Вызов, брошенный португальской власти их издавна исповедовавшими католичество потомками смешанного происхождения, топассами, был не полностью беспрецедентным событием в истории XVIII в. - достаточно вспомнить восстание рабов на Гаити, - но почти естественным исходом длительного исторического процесса развития португальских общин, которые исповедовали католицизм, имели смешанное происхождение и говорили на португальском языке, полумесяцем опоясавших Индийский океан и усеявших (Малайский) архипелаг везде, где бы португальцы не основали свои форты и торговые посты. Даже в наши дни их наследие остается заметным в Гоа, Малакке и Макао.
Но в XVII в. - одно такое перечисление содержится в "Livro do Estado India Oriental" Букарро в 1635 г. - португальские общины расселились по всем ключевым торговым путям вдоль побережья Индии, включая Бенгальский залив, Аче, в Малаккском проливе, протянувшись к дальней окраине архипелага, на Тернате и Тидоре, и - что является центральным пунктом нашего исследования - на Солоре. Благодаря работам Давида Лопиша, опиравшегося на исторические сведения и данные лингвистического анализа, мы знаем о том, до какой степени развились португальские общины в таких местах, как Бенгалия, -Цейлон, Коромандель, Пегу, Сиам и, даже после голландского захвата Малакки, такие общины стремительно росли в Макассаре и даже в Батавии под властью голландцев. Нет нужды говорить, что португальский язык был "лингва франка" торговли во всей той обширной зоне, где португальское присутствие на суше было постоянным или сезонным, как в Нагасаки (1).
Выше был поднят вопрос, как туземцы Тимора отреагировали на это вторжение носителей чуждой культуры - новых групп смешанного расового происхождения, стоявших вне подлинно "туземных" форм культурных отношений, которые представляли "reino" или люраи. В этой главе мы постараемся изложить основные факты, относящиеся к первым столкновениям между португальцами, топассами и тиморцами в тот период, которые привели к драматическому бегству португальцев из осажденной столицы Лифау в Окуси в 1769 г., и последующему основанию Дили, означавшему новый этап колониального завоевания Тимора. В то же время мы постараемся соотнести восстания этой эпохи с нашим утверждением, что на Тиморе, в отличие от африканских колоний, португальцы фактически уступили контроль топассам, отсрочив даже попытку заложить основы колониальной капиталистической экономики, тем самым отложив этот период заключения союзов и консолидации контроля над северным побережьем Тимора до позднейшего этапа колониального завоевания и умиротворения.
Рост могущества топассов.
Хотя мы рассмотрели возвышение Лифау как главного центра португальской власти на Тиморе, растущее португальское присутствие стало сдерживаться близкой властью креолизированной и католицизированной португалоязычной евразийской группы. Как намекал Дампир, эти люди, известные как "черные португальцы" (Schwartz portuguese), топассы или "ларантукейруш", были продуктом смешения португальской, китайской, голландской и туземной крови. Если последний термин явно относился к общинам в Ларантуке и на Солоре, откуда происходили эти группы, то этимология слова "топассы" представляется более емкой. В любом случае этот термин первоначально широко употреблялся в португало-индийском контексте, и происходил, вероятно, от малайского слова, означавшего "два языка" или переводчика, "topashe" или от индийского "dobashi" (2). Самое раннее упоминание этого термина появляется в письме, отправленном в октябре 1545 г. из королевства Канди на Цейлоне королю Португалии, в котором упоминается "топас, который находился на службе в фактории" (3). В 1604 г. доминиканский священник Габриэль Кирога де Сан-Антонио встретил топассов на Коромандельском побережье Индии (4). Из письма, написанного вице-королем Индии португальскому двору в 1619 г., мы узнаём, что в отсутствие португальской стражи в форте Малакки предпочтение отдавалось топассам, в ущерб "создававшим много проблем" японцам, яванцам или малайцам (5). В голландских документах существование топассов наравне с метисами упоминается в отчете о плавании Шпильбергена в 1648 г., и по случаю капитуляции португальского гарнизона Кочина перед голландцами 7 января 1663 г., в тексте которой были оговорены права и свободы пленных "топассов". В 1690 г. Энгельберт Кампен, немецкий врач на голландской службе, видел "деревню, населенную потомками португальцев от черных женщин" в Аютии, бывшей столице Таиланда (6). Кроме того, в своей книге, изданной в 1727 г., английский капитан Александр Гамильтон упоминает 200 топассов или индо-португальцев, осевших и женившихся в Камбодже (7). Поэтому, хотя "ларантукейруш" кажется более точным, или, по меньшей мере, более конкретным с географической точки зрения термином, обобщенное выражение "топассы" впоследствии, по-видимому, стало синонимом живших на Флоресе и Тиморе семейств смешанного происхождения, исповедовавших католицизм. В любом случае, всего за поколение эти креолизированные группы заняли еще более господствующее положение в зоне Флореса-Солора-Ттмора, чем сами португальцы. Как объяснял Субрахманьян, удаленность от Гоа и слабая осведомленность его властей о том, что происходит на этих островах, привели к тому, что во второй половине 17 в. "ларантукейруш" создали собственные местные структуры власти и лидерства, по большей части автономные от Гоа и находившиеся за пределами вмешательства Макао (8).
Согласно Боксеру, дезертирство голландского командующего на Солоре, Яна д`Орная, в Ларантуку в 1629 г. влило новую кровь и мужество в среду "ларантукейруш". Д`Орнай перешел в католицизм и женился на рабыне с Тимора, которая родила ему двоих сыновей. Таков, комментирует Боксер, было происхождение семьи д`Орнаев, которая, после того, как переселилась на Тимор, создала несколько самых могущественных кланов, бывших в разное время "то союзниками, то врагами португальцев". Другая семья из Ларантуки, да Коста, также дала ряд могущественных вождей, вначале соперников, а затем союзников д`Орнаев. Примечательно, что один из сыновей д`Орная, Антонио д`Орнай (1613-93), фактически правил Ларантукой, Солором и Тимором в качестве независимого государя в 1673-93 гг., хотя и признавал верховную власть португальской короны (9).
Как уже упоминалось, вторжение в королевство Вехале в 1642 г. Франсишку Фернандиша, родившегося на Солоре топасса, привело к тому, что топассы утвердились на острове в качестве новой силы, даже опередив португальцев. Сделав своей базой Лифау в округе Окуси, топассы сменили Вехале в качестве нового центра политических союзов на острове. Джеймс Фокс писал, что многие из королевств, которые ранее были связаны с Вехале, сразу заключили новые союзы с топассами (10).
Эти два клана и их сторонники, особенно Антонио де Орнай, вели ожесточенную борьбу не только между собой, но и с голландцами и португальцами, ставкой в которой служил в первую очередь контроль над монополией на сандаловое дерево. В 1656 г. топассы уничтожили голландскую военную экспедицию, отправленную для их умиротворения. В 1690-х гг. Домингуш да Коста из этой семьи занял место Антонио д`Орная в качестве главы "ларантукейруш" (11), и, в 1708 г., по меньшей мере временно, примирился с португальской властью.
Несомненно, самую живописную картину жизни топассов в Лифау представил Дампир, хотя он и не использовал этого термина. Он обнаружил, что среди населения Лифау трудно было понять, кто является португальцем, а кто - туземцем, особенно по той причине, что все они одинаково говорили на португальском языке и исповедовали "папистскую" религию. Комментируя властные отношения, он утверждал, что "они признают на словах своим сувереном короля Португалии; но они не принимают никаких назначенных им чиновников". Во время его визита капитан-майор, присланный из Гоа, фактически жил в месте, названном Порта-Нова (имелась в виду Ларантука), или постоянно сражался с туземными союзниками голландцев в глубине острова. Местная власть находилась в руках исполняющего обязанности губернатора или его заместителя, по имени Алейсиш Мендоса, "невысокого человека индийского происхождения, с медного оттенка кожей и курчавыми черными волосами". Этот говоривший на двух языках человек, который произвел на Дампира впечатление "цивилизованной и энергичной личности", жил примерно в 9 километрах от Лифау вглубь острова. Другой наместник-топасс проживал в Лифау. Хотя он и делал вид, будто признает власть короля Португалии, Дампир считал, что на самом деле они были "родом беззаконных людей... не подчинявшихся правительству". В качестве доказательства он вспомнил, что в недавнем прошлом капитан-майор заковал губернатора, прибывшего из Гоа, в железные цепи и выслал его обратно на корабле с инструкциями, что Лифау "не нуждается в офицерах, и что он может назначить лучших офицеров на месте" (12).
Еще один редкий источник о Лифау одно найти в плутовской истории Бальтазара-Паскаля Цельса, который побывал при дворе Людовика XV и был предполагаемым сыном Гашпара да Косты, предводителя топассов Аниматы, история, которая имеется на французском языке в нескольких рукописных и печатных вариантах (Бальтазар-Паскаль, знатный тиморец, отправился во Францию в 1748 г., незадолго до смерти своего отца, Гашпара да Косты, вместе со священником-доминиканцем для обучения в семинарии. По прибытии во Францию священник исчез со всеми деньгами, после чего юный Бальтазар был вынужден сам добывать себе средства на жизнь. Наконец о нем стало известно при королевском дворе, где его признали "принцем Тимора". Бальтазар-Паскаль так и не вернулся на родину и скончался в 1778 г. в нищете. История жизни "принца" описана в книге "RequЙte au Roy, Pour Balthazar-Pascal Celse, Fils AinИ Du Roy, Et HИritier Presomptie des Royaumes de Timor et de Solor", изданной в Париже в 1768 г. - Aspar). В 1734 г. Антонио Монис де Мачедо, новоприбывший губернатор Тимора, рассказывал, как он был принят с полным доверием Гашпаром да Костой, описываемым как "coronel regente, capitao-mor daquella provincia prizidente da praca de Liffao" ("полковник регент, главный капитан центра провинции Лифау" (португ.)). Анимата, расположенная в нескольких километрах к югу от Лифау, была селением из более чем 1800 жилищ, населенных и португальцами, и туземцами. Шесть лет спустя Гашпар еще больше расположил к себе португальцев, предложив помочь епископу Малакки в постройке семинарии в Лифау. Хотя деньги, выделенные на это строительство, не пришли в срок, Гашпар стремился выполнить эту задачу, опираясь на своих данников в королевствах Бобоке и Инсана. Но к апрелю 1751 г. Гашпар вместе с главными вождями Аниматы стали жертвами восстания в Сервиао, спровоцированного голландцами (13) (ошибка: битва при Пенфуи, в которой погиб да Коста, произошла 9 ноября 1749 г. - Aspar). Согласно другой версии событий, воспользовавшись временным перерывом в сражении, топассы в Пенфуи перешли на сторону голландцев. 18 октября в форте Купанг узнали о приближении армии Амараси во главе с топасским генерал-лейтенантом, Гашпаром да Костой и множеством люраи, включая нескольких из племен белу. Фактически заблокированные в Купанге превосходящими силами врага, голландцы призвали на помощь мардейкеров из Солора, Роти и Сама, вместе с тиморскими союзниками в Купанге (14).
Писавший в 1688 г. голландский путешественник Йохан Нейхоф описывал мардейкеров как "приспособленцев", как "смесь различных индийских народов", названных так потому, что они "легко приспосабливаются к манерам, обычаям и религии тех, среди кого живут". Противостоявшие португализированным топассам, державшимся особняком в смысле своей католической идентичности и испытанной верности португальской короне, мардейкеры, по описанию Нейхофа, постепенно образовали купеческий класс, активно участвовали в межостровной торговле, одевались по голландской моде и даже жили в роскошных домах в Батавии (15).
Победа голландцев над Гашпаром да Костой в битве, которая унесла жизни 40000 врагов вместе с пленением раджи Амараси, представляла, согласно Жолифу, "начало спада могущества" топассов на Тиморе, но в то же время означала также решительное утверждение голландской власти на острове. В этом смысле битва при Пенфуи стала прелюдией ряда атак голландцев на различные центры тиморской власти, включая Амараси в 1752 г. и топасский центр Ноимуту, известную тем, что ее возглавлял немецкий по происхождению командир, Ханс фон Плюсков (16). Голландское вторжение на западную оконечность острова служило также другой неблаговидной цели, именно, захвату большого количества рабов с их последующим вывозом с Тимора. Как же упоминалось, тиморские рабы всегда пользовались большим спросом в архипелаге, особенно на основанных голландцами плантациях на Молукках. В 1752 г. епископ Малакки, Жеральдо де Сан-Жозеф, писавший в Лифау, жаловался на пагубную практику голландцев в Купанге продавать рабов как китайцам, так и "маврам", - преступление, которое, как он указывал, приводило к их отпадению от католицизма (17).
Но хотя голландцы одержали только пиррову победу ценой чрезвычайного напряжения сил, они добились большего успеха в хитросплетениях местной дипломатии и заключении коммерческих союзов. Соваш также признаёт, что в XVII и XVIII вв. "черные португальцы" или топассы вместе с европейскими союзниками бросили вызов голландцам, которые были вынужден принять контрмеры. Так, в 1755 г. ОИК отправила Йохана Паравачини, чиновника итальянского происхождения, заключить новые договора с 15 раджами среди мятежных племен на Тиморе, Солоре и Сумбе. Хотя этот пакт, известный как "контракт Паравачини", подписанный в следующем году, не смог уладить вопрос о границе, он, несмотря на это, означал ключевой этап в консолидации голландской политической власти на архипелаге (18). В то же самое время он также предоставил важнейшие коммерческие гарантии для Компании (19).
Изучая содержание писем, которые ежегодно отправляли из Купанга в Батавию чиновники Компании, и обнаруженных в настоящее время в голландских архивах, Фокс предположил, что трудности с ранними контрактами, такими, как те, что были заключены с пятью лояльными союзниками в зоне Купанга в 1654-55 гг., были вызваны неразберихой с тем, кто именно подписывал их с каждой из сторон. Один пример такой двусмысленности - высылка в Кейптаун в 1771 г. правителя, наказанного за то, что он приказал вырезать экспедицию золотоискателей, оказавшись, по логике Компании, просто удачно найденным козлом отпущения.
В любом случае, Фокс, вероятно, прав, допуская, что подписание договоров со многими конкретными правителями или претендентами на власть первоначально было выгодным для голландцев, т.к. они позволили получить от них обещания лояльности, особенно по той причине, что европейцев в Купанге в любой данный момент времени насчитывалось не больше дюжины, и не все из них были голландцами. Напротив, контракт Паравичино был намного более сложным документом, предусматривавшим взаимные обязательства договаривающихся сторон (20).
Восстание Каилако (1719-69).
Но в 1719 г., после нескольких мятежных действий - среди них убийство двух миссионеров и осквернение церквей - вожди, представлявшие Камнасе (Камананке), "ларантукейруш" и дюжину соседних "reinos", встретились в доме князя Камнасе, чтобы заключить "кровный договор", согласно местным ритуалам. Это тайное и высоко ритуализированное событие, проводимое верховным дато-луликом, или "языческим первосвященником", включало в себя также принесение клятвы верности его участниками - акт, сопровождавшийся ритуальным жертвоприношением петуха и собаки и выпиванием их крови. Согласно одной португальской реконструкции события, этот "отвратительный и дьявольский" договор был направлен на то, чтобы искоренить имя Христа и португальцев на острове (21). Как таковой, "договор в Камнасе", как его назвали португальцы, положил начало почти пятидесятилетней войне между повстанцами и португальцами.
Три года спустя, в 1722 г., во время губернаторства Антонио де Албукерки Коэльо, правитель королевства ("reino") Лука, расположенное далеко в центральной части южного побережья, в области Викеке, начал войну против португальцев, призвав своих людей атаковать отряды "морадорес", или ополчения, навербованного среди топассов, во главе с капитан-майором Жоакимом де Матушем, который направлялся из Лифау в Каилако для сбора "финты", или налога натурой. Но хотя выплата "финты" сама по себе не могла подтолкнуть мятежников к началу военных действий, злоупотребления, происходившие при ее сборе, изменили баланс сил в пользу восставших (22). Хотя система, введенная первыми португальцами на Тиморе для того, чтобы заручиться поддержкой верных вассалов, включала в себя также сбор некой разновидности подати, система "финты", или дани в натуральном выражении, которую выплачивали считавшиеся лояльными королевства, была введена только в период между 1710-14 гг. В состав "финты" входили сандаловое дерево, масло, пшеница или любой другой товар, который мог являться предметом экспорта в соответствующих "reinos". Первую кодификацию этой системы осуществил губернатор Антонио Монис де Мачедо (1725-29, 1734-39), распределив дань между обоими полами и между "reinos" и "sucos", в правилах, оглашенных в Батугеде 10 июля 1737 г. Но система была произвольной - в ней отсутствовали какие-либо данные о переписи населения, и часто затраты на сбор "финты" превосходили отдачу. Признав это слабое место, губернатор Монис де Мачедо попытался в 1734 г. ввести подушную подать, но был вынужден отказаться от этой идеи. Описывая систему "финты" в том виде, в каком она сложилась в XIX в., губернатор де Кастро назвал ее "обременительно произвольной и беспорядочной" (23).
Согласно Лоусону, система "финты" наряду с практикой пожалования военных званий в соответствии с местом во властной иерархии были ключевыми элементами стратегии, направленной на уничтожение независимости королевств. Как показало восстание Каилако, эта стратегия вмешательства в существовавшие политические, социальные и экономические отношения среди мелких королевств также посеяла семена будущих восстаний (24).
Столкнувшись с восстанием туземного населения и метисов, португальские власти Тимора обратились к Макао за помощью в форме возобновления торговли. Макао жаловалось на трудности, считая, что эта торговля больше не приносит прибыли. Хотя торговые отношения продолжались, они происходили только в виде ежегодного прибытия одного судна из Макао (25), что привело к чрезвычайной изоляции Тимора внутри португальской морской империи. Но изоляцию губернатора усугубили его собственные напряженные отношения с доминиканцами - распря, которая способствовала успехам мятежников, хотя разногласия в их собственных рядах, в свою очередь, оказались на руку португальцам.
Камнасе, одно из самых влиятельных и могущественных королевств на острове, могло, таким образом, опираться на поддержку многочисленных главных "regulos" (князьков) из Сервиао и Белу, которое объединились с ним в восстании против португальской власти. Главная вспышка восстания, однако, произошла только в 1725 г. Она была вызвана отказом "reinos" Лоло Тое платить "финту" Жоакиму де Матушу. Капитан-майор, в свою очередь, был вынужден отступить в Батугеде, спасая свою жизнь. "Reinos" Лемак Хуту, Каилако, Лео-Хуту, Атсабе, Леи-Меан, Аи-Фунаро, Дирибате, Хермера и другие создали единый союз во главе с Камнасе. Согласно колониальным преданиям, это языческие "reinos" переступили красную черту, уничтожив религиозные образа вместе с церквями, в которых они находились, и убив главных миссионеров наряду с многочисленными новообращенными христианами. В результате этого губернатор Антонио де Албукерки Коэльо отбыл в 1725 г. с Тимора в Макао. Он оставил позади себя оскверненные церкви, восстание Франсишку де Орная, голландцев и китайцев, которые занимались торговлей сандалом (он обратился в связи с этим с протестом в Батавию). В Гоа он издал описание Тимора, "A Illa de Timor em 1726" (26).
Эта катастрофическая для португальцев ситуация продолжалась до прибытия из Ларантуки нового губернатора Антонио Мониса де Мачедо в 1725 г. Он созвал мятежников на встречу, чтобы принудить их к подчинению, и в то же самое время сделал запасы для защиты осажденной колонии. Однако, к тому времени, когда он прибыл на Тимор, правители Сервиао, Камнасе и Белоса взялись за оружие, обязав Ламак Хиту и Каилако последовать их примеру. Тогда Монис де Мачедо направился подавлять мятеж, приказав Гонсало де Магальяйншу, капитан-майору провинции, атаковать позиции мятежников, чтобы вынудить их отступить вглубь гор. Затем было решено атаковать Каилако, считавшееся штаб-квартирой мятежа.
Согласно Басилио де Са, португальскому историку этого восстания, существовали две причины, по которым вожди Каилако оказывали столь упорное сопротивление: во-первых, уверенность в том, что все соседние "reinos" окажут им поддержу, и, во-вторых, миф о неприступности "Pedras de Cailaco" - имеется в виду "pedras", или естественная скальная крепость, представлявшая собой огромные отвесные кряжи, поднимавшиеся до 2000 м в высоту, которые защищали Каилако. Само Каилако получило название от главного "reino" этой области, расположенного перпендикулярно центральной кордельере (горной цепи), протянувшейся через весь остров, отделяя его северную часть от южной. Оно описывалось как королевство с населением в 40000 человек, находившееся в "величественной изоляции" и господствовавшее над долиной Марабо, где брали свое начало три главные реки, текущие на север - Марабо, Лау-Хели (Ламакитос) и Лоис (27).
Чтобы взять приступом Каилако, португальцы начали стягивать свои силы под командованием Жоакима де Матуша в Батугеде, опираясь на поддержку "ларантукейруш" и других войск, прибывших из Сервиао. К концу октября 1726 г. португальцы соединили свои силы у подножия горы Каилако. От Дили, который к тому времени стал портом захода португальских судов, 23 октября к Каилако через высоты Эрмеры двинулся другой отряд под командованием Гонсало де Магальйянша, пополнив объединенную армию, находившуюся на стороне португальцев, 4000 лояльных тиморцев. Этот отряд включал также роту из Сики под командованием сержант-майора Лукаса да Кунья. Перед лицом продолжавшегося 40 дней "героического" сопротивления защитников, которым помогли также удачно начавшиеся проливные дожди, португальские войска были вынужден отказаться от попытки окружить неприятеля. В декабре военная кампания против Каилако закончилась возвращением лояльных португальцам войск в соответствующие "reinos" (28). Из другого источника от 13 января 1727 г. видно, что некоторые "rei", среди них некий дон Алейшу, признали поражение, принесли клятву верности португальцам и согласились платить "финту" (29).
Весьма важно, как показал Басилио де Са, рассматривать "заговор" правителей династии Камнассе и восстание Каилако как часть "продолжительного и упорного восстания", продолжавшегося с 1719 по 1769 гг., когда было принято решение оставить Лифау и перенести столицу португальских владений в Дили (30). Действительно, согласно де Кастро, мятежники по-прежнему владели всеми местами на побережье Тимора, за исключением только Лифау и Манатуто, и находились в шаге от полного изгнания захватчиков и восстановления древней империи Сонбаи, Менасе (?) и Найале (?) (31). В любом случае, только 19 сентября 1731 г. Камнасе запросил мира (32).
Хотя это предположение остается неподтвержденным документальными источниками, и хотя на этом этапе трудно представить возврат к чистому прошлому со стороны какого-либо числа рыхлой коалиции тиморских "reinos", особенно из-за гегемонии топассов и их монополии на прибыльную торговлю сандалом, не вызывает сомнений, что португальцы находились в стесненном положении и были вынужден вести постоянные военные действия.
Существует характерное указание на бедственное положение у новоприбывшего губернатора, полковника Педро де Мелло (1729-31), который прибыл на Тимор из Макао с отрядом из 50 европейских и макаосских солдат. Имея указания исследовать местность, лежавшую дальше на востоке острова, и замирить прибрежную зону, Педро де Мелло двинулся к Манатуто через Дили, прибыв туда 18 октября 1730 г. В Дили он не сумел отбросить восставшие местные племена, и 13 января 1731 г. с большим трудом смог снять 85-дневную осаду Манатуто, в результате которой его люди были вынуждены перейти на подножный корм. В ходе этой защиты он отразил массированную атаку 15000 тиморцев, хотя и нанес некоторые потери врагу, прежде чем счел за благо временно отступить в Лифау (33).
Собственноручное описание этой осады Педро де Мелло сохранилось в форме трехстраничного письма с рисунками, датированного 20 февраля 1731 г., "reino" Манатуто, "провинция Беллос на Тиморе". Несмотря на то, что он понес тяжелые людские и материальные потери, Педро де Мелло нашел некоторых союзников среди вождей в ходе этого первого акта завоевания ранее остававшейся в пренебрежении восточной части острова, - действия, которое, несомненно, психологически подготовило португальцев к переносу столицы из Лифау в Дили и переносу центра тяжести колонии из Сервиао на западе в Белос на востоке, которое произошло примерно полувеком позже (34).
Восстание Каилако заслуживает внимания по нескольким причинам, не только в качестве примера массового восстания "reinos" центрального Тимора против несправедливой выплаты "финты", что привело к переносу самой правительственной резиденции из Лифау в Дили, но и потому, что оно было, по словам Басилио де Са, "одним из немногих тщательно и скрупулезно задокументированных эпизодов в истории Тимора" (35). Оно также превосходно и живописно проиллюстрировано в "Planta de Cailacao", до сих пор хранящейся в архивах метрополии. Авторство "карты Калиако", которая датируется около 1727 г., остается неизвестным, но считается, что она была вычерчена уроженцем области Каннара (на западном побережье Индии. - Aspar) или гоанцем, которые всегда были весьма востребованы в качестве писцов и иллюстраторов. Это настоящий "гобелен из Байе" продолжающейся "малой войны". Художник представил живописное изображение деревенских частоколов, украшенных отрубленными головами, горной оборонительной системы тиморцев, португальских "транкейруш" или крепостей под флагом Креста Христова, также как костюмов той эпохи и таких подробностей, как пасущиеся лошади и ночные птицы. Жоаким де Матуш также показан в гуще битвы вместе с его войсками, "морадорес". Как таковая, карта Каилако является графическим изображением сцены битвы и способов ведения военных действий в ту далекую эпоху. По карте Каилако также видно, что в отличие от навербованных португальских отрядов, включая "ларантукейруш", туземные тиморские войска еще не обзавелись мушкетами, завезенными на архипелаг их противниками 200 лет назад. Карта полна португальских топонимов, причем "pedras" (скалы, горы) и реки хорошо поддаются идентификации.
Руи Кинатти также прокомментировал, что карта представляет собой уникальный документ, позволяющий увидеть флору Тимора в том виде, в каком она существовала в минувшую эпоху. В этом смысле обращает на себя внимание изображение казуаринов вдоль речных зон, разнообразных пальм и акаций на открытом саванном ландшафте, с тамариндами, панданусами и фиговыми деревьями, растущими в зонах вторичных лесов (36).
Осада Лифау (1769).
Хотя мы упоминали о плачевном состоянии Лифау в описании Дампира в 1699 г., оно, тем не менее, представляло собой главный форпост Эстадо да Индия на Тиморе в церковном и правительственном смысле. По описанию, "praca" или поселение в Лифау состояло из форта, построенного из высушенных на солнце камней, с находившееся в нем небольшой артиллерией, буквально существовавшим в отсутствие всякой внешней поддержки за счет "финты" - разновидности провианта, который поставляли лояльные "reinos". Но когда губернатор Педро де Мелло вернулся в Лифау в начале 1731 г. вследствие своего почти полного разгрома при Манатуто, он обнаружил, что поселение охраняла всего одна рота солдат, и оно было взято в плотную осаду топассами, союзниками мятежных тиморских "reinos". Состояние продовольственных запасов гарнизона было настолько тяжелым, что его солдаты были вынуждены питаться "листьями, кореньями и измельченными лошадиными костями". В таком бедственном состоянии, продолжал де Кастро, было приятно решение погрузить все имущество и пушки на суда и сжечь крепость, оставив ее повстанцам, в то же время перенеся резиденцию правительства в какую-либо более благоприятную местность. К счастью, писал де Кастро, своевременное прибытие в Лифау из Макао нового губернатора Педро де Рио Баррето де Гама-и-Кастро (1731-34) изменило положение дел. Приезд губернаторов, следует напомнить, неизбежно влек за собой смену гарнизона и пополнение продовольственных запасов. Лифау был восстановлен и пощажен, во всяком случае, временно (37).
Весьма интересно, что губернатор да Гама-и-Кастро затем отплыл в Дили, где вступил в переговоры с мятежными вождями (почва для них уже была подготовлена в результате контактов, сделанных его предшественником). Перейдя в Манатуто, губернатор пополнил состав гарнизона и своим присутствием укрепил сопротивление повстанцам в этом изолированном, но стратегически важном форпосте. Манатуто, в котором на этом этапе, очевидно, располагалась церковь или духовная миссия, также направил посланников в Дили, чтобы вступить в переговоры с мятежным вождем Франсишку Фернандишем Варелья, также известным как капитан-майор и верховный наместник Сервиао (38). Из этого имени и пышного титула можно сделать вывод, что этот человек представлял власть топассов. Раздраженный тем, что переговоры затягивались, губернатор отбыл из Манатуто в Лифау, где явно требовалось его присутствие, но сначала посетил Батугеде, которое ранее португальцы уступили мятежникам. "Предпочтя смелость благоразумию", губернатор устроил привал и попросил местного вождя повстанцев, дона Лоуреншу да Коста, засвидетельствовать свое почтение представителю короны в обмен на обещание отменить те суровые меры, которые привели этого явно христианизированного вождя топассов на сторону мятежников. Да Коста повиновался. Будучи, очевидно, человеком грамотным, он попросил предъявить ему патент на губернаторскую должность, и, ознакомившись с ним, поклялся в верности. Согласно де Кастро, именно это событие нейтрализовало восстание, "доказав ценность примененной губернатором де Гама-и-Кастро стратегии кнута (военной силы) и пряника (переговоров) в улаживании дел". Тем не менее, в сентябре того же года он столкнулся с вспышкой восстания в Варелье при помощи Вермассе. Мирный договор, заключенный 16 марта 1732 г., предоставил губернатору только краткосрочную передышку, так как вскоре после этой даты мир был снова нарушен многими другими актами восстания по схожему сценарию (39).
Среди других инцидентов, нарушивших стабильность в Лифау, которые упоминает де Кастро, выделяется отравление губернатора Дионисио Гальвана Ребелло (1760-66) Франсишку д`Орнаем, Антониу де Коста, де Кинтино де Консесао и Лореншу де Мелло. К сожалению, это событие плохо документировано, но мы знаем из документа Сарседы, что со смертью губернатора 8 ноября 1766 г. власть захватил д`Орнай. Три года спустя он станет господином Лифау. В любом случае, стоит отметить, что в течение двухлетнего периода (1766-68) до прибытия в Лифау нового - и последнего - губернатора, Лифау управляли доминиканские монахами Антонио де Бонавентура и Жозе Родригеш Перейра. Была или нет эта потеря престижа со стороны короны вызвана временным правлением доминиканцев, как предполагает де Кастро, факт заключается в том, что именно такой была ситуация, с которой столкнулся новоназначенный губернатор в 1769 г.(40)
Несомненно, возвышение Франсишку д`Орная, топасского раджи Окуси, которого поддерживал его родственник Антонио д`Орнай, было дурным знамением для португальской власти в Лифау, особенно после примирения двух топасских раджей в Малакке и их клятвы изгнать португальцев с Тимора. Хотя они не добились в этом предприятии немедленных успехов, особенно по той причине, что раджи Белу поочередно воевали то с голландцами, то с португальцами, не вызывает сомнений, что положение португальцев в Лифау было весьма неустойчивым. Только "reino" Манатуто оказывал помощь Лифау в форме поставок людей и продовольствия, что, несомненно, было определяющим мотивом решения покинуть Лифау и перенести центр португальской власти на острове на восток.
Хотя мы уже говорили об основании церкви в Манатуто в ранний период, важно учитывать состояние миссий на востоке Тимора, так как подчинение "rei vassalos" обычно шло рука об руку с успехами церковной деятельности. Из письма, написанного в 1752 г. Жеральдо де Сан-Жозефом, епископом Малакки и Тимора, мы знаем, что кроме Лифау и Манатуто церкви были основаны в Анимате, бывшем центре восстания Каилако, Тулликао, также расположенном в Сервиао, Вемассее (Вемасе) и Лалайе (Лалее) - оба этих места находились восточнее Манатуто, и Каггруиме (?), Лакуло (Лакло) и Лакоре (Лаикоре), между Дили и Манатуто. Несомненно, это был значительный прогресс по сравнению с ситуацией, сложившейся в разгар восстания Каилако, когда миссия была почти уничтожена, но, как жаловался епископ, дурное влияние "barlaque" и других "предрассудков" представляло главную помеху для распространения христианства. Епископ составил "минимальный план" обращения, направленный на обучение детей основам символа веры и знаку креста (41).
Конечно, как отмечает де Фрейсине, в определенных обстоятельствах тиморцы проявляли себя лояльными к португальскому присутствию. Он приводит пример губернатора Висенте Феррейра де Карвальо, который в 1759 г. неблагоразумно продал Лифау голландцам. Но когда голландцы попытались вступить во владение этой территорией, именно, при посредстве фон Плюскова, они, в свою очередь, столкнулись с демонстрацией оружия со стороны местного раджи и населения, которые убили злополучного агента Компании, взяв на себя возращение Лифау недавно прибывшему из Гоа португальскому губернатору (42). Им должен был быть Дионисио Гонсалвиш Ребелло Гальван (1760-66), который прибыл в следующем году, временно отстранив от власти Франисшку д`Орная. Но, по другим описаниям, героем обороны Лифау от голландской "авантюры", прибывшим из Купанга, был губернатор Себастьян де Азеведо-и-Бриту, будущий лейтенант-полковник бригады в Гоа, который сменил Феррейру де Карвальо (43). В любом случае, после убийства фон Плюскова топассами в Лифау голландцы перешли к долгосрочной политике невмешательства в дела португальцев и топассов (44).
После двухлетнего отсутствия в Лифау был назначен новый губернатор. Им был Антонио Жозе Телеш де Менезиш (1768-75). Ситуация с продовольственным снабжением, с которой столкнулся новый губернатор в Лифау, была настолько критической, что в 1769 г. он попросил сенат Макао прислать 1000 пикулей риса и даже определенное количество кухонной утвари. Хотя власти Макао ответили на это отправкой "Санта-Катарины", капитан этого корабля предпочел заняться торговыми операциями и не привез необходимую помощь в Лифау. Губернатор отправил в Макао еще один отчаянный призыв о помощи. Все линии сообщения с внутренними частями острова были отрезаны.
Столкнувшись с интригами топассов во главе с Франсишку д`Орнаем, который объединился с другим местным вождем, и видя, что город находится в осаде, а гарнизон крепости - на грани истощения, губернатор Телеш де Менезиш принял роковое решение оставить Лифау мятежникам. Это было сделано ночью 11 августа 1769 г. Воспользовавшись тем, что у берега стояли два судна, прибывших из Макао, "Сан-Висенте" и "Санта-Роза", все португальское население, насчитывавшее 1200 человек, свыше половины из которых составляли женщины и дети, было эвакуировано по морю в Дили. Имущество и военное снаряжение также было взято на борт. Но, покинув запад острова, португальский отряд воспользовался остановкой по пути в Дили в Батугеде, чтобы укрепить тамошний форт. Затем 10 октября они благополучно прибыли в Дили, основа новую столицу и закрыв главу в истории ранних португальских поселений на Тиморе. Хотя Лифау с этого времени "скрывается во мраке", столицей с тех пор стало Дили (45).
Хотя, по выражению Боксера, этот перенос столицы на восток "представляет собой низшую точку португальской власти на острове" (46), это правда только в смысле уступки запада топассам и торговцам сандалом - китайцам, которые вели торговые операции из Купанга, а затем - из Атапупу. Но его также можно интерпретировать как новое начало. Такой стратегический перенос столицы мог изучаться еще на несколько десятилетий раньше. Дампир говорил о маленькой гавани в 14 лигах к востоку от Лифау, под названием Киккале. Он писал, что она имеет узкий вход, открытый для северных ветров, между двумя скалистыми рифами, одним с запада, а другим - с востока, высыхающими при отливе. Это могла быть только ссылка на высыхающие рифы и безопасную гавань Дили (47).
Де Кастро писал, что перенос столицы из Лифау в Дили в 1769 г. дал португальцам некоторые преимущества. Это был более безопасный порт, огражденный естественной защитой в виде коралловых рифов, и он превосходил Лифау, Окуси, Батугеде, Манатуто, Лагу и даже Купанг и Атапупу. Он был также защищен от сильных западных и восточных ветров. Также, будучи расположен на обширной равнине, Дили имел достаточно места для выращивания риса, необходимого для пропитания населения (48). Кроме того, расположение Дили на открытой равнине представляло естественную защиту против местного населения. В любом случае, европейские армии предпочитали открытую местность изрезанным ущельям.
Но после эвакуации Лифау в 1769 г., как засвидетельствовал французский прапорщик Ф. Э. де Росильи (Франсуа-Этьен Росильи-Меро (Francois-Etienne de Rosily-Meros) (1748-1832) - французский мореплаватель, в 1770 г. в чине прапорщика принял участие в морской экспедиции адмирала де Кергелена, отправленной на поиски гипотетического "Южного континента". - Aspar) три года спустя, реальная власть вновь перешла в руки Франисшку д`Орная и Домингуша да Косты. Де-факто раздел острова между португальцами, голландцами и двумя предводителями топассов подтверждается откровенным признанием де Росильи, что власть топассов простиралась вдоль побережья от (пункта) "в двух лигах восточнее Тулукоты до (пункта) в 10 лигах от Купанга, охватывая 25 или 30 лиг береговой линии и в то же время глубоко врезаясь в сушу; они также контролируют несколько портов между ними, включая лучшие и чаще всего посещаемые, именно, Лафау и Коуку... Это два короля не признают ничьей власти... они независимы" (49).
Примерно 15 лет спустя, в 1755 г., побывавший на Тиморе французский командор Пьер Пуавр также подчеркивает независимость топассов от португальцев, особенно в том, что они терпимо относились к присутствию в Лифау большой - и, несомненно, имевшей сезонный характер, - макассарской колонии, также участвовавшей в торговле сандалом в колониальную эпоху (50). "Панте Макассар" - таково было название, которое носило крупное поселение в Окуси, расположенное в нескольких километрах от исторического Лифау и раскинувшееся параллельно пляжу или "пантаи", как он назывался на малайском языке.
Заключение.
Выдвижение нового источника власти среди креолизированной группы не имеет параллели в восточном полушарии, хотя, как упоминалось, его можно сравнить с восстанием рабов на Гаити, которое привело к учреждению республики. Но между ними есть и значительные различия. На топассов, живших на далеком острове в океане, вряд ли оказало какое-то влияние известие о Французской революции. Их восстание было оппортунистическим движением, направленным и против португальцев, и против тиморцев в поисках нового местного баланса сил, соответствующего их роли в качестве посредников между двумя различными культурами - туземцев восточного архипелага и европейцев - и восстановления статус-кво в торговле сандалом с китайцами и голландцами. Великое восстание XVIII в. также совпало с периодом, когда влияние Церкви находилось в упадке, - ситуация, которая оставалась неизменной вплоть до следующего столетия.
Хотя межэтнические войны, набеги за рабами и охота за головами уже задолго до этого укоренились в тиморском обществе, внезапный приход на Тимор чужаков - как топассов, так и европейцев - спровоцировал сильное сопротивление со стороны тех, чей традиционный образ жизни оказался во многом разрушенным вследствие этого, т.е. тиморских туземцев. В отличие от Гоа или Малакки, где завоевание султаната или сложной государственной структуры разрушило местные даннические сети, и где португальцы заняли место прежних суверенных правителей, и в отличие от Макао, где португальцы заигрывали с местными китайскими мандаринами и китайской торгово-даннической системой посредством взяток, позднее принявших законодательно оформленный вид земельной ренты, Тимор во многом напоминал их африканские колонии. Это означало, что в силу отсутствия единой доминирующей системы государственной власти - не считая Вехале - завоевание или инкорпорация одного туземного клана или раджи не оказывало воздействия на многие другие племенные и языковые группы.
Опять-таки, хотя эта точка зрения имеет свои привлекательные стороны, восстание, скорее всего, не было скоординированным на всем острове, т.к. в XVII в. здесь не было ни одного тиморского народа. Тиморцы не говорили на общем языке, у них не было книг, первосвященников или централизованной королевской власти, способной организовать согласованное сопротивление. Но яростное организованное сопротивление на местном или даже на региональном уровне, как показал пример восстания Каилако, было характерной чертой XVII и XVIII вв. Один вопрос, требующий дальнейших исследований, заключается в том, какова была степень заимствования военных навыков и технологий со стороны топассов, которые, как мы видели, сражались на стороне португальцы в Каилако, но обратились против них в Лифау? Позаимствовали ли эти потомки португальских моряков и купцов иностранные военные приемы, и, в равной мере, применяли ли они в рукопашных сражениях португальское огнестрельное оружие, которое получило все большее распространение в качестве статьи торговли на архипелаге к XVIII в.?
Создается впечатление, что между топассами и португальской короной существовала символическая связь (даже если их движение за независимость часто приводило к распрям с португальцами на самом Тиморе), позволившая Эстадо да Индия сохранить свое присутствие на Тиморе долгое время спустя после того, как португальцы были изгнаны из других частей архипелага. Этого удалось достичь благодаря уравновешивающей роли, сыгранной топассами между туземцами, тиморскими правителями, голландцами, китайцами и даже макассарцами в борьбе за контроль над торговлей сандалом. В это время мы можем сказать, что остров Тимор был разделен между тремя силами: португальцами на северо-востоке, голландцами на юго-западе и топассами на севере центральной части острова, контролирующими сандаловую торговлю как ключевой ресурс (51).
Примечания к главе 4
1. David Lopes, Expansa?o da Lingua Portuguesa no Oriente nos siculos XVI, XVII e XVIII, Portucalense Еditora, Porto, 1969.
2. Об этимологии термина, см. Oxford English Dictionary (2nd edition), Vol.XVIII, Clarendon Press, Oxford, 1959.
3. P.FJ. Pieris and M.AI1. Fitzler, Ceylon and Portugal, Verlag der Asia Major, Leipzig, 1927, p. 53
4. Gabriel Quiroga de San Antonio, Brave et Wiridique Relation des Evdnements du Cambodge, S. Pablo de Valladolid, 1604 (Paris, 1914), p. 184.
5. See Appendix V, "The Japanese in Malacca" in C.R. Boxer, "The Affair of the Madre de Deus", Transactions and Proceedings of the Japan Society, Vol.XXVI, 1928-29, p. 84.
6. Engleburt Kaempfer, The History of Japan, London, 1727. p. 311.
7. Alexander Нamilton; A New Account of the East Indies, London (2 vols.), 1727(1744).
8. Sanjay Subrahmanyam, The Portuguese Empire in Asia, 1500-1700: A Political and Economic History. Longman, London, 1993, p. 210.
9. Boxer, "Portuguese Timor".
10. James Fox, "Forgotten, neglected but not peaceful: A History of Timor", Canberra Times, 27 November 1975, цитируется по Bill Nicol, Timor: The Stillborn Nation, Visa, Melbourne, 1978, p. 14.
11. Ibid.
12. William Dampier, A Voyage to New Holland, etc in the Year 1699, James and John hapton, at the Crown in St.Paul's Churchyard, London, 1699, pp. 177-178.
13. See June Lombard-Jourdan, "Infortunes d'un Prince de Timor accueilli en France sous Louis XV", Archipel, Vol. 16, 1978, pp. 91-133 and Artur Teodoro de Matos, Timor Portugues: 1515-1 769, Contribuica?o para a sua Historia, Institute Hist6rico Infante Dom Henrique, Faculdade de Letras da Universidade de Lisboa, 1974, pp. 395, 404.
14. Jill Jolliffe, East Timor: Nationalism and Colonialism, University of Queensland Press, St.Lucia, 1978. pp. 29-30.
15. Johan Nieuhof, Voyages and Travels to the East Indies 1653-1670 (оригинальное английское издание, Лондон, 1704), перепечатано с введением A. Reid, Oxford University Press, Singapore, 1988.
16. G. Schulte Nordholt, The Political System of the Antoni, Martinus Ney hoff, The Hague, 1971 , p. 31 цитируется по Jill Jolliffe, East Timor, pp. 30-31.
17. "Pastoral do Bispo de Malacca: D.Fr. Geraldo de Sao Joseph", 24 de Junho 1752, BGF,1, No.25, 31 MarAo 1865.
18. William Burton Sowash, "Colonial Rivalries in Timor", Far Eastern Quarterly, Vol.VII, No.3, May 1948,p.232.
19. 1.H. Doko, Perjuangan Kemeredekaan Indonesia di Nusa Tenggara, PN Balai Pustaka, Jakarta, 1981.
20. James J. Fox, Harwest of the Palm: Ecological Change in Eastern Indonesia, Harvard University Press, Harvard, 19779 PP. 67-72.
21. О Documento Sarzedas, Conde de Sarzedas - Vitorino Freire da Cunha Gusmao, 28 Abril 1811, in Solor e Timor, Agenda Geral das Colоnias, Lisboa, 1943,pp. 138-169.
22. Affonso de Castro, As possesso?es portuguesas na Oceania, Imprensa Nacional, Lisboa, 1 867, pp. 58 & 68 and pp. 374-378.
23. Affonso de Castro, As possesso?es.
24. Yvette Lawson, "East Timor: Roots Continue to Grow", University of Amsterdam, 1989.
25. George Bryan Souza, The Survival of Empire: Portuguese Trade and Society in China and the South China Sea, 1630-1754, Cambridge University Press, Cambridge, 1986, pp. 181-183.
26. See Cunha Rivara, "A Ilha de pi Тimor em 1726. Carta do Goverllador de Albuquerque Coelho ao V.Rey da India", Boletim do Governo do Estado da India, No.69,1865, pp. 453-454, cited in C.R. Boxer, Antonio de Alberquerque Coelho (1 652- 1 745), Tipografia da Imaculada Coneeigfromacau, 1939.
27. Artur-Basilio de Sa, A Planta de Cailaco 1727: Valioso Documento para a Histоria de Timor, Pelo Imperio, 1 Jisboa, 1 94.9, de Castro, Aspossesso?es, p. 88 и смотри документ Antonio Jose Telles de Menezes, Dili, 31 Mar 1770.
28. О Documento Sarzedas.
29. BasiliodeSa, A Planta de Cailaco 1727.
30. Ibid.
31. de Castro, "Resume Historique...", pp. 470-471.
32. О Documento Sarzedas.
33. C. R. Boxer, Fidalgos in the Far East 1550-1770, Oxford University Press, Нong Kong, 1968, цитируется по Jolliffe, East Timor, p. 29 и смотри C.R. Boxer, "О Coronel Pedro de Melo e a SublevaSao Geral de Timor em 1729-1731", Boletim Eclesidstico da Diocese de Macau, No.405, Dezembro de 1937, pp. 342-375.
34. В этой статье воспроизведено проиллюстрированное и подписанное письмо, отправленное губернатором Педро де Мелло из Манатуто.
35. de S., A Planta de Cailaco.
36. Ruy Cinatti Vaz Monteiro Gomes, Exploraco?es Botanicas em Timor; Estudos, Ensaios e Documentos, Lisboa, 1950, pp. 13-14.
37. de Castro, "Resume Historique", pp. 471-473.
38. Ibid.
39. Ibid.
40. Ibid, и смотри Documento Sarsedas.
41. Pastoral do bispo de Malacca D. Fr. Geraldo de Sao Joseph, 24 de Junho 1752, BGFJI, No.25, 31 Marao, 1865.
42. de Freycinet, Voyage, pp. 715-716. Также смотри J.J. Fox, The Flow of Life. Essays on Eastern Timor, Harvard University Press, Cambridge, 1990, p. 65. Относительно упоминания губернатора, который продал Лифау голландцам, смотри A Aurora Macaense, Vol. 1, No.51, 1844.
43. "Relacao do estad6 de Timor e das coizas que nelle passarao desde o anne de 1762 athe o de 1769, mais expecificada que a do cap. 1 do 2 tome do Sistema Marcial Aziatieo", in Ib-Ssi-Yang Kuo (Series II, Vol.111 and IV), 1899-1900, pp. 8-9.
44. Jolliffe, East Тimor, pp. 30-31.
45."Mundanga da capital, de Lifau para Dili", Of71Cio do governador Antonio Jose de Meneses, de 31-31770 in de Castro, As possesso?es, reprinted as "LugareS Selectos da Biblioteea Colonial Portuguesa", in Boletim da Agencia Geral das Col6nias, No.54, Dezembro de 1929, pp. 132-136.
46. Boxer, "Portuguese Timor", p. 354.
47. Dampier, A Voyage to New Нolland, p. 178.
48. de Castro, Aspossesso?es.
49. Anne Lombard-Jourdan, "Un memoire in6dit de F.Fj. Rosily sur Tile de Timor", Archipe!, Vol.23, 1982, p. 93.
50. H. Cordier, "Relation abbreg6e des voyages fails par le sieur Poivre...", Revue de I 'histoire des coloniesfrancais, t, 1918, pp. 60, цитируется по Lombard-Jourdan, Ibid.
51. Artur Teodoro de Matos, Na Rota das Especiarias: De Malacca a Australia, Imprensa Nacional-Casa da Moeda, 1 Jisboa, 1995, p. 128.