Аннотация: Тема "Достоевский и Ницше" достаточно полно освещена в отечественной историографии.
Тема "Достоевский и Ницше" достаточно полно освещена в отечественной историографии. Авторами, наиболее фундаментально исследовавшими данную проблематику, являются: Л. Шестов, Н.А. Бердяев, Г.В. Фридлендер, Ю.Н. Давыдов, Т.С. Кузубова, И.И. Евлампиев, В.А. Бачинин, В.К. Кантор, И.Я. Левяш, В.Н. Садовников, Д.И. Чижевский, В.Н.Миронов, О.С. Кренжолек и др. В проблемном поле данной темы нас в первую очередь интересует интерпретация текстов Достоевского самим Ф. Ницше в контексте экзистенциальных смыслов бытия личности.
Нужно сказать, что немецкий мыслитель являлся своеобразным почитателем Достоевского. Романы русского писателя, переведенные на французский язык, были настольной книгой Ф. Ницше. Он познакомился с творчеством Достоевского в 1887 г., будучи уже зрелым философом. Впервые имя русского писателя упоминается в его письме к Овербеку 12 февраля 1887 г.
В русской дореволюционной критике было принято считать, что Ницше знал о Достоевском гораздо раньше. В доказательство неизменно цитировалось несуществовавшее письмо Ф. Ницше к Т. Брандесу от 1873 года, где якобы сказано: "Я теперь читаю русских писателей, особенно Достоевского. Целые ночи сижу над ним и упиваюсь глубиной его мысли". Впервые эта апокрифическая цитата из Ницше появилась в одной из статей Д. Вёргуна в издаваемом им журнале "Славянский век" без ссылки на источник. У Д. Вергуна ее заимствует Н. Д. Тихомиров, и она очень прочно входит в обиход критиќки. Слова, приписываемые Ницше, представляют собой явный вымысел. Во-первых, он не мог писать Т. Брандесу в 1873 г., потому что в это время они не знали друг друга. Во-вторых, в 70-е годы в Германии не знали Достоевского, так как фактически отсутствовали переводы его произведений. По-русски же Ницше не мог их прочесть, поскольку не влаќдел языком.
К этому крайне сомнительному "свидетельству" прибегали и некоторые советќские литературоведы. Оно фигурирует в недавно переизданной статье Г. Дзасохова "Достоевский и Ницше" без каких-либо оговорок в комментариях.
Приведенное выше подлинное свидетельство о знакомстве Ф. Ницше с произвеќдениями Достоевского в 1887 году также вступает в противоречие с предположением Т. Манна о воздействии Достоевского на притчу из "Заратустры" о "Бледном преступнике", поскольку книга Ф. Ницше была закончена уже в 1885 г. Правда, и утверждение Ф. Ницше о том, что до 1887 г. он не знал даже имени Достоевского, также вызывает сомнение, если учесть его окружение: сначала Р. Вагнер с его обширными русскими знакомствами, потом Мальвида фон Мейзенбуг - воспитательница детей Герцена, Ольга Герцен и, наконец, Лу Саломе, которая позже много писала о русской литературе в немецкой прессе. К тому же Ф. Ницше вообще проявлял определенный интерес к русской литературе. В его личной библиотеке были сочинения Пушкина, Лермонтова, Гоголя, Г. Данилевќского. Поэтому вполне можно допустить, что Ф. Ницше так или иначе слышал о Доќстоевском. В подтверждение тому сошлемся на курьезный факт, приведенный в статье немецкого слависта В. Геземана, где, кстати, наиболее полно представлены свидеќтельства Ницше о Достоевском. В 1886 г. в швейцарском журнале "Bund" была опуб-ликована упоминавшаяся ранее рецензия Видмана на книгу Ф. Ницше "По ту сторону добра и зла". Под эпиграфом, взятым из "Подростка", стояло имя его автора. Этого Ф. Ницше не заметил, хотя статью Видмана он хорошо знал. Однако эти соображения частного порядка не дают никаких оснований предполагать более раннего знакомќства Ф. Ницше с творчеством Достоевского.
Письма Ф. Ницше к Овербеку (23 февраля 1887 г.) и к П. Гасту (7 марта 1887 г.) свидетельствуют о том, что первыми прочитанными Ф. Ницше произведениями Достоевского были "Записки из подполья" и "Хозяйка" (озаглавленные во французском переводе соответственно "Лиза" и "Катя"). Со своей стороны Овербек рекомендует Ф. Ницше "Униќженных и оскорбленных" - единственную книгу Достоевского, которую он знает, и посылает ему ее во французском переводе. "Униженных и оскорбленных" Ф. Ницше читал, будучи в Сильс-Мария. В переписке, а также в некоторых работах немецкого философа довольно часто упоќминаются "Записки из Мертвого дома", с которыми он познакомился благодаря французскому переводу с предисловием Вогюэ, откуда почерпнул также биографические сведения о русском писателе.
Кроме того, письма Ф. Ницше позволяют предположить, что ему в какой-то мере были знакомы рассказы Достоевского ("Хозяйка", "Елка и свадьба", "Белые ночи", "Мальќчик у Христа на елке", "Честный вор"), вышедшие в 1886 г. в переводах В. Гольдшмидта.
Роман "Преступление и наказание" Ницше упоминает дважды. В одном случае он назван "последним произведением Достоевского". В 1888 г. Ницше сообщает одному из своих корреспондентов: "Французы инсценировали главный роман Достоевского". И здесь речь идет, несомненно, о "Преступлении и наказании", поставленном в том же году в парижском театре "Одеон". Вероятно, Достоевского имеет в виду Ф. Ницше, когда, касаясь последнего романа П. Бурже "Андре Корнелис", он замечает, что тому "дух Достоевского не дает покоя"[1].
Ф. Ницше является автором примерно двадцати высказываний о русском писателе, иногда сделанных походя, иногда концептуальных и обстоятельных. Общеизвестно, например, что немецкий мыслитель составил достаточно подробный конспект романа Достоевского "Бесы", помимо этого, Ф. Ницше читал и многие "ранние" произведения русского литератора.
Попробуем задать себе вопрос: каков "идеальный тип человека" для Достоевского, какими сущностными чертами наделяет его русский литератор? В чем заключается его эталон личности? Подобным собирательным идеалом, имеющим абсолютную ценность, для русского писателя всегда был Христос, его богочеловеческие личностные качества незримо воплощены в каждом из людей. Но некоторые из них удаляются (отчуждаются) от данного нравственного абсолюта. Для Достоевского человек ценен в той мере, в которой в нем присутствует нравственно-духовные качества, о которых проповедовал Христос. Но ценны для литератора, разумеется, не только "праведники", но и "грешники", осознающие свою "нравственную поврежденность" и желающие преодолеть ее. Поскольку для Достоевского в каждом человеке незримо присутствует божественное начало, которое пробивается сквозь бытийственную прагматичность существования, то любая личность имеет абсолютное и первостепенное значение: "! О, милые гости, клянусь, что каждый и каждая из вас умнее Вольтера, чувствительнее Руссо, несравненно обольстительнее Алкивиада, Дон-Жуана, Лукреций, Джульет и Беатричей! Вы не верите, что вы так прекрасны? А я объявляю вам честным словом, что ни у Шекспира, ни у Шиллера, ни у Гомера, если б и всех-то их сложить вместе, не найдется ничего столь прелестного, как сейчас, сию минуту, могло бы найтись между вами, в этой же бальной зале. Да что Шекспир! тут явилось бы такое, что и не снилось нашим мудрецам. Но беда ваша в том, что вы сами не знаете, как вы прекрасны!"[2].
Личность, верующая во Христа имеет перед своим взором абсолютный нравственный и духовный эталон: " Если мы не имеем авторитета в вере и во Христе, то во всем заблудимся. Нравственные идеи есть. Они вырастают из религиозного чувства, но одной логикой оправдаться никогда не могут. Жить стало бы невозможно"[3]. Но идеалы Христовы во многом противоположны натуре человека, именно по этой причине в романах Достоевского так много персонажей находящихся между абсолютной святостью и абсолютным грехопадением, свершается хаотическое движение. Идеальный тип личности для писателя должен несколько походить на богочеловека. В данном контексте, Достоевским реализована глубочайшая философема в романе "Идиот", в нем литератор помещает личность крайне похожую на Христа в мир, в котором царствует тотальное зло. В данном случае князь Мышкин несколько схож с богочеловеком, но ему не хватает некоторых важнейших качеств личности своего прототипа. В подготовительных набросках к роману Достоевский отчетливо перечисляет некоторые сущностные качества персоны, имеющие первостепенное ценностное значение: "Укажет (книга -А.Л.) на то, что величайшая красота человека, величайшая чистота его, целомудрие, простодушие, незлобивость, мужество и, наконец, величайший ум - всё это нередко (увы, так часто даже) обращается ни во что, проходит без пользы для человечества и даже обращается в посмеяние человечеством единственно потому, что всем этим благороднейшим и богатейшим дарам, которыми даже часто бывает награжден человек, недоставало одного только последнего дара - именно: гения[4] ".
Все указанные писателем качества ощущают в себе многие персонажи Достоевского. Но можно выделить и другие важные свойства личности, благодаря которым человек приобретает исключительную ценность в нравственно-этической системе русского литератора. Например, жертвенность - это свобода личности намеренно подавить в себе любые эгоистические желания ради спасения других людей. В первой главе исследования мы показали, насколько фундаментально реализован экзистенциал жертвенности в образе Сони Мармеладовой. В данном контексте Достоевский настаивает на том, что самоотречение приближает человека к нравственному идеалу - образу Христа: " Возлюбить человека, как самого себя, по заповеди Христовой, - невозможно. Закон личности на земле связывает. Я препятствует. Один Христос мог, но Христос был вековечный от века идеал, к которому стремится и по закону природы должен стремиться человек. Между тем после появления Христа, как идеала человека во плоти, стало ясно как день, что высочайшее, последнее развитие личности именно и должно дойти до того (в самом конце развития, в самом пункте достижения цели), чтоб человек нашел, сознал и всей силой своей природы убедился, что высочайшее употребление, которое может сделать человек из своей личности, из полноты развития своего я, - это как бы уничтожить это я, отдать его целиком всем и каждому безраздельно и беззаветно. И это величайшее счастие"[5].
Безусловно, Ф.Ницше сформулировал в своем творчестве модель "ценного типа человека", которая во многом противоположна идеям, высказанным о личности русским литератором. Для немецкого мыслителя ценен абсолютно другой индивидуум, личность преодолевшая декадентскую и разлагающую сущность христианства. Смысл бытия для данной личности заключается в обретении тотального господства над остальными. Индивид для немецкого мыслителя должен превзойти себя, перевоплотиться в сверхчеловека. В свою очередь, сверхчеловек - это метафизический символ достигнутой "избранными особями" вершины эволюционного развития человечества, но движение к этому идеальному виду человека осуществляется прерывисто и с большими издержками, многовековыми периодами реакции. Концепция сверхчеловека Ф. Ницше содержит ряд базовых воззрений. Во-первых, сверхчеловек отвергает всякую религию и Бога, отвергает вечную жизнь после физической смерти, "Бог умер", пророчествует немецкий мыслитель. Во-вторых, сверхчеловек есть новый био-социальный вид. Он превзошел старого христианского индивида и имеет право повелевать слабым "ветхим" человеком. В-третьих, сверхчеловеком отвергается христианская мораль; идеалы сострадания, взаимопонимания, смирения, сострадания, взаимопомощи, жертвенности объявляются идеалами упадка. В-четвертых, Ф. Ницше, выдвигая идею сверхчеловека, утверждает абсолютную свободу, снимает с "великой личности" всякие моральные преграды, по сути разрешая "кровь по совести". Немецкий мыслитель, критикуя Достоевского, сожалел, что русский писатель остался выразителем "морали рабов", а не морали господ, Достоевский остался глубоко христианским писателем. В своем "Преступлении и наказании" он выносит приговор идее сверхчеловека в лице Раскольникова, идеи социал-дарвинизма и социал-расизма были чужды традиционной русской культуре. Раскольников в своей статье настаивает на том, что сверхчеловек ("господин") имеет моральное право "на преступление". Стираются и демонтируются категории добра и зла, а "преступник" становится повелителем, определяющим самостоятельно грани дозволенного. Неслучайно в отрывке, в котором Ф.Ницше упоминает философемы Достоевского, повествуется о грандиозной исторической роли Наполеона, который не останавливался ни перед какими моральными преградами, "нравственными предрассудками", ради титанической воли к власти и тотальному господству. Таков и Раскольников. Основным смыслом бытия личности, по Ф.Ницше, является воля к власти, максимально возможное раскрытие инстинкта превосходства над другими. Для Раскольникова, как и для немецкого мыслителя, экзистенция теряет всякий смысл, превращается в театр абсурда и поток малозначительных событий, если личность не реализовала полностью дремлющие внутри ее инстинкты господства и завоевания тотальной власти. Стать повелителем и демиургом исторического процесса (Наполеоном, Кромвелем, Ликургом) - значит обрести подлинный смысл бытия, состояться как аутентичная личность, в сою очередь, существовать в роли "ветхого" христианского человека ("раба" в терминологии Ф.Ницше ) - означает утратить надежду на обретение подлинного смысла, прозябать в бездне "экзистенциального вакуума". В важнейшем диалоге между Соней и Раскольниковым, душегуб признается, что убил не из-за того, что был голоден и ему необходимы были деньги, как это утверждал Н.К. Михайловский, а для того, чтобы испытать себя, узнать, обладает ли он железной "волей к власти", как Бонапарт. Раскольников произносит: " Я просто убил; для себя убил, для себя одного: а там стал ли бы я чьим-нибудь благодетелем или всю жизнь, как паук, ловил бы всех в паутину и их всех живые соки высасывал, мне, в ту минуту, все равно должно было быть!.. И не деньги, главное, нужны мне были, Соня, когда я убил; не столько деньги нужны были, как другое..."[6]. Пассионарная воля к власти проявлена Раскольниковым в следующем пассаже: "Сломать, что надо, раз навсегда, да и только: и страдание взять на себя! Что? Не понимаешь? После поймешь... Свободу и власть, а главное власть! Над всею дрожащею тварью и над всем муравейником!.. Вот цель!"[7]. По В. Франклу, целепологание есть прямой признак наличия смысла экзистенции, и в данном случае Раскольников недвусмысленно заявляет об обретении власти над "тварями дрожащими". В этом сущность его бытия. Раскольникова терзает невыносимая в своей неразрешимости идея достижения власти, он всерьез задумывается о самоубийстве в случае провала своего проекта "стать Наполеоном", ибо в таком случае ему незачем жить. Потенциал сверхчеловеческой личности остается нереализованным:
" - Не помню хорошо; видишь, сестра, я окончательно хотел решиться и много раз ходил близ Невы; это я помню. Я хотел там и покончить, но... я не решился... - прошептал он, опять недоверчиво взглядывая на Дуню.
- Слава богу! А как мы боялись именно этого, я и Софья Семеновна! Стало быть, ты в жизнь еще веруешь: слава богу, слава богу!"[8].
Что общего между русским писателем и немецким мыслителем? Почему Ф.Ницше с таким восторгом отзывался о некоторых произведениях Достоевского? Нам представляется, что данный интерпретационный и познавательный интерес немецкого философа обусловлен схожестью литературно-художественной проблематики, которую исследовал русский мыслитель. Проблема титанической воли к власти, философема становления сверхчеловека, вопрос о пределах личностной свободы и ответственности, тема нигилизма как метафизической ценности, а также жуткий мир преступного сознания - все это с непревзойденной философской глубиной обсуждалось как на страницах романов и публицистики Достоевского, так и в литературно-философских трактатах Ф. Ницше.
В феврале 1887 года Ф. Ницше пишет своему другу Овербеку: "Еще несколько недель назад я не знал даже имени Достоевского - невежественный человек, не читающий "газет"! При случайном посещении книжной лавки мне бросилась в глаза только что переведенная на французский книга L"esprit souterrain. Такой же случайности я обязан знакомству на 21 году жизни с Шопенгауэром и в 35 лет со Стендалем... Инстинкт родства (или как его еще назвать?) среагировал моментально, радость моя была чрезвычайной: мне пришлось бы вернуться к моему знакомству с Rouge et Noir Стендаля, чтобы вызвать в памяти одинаковую радость. Это две новеллы, одна представляет собой некую музыку, очень непривычную, очень ненемецкую музыку, вторая - гениальная психологическая выходка, словно "gnothi seauton" - познай самого себя"[9].
Немецкий мыслитель позволял себе довольно едкие высказывания в адрес своих современников: филологов, писателей, философов, музыкантов и т.д. Также его порицанию подвергался даже великий Сократ. И если учесть, что у Ф. Ницше была своеобразная мания величия, то позитивно оценивая русского писателя он, тем самым, отдает дань глубине поднимаемых Достоевским вопросов.
Через две недели, 7.03.1887 г., Ф. Ницше спешит поделиться своими первыми впечатлениями о Достоевском с П. Гастом: "С Достоевским получилось так же, как со Стендалем: раскроешь случайно первую попавшуюся в руки книгу в книжной лавке абсолютно незнакомого автора, и вдруг инстинкт подсказывает тебе, что встретил родственную душу. Пока мне мало что известно о его положении в обществе, о его репутации, о его судьбе. Он умер в 1881 году. В молодости ему пришлось туго: болезнь, бедность (и это при дворянском-то происхождении); в 27 лет, приговоренный к смертной казни, он был помилован на эшафоте, потом провел четыре года в Сибири, закованный в кандалы, среди тяжких преступников. Это был переломный, решающий момент в его жизни: он открыл в себе мощь психологической интуиции, и более того, его душа умилилась и углубилась, его книга воспоминаний об этом времени "La maison des morts" одна из "наичеловечнейших книг", какие только есть. Первое его произведение, с которым я познакомился, называется "L`esprit souterrain", состоит из двух новелл: первая некая неведомая музыка, вторая воистину гениальная эскапада, ужасное и жестокое осмеяние принципа "познай самого себя", но исполненное с такой бесшабашной дерзостью и упоением, бьющей через край силы, что я был опьянен от наслаждения. Между тем по рекомендации Овербека я прочитал "L`Humiliés et offensés", единственное, что он знал из Достоевского, с величайшим благоговением перед Достоевским-художником. Я также обратил внимание, что молодое поколение французских романистов прямо-таки подавлено влиянием Достоевского и снедаемо ревностью к нему (например, Поль Бурже)"[10].
Влияние текстов Достоевского на некоторые идеи немецкого философа неоспоримо.
Несомненно, что Ф. Ницше мог увидеть в образе Раскольникова воплощение своих философских и этических воззрений. Смысл экзистенции в обретении власти, но можно ли преступить нравственный закон, который провозглашает абсолютную ценность любой личности? Раскольников рассуждает о том, что устранить препятствие на своем пути можно, если того требует великая цель стать Наполеоном. Для демиургов исторического процесса существует альтернативная моральная система, в которой ценность человека определяется его местом в социальной иерархии. Раскольников в разговоре с Порфирием Петровичем провозглашает моральное право на преступление. Следователь произносит:
"- Все дело в том, что в ихней статье все люди как-то разделяются на "обыкновенных" и "необыкновенных". Обыкновенные должны жить в послушании и не имеют права переступать закона, потому что они, видите ли, обыкновенные. А необыкновенные имеют право делать всякие преступления и всячески преступать закон, собственно потому, что они необыкновенные. Так у вас, кажется, если только не ошибаюсь?"[11]. Далее уже сам Раскольников в духе рассуждений Ф. Ницше произносит: " Я просто-запросто намекнул, что "необыкновенный" человек имеет право... то есть не официальное право, а сам имеет право разрешить своей совести перешагнуть... через иные препятствия, и единственно в том только случае, если исполнение его идеи (иногда спасительной, может быть, для всего человечества) того потребует"[12]. Если нет никаких абсолютных идеалов и "Бог умер", то нет и никаких препятствий для деления общества на избранных, которые занимают место Бога, и на "тварей дрожащих", которые обязаны подчиняться и служить человекобогу (сверхчеловеку). Раскольников в своей статье делит общество на два разряда, низший (обыкновенный) и высший (выдающийся): "Я только в главную мысль мою верю. Она именно стоит в том, что люди по закону природы разделяются вообще на два разряда: на низший (обыкновенных), то есть, так сказать, на материал, служащий единственно для зарождения себе подобных, и собственно на людей, то есть имеющих дар или талант сказать в среде новое слово. Второй разряд, все преступают закон, разрушители, или склонны к тому, судя по способностям"[13].
Ф. Ницше оставил следы интерпретации творчества Достоевского не только в своих письмах, но и в философско-филологических работах, например, в книге "Казус Вагнер". В эпилоге этой незначительной в объеме монографии немецкий мыслитель рассуждает о современной демократической эпохе. Он выделяет две тенденции развития современности: существуют декадентские добродетели упадка, в свою очередь, противоположны им добродетели подлинного восхождения личности. В контексте религиозных рассуждений философа христианские идеалы отнюдь не способствуют подлинному расцвету человека, его героическому становлению. Ф.Ницше с негодованием отмечает, что христианство столетиями только ухудшало тип человека, вырабатывая личность не способную не проявление подлинной свободы, свободы инстинкта "воли к власти" и господства над другими: "В более тесной сфере так называемых моральных ценностей нельзя найти большего контраста, нежели мораль господ и мораль христианских понятий о ценностях: последняя выросла на гнилой насквозь почве ( - Евангелия приводят нам точь-в-точь те самые физиологический типы, которые описывают романы Достоевского), мораль господ ("римская", "языческая", "классическая", "ренессанс"), наоборот, является символическим языком удачности, восходящей жизни, воли к власти как принципа жизни. Мораль господ утверждает так же инстинктивно, как христианская отрицает"[14].
В своей книге "Сумерки идолов, или как философствуют молотом" Ф. Ницше снова обращается к тенденциозной и субъективной интерпретации творчества русского писателя. В данной работе немецкий философ рассуждает о преступниках и преступлении, согласно его взглядам люди, преступившие черту нравственного и юридического закона, являются высшими личностями по сравнению с остальными: "Тип преступника - это тип сильного человека при неблагоприятных условиях, это сильный человек, сделанный больным"[15]. Вернемся к основной фабуле романа "Преступление и наказание", в котором Раскольников ведет поиск подлинной экзистенции. Для данного героя важнейший смысл бытия заключается в том, чтобы стать Наполеоном, в этом заключается сверхценная идея данного персонажа. В свою очередь, преступление, которое совершил Раскольников, являлось тем средством, при помощи которого он пытался достичь ответа на вопрос принадлежит ли он к числу избранных. Стать повелителем всего человечества - значит обрести смысл существования, поэтому любое деструктивно-преступное деяние может быть оправдано данной "высокой" целью. Но вернемся к интерпретации подобной моральной проблемы в творчестве Ф. Ницше. Немецкий мыслитель отметил тот факт, что преступные личности вытеснены на обочину общества, социум подавил в них подлинные инстинкты господства, а демонтаж данных глубинных проявлений личности крайне опасен: "Но это уже почти рецепт для физиологического вырождения"[16]. Ф.Ницше озвучивает крайне глубокую мысль о том, что все люди в своей экзистенциальной сущности латентные преступники, но свои злодеяния они совершают тайно, общественная мораль есть тотальный диктат над человеком, она связывает руки "великой личности" тяжелыми цепями. В обществе, где господствует декадентская христианская нравственность все люди становятся заключенными огромного каземата, и только преступники способны обрушить стены этого тюремного здания. Избранные преступные натуры становятся сильнее общества рабов, возводя свои криминальные намеренья в метафизику политического восхождения. Ф. Ницше пишет, что за господством любого великого политического деятеля тянется кровавый след преступлений, лжи, обмана и лицемерия. Но может ли быть преступником тот, в чьих руках находятся судьбы миллионов: "Ибо бывают случаи, когда такой человек оказывается сильнее общества, - корсиканец Наполеон самый знаменитый тому пример. Для проблемы, являющейся перед нами здесь, важно свидетельство Достоевского - Достоевского, единственного психолога, у которого я мог кое-чему поучиться: он принадлежит к самым счастливым случаям моей жизни, даже ещё более, чем открытие Стендаля" [17].
Далее Ф. Ницше ссылается на тюремный опыт самого Достоевского, согласно его мнению, русский писатель показал в некоторых своих произведениях ("Записки из мертвого дома", "Преступление и наказание") идеальные образы преступников, которые были "выточенными из самого лучшего, самого твердого и драгоценного дерева, какое только растет на русской земле"[18]. Немецкий мыслитель рассуждая о русских каторжанах произносит довольно спорный афоризм о том, что "наказание не очищает, так как преступление не грязнит". Крайне интересным представляется сопоставление этого тезиса Ф. Ницше с идеями, которые высказал Достоевский в "Записках из мертвого дома". В этой компаративистике улавливается скрытое цитирование философем русского писателя немецким мыслителем, Ф. Ницше пытается стать апологетом преступления и преступников, которые имели смелость выйти за рамки "морального императива", тем самым они превзошли трусливую конформистскую и законопослушную массу. Исключительные "выдающиеся" преступники не должны испытывать какие-либо угрызения совести, наличие совести - удел христианского человека эпохи декаданса. Главный персонаж "Записок из мертвого дома" как бы предвосхищая более поздние рассуждения Ф. Ницше о совести лиц, преступивших закон, произносит: "Я сказал уже, что в продолжение нескольких лет я не видал между этими людьми ни малейшего признака раскаяния, ни малейшей тягостной думы о своем преступлении и что большая часть из них внутренно считает себя совершенно правыми. Это факт. Конечно, тщеславие, дурные примеры, молодечество, ложный стыд во многом тому причиною"[19]. Но субъективная трактовка творчества Достоевского в размышлениях Ницше очевидна. Русский писатель не считал отсутствие раскаяния в душе криминальных персонажей "Записок из мертвого дома" обыденной нормой. Именно по этой причине феноменология раскаяния в разных ее формах является важнейшим лейтмотивом творчества литератора. Ф.Ницше парадоксален и в других рассуждениях о философемах Достоевского, согласно которым общество не имеет морального права презирать преступников, и не имеет решающего значения тяжесть их злодеяний, так как упрек в " метафизическом вегетарианстве" вернее всего обратить к обществу, люди не имеют внутренней силы, чтобы выйти за рамки морали, социум превращается в сообщество тотальных рабов.
Перейдем к следующему аспекту интерпретации философем Достоевского в контексте витальных смыслов бытия личности. В первой части нашего исследования был раскрыт экзистенциал сострадания, который, по нашему мнению, наиболее ярко был проявлен в психологической физиогномике князя Мышкина. Впрочем, носителями данного экзистенциала являются и другие герои Достоевского. Князь видит один из главных смыслов существования в помощи другим людям, чувстве сострадания к своему ближнему, это завещал и Христос своим последователям. Полностью уничтожить свое Я, рассеять его в многомерности социума есть высшее благо. Общеизвестно, что Достоевский придал Мышкину некоторые важные персоналистические качества Христа. И именно в данном контексте он крайне интересен Ф. Ницше.
Христос свершает подвиг самоотречения из чувства сострадания к людям, и немецкий мыслитель признает это, но он задумывается над вопросом почему это самозаклание произошло в действительности. Согласно рассуждениям Ф. Ницше, Христос был окружен людьми декаданса, вырожденцами, больными, нищими, и именно они исказили его первородный образ. Христос был иным, аутентичным: " На нём должна была оставить следы и среда, в которой вращался этот чуждый образ"[20]. Таким образом, Ф.Ницше приходит к крайне любопытной мысли о том, что отнюдь не Христос преобразил, падающий в бездну греха мир, но именно мир преобразовал и ассимилировал Христа: "Пророк, Мессия, будущий судья, учитель морали, чудотворец, Иоанн Креститель, - вот сколько было обстоятельств, чтобы извратить тип"[21]. И именно пребывание Христа вместе с "отбросами общества", слабыми, нищими, больными, сформировало в нем комплекс болезненного сострадания к людям, в терминологии Ф. Ницше - идиотизма. Идиотизма в том смысле, что этот мир слабосильных существ не нуждался в спасении, а напротив, в скорейшем разрушении. Нужно было только подтолкнуть то. что уже падало. В контексте антихристианских сентенций Ф. Ницше сострадание - это форма идиотии, сознательного вхождения в слабоумие. Спасая мир "выражденцев" Христос сам стал жертвой этого мира, заклание Спасителя - признак глубокой болезни социума, который не нужно было спасать. В контексте этих рассуждений Ф. Ницше упоминает Достоевского: "Можно было бы пожалеть, что вблизи этого интереснейшего из decadents не жил какой-нибудь Достоевский, т. е. кто-либо, кто сумел бы почувствовать захватывающее очарование подобного смешения возвышенного, больного и детского"[22].
Безусловно, немецкий мыслитель был знаком с романом Достоевского "Идиот" и в данном случае мы видим своеобразное скрытое цитирование философемы данного литературного произведения. Мышкин, несомненно, смешение "возвышенного, больного и детского", он невинное дитя вброшенное в мир, погрязший в пороках. Его сострадание - это попытка спасти падающий в бездну аморализма мир. Но нужен ли он людям? Необходимо ли им спасение? Достоевский в своем романе отображает персонаж, который всеми силами пытается преодолеть свое отчуждение от других, спасти людей благодаря самоотречению, но он, как и Христос, не от мира сего. Трагическим финалом романа Достоевский показывает тотальность победы мирового зла, его бездонную глубину, князь-Христос впадает в безумие второе пришествие Спасителя в мир абсурдно. Для Ф. Ницше в отличие от Достоевского сострадание - форма добровольного безумия и инфантилизма, ибо оно не делает сострадающего счастливым, зла в мире становится больше, сострадание - это болезнь и приумножение боли. В отличие от Ф. Ницше для Достоевского сострадание - форма любви к ближнему. Если для Сони Мармеладовой и князя Мышкина любовь к ближнему фундаментальный аксилогический смысл их экзистенции, то, например, для И.Карамазова подобная любовь отвратительна и абсурдна. Ближних бессмысленно и опасно любить - ибо это никого не спасает. Отлиќчие Ф. Ницше от Достоевского в том, что русский писатель, руководимый христианским идеалом сострадания, не может отвергнуть своего ближнего, не может сделать его средством достижения очередного этапа эволюционќного развития человечества. Счастливое будущее не может быть воплощено за счет трагического настоящего. Немецкий мыслитель пишет о том, что стыдно быть "ветхим" человеком, личность должна превзойти себя, превраќтиться в результате отбора "господских" натур в сверхчеловека. Напротив, по мнению Достоевского, гармония будущего может базироваться на этике "любви к ближнему", в творчестве писателя содержатся гуманистические православные мотивы. Христианская этика настаивает на том, что без любви к своему ближнему невозможно познать и любовь божественную. Любовь к ближнему есть своеобразное воплощение любви к Богу.
Нам представляется, что субъективность интерпретации текстов Достоевского немецким мыслителем очевидна. Писатель во многом предвосхитил идеи Ф. Ницше, но разрешил их с христианской точки зрения, а не с языческой, как немецкий автор.
Нам представляется, что Ф. Ницше, как и большинство западных исследователей творчества Достоевского, интерпретировал его тексты в угоду собственным социально-этическим и философским концептам, пытаясь подкрепить и упрочить собственную аутентичную позицию. Академик Г.М. Фридлендер писал: "Достоевский в "Бесах", как и в других своих романах для Ницше - гениальный психолог. Но психология и Достоевского, и его героев в понимании автора книги "Так говорил Заратустра" - это психология болезненного ощущения утраты старых этических ценностей, а не призыв к преодолению их путем апелляции к "инстинкту", к витальному опьянению жизнью в духе философии самого Ницше, к "новому варварству" "[23].
Дудкина В.В. Достоевский в Германии // Достоевский Ф.М. Новые материалы и исследования. М.: Наука, 1973. С. 681-682.
2. Достоевский Ф.М. Золотой век в кармане // Достоевский Ф.М. Дневник писателя. СПб.: Азбука, 1999. С. 24-25.
3. Достоевский Ф.М. Записанные книжки 1880-1881 гг. // Достоевский Ф.М. Собрание сочинений в 30 томах. Т.20. Л.: Наука, 1980. С. 279.