется.

Бешеный - и откуда только взялся, зараза - смотрел прямо на него. Времени размышлять особо не было, и Митька со всей дури сиганул вниз, прямо на чудище. Хорошая штука, физика - эм вэ квадрат пополам... много ли в Митьке того "Эм", козла, может, и догнал, смеялся дед, но когда этот смешной вес обрушивается на грудь, отбрасывая к стене. Человек бы отшатнулся прежде, чем успел понять, что происходит - бездумно, на одних инстинктах. У бешеного инстинктов не было. Он влетел затылком в подоконник, противно захрустели кости. Человек бы не встал. Монстр начал подниматься. Митька, которого инерция тоже прилично приложила о стену, мотнул головой, приходя в себя, на карачках метнулся к лестнице на чердак. Выбирать, куда смыться, особо некуда, или кубарем по пролету, рискуя этажом ниже нарваться на приятелей чудовища, или вверх - может, получится снова сигануть, на этот раз удачней.

Не получилось - бешеный уцепился за лодыжку. Митька отчаянно лягнулся - попал, снова захрустело, но пальцы не разжались. Бешеные не были ни особо сильны, ни чрезмерно проворны - просто упрямы и бесчувственны. Совершенно бесчувственны - их можно было жечь живьем, но чудовище продолжало упорно плестись к цели, пока сгоревшие мышцы не скрючивали тело в кокон. Или пока не сваривался мозг. Митька снова ударил пяткой - на этот раз прицельно, по кисти, и еще раз - запястье бешеного изогнулось под немыслимым углом, а потом кисть просто оторвалась от остального тела, но пальцы так и не разжались. Митька взлетел наверх, нырнул в люк, не забыв уронить крышку на голову бешеного. Если повезет - свернет шею. Бешеный там или нет, но если прервать сообщение между мозгом и телом, тело останется беспомощным. Внизу тяжело плюхнуло, будто мешок с тряпьем свалился, а потом по крышке заскреблись и люк начал открываться. Митька вытащил нож, замер, и, едва в отверстии показалась голова, ударил ножом под ухо. Бешеный скатился, громыхая железными ступенями и стало тихо.

Митька осел, судорожно дыша - респиратор отчаянно мешал, но снимать его было нельзя. Если бы четверть века назад сообразили сразу, что эта дрянь передается не только через слюну в кровь, как исходный вирус, но и воздушно-капельно, мир, может быть, и не рухнул. А так - когда стало ясно, что к чему, зараженных оказалось слишком много, и карантин уже не помог.

Он долго сидел на полу, пока сердце не перестало колотиться в горле. Прислушался - тихо. Никто больше не прибежал. Спустился по лестнице - не спрыгнул, а спустился, мягко и бесшумно, точно кот. Бешеный зыркал мутными глазами, но не шевелился. Митька выдернул нож, полоснул по горлу, нова и снова, пока голова не отделилась от тела окончательно. Вышвырнул в окно сперва башку, потом, поднатужась, перевалил через подоконник и тело. Нечего тут падаль оставлять, завоняет и крысы сбегутся, а то и кто похуже. Он закрыл окно, тяжело оперся на подоконник. С дедом на пару все было куда проще - один отвлекает, второй ножом работает. А так...Впрочем, нечего бога, или кто там есть, гневить - легко прошел. Вон он склад, за дверью. Митька отодвинул засов на железной решетке - когда-то она замком закрывалась, но замок дед вскрыл, а чтобы потом с ключами не возиться, засов прикрутил. От бешеных защитит, а от сталкеров и сейфовая дверь не поможет. Последняя дверь - и он на месте.

Митька закрыл задвижку. Аккуратно сложил перчатки под дверью. Свет фонарика белесым пятном ложился на стеллажи, уставленные разномастными коробками. Ну почему у этих врачишек не все как у людей - вот что им мешало разложить лекарства в простом и понятном порядке - по алфавиту, хотя бы. Нет, надо извернуться. Бета-блокаторы. Ингибиторы АПФ. Аминогликозиды. Сам черт ногу сломит, прежде чем найдет нужное. Митька вытащил из кармана обрывок старого журнала, на который выписал названия нужных лекарств, запоздало припомнил, что, кажется, те же непонятные слова встречались и в описаниях, но он не стал обращать на них внимания, переписав себе только конкретные названия. Теперь, оказалось, зря. Он подумал, что наверняка упустил что-то еще, отогнал эту мысль - нечего волноваться о том, что невозможно исправить. Но, в конце концов, почему все эти руководства будто специально писались чтобы вернее запутать? А, может, и правда специально - если все будут понимать суть, перед кем строить посвященного, обладающего тайными знаниями.

Дело шло медленно - приходилось по нескольку раз пересматривать содержимое одних и тех же полок. В темноте склад казался бесконечным - впрочем, он действительно был огромен. Если верить деду, в былые времена он снабжал лекарствами не только больницу на несколько тысяч коек, но и аптеки по всем областям. Раньше Митька каждый раз радовался этакому изобилию, сегодня - злился. Слишком долго пришлось возиться. Наконец, он закинул на плечо вещмешок - угол какой-то коробки впился в лопатку, и осторожно выглянул.
Никого. Значит, осталось всего ничего - вернуться.

Лестница по-прежнему билась на ветру продырявленным парусом, размеренно стучали о стену перекладины, а под переходом синхронно стуку завывали бешеные, точно лестница билась не о кирпичи, а о головы. Митька начал карабкаться по ступенькам, ветер снова вцепился в него, превращая лестницу в маятник.

А потом вверху что-то хрястнуло и ступеньки сложились. Митька, потеряв опору, скользнул вниз, больно обдирая ладони о веревки. Зацепился было на миг, приложившись плечом о кирпич, но миг этот не успел закончиться, когда не выдержала и вторая веревка. Митька рухнул плашмя, на несколько бесконечных секунд разучившись дышать. Оказывается искры в глазах - отнюдь не художественное преувеличение. Он скорчился на гудроне, закашлявшись, не слыша собственный кашель сквозь звон в голове. Наконец, получилось отдышаться и выпрямиться.

Лестница валялась неподалеку бесформенной кучей. Митька выругался - громко, грязно и тоскливо, повторил, правда, же
шепотом, услышав, как в унисон ругани взвыли бешеные. Запоздало подумал, что надо было почаще проверять, не истерлась ли, он же собственным брюхом сегодня почувствовал, что край вверху острый - нет, чтобы подумать, чем это чревато. Задним умом все крепки. Повезло, что цел остался. И что мешок повесил не на оба плеча - хряпнись он хребтом на все эти коробки и склянки, сломал бы спину. Митька нагнулся за мешком, движение вышло медленным и неуклюжим, снова выругался - на холстине растекались мокрые пятна.

Он, кряхтя, устроился по-турецки - шевелиться по-прежнему получалось плохо, и голова казалась чугунной - начал перебирать упаковки. Раскрывал промокшие, выгребал оттуда мокрую стеклянную крошку, снова складывал. Несколько раз порезался, но почти этого не заметил. Мысли плыли тягуче и монотонно. Точнее, одна мысль - как быть дальше. Даже будучи в нормальном состоянии, Митька не смог бы одолеть четыре этажа по отвесной стене, пусть
кирпич и повыщербился кое-где. Впрочем, перебрав мешок, он честно попробовал. Содрал кожу с и без того изрезанных пальцев, обломал ноготь - вот и всех успехов. Он прислонился к стене, обхватив руками колени, и то ли задремал, то ли отключился.

Когда Митька открыл глаза, солнце уже стояло в зените. Голова, кажется, прояснилась и дышать стало легче. Что он разнюнился, в самом деле? Нельзя наверх - значит надо обойти понизу. Да, забор бетонный и с колючкой поверху - дед говорил, поставили его еще до эпидемии, после серии терактов в крупных больницах, а в эпидемию пригодился - но в любом заборе найдется дыра. А не дыра, так дерево - четверть века никто кругом деревья не пилил. Вроде того, по которому они с дедом из-за периметра домой добирались. Надо только собраться повыше и поглядеть.

Он снова пролез в окно - на этот раз не особо оглядываясь, пройдя через по-прежнему пустой этаж, вылез на крышу девятиэтажки.

Ветер утих и начало припекать солнце. Митька стащил комбинезон - забираться в здания он больше не собирался, а на улице концентрация вируса не настолько высока, чтобы на одежде домой притащить. Упаковал одежду в пластиковый
пакет, который вытряхнул из кармана ветровки - рисунок давно истерся, пластик пожелтел, но пока держался. Митька сунул тугой сверток в мешок, закинул тот за спину и подошел к краю, впервые всерьез заинтересовавшись тем, что происходит внизу.

Деревьев там, конечно, было предостаточно. И старые ели, посаженные еще для "озеленения", что бы это ни значило. И
разросшиеся вездесущие тополя. И молоденькие деревца, которые сверху толком и не узнаешь, тонкие, такие на удочки хорошо рубить. Везде, где была хоть пядь земли, не покрытая асфальтом, что-то росло, да и сквозь асфальт уже пробивалась не только трава, но и древесная поросль. Пустым выглядело только пространство между блоком, где жили они с дедом, и девятиэтажкой основного корпуса - наверное, потому, что там почти всегда лежала густая тень от высотного здания.

Лес - это хорошо. Митька совершенно не намеревался изображать Тарзана, но чем больше деревьев, тем больше шансов, что среди них найдется нужное. И бешеные вряд ли лазят в густых зарослях. Хотя кто их поймет, бешеных... Тем не менее, вылезти на открытое пространство у них на виду Митька бы не рискнул, а вот по зарослям можно и попробовать. Даже без листьев. И еще одна пожарная лестница, как раз в чащу. Замечательно.

Он побежал вниз, загрохотали под ногами железные ступени. Все ближе становились макушки деревьев, и когда ветки
зашуршали по джинсе ветровки, в ответ топоту раздался знакомый до тошноты вой. Митька замер. Не бывает абсолютного везения, чтоб его. А вслед за воем загрохотали ступеньки - там, внизу. Митька перевесился через перила. По
нижнему пролету поднимался бешеный. Дергано и неловко. Гремел, прогибаясь под тяжестью метал, и в такт каждому шагу взвизгивал монстр. За его спиной теснились еще двое, и в кустах...

Митька взвизгнул, по-бабьи тонко и постыдно, дернул из кармана мешка самопальную гранату. Откусил фитиль покороче, щелкнул зажигалкой: штуку эту он берег как зеницу ока как раз для таких вот встреч. Спирт для заправки добыть нетрудно, зато кремни на вес золота. Только бы ветер не дунул некстати. Пронесло: хоть руки и тряслись, фитиль занялся сразу. Митька швырнул пластиковую поллитровку, начиненную нарубленными гвоздями и взрывчаткой.
Отличная штука - химия: марганцовки на аптечном складе - завались, алюминий тоже штука доступная, а вместе - просто бомба. Убойная. Если бы площадки между пролетами лестницы были не из цельного листа, а перфорированными, как чаще
всего и делали - быть бы Митьке решетом. А так ничего, обошлось, только по рукаву случайный осколок чиркнул. То, что осталось от тройки бешеных у подножья лестницы, уже не шевелилось, и кусты посекло осколками, там тоже было тихо, зато завизжало со всех сторон. Митька бросился вниз, перепрыгивая через ступеньку, с предпоследнего пролета и вовсе сиганул через перила, и припустил к ограде, Спринтеры из бешеных те еще, но они упорны и неутомимы: загонят. Если он не успеет найти подходящее дерево.

Бежать сквозь густой подлесок оказалось не так уж просто - Митька едва успевал прикрывать лицо локтем, чтобы не остаться без глаз, ветки цеплялись за одежду, под ноги то и дело подворачивались то кочки,
то рытвины, а на то, чтобы посмотреть вверх и вовсе не было времени. Он едва не влетел с разгона в бетонную стену, суетливо огляделся и едва не завопил, увидев, сколько бешеных собралось по его душу. Дерево. Достаточно раскидистое, чтобы перекинуть ветви через забор, достаточно удобное, чтобы влезть... а, кстати, умеют ли бешеные лазить по деревьям? Вот сейчас и будет понятно. Митька, наконец, углядел подходящий сук - прыгнул, вцепившись в шершавую кору, подтянулся, перебирая ногами по стволу. Вверх, еще... сколько ж их! Дед рассказывал: в детстве они с приятелями баловались, забираясь до самой макушки деревьев, чтобы потом, вцепившись в нее, плавно спуститься вниз... если макушка не отломится. Попробовать, что ли? Но поди пойми, в какую сторону это дерево решит наклониться: хорошо, если через забор, а если он спустится прямо в руки бешеным? А лазить по деревьям они, кажется умеют. Точнее, пытаются. Эк, прыгают. Жаль что не елка можно было бы шишками кидаться, как в той сказке, зажигалка же есть... Митька ругнулся, отгоняя дурацкую мысль и, наконец, углядел подходящую ветку. Оседлал ее, прислонившись спиной к стволу, швырнул к подножью ствола еще одну гранату. Оставив на этот раз фитиль подлиннее и пополз
по ветке, повиснув под ней точно обезьяна. Он миновал колючку и разжал руки как раз, когда за стеной грохнуло. Приземлился на карачки, чтобы, выпрямившись, уткнуться лицом в дуло "калашникова".

-Ну ни хрена себе! - сказал один. - Ты откуда...

Митька сиганул в сторону - авось повезет, но второй, выглядящий сущим увальнем, оказался на диво проворен. Подставил подножку, а когда Митька сунулся мордой в землю, прижал коленом, выкрутив руку так, что искры из глаз. Митька все-таки попытался дернуться, взвыл и безвольно затих, даже не пытаясь выплюнуть попавшую в рот грязь.

#

Пасха в этом году выдалась богатой. Несмотря на раннюю весну, снег уже почти сошел, прячась по канавам да заброшенным дворам. Прихожане, входя в церковные двери, шапок не снимали - нечего было снимать, тепло, замирали на несколько мгновений - хоть и сиял храм множеством свечей, но казался полутемным по сравнению со щедрым весенним солнцем. За всю жизнь Константин не мог припомнить, чтобы Христово Воскресение не оказалось по-настоящему Светлым, но всегда отмечал это для себя особо, будучи по-детски счастлив каждый раз, когда природа радовалась вместе с ним.

Грешно и суетно, наверное, было думать о мирском, но вдыхая густой аромат куличей на пасхальной утрене, дьякон едва сдерживал улыбку. Прошлое лето оказалось щедрым, не то, что год назад, когда мучные пайки пришлось урезать чуть ли не вдвое. Зато нынче комендант распорядился выдать дополнительную порцию муки в честь праздника, и яиц хватило, и даже сахара, настоящего, а не свекольного сиропа. Благо, зимой продотряд нашел неразграбленный склад. Не разграблен тот оказался потому, что без крепкого отряда в окрестности вымершей деревушки нечего было соваться, но кого-кого, а вояк в общине хватало с первого дня ее существования. Нашлись у людей и цукаты из вываренной в сиропе вишни, что сушили и варили всю прошлую осень. А за лещиной Константин тогда ходил сам, место помнил еще с тех пор, как приехал сюда юнцом, только-только принявшим сан диакона. Тогда еще можно было спокойно уехать в лес компанией таких же молодых преподавателей, вчерашних выпускников, а оружие брали только "на всякий случай", а не потому, что без него никак. Оружие Константин с собой в этот раз брал, но от охраны отказался, чтобы в искус не войти. Обошлось. Потом вместе с Леночкой эти орехи чистили и жарили несколько дней подряд, чтоб за неделю до пасхи раздать прихожанам - на куличи. Конечно, суть праздника не в угощении, но о том уже сколько лет говорено-переговорено, а люди все не меняются. Да и сам Константин, чего уж там, грешен, любил доброе угощение после праздничной службы. Особенно после того, как Леночка подросла и мало-помалу перехватила у отца домашние хлопоты. Получалось у нее, надо сказать, отлично.

Константин помедлил на крыльце церкви, улыбнулся, подставляя лицо солнцу. За спиной едва слышно колыхнулись тяжелые створки, рядом точно так же замер Сергий, отец настоятель. Выдохнул.

- Хорошо...

- Хорошо, - согласился Константин. Глянул внимательней - а ведь начал сдавать отец настоятель, раньше пасхальная служба не ложилась тенями под глаза, не углубляла морщины. Понятно, что не мальчик уже, седьмой десяток как-никак. Но только сейчас дьякон понял, почему тот все чаще торопил его с хиротонией, и устыдился собственных суетных оправданий. Впрочем, больше можно не оправдываться - все решили, обо всем договорились. Вот закончится Светлая неделя, обвенчают Леночку, и можно со спокойной душой пускаться в путь. А пока...

- Пойдем, - сказал дьякон. - Заждались нас уже, поди.

Звать отца настоятеля за пасхальный стол начала еще Оля, пока жива была, а потом так оно и повелось, даже в те годы, когда Константин остался вдовцом с младенцем на руках и было совсем не до праздничных приготовлений. Потом Леночка выросла, стол снова стал по-настоящему хлебосольным - в пределах пайка, разумеется. Нынче же гостей и вовсе ожидалось много - жених, да будущие родичи.

Они неторопливо шли по улицам, благословляя в ответ на "Христос воскресе", здороваясь с атеистами, которых сегодня на улице было немного - патрули старались составить так, чтобы уважить и тех, кто отмечал светские праздники, и людей верующих. И Константин очень удивился, услышав за спиной "Христос воскресе", произнесенные человеком, ни разу в церкви не появлявшимся.

Знать-то он Лешку - впрочем, уже давно Алексея - знал, и напарника его, конечно: в поселке, где взрослых чуть меньше тысячи, все на виду. Как знал и то, что оба безбожники и сегодня должны были быть в патруле. Судя по их виду, они оттуда и возвращались - автоматы за спиной, внутри поселка кроме караульных оружие никто не носил. А между двумя мужчинами, неловко держа перед собой скованные наручниками кисти, шагал незнакомый мальчишка лет пятнадцати. В рыжих волосах - комья подсыхающей грязи, на скуле поверх веснушек разливался свежий синяк, расцвеченный все той же грязью - похоже, уложили лицом в землю, когда поймали. Из растянутого ворота свитера торчит цыплячья шейка, ветровка залатана, шнурки на ботинках связаны в нескольких местах, да и сами ботинки, того и гляди, каши запросят. На шее болтался респиратор - добротный, армейского образца.

Константин дождался, пока Алексей получит благословение, кивнул на мальца:

- Откуда и куда?

- В карантин. - Алексей мрачно сплюнул. - И я заодно. С территории РКБ вылез, а там внутри - сам знаешь, что творится.

- Сперва вроде по-хорошему, - продолжал между тем патрульный, - Тихий был, не рыпался. А как понял, что мы его оттуда так и так эвакуируем, точно в самом деле сбесился. Запястье, вон, в кровь прокусил, гаденыш...

Константин покачал головой - чего уж тут скажешь.

- Спасибо за благословение, отче. - сказал Алексей, помолчав. - В исповеди не откажете? Знаю, что раньше надо было думать, но уж...

- Не откажу, конечно. - он обернулся к Константину. - Идите, без меня начинайте.

Тот кивнул. Исповедовать, причастить и соборовать, пока человек еще остается человеком - в таком действительно отказать невозможно. Обойдется - так и хорошо, а может из карантина не выйдут ни Алексей, ни пацаненок. Ради таких случаев последний Собор, созванный в разгар эпидемии даже разрешил возможно зараженных от поста перед причастием. Слишком быстро иногда развивалась болезнь.

Он собрался было идти, когда мальчишка, от которого они успели отвлечься за разговором, двинул под дых второго конвоира, выхватывая у него кортик из ножен, и рванулся к отцу настоятелю, мгновенно определив, кто тут самый "дорогостоящий" будет, если удастся заложником прихватить.

Константин среагировать успел - спасибо науке Олега, царствие ему небесное. Сшиб с ног - немного ему и надо было, шкету, придержал, пока рыпаться перестанет - да недооценил - едва ослабил хватку, как мальчишка, извернувшись ужом, вцепился зубами в руку.

Спохватившись, остальные оторвали, оттащили непрерывно визжащего - ругался он грязно и тяжко, куда там иному пропойце - мальца, вздернули на ноги, держа подмышки. Константин засучил рукав, глядя на окровавленные отпечатки зубов, сипло вздохнул.

- Господи, прости мою душу грешную.

- Что, получил, долгополый? - сплюнул пацан. - Почем опиум для народа?

- Ишь ты, образованный. - Редкостное чудо, дьякон даже на миг забыл о собственном страхе. Нынче подростки умеют обращаться с полудюжиной видов оружия, зато читать умеют через одного. В поселке, правда, школа есть, но то в поселке, да и классическая литература в ней далеко не основной предмет. - Откуда такой взялся?

- Не твое собачье дело. - он снова плюнул, промахнувшись, уставился в сторону.

- Как же это... - прошептал отец настоятель.

Константин пожал плечами.

- На все воля Его. Третьим, значит, буду. - он усмехнулся, вспомнив, что означала эта фраза в былые времена, снова посерьезнел - Пошлите кого-нибудь Леночке передать, чтобы без нас за стол садились.

Дальше шли молча. Мальчишка зыркал по сторонам, явно собираясь сорваться при первой возможности. Которой ему больше никто не дал: держали под локти, и на лицах конвоиров прямо-таки огромными буквами читалось - дай волю, наваляли бы мальцу от души. Но сдерживались, явно жалея, что не пристрелили парня там, где нашли. Константин и сам, грешным делом, подумал, что будь тот постарше - церемониться бы не стали. Сначала ударь, потом подавай голос, так говорит закон джунглей. Зато не пришлось бы сейчас идти в карантин и гадать, чем дело кончится. Грешные это были мысли. Паскудные, если уж называть вещи своими именами, и дьякон отчаянно их стыдился, но отогнать не получалось. Еще совсем юнцом, насмотревшись на выжившего из ума прадеда, он понял, что, больше чего бы то ни было, боится безумия. А сейчас предстояло сидеть в четырех стенах и ждать - сбудется его худший кошмар или нет. И все из-за... Константин снова отогнал недостойную мысль, в который раз подумал, что не берется осуждать тех, кто не стал дожидаться финала. Разом покончив со всеми страхами... и окончательно загубив собственную душу, но это тоже была нехорошая мысль. Представить, что две недели - это если повезет - гонять их по кругу, так хоть волком вой.

От дурных мыслей отвлекла примчавшаяся дочь - конечно же, ни за какой стол никто не сел. Перехватила у самых ворот карантинного барака. Встрепанная, запыхавшаяся. Остановилась, будто на стенку налетев, глядела молча, точно не зная, то ли сказать что, то ли разрыдаться. Мишка - молодец, соображает - шагнул чуть вперед, заслонив, склонил голову, испрашивая благословения, а пока отец Сергий и сам Константин его благословляли, и дочка с собой справилась. Моргала, конечно, часто-часто, и губы подрагивали. Потом, дома, проревется, конечно, ну да есть кому в плече выплакаться, а то совсем бы худо было.

- Свадьбу не отменяйте. - сказал Константин. Почему-то это сейчас казалось важнее всего. Пусть без него повенчают, зато точно будет знать, что не одна она останется, если все совсем плохо повернется. Отец Сергий, конечно, приглядит, да и друзья не оставят - и все равно. Кабы была она побойчее да понастырней - может, и не торопился так с рук на руки передать - только чего ж от мышки требовать, чтобы стала ежиком?

- С ума сошел? - голос у дочки дрогнул, но удержалась. - Вот из карантина выйдешь, тогда и повенчаемся. По-людски, а не так чтобы отец черт-те...

- Елена!

Она охнула, закрыв рот ладонью.

- Извини. И вы простите, батюшка. - обернулась она к отцу Сергию. - Только ведь и правда, не по-людски и не по-божески получается.

- А если не выйду?

- Значит, как траур пройдет, повенчаемся. - она шмыгнула носом. - Пап, я знаю, что ты за меня боишься. Но я уже взрослая.

Константин усмехнулся.

- Ой, да понятно, что для тебя я дитятком о старости буду. Но, пап... Не могу я так. И хватит об этом.

- Миша, ну хоть ты ей скажи...

Парень покачал головой.

- Не скажу. Да вы не волнуйтесь, Константин Львович. Если... в общем, пригляжу я за ней, и родители мои помогут.

- Отец Сергий...

- Они правы. Ты - нет. И в самом деле, хватит об этом.

- Я тебе поесть взяла... - Леночка стащила с плеча увесистую торбу. - И книжек. Много, чтобы хватило. И... в общем...

Она опустила котомку на землю, отступила на несколько шагов. Умница, хоть и переживает, а головы не потеряла. Может, и правда, зря он беспокоится о ней, точно о несмышленыше. Константин поднял котомку. Обнять бы, как когда-то - давненько ж в последний раз - утешая. Дочь снова шмыгнула носом.

- Все обойдется. Непохож он на бешеного.

Пацан тут же закатил глаза, уронил челюсть, свесив набок язык, и дурнотно завыл.

- А вот на придурка - очень даже. - мстительно закончила она.

- Хватит. На все воля Божья, - повторил дьякон. - Иди, а то там родичи будущие за столом заждались уже.

- Да какой там стол, - вздохнул Миша. Кивнул, прощаясь, обнял Леночку за плечи, увлекая за собой. Константин глянул им вслед.

- Отче, разрешите? - охранник протянул руку к котомке. Дьякон безропотно развязал горловину - изнутри сладко и сытно пахнуло куличом.

- Ничего запрещенного нет, забирайте.

- Угостись, если хочешь.

- Спасибо, вам нужнее. А у меня дома мама напекла. - улыбнулся парень. Вот смену отстою...

Он посерьезнел, вспомнив, открыл двери.

Санпропускник, казенная одежда, длинные коридоры, выложенные кафелем, маленькая комнатенка, лязгнувший за спиной засов. На все воля Его. Оставалось только ждать.

Глава 2

Не слишком-то приятно разнагишаться перед посторонними, но когда в морду смотрит дуло автомата, особо не возразишь. Так что пришлось раздеться и забраться в эмалированный поддон..

- Чего стоишь, мойся, давай, - сказал охранник.

Митька озадаченно уставился на него, потом на блестящие рукоятки и лейку над головой. Мыло-то он видел, серое, домашней варки, но много в том мыле прока без воды?

- Душа никогда не видел? - хмыкнул страж. - Синяя холодная, красная горячая.

Душ? Кажется, он об этом читал. Митька от души крутанул рукоятку - хорошо, хоть, ума хватило сперва холодную, не ошпарился, потом кое-как отрегулировал воду. После того, как его сунули мордой прямо в ледяную весеннюю грязь, помыться определенно стоило. Но до чего же шикарно живут! Не зря дед этих, из академии, иначе как "жлобами" не называл. Проточная вода и канализация - это же уму непостижимо! Он плескался в этой чудесной льющейся с потолка воде, забыв обо всем - пока охранник не приказал заканчивать. После этого Митьку обрядили в застиранную - но чистую и выглаженную - пижаму, впихнули в конуру, выложенную белым кафелем и захлопнули дверь. Следом послышался щелчок еще одного замка и все смолкло.

Он с разгона толкнулся в дверь - бесполезно, только плечо расшиб, потом постучал пятками - скорее, для порядка, чем осмысленно. Просто так сдаваться не хотелось. Сел по-турецки, прислонясь спиной к двери. Пора. Наконец, начать думать. До сих пор у него не было времени толком осмыслить ситуацию - только кое-как реагировать на происходящее и выкручиваться по мере сил. Но раз выкрутиться не удалось, придется искать другие способы. Задерживаться тут нельзя. Дед один и совершенно беспомощен - при одной мысли об этом Митька едва не разревелся. Нет, реветь тоже нельзя. Он огляделся. Окно отпадает сразу, и не только потому, что высоко, если поразмыслить, может, и придумает, как добраться. Но в этакое оконце даже голова не пролезет, не говоря у обо всем остальном. Дверь тоже прочная и тяжелая. Стены гладкие. Всей мебели - кровать, и стол, и то и другое прикручено к полу. Да еще унитаз в углу. Попался...

"Две недели", - говорили они. Две недели дед не продержится, разве что чудо случится.

Две недели.

Митька застонал, откинув голову. Больно стукнулся затылком о дверь. Просто так не выбраться. Хорошо было Монте-Кристо - сколько угодно времени в запасе, ковыряй себе стену, пока не надоест. У Митьки в запасе не было даже дней. Он снова постучал затылком о стену, словно боль помогала продолжать думать, вместо того, чтобы замереть в апатии.

Вынудить их открыть дверь. И прорваться с голыми руками сквозь охрану. Тоже, Рэмбо нашелся. Нет, охрана не годится. Нужен кто-то... цивил, как говорил дед. Врач, например. И прихватить с собой... Нет, не годится. Врач слишком ценен, чтобы подпустить его без охраны к чужому, успевшему наворотить дел. Ведь наверняка уже все заинтересованные знают, что Митька совсем не паинька. Изобразить, будто стесняется - тоже не выйдет, чай не девка. Да и у девки бы тоже, скорее всего, не вышло бы, взяли бы бабу в качестве конвоира, и вся недолга.

Думай, Митька, думай... Он потер уже изрядно занывший затылок. Исповедь! Тот поп, что постарше говорил... Другой, прыткий, теперь под замком сидит, значит, старший один придет. Хотя исповедь в любом случае должны происходить один на один. Хорошо придет, дальше? Голыми руками? Старик-то он старик. Но кто знает... Митька оглядел себя, чертыхнулся. Ремень забрали вместе с остальной одеждой, само собой, и даже шнурки из ботинок вытащили, ну прямо как в старых книжках про тюрягу. В который раз обшарил взглядом каморку, хлопнул себя по лбу. Унитаз. Интересно, работает или со старых времен остался. Хотя если уж у них душ есть... Работающий унитаз Митька не видел ни разу в жизни. Так что он поначалу не удержался от того, чтобы проверить, как эта штука действует, почти завороженно глядя на исчезающий в трубе поток воды. Смогли ведь как-то канализацию наладить, неужели электричества не жаль. Или это только для карантинных, чтобы помещение не заходить? Он отогнал эту мысль - успеет еще про всякие глупости поразмышлять, и снял крышку бачка. Так и есть - отличный металлический прут, к которому был приделан поплавок.

Едва он открутил пластиковый бочонок, вода с шумом ринулась в трубу. Митька испугался, что не сможет ее заткнуть, и тогда поп ринется за слесарями, или кто там у них канализацию в порядке содержит. Но вскоре бачок опустел - видимо, не бесконечны были запасы воды. Митька критично оглядел прут, попытался заточить конец - металл противно заскрежетал, царапая плитку. Ничего. И так сойдет. Петелька на конце, вон, какая отличная, почти готовая рукоять. Митька отодрал полосу от полы пижамы, обмотал петлю, пропуская туда-сюда. Вот теперь точно в руках скользить не будет. Он спрятал импровизированное оружие в рукав, и что есть мочи затарабанил в дверь. Похоже, эти идиоты всерьез верят в бога, больно уж уважительно с попами разговаривали. Грех чужой глупостью не воспользоваться.

Стучать пришлось долго. Митька успел отбить кулаки, потарабанить пятками и снова кулаками, когда за дверью раздался раздраженный голос:

- Чего буянишь?

- Я это... Митька, как мог, изобразил в голосе раскаяние и смирение. - Исповедоваться хочу. Раз уж все равно помирать.

- Чей-то помирать собрался? - в открывшемся оконце показалась морда охранника

- Да цапнули меня там. Вон. - Митька задрал рукав. Под ним и правда была ссадина, в полутьме не поймет, свежая или не очень, зато выглядеть будет убедительней. - Так что...

- Твою ж мать... Сперва, значит, дьякона покусал, а потом исповедоваться ему. Перебьешься.

- Пожалуйста, - заканючил Митька. - Ваших-то он всех исповедовал, сам слышал, что собирался. А я что, не человек? Ты ж, поди, тоже верующий, понимать должен.

- Какой же ты верующий, если на батюшку с ножом кинулся?

- Бес попутал... Ну пожалуйста...

- Что там, Петя? - послышался новый голос.

- Да вот, отче, исповедоваться просит.

- Раз просит, значит - исповедуем.

- Не верю я ему, отец Сергий.

- А какой резон ему хитрить?

- Да мало ли... Шустер уж больно.

- А я не Господь, чтобы решать, кто искренне жаждет спасения, а кто нет. Пропусти.

- Как скажете, отче.

Охранник закрыл продух, отворил дверь.

- Если что - кричите. Я с той стороны подожду.

Старик неторопливо прикрыл ее за собой - вот дурак! - повернувшись спиной к Митьке. Тот, конечно, тянуть кота за хвост не стал: прихватил попу локтем горло, да приставил к шее острый прут. Пришлось, правда, на цыпочки подняться, чобы не придушить старика раньше времени.

- Скажи охраннику, чтобы ушел. - прошипел Митька.

- Нет.

- Жить надоело, старый?

- Я действительно стар, - Митьке показалось, что поп чуть усмехнулся. - И люблю жизнь. Но не боюсь смерти.

- Блаженный, что ли?

- "И не бойтесь убивающих тела, души же не могущих убить" - явно процитировал старик. - Евангелие от Матфея, глава десять, стих двадцать восьмой.

- Врасплох, непричащен и не помазан? - хмыкнул Митька. - Все равно не боишься?

- Служить Литургию без причастия немыслимо. Так что мимо. - теперь он откровенно улыбался.

И вот что с ним, идиотом возвышенным, прикажете делать? Нет, рука бы у Митька не дрогнула, но толку-то. Прикончит он этого малахольного, а за дверью охранник с автоматом, тут же в решето превратит. Впрочем...

- Эй, ты! - заорал он. - Давай сюда.

Охранник открыл дверь и застыл, явно соображая, как поступить.

- Калаш гони. - рявкнул Митька. - Медленно. А то проткну вашего попа, некому за твою душу заблудшую молиться будет.

Охранник неторопливо снял с плеча автомат, держа за ремень протянул в сторону Митьки. Но как ни хотел он казаться напуганным и растерянным, взгляд оставался острым и настороженным, так что не поверил Митька этой простодушной роже. Да и движения были слишком уж плавными. Опасен этот тип, ой как опасен. И что теперь, спрашивается, с калашом этим теперь делать? Либо горло старика выпустить, либо руку с проволокой отвести. И так нехорошо, и этак неладно. Он все-таки рискнул, оторвать от кожи острие, благо, локоть по-прежнему обхватывал шею, и дышал поп явно с трудом - Митька и рад бы был посвободней прихватить, не ровен час грохнется раньше времени, да роста не хватало, не на цыпочках же стоять. Закинул за плечо - лучше бы у сторожа пистолет был, а так видимость одна, что оружие.

- В сторону отойди. Лицом к стене, на корточки. Руки за голову.

Он толкнул спиной дверь, волоча за собой заложника - выпускать из виду охранника не хотелось. Приказал попу:

- Дверь закрывай на задвижку.

- Нет.

- Вот оно, христианское смирение во всей красе. - По-хорошему, стоило помолчать, но сдержаться не вышло.

- Смирение не в том, чтобы подчиняться злу.

- Да что ты понимаешь, во зле, идиот прекраснодушный! - заорал Митька,вконец потеряв терпение.

И в этот момент кто-то от души двинул его по затылку.

Очнулся он все в той же выложенной кафелем каморке. Только на этот раз - прикованный к кровати. Одно кольцо наручников - на запястье, второе - на металлической ножке, привинченной к полу. Вроде и пошевелиться можно, и с кровати слезть, если приспичит - вон, ведро рядышком поставили, до унитаза уже не добраться - а далеко не убежишь. Впрочем, даже если бы и свободен был, далеко бы не убежал, слишком уж голова болела кружилось все, и подташнивало. Митька перевалился на бок, и едва успел дотянуться до ведра. Потом он долго лежал, глядя в потолок, мысли казались спутанными и мутными, а самое главное - он никак не мог вспомнить, где он и что с ним. Он помнил деда, помнил, как пошел за лекарствами, оборванную лестницу тоже помнил, а дальше все расплывалось. Дед! Как он там?

Митька подергал наручник - не помогло, только кожу рассадил. Откинулся на подушку, соображая. Мало-помалу из дурнотной мути выплыли остатки воспоминаний. Здорово его по черепушке двинули. Сколько же он провалялся? И что теперь будет с дедом!

Митька заорал во все горло, зовя хоть кого-нибудь. Плевать на то, что чужие узнают, на все плевать, лишь бы получилось, чтобы до деда успели добраться до того, как... Задаром никто ничего не сделает, но у него полный рюкзак лекарств, охранник, когда обыскивал, аж присвистнул, мол, где взял. Тогда Митька отмолчался, сейчас пообещает рассказать, где добыть это добро - но не просто так. Пусть доберутся до деда, и приглядят за ним. Про ловушки расскажет начистоту, что и как. Только бы поверили, только бы стали слушать.

Он звал и звал, несколько раз казалось, что дверь сейчас распахнется - но лишь казалось. Он охрип от крика и слез, но дверь по-прежнему оставалась неподвижной. Измаявшись, Митька снова отключился, а когда проснулся, у двери - только-только дотянуться - стояла миска с едой, кружка воды, и снова никого не было. Никто не придет, - понял он. Не будет слушать. Один раз ему поверили, второй раз никто не сглупит.

Митька уткнулся носом в подушку и в очередной раз потерял сознание.

Дальше дни тянулись мутно и скучно, счет им он потерял. Да и мудрено не запутаться, если поначалу болит голова, да так, что от подушки не оторвать, от неловкого движения кружится все вокруг, и все время хочется спать. Он и спал, помногу, не различая ночи и дня, а когда сонная одурь отступила, понять, сколько времени прошло, было уже невозможно. Разве что у охранника спросить, но охрана Особо не разговаривала. Приносили еду, меняли ведро, не забыв надеть защитный костюм - да не тот легкий комбез, что отобрали, а натуральный "противочумный", Митька на картинках такой видел. Все молча - впрочем, под респиратором особо не поговоришь. Митька все-таки попытался, но охранник как назло оказался тем самым, что дежурил в день неудавшегося побега. Разговаривать не стал, само собой, обложил только в три этажа. На следующий день Митька попробовал снова и узнал, что провалялся в мутной одури почти десять дней.

Выходило, что он убил деда. Считай, собственными руками. Не зря тот не хотел его отпускать.

Оставшиеся дни он провалялся, безразлично глядя в потолок и почти не прикасаясь к еде. В голове крутилось только одно - все это время дед был один. Вряд ли он еще жив. И все эти дни дед наверняка думал, что он, Митька, его бросил. И не вернешься теперь, не оправдаешься. Разве что на том свете - но того света не существует, это сказочка для дураков, слишком трусливых, чтобы поверить в собственное небытие. Так всегда говорил дед, и Митька с ним соглашался, но сейчас хотелось поверить - хотя бы для того, чтобы можно было потом рассказать - он не виноват. Он деда не бросал.

Когда дверь открылась, и за ней показался человек в обычной одежде, Митьке уже было все равно, выпустят его или нет. Впрочем, он был уверен, что не отпустят, даже когда карантин закончился. Никто просто так кормить-поить не будет. Скажут, что должен теперь по гроб жизни и заставят отрабатывать. Впрочем, теперь не все ли равно?

Вошедший здорово напомнил Митьке деда - такой же сухой и жилистый, с живым морщинистым лицом и умными глазами. Только этот, пожалуй, был постарше деда лет на десять.

- Этот что ли? - человек придирчиво оглядел Митьку. - А с виду не скажешь, что шустрый.

- Придуривается. Хитрый, чертенок - второй голос раздавался из глубины дверного проема. Вроде бы знакомый, но ручаться Митька не стал бы.

- Да не похоже, что придуривается. Потухший какой-то. - он помолчал. - Малец, случилось у тебя что?

Митька промолчал.

- Наслышан о твоих подвигах. Упрямый. Изобретательный. Хитрый. Начитанный, что для парней твоего возраста исключительная редкость...

Митька равнодушно таращился в потолок.

- На ругательства он, может, и начитанный, - снова раздалось из-за двери. - А так...

- Отец Сергий, царствие ему небесное, говорил - начитанный.

"Царствие небесное"? - лениво удивился про себя Митька. Помер, что ли, старикан? Да хоть бы и помер, ему-то что с того.

- Слышишь, парень? Чей ты? Если правду о тебе говорят, нам бы ты пригодился. Может, останешься?

- Издеваешься? - Митька, наконец, соизволил поднять голову. - Так вы меня и отпустили.

- Почему же, отпустим.Если тебе есть, к кому идти, никто держать не будет. А хочешь, приводи своих. Нам новая кровь нужна.

- Брешешь. - Митька сел на кровати. Поморщился - наручник мешал, сидеть было неудобно. - Дед говорил, просто так вы никого не пускаете.

- "Просто так" - нет. - Еле заметно улыбнулся чужак, назвать которого стариком не поворачивался язык. - ОТ каждого по способностям, каждому по труду, примерно так.

- У вас тут коммунизм, что ли?

- И правда, начитан. Только это про принцип социализма. Коммунизм - каждому по потребностям. Если мне память не изменяет, давно я эту ерунду в последний раз изучал... - он снова хмыкнул. - На самом деле ближе к натуральному хозяйству, если уж мы заговорили терминами. Поэтому всегда нужны руки, работы много. Мы пускаем тех, кто может быть полезным и готов быть полезным. Ты бы нам пригодился. И те, кто тебя такого вырастил - тоже.

Ага, щас, подумал Митька. Не ты ли, такой сладкоречивый, деда выставил?

- Ну так что?

- Верни мои вещи и я пойду.

- Жаль. - человек помолчал. - Передумаешь, приходи. Скажешь часовому, мол, комендант зазывал. Мне передадут.

Митька не ответил. Все, чего ему хотелось сейчас - убраться отсюда. Может, еще не поздно. Может... дед всегда был живучим. Может, еще успеет.

Как ни странно, ему действительно вернули одежду - выстиранную и высушенную - и рюкзак, вроде не полегчавший. Проверять и перебирать содержимое Митька не стал - не до того. Ему даже отдали макаров, предупредив - разряжен. К нему пустую обойму, чтобы не было соблазна тут же начать палить во всех подряд, холщовый мешочек с патронами, которые Митька тоже не стал пересчитывать. Опять же, не до того. Его вывели за ворота и отпустили восвояси.

#

Исповедовался Константин долго, несмотря на то, что с прошлого раза времени прошло совсем немного. Слишком уж мерзкими казались собственные мысли, мол, нет человека - нет проблемы. Еще постыдней казался собственный страх. Казалось бы, в его возрасте и с его саном можно было бы научиться смирению. Нет, мельтешит чего-то. Казалось бы - его безумие, едва настав, перестанет быть его проблемой, а вскоре и бренную плоть упокоят, так о чем волноваться? В конце концов, все мы смертны, но почему же так хотелось едва ли не вслух завопить - да минует меня чаша сия? Обычно после исповеди и причащения на душе становилось легко и спокойно, но в это раз не вышло. Всю жизнь Константин считал разум и воображение величайшими дарами, данными Господом человеку, но сейчас выходило, что дары эти превратились едва ли не в проклятье. Не умеючи мыслить, невозможно гонять по кругу одни и те же тягостные размышления, и Константин даже грешным делом пожалел, что не родился слабоумным. Светлую седьмицу надо бы проводить в радостных молитвах, а не в сомнениях и страхе. Впрочем, молитвы - средство проверенное - помогли. Они, да еще упражнения - охранники, небось, здорово потешались, наблюдая,как немолодой уже дьякон пыхтит, отжимаясь и, в конце концов, падая носом в пол дважды на дню. А может, никому и в голову не пришло потешаться. Это раньше, еще в прежней жизни, обнаружив у только-только приехавшего "попика" привычку ежедневно выходить на пробежку, откровенно подначивали все, кому не лень. Константин не обижался. Он знал, что добрая половина преподавателей академии - люди старой закалки - вообще не понимали, зачем вообще нужна церковь там, где учатся будущие офицеры. Хорошо, спустили "сверху" разнарядку, вещая про "традиционные ценности" - надо выполнять, но любить "служителей культа" никто не обязан. Другая половина считала веру чем-то вроде колдовства. Впрочем, ни тех ни других Константин не осуждал ни тогда, ни сейчас. Не его дело - судить. Его дело - исполнять послушания, приглядывать за порядком в храме, сделать так, чтобы во время службы отца Сергия не отвлекали никакие суетные мелочи. Помогать тем, кто нуждается в помощи и отвечать на вопросы, даже если те кажутся глупыми. Давно ли он сам поумнел? И он терпеливо объяснял, когда его спрашивали, исполнял предписанные послушания и не обращал внимания на насмешки. В конце концов, он сам выбрал приход для послушания, как сам же решил не торопиться, когда предложили принять сан иерея сразу после окончания семинарии. И вовсе не потому, что в этом сане надлежало принять приход в медвежьем углу. Не глушь его страшила, а ответственность. Все казалось, что не дорос еще, ума не нажил, жизни не видел. Вот прослужит два-три года, а там можно и иерейский сан, и приход. Кто же знал, что через год умрет Оля, а потом и вовсе мир станет совсем другим. Воистину, хочешь насмешить Господа - расскажи о планах на завтра.

Были и те, кто ворчал - не пристало, мол, лицу духовному в мирской одежде - да не просто мирской, в спортивном костюме, взмыленному носиться на потеху людям. Да еще и публично демонстрировать заботу о бренной плоти, которую подобало бы умерщвлять. Сам Константин полагал, что раз уж Господь счел нужным поместить душу в смертный сосуд, об этом сосуде подобает заботиться, а не оскорблять его леностью и чревоугодием. Что до одежды - было бы куда хуже, если бы он, взмыленный, бегал по улицам в рясе.

Потом к его "чудачествам" привыкли, а дальше мир начал рассыпаться и у обитателей академии появились проблемы куда насущней, нежели спортивный костюм молодого диакона.

Когда получилось смириться - в конец концов. На все воля Его - стало легче. Можно было молиться искренне и от души, а не в страхе, читать - спасибо Леночке, книг не пожалела - не отвлекаясь на дурные мысли, и заниматься не для того, чтобы измотав тело, усмирить дух, а просто для удовольствия. Людей, жалующихся на скуку, Константин не понимал никогда. Ну как, скажите на милость, может так быть, чтобы взрослый разумный человек не мог себя занять? Даже если нет под рукой книг, и нет желания молиться, думать и вспоминать никто не может запретить, при всем желании.

С охраной Константин не разговаривал. Конечно, захоти он поболтать, когда подавали еду через специальное оконце, вряд ли бы кто-то отказался, но не положено - значит, не положено. Нечего людей зря искушать. Вот пройдет срок карантина, если все будет в порядке - сам и узнает, что там без него произошло.

Дни текли своим чередом, наконец, дверь открылась, и охранник велел собираться. Константин ждал, что его встретит отец Сергий, и очень удивился, когда того за дверью не оказалось. Только Леночка, почему-то с опухшими глазами и красным носом. да смурной Миша.

- Что случилось? - спросил Константин вместо приветствия.

Леночка захлюпала носом, ткнулась ему в плечо, обнимая. Константин провел ладонью по растрепавшимся волосам, перевел взгляд на ее жениха. Повторил:

- Что случилось?

- Отец Сергий умер.

Константин охнул. Как бы ни размышлял он, что стар стал отец настоятель, сдавать начал, в глубине души он не верил, что подобное может случиться. Так дети не могут всерьез представить будущую смерть родителей, когда кажется они будут рядом всегда. Отец Сергий был всегда - с того самого дня, как свежеиспеченный диакон поступил под его начало.

- Как? - только и смог он спросить.

- Сердце, - всхлипнула Леночка.

- Он же не жаловался никогда...

- Врач сказал - так бывает. - вмешался Михаил. - Внезапная коронарная смерть. Еще сказал, что если бы кто-то рядом был в это время и его позвали, могло бы обойтись. Дефибриллятор у него еще рабочий.

Но отец Сергий жил один, и позвать врача было некому.

- Он на утреннюю службу не пришел. Хватились, а он дома... остыл уже.

- Давно?

- Третьего дня похоронили. Я литию отчитал, мирянским чином. Все, что мог.

Константин вздохнул, крепче прижав плачущую дочь. Все, что мог. Он сам может немногим больше - разве что отслужить в храме панихиду мирским чином. И молиться, конечно.

Он так и шел до дома, прижимая к плечу всхлипывающую дочь и думал, что если бы десять лет назад не струсил, все могло бы быть по-другому. А сейчас некому ни венчать ни отпеть... И если крестить он еще сможет - особым, мирянским чином, как сможет провести и суточное богослужение, то Литургию - никак. Ни исповедовать, ни причастить. Приход остался без таинств - лишь потому, что когда-то уже не очень молодой диакон испугался тягот пути и не решился оставить дочь на попечение лучшего друга. Да ведь и потом можно было... Отец Сергий давно намекал, поторапливая, только Константин никак эти намеки понять не хотел. Все казалось - будет еще время. Вот дочь постарше станет... доучится... замуж выйдет. Дождался. И винить некого, кроме себя.

#

Макаров он зарядил, отойдя за ближайшие кусты. Почему буржуи из академии не выкорчевали лесополосу вокруг своего городка при самом начале эпидемии, он не мог понять, как ни пытался. Казалось бы, этакую прорву деревьев нужно постоянно патрулировать, прятаться там может кто угодно - от очередной банды, пожелавшей пограбить награбленное, до еще одной стаи бешеных. Словом, на месте этих товарищей, Митька бы все окрестные заросли спалил к известной матери и солью засыпал, чтобы за версту видать было, если кто идет. Они же ограничились еще одной "колючкой", обнеся край лесополосы, вышками с пулеметами, да патрулями.

Патрули патрулями, но зарослям он не доверял, поэтому держал пистолет в руке до тех пор, пока не вышел на открытое пространство. За две недели, что он провел взаперти, распогодилось окончательно - и то сказать, считай, середина мая на носу, так что солнце жарило вовсю. Митька скинул ветровку, обвязав рукава вокруг пояса - лямки мешка тут же впились в плечи, несмотря на свитер, ну да ничего, перетерпит. Иначе того и гляди, растает как та снежная девка из сказки.

А может, не так уж неправы были жлобы из академии. Между их лесополосой и оградой РКБ - полкилометра чистого поля с одной стороны, с другой - хлевы и пастбища, их же, там тоже вышек понатыкано, а дальше снова чистое поле, с третьей - их же поля, где у каждого мужика по автомату, с четвертой - речка. Вот и выходило, что опасаться-то им особо и некому. Если кто из города пойдет, всяко бывшую больницу обходить будет - дед говорил, и академию и "республиканскую" больницу выстроили на окраине города, чтобы взрывом не задело при возможном ядерном ударе. А пока предполагаемый враг эту больницу обходит, несколько раз с патрулями столкнется. Не зря ж Митька на них нарвался - периметр РКБ патрули академии обходили тщательно, не забывая искать и заделывать слабые места в заборе. И то сказать - прорвутся наружу бешеные, никому мало не покажется. За оградой-то отсидятся, а поля, а скотина. А торговать, в конце-концов, с кем? В городе поселения, конечно, тоже защищены, но поди поторгуй, когда вокруг толпы бешеных бродят. А без торговли долго не протянуть. У ребят из академии есть еда, а вот оружия - только то, что от табельного оставалось, а патроны за четверть века заканчиваются как ни крути, да и инструменты не вечны. Они, конечно, рассылают отряды по окрестностям искать то, что еще не разграбили, но с каждым годом уходить приходится все дальше, и все опасней путь. Зеки, в свое время захватившие машиностроительный завод, который, помимо разнообразнейших инструментов выпускал оружие и патроны, сидели в прямом смысле на полных складах этого добра, но есть им было нечего, а грабить окрестности до бесконечности невозможно - Вскоре некого и нечего станет грабить. Мелкие шайки гопников, до сих пор тащивших со старых складов и магазинов то, что не успели утащить до них, промышляли всем, что плохо лежало и меняли на то, без чего не обойтись. Дед рассказывал, в первые времена, когда старый порядок уже рухнул, а новый не установился, вообще жуть что творилось, в "разборках" чуть ли не всех, кто в городе оставался, перебили. Потом как-то наладилось, когда город поделили. Правда, одному даже с оружием лучше по городу не ходить, и отнюдь не из-за бешеных. Впрочем, ему недалеко.

Митька зашагал вдоль забора, не забывая оглядываться. Вот и нужное место. Шмыгнуть в кусты, разросшиеся настолько, что бетон забора сквозь них не видно даже зимой, отодвинуть вроде бы небрежно брошенные доски, поднырнуть в подкоп, чтобы вылезти по ту сторону в сараюшке. В былые времена в ней дворницкий инвентарь хранили - изрядно поржавевшие лопаты с граблями до сих пор по стояли по углам. Митька выволок из-под груды полусгнивших деревяшек стремянку, через прореху взобрался на крышу. Дальше надо было перебраться на дерево, что росло рядом, подхватить "тарзанку". В этот раз Митька основательно подергал веревку несколько раз повиснув на ней всем весом, прежде чем переметнуться на площадку пожарной лестницы - той самой, что на два пролета не доходила до земли. Он отпустил веревку, позволив ей снова повиснуть вдоль ствола. Соберется обратно - для того на площадке багор стоит, который они с дедом сняли с красного щита. Там еще висел конус, на котором почему-то было написано "ведро", лопата, топор и огнетушитель, уже не рабочий. Топору они тоже применение нашли, а багром веревку с дерева цепляли, хоть и тяжеловат он был Митьке.

Он пролетел по коридору, машинально избегая ловушек. Когда поворачивал в двери ключ - тоже вернули, надо же - руки изрядно тряслись. И едва отворив дверь, Митька, даже не зажигая света, понял, что чуда все-таки не случилось.

Запах, тяжелый и сладкий, казалось, мгновенно пропитал все нутро, выворачивая. Отчаянно стыдясь и ненавидя себя, Митька сложился, отплевываясь, откашливаясь. Ему уже доводилось сталкиваться с чем-то подобным - но не в крохотном помещении с плохой вентиляцией. Но не знать, что вот это, смрадное, было живым, дышащим, родным - разум отказывался увязать их в одно целое, а тело перестало слушаться, извергая из себя остатки карантинного завтрака. Митька попятился, пошатываясь - запах становился все гуще, точно найдя выход - порскнул прочь, очнувшись только на пожарной лестнице. Он опустился на ребристое железо, прислонившись лицом к стене, сощурил слезящиеся - от солнца. конечно же, от солнца глаза. Ветер шелестел голыми, но уже не серыми, а зеленоватыми, точно покрытыми призраком будущих листьев, ветками, где-то неподалеку нагло стрекотали воробьи. Митька всхлипнул. Он не мог туда вернуться, просто не мог.

Но и бросить просто так было не по-человечески. Когда-то, читая про похороны, Митька не мог понять, к чему столько суеты вокруг уже отжившего свое тела. Сейчас, стоило подумать, что скоро - раз уж он открыл дверь - сбегутся крысы и закончат то, что начали бактерии, начинало трясти. Митька поднялся, тяжело опираясь о перила, снял с плеч ненужный уже мешок. Впрочем, перчатки, комбинезон и респиратор, подумать только, от собственного деда защищаться. Он снова всхлипнул, выругался вслух, ничуть не заботясь о том, что могут услышать, заворотил в несколько этажей - вроде должно было стать легче, ан нет. Обозвал себя рохлей, тряпкой и нюней - тоже, впрочем, без особого результата. Побрел по лестнице на третий этаж, где на облупившемся красном щите до сих пор висели лопата и лом. Копать могилу, как положено, в земле, он не мог - бешеные заметят. Так что он долго долбил плитку пола в дальнем углу первого этажа - грохот и скрежет наверняка были слышны даже сквозь стены и поставили на уши всех бешеных в округе, но Митьке было все равно. Несколько раз он сворачивался клубком прямо рядом с грудой бетонных обломков, закрывал глаза и проваливался - то ли на пару минут, то ли на несколько часов. кто его знает. Просыпался - каждый раз резко и окончательно, подскакивал и снова начинал долбить пол. Нормальную могилу так не сделать, он понял это быстро, но хоть что-то. Потом он долго и сосредоточенно ломал стену, которой они с дедом когда-то перегородили коридор, оставив лишь лаз - сам Митька мог шмыгать туда-сюда по десятку раз на дню, но тело под потолком, пусть хоть и низким, подвальным, так не протащить. Потом обезвреживал ловушки. Запах - то ли выветрился, то ли Митька принюхался - уже не мешал. Он открыл ту из комнатушек, которую они с дедом определили под склад - там, в дальнему углу лежало несколько пачек впитывающих простыней. Митька уже не помнил, зачем они с дедом их приволокли, обменять все равно бы не вышло. Никто не будет тратить полезные вещи на одноразовую ерунду. Особенно, когда кругом полно бесплатной ветоши, да и вода из речки никуда не денется. Пригодились, вот... лучше бы не пригождались. Под ногами шмыгнула крыса, Митька ругнулся - надо было поторапливаться.

Он пожалел, что надел респиратор, когда увидел то, что лежало на матрасе - зеленое, вздувшееся, с вываленным огромным языком. Впрочем, желудок давно был пуст. Митька посмотрел на тело, на пеленки - и, махнув рукой, поволок вместе с матрасом, ухватив его за край. Пальцы разжимались, срываясь, и ноги держали не слишком уверенно. Митька отстраненно подумал, что, наверное, потому что он давно не ел, и тут же забыл об этом. У лестницы из подвала ношу все-таки пришлось обернуть простынями и обвязать, попутно привязав к матрасу, чтобы не соскальзывала. Наконец, сверток удалось спихнуть в яму - одно название, что яма, и полуметра в глубину не набралось. Митька шлепнулся рядом, обхватил руками колени. Обломков бетона и битого кирпича от перегородки ему, конечно, хватит, чтобы засыпать тело, но крысы доберутся сквозь щели. Он устал и отупел настолько, что было уже почти все равно, что дальше произойдет с телом, но какие-то остатки здравого смысла подсказывали: расплодившиеся рядом с жильем, пусть в этом жилье остался только один, крысы - не есть хорошо. ОН поднапряг остатки разума, снова спустившись в подвал, притащил два полиэтиленовых пакета с этикеткой "хлорамин Б". Высыпал содержимое поверх свертка, и только потом завалил все обломками бетона, плитки и кирпича. Прибавил плашек разобранного и обгоревшего паркета со второго этажа. остатки книжных полок, старые плакаты. То, что получилось, выглядело грудой хлама - и. наверное, оно и к лучшему. Даже если и забредет какой сталкер - побрезгует копаться. Впрочем, на памяти Митьки сюда никто не забирался, ни разумный, ни бешеный.

У него еще хватило сил вымыть комнату и заново снарядить ловушки, запереть как следует дверь, а вот поесть - уже нет. Митька повалился на топчан и отключился.

#

Константин отслужил все положенные службы - в тех пределах, что были ему дозволены. Воскресенье, как-никак. Народа в храме было не меньше, чем обычно. Но все было неправильно, не так. Да, он вместе сов семи радовался, что по-прежнему не один, и есть куда прийти помолиться. Но без Литургии, без того чувства единения с Господом и всеми теми, кто молится рядом... Без причастия... Для души это все равно, что для тела - кормиться только хлебом и водой. С голодухи нормально, и даже жить как-то можно, но именно что "как-то".

Он размышлял над этим и ночью, вертясь в постели, а после утренней службы вместо того, чтобы пойти прямо домой, заглянул в администрацию, расположившуюся на третьем этаже бывшего главного корпуса академии, и записался на вечерний прием к коменданту. Надо же его в известность поставить о том, что в церкви какое-то время не будет не только настоятеля, но и диакона. И сколько продлится это "какое-то время" Константин не знал. Принять сан можно только из рук епископа. В городе епископа нет - кафедральный собор обезлюдел в самом начале. Никто не знал, куда делся епископ, кто говорил - сбежал, кто - погиб, а потом и священников не осталось.

Константин объявил, что собирается искать рукоположения за ужином. "Искать" - в буквальном смысле, последний раз с соседней епархией удалось связаться по радио три года назад. Само по себе это не значило ничего - батарейки не вечны, электричество по нынешним временам тоже штука непостоянная.

Он никак не ожидал, что Леночка насупится и отвернется. А потом спросит, глядя в угол:

- Зачем?

- То есть? - не понял Константин.

- Зачем тебе идти. Отправь алтарника. Он спит и видит, как бы сан получить. А еще - он молодой и крепкий. И не заморочен всякой ерундой вроде "не убий".

- Почему ерундой? - разговор стремительно сворачивал не туда, и Константин совершенно не понимал, что происходит.

- Хорошо, не ерундой. Но пока он мирянин, хоть отстреливаться сможет, если что. А ты нет. Рукоположат его в диаконы, на следующий день - в иереи. Вернется.

- А я?

- А тебе полтинник скоро стукнет.

Константин усмехнулся.

- Через три года. Но я тебя понял, дочь: батюшке пора приглядеть себе саван и тихонько ползти на погост, уступая дорогу молодым.

- Да не в том дело! - Леночка, наконец, соизволила развернуться. - Боюсь я за тебя!

Он снова усмехнулся - мягко и немного грустно.

- Так все мы смертны и все под Ним ходим. Как должно быть, так и будет.

- Угу. - фыркнула она. - И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего. Пап, я еще такого дзена не достигла.

- Ничего, какие твои годы.

- А еще, пап, мне не нравится, что ты нас повенчать не сможешь. Значит, еще ждать невесть сколько. Или во грехе жить.

Константин вздохнул, обнимая дочь.

- В прежние времена официально зарегистрированный брак церковью признавался законным. И сейчас не изменилось ничего. Не скажу, что мне понравится, если вы будете жить невенчанными. Но если... - он снова вздохнул. - Обвенчаетесь, как сможете.

Леночка ткнулась носом в живот - прямо как маленькая, прошептала.

- Пап, не ходи, а? Ну правда: всю жизнь диаконом прожил. Да и не рвался ты никогда карьеру делать, сколько я помню.

Это "делать карьеру" прозвучало словно из прежней жизни. Константин покачал головой.

- Я и сейчас не рвусь. Но кто, кроме меня?

- Я же говорю: алтарник...

- Нет. Вернусь - он пойдет. И Миша твой хотел...

- Не пущу!

- Это уж как он сам решит. Когда я вернусь. - Константин глянул на часы: - Ладно, комендант ждать не будет. Пойду я.

Комендант просьбе тоже не слишком обрадовался.

- Не разрешаю. - сказал он, даже до конца не дослушав.

Константин уставился на него в немом изумлении.

- Один умер, второй уйдет - на кого храм оставишь?

- На алтарника, - сказал Константин. - Парень смышленый. дело знает. И зять мой будущий поможет, по возможности.

- "На алтарника" - передразнил комендант. - На мирянина?

- Так в том и дело, что по большому счету и я сейчас - мирянин. Только с расширенными полномочиями, - усмехнулся Константин.

- А чего тогда рясу натянул?

- В смысле?

- Я, ты знаешь, безбожник. Всех этих ваших, - комендант покрутил рукой в воздухе. - Хитромудрых штук не знаю и знать не хочу.

И верно, за все время комендант ни разу на службе не был.

- Тогда почему...

Константин помнил, как еще в самом начале, комендант, перехвативший управление у растерянного ректора, пришел к отцу сергию и сказал - мол, батюшка, если чего надо, говори, поможем изо всех сил. И действительно помогал по первой просьбе, и праздники с его подачи чтились наравне со светскими.

- Да потому что единственное. что меня по настоящему интересует, это, как говорили в мои времена, морально-психологическое состояние и боевой дух вверенного мне личного состава. Располагались бы мы на чукотке - нашел бы шамана с бубном. А раз в наших палестинах главный костыль для слабых духом - православие, значит, пришлось вас пригреть. И свою, - он усмехнулся, - воспитательную работу вы до сих пор выполняли на отлично. Им и сейчас большей частью плевать, какие там у тебя полномочия, была бы ряса и крест на пузе. И чтобы службы ваши шли своим чередом.

- Без таинств. - вставил Константин.

- Ну так устрой им эти ваши таинства и дело с концом.

Константин усмехнулся:

- Так ведь я не шаман с бубном.

- Тот в шкурах скачет и в бубен бьет, ты кадилом машешь и песни поешь. Вот и вся разница. - комендант помолчал. - Я с тобой так, начистоту говорю, потому что знаю - мужик ты умный, на ровном месте в бутылку не полезешь. И если я где грань перейду - ты уж прости, не со зла. Просто все это, - он снова покрутил рукой, - все эти ваши тонкости... Таинства, не таинства... Есть храм. Есть священник. Какого рожна еще надо?

Константин вздохнул. Был у него в старших классах приятель, который на слух отличить разницу в четверть. И никак не мог объяснить остальным, почему его прямо-таки физически корежит на самодеятельных концертах и полупьяных вечеринках под гитару. Просто не мог - не потому, что остальные были неполноценны или глупы - просто они были другими. Вот и тут - как объяснить? Что сказать человеку, для которого "нисходит Святой дух" - полная бессмыслица?

- Вот есть машина без бензина. - полно таких нынче. - Сколько ключ в зажигании не крути - не поедет. Вот я, хиротонию не прошедший. Сколько бы служб, положенных священнику - положим, я на такое кощунство решусь - не проведу, не поможет. Не поедет.

- Почему?

- Потому что я буду знать, что кощунствую. И добрая треть прихожан тоже. И эти люди станут теми дрожжами, которые забродят, и ваше хваленое "морально-психологическое состояние" накроется медным тазом. Ни отец Сергий, ни я даром хлеб все эти годы не ели - очень многие прихожане понимают, что Литургия - это не просто набор ритуальных песнопений, а Причастие - это не только глоток вина с целованием креста. Роптать люди начнут. И кончится это плохо.

- Миссионеры хреновы. Пригрел на свою голову. - проворчал комендант.- А если ты уйдешь и сгинешь - роптать не начнут?

- Объявите мучеником, - ухмыльнулся Константин. - Но я намерен вернуться.

- Ага. Блажен, кто верует, тепло ему на свете. Далеко уйдешь, пацифист недоделанный? Вас же сана за убийство лишают, или я путаю?

-Бешеных можно. - Собор разрешил.

Собор на самом деле собирали по другому поводу, но так уж вышло, что он совпал с началом конца. И обсудить, не настали ли последние времена, нужно было обязательно. Тем более, что многие уже вслух начали говорить, мол, написано же было: "сделались жестокия и отвратительныя гнойныя раны на людях". И мало ли что врачи объясняют - вирус, чья мишень - нейроны, обязательно приведет к "нарушению иннервации и как следствие - к нарушению трофики". В переводе на русский выходило - ничего сверхъестественного, но разве распустившие языки когда слушали голос разума? Хуже было другое - как относиться к бешеным? С обычными душевными болезнями церковь определилась давно, "и душевнобольной является носителем образа Божия, оставаясь нашим собратом, нуждающимся в сострадании и помощи..." Прежде, чем изгонять бесов, следует отправить страждущего к врачу, и скорее всего окажется, что мирские средства вполне эффективны. И на первый взгляд, те, кто бродил вокруг, потеряв разум и разлагаясь заживо годами, и, как потом выяснилось, десятилетиями, нуждались в том же сострадании и помощи. Но на деле помочь им оказалось превыше скромных сил человеческих. В конце концов порешили, что молиться за их души пристало непременно, но по сути эти существа уже не живые люди. Что с их бессмертной душой - ведомо одному Господу, и не зазорно, защищаясь, прибегнуть и к крайним мерам. Церковный суд рассматривать такие случаи даже не будет.

- "Бешеных" - фыркнул комендант. - Бешеные - ерунда. Предсказуемы и понятны. "Нормальные люди" - вот, кто опасен.

Константин пожал плечами:

- Не вижу смысла спорить. Каждый живет так, как считает нужным, правда? не вернусь - вам забот меньше, верно.

- Ага, - в который раз повтори комендант. - Совсем не будет забот, замену вам искать.

- Найдете.

- Осел упрямый. Ну что тебе на месте не сидится,а?

- В мире, где никто не умирает от старости, кто-то должен заботиться о душах. Ваша прерогатива - тело, моя - души. О которых я и забочусь, по мере сил. Положение обязывает.

- Заботник хренов. - проворчал комендант. - Подумаю. Поговорю. Завтра пришлю кого. Ты ведь моего разрешения только для проформы просишь, вижу.

- Кесарю - кесарево.

- Оно и видно. Катись отсюда.

Выходя из кабинета Константин ухмылялся.

Глава 3

Митька всегда любил уединение. Время, когда никто не дернет, не отвлечет от книги или от мыслей, не посоветует "перестать дурью маяться и заняться полезными вещами". Драгоценные минуты, изредка - часы, которые принадлежали только ему, лично.

Но на второй - или на третий, кто его разберет в горестном безвременьи - он понял, что еще немного, и просто сойдет с ума. Как те узники из старых историй, заточенные в одиночную камеру. Запасов консервов хватит на пару месяцев, даже если не разнообразить их свежатинкой, воды достанет на неделю точно, но к концу этой недели он точно начнет выть на луну и скрести стены. Всегда, сколько Митька себя помнил, рядом был дед - и никого больше. на самом-то деле. Дед чужих не любил и близко не подпускал, ни к чему это было. Они и без посторонних были отличной командой. Когда-то совсем давно, когда Митька был еще маленьким и глупым, он спрашивал деда, почему на рынке, где они бывают, много людей, и попадаются другие дети, почему в книжках не бывает, когда рядом никого нет. Дед объяснил, что слабые и глупые сбиваются в стаи, так легче выжить. А те кто силен, умен и удачлив всегда самодостаточны. Да и до эпидемии обычно так было люди жили семьями каждый в своей квартире, с соседями просто здоровались, а друзей навещали пару раз в месяц, если было желание. Что такое друзья Митька себе примерно представлял - это либо те, кто непременно втянет тебя в авантюру, скорее всего, смертельно опасную - как получилось у мушкетеров. Либо те, кто предаст в самую неподходящую минуту - впрочем, для предательства подходящее время едва ли существует. В лучшем случае это люди, с которыми весело пить и развлекаться прочими не полезными для здоровья вещами - но алкоголь Митька пробовал только в лечебных целях - быстро согреться, при простудах или для дезинфекции, и вкус хмельного ему не нравился. Что до девиц - дед считал, что от баб толку никакого, и судя по тому. что писали в книжках, так оно и было. Героини чаще всего годились только на то, чтобы вляпаться в историю из-за собственной глупости и беспомощности, из каковой истории их приходилось вытаскивать ценой неимоверных усилий. А редкие дамочки с характером характер свой употребляли исключительно на пакости. Был впрочем, еще один момент... но дед сказал, что рано Митьке об этом думать. Он и не думал, а сны - ну что, на то они и сны, что разум над ними не властен, а что мучительно стыдно поутру перед самим собой и белье менять надо - издержки физиологии, в данном случае - не жизненно важные. Впрочем, все знают, что всякая плоть - всего лишь трава и, увы, сам Митька в этом только что убедился. Был человек... А потом осталось только что-то жуткое, зеленое и вонючее.

Если бы он не попался... Если бы его не поймали. В конце концов, какое дело было этим сытым и здоровым людям из академии до него? Ну, вывалился с зараженной территории - и что? Он-то здоров был. Да даже если и нет - какое им дело? На их территорию он всяко заразу бы не притащил, кто ж его на территорию пропустит просто так. А до чужих им дела нет, иначе не гнали бы из-под стен просителей, которые показались им "бесполезными". Выходило, что повязали его вовсе не ради какого-то там общественного блага, а просто под руку попался, покуражиться захотелось. Если бы не эти двое... Если бы не те два длинноволосых придурка - а иначе как придурками Митька и назвать не мог. Разве что мерзавцами. ну в самом деле, как можно всерьез верить во всесильного и всеблагого бога, когда вокруг такое твориться... да в конце концов, не допустил бы всесильный и всеблагой, чтобы дед умирал в одиночестве от голода и жажды, совершенно беспомощный, думая, что Митька его предал. Так что либо верят - и идиоты, либо не верят, а другим лапшу на уши вешают, и безбедно этим живут. Мерзавцы, как еще назвать. Старший-то определенно блаженный, смерти он не боится, ишь, а тот, что помладше - лошадка темная. Ведь успел бы Митька, если б тогда удрал. Если бы этот мирный служитель божий не скрутил.

Вот и выходило, что прав был дед, всегда прав. От чужаков все зло, и никакой бешеный в этом с обычными людьми не сравнится. Что бешеные - просто тупые агрессивные и голодные твари, с ними все ясно. А вот от обычных людей неизвестно, какой подставы ждать. Ведь если бы не...

Когда мысли пошли то ли по десятому то ли по двадцатому кругу - а что еще делать, если делать нечего - Митька обозвал себя нытиком и тряпкой. Что он, один не проживет, что ли? Проживет. Трудно будет сперва, конечно, он привык, чтобы дед решал, как и что. Ну да справится. Но для начала - отомстить. Тем, из-за кого пришлось проторчать взаперти две недели. Из-за кого дед умер, уверенный в том. чтов се его бросили. Стоило лишь подумать о том, каково ему было лежать в темноте час за часом, день за днем - сразу хотелось вцепиться в горло всем этим... знающим, как правильно и как надо. Зубами. И не отпускать.

Так что сперва он отомстит. Побродит по округе, на рынке послушает - вызнает, как и когда у этих патрули ходят. Раньше их с дедом это не особо интересовало, с патрульными академии им делить нечего было, то ли дело зеки. Пораспрашивает про попов этих, выходят ли с территории, когда и как. Подкараулит. И застрелит. Жаль, нельзя поймать и запереть где-нибудь. Пусть воют в темноте и одиночестве, пока не сдохнут, деду бы это понравилось. Ну да и так сойдет.

Митька вскочил с лежанки - впервые за последние дни, и начал собираться.

Путь к рынку он знал. До эпидемии на этом месте был стадион - дед говорил, аккурат перед самым концом света отгрохали. Денег немеряно потратили, отчитаться успели - мол, на окраине города, в спальном районе, новый спортивный центр. Митька не сильно понимал, перед кем и зачем нужно отчитываться, но отчитались - так отчитались. Успели один раз провести "спартакиаду", что бы это ни значило в честь юбилейной годовщины со дня основания города - а потом стало не до спортивных игрищ. Когда зеки с академией замирялись, этот стадион аккурат между ними оказался. Сделали нейтральной территорией. Тем более, что охранять удобно: забор толком разобрать не успели, узкие проходы, через которые только по одному зараз и пробраться изначально конструкцией предусмотрены были, всего и дел - охрану поставить, прожектора на вышках - где же по нынешним временам такую прорву электричества добыть - превратить в вышки караульные, подтрибунные помещения сдать тем, кто решил жить торговлей, да брать мзду за безопасность.Охрана и в самом деле была поставлена что надо. Случалось, конечно, что покупатель жулику-продавцу зубы пересчитает, или охрана торгашеская покупателя-жмота, что все жилы вытянуть способен, из лавки выставит, бока попутно намяв. Карманники водились, как без них. Но даже на самом поле, что было отведено под временные прилавки - большей частью продавцы жили отнюдь не торговлей, а на рынок выбирались изредка, сбыть что-то им лично не нужное - не случалось ни грабежей, ни крупных потасовок, да и смертоубийства бывали редко, даром что с оружием внутрь пропускали свободно. Как-то раз пришлая банда решила, что может здесь поживиться - полегли все, и те, кто снаружи штурмовал, и те, кто должен был изнутри этот штурм поддержать. Митька, правда, так и не понял, на что те рассчитывали - ну кто же по доброй воле нажитое просто так отдаст. Даже сталкеры, обычно безобидные мародеры, отнюдь не беззубы, а уж гопники от напавших отличались лишь тем, что местные были, не пришлые. И оказалось их всяко больше нападавших. Может, пришлецы свою банду собрали там, где им толком сопротивляться некому было, и привыкнув к безнаказанности на серьезный отпор не рассчитывали. И просчитались, конечно - что зеки, что "академики" оружие в руках держать умели и витийств о безусловной ценности человеческой жизни не разводили. Большую часть нападавших положили на месте, почти мгновенно. Тех, кто ушел, зеки потом по окрестностям отлавливали - обиделись очень за трех погибших охранников, в тот день их черед караулить был.

Так что сам рынок был безопасным, зато в окрестностях его приходилось быть вдвое внимательней обычного. Слишком уж много собиралось любителей поживиться за чужой счет. Патрули. конечно, и по окрестностям ходили, но патруль на то и патруль, что сейчас он здесь, а через полчаса в двух километрах, хоть заорись - не услышат. Чем гопники и пользовались. Поэтому Митька шагал по улицам неторопливо, глядел в оба и разве что ушами не прядал, прислушиваясь. Благо тепло уже на улице, нет нужды бежать вприпрыжку, ежась и стуча зубами от холода. Митька даже позволил себе остановиться на миг, блаженно подняв лицо к солнцу. Скоро совсем тепло станет. Можно будет выбраться в лес за сморчками, а потом и подберезовики пойдут... При одном воспоминании о жареных грибах с гречкой - в пищеблоке больницы крупы до сих пор мешками стояли, а что червивые, так и прокалить-перебрать можно, не баре, чай - потекли слюнки. Страшно только одному, будет. То ли грибы собирать, то ли по сторонам смотреть. Диких зверей Митька не боялся, но бродяги и бешеные... Ну да что теперь, деда не воскресить.

Он нахмурился и зашагал дальше. Будь Митька не один, шмыгнул бы в подворотню, потом через гаражи, а дальше перелеском в который превратился когда-то ухоженный маленький парк, единственно достопримечательностью которого в старые времена был родник, обложенная мозаикой металлическая труба. Нынче яркие кусочки смальты выкрошились, оставив после себя серый покрытый оспинами бетон, но вода в роднике по-прежнему была ледяной и вкусной, и Митька обязательно бы к ней приложился. Будь он не один. А так пришлось дать изрядный крюк, держась центра бывшей проезжей части - зато по три полосы в каждую сторону и просто так никто не выскочит, разве что пулей из окна достанут, ну да от такого не убережешься. Да и патрули как раз по этому маршруту курсируют. Может, позже получится к старым маршрутам вернуться. Когда Митька научится ходить один, не думая о том. что сейчас по правую руку должен бы шагать дед, проглядывая свою сторону пути.

У ворот рынка как всегда змеилась очередь желающих попасть внутрь - досматривали на входе тщательно. "Как в аэропорту, только рамки не хватает", хмыкнул как-то дед, а потом долго объяснял, что имел в виду. Сейчас, впрочем, досматривали не столько ради безопасности - вооруженные люди в состоянии сами за себя постоять - сколько для того, чтобы народ от пошлины не увиливал. Двадцатую часть от сделки вынь да положь, а как узнать, кто чего наменял, не проверив на входе и выходе? Не на слово же верить. Так что Митька безропотно дождался своей очереди, предъявил десять флаконов цефтриаксона, разом превратившись в глазах охранников из шпаненка в почтенного посетителя, позволил охлопать себя по бокам и вприпрыжку начал спускаться на бывшее футбольное поле.

Как в книгах выходило легко и просто - герой приходил в трактир или на рынок, щипал за задницу симпатичную девчонку или ставил выпить компании суровых парней и спустя две-три страницы вызнавал все, что хотел. В жизни все почему-то выходило совсем не так. Суровых парней, конечно, сколько угодно да и красоток хватает - правда, в ответ на щипок скорее схлопочешь кулаком в челюсть, чем услышишь кокетливый смешок - но толку-то. Митька и раньше не особо любил толкаться в толпе - "всего-то пара хорошо набитых автобусов", говорил дед, большую часть жизни проведший в городе, где улицы становились пустыми только глубокой ночью, а в торговых центрах разом могло собраться больше народа, чем в поселках академии и зеков вместе взятых. Да что далеко ходить, в рекламных проспектах стадиона, которые подтрибунные торговцы приспособили в качестве оберточной бумаги, упоминалась парковка на три тысячи машин - безумное, совершенно в голове не помещающееся число. Деду, может "пара автобусов" и немного, а для Митьки, не помнившего иной жизни, кроме как вдвоем с дедом, это был толпа. Людей незнакомых и потому опасных. Подходить, заговаривать первым? Тем паче, задавать вопросы, сиречь совать нос в чужие дела? Ладно бы про маршруты и расписание патрулей узнавать, это все вызнать пытаются, кто - чтобы пристроиться по дороге, чтоб безопасней было, кто наоборот - чтобы не помешали грабить награбленное. Но как найти того, кто знает попов из академии? Поди, поохоться на человека, который неизвестно, выходит ли за забор вообще?

Он честно протолкался в толпе пару часов, судя по солнцу, изо всех сил прислушиваясь к разговорам, обменял три флакона антибиотики на новые ботинки - подметки синтетические, явно до эпидемии сделанные, а кожа явно современная, новехонькая. Дед бы сказал - харя треснет, нога еще расти не перестала, через год-два придется на новые тратиться, а эти за прежнюю цену уже не сбыть. Но подумал об этом Митька уже укладывая в заплечный мешок непривычно пахнущую свежей кожей пару, не возвращать же. Уходя с рынка с тем же, с чем пришел, он выглядел бы подозрительно - антибиотики всегда отрывали, что называется, с руками. Еще начнут контрабанду искать, найти не найдут, конечно, но сколько мороки будет. Хотя, конечно, так шиковать бы не стоило, но к этому времени Митька успел устать от шума и мелькания лиц, да и проголодался изрядно. Он еще потолкался в толпе, пока не заныли ноги, надеясь услышать что-нибудь стоящее. но вокруг только торговались - смачно, от души - говорили о том, что весна поздняя, о еде, выпивке и прочих житейских вещах. Вконец отчаявшись, Митька сел под навесом, когда-то ярко-зеленым, а сейчас - белесо-выгоревшим. Оказалось, что просто так сидеть ему никто не даст, надо что-то купить. Платить за воду было откровенно жаль, а кроме воды подавали только алкоголь. Митька отдал три патрона от "макарова" в обмен на кружку желтой пенистой жидкости, пиво показалось ему меньшим из зол. Выпил все - медленно, растягивая время - вдруг все же услышит что путное или появится возможность в разговор вклиниться, но добился только того, что голова стала мутной, ноги - ватными, и начало жутко клонить в сон.

Митька заставил себя собраться. Здесь больше ловить нечего, надо домой. Вон уже и толпа редеет. Он миновал досмотр на выходе, пошлину взяли антибиотиком, отсыпав "сдачу" патронами. От разочарования хотелось плакать. Ничего не вышло, и нет надежды, что выйдет в следующий раз. Он просто не знает, как делаются подобные вещи. Обычный разговор с чужим и тот завести не умеет. Да и поди в толпе отличи "академика" от "зека". Сами-то они может друг друга с полувзгляда различают, а Митьке как быть? Остается только сесть у ворот академии с винтовкой в смутной надежде, что не попы, так патрульные оттуда все же выйдут. Глупость заведомая.

Он так и не понял, то ли задумался слишком глубоко, то ли пиво на голодный желудок сыграло злую шутку. Как, как можно было не услышать, не увидеть вовремя четверых неопрятных мужиков? Как можно было оказаться настолько беспечным, чтобы спохватиться только услышав выстрел? Митька на миг застыл,глядя на неспешно выходящих из-за ржавого каркаса бывшей остановки людей. Шаг назад, быстро оглядываясь. Еще один, чуть в сторону. Наверное, он выглядел трусом, торопливо озираясь, потому что все четверо заржали.

- Не бегай от пули, пацан. - сказал один, повышая голос, чтобы точно услышали. - Умрешь уставшим.

- Да ладно, пусть побегает, - сказал другой. - Весело будет.

Попятиться снова - сколько успеет, пока эти товарищи не сообразят, что напуганный и растерянный пацан на самом деле уже прикидывает варианты. Митька и правда боялся, но страшно-не страшно, а драпать надо. Все равно пристрелят, еще и покуражатся. Только поторопились они, рано вылезли. Сам бы Митька не мудрил, подождал, пока вплотную цель подойдет, да и пристрелил на месте. Но то он, а то гопники. Им не столько добыча нужна - хотя от добычи не откажутся, конечно - сколько охотиться нравится. А охота и впрямь может выйти веселой: улица широкая, шесть полос. По одну сторону бетонный забор - "новостройка". По другую дома сплошной стеной, окна на серые провалы похожи, осколки стекол до сих пор из рам торчат зубами доисторических чудищ. Тротуар и... нет, не пойдет, в эту сторону дальше. Значит...

Митька отступил еще на шаг, стягивая с плеч вещмешок и рванул в сторону забора. Пули чиркнули об асфальт, обдав штанины болючим крошевом. Не останавливаясь, упал, перекатился, гася инерцию - спасибо деду, научил падать правильно. Шмыгнул под брошенный четверть века назад фургон, не забыв втащить вещмешок. Колеса давно спустили, но иногда хорошо быть задохликом, поместился, даже места хватило добраться до кобуры. Правильно он рассчитал, сейчас мало кт стрелять умеет, хоть все подряд ходят с оружием наперевес. Точнее, стрелять-то умеют, а вот метко - не очень. Невозможно метко стрелять, регулярно не практикуясь, а позволить себе палить попусту по мишеням - по нынешним временам удовольствие дорогое. Патронов четверть века как промышленно не выпускают, зеки начинали было, да запасы сырья на складах закончились, а логистика сдохла вместе с цивилизацией.

Гопники приближались не торопясь, с оружием наготове, на чем свет костеря Митьку и его родню до седьмого колена. Пальнули несколько раз в его сторону - без толку, не больно-то в темноте под днищем разглядишь. Митька задержал дыхание, тщательно прицеливаясь. Не торопятся, гады, думают, никуда он из-под этой железяки не денется. Отличные мишени. Выстрел, другой, третий - Митька не пытался положить всех за раз, не в тире, где промах грозит только дедовым подзатыльником. Один из гопников осел на асфальт, вцепившись в живот. Митька выстрелил в другого, промазал, жаль. Впрочем, трое оставшихся рухнули наземь, распластавшись на асфальте. Теперь, снизу, видели Митьку они явно лучше - одна из пуль продырявила железяку, черт ее поймет, как называется, рядом с Митькиной головой. Так что Митька медлить не стал: выполз на тротуар, на карачках - некогда подниматься - добежал до забора и, обдирая спину, несмотря на джинсовку и свитер, подлез под бетонную плиту. Зашипел, чиркнув щекой о гравий по ту сторону. Подняться не вышло - гравий под ногами потек осыпью, увлекая за собой, и Митька скатился в ледяную грязь, заполнившую котлован, ухнув с головой. Плавать он не умел, да и умел бы - не больно-то поплаваешь в вязкой дряни, годами копившейся в заброшенном котловане. Ладно хоть, получилось вынырнуть и каким-то чудом уцепиться а торчащую сваю, или как там ее. Обнаружив, что свободная рука до сих пор судорожно держит лямки вещмешка, Митька невесть зачем закинул его на плечо, повиснув уже на обоих руках. Дернулся, пытаясь подтянуться - вязкая дрянь отпускала тело неохотно, одежда, пропитанная грязью мигом стала тяжеленной, тянула вниз. Он снова рванулся - уже на пределе, вскарабкался на торец сваи. И понял, что лучше бы утонул сразу, потому что пока он барахтался, гопники нашли ворота и теперь смотрели на него откровенно издевательски. И правда, чего бы им не поржать - идеальная мишень на столбике. Хоть обратно не сигай, все лучше, чем ждать, пока подстрелят. Он-то надеялся, что за забором хотя бы бытовок пара осталась, , или еще что, за чем можно на время спрятаться, отстреливаясь. А вышло...

- Пули на этакую дрянь жалко тратить. Говорят, раньше шлюх камнями закидывали. Прикольно, ага? - Тот, кого Митька для себя определил как "первого", подобрал камень, швырнул - небрежно и даже лениво. Разумеется, промазав. Впрочем, Митька особо иллюзий не питал, сейчас прицелится уже всерьез.

- Погодь, он мешок не утопил. - второй перехватил уже было снова замахнувшееся запястье.

- И чё? Этот сучонок гнусавого подстрелил.

- Он лекарствами на рынке тряс. И ботинки новехонькие.

- В его боты ты разве что хер затолкать сможешь.

- С дрищом махнемся. Он намедни ныл, что подметка отвалилась. И лекарства.

- Лекарства, да... - первый помолчал. - Слыш, шкет, кидай сюда мешок и можешь валить нахрен.

Так Митька им и поверил. Мотнул головой, не утруждаясь ответом. Незачем с ними разговаривать, да и некогда. Думать надо. Только ничего почему-то не придумывалось, хоть тресни. Разве что достать пистолет, надеясь, что от грязи не заклинило, чтобы хоть беззащитной мишенью не выглядеть. Митька в очередной раз огляделся и во всю глотку завопил:

- Помогите!

#

Леночка сушила сухари. Сытный хлебный дух окутал, едва Константин открыл двери. Он втянул носом воздух, расплываясь в улыбке - живот тут же отозвался, заурчав, и не переставал напоминать о себе пока хозяин не вымыл руки. Константин цапнул румяный ломтик из кучи таких же, что хозяйка только что стряхнула с противня на доску, готовя новую партию.

- Куда! - дочь хлопнула его по руке, - это в дорогу!

- Ишь, не успела замуж выйти, уже на отца рявкает, - хмыкнул Константин. Плеснул молока из кувшина, стоявшего между оконными рамами, сыпанул горсть сухариков в плошку.

- Ну куда, нормальная же еда есть...

- И нормальная не убежит, - Константин подхватил посуду и понес в комнату, откуда уже несколько раз выглядывал Миша.

- А мне не дала, жадина, - сказал тот, запуская руку в плошку.

- Она не жадная, она домовитая, - улыбнулся Константин. Встретил непонимающий взгляд, и вздохнул. А чего он ожидал от человека, который в принципе никогда не видел мультиков. Да и родился-то уже после того, как электричество стало роскошью.

- Забей, - махнул он рукой. - Это очень старая сказка, объяснять долго.

- Угу, я понял, что это что-то из прежнего мира. - Миша вернулся за стол. Прикусил кончик писчего пера, глядя на исчерканный лист бумаги - Константин снова улыбнулся, подумав, что парень сейчас напоминает известную картину с Пушкиным. Хотя вроде ничего общего между арапским ликом Александра Сергеевича и типично славянской физиономией зятя. Да и стихосложением тот никогда не баловался, а листок темной складской бумаги содержал вещи самые прозаические. Список того, что Константин планировал взять в дорогу. То ли в третьей, то ли в пятой редакции - уже и сам со счета сбился. Ну что поделаешь, никогда не был ни туристом, ни походником. Да и перебираться с места на место приходилось дважды в жизни - когда в семинарию уезжал со спортивной сумкой, геймер-задрот, никогда на вещи внимания не обращавший, было бы чем срам прикрыть и ладно. И второй раз, с той же сумкой, да чемоданом свежеиспеченной жены, уезжая в приход исполнять послушание. И с тех пор никуда еще не двигался.

Теоретически он, конечно, представлял, как люди в поход собираются. Брать только самое необходимое лучше семь раз вспотеть, чем один раз покрыться инеем, самые тяжелые вещи на дно рюкзака, то, что может понадобиться в любой момент - поближе, и другие приветы от известного в былые времена капитана. На практике все очевидное превращалось в невероятное.

Триста километров до соседней епархии - это месяц пути для неподготовленного пешехода, сказал Миша, и причин не верить ему у Константина не было. Зять с продотрядами ходил часто, хихикал мол, без фельдшера в долгом походе санитарные потери быстро превращаются в безвозвратные. Себе бы он дневной переход заложил раза в два длиннее, но и моложе вдвое... "Почти", - возмутился тогда Константин, но парень только хмыкнул понимающе и чуть виновато. "Не сердитесь, Константин Львович. Вон, Колян, что с вами пойдет - его бы уже дядей Колей звать по-хорошему, старше вас, а я за ним не угонюсь. А у вас физухи-то, наверное, хватит, бегаете вон до сих пор, а сноровки нет. Неоткуда, сами понимаете. Не обижайтесь"

Константин не обиделся, за правду не бьют. Расстроился, что правда то правда. Месяц так месяц, по десять километров на день выходит. Только еды на этот месяц надо половину рюкзака приличного объема. Ну и остальное... Впрочем, первый список сам Константин забраковал за минимализм. Второй раскритиковал уже Миша - по его прикидкам, чтобы все это утащить, понадобился бы верблюд. Которого сам Миша, впрочем, видел только на картинках, но больно уж ему эта животина нравилась, ни на что не похожая. Еще два ушли на растопку потому что ерунда получалась, и последний туда же отправился бы, если бы зять из рук не выхватил. Благо, тот после свадьбы к ним переселился, сам Константин и зазвал. Пусто одному. Да и места больше: у Миши-то еще брат с сестрой подрастают, да родители оба живы, жену приведет - вообще повернуться негде будет, пока сами не отстроятся. А тут места хватит. Константин, правда, уже начинал задумываться, не ошибся ли - Леночка стала злой и дерганой, совсем непохожей на счастливую невесту, но приглядевшись и порасспрашивав осторожно зятя, понял - не в том дело, что вроде и жена, а под отцовским крылом осталась. Боится. Нет-нет, да спросит, куда его понесло на старости лет. Константин не отвечал и не огрызался - что толку. Для себя он давно все решил, а дочка, хоть и была обычно покладистой, в вещах, которые считала важными, упиралась до последнего. Найдет коса на камень в очередной раз, кому лучше будет.

Так что советовался он с зятем, из-за чего Леночка смурнела еще сильнее, но тут уж ничего не поделаешь. Сам Миша только посмеивался.

- Совсем все плохо? - спросил Константин, отхлебнув еще молока.

Миша сдул с листа песок, протянул список:

- Да нет, почти хорошо. Количества подправил, паек с комендантом согласовал. Топор вычеркнул, его Леха возьмет, палатка на Коляна записана, и котелок у него есть, просить больше ни у кого не надо... Вы чего с ними-то не утрясли, кто что тащит из общего?

- Думал, попозже подойду и все решим.

Миша глянул снизу вверх, промолчал. И правильно. Признаваться зятю, как обстоят дела на самом деле мешала все та же гордыня. Которая едва не погнала его в дорогу в одиночку. Впрочем, Константин до сих пор не был уверен, не стоило ли настоять на своем. Когда из свежего приказа коменданта он узнал, что с ним пойдут еще двое - причем не потому, что у самих в тех краях какие-то дела были, а чтобы драгоценную персону диакона оберегать, Константин проломился к начальнику сквозь секретаря, которого, как считалось, никто миновать не мог, и они с комендантом, вроде бы умудренные годами люди, орали друг на друга так, что стены тряслись. Грешен, ох, грешен...

- Рай для мучеников, а не для идиотов! - гремел комендант. - А ходячей мишени вроде тебя одному идти - идиотизм! В живого человека он стрелять, видите ли, не может, ему боженька запретил! А то, что первый встречный тебя разденет-разует и хорошо если не выпотрошит, тебе боженька не рассказал?

- С Ним я как-нибудь без тебя, нехристя, разберусь! И далеко ли дойду - Он рассудит! А вот других подвергать опасности...

- Работа у них такая, подвергаться опасности! Профессия - защищать!

- Родину защищать! А не каждого идиота, как ты выразиться изволил!

- А Родина это тебе не кусок земли на карте. - комендант подался вперед, опираясь о стол. - Это и люди, которые на том куске живут. Даже если они и идиоты.

- Так и скажи, боишься, что паства возмущаться начнет, когда узнает, что я один ушел. Боевой дух пострадает...

- Так и скажи, что замараться боишься. Одному-то можно и гордо помереть, а так, если что, выбирать придется - чистоплюйство собственное или жизнь тех, кто рядом.

Константин не ответил, и комендант ухмыльнулся.

- Уел? Гордыня, говорят, смертный грех!

- Нет в православии концепции "смертных" грехов, - кричать больше не хотелось. Потому что и правда, уел.

- Может, в православии смертных и нет, мне в ваших закидонах разбираться неохота. - комендант тоже сбавил тон. - Или ты идешь не один, или каждый часовой будет знать, что тебе выход за ворота заказан. Мне нужен не мученик, а нормально функционирующий приход.

-Да, я помню, - хмыкнул Константин, - Боевой дух вверенного подразделения.

Будь он таким, каким уезжал в семинарию - сделал бы по-своему. Часовые часовыми, но есть еще река. Вода. конечно, еще далеко не летняя, но за четверть часа не замерзнет, если потом оденется и быстро пробежится. Попросить кого-то припрятать сухое в оговоренном месте, сигануть ночью в воду, около нее и часовых толком не было, берег крутой, под ним глубина - и был таков. Только за прошедшие годы нажил не только седины, но и ума. Это тогда самым важным казалось настоять на своем, а дальше хоть трава не расти. Сейчас... Как ни поверни, неладно выходит. Пускаться в путь одному, надеясь на волю Его, действительно отчетливо отдавало гордыней. Потому что, как ни крути, один он за ворота академии не выходил ни разу за двадцать пять лет. И все же проще одному, потому что отправиться с сопровождением означало либо прикидываться ветошью, пока другие будут его защищать, либо, помогая, убивать самому,напрочь перечеркнув возможность служения. Суд церковный, если он еще где-то есть, может, и не осудит, но кроме земного еще и высший есть.

Он так ничего и не решил тогда, а потом и вовсе стало нелепо снова возвращаться к теме, но встречаться и разговаривать с людьми, которым он станет обузой, было неловко, и Константин, сознавая эту неловкость, оттягивал разговор. Миша не дурак, понял. И промолчал.

- Сегодня поздно уже. Завтра, если оба не заняты. Послезавтра выходим, Бог даст.

- Они в увольнительной оба, до выхода. Втроем и решите насчет палатки, котелка и прочего, - сказал Миша. - Да, и еще, я бы кроссовки не брал: текстиль. По первой же росе промокнет, мозоли мигом натрет, в лучшем случае.

Константин покосился в коридор, где кроме кроссовок единственной обувью по сезону были кожаные туфли, в былые времена именуемые "офисными". Подумал.

- Берцы есть. Где-то.

- Ношеные? Не помню я их у вас.

- Ношеные.

Он действительно надел их несколько раз, когда со склада по талонам перепали. Как раз тогда его туфли, честно служившие, лопнули по шву, и Константин отдал их сапожнику, попросив заодно и по остальным швам пройтись, и стельку переклеить, если найдется из чего. Выбрасывать их он не собирался, и подошва и кожа, даром что молодой дермантин, как говорили в былые времена, служили верно, давно обмявшись по ноге, но трескаться или рваться не желая. Нитки вот только... Вот ту пару дней, пока сапожник с его туфлями разбирался, Константин берцы и таскал. И как только выдалась возможность, сбросил тяжеленные "говнодавы", вернувшись к привычным почти тапочкам, а боты, заботливо промазав смесью из воска, жира и живицы, отправил на антресоли. Когда-нибудь все равно пригодятся, вечного ничего не бывает. Но уж больно тяжело и неудобно таскать этакую тяжесть. Люди говорили, привыкаешь быстро, но Константин решил не мучаться - что это за служба, когда думаешь не о боге, а о ногах. Так и убрал.

- Ношеные, - повторил он. - Но как вы в этакой тяжести ходите?

- Нормально. Покажите.

Константин, хмыкнув, полез показывать.

- Точно ношеные? - поинтересовался Миша, оглядывая берцы.

- Да точно.

- Походник из вас, Константин Львович..., - вздохнул зять. - Ладно, выбирать все равно не из чего. Сегодня-завтра их таскаете, не снимая, и если где жать начнут или тереть говорите сразу - попрошу сапожника, чтобы одолжение сделал, растянул, если что.

Он помолчал.

- А может все-таки...

- Миш, ну хоть ты не начинай.

- Хорошо, не буду. Бог не выдаст, свинья не съест.

- Я бы сказал, на все воля Его, - улыбнулся диакон.

- Или так.

- Вы сегодня есть соизволите, или я все свиньям кидаю? - Леночка появилась в дверях, руки в боки, только скалки не хватает для полной картины.

- Идем-идем, - поднялся Миша.

На следующий день Константин, как и обещал, пошел договариваться с будущими "телохранителями". Обоих он, конечно, знал, и оба в церкви не появлялись даже на Пасху. Логику коменданта Константин понимал - прихожане бы в рот ему заглядывали, и неизвестно, куда бы он их завел и чем бы все закончилось. А для этих диакон был всего лишь чудаковатым цивилом, которого следовало сопроводить из пункта а в пункт б. Начнет выкаблучиваться - объяснят, в чем неправ. Константин даже слегка обиделся - не ребенок, чай, понимает: с профи не спорят. А они были профи, как бы по нынешним временам это не называлось. Даже младший, Петр, которого второй сопровождающий именовал не иначе как Петькой, успел продотрядом покомандовать и говорили, что недолго ему в сержантах ходить. Старший, Николай, кроме как на Коляна отзываться отказывался, и звание свое сержантское получил еще до эпидемии. И до сих пор был жив, что удавалось немногим.

- Что тащишь? - поинтересовался Колян.

Константин молча протянул многострадальный список. Переписать его набело не было времени, так что диакон мысленно приготовился подсказывать, если что непонятно будет, тем более что почерк у него всегда был тот еще. Но подсказывать не пришлось.

- Узнаю Мишку. Основательный парень, шмотье все расписал как надо. - он глянул вниз, поинтересовавшись, - ношеные?

- Ношеные, - в который раз подтвердил Константин. - Берцы он натянул еще вчера, по хозяйству возиться, и сегодня весь день в них ходил, привыкая. Вроде, не терли, но тяжеленные...

- А так не скажешь... Ладно. Ништяки какие в дорогу есть?

- В смысле?

- Ну, в смысле... Талоны на походный харч мне на всех троих выдали, можешь убедиться, - он протянул листок с печатями, на котором было написано "походный рацион, 3x60". Константин кивнул.

- Да я, вообще-то и так...

- Доверяй, но проверяй, - воздел палец Колян. - Но это стандарт. С голоду не подохнем, но радости мало. А ништяки - это побаловаться. Этакое. Петька, вон, семки берет. И сухарики, домашние, так чтобы в горсти похрустеть можно. Я - медок. Он тоже в пайке есть но так, слезы одни. У тебя что?

- Сухари, - сказал Константин. Подумал. - Цукаты вишневые, изюм, яблоки сушеные.

- Хорошо... Куришь?

- Нет.

- Не подумал, виноват. Тогда насчет курева без тебя разберемся. - Колян протянул лист через стол. - Петька, будь другом, метнись на склад, пусть собирают. А мы сейчас подойдем...

- Да я сам...

- Сам с усам. Шестьдесят грамм на раз, трижды в день, шестьдесят дней и еще раз на три... И это только крупа.

- Блин.

Константин опешил, мысленно прикинув порядок чисел. А он-то еще думал, что Миша слишком уж ужимается с вещами. Немаленький рюкзачок выйдет. Наверное, спутникам оно привычно, а вот ему самому... ладно, мужик здоровый, сдюжит. Но, кажется, комендант был прав, говоря о гордыне - ишь, собрался один, аника-воин, ни рюкзака толком сложить не умеет, ни еду просчитать.

- Ниче, какие твои годы. Разок завпитом сходишь, и все пучком. Давай. А мы с батюшкой люди пожилые, поспешать будем медленно.

Петр рысью припустил прочь. Колян глянул на закрывшуюся дверь, помолчал.

- А теперь, отче, чтобы потом терок не было, давай сразу разберемся. Командую я.

Константин пожал плечами:

- Я цивил. Говоришь прыгай - прыгаю. Говоришь падать - падаю.

То, что в тире он последние двадцать лет выбивает девяносто из ста бравым воякой его не делает.

- Уважаю.

- Разве что боевая сила из меня... сам знаешь.

- Знаю. Бешеных тоже?

- Бешеных можно.

- Понял.

- И раз уж начали... оттуда пять лет передач нету. И я останавливаться не намерен. Какой у вас приказ?

- В соседнюю область и обратно.

- Я останавливаться не намерен, - повторил Константин.

- Понял. Но ничего обещать не буду. - Колян хлопнул его по плечу. - Пошли Петьку догонять.

Унести все одному, наверное, технически было реально. Технически. На деле это оказалось россыпью мешков, пакетов и пакетиков, которые они наскоро растолкали в три рюкзака - и доставшийся на долю Константина оказался тяжеленьким, как, впрочем, и два остальных. Потом они делили продукты на микроскопические - по сравнению с общим количеством - порции, собирая наборы на завтрак обед и ужин, чтобы потом не вытаскивать из одного рюкзака горсть крупы, а из другого - половину луковицы. Выходило три варианта завтрака, два - обеда плюс возможные перекусы по-быстрому, если нет времени или желания с обедом возиться, три ужина.

- Не фонтан, - резюмировал Колян, - но бывало и хуже. С ништяками сойдет.

Да уж, не Леночкины разносолы. Но и правда бывало и хуже, причем безо всяких походов. В ту, самую первую зиму, когда не стало ни центрального отопления ни электричества, магазины перестали существовать как класс, а люди на улице шарахались друг от друга, опасаясь, что сосед вдруг на глазах изменится в лице и набросится, норовя вцепиться в горло. Вояки все силы и средства, как они выражались, пустили на то, чтобы хоть как-то защитить тех, кто прибился к академии после начавшихся беспорядков. Запасы продуктов, невеликие, надо сказать, таяли на глазах, а Оля отчаянно сочиняла про якобы токсикоз, от которого есть не хочется - но Константин не верил. В ту зиму он разучился бояться за себя - все заслонил один, огромный, страх. В ту зиму он научился не только подледному лову, но вспоминать о том, как с друзьями обшаривали заполненный бешеными склад - почему-то любили они сбиваться в стаи в закрытых помещениях - не вспоминал. Да и друзей тех давно в живых не было.

Потом он спрашивал врача, не из-за того ли... а тот качал головой и говорил, что гипотоническое кровотечение - это очень, очень опасно даже когда в соседнем блоке реанимация и запасы крови и плазмы для переливания. А так...

- Заелись вы, господа, - сказал он.

- А то, - хмыкнул Колян. - Нам-то молиться-поститься не заповедано.

Константин усмехнулся. Вообще-то он не о том, ну да ладно. Не объяснять же...

- Когда выходим?

- Через час после побудки встречаемся у ворот. - сказал Колян. - Все. До завтра.

продолжение по ссылке

Комментарии: 5, последний от 19/10/2019. © Copyright Шнейдер Наталья (natallysch@mail.ru) Размещен: 17/01/2016, изменен: 17/01/2016. 119k. Статистика. Повесть: Проза, Фантастика

Ваша оценка: не читать очень плохо плохо посредственно терпимо не читал нормально хорошая книга отличная книга великолепно шедевр

---

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"