Альба Георг : другие произведения.

Зона джаза. часть 3

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:

ГЛ. 23 CHICAGO (THAT TODDLING TOWN).

Chicago, Chicago, that toddling town,

Chicago, Chicago, I will show, you around, I love it.

Bet you bottom dollar - you'll lose

The blue in Chicago, Chicago,

The town at Billy Sunday could not shock down.

   "Чикаго" всегда был самой лучшей песней о Москве, пока позже не появилась "Нью-Йорк, Нью-Йорк"...
  
   ... у окна две девушки с факультета немецкого языка спорят о чем-то.
  
   Почему все с немецкого, да с немецкого? Когда с английского?
  
   - Девушки, вы что сдаете? - обращаемся мы к ним. Но им некогда с нами беседовать; экзамен по политэкономии сегодня, а полной ясности в голове еще нет. Не будем отнимать у них драгоценное время?
  
  
   Я и Карина поднялись на нужный этаж и вошли в переполненный кабинет сиклитаря Союза Хрена Тихоновича Редькина.
  
   - Почему в самом осином гнезде прослушивание? - спрашиваю по наивности.
   - А чтобы под присмотром. На самом ярком свету, а не где-нибудь в тени.
  
   Среди публики преобладает молодежь, но серебрятся и профессорские "арктические шапки". Из старших - наиболее передовые: Постулатов, Холопкин, Безумов. Присутствует и "троица". Ниткин с Дуллиной пришли поболеть за собрата и защитить, если нападки будут слишком несправедливы. Обращают на себя внимания пальцы Земфиры: выпачканы в чем-то белом - никак ремонтом или побелкой занималась. Евангардистам ведь ни что не чуждо. Даже сам дедушка Сатана (Ленин) - по-своему тоже евангардист - спецбревнышко таскал по субботникам, не гнушался!
  
   В зале назойливая тишина - ждут чуда. Длятся долгие минуты как на Байконуре перед историческим стартом. Менее просторный, чем казахская степь, кабинет постепенно увлажняется человеческими испарениями. Кто-то из пожилых - им душно - своевременно и мудро предлагает открыть форточку, впустив давно просящийся с улицы относительно свежий воздух. Исполнять бросается сам виновник торжества. Он пока гибок и прыгуч. Всю Сибирь, наверно, на лыжах исходил, прежде чем до Москвы доколупал. Чувствуется в нем разрядник или, грешным делом, кандидат в мастера!
   Форточка благодарна, что ей, наконец, разрешили внести свою лепту свежести. Время еще дневное, и солнышко иногда посылает луч-другой, щекоча блестящие бока двух огромных "Титаников-роялей", заполнивших большую часть акватории кабинета.
   Наконец, автор, отбросив воображаемые лыжные палки и стряхнув остатки сибирского снега с ботинок, глянув на часы, берет слово. Рокот застарелых бронхитов с танзелитами и простые "апчхи" стихают.
   - Мое сочинение представляет собой сюиту для женского голоса и инструментального ансамбля на слова древнеегипетского поэта, современника Тутанхамона.
   - Разве тогда были поэты? - шепчу Карине.
   - Были и еще какие! - снова уличает меня в невежестве.
  
   -Сюита состоит из шести частей, - продолжает лыжник-разрядник.
  
   "Озвереешь здесь париться, - вспоминаю печальный опыт премьеры квартетов, - да отсюда и не смотаешься незаметно".
  
   - Вокальную партию исполняет солистка Московской филармонии Рузанна Лисициан, а инструменталисты - солисты оркестра Очень Большого Тятра Союза СССР. Вот... Ну, кажется, можно начинать. - Автор берет трубку и связывается по внутреннему телефону с радиорубкой. - Давайте музыку!
   И дали! Сначала зашипела пленка, а затем забулькало и запищало - арфа с флейтой. Ноты извлекаются в крайних регистрах, чтобы на мелодию и намека не было. Мартовским котом мяукнул кларнет, загнусавил как зажатым носом гобой. И далее ничего похожего на мелодию: сплошной тыр-пыр-нашатыр! Вот что-то сокровенно-атональное сообщила засурдиненная валторна, и возник, наконец, женский голос.
   - Настоящая додекафония, - шептала близкая к оргазму Карина. - Пока "серия" не пройдет, ноты не повторяются.
  
   "Моя разруганная соната - Моцарт по сравнению с этим дерьмом. Что бы сказал Шириркин? Наверно бы, дуба дал от такого. Все-таки пожилой!"
  
   Солистка делала своим меццо причудливые сальто-мортале в стиле "то, как зверь она завоет, то заплачет как дитя". Инструменты булькали и свистели детскими свистульками, всячески мешая певице попадать в тон, а валторна, так и вообще, - начала издавать звуки, какие порой доносятся из закрытых кабинок общественных уборных, когда в них занято по большому. Жаль, что всё многообразие запахов передать не удавалось. Но и до этих высот в будущем, будем надеяться, доберется современная музыка!
  
   - Вот ее батюшке, почтенному Рубену Лисициану, надо бы сообщить, чем дочка занимается, - зашипел какой-то пожилой консерватор. Остальные восторженно слушали. Кореша автора всячески изображали, как им нравится произведение, раскачиваясь в такт звукам, неимевшим определенного ритма. Я, вспомнив, что разведчику в тылу врага бывает и похуже, мужественно терпел забивание гвоздей-акцентов в уши и сверление головы отнюдь не соловьиными трелями.
  
   Поднимемся на третий этаж. Выпускники английских групп (наконец-то!) факультета переводчиков сдают государственные экзамены по переводу. Невольно задумываешься над всей важностью этого события. Человек отчитывается за пять лет работы. Это его экзамен по специальности, последний экзамен перед вступлением в большую трудовую жизнь. И понятно, почему так волнуется Игорь Гуров, готовясь к ответу. Мы-то за него уверены. Все пять лет учебы в институте Гуров добросовестно работал и отлично успевал. Но не будем задерживаться в аудитории, так как своим присутствием мы невольно нарушаем царящую здесь торжественную и деловую обстановку.
  

ГЛ. 24 DEEP PURPLE

When the deep purple 0fer sleepy garden walls

And the stars begin to flicker in the sky,

Trough the mist of memory you back to me

Breathing my name with a sigh.

   Глубоко-пурпурный или темно-сиреневй. Ничего общего с названием знаменитой рок-группы. Это название старой американской песенки 20-30х годов. И никакого отношения, тем более, не имеет к нашему повествованию.
  
   Совсем забыл про оркестр Колымагина, то есть непосредственно о джазе, словечке, заявленном в начале романа, хотя для меня это слово означает много больше, чем лишь жанр музыки. Это и стиль жизни, и манера общения людей, это и некоторые предметы. "Джазовые" сигареты, например! Значит, какие-то необычные... Да и многие жизненные коллизии - тоже джаз, да еще какой! Аккордеон со своей Дульсинеей, или эта троица гениев - чем не джаз? Джаз, джаз, джаз! Так что, выходит, мы ни на минуту не забывали о "музыке толстых".
  
   В оркестре ничего особенного не происходило. Поигрывали перед началом сеансов, потом в антрактах дулись в "козла" или в "дурака". Преферансом не баловались, считая его пороком хуже пьянства. Я, сидя в сторонке, читал философские и вообще умные книги. Смотрели косо, но прощали, считая, что юноша с небольшим приветом. В сабантуях тоже участия не принимал, будучи "в завязке". Питался в диетической столовке, желая стать максимально положительным. На радостях, написал для родного оркестра пьеску с кокетливым названием "Влюбленное пианино". Сам и солировал, демонстрируя эту необычную "пианиновскую влюбленность". Всем понравилось, так как выдержано в традициях "рэгтайма". Окрыленный успехом, написал и что-то более "серьезное", над чем работал в классе Кипарисыча: сюиту для кларнета, тромбона и контрабаса. Тот еще состав! Решил проверить, как звучит, и расписал партии. Музыка, естественно, представляла собой модную "современку". Исполнители пыжились, тужились, лезли из кожи, пожимая от недоумения плечами - вот, мол, отчубучил! - но кроме "лебедя раки и щуки" так ничего и не вышло. - Накалякал какую-то смурь! - Нет, чтобы нормально написать!
   Я краснел и бледнел, стыдясь своей передовитости, затем собрал ноты, избавив людей от мучений и сам, получив урок.
   Об этом досадном эпизоде никто больше не вспомнил - будто бы кто-то невзначай испортил воздух, но все деликатно этого не заметили.
   Обычные нормальные музыканты всю эту "современку" терпеть не могут, здраво недоумевая, зачем вместо красивых мелодий и гармоний пишут диссонансы и фальшивые ноты. Им невозможно объяснить, что это - "передовое"! Их здравый смысл такого не приемлет! Поэтому, всех новаторов ("современщиков") они считают придурками, которые то ли потешаются от скуки, то ли по-нормальному не могут писать из-за отсутствия таланта. Очень жалеют, что нет на этих шарлатанов здравомыслящего товарища Жданова с его отрезвляющем "Сумбуром вместо музыки"!
  
   - Ну, как прошли операции, - осведомился у Кипарисыча, придя на долгожданный урок. "Жданный" и "Жданов" опять! Силен его дух и в наши дни...
   -Все отлично и у меня, и у супруги! - меднотазово заулыбался маэстро. - Теперь обезопасили себя от всяких случайностей... Что принесли Юра?
   -Вы как-то мне предлагали написать обычный марш для духового оркестра.
   -Да помню. Композитор все должен уметь писать: и симфонию, и оперу, и джаз, и простой марш!
   -Так вот принес. Ориентировался на ваш марш из кинофильма "Пустота", где Безрыбников поет: "не погонялы, мы не скотники..."
   - Правильно, правильно! Сыграйте.
   Я бодро забарабанил что-то непристойное. Мэтр одобрительно улыбался, кидаясь веснушками, узнавая родное и знакомое. Когда подражаешь учителю, тому всегда приятно, хоть он вас, для понта, и будет призывать "искать свое лицо".
   На бравурные звуки выползла из "танцзала" и Матрена Матвеевна.
   - Мне временно нельзя тренироваться. Посижу, послушаю, если не возражаете...
   Действительно, когда вошел, то обратил внимание на неестественную тишину. Никто в кулуарах не бросал на пол мешки ни с песком, ни с цементом. Оказывается, что Ей пока нельзя - швы разойдутся.
  
   - Знаете, Юра, нужно делать все в белых перчатках, чтобы комар носа не подточил. ("Причем здесь комариный нос и белые перчатки?")
   Это любимое выражение учителя. Сюда следует добавить высказывание и касающееся оркестра: нельзя писать долго повторяющиеся фигуры - музыкантам легко играть, они начинают скучать и рассказывать анекдоты. Надо, чтобы чаще все видоизменялось. Пускай поломают пальцы. Зато будут внимательными!
   К тому времени я уже знал и другие высказывания на этот счет. Так, например, Чайковский советовал никогда не думать о том, как публика отнесется к написанной музыке. А более близкий к нам по времени Баран Ильич предлагал писать, "как чувствуете, не думая ни о чем". И первый и второй, как известно, что-то смыслили в том, о чем говорили, поэтому совет третьего воспринимался, мягко говоря, с некоторым сомнением...
  
   - Я немного отстал от жизни, находясь в больнице. Что слышно об осквернителях памятника?
   - Пока не поймали, но теперь особый отряд, говорят, дежурит каждую ночь!
  
   Урок закончился. Марш супругам понравился. Она даже захлопала в ладоши. Отчего веснушки на клизмоподобном личике запрыгали в замысловатым "па-де-де". Такая же конопатая, как и он. Словно брат и сестра. Два сапога - пара!
  
   Спускаясь по лестнице, слышу, как паук-Ираклий затаскивает в сети очередную Муху-Цокотуху. Та не сильно сопротивляется, но повторяет словно припев: "Я не такая! Я не такая! Я не така..." Дальнейший текст гаснет в липкой паутине.
   Внизу, как обычно, сторожиха от скуки палит по мишеням.
   - Из пяти - четыре в десятку!
   Входная дверь привычно катапультирует в "межзвездное пространство"...
  
   Идем дальше. Направо и налево на дверях аудиторий написано "Тише! Экзамены"! Рядом с нами распахиваются двери, и мы слышим: "Отлично" - и видим сияющее лицо студентки факультета немецкого языка Клавы Завокрицкой! (Опять немецкого!) Нелегко получить "отлично" по лексике. Счастливая Клара обнимает подруг, а в соседней аудитории сдает практику языка группа немецкого факультета (Дались им немцы - война давно кончилась!) Напротив экзаменатора Г.М.Шепер сидит студентка Инна Долгова. Она заметно нервничает: "Еще бы, - объясняют нам ее подруги, - зимой у нее была по практике тройка. Она много работала и сейчас должна сдать лучше". Сессия продолжается...
  
   Настенные часы вестибюля проныли полночь. Пора. Трое мужчин готовы к выполнению ответственного партейного задания. "Понтий Пилатыч" (взял псевдоним на время операции) Мюллер, завкафедрой гармонии. Его подчиненный Степанов Степан Степаныч по прозвищу "деревянная нога", преподаватель этих самых "гармонов", фронтовик и инвалид с ножным протезом, спрятанным в широкую штанину. И, наконец, подтянутый во всех отношениях и подпоясанный армейским ремнем, отставник Воронка Валерий Кавалеристович с наброшенной на плечи "гоголевской" шинелью. Степанов и "Пилатыч" в обычных гражданских, как у всех жителей Рима, плащах с "кровавым подбоем". Все-таки свежеповато - поздняя осень. Ноги у всех леденющие, даже протез. Но не от стужи, от волненья. Между прочим, по радио синоптики в эту ночь даже заморозки пророчили.
   - Ну что, товарищи, - обратился к коллегам Мюллер. - Пора за дело! Как говорится: с Карлом Марлом! Не поленюсь объяснить: ввиду того, что все они люди партейные, то Богом у них является немецкий, с неуемной сферической бородой, философ, настругавший от своей домработницы множество детей. Не меньше, чем книг написал. Сам цепко угнездившийся на шее друга, фабриканта-миллионера, именем коего, как помним, наречена малая родина Ниткина. Его они и поминают в трудную минуту (не миллионера, конечно, и не Ниткина, а того - угнездившегося!).
   Ступили в ночное безлюдье. Небо, подло, укуталось одеялом туч, грозя вот-вот обмочиться то ли дождем, то ли преждевременным снегом. Ну, ничего! Где наша не пропадала? На головах капюшоны как у монахов-капуцинов. Жаль, что оружия нет, но в те целомудренные времена никто оружием и не пользовался, а преступления чаще всего носили вегетарианский, так сязать, характер (Ионесян с топором, который "мосгаз" - досадное исключение).
   Не спеша, ходили вокруг памятника, то по часовой стрелке, то против. Конечности, включая и протез, озябли окончательно.
   - Прихватил с собой для сугреву, - интригующе подмигнула Деревянная Нога и полезла за пазуху.
   - Вот и закусон, - достал большущий соленый огурец Кавалеристович и заржал конем Буцефалом, рубя длинным овощем как шашкой ночную таинственность.
   - Не шумите, - вынул из потайного кармана своей необъятной сутаны нечто граненное и блестящее "Пилатыч".
   Стражи скучились как три волхва над яслями или как воины на знаменитой картине "Ночной дозор" (кому что ближе). Любопытный ветер закружил над ними "autumn leaves", мешая процессу. Петр Ильич робко глянул через парализованное окаменевшее плечо. Сейчас бы тоже не отказался. Ведь и камню зябко.
   Сбили сургуч. Тогда водка запечатывалась как важное почтовое отправление. Забулькало - раз! Запрокидывание головы, кряканье, хруст огурчика... Забулькало - два!! Опять запрокидывание и чертыханье (не в то горло), огуречный хруст.... Забулькало - три!!! Глоток, огурчик, присказка: "Эх, крепка Советская власть!" Последним пил Воронка.
   Не успели закайфовать, и начать рассказывать анекдоты, как на не столь отдаленной Спасской башне пробило "два". Воронка проверил свои командирские - отстают, заразы, маленько! Не успел выругаться, как где-то вдалеке заурчал приближающийся мотор.
   - В укрытие! - скомандовал Кавалеристович. Он в отряде за командира, имея боевое прошлое, а поллитруком избрали Мюллера, несмотря на гестаповскую фамилию.
   Лишь только стражи успели укрыться за толстенными колоннами Очень Большого Зала, как справа показался грузовик, да не простой, а с подъемным краном.
- Откуда в два ночи кран? - шепнул друзьям Мюллер. - Что поднимать?
   - Тссс, - просипел Воронка, вооружаясь полевым биноклем, оставшемся с войны. К сожалению, приборов ночного видения тогда еще не изобрели.
   Деревянная нога Степанова дрожала мелким бесом. Давненько на фронте не был. Подзабыл и отвык.
   Грузовик расторопно затормозил, затем стал деловито заезжать на тротуар к памятнику, пыхтя, кряхтя и портя воздух. Въехал, открылась дверца кабины. Вывалилось трое в плащах. Среди них и дама, спросившая нежным голоском:
   - Как зачаливать будем? Денис, доставай трос. Я проворная, сама полезу, а ты, Арнольд, сиди за рулем, и по команде будешь поднимать!
   - Ишь ты, "Арнольд"! Никак - иностранцы, - заегозил под шинелью Воронки "боец невидимого фронта". - Будем брать, а Понтий Пилатыч?
   - Боюсь, нам одним с ними не справиться, - пробубнил малодушно поллитрук. - Дай бинокль!
   Приставил окуляры к стеклам своих очков и, став дважды зрячим, узрел все как на ладони.
   - Это наши бывшие аспиранты, а ныне передовые молодые композиторы... Ну и ну!
   Вернул бинокль и растерянно протер очки, плюя на стекла, отчего стало видно еще хуже.
   - Наверное, следует обратиться к Первому Сиклитарю их Союза. Мол, что себе позволяют ваши члены?
   - Так они "члены"? - присвистнул девственник от искусства Воронка.
   - Я всех знаю, - продолжил Понтий. - Вон на памятник полезла Земфира Дуллина. Родом из Казани, здесь замуж выскочить сумела, осела в столице и пишет всякую евангардистскую ахинею. Ей помогает обвязывать памятник тросом Денис Патефонов. Кажется, из Сибири приехал и тоже евангардист. А в кабине Арнольд Ниткин из Саратова. Вначале тихий и скромный был, а теперь распоясался и называет себя "полистилистом".
   - И что им памятник дался? - не понимал Воронка, привыкший иметь дело с пушками и пулеметами.
   - Ненавидят русского классика, - сказал Понтий и пустил скупую прокураторскую слезу. - Я вот, хоть и немец, а люблю Петра Ильича!
   Налетел шквальный порыв, стеганул проливной дождь, и послышался откуда-то сверху сквозь шум воды и ветра жалобный голос тембра века девятнадцатого: - Господа, спасите, помогите! Грабят...
   - Руки вверх! Стоять на месте! Бросай оружие! - не выдержали нервы у Степана Степаныча, и он бросился на врагов, угрожающе ковыляя по лужам на деревянной ноге.
   Земфира с проворством обезьянки спрыгнула, бросив скользкий трос. Она и Патефонов кинулись к машине, хлопнула дверца, взревел мотор. Кран развернулся (Ниткин, живя в провинции, окончил на всякий случай шоферские курсы, что и сгодилось.) и покатил в сторону Никитских.
   - Эх, спугнули, - горько выдохнул Понтий Мюллер. - Что же вы Степан Степаныч?
   - Извините, нервишки! - ходил весь ходуном Степанов, стараясь руками обуздать подпрыгивавший до подбородка разбушевавшийся протез.
   - Ну, теперь хоть узнали, кто они, - поправил что-то липкое на голове (осенний лист к лысине приклеился) Воронка и достал из загашника огрызок огурца. Удрученный Степанов намек понял и вынул недопитую поллитровку. При виде стеклотары протез сразу угомонился.
   - Давайте с горя! - согласился "прокуратор" всей гармонии, гормонов и гармонистов (баянисты не в счет!) и подставил стаканчик.
  

ГЛ. 25 DO NOTHIN' TILL YOU HEAR FROM ME

Someone told someone and someone told you

That they would know it's you not much.

Since everyone's read the story

With his own little personal touch.

"ЖРЕЦЫ БАХУСА" (ФЕЛЬЕТОН).

   - Большинство, - подвел итоги голосования Ю.Веденяпин. - Решением комитета студент переводческого факультета В. Новиков исключен из комсомола. Регулярная пьянка в общежитии, пропуск занятий, скандалы - вот что принесло печальную славу этому юноше с детским пушком на щеках.
   Исключение из комсомола - что может быть тяжелее этого? Казалось, теперь все нужно обдумать, пересмотреть всю свою жизнь, все сделать длч того, чтобы вновь заслужить это гордое право - быть комсомольцем.
   Так ли подумал Новиков, возвращаясь домой с заседания комитета? По крайней мере, хотелось верить в это, глядя на его печальное лицо...
  
   В кабинете первого сиклитаря Союза собрались, кажется, все ныне здравствующие корифеи-динозавры Советской музыки, так сязать, весь ареопаг.
   В помещении с двумя черными как горы антрацита Титаниками-роялями, где прослушивали эпохальное "Золото сфинкс", на сей раз не просторней, чем обычно.
   Середину зала занимает тэобразный стол, напоминавший скорее крест для распятья, положенный плашмя (в этом имелся некий символ). Вдоль стола, с двух сторон сидят корифеи. А за поперечным - меньшим по размеру восседает сам председатель-сиклитарь. Около его полных белых, не знавших тяжелого труда рук (все "тра-ля", да "ля-ля"!) громоздятся скопищем гигантских реликтовых тараканов, не уступающих размерами собратьям из консерваторского сортира, телефоны. Включая и знаменитую "вертушку", по которой в грозные недавние времена звонил сам автор афоризма "Сумбур вместо музыки".
   Председатель добр и покладист, никогда с властями не спорил, отчего и засиделся на завидной синекуре добрые сорок лет. Опишем его подробней:
   Лицо круглое сугубо русское без примесей нехороших кровей, родом из Ельца, но фамилия почему-то не Ельцин(?) Ну и своя ничего - вполне народная: Редькин. Если у самого кровушка чиста как коровье молоко, то супружница вышла немного не того... Правда, в отличие от супруги Молотова, тоже подкачавшей по части кровяных телец, в тюряге не сидела. Ну, не будем больше об этом! Одним словом, власть любила паренька из Ельца, хоть и купеческого сынка, но полностью перековавшегося в верного ленинца-сталинца.
   Председатель не то, что никому не причинил зла как Фадеев, сдавая писателей направо-налево, а напротив, всячески оберегал и выгораживал, используя довод; "Ну, что вы от них хотите? Они парят в своих заоблачных эмпиреях и разве могут музыкой как-то навредить Советской власти?" Аргумент действовал, и не сажали...
  
   А теперь, оказывается, могут и посадить! Правда, эмпиреи стали несколько иными...
  
   Заседание посвящалось недостойному поведению членов молодежной секции "Три Ге". А поводом послужило письмо завкафедрой гармонии Федора ("Понтия") Федоровича ("Пилатыча") Мюллера, подписанное членами "революционно-ревизионной" комиссии Степановым С.С. ("Деревянная нога") и Воронкой В. К. (безо всяких нехороших подробностей). Но передохни, читатель! Вернемся к вышеозначенному фельетону, где прорабатывают...
  
   ...Однако печаль скоро улетучилась. Пришло радостное время - выдача стипендии, и Новиков снова отдал дань Бахусу в одном из его храмов, то бишь ресторане. В компании своих сокурсников Б.Иваненко и комсомольца О.Самойлова, Новиков "обмывал" свое исключение. "Я т-теперь не член ВЛКСМ, я т-теперь исключенный, а раз я исключенный, то п-плевать я на всех хотел!..
  
   Одесную председателя восседает динозавр-классик Советской песни, но не Дунаевский, сведенный к тому времени в могилу, а другой - Анатолий Новиков. Его опусы распевала вся страна, любили народ, и правительство. Он равномерно как флюгер при умеренно меняющемся ветре поворачивает свою "лица лопату" (кажется, из Маяковского), изучая давно знакомых собратьев по цеху. Его ручищи тракториста сжались в пудовые кулаки, готовые дать лютый отпор любым формалистам. Известно, что сочиняет с помощью "раба-негра", записывающего ноты. Сам лишь тренькает по клавишам одним пальцем - авось шедевр натренькается! И натренькался: "Гимн демократической молодежи". - Дети разных народов, - поет хор. Помните? Ничего вы не помните, потому, что слишком молоды! Ну, и черт с вами! Идем дальше...
  
   Подвыпивший исключенный усердно дрыгал непослушными ногами под аккомпанемент ресторанного джаза (Вот и по нам прошлись!), всем своим видом желая доказать, что он действительно не член ВЛКСМ и что с него, мол, теперь взятки гладки. Сокурснички тоже не отставали от идейного лидера и щедро пересыпали свой пьяный лепет забористыми тирадами трехэтажного мата. После очередного "соло", исполненного Новиковым, разгулявшихся хулиганов вежливо вывели из заведения и усадили в бесплатное такси с решетками на окнах...
  
   По левую руку восседал другой динозавр-классик, но симфонищенский, знакомый нам Долдон Долдоныч. Остальные динозавры, члены ареопага тоже знамениты. Старейший из всех ныне живущих на земле реликтовых видов яйцеголовых, баскетбольного роста, Упорин. Далее Лошадинский, именуемый за спиной "конским черепом на гусиной шее" (очень похоже). За ним Хачапури. "Разбушевавшийся люля-кебаб" по оценке Стравинского. Ближе к выходу, так сязать, - второй эшелон во главе с Мечиславом (Моисеем) Вайнбергом, бледной тенью Мастаковича (со злых языков). И, наконец - рангом пониже и значением помельче, ютящиеся у самой двери.
   Редькин окинул хозяйство курино-материнским взором, нахохлил перья и закудахтал: - Тише, товарищи! У нас сегодня на повестке дня обсуждение недостойного поведения членов молодежной секции "Три Ге".
   Корифеи гулко заныли, склоняя лысины для обмена мнениями и колокольно стукаясь лбами, точно звонили к заутрене или к обедне. Им была ненавистна эта новая секция молодых выскочек и нахалов.
   - В сиклитариат поступило из консерватории письмо. Сейчас зачитаю...
  
   (Пока докладчик занят водружением очков и шелестом бумаги, нырнем в параллельное повествование):
  
   ... Приговор не подлежал обжалованию. Народный судья направил всю братию на работу по благоустройству Москвы, сроком на десять суток. Cуд прислал дело в дирекцию института.
   На вопрос Веденякина Новиков с милой улыбкой ответствовал: "Что ты, Юрок! Мало ли Новиковых в Москве! А Иваненко и Самойловых - тысячи. Ошибка, конечно".
   Но ошибки не было: в прошлую субботу в институт пришла выписка из решения народного суда с полным перечнем пьяных подвигов будущих переводчиков...
  
   После зачтения воцарилась гробовая тишина как в музее Ленина. Только корифеи продолжали издавать лбами набат (тогда популярной была песня Мурадели про "набат") и промокать несвежими платками нервные лысины. Постепенно рокот возмущения начал заполнять помещение как коварный газ заполняет комнату, струясь из незакрытой конфорки, грозя страшным взрывом... И бабахнуло!!!
   - Как такое возможно?!
   - Куда смотрит милиция?!
   - А еще, поди, комсомольцы и культурные люди?!
   - Осквернить памятник...
   - Вымазали краской...
   - Хотели краном его...
   -- Какой ужас!!!
   Председатель, насладившись, некоторое время нараставшим лавинообразным негодованием, нажал кнопку потайного звонка. В дверях показалось профессионально-отзывчивое лицо секритутки: - Чего изволите, барин?
   - Дашенька, пригласите их!
  
   ... Новиков продолжает ходить в институт, сдает экзамены, надеясь, наверное, что и на это раз дело ограничится взысканием. Нет, Новиков! Советский переводчик - это, прежде всего, представитель Советского государства, человек высокой морали и культуры. А куда можно послать такого, как Новиков? В нашем институте таким места нет!
  
   Явились все трое. Походили на пленных, но несгибаемых партизан, на допросе. На лицах решительное выражение и никакого раскаяния.
   - И как же вы дошли до жизни такой? - ласково спросил, повернув к виновникам красную часть своего лица (с родимым пятном) динозавр Лошадинский.
   - Какой, такой? - дерзко переспросила Земфира.
   - Краской мазать да ругательства писать.
   - Откуда вы это взяли? - запетушился Патефонов. - Клевета!
   - А подъемный кран? - продолжил "конский череп", сам походивший на тот кран своей длинной шеей-стрелой. - Есть свидетели!
   - Им почудилось спьяну! - парировал бойкий Денис (о склонности известных личностей к "ентому делу" известно как студентам, так и педагогам).
   - Я, так сязать, тоже как бы не поклонник Чайковского, - взял слово симфонищенский классик, - но не до такой же степени?
   - А вы, что скажете, Ниткин? - спросил прямолинейный как шампур Баран Ильич.
   Альбан-Арнольд задумчиво посмотрел в потолок, потом на окружающих и заговорил быстро-быстро: - Я сознательно развивал концепцию разорванности формы и, особенно, открытого "умирающего" финала Малера. Я пришел к Малеру через Мастаковича.
   - Не надо приписывать мне свои грешки, так сязать, - покраснел Долдоныч и стал нервно протирать очки. - Я тоже обращался к 12ти-тоновому звукоряду, но лишь как интонационно-гармонической норме. А не как основе додекафонной техники.
   -Вот до чего эта ваша какофония доводит, - крикнул кто-то из менее известных.
   - Вас спрашивают про Фому, а вы про Ерему, - пытался направить дознание в нужное русло председатель Редькин.
   Ниткин, гордо подняв голову, как Павел Власов на допросе из "Матери" Горького, опять продолжил про "Ерему": - Я считаю Густава Малера своим учителем и отцом, потому что он позволил перешагнуть через эстетический и технический пуризм. Через эту призму я воспринимаю всю музыку ХХ века.
   - Ну, правильно: "Малер" по-немецки "маляр", то есть красильщик, - включился эрудированный Упорин, на миг перестав думать о своих все еще не завершенных "Ноябристах". - Вот Малер их и надоумил малевать краской!
   Раздались смешки, но они не сбили с цели "провозвестника нового": - Я стремлюсь максимально приблизиться к идеальному слышанию. Моя задача - не спугнуть то, что уже само по себе сидит во мне: я как бы не есть итог, я только орудие; что-то вне меня стало слышным через меня!
   - Совсем спятил бедняга. Прямо как Иисус, - послышались полушепоты. - Какую околесицу несет! То ли пьян, то ли в бреду...
   - После приезда Луиджи Ноно в Москву в 63м году, первым оказалось влияние Пуссера, с которым завязалась случайная переписка с длинными пространными письмами. Главным же было то, что он много присылал нот, книг и записей.
   "Пророк" внезапно умолк, жадно хватая ртом воздух, словно собирался бухнуться в обморок.
   - Дайте ему воды, - кто-то сердобольный протянул стакан, но пустой.
   "Вон оно что! - ужаснулся Редькин. - Да тут дело серьезное: связи с заграницей. Придется звонить, куда надо". - И посмотрел на знакомый номер, написанный на листке отрывного календаря.
   - Советский композитор - это, прежде всего, представитель Советского государства! - зажужжал дирижаблем лицо-лопата. - Человек высокой культуры и морали! А они, понимашь, "Чайковский-говно" пишуть... Сам ты говно! Гнать таких поганой метлой!!
   -Гнать, гнать, гнать,- подхватил смешанный хор. - Распни его, распни! Варраву отпусти нам! Вон их из Союза Советских Композиторов!!!
   Сборище затопало, засвистело, заулюлюкало, заскрежетало как металлом по стеклу, как молотком по шляпкам гвоздей, завопило; вдруг запахло свежеспиленным деревом, мылом и пеньковой веревкой...
   - Я ставлю вопрос на голосование, товарищи, - умиротворяющее заговорил Редькин, не сводя глаз с магического телефонного номера. - В виду одиозности случившегося, нежелания виновников раскаиваться и признать свои ошибки, придется исключить этих господ из нашей прежде ничем себя неопорочившей организации. Прошу поднять, кто за!
   Взметнулся лес, точно декорация к одноименной пьесе Островского.
   - Единогласно! Прошу занести в протокол.
   Сиклитарь-машинистка припала к пулемету системы "Ундервуд", и в стороны полетели стреляные гильзы.

ГЛ.26 DON'T GET AROUND MUCH ANY MORE

Missed the Saturday's dance -my! They crowded the floor.

Couldn't bear it without you, don't get around much anymore.

Thought I'd visit a club, got as far as the door.

Yes, they've asked me about you, don't get around much anymore.

   Близился новый 1965й год. В минувшем случилось не мало интересного: запустили очередную порцию космонавтов, а нас студентов согнали в район Ленинского проспекта махать им ручками по пути следования колонны. В Кремле героев должен по традиции встречать Никита, но "волюнтариста" и "кукурузника" сняли накануне, что никого не удивило. Всем надоел шумный и пузатый "реформатор"! Но и оттепель теперь заскромничала, и стала тихо сворачиваться потертым половичком, о который все, кому не лень, вытирали ноги. Снова вошли в моду галоши. Да, если еще и надеть их на валенки - красота! В такой обуви щеголял когда-то молодой Прежнев по неподдававшейся освоению целине.
  
   Памятник отмыли, оттерли, а оставшиеся следы белил скрыли снеговые шапки. Зима выдалась ранняя.
  
   Руководитель Колымагин сообщил, что наш оркестр будет в ночь на Новый год до утра играть в одном из залов гостиницы "Украина". Это как поощрение! Обрадовались! Никогда не были внутри этой громадины.
   Долгожданный вечер наступил. Собрались к 9-ти, заранее. Четыре зала по всем сторонам света. Мы в Северном, в остальных - тоже оркестры.
   Куда я попал? Не зал, а "Пещера горного короля" из "Пер-Гюнта" Грига. С потолка, уходящего в небытие выси, свисают сталактитами гирлянды хрустальных люстр; вверх от пола тянутся сталагмиты светильников разных причудливых фасонов. Все блестит, сверкает и переливается радужным сияньем. "Королевство Кривых Зеркал"! Почему "кривых"? Если как следует наподдать, то все зеркала окривеют. Но об этом дальше.
  
   Я, как старший товарищ, имеющий некоторый алкогольный опыт ("сыроедские" мытарства и табачные воздержания давно закончены), предлагаю младшему, Соле Тоболеву, "засадить" перед началом, чтобы веселей игралось. Предлагаю товарищу попробовать особой смеси, отведанной мной в бытность работы на Дальнем Востоке в филармонии. Зелье называлось "Бурый медведь" и состояло из смеси коньяка с шампанским в равных пропорциях. На гастролях старшие товарищи научили.
   Стрелки неумолимо стремились к полуночи, а мы, спрятавшись в какой-то закуток за сценой, разливаем горячительную жидкость. Другие члены оркестра, судя по их отсутствию, занимались аналогичным таинством.
   Пилось легко и приятно, а закусывалось "Мишкой на Севере". Соля, совершив сию дефлорацию (забудем о запретах Солженицына!) - до того в рот не брал - почувствовал себя на седьмом небе. Я тоже вознесся не ниже и готов был горы свернуть.
   Появился руководитель, глаза коего также таинственно сверкали, словно в них попали льдинки Снежной Королевы. Он взмахнул своей "альтушкой" и мы задуделти знаменитое "In the mood", поднимая настроение себе и окружающим. Стрелки под веселую музыку тоже быстрей заплясали, да и вся "Пещера Горного Короля" пустилась в пляс.
  
  
  
   "В СЕТИ ПОЛИТИЧЕСКОГО ПРОСВЕЩЕНИЯ: изучаем Ленинское наследство".
  
   В течение двух последних лет при кафедре педагогики работал политсеминар с целью изучения идейного наследства В.И.Ленина по вопросам культуры и просвещения.
   По каждой проблеме предварительно намечались 5-8 вопросов, указывалась литература, а затем готовились доклады и выступления. Готовящиеся к докладам и выступлениям должны были изучить не только определенные произведения В.И.Ленина, или которые были предметом критики в его работах, или служили дальнейшим развитием ленинских идей. Например, по проблеме "Борьба В.И.Ленина с капиталистическими и вульгарно-материалистическими взглядами на культуру и воспитание "были привлечены к изучению произведения народников Михайловского, Южакова и др. По проблеме "Учение В.И.Ленина об общем и политехническом обучении" были широко использованы постановления ЦК ВКП (б), материалы ХХ съезда КПСС и другие документы, включая работы, освещающие современный опыт наших общеобразовательных школ.
  
  
   Табличка на двери бронзовой строгостью извещает: "Ректор Ордена Ленина Московской Государственной Консерватории имени П.И.Чайковского Александр Васильевич Подсвешников".
   Воронка, распрямив широкий армейский ремень, одернув, хоть и неглаженную, но пробитую кое-где пулями, гимнастерку, пригладив воображаемые волосы, робко постучался, сложив пальцы, как старообрядцы для крестного знамения (случайно вышло).
   Не ответили. Глуховат "пахан", хоть и бывший регент. Пальцестук повторился чуть смелее. Опять тишина. Что ли уши давно не чистил от серы и диссонансов? На третий стучок дверь приоткрылась и выглянула лисья мордочка проректора-резектора.
   -Сан Василич у себя? - прокашлялся отставник.
   -Да-с! Заходите, заходите. Ждут вас.
   Дверь растворилась пошире. Сначала положенный предбанник, а дальше другая - в "парилку".
   - Ну, как наши дела, товарищ Воронка? - серебряным тоном как старинный столовый прибор звякнул пахан.
   Проректо-прозектор пододвинул начальнику стакан чая в мельхиоровом подстаканнике.
   У Воронки со страху отнялась передняя часть языка - последствия контузии, - но, несмотря на эту трудность, он все-таки умудрился одной задней отрапортовать все чин-чином:
   - Ваше задание выполнено! Злодеи обезврежены и даже их "отчистили" из Союза Сочинителей!
   - Молодцы, - прихлебнул пахан. - А кто они, эти негодяи?
   - Все, как один, молодые композиторы, бывшие наши выпускники, ваша честь!
   - Наши? Кого мы учим и выпускаем на свою голову? - глотнул снова Подсвешников и, упершись взглядом в благородный мельхиор, затуманился, вспоминая: - Эх, в наше время, то бишь до революции, прости господи, о таком и помыслить было невозможно, не то, что слово "говно" писать...
   - А вы с вареньицем, ваше преосвященство, - изящно (сантиметр за сантиметром) двигал вазочку прозекто-проректор.
   - Кто с вами был на операции? - зачерпнуло лишнего Преосвященство и капнуло на стол.
   - Степанов и Мюллер. И все! Трое.
   - Ну, молодцы, молодцы, - заглотнул Сан Василич ягодку, так как для жевания зубов уж давно не было (еще в Первую Мировую вышибли подносом), а вставную челюсть носить стеснялся ("Что ж я буду как скелет в мединституте?"), да она и вываливалась в самые неподходящие моменты, а нагибаться и поднимать не давали застарелый радикулит и гордость.
   - Объявим всем благодарность с занесением в личное дело!... Правда, не люблю я этого вашего Муллера! Немцы, немцы, кругом немцы как при Екатерине...Евреям бедным лишь под ногами мешаются, понимаешь!.. А от Москвы их отбили?
   Выпав из времени, Всемогущий стал барабанить "тему нашествия" ложечкой по подстаканнику, напевая контрапунктом как бы за басов: "Вот солдаты иду-у-ут..."
   - Не волнуйтесь, ваше благородие! Отбили, отбили, отбили... - пояснил Лапчинский. - Вот Мюллер только один остался.
   - А его в плен, что ли взяли?
   - Да. Сначала в плен, а потом и на работу.
   -Ишь ты! - Дедушка откинулся в императорском кресле, снял очки, бросив их рискованно на стол, чуть не угодив в стакан, закрыл лицо руками - старика явно "повело", что случалось все чаще. Годы брали свое - за девяносто, а все на посту! Сколько можно?
   -Ну, вы идите, идите, - стал легонько подталкивать Воронку к двери заместитель. - Они устали и уснули. Тссс...
   Воронка, скрипнув на прощанье, начищенными до блеска расплавленной стали сапогами, покинул "банное заведение".
  
   Набравшись смелости, набрал номер Мастаковича, еще не понимая, что давание им мне телефона - лишь форма вежливости и не более того. Трубка долго и невозмутимо молчала. Где-то вдалеке, как показалось, промелькнула "тема нашествия из Ленинградской симфонии" (опять эта тема - далась она автору!). К чему бы это?
   - Чаво вам? - как прорыв Блокады зыкнул аппарат.
   -Мне бы Долдон Долдоныча.
   - А хто ево спрашиват?
   - Студент... Мы с Долдон Долдонычем гуляли под дождем, - залепетал я несуразицу. - Он просил позвонить...
   - Какой ешшо студент?! - перебила народно-крестьянская трубка. - Не звоните по пустякам!
   Зачастило многоточие гудков. "Вот и поговорил, продолжил знакомство!" Двушек больше нет, да пропало и желание выслушивать снова фольклорные эскапады (товарищ, Солженицын, ку-ку!). Знать не судьба! Не так-то просто завести дружбу с живым гением эпохи. Всяк сверчок, как говорится,... Пошлые поговорки полезли в голову, да и варианты начала разговора полезли тоже с уклоном в сторону самобичевания: может, не с того начал, может, грубым показался, может,... а может...? Все терзания разрешил простым, как топор способом. Зашел в забегаловку и засадил с горя полный стакан (250 грамм) коньяка под конфетку и сигарету. В те благостные времена кругом продавали на розлив, и везде разрешалось курить!
  
   "Бурый медведь" возымел самое бурное действие. В антракте хотелось непременно кого-нибудь "закадрить". Зал переполнен дамами и кавалерами. Новый год наступил, и шампанское пенилось и бурлило за каждым столом. Начались и танцы-шманцы.
   Среди публики много иностранцев, коих выделяла из толпы не только речь и одежда, но и очаровательный дымок фирменный сигарет. Это сразу делало их людьми другого мира...
   Заприметил среди танцующих симпатичную крупнотелую, жопастую блондинку, годившуюся мне, если не в матери, то в очень старшие сестры. Не скрою, всегда тянуло к тем, кто старше. Возможно, от недостатка в детстве материнской ласки - воспитывала бабушка, а мать все время на работе.
   Моя избранница танцевала с каким-то "форинтом", что еще больше интриговало.
   В антракте мы засадили повторно, пока громче всех оркестров мира надрывалась радиола, и "бурый медведь" совсем распоясался, да и дала о себе знать эрекция пушечного ствола. Бросился на поиски своей Дульсинеи, круша на пути "ветряные мельницы" конкурентов. Иностранца отшил быстро - он человек культурный, поди, дипломат, и драться не будет. Себя не узнаю. Вот, что делает с человеком адская смесь. Когда бывший кавалер снова возникал на горизонте, я махал на него руками и кричал "Go away!"- единственное, что обнаруживалось в моем скудном словарном запасе. Голову дамы сильно заморочил своим настырством, так что к концу вечера (к утру) она дала мне адрес и телефон, сказав, что ждет завтра в четыре часа дня. Метро "Сокол", улица Песчаная... дом N... Тогда еще не знал, что там этих Песчаных, правда, под разными номерами, не меньше, чем песчинок в песочнице!
   Типичное "Утро стрелецкой казни". "Бурый медведь" наступил тяжеленной лапой на голову, и она стала плоской. Бедная раскалывалась, а похмеляться еще не обучен. Какая тут Дульсинея? Жопастость сразу потеряла притягательность! Какой "Сокол"? Какие Песчаные улицы с их песочными часами и песочницами? Все пошло кувырком, точно Земля поменяла угол орбиты, отчего погибло все живое, все желания, влечения и стремления... а так же динозавры... но не наши!
   Проболел до вечера, не в силах подняться... Но молодой организм победил, успешно справившись с отравой! Это потом отходить приходилось неделями, как бы возвращаясь не то из длительного космического полета, требующего столь же длительной адаптации, не то, поднимаясь из невероятных морских глубин, откуда тоже нельзя сразу вырваться, не отлежав в "кессонной камере" положенного.
   Пушечный ствол, пораженный недугом, забыв об эрекции, показывал "мужское время", когда обе стрелки опущены вниз (пол шестого).
  
   Такие методы работы семинара (самостоятельное изучение первоисточников, доклады и выступления) давали возможность более многосторонне изучить ленинское наследство. Каждая проблема при такой методике требовала 2-3х занятий.
   В итоге 2х летней деятельности семинара большинство членов кафедры существенно обогатили свои знания и использовали их в своей текущей работе, а также в работе среди учителей школ. В будущем учебном году мы ставим своей задачей углубить работу семинара путем обобщения и систематизации того, что уже было изучено. Каждый участник семинара напишет статью, а с этой целью, если потребуется, изучит дополнительные источники. Все статьи будут обсуждены в семинаре, а затем объединены для "ученых записок института".
  

ГЛ. 27 EVERYBODY LOVES'A LOVER

Everybody loves a lover,

I'm a lover - everybody loves me.

Anyhow that's how I feel

While I feel just like a Polly Anna.

  
   - Так вот, знаете, Аккордеон Кипарисыч, вслед полетели мои ноты, - пожаловался я на очередном уроке.
   - Он такой, этот Василь Василич! Не любит современную музыку. Но ведь главное, что сыграли, а вы услышали.
   -Да, конечно... Притом сыграли блестяще!
   - Ну и славненько! Что сегодня принесли?
   - Решил кантату или ораторию писать на стихи Несенина "Опохмельян Мудачев".
   - Эка замахнулись! Не рано ли?
   - Сделал некоторые наброски. Сыграть?
   - Давайте. - Он уселся поудобнее.
   В соседней комнате снова разгружали баржу. Значит, швы прочно зарубцевались.
   - Вот здесь использую народную песню времен Мудачева, - пояснил я.
   - Знаете, любую тему композитор должен всегда препарировать, подобно хирургу со скальпелем в руках, а то у вас слишком просто, по-народному, не видно авторского подхода...
   Я поежился от упоминания хирурга со скальпелем, вспомнив, как некогда подвыпивший эскулап исправлял мне искривленную носовую перегородку, так ничего и не исправив. Аж передернуло! А возможно, и сам Кипарисыч, наверное, все еще находится под впечатлением от операции по удалению собственного аппендицита.
   - Ну что ж, пишите дальше, - подбодрил учитель и прислушался.
   В дальней комнате упал особенно тяжелый мешок. Кипарисыч вздрогнул.
   - Матреночка, полегче... Еще, наверное, нельзя так сильно прыгать!
   - Сама знаю, - донеслось издали и снова бухнуло да сильнее прежнего.
   "Кажись, поссорились, коль так грубо отвечает". В обычно нежном голосе балерины послышались новые кухаркины интонации.
   - Кстати, Юра, вы в курсе, чем кончилась история с памятником?
   - Нет.
   - Выгнали веселую троицу из Союза! Хулиганы оказались молодыми композиторами передовых устремлений. Теперь будут знать наших!
   - Кого "ваших"? - глупо спросил я.
   - Наших стариков-традиционалистов. Они, эти трое, ведь и меня к ретроградам причисляют за то, что я органично сплавляю традицию и новаторство, и не поддаюсь всяческим "измам".
   - Разве Союз всем так необходим? - прикинулся я дурачком.
   - А как же вы думали? Путевки в Дома творчества, заграничные поездки лично и в составе делегаций, авторские концерты, доступ на радио, в фирму грамзаписи и к музыке для кино... Да мало ли чего!
   - И только? - продолжал я идиотничать. - А без членства нельзя?
   - Самое главное, что "член" имеет право не работать на госслужбе и не считаться при этом тунеядцем. Вот придет к вам участковый и спросит: "Почему нигде не работаете"? А вы ему под нос членский билет. Он и утрется! А иначе - вначале штраф, а потом привлекут за тунеядство и упекут как Бродского. Разве забыли, в какой стране живете? "Кто не работает, тот не ест"! А "член" имеет официальное право нигде не числиться, быть свободным художником, и сочинять себе!
   В несвободной стране и быть свободным художником! Невероятно... То был, пожалуй, самый содержательный урок из всех предъидущих. Ушел от учителя наполненный новым здравым знанием жизни. Я часто забывал, в какой стране живу, воображая себя то ли в Европе, то ли в Америке, где к вам не будет приставать полицейский с нескромным вопросом. Хотите быть безработным? Будьте! И получайте пособие... во много раз превосходящее зарплату советского дипломированного инженера.
   На хрен эти Дома творчества? Если голова пуста, то и никакие, даже Дворцы творчества, не то, что Дома, не помогут! "Волюнтаризм" во мне крепчал и клокотал - последствие изучения трудов французского философа-просветителя. Становясь идеалистом, понимал никчемность своего пребывания в качестве студента в стенах Московской Государственной Ордена Ленина...
  

"ПО ЗАСЛУГАМ"

   Коридоры большого светлого здания на Ростокинском проезде переполнены, гудят возбужденными голосами студенты. Идет сессия. 1й курс. Экзамены по английскому языку. Особенно похвастаться нечем. Есть, правда, блестящие ответы, выходящие за рамки 1го курса по глубине знаний, уровню навыков, владению материалом. Таковы, например, как отмечает экзаменатор Е.Г.Сошальская, ответы студентов 3й группы Т.Порфирьевой и Г.Кириллова. Отлично сдан этот же экзамен и В. Жарн (106я группа) и многими другими.
  
  
   Бежал я морозным утром тоже на экзамен. Вот и угол консы, вот и памятник... Но что это? Огромная толпа зевак, несмотря на ранний час и морозец. Милицейский воронок. Кто-то фотографирует со вспышкой, кто-то со служебной собакой берет след. В чем дело?
   Бедный Петр Ильич опоясан транспарантом красного цвета как на Первомай или Ноябрь. Огромные белые буквы гласят: "Чайковского долой! Да здравствует евангард"!
   Тут и представители консерватории: Воронка в гоголевско-армейской шинели, в буденовке и с шашкой на боку (опять косит под кавалериста). Вон и "Понтий" Мюллер в долгополом драповом пальто, где скрытно обитает, готовый на случай, граненый стаканчик. Вот поблескивает оледенелыми очками сам "Вий"-ректор, поддерживаемый под локоток заботливой лапкой Лапчинского. Подсвешников истово крестится, вспоминая бесконфликтное синодальное прошлое.
   - Опять они, эти трое, - ропщет и рыдает толпа, поклонников великого классика.
   - А может, все-таки, это происки нечистой силы? - здраво предполагает Сан Василич, перестав осенять себя. - Может, за батюшкой послать, чтобы окропил статую. Раньше помогало...
   - Да уж посылали! Батюшка третий день в запое, - заметил гадливый голос.
   - Так их сотнями семинария выпускает! - возразил другой, более добрый прихожанин.
   - Да всех на картошку упекли! Осталась одна лишь церковная мышь да сторож, который тоже месяц, как не просыхает...
   - Не унимаются изверги! - зарыдала с мастерством Обуховой какая-то бюстонасыщенная дама с рыжим, сильно поеденным молью, лисьем воротником.
  
   Я вынужден оторваться от маняще-отвратительного зрелища - тороплюсь! Навстречу - радостная Карина: - Во наши дают! Она сияет, будучи заодно с абстракционистами, полистилистами и евангардистами.
  
   Но одновременно с этим есть ряд тревожных сигналов - неудовлетворительных оценок: два "неуда" в 102й группе, один - в 103й, а в 104й группе их целых 51. Несколько лучше обстоит дело на 2м курсе. Здесь меньше "неудов" и больше отличных оценок. Экзаменаторами отмечены ответы по английскому языку студенток Л.Генераловой (201я группа), Г.Смирновой и Т.Лебедевой (204я гр.), Н. Санниковой (208я гр.), Э.Мирошниковой. В целом, как отмечает зам. Декана факультета Е.П.Лыгина, экзамены по лексике на 2м курсе показывают некоторый, хотя и не вполне удовлетворяющий нас, сдвиг в сторону усиления навыков речи, более беглого и свободного владения языковым материалом.
  
   Я тоже сдавал английский. Педагог - дама с грузинской фамилией, которую не сразу выговоришь (13 букв). Не молодая и не старая, не красящая губы, с немодной шестимесячной завивкой, роста не низкого, плотная. В мою сторону поглядывает как-то неравнодушно и явно благоволит, завышая оценки и утверждая, что я способный.
   Забегая вперед, скажу: мы с ней прожили почти тридцать лет в бесконечных склоках и скандалах при активном участии ее неотлучной мамы, но языком я так и не овладел - было не до того! Зато родился оправдательно-юмористический афоризм: "Изучение иностранного языка воспринимаю, как личное оскорбление"!
  
   Все экзамены мною сданы на "четыре" и "пять", так что сессия позади и я, как любила говаривать теща, убирая со стола после трапезы: "свободен от занимаемой должности". Посему, несусь в кассы "Аэрофлота". По студенческому со скидкой беру билет. Лечу на Ил-18 в сугубо южном направлении. Два с половиной часа - и на месте как в Копенгаген... Дома все рады: "композитор" прилетел из Москвы. Мать горда и ненахвалится перед соседями и знакомыми. Те завидуют, и облако негатива разрастается и разрастается, делая "погоду совсем нелетной"... Ишь ты, Москвич сраный, да еще кам-па-зи-тыр!!! В итоге - сглазили, гады. Но об этом позже...
  
  
  

ГЛ. 28 EVERY DAY I HAVE THE BLUES

Every day, every day I have the blues,

Every day, every day I have the blues,

When you see me worried, baby, because it's you I hate to lose.

  
   Кажется Джо Вильямс и Джимми Рашинг "шарашили" эту знаменитую вещицу с оркестром Каунта Бэйси...
  
   По возвращении в столицу поменял место работы - перешел в другой оркестр, игравший в ресторане гостиницы "Минск", расположенной почти напротив дома Кипарисыча и Плясунской.
   Там, кстати, от "Минска" недалеко и до "Елисеевского" (сбегать можно, если надо с собой прихватить). Да и фамилия руководителя гастрономическая. - Окороков! Закусонская, так сязать... С такими прихотливыми наименованиями столкнулся только в Москве. Было даже как-то неудобно за человека, носящего такое название. А ему ничего - трын-трава!
   Кажется у Гоголя: какой-то городовой носил фамилию Небаба и, устав доказывать, что не женщина, с горя повесился. Вот щепетильность какая! А тут каждый вечер, понимаешь, при свете софитов объявляют: "Оркестр под управлением Окорокова"! С ума сойти можно, но все аплодируют, жуя своих "рябчиков". И никто даже не поинтересуется, почему, например, не Буженинов или Карбонатов, да и просто Колбасов. Вскоре я привык и перестал вздрагивать. В конце концов, ведь не Жопов, не Говнов, хотя на Руси, думаю, и такое встречается.
  
   Добираться до работы стало теперь значительно удобней, и ехать ни на чем не надо. Прямо из общаги с Малой Грузинской задами Зоопарка по Зоологической улице и улице Красина на Садовое кольцо, притом выруливаешь в двух шагах от площади Маньяковского (поэта - маньяка революции), а там и до "Минска" рукой подать.
   Стал хаживать пешочком на новую работенку. Играли примерно тот же репертуар, что и у Колымагина. Справка: репертуар всех оркестров утверждался начальством, ставились резолюции и печати, и отступить от него ни на йоту " не моги", иначе штрафные санкции, лишение места работы - прибыльной "точки" (хорошо посещаемого ресторана или кафе), понижение в должности и зарплате, вплоть до снятия с работы. Так что исполнение заказов разгоряченной публики сверх программы (всякие там "Тбилисо", "Журавли", и, не дай бог, "Семь сорок") чревато... Но какой русский не любит риска? И люди, искушаясь крупными кушами, нарушали запреты и часто "гибли за металл"!
   Имелась в оркестре и певичка. Маленькая такая (маленьких не люблю!), неопределенной восточной внешности. Так себе - ни жопы, ни рожи - но на худой конец, да если по киру, то можно... В итоге, так и вышло, потому что стала поглядывать на меня неравнодушно. Как-то после работы поехал ее провожать, естественно, поддатый. Взяли такси. Жила она где-то не близко, в коммунальной квартире. По-видимому, сама недавно в Москве.
   Когда шел по общему коридору, а было за полночь, из дверей глазели любопытные: "Кого на сей раз, привела? Вот, блядь, окаянная! Ишь какого-то совсем молодого - студента, наверно"...
   Суетливо и поспешно оказались в койке. В ушах звучали оценки соседей, что не благоприятствовало любви. И до того к ней особого пыла не испытывал, а тут еще столь богатое досье. Посему чуткая ко всем тонкостям эрекция пушечного ствола напоминала реакцию мухи, тщетно боровшейся с ядовитой, призывно сладкой, липкой лентой. Мы и уснули, а среди ночи оно случилось, но как-то суетливо и противно, мокро и поспешно. "Тише, тише, не скрипи! Соседи!"
   Но, зато, наконец, отметился в Москве, хотя и блин вышел "хором". Куда там тягаться с Донжуаном-Ираклием. Он профессионал и, наверное, зарубки делает на лестничной клетке, испещрив всю квартиру.
   Выпроводила чуть свет, чтобы соседи не слышали, но головы снова выглядывали и клеймили: "У, шлюха проклятая!"
   Уйдя, размышлял: раз так именуют, значит, неспроста. И я у нее тоже, наверное, очередная "зарубка". Где только она их делает? Главное и положительное: с "конца" потом не капало. А, значит, ничего не подхватил. Спасибо и на этом!
   Вечером она не вышла на работу, а через день явилась и сообщила, что их квартиру ограбили. И теперь соседи на нее баллон катят - мол, устроила блядки, проходной двор, водит все время разных, а мы страдай от такой, прости господи! Вот и результат! Следователя вызвали, и наряд, как положено. Приезжали с собакой, вынюхивали, выстукивали, выспрашивали: не было ли посторонних? Ограбили днем. Но ни фига и никого не вынюхали! Иди-свищи теперь этих посторонних! Имя им легион...
   Мне стало жутко не по себе. Вот те на! Вроде, как наводчиком оказался! Надо отдать должное подруге - меня отмазала, а то вышло бы "в чужом пиру похмелье". Доказывай потом, отмывайся! Не я грабил, да и не умею! Но гадкое чувство своей причастности к мерзости осталось навсегда. И опять при участии постели, хотя это ни любовью, ни сексом назвать нельзя...
  

"ПЕРЕСТРОИМ СПОРТИВНУЮ РАБОТУ".

   С прошлого учебного года райком комсомола отметил, что спортивная работа в нашем институте налажена плохо. Прошел год, а улучшений не заметно. Большая вина, несомненно, лежит на совете ДСО, который, правду говоря, работал из рук вон плохо. Однако сваливать всю вину на совет ДСО нельзя. Во многом виноват и комитет ВЛКСМ. Избранные в этом году ответственные за спортработу были, безусловно, активнее предыдущих. Но когда Низский ушел ("Тоже прелесть, а не фамилия"!) на работу, связь комитета ВЛКСМ с советом ДСО в сущности прекратилась, так как Л.Якимец ("Тоже недурная фамилия"!) не смогла заменить В.Низского ("На высокого!").
  
   Учился среди нас некто Алик Рабинович. Тоже на композиторском. Он очень отзывчив, и всегда помогал. В частности, исполнял произведения ребят из республик, плохо владевших роялем, которые сами не могли удобоваримо показать свои опусы. Читал Алик с листа ноты любой сложности бегло и виртуозно, точно заранее брал и разучивал. Просто чудо, а не Алик! Сам тоже сочинял и столь же продуктивно, принося каждую неделю по фортепианной сонате и блестяще ее исполняя. Но почему-то его собственная музыка не вызывала у слушателей большого отклика, будучи на все похожей. Не дал бог Алику творческого дара по-настоящему. Вскоре он и сам это понял, завязав с сочинительством и целиком, переключившись на исполнительство. Затем, как многие, укатил на Запад. Но как-то там особенно не засветился. Я слышал по "вражьему голосу" интервью с ним, где Алик сказал дельную вещь, назвав Шенберга "большевиком от музыки". Молодец, Алик!
   Другой одаренный юноша-композитор звался Васей. Он и сейчас так зовется, но с добавлением отчества - в возрасте! Сейчас он является тонким исполнителем классики, а в младые годы тоже баловался евангардом: бил по клавиатуре ладонями, локтями и чуть ли не... лбом!
  
   Невероятнейшим событием в музыкальной жизни консерватории стал показ Кипарисычем своего очередного фундаментального опуса "24 прелюдии и фуги" для фортепиано. Я и не заметил, когда он умудрился исписать килограмма четыре нотной бумаги. Создав подобное сочинение, автор неминуемо внес свое имя в ряд величайших столпов музыки, чей музей восковых фигур еще ждет своего создателя. Лишь трое за всю историю воздвигли подобные "великие пирамиды": Бах, Хиндемит и Мастакович. Последний, по-видимому, выполняя заказ родной партеи. "Наш ответ Чемберлену"!
На сей же раз создание подобного "межконтинентального" опуса можно трактовать как иллюстрацию к словам одного видного политического деятеля современности: "Мы покажем вам кузькину мать!" И у нас, мол, есть водородная бомба!
  
   Испытание "новейшего оружия", как и положено, в закрытом режиме - так сязать, для узкого круга. На Новую Землю, в Капустин Яр или на Байконур, конечно, не поехали - дороговато. Решили ограничиться просторным классом фортепианной кафедры, возглавляемой Яковом Флиером. Конечно, класс специально подготовили, вернее, переоборудовали, чтобы более походил на испытательный полигон. Сделали специальные укрытия для слушателей-наблюдателей, оборудовали командный пункт, приняли меры безопасности на случай непредвиденного течения событий. Всем выдали брезентовые плащ-палатки и защитные очки, чтобы уберечь глаза от вспышки. А также - дозиметры, объяснив, что если начнет зашкаливать, то вон из класса! В предбаннике расположился импровизированный медпункт, приготовили носилки и аппараты искусственного дыхания. Помимо цели военной, преследовалась и мирная - заинтересовать педагогов, чтобы те предложили, в свою очередь, эту великую "кузькину мать" своим ученикам.
   Несмотря на посты охраны и опасность затеи, набилось многолюдно, хотя поначалу - вроде только "для своих". Но этих "своих" набралось столько, что пришлось рыть отдельные блиндажи, а ведь класс не резиновый. Под видом "своих" просочились и с других кафедр. Всем интересна мировая премьера очередной "кузькиной матери". И час "икс" настал. Маршал Флиер дал отмашку: "Все в укрытия, вашу мать!" Испытатели послушно забились в окопы и щели, вооружившись затемненными стеклами и спецочками. Надо ли объяснять, что все так же напялили противогазы и огромные резиновые сапожища, в которых ходят обычно охотится на кабана или носорога? "Откуда эти причиндалы взялись в классе Флиера"? - спросит недоверчивый читатель. Ответ прост как рапорт на параде: над классом издавна шефствует Академия Химзащиты Министерства Обороны СССР. Так что все законно и никакого самоуправства. Наконец начался обратный отсчет времени (затикало) и раздалось долгожданное: "Пуск!" Попутно заметим, автор раздал всем желающим ксерокопии своей рукописи, сам "лабал" наизусть. Понятно, я и Карина тоже сплющились в землянке, но слышимость хорошая.
   Как и положено, при каждом уважающем себя атомном взрыве, сначала - вспышка (ее заменила ослепительная улыбка исполнителя, подошедшего к роялю), затем начинает расти "гриб" - исполнитель откинул голову и фалды фрака как можно дальше и поднял руки; наконец, донесся звук, сметавший все на своем пути, и "пытка-испытание" началась. "Взрыв" затянулся! Два огромных тома (две боеголовки) - часа на два. Слушатели-испытатели очумели от напора и энергии исполнителя (вот, что значит вовремя удалить аппендицит!). Уши ломило от стеклобойных созвучий, от полифонии, жесткой как колючая проволока, от нежелавших складываться в рельефные темы комбинаций черных и белых клавиш. А радиация крепчала как "девятый вал" на знаменитой картине Айвазовского. Счетчики Гейгера сами выпрыгивали из рук. Многих унесли на носилках, да много чего еще случилось. Но сие - государственная тайна, и разглашению не подлежит... Последствия оказались ужасными, хотя старались выдумать иные причины. Вскоре умерли престарелые профессора, получившие излишние дозы. Ушли из жизни Лев Оборин, Яков Зак, Яков Мильштейн, и еще множество великих Яковов, включая и самого "маршала" Флиера (на них "радиация" столь пагубно подействовала, несмотря на все методы защиты; наверное, из-за их полного неприятия "современки"!) Вот они, эти премьеры-испытания! Всегда ведь боком выходят...
  
   Помню, Кипарисыч на одном из уроков восхищался Бахом.
   Его, мол, "Искусство фуги" - шедевр из шедевров! Вершина полифонического мастерства! Некоторые номера написаны так, что их можно прочесть только с помощью отражения в зеркале!
   Это его особенно умиляло. Подобные формалистические трюки почему-то считались наивысшими музыкальными достижениями, хотя на слух ничего невероятного заметить нельзя, да и в смысле художественного содержания - ни уму, ни сердцу. Хотя, конечно, я не прав: именно уму, но не сердцу! Но мы отвлеклись от наших "ядерных испытаний" и забежали вперед, хотя еще не финал...
  
   ... Наконец автор-испытатель, отбарабанив второй том (подорвал вторую боеголовку), откинулся в истинном изнеможении - ну как мол? К нему первыми кинулись санитары: нет ли лучевых ожогов, не нужна ли помощь? Счетчики Гейгера бесновались в руках, как бы стараясь повторить заключительный номер опуса, но им этого не позволили, не склонные к импровизации врачи?
   Случилось всеобщее обалдевание! Раздалась буря оваций, как благодарность за освобождение от звукового кошмара. Автор неистово кланялся, принимая бурный показной восторг видавшей и не такое публики и "правительственной комиссии" за чистую монету. В это время бледные и престарелые мэтры фортепианного искусства валились штабелями и их бесперебойно уносили на носилках. Видя такой успех, автор чуть не стал бисировать, но сам "маршал" Флиер удержал его: мол, и так ясно, что гениально! Какой-то важный чиновник из министерства культуры, внешне вылитый Берия - пенсне, рачьи глазки, - отведя автора в сторонку, по отечески похлопывал по плечу, приговаривая: "Вы тянете на Государственную, мой дорогой! Замолвлю за вас словечко..."
   Тем временем, рабочие сцены, разбирали бутафорские блиндажи и укрытия, подметали пол, находя золотые запонки и часы, серьги и кольца, заливали из огнетушителей воспламенившиеся рояли, затаптывали окурки несознательных зрителей, открывали настежь огромные окна, проветривая помещение...
   "И как он умудрился запомнить всю эту ахинею?" - восторгался я. Карина, следившая по нотам, не заметила ни одной ошибки. Автор оказался верен своему принципу: комар носа не подточил. Но, увы, сочинение не стало популярным, а ведь, сколько ушло сил и бумаги? А чего стоила лишь одна подготовка к испытаниям? Сколько привезли земли и бревен для создания блиндажей и укрытий, сколько наняли пропойцев-рабочих? Слава богу, что все расходы на себя взяли два министерства: Культуры и Обороны, а иначе бы...
  
   Организационные неполадки явно мешают наладить спортивную работу. Совершенно очевидно, что совет ДСО в составе всего пяти человек справиться со всей работой не может. Он должен быть расширен. По-видимому, выдвинутое на одном из заседаний совета ДСО предложение о включении в состав совета ДСО председателей спортивных секций имеет свои положительные стороны. Разрыв между советом ДСО и секциями уменьшится, и не будет таких нелепых и досадных неприятностей, какие произошли в этом году с взносами, которые были собраны, да и то не полностью, с запозданием на целых два месяца.
  
   И еще одна премьера. На сей раз в Очень Большом Тятре (ОБТ). Балет С.Баласаняна "Лейла и Меджнун". Потянула меня в тятэр Карина. Ее всесильная мама-кассир организовала пропуска на дневной прогон. "Там даже есть сцена совокупления", - интриговала подружка.
   Отыграли увертюру. Занавес разъехался как корова на льду в лучшем смысле этого понятия, хотя сомневаюсь - есть ли такое? Но неважно. Декорации в условно восточном стиле, показали свою связь и с ориентализмом в музыке. Музыка тональная и достаточно вторично-традиционная. Чего же вы хотели от умеренного Сергея Артемьевича? Он человек пожилой и "измами" не инфицирован.
   Закончилось первое действие. Сюжет восточной легенды плавно развивается стараниями солистов и кордебалета. По обыкновению, скучаю, сожалея, что в зале нельзя курить, и тереблю подругу: "Скоро совокупление?"
- Во втором акте. Потерпи!
   Терплю. Попутно могу открыть секрет, почему теперь все оперы и балеты в ОБТ сплошь двухактные, а ведь раньше классики - Глинка, Чайковский, Мусоргский, Римский-Корсаков и другие - норовили по три, а то и по четыре акта нафигачивать. В чем дело? А в том! Теперь классиков с их многоактьем современные постановщики загоняют в прокрустово ложе двух действий, сокращая и выбрасывая все, что высовывается из-за прикрытой двери сюжетного шифоньера, набитого тряпьем содержания, что не позволяет уложиться в спектакль с одним антрактом. Но не вина в том опричников-постановщиков, то глас народа! Оказывается, забастовали гардеробщицы, дамы сплошь пролетарского вероисповедания. Главный довод (если в пику Солженицыну, то - аргумент): "Мы тоже люди! Они там себе, понимашь, наслаждаются, а у нас дома детишки голодные да мужья непохмеленные плачуть! Мы тут жди до усрачки, пока они за польтами да шубами придуть!" И даже выступившие за "трехактность" буфетчицы ("Не успевам за один антрах план сделать!") не смогли уломать непреклонных охранительниц галош и зонтиков. Гардеробы по всей окружности фойе расположены, а буфетов раз, два и обчелся! Так что численный перевес победил.
   На сцене бушует акт второй и, как мы только что поняли, последний. Музыка трепетными взлетами пассажей скрипок намекала - сейчас произойдет "это самое". Балерина задирала ногу до уха партнера и клала ему на плечо, доказывая свою любовь. А пылкий балерун всячески пытался завалить партнершу на пол, чтобы совершить с ней, что положено.
   - Смотри, сейчас будет! - почти крикнула мне в ухо Карина голосом, близким к оргазму, и стала непроизвольно мастурбировать мой большой палец. Эрекция пушечного ствола тоже бодро отреагировала на ласку - вот бы здесь, между кресел, и разложить подругу! Но мощный удар там-там в оркестре, да и воспоминание о запахе изо рта, спутали бесстыдные мысли, и я вновь внимаю происходящему на сцене. Настырный герой добился своего. Лейла - на лопатках. Меджнун, согнувшись над ней, делает неприличные телодвижения. В оркестре бушуют страстью все, кто только может, вернее кому позволяет регистр и тесситура. Тромбоны воют волками, трубы пускают петухов, не попадая на высокие ноты, деревянные плетут змееподобные пассажи, литавры изображают орудийный салют, струнные тоже стараются не отставать от общего бедлама. Одним словом - кульминация!
   Наконец солист рухнул на подругу (кончил, наконец!). Карина тоже обмякла, а где-то под куполом запела нежная флейта, изображая светлую истинную любовь. Я тоже, оказался не камнем и, грешным делом, почувствовал легкое увлажнение трусов - вот оно воздействие настоящего искусства!
  

ГЛ. 29 FINE AND MELLOW BLUES

My man don't love me, treats me awfully,

My man don't love me, treats me awfully,

He's the lovest man that I've ever seen.

   My man, значит, тоже don't love me, - могла спеть и Карина... раз не пристает с "этим делом".
   Не мог же я в глаза сказать: "У тебя изо рта несет, вот и не пристаю! Ты у меня девушка для ума и высоких матерей, а для тела и материй низких поищу на стороне". Но не будем о грустном.
  
   Вот и снова урок у Кипарисыча. Заговорили о джазе. Он, краснея и еще больше покрываясь веснушками, признается: - Я тоже использую джаз, хотя и весьма деликатно, в новом опусе.
   -Что пишите, коль не секрет?
   - Второй доклад, то есть концерт, для фортепиано с оркестром. Первый, если помните, мною написан в 1957м году и исполнялся на концертах Всемирного Фестиваля Молодежи и Студентов. Меня отметили, как молодого одаренного композитора и дали премию.
   - В том концерте вы впервые используете частушки, - проявляю осведомленность.
   -Да. В финале.
   - Очень хороший концерт. Я его изучал!
   - Но, видите ли, Юра, он на сегодняшний день слишком традиционен. На Западе столько появилось новшеств, и мы не должны отставать.
   - А как используете джаз?
   - Как контрастный материал по отношению ко всей обычной музыке. Создаю как бы кратковременные вкрапления "Джаз-Модерн-Квартета" и игру Джона Льюиса.
   - Цитируете?
   - Нет. Зачем? Лишь имитирую звучание: рояль играет виртуозные "поливочки" на фоне пиццикато контрабаса и ударника, играющего щеточками.
   - Любопытно послушать.
   - Премьера скоро. Обязательно приглашу, - обещает, ставший переспелой малиной, педагог.
   "Почему так смущается? Будто жене изменил"
   Последняя (то есть жена) напоминает о себе тяжелым прыжком, будто слон споткнулся и упал, - значит, швы окончательно зарубцевались.
  
   У меня в руках подлинный свидетель эпохи, ветхая, обтрепанная газетенка, - чудом неугодившая в сортир. Вернее это листок "Советский музыкант", выходивший в стенах Ордена Ленина "Заведения" для внутреннего пользования. Процитируем любопытные тексты. Читатель этими экскурсами в историю, кажется, тоже увлекся, смею надеяться.
   Газета-листок за среду 15 января 1964 года.
  

"ВЫСОКИЙ ТЕОРЕТИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ОТВЕТОВ".

   10 и 11 января в группе музыковедов 1У курса прошел заключительный экзамен по курсу полифонии. По установившейся в течение последних лет традиции, студентам на экзамене была предоставлена возможность, иметь в своем распоряжении любые материалы по курсу - ноты, книги, пособия, стенограммы лекций, конспекты - и свободно пользоваться ими при подготовке к ответу. Эта нешкольная обстановка экзамена, позволяющая студенту сосредоточить свое внимание на проблемной стороне вопросов, в значительной мере способствовала тому. Что наши молодые музыковеды обнаружили серьезное знание предмета, заметную зрелость и самостоятельность суждений. Особенно выделились в этом отношении ответы студенток Л.Попеляш и В.Базарновой.
  
   И еще одна премьера состоялась. Но не в ОБТ, а в стенах консерватории. На кафедре сочинения молодой аспирант Гурий Пупко, кстати, будущий муж Карины - видно, ему запах нипочем - показывал в концертном исполнении (вокалист и автор за роялем) одноактную оперу "Записки умалишенного" по одноименному произведению Толстоевского. Пупко слыл большим талантом, посему в класс набилось много желающих приобщиться к высокому искусству. Приперлись и мы с Кариной.
   - Он новый Мусоргский, - трепетно шептала она.
   Кляксы фортепианного вступления брызнули в уши. Экзекуция (по-солженицынски - "порка") продолжалась долгих несколько минут. Я заерзал. Наконец, взвыл певец. Я вздрогнул. Сначала солист мычал, изображая душевнобольного, потом начал прямо по тексту Федора Михайловича, не пропуская ни одного слова, бормотать свою партию.
   - Опера речитативного склада, - поясняла Карина. - Арий нет, да это и несовременно!
   Я начал изнывать по обыкновению, мечтая о чашке кофе и сигарете. Все подобные прослушивания выжигали мне душу каленым железом, и джаз после этого казался манной небесной. Впускание в себя подобной "музыки" явно портило кровь, настроение, аппетит, стул и все, что только можно испортить. Кто-то настоятельно спрашивал внутри: и долго ты еще будешь заниматься этой мудофонией? Ни уму - вернее, только уму, - но ни сердцу! Доколе? Разведчик во мне крайне недоволен - сколько можно терпеть, когда при тебе расстреливают своих партизан? Все трудней себя сдерживать и не выдать. Не пора ли бежать за линию фронта, к своим? К милому душе и сердцу джазу?
  
   Л.Попеляш должна была рассказать о симфонической полифонии Чайковского на примере фуги из Первой сюиты. Она сумела выйти за пределы материала, изложенного в лекциях, и вполне самостоятельно и убедительно связала особенности симфонической полифонии Чайковского а общеевропейским процессом развития симфонизма Х1Х века.
  
   Вот видите! Кто пишет, что Чайковский - говно, а кто его изучает. Вкусы бывают разные, господа!
  
   Занесенный снегом поселок Купавна, что по Курской дороге. Дачный домик, старый и деревянный, приветливо светит оконцами. Вечер. На небе последняя как остатки водки на дне бутылки полоска заката.
   За круглым столом под оранжевым с бахромой довоенным абажуром сидят члены общества "Три Ге" и присоединившиеся недавно к ним новые единомышленники.
   Большая русская печь исторгает дровяное тепло, а на дворе минус 15 по Цельсию. Старинный самовар закипает. Какое заседание без чая? Хозяйка порхает с чайным подносом и заваркой. Сама Земфира. Она живет в этом домике - снимают зимнюю дачу - со своим муженьком художником, а также и скульптором-абстракционистом Мойшей Мессершмидтом. Все стены завешаны холстами в рамах и без. В воздухе витает постоянный скипидарно-маслянный дух от не совсем просохших красок. Некоторые полотна стоят прислоненными к стенам на полу, как это принято у художников делать с незаконченными работами. Но мы не о художниках. Выше упомянули о новых членах. Это два передовых молодых композитора-аспиранта. Один из Питера - Геннадий Барабанщиков. Помните, как в начале романа он праздновал в общаге в соседней комнате? Другой - из Краснодара. Алимбек Караванов. Он тоже присутствовал.
   - Мы приняли вас в наши ряды, - голосом ксендза обратился Ниткин к неофитам, - чтобы вы разделили с нами все нападки и гонения на новую музыку, и продолжили наше дело и борьбу! Поклянитесь на партитуре "Воццека".
   Новенькие возложили длани на фолиант и в унисон поклялись.
   - Теперь вы наши духовные братья, и ничто не разлучит нас, - торжественно подытожил ксендз, и глянул на непристойно шумевший самовар. ("Не плохо бы горяченького!") Земфира поймала взгляд и заверила, что вот-вот разливает. Как-то нервно дернулся Патефонов. Достав из-за пазухи скомканный нотный лист и, распрямив его, положил на стол поближе к свету, под самый абажур. Все склонились.
   - Вот план подкопа. Мы, наконец, должны покончить с истуканом. Взорвать ко всем чертям!
   Мойша Мессершмидт не сидел со всеми, помогая супруге перекладывать варенье из 3х-литровой банки в вазочки. Минувшим летом клубнику собирали на соседнем участке, пока хозяева, попросившие присматривать, были в загранкомандировке. При слове "взорвать" он тревожно глянул в заиндевелое стекло - не подслушивает кто?
   - В виду того, что взрывчатку нам достать вряд ли удастся, мы должны терпеливо накапливать коробки спичек и керосин. Но покупать надо понемногу, не вызывая подозрений. Спичек полно в бакалейных отделах, а керосин здесь в Купавне продается для дачников в неограниченном количестве, так как постоянно перебои с электричеством. Вот и надо накапливать неспеша.
   Мессершмидт подвинул коврик, открыл люк в погреб, и похвалился:
   - Вон мы с Земфирочкой сколькими литрами отоварились.
   Подпольщики покачали головами в знак одобрения, увидев изрядное количество бидонов. Запахло керосиновой лампой, но хозяин вовремя закрыл закрома и вернул гостей к варенью.
   - Во-вторых, - продолжил звуком слабеющей пружины патефона Денис, - мы должны осуществить подкоп. Притом, копать придется долго, ночами, земля мерзлая, и посменно. Место откуда начнем вот! - Стратег ткнул пальцем в план. - Здесь на правой стороне улицы Герцена, если идти от Никитских, ниже консерватории есть небольшой скверик. Он заброшен и неухожен! Там, в основном, распивают на троих. Есть и лавочки для прелюбодеяний. В общем, место самое подходящее. Сейчас сквер пустынен. Облезлые деревья и кусты. Отсюда и начнем под видом водопроводчиков.
   - Попейте горяченького, - поставила, наконец, хозяйка вазочки с вареньем и стаканы в мельхиоровых подстаканниках (возможно, взяли напрокат у той Дуси-стрелочницы с Белорусского, но вряд ли они знакомы, несмотря на всю причудливость нашей истории). Мессершмидт "спикировал" над столом и взгромоздил дымящегося медно-пузатого представителя прошлого века. Чайные ложечки забились в стаканах в ритме "темы нашествия", помешивая варенье и страдая от кипятка.
   - Вы понимаете, что никому "ни-ни", - приложил палец к губам Ниткин и окинул всех прожигающее-рентгеновским взглядом. - А пока, если хотите, я расскажу вам о работе над своей первой симфонией.
   - Расскажите. Расскажите! - радостно задергались Барабанщиков и Караванов, орошая скатерть чаем.
   - Первая симфония представляет собой центральное произведение для меня, потому что туда включено все, что когда-либо было у меня, или было сделано мной в моей жизни, даже плохое и китчевое, в том числе музыка для фильмов, а также и самое серьезное.
   Народ притих как на лекции по марксизму-онанизму или политэкономии, стараясь громко не прихлебывать и не стучать ложечками.
   - Все это имеется в произведении, а все мои дальнейшие сочинения также являются его продолжением, и им предопределено. - Глотнул чаю, закусил вареньем. Одна ягодка упала на скатерть, но Ниткин не заметил, что свинячит. - Мне хотелось написать такое сочинение, которое не могло быть тематически исчерпано...
   Мессершмидт, не понимая о чем речь, и разморившись, изображал носом звук летящего самолета, соответствуя своей авиационной фамилии. Земфира, подсев к нему, ущипнула мужа: не спи, не спи, не спи! Стыдно... Тут говорятся великие слова!
   Ненадолго покинем заговорщиков и продолжим чтение газетенки "в качестве контраста", как любил говаривать Кипарисыч. "Контрасты, Юра, есть движущая сила формы всей композиции!"
   В.Базарновой достался очень трудный вопрос об эволюции полифонии в русской хоровой музыке ХУ11 веке, но в ее ответе прозвучало ясное и широкое понимание русских национальных особенностей того сложного исторического пути развития, который прошла полифония в творчестве замечательных мастеров русской хоровой музыки школы Дилецкого.
   Разморенные чаем и божественным вареньем сектанты подремывали, стараясь не показать виду, но не у всех получилось. "Мессер", урча мотором, то ли заходил на посадку, то ли готовился к бомбометанию. Жена перестала щипать, и сама клевала носом. Часы-ходики на стене нервным подергиванием стрелок намекали на приближение полуночи: как бы гости не опоздали на последнюю электричку. А председательствовавший продолжал про свой "марксизм-сатанизм":
   - Я стремился именно к тому, что все является разветвлением, мотивными разветвлениями из "cantus firmus" Малера. Для меня очень важно, чтобы все было тематически родственно. Одного двенадцатитонового ряда здесь недостаточно.
   "Эх, если б тонн двенадцать накопить спичек, тогда бы постамент в клочья",- подумал радостно Патефонов, услышав сквозь дрему любимую цифру.
   - Необходимо иметь и другое мотивное мышление, которое представляется более сложным и плюралистическим. Разумеется, двенадцатитоновый ряд может служить одной из многих возможностей или некоей схематической основой, однако не единственным звукоматериалом.
   Из газеты: Ответы 15ти студентов, прошедших экзамен, имели стройную форму лаконичного (на 15-20 минут) устного научного реферата, изложенного, кстати говоря, хорошим, ясным языком, что свидетельствует о несомненных лекторских способностях нашей музыковедческой молодежи.
   Заговорщики до неприличия дружно храпели, а Мессер тихо попукивал, очевидно, видя в тревожном сне, как бомбит или обстреливает вражеские позиции. Ниткин, не замечая подобного невнимания, продолжал, точно ксендз на проповеди:
   - В финале цитирую Первый концерт ненавистного Чайковского, с его знаменитыми ре-бемоль-мажорными аккордами во всех регистрах, и все это "замазываю" кластерным дерьмом. Вот тебе, вот тебе, Петр Ильич, получай! Я понимаю, что это истерика бездаря, но знаю об этом лишь я один, - он взглянул на товарищей, - потому что все спят...
   Ходики неожиданно воспроизвели волшебным образом, как укор, этот самый фрагмент из знаменитого опуса Чайковского. Или сработало затаившееся где-то радио. "Апостолы" разом проснулись и поняли, последняя электричка им не грозит.
  
  
  
  
  

ГЛ. 30 A FOOGY DAY IN LONDON

I was stranger in the city out of town where the people I knew

I had the feeling of self-pity-what to do, what, what to do.

The outlook was decidedly blue -

But as I walked through the foggy streets alone

It turned out to be the luckiest day I've known.

   В отличие от Лондона в Москве туманов не бывает, а морозы свирепствуют. Ну, конечно, не совсем так, чтобы вообще туманов не было. Известны случаи, когда по причине туманов не принимали ни "Домодедово", ни "Внуково" и самолеты вынужденно приземлялись в третьеразрядном "Быково". А то и лететь вообще куда-нибудь к черту на кулички, например, в "Пулково" (Ленинград) или "Борисполь" (Киев)...А горючее, поди, на исходе? Это не то, что на щетке летать как известная Маргарита! Правда, тогда роман еще не был опубликован в журнале "Москва"... Ох, ох, ох! Куда это нас понесло? Зачем начинаем увязать в "тумане" не близкой нам темы? Мы не синоптики, не метеорологи, и не летчики, то есть "не кочегары и не плотники". В Гидрометеоцентрах не работали. Так зачем лезть в эту область, скажите на милость? Что за нездоровая любознательность? Да и вообще забудем временно о погоде и Булгакове! Хотя все-таки, как будет видно из дальнейшего, о щетке, заменяющей метлу, вспомнили не зря. На чем-то подобном кто-то прилетит...
  
   Только что ушел поэт Иссушенко. Долдоныч под впечатлением состоявшегося разговора. Обсуждали план симфонищенской поэмы "Казнь Степана Безобразина" на слова, вышеназванного молодящегося, рифмоплета-многоженца. Засиделись допоздна, и Мастакович так возбудился новым замыслом, что долго ходил по кабинету, декламируя понравившиеся строки. "А вот эта ничего... и эта тоже... а эта просто шикарна!" Руки чесались, хотелось побыстрей сесть за инструмент и приступить к сочинению. Но стрелки старинных часов, купленных в антикварном на очередной бешеный гонорар - партея, хоть и ругала, но платила щедро - указывали на несоответствие творческого порыва времени суток. За полночь, и домочадцы сладко спали.
   Там, где-то внизу у подъезда, газанул очередной новой "Волгой" Иссушенко и помчался в Переперделкино на свою дачу-ранчо. Переделывать очередной непонравившийся композитору эпизод. "Стихотворный размер, видите ли, не тот! Ой, какой капризный, старый хрыч!"
   Долдон Долдоныч с ненавистью взглянул на часы. Сна ни в одном глазу! Уселся в удобнейшее кресло работы 18 века, подлинное "вольтеровское". Также куплено на очередной гонорар. Кажется, за симфонию... Зачадил "Беломором", успокаивая нервы больного организма. Военная привычка, понимаете, так сязать, курить крепчайшие. В блокаду и листья домашних растений шли на самокрутки...
   Композитор затерялся в клубах едкого дыма, благо форточка открыта на всю катушку, несмотря на мороз. В Доме Композиторов топили на славу, не жалея пару. Балконная дверь прикрыта плотной шторой, чтобы не поддувало.
   Мастер дымил и дымил, успокаиваясь, как вдруг боковым зрением бывалого индейца-партейца (жизнь приучила) заметил, что штора как-то странно дернулась и более того, кашлянула, будто за ней кто-то прятался. "Почудилось, Пресвятая Богородица! Хоть я и партейный, но ведь нечистую силу еще никто не отменял".
   - Кто там? - вырвалось глупо и едва слышно. "Неужели воры? Неужто через форточку? На восьмой этаж! Альпинисты, что ли?"
   В ответ на безмолвные вопросы из-за шторы вышла кхекающая фигура. Она колыхалась вместе со шторой от ветерка из форточки. Стало прохладно и запахло серой. Композитор ткнул окурок в пепельницу богемского стекла. "Неужели они в табак теперь серу для крепости добавляют?" Долдоныч, нервно застучал вставной челюстью. В студеные блокадные годы зубов лишился, выменивая их на махорку. Заставил себя поднять глаза на непрошенного гостя. От сердца отлегло - никакой не грабитель! А Петр Ильич Чайковский собственной, хотя и как-то странно переливающейся и колышущейся персоной. "Наверное, явился, потому что я его ненавижу".
   - Да, поэтому, - ответило привидение и перестало пульсировать. - Можно присесть?
   - Конечно, пожалуйста! - Хозяин указал на современное кожаное кресло у рояля (Нечего антикварное поганить!)
   Эфемерное создание боком, боком, чтобы не показать зад, присело на краешек. "Как-то по-японски", - удивился маневру хозяин.
   - Не по-японски, - возразил гость. - Я, видите ли, односторонний! Спереди как бы я, а сзади пусто. Хотите, повернусь?
   - Ой, не надо! - перепугался Мастакович и спросил не очень вежливо: - А где вы вообще живете? Где, так сязать, прописаны? - Тут же вспомнил, что классик похоронен в Петербурге... "Да и, причем тут эта прописка? У них тогда ее не было - свобода при царе была! А как же он здесь в Москве оказался? "Красной стрелой" или самолетом?"
   - Никакой не "стрелой" и не "летом"! - почему-то обиделся гость. - Живу я, по-прежнему, у себя в Клину. Вернее в усадьбе близ Клина. Но веду жизнь скорее кочующую, особенно последние десять лет...
   Долдоныч немного успокоился. "В своем доме-музее живет. Как я забыл?" И решил, воспользовавшись оказией, как следует порасспросить гостя. Ведь не часто приходиться видеться: - В какое, интересно, время вы работаете, ну сочиняете, так сязать?
   -Для работы удаляюсь в свое клинское убежище или в какой-нибудь тихий заграничный уголок, причем веду отшельническую жизнь.
   Хозяин хотел, было пожаловаться, что за границу работать не выпускают, но гость остановил его жестом: - Сочиняю от десяти часов утра до часу пополудни и от пяти до восьми вечера.
   "Ну, прямо как я!"
   - Поздним вечером или ночью никогда не работаю, а делаю визиты. Вот к вам, например.
   - Интересно бы знать, как зарождаются в вас музыкальные мысли?
   - Моя система работы, - воодушевилось видение и стало раскачиваться в кресле, - чисто ремесленная, то есть абсолютно регулярная, всегда в одни и те же часы, без всякого к себе послабления.
   "Ну, точно как я!"
   -Мысли зарождаются во мне как только, отвлекшись от чуждых моему труду соображений и забот, я принимаюсь за работу. Большинство мыслей, впрочем, возникает во время ежедневных прогулок, причем, ввиду необыкновенно плохой музыкальной памяти, ношу с собой записную книжку.
   "А вот я на память не жалуюсь, и все держу в башке до последнего момента".
  
   Небольшой антракт, господа читатели! Отвлечемся ненадолго на студенческую газету.
  
   Изучение основ политической экономии дает более полное представление о тех значительных изменениях, которые происходят в нашей стране. В результате прошедших экзаменов по политической экономии на 1У курсе фортепианного факультета - из двадцати сдавших семь получили оценку "отлично", четыре - "удовлетворительно", остальные - "хорошо". Однако, ряд товарищей, видимо, недооценивает значение этого предмета.
  
   - Существует мнение, - решил Мастакович подловить конкурента, - что композитору в наше время трудно дать что-нибудь действительно новое, не повторяя до известной степени высказанного ранее великими мастерами.
   Чайковский щадящее улыбнулся в седую бородку: - Нет, это не так! Музыкальный материал, то есть мелодия, гармония ритм, безусловно, неисчерпаем. Пройдут миллионы лет, и если музыка в нашем смысле будет еще существовать, то те же семь основных тонов нашей гаммы, в их мелодических и гармонических комбинациях, оживляемые ритмом, будут все еще служить источником новых музыкальных мыслей.
   " Ай да отбрил меня, классик. А ведь прав, черт этакий!"
   - Какой род музыки вы предпочитаете - оперный или симфонический?
   - Tous les genres sont bons, hors le genre ennuyeux. Парле Франсе?
   - Да, где мне! Я жертва социализма, - с горечью в голосе схватился за папиросу Долдоныч.
   - Перевожу, мой дорогой: "Все жанры хороши кроме скучного!" И тот, и другой род музыки дали нам одинаково великие образцы... У вас, извините, сигарки не найдется?
   - Да откуда? Вот, если желаете "Казбек" или "Беломор", - подвинул гостю обе пачки.
   -Благодарствую, но такие не будет и прислуга, - поморщилось видение.
   "Ишь неженка! Не нравятся барину наши пролетарские", - обиделся за всю отечественную табачную промышленность хозяин и спрятал пачки в карман.
   - Вот вы много опер настрочили, Петр Ильич, а я лишь одну, и ту критику с дерьмом смешали. "Леди Макбет Мценского уезда". Не слышали?
   -Нет-с. У нас, на том свете пока не ставили... Значит, сигар не держите, а жаль! Может хоть нюхательный табак имеется?
   Хозяин кисло скривился и развел руками.
   - А то, глядя на вас, тоже почадить хочется, - сказал гость с тоской и глубоко вздохнул.
   - У вас, конечно, есть свои любимые авторы, уважаемый Петр Ильич? - сменил тему хозяин.
   - Мне было шестнадцать, когда я услышал впервые "Дон-Жуана" Моцарта. Это было откровением...
   "А я ведь и Моцарта терпеть не могу!"
   - ... я не в состоянии описать подавляющую силу испытанного чувства!
   Досадно, что студены почти не использовали консультации. В результате на экзамене некоторые ответы были серыми, скучными, а отдельные студенты не могли привести ярких примеров и фактов из решений декабрьского Пленума ЦК КПСС. Так, снизил свои показатели по сравнению с прошедшим годом Е.Сурин, а Фомин, М Михайлов и другие могли бы получить значительно лучшие оценки. А.Слабодяник, П. Чуклин вообще не явились...
   - Что вы думаете о современном состоянии музыки на Западе и о будущем ее? - коснулся интервьюер животрепещущей темы, раскуривая пятую папиросу.
   - Мне кажется, что музыка в Западной Европе переживает какой-то переходный фазис. Вагнер долгое время был крупным единственным деятелем германской школы. В каком-то величавом одиночестве стоял этот гениальный человек, от подавляющего воздействия которого не ушел ни один из европейских композиторов второй половины нашего столетия.
   Стенные часы пробили два. Видение вздрогнуло.
   - Мне пора! Извините, что не могу дать исчерпывающий ответ. Дела, дела, дела... Если соизволите снова со мной повидаться, то прибегните к проверенному способу, столоверчению, и я явлюсь, а сейчас полетел!
   Петр Ильич задом-задом, по-японски, зашел за штору. Хозяин, осмелев, отдернул ее, но там уже "никого не стояло", а только вилось желтое облачко серы.
  
  

ГЛ. 31 FOR YOU

I will gather stars out of the blue

For you, for you.

I'll make a string of pearls out of the dew

For you, for you.

   "Для тебя, так для тебя"! Не для себя же?
  
   Полугодие пролетело, и весенняя сессия на том месте, где обычно носят очки. Отбарабанил 1й курс!
  
   На экзамене по сочинению вокалистка Ирина Богачева исполнила мой романс на стихи Несенина "Береза белая".
  
   - У вас музыка созерцательная, - мягко пожурила исполнительница. Значит, за дело! В дальнейшем стала солисткой ленинградского Тятэра оперы и балета имени Кирова. А муж "ейный" (а может, и не муж вовсе, а лишь однофамилец или брат, на худой конец) остался в Москве и сделался солистом Тятэра оперетты, отдав предпочтение несурьезному жанру. О нем пару слов! Колоритная личность с бельмом на глазу и луженой глоткой. Бывало утром в общаге выйдет на общую кухню по пояс голый и как рыкнет Борисом Годуновым! Пробует голос, заставляя вибрировать оконные стекла, будто по улице движется колонна танков, давя и кромсая асфальт. Мощным обладал голосищем! Любил также, встав перед зеркалом, реветь на свое отражение по-медвежьи и расчесывать лапой волосатую грудь.
   В смысле интеллектуального развития вокалисты стоят на низшей ступени консерваторской иерархии. Над ними, на предпоследнем месте - духовики, еще выше - скрипачи и пианисты, а самый верх-элита - теоретики и композиторы. Поэтому, исполнители, особенно певцы, никогда не любили композиторов.
  
   Лозунг в консерваторском коридоре: "Долг студентов нашего ВУЗа в дни сессии со всей серьезностью отнестись к подготовке и сдаче экзаменов и зачетов".
  
  
   - Земфирочка, ложись поудобнее, на бочок, да разденься донага. - Буду писать тебя "ню" как "Данаю" или "Обнаженную Маху", - маслянистым голосом предложил Мессершмидт, расставляя мольберт с холстом и беря в руки палитру.
   - Что ты еще выдумал, мышонок? Сейчас не лето, - слабо возразила натурщица, с надеждой взглянув на пылающую печь.
   - Топится хорошо! Не замерзнешь. Давай, давай! Все никак не соберемся, а молодость уходит, - выдавил Мойша на палитру несколько тюбиков.
   - Ну, ладно, уговорил, - сдернула вязаную кофту модель, а затем и все остальное. Обтянутый дряблой кожей скелет бухнулся на тахту. - Так и быть, буду лежа сочинять в голове.
   Запыленная старая фисгармония служила издавна полкой для книг, стирального порошка, пустых бутылок, чулков-носков, грязного белья и прочего, необходимого в хозяйстве - гениальная дама принципиально сочиняла без инструмента.
   - А над чем ты, голубушка, сейчас трудишься? - художник сделал абрис углем.
   - Пишу "Посвящение Т.С.Элиоту", а недавно закончила "Offertorium".
   - А над чем работает наш любезный Патефонов?
   - Пишет "Романтическую музыку", а Ниткин, по обыкновению, - очередную симфонию.
   - Моя Земфира, глоток эфира, стакан кефира и лира мира! - замурлыкал живописец на мотив "Хава Нагила", накладывая первые мазки.
   Писание с натуры, как известно, дело долгое и муторное. Так что покинем сей прекрасный уголок и для контраста вновь почитаем газетенку. Помните присказку? "А сейчас мы для контраста, вам покажем педераста!"
  

"У ПИАНИСТОВ ПЕРВОГО КУРСА".

  
   Зачет по курсу истории и ?еории фортепианного искусства, прошедший на 1м курсе, оставил в целом благоприятное впечатление. Студенты серьезно подготовились к ответам, поработали над литературными источниками и выявили достаточное знание изучаемых предметов. Многие из студентов хорошо сформулировали свои мысли, логично и последовательно излагали данные им темы. Зачет показал, что пианисты 1го курса с интересом относятся к дисциплине, знакомящей их с историей искусства, которому они посвятили свою жизнь. Надо надеяться, что этот краткий курс будет не только полезным для самостоятельной и углубленной работы над проблемами истории и теории исполнительства.

Профессор А.А.Николаев.

   Ужмем наше романное время, читатель. Слишком растеклись по древу (простите, за банальность!). Пролетел 1й курс - и я на 2м. Перешел благополучно, без троек...
  
   Снова осень, снова глубокая притом и снова я в оркестре Колымагина - возвращение блудного сына, так сязать. Теперь их "повысили". Клуб завода "Сер, но молод!" (шутка) сменился на гостиницу "Антисоветскую". Бывший дореволюционный "Яр", где бушевали хмельные купцы и под пение цыган били зеркала. (Почему-то на Руси есть давняя традиция ненавидеть свое отражение, а за ним и себя... Тема интересная и требует серьезной проработки, но нам сейчас не до того.)
   Хожу на новое место работы. Правда, добираться сложней, но ничего. Обстановка прекрасная - высокая сцена, хороший рояль, хорошая кухня, вежливые официанты - только работай! И я работаю... Но снова вернемся в стены ALMA MATER. "Вот только туды-сюды и мотается как пьяный!" Чувствую, недоволен читатель, привыкший к плавно, шизо и вялотекущим романам, и повестям. Но мы не Долстой и не Тостоевский, вместе взятые - куды нам? Потерпите - скоро самое интересное!
  
   Заседание НСО (научно-студенческого общества) теоретико-композиторского факультета.
   Возглавляет оное прогрессивных взглядов еще не старый педагог Юрий Постулатов. Обсуждаются последние музыкальные события: концерты и постановки, новые нотные издания, творчество отдельных композиторов, в основном, передовых. Сие общество есть некая либеральная отдушина в логовище Марксистко-ленинского болота. Сегодня на повестке дня обсуждение происшествия вокруг памятника и его последствий. Впрямую, конечно отщепенцев защищать нельзя, да большинство и не собирается, хотя есть некоторые симпатизирующие. Послушаем!
   Первым берет слово сиклитарь комсомола студент-композитор Карп Пинков, который в дальнейшем прославится популярной песней: "если где-то, кто у нас честно жить не хочет...или не может?" За точность знаменитых строк не ручаюсь, но, надеюсь, читатель более взрослый сам помнит.
   - Они опорочили консерваторию в глазах всей культурной общественности, - гневно заявляет он и краснеет, держа искупительную фигу в кармане (на самом деле он за них, но должность обязывает!)
   -Надо применить к ним самую строгую меру, - вторит гонителю и молодой минчанин, поклонник Скрябина, Федя Хренок, в дальнейшем автор знаменитой "Малиновки", под которую неистово плясали в кабаках и на свадьбах вся страна. (Гонорар шел, небось, как от "Тополей"!). Он искренен и без всякой фиги. - Правильно, что из Союза погнали! Вообще надо под суд!
   Растет лес... кустарник... трава рук, желающих выступить и заклеймить, но иногда как лепесток сквозь асфальт пробивается и лояльный голосок.
   - Ничего такого страшного и не произошло, - берет слово теоретик, поклонница евангарда Светлана Савенко (в будущем стала "вокалисткой", специализирующейся на новейшей музыке).
   - Предлагаю взять на поруки, - лепечет добрая Дина Шагалова, тоже теоретик.
   Юрий Постулатов стучит многозначительно ногтем по циферблату часов: - "Цыплята тоже хочут жить - пора перекурить!"
   Все гурьбой бегут в курилку, на ходу продолжая обсуждение...
  
  
   Приезжал к нам знаменитый скрипач Исаак Стерн, помимо концертов в Очень Большом Зале, давший открытый урок на струнной кафедре. Мы с Кариной, естественно, просочились. Он оказался плотным, боксерского вида, улыбчивым господином среднего роста. Скрипочка, причем "Страдивари", так и порхала в его крепких руках. Сыграв несколько сольных пьес, он долго отвечал на вопросы, показывал приемы, шутил и рассказывал анекдоты. Переводчик, угнетенный предстоящим писанием отчета о поведении иностранца, едва поспевал за бойкой речью. К тому же, не зная специфических музыкальных терминов, постоянно консультировался с теми, для кого переводил.
   - Много вы занимаетесь?
   - У меня столько концертов, что заниматься некогда.
   - Совсем?
   -Лишь, когда лечу в самолете.
   - А как вы относитесь к современной музыке?
   В ответ маэстро зафигачил какую-то атонально-виртуозную штуковину, закончив ее натуральным флажолетом "Ми" четвертой октавы, и все отпали! На этом "Ми" и мы встречу со знаменитостью закончим...
  
  
   Поступил в класс к Щедрошвили на 1й курс новый студент, серьезный и обстоятельный, говоривший с донецо-днепропетровским акцентом (с родины Прежнева). Сразу спросил, ну как, мол, доволен, что у такого знаменитого композитора, учишься?...
   - Доволен... А ты над чем работаешь?
   - Поступал с кантатой на текст стихотворения Блока "Двенадцать".
   - Ну, молодец!
   Начал он с "Двенадцати", а закончил обучение с "Двадцатью шести" (оратория памяти расстрелянных Бакинских комиссаров, в число коих чуть было не попал шустрый Микоян, дослужившийся в дальнейшем "от Ильича до Ильича без инфаркта и паралича"). Новый студент сразу взял идеологически верный курс, последовательно его, придерживаясь. Вначале пошел по комсомольской линии, имея, наверное, гигантскую фигу в кармане, так как любил под сигарету рассказывать антисоветские анекдоты, кладезем коих являлся. В дальнейшем эрудиция по части антисоветского юмора не помешала ему, вступив в Союз, возглавить тамошнюю партъячейку, а впоследствии выбиться и в председатели Московского Отделения. Вот это, я понимаю, настоящая шахтерская хватка! "Даешь нагара?" - как говорят в Донбассе. "Даю, даю, да еще как - за всю масть!"
   Кстати, и наш общий учитель тоже не чужд общественно полезной деятельности. В бытность студентом - комсорг, в союзную бытность- сиклитарь. Хотя в родную партею почему-то вступить духу не хватило. Вероятнее всего Запада стеснялся (ведь не вылезал "оттэдова" и считался передовым). Что там могут подумать? Наверное, ждал, чтобы на старости лет, как беднягу Мастаковича", в принудительном порядке заставили. Иначе, какой же вы Советский Композитор? А может, и мудрая супруга не советовала (сама ведь тоже не вступила). Мало ли куда оглобли повернут? На вопрос, почему вы не "член", обычно резко отвечала: гордитесь, мол, что я вообще здесь у вас живу! Да сложна как гроссмейстерская партия жизнь при социализме: и надо уметь вертеться. Как тут не вспомнить строчки Пушкина из письма Вяземскому: "Наши дамы хотят и рыбку съесть и на х... сесть!"
  
  

ГЛ. 32 FROM THIS MOMENT ON

From this moments on you for me, dear,

Only two for tea, dear, from this moment on.

From this happy day no more blue songs,

Only whoopee songs from this moment on.

   Как-то на урок - занимались в консе (дома очередной ремонт) - Кипарисыч пригласил молодого человека фортепианной наружности. "Он сочиняет и просится ко мне в класс". Молодой, стройный, тонкий-звонкий, в очках. Приглашенный блестяще отдолбил нечто виртуозно-токкатное в стиле щедрошвилевского "Basso ostinato".
   Кипарисыч торжествующе посмотрел на меня: - Ну, как вам?
   Я, нашпигованный гельвецианской прямотой и принципиальностью, выпалил:
   - Торричеллиева пустота! Понятие из школьного курса физики, когда из сосудов откачали воздух, то есть форма без содержания!
   - Как вы строги... А мне понравилось, - похлопал исполнителя по плечу Щедрошвили. - Пишите заявление в мой класс, немедленно!
   Польщенный пианист удалился. Кстати, по-японски: задом, задом, задом...
   - Может, вам, Юра, и Мастакович не нравится? - настороженно поинтересовался Кипарисыч, когда за счастливцем закрылась дверь.
   - Терпеть не могу его за продажность, - вскипел гельвецианец, - за оперетту "Москва-Черемушки", за сталинские балеты "Болт" и "Светлый ручей"! Такое раболепство: чего изволите?
   - Но он великий симфонист, так сязать, - повысил голос Щедрошвили. - Скоро премьеры его ...надцатой и ...надцатой симфоний. В них будет петь знаменитая солистка Очень Большого Тятра Полина Черешнева! Ее муж - величайший виолончленист современности Всеслав Шустропович.
   - Ну, это фактически не симфонии, а вокальные циклы, - продолжил борьбу гельвецианец.
   - А как у Малера? - возразил Аккордеон. - Вы, Юра, слишком нетерпимы...что покажете в следующий раз?
   - Решил обработать в джазовой манере народные песни Московской области из сборника Рудневой.
   - Что же, хорошо! Начинайте. До следующего урока. Встретимся у меня - ремонт подходит к концу.
   Традиционное рукозажатие, и мое последующее бултыхание в предбаннике - каждый раз, словно в трех соснах...
  
   Вышеозначенный пианист по фамилии Невелиди был с треском принят и с не меньшим успехом закончил по двум специальностям. Но, правда, у Редькина, так как у Аккордеона очевидно не выдержали "мехи", и с педагогикой он завязал. Считаю, в этом и моя заслуга: зразу молодой педагог надломился на крепком орешке, которого "нечему учить".
   Но вернемся к тому, кто рвался к ученью...
   Сейчас его имя не сходит с афиш тятра "Сортира". Он там придворный композитор и участок застолбил навечно. О том, какую пишет музыку (конечно, не для тятра, а для искусства), он рассказал в интервью данном радио "Свобода", кое мне посчастливилось услышать.
   "Я записал у себя на даче на магнитофон пение соловья, потом подверг его трансформации, пропустив через компьютер задом наперед. Получилось замечательно! Это и есть мой последний опус". Как говорится: без комментариев...
  

"ИТОГИ РАДУЮТ".

   Изучение истории Коммунистической партии Советского Союза имеет огромное познавательное и воспитательное значение. Июньский пленум ЦК КПСС указал необходимость глубокого изучения теории и политики нашей партии последнего десятилетия, насыщенного исключительным богатством явлений общественной жизни, творческим развитием марксизма, ленинизма в новых исторических условиях. У студентов 2го курса экзамен по истории партии явился проверкой знания фактического материала и глубины понимания событий текущей политики, а также способности студентов на основе решений ХХ и ХХ11 съездов партии делать правильные выводы по сложным вопросам международного коммунистического движения и идеологической борьбы на современном этапе.
  
   Мои обработки шефу очень понравились и, более того, он признал их лучшими из всех работ студентов. В результате чего предстояло их исполнить в Малом зале в рамках специального концерта, посвященного лучшим работам, предварительно показав, конечно, на зачете...
  
   Зима. Вновь начал зябнуть в драповом пальтишке, сшитом в ГДР и купленном во времена работы в Хабаровской филармонии. Каждый вечер, придя на работу в ресторан и, промерзнув по дороге, устремлялся в служебный буфет, где любезная барменша наливала "сотку" для согреву. В водку добавлял столовую ложку черного перца, размешивал, и опрокидывал в себя. И никаких закусок или запивок! У буфетчицы глаза на лоб лезли. За всю свою долгую трудовую жизнь не встречала таких фокусников. Без принятия адского зелья приступить к работе не мог - колотун.
  
   В оркестре появилась новая певичка: желто-яркая, жопастая, крупнопанельная Дина. Женщины подобной комплекции мне безотчетно нравились, и у нас завязался роман. Она сама звонила мне в общагу, проявляя инициативу о встрече. Пока все шло по Платону, но как-то после работы предложила поехать к ней. Жила на Земляном валу, около Курского, в престижном доме.
   Приехали с шиком, на такси, поднялись лифтом на нужный этаж. Квартира огромная ("генеральская"). В прихожей можно кататься на велосипеде. И главное - без соседей. Дама предложила кофе и засуетилась на кухне. Я, сидя в уютном кожаном кресле в полумраке торшера и вдыхая аромат готовящегося восточного напитка, разомлел с мороза. "Знойная женщина - мечта поэта", как говорил незабвенный Остап Бендер! Интересно, с чего начнем? Страстная, наверное? Главное, самому не облажаться! Эрекция пушечного ствола наготове... И вдруг щемящий звонок в дверь, а глубоко за полночь. Она побежала в прихожую, делая мне знаки не волноваться. Требовательный звонок повторился. Звук поворачиваемого ключа и лязг цепочки. Густой как у Бориса Годунова бас и женские выкрики: "Зачем пришел? Почему так поздно? Нельзя - у меня гость!" Со словами "какой еще гость?" дверь в комнату ударом ноги распахнулась, и на пороге вырос детина под два метра с партейной лысиной, лакейскими бакенбардами и министерским брюшком. Сразу видно - человек за собой не следит, пьет и жрет, что попало в неограниченном количестве, имеет деньги и вес (в прямом и переносном смысле) в обществе, падок до женщин, развратен и аморален - одним словом мразь! Такие стареющие мужчины мне отвратительны! Что в нем нашла? Скрыла от меня, что есть хахаль?
   - Кто это? - уставился на меня вошедший. " Ведет себя как хозяин, муж или застарелый любовник", - закопошились клубком пиявки гадких мыслей.
   - Музыкант из нашего оркестра, - голосом побитой кошки мяукнула Дина и прикрыла меня своим могучим телом. В этот момент на кухне прощально зашипел, вылившийся на плиту кофе, гася газ и создавая угрозу общего отравления действующих лиц трагедии. Хозяйка бросилась спасать положение, оставив меня на произвол судьбы. Мы оглядели друг друга. Соотношение сил чисто библейское: он - громоздкий Голиаф, а я - жалкий Давид. Но Дина мгновенно вернулась, не дав развиться старинному сюжету.
   - А с какой стати музыканты по ночам ходят к чужим женам? - спросил с усмешкой Голиаф, понимая свое силовое превосходство и подобрев от этого.
   - Надо обсудить аранжировку новой песни, - начала плести нить Ариадна. - Он для меня пишет оркестровки.
   - Постарайтесь в дальнейшем для этого полезного занятия находить более раннее время, - окончательно подобрел библейский богатырь. - Идите себе домой, молодой человек, от греха...
   Он здоровее и тяжелее. Явно не моя весовая категория. Еще и эта "ахиллесова пята" (очки). К тому же, я недостаточно пьян. Иначе, плюнув на "категорию" и "пяту", вступил бы в неравный бой с "танком". Здравые размышления позволили мне наступить на горло собственной гордости и, опять же, по-японски (вот над другими смеялся!) ретироваться. Посрамлен и выставлен вон. Правда, без оплеух и подзатыльников. Среди ночи поплелся ночевать на вокзал, благо, что рядом. В общагу впуск до 23х, а уже пол третьего. Вот так позорно "отдонжуанился". Все внутри клокотало: "Ах ты, сука эдакая! Почему не предупредила, что может нагрянуть бывший муж? Оказывается, они в разводе, но мосты не сожжены... И что в нем нашла? Какой дурной вкус - предпочесть меня молодого, тонкого-звонкого этому обрюзгшему пятидесятилетнему мужлану. От возмущения и унижения трясло до утра, будто ехал на разбитой телеге по булыжной мостовой...
  
   Студенты струнного отделения успешно справились с поставленной задачей. Из девятнадцати экзаменовавшихся десять получили отличные оценки, шесть - хорошие, два - удовлетворительные и только один - "неуд". Дело не только в отличных и хороших оценках - радует умение многих студентов правильно излагать материал, рассуждать о сложных вопросах современности. В этом смысле необходимо отметить И.Рисина, И.Гуревич, З.Махнину, В Волкову Р.Беленькую.
  
   По ночам в скверике возле Нижне-Кисловского переулка двое работяг в спецовках рыли траншею, долбя ломами замерзшую землю. Потом уносили ее на носилках и сваливали подальше. Их через пару часов сменяли другие, потом третьи (мужик с бабой) и так до утра. Проезжавший мимо милицейский патруль поинтересовался: "Чего роем?" "Канализацию надо проложить, заменить прогнившие трубы. Работа срочная, в три смены!"
   Убедительный ответ успокоил блюстителей, и они дали газу на своем "воронке", продолжая поиски залежавшихся в сугробах, подвыпивших граждан. Завоевание социализма - вытрезвитель - на отсутствие контингента не жаловался.

ГЛ. 33 GEORGIA ON MY MIND

Georgia, Georgia, `bout the whole day through

Just an old sweet song keeps Georgia on my mind, always on my mind.

  
   О Рэй Чарлз, Рэй Чарлз! Почему ты раньше не приезжал в страну рабочих и крестьян, сам, будучи угнетенным, черным как сапог, негром?
   - Да не пускали меня, говорили - слишком черен! Вот, когда отмоешься, то и просим.
   Жаль, что Сталин не дожил, - ему бы наверняка понравилась песенка про "Грузию"... Такая душевная, такая душещипательная, что и Берия бы заплакал, коль услышал.
  
   Мое "душещипательное" состояние делалось все неуравновешеннее. Мучил вопрос: зачем здесь теряю время? Лучше бы джазом усердно занимался, так как пока толком и не умею, лишь одни разговоры вокруг да около...
  
   Как-то решил проверить Кипарисыча на "вшивость" и в лоб спросил: "Не могли бы одолжить немного денег?" Он такого пассажа не ожидал и опешил, мямля: "Знаете, сейчас рою колодец на даче... и пока не могу".
   Что это значит? Расходы на копание или колодец для денег? Но есть сберкассы! Или в земле надежней? Это, в каких количествах надо хранить и в чем? В мешках или в ящиках? Ответ меня даже развеселил, хотя и поставил в тупик: деньги в колодце? Какое-то средневековье с кладами!
   На следующем уроке педагог пристыжено совал мне мятые четвертаки, торчавшие у него из всех карманов. Купюры сопротивлялись, кочевряжились, вываливались, изображение Ленина на них лукаво подмигивало и хитро улыбалось. Они, явно, не хотели идти в чужие руки, очевидно, здраво подозревая, что их в лучшем случае элементарно пропьют. Деньги как живые существа, и малость соображают, кому отдаться, вернее - в чьи руки.
   - Возьмите! Сколько вам? В прошлый раз был не при деньгах, - краснел и очень краснел он, втюхивая мне купюры.
   Теперь застыдился я, при виде денежного ливня. Проситель мялся, не решаясь протянуть руку. С другой стороны - зачем просил? Такими вещами не шутят, тем более что "денежка счет любит", а "копеечка рубль бережет".
   - Спасибо большое! Поизносился, а стипендия нескоро, - стал я красной девицей, робко беря одну бумажку. - Скоро отдам...
   - Берите больше, берите, - всовывал он мне насильно дензнаки. - Отдавать не надо! Когда станете обеспеченным композитором, тогда и отдадите!
   Сцена по всем законам драматургии, конечно, вышла нелепой, напоминая попурри из "Тартюфа" и "Скупого рыцаря", но "занавес дали" (Она там у себя уронила какую-то тяжесть, отчего мы вздрогнули, прервав гнусную плавность повествования). Я покинул, гостеприимный дом с оттопыренными карманами, став тугим как кошелек продавца мандаринов и апельсинов.
   "Нехорошие деньги" жгли руки, и хотелось от них побыстрей избавиться. Но сразу пропивать не стал, вопреки законам жанра, а пошел по промтоварным магазинам. Надо извлечь какую-то пользу.
   В Военторге купил солдатские кирзовые сапоги. Туфли слегка давали течь и не очень морозоустойчивы. И в такой покупке есть некая оригинальность на грани с дерзостью. Пойду так на занятия. Все отпадут! Надел обновку в магазине, убрав прежнюю в портфель, а не выбросив демонстративно в урну. Не надо сжигать мосты! Удержался от очередного эффектного поступка. Надев сапоги, завернул голенища для большего шику, - получились "прахаря" как у послевоенных блатных. Пошел по слякотной улице, наслаждаясь сухостью ног и отражением в витринах. Хотя у Гельвеция о сапогах ни слова, а все больше "Об уме", мне все равно казалось, что я поступаю в соответствии с его ученьем, стремясь к светлому идеалу, граничащему с безумием.
   В "прохарях" при общей интеллигентной внешности - очки, пиджак с галстуком - пришел на зачет по композиции. Сел за рояль, нажав грубой обувью на золотые педали, об осторожном применении которых всю жизнь пекся "майор педальной безопасности" Гольденвейзер. Ареопаг динозавров в составе Упорина, Лошадинского, Хачапури, Щедрошвили и примкнувшего к ним Баласаняна долго переглядывался и перешептывался, дивясь необычной обуви студента. Не заставишь его снять и остаться в носках? Проглотили! Явно юноша не в себе.
   Заиграл свои новаторские обработки русских песен, где диссонанс на диссонансе и синкопа на синкопе. Урок, преподанный Ширинкиным, не пошел впрок, а лишь озлобил. "Ах, пересолено? Так вот вам еще и перец с горчицей!" Учитель поощрял мои дерзости, тайно завидуя бесстрашию "Трех Ге", и сам, намереваясь выдать что-нибудь эдакое!
   Наслушавшись моей какофонии, комиссия, боясь показаться отсталой, и с учетом, очевидно, оригинальности обуви исполнителя, поставила хорошую оценку. Гельвеций победил!
  
   Экзамен показал как велико значение политчасов в изучении общественных дисциплин. В этой группе политчасы проходили регулярно, с достаточной активностью студентов. Поэтому не случайно почти все студенты давали правильные ответы на дополнительные вопросы о текущих событиях.

Доцент Ф.Т.Радкевич.

   Отряд по охране памятника расформирован за ненадобностью - вроде все успокоилось. Воронка перестал тщательно чистить сапоги и расчесывать на пробор мифические волосы (завел себе новую прическу), Степанов с еще большей интенсивностью (чаще) стала перебегать улицу (линию фронта) из-за стакана вредного для печени портвейна, "Понтий Пилатыч" вновь вернулся к своим "мюллеровским" обязанностям по обезвреживанию параллельных квинт в тетрадках студентов. Монарх-регент-ректор все чаще засыпал в своем кабинете за стаканом чая с вареньем, роняя обязательную ягодку, которую аккуратно слизывал прозектор-проректор Лапчинский (было подозрение, что он коварно подмешивал в чай снотворное). Сами понимаете - бдительность опустилась на "ноль". Да вот рано, рано успокоились - враг не дремал!
   И вдруг в одну из студено-студенческих осенних ночей там, где стоит памятник, полыхнуло! Пошел едкий серный дым, из-под цоколя взвились змеями языки пламени и стали лизать бока бедного Ильича, коптя его каменную одежду и руки. Консерваторские сторожа быстро учуяли запах гари, выскочили наружу и обомлели: Чайковский полыхал как Джордано Бруно. Стали названивать "ноль один". А те, то ли спали, то ли справляли чьи-то именины и поначалу кочевряжились: "Да где горит? А вы уверены? Да как же камень может гореть? Вы его из ведра поливали? И прочая дребедень, недостойная стойко-огнеупорного звания "Советский Пожарный". Короче, порочили звание. Но вскоре трубку у шалунов отнял "ихний" начальник, вероятно, бывший менее пьяным, и отдал соответствующие команды. Примчалось три машины, будя спящих горожан, навязчивым визгом сирен. Долго искали источники водоснабжения, приехав почему-то пустыми, и, наконец, найдя их за два квартала от цели, протянули бесконечные шланги (по профессиональному - "рукава") и радостно зафонтанировали брандспойтами. Примчалась и, чуткая на все гадости, милиция и оцепила "акваторию". Зевак не было. Откуда им взяться в три ночи? Так что никто не мешал огнеборцам спасать памятник.
   - Горит где-то под цоколем! - закричал боец в каске, и стал собственноручно багром шуровать в указанном месте. Земля проваливалась, а Петр Ильич с креслом - печально оседал, отклоняясь назад, словно решил покачаться в качалке.
   - Да тут, братцы, подкоп, вашу мать! - сделали новое открытие, и началась всеобщая свистопляска. Пугая всех самой сиренистой из всех сирен, примчалась черная "Волга". Вышли люди в штатском, одетые по лубянской моде.
   - Это государственное преступление, - сказал самый главный из них в мерлушковой папахе, - и сплюнул от негодования.
  
   А наши бедные Воронка, Мюллер и Степанов мирно спали в своих мягких постелях, изредка тыча кулаками в бока храпящих жен, когда тех слишком сильно заносило на поворотах. Несчастных ждала утром целая Третьяковская галерея с "Утром стрелецкой казни", с увозом "боярыни Морозовой" и заточением "княжны Таракановой". Кстати, о тараканах...
   На пожар, несмотря на мороз, они прибежали полюбоваться небывалым зрелищем, покинув теплый сортир. Реликтовые твари, за долгие годы своих жизней в результате мутаций, обрели способности анализировать события, отличая хорошее от плохого. Они понимали, что пожар - это плохо, и взволнованно ворковали на своем еще неизученном настырной наукой тараканьем языке. Единственное, что можно было понять из их сбивчивых речей, это: "Настоящую Джорджию устроили, вашу мать!" Правда, я не уверен - возможно, это кричал сам погорелец...

ГЛ. 34 GOODY - GOODY

So you met someone who set you're back on your hill-goody-goody!

So you met someone and how you know how it feels-goody-goody!

  
   Сам переведи, читатель!
  
   День, вернее вечер, настал. Сегодня играю в Малом зале, но пока дожидаюсь своей очереди, куря, за кулисами. Кто-то, на сцене долбит программу. Следующий выход мой. Никакой аутотренинг не позволяет привести себя в нормальное состояние. Даже и "вызывающие" сапоги не успокаивают, а напротив - коль в такой обуви, так выдай за всю масть! Гельвеций тоже где-то скрылся за углом. И я один на один со своими чувствами, потугами, устремлениями и амбициями. Говорят, молодой Наполеон, ворвавшись в "ихний" "Верховный Совет", чтобы захватить власть, растерялся, лишился речи и - чуть ли ни в обморок. Хорошо, на помощь пришел грубый соратник, доставший саблю и пославший правительство куда подальше.
   Вертлявая Карина вряд ли мне такой помощник, да и она уселась в зал, чтобы послушать оттуда. Так что остался наедине со своей "гениальностью", и нам сказать друг другу нечего. Мой вызывающий внешний вид теперь не вселяет уверенности. Вырядился как шут гороховый: брюки заправлены в сапоги с отворотами, пиджак в клетку, белая рубашка не первой свежести и мятый галстук. Настоящий "артист"!
   Руки и ноги ледяные. Ноги - пусть, а вот руки... Тогда далек был от высот хладнокровия, достигнутого позднее и характеризовавшегося поговоркой: "Теплая рука - друг джазмена". С импровизацией все гораздо проще - есть пути к отступлению. Не так сыграл, так эдак. Все равно неизвестно, куда кривая вывезет. А вот выученный текст, еще сызмальства, еще с мытарств детской музыкальной школы, оказывал на меня нервно-паралитическое действие. Учтя это, решил играть по нотам - хоть чуть поспокойней.
   Наконец объявили. Выхожу, скрипя военторговским приобретением. В публике раздается нечто похожее на "ах". Заметили, значит. Теперь будут ждать от "сапожника" чего-то сверхъестественного. Нажимая на педали, даю "газу".
   Композиция построена так, что сначала цитируется оригинал, а затем следует то, что с ним сотворил автор. Контраст силен, и оригинал от обработки отличается кардинально, вплоть до полного неузнавания. Судя по одобрительной реакции, замысел и воплощение доходят до чутких сердец слушателей. Но, подозреваю, главным элементом успеха является наличие сапог. Наконец отбарабанил практически без сучка и задоринки, следуя заветам учителя. "Чтобы комар носа не подточил". Явно, сапоги помогли! Правда, сошло семь, а то и больше, потов. Вызывают дважды на поклон - так обувь, видно, понравилась. Шлют записки: "Где купили?" "За сколько?" "Есть ли еще в продаже?" Короче - успех, практически полный, и собиравшийся падать в обморок Бонапарт, захватил власть...
   В антракте подходит матрона, педагог английского. Пришла сама. Я не приглашал, зная, что ее вкус - моцарты, бетховены, брамсы (Венская классика). Карина куда-то отлучилась. Очевидно, описалась от восторга. Оно очень кстати, потому что мне предстоит, как выяснится, услышать нечто важное. Англичанка поздравляет. Даже сапоги ее не смущают! Ей первой сообщаю, что собираюсь ко всем чертям бросать учебу, потому что влечет джаз. Она вдруг ошарашивает фразой, произносимой без всякой иронии: "Если уедете, то я не переживу!" Сказав подобное, немедленно уходит. Я в шоке! "Что за номера? Влюбилась?" Тут подлетела веселой стрекозой Карина и пылко поздравляет, брызгая слюной. Носом улавливаю неискоренимые флюиды... Англичанка предпочтительней, хоть и не первой свежести, но изо рта не...
  
   На уроке завожу ту же "песню". Вот, мол, хочу бросать, чтобы всецело отдаться джазу. Учитель обескуражен, и, будучи не в силах справиться с беснующимися веснушками, зовет на помощь супругу. Та является на зов с огромным мешком балетных туфель за плечами. Неужели от этих пуант так сотрясается квартира? Не верю! Все-таки тренируется с чем-то более тяжелым. В подтверждение замечаю, за ней тянется легкий след - три струйки: мука, цемент и песок. Значит, тяжести имеют место. Надеюсь, пока песок не из нее сыпется, а из прохудившейся от долгого пользования мешковины. Ставит ношу рядом с собой, устало опускаясь в кресло. Опасался, что меня в сердцах мешком огреет, но пронесло. Муж пересказывает мои глупости, причитая: "Как можно? Талантливый человек! Такое легкомыслие..."
   И они, то в унисон, то полифонично доказывают абсурдность моего решения. Не будет диплома - не примут в Союз. А без этого каждый милиционер привяжется, почему не работаете? Упекут за тунеядство!
   Опять те аргументы, но Гельвеций давно распрямил во мне свои аршинные крылья, готовясь к полету в неизвестность, и не хочет слушать никаких разумных доводов. Назойливо жужжащая муха бьется в оконное стекло, снижая градус серьезности и пафос происходящего. Представляю себя этой мухой, жаждущей свободы как я джаза. Но перед нами толстенное стекло неопровержимых доводов. Несчастная муха-цокотуха глупа и нелюбознательна, не замечает слегка приоткрытой форточки. Эх, встать, что ли и помочь бедной "насекомой". Да неудобно в чужой квартире форточки раскрывать. Моя "форточка" - отъезд домой, где есть все условия для занятий. Комната отдельная с пианино, забота и уход родных, отсутствие набившего оскомину вьетнамца...
  

"В МАЛОМ ЗАЛЕ".

   За последнее время исполнительский уровень на фортепианном факультете значительно возрос. Выступления многих студентов стали интересными и высокими по качеству. Экзаменаторы подходят к оценке студентов с позиций высоких требований, предъявляемых к артисту. 10 января в Малом зале пианисты 2го курса держали экзамен по специальности. Все экзаменовавшиеся, за исключением очень неудачного выступления студентки С.Фигуриной, сыграли успешно свои программы.
  
   На Лубянке в разных кабинетах допрашивали пойманных злоумышленников.
   - Вы знали Ниткина? - спрашивал следователь Патефонова.
   Где-то за стеной закукарекал искусственный петух. После второго "ку-ка-ре-ку" Патефонов отрекся от соратника: - Не знаю никакого Ниткина!
   - А вы что, гражданин Барабанщиков? - спрашивали в другом кабинете.
   - Я что? Меня попросили копать, и копал. Думал, действительно, водопровод починяю...
   - А вы, Караванов? Взрослый человек, аспирант! Зачем это, крымскому татарину? "Бахчисарайский фонтан" что ли прокладывали?
   - Попросили достать спичек и керосину для хозяйства, я и достал.
   - В товарных количествах?
   -...
   В четвертом кабинете рыдала Земфира.
   - Виновата, виновата! Каюсь! К тому же беременна на шестом месяце. Примите во внимание!
   Наконец у самого председателя Кооператива Государственной Безопасности в кабинете сидел и главный виновник "торжества".
   - Что вас побудило, гражданин Ниткин?
   - Хочу быть великим русским композитором, несмотря на пятый пункт, - расплакался подследственный.
   - И что вам мешает? "Пункт" в нашей интернациональной и свободной стране значения не имеет.
   - Чайковский ваш, Чайковский мешает!
   Допрашивающий сделал паузу, раздумывая над услышанном и тайно жалея, что с детства музыке не обучен. Ведь родители ремнем заставляли. На скрипочке или на пианино. А не хотелось ни в какую, хоть режь! Затем спросил напрямик: - Признаете себя виновным?
   - Не признаю! - дерзко ответил Ниткин.
   Председатель сердечно улыбнулся: - Ныне это и не обязательно. Вина ваша и вашей группы доказана. По новым гуманным законам - мы недавно подписали конвенцию ООН - вы имеете право сами выбрать себе наказание по вкусу. Понятно? Чего хотите: расстрела, повешения, инъекции, пожизненного в одиночке, а? Выбирайте!.
   - А можно распятие? - в глазах узника засветилась надежда.
   - Как в древнем Риме, что ли? - наморщил лоб босс, вспоминая историю.
   - Да, да, да! - захлопал в ладоши Ниткин.
   - Ну, знаете ли, просьба столь необычна, что я должен связаться с Поллитрбюро. Подождите минутку.
   Председатель мясистым пальцем потревожил диск правительственной "вертушки".
   - Здравствуйте, дорогой Леонард Кузьмич! Я вот по какому вопросу. Тут у меня в кабинете виновник и вдохновитель того дела. Ну, с памятником. Помните? (...) Да, да, он самый! Так вот он выбирает себе меру наказание "распятие". (...) Не расслышали? (...) Да не "распитие", а рас-пя-ти-е! Нет, вы не поняли, дорогой Леонард Кузьмич - на пять частей разрубать не надо! Это, как Христа по легенде... Вспомнили? Ну да, на кресте или еще на чем-нибудь, потом уточним... Согласны? Можно позволить?
   - ... ожно, ...ожно, ...ожно! - забубнило в трубке.
   - Спасибо, дорогой Леонард Кузьмич! Доброго здравия вам и вашей супружнице!! Досвиданьица!!!
   - Слышали? Генсек - сама доброта! Пошел навстречу.
   - Ура! - неприлично выкрикнул Ниткин и засмущался.
   - Хотите знать судьбы подельников?
   - Хочу!
   - Граммафонова вашего насильственно выдворяем в Париж. Конечно, с согласия французской стороны, чтобы писал для "Гранд-опера" очередную муть, оперу "Цену пней". Ему, видите ли, заказ пришел. Дуллину, в связи с тем, что беременна, а муж - злостный сионист-абстракционист, высылаем в Западную Германию. Пущай там им вновь поднимающие голову фашисты покажут достижения демократии. Ну, а этих "землекопов" - на рудники за Полярный круг! Будут там, в вечной мерзлоте, подкопы устраивать.
  
   Интересную и хорошую работу показали студенты класса Л.В.Рощиной. Талантливо играл О. Цицинов Первую сонату Скрябина. В его исполнении была большая увлеченность, и это помогло ему создать цельный художественный образ. Т.Дроздова исполнила Вариации Es-dur Бетховена. Она вложила много труда в это сложное произведение, но ей не удалось охватить сочинение в целом, и поэтому Вариации в известной мере прозвучали скучно. Темпераментно и с хорошим чувством динамики играла Т. Луферова 4й Концерт Бетховена.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   107
  
  
  
  
  
   107
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"