Аннотация: Одна из первых работ в жанре "хоррор". Редактор журнала Darker отметил, что в нём хорошая атмосфера. От себя добавлю: хорошая атмосфера, пусть это и не чистый хоррор, но всё-таки хоррор. Обновлённая версия рассказа
Меня зовут Минерва и я шлюха. Нет. Вы правильно прочли. Я действительно шлюха с именем древнеримской богини, располагающая пятилетним стажем работы в профессии. Разумеется, я такой не родилась и пока училась в школе для благородных девиц, рисовала портреты своей чокнутой семейки или музицировала на фоно, то ни о чём таком не думала. Иначе я была бы гейшей, потому что умела почти всё то же самое, что они. Разве что притворяться часами изысканной я не умела и вряд ли когда-нибудь научусь. Зато научилась зарабатывать на краткосрочном притворстве.
В кармане моей заячьей шубки лежит скомканная сотенная купюра, что по нашим временам довольно неплохо. Сама шубка стоит триста, а я стою сотню за час дарёной любви. Да-да, именно любви. Девушки думают, что любовь это нечто возвышенное. Я их расстрою. За ту же самую любовь, которой занимаются с вами парни, а потом мужья, одинокие мужики платят девкам вроде меня. Особенно смешно, когда семейные устают от вашей любви и прячутся от вас в моих объятьях. Знаете, почему? Потому что я для них понятней. Дал деньгу - получил результат. С вами же, девоньки, ничего очевидного. И это мужчин жутко бесит.
Когда-то и я любила искренне и нежно. Я ведь не родилась шлюхой. Вынуждена это повторить, чтобы попутно в ваших наивных головках уложилась одна мысль: женщин шлюхами делают мужчины. Как же так? Как такое возможно? А вот так. Наша наивность рождает в сильном поле уверенность, что можно поступать с нами, как угодно. Мы ведь всё равно не поймём к чему идут отношения, правда?
Под подошвами моих пятидесятирублёвых полусапожек хрустит снег. Серп луны следит за мной беспристрастно, как и всегда. На нём и повеситься не грех, когда всё достанет. Может быть, я так и сделаю. Холод меня мало волнует. После часа горячей мужской "любви" - на самом деле пыхтения и кривых рож - можно отправиться с распахнутой шубкой на железнодорожную станцию, сесть на электричку в Столыпинск и не заметить холода. Всё кончено. Не в пошлом смысле, хотя и в пошлом тоже. Минерва сделала своё дело, Минерва больше не нужна. Я и в Столыпинск попала также.
Тогда я училась в институте благородных девиц, лучшем в стране. Родители поднатужились и отправили свою доченьку в Москву, как ракету в межзвёздное пространство. Думали, что справлюсь со своей миссией без их помощи. Я же училась всю свою жизнь! Нужно лишь продолжать в том же духе. Но я не хотела продолжать. Я вырвалась из родительских пенат, круговорота постоянных занятий и ментальной дрессировки. Я хотела мужика. До скрежета зубовного хотела. И, будучи тогда ещё совсем робкой, ждала.
И мужчина появился. Ещё бы он не появился. Во мне было всё, что нравится этой похотливой сволочи: миловидное личико, подтянутая грудь, фигура похожая на гитару. Чем не муза для поэта? Только мой был не поэтом, а военным. Ухаживал топорно и прямолинейно, зато хорошо играл мускулами. Мне это нравилось. Грубая сила порой влечёт куда больше утончённости. Кажется, что за грубой силой кроется что-то ещё. Однако, девоньки, порой там не кроется ничего кроме тупого, пошлого, зашоренного ума.
К слову о зашоренности, мужское население Бряковки, как сговорилось, и состояло сплошь из бобылей. За ночь даже самая ленивая жрица любви могла одарить лаской пятерых крепких деревенских мужиков. Те даже готовили на радостях, лишь бы ты задержалась подольше. Я принципиально не ела. Мало ли какую травку положит в суп деревенский мужик, чтобы удержать? На ночь задержишься, женой проснёшься. Мне того было не нужно. Однажды я уже доверилась мужчине и жестоко за это поплатилась.
Прежде, чем понять окончательно с кем имею дело, я вложила этому Македонскому все карты в руки. Мы должны были пожениться. И казалось, хорошо идёт дело, да только казалось. На уговоры мне понадобилось несколько месяцев, потому что единственным интересом военного было моё тело. Правда, узнала я об этом только потом, когда стала не нужна.
Родители моего милого завоевателя сказали, что девушка, бросившая институт, не подготовлена к жизни и легкомысленна. Андросу запретили сочетаться браком и общаться со мной. Казалось бы, конец? Конечно, нет. Этот кобель возвращался ко мне в третьесортную квартиру, чтобы получить свой вожделенный сахарок, побаловать себя. Считал, что имеет на это полное право, раз оплачивает мне жильё и скрывает от родителей. Тогда-то я и поняла какая она, мужская любовь.
Стоило заикнуться о том, что меня такие отношения не устраивают, и я оказалась ни с чем. Андрос Македонский наотрез отказался оплачивать обратную дорогу в Московию. Это бы и не помогло в случае, если я попыталась восстановиться в университете. Пришлось бы начинать сначала. Отношения обострились ещё сильнее, когда милый военный перестал оплачивать жильё и арендаторша начала, сначала вежливо, потом с применением эвфемизмов, а потом и грубо меня выставлять. Нужно было зарабатывать на жизнь. Но как? Я никогда этим не занималась.
Самые догадливые сейчас в унисон начнут причитать, что это не повод становиться шлюхой. Конечно. Можно стать ночной бабочкой, жрицей любви или представительницей древнейшей профессии. Я предпочитаю не застить себе глаза мишурой, чтобы отчётливо помнить, как выглядит лицо реального мира. К тому же, шлюхой я стала не сразу. Потребовалось время.
Брошенная институтка судорожно искала хоть какую-нибудь работу. Я умела музицировать, рисовать, танцевать, писать стихи, знала несколько языков, но... Таких в моём поколении было под девяносто процентов. Мода на культуру и образование дала свои всходы, сделав меня дорогим, но решительно бесполезным товаром. Оттого и цена моя стремительно снижалась. Потом началось время прикладных профессий: прачки, швеи, секретари... Везде платили мало. Хватало только на маленькую комнатушку на чердаке, куда меня пускали жить под большим секретом (исключительно из жалости, настолько я запаршивела).
В тогдашние ночи я любила сидеть на скрипучем стуле и читать в свете керосиновой лампы о лучшей жизни, пока в открытое окно врывается ночное небо. Предел мечтаний. Ветер вальсирует со снежинками, учтиво доносит до моих рук и усаживает на кожу. Меня больше не пугали ни голод, ни холод. Они стали моим друзьями и вечными спутниками. Я чувствовала, что в лёгких скапливается жидкость, что, если так пойдёт и дальше, я скоро умру. Даже это меня не пугало. Гуляя по крыше многоэтажного дома, на чердаке которого жила, я изредка поглядывала вниз. В такие моменты смерть казалась чем-то нормальным, само собой разумеющимся и даже способным принести покой. Вот тогда мне действительно стало страшно.
Впрочем, одиночная прогулка по ночной деревне тоже вызывает совершенно особенное впечатление. Вот вроде бы изучила околотки и даже с жителями так или иначе перезнакомилась, а мелькнет под фонарём тень и съёжишься от страха. А потом окажется, что крыса пробегала, сама испугалась и ускакала таким аллюром, что не каждая лошадь осилила бы. Этой ночью казалось, что за мной следят. Такое бывало и раньше, но не так настойчиво. Что же это за тип наблюдает++ за мной сквозь щелку зашторенных окон? И откуда следит? Ещё немного и я воспламенюсь. Никогда бы не подумала, что найду успокоение в воспоминаниях.
Я вспомнила, как на грани смерти, впервые соблазнила мужчину и заработала на этом. То был начальник прачечной, где я работала. Толстый, измождённый и отуплённый обыденной повторяемостью человек. Нас он считал ещё тупее, поэтому любил прихватывать за филейную часть, как обслугу в каком-нибудь кабаке. Сильно же Антуан Карлович удивился, когда я, по-кошачьи пустив когти, прихватила его за пах. Сразу засуетился, заклокотал, будто вот-вот лопнет и потянул с собой в уютный кабинет. В вечернем полумраке кабинет был чуть светлее склепа, такой же сырой и пыльный. Хищные щупальца взглядов других прачек, зрелых женщин, проводили нас с Антуаном в кабинет и были нещадно обрублены дверью. Дальнейшее было отвратительно даже по моим теперешним меркам.
Этот жирный и во всех отношениях неприятный человек, Антуан Карлович, мне не заплатил. Пришлось взять плату помимо его на то разрешения. Во время игр в любовь (Антуан клялся и божился, что всегда ему нравилась) я позаимствовала кошелёк клиента. Путь в прачечную отныне был закрыт, зато открывался другой, куда более интересный и порочный. В бордель, вопреки привычным представлениям о женщинах взятых в заложники, я пришла самостоятельно. Ещё до того я истратила всю найденную в кошеле Антуана наличность на съём приличного жилья и остро нуждалась в деньгах. Моё шаткое здоровье требовало бережного и дорогого ухода.
Приняли меня холодно и придирчиво. Мама, держательница борделя, смотрела оценивающе:
Я чувствовала себя так, будто нахожусь на смотре лошадей. Пришлось отплясывать с полчаса, пока матрона делала выводы. Во-первых, я оказалась страшно уставшей и совершенно не привлекательной, во-вторых, одетой в какое-то тряпьё, в-третьих, совершенно не опытной в делах любовных. Для чего так много было сказано, мне стало ясно только когда матрона огласила что мне делать и сколько я буду стоить.
- Цена твоя десять рублёв за час. Тридцать за ночь. Платье выдадим. Потом возместишь. Опыта тоже здесь наберёшься, - сказала мамка деловито и потом добавила презрительно, - Иди выспись, девка. Смотреть тошно.
Тогда я была рада, потому что ничего не знала. Тем и хороша молодость. Есть силы, чтобы много работать и совершенно не задумываться зачем. Только и было мыслей привести себя в порядок, купить много платьев, снять лучшее жильё... Зато я уже не думала влюбиться. Этот период прошёл. Я влюбляла в себя каждую ночь десяток-другой разных мужчин, но почти ничего к ним не чувствовала. Каждый раз хотелось только плюнуть им в лицо. Ещё тяжелее оказалось обслуживать военных. В памяти я ещё была невестой. Но хранить верность Андросу...
В подворотне еле слышно хрустнул снег. Насколько тихо может хрустнуть снег в звонкой тишине. Я насторожилась. Вдруг кто-то из деревенских и впрямь решил позариться на шлюху? Размечтались. Не зря Минерва была богиней мудрости. Теперь пойду медленнее и смотреть по сторонам буду внимательнее, а выскочит мужик из укрытия - когтями по глазам и прочь. Так уж устроена жизнь проституток. А ведь и влюблялись бывало, и выкупить пытались. Ты же просто работала, изнашивала свои лоно и душу в надежде, что дальше будет лучше.
Со временем я задумалась почему работаю, как каторжанка, и получаю меньше остальных. Поначалу мне стеснялись говорить, но потом удалось выспросить у молодухи вроде меня в чём было дело.
- Просили не говорить. СтаршИе голову открутят.
- Промолчишь и я тебя в ванне утоплю или отравлю, или во сне изуродую. Хочешь работу потерять, а? - давила я.
В глазах молодки проступили слёзы беззащитности.
- Ну?
- Хорошо. Мамка считает тебя... - девочка оглянулась по сторонам и добавила, - больной.
- Как больной?
- Чокнутой, сбрендившей тебя считает, потому что сама пришла.
- Я ей устрою.
- Н-не надо... - проблеяла девочка.
- Тебя это не коснётся.
Марфы это и правда не коснулось. Деревенская девчонка до сих пор работает в том же борделе и грезит о лучшей жизни. Ей сейчас двадцать три. Может, ума поприбавилось, но очень уж я в этом сомневаюсь. Передком она думает. А пока в передке наивность не победишь, то головой думать не научишься.
С мамкой я рассталась, бордель сменила... Да что там рассказывать. Три борделя сменила и всякий раз встречала то же самое. Кто-то поднявшийся выше тебя пытается выехать на твоей вагине в Рай. Каждый раз платили чуть больше, хотя грязи всегда оставалось столько же.
Хуже всего было узнавать тех, с кем когда-то встречался в прошлой жизни. Эти удивлённо-осуждающие взгляды... С моей стороны такие люди заслуживали лишь презрения и ничего больше. Я хотя бы не играю в любовь, не вру жене или мужу, что люблю. Ах это милое лицемерие. Я пусть и не люблю, но любила, поэтому знаю с чем имею дело. Дорогие мужеподобные лицемеры могли ни в разу жизни не любить и говорить об этом каждой встречной. Кто из нас чище? Я хотя бы не лгу о своих намерениях.
Вой собак в окрестностях стал протяжным, похожим на волчий. Я посмотрела в сторону леса и усмехнулась. Глупость. Какой волк забредёт так далеко, чтобы убить шлюху? Свет фонарей мигал вразнобой, отчего иногда пропадал совсем. Не больше пары секунд кромешной тьмы, когда глаза ещё не привыкли к отсутствию света. Что-то заставило меня оглянуться назад. Вспышка фонаря помимо озарения принесла с собой ещё кое-что.
Огромный волк - высотой мне по грудь, а я выше многих - продавливал снег массивными лапами. Глаза сверкали, подобно маленьким звёздам. Зверь скалился, испепеляя взглядом, капал слюной. Я не поверила в него: слишком живописно, чтобы оказаться правдой. Только усмехнулась и пошла дальше по заснеженной улице, закутавшись поглубже в заячью шубу. Какой бред только не привидится! Волков в лесу возле Бряковки уже давным-давным передавили.
Позади послышался утробный рык. Стало совсем не смешно, жутко стало оказаться одной в такой ситуации. Я ускорила шаг. Хрустел снег. Из подворотен там и сям выглядывали оскаленные собачьи морды. Кто спустил псин с цепей? Они больше не лаяли, а рыча следовали за мной, будто я какая-нибудь сучка с течкой. А вдруг... - мелькнула в голове мысль, взбудоражившая меня до глубины души. Тогда я побежала.
Любой, кто хоть немного разбирается в поведении собак, скажет, что бежать было нельзя. А что мне было делать? Лечь и расставить ноги? Такое срабатывало только с людьми. Не знаю кого эти твари во мне увидели, но вели себя так, словно загоняли дичь! До железнодорожной станции было рукой подать, поэтому я побежала туда. Собаки, напротив, теснили меня в сторону леса. В любом случае, бежать было лучше, чем лечь и ждать пока меня разорвут на части. Любой мужчина на моём месте поступил бы также. Будь ты хоть четырежды герой - свора собак собьёт с тебя спесь.
Я бежала так быстро, как позволяло изнеженное тело, и всё равно безнадёжно отставала. Приходилось петлять, чтобы хоть как-то замедлить свору, но даже это не помогало. Псины таскали за рукава и полы шубы, раздевая, а одна юркая тварь старалась прихватить за ноги (один раз это удалось). В суматохе упав на колени, я скинула шкуры мёртвых зайцев, чтобы освободиться. Волк забежал вперёд и призывно взглянул на меня: "Уже сдаёшься?". Да иди ты! Идите вы все!
На мгновение я стала обессиленным комком злобы. Вокруг меня была толпа мужчин в старорусской одежде, тыкающая в меня чем-то. Лишь острая боль и волнообразно накатывающая слабость говорили о том, что осталось немного. Улицы и заборы казались знакомыми, а ещё лица, бородатые и суровые лица бряковских мужиков. Далеко за их спинами кричали женщины, молодые и старые, породившие всех этих... Убью! Ледяной воздух реального мира ударил в лицо и в мгновение ока снял с меня ненависть, как лёгкое покрывало, и унёс куда-то за спину, где его подхватили, разорвали и вобрали в себя обезумевшие от азарта охоты собаки.
Из глаз хлынули слёзы, я не могла нормально дышать из-за всхлипов и хромала на одну ногу, но бежала. По сторонам от меня мчались лес и железная дорога. Усталость после ночи любви давала о себе знать. Люди платили деньги за вполне определённый результат. Тот, в свою очередь, требовал определённых усилий, из-за которых я теперь с трудом передвигала ноги и судорожно глотала ледяной воздух. Оставалось совсем немного, когда что-то с силой ударило меня в спину под дружественный воющий рёв собачьей своры.
Я прокатилась кубарем с небольшого спуска и вновь увидела громадного волка. В его груди зияли четыре дырки в ряд, сочащиеся кровью. В прошлый раз я не заметила раны? Неожиданно в голове явственно зазвучала пятая симфония Бетховена "Когда судьба стучится в двери" и я прокляла свою образованность. А ведь говорили же, что в лесах возле Бряковки волков задавили всех. Видимо, мне попался последний, оттого и окровавленный. Вставай и беги, Минерва! Так Агасфер встал и пошёл, обречённый не знать покоя. Так я встала, и побежала, не чувствуя рук и ног от чудовищного холода. Существо моё обратилось в бег и, поэтично выражаясь, растворилось в нём. Однако за громадным волком я поспеть не смогла- он опрокинул меня ещё раз.
Упала я на что-то твёрдое и сразу поняла, что это железная дорога. В полусотне метров от меня станция, я спасена! Из последних сил то, что осталось от Минервы, ринулась к железнодорожной платформе, согреваемое лишь движением. Страх оглянуться назад превратился для меня в решимость достигнуть цели впереди. Пускай, позади, в зубах обезумевшей своры, остались мои шуба и сумочка, я всё ещё была жива. Это лучше, чем сохранить вещи, цена которым одна ночь. А псины всё выли и выли.
Похоже, свора решила оставить меня в покое. Когда я оглянулась, на снежной сопке по другую сторону железной дороги никого не было. Лишь отдалённый вой напоминал о присутствии трусливо ретирующейся своры. Неужели близость других людей спугнула их? Рядом с железнодорожной станцией были точно такие же дома, как в Бряковке, только деревня называлась Крюковка. Будто для волка имело значение где я умру и кто это увидит. Какая чушь!
Мне повезло. Электричка на Столыпинск была уже рядом, в сотне метров, и вовсю громыхала колёсами. Нужно было только дождаться остановки и благополучно сесть. Покупать билет было не на что, да и незачем: сумка осталась в зубах обезумевшей своры собак, а контролёры в такое время спали. Оставалось лишь стоять и старательно растирать себя. Расскажу кому, засмеют, думала я. В самом деле. За кем ещё гонялись в ночи собаки во главе с волком? Улыбнулась и тут же пожалела об этом: от холода лицо повело так, словно по зубам съездили утюгом. Отвратительно.
Электричка была уже совсем рядом, когда я услышала метущийся, но настойчивый голос в своей голове: "Перебили волчиц! Обрекли стаю на смерть! Не прощу! Убью ваших волчиц одну за другой!" Я догадывалась кому он принадлежит и затряслась сильнее, чем от холода. Обернуться я не успела: что-то с силой толкнулось в спину - я рухнула на железнодорожное полотно. После удара о рельсы лицо онемело, из носа сочилось что-то тёплое. Электричка предупредительно свистнула и уже вовсю скрежетала тормозами, когда я поняла, что не могу подняться. Левая нога перестала слушаться. Волк с любопытством следил за мной с края платформы - на его груди росло кровавое пятно. Я орала, плакала, пытаясь переползти через рельсы. Окоченевшие конечности не слушались, а ведь барьер был так близок и так мал! Я с ужасом сознавала, чему Анна Каренина подвергла себя добровольно. Палач в обличье волка исчез. Колёса стучали по рельсам, а рельсы стучали по моим рукам и ногам. Как холодно... Как одиноко... Как...