Осторожно ступая босыми ногами, девочка вошла в еще неубранное поле. Задумавшись, остановилась, поглощая взглядом горящие под лучами полуденного солнца кроваво-красные маки, удивляющие атласом нежным лепестков.
Стоять на измученной зноем земле вровень с пшеницей было немного страшно. Казалось, глубокие трещины, расходящиеся паутиной во все стороны, таят опасность, и никто не сможет увидеть, как она погружается сквозь них в самый центр Земли.
Внезапно налетевший порыв ветра создал маленькие вихри, которые, заставили громко шелестеть пшеницу и подняли вверх частички сухой земли.
Девочка зажмурилась, потом открыла глаза. Встав на цыпочки, пыталась увидеть границы бескрайнего поля, над которым плыли огромные меняющиеся облака. Втягивая носом воздух, отметила - он был густым, пахнущим травами.
'Ми-ка', - услыхала она сзади.
Обернувшись, в нескольких шагах на дороге увидела знакомый силуэт. Прикрыв голову и лицо от солнца платком, повязанным наспех, приложив руки к губам, бабушка - ее неутомимая выдумщица и добрый ангел, нараспев кричала: 'Ми-ка, домой!'.
Девочка поспешила навстречу, раздвигая пшеницу, срывая один за другим маки. Она торопилась. Ей уже не мешали сухие стебли, колкие колоски и засохшие комья земли.
Добежав, прижалась к родному телу, протягивая едва умещающийся в маленькой ладошке букет.
-Очнитесь! - услышала женщина.
Вздрогнув от неожиданности, она обнаружила себя на кушетке в кабинете со стеллажами книг, рядом с огромным дубовым столом, заставленным множеством предметов. В кресле сидел круглолицый человек с маленькими холеными, сцепленными в пальцах ручками, которые он положил себе на грудь, упираясь локтями в подлокотники кресла с высокой спинкой. Белый халат делал его похожим на врача, но это не утешало, наоборот - хотелось бежать.
-И не думайте, - говорил мужчина, наблюдая, как его пациентка, привстав, садится на кушетке, опускает ноги на пол, судорожно пытаясь обуть туфли на высоких каблуках. - Вы попросили, я сделал, а теперь ни мне 'здрасьте', ни вам 'до свидания',- шутил он. Хотите сбежать? Не выйдет, милая, не выйдет!
Женщина потянулась к сумочке, лежащей рядом, открыла ее и достала кошелек. Мужчина нехотя встал, останавливая ее жестом. Его глаза стали грустными.
-И за это, - с ударением на 'э' сказал он, - вы хотите заплатить?
Пациентка промолчала. Выражение ее лица казалось бесстрастным.
-Будет желание, приходите, Микаэла, я всегда к вашим услугам. Только помните, - почти в ухо (лучше бы он этого не делал), - Это работает...
Микаэла поблагодарила и вышла на улицу, неторопливо бредя в сторону парка, наполненного запахами, оттененного красками золотой осени. Уединение, которое сейчас было необходимо для того, чтобы собраться с мыслями - это единственное, чего она хотела.
Усевшись на скамью, Микаэла задумалась, вспоминая причины, побудившие обратиться к психологу. Спустя некоторое время, теперь уже самостоятельно, решила попробовать ввести себя в состояние, которое врач назвал 'скольжением во времени'.
Идти было легко. Ноги сами несли ее домой. Она знала, что не молода, не свободна и не так уж красива, однако ощущение единства души и тела в окружающем ее мироздании проявлялось в том, что сама Микаэла не могла определить, как 'вот и хорошо!'
Черная кошка в оранжевом ошейнике, прицепившаяся еще на повороте, бежала рядом. Микаэла остановилась, подняла ее на руки, изучая надпись - имя кошки, адрес и номер телефона хозяина. Рассмеявшись, она слегка подкинула вверх пушистый клубок, который тут же выпустил когти, цепляясь за воздух. Прижав его к груди, не обращая внимания на протест, выраженный придушенным мяуканьем, Микаэла ускорила шаги.
Ключ плавно повернулся в замке, дверь открылась, перед глазами возникла знакомая обстановка - та, которую она когда-то нарисовала в своем воображении и смогла выплеснуть цветом, формой и содержанием. Лед и пастис, как сказал бы известный музыкант.
В одной из комнат находилась мастерская. Испачканный красками мольберт, на нем начатый эскиз, картины вдоль стен, пианино в углу - все казалось привычным и необходимым.
Микаэла скинула с ног надоевшие туфли, бросила сумку на диванчик, примостившийся между полками со всякой нужной ерундой, и стала к мольберту.
Рисуя море, искрящееся на солнце, проникая в глубь причудливо завернувшейся волны, она ощущала вкус соли на губах и вдыхала запахи водорослей, сохнущих на гальке.
То ли причиной была погода, то ли затянувшееся одиночество... Непонятно...
Взяв в руки телефон, Микаэла набрала номер, дождалась ответа и сказала:
-Встречаемся в девять на набережной.
Ровно в девять, стоя у парапета, видела, как к ней спешит Он - с неодобрительным взглядом на усталом лице, совсем не похожий на того, кем был в юности - беззаботно-веселым. И это было естественным после долгих лет взаимных обид и упреков, с невозможностью существования вместе и боязнью жить порознь. 'Просто твой брак', как сказала бы бабушка.
Микаэла смотрела на мужа и пыталась оформить появившуюся в голове мысль, но ничего не получалось. Поддавшись инстинкту самооправдания, ей захотелось признаться в своих поступках и попросить у него прощения, глядя в глаза...
Неведомая тяга подняла ее и поволокла навстречу по течению импульса, потом внезапно развернула и бросила вниз в море. Барахтаясь, Микаэла глотала соленую воду, чувствуя, как она заполняет живот и легкие, но неприятных ощущений не было, наоборот - становилось легко.
Деформация позвоночника заставила скрючиться, затем вытянуться струной, при этом рот широко открылся, стало невыносимо больно, и Микаэла произнесла 'уа'.
-Ми-ка, - услышала она рядом и почувствовала, как ее берут на руки - розовую и голую, беззащитную и хрупкую, как самый дорогой хрусталь.
-Здравствуй, - снова произнесла кто-то, ослепляя ее синевой искрящихся глаз. Другая пара - зеленых и мягких, словно весенняя трава, смотрела спокойно и так нежно, что хотелось плакать.
Всему существу Микаэлы только это и было надо. Надувая губы, широко открыв беззубый рот, она пыталась что-то ответить и не могла, а потому просто голосила натужно и громко, заявляя всему миру о трудностях своего рождении.
Происходило небывалое. Не сдерживаемые звуки и жесты пугали.
-Душа моя, - прошептал знакомый голос, руки прижали к себе, оставляя на коже следы, горящие от прикосновения. - Ты бредила.
Микаэла отстранилась: на боку рядом с ней лежал тот, кого она неистово любила и, кто не обещал главного - себя: терпеливого и рядом....
Постель была хрустяще-чистой, но пахла тем, что иногда легко распознать...
Микаэла встала, оделась и вышла из квартиры. Избегая смотреть на прохожих влажными глазами, она гнала себя прочь от места, где была нужна только ее душа, а не она сама - не молодая, не свободная и не так уж красивая. Микаэла не знала, что уносит с собой нечто важное...
Поднявшись со скамьи, где просидела несколько часов, Микаэла поспешила прочь. По небу плыли рваные облака, ветер создавал маленькие вихри, они подхватывали умирающие листья вверх, кружа и засыпая ими улицы. Казалось, после самостоятельной попытки увидеть лишь некоторые эпизоды своей жизни, она поняла - ее рождение было вполне необходимым и своевременным, очень даже нужным... ей самой. 'И вообще', - думала Микаэла: "Счастье... Разве это только любовь? А, может, счастье - это когда идешь. Просто идешь, иногда задрав голову вверх, смотря на облака и небо, зная, - улиц много и при желании всегда можно найти ту, что приведет к дому или к себе. Какая, собственно, разница?'
Круглолицый врач, удовлетворенно крякнув, дернул за поводок, давая понять собаке, что свое дело она уже сделала, а стоять на трех ногах вовсе даже неудобно. Закуривая, следил за тем, как его рука движется в воздухе, оставляя после себя видимый лишь им след.
-Знаешь, Печеный, - обратился он к собаке, - Я едва терплю этих женщин. У них в головах столько мусора, поди, разберись... И эта - последняя, - кивнул он в сторону удаляющейся Микаэлы. - От погружения в ее мысли у меня голова разболелась. Странная дама. Есть все: работа, семья, друзья. Даже любовь. Живи и радуйся. Ан, нет! Подавай то, не знаю что. Но способная... Не лень было на лавке до вечера просидеть, осваивая 'скольжение', чтобы варианты будущего увидеть. А там - что? Ничего хорошего, если путь не верный. Решила от своих мужчин отказаться. В рисование с головой уйдет! Подумаешь! Одна в доме с кошкой... Перспектива...Говорил же - выбирайте варианты! - закончил он и бросил окурок.
Чертя в воздухе траекторию, похожую на спираль, он на некоторое время завис над урной, догорел и погас, упав в самый центр.
-Четырехмерное, - бухтел доктор, - Слепцы! И когда вы все прозреете?
Когда все-таки выбираешь нужный вариант, действительно прозреваешь. Преображению подлежит все: мысли, чувства, душа. И даже судьба...
Микаэла говорила ясно и просто, произнося нужное, - обретшее определенные границы, а не блуждающее и расплывчатое...
Она чувствовала себя сильной и той, что может признать свою неправоту и попросить прощения, слыша в ответ:
-И ты меня...
А потом снова говорить, ощущая освобождение...
Провожая, осознавать, что прощается, а не удерживает прошлое и впускает в дом (или в себя - какая, собственно, разница?) будущее с любовью к рисованию, к музыке, к черной кошке в оранжевом ошейнике и ко всем тем, кто нуждается не только в ее душе...
-Будь счастлива!
-И ты!
-Бабуля, дашь порисовать?
-Дам.
-А ты будешь со мной всегда?
Микаэла опустила лейку, которой поливала цветы, села на корточки, беря за плечи подошедшего к ней внука, взглянула в его ясные глаза и сказала:
-Навсегда!
-У тебя глаза, как у меня, - удивленно отметил мальчик.
-Думаешь? - лукаво спросила она, ослепляя его искрящейся синевой, пряча на губах внутреннюю улыбку.
-А ты научишь меня 'скользить'? - не унимался внук.
Вопрос не удивил. Микаэла знала - когда-нибудь он прозвучит. Однажды данное врачом 'видение' имело свойство передаваться, проявляясь во всем, и в схожести цвета глаз с небом ...
-Конечно.
-Это не больно?
-Нет, - ответила Микаэла, протягивая ему раскрытую ладонь. - Видишь?
-Ракушка! - восхищению не было границ.
Ракушки тоже не было и лишь двое видели то, что однажды нашли, гуляя у моря...
-Ты моя! - прошептал внук, зарываясь лицом в рассыпавшиеся по плечам серебристые волосы, пахнущие летом.
-Знаю, - руки Микаэлы обнимали маленькое, прижавшееся к ней тельце, согревая его теплом и нежностью. - Ты хотел рисовать. Пойдем?