Дон Жуан III призвал великого Васко. Он наделяет его всей полнотой власти; он делает его чуть ли не своим коронованным эмиссаром, снова самим собой, в таких далеких краях, где едва слышен голос, куда едва дотягивается рука. И великий Васко уходит. Это уже не дерзкая твердость, которую ничто не может сломить, и не яростная месть, сводящая все на нет; это Фемида, неумолимая, но безмятежная, непреклонная, но спокойная.
Хосе де Соуза Монтейро, "Васко да Гама. Герой" (1898) (1)
СВЕДЕНИЕ СЧЕТОВ
Мы видели, что в последние годы его правления казалось, что дон Мануэл сможет вновь укрепить свое политическое положение на погибель своим врагам, причем возрождение его эфиопского проекта стало наиболее заметным символом этой перемены. Но это возрождение остановилось, не успев принести плоды, и в декабре 1521 г. дон Мануэл умер, мало оплакиваемый своим преемником, отношения с которым постоянно ухудшались. В свою очередь, его сын, дон Жуан III, столкнулся с растущим недовольством по отношению к себе, пытаясь проводить собственную политику. Вместо того, чтобы быть создателем свободного устройства, благоприятного для дворянства и его амбиций как в Европе, так и в Азии, новый монарх, как оказалось, по крайней мере, изначально, имел собственные централизаторские амбиции, хотя и отличные от тех, что были у его отца. Но прежде чем перейти к щекотливым вопросам раннего царствования Жуана, возможно, будет полезно подытожить основные действия последних лет правления Д. Мануэла.
Уже отмечалось, что с флотом, отплывшим на Восток весной 1521 г. Д. Мануэл послал приказ построить крепость в Китае, значительно недооценив силу и могущество империи Мин. Действительно, как упоминалось в предыдущей главе, поворотный момент, по-видимому, был связан не с отправкой флота с Диогу Лопишем де Секейрой в Индию в 1518 г., а с отправкой флота в ??следующем году. Заметим, что этот флот 1519 г. был очень значительным, намного превосходящим по количеству кораблей флот 1516-1518 гг., независимо от того, на какой из нескольких разнящихся источников мы предпочитаем полагаться. Им командовал Жоржи де Албукерки, племянник Афонсу де Албукерки, и на его борту находился новый ведор да фазенда (для замены Фернана де Алкаговы), а именно доктор Педро Нуниш (ему, как обычно, оказывал упорное сопротивление губернатор Диогу Лопиш де Секейра, который маскировал свои истинные причины -- конфликт полномочий -- очерняя профессиональную компетентность ведора), а также Диогу Фернандиш де Бежа, который, по-видимому, должен был стать капитаном новой крепости, которую Д. Мануэл планировал построить в Диу или рядом с ним. Тенденция продолжилась; флот следующего года, возглавляемый Жоржи де Бриту, получил приказы не только противостоять Фернану де Магальяйшу на Молуккских островах со всей возможной энергией, но и построить крепости в Пасаи (фактически уже начатую Жоржи де Албукерки), на Мальдивах, а также в Чауле на побережье Конкана, к северу от Гоа. Казалось, что для португальцев начинается новый этап строительства крепостей после Албукерки, на этот раз по инициативе короля. Диогу Лопиш в какой-то мере согласился с этим изменением в политике и, потерпев неудачу в переговорах с коварным Маликом Айазом о выделении места под крепость либо в самом Диу, либо в соседнем Джафарабаде, сумел в 1521 г. при несколько неясных обстоятельствах добиться от Бурхана Низам-шаха I из Ахмаднагара разрешения на строительство крепости в Чауле (получившей название Сан-Диниш). Позже в том же веке Низам-шахам пришлось горько пожалеть об этом решении, и крепости суждено было стать яблоком раздора между ними и Эстадо да Индия. Таким образом, с учетом того, что чуть раньше была завершена крепость в Коломбо, и еще одна новая крепость возведена Эйтором Родригишем в Колламе (на юге Кералы) в 1519-1520 гг., несмотря на жесткое противодействие со стороны части правящего дома Венаду, у соперников португальцев в Индийском океане имелись все основания испытывать определенную нервозность. Это может отчасти объяснить тот факт, что Жуан Гомеш (по прозвищу "Шейрадинейру" или "Чует запах денег"), посланный на Мальдивы для изучения возможности строительства крепости и там, был убит в 1521 г., как сообщается, по подстрекательству "мавров из Камбея".
Флот, отправившийся в Индию в 1521 г., вез нового губернатора, посланного вместо Диогу Лопиша де Секейры, трехлетний срок полномочий которого подходил к концу: это был очень могущественный вельможа, Д. Дуарте де Менезиш, сын графа де Тарука, Д. Жуана де Менезиша, который, среди многих своих благоприобретенных титулов и званий, был также приором Крату и мордомо-мором как Д. Жуана II, так и Д. Мануэла. Д. Дуарте долгое время был связан с городом Танжер, где он уже был капитаном с 1507 г. от имени своего отца, и снискал внушительную репутацию военачальника. Трудно понять, почему именно он был избран губернатором Португальской Индии в 1520-1521 гг.; мы можем только догадываться, что это было связано с его авторитетным личным положением и необходимостью поставить дела в Азии на военную основу против надвигающейся кастильской угрозы. По общему мнению, при отбытии из Лиссабона в апреле 1521 г. его сопровождал флот из двенадцати судов; его брат, Д. Луиш де Менезиш, отправился вместе с ним в звании капитан-майора Индийских морей.
Прибыв в Азию в августе 1521 г. после относительно быстрого плавания, Д. Дуарте обнаружил ситуацию, когда непосредственные приоритеты несколько отличались от тех, которые предполагались в метрополии. К этому факту добавилась собственная политическая концепция Д. Дуарте, которая была гораздо больше сосредоточена на Ближнем Востоке, чем на вопросах за пределами мыса Коморин (или, если уж на то пошло, даже на Малабарском побережье). Гоа был оставлен в основном на попечении его капитана Франсишку Перейры Пестаны, близкого соратника Д. Дуарте, который вступил в конфликт со значительной частью населявших его касадуш ??или женатых поселенцев. Кроме того, в 1522 г. даже обратные грузы, отправленные в Португалию, были очень скудными, отчасти потому, что в том же году из Португалии был прислан очень небольшой флот (всего три корабля), но также, по общему мнению, потому, что даже подготовке единственного вернувшегося из этого рейса корабля не уделялось должного внимания. На протяжении всех трех лет правления губернатора Юго-Восточной Азии (и Молуккские острова), хотя и приковывала к себе внимание, получила явно меньший приоритет, чем Персидский залив, где контроль над Ормузом очень быстро превратился в серьезную проблему. Мы можем вспомнить, что в 1515 г. Албукерки, взяв Ормуз, не сместил его правителя Туран-шаха (который только что вступил на престол в 1514 г.), а, скорее, понизил его до статуса вассала. Внутри островного государства он продолжал со своими придворными оказывать социальное и административное влияние, а таможенные доходы условно делились между ним и португальской короной, в то время как португальцы должны были защищать его от внешней агрессии и внутренних восстаний. Албукерки уже послал посольство к шаху Исмаилу в 1514 г., чтобы успокоить его, а после строительства в Ормузе португальского форта другой эмиссар, Фернан Гомеш де Лемуш, посетил двор Сефевидов с боеприпасами и военными материалами, пообещав помочь шаху в его войнах с османским правителем Селимом I. Но отношения оставались неопределенными: по крайней мере дважды правитель Сефевидов проявлял интерес к захвату Бахрейна и Катифа, что сильно нервировало португальцев. Тем не менее в 1517 г. два португальца, Жуан Мейра и Антонио Жиль, прибыли в Басру, расположенную в начале Персидского залива, один из главных центров торговли с Ормузом, чтобы укрепить торговые отношения; таким образом, через пять лет после второго захвата португальцами Ормуза этот порт Персидского залива казался относительно процветающим торговым центром.
Но беды были не за горами. С шахом Исмаилом возникли споры по поводу уплаты мукаррарийи, пошлины, которая должна была облегчить прохождение караванов с товарами в Ормуз и обратно через Иранское нагорье; таким образом, торговля в этом направлении и обратно была частично прервана. Затем, после разногласий между правителями Ормуза и их номинальными вассалами в Бахрейне (центре прибыльного промысла жемчуга), португальский флот под командованием Антонио Корреа напал на последний центр в конце июля 1521 г., подчинив его и обезглавив местного правителя Мугрина бин Замеля (2). Однако такие "услуги", оказанные португальцами, не предотвратили крупного восстания в самом Ормузе, начавшегося в ноябре 1521 г., спровоцированного, по всей видимости, самим правителем Туран-шахом и, в частности, его советником и вазиром (на португальском, alguazil), Раисом Шарафуддин Фали. Это восстание, по-видимому, снова было вызвано негодованием по поводу новой политики правительства Мануэла в Азии после 1518 г., поскольку Д. Мануэл решил в 1520 г. разослать приказы, изменявшие статуты таможни в Ормузе и привилегии его правителя. Хотя капитан, присланный для этой цели из Португалии, некий Диогу де Мелло, не смог в том же году добраться до Азии, письма и инструкции Д. Мануэла дошли до Ормуза, где выполнять новые приказы пришлось капитану Д. Гарсии Коутиньо. По сути, они требовали замены нескольких существующих местных чиновников португальцами, введения новых мер и весов в таможне и установления общего португальского надзора. Крайне холодно воспринятые, эти изменения в конечном итоге помогли спровоцировать восстание через год после их осуществления, которое возглавил сам Раис Шарафуддин с одобрения правителя.
Ознакомившись с письмами из Ормуза, Д. Дуарте, следовательно, одним из первых действий приказал своему брату (который в то время наблюдал за окончанием строительства крепости в Чауле) направиться к Персидскому заливу во главе военно-морских сил и оставаться там в течение значительного периода времени, совершая набеги и торгуя одновременно. Прежде чем Д. Луиш смог прибыть со своим военно-морским флотом, новый губернатор также отправил туда на галеоне Д. Гонсало Коутиньо (брата капитана Ормуза); этот фидалгу, по-видимому, был способным, хотя и беспринципным дипломатом, и ему удалось по отдельности достичь договоренности с Туран-шахом и Раисом Шарафуддином, не в последнюю очередь потому, что между ними тем временем вспыхнули разногласия. Затем, в начале 1522 г., при невыясненных обстоятельствах Туран-шах был задушен неким Раисом Шамшером, действовавшим по приказу Раиса Шарафуддина, а вместо него на престол был возведен его племянник, с титулом Мухаммед-шах (годы правления 1522-34).
Д. Луиш де Менезиш прибыл в Ормуз вскоре после этих событий и обнаружил, что Раис Шарафуддин решил держаться на безопасном расстоянии, проживая на острове Кишм вместе с новым правителем. Ормуз находился в состоянии некоторого смятения, и первоочередной задачей было обеспечить купцам (видимо, в какой-то мере рассеявшиеся по другим близлежащим центрам) чувство безопасности и убедить их вернуться на сам остров Джарун (центр государства Ормуз). Д. Луиш решил, что лучшим решением было бы провести переговоры с Раисом Шарафуддином, чтобы заверить его в том, что его прежние проступки будут прощены, если он вернется в Ормуз и возьмет дело в свои руки. Поскольку эти инициативы имели очень ограниченный успех, он решил заключить соглашение с грозным Раисом Шамшером, который теперь согласился убить Раиса Шарафуддина, как только представится случай. Принимая во внимание это заверение, Д. Луиш успокоился и после серии довольно тщательно продуманных нападений на торговые суда и поселения в южной Аравии во второй половине 1522 г. вернулся в Индию. Сохранился подробный список рабов, захваченных в ходе этих набегов: 216 человек, от маленьких детей, до престарелых и немощных мужчин и женщин, различного происхождения (3).
Достигнутое соглашение не показалось удовлетворительным губернатору Д. Дуарте де Менезишу, который таким образом решил нанести личный визит в Ормуз в 1523 г., а затем еще один в 1524 г. Он снова вступил в переговоры с Раисом Шарафуддином, умиротворил его и с почестями восстановил на прежней должности (решение, вызвавшее нечто вроде скандала); с другой стороны, его главные соперники были изгнаны или поставлены на место (4). Во время первого из этих визитов 15 июля 1523 г. между губернатором и Мухаммед-шахом был подписан новый договор о подчинении, в соответствии с которым ежегодная дань была увеличена до 60 000 шерафинов (с 15 000 во времена Албукерки и 25 000 во времена Лопо Суариша); также были приняты меры по ограничению использования оружия проживающими там мусульманами (5). 1 сентября того же года губернатор также направил посольство для урегулирования разногласий с шахом Исмаилом. Момент был выбран неудачно, поскольку шах Исмаил умер в Тебризе в мае 1524 г., оставив двор Сефевидов в значительной неопределенности; новый правитель, молодой Тахмасп, не хотел или не мог взять на себя какие-либо твердые обязательства перед португальским посланником Бальтазаром Пессоа. Ясно, что эти визиты губернатора в Ормуз имели и коммерческий мотив, ибо Д. Дуарте де Менезиш, как заядлый частный торговец, был особенно заинтересован в торговле между юго-западной Индией (перцем и сахаром из порта Бхаткал в Канаре) и Ормузом.
В том же 1523 году, перед своим собственным отплытием в Ормуз из Индии, Д. Дуарте отправил своего брата в Красное море и Массауа с остановками по пути, чтобы совершить ряд набегов на Южную Аравию. Эти рейды, особенно нападение на аш-Шихр, упоминаются в хрониках Хадрами, в частности потому, что наместник этого города (амир аль-балад) Амир Матран бин Мансур был убит при этом шальной пулей (6). Каштаньеда тоже упоминает в своей хронике этот ряд эпизодов в манере, которую нельзя назвать комплиментарной по отношению к Д. Луишу. Он отмечает захват пяти кораблей у мыса Гвардафуй, затем рейд на Аден, где еще четыре были сожжены на рейде. Затем он переходит к упоминанию о нападении на Шихр ("Хаэль"), описываемый как большой город, хорошо снабженный и изобилующий "всеми фруктами, которые есть в Испании"! Кроме того, здесь велась значительная торговля лошадьми, привлекавшая мусульманских купцов из Малабара и Камбея, а также те корабли, которые пропустили сезон муссонов и не смогли вовремя войти в Красное море. По мнению Каштаньеды, этот рейд португальцев был совершенно бесполезен и мотивирован исключительно досадой Д. Луиша де Менезиша, "поскольку он был раздражен тем, что еще ничего не сделал в Индии, и думал, что может стяжать хоть какие-то лавры здесь". Однако город оказался частично заброшенным, и португальский рейдерский отряд захватил очень ограниченную добычу; тем не менее, Шихр был разграблен, "благодаря чему некоторые из них все же разбогатели" (7). Эта деятельность, а также корсарские поползновения в том же регионе некоего Антониу Фалейру (по общему мнению, делового партнера капитана Гоа Франсиско Перейры Пестаны) не способствовали улучшению репутации португальцев, тем более что ни в одном из рейдов на оба города и корабли они, кажется, не особенно отличали друзей от врагов.
Как бы то ни было, Персидский залив по крайней мере привлек внимание Д. Дуарте. Остальная часть Португальской Азии, даже западное побережье Индии, по-видимому, представляла для него гораздо меньший интерес. Что касается Чаула, то он отстранил молодого капитана Энрике де Менезиша (которого назначил Диогу Лопиш де Секейра) и заменил его хорошо известным (даже печально известным) фидалгу Симаном де Андраде, чье главное право на этот пост, по-видимому, заключалось в том, что он недавно женился на незаконнорожденной дочери губернатора, донье Бритиш (8). Во внутренних районах Гоа Диогу Лопиш предпринял дипломатические усилия для сохранения статус-кво в отношении правителя Биджапура Исмаила Адил-шаха (годы правления 1510-1534), хотя его посланник Жуан Гонсалвиш де Каштелу-Бранко, направленный к его двору в феврале 1520 г., год спустя вернулся, почти ничего не добившись. Двумя годами позже, в 1523 г., воспользовавшись отсутствием губернатора в Ормузе, правитель Биджапура отправил армию численностью примерно в пять тысяч человек и, преодолев некоторое сопротивление португальцев, захватил танадарии Понды и Сальсетты, до этого времени находившиеся под португальским контролем. Капитан Гоа Франсишку Перейра Пестана, слишком озабоченный своими внутренними проблемами с фракцией португальских поселенцев, не смог оказать достойного сопротивления, и договорился о перемирии (9). Южнее, в Керале, положение португальцев в крепостях Каликут и Кочин также ухудшилось. Принц по имени Намбеадарим, которого Албукерки поощрил в 1513 г. принять титул Самудри, убив своего предшественника, по-видимому, умер в 1522 г., и теперь на троне находился его гораздо более воинственный преемник. Этот новый Самудри в письме к Д. Жуану III, написанном в январе 1523 г., достаточно ясно изложил свои жалобы. Вопреки договоренностям, достигнутым в то время, когда был заключен мир с Албукерки в 1513-1514 гг. и построен португальский форт в Каликуте, торговля в его порту не развивалась по сравнению с торговлей в Кочине и Каннануре. Кроме того, внутри страны против него восстал один из его "вассалов", некий "Таквамаюм"; и когда Самудри организовал карательную экспедицию, кочинский раджа пришел на помощь первому. Самудри едва скрывал свое раздражение:
"Во времена других наших предков короли Кочима никогда не претендовали на главенство над нами и не захватывали наши земли, а мы в те прежние времена всегда разоряли их порты и земли, и после того, как Ваше Высочество завладели землей, с вашими капитанами-майорами и капитанами крепостей, мы никогда больше не воевали с ними, и, кроме того, хотя король Кочима не является королем по праву, а стал таковым из-за милости Вашего Высочества, он все же пришел причинить нам зло".
Несмотря на эту провокацию, Самудри пишет, что решил не мстить, а просто навести порядок в своем доме и доме своих "вассалов". Но Д. Жуан III со своей стороны должен убедить правителя Кочина не вмешиваться в его дела. Затем в письме рассказывается о положении посланников, отправленных из Каликута в Португалию: первый посол, отправленный в 1513 г., обратившийся в христианство и получивший в Португалии имя Д. Жуан да Крус, вернулся домой в 1515 г., но оказался возмутителем спокойствия, в то время как следующий посланник, Маппила Койя Пакки, больше интересовался собственными делами, чем делами обоих правителей (10). Письмо заканчивается призывом к Д. Жуану III обратиться за советом к капитану форта в Каликуте Д. Жуану де Лима и фактору Перо Мусиньо (11).
Однако к следующему году отношения между Самудри и Д. Жуаном де Лимой стали не слишком сердечными. Каштаньеда сообщает, что "когда мавры Каликута увидели большую беспечность губернатора и то, что он не наказывает их, что бы они ни сделали, они решили вести войну с португальцами с большими силами". Таким образом, было принято решение отправить в Красное море восемь больших кораблей, нагруженных пряностями, под защитой флота меньших судов (paraos), все под командованием знатного маппила и алима из Танура (порт между Каликутом и Поннани), некоего Кутти-Али (12). Португальский капитан Каликута, узнав об этом, попросил Д. Луиша де Менезиша охранять побережье Кералы, но последний, как сообщается, отказался, предпочтя остаться в Кочине, а затем уехав в октябре 1524 г. в Гоа, чтобы дождаться возвращения своего брата-губернатора из Ормуза. К этому времени начался открытый конфликт между Д. Жуаном де Лимой, с одной стороны, и силами маппила и наяров Самудри, с другой.
Таким образом, ухудшение отношений между португальцами и маппила представляет собой вторую фазу конфликта между португальцами и мусульманскими общинами в Индийском океане. Первая фаза, достижению апогея которой отчасти способствовал Васко да Гама, была направлена ??против мусульманских купцов, которые вели торговлю с Красным морем, и, по мнению португальцев, происходили в основном с Ближнего Востока (Магриб, Египет, Йемен, Хадрамаут и Ирак), и которых они обычно называли "мавры из Мекки (Mouros de Meca)" (12). В первые пятнадцать лет своего присутствия в Керале португальцы нанесли значительный ущерб коммерческим интересам этих купцов, терроризировали их, а отчасти вытеснили из портов Кералы. Дуарте Барбоза, который не был полностью лишен симпатий к ним, описывает общину парадеси ("a que chamam pardetis") в своей обширной главе о Каликуте, отмечая, что в нее входили арабы, персы, гуджаратцы, хорасанцы и деканцы, и что у них имелся отдельный "губернатор", который улаживал их дела. Он продолжает (и мы должны помнить, что его текст был написан около 1518 г.):
"До того, как португальцы открыли Индию, их [парадеси] было так много, и они были настолько могущественны и свободны в городе, что язычники не осмеливались ходить по нему из-за их высокомерия; позже, видя решимость португальцев, они попытались изгнать их из Индии, но, не сумев состоянии сделать это, сами мало-помалу удалились в свои земли, оставив Индию и ее торговлю, так что те немногие, кто остался, не имеют никакой силы" (13).
Однако с появлением интереса португальцев к Мальдивским островам и портам западного побережья Шри-Ланки коммерческий конфликт вскоре втянул в свою орбиту и маппила, многие из которых (особенно Койя Пакки из Каликута, но даже Мамали из Каннанура до ограниченной степени) не были враждебны португальскому присутствию на ранней его фазе; действительно, первые португальские грузы в Кочине были доставлены им купцами-маппила. Волна реального и предполагаемого строительства крепостей в 1518-1521 гг., в основном по инициативе португальской Короны и направленная на установление контроля над торговлей в западной части Индийского океана, вызвала новые столкновения интересов и, следовательно, появление новых врагов. Ситуация еще больше усугубилась из-за разногласий между частными португальцами (в частности, касадуш Кочина) и маппила по поводу контроля над определенными ресурсами, такими как прибрежная торговля между Кералой, побережьем Тирунелвели с его промыслом жемчуга, южным Короманделем и Шри-Ланкой (14). Именно эта напряженность и растущие антипортугальские настроения маппила легли в основу осуждения хронистом семнадцатого века качества правительства при Д. Дуарте де Менезише:
"И хотя верно то, что его очень боялись мавры Берберии, он стал настолько мало уважаем жителями Индии, что однажды, когда он был в Кочине, они прошли в виду города и у него на глазах в своих прау и запустили в сторону берега фейерверки, которые взлетали к небу, чтобы показать свое презрение и пренебрежение к нам" (15).
В 1520-х гг. португальцы опасались, что эти конфликты с местными мусульманскими купцами ("Mouros da terra") перерастут в более крупное столкновение с Османской империей; ибо неминуемая угроза со стороны "руми" (будь то подчиненные мамлюков или османов), которая фактически уменьшилась примерно после 1510 г., тем не менее еще была свежа в их памяти. Как было убедительно продемонстрировано, по крайней мере, в последние годы короткого и энергичного правления Селима I (1512-1520 гг.), османы фактически не думали о том, чтобы бросить вызов португальцам в Индийском океане (16). Однако, с воцарением его сына Сулеймана в 1520 г. размах османских амбиций и, как следствие, их южная политика несколько изменились. Экспансия османов в Хабеш, начавшаяся в 1520-х гг., безусловно, является одним из показателей этого. Но османские планы можно увидеть гораздо яснее, например, в отчете, представленном знаменитым Салманом Раисом османскому правителю Египта Ибрагиму-паше в 1525 г. Салман Раис, родившийся на Лесбосе и бывший корсар в Сицилии, в июне 1515 г. был назначен адмиралом мамлюкского флота в Красном море и продолжал служить османам после поражения мамлюков. Его отчет начинается со списка кораблей и орудий в Джидде, которые будут использоваться против неверных португальцев (Portakal-i bedin); затем он утверждает, что с этим оружием "можно захватить и удерживать все крепости и порты в Индии, находящиеся под властью неверных". Затем описываются эти территории, начиная с Ормуза, затем Диу (где неверно указано, что португальцы имеют форт), затем Гоа (их "штаб"), затем Каликут и Кочин; наконец, упоминаются португальские форты в Коломбо и Пасаи (таким образом, отчет несколько устарел, поскольку в июне 1525 г. этих фортов больше не существовало). Затем следует длинный раздел, посвященный провинции Йемен, где вновь подчеркивается португальская угроза (17). Тем не менее, следует отметить, что дух этого документа носит не только оборонительный характер; он также предусматривает активную наступательную кампанию против португальцев и окончательное изгнание их из Индийского океана: ибо, как только Йемен будет завоеван, "можно будет овладеть землями Индии (vilayet-i Hindustan) и каждый год доставлять большое количество золота и драгоценностей в Стамбул (Devlet-i Asitane)". Венецианцы уловили отголоски этого плана, и в письме их консула-резидента в Стамбуле от декабря 1525 г. говорится, что он встречался с Салманом Раисом и обсуждал с ним его планы. Упоминаются корабли, строящиеся для этой цели, помимо других, которые уже находятся в Джидде ("Alziden"); Ибрагим-паша также, по-видимому, заявил венецианцам о своей поддержке этого проекта, принимая во внимание большие потенциальные дани (возможно, из Гуджарата?) (18). Таким образом, отчет является прелюдией к османской экспедиции в Гуджарат, фактически организованной под командованием Салмана Раиса в 1527-1528 гг., и продолженной с некоторыми трудностями, после его смерти во время восстания, его подчиненными Мустафой Байрамом и Сафаром ас-Салмани (19). Экспедиция должна была иметь глубокие последствия в среднесрочной перспективе для элитной политики султаната Гуджарат, поскольку многие османские военачальники, принимавшие в ней участие, стали могущественными магнатами в западной Индии.
НОВАЯ СИЛЬНАЯ ЛИЧНОСТЬ
В то время как эти рейды и экспедиции планировались или осуществлялись в западной части Индийского океана (в ситуации, когда, по-видимому, Д. Дуарте де Менезиш имел мало контактов с метрополией), ситуация в Португалии значительно изменилась. Диого Лопиш де Секейра, покинувший Индию в декабре 1521 г. (том самом месяце, когда умер Д. Мануэл), обнаружил это, к своему огорчению, сразу же по возвращении в Лиссабон. Здесь его грубо встретил доктор Фернан де Альвариш де Алмейда, который конфисковал его личные вещи, заявив, что он находится под следствием, предположительно, за финансовые махинации (20). Диогу Лопиш, сначала склонный полагать, что это было просто самоуправство какого-то чрезмерно рьяного чиновника, пожаловался короне через своего брата, а затем отправил сообщение ведорес да фазенда, барону Алвиту и Д. Мартиньо де Каштелу-Бранку, но ему сказали, что Алмейда на самом деле действовал по королевскому приказу. Расспросы показали ему, что следователь был родственником и клиентом графа Пенелы, Д. Жуана Васконселуша (шурина Д. Франсишку де Алмейда), а также состоял в родстве с Д. Лопо де Алмейда, - всех этих людей Секейра не причислял к своим доброжелателям. Были подняты старые скандалы вокруг вернувшейся жены губернатора, что поставило его в неловкое положение; поэтому он попросил и получил аудиенцию у Д. Жуана III, но там ничего не было решено. Когда он удалился в свой дом в Аландроале в Алентежу, его преследовал там агент Короны Пэрис Диас, который конфисковал его имущество в связи с обвинением в том, что он тайно вывез из Индии частное состояние в размере 150 000 крузаду. К середине октября 1522 г. Секейра более или менее твердо решил покинуть Португалию, но, чтобы скрыть свои намерения, написал королю, что собирается совершить паломничество в Гваделупу.
Секейра утверждал, что он ничего не должен Короне, но, напротив, именно Корона задолжала ему сумму, эквивалентную стоимости 600 кинталов перца (которым ему разрешили торговать в Ормузе, но от которых он отказался, заявив, что такая торговля наносит ущерб интересах Короны) и шесть тысяч крузаду. Он также довольно подробно изложил встречное обвинение, направленное против некоего Жоржи Диаша и других людей, "которые были наказаны мной в Индии". И он был не единственной жертвой новой политики, которая очень быстро вводилась в действие в 1522-1523 гг. Дуарте Пашеку Перейра, автор "Esmeraldo de situ orbis" и льстец мессианским и имперским притязаниям Д. Мануэла, был награжден блестящей должностью капитана Сан-Жоржи-да-Мина в 1519 г., когда Д. Мануэл взял дело в свои руки после своего отступления в 1514-18 гг. (21). В 1522 г. Дуарте Пашеку был возвращен из Африки в оковах и заменен в должности капитана сыном графа Пенамкора, неким Д. Афонсу де Албукерки. Однако к концу 1523 г., после некоторого периода тюремного заключения, он был освобожден. Среди других жертв "чистки" 1522 г. были Д. Бернардо Мануэль, который был заключен в тюрьму в Сантарене после того, как его отозвали из Северной Африки; капитан пехоты Криштован Лейтао тоже утверждал, что стал жертвой смены правительства, но больше в смысле невыполненных обещаний, чем реальных репрессий (22).
Нашим лучшим источником для того, чтобы понять изменения рассматриваемого периода, является переписка посла Габсбургов Хуана де Зуниги, занимавшего эту должность в Португалии с марта 1523 г. и находившегося в тесном контакте с рядом ведущих политических деятелей. Миссия Зуниги была многоплановой: собирать информацию для своего хозяина, гарантировать, что мятежные коммунерос в Кастилии не получат португальской поддержки, и подготовить почву для переговоров по вопросу о Молуккских островах, состоявшихся в апреле и мае 1524 г. в Бадахосе-Элваше (23). В одном из этих писем Карлу V он заявил, что редко видел такое сильное недовольство в королевстве, и большая часть его была направлена ??не на кого иного, как на el conde almirante, Васко да Гаму, который, по-видимому, стал серым кардиналом, сильной личностью нового режима (24). В конце июля 1523 г. просочилась первая новость о том, что Гама снова отправляется в Индию, и теперь Зунига писал:
"Ваше Величество, должно быть, уже узнали от доктора Кабреро, что на будущий год граф-адмирал назначен генерал-капитаном и что он, как обычно, отплывет в марте. Я приложил все усилия, чтобы получить некоторую информацию от его окружения, и то, что известно от заслуживающего доверия человека, заключается в следующем: слышали, как он говорил, что принимает эту должность, чтобы исправить прошлые ошибки, подавить восстания, и защитить то, что завоевало это королевство; и что во время его пребывания [там] никаких специй не будут привозить оттуда для Вашего Величества; и что он полагает, что каравеллы, которых ждут оттуда, не вернутся сюда, потому что дан приказ захватить их и всеми возможными способами отправить их на дно, причем таким образом, чтобы нельзя было узнать, что с ними произошло; и что, если он сможет сделать то же самое с людьми Вашего Высочества, которые отправились туда, то он не оставит этой задачи своему преемнику; и что даже если бы между Вашим Величеством и королем Португалии существовало соглашение о том, что каравеллы Вашего Высочества могли бы оставаться [во] владении [Молуккскими островами], то он не стал бы соблюдать его, а вместо этого использовал все возможные средства, чтобы их власть по-прежнему сохранялась во всей этой [области], а власть Вашего Величества не вступила в силу, ибо у него будет для этого достаточно возможностей" (25).
Зунига, убежденный в правильности расчетов Магальяйша, также сообщил слухи о том, что в навигационные карты в Португалии были внесены изменения, чтобы Молуккские острова оказались в португальской половине мира, и что на помощь им был вызван кастильский астроном. Письмо заканчивается на интересной ноте: Зунига сообщает, что с ним связался Диогу Лопиш де Секейра, который пожелал встретиться с ним "в большой тайне", возможно, по поводу карт; была назначена встреча.
В своем следующем письме, спустя всего лишь две недели, испанский посол сообщает о несколько изменившейся ситуации. Во-первых, он отмечает, что чума, широко распространившаяся в Португалии в том году, начала наносить значительный урон. Осторожно упоминается (в зашифрованном виде) Диогу Лопиш и то, как он желает служить Карлу V; никаких дальнейших новостей о Васко да Гаме, который "сейчас находится в своей резиденции", предположительно в Видигейре, нет. Большая часть письма посвящена делу Д. Бернардо Мануэла, который был заключен в тюрьму в Сантарене, но которому удалось бежать из нее в Кастилию, воспользовавшись ослаблением бдительности охраны, вызванному чумой. Тем временем с Зунигой установил связь один из его братьев, прося походатайствовать о его деле перед Габсбургами (26). В более поздних письмах Зуниги, от августа и сентября 1523 г., приводятся дальнейшие подробности. Похоже, что в ночь на 18 августа кастильского посла посетил в его резиденции (posada) в Томаре Диогу Лопиш де Секейра, который появился один и пешком. Диогу Лопиш упомянул о своих обидах, которые он затаил на Д. Жуана III с момента своего возвращения из Индии, и подчеркнул, насколько полезным он может быть для Габсбургов как человек, обладающий беспрецедентными знаниями о торговле пряностями и о навигационных путях в Индию. В качестве первой демонстрации своих намерений он передал Зуниге недавние письма, полученные им от некоторых своих клиентов и друзей (criados y amygos), которые все еще находились в Индии; кастильский посол немедленно снял с них копии, и отправил их Карлу V (27).
Большая часть этого письма в равной степени посвящена приготовлениям к снаряжению флота, который должен быть отправлен в Индию в следующем году. Строились новые корабли, набирались бомбардиры и другие латники, доставлялись припасы (например, железо из Бискайи и боеприпасы из Фландрии). В целом создается впечатление большой мобилизации, и мы действительно знаем, что Гама взял с собой в следующем году целых четырнадцать кораблей, возможно, самое большое количество, которое было достигнуто после Лопо Соареша де Альбергариа в 1515 г. В то же время упоминается лихорадочная деятельность картографов (таких как Лопо Хомем) и астрономов при дворе в борьбе за определение реального положения Молуккских островов. Зунига, естественно, также следил за изменениями судеб тех или иных влиятельных людей при дворе, отмечая, что звезды барона Алвиту и Луиша де Силвейры закатываются, а звезды графа Вимиозу и Д. Антониу де Атаиде восходят; он также отмечает, что финансовые дела были организованы довольно плохо (en la hazienda ha mala orden), вызывая беспокойство у всех вокруг. В общем, у нас создается впечатление эпохи слухов и встречных слухов, политических агентов, ведущих переговоры о позициях, основанных на реальных или воображаемых географических и практических знаниях, и все это - запутанные последствия путешествия Магальяйша и Элькано (28).
Более позднее письмо от 19 сентября, со своей стороны, в основном касается дел Д. Бернардо Мануэля, у которого, как оказалось, было много врагов при дворе, от графа Вимиозу до графа Вила-Нова (Д. Мартиньо де Каштелу-Бранку). Тем не менее, стало казаться, что в случае заступничества в его пользу Карла V португальский король мог фактически закрыть глаза на некоторые из его предыдущих действий, включая его несанкционированный отъезд из Сантарена. Заметим также, что в заключение этого письма Зунига упоминает, что некий ведор да фазенда был послан на помощь графу-адмиралу в организации всего, что ему требуется (предположительно для отплытия индийского флота); мы можем предположить, что это был Нуньо да Кунья, чье имя фигурирует в нескольких документах, касающихся флота, к которым мы обратимся ниже (29).
Мы уже вкратце отмечали контакты Зуниги с еще одним из тех, кто считал себя обиженным новым режимом: Дуарте Пашеку Перейрой. Перейра, со своей стороны, пошел даже дальше, чем Диогу Лопиш, который, по крайней мере, придержал некоторые свои козыри, вместо того, чтобы объявить себя настроенным всецело прокастильски и антипортугальски. Если последний и предложил к январю 1524 г. перейти на сторону Кастилии со своими войсками (а мы можем отметить, что Диогу Лопиш был назначен в Португалии в конце 1523 г. almotacИ-mor, несмотря на его удаленность от центров власти), это все же было средством свести счеты, а не декларацией о более обширных намерениях (30). Несколько более претенциозный Дуарте Пашеку, с другой стороны, заявил кастильскому послу о своей готовности возглавить экспедицию для завоевания Аравии Феликс, области вокруг Адена и Йемена, от имени Карла V, а также не скрывал своего убеждения, что Молуккские острова расположены в пределах той части земного шара, которая принадлежала Кастилии согласно Тордесильясскому договору, возможно, отстоя от линии разграничения на целых пять градусов долготы (31). Словесные нападки на Гаму и его политическое влияние были так многочисленны и разнообразны, что кастильский посол оказался в пикантной ситуации, когда у него оказалось слишком много потенциальных союзников в кругах португальской элиты - как бы в смущении от неожиданного богатства. Тем не менее, хотя он и отклонил некоторые предложения, сделанные ему, он взял за правило сохранять хорошие отношения с Диогу Лопишем, который, со своей стороны, продолжал снабжать Зунигу подробностями по ключевым вопросам (таким, как relacion de las naos, возможно, тем, которые направлялись в Индию в следующем году) (32). Поскольку Диогу Лопиш был одним из португальских делегатов на переговорах в Бадахосе-Элваше с Карлом V, это представляет все его участие там в довольно двусмысленном свете (33). Некоторое значение имеет то, что Зунига подчеркивает, что бывший губернатор Португальской Индии руководствовался прежде всего желанием "причинить как можно больше зла графу-адмиралу", которого квалифицировал как совершенно неуравновешенного по темпераменту, помимо того, что он был "злейшим врагом кастильцев" (el mayor enemigo de Castellanos) в Португалии (34). Таким образом, Кастилия, не так давно являвшаяся потенциальным местом эмиграции Гамы, стала его главным противником, по крайней мере, с точки зрения Зуниги и его информаторов.
Но описание сложившейся ситуации с точки зрения Зуниги, хотя и достаточно выразительное, тем не менее является пристрастным, именно из-за его чрезмерного внимания к молуккскому вопросу. Ибо это не было единственной задачей Васко да Гамы: скорее, он отплыл в Индию с гораздо более широкой программой, которая должна была быть реализована в Португальской Азии. Ибо в том, что касалось Азии, мы видим сейчас яснее, чем когда-либо прежде, огромную разницу между Гамой и Афонсу де Албукерки, какими бы авторитарными оба они ни были. Албукерки энергично отстаивал свою концепцию создания цепи крепостей в западной части Индийского океана, от Кералы до Восточной Африки, с Кочином, Каннануром, Гоа и Ормузом в качестве ключевых пунктов, а Аден должен был быть захвачен позднее. Напротив, о позиции Гамы с ностальгией вспоминал герцог Браганса в письме Д. Жуану III в 1529 г., в котором он писал:
"Граф Ведигейра, на мой взгляд, разбирался в делах Индии лучше, чем кто-либо другой, и он высказался за то, чтобы продать Малакку королю Абитао [Бинтанга], и я не припоминаю, не следует ли заключить аналогичную сделку с Ормузом, и что эти и все другие крепости в Индии должны быть сровнены с землей, кроме Гоа и Кохима, поскольку несомненно, что если бы такие решения были приняты в самом начале плаваний [в Индию], это было бы замечательно. Если бы только императору [Карлу V] по общему согласию были оставлены места, [которые зависят] от Алгарве, то есть Сеута, Алькасер, Танжер, Арзила, а у нас остались бы только Азамор и Сафим, то очень легко и достойно можно было найти средства, чтобы удерживать их, и они стоили бы очень незначительных расходов, а королевство [Португалия] получало бы от них прибыль" (35).
Казалось бы, на этот раз современные документы подтверждают экстравагантные заявления Гашпара Корреа в его "Lendas daIndia". Согласно Корреа, Гама покинул Лиссабон с большим флотом из пятнадцати (а не четырнадцати) кораблей, а также могуществом и великолепием, которые соперничали с мощью и величием самого короля Португалии ("trouxe total poder de justiГa e fazenda, como pessoa de El Rey"). На борту флота находилось около трех тысяч человек, в том числе значительный контингент представителей высшей и средней знати, а также собственные сыновья Гамы, Эштеван (назначенный капитан-майором Индийских морей) и Паулу (36). Тем не менее, подчеркивает Корреа, цель Гамы была неоднозначной: некоторые инициативы по централизации, особенно в отношении финансов и армии, и некоторые другие концепции реформ, которые были явно направлены на то, чтобы избавить Португальскую Азию от того, что считалось мертвым грузом, включая большое количество нежелательных крепостей.
Кроме того, немаловажно отметить, что Гама получил титул не просто губернатора, но вице-короля, став первым, кто имел это звание после Д. Франсишку де Алмейды в 1505 г. Как и в случае с флотом, возглавляемым Гамой в 1502 г., существует довольно объемная документация о поставках флоту 1524 г. в виде приказов, изданных ведором да фазенда, Нуньо да Кунья (впоследствии он сам стал губернатором Португальской Индии), и в виде расписок, подписанных капитанами и интендантами судов накануне отплытия (37). Весной 1524 г., незадолго до отъезда, Гама также решил уточнить юридическое положение своих разнообразных и обширных фискальных привилегий как в Португалии, так и в Индии, получив подтверждения для нескольких из них от Д. Жуана III. 28 февраля Гама официально предстал перед королем, чтобы принять пост "королевского наместника земель Индии и остаться там в качестве капитан-майора и губернатора указанных земель", трижды принеся присягу на верность и оммаж (preyto e menagem) королю в этом качестве, в присутствии, среди прочих, графа Вимиозу (38).
Сомнительные махинации, раскрытые в переписке Зуниги, представляют собой важный контрапункт официальной историографии, которая видит в Васко да Гаме не политического деятеля, а орудие королевской политики. Это традиция, восходящая к самим хроникам, и мы можем привести, в качестве примера, дискуссию в "Cronica de D. Jodo III" Франсиско де Андрады.
Андрада излагает отправку Гамы в Индию следующим образом:
"Король дон Жуан, который в то время владел скипетром своего королевства не более двух лет, зная, какое значение имеет для его чести и прибыли Эстадо да Индия, которое его отец король дон Мануэл оставил ему, завоевав его ценой такой крови, многих жизней и столь многих доблестных деяний, совершенных его вассалами, решил отправить управлять этими владениями человека, благодаря которому, как он был уверен (поскольку он был первым, кого он выбрал на этот пост), Индия осознает огромное значение, которое придается ее потребностям, и который не только сохранит то, что Его Величество уже приобрел, но и преумножит его, как только возможно".
Таким образом, выбор преемника Д. Дуарте де Менезиша явно предусматривал как консолидацию, так и дальнейшее расширение империи, что является интересным искажением, учитывая составление хроники в начале XVII в. и часто отмечаемую зависимость этого хрониста от Гашпара Корреа. Кто же тогда мог лучше подойти для этой задачи?
"И он [Д. Жуан III] пришел к выводу, что ему не найти более подходящего человека для этой цели, чем Васко да Гама, граф Видигейра и адмирал Индийских морей, который открыл ее [Индию], как благодаря его опыту в ее делах, так и потому, что мавры знали его со времени открытия и другого путешествия, которое он совершил туда впоследствии, и питали к нему большой почет и уважение" (39).
Таким образом, Гаму вызывают ко двору из Видигейры, где он "отдыхает от прошлых трудов" (descansando ja dos trabalos passados), и рассказывают, почему он был призван и как важно для него отправиться в Индию. Видя, что это дело чести, Гама целует королевскую руку и соглашается отбыть, если только его назначат вице-королем (титул, которым он будет пользоваться, как только он пристанет к первому португальскому форту в Индии), если все его сыновья, в свою очередь, станут капитанами Малакки, и если его второй сын Эштеван будет назначен capitao-mor do mar da India. Король соглашается на эти условия, и граф-адмирал покорно отплывает, согласно этой безвкусной официальной истории.
На самом деле Гама отправился с совершенно новой "командой", которая должна была заменить тех, кто занимал все главные посты в Индии. Таким образом, его сопровождали новые капитаны для Ормуза, Гоа, Каннанура, Кочина и Малакки, помимо сложной и в целом загадочной фигуры нового ведора да фазенда, который должен был заменить действующего доктора Педро Нуньеса, чьи полномочия были урезаны сначала Диогу Лопишем де Секейрой, а затем Д. Дуарте де Менезишем (40). Этим новым ведором был Афонсу Мексиа (1477-1557), который уже служил Д. Мануэлу в качестве escrivao da fazenda и успел побывать также фактором в Сан-Жоржи-да-Мина, в Западной Африке (41). Кавалер Ордена Христа, богатая, могущественная и склонная к манипуляциям личность, которую защищали связи с Д. Жуаном да Силва де Менезишем, графом Порталегре (ум. 1551), Мексия сумел к концу пятидесятилетней службы Короне обзавестись значительной собственностью (morgado) в Кампо Майор, несмотря на своих многочисленных и могущественных врагов (42). На отбывающем флоте 1524 г. он является правой рукой вице-короля, положение, из которого он должен был извлечь значительную выгоду. На этот раз, в отличие от того, что было в случае с Фернаном де Алкагова или доктором Педро Нуньишем, оказалось, что исполнительная и фискальная власть в Португальской Индии, хотя и разделены, находятся в гармонии. В некотором смысле Мексия был первым, кто занимал пост ведора да фазенда в Индии и имел реальный политический вес; некоторые могут возразить, как мы увидим ниже, что на самом деле он обладал даже слишком большим весом.
Из документов ясно, что, помимо изгнания кастильцев с Молуккских островов и широкой организационной реформы, у Гамы была еще одна повестка дня, на этот раз более личная. Вовлеченный с самого начала своей карьеры в склоки внутри дворянства и между военными орденами, новый вице-король намеревался максимально использовать свои полномочия, чтобы унизить и опозорить губернатора, от которого он принимал должность, Д. Дуарте де Менезиша. Менезиш, в отличие от Гамы, был членом старинного дворянского рода; он также все еще был тесно связан с Орденом Сантьягу, отношения с которым у Гамы оставались напряженными. Кроме того, как мы видели, его поведение за три года пребывания в Индии было сомнительным по целому ряду причин. Правда, одна из самых размашистых и широкомасштабных атак на правительство Менезиша, которая содержалась в длинном и красноречивом письме, написанном Д. Жуану III из Индии в октябре 1523 г., не могла быть доведена до сведения Гамы до самого кануна его отъезда в Индии, но у адмирала были другие агенты и источники информации (43).
Мы видим это, например, из обширного документа, который был явно подготовлен для его использования, озаглавленного "Статьи по расследованию дела Д. Дуарте, капитана Индии" (44). Это список обвинений против губернатора, которые подлежат расследованию, и вопросов, по которым должны быть допрошены потенциальные свидетели. По сегодняшним меркам многие из них можно было бы считать "наводящими вопросами", явно предназначенными для того, чтобы подтолкнуть свидетелей к даче показаний в заданном русле. Они подчеркивают серьезность положения, в котором оказался Менезиш по отношению к короне к концу 1524 г. Начнем с того, что: "Торговал ли он на королевские деньги, и с каких факторий или доходов короля он брал их, и каким образом?" Список можно продолжить. Торговал ли он перцем? Торговал ли он специями или другими запрещенными товарами, составлявшими часть монополии Короны (такими как сахар или железо, в Ормузе)? Кем были его агенты в торговле, имел ли он для этой цели свои корабли и кто были их капитаны, шкиперы и лоцманы? Кем были его деловые партнеры, если они были, и были ли среди них индийцы? Затем вопросы становятся все более конкретными по финансовой части. Имел ли Д. Дуарте привычку запускать руку в деньги умерших в Азии, которые якобы предназначались для передачи их наследникам в Европе? Просил ли он своего клиента (seu criado), Мануэля де Фриаса, который в то время был капитаном на Коромандельском побережье, завладеть деньгами и товарами покойного флорентийского купца Пьеро Строцци; и если да, то сколько они стоили и как он их вложил? Как оценивались и продавались товары Пьеро Строцци: на аукционе или путем простой оценки, и, в любом случае, кто их купил? (45) Список продолжается и продолжается, обвиняя Д. Дуарте в получении взяток и подарков в вопросах правосудия (и тем самым поощрении преступности), но в равной степени и для того, чтобы назначать определенных людей (которые не были ставленниками короля) на должности капитанов и других чиновников. Предполагается, что оклады некоторых государственных служащих были повышены без разрешения. Его косвенно обвиняют в том, что он не проявлял благосклонности к индийским христианам, которых Корона, со своей стороны, хотела поощрять. Затем возникает вопрос о призах на море, который, очевидно, имеет такое же отношение к его брату, Д. Луишу де Менезишу, как и к самому Д. Дуарте. Как делили захваченных рабов и отдавали ли их (незаконно) взамен жалованья солдатам и морякам? Как было организовано распределение призов? Кроме того, получал и прикарманивал ли Д. Дуарте подарки и подношения от азиатских правителей, которые на самом деле предназначались для королевской казны?
Было бы утомительно перечислять всю массу обвинений, и мы можем довольствоваться тем, что они сосредоточены прежде всего на финансовых вопросах (частная торговля, взятки, подарки), затем на процессуальных вопросах (отмена королевских постановлений, отсутствие сотрудничества с ведором да фазенда) и, в-третьих, на личном поведении губернатора. Имел ли он обыкновение посещать пышные обеды и банкеты в свою честь, спать с замужними женщинами, а также с местными мавританками и язычницами (mouras e gemtyas da terra)? Есть также обвинение в том, что он положил глаз на богатства, которыми обладали церкви, например, на доходы от богослужений. Правда ли, что несколько человек бежали из Португальской Индии на кораблях Короны и стали мятежниками (alevantados), потому что он плохо с ними обращался? Встал вопрос и о выплатах солдатам. Процедуры, установленные в конце правления Д. Мануэла, запрещали выплаты натурой (скажем, медью или рабами), но Д. Дуарте обвинялся именно в этом. Однако более глубокое изучение указывает на тот факт, что обвинения зачастую носят не столько идеологический или процедурный, сколько личный или фракционный характер. Дело было не столько в том, что было сделано, сколько в том, что это сделал Д. Дуарте де Менезиш. Например, Д. Дуарте обвиняли (как и Лопо Суариша де Альбергариа) в том, что он позволял большому количеству людей строить собственные корабли и торговать в Азии и получал от них взятки за предоставление таких разрешений. Теперь, помимо вопроса о взятках и о том, были ли незаконно использованы дерево, материалы и ремесленники Короны для постройки этих частных кораблей, сам факт поощрения такой частной торговли полностью укладывался в схему ведения дел, предусмотренную такими людьми, как Васко да Гама (и прямо отстаиваемую его братом Д. Айришем да Гамой в его письме к Д. Мануэлу в начале 1519 г.). Подозрения в отношении Д. Дуарте носят куда более злонамеренный характер: начиная от предположения о том, что он получил взятки от Малика Аяза, чтобы не доводить дело до конца в Диу, до обвинения в том, что он и его брат неправильно вели дела Ормуза, как в отношениях с Раисом Шарафуддином, так и в крейсерских рейдах у южного побережья Аравии (где, как утверждается, Д. Луиш нападал на суда, имевшие его собственные охранные грамоты).
Потенциальные и фактические осведомители, с помощью которых эти обвинения были составлены и могли быть расследованы уже в Лиссабоне в 1523-1524 гг., перечислены в приложении к документу. Среди них были Гарсия де Са, который утверждал, что подкупил Д. Дуарте золотым ожерельем и золотым кубком, чтобы получить должность капитана одного из возвращающихся из Индии кораблей, Мануэл Пашеку, Антониу Коэльо, Жерониму Лобато, Алейшос де Соуза, Перо Лопиш де Сампайо, Жоржи Ботельо, Дуарте Фернандиш де Бежа (брат к тому времени покойного Диогу Фернандиша) и ряд других, включая ряд клиентов Гамы (перечисленных таким образом как criados do almirante), таких как Домингуш Фернандиш, Томе де Соуза и Антониу Ваш (занимавший должность судебного пристава в Чауле). Мы можем вспомнить, что для ведения своей ежегодной беспошлинной частной торговли с Индией (которую он получил в качестве дара от Короны), Гама имел привычку примерно с 1515 г. посылать некоторых из своих избранных людей в Индию; эти люди, должно быть, в равной степени служили ему информаторами и корреспондентами.
ВОЗВРАЩЕНИЕ В ИНДИЮ
Первоначально предполагалось, что флот покинет Лиссабон к марту, если не уже в феврале. Однако, как замечает Хуан де Зунига в одном из своих писем (это письмо датировано началом мая 1524 г.), флот снялся с якоря только 9 апреля, и после того, как он был вынужден оставаться в течение восьми дней в пределах видимости Лиссабона (ocho dias a vysta de Lisboa y de sus pontas), из-за ненастной погоды в Атлантике, наконец вышел в открытое море 16 апреля. Посол попытался выяснить количество людей на борту, но столкнулся с несколькими разнообразными слухами. Одни оценивали их число в три тысячи, включая купцов и всех остальных, другие -- в две тысячи, не считая моряков на борту (sin los marivieros); как бы то ни было, посол пришел к выводу, что на борту определенно находилось более 2500 человек и что флот (который, по его оценке, насчитывал четырнадцать судов, включая три каравеллы и два галеона) был чрезвычайно хорошо вооружен и снабжен (46).
Примерно аналогичная картина вырисовывается из переписки кремонского купца Аффаитати, два письма которого (датированные соответственно 8 и 16 апреля 1524 г.) дошли до нас. Первое из них, более подробное и адресованное корреспонденту в Венеции, гласит:
"Этот флот еще не ушел в Индию и ждет только хорошей погоды; у них 14 вымпелов, среди которых 8 больших кораблей, и все они в очень хорошем состоянии: да пошлет им Бог удачу. Оттуда пришел небольшой галеон, который ушел в ноябре; он привез новости о том, что в этом году прибыло бы большое количество специй, и если бы не было недостатка в отплывающих [кораблях], не было бы недостатка в них [специях]. Новости, которые пришли оттуда, имеют большое значение. Некоторые люди погибли в Китае, потому что туземцы отправили на дно два корабля с их экипажами, так что сейчас удержание Индии стоит очень дорого, и каждый год нужны новые люди и крупные капиталы, и снаряжение этого флота обошлось в 350 000 дукатов, из которых 100 000 дукатов наличными".
Далее он отмечает, что кастильцы решили в этом году не посылать корабли на Молуккские острова ввиду ведущихся переговоров, которые, по их мнению, увенчаются успехом; таким образом, они не хотят еще больше провоцировать португальцев. В своем более позднем письме Аффаитати отмечает, что флот наконец ушел, несмотря на отсутствие очень хорошей погоды. Он надеется, что будет отправлен хороший обратный груз с пряностями всех видов, но особенно с гвоздикой и корицей (47).
В этом третьем путешествии флот Гамы столкнулся со значительными трудностями. Заметим попутно, что некоторые важные детали, касающиеся состава этого флота, неясны; тем не менее, мы более или менее уверены, что кораблей было четырнадцать (только Корреа настаивает на большем числе -- пятнадцать) и что меньшую их часть (четыре или, может быть, пять) составляли каравеллы. Мы знаем, что собственное судно Гамы называлось "Санта-Катарина-ду-Монте-Синай", и у нас также есть названия семи других: "Сан-Жоржи" под командованием Франсиско де Са де Менезиша, "Сан-Себастьян" под командованием Перо Маскареньяша, "Сан-Роке" под командованием Д. Энрике де Менезиша, "Санту-Эспириту" под командованием Д. Антониу де Алмейды, "Санта-Элена", "Эспадарте" и "Санта-Клара". Имена капитанов также примерно совпадают в большинстве текстов (за исключением Корреа); единственное отличие состоит в том, что в некоторых хрониках и текстах (например, у Каштаньеды) в качестве капитана упоминается Д. Жоржи де Менезиш, а в других -- Д. Симан де Менезиш, назначенный капитаном Каннанура. Мы уже отмечали, что этот флот преследовало невезение, начиная с его трудного отплытия в апреле от берегов Тежу и далее. Таким образом, оказавшись в Индийском океане, три корабля -- те, которыми командовали Франсишку де Брито, Криштован Росадо и Моссем (или Миссер) Гаспар Мальхорким (чья фамилия является этническим обозначением, чтобы показать, что он был уроженцем Майорки) -- отделились от основной части флота. Первые два, по-видимому, потерпели крушение, а на корабле Гаспара Мальхоркима, похоже, вспыхнул мятеж; моряки, лоцман и шкипер убили его и отправились в Красное море, чтобы заняться корсарской деятельностью. Галеон Д. Фернандо де Монроя (назначенного капитаном Гоа), со своей стороны, наткнулся на риф недалеко от Малинди и потерял флот из виду. Таким образом, четыре, а возможно, даже пять судов из первоначальных четырнадцати не дошли до западного побережья Индии. Прибыв в августе в Мозамбик после быстрого плавания, Гама со своей стороны не стал медлить и направился прямо в Чаул, огибая побережье Гуджарата. Здесь, в западной части Индийского океана, в ночь на 6 сентября море потрясло мощное и любопытное явление, похожее на землетрясение, и некоторым из наиболее доверчивых португальцев показалось, что они были свидетелями небесного знамения. В конце концов, это сам Васко да Гама возвращался в Индию.
Теперь у Гамы была возможность вернуться к эпизоду с "Мири". Через несколько дней после землетрясения недалеко от Диу флот встретил мусульманское судно, возвращавшееся в Индию из Адена, на борту которого находились товары и деньги. Оно было захвачено в открытом море одним португальским судном, - по версии Каштаньеды, судном Д. Жоржи де Менезиша; Гама очень скрупулезно изъял все товары и наличные деньги, учтенные писцом, и приказал хранить их отдельно; он не хотел, чтобы разразились скандалы, связанные с присвоением им добычи. Судно, по-видимому, перевозило 60 000 крузаду наличными и товары на сумму 200 000 крузаду, что по любым меркам было достаточно богатым призом. Но на этот раз оказалось, что Гама не сжег судно и не пренебрег его грузом. Томе Лопес вполне мог бы это одобрить.
К середине сентября флот прибыл в конканский порт Чаул, где был построен новый форт; это был первая высадка Гамы на сушу в Индии, и здесь он наконец мог принять титул вице-короля в соответствии с условиями своего назначения. Здесь мы можем следовать краткому, но показательному повествованию Каштаньеды, излагающему основные элементы плана Гамы:
"И через несколько дней он [Гама] прибыл на рейд в Чауле, и там объявил себя вице-королем, ибо так было предписано в его инструкциях (regimento): и он оставался там три дня на борту корабля, не позволяя никому другому сойти на берег, за исключением магистрата (licenciado) Жуана де Суиро [Осорио], который был судьей апелляционного суда и сопровождал его в Индию в качестве ouvidorgeral, и Бастиана Луиса, который был назначен на должность казначея в Кочиме, которым вице-король приказал осмотреть крепость Чаул и сделать от его имени публичное объявление, что всем остальным, кроме поселенцев (fronteiros e casados), следует немедленно погрузиться на борт и отправиться вместе с ним, ибо в противном случае они будут исключены из списка [получателей] жалования и пособий (soldo e mantimento); и он также приказал им сообщить Криштовану де Соузе, который был капитаном крепости, что, если Д. Дуарте де Менезиш, находившийся в Ормузе, прибудет туда по возвращении, он не должен позволять ему высаживаться и снабжать его припасами более чем на четыре дня: все это было сделано" (48).
Таким образом, с одной стороны, мера фискальной экономии, а именно желание вычеркнуть из королевских платежных ведомостей все "мертвые души"; во-вторых, форма строгой дисциплины в отношении его команды и даже бдительность, что резко контрастирует с поведением Гамы в более ранних плаваниях. Так, мы слышим, что Гама особенно настаивал на том, чтобы никто из состава экипажа не сходил на сушу, что вызвало некоторый ропот. Многие на флоте были нездоровы и отчаянно хотели покинуть борт корабля, но Гама просто не позволял этого. Другим не терпелось сойти на берег, чтобы заняться куплей-продажей: вице-король тоже не счел нужным отпустить их. Вместо этого он отплыл в Гоа, где сам высадился с какими-то избранными компаньонами, оставив во главе флота Д. Жоржи де Менезиша (по версии Каштаньеды).
Ситуация в Гоа в 1523-1524 гг. уже была вкратце обрисована в контексте конфликтов между капитаном Франсишку Перейра Пестаной и группой поселенцев. Мы также отметили, что Д. Дуарте, со своей стороны, был в значительной степени склонен поддерживать Франсишку Перейру в этом споре. Капитан был союзником губернатора и якобы имел ряд единомышленников, которые помогали ему в его деловых начинаниях. С другой стороны, в Гоа были и другие люди, враждебно настроенные по отношению к нему, начиная от Руи Гонсалвиша де Каминьи, в то время отвечавшего за доходы от торговли лошадьми (но позже, в 1540-х гг., занявшего должность ведора да фазенда), до фактора Лансароте Фроиша (49). Ведор да фазенда, доктор Педро Нуньиш, со своей стороны, держался на безопасном расстоянии в Кочине. Гама по прибытии в Гоа внес существенные изменения, назначив фактором человека по своему выбору, Мигеля ду Вале, который, по-видимому, уже приступил к выполнению этих обязанностей к концу сентября (50). События этого периода частично подытожены в письме муниципального совета Гоа дону Жуану III от 31 октября 1524 г., подписанном четырьмя представителями касадуш: Криштованом Афонсу, Диогу Жуаном (?), Пайо Родригесом и Перо Гонсалвесом. После обычных заверений в лояльности и верности, а также упоминания о возвращении в Гоа их писаря, некоего Луиша Фернандеша Колако, посланного в Португалию в качестве агента Совета, и подтверждении через него привилегий, предоставленных городу Гоа, письмо продолжается:
"Граф Видигейра прибыл в этот город 23-го числа сентября нынешнего 1524 года с девятью судами; говорят, что из числа ушедших с ним оттуда пять пропали без вести. Нам кажется, что он явился с добрыми намерениями и желает служить Вашему Высочеству и вершить правосудие по отношению ко всем сторонам, что крайне необходимо в этой стране, ибо мы видим, что за несколько дней, которые он пробыл в этом городе, он возместил ущерб многим лицам, и исправил многие ошибки, допущенные в отношении Вашей казны. Мы приняли его в этом городе с почестями, подобающими тем, кто любит справедливость и следует Вашим приказам. Мы представили ему наши привилегии и свободы, он сказал, что будет уважать их, поскольку они были дарованы нам Вашим Высочеством, и из-за ограниченного времени, которое он находился в этом городе, он не мог уделить внимания некоторым вопросам, о которых мы просили, и так как времени было мало, чтобы восполнить груз перца, он даже не пожелал разобраться во многих вопросах, которые [таким образом] остаются нерешенными до его возвращения" (51).
Здесь в письме начали проскальзывать слабые нотки недовольства. Гама не уделил Гоа должного внимания, казалось бы, с точки зрения его жителей. Однако они также были приятно удивлены некоторыми аспектами его поведения и отмечают, что, хотя -- как и ко всякому новому губернатору -- несколько человек приходили к нему с подарками, он "не хотел ничего брать ни от христианина, ни от мавра, даже от этого города, что всем нам здесь казалось странным, ибо таков здесь обычай - брать все". Городской совет также отмечает, сначала довольно вежливо, что капитан Франсишку Перейра был заменен Д. Энрике де Менезишем, "поскольку дон Фернандо [де Монрой], который, как говорят, стал капитаном, не приехал". По поводу Д. Энрике муниципальный совет воздержался от суждения: "Мы не можем сказать о нем ничего, кроме того, что следует сказать о добром фидалгу, присланном Вашим Высочеством, и он обращается с нами разумно и справедливо". Затем в письме развивается тема важности португальского поселения в Гоа, состоящего примерно из 450 или 500 касаду, среди которых немало "фидалгу, кавалеров и оруженосцев, ваших слуг и других весьма заслуженных людей". Бог так распорядился, что они должны были покинуть свои родные земли (nosas naturezas), чтобы заселить эту далекую страну, но самое меньшее, что могут сделать Корона и ее представители, - это защитить их интересы.
Действия бывшего капитана Франсишку Перейры заслуживают сдержанной похвалы: ведь он помог закончить строительство францисканского монастыря, госпиталя (возле ворот Санта-Катарина), а также соорудил каменный причал для судов (52). С другой стороны, в его управлении были и отрицательные стороны, начиная с потери в апреле 1524 г. земель на terra firme, завоеванных Руи де Мелло. Здесь тон письма становится несколько резким.
"Мы не можем судить, кого следует винить в потере этой земли. Но дон Дуарте, который был губернатором в этих краях, стоял на рейде этого города с флотом, готовым отправиться в Ормуз, и его попросили помочь и сказали, что с несколькими людьми мавров можно будет изгнать из земли. Он ответил, что не может этого сделать, потому что находится в пути, и что даже если Гоа будет потерян, это не помешает ему отправиться в Ормуз, что, собственно, и не нужно для вашей службы. Его брат, дон Луиш, тоже был в это время в этом городе, и отправился на зиму [сезон муссона] в Кочим, и взял с собой всех людей, которых мог".
Таким образом, ограниченные усилия Франсишку Перейры оказались напрасными; силы биджапурского полководца Юсуфа Лари (впоследствии прославившегося как Асад Хан Лари из Белгаума) одержали победу (53). В завершение письмо переходит (после прежнего сдержанного тона) к полномасштабной атаке на бывшего капитана Франсишку Перейру, который систематически нарушал права касадуш, одних заключал в тюрьму, других изгонял из их домов, которые он затем захватил, и к тому же в ущерб им монополизировал торговлю зерном. Конфликты были настолько интенсивными, что в лучшем случае лишь двадцать касадуш ??в Гоа теперь не держали зла на бывшего капитана, среди многих грехов которого было покровительство временным жителям (homens ssolteyros) перед касадуш. В этом отношении мы видим некоторое изменение общего тона между этим письмом Муниципального совета и письмом предыдущего года, где Франсишку Перейра не подвергается открытым нападкам или критике, а Совет сохраняет разумный нейтралитет в отношении правоты и ошибочности жалоб, поданных другими португальцами (54).
Нам посчастливилось получить и другую точку зрения, в форме письма почти от той же даты, на этот раз от Д. Энрике де Менезиша (который только что занял пост капитана Гоа) Д. Жуану III. Его письмо начинается с того, что он отмечает свое нежелание принять должность капитана Гоа, навязанную ему Васко да Гамой, в отсутствие д. Фернандо де Монроя и с учетом того, что Франсишку Перейра был снят с поста и заключен в тюрьму по приказу вице-короля ("до тех пор, пока не выплатит свои долги"). Менезиш заявляет, что он предпочел бы дать бой "малабарцам, которые постоянно бунтуют и создают большие помехи для вашей службы". Но следует учитывать его собственный возраст и слабое здоровье, помимо того факта, что вице-король приказал ему воздержаться от военных действий (55). Д. Энрике, как выясняется довольно быстро, был плохого мнения о гоанских касадуш ??и духовенстве, которые, как ему казалось, не были заинтересованы в защите города.
"Государь, что касается дел Гоа, я говорю, что в городе достаточно людей, чтобы защитить его, если бы они делали то, что должны делать, но я вижу, что там больше волков в овечьей шерсти (lobos de chamalote) и белых капюшонах, чем оружия, и я не вижу здесь презумпции чести, скорее они все или по большей части женаты на негритянках, которых берут с собой в церковь..." (56)
Такие люди, по мнению капитана, дурно воспитаны и бунтарски настроены по натуре; поэтому неудивительно, что как в вопросах правосудия, так и в вопросах казначейства царит большой беспорядок. Даже если стены города, обращенные к внутренним районам, были достаточно отремонтированы, артиллерии все равно не хватало, так как слишком много денег было потрачено на больницу и монастырь св. Франциска, значение которых несоизмеримо со значением самого Гоа.
"И если, как я слышал, придут румы (турки), чего обычно ожидают каждый год в Индии и относительно которых теперь есть много подозрений или [даже] уверенности в том, что они придут в течение года, то, если это произойдет, и я, или кто-либо еще из находящихся здесь, не узнает об этом заранее, полагаю, что город окажется в большой беде, ибо даже башни четырех проходов на этот остров довольно плохо снабжены и вооружены артиллерией, а внутренние районы (a terra fyrme) восстали и захвачены Идалкамом [Адил Ханом], довольно могущественным правителем и, более того, жаждущим этого острова и города".
Ввиду всего этого, а также отсутствия порядка и дисциплины среди жителей, Д. Энрике дает понять, что он предпочел бы скорее отказаться от поста, как только прибудет Д. Фернандо, законный капитан. Он также подчеркивает, что, как и новый вице-король, он тоже не видит особого смысла в том, чтобы ублажать поселенцев и делать пожертвования больницам и Санта-Каса-да-Мизерикордия, и еще меньше пользы в покровительстве значительной общине индийских христиан. Настоящие приоритеты как для него, так и для Гамы лежат в другом: в защите Португальской Индии от османов и в устранении угрозы со стороны маппила на западном побережье. Есть и другая цель письма, которая постепенно вырисовывается: Д. Энрике довольно настойчиво желает получить должность капитана Ормуза, которая, как он понимает, однако, была обещана Д. Жуаном III некоему Мануэлу де Ласерда. Он указывает на свои значительные услуги, а также на свои финансовые потребности, включая настоятельную необходимость выдать своих дочерей замуж, прежде чем они станут слишком старыми; а Мануэлу де Ласерде наверняка можно дать какой-то другой пост. Он даже намекает на свою готовность передать должность капитана Гоа какому-нибудь молодому фидалгу, если бы тот согласился "взять в жёны одну из многих моих дочерей". Однако было бы лучше, если бы этот брак был заключен через его близких союзников в Португалии, Триштана да Кунья и его сына Нуньо да Кунья (57).
В заключение письма еще раз повторяется, как идеально было бы, с разных точек зрения, если бы он отправился в Ормуз и уладил там проблемные дела. Конечно, признаёт Д. Энрике, если бы сам вице-король отправился туда, он позаботился бы обо всем и оставил все "в полном спокойствии и порядке вашей службы"; но Гама уже заявил, что не будет этого делать. Д. Энрике заявляет, что сам попусту тратит время в Гоа и предпочел бы быть где-нибудь еще. Если ему откажут в назначении на должность в Ормузе, он вернется в Португалию по истечении трех лет; в любом случае, пишет он, "я прибыл сюда с вице-королем, чего не сделал бы ни с кем другим, как я много раз говорил Вашему Высочеству". Таким образом, престиж Гамы подтолкнул завербоваться на флот многих фидалгу, которые в противном случае не захотели бы отправиться в Индию, чтобы служить под началом менее знатного дворянина.
Гама, похоже, оставался в Гоа около месяца; у нас есть приказ (mandado) от него фактору Мигелю ду Вале, от 20 октября 1524 г. в Гоа (58). Помимо дела Франсишку Перейры, кажется, что Гама произвел неизгладимое впечатление в Гоа как строгий приверженец дисциплины применением насилия, которое на этот раз было направлено не столько против противников португальцев, а на некоторых из них самих. Каштаньеда, самый трезвомыслящий из хронистов XVI в., сообщает, что перед тем, как покинуть Белен, Гама объявил, что ни одна женщина не должна подниматься на борт корабля, "чтобы избежать многих грехов, которые становятся следствием того, что их берут [на борт корабля]". В Гоа было обнаружено, что две такие женщины спрятались на борту судов, так как были двое мужчин (предположительно в Индии), которые должны были жениться на них; когда Гама узнал об этом, он приказал публично выпороть их плетью (canga), несмотря на их мольбы о том, что, если он это сделает, никто не захочет впоследствии жениться на них. Столь же поразительным был тот факт, что вице-король отказал множеству больных на флоте в разрешении лечиться в новой больнице в Гоа на том основании, что "король, его господин, не нуждается в больницах в Индии, поскольку, если они там будут, люди всегда будут симулировать болезни" (59). Это несколько человеконенавистническое суждение привело к тому, пишет Каштаньеда, что "многие умерли из-за недостатка [врачебного ухода]"; однако похоже, что позже Гама все-таки разрешил некоторым людям из своего флота лечиться в больнице в Гоа. Другие, в том числе недееспособные бывшие солдаты, чьи пособия и жалования были урезаны в рамках новых мер жесткой экономии, начали просить милостыню, чего, как утверждает хронист, до тех пор не видели в Португальской Индии. "Все очень дивились этому", -- пишет он, и нет сомнений, что последствия этого дела для Гамы не являются комплиментарными (60).
Нам известно, что во время его пребывания в Гоа Гама издал строгие приказы, как и в Чауле, вычеркнуть из платежных ведомостей короны всех, кроме солдат гарнизона, явившихся на смотр (61). Точно так же он приказал всем португальцам, живущим на окраинах города, вернуться в пределы его стен под страхом смерти; он также сократил пайки тех, кто находился на борту кораблей в пути. Приняв эти драконовские меры, он, как сообщается, снова вышел в море, и следующим его пунктом назначения стал Кочин. У Гоа он встретил флот Д. Луиша де Менезиша, направлявшегося из Кочина с намерением встретить его брата Д. Дуарте, которого ожидали из Ормуза. Гама вынудил Д. Луиша вернуться с ним в Кочин, куда весь флот прибыл в конце октября 1524 г., после остановки в Каннануре.
Даже этот краткий визит в Каннанур в конце октября не лишен значения. Нам неизвестно, что именно произошло, хотя мы знаем, что в крепости произошла смена режима, и капитаном стал Д. Симан де Менезиш. От этого времени до нас дошли загадочные следы переписки на арабском языке, в частности, письмо альгуазила (или министра) Колаттири, некоего Курупа, адресованное вице-королю, к которому в почтительных выражениях обращаются не только как к адмиралу, но и как к wazir al-wuzara (62). В письме содержится жалоба на капитан-майора (т. е. Д. Дуарте де Менезиша), который проявил враждебность к Каннануру и его правителю и в настоящее время отсутствует в этой области в течение нескольких месяцев (ссылка на проход Д. Дуарте через порт по пути в Ормуз). Автор письма надеется, что присутствие Гамы поможет разобраться в ситуации. Это желание не было полностью выполнено, поскольку Гама, похоже, занял жесткую позицию в Каннануре в отношении коммерческой и пиратской деятельности маппила, очевидно, угрожая Колаттири и его министрам репрессиями. В ответ на это, по-видимому, правитель Каннанура решил передать ему одного из знатных маппила, которого разные источники отождествляют с неким Балия Хасем, с одним из братьев Маммали Мариккара или даже (что маловероятно) с самим Маммали (63). Затем этот человек был заключен в тюрьму в португальской крепости Каннанур, но в конце января 1525 г., после смерти Гамы, его вывели из нее и тут же повесили.
К началу ноября 1524 г. мы находим Гаму в Кочине, втянутым в конфликт, который поглотил его внимание в последние недели его жизни. Гаму сопровождал новый капитан форта Лопо Ваш де Сампайо, сменивший действующего Д. Гарсиа де Норонья, племянника Афонсу де Албукерки. В это время развивается ряд все более сложных фракционных линий разлома вокруг вице-королевской администрации. Ясно, что личное положение самого Гамы изначально было практически неприступным благодаря тройной защите: во-первых, его огромному личному престижу; во-вторых, обширным полномочиям, данным ему как наместнику Д. Жуаном III; и в-третьих, жестоко-энергичному стилю, в котором он использовал эти полномочия. Таким образом, сторонники Д. Дуарте де Менезиша, которого самого в начале ноября еще ждали в Кочине после его визита в Ормуз, были вынуждены искать уязвимые места у тех, кто окружал Гаму (и тех, кто сопровождал его из Европы), или среди тех из находившихся в Кочине, кто придерживался его линии. Например, ясно, что Гама разыскал и решил распространить свою защиту на доктора Педро Нуньиша, ведора да фазенда, с которым быстро расправились как Диогу Лопиш де Секейра, так и Д. Дуарте де Менезиш. Даже несмотря на то, что срок его полномочий подходил к концу и его заменил в декабре Афонсу Мексия, вице-король ясно дал понять, что, по его мнению, ведор очень хорошо проявил себя в трудных обстоятельствах. В свою очередь, это означало, что враги ведора, особенно португальский фактор в Кочине Мануэл Ботельо, были задеты за живое. Словесная перепалка разгорелась из-за вопроса об ответственности за закупку перца. Каштаньеда, отражая в данном случае взгляды самого Гамы, отдает должное Педро Нуньишу за улучшение качества перца, отправляемого в Европу. Торговцы-маппила, по его версии, имели обыкновение поставлять португальцам влажный перец (смешанный с грязью и песком), так что потери в весе между закупками в ??Кочине и продажей сушеного и очищенного перца в Португалии составляли порядка тридцати-сорока процентов. Предполагается, что Педро Нуньиш поэтому решил заключить сделку с сирийскими (Св. Фомы) христианами из Кранганора, которые поддерживали прямой контакт с производителями (таким образом, обходя посредников - розничных торговцев маппила), и стимулируя их денежными подарками, удалось сократить потери (a quebra) всего до семи процентов. Напротив, у нас есть длинное письмо от Мануэла Ботельо, написанное в январе 1525 г., в котором он пытается поставить себе в заслугу все вопросы, связанные с закупкой перца, которые он, как со своей стороны утверждает, согласовал благодаря своим хорошим отношениям с сирийскими христианами. В письме он ворчит, что после того, как Д. Мануэл назначил его на три года фактором в Кочине (предположительно, чтобы вернуться в Португалию на флоте 1521 г.), его полномочия и юрисдикция были сначала ограничены, а затем постепенно расширены, из-за чего Ботельо "был сильно дискредитирован у торговцев этой земли". Фактор считает, что знает, чья рука стоит за этим, о чем он пишет Д. Жуану III:
"Я собирался уехать в этом году, но поскольку началась погрузка груза, я не смог этого сделать и останусь до следующего года, когда уеду во что бы то ни стало, не дожидаясь окончания [дополнительных] двух лет пребывания в должности, которые Ваше Высочество пожаловало мне, ибо я не могу оставаться здесь все время, преследуемый вашими veadores da fazenda, которые изо всех сил стараются дискредитировать меня и изъять из-под моего надзора кое-что еще, кроме того, что изъял король, который находится во Святой Славе, так что они преследуют меня таким образом, что я не могу дать заверения Вашему Высочеству, что сумею закупить груз на следующий год, к чему собираюсь приступить в начале марта, чтобы собрать его на фактории, ибо я договорился об этом с купцами" (65).
ХРИСТИАНЕ И ПРЯНОСТИ: НОВЫЙ ПОДХОД
Все более враждебные отношения между маппила и португальской короной, которые мы описали выше, несомненно, были связаны с более сложной диалектикой местной политики, в которую в равной степени должны быть включены и сирийские христианские общины центральной Кералы. Как мы уже отмечали, в первые годы XVI века епископы общины склонялись к поддержке португальцев, как мы видим из их письма католикосу от 1504 г. Два десятилетия спустя ситуация несколько изменилась. После периода того, что можно назвать "натянутыми отношениями", примерно между 1506 и 1516 гг. некоторые португальцы вновь проявили интерес к христианским общинам, особенно при посредничестве любопытной фигуры падре Алвару Пентеадо, прибывшего в Кочин в 1516 г., после странствий по различным центрам португальской Азии в предшествующие годы (66). Отношения Пентеадо с местным духовенством были неоднозначными, но его действия, безусловно, улучшили знания португальцев о характере, экономической и политической роли сирийских христиан. После краткого визита в Португалию, вероятно, в 1519-1520 гг., он вернулся в Индию с довольно обширными и независимыми полномочиями на ведение переговоров от Д. Мануэла (но это привело его к конфликту с генеральным викарием); открытие так называемой гробницы апостола святого Фомы в Майлапуре несколькими годами ранее, очевидно, помогло ему подогреть энтузиазм при позднемануэлинском дворе по поводу его проектов.
По возвращении в Кералу в 1521 г. Пентеадо обнаружил, что его роль привилегированного посредника в отношениях с сирийскими христианами находится под некоторой угрозой, особенно со стороны недавно прибывшего доминиканского монаха кастильского происхождения Хуана Каро. Каро, со своей стороны, по-видимому, имел особенно тесные отношения с сирийским епископом Мар Якобом (Jaqob, чье первоначальное имя было Рабан Масуд), и оба они вместе явно сыграли важную роль в укреплении коммерческих связей между сирийскими христианами, занимавшимися оптовыми поставками перца, и португальской факторией в Кочине. Письмо Мар Якоба Д. Жуану III, очевидно написанное в декабре 1524 г. (и, возможно, составленное самим Каро, ввиду его особой смеси кастильского и португальского языков), проясняет ситуацию. В нем Мар Якоб, именующий себя "епископом Индии" (episco de Hendu), начинает с того, что отмечает, что он правит "христианами Индии, которые, как говорят, происходят из Кулама" и что он был послан с этой целью "патриархом Вавилонии". Затем он продолжает:
"Прошло около четырех лет с тех пор, как в эту землю прибыл один падре Местре Жоам Каро, от которого я узнал много назидательных поучений для моего спасения и спасения этого народа, а значит, и для вашего служения. Одна из вещей вашей службы, в которой он наставлял меня, заключалась в том, что христиане, которыми я правлю, получали весь перец из рук крестьян, которые его собирают, и что они не осмеливались поставлять его на вашу факторию из страха, который им внушали мавры, говоря им неправду и обман, что [португальцы] мошенничают при взвешивании перца, и что за него очень плохо платят, и что их будут бить и обращаться с ними, как с рабами, и что когда ваши португальцы увидят их перец, они ограбят их и возьмут в плен, и отправят их в Португалию, и в качестве доказательства мавры привели несколько плохих христиан, которые пользовались преимуществами в торговле с ними. И поскольку по этой причине они не привозили его [на факторию], им приходилось продавать его маврам, которые, таким образом, одни занимались этой торговлей, и, таким образом, мавры имели возможность и достаточную причину, чтобы продавать его [перец] грязным и полным воды, и, поскольку ваши корабли нуждались в нем для своего груза, они брали то, что давали, потому что не было никакого способа обойти это неудобство, и были также некоторые христиане, которые пускались на такие же уловки, научившись этому у мавров" (67).
Далее Мар Якоб отмечает, как под влиянием Хуана Каро он решил расследовать торговлю перцем и обнаружил, что его утверждения на самом деле оказались правдой: большинство сирийских купцов-христиан держались подальше от португальцев из-за страха, в то время как другие поставляли им некачественный, фальсифицированный, перец. Таким образом, он проявил инициативу и, посетив христианские поселения (aas povoacоes dos cristаos), поручил им установить отношения с португальскими чиновниками в Кочине. Их контрагентов в торговле перцем было трое: ведор да фазенда Педро Нуньиш, фактор Мануэл Ботельо и в высшей степени примечательная фигура, "фидалгу Диогу Перейра", бывший противник Албукерки, ныне постоянно проживающий в Керале. Сообщается, что сирийские купцы-христиане были "настолько радушно приняты" этими тремя и некоторыми другими португальцами, что решили продолжить эту прямую торговлю.
Это сближение между сирийскими христианами (особенно из Кранганора) и португальской администрацией, в свою очередь, привело к серьезным политическим последствиям. Давайте еще раз напомним, что этим новым отношениям способствовала не церковная иерархия padroado real (покровительство Короны миссиям), а отдельные амбициозные священнослужители, такие как Алвару Пентеадо и Хуан Каро. От сирийских христиан, которые представляли население численностью от двадцати пяти до тридцати тысяч человек, в зависимости от того, какую из нескольких оценок мы используем, можно было извлечь как политическую, так и экономическую выгоду. Этот факт, очевидно, не ускользнул и от нового Самудри Раджи, взошедшего на трон в 1522 г., который, таким образом, взял на себя задачу оказать давление на христианскую общину в Кранганоре и его окрестностях. В конце 1523 г. главная церковь в Кранганоре подверглась нападению и была сожжена дотла, что вызвало ужас у этой довольно устоявшейся христианской общины. Об этом упоминает некий Жуан Гарсес, переводчик (lingua) с большим опытом работы в Керале, в письме от начала 1529 г. к Д. Жуану III, но также находит упоминание в письме Мар Якоба от конца 1524 г. (68) Епископ пишет после перечисления всех своих действия в пользу португальской короны:
"Это, сир, служение, которое я совершил в этих краях с намерением побудить вас помочь мне в распространении этих людей [сирийских христиан] по этой Индии в вере Иисуса Христа, нашего Искупителя. И теперь в ней (помощи) больше нужды, чем когда-либо, потому что с тех пор, как я помог вам, как я сказал, мавры ограбили меня и убили многих из моих людей, а также сожгли наши дома и церкви, чем мы были сильно огорчены и обесчещены".
В том же контексте он, следовательно, предложил помощь сирийских христиан в качестве вспомогательной военной силы, чтобы помочь португальцам, утверждая, что они способны выставить "более двадцати пяти тысяч воинов" (passante de vintecinquo mill homens de guerra) (69). В письме также содержится просьба к Д. Жуану III приказать Васко да Гаме (о Vissorey) ходатайствовать о возвращении большого участка земли, которым долгое время владели христиане Кранганора (и что было подтверждено актом дарения, выгравированным на медной пластине), но который был утрачен, "узурпирован многими сеньорами"; и, в более общем плане, от Гамы требуется заботиться об интересах местной христианской общины. На самом деле непосредственные контакты между христианами Кранганора и Гамой, по-видимому, были установлены где-то в ноябре 1524 г.; сообщается, что вице-король заверил их в помощи в восстановлении их церкви. Действительно, письмо Мар Якоба содержит не слишком завуалированную угрозу: "Если вы не сделаете так, как я пишу [говорит он Д. Жуану III], очень может быть, что эти христиане станут недовольны вами, и тогда единственный перец, который у вас будет, будет грязным и полным воды!"
Мар Якоб также предложил построить португальскую крепость в Кранганоре (предложение, которое было реализовано десятью годами позже, в 1536 г.), и чтобы Корона гарантировала, что "перец, поступающий в Калеку, не вывозился оттуда". Как оказалось, эта последняя идея также понравилась Гаме. Фактория и крепость в Каликуте, напомним, были детищем Албукерки, решившего в 1513 г. заключить мир с Самудри вопреки прямому совету всех тех португальцев, которые сплотились вокруг кочинского раджи. Таким образом, идея заключалась в том, чтобы участвовать в экономической жизни Каликута, а не разрушать экономическую жизнеспособность порта. Спустя десятилетие многие португальцы (как в Индии, так и другие, вернувшиеся в Европу) продолжали видеть мало смысла в этой политике, в то же время -- как мы отмечали выше -- Самудри сам не был в восторге от результатов португальского присутствия. В этом контексте теперь ясно (несмотря на некоторую путаницу в литературе), что Гама прибыл в Индию с приказом демонтировать крепость и факторию в Каликуте, а затем начать войну с самим Самудри и с маппила из Поннани, Танура и других прибрежных центров, попавших под опеку Самудри, с безопасной позиции в Кочине. Однако эти приказы были введены в действие только в конце 1525 г., когда форт Каликут был в конце концов сдан. По иронии судьбы, к тому времени Д. Жуан III изменил свое мнение, отчасти из-за предложения (хотя и сомнительного) военной помощи от сирийских христиан; теперь он издал приказ, в 1525 г. (но который дошел до Индии слишком поздно, то есть только в 1526 г.), укрепить форт в Каликуте и использовать его для войны с Самудри (70).
Следует отметить, что в основе этих политических перипетий лежала особая концепция португальской элиты в отношении характера торговли перцем из Кералы. Возможно, здесь не место вдаваться в этот вопрос во всех его тонкостях, но, тем не менее, необходимо сделать краткий обзор. Заметим, что в течение первых трех десятилетий шестнадцатого века португальский экспорт перца в Европу по маршруту вокруг мыса Доброй Надежды очень редко превышал 25 000 кинталов (примерно столько же груза доставил обратно Гама в 1503 г.), а обычно был ниже 20 000 кинталов (71). Получить груз, превышающий 25 000 кинталов, было чрезвычайно сложно, не потому, что они были недоступны, а потому, что португальское государство просто не предоставляло для этого достаточного капитала своим факторам в Кочине и других местах. Действительно, даже если принять во внимание несколько заниженные оценки таких авторов, как В.М. Годиньо, становится ясно, что португальские закупки не могли составлять большую часть производства перца в Керале (72).
В этой ситуации нехватки капитала португальские факторы уже с 1520-х гг. обычно выдавали авансы, часто из собственных личных средств или средств других чиновников и частных торговцев, чтобы восполнить недостачу. Но в то же время прилагались все усилия для поддержания низких закупочных цен на перец, либо путем обхода посредников (отсюда союз с сирийскими христианами), либо путем максимально жесткой сделки. Нежелание португальцев признать обоснованность рыночных цен на перец является одновременно и результатом их относительной бедности с самого начала, и причиной того, что они считали определяющим рычагом рыночной конъюнктуры политическое соперничество, а не экономические факторы. По их версии, рынок был сегментирован: в то время как другие могли покупать перец дешево, цены на перец были искусственно завышены для португальцев. Их решение было в равной степени драконовским и политическим: заблокировать как можно больше альтернативных торговых центров, чтобы местные торговцы были вынуждены предлагать им перец по дешевке.
Отголоски этого подхода мы улавливаем в письме Мануэла Ботельо от начала 1525 г., процитированном выше. Кочинский фактор склонен поздравить себя с тем, что собрал на фактории в Кочине следующий груз для обратного флота того года: 17 802 кинталов перца, 872 кинталов корицы, 334 гвоздики и небольшое количество мускатного ореха, булавы, ревеня и другие товары. Общий груз перца, включая груз из Коллама и Каннанура, составляет, по его словам, порядка 30 000 кинталов. Затем он продолжает сетовать на состояние торговли именно в тех выражениях, которые мы изложили выше. Таким образом:
"В письмах, которые я написал Вашему Высочеству в прошлом году [1524], я сказал, что надеялся собрать в этом году большой груз и что очень опасался, что у меня не будет перца, так как мавры увозят его столько, сколько могут в Камбайю. Так происходит потому, что в этой стране некому было это запретить, и Ваше Высочество уже знает, кого в этом винить. Итак, от урожая прошлого года в этой земле осталось очень мало старого перца, ибо, как я уже сказал выше, мавры забрали его столько, сколько могли. То, что я мог получить за этот груз, я получил, но этого было мало, пока не появился новый урожай, которого я не хотел ни получить, ни взять, но был вынужден это сделать, ибо корабли, которые были готовы к погрузке, очень большие, и им нужно много перца, а этот новый перец, который мне привезли, был плохо высушен, и его покупка доставила много хлопот, так как его приходилось сушить в этой весовой на солнечных местах (soalheiras), которые всегда были полны им [перцем], пока не была завершена погрузка кораблей" (73).
В итоге из 17 800 кинталов только 7 000 были из запасов прошлого года, остальной перец был зеленым и частично влажным, что требовало его сушки в последний момент. Но Ботельо решил, что лучше уж так, чем получить плохой фальсифицированный перец. Он приводит свои доводы: во-первых, потому что, если вместо перца будут перевозиться товары частных лиц, Корона тем не менее получит от них некоторый доход; во-вторых, потому что таким образом местные торговцы увидят, что португальцы не настолько отчаянно нуждаются в перце и даже готовы позволить своим кораблям вернуться частично пустыми, чтобы не идти на компромисс в отношении качества. Тем не менее он жалуется: "С жителями этой страны очень трудно торговать, потому что в них нет правды", единственным исключением являются сирийские христиане, которые в том году появились на фактории в Кочине в гораздо большем количестве, чем прежде. По крайней мере, с его точки зрения, их следовало поощрять. Акцент Ботельо, таким образом, полностью традиционен, но в какой-то момент он выдает еще один ряд опасений, настаивая на том, чтобы ему прислали отчеканенные золотые монеты (dinheiro em ouro amoedado) из Португалии в виде португезес и крузадос, "потому что лишь за хорошую оплату можно получить хороший перец".
Затем письмо (к которому мы ненадолго вернемся ниже) завершается традиционным рефреном "группы Кочина" и даже Д. Айриша да Гамы: важность Кералы в португальской схеме, почти исключающая все остальное. Таким образом:
"При охране этого побережья от Кулаао до Калекута необходимо сейчас, более чем когда-либо, проявлять величайшую осторожность, и Ваше Высочество должны приказать своим капитан-майорам, чтобы это было так, потому что вы получаете всю прибыль именно от этого клочка земли (deste pedaco de terra), а не от флотов, которые идут в проливы [Красного моря]".
В общем, концепция Ботельо не слишком отличалась от той, которую, по-видимому, разделял сам Гама (а также Дуарте Барбоза и другие): концентрация на Керале (Колламе и Каннануре, но прежде всего Кочине), размещение патрульных флотов для препятствования судоходству их соперников - "мавров", относительная терпимость к частной португальской торговле как в Азии, так и даже на пути вокруг мыса Доброй Надежды. Действительно, одной из целей Ботельо при написании своего письма было возобновить требование о праве отправлять сто кинталов перца за свой счет в Португалию каждый год, пока он оставался в Кочине.
Сирийские христиане рассматривались во всех этих концепциях исключительно с прагматической точки зрения, как потенциальные союзники для достижения, по сути, коммерческих целей, что резко контрастировало с концепцией короля Мануэла. Мы видим это, например, в ответе Д. Жуана III на письмо Мар Якоба, которое, вероятно, было составлено в конце 1525 или начале 1526 г. Вместо того чтобы пускаться в полеты мистической фантазии, в письме говорится достаточно трезво:
"Абуна [Епископ], я, дон Жуан и т. д. передаю вам сердечный привет. Я ознакомился с вашим письмом, в котором вы сообщили мне о том, что вы сделали, чтобы служить мне, в связи с информацией, которую вам предоставил местре Фрей Жоам Каро, о том, как мавры притесняют местных христиан, чтобы они не приходили со своим перцем на мою факторию, а теперь благодаря тому, что вы поработали в этом деле, они уже начали приходить, и будут приходить всегда, и я очень благодарю вас за все, что вы сделали в этом вопросе, и после их обращения в нашу Святую Веру, вы не могли бы больше послужить мне ни в каком другом вопросе, и я настоятельно рекомендую вам, что теперь, когда вы начали его так хорошо, вы должны завершить его и не оставлять место для злого умысла этих врагов нашей веры, скорее, христиане должны сделать это, потому что им самим выгодно, чтобы мавры отказались от торговли и она оказалась полностью в их руках, ибо таким образом я тоже буду очень доволен. И я пишу моему капитан-майору и губернатору в этих краях и моему ведору да фазенда, что с христианами следует очень хорошо обращаться и приветствовать их, оказывать им благосклонность и почести, и очень хорошо платить за перец, который покупают у них, и они будут делать это" (74).
Письмо заканчивается обещанием самому Мар Якобу помощи и благосклонности губернатора, продления выплаты ежегодной пенсии (tenca), назначенной ему Д. Мануэлом, и отреза синего атласа для одежды. Таким образом, это сугубо деловое письмо, в котором -- помимо символического реверанса в сторону вопросов веры -- центральное место занимают практические вопросы. Как уже отмечалось, Д. Жуан III по большей части был готов поддерживать авторитет сирийских епископов, а не настаивать на различиях между их религиозными обрядами и обрядами католического духовенства. В религиозных вопросах мог предусматриваться постепенный процесс "аккультурации", идея, которой Мар Якоб, по-видимому, не был полностью враждебен, хотя другие сирийские христиане (включая другого, менее податливого епископа, Мар Денха) смотрели на вещи несколько иначе. Во второй половине 1520-х гг. эти разногласия среди сирийских христиан вылились в более крупные союзы: как писал Мар Якоб в письме к Д. Жуану III в декабре 1530 г., те правители Кералы, которые выступали против португальцев (и здесь, очевидно, имеется в виду Самудри), стали оказывать поддержку тем элементам среди сирийских христиан, которые были "жестокосердны" (duros de coracam), то есть решительно настроены против католиков (75). Торговля перцем, со своей стороны, продолжала создавать проблемы; португальцы, по-видимому, ожидали, что сирийские торговцы-христиане будут поставлять им дешевый перец на факторию в Кочине, даже когда в других местах его можно было продать по более выгодным ценам, короче говоря, в буквальном смысле, платить цену за воображаемую религиозную солидарность (76).
ДОМ РАЗДЕЛЕННЫЙ
Итак, подводя итог, можно сказать, что дела Каликута, сирийских христиан и маппила, - все они занимали первые места в списке приоритетов Васко да Гамы, но не нашли решения в последние месяцы 1524 г. К ноябрю в Кочине было очень широко известно, что Гама серьезно болен и не может сесть на корабль, чтобы предпринять атаку на Каликут, как он хотел. Вместо этого, чтобы помочь попавшему в затруднительное положение капитану крепости в Каликуте Д. Жуану де Лима, он послал флот небольших галер под командованием некоего Жерониму де Соуза, который добился определенного успеха против флотилии кораблей маппила под командованием Кутти Али из Каппатта. Но общей политике не хватало последовательности. Каштаньеда приводит пример прибрежной флотилии Луиша Мачадо, задачей которой было патрулирование побережья около Гоа; Гама решил отозвать этот флот и взять его с собой в Кочин в октябре, несомненно, считая его содержание расточительством. В следующем месяце, когда Д. Энрике де Менезиш обнаружил, что через Гоа в Гуджарат из Кералы проходит значительное количество судов с перцем и другими специями на борту, он был вынужден купить торговое судно и организовать импровизированный патруль под командованием своего племянника Д. Жоржи Тельо вокруг Гоа. Этот патруль имел определенный успех: к концу декабря 1524 г. Энрике смог отправить груз перца Афонсу Мексии в Кочин "из призов, захваченных доном Жоржи и Антониу" (77). Отсутствие успехов в предотвращении вывоза пряностей из портов Кералы в Красное море также упоминается в венецианских дневниках Марино Сануто, где со ссылкой на письмо из Каира сообщается, что зимой 1524-1525 гг. из Каликута (и других мест) в Индии в Джидду прибыло изрядное количество самбуков. Грузы, о которых сообщается, в основном состояли из имбиря, а не перца, но также отмечается, что цены на большинство специй в Каире остаются низкими в ожидании предстоящих поставок, поскольку было известно, что большое количество других кораблей покинули Каликут. Отмечается, что португальцы хвастаются тем, что добились заметного успеха в Каликуте, убив там более 400 человек, но хорошо известно, что "они не очень сильны" (78).
По мере того как здоровье Гамы ухудшалось, он все больше передавал свои полномочия новому капитану Кочина Лопо Вашу де Сампайо и ведору да фазенда Афонсу Мексиа. Тем временем Д. Луис де Менезиш, которого вернули в Кочин против его воли, недвусмысленно выразил свою неприязнь, особенно в отношении молодого и неопытного сына вице-короля, д. Эштевана да Гамы, который должен был заменить его на посту капитан-майора морей. Как и прежде в Чауле и Гоа, Гама объявил о достаточно жестких мерах экономии в Кочине. Каштаньеда, придерживавшийся довольно критичной точки зрения на этот вопрос, утверждает, что вице-король хотел покончить с системой клиентелы, при которой солдаты "столовались" (а mesa) в домах выдающихся капитанов и фидалгу, которые впоследствии брали их с собой на свои флоты, или отправляясь на свои должности, как зависимых людей. Действительно, команды военных судов и гарнизоны в португальской Индии обычно формировались таким образом, поскольку существовало явное нежелание -- как мы отмечали -- принимать "швейцарскую систему" ??оплачиваемой профессиональной армии (79). Хронист далее отмечает, что в результате этих мер многие португальцы в Кочине были недовольны вице-королем и сплотились вокруг Д. Луиша де Менезиша, который и без того уже пользовался большой популярностью; сообщается, что в результате публичных собраний и беспорядков капитан Лопо Ваш был в напряжении "днем и ночью", чтобы не допустить вспышки насилия. Некоторые недовольные португальцы также, по слухам, покинули Кочин и отправились в обычные места убежища, а именно в порты на Коромандельском побережье и "в другие места, где они искали удачи, не находясь на службе у короля". Кроме того, сообщается, что купцы-маппила из Кочина, "которые трепетали, когда слышали его [Гамы] имя", также скрытно покинули город (80). Мануэл Ботельо, со своей стороны, упоминает часть мер жесткой экономии Гамы в своем письме Д. Жуану III, написанном через несколько недель после смерти вице-короля.
"Вице-король, который упокоился с Богом, сказал мне, что, по его мнению, для службы Вам было бы очень выгодно вернуть эту факторию в то состояние, в котором она находилась раньше, и не содержать в этом Кохиме столько ненужных чиновников, которые получают такое большое жалованье, и он собирался это сделать, но наш Господь решил призвать его к Себе, из-за чего Ваше Высочество понесли большой ущерб в делах вашей службы" (81).
С другой стороны, если верить Гашпару Корреа, этот аскетизм применялся Гамой к другим, а не к его собственному штату и особе. Большая сумма денег, потраченная на его флот (которая, по оценкам некоторых историков, достигала 200 000 крузаду), уже была отмечена (82). Жан Обен лаконично отметил экстравагантное поведение Гамы во время его третьего путешествия, опираясь на сведения хронистов: он изображает Гаму окружавшим себя королевским великолепием, с помощниками в серебряных ливрех, пажами в золотых воротничках, использующим серебряную посуду в убранстве, где преобладают фламандские гобелены, с королевским этикетом за своим столом, и церемониалом, согласно которому секретарь обращался к нему, преклонив колено (83). Этот контраст между вице-королевским великолепием и общей бережливостью, возможно, был направлен на то, чтобы навязать авторитет Гамы и сделать его присутствие еще более внушающим благоговейный трепет; но его влияние на португальцев в Кочине было довольно неоднозначным.
Именно в этот разделенный Кочин, полный негодования против знаменитого, могущественного и авторитарного вице-короля, в начале декабря 1524 г. вернулся Д. Дуарте де Менезиш. На обратном пути из Ормуза он остановился в Чауле, где ему оказал холодный прием капитан Криштован де Соуза, затем в Гоа, где Д. Энрике де Менезиш также не проявил к нему большого энтузиазма, прежде чем отправиться в Кочин. Хотя вице-король был уже тяжело болен и, по-видимому, не мог действовать напрямую, был подготовлен приемный комитет: в него вошли Афонсу Мексия, Лопо Ваш де Сампайо и главный судья (ouvidor-geral) Жуан де Осорио. По общему мнению, сначала Гама запретил Д. Дуарте даже сходить на сушу, так что все операции должны были совершаться, пока он еще находился на борту корабля. Комитет представил ему длинное королевское письмо, составленное в Эворе 25 февраля 1524 г., которое Каштаньеда воспроизводит полностью. Письмо вызывает недоумение. Оно начинается с просьбы к Д. Дуарте немедленно вернуться в Португалию, передав всю власть и юрисдикцию Васко да Гаме, как только он приедет. Однако затем излагаются определенные условия. Д. Дуарте должен оставаться в Кочине или Каннануре в то время, пока корабли, направляющиеся в Португалию, не будут готовы к отплытию; кроме того, его собственные слуги (criados), слуги его отца, графа-приора Д. Жуана де Менезиша, и его брата Д. Луиша, и другие его близких родственников, все освобождаются от гражданской и уголовной юрисдикции вице-короля и нового генерал-оидора. Кроме того, если Д. Дуарте де Менезиш был слишком болен, чтобы подняться на борт, или прибудет в Кочин слишком поздно, чтобы сделать это в том же году, и, следовательно, окажется вынужден оставаться в Индии в течение длительного периода времени, его просили провести его в крепости Каннанур, где, однако он мог осуществлять чрезвычайные полномочия над капитаном и другими властями, хотя и не в фискальных или финансовых вопросах. Наконец, при передаче полномочий Гаме, он должен был предоставить отчет со списком кораблей, оружия, артиллерии и солдат, находящихся под его началом, которые унаследовал его преемник (84).
Если этот документ точен, он показывает большую осторожность и такт со стороны Короны в отношениях с Д. Дуарте, возможно, мотивированные желанием предотвратить вспышку ожесточенной фракционной вражды между последователями дома Тарука и дома Видигейры. Д. Дуарте был явно не из тех, кто легкомысленно относится к своему статусу. Вместе с этим письмом Лопо Ваш вручил ему еще одно, гораздо более суровое письмо от Гамы, в котором ему приказывалось (как отмечалось выше) не покидать борт корабля; при этом Д. Дуарте, как сообщается, сделал выговор Лопо Вашу, напомнив ему, что его отец Д. Жуан де Менезиш повысил его до статуса кавалера в Северной Африке. Каштаньеда также сообщает, что у Д. Дуарте произошла резкая перепалка с Жуаном де Осорио, которого он считал простым letrado (и, следовательно, пренебрежительно называл его "бакалавром") и, таким образом, имевшим гораздо более низкий социальный статус, чем он сам. Несмотря на сильное нежелание передать бразды правления вице-королю, который, как он подозревал, вполне мог оказаться на смертном одре (в этом случае Д. Дуарте и его брат, по-видимому, полагали, что пост губернатора вернется к одному из них), он, как сообщается, в конце концов сделал это 4 декабря 1524 г. После этого Мексия, Осорио и Сампайо, как сообщается, вынудили Д. Луиша де Менезиша, который со своей стороны все еще находился в Кочине, оставаться на борту своего корабля, чтобы избежать дальнейших конфликтов.
Таким образом, все свидетельства указывают на ситуацию, в которой к началу декабря 1524 г. эффективную власть в Кочине осуществлял Афонсу Мексия в неустойчивом союзе с группой, ведущим элементом которой был Лопо Ваш де Сампайо (который, со своей стороны, в то время не скрывал своего презрения к ведору да фазенда). Только позже их союз стал прочным, в связи с крупным конфликтом, который мы будем иметь возможность обсудить ниже (хотя и вкратце), вспыхнувшим в 1526-1527 гг. в Кочине и других местах Португальской Индии по поводу преемственности на посту губернатора. Стоит отметить, что и Мексия, и Сампайо были людьми, которые, как и сам Васко да Гама, были относительно тесно связаны с Д. Хайме, герцогом Браганса; действительно, несколько лет спустя, когда Сампайо был в опале, герцог энергично ходатайствовал перед Д. Жуаном III в его пользу (85). Но этого было недостаточно, чтобы гарантировать немедленный союз в Индии, где на первом месте находились другие факторы, включая личные амбиции.
По мере того как его болезнь становилась все более серьезной, Васко да Гама решил переехать в дом на окраине Кочина, принадлежавший уже достаточно знакомой нам личности, Диогу Перейре, о Малабар. Этот коварный "старый специалист по Индии" и противник Албукерки постепенно создал огромную базу власти в Кочине; настолько, что, помимо ведора да фазенда и фактора, именно на него Мар Якоб ссылается в своем письме от 1524 г. как на авторитета в вопросах, касающихся торговли перцем. Кочинский раджа передал ему остров Вендурутти в гавани Кочина в качестве своего рода "феодального владения", и позже он служил посредником в 1530-е годы, в основании португальских крепостей Чалиам и Кранганор (86). Также считается, что Гама в это время проинструктировал главных фидалгу в Кочине, что они должны следовать инструкциям Лопо Ваша де Сампайо, если он станет недееспособным, а также в случае его смерти, до тех пор, пока не будут открыты документы о преемственности на посту губернатора. Гама, в отличие от любого из своих предшественников, имел при себе набор запечатанных писем от короля, в которых в порядке очередности указывался ряд преемников на случай его смерти. Позже эта практика стала обычным явлением, но в 1524 г. она еще была в новинку; и никто не знал, кто на самом деле был назначен преемником вице-короля. Д. Луиш де Менезиш на борту своего корабля в гавани Кочина, следовательно, все еще питал надежды, как и Лопо Ваш де Сампайо. Другой могущественный фидалгу, назначенный капитан Малакки Перо Маскареньяш, не уезжал из Кочина к месту своей службы до 1525 г.; неясно, не ждал ли он тоже, чтобы узнать, как сложится преемственность (87).
Атмосфера, царившая в Кочине в эти последние месяцы жизни Гамы, довольно хорошо передана не только хронистами (включая Гашпара Корреа, который, возможно, сам присутствовал в порту), но и письмами того периода, о нескольких из которых мы уже упоминали (88). К сожалению, пачка "писем из Индии", отправленная в Португалию в начале 1525 г., не сохранилась полностью; до нас дошел бесценный том, озаглавленный "Сводка писем, пришедших из Индии с флотом, прибывшим в прошлом 1525 году" (89). В случае некоторых из этих писем (письма Д. Энрике де Менезиша от конца октября 1524 г., Мара Якоба и Мануэля Ботелью от января 1525 г.) у нас есть как полный текст, так и краткое изложение; сравнение того и другого в каждом из этих случаев позволяет сделать вывод, что резюме представляет собой довольно близкий пересказ оригинала.
Из восьмидесяти с лишним писем, собранных в упомянутом томе, некоторые, естественно, привлекают наше внимание больше, чем другие. Том начинается с краткого изложения письма самого Гамы, которое он начал в декабре 1524 г.; оригинал, по-видимому, сопровождался подробным отчетом (в двух экземплярах) в виде дневника обо всем, что произошло между отплытием флота из Белена в апреле и декабрем (90). Само письмо Гамы довольно сухо и неинтересно, по крайней мере в его кратком изложении. Все начинается с практических проблем на борту, включая тот факт, что капитаны "Каррейра-да-Индия" обычно страдали от нехватки воды, поскольку при выходе из Португалии они взяли на борт недостаточно воды. Далее упоминается захват корабля из Адена, а также тот факт, что те, кто находился на борту, сказали Гаме, что у Раиса Салмана наготове флот из двадцати галер в Джидде и еще двадцать два корабля под командованием другого османского капитана в Суэце. Затем письмо переходит к делам Гоа, начиная с того, как флот Гамы захватил судно Короны, которым командовал некий Бастиан Фернандеш, заявивший, что он criado Д. Дуарте де Менезиша; судно перевозило груз слоновой кости, который, как утверждалось, принадлежал Васко Фернандешу Коутиньо. Следующей темой являются долги и проступки капитана Гоа Франсишку Перейры, а также его отношения с купцами из Сефевидского Ирана и Виджаянагара (mercadores de narcyngua e xeque ysmael). Гама сообщает, что капитан вернул более 25 000 пардао, а также значительное количество меди, принадлежавшей Короне. Таким образом, во всех этих отношениях письмо Гамы подтверждает в целом точность рассказа Каштаньеды, даже если в нем умалчивается о прибытии флота в Чаул, о деле женщин, подвергшихся публичному бичеванию, или о драконовских мерах по сокращению расходов. Вместо этого Гама в основном сосредотачивается на силе мусульманских противников португальцев и своих собственных усилиях по увеличению доходов, отметив, например, что он раздал доходы от земли в Гоа на откуп на сумму, которая была на 8000 пардао больше, чем то, что был взят раньше. В этом контексте примечательно, что он одобрением отзывается о деятельности знаменитого брамина-предпринимателя из Гоа Кришны, который, по-видимому, оказал ему ценную помощь и снабжал информацией; муниципальный совет Гоа, со своей стороны, скорее негативно отнесся к обширным финансовым полномочиям Кришны (91).
В кратком изложении также упоминается озабоченность Гамы "грабежами и восстаниями Малабара, а также тем, что мавры очень сильны, а христиане очень слабы", прежде чем перейти к вопросам, касающимся смены правительства. Акт, на основании которого Д. Дуарте передал Гаме свои полномочия (auto da emtregua da governamca) в начале декабря, по-видимому, был воспроизведен в оригинале, но лишь упоминается в кратком изложении. Изложение не приводит нам никаких дальнейших подробностей, переходя к пространным письмам и документам, отправленным Афонсу Мексиа и другими лицами. Таким образом, след последнего письма Гамы совершенно разочаровывает, предоставляя не более чем подтверждение вопросов, о которых мы уже знаем из других источников. Адмирал до последнего остается немногословным человеком.
Более словоохотливый Афонсу Мексия берет на себя смелость сказать гораздо больше. Краткое изложение одного из его писем, датированного 30 декабря 1524 г., начинается с обычного упоминания о путешествии и о корабле, который был захвачен у Диу по пути из Адена; упоминается груз стоимостью 60 000 крузаду. Можно снова найти общее изложение дела Франсишку Перейры. Интересно, что Мексия отмечает, что Гама уже отправил раньше (в период с октября по декабрь) судно обратно в Португалию с небольшим грузом в 600 квинтэ перца и с отчетом о своих первых впечатлениях о ситуации в Индии; в архивах об этом судне сохранилось мало других следов. Отмечается, что для основного флота Гама решил использовать самые старые и самые большие корабли, оставив более новые и быстроходные для военного использования в Индийском океане. Это, по-видимому, привело к конфликтам с некоторыми капитанами, которые, как мы видим из других писем, считали старые суда небезопасными. Затем Мексия добавляет подробности о весовой для перца в Кочине, где, как он утверждает, контрабанда и растраты были обычным явлением, поэтому Гама решил перенести ее в такое место, где за ней можно было бы более внимательно наблюдать. Это, со своей стороны, вызвало конфликты с правителем Кочина.
Письмо достаточно ясно показывает, что Гама довольно быстро стал непопулярным из-за целого ряда интересов и самыми разными способами. Он обнаружил, что в крепостях катастрофически не хватает артиллерии, и, потребовав отчеты об их содержании от альмошарифов, обнаружил, что последние сожгли книги. Мексия утверждал, что большая часть этого оружия была взята отдельными лицами для собственного использования, часто в торговых рейсах; он также довольно ясно намекает, что Д. Дуарте де Менезиш был замешан в этом деле. Собственный предшественник Мексиа, этот столп честности в море коррупции, доктор Педро Нуньиш, заслуживает похвалы в этом и других вопросах, связанных с торговлей перцем. Но отчет Мексии также добавляет существенные нюансы к рассказу летописцев. Он настаивает, например, на том, что сам Гама каждый день покровительствовал различным фидалгу и слугам Короны за своим столом, интересный контраст с жалобой Каштаньеды на то, что вице-король мешал другим фидалгу делать то же самое! Ведор да фазенда не стремится замалчивать проблемы передачи власти, отмечая, что были большие конфликты с Д. Дуарте и Д. Луишем де Менезишем, хотя в основном из-за лиц, имевших "плохие мысли". К счастью, отмечает Мексиа, он вместе с Лопо Вашем, Перо Маскареньяшем и секретарем Висенте Пегадо (чьи письма мы обсудим ниже) позаботились о том, чтобы это брожение не получило публичной огласки.
Из-за болезни Гамы, продолжает он, неотложные дела приходилось решать другим, таким как люди, упомянутые выше, в консультации с такими официальными лицами, как доктор Педро Нуньиш и Франсишку де Са. Таким образом, решения об отправке кораблей и флотов в конце 1524 г. в разные части Азии принимались и выполнялись этими людьми, условно говоря, коллегиально. В некоторых случаях королевские приказы из Португалии уже действовали, и им просто продолжали следовать. Так было, например, с Лопо де Азеведо, который в начале 1524 г. уже сменил капитана коромандельского флота (и ставленника Д. Дуарте де Менезиша) Мануэла де Фриаса и таким образом вернулся в Кочин после своей поездки туда и обратно в это самое время (92). Мексия снова и снова возвращается к социальным конфликтам, сопровождавшим недолгое правление Гамы. Его внимание привлекают даже относительно тривиальные конфликты: Гама, отмечает он, запретил капитанам на борту своего флота грузить на борт бочки с вином без специального королевского разрешения. По прибытии в Индию он нашел нескольких человек, которые сделали это, сразу же конфисковал вино и передал его на хранение. Открыто никто не протестовал, но на этом фронте вновь возникло недовольство.
Таким образом, посмертный образ Гамы, созданный Мексией (и мы можем отметить, что это письмо было написано всего через неделю после смерти вице-короля) представляет собой сурового приверженца дисциплины, настоящего Геркулеса в деле очистки авгиевых конюшен. Он сообщает о предсмертном заявлении Гамы, и оно сводится к следующему краткому изложению:
"И он [Мексия] говорит, что вице-король перед смертью сказал ему, чтобы он написал Вашему Высочеству, чтобы о его жене и сыновьях позаботились, ибо после его смерти они останутся без защиты, и что следует помнить, что он не стал бы совершать это путешествие, если бы не то обстоятельство, что дела его службы в тех краях сильно его огорчали, и что он потратил много денег на это путешествие без всякой выгоды, и он просил Ваше Высочество в качестве милости позаботиться о его слугах, и что Ваше Высочество должны сделать это, так как ему [Гаме] неоднократно говорили, что при условии, чтобы он брал с собой несколько человек каждый год, он не должен брать с собой никого из своих слуг (criados)" (93).
Итак, вот образ умирающего Гамы, несколько отличающийся от обычного изображения у Гашпара Корреа, в котором он тайно выплачивает денежную сумму женщинам, которых приказал высечь в Гоа. Если Мексия высказывался в этом письме от имени Гамы, его взгляд на Португальскую Индию был в целом интересным: не хватало не людей (по мнению Мексии, португальцев в Индии было, пожалуй, слишком много!), а артиллерии и дисциплины. Напомним, проект заключался в сокращении не только размера каждого заведения, но и количества заведений как таковых. Поскольку Коломбо и Пасаи были заброшены к сентябрю 1524 г. (последний куда более позорно, чем первый), этот проект уже частично осуществлялся ко времени прибытия флота вице-короля в Индию.
Но "последние пожелания" Гамы, записанные Мексией, также указывают на другое направление, чем применение абстрактных принципов, а именно на его конкретную заботу о защите его собственной семьи и клиентов. Эта защита распространялась на Диогу Перейру, в доме которого в Кочине Гама провел свои последние дни и которому Д. Жуан III приказал вернуться в Португалию. Гама, а вследствие этого Мексия и другие решили приостановить действие этого королевского приказа, и ведор, таким образом, довольно вежливо написал королю, что Перейра "нужен там для некоторых дел, касающихся службы Вашему Высочеству", тем более что они не знали, по какой причине ему приказали вернуться!
Секретарь Португальской Индии Висенте Пегадо добавляет дополнительные подробности к отчету Мексии в письме от 1 января 1525 г., обширное изложение которого также существует. Отметим, что Пегадо был назначен на этот пост Гамой вместо официального кандидата Антониу Рико, который не смог добраться до Индии (и в итоге занял этот пост лишь в 1526 г.). Таким образом, у него были все основания быть благодарным вице-королю, и его письмо, пожалуй, даже более позитивно, чем письмо Мексии, в отношении памяти Гамы. Но повествование, тем не менее, сложное. Письмо Пегадо (или, вернее, краткое изложение, доступное нам) начинается прямо с "великих беспорядков прошлого времен дона Дуарте", которые Гама обнаружил в Индии, а затем продолжается рассказом о чиновниках, которые свободно распоряжаются имуществом короля на факториях: "И на вопрос вице-короля, почему это происходит, чиновники ответили, что они не желают быть мучениками за Ваше Высочество". Скандалов было много, от того, что корабли Короны использовались для сбора денег за счет фрахтовых сборов, до того, что корабли Короны (такие, как тот, которым командовал Лопо де Азеведо) совершали прибыльное плавание из Бхаткал в Ормуз без товаров Короны, или крупномасштабного экспорта пряностей в тот же Ормуз частными купцами, получившими разрешение от Д. Дуарте. Источник всего этого было легко увидеть: как и в письме Мексии, в отчете Пегадо также говорится, что в Индии слишком много португальцев. Он утверждает, что только в Кочине во время спора между Гамой и Менезишем их было от 4500 до 5000 человек, которые, таким образом, представляли собой значительный источник нестабильности. Эти люди, сообщает он, "неразумны во всех дурных манерах и обычаях, и исправить это можно, только приложив большие усилия". Гама, со своей стороны, начал приводить дела в порядок, сосредоточившись, в частности, на войне с маппила, для чего он построил несколько небольших кораблей (бригантины и другие). Упоминается неминуемая османская угроза, а также тот факт, что к Сулейману Великолепному было отправлено посольство из Диу с просьбой о помощи.
Пегадо также уделяет внимание деталям конфликтов между вице-королем и братьями Менезиш, добавляя здесь новые ценные подробности к другим рассказам. Например, он отмечает, что Гама наказал некоторых слуг Д. Луиша де Менезиша, что очень возмутило последнего. Он также отмечает, что, когда Д. Дуарте де Менезиш прибыл из Ормуза, он, по слухам, вывез оттуда более 100 000 пардао в качестве дани, не считая еще 30 000 с корабля, захваченного в Персидском заливе, и еще 15 000 крузаду, отправленных из Португалии на корабле "Сальвадор" для покупки специй. Гама, по-видимому, потребовал вернуть эти деньги, но Д. Дуарте ответил ему отказом. Здесь в письме Пегадо содержится предположение, что эти двое действительно встретились и поссорились, отмечая, что "вице-король говорил с доном Дуарте об этих деньгах и о корабле, который, как говорили, принадлежал Франсишку Перейре"; напротив, некоторые хронисты (особенно Каштаньеда) предполагают, что эти двое никогда не встречались, и что Менезиш оставался на борту корабля, в то время как Гама лежал больной на суше (94). В более раннем письме от 29 декабря 1524 г. Пегадо приводит дополнительные подробности об этом конфликте, отмечая, например, "дознание, которое тайно провел вице-король в отношении дона Дуарте, в ходе которого из-за его недомогания сумели допросить только пять свидетелей"; два экземпляра показаний, прилагавшихся к письму, к сожалению, до нас не дошли. Пегадо описывает очень напряженную ситуацию в Кочине в начале декабря, даже отмечая, что "из-за того, что произошло между вице-королем и домом Дуарте, едва не вспыхнул мятеж (alvorogo)". Очевидно, что помимо фидалгу, сопровождавших Гаму в Индию (и которые, вероятно, вызывали подозрение в глазах нескольких тысяч португальцев, уже находившихся в Кочине), важную роль в успокоении атмосферы сыграли несколько "старых специалистов по Индии", которых Пегадо упоминает с некоторым одобрением. Это были такие люди, как Перо де Фариа, который уже прослужил в Индии около шестнадцати лет и который, как сообщается, предложил свои услуги Гаме сразу же после прибытия последнего в Кочин, или Антониу де Миранда де Азеведо, Франсишку де Соуза, Мануэл да Гама и Мануэл Содре -- в общем, горстка влиятельных фидалгу со своими клиентами среди солдат.
Четыре письма Перо де Фариа, краткий пересказ которых содержится в том же сборнике, в равной степени свидетельствуют о том, что среди "старых специалистов по Индии" Гама оказал благосклонное отношение не только Диогу Перейре. Позже Фариа приобрел определенную известность, дважды став капитаном Малакки (в конце 1520-х и снова в конце 1530-х гг.); он умер в 1546 г., проведя почти сорок лет в Португальской Азии. Одно из этих писем, написанное до прибытия Гамы, по-видимому, излагает видение Фариа как политических, так и коммерческих перспектив в Португальской Азии и предлагает довольно осторожную линию, в соответствии с которой "надо оказывать покровительство королям и сеньорам и дозволять жить по обычаям, при которых они родились, не изменяя их и не вводя новшеств, ибо таким образом завоевываются добрая воля и чужие земли". Таким образом, Фариа, как и Диогу Перейра, Дуарте Барбоза и другие, выступает сторонником политики минимального вмешательства в дела местных правителей, но в равной степени ярым приверженцем особого взаимодействия между Короной и "старыми специалистами по Индии". Снова и снова его письма возвращаются к теме того, как Корона пренебрегает такими людьми, как он сам (он утверждает, что прослужил в Индии двадцать лет), вместо этого предоставляя капитанские должности сроком на девять лет другим людям, только что прибывшим из Португалии. Он изображает себя простым солдатом, который никогда не учился грамоте или придворным манерам, и только граф Вимиозу может отстаивать его интересы в Португалии. Но именно благодаря таким людям, как он, Португальская Индия находится в безопасности от турок, потому что, когда дело доходит до драки, они "вырвут свои бороды от стыда" и сделают все, что необходимо. Действительно, по его мнению, ни одному фидалгу или кавалеру нельзя позволять вернуться в Португалию до тех пор, пока османская угроза не минует (95).
Одно из писем от 28 декабря 1524 г. представляет особый интерес для описания отношений Фариа и Гамы. Письмо начинается, как обычно, с жалобы на то, что в этом году ему не было присвоено звание капитана крепости, а затем быстро переходит к оплакиванию большой потери, которую представляет собой смерть вице-короля. Действительно, по словам Фариа, Гама "уже привел дела Индии в порядок"; вопрос лишь в том, чтобы не отступать от позиций, которые он занимал, особенно в отношении маппила. Но, как впоследствии покажет Фариа, противников у Гамы также было предостаточно. Таким образом, в его письме говорится, что "капитаны, факторы, писцы и другие чиновники будут очень довольны смертью вице-короля, поскольку они не желают, чтобы в их собственном доме царило правосудие, которое он принес". В особенности ироническим нападкам подвергается Д. Дуарте де Менезиш:
"И он [Фариа] говорит, что если кто-то плохо служил Вашему Высочеству, то это был дон Дуарте, который совершил много краж и забрал много денег, и что благодаря этому он будет жить долго, а вице-король, хотя он был вернейший вассал, служивший так преданно, с такой правдой и справедливостью, был призван к себе Богом, и что Ваше Высочество должны простить его, если, сказав это, он показался бы плохим христианином".
Далее Фариа подчеркивает, что они с Гамой очень тесно общались в последние недели жизни первого; таким образом, из всех фидалгу, которые просили вице-короля о должности капитана, он сказал, что отдаст ее только Фариа. В качестве меры этой близости Фариа попросил сопровождать Д. Эштевана да Гаму всякий раз, когда он выводил флот в открытое море. Фариа чрезмерно хвалит молодого Д. Эштевана, утверждая, что он был скромным и обходительным, а вовсе не высокомерным из-за того, что был сыном вице-короля. Д. Эштеван и Д. Паулу, два сына вице-короля, были, заметим, немедленно отправлены обратно в Португалию на флоте в начале 1525 г. Это соответствовало королевскому приказу о том, что должно случиться, если Гама умрет в Индии. Таким образом, намерение адмирала отправить сильную армаду в Красное море под командованием Д. Эштевана не было реализовано. Лишь намного позже, будучи губернатором Португальской Индии в 1540-1541 гг., дон Эштеван да Гама смог возглавить знаменитую экспедицию вверх по Красному морю до Суэца и горы Синай (96).
ОСПАРИВАЕМОЕ НАСЛЕДИЕ
Васко да Гама умер в Кочине в канун Рождества 1524 года, примерно через три месяца после его прибытия в Гоа и примерно через восемь недель после того, как он в третий раз в своей карьере ступил на побережье Кералы. Он был похоронен со всеми почестями и торжественной церемонией во францисканской церкви Санто-Антониу, одной из первых, построенных португальцами в Азии (97). После того, как была отслужена месса за упокой его души, считается, что фидалгу и знатные люди собрались в церкви Святого Престола, где ведор да фазенда Афонсу Мексия предъявил запечатанную королевскую грамоту о передаче полномочий. Такая процедура применялась впервые (действительно, ни один предыдущий губернатор не умирал на своем посту до назначения преемника). Письмо, датированное 10 февраля 1524 г. в Эворе, было зачитано вслух секретарем Висенте Пегадо, и имя преемника стало чем-то неожиданным: это был Д. Энрике де Менезиш. Таким образом, ожидания Лопо Ваша, Перо Маскареньяша и Д. Луиша де Менезиша не оправдались, и двое из них недвусмысленно заявили о своем неудовольствии Короне. В томе краткого изложения писем, которым мы располагаем, лаконично отмечается "письмо от дона Луиша де Менезиша, в котором он сильно жалуется на притеснения, которым подвергал его вице-король, и еще больше на тот факт, что Ваше Высочество не предоставило ему управление Индией, о чем он даже сейчас очень сильно просит и что он рассчитывает послужить в этом к полному удовлетворению Вашего Высочества" (98). Существует также краткое изложение письма Лопо Ваша де Сампайо, "в котором он рассказывает обо всем, что произошло во время путешествия до смерти вице-короля, после чего очень жалуется на то, что новым губернатором Индии стал Д. Энрике, поскольку он [Лопо Ваш] имеет для этого больше способностей, чем упомянутый дон Энрике" (99). Тем не менее, Д. Энрике де Менезишу в Гоа было отправлено известие с помощью нескольких галер и галеона "Сан-Жерониму" (под командованием его двоюродного брата Д. Хорхе де Менесеса), а тем временем Лопо Ваш взял на себя руководство делами, отправив один флот под командованием Симана Содре, чтобы захватывать призы на Мальдивах, другой под командованием Антониу де Миранда де Азеведо, чтобы заниматься таким же пиратским ремеслом у мыса Гвардафуй, несколько торговых судов в Ормуз (как отмечалось выше) и один корабль, чтобы привезти смолу из Малинди.
Примерно к 21 января 1525 г. флот, возвращавшийся в Португалию, был готов к отплытию: на борту находились два сына Гамы, а также его непримиримые соперники, братья Д. Дуарте и Д. Луиш де Менезиш. По крайней мере, в одном письме того периода, написанном Симаном Содре, отмечается, что с сыновьями Гамы в эти недели обращались довольно плохо, теперь, когда они были лишены защиты своего отца (100). Похоже, флот не ждал прибытия из Гоа Д. Энрике де Менезиша, который оставил Франсишку де Са своим преемником на посту капитана; тем не менее он привез несколько писем от Д. Энрике, в том числе письмо из Гоа от 9 января 1525 г., в котором он благодарит короля за оказанную ему честь и довольно подробно рассказывает о подвигах своего племянника Д. Жоржи Телло против прау маппила у Гоа (101). Как сообщает нам анонимный источник той эпохи, новый губернатор вступил в должность 8 января 1525 г. (всего через четырнадцать дней после смерти Гамы), а через неделю, 16 января, отправился на юг с флотом из пяти кораблей, решив атаковать поселения маппила на побережье Канары и Малабара (102). В ходе серии жестоких нападений он сначала совершил налет на суда маппила в Бхаткале, а затем сделал то же самое у горы Эли, недалеко от Каннанура. Прибыв в Каннанур 26 января, он приказал в тот же день тайно повесить "дядю Балеакема", знатного маппила, которого держали в плену в форте. Позже последовали набеги на Дхармапатам и другие поселения северной Кералы, пока новый губернатор не прибыл в Кочин 4 февраля 1525 г. Здесь он оставался в течение двух недель, прежде чем снова отправиться с огромным войском из 1500 португальцев, чтобы атаковать Поннани и сам Каликут. На протяжении 1525 года Д. Энрике, по-видимому, сосредоточил свое внимание на побережье Кералы, возглавив ряд атак и набегов в защиту Каликута и против поселений маппила, таких как Киланди. Короче говоря, то, что Гама не смог осуществить из-за плохого состояния здоровья, его преемнику удалось сделать в течение двух месяцев после вступления в должность губернатора. Это не означало, что португальская крепость Каликут была взята под охрану: скорее, к концу 1525 г. она была покинута, как Коломбо и Пасаи (хотя и с большим умыслом, чем последний) (103).
Но, как это часто бывало в первой половине XVI в., в португальской политике в отношении Индийского океана при дворе тем временем произошел еще один любопытный поворот. Письма, отправленные с флотом, который покинул Кочин в последние дни января 1525 г. (мы не знаем, когда именно), вероятно, достигли Лиссабона осенью того же года (104). С Дуарте де Менезишем, который привез часть из них на своем корабле, обращались с жестокостью, пропорциональной силе критики, которой он подвергался, заключив его в тюрьму в замке Торреш-Ведрас и в других местах; в этом положении он оставался целых семь лет, прежде чем в некоторой степени все же смог вернуть королевскую милость благодаря заступничеству графа Кастанейры (и снова стал капитаном Танжера в 1531 г.). Что же касается его брата Д. Луиша де Менезиша, совершившего обратное плавание на судне "Санта-Катарина-ду-Монте-Синай" (на котором Гама отправился в Индию), то он так и не вернулся в Португалию; по одним слухам, он решил поднять мятеж на побережье Восточной Африки, по другим - был взят на абордаж у берегов Португалии, по общему мнению, одним из нескольких французских корсаров, действовавших в те годы, и убит (105). Если политика laissez-faire (невмешательства (фр.)), которую Д. Дуарте проводил в Индийском океане, таким образом, получила заметный выговор, то и политика, которую хотел проводить Васко да Гама, а именно, концентрация на нескольких центрах и оставление ряда отдаленных крепостей, также была отменена. Смерть адмирала означала, что его политический вес и престиж больше не стояли за делом, которое он отстаивал, и в середине 1520-х гг. наблюдается возврат к фазе проектов экспансии, которые в конечном итоге нашли конкретное выражение во время длительного правления Нуньо да Кунья (1529-38), когда были возведены новые крепости в Чалияме, Кранганоре, Бассейне и Диу.
Как было отмечено выше, к сентябрю 1525 г. решение покинуть крепость Каликут уже было отменено Д. Жуаном III, хотя и слишком поздно, чтобы оно своевременно дошло до сведения губернатора Индии (106). В письме, адресованном Д. Энрике де Менезишу, отмечается это изменение политики: если раньше считалось, что лучшей политикой было бы вывести гарнизон из крепости и атаковать Самудри Раджу снаружи, то теперь было сочтено более подходящим усилить крепость как можно большим количеством людей, боеприпасов и орудий. Действительно, эти письма конца 1525 г. ставят перед губернатором два приоритета, а именно войну против Каликута и войну против "Камбая" (здесь, по сути, Диу). "И поскольку нам кажется, что обе эти войны, против Камбайи и Калекута, не могут вестись одновременно, мы считаем правильным, чтобы вы главным образом и в первую очередь начали вести войну против Калекута и очистили все побережье Малабара от параос, которыми там владеют мавры, в таком количестве и настолько хорошо вооруженных, насколько вам известно" (107).
В конце 1525 или начале 1526 г. Д. Энрике отправил кочинского фактора Мануэла Ботельо обратно в Португалию с подробностями его подвигов против маппила в Поннани, Каликуте и Киланди. Вдобавок к его прежней напряженности в отношениях с Лопо Вашем де Сампайо, отношения губернатора с Афонсу Мексия, ведором да фазенда, испортились в течение нескольких месяцев после его вступления в должность, и вместо этого он стал все больше и больше полагаться на своего собственного двоюродного брата Д. Жоржи де Менезиша, Д. Симана де Менезиша (капитана Каннанура, а теперь назначенного капитан-майором Индийских морей), своего племянника Д. Жоржи Телло и Мануэла Ботельо. В письмах, доставленных кочинским фактором, Д. Энрике, по-видимому, объявил, что кампании против маппила имели некоторый успех и что нападение на Диу (приведшее к его захвату) теперь можно продолжать без промедления. Таким образом, он отправил в Португалию план города, включая часть, известную как "вилла душ Румес", предлагая высадить против города значительные силы. Корона отреагировала с энтузиазмом, и в серии писем от начала сентября 1526 г., отправленных в том же году на одном корабле, обещала губернатору отправить в феврале 1527 г. крупные подкрепления: тринадцать или четырнадцать кораблей и отряд в 3000 человек (108).
Но, как это случалось и ранее, события в Индии опередили планы в Португалии. В конце 1525 г. Д. Энрике де Менезиш ненадолго отправился в Гоа, чтобы подготовиться к своей кампании против Диу, и, тщательно распространив слух, что он на самом деле направляется в Массауа на Красном море, вернулся, чтобы собрать свои силы на побережье Кералы. В начале февраля 1526 г. губернатор, страдавший от болезни одной ноги в результате напряженных усилий в различных кампаниях, умер в Каннануре после примерно месячной болезни. Это была действительно пикантная ситуация, поскольку, как было отмечено выше, между основанием государства Португальская Индия в 1505 и 1524 гг. ни один губернатор или вице-король не умер на своем посту до прибытия его преемника. Теперь, в течение пятнадцати месяцев, было не одно, а два преемственности.
Мы можем кратко подвести итог тому, что последовало за этим. В письме о наследовании власти, которое вскрыл Афонсу Мексия, было обнаружено, что преемником Д. Энрике де Менезиша был назначен капитан Малакки Перо Маскареньяш. Но ведор да фазенда и одна фракция среди фидалгуш отдавали явное предпочтение капитану Кочина Лопо Вашу де Сампайо. Таким образом, под предлогом того, что Маскареньяш находился слишком далеко, было открыто следующее письмо о наследовании, и на его основании губернатором был объявлен Лопо Ваш. Очевидно, что в центре проблемы находится сложная фигура Афонсу Мексии, чьи амбиции и завышенное чувство значимости своего поста часто приводили его к столь резким методам действиям и злоупотреблениям (109). Анализ проблемы институтов и личностей следует отложить до следующего исследования; здесь достаточно отметить, что это нарушение процедуры положило начало знаменитому внутриэлитному конфликту в Португальской Индии, который смог разрешиться только в 1529 г., с долгожданным прибытием нового губернатора, Нуно да Кунья (110). Маскареньяш, который вернулся в Индию из Малакки, чтобы потребовать причитающееся ему по праву, был отстранен от должности и вернулся в Португалию жаловаться. Позже поведение как Лопо Ваша, так и, в более ограниченной степени, Афонсу Мексии стали предметом судебного расследования, и первый получил образцовое наказание после того, как был доставлен в качестве заключенного в Португалию для ответа на предъявленные обвинения.
Этот конфликт, в известном смысле заморозивший новые линии развития в Португальской Азии на уровне политики сроком на три года, тем не менее не прервал в среднесрочной перспективе зародышевых изменений, отмеченных нами для 1525-1526 гг. Таким образом, за эти годы Д. Жуан III уже перешел от простой реакции против страдающего манией величия империализма своего отца к более сложной политике, особенно с учетом интересов и давления "старых специалистов по Индии". Осуществление этой рефлекторной антимануэлинской реакции было, так сказать, последним проектом Васко да Гамы: оставить большую часть Эстадо да Индия, сократить излишние расходы, ограничить прозелитизм и способствовать частной торговле португальской знати в Индийском океане. Действительно, многие из этих элементов просто развивают идеи, изложенные Д. Айришем да Гамой в его письме, написанном из Каннанура Д. Мануэлу в 1519 г. Естественно, к 1524 г. это сдерживалось тремя дополнительными соображениями: защитой ядра Эстадо против османов, антикастильской программой на Молуккских островах и кампанией против маппила, которую Гама, несомненно, рассматривал как вопрос престижа. К 1525 г. даже прагматичный король Жуан начал вынашивать более грандиозные планы, поскольку ресурсы в охваченной чумой Португалии сокращались, а возможности получения крупных доходов от расширения торговли в Гуджарате казались слишком заманчивыми, чтобы их игнорировать. Если бы Васко да Гама был жив в 1525 или 1526 г., он, возможно, снова оказался бы в противоречии с политикой португальской короны.
Таким образом, заманчиво видеть Гаму в конце своей жизни человеком, уже оторванным от обстоятельств, связанным с (буквально) реакционной политикой прежнего правления, которая вскоре изменится под давлением новых обстоятельств. Но это значило бы недооценивать трудности, с которыми сталкивались даже интеллигентные современники, пытаясь увидеть очертания грядущих событий. Ибо не будем забывать, что уже в 1525 г. некоторые писали некролог португальскому азиатскому предприятию. Чтобы получить представление об этом, мы, вероятно, не могли бы поступить лучше, чем процитировать вернувшегося венецианского посла к Карлу V Гаспаро Контарини в его обращении к Сенату 16 ноября 1525 г.:
"Располагая информацией о делах Португалии, я считаю, прежде всего, как мне подтвердили люди, хорошо знакомые с этим королевством, что этот король гораздо менее богат, чем принято думать, ибо он тратит очень большую сумму денег на отправку кораблей в Индию и на нужды различных крепостей и различных флотов, которые стоили ему значительной суммы денег: так что я полагаю, что раз это так, то эти его путешествия в Индию скорее уменьшатся, чем возрастут; а поскольку, как было сказано, это сопряжено с большими расходами, а португальцев очень ненавидят почти во всех частях Индии, поскольку соотечественники (li paesani) видели, что они мало-помалу укрепляются и становятся хозяевами этих земель. От заслуживающих доверия лиц я узнал, что два года тому назад пять португальских кораблей были ограблены и захвачены китайцами, которые, как и они, построили флот. Так что, поскольку их ненавидят и поскольку туземцы этих земель постоянно набираются опыта в навигации и ведении войны, я думаю, что трудности будут увеличиваться с каждым днем. Кроме того, этот новый молодой король не проявляет того усердия, которое проявлял его отец, и уже некоторые из его капитанов, находящихся в Индии, начали соперничать и конфликтовать между собой. И этого достаточно для Ост-Индии" (111).
Но взгляды со временем меняются. В середине 1560-х гг. португальский фидалгу, сопровождавший Гаму в его последнем путешествии, мог размышлять о старых добрых временах, когда великий Васко правил процветающим Кочином, настолько непохожим на "упадок", свидетелем которого, по его утверждению, он стал сорок лет спустя. Так, Д. Жоржи де Кастро, бывший капитан крепости Чалиам, в письме кардиналу Д. Энрике сетовал:
"Признаюсь Вашему Высочеству, что в последние годы у меня болит сердце, когда я вижу разрушение и запустение этой знаменитой реки Кочин, и складов, которые когда-то там были, и кладовых, и складов для товаров и перца, и фактории, и крепости этого города, которые я видел в процветающем состоянии около сорока лет назад, когда дон Васко да Гама прибыл в эти края в качестве вице-короля, обо всех из которых я с трудом могу сейчас сказать, куда они делись..." (112)
Но в основе этого лежит знакомая и часто повторяющаяся тема XVI в.: несправедливое пренебрежение Кочином, который когда-то был центром португальской торговли в Индии, в пользу других центров, представляющих гораздо меньший интерес. Тема, которая вполне уместно нашла бы отклик в чувствах и приоритетах Васко да Гамы, даже если бы его останки уже не покоились к 1563 г. в этом городе.
Примечания
(1) JosИ de Souza Monteiro, `Vasco da Gama - A Psychologia d'um Heroe', Revista Portugueza Colonial e Maritima, (numero comemorativo, 20 мая 1898 г.) (1).
(2) О ситуации в Персидском заливе в этот период см. краткое, но уместное обсуждение в Salih Ozbaran, `The Ottoman Turks and the Portuguese in the Persian Gulf, 1534-1581', Journal of Asian History 6, 1 (1972), 46-8, перепечатано в Ozbaran, The Ottoman Response to Portuguese Expansion (Istanbul: The Isis Press, 1994).
(3) AN/TT, CC, II-102-19, документ из Ормуза, 5 июля 1522 г., относительно оценки рабов из Сохара и Кабо-Росалгата; также AN/TT, Nucleo Antigo No. 592, "Livro das presas da armada de D. Luis de Meneses"; оба документа опубликованы в Antonio Dias Farinha, `Os Portugals no Golfo PИrsico (1507-1538): Contributio Documental e Critica para a sua Histоria', Mare Liberum, 3 (1991), 55-65, 67-78.
(4) В 1529 г., после дальнейших разногласий между ним и португальцами, Раис Шарафуддин Фали был заключен в тюрьму и отправлен в Португалию; ср. письмо от него Д. Жуану III, написанное в Виане в 1532 г., AN/TT, CC, III-11-89, в Dias Farinha, `Os Portugals no Golfo PИrsico', p. 101.
(5) AN/TT, CC, II-109-13, `Trelado do comptrato e comcerto que of the Governor Dom Duarte de Menesses fez com el-rei d'Armuz', in Dias Farinha, "Os Portugals no Golfo PИrsico", рр. 80-2.
(6) Serjeant, The Portuguese off the South Arabian Coast, pp. 52-3.
(7) Castanheda, Historia, Vol. II, Livro VI, Ch. 23, р. 188.
(8) См. Jodo Paulo Oliveira e Costa, `Simao de Andrade, fidalgo da India e capitаo de Chaul', Mare Liberum 9 (1995), 99-116.
(9) AN/TT, CC, I-30-54, письмо Camara da Cidade (муниципалитета) Гоа Д. Жуану III от 27 октября 1523 г., в котором сообщается о ссорах между капитаном и группой касадуш, живущих на окраине города, такими людьми, как Мануэл де Сампайо, Жерониму Коэльо, Матеуш Фернандиш, Франсишку Пинейро, Педро Омем и Жерониму Родригес. В этой ссоре Д. Дуарте вполне естественно принял на сторону капитана. Это письмо подписали Фернан Родригес, Фернан Алвариш, Балтазар Морейра и (неразборчиво) Са.
(10) Существует по крайней мере восемь писем Д. Жуана да Круса, датируемых по-разному примерно с 1515 по 1537 гг.; ссылки см. в Georg Schurhammer, `Letters of D. Joаo da Cruz in the National Archives of Lisbon', in Varia I: Anhange, ed. Laszlo Szilas (Lisbon: CEHU, 1965), pp. 57-9; текст одного из них, AN/TT, CC, I-60-44, от 15 декабря 1537 г., см. Schurhammer, `Dois textos inИditos sИbre a conversio dos Paravas, pescadores de pИrolas na India (1535-1537) ', в Orientalia, ed. Laszlо Szilas (Lisbon: CEHU, 1963), рр. 260-2.
(11) AN/TT, CC, I-4-2, датировано Каликутом, 15 января 1523 г. (в CC, I-4-3 может быть найдена несколько иная копия); оба ошибочно каталогизированы до 1503 г.
(12) Castanheda, Historia, Vol. II, Livro VI, Ch. 67, p. 241.
(13) Neves Aguas (ed.), O Livro de Duarte Barbosa (Lisbon: Publicacoes Europa-AmИrica, 1992), рр. 131-2; тот же отрывок можно найти в стандартном издании Livro em que dаrelacaodoqueviueouvinnoOrienteDuarteBarbosa, изд. Аугусто Рейс Мачадо (Lisbon: AgИncia Geral das ColСnias, 1946).
(14) Ср. обсуждение в книге Jorge Manuel Flores, `The Straits of Ceylon and the Maritime Trade in Early Sixteenth-Century India: Commodities, Merchants and Trading Networks', Moyen Orient et OcИan Indien 7 (1990), 27-58.
(15) Frei Luis de Sousa, Anais de D. Joao III, ed. M. Rodrigues Lapa, 2nd edn (Lisbon: Sа da Costa, 1951), Part I, Livro 2, Ch. 11. Об ухудшении отношений с маппила см. также Flores, 'Os Portugals e o Mar de Ceilao', pp. 175-6.
(16) Jean Aubin, `La politique orientale de Selim Ier', in Res OrientalesVI: ItinИraires d'Orient, Hommages a Claude Cahen (1994), 197-216; этот аргумент частично направлен против M.M. Mazzaou, `Global policies of Sultan Selim', in Donald P. Little (ed.), Essays on Islamic Civilization presented to Niyazi Berkes (Leiden, 1976), pp. 224-43, в частности, у Jean-Louis BacquИ-Grammont, Les Ottomans, les Safavides et leurs voisins: Contribution a l'histoire des relations internationales dans l'Orient islamique de 1514 a 1524 (Istanbul, 1987). Еще одну недавнюю попытку синтеза, представляющую несколько ограниченный интерес для наших целей, см. в Palmira Brummett, Ottoman Seapower and Levantine Diplomacy in the Age of Discovery (Albany: SUNY Press, 1994).
(17) Salih Ozbaran, `A Turkish Report on the Red Sea and the Portuguese in the Indian Ocean (1525)', Arabian Studies 4 (1978), 81-8, перепечатано в Ozbaran, OttomanResponse to Portuguese Expansion, pp. 99-109; см. также Michel Lesure, `Un document ottoman de 1525 sur l'Inde Portugalise et les pays de la Mer Rouge', Mare Luso-Indicum 3 (1976), 137-60. Озбаран также цитирует другой отчет, на этот раз о Джидде и Мекке, тоже написанный Салманом Раисом.
(18) Письмо сьера Пьеро Брагадина, байло, от 29 декабря 1525 г. из Перы, в I Diarii di Marino Sanuto, Vol. XL, ed. Federico Stefani, Guglielmo Berchet and Nicold Barozzi (Venice: The Editors, 1894), pp. 824-5.
(19) Поход и смерть Салмана Раиса упоминаются португальскими хронистами; ср. Castanheda, Histоria, Vol. II, Livro VI, рр. 398, 435; Livro VIII, рр. 585, 607, 616; см. также AN/TT, Gavetas, XXIV/1-24, письмо Криштована де Мендонса, капитана Ормуза, герцогу Браганса, 30 сентября 1530 г., в Dias Farinha, `Os Portugals no Golfo PИrsico', рр. 99-101.
(20) AN/TT, CC, I-28-113, письмо из Алконшела, 14 октября 1522 г., в Ronald Bishop Smith, Diogo Lopes de Sequeira, рр. 55-8.
(21) См. посмертно опубликованную статью A. Teixeira da Mota, `Duarte Pacheco Pereira: Capitao e Governador de S. Jorge da Mina', Mare Liberum 1 (1990), 1-27; также Jean Aubin, `Les frustrations de Duarte Pacheco Pereira', Revista da Universidade de Coimbra 36 (1991), 183-204.
(22) Jean Aubin, `Le capitaine Leitao: Un sujet insatisfait de D. Joao III', Revista da Universidade de Coimbra 29 (1983), 96-8.
(23) Некоторые письма по вопросу Молукк от Зуниги, написанные в период с мая по июль 1523 г. из Генерального архива де Симанкас, воспроизведены в приложении к Luis de Matos, `Antоnio Maldonado de Hontiveras e a "questao das Molucas" ', in A. Teixeira da Mota (ed.), A viagem de Fernao de Magalhdes e a questИo das Molucas (Lisbon: IICT, 1975), 548-77.
(24) Archivo General de Simancas, Estado 367, Doc. 87, Зуyига Карлу V из Эворы, 9 мая 1524 г .; обсуждение см. в Aubin, `Le capitaine Leitao', стр. 96-7.
(25) Archivo General de Simancas, Estado 367, Doc. 115, Зунига Карлу V из Томара, 21 июля 1523 г.
(26) Archivo General de Simancas, Estado 367, документ 117, письмо из Томара от 6 августа 1523 г.
(27) Archivo General de Simancas, Estado 368, Doc. 24, Хуан де Зунига из Томара Карлу V, 29 августа 1523 г.
(28) После своего возвращения в 1522 г. Элькано был отправлен позже, в 1520-х гг., в качестве старшего кормчего другой экспедиции на Молуккские острова, на этот раз под командованием Фрая Гарсиа Хофре де Лойаса; экспедиция провалилась, и некоторые из выживших ее участников оказались в португальской Азии; ср. J. Oyarzun, Expediciones espanolas al estrecho de Magallanes y Tierra de Fuego (Madrid, 1976).
(29) Archivo General de Simancas, Estado 367, Doc. 106, Хуан де Зунига из Томара Карлу V, 19 сентября 1523 г.
(30) Несколько полезных сведений о последних годах жизни Диого Лопиша де Секейры можно найти в изданной в частном порядке брошюре Рональда Бишопа Смита Diogo Lopes de Sequeira: Elements on his office of AlmotacИ-mor (Lisbon: Silvas, 1993).
(31) См. обсуждения в Aubin, `Le capitaine Leitio', рр. 96-7, и Aubin, `Les frustrations de Duarte Pacheco Pereira', pp. 202-3. В последнем эссе (р. 203, n. 65) Обен отмечает нежелание ряда современных португальских авторов, "par rИflexe de nationalisme Traditionalnel", верить в то, что Дуарте Пашеку мог участвовать в этих переговоров.
(32) Archivo General de Simancas, Estado 367, Doc. 98, Зунига из Монтемор-о-Ново Карлу V, 4 декабря 1523 г.
(33) Общий взгляд на обсуждение неудавшихся португальско-кастильских переговоров в апреле -- мае 1524 года см. в Luis de Albuquerque and Rui Graca FeijИ, `Os pontos de vista de D. Joao III na Junta de Badajoz-Elvas', in Teixeira da Mota (ed.), AviagemdeFernаodeMagalhaes, pp. 527-45.
(34) Archivo General de Simancas, Estado 367, Doc. 109, письмо Зуниги из Эворы Карлу V от 4 января 1524 г.
(35) AN/TT, Gavetas, XVIII/10-10, `Carta e parecer do duque de Braganca sobre os lugares da Africa', Vila Vicosa, 12 февраля 1529 г., в Silva Rego (ed.), Gavetas, Vol. IX, с. 539.
(36) Correia, Lendas da India, Vol. II, pр. 815-16. Для анализа, в значительной степени основанного на повествовании Коррейи, см. Joao Paulo Oliveira e Costa and Vitor Luis Gaspar Rodrigues, Portugal y Oriente: El Proyecto Indiano del Rey Juan (Madrid: Colecciones MAPERE, 1992), pp. 183-7.
(37) См. например, AN/TT, CC, II-113-113, II-113-164, II-113-165, II-114-42, приказы Нуно да Кунья feitor e almoxarife da ribeira в Лиссабоне, Себастьяну Гонсалвишу, о поставках флоту графа-адмирала (Conde Almirante) соответственно от 27 февраля, 9 марта, 22 февраля и 26 марта 1524 г.
(38) AN/TT, CC, I-30-90, расшифровано в Stanley, The Three Voyages of Vasco da Gama, Appendix, pp. viii-ix.
(39) Francisco de Andrada, Crоnica de D. Joao III, ed. M. Lopes de Almeida (Oporto: Lello e Irmao, 1976), pp. 151-2.
(40) Например, в марте 1524 г. Д. Дуарте де Менезиш издал алвару, дающую полномочия капитану Гоа Франсишку Перейре Пестане взять на себя ответственность за фазенду, отменив полномочия ведора; AN/TT, CC, II-114-26, от 18 марта 1524 г.
(41) О его cartas de quitacao см. AN/TT, Chancelaria D. Manuel, Livro 3, fl. 29; Chancellaria D. Joao III, Livro 1, fl. 37, 38v, 39v и Livro 4, fl. 18. Его письмо о назначении ведором да фазенда в Индии можно найти в AN/TT, Chancelaria D. Joao III, Livro 45, fl. 132v.
(42) Биографические заметки о Мексии см. в Jorge Borges de Macedo, Um caso de luta pelo poder e a suaterpretagao n' 'Os Lusiadas' (Lisbon: Academia Portuguesa de Historia, 1976), рр. 114-16, 127-8; также более раннее обсуждение в Anselmo Braamcamp Freire, 'Livro das tengas d'el Rei', Arquivo Histоrico Portuguez 2, 6 (1904), 214-222.
(43) AN/TT, CC, I-30-36, письмо Антониу да Фонсека Д. Жуану II, Гоа, 18 октября 1523 г., в Documentos sobre os Portugals em Mocambique e na Africa Central, 1497-1840, Том. VI (1519-37) (Lisbon: CEHU, 1969), стр. 180-237 (португальский текст и английский перевод). Письмо Фонсеки, будь оно написано полвека спустя, легко можно было бы воспринимать как еще один пример португальского декаданса.
(44) AN/TT, CVR, док. 37 (5 folios), "Artigos para por elles se tirar a residИncia a Dom Duarte Governador da India" (современное название).
(45) Краткую биографию Пьеро ди Андреа Строцци (1483-1522) см. в Sanjay Subrahmanyam, Improvising Empire: Portugal Trade and Settlement in the Bengal Bay, 1500-1700 (Delhi: Oxford University Press, 1990), рр. 1-15.
(46) Archivo General de Simancas, Estado 367, Doc. 87, письмо Хуана де Зуниги Карлу V от 9 мая 1524 г.
(47) Письма Франческо Аффаитато сьеру Марко да Молину в Венецию от 8 и 16 апреля 1524 г., в I Diarii di Marino Sanuto, vol. XXXVI, ред. Ф. Стефани, Г. Берше и Н. Бароцци (Венеция, 1892 г.), рр. 352-3.
(48) Castanheda, Histоria, Vol. II, Livro VI, cap. 71, p. 265.
(49) О финансовой роли Руи Гонсалвиша де Каминьи можно судить по ряду mandados и conhecimentos, носящих его имя и датируемых 1524 годом: ср. AN/TT, CC, IIl-44-146, conhecimento от 6 февраля 1524 г., подписанное Педро Кабрейрой; CC, II-113-76, другое conhecimentoот 10 февраля 1524 г., подписанное Дуарте Тейшейра; СС, I-114-20, mandado от Д. Дуарте де Менезиша Руи Гонсалвишу, датированое Гоа 15 марта 1524 г .; CC, II-116-132, conhecimento Педру Лопиша де Товара от 4 июля 1524 г .; CC, II-119-31, mandado от Франсишку Перейры Пестаны Руи Гонсалвишу, 11 сентября 1524 г. О его более поздней карьере см. Luis de Albuquerque and Margarida Caeiro, Cartas de Rui Gonсalves de Caminha (Lisbon: PublicagИes Alfa, 1989).
(50) AN/TT, CC, II-119-118, mandado от Гамы Лансароте Фроишу или Мигелу ду Вале с просьбой о флагах для галиота "Санта-Клара", Гоа, 28 сентября 1524 г.; AN/TT, CC, II-119-137, другой mandado Мигелу ду Вале, датированный Гоа, 1 октября 1524 г.
(51) Письмо муниципального совета Гоа дону Жуану III от 31 октября 1524 г., AN/TT, CC, 1-31-83, воспроизведено в приложении к Stanley, The Three Voyages, pp. х-xvi.
(52) О францисканском монастыре в Гоа см. письмо Фрея Антонио Падрама, OFM, Д. Мануэлу, датированное Кочином, 27 октября 1520 г., AN/TT, Fragmentos, Maco I, в Schurhammer, `Carta inИdita sobre a fundacao do convento de S. Francisco de Goa', в Orientalia, рр. 207-12.
(53) Нам все еще не хватает надлежащего изучения увлекательной карьеры Асад-хана Лари; но см. Schurhammer, `O tesoiro do Asad Khan', in Varia I: Anhange, рр. 31-45, для некоторых соответствующих португальских источников, а также индексную статью в Schurhammer, Die ZeitgenИssischen Quellen zur Geschichte Portugiesisch-Asiens und Seiner Nachbarlander zur Zeit des Hl. Franz Xaver (1538-1552), перепечатка (Rome: Institutum Historicum S.I., 1962), рр. 529-30.
(54) AN/TT, CC, I-30-54, письмо муниципального совета Гоа Д. Жуану III от 27 октября 1523 г., цитированное выше.
(55) Есть достаточно веская причина, из-за одного только этого утверждения, отвергнуть содержащееся в некоторых статьях португальской энциклопедии предположение о том, что Д. Энрике де Менезиш родился в 1496 году.
(56) AN/TT, CC, I-31-76, письмо Д. Энрике де Менезиша Д. Жуану III, 27 октября 1524 г.
(57) Заметим, что Д. Энрике де Менезиш, внебрачный сын Д. Фернандо де Менезиша-о-Роксо, и некой Констанции Ваш, был женат на Д. Гиомар да Кунья, дочери Симана да Кунья, от которой у него было трое сыновей и три дочери. Таким образом, его жена, по-видимому, была племянницей Триштана да Кунья; ср. Banha de Andrade, Historia de um fidalgo quinhentista, рр. 20-1.
(58) AN/TT, CC, II-120-95, mandado от 20 октября 1524 г., приказывающий Мигелу ду Вале выплатить плотнику Педро причитающееся ему жалованье и стоимость древесины для строительства корабля.
(59) Гашпар Корреа, Lendas, Vol. II, с. 830, еще раз мягче, чем Каштаньеда, утверждает, что Гама требовал, чтобы в больницах лечились только те, "у кого имелись раны и травмы", остальные классифицируются как симулянты.
(60) Castanheda, Histоria, Vol. II, Livro 6, ch. 71, p. 266.
(61) Исторический архив, Панаджи, Гоа, ProvisИes, Aluaras e Regimentos (Mss. 3027), fl. 221v от 1 октября 1524 г., цитируется в Costa and Rodrigues, El Proyecto Indiano del Rey Juan, p. 185.
(62) AN/TT, Casa Forte No. 189, Maco 1, Documentos Orientais, Doc. 47 (на арабском языке). Это письмо воспроизведено с ошибками и ложной датировкой (27 мая 1503 г., когда Гамы даже не было в Индии), в Fr. Joao de Sousa, Documentos Arabicos para a historia portugueza copiados dos originaes da Torre do Tombo (Lisbon: Academia Real das Sciencias, 1790), Doc. 2, pp. 4-5. Обсуждение этого сборника см. в Jean Aubin, 'Les documents arabes, persans et turcs de la Torre do Tombo', Mare Luso-Indicum 2 (1973), 183-7, и Georg Schurhammer, `Orientalische Briefe aus der Zeit des Hl. Franz Xaver (1500-1552)', Euntes Docente 21 (1968), 255-301.
(63) Bouchon, Mamale de Cananor, pp. 172-3, для обсуждения.
(64) Castanheda, Historia, Vol. II, Livro 6, ch. 72, p. 267.
(65) AN/TT, CVR, N 16, Мануэл Ботельо - Д. Жуану III, Кочин, 21 января 1525 г., fl. 2v.
(66) Лучшее обсуждение этого периода содержится в Joao Paulo Oliveira e Costa, `Os Portugals e a cristandade siro-malabar (1498-1530)', Studia 52 (1994), 136-58. Но см. также A. Mathias Mundadan, A History of Christianity in India, Vol. 1 (From the beginning up to the middle of the sixteenth century) (Bangalore, 1984).
(67) АН/ТТ, CVR, No. 99, в Schurhammer, `Three Letters of Mar Jacob', pp. 339-40. Письмо явно написано в ноябре или декабре 1524 г., о чем свидетельствуют ссылки в нем на "вице-короля". Только последние строки написаны самим епископом на сирийском языке.
(68) AN/TT, CC, I-24-3, Жуан де Гарсес - Д. Жуану III, Кочин, 2 января 1529 г., в Luis de Albuquerque and JosИ Pereira da Costa, `Cartas de "serviГos" da India (1500-1550), MareLiberum 1 (1990), 330. То же письмо воспроизведено с именем Жуана Карсере как его автора в Silva Rego (ed.), DocumentaсaoparaahistoriadasmissИes, Vol. II, рр. 175-9.
(69) Schurhammer, `Three Letters of Mar Jacob', p. 340.
(70) Ср. Joao Paulo Costa, `Os Portugueses e a cristandade siro-malabar', pp. 160-1.
(71) В 1518 г., поистине исключительном году, вернувшийся флот привез груз примерно в 40 000 кинталов; ср. GeneviИve Bouchon, Navires et cargaisons retour de l'Inde en 1518 (Paris: SociИtИ de l'Histoire de l'Orient, 1977).
(72) Одна из наиболее исчерпывающих дискуссий на сегодняшний день о производстве перца и его доле на рынке в Керале шестнадцатого века содержится в статье Jan Kieniewicz, `Pepper gardens and market in precolonial Malabar', Moyen Orient et OcИan Indien 3 (1986), 1-36, которая содержит, среди прочего, критику ненадежного описания в K.S. Mathew, Portuguese Trade with India in the Sixteenth Century (New Delhi: Manohar, 1983).
(73) АН/ТТ, CVR, No. 16, Мануэл Ботельо - Д. Жуану III, Кочин, 21 января 1525 г., fl. 1v.
(74) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, 'Sumario das cartas que vieram da India no ano de 1525 e respostas d'el-rei a elas', fls. 155v--56, в Joao Paulo Costa, 'Os Portugals e a cristandade siro-malabar', рр. 176-7.
(75) Письмо епископа Мар Якоба ("Ja®qИb dabsem episco") Д. Жуану III, Кочин, 16 декабря 1530 г., AN/TT, Gavetas, XV/19-36, в Schurhammer, `Three Letters of Mar Jacob', pp. 343-4.
(76) Cр. Jodo Paulo Costa, `Os Portugueses e a cristandade siro-malabar', pp. 166-7.
(77) AN/TT, CC, II-122-120, mandado от 29 декабря 1524 г. от Д. Энрике де Менезиша, капитана Гоа, фактору Мигелю ду Вале, приказавшему ему передать перец из пресаса Париджи Корбинелли, капитан корабля "Сан-Хорхе" по пути в Кочин; контекст см. Castanheda, Histоria, Vol. II, Livro 6, Ch. 74, pp. 269-70.
(78) 'Copia di capitolo di lettere di sier Beneto Bernardo qu. sier Francesco, scritte a sier Mahi , suo fratello, date al Cayro a di 14 Marzo 1525, ricevute a di 9 Zugno', in I Diarii di Marino Sanuto, Vol. XXXIX, ed. F. Stefani et al., (Venice: The Editors, 1894), рр. 43-5.
(79) Обсуждение конфликта между этими альтернативными системами см. Vitor Luis Gaspar Rodrigues, 'A organizacao militar do Estado PortuguИs da India (1500-1580)', неопубликованная диссертация (Lisbon: Instituto de Investigacao Cientifica Tropical, 1990).
(80) Castanheda, Histоria, Vol. II, Livro 6, Ch. 73 и 75, рр. 267-70.
(81) АН/ТТ, CVR, N 16, Мануэль Ботельо - Д. Жуану III, Кочин, 21 января 1525 г., fl. 2v.
(82) Borges de Macedo, Um caso de luta pelo poder, p. 40.
(83) Обен, "Предисловие", в Voyages de Vasco de Gama, p. 26. Например, у Гамы было два специально назначенных "привратника его комнаты" (porteiros da Camara), Франсишку Мендес и Педро де Пальма. О выплате им жалованья см. AN/TT, CC, II-122-30, mandado от Кочина, 14 декабря 1524 г.
(84) Castanheda, Histоria, Vol. II, Livro 6, Ch. 76, рр. 271-3. Достаточно четкое представление об уровне ресурсов, оставленных Д. Дуарте де Менезишем Васко да Гаме, см. в анонимном тексте, датированном августом 1525 г., в AN/TT, Coleccio Sao Vicente, Vol. XI, эт. 1-36, "Lembranсa d'algumas cousas que sam passadas em Malaqua e asy nas outras partes da Imdea", опубликовано в Rodrigo JosИ de Lima Felner (ed.), Subsidios para a historia da India Portugueza (Lisbon: Academia Real das SciИncias, 1868 г.), часть III; однако необходимо различать дополнения и изменения, сделанные Д. Энрике де Менезишем в первой половине 1525 г.
(85) AN/TT, CC, I-45-103, письмо Д. Хайме Д. Жуану III, цитируется в Borges de Macedo, Um caso de luta pelo poder, p. 128.
(86) Ср. подробное биографическое исследование этого деятеля, проведенное Luis Filipe F.R. Thomaz, `Diogo Pereira, o Malabar, Mare Liberum 5 (1993), 49-64.
(87) AN/TT, CC, I-32-106, письмо Перо Маскареньяша из Малакки Д. Жуану III, 1 сентября 1525 г., опубликовано в Borges de Macedo, Um caso de luta pelo poder, рр. 139-44. Маскареньяс прибыл в Малакку только 16 июля 1525 г. и утверждает, что его отъезд из Кочина задержали Д. Энрике де Менезиш и Афонсу Мексиа.
(88) Ср. AN/TT, CC, I-116-108, conhecimento от 2 июля 1524 г., в которой некий Гаспар Коррейя, almoxarife в Кочине, подтверждает получение некоторого скота от Лансароте Фреиша, фактора в Гоа. Его отчет о событиях в Кочине см. в Correia, Lendas da India, Vol. II, рр. 843-5.
(89) Сравните резюме 1506 г. писем в AN/TT, Gavetas, XX/4-15, "Sumarios das cartas que vieram da India para el-Rei de Portugal", в Silva Rego (ed.), Gavetas, Vol. X, стр. 356-72; и писем 1533-1534 гг. в AN/TT, Gavetas, XX/1-53, `Sumario das cartas que vieram este anno de 1534 na armada da India e no caravelam em que veyo por capitam', опубликованных в Georg Schurhammer, `The India Letters of 1533', in Schurhammer, Orientalia, pp. 153-84. Действительно, как показывает сравнение документов, в Индии в 1533-1534 годах можно найти удивительно большое количество авторов писем 1524-1525 годов.
(90) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, "Sumfrio das cartas que vieram da India na Armada que veio o anno passado de mil bс xxb", fls. 2-3, "Huma carta que tinha comegado о viso rey para vosa alteza antes que falecese".
(91) О карьере Кришны см. P.S.S. Pissurlencar, Agentes da diplomacia portuguesa na India (Bastorа-Goa, 1952), pp. 1-21; о его более поздних конфликтах с Нуньо да Кунья в начале 1530-х годов см. Schurhammer, `The India Letters of 1533', pp. 175-7. См. также письмо Кришны Д. Жуану III, в AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 45v, в котором рассказывается о его встрече с Гамой, и письмо с жалобой муниципального совета Гоа от 10 января 1525 г. (fl. 45v-46v).
(92) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 28v-29, `Huma carta de Lopo d'Azevedo sprita em Cochy a b de Janeiro de mil xxb'. Также краткое обсуждение в Jorge Manuel Flores, "Cael Velho", "Calepatanao" and "Punicale": The Portuguese and the Tambraparni Ports in the Sixteenth Century', Bulletin de l'Ecole Francaise d'ExtrИme-Orient 82 (1995), 17-19.
(93) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 4v-7v, `Huma carta de Afonso Mexia sprita em Cochy a xxx de dezembro de mil bс xxb [sic] por duas vias'.
(94) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 7v-10v, "Huma carta de Vicente Pegado secretario scripta em Cochim a primeiro de Janeiro de [1]:525". Версия Жуана де Барруша, похоже, совпадает с версией Пегадо.
(95) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fls.16v-19, сводка писем Перо де Фариа от 15 ноября и 28 декабря 1524 г. и 11 января 1525 г. Существует обширная позднейшая переписка между Фариа и Д. Жуаном III; ср. например, AN/TT, CC, I-59-105 и I-60-17, датированные соответственно Гоа, 20 октября и 18 ноября 1537 г.; CC, I-66-37, письмо из Малакки, 25 ноября 1539 г., и т. д. Для получения дополнительной информации см. Schurhammer, Die Zeitgendssischen Quellen, статьи 612-14, 1582, 1670, 1936.
(96) Экспедиция очень подробно задокументирована; например AN/TT, CC, I-70-109, письмо Д. Эштевана да Гамы из Гоа королю от 16 октября 1541 г. О желании Д. Эштевана осуществить то, в чем ему было отказано в 1524-1525 гг., см. Castanheda, Historia, Vol. II, Book 9, ch. 39, pp. 940-1.
(97) Ср. Schurhammer, `Carta inИdita sobre a fundacio do convento de S. Francisco', рр. 210-11.
(98) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 23v. По-видимому, в то время, когда он писал это письмо, Д. Луиш де Менесес все еще намеревался остаться в Индии.
(99) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 13v-14. В другом письме от 15 января 1525 г. (fls. 14-14v) Лопо Ваш горько жалуется на должность ведора да фазенда, которая принижает значение должности капитана Кочина и выступает с завуалированными нападками на Афонсу Мексию!
(100) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 31v-32. Резюме текстовых примечаний: "diz como falegeo o Viso Rey e a perda de sua pesoa e como a seus filhos foram feitos grandes agravos por os mandar Vosa Alteza tam secamente embarcar".
(101) AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 15v-16. Первое письмо, которое мне удалось проследить из отправленных из Кочина в Гоа, в котором упоминается смерть Гамы, -- это AN/TT, CC, I-122-108, письмо Афонсу Мексии Мигелю ду Вале от 28 декабря 1524 г. Но, как упоминается в этом письме, галеон "Сан-Жеронимо" уже был отправлен до этой даты.
(102) AN/TT, Colecсao Sao Vicente, Vol. XI, fl. 37-46v, "Noticia do Governo de D. Henrique de Meneses que comecou a Governar in India a 8 de Janeirro de 1525, por Successio de Dom Vasco da Gama".
(103) О событиях, приведших к строительству крепости Пасаи (и, если кратко, к ее оставлению), см.: Jorge Manuel dos Santos Alves, `Princes contre marchands au crИpuscule de Pasai (с. 1494-1521)', Archipel 47 (1994), 125-45.
(104) Так, Д. Жуан III в одном из своих писем к Д. Энрике де Менезишу упоминает письмо, которое последний написал в Каннануре 27 января 1525 г., но которое прибыло 'na naao em que vynha Dom Duarte de Meneses'; AN/TT, Nucleo Antigo, No. 875, fl. 112v.