Ночь рассеялась. Выбравшийся на волю утренний туман важно елозит верхушки гранитных скал, силится дотянуться до призрачного диска луны, но небо непоколебимо встряхивает с себя чужака, не в силах стерпеть так много серости в своих владениях. На окаменелой площадке, заслужившей называться широкой и ровной из-за отсутствия выбора, догорал костер, прячет последние языки в золу, огрызающеюся на прикосновения тумана. Огонь сделал свое дело, помог людям с уютом скоротать остатки ночи, вот же они ― сидят на валунах, каждый молча занимается своим делом, не спешат удаляться от затухающего очага.
Огромный длинноволосый детина, не переставая ни на секунду, скрипит булыжником по острию громадной секиры, а ведь она, лярва, уже до того остра, что могла бы, кажется, с легкостью покрошить выползающий наглый туман. Долгое время он этим занимался, лишь изредка хмурый взгляд натыкался на соседа, и тогда тихое ругательство разряжалось в пространстве. Нетерпение истинной молодости читается во всем его облике, заставляя то и дело беспокойно ерзать на камне, но не более, так как напарник приходится настоящим колдуном.
Никто иначе как Сеятель сейчас сидит рядом, спина его пряма, глаза зажмурены, а пальцы рук в непрерывном действии: теребят бесчисленные мешочки, усеявшие тщедушное тело. Бывает лишь вдруг да и осклабиться в отвратительной ухмылке, поймав себя на приятной мысли, но и тогда глаза не откроет, нечто таинственное по прежнему заставляет чутко прислушиваться, не обращать внимание на недовольное сопение молодого соседа. Но, прежде чем рассвет успел полностью обосноваться над ведьмиными скалами, прежде чем костер полностью превратился в мертвую золу, колдун шумно выдыхает и срывается с валуна. Палец его направлен в небо, из уст вырывается невольное оканье, а блаженное безумство, как и ожидалось, разлилось в широко открытых глазах.
Поняв, что долгое ожидание подошло к концу, великан и себе вскакивает на ноги, грозная секира красиво смотрится в мускулистых руках, а суровые глаза уже пылают неимоверным азартом.
― Что? ― спрашивает громко, и не дождавшись ответа более хмурит брови: ― Эй, колдун ты юродивый, говори что нибудь, не один здесь торчишь!
Выпрямившись, старик устремляет к нему скошенный подбородок, и ткнув костлявым пальцем в скалы проговаривает глухим карканьем:
― Все... чары уже покидают ведьмино логово. Терпение, и каждый из нас получит то, зачем пришел. Но, надеюсь, ты пришел сюда не за своей смертью! ― И хохочет, трясясь всем телом.
Молодой силач тут же вскидывает секиру к доблестной груди, глаза заметали молнии, а подобие рычания как нельзя лучше приукрасило горделивый вид.
― Да я ему одним пыхом отделю дьявольскую голову от туловища, каким бы не был зверь огромным! И она достойно украсит скопище моих трофеев.
― Да Жиловыл в мгновение ока оставит от тебя кусочки, твой топор здесь не помощник. Ты забояться не успеешь... а еще он, ясное дело, голоден, чертовски голоден!
― Мы это еще посмотрим! ― зло хрипит молодой, но в следующее мгновение поспешно добавляет: ― Но ты же обещал помочь, надеюсь ты меня не подведешь в решающею минуту, я не посмотрю что ты колдун!
― Я пообещал ― помогу, ― серьезно заявляет Сеятель, глядя в глаза парню. ― Не беспокойся, сделаешь с этого чудовища хоть пугало огородное, хоть солонину для собак, только шкуру оставлять не советую. Да и мне ни к чему чтобы ведьмина тварь крутилась у меня под ногами пока я там буду.
Кивнув, верзила отходит в сторону, взгляд его некоторое время бессмысленно скачет по скалам, что та коза-дурында всполошившаяся из-за тени мотылька, но нетерпение вновь берет свое ― спрашивает:
― Долго еще, старик?
― Нет, готовь топор. Чудовище уже близко, и если ты хочешь прославиться, не стой как глыба, следуй за мной.
И с этими словами Сеятель повел своего спутника вдоль кривизны угрюмых скал. Остановившись возле высоченной расщелины, крякает от неожиданности, так как выразительно вспомнилось как лихо приходилось когда―то просачиваться сквозь нее на волю, спасаясь от ведьминого огня.
― Здесь, ― проговаривает тихо.
Верзила тут же решительно отодвигает колдуна плечом, не без труда проскальзывает внутрь, и только после этого тянет за собой секиру. Отчетливо послышались удаляющиеся шаги, глухой шорох возни прервался стуком металла о камень, он, в свою очередь, был заглушен зычным ругательством.
Вознеся в небо молитвенные глаза, Сеятель мотнул головой, выговаривает:
― Недоумок несчастный... Точно пришел за собственной смертью.
Руки его оперлись о гранитные края, в темноту просовывается лишь голова. Собрал силы в легких для хлесткого крика, но тут же и выдохнул от неожиданности, поспешно отступая в сторону. Рык чудовища, эхом вознесенный, прозвучал пугающе близко, затряслась и скала, как показалось колдуну. И ничего не было удивительного в том, что он снова увидал своего молодого спутника: белый на мужественном лице он уже половчее проскальзывает сквозь расщелину на свет божий, прижимая к груди секиру что тот дражайший амулет.
― Да, да, да... Он уже здесь, не страшись, о славный охотник! ― весело проговаривает Сеятель, издевательски ухмыляясь. Сам же срывает с пояса мешочек, ловко вытряхивает семена на ладонь, остроносый туфель проводит по земле символическую линию.
Видя приготовления колдуна, похрабревший верзила в решительности выдвигает подбородок, а секира, ловко покрутившись в сильных руках, хищной птицей возносится над головой, отображая на острии первые блики восходящего солнца.
*****
Жиловыл все слабеет и слабеет в схватке с более свирепым чудовищем чем он сам, по прежнему проклиная ненавистную цепь. А голод с злорадством победителя продолжает издеваться, заставляя его бессмысленно трепать зудящими клыками не только привязь, но и стены с валунами, особенно досталось деревянному мостку, от которого остались лишь щепки. И теперь, он не мог подобраться к прикованному вассалу, чтобы снова попытаться дотянуться до плоти, отдать все силы в последнем рывке. А в бешенстве вскакивая в воду он лишь поднимал фонтаны брызг, они чудом благолепным всегда накрывали несчастного пленника. И вот вам, жизнь в этом мире может проявляться и в такой причудливой форме ― в виде человекообразного существа, старающегося поглотить каждую попавшую на него каплю, поэтому извивается в безобразном зрелище, конвульсии терзают лицо, но продолжает исступленно всхлипывать, безумец. И не умирал.
Смерть была ближе к Жиловылу. Но... когда уже настала пора уходить надежде, неудержимая дрожь охватывает туловище, как будто сладкое предчувствие оседлало зверя, заставив сердце проявится в галопе, а слух обостриться до невозможности. Даже голод слегка отступил, чудо, вихрем уже спешившее сюда, не даст ему доконать чудовище.
И вот началось. Колдовские силы Тизаны начали покидать подземелье, пробил и их час, уже через несколько секунд растворятся они в серости угрюмых скал, как когда-то последний вздох создательницы, ну что ж... прощайте таинственные фибры могучего искусства, последний оплот перед свистопляской ничтожных чудотворцев! Жиловыл ждал, затаив дыхание, но не заметил появления на стене знакомой расщелины, а ведь даже малейший шорох не удосужился обнаружить себя в этой пещере. Ну а затем, со стены сваливаются угасшие факела, следом и кандалы раскрываются на руках у несчастного пленника, швыряя его о землю словно торбу с ненужным хламом, так что он только чудом не сломал себе хрупкую шею.
Но главное ― цепь, эта прочная ненавистная привязь, державшая в плену Жиловыла, отпускает его, стучит радостным эхом об затертый лапами гранит, словно сама неистово мечтала отделиться от демонического существа. Но все равно, проклятая, оставила память о себе в виде ошейника, свитого с десятка мощных звеньев, но не очень то сейчас его это волновало: стоит не дышит, шерстинка не колыхнется на мощном крупе. Но реальность встряхивает его, так что в испуге отскакивает в сторону от свалившийся цепи, словно боялся что та змеиным броском обратно воссоединится с ним.
Не оглядываясь бросается к выходу, и уже по ту сторону расщелины столбняк снова на некоторое мгновение спутывает все порывы. Он учуял на верху людей, и в последующий миг взрывается в бешеном рыке, уверовав что эти пришлые могут оказаться преградой между ним и выходом из подземелья. Воля, забытая сладкая воля настойчиво зовет к себе, будто новая хозяйка, которой нельзя не подчинятся, и он побежал, помчался к свету.
А что же вассал... думаете лежит пришибленный и беспомощный у стены? Ну ― нет, это не про него, ведь столько выстоял перед смертью... ну не может все это оказаться напрасным! Не захлебнется он сказочной водою, которой никак не может насытиться, и не утопнет в ручейке, хотя и падал в него, греб волны к себе охапкой, ими укрывался. Словом, купается он в счастье сейчас, и бедолага не понимает что это с ним происходит не в бреду, и что не стоит опасаться очнуться из-за очередного яростного броска Жиловыла. Ну а в самом ли деле он такой безумец? Смотрите: отчего-то он оказался на противоположной стороне ручейка, и теперь помалу двигается в сторону расщелины, словно его тоже настойчиво подзывает сладкая воля. Но, хотя он это делает неуклюже, на четвереньках из-за слабости ног, будьте уверены: он добьется своего, зазря что сейчас выглядит этаким диковинным существом, а не человеком способным к здравому рассуждению.
*****
Молодой охотник отличался храбростью, ему многое пришлось повидать в жизни, тем более пережить. Но и его закаленный рассудок дал трещину от натиска такого демонического создания как Жиловыл, заставив отскочить от прорехи в скале на приличное расстояние. Секира так и осталась валяться там покинутой, сам же крутит бычьей головой, как будто по ней съездили обухом со всего маху. Ну а Жиловыл лютует. Он не может протиснуться сквозь узкий проход, и в мгновение ока растерзать наглых людишек, и поэтому беснуется в рыке еще больше. Мощные бока с удвоенным усилием лупят неподатливый гранит, оскаленная пасть вдруг да и прильнет к просвету. Сверкнет огненной злобой глаз, да и пропадет на мгновение, клыки тогда, чуть ли не высекая искры, скребут неровные края расщелины, оставляя борозды.
Спокойным оставался лишь Сеятель, подойдя ближе к скале, нарочитым жестом указывает на бесноватого зверя, явная насмешка преобладает в словах обращенных к охотнику:
― Ну что же ты медлишь, мой храбрый спутник, войди в логово зверя и убей его, отруби его проклятую голову как и обещал!
Но не стоит ожидать быстрого тем более хлесткого ответа от молодого. Еще толком так и не очухавшись, с опаской подходит ближе, невозмутимый вид колдуна придает и ему немного уверенности, в следующий миг нагибается, и уроненное оружие оказывается у него в руках. Но в этот момент лютующий Жиловыл вскидывает в прореху когтистую лапу, разнося горсти камней во все стороны, чем снова вызывает жуткую панику. Даже Сеятель с опаской отходит.
Но великан берет себя в руки, гневом воспламеняет храброе сердце, в конце то концов ― не пристало такому знатному охотнику как он бояться зверя, каким бы дьявольским отродьем он не оказался, тем более если сейчас монстр отделен от его праведного гнева надежной преградой. Поэтому вновь оказывается возле расщелины, решимость заставляет поднять секиру над головой. И когда Жиловыл в очередной раз выбрасывает вперед большущею лапу, все-же ухитряется с размаху вонзить в нее доведенное до совершенства лезвие.
Взревев так, что затрепетали волосы у охотника, позеленевшего лицом от воодушевления, Жиловыл вырывает из его рук секиру и, перед тем как лапа освободилась от острия, ломает древко о края расщелины. Ну и тут началось. Казалось, целый клубок дьяволов завертелся по ту сторону: оглушающий рев, мелькание клыков, кромсавших гранит, дрожание скалы под неимоверным натиском, и цокающий грохот ― все окутывается взбудораженной пылью, будто и в правду внутри уже начался камнепад. А когда она слегка рассеялась, верзила уже стоит напротив клубившегося прохода, секира с обломанным древком решительно переходит из руки в руку, а сам напустил на себя такой свирепый вид, что не оставалось сомнений: если кому-то и суждено сокрушить самого дьявола, то этим героем несомненно окажется он.
Зря он ерепенится, зря красуется в удали молодецкой, впору и к стенкам прохода присмотреться, даже ловкий колдун опасливо отступает, в решимости зажимая семена в кулаке. Он то отчетливо заметил появившееся на стене характерные трещинки. Да и знал он давно, что расщелина была когда-то широким природным проемом, а появляющиеся трещинки это всего лишь старая усеянная мхом кладка, дело рук человеческих, как впрочем и щербатые ступени, уводящие в пагубное подземелье.
И в этот момент Жиловыл делает последнее усилие, кладка не выдерживает и разлетается во все стороны внушительными ошметками. Они первыми оглушают незадачливого верзилу, боль огнем разливается по телу, а ведь оно еще пока не отведало мощи клыков взбесившегося зверя. Но он не налетает на него в атакующем прыжке, нет... знает: никуда от него человечишка уже не денется. Приблизился вплотную, и дышит смрадом смерти, пасть заклинило в жутком оскале, и потребовалось несколько секунд чтобы пелена ярости сошла с демонических зрачков. И, похоже, это были последние секунды для охотника, дарованные жизнью, затем Жиловыл ударяет его лапой, так что высохшей пушинкой отлетает прямо к ногам Сеятеля.
Но прежде чем скачком настиг поверженную жертву, коварный колдун рассыпает перед оскаленной пастью семена. Вспыхнувшая дымчатость живо насылает паралич на все порывы зверя, гасит адское кипение в сердце, бесчувственной глыбой заставляет рухнуть оземь.
Ну а в следующею секунду пространство заполняется неудержимым старческим хохотом. Это Сеятель и вправду наслаждается, любуясь как его спутник извивается и вопит во все легкие под придавившим его бесчувственным чудовищем. Он делает несколько шагов в сторону, чтобы получше полюбоваться столь восхитительной картиной. А что до целости рассудка злополучного охотника так сейчас впору и засомневаться: долгое время он в припадке извивается под Жиловылом, посылая в утреннее небо бесчисленные гримасы ужаса, а голос его силен и звонок, поэтому здешнее эхо долгое время развлекалось тем, что многократным перепевом перебрасывалось жалобными воплями по всем закоулкам высоченных скал. Но вскоре успокаивается, осмысленность вновь засуетилась в глазах, и он с трудом принимается выбираться из под туши, не забывая охать и материться.
А Жиловыл по прежнему не мог пошевелиться. Хотя жизнь по прежнему бурлит в нем яростью и негодованием могучего зверя, гордость которого только что покоробили. Об этом красочно молвят открытые глаза, в них по прежнему беснуются кровавые нити, не смотря на неспособность двигать зрачками.
Наконец-то молодой оказался на ногах. Как-то неуверенно держат они сейчас хозяина, согнувшегося в три погибели, одна рука прижата к груди, другая, подрагивая самым дрянным образам, пятерней смазывает кровь, сочившеюся из порезов на лбу.
― Что, удалось одним пыхом отрубить зверю голову, а? ― злорадствует колдун, подталкивая к нему ногой секиру.
Несколько секунд верзила смотрит на него непонимающе, затем пробует подобрать свое оружие, но глухой стон тут же вырывается из груди, а гримаса боли, казалось, облюбовала мужественное лицо, решив запечатлеться на нем навеки. Так что не получилось взять в руки секиру, зато на поясе в ножнах болтается этакий резак, сотворенный в деревенской кузнице. И вот он уже в решительной руке охотника, вновь начавшего воспламенятся праведным гневом, и острие уже направленно в сторону обидчика. Только теперь парень смог как следует рассмотреть поверженного противника. Оценив размеры и устрашающий вид чудовища, осознает какой участи только что избежал, и на этот раз вздох облегчения а не стон вырывается из груди, сумел произнести:
― Ух, зверюга адова, чтоб тебя...
Падает на колени перед огромной головой, застыв некоторое время всматривается в демонические зрачки, словно очарованный бурей пламени и мглы. Но затем встряхивается от наваждения, поднося нож ближе:
― Попрощайся с глазищами, проклятый!
Но в следующею секунду оторопь накрывает его, пришибленный взгляд устремляется к проходу в скале. Сеятель же, видя его реакцию, и себе оборачивается, недоумение появляется и на его лице, произносит:
― Немыслимо... этого просто не может быть, возьми меня черти! ― И обратившись к чумовому взгляду охотника добавляет: ― Он еще жив, проклятый, жив...
Из отверстия в скале на свет божий выбралось странное существо, походившее на человека. Стоит коленями на груде камней, голова болтается из стороны в сторону, прячет глаза от восходящего солнца. Но если это человек, то явно безумец: длинный, худой до крайности, редкие лохмотья укрывают туловище. А неопрятная седина и сеть причудливых морщин возвещают: перед вами столетний старик, и только большие карие глаза вдруг да и сверкнут в возражении. И, кажется, они уже притерпелись к солнечному свету. Он замечает колдуна, вскрикивает что-то невнятное, и машет расцарапанной рукой.
― Вот тебе и вассал, ― вздыхая проговаривает колдун.
― Угу, ― согласился охотник, поднимается на ноги, по прежнему сжимая в руке нож.
С чем соглашался, парень и не задумывался, и Сеятель бросает на него недоуменный взгляд, но тут же вновь оборачивается к скале. Полуслепой вассал покачивается уже на ногах, и хотя дрожь от слабости охватила их, все же умудряется сделать те несколько шагов, отделяющих его от людей. Промычав околесицу перед колдуном, вновь падает на колени. Крючковатые пальцы хватаются за шерсть поверженного чудовища, жмут в остервенении, восторг и мстительность отчетливо угадываются в диком вопле.
Подбираясь к голове зверя, натыкается на охотника, и блестящее лезвие резака враз заставляет отпрянуть. Некоторая доля осмысленности мельтешит сейчас в его глазах, но в следующею секунду они начинают мигать от натиска вероломных слез, судорожные рыдания затрясли им словно безобразной куклой. Дрожащая рука жалостным жестом потянулась к зрачкам Жиловыла с вероятным намерением прикрыть их... но в следующею секунду больной рассудок делает скачок. Теперь вассал пылает гневом, силы сумасшедшего заставляют подорваться на ноги, набычившись напирать на молодого верзилу.
И прежде чем оторопевший охотник успел осознать что происходит, безумец с боевым воплем бросается на него, худые руки цепко хватают врага за горло. Охотник покачнулся, делает неуклюжий шаг назад, кричит скорее от брезгливости нежели от ужаса. Наступив на рваный камень, валиться с ног, вскрикивает на этот раз от боли, руки хватаются за вывихнутую ступню. Решив прикончить чертового безумца одним ударом, верзила вскакивает, словно пушинку притягивает обидчика к себе, но... когда же тот успел подобрать проклятый нож?! Ах, лучше бы этому охотнику прийти в эти скалы безоружным!
На самом деле, это смерть он подтянул к себе, острие ножа блеснуло в сознании лишь тогда, когда по животу расползлась невыносимой жгучестью обидная боль. Недоумение разлилось по лицу парня, руки становятся липкими кровью, все вмиг забылось, а весь ужас происходящего заставил свалиться на колени и в отчаянии взреветь в небо. Даже черствому Сеятелю стало не по себе, когда различил в глазах у него слезы, было ринулся помочь, но в следующий момент понимает: не отнимешь эту добычу у смерти, стоит уже наверное рядом и мурлычет заупокойную 'какой молодой да уж мой'.
― Глупая смерть, ― проговаривает он в волнении, но в следующею секунду встряхивается, и уже уверенней, с прежним цинизмом добавляет: ― Но каков человек такая и смерть, правда, о славный охотник?
Истекающий кровью парень лишь молит взглядом о спасении, но затем валится набок, подгибает ноги, молодое сердце, отстукивая последние удары, прощается с этим миром.
Ну а вассал, вдохновенный кровожадностью, что тот опытный убийца уже подкрадывается к колдуну, глаза прищурены, оскал ошеломляет мерзостью, а руки до посинения сжимают окровавленный резак.
― Откуда только силы берутся, ― изумляется Сеятель, осторожно отходя в сторону. Заветный мешочек быстро появляется в руках, семена летят в безумца.
И, ясное дело, вассал валится с ног, успевает охнуть перед параличом, но не успевает оттолкнуться подальше от Жиловыла, вот же: страшная морда совсем рядом, а лютующие зрачки смотрят прямо на него. Нависнув над поверженными, колдун некоторое время задумчиво любуется содеянным, рука под довольное покрякивание делает решительную отмашку:
― Вот и смотрите друг на друга, любуйтесь, исчадия ада, а мне пора.
Но на пол пути к скале замирает, смущенный внезапной мыслей оглядывается, совестливый взгляд устремляется к умершему охотнику. Вздохнув, мысленно обругал себя за душевные капризы, не спеша возвращается.
― Чтобы чего доброго не сожрали с голодухи, ― проговаривает он над трупом, бросая в него худым мешочком. После этого поспешно удаляется, только спина и мелькнула в разорванном проеме.
А что произошло дальше с охотником так никто и не увидел. Но это и к лучшему, ни к чему простому смертному созерцать как всполошившиеся в мешочке черви, учуяв добычу, вдруг да стервенеют, мигом пугающим рассеиваясь по всему телу. Неестественно быстро они разделили между собой плоть, солнце не успело даже выпереться подальше на достаточную высоту неба, а от бедного парня уже ничего не осталось, лишь белеющий скелет припадает пылью, не сумев толком просохнуть.
Ну а Жиловыл и вассал продолжают лежать рядом, никак не могут сбросить с себя коварный паралич, сила воли им в этом не помощник. Неспособны даже среагировать на колдовское деяние мало-мальским движением, а ведь жизнь бушует в них что тот зверь в тесноватой клетке. Да еще и непрерывно смотрят друг на друга, хотя бы этого не в силах избежать, и это оказалась еще та пытка, грозившая перерасти в нечто невероятное. Нити в зрачках Жиловыла уже который раз сатанеют взрывными молниями от человеческого взгляда, свободного от хоть какого нибудь страха, ярость и там отчетливо огрызается непременным отражением.
День выдался долгим. Солнце уже давно покинуло зенитные высотки, спускаясь с неба багровеет от натуги. Между скал уже серело. А взгляды двух существ все продолжают бесноваться, но уже по иному схлестываются выражениями. Неописуемым чудесным образом они поведали друг другу нечто сокровенное, только что зародившееся, две жизни переплелись и... все-таки вспыхивает в их сознании та призрачная нить, накрепко повязывающая обоих. Она наверняка не уступит в прочности заколдованным цепям ведьмы Тизаны. Вечер... и Жиловыл первым на мгновение закрывает глаза, хриплое короткое рычание даже сумело вырваться из оскаленной пасти, но пока еще оказалось слишком слабым, чтобы удостоиться внимания недремлющего эха. Все верно ― коварный паралич постепенно отступает, возрожденное новыми капризами бытие уже зависает над ними невидимым облаком, смело обещая новые необычные пути и множество немыслимых встреч.
*****
С нехорошим настроением возвращается домой деревенский мужик. Хотя день выдался удачным, очередной раз удалось сбыть товар на городской ярмарке, давно такая хорошая выручка не посещала его карманы. Но то был день, сейчас же вечер собирается уступить место звездной наследнице, филины и совы уже вовсю ухают по всему лесу, будто насмехаются над ситуацией в которой он оказался. Да, конечно глупо возвращаться домой пешком, а не на повозке, карманы теперь пусты, хорошо хоть одежду оставили... проклятые разбойники!
Да что там одежда, жизнь ― вот что главное, почему-то северные душегубы удовлетворились лишь тем, что милостиво отвесили пинка неотесанной деревенщине, и дальше двинулись в глубь уже на его телеге. Хотя не в их правилах оставлять жизнь ограбленным. Безусловно, мужик поблагодарил небеса за чудо, складывает в уме историю, которую собирается поведать близким, воспевающей его храбрость и смекалку. Но, не ведает, бедолага, что не отпустит уже его сегодня смерть, пока что просто играется с ним, пусть себе мечется обреченной мышью, возомнившей себя хитрее кошки.
И в самом деле, ведет себя как та загнанная мышь: взъерошенный, с бегающими от страха глазами, он то и дело юркает в кусты, заслышав впереди подозрительный шум. Да еще и месяц сегодня на зло такой яркий, из-за него рассеянные повсюду тени дивными зверями снуют по дороге, наступают сзади, наверняка что-то или кто-то прыгнул бы ему в спину, если бы так часто не оглядывался.
Ах, как же долог путь, если ты без лошади, топаешь на своих двоих. Да еще и на пустой желудок, хотя не в голоде дело, мужик вновь обжигается душевной обидой, вспомнив об отобранном бурдюке. Снова тот прекрасным образом мелькает у него в голове: большущий, почти полный, такая ноша совсем не была бы ему сейчас в тягость.
Прошло не так много времени, а он уже чувствует себя смертельно уставшим, а тут еще луна впереди выперлась прямо на дорогу, слепит коварная из далека. Впереди ожидается крутой поворот, уводивший в склон, там можно избежать ее столь пристального внимания, но мужик решает передохнуть здесь. Подходит к ближайшему дереву, замирает сидящим в траве, прищуренный взгляд его тут же и приманивает луна.
И немудрено, что начинает различать причудливые образы: размазанные рыбины проплывают по небу, но такие большие, что вскоре упираются в край, крутым разворотом сунут в обратном направлении, но тут же становятся маленькими, и необъятная высь усеивается вездесущими пятнышками. Луна тут же вздрагивает, заставляет их осыпаться в лес и на дорогу. Еще, прямо из под земли впереди вырастает тень громадного зверя, отчетливо видно как блестит его шерсть, важно шевелясь под лунными лучами. Он делает шаг, другой, глаза вроде бы возгораются красными нитями, а еще звонко вскричала разломленная ветвь, попавшая под большущею лапу.
Здесь реальность и лупит обухом мужика со всей мочи. Но не выскакивает в ужасе, не несется сломя голову в лесные чащи, паралич надежно приковал его к дереву. Но даже дышать перестает от страха, словно зачарованный смотрит на медленно приближающуюся гибель. Оставалось только вообразить себя невидимым и молиться.
И наверняка молитве удалось кого-то нащупать в звездном небосклоне, поэтому снова смерть взяла да и обошла его стороной, но вряд ли решила уходить далеко, проказница.
Жиловыл уже давно учуял этого человечишку, слишком резкий запах от него исходит, в пору было и поморщится от отвращения, если бы умел. Так омерзительно не вонял даже тот выводок диких свиней, недавно изничтоженных в угоду чудовищному голоду. Так что проходит мимо, только и покосился на трясущегося страхом мужика.
А ты трясись, человече, трясись, изнемогай в неведении: заметит или не заметит, растерзает или не растерзает... ух, как страшна и огромна пасть, как же не хочется испытать на себе ее ярость! Ты же, конечно, не узнаешь в этом громадном звере того замызганного щенка, которого не раз трепал за шкирку, ах как бы ты удивился! Не думал той ночью, когда бросал на произвол в лесу своего питомца, что еще когда нибудь с ним повстречаешься, да еще и в таком обличье.
Все же, чудовище миновало его. Но рано расслабляться, сердце продолжало держать панический ритм. За зверем сгорбленный фигурой плетется худобокий человек, бормочет в ноги порывистую чушь. При свете звезд хорошо заметна его абсолютная седина, но эти лохмотья... это же просто жуть, последний нищий не станет носить на себе такое. Но зато, в руке зажат нож внушительных размеров, лезвие возьми да и сверкнет лунным отблеском. Мужик охватывает руками дерево, прижимаясь щекой к коре, глаза зажмуриваются, душа закипает в молитвах.
Следующие секунды показались вечностью. И вот тогда, когда уже казалось беда миновала, мужик оживает, осторожно оглядывается, и щемящий ужас тут же гасит все надежды на лучшее. Спутник чудовища стоит сейчас посреди дороги, и самым жутким образом смотрит на него, рот открывается в издевательском оскале когда ловит его взгляд. В следующую секунду нож выразительным жестом мелькает возле горла, сам взрывается в истерическом хохоте. Даже глупый филин пугается так, что тут же в ответ отхохотал подобное, находясь, казалось, прямо над мужиком. Ну и этого хватило, чтобы тот наконец-то вскочил на ноги и бросился в кустарник, только спина и мелькнула последний раз при лунном свете.
Давно так не приходилось бегать. Кусты, высоченная трава, да и валявшийся сухостой не могли для него оказаться серьезной преградой. Все казалось что за ним гонятся, даже отчетливо слышен треск позади, так что пришлось ощутить себя марафонцем и удесятерить усилия. Но скоро падает с загнанным дыханием, безразличный уже к смерти, в каком обличье она сейчас к нему бы не подошла. Но проходят секунды, а его по прежнему никто не спешит резать или рвать большущими клыками. До того дошло, что мужик вновь уверовал в свою счастливую звезду, и в небо тут же устремляется его бессмысленная улыбка. Лежит некоторое время в траве, складывая в уме все ту же историю о своих приключениях, единственное что на сей раз принесет в родные стены. Как же сильно в этот момент захотелось оказаться дома, даже душа заскулила наперебой с пустым желудком. Очумело вращая головой, вскакивает на ноги. Сообразив, что необходимо возвратиться к дороге, слегка мешкает, но образ родного очага помогает сделать первые решительные шаги.
Но не уйдет мужик далеко. Пронзительный плач ребенка вдруг да колыхнул лесную атмосферу, заставив его в оторопели уставиться в ближайшее дерево. Не успевает подумать, что это ему послышалось, как ребенок уже заходится в капризном реве, будто чувствует близость человека. Ну это уже слишком! Мужик разрядился руганью, в первую очередь наседая на проведение, дарившее ему сегодня столько немыслимых встреч и впечатлений. Бьет ладоней лоб, как бы вышибая наваждение, но реальность заставляет двинуться в сторону плача, отодвинуть кустарные ветви.
И правда, это ребенок сейчас лежит на полянке. Блики звездного неба достаточно сумели вырвать его из лесной серости, чтобы показать: детеныш совсем мал, извивается беспомощно в неприглядной пеленке, в такт жалостливого плача машет крошечными руками.
Очередная оторопь заставляет мужика взглянуть на небо, затем боязливо оглядеться по сторонам. Рассудок требует разъяснений, но попробуй ка здесь пойми что нибудь, а тут еще и гнильца в душе всполошилась, советуя развернуться и быстренько отправиться своей дорогой. Но грубое мужицкое сердце не устояло, дрогнуло, даже такая паршивая совесть никогда бы не простила если бы отступил. Поэтому с горестным вздохом ступает на полянку и, поражаясь своей смелости, вскрикивает:
― Да кто нибудь, ау!
Но и эхо ему не ответило, а детский плач усилился до невозможности. Не было времени рассуждать о подлости человека, оставившего его в лесу на произвол, поэтому откидывает все сомнения и подходит ближе, руки тянутся к несчастному малышу.
В этот момент плач прерывается, ребенок открывает глаза, маленькие руки необычным образом пропадают в пеленке. Нет, уже не лицо невинного дитя сейчас смотрит на мужика, жуть как оно возбудилось синими жилками, пульсирующих меж кривизной глубоких морщин. Глазки завораживают черной пустотой, а ротик, тот самый миленький младенческий ротик, возьми да превратись в леденящий душу оскал. Сердечная боль первая поражает злополучного мужика, а дальше... дальше смерть настигает его ― наигралась коварная. Он вряд ли понимал, что происходило после этого, последним желанием в жизни было неудержимо кричать, но удушающие спазмы вцепились в горло, лишили его и этого.
Малыш перестает прятать свое истинное туловище, как-то совсем легко распростертые по земле крылья жуткого плаща сбрасывают с себя маскирующие оттенки все той же земли, травы и вялости разбросанных вокруг прошлогодних листьев. Зато в азарте зашевелилась мозаика клыков, лишь на секунду замирает, чтобы дать возможность несущим крыльям взметнуться в верх и заключить в объятия человеческую плоть. И лишь спустя несколько секунд демон отпускает изрубленную жертву, отходит назад, любуется, нечистый, своей работой. Клыкастые крылья измазаны кровью, зато белоснежная пеленка и ангельское личико по прежнему чисты, так же как и его сущность перед адовой природой, неустанно подстрекающей всегда мстить этому миру по любому поводу.
*****
Красиво и таинственно смотрится в ночи разухабистое пламя, языки так и стремятся слизнуть с неба побольше звезд. Так кажется если смотреть из далека, да и удивиться при этом: кому это в голову пришло развести костер считай что на перекрестье.
Если ступать по самой широкой полосе этого раздорожья, попадете в деревню, вот же они ― домики и пристройки, их как будто ветром разбросало внизу. А если двинуться в обратном направлении скоро углубитесь в ночной лес, если вам так это необходимо, ведь можно двинуться и вдоль него. Для этого и существует узкая колея, держащая на почтенном расстоянии таинственные рощи благодаря извилистому лугу.
Еще у костра витает задушевная песня, сладкий девичий голос, явное дело, рассказывает о несчастной любви. Надрывные нотки неспешным отголоском уходили в ночь, при этом успевая задевать тонкие чувства слушателей. Что из того, что слушатели могущественный чародей и демон, они тоже умеют наслаждаться простыми человеческими слабостями. Ида это хорошо знает, поэтому и старается в пении, а когда закончила, абсолютная тишина обнаруживает себя, и лишь спустя несколько секунд вновь засуетились разнообразные шорохи подлинной ночи. Поправив за спиной внушительную косу, девушка поднимается на ноги и подбрасывает в костер порцию хвороста, так что потревоженное пламя сплюнуло искрами в сторону беленького старичка.
Но тому все нипочем, сидит на наковальне, подперев рукой подбородок, грустный взгляд буравит землю, пробиваясь через косматость смачной седины.
― Что опечалило тебя так, старый, ― послышался твердый голос чародея, ― неужто жалко дуралея, потерявшего возлюбленную?
Гюльфир лежит неподалеку, руки за головой, глаза устремлены к звездам, спина же чувствует целебную прохладу молодой травы. Тени от костра оттачивают его и так уж дрянной профиль, прыгают по груди, прикрывая многочисленные язвы.
Встрепенувшийся старичок оборачивается к нему, мешкает секунду, но затем рука вздрагивает в решительной отмашке:
― Знаете, хозяин, вот слушаю я молодушку и думаю: вот прожил я долгое время на земле, а такие истории встречал лишь в песнях и сказаниях, бывает ли вообще подобное в жизни, а?
И пытливо поворачивается к девушке. Ида вспыхивает лицом под стать возмущенному костру, руки вновь хватаются за косу:
― То что ты старый сухарь, и никогда не испытывал высоких чувств, не означает, что любви не существует..
― Высокие чувства... ты хоть сама понимаешь, что это такое, дура?
― Получше некоторых нечистых!
― Ну и иди целуйся с деревом, видишь, вон оно, совсем зачахло от любви к тебе бедолага!
И мерзко хихикает, трясущая рука указывает в сторону леса.
― Сам целуй свою наковальню, надеюсь твоя подружка ответит тебе взаимностью!
Но девушка быстро успокаивается, вновь поудобнее устраивается у костра на распростертой скатерти. Улыбнувшись в небо, чародей поворачивается в траве набок, подпирая рукой голову, взгляд выхватывает из пелены костра образ седого демона:
― А и в правду, Хид, неужели за столь долгую жизнь так и ни одной женщине не удалось затронуть твое сердце?
Старичок же скривился, нервно взмахивает рукой.
― Понятно... ну тогда мне тебя истинно жаль, старый. Но еще больше Альвира, ведь ты, считай, прожил долгую жизнь, а он... ему и шанса не дали на хоть какое то знакомство с этим миром, не то что испытать в дальнейшем высокие чувства.
― А что с ним случилось, мэтр, давно уже хотела спросить, ― всполошилась интересом девушка.
На что чародей лишь милостиво взмахнул в сторону старика, вновь переворачивается на спину. А тот нервно заерзал на наковальне, сквозь старческое кряхтенье молвит:
― Да что там могло случиться... случились, я бы сказал, высокие человеческие чувства ― подлость и мерзость. Родился у одной счастливой семьи долгожданный малыш, который вскоре оказался не таким уж и желанным. Хотя и весь такой обычный и здоровый, но... решили от него избавиться, и избавились.
Но не оставили малышу и шанса выжить. Подбросили бы к добрым людям, гляди было бы все по иному, а так: помойные собаки первыми добрались до него чем какой нибудь добросердечный человек. И знаете, даже такие еще толком неокрепшие рассудком малыши способны проклинать целый мир, когда их плоть терзает стая голодных собак. Ну и все здесь сошлось... хозяева бездны не могли не откликнуться на такое детское отчаяние, ну и вот вам, пожалуйста ― демон, который никогда не уставал и не устанет мстить этому паршивому миру.
Услышав такое, Ида некоторое время смотрит на него большими глазами, но впечатление заставляет проговорить:
― Даже не могла подумать... Да неужели есть изверги способные на такое?
Старичок кивает, а чародей лишь смеется на такую наивность:
― Еще и не такие изверги водятся на этом свете, правда, Хид? Ты ведь тоже не лик доброты и света, любишь губить человеческие души!
― Да, но я ― демон, ― старик подскочил на наковальне в горделивом порыве, ― а это мое призвание губить души, а не тех, которые на протяжении всей жизни готовят эти свои паршивые души к светлому переходу!
― Ну а с тобой то что приключилось? ― едва не вскричала крайне впечатленная девушка.
Старичок тут же скис и замялся, зло зыркает на нее. Но властный голос хозяина не позволил взорваться в грубости:
― Давай, давай рассказывай, старый, как тебя угораздило стать демоном. ― И вновь смеется, на этот раз явственно глумливо.
― Ну а я покуда знаю. Я был мельником, жил в своей мельнице на отшибе, поближе к ветру, вот меня и сожгли вместе с ней... живьем.. эти люди хорошие, посчитав меня пакостным колдуном.
Гюльфир приподнимается с травы:
― Я знаю, почему тебя сделали демоном, потому-что ты старый надоедливый ворчун, такого еще и поискать надо!
Смеется чародей, наслаждается, а вот девушка напротив, уже другими глазами смотрит на старичка, в них и печаль и жалость, и трепет истинного девичьего сердца. Сам же Хид заискивающе скалится щербатым ртом, но, видимо, некоторая доля смятения охватывает его, ведь отчего-то хватает кривую ветвь, и с остервенением принимается ковырять тлеющие головешки.
― Мельником... надо же, ― проговаривает девушка, ― так значит ты людям добро, а они тебя... ну а при чем же здесь твоя вечная ноша, наковальня эта дурная?
Ну а здесь чародей хохотнул так, что вспугивает эхо, стелившееся над лугом. Старичок и себе хихикнул, роняет ветвь в огонь, нарочитое равнодушие так и веет в его жестах и в последующих словах:
― Ну это уже каприз хозяев бездны, проклятые наверное слегка перепутали, приняв меня также и за кузнеца. Те тоже селились на окраине, чтобы ненароком не сгорела деревня от огня их кузниц. Их то тоже частенько добрый люд принимал за злых колдунов и чинил суд праведный. Но ничего, я уже так привык к этой рогатой подружке, что непременно сгинул бы, разлучи вдруг нас с ней.
И после этих слов игриво хлопает ладонями по краю наковальни. Хотел еще что-то добавить, но пронзительный совсем близкий свист возносится в небо, пугая звезды да и путников у костра тоже. Ида вскрикивает, оказывается совсем близко к чародею, а вот словоохотливый старичок в мгновение ока растворяется в ночи, словно и не было его, лишь только плащ белесого цвета остался лежать на наковальне ― жеванный и потертый. Один только Гюльфир невозмутимый, не оглянулся даже когда за спиной явственно зазвучали шуршащие по траве шаги.
Несколько секунд понадобилось незнакомцу чтобы добраться до костра и предстать перед глазами путников, лишь только единожды замешкался, чтобы обернуться и четко уловить скрип телеги, выезжающей из леса после его сигнала. И все верно, это ― разбойник, стоит лишь взглянуть на его наглую харю чтобы удостовериться в этом. А здесь еще и огромный топор в решительных руках ― вон какой причудливый узор поблескивает в бликах костра, как бы утверждая, что лезвие это может в любую секунду ужалить не хуже изображенной на нем извилистой змеи. То, что разбойник захожий говорило его одеяние: мешковатые штаны и шерстяные накидки были слишком жаркими для этих мест, да и густая шевелюра под стать взлохмаченной бороде подтверждали догадку: радужный гость прибыл из северных земель.
― Вечер добрый честному люду! ― весело проговаривает он. ― Не откажите ли честному человеку отогреться у вашего костра после долгого пути?
И гогочет что заправской забулдыга.
― Такому уж и честному? ― поинтересовался по прежнему невозмутимый Гюльфир.
― А как же, да храни меня небеса! ― вскрикивает разбойник. Бегающий взгляд наконец-то останавливается на чародее, харю тут же плющит в брезгливом выражении: ― Фу ты, черт паршивый, прокаженный что ли?
Делает шаг в сторону, едва не задевая наковальню, угрожающе взмахивает топором:
― А куда старикан подевался, а? Ведь только что был здесь, неужели успел дать деру, проклятый!
― Чего?! ― ревет тот, будто мать его обвинили во всех смертных грехах. Но в следующий миг глаза избавляются от бешеной пелены, так как упоминание о девушке заставило вмиг приосаниться и повернуться к Иде:
― А красавица нам понравится!
И вновь гогочет при этом, выбивая пальцами дробь по рукояти грозного топора. Но в следующий миг холодеет в ужасе, так как почувствовал сзади отчетливое постукивание по плечу. Оборачивается, и видит перед собой довольную рожу старичка. А тот, как ни в чем не бывало, стоит уже на наковальне и светит парой оставшихся зубов:
― А ты хоть кто будешь, человече, али охотник, али земледелец? ― тут он со всего маху лупит себя по лбу, обращается к Гюльфиру: ― Хозяин, что же я за растяпа такая, а чтоб меня разорвало старого глупца, это же почтенный свинопас, сви-но-пасс!
― Че-его?!! ― взревел гость так, что даже луговое эхо задохнулось.
Но в следующее мгновение спесь слетает с него, так как пришлось ловить наковальню. Ясное дело, он и не понял как все это произошло: как уронил верный топор, как проклятый старикашка мигом растворился в ядовитом дыме, а в руки ему сама прыгнула тяжелейшая ноша. Он не был богатырем, поэтому с воплем отчаяния пошатнулся, и со всего маху оседает задницей в пылающий костер.
Ну тут ему не позавидуешь, пусть вопит себе во все легкие, имеет право. Да еще и наковальня хорошенько придавливает его, так что печет сверху и снизу. Девушка опять испуганно вскрикивает, взвивается на ноги, скатерть и лакомства быстренько оказываются в корзине.
Гюльфир же и себе неспешно поднимается, пальцы воспроизводят властный щелчок. Так что беленький старичок с уже нашедшей его подмышку наковальней мигом оказывается рядом, опадает на вытянутую руку вялым плащом.
А вот незадачливый гость выкатывается из костра, рвет глотку словно прибывает в аду, зов его подстрекает товарищей. Те и спешат на помощь, погоняя что есть мочи отобранную у мужика лошадь. Один соскочил с телеги, бежит стремительной ланью впереди, успевая помахивать мечом. Словом: свист, ругань, воинственные крики и скрипы готовой вот-вот развалится повозки, как нельзя испоганили очарование тихой ночи. Вот тут то невозмутимость и подводит чародея. Сдвинув брови, шагает навстречу злополучным разбойникам, этаким злым вершителем судьб для них, свободная рука выскальзывает из под белого плаща, в растопыренной пятерне засобиралось в комок синее пламя. Пострадавший разбойник понимает чем дело кончится, поэтому вскакивает на ноги и несется что есть мочи в ином направлении, ночь поглощает его. Но не успевает убежать далеко.
Пронзительный предсмертный крик северянина заставляет Иду вздрогнуть и сжаться под натиском страха. Но отчетливо различает огромную тень, заслонившую звезды, словно это хищная птица вознеслась в небо, отобрав у земли заслуженную добычу. Короткое мгновение, и уже стал различим образ крылатого демона с лицом годовалого ребенка, в когтистых лапах вьется в последних судорогах злополучный разбойник. Девушка зажмурилась, вообразив что Альвиру захочется сбросить тело у костра. Но нет, пролетает мимо в сторону повозки, в самую гущу событий.
А там вдруг возьми да и заглохни все, словно отрубало. Слышна лишь отовсюду бестолковая стрекотня сверчков и кузнечиков. Ну а затем и лошадь соизволила фыркнуть, заскрипели жалобой деревянные колеса. Вскоре появляется Гюльфир, ведя клячу за уздечку, торс его снова оголен, лицо выражает довольство. А вот беленький старичок опять восседает тем еще королем на наковальне, уютно разместившейся в самом конце повозки. Вновь щербато ухмыляется, а прищуренный взгляд устремлен на идущего следом Альвира.
― Откуда они взялись, эти олухи несчастные? ― допытывается у него.
Демон не имел плеч, поэтому не мог пожать ими, полностью растворил в ночи тесно сомкнутый кокон, так что со стороны казалось, что это ребенок в белоснежной пеленке парит в воздухе, точно следуя за телегой. Вот звучит его жуткий голос:
― Да с севера шайка. Они первыми уловили отсутствие пограничных воинов графства, вот и сунули сюда носы. Но скоро придут другие, и вряд ли здешние людишки дадут достойный отпор.
― И мы не всегда окажемся рядом! ― восклицает старик, и хохочет под одобрительное кивание парящего малыша.
Оказавшись у костра, чародей отпускает лошадь в сторону к вожделенной траве, весело смотрит на испуганную девушку, прижимающею к груди большую корзину, молвит:
― Экая ты быстрая, Ида, не бойся... еще немножко и двинемся, видишь какая карета нам досталась!
И показывает на телегу. В эти секунды ближе подходит Альвир, раскрывается крыльями жуткого плаща, так что даже пламя затухающего костра сдувает в ночь.
― Чем порадуешь, дитя? ― голос Гюльфира не смотря на шутливый тон все же дрогнул.
А младенец тут же наполняется огорчением на ангельском личике:
― Я не нашел его, хозяин. Вряд ли колокольчик вообще находится в ведьмином подземелье, я бы почувствовал.
― Тогда где же он может быть?
И вновь здесь демон жалеет что не имеет плеч.
Несколько секунд понадобилось чародею, чтобы все осмыслить, отходит в сторону, лицо изменяется в выразительной судороге.
― Ну, Сеятель, ― восклицает он, сжимая кулаки, ― откуда же узнал, черт старый! Но ничего, сейчас мы пожалуем к нему пока он дома, и он пожалеет, ох как пожалеет!
Сразу же после этих слов, словно зловещим предвидением для Сеятеля, в гуще леса звучит пронзительное завывание. Но не волчье, не может волк отдать столько сил и вдохновения, чтобы выдавить с себя такую демоничность. Хотя вой зазвучал далеко, но отголоски рассыпаются по деревьям совсем рядом, заставляя ночных птиц метаться и беситься в взволнованных уханьях. Гюльфир в жизни не слыхал ничего подобного, недоумение, разлившееся по его лицу, подстрекает Альвира тут же все разъяснить:
― Ведьмин пес бродит по лесу, теперь он сам по себе. Видимо, и на таком расстоянии учуял смерть душегубов, вот и разволновался.
― Ведьмин, говоришь?.. ― Гюльфир чешет себя по безобразному черепу, вновь думает о своем: ― Представляю какие размеры у этой твари... так, садимся в повозку и едем в гости, надеюсь Сеятель окажется радужным хозяином.
― Ага, и как воспитанный колдунишка сразу же преподнесет на блюдце свою душу! ― хихикнул с телеги Хид.
― А ехать далеко, мэтр? ― интересуется девушка, уже успевшая водворить корзину в телегу.
― Нет. Надо попасть на тот край деревни. Где-то там пожарище таверны, вот в ее погребах и обитает проклятый старикашка с дочерью!
Не так много времени прошло как все двинулись в путь. Альвир, ясное дело, первым доберется до сгоревшей таверны, вот же он ― безобразной тенью рассекает звезды, огибая в полете деревню, чтобы зазря не всполошить добрый люд. А телега двинулась вниз, старичок по прежнему восседает на наковальне, взглядом провожая удаляющийся лес, Ида ― на доске, рядом с чародеем, с новой секундой все больше убеждается: лучше было бы отправиться пешком, чем трястись в такой вот карете. Гюльфир же безуспешно подгоняет лошадь. Но та безразлична к хлопанью вожжами по крупу, разнообразие пинков развеселых разбойников еще свежо в памяти, так что вряд ли уже сегодня хоть как нибудь встрепенется в эмоциях, даже если сейчас на спину возьмет да и выпрыгнет сам тигр с выпущенными когтями. Вновь за сегодня лошадь меняет хозяев, но не подозревает, что это еще не край. Знала бы она, что в ближайшее время придется проявиться в образе этакой судьбоносной клячи, держала бы голову горделивее, а не плелась бы с выражением безнадежной дохлячки.