Аннотация: История Тимора - последнего (не считая Макао) колониального владения Португалии в Азии. Перевод книги Geoffrey С. Gunn "Timor Lorosae". Оригинал находится здесь: http://pascal.iseg.utl.pt/~cesa/History_of_Timor.pdf
Глава 1.
Тиморское общество.
Прежде чем рассматривать "открытие" Тимора или, по меньшей мере, его первые внешние контакты, следует изложить определенные основные факты, относящиеся к туземному населению и социальным системам, сложившимся на острове. Следует выяснить, как эти системы сталкивались или, по меньшей мере, взаимодействовали с аборигенными религиозными обрядами и верованиями, и как политические и культурные комплексы влияли на экономическую деятельность и товарообмен. Затем можно поставить вопрос, каким образом первые агенты португальской морской державы, бывшие в такой же степени представителями Церкви в качестве доминиканских миссионеров, приспособились к местным формам даннической власти и политических союзов и местным торговым сетям или вступили в конфликт с ними, и изучить общий процесс колонизации, португализации и формирования тиморской идентичности до конца эпохи колониального господства. Но мы должны вкратце рассмотреть и сложную антропологию острова. В этом плане стоит учитывать мысль, принадлежавшую одному из специалистов по культурной антропологии, работавшему на Тиморе, Элизабет Дж. Траубе, что культура не остается неизменной, что "содержание культурных форм может оправдать тех, кто подвергает критике или отходит от устоявшихся традиций" (1).
Здесь Таубе намекает на долговременные процессы культурной эволюции и диффузии (взаимное проникновение и заимствование определенных культурных черт), но также и на процесс культурной адаптации перед лицом эпохальных событий, таких, как появление португальцев или голландцев. Хотя, как будет показано ниже, в тиморской истории и, особенно, предыстории были периоды сравнительного застоя, изменения и приспособление к ним всегда были основными темами жизни тиморцев до настоящего времени.
Происхождение.
Хотя и остававшееся всегда предметом многочисленных псевдонаучных спекуляций и мистификаций, этническое разнообразие Тимора было очевидным для первых европейцев, побывавших на острове. С точки зрения французского Просвещения, наблюдения, сделанные в Купанге миссией во главе с Переном в эпоху Наполеона, весьма уместны. По их итогам Перен пришел к выводу о единстве "трех различных человеческих рас - аборигенов, китайцев и малайцев, добавляя сюда еще некоторое количество полукровок португальского происхождения, жалких потомков первых европейских завоевателей Азии и достойных сожаления очевидцев превратностей судьбы и революций в судьбах народов и империй!" (2).
Но, подобно тому, как западные посетители были заинтригованы смешанным этническим составом тиморского общества, точно также европейские исследователи тиморского общества были весьма увлечены вопросом его происхождения. На самом деле, методы и результаты таких исследований, которые начали набирать обороты в первых десятилетиях этого века (ХХ), в такой же степени отражают общие тенденции и дебаты, которые велись в метрополии, как и эволюцию различных дисциплин "естественных наук", особенно физической, культурной и социальной антропологии. В этом отношении заслуживают внимания взгляды викторианцев Уоллиса и Форбса. С другой стороны, Тимор оставался предметом изучения тех, кто исследовал предысторию человечества, стремясь найти звено между австралийскими аборигенами и азиатской миграцией.
Значительная часть дебатов по физической антропологии была подытожена и активно разрабатывалась А. А. Мендесом Корреа в 1944 г., который постулировал, что на Тиморе представлено четыре расовых типа, хотя едва ли один из их сохранил свои характеристики в чистом виде. Это были протомалайцы, дейтеромалайцы (обнаружившие много монголоидных черт), меланезийцы и ведо-австралоиды. В целом, он пришел к выводу, что протомалайцы, или "индонезийский" расовый тип превосходит все прочие. Следующим шел дейтеромалайский элемент (более часто встречавшийся среди женщин), третьим - ведоавстралийский элемент (в изобилии представленный в Суро). Но, утверждал он, это не говорит о полной гомогенности, так как даже в группе протомалайцев можно было выявить австралоидные, европеоидные, индо-меланезийские, айнские и другие черты. К ним относится и загадочное рыжеволосое племя, которое в некотором смысле "открыли" для внешнего мира, среди прочих, Оробес и Осорио де Кастро.
Сделав это утверждение, Мендес Корреа оспаривал точку зрения многих наблюдателей, которые считали, что на Тиморе преобладает негроидное или папуасское или меланезийское влияние. Истинные меланезийцы и папуасы на острове не были обнаружены, хотя некоторые расовые черты или признаки сходства в некоторых группах были выявлены. Даже белу - самая многочисленная группа на острове в целом, - по его мнению, нельзя рассматривать как связанную с папуасско-меланезийским влиянием, но, скорее, с индонезийским типом. Только среди антони Нидерландского Тимора и среди тиморцев Окуси был в изобилии представлен меланезийский элемент, хотя и не в преобладавшем виде. На Португальском Тиморе меланезийский элемент более часто встречался только у женщин Фронтейры и Дили (3).
Как объяснял Гловер, о предыстории восточного архипелага мало что известно до конца плейстоцена, когда начинаются собственно археологические отчеты с находок следов материальной культуры докерамического позднего каменного века, обнаруженных в пещерах Тимора и Сулавеси (около 14000 лет тому назад). Первые раскопки на Тиморе, предпринятые в 1935 г. Альфредом Бюлером и в конце 1950-х гг. Т. Верховеном, позволили установить основные характерные черты позднего каменного века, особенно отмечалось наличие инструментов из необработанного камня. Раскопки, проведенные Гловером в пещерах на краю северного центрального плато около Бакау и в центральных горах между 1966 и 1967 гг., подтвердили отсутствие культурных слоев старше периода плейстоцена. Он пришел к выводу, однако, что примерно 5000 лет назад в экономической жизни обитателей острова произошли перемены, вызванные завозом свиней, коз, собак, обезьян, кускуса и циветта, и наконец, в нашей эре, появлением крупного рогатого скота и оленей. Керамика также появляется в III тысячелетии до нашей эры. Тесла из раковин, рыболовные крючки и бусы из ракушек также появляются в прибрежных стоянках в это время. После 3000 г. до н.э. начинают встречаться определенные новые растения, имевшие важное значение для жизни людей, именно, setaria (могар)гда наичнаютяс сосбтвенно археоло, bagenaria (тыква-горлянка), кокосовый орех, различные фрукты и деревья, и, в самых последних культурных слоях, земляной орех. Но после 1000 г. н.э. в большинстве пещер почти отсутствуют следы обитания. Опираясь на эти свидетельства, Гловер считает, что около 3000 г. до н.э. на остров прибыли занимавшиеся сельским хозяйством мигранты с запад или севера, с появлением которых Тимор вступил в более тесные связи с соседними островами (4).
Отчасти эта миграция, начиная с III-го тысячелетия до нашей эры, совпала с развитием лодок улучшенной конструкции и навыков мореплавания. Она также положила начало процессу взаимного обмена между прибрежными и жившими во внутренней части острова племенными группами, с которыми столкнулись в историческое время европейские моряки. Однако, Гловер обнаружил, что длительный процесс диффузии, который был бы возможен в континентальной ситуации, на Тиморе был исключен из-за его островного положения. В то же время он не смог найти свидетельств первоочередной роли Тимора в заселении Австралии, как считают авторы некоторых популярных теорий.
Туземная политическая система.
Вопрос о туземной политической системе Тимора до прибытия европейцев и даже после этого был предметом многочисленных дискуссий и несколько преувеличен. С одной стороны, тиморское общество вполне вписывалось в рамки сегментированных обществ восточной Индонезии, известных своим отсутствием индианизированных форм царской власти и наличием многочисленных родовых общин, разнообразием языков и политической изоляцией. Согласно Х. Г. Шульту Нордхольту, который провел обширные полевые работы на голландском Тиморе в предвоенный период, ко времени появления первых европейцев на острове существовало политическое объединение, которое стоит рассматривать как унитарное государство. Верховная власть была сосредоточена в ритуальном центре, "дающем невест", и ее разделяли различные общины в силу родственных связей. Хотя центр, главным образом, выполнял функции политической надстройки, он мог также принимать решения, оказывавшие влияние на все общество, именно, в том, что касалось войны, администрации, судопроизводства и ритуала. В центре этой политической структуры находилось королевство Вайвики-Вехале, расположенное в плодородной юго-восточной части западного Тимора, но разделенное между антони и тетум-белу, - раздел, которому соответствовало и языковое деление (5).
Антрополог Джеймс Фокс разъясняет, что влияние королевства Вехале народа тетум-белу, основанное на идее духовного главенства, распространялось более чем на 2/3 острова, объединяя мелкие племенные королевства в единую политическую систему. Оно приобретает еще больший смысл, указывает он, если мы будем рассматривать народ белу с прямыми волосами как потомков последней волны мигрантов малайского типа, обосновавшихся на северном и южном побережьях Тимора в ходе долгого процесса, начавшегося около 3000 г. до н.э., прежде чем они двинулись вглубь острова и подчинили себе курчавоволосых "меланезийцев" антони или "людей сухой земли", - процесс, который, очевидно, происходил прямо до времени появления на острове первых европейцев (6).
Но, как будет рассмотрено ниже, долгая борьба между голландцами и португальцами за лояльность этих мелких племенных королевств, начавшаяся с частичного раздела Вехале в 1642 г., очевидно, разрушила традиционные союзы в такой же мере, как и концепцию единого царства. Примечательно, что в наши дни именно расселившиеся в западном направлении антони доминируют на большей части западного Тимора. Напоминает ли это "пчел, вылетевших из улья", пользуясь метафорой индонезийского историка А. Б. Лапиана для описания раздробления царства? (7) Или концепция единого исторического политического центра на Тиморе является мифом? Посредством тщательных изысканий Лоусон доказывает, что, не умаляя значения общих мифов, ритуальной власти и военных союзов, в результате которых независимые в остальных отношениях королевства включались в единое целое, "не следует недооценивать влияние торговли в процессах, которые принесли некоторым королевствам социальную ценность и могущество". Она продолжает, что "правители, которые могли организовать труд и сбыт сандалового дерева (или других товаров), получали взамен материальные ценности, такие как ткань, рабочие инструменты и огнестрельное оружие, тем самым увеличивая свои возможности приобрести бСльшие престиж и власть, будь то посредством военных союзов или военных действий". Между 1515 и 1650 гг., доказывает Лоусон, распад Вайвики-Вехале - "разлет пчел из улья", пользуясь образным сравнением Лапиана, - привел к тому, что расположенные на побережье королевства (reinos) обогатились в результате новой торговли сандаловым деревом, тем самым ослабив связи с имперской системой, подобной Вайвики-Вехале. Для португальцев было жизненно важным заручиться лояльностью этих "королей", которых они титуловали "rei" или, реже, "regulo" на португальском, или "люраи" на языке тетум, а голландцы - "раджами", - которые контролировали гавани, обладавшие выгодным местоположением для погрузки и поставки сандалового дерева (8).
Как видно из ранних португальских описаний Тимора, во время основания Лифау остров был и долгое время оставался разделенным на две примерно равных части: восточную, называвшуюся "Белос", и западную - "Сервиао". Хотя племена Сервиао первыми признали португальский суверенитет, племена Белу, которые сделали это вскоре после них, в долгосрочной перспективе оказались более верными вассалами (9). Несомненно, также, что изменения, происходившие в местных союзах на протяжении длительного отрезка времени, внесли свой вклад в коллективную память о былом единстве и его распаде, подобно тому, как лузитано-голландский modus vivendi середины 1600-х гг. совпал или, по крайней мере, подкрепил дуалистическую сеть союзов на острове. Например, в 1818 г. французский ученый-авантюрист, побывавший на Тиморе, обнаружил, что остров был аккуратно разделен на два больших государства, или провинции - северо-восточную, называвшуюся Белу, и другую, назвавшуюся Ваикенос или Сервиао. Самые многочисленные из мелких государств - королевства Белу с частью Сервиао-Ваикенос - были данниками или союзниками Португалии, а часть, на юго-западе, лояльна Нидерландам. Даже несмотря на это, как следует из текста, некоторые так называемые лояльные королевства были явно квазинезависимыми или находились в состоянии восстания (10). Но также правда и то, что память об объединении вокруг говорившего на языке ваикено народа сонбаи Сервиао на западе сохранялась на протяжении долгого времени, особенно вследствие того, что верховенство сонбаи как "императора" признавали вассальные королевства.
Трудно понять динамику тиморского общества, не зная системы управления и выдвижения вождей. Связи типа "патрон-клиент" между правителями и подданными подводят к самой сути понимания союзов и изменения лояльности и позволяют объяснить упорство мятежных вождей перед лицом превосходящих сил. Начиная с Элькано, - имеется в виду бесстыдное похищение тиморского принца экспедицией Магеллана, которая, как будет рассказано в следующей главе, зашла на Тимор в 1522 г., - важность установления контактов с местными правителями, раджами или "reis" (королями) ради получения преимуществ, заключения союзов и приобретения сторонников признавали все чужестранцы в своих отношениях с тиморцами, будь то португальцы, голландцы, японцы, австралийцы или индонезийцы.
Комментируя тиморскую концепцию управления, де Фрейсине (Луи де Фрейсине (Louis Claude de Saulces de Freycinet) (1779-1841) - французский мореплаватель, в 1817 г. возглавил экспедицию, отправленную в Южные моря на корвете "Урания", в которой его сопровождала жена, Рози де Фрейсине (1794-1832), оставившая подробный дневник о своем кругосветном плавании. - Aspar) отмечал, что раджи осуществляли "верховную власть" над своими людьми, обладая "une autorite absolue et presque despotique" ("абсолютным и почти деспотическим господством" (фр.)), или, в глазах их подданных, "divine et indelebile" ("божественной и непреходящей" (фр.)) властью. Правила наследования менялись, но были, в принципе, строго наследственными. В отсутствие наследника мужского пола иногда допускался переход верховной власти к женщинам. Следующий ранг в социальной иерархии занимали дато, после них - томогомы и лабо. В этом типичном обществе дописьменной культуры законодательство было основано на традициях и местных обычаях, хотя и модифицированных в некоторой степени путем заимствования определенных китайских или мусульманских правовых понятий. Он (де Фрейсине) далее отмечал, что "реинос" часто образуют оборонительные или наступательные союзы. Соглашения чаще всего заключались на основе семейных связей. Благодаря этому даже короли сравнительно небольших княжеств могли обладать властью над сравнительно обширными территориями (11).
Действительно, губернатор де Кастро, писавший в 1867 г., сравнивал их с "pequenas republicas", или маленькими республиками (12). Проводившая исследования в 1974 г. Элизабет Траубе пришла к выводу, что власть местных вождей народа мамбаи - частью территории расселения которого ранее был Дили - считалась происходящей от "других, более могущественных суверенов", именно, португальских колониальных правителей, чье присутствие в Дили восходило к переносу столицы из Лифау. Она замечала, что в политической теории мамбаи нет традиции иностранного завоевания извне, и они не имели никаких представлений о большом внешнем мире, который окружает их общество. Даже "малайя", тетумский термин для обозначения иностранцев, которые занимали структурное положение посторонних правителей, считались "не иностранцами, но вернувшимися младшими сыновьями земли...". Иными словами, когда португальские суда пришли в гавань Дили, местные старейшины приветствовали португальцев и включили их в состав туземного общества в обмен на связи с внутренними районами острова. Как и Траубе, многие ученые, занимавшиеся историей Тимора, наблюдали различные культурные черты колониальных отношений воплощенными в ритуале. Достаточно упомянуть ритуальное почитание португальских пони и других регалий правительственной власти, в том числе барабана и пик, - практика, которая уходит в прошлое на много поколений (13).
Такое почитание распространялось также на старые португальские письма и документы. Пример этого видел Жерар Франсильон в государстве - преемнике Вехале, в котором он проводил исследовательские работы в 1962-64 гг. В то время Вехале было маленьким княжеством в южной части субокруга Белу в центрально-западном Тиморе с населением в 11000 жителей и самой изолированной из всех территорий, где говорили на языке тетум. Некоторые из этих писем, датированные 1778-80 гг., были адресованы к "Rei Veale", или "великому сеньору Белу". В любом случае,да мамбаи - часттю дений. Наи Бота, великого сеньора Вехале, умершего в 1924 г., оплакивали во всех частях Тимора. Замиренное голландцами только в 1906 г., во время исследовательских работ Франсильона Вехале по-прежнему возглавлялось раджей, которого титуловали "fetor" (от португальского "feitor"), или "korne", от португальского "coronel", или "полковник". Но в то время, как раджи и их современные наследники стали объектом глубокого почитания со стороны народа Вехале и тиморцев других частей острова, Франсильон утверждал, что, с учетом бедственного положения и "запустения" священного центра, имя Вехале и его былая слава были, в конечном счете, более важными, чем их материальное воплощение (14). Траубе подчеркивает то значение, которое придавали мамбаи всему, что было связано со стариной, также как манипуляциями с ними при португальском господстве. В сущности, мамбаи проводили грань между собственными ритуально организованными общинами и теми, что были созданы португальцами, почитая первые как древние королевства или королевства старины. Хотя португальцы считали периодически и ежегодно проводившиеся ритуальные церемонии мамбаи религиозными, они тщательно отделяли их от светских политических структур, введенных колониальными властями. Но мамбаи - которые не испытывали особой любви к португальцам - верили, что когда в 1903 г. португальцы отменили систему сбора дани, которая восходила к началу их появления в Дили, заменив ее подушным налогом, они тем самым делегитимизировали себя. Она (Траубе) пишет: "Когда португальские правители отменили данническую систему, которая вращалась вокруг старых владельцев земли и лесов, они повернулись спиной к тем самым лицам, чьи предки некогда призвали их на Тимор". Короче говоря, легитимизация принимала культурную форму (15). Это - важный пункт, так как на Тиморе при португальском правлении, также как и при других колониальных режимах формы легитимизации, наряду с более радикальными средствами контроля всегда шли рука об руку в создании сетей получения выгод и сотрудничества.
Но насколько это чувство культурной легитимизации со стороны отдельно взятых тиморских общин соотносилось с совокупным понятием "традиции", которая, в отсутствие значимых эпиграфических свидетельств и письменной истории, лучше всего сохранилась в богатой устной традиции тиморцев? Истории коренного населения, написанной на самом Тиморе, не существует, и работы по сбору фольклора начались только в последние десятилетия колониального правления. Как и во многих других дописьменных обществах Азии и Африки, "литература" была представлена в виде стихов или песен. На Тиморе, как выяснил Луис Борте в Бунаке, она могла принимать форму тщательно отделанной повествовательной декламации, обычно имевшей повторы, ритм и аллитерацию, которые также помогали исполнителю запомнить стихи (16). Легенды, такие как миф о сотворении, в центре которого находился образ крокодила, в свою очередь воспроизводились в живописи и в декоративной вышивке, выдержавших испытание временем в тиморском обществе. Как пересказывает Фернандо Сильван миф о крокодиле, который стал Тимором, мальчик помог вернуться в болото крокодилу, который сбился с пути. Хотя у него было сильное искушение съесть своего нового друга, похожий на каноэ крокодил помог мальчику осуществить свою мечту о морских путешествиях, всего лишь изменив облик и размер и став островом, похожим очертаниями на крокодила и покрытым холмами, лесами и реками (17).
Руи Кинатти также передает одно древнее предание или миф о сотворении, который возводит происхождение тиморцев к легендарному морскому путешествию из Малакки через Макассар на Флорес, а затем - к Аматунгу (18). В других версиях этой легенды, таких как те, которых придерживается народ оссу, говорится о миграции с острова, лежавшего между Тимором и Новой Гвинеей. Тиморские мифы и легенды не только дают ключи к происхождению и основанию различных "reinos", но и, как становится ясным из их аннотированного собрания, предпринятого Эдуардом душ Сантушем, также содержат много ценных сведений по истории и этнографии (19).
Из своего опыта пребывания на Тиморе военного времени австралиец Клифф Моррис рассказывал, что декламация легенд и поэзии была искусством, разрешенным для всех. В каждой деревне старики учили молодежь легендам о происхождении клана, но конечными рассказчиками были "Lia Na`ain", или "Na `Lia", что буквально означает "властители слов", или барды, которые могли часами декламировать стихи, никогда не слыханные до них. Моррис отмечал: "Существуют многочисленные традиционные виды поэтического творчества, но самым распространенным был "дадолим", когда каждое стихотворение стоит из двух строк, а каждая строка - из двух фраз. Первая фраза второй строки повторяет значение последней фразы в первой, но иными словами. Вторая фраза второй строки следует тому же образцу" (20).
Хотя Моррис описывал основной способ передачи знаний/фольклора, характерный для дописьменных обществ во всем мире, интересно, что разговорный язык, на котором общаются люди, богат метафорами, впитав в себя символизм анимистического культа, от которого он происходил, - главным образом, дуалистическую концепцию природы.
Туземные религиозные верования и обычаи.
Под португальским господством католицизм до 1975ь г. никогда не исповедовало больше 15-20% населения. Иными словами, католическая церковь на Тиморе сама была вынуждена приспособиться ко многим традиционным культам. Английский антрополог Дэвид Фликс, писавший в 1972 г., отмечал, что хотя многие элементы традиционного ритуала сохранились, аборигенная религия, несмотря на это, быстро приходила в упадок. Каковы были основные черты туземного религиозного культа и верований? На традиционном Тиморе это был "дато-лулик" или "рату-лулик" - общинный священнослужитель или лицо, отправлявшее культ, который выступал в качестве посредника между миром духов, проявлявшихся в таких природных явлениях, как реки, горы, леса и сады. Дато-лулик был главным действующим лицом в обрядах совершения жертвоприношения животного, отмечавших главные события в жизненном цикле тиморцев, включая начало войны и заключение мира. Животные приносились в жертву духам предков и другим духам, которые, как верили, населяли леса, камни и водные потоки.
Другим аспектом тиморской религии был культ реликвий, хранившихся в "ума-лулик", или общинных домах, обычно представлявших собой самое заметное строение в городе. Тотемами племен были животные и растения. Даже кланы считались тотемными группами, члены которых соблюдали определенные пищевые запреты. Как упоминалось, почитание старых португальских пони было существенной частью этой культуры. Охота за головами, также тиморская традиция, была разъяснена только в этом веке. Хотя каннибализм на восточном Тиморе был неизвестен, охота за головами, согласно Фликсу, была одним из тех видов занятий туземного населения, чьим "raison d`etre" (смыслом существования) был тивию их Малакки через Макассар на ФЛорес, сотворении, котоыйр возхвоит происхолждение тимоцрев к лкгендарному моритуальный и социальный престиж. Но когда между воюющими княжествами вновь устанавливался мир, отрубленные головы врагов должным образом возвращались противоположной стороне (21). Также существовала клятва на крови, или "juramento", к которой часто прибегали как к способу скрепления уз верности между племенами или иностранными группами (22). В действительности, как мы покажем в заключении, 400-летнее движение сопротивления тиморцев нельзя полностью отделять от ритуализированной формы военных действий на Тиморе, которая выражалась тетумским словом "футу".
Одна центральная черта культуры, которой уделяли много внимания португальские этнологи, работавшие на Тиморе, - это "barlaque". Из исследований Мануэля Алвиша да Сильвы, католического миссионера, работавшего на Тиморе в 1880-х гг., мы знаем, что этот термин малайского происхождения обозначал союз между "reinos" и подвластными им "sucos", или отдельными лицами. Более чем просто приданое, он казался Айрешу да Силве торговлей или даже "шаманистской" торговлей женщинами по баснословной цене. Она выражалась португальским словом "barlaque" или "vassau humani", где родители невесты назывались "o humani", а мужчина-шаман - "vassau". Цена "vassau" могла доходить до 30-100 буйволов, коней и мечей, тогда как "humani" отдавали взамен такие предметы, как кораллы, корзины и ткани. (Термином "барлакуэ" назывался традиционный обмен подарками между семьями жениха и невесты, предшествовавший свадьбе. Семья жениха обычно дарила буйвола, некий золотой предмет, а также деньги. Семья невесты, в свою очередь, отдаривала семью жениха свиньей и "таис" (тиморское тканое изделие). После обмена "барлакуэ" невеста передавалась жениху, который мог ввести ее в свой дом на правах законной жены. - Aspar. См.: http://timor-leste6.webnode.pt/cultura/barlaque). Для церкви материальный характер этих браков и те гарантии, которыми они скреплялись, представляли определенную помеху для обращения в христианство, как и другие типы связей, происходившие от конкубината (внебрачного сожительства), полигамии - всеобщей на Тиморе, - и таких суеверных или квазиидолопоклоннических действий, как культ мертвых, церемонии по умершим, военные церемонии и т.д. (23)
Лазарович, который проводил полевые работы среди макассаи в области Бакау на северо-восточном Тиморе в 1975 г., рассматривал брак на Тиморе как создание "последующего союза между племенными группами", часть "обширной системы социальных действий, связующих и соединяющих миры живых людей и духов в устойчивом равновесии". Он считал всю эту систему построенной на глубоком желании союза и равновесия, охватывающего весь спектр социальных отношений, будь то брак, передача приданого невесты, сельскохозяйственный ритуал и политическая и судебная организация. Его можно было достичь посредством "взаимодополняющих дуальных оппозиций и аналогичных ассоциаций", например, между тем, кто передает жену и тем, кто ее получает; мужским и женским началом; контролем над рождаемостью - отсутствием контроля; буйволами, конями, мечами - и женщинами, свиньями, тканями, ожерельями, и (особенно) между миром духов (сакральным) и миром живых (мирским). Он приходит к выводу: "Достаточно ясно, что жизнь макассаи пронизана оппозициями, которые упорядочивают социальное поведение" (24). Этот принцип простирался также на географическую среду. Так, в то время как изобилующее отмелями, замкнутое и судоходное северное море, или "тасси-фету", считалось в тетумской космологии женским, южное море, "тасси-мане", с его бескрайними горизонтами и бурными, несудоходными водными просторами представляло мужское начало.
"Вarlaque" и брак, конечно, не единственный социально значимый обряд, бытовавший на Тиморе. Салданья описывал другие ритуализированные церемонии, среди них те, которые совершались при рождении, включая церемонию омовения глаз, называвшуюся "fasematam", и церемонию стрижки волос, носившую название "tesifuk". Кроме похорон, по случаю смерти кого-либо из тиморцев устраивались такие церемонии, как "aifunan mauruk" (большие поминки), проводившаяся спустя неделю после смерти, и "aifunan midar" (малые поминки), проводившаяся спустя десять дней. "Kore metan", или снятие траура, - церемония, проводившаяся спустя год после смерти родственника. Тогда как женщина по случаю траура облачалась в черное, мужчины носили маленький клочок ткани, приколотый к рубашке. Этот лузо-католический обычай был настолько распространенным, что клочок черной ткани выглядел отличительным признаком тиморской идентичности, как я нередко наблюдал во время встреч с тиморцами в 1995 г. в на редкость полиэтничной окружающей среде восточно-малайского штата Сабах. К этим церемониям следует добавить другие обряды, сопровождавшие посев и сбор урожая зерновых культур и кукурузы, которая происходит в "умалике" каждого "умаканна" или клана. Список ритуализированных, или цементирующих общество церемоний возрастет, если мы причислим к ним обрядовую молотьбу стеблей злаков (sama hare), общее строительство домов (dada ai, или доставку бревен), и даже петушиные бои (futu manu) (25).
Кинатти и другие описывали социальные функции таких "estilo", или церемоний, на которых иногда собирались вместе сотни или даже тысячи людей с той или иной области. Такие случаи давали повод для демонстрации великолепных "tais", или традиционных тканых украшений для мужчин, наряду с изысканными металлическими украшениями для тела, и, для женщин - тиморских версий малайского саронга, или юбки, и "кебайи", блузки. Ни одна festa не обходилась без музыки, хоровых или ритмических песен и танцев.
Музыкальным сопровождением, в соответствии с местными условиями, служили макасарские гонги, барабаны, бамбуковые mutes или гитары ручной работы. Стоит отметить похожие на гамеланг оркестры в Окуси и "змеиный танец" в Суаи (26). Можно сказать, что все estilo уходят своими корнями в тиморское понимание сакрального и профанного, мировоззрение, которое не отделяет один аспект традиции от другого, но которое, будучи приспособлено к переменам - главным образом, приходу чужестранцев с их монотеистическими религиями, - коренилось в традициях седой старины, восходящих к смене времен года и сельскохозяйственному ритму, которые дошли до наших дней в форме песен и устных традиций. Все тиморские мифы о сотворении, в основе которых лежал образ крокодила - на который, как говорилось, даже сам остров похож своими очертаниями, - по-видимому, выражают в краткой форме это чувство. По мнению некоторых исследователей, сохранившиеся тиморские верования в духов навевают некое чувство о древнем человечестве в процессе эволюции. Но такие впечатления граничат с непониманием, как покажет последующее изложение.
Язык и этническаяпринадлежность.
Как подразумевалось во Введении, лингвистические и этнические характеристики Тимора отражают длительную историю миграций и смешения людей, принесших с собой различные культурные влияния, главным образом, индонезийцев, пришедших с запада, и меланезийцев, пришедших с востока. Сильно изрезанный рельеф местности, в иных случаях препятствовавший связям между различными группами, создал условия для появления большого числа социальных институтов, включая языковое разнообразие. С лингвистической точки зрения население Тимора принадлежит к двум языковым семьям, одной австронезийской, а другой - неавстронезийской, или папуасской. Тогда как в западном Тиморе доминируют два австронезийских языка - антони и тетум, - на восточной половине острова говорят по меньшей мере на 14 различных языках, включая, кроме тетум, мамбаи, макассаи, кемак, бунак, токодеде, галоли, дагада и байкено (даван). Даже при этом среди антропологов и лингвистов нет согласия в отношении точного количества языков, или даже насчет критериев определения диалекта, особенно, как следовало ожидать, из-за длительного процесса лингвистических заимствований. Более того, лишь несколько языков были изучены, систематизированы или транскрибированы. К ним относятся тетум, тетум-прака, галоли или даваи. В довоенный период были составлены только базовые грамматические наброски языков токодеде, мамбаи и кемак. Базовые этнографические исследования большинства тиморцев систематически не проводились, оставив много неясного в отношении вопросов номенклатуры или этнической принадлежности, языковой и лингвистической близости (27).
Хотя тетум-белу происходил из королевства Вехале, согласно Клиффу Морису, наивысшую концентрацию "туземных" тетумоязычных жителей в восточном Тиморе в колониальный период можно было обнаружить вокруг центрального южного побережья, от Лука на востоке до Аласа на западе. Диалект этой области относится к тетум-лос, его центром является королевство Саморо и город Санбада. Напротив, тетум-терик, на котором говорят на северо-западе восточного Тимора и северо-востоке западного Тимора - это диалект, связанный с тетум-белу. На этом последнем диалекте говорят на юго-западе Восточного Тимора и юго-востоке западного Тимора (28).
Тетум-дили, также известный под названием тетум-прака, был "лингва-франка" (языком международного общения), использовавшимся в колониальную эпоху, и самым предпочтительным диалектом для португальских чиновников, наряду с миссионерами и другими чужестранцами, при общении с тиморцами. Но, в отличие от многих других колоний в Юго-Восточной Азии в признании статуса разговорных языков, португальские власти не предприняли никаких мер, чтобы возвести тетум на уровень языка печати, не говоря уже о многочисленных других менее распространенных языках и диалектах (29).
Но, опять-таки, как подчеркивает Мендес Корреа, подобно тому, как расовая однородность тиморцев могла быть результатом "смешения крови между завоевателями и завоеванными, или между хозяевами и рабами, с экзогамией нескольких племен", так же проблематично выяснить точное взаимоотношение языков и расовых групп, хотя это и не выходит за пределы научных возможностей (30).
Общинный способ хозяйствования.
Шульт Нордхольт объяснил, что, вследствие торговли, народ антони на западном Тиморе вышел из каменного века на сравнительно раннем этапе своей истории. Но несмотря на появление замечательного искусства ткачества или тканей "икат", он счел нужным подчеркнуть, что сами антони так и не открыли ковки железных или же серебряных предметов (31). Но хотя сплав из металлической руды мог быть незнаком тиморцам, это не одно и то же, что сказать, будто бы они совсем не знали работы по металлу. На самом деле, переделка железных предметов, такая, как изготовление хозяйственной утвари и ножей из переделанных корпусов бомб и выплавка металла с использованием мехов, сделанных из бамбука, были специализированным мужским видом деятельности. С другой стороны, искусство серебряных литья, при помощи бамбуковых горнов и глиняных форм для отливки - типично женский род занятий, развившейся в великолепное искусство.
Естественно, производство "икат" и "таис" или шерстяных тканей, требовало высоко специализированных навыков, также как выращивание и сбор урожая хлопка, его очистка, вычесывание, прядение и ткачество. В колониальный период хлопок местного производства ценился выше чем, чем тот, что поставляли китайские торговцы. За исключением производства ткацких станков и станин для них (мужской вид деятельности), ряд технических занятий, связанных с ткачеством, в том числе вышивка "икат", принадлежавших тому или ному роду, составляли исключительно женский род деятельности. На самом деле, обращение тканей в обществе подчинялось многочисленным точным правилам, относящимся к продолжению роду, т.е. рождению, браку, погребению, усыновлению или освящению нового дома. Подобное разделение труда между полами относилось и к производству женских изделий. Изготовление волокна из аренговой пальмы (Arenga) - мужское занятие, тогда как, скажем, плетение корзин декоративных форм - полностью женская работа. Другая ремесленная деятельность, отведенная женщинам - изготовление керамики. Несмотря на трудоемкость процесса, женщины занимались добычей сырья, обжиганием горшка в открытой печи, продажей горшков. В зависимости от местности, этот труд закрепился за женщинами определенных родов (32). В ходе своих наблюдений в 1960-х и 1990-х гг. я установил, что именно женщины продают эти горшки на таких рынках, как в Манатуто и в Бакау.
Напротив, всё то, что связано со строительством домов - рубка и переноска бревен, грубое обтесывание балок, или покрытие кровли листьями аренговой пальмы, - это мужской вид занятий. Само собой разумеется, что специалист-плотник как ритуальный строитель дома должен был хорошо разбираться в местном архитектурном разнообразии в зависимости от провинции. Такое географическое разнообразие в конструкции тиморских жилищ лучше всего уловил португальский этнограф Руи Кинатти, который наблюдал резкое региональное различие, простиравшееся от пирамидального стиля домов в Маубессе до ярко выраженного лаутемского стиля в холмах и плато востока, выделив семь типов основных архитектурных черт и региональной идентичности, - Бобонаро, Маубессе, Букау, Лаутем, Викеке, Суаи и Окуси. Из его исследований и иллюстраций к ним ясно, однако, что функциональная организация пространства в каждом из этих жилищ отвечает комплексу социальных и экономических потребностей, соответствуя жизненному пространству и утвари, социальному статусу, очевидно, и необходимости умилостивить духов. Например, в Окуси были заимствованы дома прямоугольной формы прибрежных районов, сменившие дома конической формы и укрытия внутренней части острова, которые, как убедился автор, проведя ночь в одном из них, относятся к числу самых примитивных на Тиморе (33).
Вплоть до недавнего времени наиболее распространенными орудиями в сельском хозяйстве были палки-копалки и сажальные колы. Но выращивание риса на Тиморе также имело место, хотя и было ограничено определенными зонами. Колесные плуги и даже мотыги использовались редко. Несмотря на это, с ранних времен буйволы нашли свое место в земледелии в качестве "плуга" при поливном рисоводстве. Подобным образом, тиморские пони хорошо адаптировались к человеческой экологии тиморцев и остались поразительным символом их образа жизни. В колониальные времена ни одну длительную поездку по многим из основных дорог или вне их нельзя было совершить без помощи каравана пони. Как наблюдал сам автор в колониальные времена, когда странствовал верхом на тиморском пони из Батугеде в Бамбо и Пантаи Макассар в Осило на территории Окуси, уход за такими пони был специальной профессией. Даже переправа через реки находилась в ведении других специалистов (мужчин), которые взимали за это свою небольшую пошлину.
Вплоть до современности большинство тиморцев было занято в сельском хозяйстве. Оно носило форму либо подсечно-огневого земледелия или выращивания зерновых культур, таких, как кукуруза, светлый картофель, кассава, рис и бобовые в садах вокруг своих жилищ. Португальские описания XVI и XVII вв. сходятся на том, что Тимор был необычайно щедро одарен природой. В классическом описании Пигафетты также говорится, что "только на этом острове и ни в каких иных местах растет белое сандаловое дерево, а также там находятся также буйволы, свиньи, козы, куры, имбирь, рис, фиги, сахарный тростник, апельсины, лимоны, воск, миндаль, турецкий боб и многое другое, равно как и попугаи разных цветов" (34). Даже несмотря на это, учитывая продолжительные сезоны засухи, болезни и голод порой заставляли тиморских земледельцев балансировать на грани выживания. Использование палки-копалки зачастую требовало большого напряжения сил от населения, а оно не всегда их имело вследствие низкокалорийного питания (35).
Охота и собирательство были дополняющими друг друга видами деятельности. Это могло быть не разделенное по половому признаку занятие, такое как собирательство в лесу или на морском побережье. Собирательством часто занимались в "мертвый сезон" сельскохозяйственного цикла. Но, как наблюдал автор на морском берегу провинции Ковалима в 1972 г., охота - мужской вид занятий - могла быть и стилизованной, и ритуализированной. Такова была напоминавшая процессию охота на оленя, в действительности прерванная присутствием автора, вклинившегося где-то между преследуемым оленем и охотниками, образовавшими группу из двадцати человек, некоторые из которых были верхом, а некоторые - пешими, в сопровождении собак. Эта исключительно мужская группа тетумцев, облаченных в великолепные "таис" и несших с собой разнообразное оружие - от примитивно сделанных кустарным способом ружей до копий, длинных ножей и сарбаканов, - прервала охоту, к праведному негодованию автора, из-за его присутствия. Если эта конкретная охота, возможно, не была чисто ритуальным действием, то охоту на кабанов перед посевом риса вполне можно отнести к этой категории (36).
Рыболовство дополняло сельскохозяйственную деятельность, и, как до сих пор можно видеть в Галоле на северном побережье, стало общим видом занятий, или, по меньшей мере, женской деятельностью по извлечению улова из огороженных камнем ловушек для рыбы, сооруженных на выступающих над поверхностью воды прибрежных рифах. Сбор ракушек для продажи на глинобитное предприятие или для использования в строительстве, как это имеет место в Дили, вероятно, более современный вид деятельности. Хотя рыбаки зоны Арейя Бранка принадлежат к группе профессионалов, сбывающих свой улов горожанам, их орудия лова остаются примитивными (сделанные вручную защитные очки и гарпуны с зазубринами или остроги).
Маленькие, внешне кажущиеся неподходящими для плавания по морю челноки и каноэ с балансиром, которые также можно увидеть в Дили и Атеуро, несомненно, имеют индонезийское происхождение и довольно распространены вдоль северного побережья. Рыбная ловля с индивидуальными сетями, такая, как на северо-восточном побережье, - коллективный вид деятельности и одновременно праздник, связанный с миграцией рыбы в устья рек. Совместное вытягивание больших сетей на пляжах Дили, кажется, возникло под португальским влиянием. За несколько недель, проведенных в начале 1970-х гг. на южном побережье острова в Ковалиме и Ваивики и Аманубанге, смежных областях западного Тимора, автора поразило отсутствие рыбаков как на море, так и на реках, хотя, как отмечалось, охотой в этой местности занимались. Несмотря на это, сбор моллюсков и ракообразных на южном побережье дополнял собирательство в лесу (37). Региональное разнообразие человеческой экологии Тимора подмечено в исследованиях тех западных антропологов, которые получили разрешение на проведение полевых работ на Португальском Тиморе в 1970-х гг. Хотя и занимавшиеся больше изучением специфических традиций в местах исследований, большинство из этой группы антропологов, работавших в традициях структурализма, обнаружили определенные черты сходства в уровне социоэкономических и культурных традиций с другими народами восточной Индонезии.
Макассаи из области Куэликау, объект исследований американского антрополога Шеферда Формана, который проводил полевые работы в 1973-74 гг., были тогда народом из примерно 80000 человек, говоривших на неавстронезийском языке и населявших северное побережье горного хребта Матабеан и высокие горные долины восточно-центральной части Восточного Тимора. Он выяснил, что они в основном занимались натуральным сельским хозяйством и животноводством, как правило, выращивая кукурузу и корнеплоды в переходящих по отцовской линии наследования садах. Эта деятельность дополнялась выращиванием риса на тщательно выровненных и орошаемых террасах. Макассаи также выпасали водных буйволов, коз и свиней, и разводили цыплят и бойцовых петухов. Их посевы, домашний скот, наряду с "икат", старинными мечами, стеклянными бусами и несколькими золотыми амулетами составляли все их представлявшее ценность имущество. Макассаи тогда жили в маленьких и далеко отстоящих друг от друга семейных усадьбах, расположенных в хорошо защищенных местах в горах (38).
Элизабет Траубе, которая проводила исследования мамбаи из Альеу в начале 1970-х гг., также отмечала, что в основе их хозяйственной деятельности лежит земледелие с частой сменой полей и скотоводство. Сельское хозяйство включало выращивание риса на сухих участках земли, зерновых культур и корнеплодов. Мамбаи - которых другие этнические группы считали одним из беднейших и "отсталых" народов Тимора - совместно обрабатывали свои огороды родственными группами, пасли водных буйволов, коз и свиней, но использовали их главным образом для церемониального обмена. Небольшие кофейные плантации служили главным источником наличных денег. Подобно другим тиморцам, мамбаи жили в далеко отстоявших одно от другого селениях, в каждом из которых было от 2 до 5 домов (39).
Немецкий агроном Метцнер, который прожил год в округе Бакау-Викеке, изучая методы выращивания продуктов в экологически неблагоприятной зоне, заметил, что во время его исследований происходило расширение площадей рисовых полей, как искусственно орошавшихся, так и получавших влагу только в результате дождей. Но главной зерновой культурой была кукуруза, выращивавшаяся методом подсечно-огневого земледелия, что означало последовательное возделывание нескольких участков земли. Как и на значительной части Тимора, такие основные продукты дополнялись домашними садами, в которых произрастало множество фруктовых деревьев, овощей, клубневых и т.п. (40)
Описывая социальную организацию эма (иностранцы называли этот народ кемак), насчитывавших в колониальные времена 50000 человек, Кламигран писала, что они жили в части центрального Тимора, ограниченной морем на севере, территорией Бунака на юге и западе и мамбаи на востоке. В полевом лагере в Марабо, в горах Кламигран обнаружила систему террасированных полей на склоне горы, возделываемых методов подсечно-огневого земледелия. Основной зерновой кукурузой, которой питались эма, была кукуруза, хотя они выращивали также суходольный и мокрый рис вместе с клубневыми, ямсом и таро. Кроме того, они разводили скот и держали домашнюю птицу. Все дома эма, по наблюдениям Киамигарн, были построены на сваях в соответствии с единым планом. Но расположение главного дома в центре общины служило доказательством концепции эма, считавших, что их территория является "пупом" земли, или находится в священном центре (41).
Чековое рисовое земледелие было исключением и имело место только в определенных экологических условиях. В 1993 г. автору представился случай наблюдать вблизи истинно тиморских рисоводов в Бакау, занимавшихся прокладкой особых желобов, сделанных из известняка, от природного источника воды вниз в долину, которая связывает город с морем. Буйволы, идущие через море грязи по террасированному и окруженному валом рисовому падди, подразумевают существование ранних контактов с другими обществами Юго-Восточной Азии. Тот же тип сельского хозяйства повторялся в большем масштабе на глиняных равнинах реки Манатуто, где сегодня в сезон дождей можно увидеть примитивные методы возделывания риса падди. Водные буйволы (частые жертвы войны) пользовались большим спросом как для ритуальных целей, так и для оплаты выкупа за невесту. Кроме того, тиморцы содержат большое разнообразие домашних животных, свиней, цыплят, балийских быков, лошадей, коз, овец, нуждающихся в строительстве прочных заборов. Но в то время, как управление таким обменом на уровне бартера требовало некоторой степени политической координации, ни один тиморский народ как таковой не был вовлечен в процесс внешней торговли, и поэтому ни одна тиморская торговая каста не достигла уровня находившихся под индийским и исламским влиянием государственных систем, которые существовали к западу от острова. Находясь в сложной экологической обстановке, где доминировал общинный, или, по меньшей мере, родовой способ производства, тиморское общество вступило в долгий период сравнительного социального застоя, отмеченного сравнительно низким технологическим развитием и обособленной от внешнего мира системой обмена и контактов. Тем не менее, это не служит абсолютным препятствием для перемен. Контакты с внешним миром неизбежно, по крайней мере, начиная с первых посетивших остров китайцев, привели к усвоению новых элементов материальной и духовной культуры.
Хотя мы проведем пункт за пунктом анализ этой диффузии и инкорпорации, достаточно привести наблюдения одного иностранца, побывавшего на Тиморе в конце XVII в., Уильяма Дампира. Тогда как Пигафетта, например, оставил без внимания встречающихся почти повсюду тиморских пони, Дампир отнес их к числу домашних животных, завезенных голландцами или португальцами. Так, он был поражен наличием уток и гусей в Купанге, но не в Лифау, тогда как в Лифау он увидел крупный рогатый скот. С другой стороны, в голландском форте выращивался иной вид скота. "Индийская кукуруза", по его наблюдениям, была "обычной пищей" островитян, хотя португальцы и метисы выращивали также определенное количество риса. Дампир также перечислил изобилие фруктов на Тиморе, завоз многих из которых он приписывал голландцам или португальцам, например, тыквы, хотя возможно и то, что Пигафетта также видел многие из этих цитрусовых плодов, возможно, китайского происхождения. В то же время следует отметить элементы материальных изменений в тиморском обществе. Завоз португальцами фитильных ружей также мог стать решающим фактором в осуществлении политических или технологических новшеств, как это произошло после прибытия португальцев на Танегашиме и по всей Японии. Но, как видел это своими глазами Дампир, вместо того, чтобы самостоятельно изготавливать огнестрельное оружие, португализированные общины на островах предпочитали закупать его из Батавии (42).
Что игнорируется в большей части колониальной литературы, в том числе отчетах, написанных путешественниками, - это динамизм "туземной" или базарной экономики. Не вызывает сомнений, что, наряду с монетизированным сектором экономики, который получил развитие в колониальную эпоху, самообеспечение или натуральная экономика составляли основу экономической жизни в колониях. Как подчеркивается ниже, при рассмотрении восстаний, главной чертой колониальной экономики на Португальском Тиморе до настоящего времени была долговечность примитивной экономики, к которой крестьянин-земледелец был вынужден обращаться в неблагоприятные времена, включая войны, восстания, стихийные бедствия, и в качестве протеста против настойчивых домогательств колониальных вербовщиков рабочей силы и сборщиков налогов. Лазарович писал, что в 1975 г. до 1200 макассаи посещали рынки в Осеу. За исключением некоторых продуктов, таких, как табак, он обнаружил, что в большинстве сделок деньги не применялись, происходил только обмен сельскохозяйственных продуктов по известной ставке (43).
Нет сомнений, что "mercado semanal", или еженедельный рынок на Тиморе был более чем просто коммерческим связующим звеном в процессе обмена, будь то бартер или продажа. Это была также социальная точка контактов между тиморцами близких лингвистических групп или изгоев, между тиморцами и не тиморцами, включая китайцев и португальцами. Он служил также местом игр, включая азартные, и петушиных боев. Площадь для петушиных боев затем появилась и в Дили, как только гибко реагирующий на потребности посетителей муниципальный "mercado" счел это соединение коммерции, социального общения, поиска удачи и ритуализированных представлений крайне важным.
Рабство.
Хотя применительно к Тимору было бы некорректно говорить о рабском способе производства per se (как таковом), так как до конца XIX в. никаких плантационных хозяйств, основанных на принудительном труде, здесь не существовало, - несмотря на это, Тимор длительное время был вовлечен в торговлю рабами мужского и женскогко пола, и даже детьми. На самом деле, рабы, которых вывозили на рынки живого товара в Батавии и Макао были, согласно Боксеру, второй самой прибыльной статьей торговли на Тиморе после сандалового дерева, и "постоянная поставка этих несчастных людей" гарантировалась - как будет объяснено ниже - междоусобными войнами Орнаев и да Коста (44). Хотя португальское государство напрмую не принимало участия в этой торговле арбами - во всяком случае, католическая Церковь ей не попустительствовала, - макаосцы, китайцы и, к XVII в., голландцы, - все занимались доставкой тиморских рабов по всему архипелагу. Тиморские рабы использовались голландцами для работ на плантациях мускатного дерева на островах Банда, после их завоевания и фактического истребления коренного населения в 1621 г. (45) Писавший в первых десятилетиях XIX в. де Фрейсине отмечал, что рабы-мужчины на Тиморе стоили от 30 до 40 пиастров, тогда как рабыни, в зависимости от их привлекательности, - до 100 пиастров (46).
Он также отмечал, что в традиционном обществе, где многочисленные мелкие правонарушения наказывались смертью, тех, кто избежал смертной казни, часто обращали в рабство. Военные действия и захват пленников также были одним из источников поступления рабов. Несмотря на это, как узнал де Фрейсине из книги Кроуфорда, на архипелаге существовало несколько категорий рабов, варьировавших от военнопленных до должников, преступников, чужестранцев, или их детей. Но он признаёт, что в домашнем хозяйстве с "рабами" обращались как с домочадцами, с большим уважением, и относились к ним как к членам семьи (47).
Но даже когда региональная работорговля была запрещена, отработка долгов и других формы принудительного труда продолжали существовать. Формы подневольного состояния, несомненно, продолжали существовать до конца португальского колониального правления, обычно в виде домашнего труда. Для понимания этого явления необходимо изложить определенные факты, относящиеся к семье на Тиморе, включая статус женщин и детей. Наблюдения, сделанные А.А. Мендесом Корреа о статусе женщин на довоенном Тиморе, противоречивы. Он утверждал, что за пределами зоны, где миссионерской деятельностью была охвачена значительная часть населения, или где португальские власти более прочно контролировали обстановку, женщина имела "подчиненный" статус. За немногими исключениями, правилом была патрилинейная семья, хотя, как будут приведены примеры ниже, на Тиморе были "королевы", и, в отсутствие потомков мужского пола, права наследования переходили к женщинам. Но хотя внешне женщины были "для своих родителей лишь разновидностью товара", Корреа обнаружил, что они не были совершенно лишены прав. Фактически, в ситуации экзогамии между двумя четко определенными классами отношения между "кланами, поставлявшими мужей" и "кланами, поставлявшими жён", происходили в соответствии со сложными правилами "barlaque" или женитьбы. Например, могло произойти порабощение мужа семьей жены. В любом случае, экзогамия часто включала элементы принуждения (48). Клифф Моррис описывал вариант этой, хотя и носившей более смягченный характер практики, как уподобление "раба" члену семьи (49).
Заключение.
Как описывалось выше, тиморское общество, по сути, соответствовало характерной модели сегментированных обществ восточной Индонезии. Здесь не было свидетельств существования централизованных систем, которые встречались на Больших Зондских островах. Хотя и впитавшее определенное количество культурных заимствований в результате торговых контактов с другими странами, ко времени прибытия первых христианских миссионеров тиморское общество вступило в длительный период застоя. В целом, пользуясь терминологией Валлерстайна, остров Тимор соответствовал обобщающей категории "минисистем", находившихся за пределами мировых систем, основанных на региональном разделении труда и состоявших из нескольких культурных групп. Минисистемы, напротив, были "небольшим системами, охватывавшими ограниченную географическую площадь, в пределах которой делалось всё, что было необходимо для выживания коллектива" (50).
Но, удостоив местных правителей титулом "rei" (короля), португальцы проявили точность. Искусство управления, которое осуществляли "люраи", включало в себя создание коалиций, основанных на взаимных интересах в местных ситуациях, либо против местных врагов, либо вокруг отношений с чужеземцами, участвовавшими в торговле. Как мы подчеркиваем, важно учитывать, что туземная политическая система тесно переплеталась с местными верованиями и обычаями, коллективным способом производства, языковой и этнической принадлежностью, связями с другими группами и, как будет показано ниже, даже средствами ведения войны, тиморской "фуну", длящейся поколениями.
Хотя такие "феодальные" и отсталые обычаи на независимом Тиморе Лоро Саэ не следует оставлять без внимания, к сожалению, многие черты антропологического "настоящего" 1970-х гг., описанные в этой главе, больше не существуют. К 1983 г., если ограничиться одним примером, макассаи, среди которых работал Форман, - или, по меньшей мере, те из представителей этого народа, кто уцелел после этнической чистки, проводившейся индонезийским оккупационным режимом, особенно в Матабейских горах, - были вынуждены выкапывать и есть дикорастущие коренья, в результате чего наблюдался рост болезней и голода, особенно среди женщин и детей. Как засвидетельствовал автор в области Бакау десять лет спустя, немногое изменилось. Форман, Траубе и другие привели горестные доказательство природы и масштаба разрушения туземного тиморского общества после 1975 г. Соответственно, тем большую ценность имеют те наблюдения, которые были сделаны этими скрупулезными этнологами накануне катастрофических изменений - имеется в виду спровоцированная индонезийцами гражданская война, вторжение и оккупация территории, - которые уничтожающим потоком пронеслись по острову в следующие десятилетия. В любом случае, как мы покажем, на протяжении периода португальского господства, как и значительной части индонезийского правления, культурное наследие различных тиморских сообществ, как бы сильно не пытались повлиять на нее государство и миссии, восходит к основам тиморской идентичности и было создано на местной почве.
Примечания к главе 1
1. Elizabeth S. Traube, "Mambai Perspectives on Colonialism and Decolonisation", in P. Carey and G. Carter Bentley (eds.), East Timor at the Crossroads: the Forging of a Nation, Cassell, London, 1995, pp. 41-43.
2. M. F. Peron, A Voyage of Discovery to the Southern Hemisphere, Richard Phillips, London, 1809, pp. 114-115.
3. A.A. Mendes Correa, Timor Portuguesa: Contribuico?es para o seu Estudo Antropol6gico, Minist6rio das Col6nias, Imprensa Nacional de Lisboa, 1944.
4. lan C. Glover, "Тhe Late Stone age in Eastern Indonesia", Indonesia, No. 12, March 1977; and Archaeology in Eastern Тimor, 1966, p. 67, Department of Prehistory, Research School of Pacific studies, ANU, 1986, passim.
5. H.G. Schulte-Nordholt, The Political System of the Antoni, Martinus Nijhoff, The Нague, 1971.
6. James Fox, "Forgotten, neglected but not peaceful. A History of Timor", Canberra Тimes, 27 November 1975 cited in Bill Nicol, Timor: The Stillborn Nation, Visa, Melbourne, 1978, p. 5.
7. A.B. Lapian, "Comments on The Sulu Zone...", статья, представленная на International Symposium Southeast Asia, Kyoto, Japan, 18-20 October, 1996, p. 3.
8. Yvette Lawson, "East Timor: Roots Continue to Grow", University of Amsterdam, MA dissertation, 1989, pp. 41.
9. C. R. Boxer, "Portuguese pl'imor: A Rough Island Story", History Today, I960, p. 352.
10. Cf. L.C.D. de Freycinet, Voyage autour du monde, execute Sur les corvettes S.M. I'Uranie et la Physiciennependant les annifes 1817-1820, Paris, 1827, pp. 553-555.
11. lbid., pp. 705-712.
12. Affonso de Castro, Aspossesso esportuguesas na Oceania, Imprensa Nacional, Lisboa, 1 867, p. 17.
13. Elizabeth S. Traube, Cosmology and Social Life: Ritual Exchange among the Mambai of East Timor, University of Chicago Press, Chicago, 1986. pp. 52-53. and see "Mambai Perspectives on Colonialism and Decolonization", pp. 42-58.
14. Gerard Francillon,"Incursions upon Wehale: A Moderll flistory of an Ancient Empire", J.J. Fox (ed.), The Flow of Life: Essays on Easternlimor, ftarvard University Press, Cambridge, 1980, pp. 249-258.
15. Traube, "Mambai Perspectives..."
16. Louis Berthe, Bei Gua, Itinirairede anceAtres.. mythes des Bunaq de Timor, Centre national de la recherche scientifique, 1972.
17. Fernando Slyvan, Cantolenda Maubere the legends of the Mauberes, Borja da Costa Austronesian Foundation.
18. Ruy Cinatti, Leopoldo Almeida and Sousa Mendes, Arquitectura timorense, Instituto Investigagao Cielltifica Tropical, Museu de Etnologia, Lisboa, 1987, pp. 10-1 1.
19. Eduardo dos Santos, Kanoik: Mitos e Lendas de limor, Ultramar, Lisboa, 1967.
20. Cliff Monis, A Traveller A Dictionary in Tetun-English and English-Tetun from the land of the Sleeping Crocodile: East Timor, Baba Dock Books, Frankston, 1972, p. 10.
21. David ilicks, "Timor-Roti" in Frank M. Lebar (ed.), Ethnic Groups of Insular SoutheastAsia, Vol. 1, HRAF Press, New Haven, 1972, p. 102.
22. Cf. Joao Mariano de Sousa Saldanha, The Political Economy of East Timor Development, Pustaka Sinar Harapan, Jakarta, 1994, pp. 75-6 о концепции "juramento".
23. Manuel M. Alves da Silva, "Relat6rio", A Voz do Crente, 30 do Julho 1887.
24. Toby Fred Lazarowitz, "pllhe Makassai: Complimentary Dualism in Timor", Ph.D. dissertation, SUNY,1980.
25. Saldanha, The Political Economy of East Timor, pp. 74-77.
26. Ruy Cinatti, Leopoldo Almeida and Sousa Mendes, Arquitectura timorense.
27. Hicks, Ethnic Groups, p. 93.
28. Cliff Morris, A Traveller Dictionary, p. 8.
29. Историческое развитие языка тетум и особенно тетум-прака лучше всего показано у Geoffrey Hull, "A Language Policy for East Timor: Background and Principles", в его Time to Lead the Way. FJTRA, Melbourne, 1 996, pp. 38-59. Хотя, как отмечалось, в язык тетум с XIV в. вошло определенное количество заимствований из малайского в результате ранних контактов с мусульманскими купцами, стоит отметить, что еще в 1867 г. губернатор де Кастро указывал, что в тетум вошло много португальских слов, особенно относящихся к предметам, появившимся после "завоевания". Affonso de Castro, As Possesso?es Portuguezas na Oceania, Lisboa. Imprensa Nacional, 1 867, p. 328. Хулл не упоминает этот факт, но сегодня, так как область распространения бахаса-индонезийского языка расширяется на восточный Тимор, в языке тетум существует тенденция включать больше слов индонезийского происхождения за счет португальского.
30. Mendes Correa, limor Portugue's, p. 192.
31. Schulte-Nordholt, The Political System of the Antoni.
32. Povos de limor, Fundaeao Oriente, Lisboa, 1992.
33. Ibid. И смотри Ruy Cinatti, Leopoldo de Almeida, Sousa Mendes, Arquitectura timorense.
34. Pigafetta, Magellan 3g Voyage, p. 141.
35. Schulte-Nordholt, The Political System of the Antoni.
36. Еще одно описание охоты на Тиморе можно найти в: de Almeida, "Нunting and Fishing in Timor", Proceedings of the Ninth Pacljic Science Congress, 1957, Vol. 3, 1963, pp. 239-24.1, перепечатано в: О Oriente de Expressa?o Portuguesa, Fundagao Oriente, Centre de fistudos Orientals, Lisboa, 1994, pp. 467-469.
37. Ibid., Luis Filipe Thomaz, Notag sobYle a m'da man'tima em Timor, Centre de Estudos de Madnha, Lisboa, 1977.
38. Смотри Forlnan, "Descent, Alliance, and Еxchange Ideology among the Makassae of East Timor", in I.J. Fox (ed.) The Flow of Life: Essays on Eastern Timor, Harvard University Press, Cambridge, 1980, pp. I 52N177.
39. Traube, Cosmology and Social Life.
40. Joachim K. Metzner, Man and Environment in Eastern Timor, Development Studies Centre, Monograph No.8, ANU, Canberra, 1977.
41. Brigitte Clamagirand, "The Social Organization of the Ema of Timor", in James J. Fox (ed.), The Flow of Jife: Essays on Eastern Timor, Harvard University Press, Cambridge, 1980, pp. 134-151.
42. William Dampier, A Voyage to New Holland: me English Voyage of Discovery to the South Seas in 1699, Alan Sutton, Glouster, 1981, pp. 172-186.
43. Lazarowitz, "The Makassai", p. 72
44. Charles R. Boxer, Fidalgos in the Far East, 1550-1770, Martinus Nijhoff, Тhe Hague, 1948.
45. John Villiers, East of Malacca, Calouste Gulbenkian Foundation, Bangkok, 1 985, p. 67; AHU, Macao I ex 3 doc No.4, 1748, "Bishop of Macau, D. Frei Нilario of Santa Rosa to D. Joao V".
46. de Freycinet, Voyage, p. 693. Есть некоторая ирония в сухом перечислении французом фактов о рабстве, особенно когда он сам принял в Дили от губернатора в дар мальчика-раба, уроженца "реино" Фаилеор, которому было 6-7 лет. Этот мальчик, крещеный под именем Жозефиньо, умер в возрасте 16 лет в Париже. Историю рассказала жена де Фрейсине, Рози. См. Mamie Bassett, Realms and Islands: The World Voyage of Rose de Freycinet in the Cowette Uranie 1817-1820, Oxford University Press, London, 1962, p. 107. Портрет Жозефа Антонио также представлен в этой книге.
47. de Freycinet, Voyage, p. 708.
48. Mendes Correa, Тimor Portugue's.
49. Morris, A Traveller Dictionary, p. 16.
50. Wallerstein, The Politics of the World-Economy, 1998.