В платяном шкафу Тамары Васильевны завелись черти: прямо между летним платьицем в горошек, длинной трикотажной юбкой-клеш и розовой кофточкой, подаренной давно почившим супругом. Как так произошло? Тамара Васильевна не могла сказать.
Вероятнее всего ей казалось, что виновата девятка: последняя цифра в номере ее квартиры. Накануне вечером девятка покачалась-покачалась да и перевернулась кверху тормашками. Превратила безобидное число "шесть-шесть-девять" в зловещее "шесть-шесть-шесть".
По мистическому стечению обстоятельств тем самым вечером вакантная должность заведующей дома досталась не Тамаре Васильевне, как полагалось по праву возраста и срока проживания в доме, а молодой пигалице, переехавшая к ним лишь пять лет назад.
Тамара Васильевна жила на углу Гороховой улицы уже двадцать пять лет из своих шестидесяти и знала о доме все: даже то, что не знали люди, его построившие. А та молодка лишь появилась и уже завладела умами и сердцами всех жителей.
"Ишь, ведьма! Ишь, бесово отродье!"
Тамара Васильевна в сердцах шибанула входной дверью - даже цифры на соседних дверях вздрогнули и покосились.
Но кого волновали номера на табличках, когда в мире творилась такая несправедливость! Тамара Васильевна зло щелкнула цепочкой, влетела в комнату, плюхнулась в любимое велюровое кресло и погрузилась в великое страдание. Пришла в себя лишь рано утром, встала, покряхтела, пожаловалась на больную спину, помассировала колени и заковыляла к шкафу сменить одежду. Подошла, открыла дверцы, смотрит - а на нее оттуда четыре пары глаз таращатся. Маленькие, ярко-желтые. И взгляд такой пристальный, словно загипнотизировать ее хотят.
- Свят, свят, свят! Ох, ай, ой-ей-ей! Да что ж это в мире-то делается!
Тамара Васильевна дверьми хлоп, в ванную шух, шторкой щелк, краном круть - сидит наполовину мокрая, подол платья выжимает, думает: "Померещилось. Пить дать, померещилось. А все из-за ночных сидений в кресле. Вот не надо так, Тамара. Не надо". Убедила себя. Успокоилась. Вылезла из ванны, жамкнула юбку и на цыпочках в комнату прокралась. В шкаф заглянула.
Смотрит - и черти из шкафа на нее смотрят. Все, как в первый раз: один справа, второй слева, третий снизу посередине и четвертый висит на перекладине для вешалок, глазами ярче всех сверкает, словно видит ее насквозь и знает все на свете.
- Святые угодники! - Тамара Васильевна в ужасе отскочила от шкафа. Снова в ванной закрылась. Шелохнуться боится. Пущенной воды не слышит. Только сердце в уши бьет да верхняя челюсть стучит по нижней.
***
Три дня Тамара Васильевна не смела подойти к шкафу. На балкон через кухню выходила. На четвертый день воду святую из церкви принесла, всю мебель в комнате обрызгала. Крестом святым осенила. Молитвы почитала. Не уходят черти.
"Ну и черт с ними!" - плюнула она. Решила, раз чертей святая вода не берет, значит другая у них природа, к Богу отношения не имеющая. А потому и бояться нечисти не стоит. Может, и не черти это вовсе. Да и, в конце концов, живут же у Люськи с первого этажа коты, а у Полинки со второго пудели? Живут. Вот и у нее - черти жить будут.
Подошла, открыла шкаф, сменила одежду, перед зеркалом прихорошилась - что если Николай Михайлович рядом будет проходить - и пошла во двор белье развешивать.
Как за ней в тот день черти увязались? Тамара Васильевна даже не заметила. Вышла, смотрит из двадцати веревок в палисаднике восемнадцать заняты и Люська так размахнулась со своими ночнушками и панталонами, что скоро на девятнадцатую перекинется, а у Тамары Васильевны еще целых таз не несушенного белья.
"Да кто ж так вешает-то!" - мысленно возмутилась она.
И только она это подумала, как правый черт хвать за одну прищепку, левый - хвать за другую и вон с вешалки люськину накрахмаленную маечку с красными бантиками. А четвертый черт как выскочит вперед, как гаркнет на Люську:
- Ты что, старая, совсем все мозги прополоскала! Одна в доме живешь?!
Люська аж оторопела. Смотрит то на чертей, то на Тамару и слово вымолвить не может. Краснеет, бледнеет. Наконец схватила полуразвешенный таз и бегом со двора. Да только третий черт тут как тут. Дорогу ей перегородил, грудь вперед выпячил и ни сдвинуть его с места, ни обойти.
- Ты что, старая, только крысы бегут со двора с несушенным бельем! - снова как рявкнет на нее четвертый черт. Люська стоит, трясется, зубами стучит, глазами моргает.
Левый, правый выхватили таз у нее из рук и обратно к веревкам. Полчаса - и все люськины сорочки и панталоны болтались на прищепках, раздуваемые легким летним ветерком. Да еще целых три вместо двух веревок остались пустые лично для Тамары Васильевны. Та поизумлялась, поохала, руками поразводила, но для себя отметила: с чертей есть толк.
С тех пор такой порядок во всем доме установился, что любо дорого поглядеть. И веревки для белья под контролем. И все местные собаки и кошки - неважно дворовые или личные - завтракают, обедают и ужинают строго по расписанию. И мусор каждый выбрасывает единственно правильным способом: в двойной пакет, завязанный на крепкий морской узел, и, обязательно начиная с дальнего контейнера.
"Ох и строгие черти!" - вздыхала Тамара Васильевна, учась завязывать морские узлы. И весь дом в этом с ней соглашался: старательно избегал встреч что с ней, что с чертями.
Катька Самородкова, та, что новая заведующая, попыталась отстоять свое главенство в доме перед чертями, как кандидат, честно избранный большинством голосов. Но черти быстро вернули ее на положенное место - номинальную должность заведующей.
Так и стали жить. Обвыклись, притерлись. Тамара Васильевна даже начала радоваться, что обрела столь полезных питомцев. Вот только на летний пикник, которые часто устраивали старшие жители дома, Тамару Васильевну не позвали.
Переживала она страшно. Ведь ребрышки на гриле в томатном соусе да с перчиком острым правильно готовить умела лишь она одна. Да что правильно. Вкусно как она это делала! Всем нравилось. Все хвалили. А что хуже - после того злощастного пикника ее соседки, прежде лучшие подружки, перестали и вовсе здороваться с ней. Начали обходить стороной, игнорировать.
И сами черти тоже в шкаф вернулись, притихли. Поговорить стало совсем не с кем. Ни обсудить бестолковую молодежь. Ни посмотреть новый сериал. Котов и собак кормить - и то все одной.
"Да как же до такого дошло? - сокрушалась Тамара Васильевна. - Али это черти ее в том виноваты?"
***
Решилась Тамара Васильевна на отважный шаг - попросить совета у Николая Михайловича, мужчины умного, практичного, слесаря высшего разряда, пусть и на пенсии. Коль черти появились из шкафа - то, может, это с его профессией связано напрямую? Вдруг он подскажет, подсобит: досточки какие поменяет, ручки подкрутит, гвоздики подобьет. А главное - Николай Михайлович оставался на тот момент одним из немногим, кто в огромнейшем доме еще разговаривал с Тамарой Васильевной.
Тамара Васильевна к нему за советом - а он взял и цветы ей вдруг подарил: большой букет пионов с дачи. Она даже зарделась от смущения. Давно отвыкла от мужского внимания. Да еще какого: все дамы благородного возраста в их доме - что там в доме, во всем квартале - жаждали внимания Николая Михайловича. Перешептывались, сидя на лавочках, пересмеивались и каждая считала своим долгом заявить:
- Ну что вы! В мои-то годы!
Ни одна из них пионов от него ни разу не получила за все восемь лет, что он жил в их доме. И коль Тамара Васильевна оказалась лишена компании соседок, то посчитала, что уже не обязана следовать хорошо заученной фразе и решила шагнуть навстречу забытому, но радостному чувству.
Гардероб обновила, волосы подкрасила - пепельным алмазом, как говорилось на модной упаковке. Тушь новую прикупила. Сережки в ушки надела. И стала каждый день выходить на лестничную площадку ровненько в шесть утра, когда Николай Михайлович на дачу выезжал. Обязательно при полном наряде и с большой ярко-рыжей котомкой в руках:
- На дачу собрались, Николай Михалыч? - улыбалась она и показывала на сумку. - А я вот за продуктами. Свежий салатик себе сделаю. В наши годы важно за здоровьем следить. Помидорчик, огурчик, свеколка - все хорошо.
Николай Михайлович кивал и тоже улыбался:
- Вы правы, Тамара Васильевна. Ой, как правы.
Не упоминала Тамара Васильевна лишь одного: круглосуточных магазинов в округе не было и самый ранний продуктовый открывался только в семь-тридцать утра. Все в округе это знали. Но, может, Николай Михайлович не знал. Ведь каждый раз при виде ее он говорил:
- Как правильно, Тамара Васильевна вы делаете, что так рано встаете.
Тамара Васильевна слушала его и кивала, кивала и слушала и сердце ее от счастья рвалось петь серенады. Даже черти молчали, умилялись. Прятались за спиной.
Скоро Тамара Васильевна с Николаем Михайловичем начали вместе сходить по лестнице. Николай Михайлович лифтом не пользовался - спортивную форму поддерживал. И Тамара Васильевна вместе с ним тоже не стала. Ведь какое это счастье пройтись рядышком с таким приятным человеком целых пять этажей. И пусть после недели таких прогулок ее ноги приходилось отмачивать в ванночках из ромашки и сельдерея да теплым пледом укрывать. Болели они сильно, особенно по вечерам. Главное - теперь она всегда могла спросить у Николая Михайловича:
- А как рассаду вы в этом году посадили? - И ее, действительно, это интересовало. Она чувствовала, что ей крайне важно знать, не побил ли мороз молодые саженцы помидор и клубники на этот раз. Не поломал ли градом ветви вишни и груши.
- Хорошо, - серьезно отвечал Николай Михайлович. - Помидоры хорошо. Я их нынче высадил позже. И правильно сделал, Тамара. Как вы вовремя мне в начале месяца об этом напомнили!
Тамара Васильевна от смущения тотчас краснела. Не помнила она, чтобы советовала такое. В садоводстве она разбиралась еще хуже, чем в здоровом образе жизни. Но Николай Михайлович уже несколько дней как называл ее именно Тамарой, а не Тамарой Васильевной, а потому ей было совершенно не важно, что она тогда говорила и говорила ли вообще.
Тамара Васильевна и сама не заметила, как стала поливать на подоконнике дикие помидоры. Раньше она брезговала даже кактусы выращивать, считала это занятием непрактичным, а потому бестолковым. Но ведь помидоры - не кактусы.
- Помидоры содержат витамины А и С, - как-то сказал ей Николай Михайлович и Тамара Васильевна откинула все сомнения.
И вот когда Николай Михайлович уже был готов назвать ее не просто Тамарой, а своей Томочкой, она поняла: нужно действовать. Тянуть дальше нельзя. Чертей следовало показать и представить. Ибо серьезные отношения требовали полного доверия и искренности.
***
Привела она Николая Михайловича к себе домой, открыла дверцы шкафа и представила всех четырех чертей по очереди: правый, левый, упертый и знающий. Затаила дыхание, стала ждать, что скажет ее Ромео. Себя-то она считала не больше не меньше, а Джульеттой. На ее стороне были черти. На его - весь дом. И раздор между чертями и домом уже разгорелся такой силы, что от молчаливого взгляда соседок стены подъезда, далеко не старые по домостроительным меркам, вздрагивали и начинали клониться в сторону.
Тамара Васильевна поглядывала то на чертей, то на Николая Михайловича, но поторапливать с ответом не решалась. Наконец Ромео почесал правую бровь, почесал левую, глянул на свою Джульетту, ухнул и сказал:
- Ну-у... с чертями нужно что-то делать, Тамара.
- Да что ж с ними сделаешь-то, Коленька?! - всплеснула руками Тамара Васильевна и подняла на Ромео глаза полные грусти, отчаяния и непонимания, как ее рыцарь не может найти выход.
Николай Михайлович снова поднес руку к бровям, почесал одну, другую в привычном порядке и вдруг выдал такое, что Тамара Васильевна никак не ожидала:
- Да черт их знает, Тамара! - пожал он в недоумении плечами и развел руки.
Как милый сердцу человек мог сказать такую несуразицу?! Правый черт смерил Николая Михайловича строгим взглядом. Покосился на левого брата, явно заподозрил в сказанном некий подвох. Упрямый черт прыгнул тотчас ему на плечи, зашептал на ухо:
- Это он, брат, на что намекает?
Правый черт засомневался еще сильнее. Еще злее глянул на Николая Михайловича. А когда знающий шагнул из шкафа и громко рявкнул: "Да понятно что!", и вовсе убедился.
Бежал Николай Михайлович из квартиры номер "шесть-шесть-шесть-дробь-девять", как не бегал на городских соревнованиях в годы своей молодости. Бежал, ударялся о дверные косяки, сбивал стулья, спотыкался о туфли и тапочки. Уворачивался от маленьких кулачков чертей, что колотили его по спине, шее, голове и всему, куда могли дотянуться. И даже забыл, в какую сторону дверь ключом открывать. Влетел в свою квартиру, сполз на пол, прислонился побитой спиной к стене, перекрестился и как ухнет. Вытащил из-под взмокшей футболки крестик, поцеловал и решил: больше ни шагу в квартиру напротив. Тамара - конечно, женщина хорошая. И добрая, и общительная, и в огородном деле толк знает, не то, что его бывшая жена. Но все эти ее черти. Не сладить ему с ними. Ой, не сладить!
Так и поступил. Тамару Васильевну начал избегать. Улыбался реже и уже не так широко, как прежде. Бросал короткое "здрасьте" и мчался вниз по лестнице быстрее лифтов. А потом и вовсе стал на дачу уезжать на полчаса раньше.
Тамара Васильевна проплакала всю неделю. Сначала надеялась, что Ромео одумается, войдет в сложное положение и даже пожалеет ее. Хотя последняя мысль упрямому черту ой как не нравилась. Всегда, как эта мысль появлялась, он щурил глаза, подходил к Тамаре Васильевне почти впритык и так пристально смотрел, словно хотел выжечь из нее эту мысль, так, чтоб даже пепла не осталось.
Тамара Васильевна купила темные очки, чтобы от упрямого черта спрятаться и чтобы соседки ненароком не заметили ее опухшие веки. А Николай Михайлович, тем более. Путь он и ее Ромео, но женскую гордость тоже уважать нужно.
Тайком с балкона подглядывала она, как он садиться в машину и выезжает из ворот. Даже пробовала снова по утрам его провожать. Думала, что перетерпится-сладиться. Но когда он в одно раннее утро сбежал от нее еще на полчаса раньше, только бы не здороваться лишний раз, поняла: с чертями, и правда, нужно что-то делать. И коль выгнать она их из шкафа не может, основательно они в нем окопались, навечно. Решила: буду чертей дрессировать.
***
Долго она не знала, как подойти к вопросу дрессировки: с чего начать, чем закончить. Сперва думала, что нужно с чертями, как с собаками, обращаться: фас, место, руку, фу. Но черти на команды лишь смотрели с укором, исподлобья и не двигались с места. Знающий черт даже силился возразить, но ловил строгий взгляд Тамары Васильевны и не решался.
Наконец Тамара Васильевна придумала:
"Буду учить чертей солдатской дисциплине".
- На первый-второй рассчитайсь! - скомандовала она тут же чертям. - Правой, правой! Раз-два-три! Поворот! Два шага назад! Один вперед! На зарядку становись! Первый отряд на мытье посуды! Второй - на протирку пыли и стирку штор!
Однажды правый черт, старательно протирая и без того блестящие от чистоты полки и тумбочки, случайно скинул со старого пианино сатиновое покрывало. Скинул и замер в непонимании: а что делать-то теперь. Но потом подошел, поднял крышечку, тык пальчиком по клавише. Звучит. Фальшиво, но звучит. Знающий тут же полез "под капот" со струнами разбираться. Велел правому и левому помогать, командовал, где подтянуть, где ослабить. А упрямый черт в это время уверенно удерживал Тамару Васильевну на безопасном расстоянии, когда та возмущенно всплескивала руками:
- Ой, да что ж вы, черти, творите-то!
Наконец все было готово. Инструмент привели в рабочее состояние и Тамара Васильевна поворчала, поохала, покривила рот, но за пианино села. Прошлась гаммами на четыре октавами. Аккордами прошлась. Арпеджио попробовала. Терциями сыграла. Улыбнулась, а потом за голову схватилась, словно опомнилась.
- Срам-то какой! Да как можно-то? А если соседи услышат?! Сколько лет за инструмент не садилась!
Но ни один черт на ее страдания внимания не обратил. Правый заиграл мелодию "Собачьего вальса". Левый стал ему аккомпанировать. Сначала одним пальцем. Потом аккордами. На арпеджио даже смог их разложить почти с первой попытки. Упертый окопался около педалей. Прыгал на каждой по очереди и радовался, словно не педали это были, а батуты. Старался отскакивать повыше, пока больно не приложился макушкой о корпус инструмента. Знающий тут же полез в шкафы, выгреб оттуда все старые книжки и стал искать среди нотные сборники.
Сначала правый и левый долго не могли договорить, согласовать свое жамканье по клавишам.
- Ритмичнее давай! - ворчал правый, косясь на левого.
- Сам дурак! - зло сверкал глазами левый.
Упрямый упрямо отказывался спрыгивать с педалей вовремя. Знающий быстро оценил проблему и придумал для упрямого выход. Каждый раз, когда требовалось сесть на педаль, скармливал ему кусочек банана ровно в том количестве, сколько длилась нота, и точно с той стороны, где находилась педаль. А сам застолбил себе место около нотодержателя и внимательно следил за успехами хозяйки. Отмечал трудные места и заставлял проигрывать их раз за разом.
О дворовых делах Тамара Васильевна и думать забыла. Вывешивала белье исключительно на балконе. А как иначе - все ведра и тазики были заполнены банановой кожурой. Кошек и собак кормила как придется - она и сама иной раз пообедать и поужинать забывала. А однажды - вот уж испанский стыд - ее черти забыли мусор во второй пакет упаковать и на морской узел завязать. Катька Самородкова, как увидела это безобразие, раскричалась на весь двор:
- Ах вы, черти безрогие, мусорку нашу испоганить собрались? - И давай палками в чертей бросаться.
Знающий хвать себя за голову - и правда, безрогие. Он же своими рогами накануне трудные места для Тамары Васильевны отметил в шопеновском этюде.
- Бежим отсюда, брат! - буркнул он упертому, когда тот уже собирался палки обратно бросать. - Этюд нужно срочно доучить. Иначе тяжко придется.
Тамара Васильевна месяц из дома только в магазин за продуктами выходила. Скормила упрямому тридцать килограмм бананов. Тридцать ванночек с ромашкой сменила для лапок левого и правого чертей. Но этюд выучила. Откинулась довольная на спинку кресла и решила: пора переходить к вокальным циклам.
С каким воодушевлением горланил знающий "О sole mio!" - стены сотрясались. Соседи по вечерам стучали в дверь, в стены, в потолок - мол, ты, Тамара, поешь-то хорошо, но только потише бы. А потом косились на нее, когда она с электронным пианино под мышкой шагала в местный дворец культуры устраиваться на подработку. Смотрели, как стройная шеренга чертей под ее предводительством топала через двор, и перешептывались:
- Вот, артисты-то, а! А как поют, черти! Как играют!
На первый концерт пришел артистов проводить весь дом. И даже Николай Васильевич впервые с того злосчастного знакомства с чертями подошел, поздоровался и, как прежде широко улыбаясь, предложил:
- Давайте я вам помогу, Тамара Васильевна.
И Тамара Васильевна вся расцвела: зарумянилась, заулыбалась. Упрямый черт, правда, хотел было огрызнуться: мол, сами справимся, нам трусы не нужны. Но знающий его как с силой дерг за лапу, косится на пианино и шепчет на ухо:
- Молчи, дурак, а то вечность будешь эту махину через пол города таскать.