Аннотация: Бороться за что-то неизвестное-удел человечевства.Некоторые видят в этом лишь глупость человеческой идеи,некоторые получают от этого "воздух".
Патриот.
Город был уже не таким как прежде. Та старая идиллия, которая процветала в нем зелеными лепестками, вмиг разорвалась и превратилась в красную, кипящею ненависть. Люди толпами валились к военкомату, сметая все на своем пути. Огромные массы из детей и инвалидов, банкиров и стариков, пробивали окна, разламывали двери, кусали и били друг друга, лишь бы подойти к тому самому заветному столу, который находился в кабинете приемной комиссии. За столом сидели три человека, то ли военных, то ли докторов, никто об этом даже не задумывался, ибо они обладали властью сильнее, чем какое-либо здоровье или ружье полное патрон, они обладали двумя печатями, красной и синей. Синяя внушала людям страх, так как содержало самое страшное слово того периода! Такими же синими буквами, синяя печать выводила слово "не годен"! Для человека пришедшего в военкомат, это было равносильно медленно действующему яду, который ввели этому человеку и сказали, что через пять минут он умрет. Ноги начинают подкашиваться, в глазах потемнение, глотку пережимает невидимая рука, человек падает и начинает биться в истериках, выкрикивая слезно и пуская слюни на пол: "Нет, пожалуйста, нет, пожалуйста, пустите, пустите, пустите меня!". Лицо краснеет от рева и крика, человек начинает бить руками по грязному полу, продолжая, умолят отправить его прямо в центр боя: "Привяжите ко мне хоть атомную бомбу, и закиньте прямо к врагу, я взорвусь, я убью и себя и их, и себя и их....пожалуйста, смилуйтесь!". В этот момент скулящего человека подбирают двое в форме и с красной повязкой на левой руке. Они проталкиваются с ним сквозь толпу таких же орущих маньяков, и выбрасываю на улицу, как мешок с мусором, ни на что не годный мешок с мусором. После этого человек еще долго бьется в истерике, крича и захлебываясь в собственных соплях, пока не падает от усталости мертвым сном, прямо на пыльном и оплеванном тротуаре. Его никто не тронет, никто не пнет и никто не стащит его кошелек, потому что все заняты совсем иными проблемами. Все стремятся попасть к тому заветному столу в военкомате.
Абсолютно обратный эффект вызывала красная печать, которая выводил большими, красными буквами слово "годен". После этого человек попадал на седьмое небо, где вокруг него взрываются бомбы, люди подрываются на минах, техника горит в огне, и в него самого летит вражеская пуля. Но тут его возвращают на землю все те же люди в солдатской форме и красной повязкой на правой руке. Берут под руки и несут к ближайшему "отравительному грузовику", где его с остальными погрузят как некий ценный груз, привезут на базу, накормят и напоят, дадут в руки оружие по назначению, и отправят кого куда. Некоторым счастливчикам, как они думают, удостоиться честь отправиться прямиком на главную арену борьбы. Им завидуют, они избранны для великой миссии, им так повезло! Так они рассуждают, эти патриоты-добровольцы.
Говоря о тех, кто не был годен, но не впадал в отчаянные истерики, можно сказать они проявляли чудеса изобретатетельности, и любыми способами пытались попасть прямиком на фронт (нет чтобы спокойно дожидаться своей смерти дома): кто подкупом, кто тайно, кто говорил что потерял свои документы (это срабатывало, так как людей с каждым днем становилось все меньше и меньше).
Были случаи когда, даже девушки, прятали свои длинные и роскошные волосы под толстой кепкой, скукоживались, так что бы их грудь не так выпирала, и мазали лицо грязью из лужи, только что бы как-нибудь походить на мужчин. Но их ловили прямо на базе, так как перед отправлением по горячим точкам их отправляли в душ, где тайное сразу становилось явным.
Иногда девушки, когда их рассекречивали, приступали доказывать что они еврейки, и могут служить наравне с мужчинами (Израиль все еще оставался странной, где на войну отправляли лиц обоих полов). Но девушкам отказывали, объясняя это тем, что мол, вы дамочка, подданная совсем другого государства, на что они начинали закатывать такие истерики, похлеще тех, что устраивали те, кому было просто поставлено "не годен"! Но девушек все равно никто не отправлял на войну.
По телевизору крутилась одна пропаганда, дикторы призывали всем лицам, достигшим шестнадцати лет (в данный период призывной возраст понизили на два года) вступить добровольцами в ряды мировой армии. По улице разъезжали машины, с огромными колонками, из которых доносился повторяющийся призыв, вступить в ряды той же мировой армии. Пропаганда была повсюду, на плакатах, на радио, на сцене - везде, где только можно! Словом, наша страна превратилась в одну сплошную пропаганду! (думаю, в других странах творилось то же самое).
Наш двор давно опустел, казалось на войну ушли все, мои друзья, родственники, мой отец - все уже были там, или их уже там не было. Может они уже лежали, без признаков дыхания, на холодной и промерзшей земле, сжимая в руках автомат или винтовку, ножик или не использованную гранату. Они там так и оставались, мертвые и неподвижные, традиция забирать трупы с поля боя отпала, после того как всем стало понятно, что времени на это просто нет. Так что ждать своего отца я и не надеялся, ибо с войны еще никто не возвращался.
Я остался на квартире вместе с парализованным дедушкой, который, как и все стремился на войну, но трезво смотря на свое состояние, он только говорил о том как хочет оказаться на поле боя и вдохнуть запах настоящей войны.
Зато в мою сторону упреки летели постоянно:
-Эх ты, паразит неотесанный! И сколько ты будешь здесь сидеть, урод ты эдакий! Все твои товарищи защищают нашу свободу, твой отец занимается тем же! А ты, а ты...как ты можешь находиться тут, когда ты нужен там! - своим обычным гнилым голосом говорил дед.
-Там никто уже не нужен, а тем более я! - с должной меланхоличностью отвечал я. Война проиграна! Она всегда была проиграна! Нам уже никогда не спастись, мы обречены! Так зачем мне умирать под огнем невидимого врага, когда я так же спокойно могу погибнуть дома, в тепле и уюте?
-Ах ты, урод! Да как ты можешь так говорить! Ты подонок, ты нелюдь, ты убожество! - с тем же гневом орал дед.
И так продолжалось постоянно! Постоянные упреки! Куда бы я ни направился, везде упреки!
-Почему ты не на войне, сынок? Не взяли, со здоровьем плохо?
-Нет, со здоровьем все отлично, просто не хочу!
-ЭЭЭЭ, не понял?
Люди просто не могут понять, почему молодой человек, в самом расцвете сил не хочет отдать долг своей родине?
Многие просто думали, что я трус! Что я просто боюсь за свою и то жалкую жизнь! Но я не боялся смерти, я уже давно смирился с тем, что нам никогда не выиграть войну, что я рано или поздно все равно умру. Но смирение со смертью не доставляла мне какого-нибудь дискомфорта, я воспринимал ее как нечто должное, что должно наступить с той же точностью, как и новый год, как ночь или как начало нового месяца. Смерть придет в любом случае, независимо от того будет на мне форма или нет!
В конце концов, меня задолбали вечные дискусы по поводу моего позорного не нахождения на войне. И я просто собрал свои вещи, документы с заключением о моей пригодности к службе в армии. Хотел ли я воевать? Разуметься нет! Я собрался туда лишь, для того чтобы мои уши, наконец, успокоились от вечного гонения и непонимания одной простой истины - я не хочу умирать без должного комфорта!
Быть может я все-таки, не попаду на поле боя и умру по пути, когда бомба попадет в грузовик, и мы все разлетимся на мелкие мясные кусочки? Было бы не плохо, я думаю!
С такими мыслями я подходил к нашему военкомату. Картина не менялась никогда, толпы беснующих людей, готовые растерзать лишь за то чтобы подойти к тому треклятому столу! Мне то что, я никуда не тороплюсь, это суматоха только к лучшему, медлительность сейчас главное и основное, мне совсем некуда спешить, мне бы еще побыть в родном городе и подышать родным воздухом!
Я закрыл глаза и вся суматоха, и шум, как-будто исчезли. Не осталось ничего. Только я и пустота. Я вспоминал детство, когда не было этой дурацкой войны, этого захвата, когда была трава, зеленая и душистая, было мороженое, шоколадное с орехами, была моя мать, еще живая...И вдруг это все исчезло, идиллия была нарушена, шум и крик возобновились, но к ним прибавился еще один, такой пронзительный и отчаянный! Я огляделся по сторонам и увидел сидящего на асфальте мальчугана. На вид ему было лет 14, он был тощего телосложения, настолько щуплый, что я удивился, как его не задавили в толпе. Его голубые глаза были заполнены скорбью выражавшуюся в потоке слез. Я сразу понял, что в его документах стоит синее слово "не годен". И мне стало настолько жалко и обидно, за это милое, ангельское существо, покрытое маской истерии, что я не сдержался и медленно подошел к нему, опасаясь, что огорчу его еще больше, своим равнодушным видом.
-Как тебя зовут? - не зная с чего начать, спросил я.
Он перестал реветь, и посмотрел на меня своими заплаканными глазами. Губы его тряслись, и он попытался что-то произнести. С первого раза у него это не получилось, и он предпринял еще одну попытку.
-Са..Са..Санек! - сквозь икоту ответил он.
Постепенно он успокоился, и его губы перестали трястись! Когда я убедился, что он уже не думает о том синем слове у него в документах, я продолжил разговор:
-Ну что, не прошел? - как бы не догадываясь, спросил я.
-У...угу! - сказал он с печалью в голосе, и мне показалось, что он сейчас опять заплачет, поэтому попробовал перевести разговор совсем в другую, не военную строну.
-А лет то тебе сколько, Санек?
-Шестнадцать!
-Призывной возраст значит? - от военной темы уйти было невозможно.
-Угу! - все с той же печалью продолжал отвечать он.
-А че не взяли то?
-Зрение говорят фиговое! Говорят застрелю еще своих, говорят кому такой боец нужен!
-Да уж! Ну и сиди дома, чего прешься на смерть! - теперь упрекать начала я.
-Но как же, как же, я должен! - теперь в его глазах загорелась искра гордости за самого себя. Каждый молодой человек, достигший шестнадцати лет должен уйти на войну, должен защитить наш мир, защитить свою свободу, даже если погибнет!
От таких слов, я в ужасе замолчал, и начла смотреть на асфальт, на котором вырисовывались госпитали уцелевших! Безногие, безрукие, безглазые, калеки лежат на окровавленных грязных столах. Врачи, перепачканные в крови, отрезающие пробитые половые органы без наркоза. Мне представлялся Санек, у которого не осталось ничего кроме маленького тела и головы, без глаз и носа, умирающий и беззащитный. Только недавно стремившийся в бой, теперь лежавший на грязной койке и умирающе хрипя последними вздохами.
-А ты что, пришел добровольцем? - внезапно отведя меня от мрачных раздумий, спросил Санек.
Образ искалеченного Санька улетучился. На душе стало намного легче.
-Да, но не по своей воле! - огорченно ответил я.
-А по чей же? - в недоумении спросил Санек.
-По воле общественного мнения! - теперь у же в моих глазах разгорелось пламя. Мнение, что может быть хуже! Оно пожирает тебя медленно, почти незаметно, но причиняя при это нескончаемые страдания. И именно от общественного мнения, я убегаю на поле боя, чтобы поскорее оказаться там, где мне, и суждено, будет быть все равно - в могиле. Я не хочу умирать за то, что уже давно проиграно, тем более, когда борешься против невидимого врага! Но выбор сделан, и мне остается надеяться лишь на быструю и не мучительную погибель...
-Невидимый враг? - несколько удивленно переспросил Санек. Но...
-А ты его видел? - перебил я.
-Нет, но... - все в той же растерянности говорил Санек.
-Вот именно! - продолжил я. Их никто не видел! Я, конечно, не сомневаюсь что они существуют, но их как-будто и нет! Они не досягаемы для нашего оружия, они не видны нашими глазами, они просто неуязвимы...Так что пойми, мы погнием так или иначе! Это захват, низших высшими, и высшие явно не мы!
-Нет, ты ошибаешься! - Санек снова входил в истерику. Мы победим, мы будем жертвовать, и мы победим, ведь так всегда было! Мы справимся, мы победим, мы победим!
И тут, неожиданно, он выхватил мои документы, своими цепкими руками и побежал в разъяренную толпу. Ошалев от этого, я ринулся бежать за ним, но сразу остановился.
Я нагнулся и подобрал брошенные документы Санька, открыв их, я увидел то самое синее слово "не годен". В голове сразу стали мелькать миллионы мыслей...
Санек стащил мои документы, чтобы спокойно отправиться на фронт, так как у того самого стола смотрят только на состояние здоровья, а не на то Вася ты или Женя, или Рокусон.
Санек патриот. И это не обсуждалось. Он украл мою личность только ради того, чтобы доблестно погибнуть на поле боя, защищая интересы мира. Интересно много ли еще таких Саньков, столь юных, столь отважных и самонадеянных которые верят в лучшее и не живут вечными упреками своего бессмысленного существования. И на секунду мне показалось, что война действительно будет выиграна силой Земли, силой этих самых доблестных Саньков, этих отважных патриотов.
Но эти позитивные мысли быстро улетучились. Я понял, что теперь мне приодеться жить жизнь Санька, не годного к службе в армии...Я был счастлив, что теперь я могу показать тем, кто упрекает меня, документы и сказать:
"Я Санек и я ничего не вижу..."
***
О мой великий народ. В период мира ты разводишь демагогию о том, что в армии плохо, там дедовщина, людей насилуют и убивают, а если они остаются в живых, то явно дегенератами. Но когда приходят тяжелое времена, ты мигом забываешь о всех тяжестях армии и смело идешь встречать смерть лицом к лицу. О мой великий народ...