Астраданская Мария : другие произведения.

Учитель из Эстракарды

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Нас было двое, я и мой учитель, но однажды он решил покинуть Эстракарду, наше прекрасное ледяное царство, и отправился к людям.


   Когда я узнал, что ему предстоит уйти от нас, то долго, не скрываясь, плакал, растянувшись на ледяном полу Аметистовых Чертогов.
   В Эстракарде оставалось множество других - и тех, кто отличался суровостью и непреклонностью, и тех, кто был, как он, более мягок и ласков в обращении; там оставались те, кто считался много выше его по положению, и некоторые из них готовы были взять меня на попечение, но я любил только его, и небо должно было рухнуть на землю прежде, чем я по доброй воле предпочёл бы ему кого-нибудь другого, пусть даже в тысячу раз превосходившего его достоинствами.
   - Ты знаешь, что у людей совсем не так? - спросил он задумчиво, когда я сказал ему об этом. - Они не часто задумываются о том, что каждый из них неповторим и уникален... Если друзья или возлюбленные покидают их, они горюют недолго, и быстро находят им замену.
   Лицо у меня перекосилось; каждый раз, когда он говорил о тех, ради кого собирался покинуть Эстракарду, у меня появлялось чувство, причинявшее мне неописуемое мучение, тем более сильное, что я не мог понять, что со мной происходило. Лишь много позже я узнал о том, что эти чувства весьма обычны для людей и называются они - ненависть и презрение.
   - И ты уходишь, чтобы жить среди таких созданий! - закричал я, не сумев сдержаться.
   - Возможно, я сам стану таким же.
   Он сказал это так легко и, вместе с тем, серьёзно, что внутри у меня всё перевернулось.
   Я подумал, что он знает о моих страданиях, и всё же не торопится их прекращать - несмотря на свои доброту и милосердие, в некоторые моменты он был так суров и безжалостен, что никто из тех, кто ходил с сосредоточенным и мрачным лицом, и чьи губы никогда не знали его приветливой улыбки, не мог бы сравниться с ним в этой непреклонности. Впрочем, возможно, он просто знал, что лучше для меня... и искры этого понимания пробивались сквозь охватившее меня страдание, не позволяя мне осуждать его за жестокость.
   И уж лучше бы это действительно была жестокость - испытание, приготовленное им для меня, чем он мог говорить такие ужасные слова всерьёз.
   - Я рассказывал тебе историю про человека, любившего другого за его красоту, и бросившего своего возлюбленного, когда тот её утратил, - вдруг напомнил мне он, всё ещё глядя куда-то вдаль.
   - Да, да, - пробормотал я, вновь содрогаясь от того чувства, название которому мне предстояло узнать много позже.
   Отвращение, омерзение...
   Такое чувство испытывают люди, когда встречают что-то, совершенно чуждое их природе и вызывающее инстинктивный протест.
   - Люди ценят внешность, мы же предпочитаем ту красоту, которая скрыта под ней, - продолжал он и вдруг, повернувшись, посмотрел на меня в упор. - Но даже эта красота - не главное и не то, что является основой всего. Иными словами, если я её утрачу... и стану одним из них, таким же отвратительным, омерзительным созданием, как те, кого ты ненавидишь, - тут он чуть улыбнулся, но значение этой улыбки я понял лишь позже, узнав все эти слова, а также и то, что он читал в моей душе задолго до того, как я сам смог в себе разобраться, - то ты всё равно должен всегда знать, что это я. Пусть уродство, внешнее или внутреннее, никогда не застилает тебе глаза.
   Тут в его улыбке засквозила лёгкая печаль, и он снова отвернулся. Я чувствовал в его словах истину, но пока что она была от меня невозможно далека - я не мог её принять, я протестовал против неё всем своим существом.
   Не сумев ничего с собой поделать, я просто разрыдался и обхватил его колени.
   - Почему? Почему именно ты? - твердил я. - Почему кто-то другой не может идти к ним, раз уж так нужно?
   - Именно потому, что это я, - отвечал он, продолжая улыбаться. - Ты и сам это знаешь.
   Я знал, но не хотел смиряться, так же как не хотел принимать ту истину, которая заключалась в его словах, и которая причиняла мне столь сильную боль.
   Наконец, устав рыдать, я поднял голову и снова встретился с ним взглядом.
   Его глаза были такими тёмными, что почти всегда казались чёрными, и лишь на ярком солнце, или же здесь, в Аметистовых Чертогах, где всё было подсвечено особым, мерцающим светом, идущим из глубины камней, я ясно видел кобальтовые искры, пронизывавшие бездонную черноту его глаз, которые на самом деле были тёмно-тёмно-синими.
   Много позже, когда я впервые увидел ночное небо, усеянное звёздами, я понял, на что похожи его глаза.
   Он положил руку мне на плечо, а потом, почти сразу же, опустил её и поднялся на ноги.
   Я вдруг понял, что это было наше прощание - совсем не такое ласковое, как я ожидал, и не такое, какое могло бы хоть чуть-чуть успокоить мои раны - но на меня накатило странное бессилие, и я лишь молча смотрел, как он скрывается в дверях. Возможно, я просто понимал, что какие бы слова он ни сказал, и что бы ни сделал, боль от разлуки ничуть не станет меньше.
   Так он ушёл, и я вновь остался в середине огромной залы, наполненной холодным, мерцающим фиолетовым светом, идущим от самых стен. Здесь было и темно, и светло одновременно; здесь царил вековечный холод, но ни один из нас не страдал от него, как страдают люди.
   Это была Эстракарда - царство солнца и мороза, царство зимы и самоцветов.
   Я смотрел на стены чертога каким-то новым взглядом и думал о том, что теперь, когда он уходит, Эстракарда - это всё, что у меня остаётся; новая, особенная, трепетная любовь к моему дому и моему родному краю - нашей с ним родине - наполняла меня, чуть-чуть облегчая страдания.
   "Я позабочусь о том, чтобы всё здесь оставалось точно так же, когда ты вернёшься, - думал я с воодушевлением, перемешанным с острой болью. - Мы будем строить новые дворцы, брать новых учеников. Даже там, в стране людей, ты сможешь иногда оборачиваться и глядеть, как сверкают под солнцем стены и купола наших чертогов. Ты говорил, что, попав туда, забудешь всю свою прежнюю жизнь, но, быть может, эта картина разбудит в тебе уснувшие воспоминания, и ты почувствуешь что-то неясное, но радостное. А потом, когда ты вернёшься, я буду первым встречать тебя у дверей. Может, к тому времени, я и сам уже буду чьим-то учителем..."
   Тут я не смог больше продолжать обманывать себя - это утешение лишь сильнее бередило раны.
   Наверное, кто-то мог жить здесь ради того, чтобы строить чертоги, украшать Эстракарду и учить других делать то же самое.
   Я же жил ради того, чтобы быть рядом с ним.
   Но что я мог теперь поделать? Он уходил, покидал меня - ради тех, кто, в моём представлении, не стоил и кончика его пальца.
   Мне оставалось только подчиниться его решению.
   Но, хоть я и знал, что сказанные им слова были нашим прощанием, я всё же не мог смириться с мыслью, что больше его не увижу, и поэтому решил быть рядом с ним всё то недолгое время, что ему оставалось в Эстракарде - следовать повсюду за ним молчаливой, незримой тенью.
   Исполняя это решение, я пришёл чуть позже под двери его покоев, но, к моему изумлению и ужасу, обнаружил, что его нет внутри.
   Сначала я подумал, что он обманул меня и ушёл раньше озвученного срока, и непередаваемый ужас захлестнул меня; но потом один из тех, кто, как мне тогда казалось, не любил меня за мою излишнюю эмоциональность, мало сочетавшуюся с холодной строгостью Эстракарды, нашего прекрасного ледяного царства, хмуро кивнул мне в сторону Аметистовых Чертогов.
   Я бросился туда, но едва лишь успел приоткрыть двери и тут же замер, не переступая через порог.
   Потому что учитель был не один.
   Он сидел в середине залы на полу в тёмном одеянии; взгляд его был задумчив и печален, правая рука расслабленно лежала на колене, а левая - отведена назад и покоилась в чужой ладони. Существо, сжимавшее его пальцы, смутно белевшие в темноте, было с ног до головы закутано в разноцветные ткани, но я сразу же его узнал.
   Для кого ещё мог быть столь невыносимо тяжек ледяной, морозный воздух этих мест, как не для жителя раскалённых глубин, того, кто привык к испепеляющему зною, кто представлял собой огонь и жар - полную противоположность всех нас, рождённых в ледяных чертогах Эстракарды?
   Только для него, непостижимого друга моего учителя, того, кого я всегда недолюбливал - впрочем, теперь, конечно, меньше чем раньше. Потому что в сравнении с теми, к кому уходил учитель, теперь и он, этот подземный житель с его ужасным пристрастием к огню и к зною, казался образцом красоты и благородства.
   К тому же, мне, конечно, не могло не внушать уважения то, что он решился прийти в Эстракарду, которая, без сомнения, была для него таким же невыносимым местом, как для меня - его родина, ради того, чтобы попрощаться со своим другом.
   Хотя я по-прежнему ревновал... конечно, я ревновал, глядя на них, хотя это и не имело под собой никакого основания. Выражаясь при помощи человеческих понятий, они были друзьями, соратниками, братьями- полной противоположностью друг друга, однако равными по происхождению и, если можно так сказать, возрасту - в то время как мы были отцом и сыном, учителем и учеником. Это совершенно разные отношения, совершенно разные чувства, которые невозможно смешивать, и всё же я ревновал, потому что для меня самого никого, кроме него, не существовало.
   Синие и фиолетовые тени скользили по чертогу, серебристо мерцая в темноте, и ложились на печальное лицо моего учителя, смотревшего куда-то в пустоту. Взгляд его был твёрд, как у человека, который собирается с силами перед трудным испытанием, и в то же время исполнен тихой, безмятежной грусти, от которой у меня внутри всё опять перевернулось.
   Я вдруг понял, что он и сам не хочет покидать Эстракарду и отправляться к этим омерзительным созданиям, в их варварские страны, самые красивые города которых не могут казаться даже бледных подобием наших сияющих ледяных чертогов.
   Я стоял и ждал; я надеялся, что его друг скажет хоть что-то, что объяснит мне необходимость этого чудовищного испытания, этой бессмысленной разлуки, которая разобьёт сердце ему и мне - а, может, и всем в Эстракарде, потому что кто из нас не любил его всей душой? Другие, более суровые, более строгие, более холодные порой укоряли его за излишнюю доброту и сострадание, но оставаться равнодушным к его искренней, тёплой улыбке не мог никто.
   Как они могли?! Как они могли послать его туда - его, того, кто заслуживал быть владыкой страны, в тысячу раз более прекрасной, чем Эстракарда?!
   Так думал я, в то время ещё не зная, что никто никуда его не посылал; что он сам решил так и сам по доброй воле сделал то, на что другой, быть может, не пошёл бы и после строгого приказа учителя.
   Вопреки моим ожиданиям, его подземный друг не сказал ни слова. Я видел его огненно-яркие глаза, метавшие молнии из-под тёмной ткани, которой он обмотал лицо, но мой учитель их не видел, хотя был, наверное, единственным из Эстракарды, ледяной страны, кто мог глядеть в эти глаза без опасения быть сожжённым, и даже без всякой боли.
   Они ни разу не посмотрели друг на друга, и оставались в той же самой позе - учитель сидел на ледяном полу, его друг стоял позади него и держал его руку в своей руке, замотанной тканью до самых пальцев.
   Потом он, так и не произнеся ни слова, выскользнул из залы, и я был вынужден посторониться, чтобы пропустить его, тем самым обнаруживая своё присутствие. Учитель поднял на меня взгляд, но я увидел, что он не сердится, и, скользнув к нему, сел напротив.
   - Скажи, если нам доведётся снова встретиться, ты узнаешь меня в любом облике, даже в таком, в каком бы ты никогда не мог меня представить? - вдруг спросил он.
   Я подумал, что даже если ему суждено стать самым уродливым созданием на земле, то я всё равно его узнаю - по глазам. Я перебирал в уме все самые невозможные варианты - если он станет птицей, деревом, камнем, и был уверен, что узнаю его в ком или в чём угодно.
   Тогда я со слезами на глазах заверил его:
   - Конечно!
   Он улыбнулся, и я припал к его груди.
   - Позволь мне пойти с тобой!.. - взмолился я, как молил его уже сотни раз.
   Он, как обычно, покачал головой и ничего не ответил, но времени упрашивать его уже не было. Время в Эстракарде течёт совсем не так, как у людей - у нас не бывает ни утра, ни вечера, ни дня, ни ночи, и всё же каждый из нас прекрасно знает о том, когда наступает момент произойти чему-то, чему следует произойти.
   Ему было суждено уйти, и я вышел вместе с ним из чертогов.
   Яркое солнце ослепило нас, и в его сиянии разноцветно заблистали стены и купола дворцов. Эстракарда не знает, что такое ночь; наша родина - это страна вечной зимы и вечного солнца. Здесь рождаются драгоценные камни, здесь невидимые существа трудятся над тем, чтобы в мире не кончались запасы той природной красоты, которую люди называют алмазами, рубинами, изумрудами и сапфирами.
   Здесь лежит вековечный снег, и здесь живут творцы дворцов, в чьих душах, рождённых вековечным холодом, гораздо больше тепла, чем в душах большинства людей.
   Так я думал, провожая моего учителя на смерть, или, точнее, на жизнь - хотя о том, что такое жизнь и смерть, я узнал гораздо позже.
   Он остановился и посмотрел на Эстракарду в последний раз; я, дрожа всем телом, не понимал, как он сможет жить, позабыв о ней - не видя её дворцов и чертогов, не чувствуя морозного дыхания зимы, не слыша голосов своих друзей и братьев.
   На мгновение я подумал, что утешением и напоминанием для него послужит частица Эстракарды - кольцо с изумрудом, которое он всё ещё носил, однако в этот же самый момент он снял его с пальца и положил на снег.
   - Когда я пришёл сюда, у меня не было никаких вещей, - сказал он. - И теперь я ухожу отсюда таким же. Я унесу с собой только то, что всегда со мной... было, есть и будет.
   С этими словами он скинул одежду.
   Я никогда не видел, что у него под ней - не увидел и сейчас, потому что солнечное сияние вдруг ослепило меня, и мне пришлось закрыть лицо руками. Когда же я отнял их, то увидел за его спиной, вместо одеяния, огромные белоснежные крылья, пламеневшие в солнечных лучах.
   Он посмотрел на меня через плечо и улыбнулся напоследок - торжествующе, победно и как будто даже весело.
   И в этот момент меня настигло странное видение.
   Ещё до того, как что-то случилось на самом деле, я увидел, будто во сне, как стрела перебивает одно из его крыльев, и белоснежные перья в нём чернеют и съёживаются, будто опалённые, а потом, одно за другим, падают на снег... и снег под его ногами превращается в грязь.
   Закричав от ужаса и позабыв обо всём на свете, я бросился к нему, но в глазах у меня внезапно помутилось, и я перестал что-либо различать.
   Невзирая на это, я продолжал бежать... и вдруг остановился, обнаружив, что зрение ко мне вернулось, но я никого больше перед собой не вижу. Что-то странное происходило и со мной, и с миром; солнце, всегда неподвижно сиявшее в одном и том же месте посередине неба, вдруг оказалось у самого его края, и цвет его также изменился, став красным.
   Ошеломлённый, я развернулся, чтобы бежать назад, в Эстракарду, но за моей спиной оказались горы, очертания вершин которых, покрытые вечными снегами, лишь отдалённо напоминали мне купола наших дворцов.
   Я стоял один посреди пустынной снежной равнины, и тёмный лес окружал меня, а заходившее за вершины деревьев солнце давало багряный, кровавый отблеск, которого мне, жителю Эстракарды, никогда не доводилось прежде видеть, как не доводилось видеть и крови.
   В следующий момент меня окружила темнота.
   Раздавленный ужасом и отчаянием, я поглядел на небо, которое вопреки всем моим представлениям о мире, стало чёрным. Звёзды, похожие на крохотные самоцветы, одна за другой, зажигались на нём - тогда-то мне и пришло в голову сравнение с глазами учителя. Чуть ободрённый этой мыслью, я хотел было броситься его искать, раз уж мне пришлось оказаться в этом мире, но в этот момент меня остановил чей-то голос.
   Голос был грубым и совершенно не похожим на голоса тех, кто жил в Эстракарде, но, тем не менее, я почему-то понял слова.
   - Стреляй, стреляй! - кричал мне кто-то. - Убей птицу, если хочешь стать настоящим охотником!
   Я не понимал, чего от меня хотят, и смотрел только на небо, поражённый зрелищем: вдруг одна из наиболее ярких звёзд отделилась от него и стремительно полетела вниз, оставляя за собой мерцающий золотистый след. Я видел, как она летит сквозь темноту, как падает всё ниже и ниже, как свет её меркнет по мере приближения к земле, как золотистый ореол потухает...
   - Ну, раз ты не хочешь стрелять, тогда я сам её убью.
   Мимо меня что-то просвистело; это была стрела, и она летела прямиком в мою звезду, падавшую с неба.
   И тогда я вдруг всё понял.
   - Нет, нет! - закричал я и бросился наперерез.
   Однако я опоздал; на руки мне упала птица с перебитым крылом, и я впервые увидел, что такое кровь и смерть.
   Несколько белых перьев упало мне под ноги, и несколько капель крови пролилось на белоснежный покров земли.
   Я упал на колени, рыдая и прижимая к груди убитую птицу, добычу охотника.
   Голоса, которых становилось всё больше, окружали меня и кричали что-то, насмешливо и грубо, но я не понимал, точнее, не имел ни малейшего желания понимать их.
   Меня схватили и понесли куда-то - я не сопротивлялся, потому что мне было всё равно, и вскоре провалился в темноту.
   Когда я вновь открыл глаза, то обнаружил себя в окружении существ, меньше всего походивших на жителей Эстракарды: их одежда была грязной, волосы - сальными, но хуже всего был их запах.
   Вонь, исходившая от них, была невыносима, и я впервые узнал, что это такое - когда сначала тебя тошнит, а потом выворачивает наизнанку.
   Едва дыша, я растянулся на тряпье и шкурах, которое положили под меня вместо постели.
   - Странная ночь, - сказал какой-то человек с седыми волосами, воздевая руки. - Понтиахасу-зе сказал, что видел самого Творца Холода, спускавшегося с гор. Реки заледенели, луна и солнце встретились... А теперь и Кичирасу-хвэ ведёт себя так, будто одержим злым духом. Почему он отказался убить птицу и стать охотником, ведь он сам этого так хотел?
   Я понял, что он говорит обо мне, но это не имело для меня никакого значения. Люди, находившиеся рядом со мной, смотрели только на старика, сидевшего в центре хижины, поэтому я незаметно сполз со своего смердевшего ложа и выбрался на улицу.
   Снаружи мне стало чуть легче: морозный воздух, снег и звёздное небо напоминали об Эстракарде, об учителе, о прежней жизни, хотя в то же время я знал, что эти воспоминания останутся со мной недолго. Я чувствовал, как они буквально на моих глазах бледнеют, теряют краски, превращаются в смутный сон... Учитель тоже говорил, что позабудет обо всём, когда окажется среди людей. Видимо, это было свойство этого мира - превращать всё настоящее и прекрасное в иллюзию, в фантазию, в мираж.
   Я побрёл куда-то наугад и вдруг увидел птицу, убитую охотником и привязанную им к седлу одной из лошадей. С криком ярости и боли я бросился к ней, но она уже давно окоченела, и в её остекленевших маленьких глазках не было ни жизни, ни света, ни - меньше всего - моего учителя.
   Если он и принял сначала облик этой птицы, то теперь его в ней точно не было.
   Эта мысль наполнила меня счастьем, потому что, в отличие от людей, я знал, или, точнее, чувствовал, что смерти не существует.
   "Я обещал ему, что узнаю его здесь, в любом облике! - подумал я, дрожа от радости. - Значит, я найду его, рано или поздно, мы снова встретимся..."
   И, охваченный ликованием, я пошёл обратно к хижине.
   Однако люди - взрослые, старики и дети - уже высыпали из неё на улицу, и я инстинктивно отшатнулся, услышав их голоса, почувствовав их запах, увидев их грубые лица.
   "Нет, нет, нет! - твердил я мысленно, охваченный отвращением. - Я не хочу среди них жить, я не могу их видеть, они мне противны..."
   Они шли мне навстречу, и я попятился, пытаясь скрыться. Я хотел было спрятаться в одной из хижин и бросился на колени, чтобы заползти в низкий вход, но вдруг замер, увидев прямо перед собой - под ногами, в луже - расплывчатые очертания лица, показавшегося мне смутно знакомым.
   - Кто это?! - вскричал я, позабыв обо всём.
   Кто-то из мальчишек, заметивших меня, расхохотался.
   - Кичирасу-хвэ не узнаёт сам себя! Вот дурачок, он испугался собственного отражения в луже...
   Тогда я наклонился сильнее, вглядываясь в черты лица - такие же грубые и некрасивые, как у остальных - и не желая верить в то, что это правда.
   Слёзы брызнули у меня из глаз.
   Я был гадок и уродлив - так же гадок и уродлив, как любой из тех, кто окружал меня и казался мне отвратительным.
   Не помня себя, я заполз в одну из хижин и с головой накрылся одеялом.
   Сон ненадолго облегчил мои мучения, а когда я наутро вышел на улицу, то увидел, что снаружи вновь сияет яркое солнце, больше, чем что-либо напоминавшее мне об Эстракарде. Ночью же, как я уже знал, светили звёзды, похожие на глаза учителя...
   Я подумал, что то и другое вместе не позволит мне позабыть о прежней жизни.
   - Эй, Кичирасу-хвэ, пошли играть! - позвал меня кто-то из мальчишек.
   Преодолевая дрожь и отвращение, я пошёл ему навстречу, напоминая себе, что раз учитель остался здесь, то он мог принять облик любого из них.
   - Я должен найти здесь кое-кого, - пробормотал я едва слышно.
   - Кто же это? - спросили меня с любопытством.
   "Вдруг это он и есть?" - подумал я с отчаянной надеждой и посмотрел в глаза ребёнка, стоявшего напротив.
   - Так кто? - переспросил он нетерпеливо.
   - ...не ты, - сказал я с разочарованием и убежал от него подальше.
   Там, вдалеке от деревни, среди снегов и деревьев, мне вновь стало чуть легче. Прислонившись к стволу одной из сосен, я плакал, смотрел на вершины гор, всё меньше и меньше напоминавшие мне Эстракарду, и звал учителя.
   "Я не могу жить среди них, я не хочу становиться одним из них, я не хочу быть на них похожим, забери меня отсюда!.. - молил я мысленно. - Как получилось, что я здесь оказался?! Почему?!"
   Но потом я вспоминал, что сам просил его взять меня с собой, и, в конце концов, он выполнил мою просьбу.
   Оставалось совсем немногое - найти его среди миллионов людей, животных и других созданий...
   "Ты говорил мне, что будешь в том облике, в каком я не могу тебя даже представить, - без конца повторял себе я. - Но чей же он?!"
   И не находил ответа.
   "Неужели я должен буду глядеть в глаза всем им, чтобы, в конце концов, отыскать тебя? Я не хочу, они мне гадки и отвратительны... - думал я бессильно. - Как мне жить до тех пор, пока тебя нет со мной?!"
   Так и не решив ничего, я вернулся в свою деревню.
   Близость людей была для меня невыносима, но всё же, пересилив себя, я попытался улыбнуться так, как улыбался мне когда-то учитель - и, сделав это, я почувствовал себя легче, как будто на мгновение он оказался рядом.
   Я улыбался им и глядел им в глаза, и, хоть внутри меня переполняло отвращение, я чувствовал в этом что-то правильное - ведь точно так же, наверное, делал сейчас и мой учитель.
   Каждое утро я подолгу глядел на солнце, а каждый вечер - на звёздное небо, стараясь продлить жизнь моих воспоминаний, но, несмотря на все усилия, они становились всё бледнее и бледнее - так вода утекает сквозь сложенные лодочкой ладони, медленно, но верно.
   Земное время текло, и воспоминания об Эстракарде всё больше выветривались из моей памяти по мере того, как я - моё земное тело - взрослело.
   И однажды пришёл тот день, которого я страшился больше всего - я проснулся утром, позабыв о том, кого именно и зачем ищу.
   Я силился это вспомнить, но ни имя, ни облик, ни взгляд не воскресали в моей памяти.
   Я горько плакал, но всё было бесполезно.
   Всё было позабыто, кроме того, что я должен улыбаться, как кто-то, а также смотреть на солнце и на звёзды.
   Но однажды пришёл день, когда я услышал:
   - Кичирасу-хвэ, ты удивительный и необыкновенный, ты так не похож на всех! Дедушка говорит, что так стало с тех пор, когда ты в детстве отказался убить птицу и стать охотником. Ты помнишь это? Он говорит, будто чей-то дух вселился в тебя... Кто ты на самом деле?
   - Не знаю, - отвечал я, позабывший в том числе и детские воспоминания, и смущённо улыбался. - Пойдём лучше смотреть на горы! Гляди-ка, если встать с этой стороны, и глядеть на них вот так, то тебе не кажется, что ты что-то видишь? Как будто бы дома и башни, а иногда и люди! Видишь? Понтиахасу-зе говорит, что в этих горах встречаются красивые фиолетовые камни, которые тебе так нравятся. Я думаю однажды попытаться пробраться в них и принести тебе немного, хочешь?
   Но девушка, внучка старика, не позволяла мне уйти от темы.
   - Кичирасу-хвэ, мне кажется, я люблю тебя, - заявила она решительно. И добавила несколько более робко: - А ты кого любишь?
   Я знал, какой ответ она хочет услышать, но сказал другое - то, что было правдой.
   - Ты знаешь, наверное... - я улыбнулся и посмотрел на горы, - ...я люблю всё, что здесь есть.
   И в этот момент воспоминания, которые я искал столь долго, вернулись ко мне, и слово "Эстракарда" прозвучало в моих ушах.
   И я нашёл моего учителя.
  

7 декабря 2011 г.

  
  
  
  
  

 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"