Афонсу д`Альбукерке, который теперь стал губернатором Индии, в то время исполнилось 56 лет; по меркам современной ему эпохи, он был уже стариком. Он участвовал в двух португальских экспедициях против мусульман, в которых хотя и проявил себя с лучшей стороны, но все же не стяжал особой славы; в 1503 г. он также, как упоминалось выше, командовал эскадрой, направленной из Португалии в Индию и по этому случаю успешно очистил территорию Кочина от врагов; ему также приписывали заслугу, что он был одним из тех, кто избрал Дуарте Пашеку главой осажденного гарнизона. Но, сопоставляя все известные данные, следует отметить, что ничто в его предыдущей карьере не предвещало того блеска, который окружил его имя во время пребывания на посту губернатора Индии.
Как только Алмейда покинул Кочин в 1509 г., маршал Коутиньо убедил Альбукерке помочь ему выполнить приказы короля, разгромив Каликут. Новый губернатор, а также те люди в его окружении, которые хорошо знали Индию, были противниками нападения; захват города, возможно, принес бы португальцам некоторую добычу, но они не имели намерения удержать Каликут в своих руках, и уничтожение домов, из которых он состоял, по большей части представлявших собой крытые соломой хижины, не смогло бы подорвать могущество саморина. Тем не менее, как объяснил маршал на совете, приказы короля были четкими и недвусмысленными, и не допускали обсуждения; совету надлежало только решить, каким способом будет вестись атака. Саморин в это время случайно отсутствовал в Каликуте, но, несмотря на то, что планы нападения держались в секрете, у горожан осталось достаточно времени после того, как они узнали о замыслах португальцев, чтобы принять все необходимые меры для защиты города. Португальский флот в составе 30 корабле с 1800 человек на борту вышел в море 2 января 1510 г., и Коутиньо, в соответствии с полученным от короля патентом, сразу взял на себя верховное командование над экспедицией. Кроме сильного морского прибоя, нескольких рыбачьих хижин на берегу и густых зарослей пальм с кораблей мало что было видно, разве что еще дозорная вышка на сваях, которую португальцы назвали "кераме", где время от времени останавливался саморин. (1) Согласно плану Коутиньо с 300 солдат должен был высадиться к северу от "кераме", а Альбукерке с 200, - к югу. Оба отряда должны были встретиться в "кераме" и затем, при необходимости, войти в город, - но при всех обстоятельствах честь первенства оставалась за маршалом.
Охваченные боевым порывом, португальцы облачились в доспехи и всю ночь сидели в лодках, отвечая на вызывающие крики врагов; когда на рассвете прозвучал сигнал к атаке, они, конечно, уже устали. Коутиньо, шлюпки которого отнесло слишком далеко на север течение и вдобавок обремененный пушками, добрался до "кераме" только после того, как это место после ожесточенной схватки занял Альбукерке. Некоторая добыча, которой домогался маршал, была снесена в его лодки, (2) - но когда он сошел на берег, то, вскипев от гнева, приказал выбросить ее за борт, сказав, что ему стыдно сражаться с голыми чернокожими, которые при его появлении сразу бросились наутек, подобно козлам. Он отдал свой шлем и копье пажу, потряс в воздухе дротиком и сказал, что он обязательно поведает королю о своих приключениях в Индии и о том, как он захватил дворец саморина с одной тростинкой в руке и ермолкой на голове; еврею Гашпару было приказано указывать дорогу, (3) и, несмотря на увещевания Альбукерке, Коутиньо выступил в путь. Дворец находился на расстоянии трех миль; ведущая к нему дорога проходила по лощине, на высоких склонах которой стояли дома; жара и пыль были удушающими. Португальцы вели непрерывную перестрелку с врагами, появлявшимися на вершинах откосов и на каждом перекрестке, но в конце концов пробились ко дворцу, расположенному на возвышенности, где они смогли хотя бы отдышаться. (4) Разделившись на группы, они бросились грабить дворец и побросали даже оружие, чтобы побольше унести; в результате безоружные, шатающиеся под тяжестью добычи португальцы был перебиты врагами.
Между тем Альбукерке приказал поджечь город, чтобы отвлечь внимание врагов, и, следуя за маршалом, помешал наирам забаррикадироваться в одной из частей дворца. Тревожные сообщения заставили Коутиньо осознать, как опасна занятая им позиция. Наконец Альбукерке начал с боем пробиваться обратно на берег, а маршал следовал за ним; Коутиньо был тучным человеком, а полуденная жара, - очень сильной; поэтому он сбросил кирасу и с трудом закрывался от стрел своим щитом. Пока португальцы еще могли тащить с собой пушки, это удерживало врагов на расстоянии; кода же дорога оказалась заваленной камнями и толстыми ветками, и португальцы были вынуждены бросить орудия, то наиры и мусульмане взяли их в кольцо и устроили беспощадную резню, в которой Коутиньо и все его спутники расстались с жизнью. (5) Альбукерке поддерживал среди своих людей порядок и всюду, где видел врагов, вступал с ними в схватку; когда он услышал, что маршал попал в беду, он попытался вернуться, но поток беглецов увлек его к побережью. Раненный стрелой в левую руку (6) и мечом в голову, Альбукерке понял всю бессмысленность дальнейших усилий; его знаменосец был убит рядом с ним, и его несли с поля боя на небольшом круглом щите. Альбукерке, проявив похвальную предусмотрительность, оставил в лодках сильную охрану, и с их помощью раненых быстро перенесли туда. В этом катастрофическом сражении португальцы потеряли 300 человек убитыми, из них 70 фидальго, и 400 ранеными, из которых многие впоследствии скончались или остались калеками на всю жизнь. Ущерб, причиненный саморину, был, конечно, велик, но он оставил за собой поле боя, захватил знамя маршала и почти все оружие португальцев, как наступательное, так и оборонительное.
Альбукерке должен был теперь восстановить дисциплину, изрядно расшатанную тем неприкрытым благоволением, которое его предшественник Алмейда проявил по отношению к мятежным капитанам, и укрепить моральный дух солдат, подорванный поражением в Каликуте. К счастью, общее мнение признало, что в ошибочном нападении на Каликут его вины нет. Смерть Коутиньо также в определенном смысле оказалась ему на руку, позволив удержать при себе его корабли и солдат, которые в противном случае должны были вернуться в Португалию. Альбукерке с присущей ему энергией с головой погрузился в работу по реорганизации: он сплотил солдат в хорошо обученные отряды и выписал из Португалии офицеров, чтобы тренировать их; он изгнал расхлябанность из всех правительственных служб; (7) он выдал много пропусков мусульманским судовладельцам, чтобы они могли свободно торговать всеми товарами, кроме специй; он находил время заниматься всем без исключения. Как все люди, работающие с полной отдачей сил, он не отдыхал сам и не давал покоя своим подчиненным ни днем, ни ночью, словно поражение в Каликуте побуждало его к дополнительному напряжению сил.
Два губернатора, обладавших независимой юрисдикцией над территориями к западу и к востоку от Индии, испытали немалые затруднения, хотя и разного порядка. Дуарте де Лемос находился в пределах собственных владений вне Аравии, где отсутствовала всякая защита, и ему не оставалось ничего другого, кроме как заниматься морским разбоем. Он не мог получить какой бы то ни было помощи от Альбукерке, и когда его суда стали настолько гнилыми, что едва могли держаться на плаву, а команда так ослабела от нехватки свежей пищи, что с трудом могла ими управлять, он направился в Индию. Другой губернатор, Диого Лопиш де Секейра, столкнулся с настоящими бедствиями, поскольку он был человеком праздным и беззаботным. В Малакке он получил одно за другим предостережения от капитанов китайских джонок, с которыми он успел подружиться, и от малайских женщин, живших на побережье, что против его эскадры готовится нападение, но он не принял никаких мер предосторожности и позволил малайцам отвести прочь шлюпки под предлогом того, что они хотят нагрузить их товарами для своего португальского "гостя"; когда же оставшиеся на берегу моряки и находившиеся в фактории португальцы оказались отрезаны от всякой помощи с кораблей, малайцы совершили на них нападение. Франсишку Серрано, друг Магеллана, был одним из тех немногих португальцев, находившихся на берегу в момент нападения, которым посчастливилось добраться до кораблей, и то лишь потому, что Магеллан и несколько других моряков спустили на воду единственную шлюпку, оставшуюся на флоте, и спасли его; 60 португальцев были убиты, а 33, включая Руи д`Араужо, фактора, захвачены в плен. Малайцы отказались вернуть пленников; высшие офицеры эскадры, посовещавшись, приняли решение, что без лодок любая попытка атаковать малайцев обречена на неудачу, и флот отплыл прочь, предоставив своих товарищей собственной участи. Из 5 кораблей только 2 вернулись в Индию, и силы Лопиша де Секейры оказались бы еще меньшими, если бы не преданность Магеллана. Когда португальская флотилия стала на якорь у побережья Суматры, то одну из китайских джонок, не имевших своего якоря, привязали к кораблю Секейры; но тут на эскадру обрушился внезапный шквал, и Секейра перерезал канат, тем самым неизбежно обрекая на гибель находившихся на джонке моряков, если бы Магеллан снова не спас их, рискуя жизнью. (8) В январе 1510 г. Секейра прибыл к побережью Индии, и, узнав, что губернатором стал Альбукерке, направился на своем корабле прямиком в Португалию, а два других послал в Кочин.
К концу января 1510 г. Альбукерке собрал флот из 23 кораблей и 1200 португальских солдат; он ни с кем не делился своими планами, позволяя считать, что целью готовившейся экспедиции был Ормуз и Красное море. Очень сомнительно, однако, действительно ли он вынашивал такую идею, поскольку, едва только вступив в должность, он навлек на себя язвительные насмешки сторонников Алмейды, отправив разведчиков промерить глубину воды на фарватере, ведущем в гавань Гоа; кроме того, пока де Лемос пребывал на востоке, Ормуз и Красное море находились в зоне его юрисдикции, и т.к. любая неудача де Лемоса должна была сразу же привести к сложению его полномочий, Альбукерке вряд ли был склонен оказывать помощь в его предприятиях. После встречи с Тимоджей, который уже упоминался в главе, посвященной правлению Алмейды, проект нападения на Гоа был вынесен на совет капитанов и принят к исполнению. Момент был подходящим. Юсуф Адил-шах, который завладел городом почти за 40 лет до этого, только что скончался и, как то было в обычае, все соседние владетели готовились "прощупать" силу его преемника, Исмаила Адил-шаха, который под грузом одолевавших его забот не имел времени заниматься делами Гоа. Город Гоа стоит на острове, образованном несколькими протоками с соленой морской водой, которые перерезают узкую полосу суши, отделяющую горную цепь Западных Гат от моря. Почва здесь плодородная, и местоположение города позволяет легко защищать его от всякого нападения с моря. Гоа, находясь в середине западного побережья Индии, был во дни преобладания на море кораблей с легкой осадкой исключительно благоприятным местом для основания колонии; именно это и входило в планы Альбукерке.(9)
Первый захват города произошел без всяких трудностей. Флот стал на якорь у отмели, и племянник Альбукерке дон Антонио де Норонья отплыл с несколькими шлюпками исследовать канал. Обогнув мыс, португальцы неожиданно оказались под стенами маленького форта, который они тотчас же захватили, - к удивлению и победителей, и побежденных. Хотя форт был расположен в некотором отдалении от города, его захват произвел такой эффект, что Гоа немедленно капитулировал, и 1 марта Альбукерке совершил торжественное вступление в город. Добыча была значительной: кони, слоны, и судостроительная верфь, на которой 16 кораблей уже были полностью построены, а 8 - частично. Тимоджа был назначен тханадаром города - весьма выгодная должность, т.к. к нему стекались все штрафы с преступников, но старый пират слишком сурово обращался с мусульманами, и по их особой просьбе над ними был поставлен глава из числа их единоверцев.(10)
Два месяца ушли на освоение новоприобретенной колонии, когда по городу распространились слухи, то вблизи границы показались идущие на Гоа войска Исмаила Адил-шаха. Вдобавок к этому португальцы начали ворчать, что из-за дождей оказались отрезаны от мясных котлов Кочина. Альбукерке приказал казнить мусульманского кади (судью), который задушил другого мусульманина, чтобы помещать ему обратиться в христианство. Казнь, возможно, была законной, но мусульманская община разгневалась и тайно приняла сторону Адил-шаха. Этот принц поспешно заключил мир со своими врагами на материке, и в начале сезона муссонов лично возглавил свои войска в походе на Гоа, чтобы отбить город у португальцев. Он горел желанием избавиться от португальского присутствия, и даже добровольно предложил выделить место под отстройку крепости, чтобы не доводить дело до сражения, но Альбукерке ответил решительным отказом.
Через протоку, отделявшую остров Гоа от материка, можно было в нескольких местах переправиться вброд; обеспечить защиту такой границы можно было только в том случае, если офицеры, отвечавшие за оборону, действовали слажено, но этого не произошло, и Альбукерке, сам впервые столкнувшийся с таким способом ведения военных действий, не сумел использовать свои силы наилучшим образом. В темную дождливую ночь на 16 мая враги переправились через протоку, и артиллерия, защищавшая броды, попала к ним в руки, после чего все население восстало против захватчиков, даже лавочники достали спрятанное оружие, чтобы обратить его против португальцев. К 23 мая город оказался беззащитным, и вражеские лодки вошли в фарватер, чтобы перерезать путь к отходу для португальских кораблей. Альбукерке, взбешенный изменой горожан, перед тем, как оставить Гоа, хладнокровно приказал перебить предводителей мусульман, а также их жен и детей, которых он собрал в качестве заложников. Он пощадил только несколько богатых мусульман, чтобы потребовать с них выкуп, самых красивых женщин, чтоб выдать их замуж за португальцев, и некоторых детей, чтобы обратить их в христианскую веру. Альбукерке задержал продвижение врагов по улицам Гоа, разбросав на их пути драгоценности, которые те бросились собирать, (11) что позволило португальцам, хотя и не без тяжелых потерь, все же добраться до своих кораблей.
Альбукерке был пойман в ловушку: Гоа был во вражеских руках, береговые батареи держали под прицелом якорную стоянку, и юго-восточный муссон препятствовал португальской эскадре уйти через отмель; сами пушки, установленные на батареях, были теми же самыми, которые португальцы потеряли у бродов. Несколько следующих недель были временем большого испытания; одна из орудийных батарей была неожиданно снесена самим врагами, и благодаря этому португальцы получили временную передышку, но лишь для того, чтобы вскоре оказаться перед угрозой голодной смерти. Они освободили нескольких пленных мусульман в обмен на пищу, но пайки были урезаны до четырех галет в день. Адил-шах снарядил лодочную флотилию, чтобы напасть на португальские корабли; ответный удар Альбукерке принес полный успех, но в разгар победы его племянник, дон Антонио де Норонья, получил смертельную рану. Смерть Антонио де Нороньи оплакивали на всем флоте, поскольку он часто выступал в качестве посредника между губернатором и теми, на кого обрушивались внезапные вспышки его гнева; он был "смелым, рассудительным и дружелюбным со всеми, так что даже те, кто находился в самых неприязненных отношениях с Альбукерке, неизменно оставались его друзьями". Сразу уже после этого португальцы столкнулись с новой проблемой, в которой совет де Нороньи мог бы оказаться очень кстати. Поскольку Альбукерке обнаружил, что присутствие на кораблях мусульманских женщин приводило к разложению дисциплины, он перевел всех их на флагманское судно. Некий Руи Диаш, человек благородного происхождения, был схвачен во время любовного свидания с одной из пленниц; он приплыл ночью со своего корабля на флагман, чтобы увидеться с ней. Альбукерке приказал его повесить, и Диаша вздернули на рее, но не раньше, чем несколько капитанов подняли открытый мятеж. (12) Альбукерке пригласил трех самых крикливых из них к себе на флагман, для того, чтобы они увидели полномочия губернатора: "Вот мои полномочия", - сказал он, выхватив меч; он заковал всех троих в железо и отдал командование над их судами другим офицерам.(13)
4 августа Альбукерке со значительным риском вывел свои корабли с рейда Гоа, - все, кроме одного, "Флор дель Мар", которое село на мель. Его команда была готова покинуть судно, но Альбукерке, игнорируя увещевания окружающих, привязал ее канатом к своему кораблю и оставался на месте до тех пор, пока следующий прилив не снял "Флор дель Мар" с отмели.
Альбукерке имел все основания для того, чтобы впасть в отчаяние: его карьеру в Индии пока преследовали сплошные неудачи; изгнанный из Ормуза вследствие мятежа своих же капитанов, потерпевший поражение в Каликуте в результате ошибочных действий другого, в Гоа он мог обвинять в неудаче только самого себя. В то же время, в течение утомительного ожидания на рейде Гоа он выковал среди своих подчиненных железную дисциплину, которая в последующие несколько лет его жизни позволила ему добиться успеха.(14)
В 1510 г. три флотилии отплыли из Португалии в Индию: одна под командованием Диого Мендеса направилась в Малакку и была независима от Альбукерке; вторая была сформирована из грузовых судов авантюристов, которые не могли помочь ему; третья держала путь на Мадагаскар; никто не собирался помогать Альбукерке. Но даже в этих затруднительных обстоятельствах Альбукерке нашел возможность усилить свой флот. У Дуарте де Лемоса было немного кораблей, которые к тому же едва могли держаться на плаву, а их командир создавал трудности своими щепетильными претензиями; но он получил приказ возвращаться в Португалию, и Альбукерке присвоил его суда и отремонтировал их. Некоторые корабли, направлявшиеся в Малакку в составе эскадры Диого Мендеса, находились в частной собственности их владельцев, но, невзирая на это, Альбукерке решил задержать их и оставить у себя на службе. Он начал красочно расписывать Мендесу трудности, с которыми ему предстоит столкнуться, и затем поманил его надеждой, что если Мендес поможет в отвоевании Гоа, то он, Альбукерке, с свою очередь окажет ему поддержку в нападении на Малакку. Диого Мендес, чьи силы были слишком малочисленны, чтобы в одиночку решаться на такое предприятие, как захват Малакки, клюнул на наживку и согласился помочь Альбукерке, а затем он, его капитан и кормчие принесли присягу, что не покинут Индии без разрешения Альбукерке и будут ему во всем подчиняться. Когда Диого Мендес понял, что его одурачили, ему оставалось лишь патетически жаловаться, и Альбукерке позволил ему изложить свои протесты в письменной форме, но так и не вернул флотилию. Альбукерке теперь стал фактически, как вскоре и по имени, губернатором всего Португальского Востока.
Альбукерке отплыл из Каннанора 3 октября с эскадрой из 28 кораблей и 1700 человек (15) на борту, чтобы атаковать Гоа. В Хонаваре он едва не лишился своего флота, поскольку, когда он и главные офицеры съехали на берег поужинать с Тимоджей, чтобы отпраздновать свадьбу последнего, на море разразился внезапный шторм, который в течение трех дней не позволял им вернуться, и даже после этого они потеряли две лодки и 30 человек, включая одного из секретарей губернатора. Исмаил Адил-шах доверил оборону Гоа своему военачальнику Расул-хану с гарнизоном из 8000 воинов; сам он был вынужден покинуть город, получив требующую его присутствия весть о захвате Райчура райей Виджаянагара (скорее всего, ошибка. Райчур был захвачен правителем Виджаянагара Кришна Дева Райей только в 1520 г. - см. Р.Сьюэлл, "Виджаянагар - забытая империя", глава 11. - Aspar). Португальцы находились в нерешительности, боясь, что они не смогут взять город, а если возьмут, то не смогут удержать, и Альбукерке приказал сжечь все корабли, чтобы показать солдатам, что у них есть лишь один выбор - победить или умереть.
Защитные сооружения города были укреплены, особенно суда, которые были вытащены на пляж из верфи и защищены частоколом, построенном на этом участке параллельно городской стене, а с другого конца, делая изгиб, примыкавшего к ней. Единственный путь сообщения с городом, за исключением того, что проходил через закрытый таким образом внутренний двор у другого конца частокола, вел через узкую дверь; Альбукерке построило свой план атаки на этом уязвимом месте. С наступлением ночи, 24 ноября, португальские корабли подошли ближе к городу, создав угрозу обращенной к морю его части к востоку от укрепления; они преследовали двоякую цель: отвлечь на себя вражеские силы, поспешившие к этому месту, чтобы отразить мнимую атаку, а также помешать любому подкреплению войти на верфь с восточного конца. Атака на укрепления началась утром 25 ноября, в день Св.Екатерины. Сам Альбукерке с отрядом в 600 человек занял позицию на небольшом холме, где теперь стоит приходская церковь Розарии; его отряд почти не принимал участия в сражении, но он удерживал западный конец частокола и препятствовал подходу подкреплений, тогда как флот запер восточный конец. Защитники укрепления могли, следовательно, получить подмогу только через узкую дверь в стене. Между тем португальцы собрали под своим знаменем около 3000 человек, считая вооруженных рабов, и 1600 из них во главе с Жуаном де Лима и Мануэлем де Ласердой атаковали частокол и разрушили его. Беглецы заблокировали одну дверь, и португальцы помешали закрыть ее, вогнав рукоятки пик в ее скобы, тогда как некоторые из них забрались на стену через амбразуры, и отсюда, ударив защитникам в тыл, отбросили их прочь; затем португальцы ворвались в город и после затяжных уличных боев окончательно овладели им. В течение трех дней в Гоа шла резня: индусов пощадили, но мусульман, - мужчин, женщин и детей, - убивали либо поодиночке, либо сразу скопом, загоняя в мечети и сжигая их там; даже горцы с Гат отказались нападать на беглецов, и преследование со стороны Гоа продолжали местные отряды, возглавляемые преступниками, поскольку это было опасным занятием, и в случае их смерти, о них никто бы не сожалел; общее число убитых простиралось до 6000. (16) Португальцы потеряли 40 человек убитыми и 200 ранеными, среди первых был брат Жуана де Лимы, Жеронимо, который возглавлял пакующих. Раненный стрелой в грудь, он упал; брат бросился ему на помощь: "Иди своим путем, брат, - остановил его умирающий, - а я последую своим". Его брат вернулся в бой, а Жеронимо вскоре скончался. Награбленная добыча была относительно невелика, поскольку Гоа выполнял преимущественно функции крепости.
Альбукерке не сидел сложа руки; в течение недели после захвата города, 1 декабря, он заложил основания новой крепости. (17) Городские стены были восстановлены, построена больницы, на содержание которой были выделены доходы с земель, принадлежавших прежде мечетям, и создана часовня Св.Екатерины. Стены всех этих зданий были сложены из глины, а крыши покрыты соломой; все убранство часовни составлял единственный алтарь и грубо намалеванные на стенах фрески; из-за страха перед пожаром церковную утварь поместили в каменной части форта, и там же служились мессы. Поскольку предложение вернуть Тимоджу на прежний пост градоначальника встретило решительный протест со стороны всех португальцев, Альбукерке поручил ему возглавить ряд пиратских акций, выделив для некоторых из них корабли, которые он держал для личной безопасности, и некий Малхар Рао, родственник раджи Хонавара, был назначен вместо него; таможенные подати и начальство над городской стражей приносили ему 14000 ф.ст. годового дохода. (18) Диого Мендес продолжал слать жалобы, но поняв, что они остаются бесплодными, он и двое его капитанов решились на тайное бегство. Однажды ночью они скрытно отплыли с наступлением отлива; утром их отсутствие было обнаружено, и Альбукерке послал свои галеры им вдогонку. Они были настигнуты, задержанные в море встречным бризом; с галер Альбукерке открыли огонь, и на корабле Мендеса было убито два человека, а фалы парусов - снесены напрочь; тогда на трех кораблях подняли белый флаг, и их привели обратно на якорную стоянку. Альбукерке приказал повесить двух кормчих; (19) Диого Мендес и другие офицеры были приговорены к высылке в Португалию; такие крутые меры, принятые по отношению к человеку, наделенному полномочиями самим королем, со стороны Альбукерке были продиктованы безусловной необходимостью. (20) Португальцев на Востоке были слишком мало, чтобы раздроблять управление ими, и стоит отметить, что в течение следующих 60 лет португальская корона больше ни раз не предпринимала подобной попытки.
Наведя некоторый лоск в администрации Гоа, Альбукерке собрал свои войска для экспедиции против Малакки. Он вышел в море 20 апреля 1511 г. с 18 судами и 600 вооруженных людей на борту, не считая рабов (в "Комментариях Альбукерке" утверждается, что силы его эскадры насчитывали 18 кораблей, из них 3 галеи, и 1400 солдат, 800 из которых были португальцами, а 600 - малабарцами. - Aspar).
Город Малакка раскинулся по обеим сторонам протоки с соленой водой, а сзади к городу подступали осушенные болота; для сообщения между двумя частями города через протоку был переброшен мост. Построенные из дева и соломы дома тянулись вдоль берега на расстояние целой мили, но угроза пожаров была столь велика, что товары хранились в подземных подвалах, закрытых сверху глиной, которые назывались "годоуны". Улицы были широкими, и дома самых зажиточных горожан были обнесены стенами, отделявшими их от соседей и от улицы. Тыл города, как уже говорилось, надежно охраняли болота, препятствовавшие любому нападению на Малакку с этой стороны, но в окрестностях кишели дикие звери, воздух был сырым и нездоровым и прилегающая местность практически не могла прокормить обширное городское население. Правителем Малакки был султан Махмуд. Впервые посетив Малакку, португальцы обнаружили в городе представителей многих народов: особо упомянуты персы, гуджератцы, бирманцы, малабарцы, торговцы с Коромандельского побережья и, что больше всего поразило португальцев, в гавани стояли суда с островов Леу Чеу (Рюкю), с командами, состоявшими из людей, которых они называли "корес" (корейцы), - людей, сдержанных в речах и умевших самостоятельно вершить правосудие в случае проступка со стороны кого-либо из их сородичей. (21) По пути Альбукерке заходил в порты Педир и Пасай, на Суматре, и 1 июня бросил якорь в Малакке. (22) Из португальцев с эскадры Диого Мендеса, попавших в плен к малайцам, 9 человек они обнаружили в Педире, куда они бежали; Руи д`Араужо и 5 других находились в Малакке, остальные умерли или обратились в ислам. Султан Махмуд всячески уклонялся от выдачи пленников, пока Альбукерке не сжег ряд домов вдоль пристани и несколько кораблей. Затем португальцы потребовали от султана разрешить им построить форт, чтобы компенсировать ущерб, причиненный Диого Мендесу, и покрыть расходы на флот Альбукерке, но малайцы отвергли их притязания. Один китаец, с которым побратался Альбукерке, предложил взять город измором, т.к. португальцы легко могли бы перерезать морские пути, по которым в Малакку поступало продовольствие, но Альбукерке не располагал временем для этого. В целом, считая рабов, он мог собрать 1100 солдат, чтобы атаковать сильно укрепленный город, который обороняли 50000 малайских воинов. Его план заключался в том, чтобы захватить мост и таким образом рассечь город надвое.
Атака на мост с обетх сторон произошла в день Св.Иакова, 25 июля, но его захватом все успехи нападающих и ограничились: они потеряли 70 или 80 человек ранеными, и многие из них затем скончались. Войска, напуганные действием смазанных ядом стрел, которые применяли малайцы, в тот же вечер отступили обратно. Поняв, что он не имел достаточно сил, чтобы захватить город лобовой атакой, Альбукерке прибегнул к дипломатии и установил связи с Утимутираджей, главой яванской торговой колонии, которая занимала одну сторону города, и добился от него обещания сохранять нейтралитет. Он нагрузил очень высокую джонку материалами для быстрого строительства полевых укреплений: бочонками, заполненными землей, чтобы возвести из них палисад; легкими полевыми пушками, чтобы стрелять в промежутках между ними; балками, чтобы укрепить их в бочонках, и парусами, чтобы растянуть их от балки до балки, спрятав за ними людей; он также предусмотрел навес для моста, чтобы укрывать под ним раненых. С каждым приливом джонка все ближе и ближе подходила к мосту; но чтобы подвести судно вплотную к цели, необходимо было дождаться момента, когда приливная волна достигнет наивысшей силы (т. наз. сидерический прилив), поэтому первое нападение пришлось отложить до 8 августа. Во время медленного продвижения джонки находившиеся на ней португальцы страдали от вражеского обстрела, и капитан, Антонио д`Абреу, был тяжело ранен пулей в лицо. (23) Как только джонка наконец поравнялась с мостом, португальцы с верхней палубы меткой стрельбой разогнали всех защищавших его малайцев, а высадка десанта с другой лодки, подплывшей к противоположному концу моста, помогла закрепить успех. С помощью материалов, имевшихся на джонке, португальцы вскоре возвели на мосту укрепление; затем они стремились на штурм мечети, и после ожесточенной схватки заняли ее как вспомогательную позицию.
9 дней продолжались уличные схватки, и 9 дней португальская эскадра непрерывно обстреливала город, прежде чем удалось окончательно очистить Малакку от врагов; (24) после того, как малайцы были отброшены, португальцы на скорую руку возвели на окраине города еще одни укрепления. Индусам, яванцам и бирманцам, которые дружелюбно относились к Руи д`Араужо во время его пребывания в плену, была выделена особая охрана, и начался систематический грабеж города. Размер захваченной добычи был огромным. Корреа, в одной из его редких личных ссылок, сообщает, что он слышал, как Альбукерке клялся, что общая сумма отправленной на родину добычи, предназначавшейся лично королю, составляла 1 миллион золотом; правда, он не упоминает, в пересчете на какую денежную единицу. Каштаньеда более трезво оценивает королевскую долю в 95000 ф.ст. Т.к. почти вся награбленная добыча, включая бронзовых львов, которых Альбукерке оставил себе в качестве памятника над собственной будущей могилой, погибла во время кораблекрушения, точную сумму вряд ли когда-либо удастся определить.
Захват Малакки, этого укрепленного города, который защищала тридцатитысячная армия, был самым блестящим проявлением военного искусства, но характерно, что Альбукерке так и не удостоился какого-либо признания его заслуг со стороны короля Португалии, пусть даже словесного. Не теряя времени, Альбукерке приступил с помощью принудительного труда рабов к возведению форта, постройка которого была завершена через 4 месяца, на месте, защищенном с одной стороны речной протокой, а с другой - морем. Главой туземного населения города был назначен индус по имени Ниначетти, а всем малайцам запрещено в нем проживать. Затем Альбукерке обратил внимание на яванскую колонию, которую возглавлял Утимутираджа. Этот человек происходил из индусского семейства, осевшего на Яве; он обратился в ислам, и за 50 лет до описываемых событий перебрался в Малакку, где скопил больше богатство. Альбукерке считал его слишком могущественным, чтобы оставлять у себя в тылу. Он пригласил Утимутираджу к себе с дружеским визитом: сам глава яванской колонии, его сын, зять и внук пришли ходатайствовать за друга, которого они желали видеть назначенным котвалом, т.е. градоначальником. Во время этого визита все они были захвачены в плен и немедленно казнены. Вслед за этим предательским действием португальцам, однако, пришлось выдержать упорное десятидневное сражение, прежде чем им удалось рассеять сторонников Утимутираджи; подчинить их так и не удалось, поскольку под главенством другого зятя старого яванца, "Патекуатира", они еще в течение многих лет оставались бельмом на глазу португальцев. Затем Альбукерке отправил экспедицию исследовать Молукки, и после возвращения Дуарте Фернандиша из Сиама, направил ко двору короля этого государства более официальное посольство. Капитан крепости в Малакке также получил приказ в обязательном порядке следить за тем, чтобы на борту каждого корабля, отплывавшего из Малакки в любой из восточных портов, находились несколько португальцев, - так Альбукерке рассчитывал получить сведения о неизведанных странах Дальнего Востока.(25)
Альбукерке оставил 300 человек гарнизона в форте и 200 в качестве экипажа кораблей, и в декабре отплыл обратно в Индию. У него было три судна и джонка, на борту которой находилось только 13 португальцев, а вся остальная команда состояла из малайских ремесленников и их семей, отправлявшихся трудиться на индийских верфях. Захваченная в Малакке добыча была погружена на корабль самого Альбукерке и на джонку; первый носил имя "Флор дель Мар" и был именно тем судном, которым ранее в Ормузе командовал Жуан да Нова; теперь оно уже обветшало, дало течь, и был выбрано в качестве флагмана лишь потому, что, если бы не присутствие на борту Альбукерке, никто другой не рискнул бы плыть на нем. Путешествие было неудачным: судно Альбукерке наткнулось на мель, развалилось надое и пошло ко дну сразу же после того, как успели спустить на воду плот, на котором спаслась часть португальского экипажа. Всё богатство, которое везли на "Флор дел Мар", утонуло вместе с ней, и хотя его попытались поднять с помощью ныряльщиков, вернуть ничего не удалось. Находившиеся на джонке малайские ремесленники подняли восстание, перебили португальцев, вытащили джонку на берег и разграбили ее; таким образом, вся захваченная в Малакке добыча была утрачена.
В начале февраля 1512 г. Альбукерке вернулся в Кочин, к радости почти всех португальцев в Индии, поскольку за время его отсутствия дела пошли из рук вон плохо. На протяжении всего срока его пребывания на посту губернатора Альбукерке постоянно преследовала клика недругов, самым закоренелым из которых был Антонио Реал. (26) Очевидно, в одном из своих писем король Португалии порекомендовал Альбукерке более снисходительно относиться к этому человеку. В ответе Альбукерке, полном горечи, прорываются его подлинные чувства: "Вы рекомендуете мне Антонио Реала, зная, как он оскорблял меня, называя вором, мавром и трусом, и все же доверяете ему, и поэтому скорее я нуждаюсь в рекомендательном письме к нему, чем наоборот". Нам нет нужды ворошить эти старые дрязги, но упоминавшаяся клика перехватывала письма Альбукерке к королю, читала их и предавала огласке их содержание, и именно эти действия в конце концов подорвали здоровье Альбукерке. Сведения, переданные его врагами в Португалию, пока он сам находился в Малакке, привели к тому, что король в своем письме осыпал Альбукерке мелочными придирками и жалобами, на которые губернатор в своих письмах, отправленных на родину в 1513 г., дал самую яростную отповедь; это побудило короля направить в 1515 г. на Восток нового губернатора. Ссора с Реалом началась из-за простого инцидента. В Кочине нужно было построить большую церковь, и в качестве первоначального взноса на закладку фундамента Альбукерке выделил выручку от продажи добычи, захваченной в море в ходе пиратских рейдов. На собранные таким образом 160 ф.ст. приобрели некоторое количество камней и глины, и пока Альбукерке отсутствовал в Кочине, Реал использовал строительные материалы частично для починки стен форта, а частично для ремонта собственного дома. Из-за этого Альбукерке наложил на него крупный штраф.
Но новости из Гоа были еще более тревожными, чем партийные интриги. После того, как Альбукерке отбыл на завоевание Малакки, войска Исмаила Адил-шаха во главе с Фулад-ханом изгнали из материковых владений португальских чиновников, после чего переправились через броды, разгромили и убили Родериго Рабелло, капитана Гоа, и взяли город в плотную осаду. (27) К разочарованию захватчиков горожане, среди которых не осталось ни единого мусульманина, явно выказали свое нежелание присоединиться к ним. Охваченные общим стремлением найти преемника погибшему Рабелло, португальские власти освободили Диого Мендеса из тюрьмы, где он дожидался своей высылки в Португалию, и назначили его новым капитаном Гоа. Однако, Мендес на своем посту не проявил большой проницательности, поскольку, когда Адил-шах стал в чем-то подозревать Фулад-хана и послал за Расул-ханом, чтобы сменить его, а последний обнаружил свои силы слишком недостаточными, чтобы действовать в одиночку, португальцы фактически помогли ему разгромить и пленить Фулад-хана. Естественно, Расул-хан, как только снова усилился, потребовал сдать ему Гоа. Гарнизон города насчитывал 1100 солдат, из которых только 450 были португальцами; запасы продовольствия подходили к концу, хотя ими частично снабжали гарнизон местные жители, которые имели родственников, возделывавших земельные участки за пределами города. На Пасху, которая в 1512 г. выпала на 11 апреля, 60 португальцев перебежали на сторону врага, и среди солдат гарнизона даже созрел заговор с целью покинуть город.
В Гоа проживало около 100 европейцев, вступивших в брак с местными женщинами, и их признанным вождем был некий дон Фернандо, незаконнорожденный сын португальского фидальго, пользовавшийся в Лиссабоне довольно скверной репутацией. Некоторые местные женщины были взяты в плен во время захвата Гоа, и кое-кто из них имел мужей, братьев и других родственников в лагере Расул-хана: таким образом, между осаждающими и осажденными поддерживались постоянные сношения, и Расул-хан воспользовался этой связью, чтобы убедить около 40 женатых португальцев, включая и их предводителя, открыть ночью ворота захватчикам. Португальцы, женатые на уроженках Индии, по распоряжению Альбукерке были освобождены от обязанности несения ночной стражи; но их предводитель, который лучше остальных подходил для того, чтобы привести в исполнение замысел, предложил капитану, что в такое нелегкое время все должны разделить общие тяготы. Капитан согласился, и издал соответствующий приказ; но один из женатых португальцев - Фернан Браз, цирюльник, - не участвовал в заговоре и, опасаясь за безопасность своей жены, в случае, если она останется одна дома, стал громко жаловаться и за свое недовольство получил плетей от дона Фернандо. Когда Фернан Браз, со следами побоев, вернулся домой, его жена, знавшая о заговоре, рассказала о нем мужу, и он немедленно раскрыл планы заговорщиков капитану.(28)
Заговор, конечно, сорвался, но оставил после себя тревожное чувство подозрительности и сомнений, от которого португальцев спасли действия Жуана Мачадо, изгнанника, командовавшего в то время несколькими отрядами на службу у Адил-шаха, т.к. он с восемью другими португальцами дезертировал от него и бежал в Гоа. Возвращение человека, который в течение многих лет находился среди мусульман и даже занял у них выдающееся положение, не только остановило дальнейшее дезертирство, но и помогло португальцам получить значительную информацию относительно сил врага и его планов; но гарнизон не был настолько сильным, чтобы предпринимать какие-либо операции за пределами города. Альбукерке, узнавший по прибытии в Кочин, что Расул-хан укрепился в Бенастериме, на расстоянии 6 миль от стен Гоа, также не имел возможности придти на выручку осажденному гарнизону; он испытывал существенную нехватку людей и оружия, и должен был ждать прибытия эскадры 1512 г., (29) чтобы получить подкрепления. Эта эскадра доставила в Индию 1800 солдат и впервые привезла туда мушкеты европейского производства. (30)
В октябре вспомогательный отряд покинул Кочин, и 8 ноября прибыл в Гоа. Военные операции, предпринятые для снятия осады с Гоа, стали одним из самых доблестных деяний Альбукерке, и в его письмах к королю, содержащих описание этих событий, наглядно показано рвение, которое он вселял в своих солдат. (31) Форт Бенастерим стоял на гоанском берегу протоки, отделявшей остров от материка. (32) Форт был сильно укреплен по приказу Расул-хана, и два ряда вбитых в землю кольев по обеим сторонам брода защищали и тех, кто переправлялся по нему с материка, и сам брод - от возможной атаки на него с лодок. К форту можно было приблизиться по воде с любой стороны: по протоке, текущей к северу от старого Гоа, или по другой, текущей к югу от реки Гоа; планируя атаку, Альбукерке остановился на первом варианте. Пока переправа, соединявшая форт с материком, находилась в руках гарнизона, все попытки захватить форт со стороны суши неизбежно обернулись бы затяжной операцией; вначале нужно было перерезать эту связующую линию и изолировать форт, после чего можно было бы уже напрямую атаковать его с некоторой надеждой на быстрый успех. Сторона форта, обращенная к реке, была защищена целой батареей пушек, стрелявших вдоль линии воды, и чтобы атаковать ее, Альбукерке специально подготовил 6 судов, борта которых были обшиты досками и обмотаны снаружи мотками веревок. В том из них, которое должно было ближе всех подойти к стенам, над палубой была подвешена перевернутая кверху днищем шлюпка, чтобы прикрывать атакующих от зажигательных снарядов - сырые шкуры служили отличной защитой против огня. Мужчины с оружием были удалены с судов, оставлены только моряки и артиллеристы; чем меньше людей, тем меньше шансов, что они будут разбиты.
Альбукерке сидел в передней лодке, которая буксировала эти бронированные корабли. Когда они уже находились поблизости от форта, один малабарец выстрелил, едва не задев Альбукерке, и гарнизон, увидев, что на Альбукерке брызнула кровь, поднял крик, что он был убит; встав с места среди возгласов собственных людей, он разубедил их. Он заякорил свои суда на расстоянии выстрела от стен, чтобы команды не испытывали страха перед действием вражеской артиллерии, и хотя ядра попадали в корабли, пробивая порой их насквозь, ни один находившийся на борту человек не был убит. В ответ корабельная артиллерия открыла огонь по форту, причинив ему некоторый ущерб; но т.к. португальцы не могли подавить несколько тяжелых пушек, где пушкарями служили ренегаты, Альбукерке приказал сделать плот, установил на него тяжелую пушку и перевел на него орудийный расчет в составе артиллериста и шести пушкарей-помощников; под прикрытием ночи его плавучая батарея подошла под самые стены форта и бросила там якорь; по его приказу артиллеристы должны были стрелять только по самым тяжелым пушкам. Они добились успеха, и ренегаты были убиты. На одном из португальских кораблей, "Росарио", из-за взрыва палуба и кормовая надстройка взлетели в воздух; матросы в панике бросились в воду, и на горящем судне остался только один капитан. Альбукерке в одиночку сел в ялик, сопровождаемый лишь несколько гребцами, и, устыдив команду, заставил их вернуться на корабль и оказать помощь капитану; пожар удалось потушить, и судно временно отвели с линии огня. Когда огонь с форта был подавлен и португальские моряки прошли боевое крещение, Альбукерке зацепил колья, которые преграждали доступ к броду, вытащил их из воды и завладел переправой. Он ни раз не покинул корабельной палубы во время этого восьмидневного сражения, пока не увидел, что его судно, "Сан-Педро", не стало на якорь посередине брода, касаясь своим бушпритом стен форта. На протяжении этих восьми дней большие пушки произвели 4000 выстрелов по кораблям, корпуса которых были все изрешечены как сито, а мачты, такелаж и палубы густо утыканы стрелами.(33)
Тем временем шла подготовка наземной операции. Вскоре после возвращения Альбукерке в Гоа, сигналы маяка и церковный звон оповестили горожан, что Расул-хан собирается атаковать город. Альбукерке стремился избежать сражения до тех пор, пока он полностью не завершит приготовлений, и он предположил, - как и оказалось на деле, - что мусульмане не станут спокойно ожидать нападения; тем не менее он не смог удержать своих людей, которые под влиянием охватившего их боевого порыва совершили вылазку против врагов и отбросили их за стены форта, которые они затем попытались взять штурмом, не имея лестниц, и с которых они все же были сброшены, потеряв 150 человек погибшими. Альбукерке, восхищенный храбростью Перо Маскареньяша, который командовал отрядами опытных солдат-ветеранов, поцеловал его в щеку; оказанное ему столь почетное отличие едва не вызвало мятеж в войсках. (34) Несколько дней обстрела с близкого расстояния заставили гарнизон капитулировать, и Альбукерке потребовал, чтобы гарнизон выдал ему дезертиров, прежде чем сдаться самому. Расул-хан тайно бежал, и если бы не распоряжение Альбукерке, то гарнизон, включавший многих женщин и детей, не смог бы бежать на материк. Подкрепления, присланные Адил-шахом, прибыли уже после сдачи форта и были вынуждены отступить.
Расул-хан выдал дезертиров при условии, что им сохранят жизнь, но Альбукерке сдержал это обещание лишь на словах, а не на деле. "Я оставил их в живых по просьбе Расул-хана, но приказал отрубить им конечности и отсечь уши в назидание другим и в память измены и зла, которые они совершили". (35) Из 19 сдавшихся половина умерла под пытками, и после трех дней истязаний уцелевшие едва имели человеческий вид. Впоследствии была записана история двух из них. Один, Педреаннес "безрукий", в течение двадцати лет жил в Кочине за счет подаяний; другой, Фернан Лопиш, стал первм поселенцем на острове Св.Елены, вел там жизнь отшельника и выращивал овощи для проходящих мимо судов. По приказу короля Португалии он был отвезен в Европу и получил отпущение грехов от Папы Римского, но вернулся на остров Св.Елены и умер там в 1546 г.
Статус, приобретенный завоеванием Гоа португальцами среди государств Востока, отражало множество посланников из стран Индии (36) и соседних с ней, которые ожидали приема у Альбукерке. Ормуз, Сиам, Пегу, Гуджерат и Абиссиния, все встречаются в этом изрядно длинном списке. В Ормузе произошли некоторые изменения, т.к. старый противник Альбукерке, Кхвайя Атар, умер, и ему наследовал Нур-ад-дин; король также принял в дар чалму от шаха Персии Исмаила и признал себя приверженцем шиитской секты.
Здесь было что припомнить, когда наступит пора свести счеты, но в это время посольство явилось с поздравлениями, и настоятельно требовала срочного урегулирования торговля лошадьми. В Южной Индии не разводись кони, подходящие для военных нужд; все пригодные для этих целей завозились из Персидского залива. Получение контроля над поставкой коней был вопросом жизни и смерти для враждующих государств Декана, и Альбукерке решил, что возьмет ее в свои руки при помощи флота и будет привозить всех заморских коней в Гоа, посредством чего он достигнет сразу двух целей: наполнит сундуки своей казны высокими таможенными пошлинами (17 ф.ст. на 1 ввозимого коня) и получит рычаг, который позволит ему оказывать большое влияние на политику Декана. Щекотливый вопрос о персидских правах на Ормуз мог, следовательно, подождать; на этот раз достаточно было заключить с Ормузом соглашение, что все кони, экспортируемые из этого города, должны были доставляться только в Гоа. В 1514 г. Виджаянагар предложил 20000 ф.ст. за исключительное право покупать 1000 коней, но Альбукерке вполне резонно отклонил предложение на том основании, что такая исключительная привилегия приведет к подрыву торговли, которую он старался поощрять; тем не менее, он постоянно возвращался к этой идее; как он объяснял, она сулила больше выгоды, чем любой золотой прииск. (37)
Посланник, прибывший из Абиссинии, несомненно, вызвал наибольший интерес у Альбукерке, поскольку его прибытие было первым результатом многолетних усилий, направленных на установление постоянных связей с полумифическим властителем этой страны. Даже теперь личность посланника, доставившего письма от негуса, вызывала сомнения. Он был мусульманином из Каира, утверждавшим, что обратился в христианство под именем Матфей, и что негус Абиссинии направил его, не дав и часа на раздумья, в качестве своего посланника к португальцам, и что он подвергался грабежу как в Зейле, так и в Дабуле. У него были при себе несколько писем на вощеной ткани, и кусок дерева, завернутый в тряпку, о котором он сказал, что это была частица Истинного Креста. Португальцы впервые услышали о Матфее во время его пребывания с женой в Дабуле, и Альбукерке выманил абиссинского посла оттуда, распустив слух, что мусульмане якобы намереваются его перехватить. Он расспросил его и выяснил, что он знал двух людей, которых Альбукерке высадил за несколько лет до того на мысе Гвардафуй под видом мусульманских торговцев, которых ограбили португальцы; с другой стороны, оказалось, что абиссинские пленники, находившиеся тогда в Индии, знают самого Матфея. Этих сведений для Альбукерке было достаточно, чтобы стать на его сторону и утверждать, что нет никаких оснований подозревать посла в самозванстве: египтяне могли бы узнать все, что им нужно, без такой чересчур изощренной схемы, при которой посланник мог вернуться к ним с нужными сведениями только в том случае, если его высадят на земле Абиссинии. Много лет спустя, когда Матфей вернулся в Массауа, оказалось, что он был действительно наделен посольскими полномочиями; но вначале этот несчастный человек должен был сносить всевозможные оскорбления и издевки от противников Альбукерке, которые, воспользовавшись отсутствием губернатора, крайне жестоко обращались со злополучным послом и с его женой. Для того, чтобы придать больший вес посольству, Альбукерке приказал изготовить два золотых ларца - один для его верительных грамот, а другой - для хранения частицы Истинного Креста.(38)
Тем временем приготовления к снаряжению экспедиции в Красное море шли полным ходом, и 7 февраля 1513 г. Альбукерке вышел в море из Гоа с эскадрой из 24 кораблей, с 1700 португальцев и 1000 уроженцев Индии на борту. В Гоа он оставил гарнизон в составе 400 человек, а в Кочине и Каннаноре - по 80 человек в каждом. Южную Индию можно было оставить сравнительно слабо защищенной, т.к. переговоры с саморином о заключении мира близились к благоприятному завершению. (39) Цели этой экспедиции Альбукерке заключались в следующем: исследовать побережье Красного моря, в бассейн которого пока еще не заходила ни одна португальская флотилия; уничтожить любые приготовления, которые могли делать египтяне к новому вторжению в Индию; установить связи с "Пресвитером Иоанном" и окончательно прервать морскую торговлю между Индией и Египтом, захватывая все арабские купеческие суда, которые все еще в большом количестве умудрялись обходить португальскую блокаду. С тех пор, как португальцы обогнули мыс Доброй Надежды и начали создавать препятствия для мусульманских торговцев из Джидды, на первое место в качестве перевалочной станции для индийской торговли выдвинулся Аден; португальцы к тому же узнали, что именно этот город, а не Сокотра, является "воротами" Красного моря; следовательно, захват города также значился среди первейших задач экспедиции. Пополнив запасы воды на Сокотре, флот достиг Адена 25 марта; правителем города был шейх Хамид, но он в тот момент отсутствовал, и обязанности градоначальника исполнял его подчиненный Мир Аджман. Поскольку целью Альбукерке был захват города, он, не теряя времени на пустые переговоры, утром 26 марта приказал начать атаку. Вся стратегия операции - если такой термин можно применить к тому, что было просто хаотичной рукопашной схваткой, - оказалась с самого начала провальной. Привезенные из Кочина штурмовые лестницы были достаточно широкими, чтобы по ним могли подниматься до 6 человек в ряд, но они оказались слишком короткими; отлив наступил очень быстро, и когда португальцы, высадившись с лодок, шли к берегу по мелководью, они намочили порох в своих мушкетах. После высадки 100 человек были направлены, чтобы ударить по врагам с тыла, поднявшись на холм, где крепостная стена выглядела более низкой; но горожане отбросили их назад, сбрасывая со стен камни. Остальные прислонили штурмовые лестницы к ближайшему участку стен и взобрались на них. Лестницы были не только слишком короткими, но еще и слишком хрупкими: не выдержав веса атакующих, они сломались и рухнули, и Альбукерке приказал алебардистам подпереть лестницы своими алебардами, что еще более усугубило неудачу, поскольку алебардщики задохнулись и штурм захлебнулся. (40) Около 50 человек сумело взобраться на гребень стены, и среди них Диого Мергульяо, который держал крест, воздетый на копье, но этот смельчак вынужден был отступить, получив шесть ран, а его крест пригвоздили к руке две стрелы, пущенные аденцами. В течение некоторого времени португальцы снова и снова устремлялись на штурм города; многие были убиты на стенах, и многие, прыгая с них, спасли жизнь за счет сломанных ног; 5 знаменосцев погибли в городе, - общее число убитых нигде не учтено. После того, как португальцы в большом беспорядке отступили на свои суда, Альбукерке и его капитаны долго и встревожено обсуждали, должны ли они атаковать окраинный форт, чья артиллерия причиняла судам немалый ущерб. Но когда на совете было принято решение предпринять такую попытку, оказалось, что дело уже сделано: Мануэль де Ласерда, капитан одного из кораблей, и его моряки подошли на ялике к берегу, высадились на него, и, вооруженные пиками и мечами, захватили форт и 27 пушек.(41)
Потерпев неудачу в Адене, Альбукерке отплыл в Красное море. Лоцманы, сопровождавшие плававшие в водах Красного моря суда, жили в то время на острове рядом с Перимом, и одного из них заманили на борт эскадры, отправив вперед для отвода глаз судно, построенное в Индии. Проход первого португальского флота через Баб-эль-Мандебский пролив был отмечен пышной церемонией. Когда корабль, на котором находился сам Альбукерке, "Санта-Мария-да-Серра", шел на север, он едва не потерпел крушение, наткнувшись на песчаную отмель, с обеих сторон которой была глубокая вода; в благодарность за спасение от этой опасности губернатор позже построил часовню Носса-Сеньора-да-Серра в Гоа, где он был впоследствии похоронен. (42) Миновав Джебель Зукр, флот направился к острову Камаран. Этот остров имеет почти 11 миль в длину, на нем находилось несколько деревень рыбаков и земледельцев, а также паслись небольшие стада коров и овец; в это время он принадлежал имаму Санаа; главное преимущество острова составляло изобилие хорошей питьевой воды. Португальцы поспешили как можно скорее пополнить ее запасы, и затем флот направился к Джидде; но на море воцарился штиль, и эскадра, продрейфовав до конца мая в напрасном ожидании попутного ветра, вернулась на Камаран, где и оставалась до середины июня. Команды провели здесь страшное время: на острове нашлось очень мало продовольствия, за исключением рыбьей чешуи; всё, что удавалось найти съестного, вплоть до корней пальмовых деревьев, немедленно шло в пищу, и изнуряющая работа по очистке днища и конопачению судов в удушливо жарком климате Красного Моря, в сочетании со скверной пищей, привела к большой смертности - 500 португальцев и почти все уроженцы Индии нашли на Камаране свою смерть; в водах Красного моря не удалось захватить также ни одного купеческого судна, отчасти из-за неблагоприятного для плавания времени года, отчасти потому, что мусульманские негоцианты из-за страха перед захватчиками укрывались в прибрежных портах и не решались выйти в море. (43) Вместе с тем остановка на Камаране не была напрасной тратой времени, т.к. тщательное исследование Красного моря, описание которого содержится в письмах Альбукерке, доказывает заботу, которую он уделял сбору информации. Один солдат по имени Фернан Диаш, родом из северной Африки, был переодет беглым рабом и высажен на берег, чтобы посуху добраться до Португалии, куда он в конце концов благополучно прибыл. Альбукерке, когда он находился в Красном море, приписывали намерение уничтожить Египет, отведя в это море течение Нила, но эта идея ни в коем случае ему не принадлежит; то был традиционный фантастический замысел, передававшийся от поколения к поколению среди абиссинцев. (44) Пылкое воображение Альбукерке, однако, загорелось возможностью захватить Мекку: "В Джидде и Мекке, - сообщает он, - нет вооруженных людей, только отшельники; в стране Пресвитера Иоанна есть много коней и людей. Что могут 3000 мавров сделать против 500 португальских всадников? Если 500 будет недостаточно, возьмите 1000. Мекку так легко разрушить, что я считаю ее уже уничтоженной". (45) Но эти планы Альбукерке оказались построенными на песке.
Флот оставил Камаран и направился в обратный путь 15 июля. Португальцы исследовали остров Перим и признали его непригодным для постройки крепости вследствие нехватки воды. (46) К Адену эскадра подошла 25 июля и простояла в виду города десять дней; но за время отсутствия португальцев горожане успели еще больше укрепить защитные стены, и флот, с его ослабленным экипажем, не смог ничего предпринять. 4 августа экспедиция отплыла в Диу, достигнув его 16-го числа того же месяца; Альбукерке намеревался застать город врасплох, но два его корабля отбились от остальной эскадры, случайно зашли в гавань и вызвали тревогу; в результате отношения губернатора с Маликом Айязом оказались натянутыми. Последний отказался нанести визит Альбукерке на его корабле: "Он знает, что может подняться на борт, - сказал по этому поводу Альбукерке, - но не знает, сможет ли снова вернуться на берег". Когда Альбукерке покидал гавань Диу, Малик Айяз появился со своей флотилией, и два флота обменялись приветственными залпами; поведение Малика Айяза произвело на Альбукерке большое впечатление. "Он всегда держит ногу занесенной для удара", - прокомментировал он. Стоит упомянуть о заходе флота на обратном пути в Чаул, т.к. Альбукерке понимал значение этого места для того, чтобы заложить там крепость, и ее постройка несколько лет спустя явилась следствием реализации его намерения.
Альбукерке вернулся в Гоа в сентябре и оставался там в течение 18 месяцев, - самый продолжительный отдых, который он позволил себе в последние годы жизни. (47) Ему было чем заняться, поскольку его частое отсутствие привело в расстройство внутренние дела португальцев в Индии, где настоятельно требовалось воздействие сильной руки. Перед тем, как Альбукерке отплыл в Красное море, португальцы начали переговоры с саморином о заключении мирного договора, но пока он отсутствовал, раджи Кочина и Каннанора, которые испытывали неприязнь к такому миру, интриговали как могли, чтобы помешать соглашению. Саморин также был настроен против мира, и Альбукерке, как он сам сообщает в своих письмах, побудил его наследника отравить своего родственника и сюзерена. Новый саморин проявил бСльшую гибкость - мир был подписан и построена крепость. Раджу Кочина также раздражал рост Гоа; португальцы, отправляясь туда, тратили деньги, которые, как он полагал, они могли бы потратить и в Кочине. Поэтому он примкнул к Антонио Реалу и партии противников Альбукерке, убеждая посредством переписки короля Португалии оставить Гоа; и после возвращения из Красного моря Альбукерке обнаружил ожидавшую его депешу, в которой указывалось, что вопрос о целесообразности удержания Гоа под властью португальской короны следует обсудить на совете филальго, и что необходимо оставить город, если на совете будет принято решение, что существование португальской колонии в Гоа противоречит интересам короля. Совет проголосовал в соответствии с пожеланиями Альбукерке за то, чтоб сохранить Гоа, но сама королевская депеша причинила ему сильную досаду. Король уже вывел его из себя насмешками, утверждая, что он, Альбукерке, не сделал ничего выдающегося, что должен был сделать после взятия Гоа. Ответ Альбукерке звучал надменно: "Но у меня есть достаточно оснований для того, чтобы потешить собственное тщеславие, и даже для того, чтобы гордиться собой". (48) "Во-первых, - пишет он королю, - я был поражен Вашим приказом рассмотреть вопрос об оставлении Гоа на общем совете, и когда я ознакомился с письмами, на основе которых Вы издали Ваши приказы, я был еще больше поражен тем, что Вы не сожгли их". (49) С чувством горечи он написал еще более открыто своему другу: "Люди, которые знают, что я отдал все силы тому, чтобы удержать Гоа, сделали все возможное, чтобы навредить мне, но я сообщаю Вам, сеньор, что не понимаю мотивов их действий. Ведь Гоа для короля, по моему разумению, подобен драгоценному камню в оправе перстня. Я взял этот город, повинуясь его приказам, и его капитаны дали на это свое согласие; я взял его и сам укрепился в нем, считая его (Гоа) своим спутником и помощником; я трудился над его укреплением, не разгибая спины, и всецело доверял ему. Владея Гоа, мы получили опорную точку в Индии и уничтожили верфь мавров. Теперь никто не сможет приказать нам не трогать мавров, как раджа Кочина мог потребовать казнить португальца за то, что он убьет корову. Это главный индийский порт Декана, Виджаянагара и всей Европы. В Кочине вам нечем прокормить 500 человек, поскольку здесь нет ни рыбы, ни мяса, и даже домашняя птица стоит по 6 пенсов за штуку. В Гоа 2000 лишних человек едва заметны. В чужой стране вы не можете даже ветку с дерева срезать без разрешения; и если на базаре вы не заплатите требуемую цену, случайно прикоснетесь к мавританской женщине или раните местного жителя, сразу обнажаются сабли, а крепость оказывается взятой в осаду".(50)
Впечатление, произведенное тоном полученных из Португалии писем, напряду с осознанием неудачи, постигшей его в Красном море, и, несомненно, с гневом на тот благожелательный прием, который нападки его врагов встречали у монарха, придали оттенок болезненной горечи письмам Альбукерке, написанным в это время; тем не менее, он посвятил всю свою энергию обязанностям, которые налагала на него занимаемая должность. Одно из его предприятий, обращение в христианство раджи Кочина, предпринятое по приказу короля Порутгалии, и при участии Дуарте Барбозы в качестве переводчика, естественно, провалилось. Альбукерке был военачальником, а не миссионером. Он, конечно, знал, что его попытка окажется безнадежной, и что если раджа обратится в христианство, то он потеряет власть и авторитет; поэтому он удовлетворился обещанием раджи, что тот как следует обдумает его предложение. (51)
Видя, что многие португальские солдаты не имеют достаточного опыта в обращении с огнестрельным оружием, Альбукерке по воскресным дням устраивал среди них состязания в меткости, с вручением награды победителю, и ежемесячно выдавал каждому солдату полфунта пороха и полфунта свинца, чтобы они могли как следует попрактиковаться. Он поощрял португальцев гордиться тем, что они держат свое оружие в лучшем виде и умеют обращаться с ним. По вечерам, когда колокол отбивал два удара, фидальго должны были сопровождать губернатора в поездке верхом, чтобы привыкнуть к местным седлам. Каждое утро губернатор, с тростью в руке и соломенной шляпой на голове, проезжал по городу со свитой из четырех писарей с бумагами и чернилами, которые записывали все приказы и распоряжения, и сразу же скреплял их своей подписью. Во время этих поездок он разрешал много жалоб к обоюдному удовлетворению сторон, избавляя жалобщиков от судебной волокиты. Альбукерке не имел определенного распорядка дня, но занимался рассмотрением любых дел, попадавших к нему в руки, если у него находилось для этого свободное время. (52) Сделанное им описание его метода работы содержится в письме королю, в котором он обсуждал своего секретаря, Гашпара Перейру, который, подобно придворным писарям многих индийских владык в более позднее время, имел обыкновение "класть петиции под сукно и решать вопросы за закрытыми дверями".(53)
С мая по октябрь Перо д`Альбукерке был в Ормузе, используя этот город в качестве базы для исследования Персидского Залива вплоть до Бахрейна, и именно на основе собранных им сведений Альбукерке решил посетить Ормуз, поскольку он обнаружил, что после отплытия возвращавшихся в Португалию кораблей с пряностями его казна совершенно опустела и ему нечем было платить своим людям жалование. (54) Мирные договора, заключенные с соседними индийскими государствами, которые он старался соблюдать, не позволяли португальцам выйти в море на охоту за купеческими кораблями, насчет "гостеприимства" Красного моря Альбукерке был научен горьким опытом, поэтому единственным источником получения нужным ему средств оставался Ормуз. Это признание, сделанное в его письме, имеет величайшее значение, т.к. оно показывает, что и при основателе португальской империи на Востоке и его самом успешном губернаторе португальские колонии испытывали постоянное безденежье, хотя, возможно, останься Альбукерке на своем посту подольше, он мог бы добиться их самоокупаемости.
Экспедиция, направившаяся в Ормуз, состояла из 27 кораблей и 1500 португальцев, не считая вспомогательных малабарских отрядов (55) и рабов, так что в целом е численность доходила до 3000 человек; она вышла в море из Гоа 21 февраля 1515 г. и прибыла в Ормуз 26 марта. (56) За шесть с половиной лет, миновавших со времени последнего захода Альбукерке в Ормуз, положение дел в городе значительно изменилось. После смерти тогдашнего короля ему наследовал брат, Сайф-уд-дин; Кхвайя Атар был мертв, и новый главный министр, Нур-ад-дин, страдая от старческой немощи и подагры, призвал к себе в помощники дальнего родственника, способного и властного человека по имени Раис Хамид. Хамид, постепенно заполнив все ключевые посты в правительстве своими ставленниками, настолько усилился, что заключил Нур-ад-дина в тюрьму; ходившие в городе слухи, что он хочет свергнуть короля и сам занять опустевший трон, кажется, не имели под собой оснований. Хамиду оказывал поддержку шах Исмаил (1499-1525), который благодаря своим дарованиям взошел на персидский трон, и один из его посланников, Ибрагим-бек, находившийся в Ормузе, когда туда прибыл Альбукерке; вполне понятно, что Альбукерке должен был придти к выводу (и не ошибся), что Раис Хамид и шах Персии заключили союз, и что ему надо действовать быстро, иначе португальцы упустят всякий шанс укрепиться в Ормузе. Альбукерке потребовал выплатить дань и предоставить место для постройки крепости, обещанное ему при первом посещении Ормуза. Когда португальская флотилия показалась в виду города, Хамид выпустил Нур-ад-дина из тюрьмы и при переговорах с португальцами старый министр изъявил согласие на все требования, хотя часть прежнего земельного участка была занята постройками, связанными с королевским дворцом. Что даже более важно, Альбукерке удалось лично встретиться и побеседовать со старым министром в приватной обстановке и узнать, что он может рассчитывать и на самого Нур-ад-дина, и на короля Ормуза в любой попытке избавиться от Раиса Хамида.
1 апреля 1515 г. правитель Ормуза передал Альбукерке во владение место под крепость, и в течение трех дней португальцы окружили его частоколом и установили сверху пушки. Сделав это, Альбукерке, который никогда не упускал случая произвести впечатление на воображение уроженцев Востока, с большой пышностью принял представителя персидского шаха - Ибрагим-бека. Этот посланник вернулся в Персию 10 августа и взял с собой португальскую миссию, но ее члены из-за событий в Ормузе встретили враждебный прием и должны были поспешно бежать из Персии. Раис Хамид пока еще не нанес визита Альбукерке, но угрюмо сидел в собственном доме; слухи, конечно, приписали ему намерение убить Альбукерке, и на тайном совещании португальских капитанов было решено воспользоваться этими слухами в качестве предлога, оправдывавшего расправу над ним. Король и его министр получили приглашение в сопровождении Раиса Хамида посетить Альбукерке в его доме внутри строящейся крепости 18 апреля, прием оговаривалось, что каждую из сторон будут сопровождать только восемь невооруженных людей; несмотря на это соглашение, Альбукерке ввел во все комнаты дома, кроме приемной, португальцев с оружием в руках и держал наготове большое количество войск. Непосредственно рядом с Альбукерке находились его самые надежные компаньоны, которые надели под одежду кольчуги и спрятали кинжалы. Раиса Хамида допустили в дом одного и полностью вооруженного, но Альбукерке удостоил его лишь очень краткого приема, (57) упрекнув в том, что тот имеет при себе оружие. Несчастный слишком поздно понял уготованную ему участь, и, схватив Альбукерке за полу камзола, принялся умолять пощадить ему жизнь, но прозвучал условный сигнал, и прежде, чем Хамид смог закричать во весь голос и призвать на помощь, спутники Альбукерке набросились на него и закололи кинжалами; охваченные жаждой убийства, они даже по неосторожности и в спешке порезали друг другу руки.(58)
Едва убийство свершилось и подчиненные все еще яростно спорили, деля между собой одежды убитого, как Альбукерке уже вышел наружу, улыбаясь, встретил дрожавшего короля и поздравил со смертью врага. Хотя в доме играла музыка, чтобы заглушить шум, горожане заподозрили что-то неладное и попытались ворваться в дом; чтобы их успокоить, сильно напуганный король и его министр под давлением Альбукерке показались на плоской крыше дома и убедили толпу разойтись. Брат убитого, собрав 700 воинов, не считая женщин и детей, захватил королевский дворец: только путем искусных переговоров удалось заставить их уйти из дворца, сесть в лодки и отплыть на материк до наступления сумерек. В этот день, 18 апреля, португальцы с утра до вечера не расставались с оружием, и их снабжали продовольствием слуги короля; в источниках осталось воинственное изображение, как Альбукерке причащался облаткой из риса и мяса, приготовленных вместе, стоя, выпустив из рук щит и прислонив к нему копье. Этой ночью король вернулся в свой дворец. Альбукерке, воспользовавшись удобным случаем, потребовал у короля большую сумму денег.(59)
Основания форта были заложены 3 мая; никогда раньше церемония закладки не была столь пышной, как теперь. Торжественная процессия, возглавляемая священниками, которые молились, кропили святой водой и благословляли строительство, подошла к краю крепостного рва: здесь на плечо Альбукерке положили ткань, на нее - камень, который он опустил в ров в качестве краеугольного камня будущей крепости, положив под него пять золотых монет. Вслед за ним подошли другие капитаны, неся свои камни. Альбукерке, проявляя сверхчеловеческую энергию, неустанно подстегивал темп работ, невзирая на страшную жару, стоявшую на протяжении июня и июля; день ото дня он снабжал каменщиков пищей и всеми строительными материалами. Лишенные даже свежей воды для купания, трудившиеся на стройке индийцы заболели и к августу почти все были мертвы; вслед за ними наступил черед португальцев, которых скончалось 300 человек. До Альбукерке дошли жалобы, что доктора, которым платили за уход за больными, вымогали деньги еще и у них. Когда Альбукерке послал за ними и спросил о природе болезни, от которой страдали люди, они ответили, что не могут подобрать ей названия. "Я скоро научу вас, - ответил на это жесткий старик, - гораздо лучше, чем вам могут сказать все ваши книги", и он приказал им работать на стенах на протяжении всего долгого знойного летнего дня. "Теперь, - сказал он, - вы знаете, что это за болезнь, и позаботитесь о том, чтобы не попасть на галеры".
В начале августа железное здоровье Альбукерке пошатнулось; он слег с приступом диареи, затем повторившейся, и его истощенный организм и сухощавое телосложение не могли больше сопротивляться болезни. Несмотря на просьбу дяди остаться, Гарсиа де Норонья отплыл 29 августа в Индию, по пути в Португалию; он забрал с собой 15 невезучих родственников короля Ормуза, - поскольку они считались довольно влиятельными персонами, их ослепили, чтобы предотвратить возможные посягательства на трон, (60) и поселили вместе с семьями в Гоа. В сентябре губернатору стало хуже, и в течение двадцати одного дня к нему не было доступа никому, кроме личных слуг; затем, во избежание беспорядков, которые могли вызвать слухи о его смерти, он приказал поставить свою кровать в оконной раме, где он мог беседовать со своими капитанами и наблюдать за тем, как продвигались строительные работы. 20 октября, после того, как он назначил капитаном Ормуза Перо д`Альбукерке, он приготовился вернуться в Индию на старом флагманском корабле одного из своих спутников по экспедиции в Красное море, Диого Фернандиша де Бейя, который был тяжело ранен во время штурма Адена. При всех своих недостатках, Альбукерке пользовался большой любовью у своих соратников, и его последнее прощание с ними было весьма трогательным. Он отплыл 8 ноября, и, пересекая Аравийское море, получил со встречного судна вести не только о своем смещении с губернаторского поста, но и о том, что его преемник был его личным врагом, и что люди, которых он с позором выслал в Португалию, возвращались в Индию, возведенные в высокие должности. Самого Альбукерке король не удостоил даже словом благодарности за всю предыдущую службу, и это стало для него смертельным ударом. Его друзья попытались утешить его, говоря, что король пожалует ему высокую должность в Португалии: "Португалия - маленькая страна, - ответил он, - какая тамошняя должность могла бы хоть на полтрети сравниться с должностью губернатора Индии? Я пожертвовал все одному святому - королю. Я оторван от короля из-за людей, и оторван от людей из-за короля".
Он сделал завещание, и в последнем пожелании, обращенном к его преемнику, проявился его старый юмор: "Я прошу его не продавать мои вещи с аукциона - не хочу, чтобы выставляли на показ мои ношеные старые панталоны". (61) Его письмо к королю было патетическим и трогательным одновременно, - письмо, которое, должно быть, трудно было писать, но еще труднее читать. (62) Альбукерке был охвачен лихорадочным стремлением увидеть Гоа прежде, чем умрет, и когда судно вошло в гавань, он, собрав последние силы, встал с койки и согнулся напротив дверного проема каюты, чтобы бросить последний взгляд на город. Рано утром 6 декабря, в воскресенье, когда судно бросил якорь перед Гоа, он скончался, облаченный, как он желал, в одежды рыцаря ордена Сантьяго. Утром, усадив его в кресло почти прямо, с полуоткрытыми глазами, в окружении капитанов флота, под сенью королевского знамени, которое в битвах всегда несли развернутым перед ним, тело Альбукерке свезли на берег в часовню, которую он сам построил. Горе, охватившее жителей Гоа, независимо от того, были ли они христианами или нет, было глубоким и всеобщим. "Он скончался только потому, - говорило простонародье, - что Господу Богу угодно было призвать его к Себе, чтобы он сражался в ином мире". На его могиле в течение многих лет находили убежище преследуемые; горожане приносили туда душистые цветы, молились, и его преемник даже завидовал тому, какое множество людей стекалось к могиле Альбукерке, изливая там свои жалобы, как будто он был все еще жив и мог их услышать. Люди, только что приехавшие из Португалии, были не в состоянии понять этот всплеск печали по человеку, которого, как они слышали, при жизни осыпали поношениями. Наилучшей эпитафией, в самом деле, какую только мог бы пожелать Альбукерке, стало горе населения города, который он основал.
Король Португалии слишком поздно признал допущенную им ошибку, и еще до того, как он получил известия о смерти Альбукерке, он написал в марте 1516 г. письмо, в котором несколько изменил свои приказы о возвращении Альбукерке. Его суеверный ум, кроме того, воздал должные почести памяти Альбукерке, которые он никогда не оказывал ему при жизни. Вплоть до своей смерти король так и не позволили увезти останки Альбукерке в Португалию: "Пока его кости покоятся там, где сейчас, Индия в безопасности". Люди Гоа были столь же суеверны, и только после того, как в город была доставлена папская булла, грозящая упрямому городу страшными карами, тело Альбукерке смогли увезти на родину. Оно было доставлено в Лиссабон 6 апреля 1566 г.
На момент смерти Альбукерке исполнилось 62 года. Он был вторым сыном Гонзало д`Альбукерке и донны Лианор де Менезиш, его жены. В его родословной не раз встречались предки с полосой в гербе (признаком незаконного происхождения. - Aspar), и он мог претендовать на происхождение от королевских домов как Португалии, так и Франции. Его описывали как человека среднего роста, крепкого телосложения, несколько грузного, с вытянутым лицом и бородой, доходящей до пояса, которая в последние годы его жизни вся поседела. Он ни разу не вступал в брак и оставил только одного побочного сына от любовницы-негритянки. Он был похож на большинство людей своего века, безжалостных и жестоких, но с обостренной тягой к справедливости. Он не держал привратника и никогда не запирал двери своих покоев перед посетителями, за исключением непродолжительного послеобеденного времени, когда он удалялся вздремнуть. Он придерживался принципа, что, хотя мусульмане были подчинены португальцам силой оружия, с ними следовало обходиться с такой же справедливостью, как и с христианами, чтобы завоевать их симпатии. (63) Непосредственно перед тем, как он отплыл из Ормуза в 1515 г., два португальца, капитаны галер, совершили мелкую кражу с мусульманской лодки, но капитан Гоа, однако, оставил дело без внимания, поскольку обвиняемые были португальцами, а жалобщиком - простой мусульманин. Упрямый мусульманин, однако, направился прямиком к Альбукерке и встретил его, когда он сходил с лошади после его утренней верховой прогулки; выслушав его рассказ, губернатор сразу же вернулся на берег и лично расследовал этот случай. Не только оба вора, но также кормчие их галер, которые покрывали кражу, совершенную своими капитанами, и сам капитан Гоа поверглись суровому наказанию.
Альбукерке обладал неистребимым чувством юмора, хотя, возможно, его юмор был смешан с горечью. Примерно за 15 месяцев до смерти судно, на котором плыл Альбукерке, едва не потерпело крушение в Каннаноре, когда волны и ветер всю ночь били его о прибрежные скалы. Альбукерке обвязал себя вокруг пояса длинной веревкой, чтобы его тело смогли опознать, если он утонет, и обратился к плачущей и молящейся команде: "Лиссабонские бездельники скажет: "Что же за великий человек ваш индийский губернатор, если без веревки, обвязанной вокруг его пояса, ни один из вас не сможет признать его, когда он будет мертвым?"". Он также первым изобрел способ изыскания нужных средств в условиях хронического безденежья, скопированный одним из последующих губернаторов, Жуаном де Кастро. Однажды деньги, предназначавшиеся для выплаты жалованья, подошли к концу, и солдаты, слишком поздно явившись к нему, стали громко жаловаться, что умирают от голода. Тогда Альбукерке вырвал два волоса из своей бороды и отдал им, говоря: "Я клянусь своей жизнью, что казна моя пуста. Но вот вам волосы из моей бороды: пойдите и заложите их". Солдаты взяли волосы и одолжили под них деньги, а в следующий день выплаты жалованья кредиторы принесли ему волосы, и Альбукерке выкупил их из собственного кошелька.
Изречения Альбукерке и его стиль письма были выразительными и вошли в пословицу. Он обладал порывистым и резким темпераментом, и порой сожалел, что поддался действию страсти. Он был и проницательным и хитрым, и неоднократно умело бил восточные нации их собственным оружием. Принцип соблюдения честности в отношениях с людьми Востока еще не был признан, и преемники Альбукерке, подражавшие его методам, но не обладавшие его способностями, позволяя своим противникам вовлечь себя в политические интриги, как правило, терпели в них поражение. Альбукерке также имел ограничения, которые, несомненно, многие из последующих губернаторов не признавали, но хотя он стремился соблюдать принципы истины и честности и ясно видел все достоинства обоих этих качеств, такое мнение разделяли лишь немногие из его преемников. "Я известен по всей Индии, - писал он королю, - как человек слова; если я приглашаю к себе какого-либо мусульманина, он приходит и не требует никаких гарантий безопасности. Индия, сир, при мне управлялась на основании принципов справедливости и правосудия, и хотя я признаю, что люди этих краев часто проявляют лукавство при общении с нами, но мы не должны платить им той же монетой". Его жажда знаний была ненасытной; кроме посланников, направленных им в различные индийские государства, он разослал других в Сиам, на Молукки, в Пегу, на Яву и в Персию. В 1513 г., после возращения из Красного моря, он послал к королю Адена одного мусульманина, который мел изготавливать опиум: "Это - всего лишь сорт мака, - сообщал он королю, - и мак можно было бы легко выращивать на Азорских островах и в Португалии". (64) Он был человеком с истинно имперским типом мышления - трезвомыслящий, всегда доступный для посетителей, он всегда сам выполнял свою работу; неумышленно он мог оказаться несправедливым по отношению к кому-либо, но никогда не позволял своим подчиненным грабить или угнетать местное население; он руководствовался принципами беспристрастности в вопросах отправления правосудия и никогда не позволял мотивам страха или выгоды влиять на свое решение.
Остается привести общую схему политики Альбукерке. Для англичан более, чем для любой другой нации, представляет интерес то обстоятельство, что он, первым из всех людей, вынашивал идею, что правление такой огромной империей на Востоке, столь отдаленной от Португалии, должно опираться на превосходящую морскую мощь. Его предшественник, Алмейда, конечно, признавал необходимость господства на море, но его основная цель заключалась в том, чтобы перехватить и поставить под португальский контроль основные торговые пути, связующие Восток и Запад. Поскольку до нас не дошли аутентичные документы, содержавшие высказывания Алмейды по этому поводу, невозможно точно установить его намерения; мы можем лишь догадываться об этом в искаженном свете воззрений писателей, которые не были его современниками. Как утверждают, Алмейда сильно противился не только основанию любого поселения в Индии, но также постройке большого количества крепостей. Тем не менее ничто не показывает, как он собирался поддерживать эффективность португальского флота, крейсирующего в индийских водах, и как предполагал возмещать потери среди личного состава экипажей. Допуская, что он как-то справился бы с этими двумя задачами, он, - как убеждает опыт, - еще больше оказывался прав, считая, что рассеяние португальских сил по крепостям серьезно подорвет в последующие годы боевую мощь португальцев. Взгляды Алмейды выглядят противоположными воззрениям Альбукерке, но он понял лишь половину истины и полностью прошел мимо великой концепции своего преемника.
Возвратимся теперь к непосредственному предмету нашего исследования - собственно политике Альбукерке. Он поставил цель возвести португальское господство на Востоке, как при помощи колонизации, так и посредством завоевания, на такую превосходящую высоту, чтобы португальцы могли контролировать всю торговлю между Востоком и Западом. Он основывал сою политику целиком на физической силе: власть его страны должна была стать неоспоримой по сравнению как мусульманской, так и с индусской, и особенно по сравнению с первой. Он считал, что практика заключения союзов с местными державами не могла в этом помочь: если португальцы могли принудить их к повиновению, эти союзы были необязательными; если же нет, то у жителей Востока не было ни чести, не желания хранить верность своим союзникам. (65) Небольшая армия захватчиков могла, следовательно, полагаться только на силу оружия. Проводимая Альбукерке политика требовала основания крепостей в определенных стратегически важных центрах, которые должны были стать плацдармами для укрытия его солдат и защиты кораблей во время ремонта. Кроме того, крепости должны были восполнять катастрофическую нехватку людей и служить опорными пунктами для организации обширнейшей торговли, которую предвидел плодовитый ум Альбукерке. Чтобы восполнить потери, он предложил основать колонии; для ведения торговли он предложил учредить фактории, не обязательно в крепостях, но повсюду, где в них имелась настоятельная необходимость. Он, по-видимому, не упоминал, а если и упоминал, то не придавал особого значения тому обстоятельству, что на Востоке его корабли не могли находиться в море во время юго-западного муссона в течение нескольких месяцев, поэтому португальцы теряли свое господство на море, не из-за слабости своего флота, но по причине обычного природного явления. На суше крепости редко держали под своим контролем территории, выходившие за пределы радиуса действия крепостных пушек, и военная история португальцев в Индии представляет собой череду требовавших колоссального напряжения сил военных действий по обороне укрепленных мест, которые поглощали людские и материальные ресурсы колоний, не принося взамен никакой выгоды.
Для понимания сути предложений Альбукерке необходимо помнить, что торговля перцем была королевской монополией. Она настолько ревностно охранялась, что ни один из индийских правителей не мог заключить любое соглашение или мирный договор, который бы оказал на нее влияние. (66) Она же стала причиной большинства береговых войн, т.к. мусульмане прибегали к различным средствам в стремлении направить часть потока торговли перцем по прежнему маршруту в Красное море, и не вызывает сомнений, что в течение многих лет после смерти Альбукерке все португальцы в Индии, от губернатора и до низших чиновников, незаконно торговали перцем. Королевские агенты - скупщики перца - приобретали его по ценам, установленным на эту пряность при первом помещении побережья Индии португальскими кораблями, прежде, чем цены взлетели вверх из-за конкуренции; естественно, на долю короля доставался перец самого низкого качества из всего, что бы на рынке; груз перца, отправленный на родину Диого Лопишем де Секейрой, был так плох, что 33 года спустя он все еще лежал нераспроданным на складах Лиссабона.(67)
Поскольку Альбукерке считал, что установления контроля над индийской торговлей невозможно было добиться мирными средствами или при помощи заключения союзов, он предложил построить мощные крепости в Адене, Диу, Ормузе и Гоа, и фактории под защитой небольших фортов в Кочине, Каннаноре и Куилоне. Положение его крепостей показывало, что он больше всего опасался вражеской угрозы, исходящей с северного направления; при том, если эти враги явятся с большой силой, он считал, что португальцы не будут достаточно сильны, чтобы отразить нападение одновременно на суше и на море, и что, в таких обстоятельствах, корабли должны укрыться под защитой фортов и подождать, пока вражеские силы сами уйдут из индийских вод под действием муссонов; у него имелся опыт воздействия этой разрушительной стихийной силы в водах, омывающих Индийский субконтинент.
Состояние индийского флота не удовлетворяло его. "Наши корабли, находящиеся в море, - писал он, - имеют на борту в качестве продовольственных запасов рис, воду и немного рыбы; с наступлением сезона муссонов они возвращаются в Кочин, где матросы объедаются рисом, рыбой, пускаются в разгул и умирают от последствий своей невоздержанности. Кода португальцы колонизируют Индию, они не только вынудят мусульман не считать нас простыми бродягами, но и капитаны будут иметь здоровых людей, способных без риска для жизни питаться продуктами страны, в которой они родились; сам я предпочел бы людей из Гоа - они едят пшеничный хлеб и говядину". В каждой крепости должен был содержаться гарнизон, насчитывавший от 500 до человек; при каждой фактории - 300 человек, и 1600 - во флоте. Каждый капитан должен был сам заниматься обустройством собственного гарнизона и не полагаться только на Португалию. Штаб-квартира правительства должна была находиться в Гоа, и под началом губернатора должны были быть 4 фактора, - соответственно, в Ормузе, Гуджерате, Кочине и Малакке. "Объем индийской торговли, - сообщал Альбукерке, - превосходит всякое воображение: шелк, парчовые ткани, медь, ртуть, кораллы и т.д., - трудно поверить в это. Когда устье Красного моря перекроет Аден, все идущие в северном направлении торговые пути должны проходить через Ормуз и Персидский залив, где господствуют португальцы".
Король Португалии придерживался убеждений, что индусам и местным христианским торговцам следует представлять привилегии за счет мусульман, но Альбукерке решительно отметал это. "И индусы, ни мастные христиане не проявляют склонности к ведению дел, - писал он, - одни лишь мусульмане держат в своих руках все нити торговли. Представители вех религий и рас так сплоченно трудятся вместе в Индии, что вы не можете из разделить, "банья" (торговцы. - Aspar) Гуджерата используют мусульманских моряков". Эти коренные торговцы, затем, вместе с не занимающими официальных должностей португальцами должны были сосредоточить всю местную торговлю в своих руках. Король Португалии должен был стать единственным верховным собственником всех товаров, доставляемых из Индии в Португалию, он должен был продавать товары для их последующего распределения, и получаемые от продажи груза доходы должны были окупать затраты на обратное плавание кораблей. Португальские суда должны были совершать рейсы только между Португалией и Кочином и обратно, и Кочину предстояло стать штаб-квартирой; корабли, отплывающие из Индии, могли бы предпринимать плавания в Китай и Бенгал. Единственная обязанность фактора Кочина должна была заключаться в том, чтобы получать и отправлять товары в Европу и из Европы, а также из других факторий. Фактор, казначей, капитаны крепостей и комиссары должны были образовать Совет с целью купли-продажи товаров. Поддержание дисциплины в каждой крепости должно быть возложено исключительно на ее капитана, и он должен был иметь всю полноту власти для завоевания у мусульман любой территории, которая входила в пределы его "капитании". Фонд, из которого выплачивалось жалование чиновникам португальской администрации в Индии, по мысли Альбукерке, должен был образоваться из так называемой дани, уплачиваемой определенными приморскими государствами, "платы за право безопасного прохода", которую платили торговые суда, и дохода от территорий, прилегающих к Гоа; два первых источника поступлений представляли собой чистой воды вымогательские приемы. Также, фонд выплаты жалования должен был пополнять определенный доход от таможенных пошлин, но трудно представить большее препятствие для торговли, чем то, что представляли собой таможенные станции того времени. Чиновники непрерывно добавляли некоторые новые взыскания, которые со временем приобретали обязательный характер. В качестве одного примера, немногим отличающегося от многих других, рассмотрим ситуацию с индийскими тканями в Ормузе. Первоначальная сумма сбора составляла 10% от стоимости; со временем к ней были добавлены отчисления в размере 1% для чиновников и 6 % с тюка, - также для чиновников. Когда эти дополнительные подати были узаконены, растущие аппетиты португальских чиновников привели к тому, что они стали принуждать торговцев отдавать какую-то сумму сверх первоначально требуемой, и таким образом сумма подати возрастала, пока не стала препятствием для развития торговли.
По мнению Альбукерке, чиновников следовало назначать на 8 лет, а не на 3 год; он был, несомненно, прав. Короткого срока едва хватало для ненасытного стяжателя, чтобы набить свою мошну и выскрести все дотла, передав место своему преемнику в таком же состоянии, в каком он получил его от предшественника; в то же время в случае, если чиновник назначался на более продолжительный срок, он мог бы уже не так усердствовать в вымогательствах, и создались бы предпосылки для выработки более высокого стандарта. Альбукерке был очень резко настроен по отношению к личностям людей, которых он выслал из Индии. "Они наготове, - писал он, - со своим ничтожным грузом перца к приходу кораблей, но когда у вас есть легкий доступ ко всем богатствам Индии, даже бессмысленно заводить разговор о перце. Эти представители правительства никогда не ищут другого прибыльного товара, у них нет даже опыта совершения покупок на обычной барахолке, они ни разу не пытались купить даже грошовый ломоть хлеба на базаре. Клерк, обученный в счетном доме Бартоломеу, во Флоренции, приносит больше пользы, чем все факторы, которые есть у короля в Индии".
Такое был план, в некоторых отношениях сырой и незрелый, с которым Альбукерке доверительно познакомил посредством переписки своего друга Дуарте Гальвао. Если бы он просто расписал его перед королем в качестве заманчивой наживки, мы имели бы полное право сомневаться, насколько он совпадал с его реальными целями, т.к. во многих его письмах прослеживается привычка писать под воздействием сиюминутных увлечений. Хотя его план далек от совершенства и представляет собой скорее грубый набросок, он интересен тем, что показывает: Альбукерке не был заурядным завоевателем, одержимым жаждой территориальных приобретений и манией личного величия; он смотрел далеко вперед, вплоть до наступившей в наше время эпохи мира и коммерции. (68) Он стремился, далее, к росту могущества своей страны, но он также ясно осознавал, что подлинные интересы Португалии заключатся в установлении мира. Даже для него было иногда трудно сопротивляться настойчивым приказам короля Португалии, требовавшего уничтожения мавров везде, где бы он не столкнулся с ними. Он добился заключения мира с саморином, несмотря на зубовный скрежет оппозиции.
С инструментами, находившимися в его распоряжении, целые поколения таких людей, как Альбукерке, в индийском правительстве не смогли бы успешно выполнить план, набросок которого он сделал, но в этом вопросе он вполне мог переоценить свои собственные способности и недооценить трудности работы со своими соотечественниками. Положение дел в Индии никогда не способствовало тому, чтобы можно было даже заложить основы для проведения в жизнь его идей; представления, - кажущегося странным для нас, - что каждый капитан волен свободно вести частную войну с мусульманами на свой страх и риск, самого по себе уже достаточно для того, чтобы помешать реализации всех остальных идей Альбукерке. С трудом верится, что Альбукерке не понимал того обстоятельства, - хотя его соотечественники очень хорошо его понимали, - что индийские мусульмане столь же упорно держались за свои права, как португальцы - за свои, и готовы были защищать их при первой представившейся возможности. Представляется более вероятным, что Альбукерке "вбросил" это предложение в качестве наживки, чтобы остальные его инициативы нашли более благосклонный прием у короля.
Португальское правительство в Индии никогда не было достаточно платежеспособным. Даже в течение первых пятидесяти лет мы видели, с какими трудностями столкнулся Альбукерке; Нуньо да Кунья расплачивался со своими подчиненными добычей, захваченной в ходе каперских нападений на торговые корабли ("призы") в Красном море; Эстебан да Гама тратил на эти же цели свое личное состояние; Мартин Афонсу де Соуза отделывался пустыми отговорками, отодвигая обещание выплат на неопределенный срок; другие губернаторы также всегда испытали безденежье. Охота за "призами", захват которых часто являлся единственным средством, позволявшим пополнить финансовые ресурсы, приводил к тому, что среди португальцев царили бесконечные раздоры.
Колонии, поселиться в которых Альбукерке предложил людям со своих кораблей, должны были образоваться путем заключения браков между португальцами и местными женщинами. В это время португальцы, даже у себя на родине, быстро смешивались с представителями других народов и рас: с африканцами, привезенными в Португалию ранними исследователями в качестве любопытных "диковинок"; с африканцами, привезенными последующими путешественниками в качестве рабов, и с обитателями островов у африканского побережья, со всеми ними португальцы вступали в отношения, которые приводили к смешению кровей. Следовательно, идея создания полукастовых колоний (69) была не столь чуждой для этой страны, как для некоторых других. Альбукерке начал его эксперимент с преступника, и это дало повод для насмешек со стороны капитанов, что от изгнанного со флота преступника и женщины из низшей касты ничего хорошего не могло произойти. Альбукерке, несомненно, испытывал некоторое пренебрежение к женщинам из низших каст, поскольку он писал королю, что старался подбирать своим людям, желавшим осесть в Индии, в качестве спутниц жизни пленных мусульманских женщин и брахманок, (70) считая, что от них произойдет более лучшее потомство; никому и в самом деле не позволялось держать при себе женщину из какого-либо из этих классов в качестве рабыни, кроме как при условии, что ее хозяин желает впоследствии вступить с ней в брак. Большой наплыв женщин, однако, произошел с Сокотры, когда солдаты стоявшего на острове гарнизона покинули его в 1511 г., и многие из них, хотя и были низкого происхождения, даже повыходили замуж в Гоа. (71) В каждом португальском поселении женатые мужчины быстро превращались в отдельную касту со своим особыми привилегиями; все мелкие чиновничьи должности были зарезервированы для них, и в Гоа между ними поделены все земли, принадлежавшие короне, - очень большая часть прилегающей к городу территории. (72) Уже рассказывалось о том, как город Гоа оказался в большой опасности вследствие заговора, возникшего благодаря участию этих женщин. Конечно, по мере того, как их связи с кровными родственниками ослабевали, опасность заговоров такого рода уменьшалась, и все же подобный случай еще раз повторился в Диу в 1546 г. Женщины были христианками, по крайней мере, номинально, но их статус был немногим лучше статуса рабов. Португальцы, тесно общаясь и смешиваясь с чужой расой, постепенно утрачивали свою природную отвагу, и симптомы упадка быстро прогрессировали. Альбукерке побуждал женатых мужчин открывать свое собственное дело в качестве пекарей, сапожников, трактирщиков, плотников и портных; но действие климата и окружающей среды приводили к тому, что португальцы предпочитали перекладывать всю работу на плечи рабов, а сами, в качестве господ, жили в праздности и наслаждались бездельем, пользуясь их заработками. В результате это привело к тому, что жёны португальцев не гнушались извлекать выгоду из заработков своих наиболее привлекательных рабынь (намек на проституцию. - Aspar), а их мужьям перепадала часть доходов пиратов из Сангамешвара, вербовавшихся из числа их рабов, которые подрывали португальскую торговлю. Это тяжкое зло проявилось уже в следующем поколении; но если Корреа прав, и его сведения точны, то Альбукерке в известной мере предвидел возможные последствия. (73) Он испытал разочарование, обнаружив, что мужчины-португальцы вступали в брак с индийскими женщинами ради их денег, не заботясь о том, как эти деньги им достались. Он опасался детей от таких матерей, воспитанных в атмосфере дома, полного рабов, и убежал короля издать приказ, чтобы все дети в возрасте от 12 до 25 лет отправлялись в Португалию для получения образования; это письмо не оказало никакого эффекта, но если он предложил такую меру, то это - еще один хороший пример его предусмотрительности. Это смешанное потомство, результат индо-португальских союзов, никогда не сумело укрепить сою смелость вследствие контактов с устойчивой расой, наоборот, некоторые полукровки все более и более сближались по свои качествам с населением страны, где они родились. Невозможность сохранения черт, присущих одной расе, в результате тесных контактов с представителями другой, - в полной мере подтверждается опытом.(74)
Примечания:
(1) См. Глоссарий Юля, s.v.
(2) Он обещал королю, что вернется к нему с дверями от дворца саморина в качестве трофея.
(3) Гашпар после этого дня больше не упоминается в источниках; он, вероятно, был убит при разгроме.
(4) Коронация саморина до сих пор происходит на возвышенности, где тогда стоял этот дворец. - Logan, Vol. I. p. 317.
(5) См. Cartas, p. 79, о любопытном описании этого отступления - Альбукерке свел к минимуму трудности, с которыми пришлось столкнуться его отряду, чтобы доказать разделявшийся им тогда тезис, что Каликут легко можно было захватить.
(6) Он так и не смог в полной мере восстановить владение этой рукой.
(7) Прежде, чем он ввел их, не существовало никаких регистров или приказов на этот счет. Альбукерке в то время пережил большую утрату - смерть своего племянника, дона Aфонсу де Норонья, потерпевшего кораблекрушение при возвращении с Сокотры.
(8) Castanheda, II. 116. Именно во время его возврата в Европу после этого путешествия Магеллан потерпел кораблекрушение и остался вместе с простыми моряками на рифе, когда все другие офицеры покинули их.
(9) Проекты Альбукерке и общая политика будет, чтобы не прерывать повествование, рассмотрена позже. Ранние португальские авторы называют правителя, которого они застали в Гоа, Сабайо, и сам Альбукерке использовал это слово. Оно, очевидно, произошло от информации, предоставленной Гашпаром, евреем, который назвал так своего прежнего господина, когда он был захвачен в плен португальцами на островах Анджадива. Юль принимает объяснение Барруша, что оно было производным от названия места, где родился Юсуф Адил-шах. Он проигнорировал исправление этого утверждения, сделанное Коуту (IV. 10. 4), который сообщает, что Сабайо был индусским вождем в Канаре, чьих сыновей он знал лично. Эти сыновья от всей души смелись, когда Коуту прочитал им происхождение слова "Сабайо", сделанное Баррушем; их отец, сказали они, не был ни турком, ни Юсуфом. Имя этого мелкого индусского вождя, таким образом, было ошибочно перенесено на мусульманского правителя, который владел Гоа.
(10) Отношение Альбукерке к Тимодже забавно меняются в связи со сменой его настроения: 30 ноября 1513 г. он пишет: "Если кого-либо стоило осудить как изменника и злодея, то этим человеком является Тимоджа". Но на следующий день он был "добрым человеком"; смотри Cartas, pp. 148, 175, 179. Альбукерке никогда не верил ему после того, как он был изгнан из Гоа, он подозревал его в растрате.
(11) В Дели в 1857 г. мятежники использовали для сходной цели коробки с коньяком.
(12) Мы не разделяем взглядов Камоэнса, который подверг Альбукерке за это действие суровым нападкам.
(13) Как Каштаньеда, так и Корреа описывают театральное пиршество его страдающих от голода матросов за столом, уставленным яствами, к которым им на самом деле запрещено было прикасаться; это было сделано, чтобы обмануть посла Адил-шаха, который прибыл предложить мир. Возможно, посол и распознал уловку, но Альбукерке, несомненно, знал, как жизненно важен был мир для Исмаила.
(14) Ему повезло, что связь с Европой была такой медленной.
(15) Cartas, p. 36, приводит 1680 человек, из которых 380 были с торговых судов.
(16) Альбукерке в своем письме от 22 декабря 1510, сообщает, что их было 6000 "в целом".
(17) По слухам, его архитектором был Томаш Фернандиш из Каннанора. Он также построил форт в Каликуте, два года спустя.
(18) Cartas, pp. 47 и 48. Тимоджа был вынужден передать полномочия Малхару Рао, бежал вместе с ним в 1511 г. и был отравлен.
(19) Два кормчих были повешены на борту бунтарского судна в Ормузе. Король простил их, но Альбукерке отказался принять их ссылки на королевское милосердие, поскольку они не просили прощения у него лично.
(20) См. защиту в Cartas, страница 59, основанную на необходимости,
(21) Они, возможно, были японцами.
(22) См. Cartas, p. 59, рассказ о малайце на захваченном судне, который сражался, хотя и покрытый ранами, которые не кровоточили. Когда с его запястья был снят костяной браслет, он истек кровью и умер.
(23) Альбукерке, услышав о ранении, отправил на замену д'Aбреу другого человека, чем вызвал сильное раздражение у последнего. Он отказался уступить свое место, пока у него были ноги, чтобы ходить, и руки, чтобы сражаться.
(24) Португальцы встретили слонов султана в этой уличной схватке и обратили в бегство при помощи одних только пик.
(25) У Барруша, писавшего в 1545 г., есть очень любопытный пассаж в II. 7. 1., в котором он сообщает, что он видел письма от Альбукерке королевскому хронисту, Руи де Пинья, которому он послал ценные кольца. Он подразумевает, что Альбукерк, пользуясь современным языком, пытался оказать влияние на прессу.
(26) Об истории его сына см. стр. 240.
(27) В результате рокового пренебрежения приказы Альбукерке укрепить Бенастерим, который служил ключом к главному броду, не были выполнены.
(28) Историю этого заговора не стали предавать огласке, т.к. в него были вовлечены женатые мужчины, и не было никакого публичного расследования.
(29) Cartas, страницы 42 и 91.
(30) Корреа, историк, прибыл в Индию на этом флоте.
(31) Cartas, p. 101, датир. 23 нояб. 1512. Я добавил рассказы о героизме Альбукерке у историков. Он называл их "мои рыцари".
(32) Бенастерим не отмечен в атласе Индии, но он выделен на карте Гоа, составленной Фонсекой. На последней он показан там, где дорога из Гоа в Хуркам пересекает протоку.
(33) Капитаны и рядовые из-за этого на несколько дней оглохли. Суда не могли погрузиться в воду, т.к. стояли на мелководье.
(34) Все историки сходятся в описании этого инцидента. Каштаньеда добавляет, что один фидальго обратил общее негодование в горький смех, сказав: "Sо ho Governador por cousa tao pouca beijava na face a Pero Mascarenhis avia dalia poucos dias de beijar a eles no traseiro por oulros muyto grandes que aviao de fazer." 111. 91. Маскареньяш был, в 1526, недолгое время губернатором.
(35) Cartas, Страница 116.
(36) В 1514 г. португальцы получал носорога в подарок от султана Гуджерата. Это было тогда почти неизвестное животное, и его отправили в Португалию, а затем послали в дар Папе, но носорог околел, едва только достигнув берегов Италии. Это - то самое животное, что было увековечено Дюрером. Описание Каштаньеды - III. 134 - причудливое. Португальцы использовали индусское название животного - "генда".
(37) Cartas, страница 343.
(38) См. Cartas, pp. 312-316 и p. 381. Представляет интерес фрагмент его письма от 15 октября 1514, в котором он признает, что имел обыкновение "приукрашать" дары индийских князей ради возвышения престижа короля Португалии.
(39) Cartas, Страница 125.
(40) Представляет интерес любопытная история, рассказанная Каштаньедой, поскольку она относится к дону Гарсиа де Норонья, ставшему впоследствии вице-королем. Он ворвался в открытую амбразуру и приказал некоторым людям идти за ним, но они отказались; они были готовыми последовать за ним, но он не был их губернатором, чтобы ими командовать.
(41) Новости об атаке достигали Каира сухопутным путем через 15 дней. Альбукерке никого не обвинял в этой неудаче. "Это была хорошая схватка" - таков его комментарий.
(42) Альбукерке продолжал жестоко истязать всех людей, которых он захватил в Красном море, кроме жителей острова Камаран, от которых он надеялся извлечь некоторую выгоду.
(43) В письмах Альбукерке нет ни единого упоминания об этом периоде - любопытный пример сокрытия истины.
(45) Cartas, p. 281. Он называет мусульман "альфенадос" - "красящие себя хной".
(46) Альбукерке называет его "Mihum" - данное им острову название в честь Святого Креста, конечно, не сохранилось.
(47) Сентенциозный Барруш, говоря об этом периоде, высказывает поразительный принцип: "Тот, кто сражается, получает славу, покоряя своих врагов, но тот, кто управляет, приобретает только ненависть своих подчиненных".
(48) Cartas, p. 184.
(49) Cartas, p. 260.
(50) Cartas, p. 410.
(51) Cartas, p. 367.
(52) Корреа, II. 395, приводит любопытный и подробный рассказ о некоем Жуане Дельгадо, злоумышленнике, который попытался отравить Альбукерке. Корреа очень красочно описывает свой визит вместе с Альбукерке в тюрьму, где находился этот человек, но данный пассаж слишком длинный, чтобы его цитировать.
(53) Cartas, pp. 284 на 291, Альбукерке сообщает, что Перейра испытывал неприязнь к "Minha douiestica conversacao e trato cos cavaleiros e fidalgoes e ter companheiro delles."
(54) Cartas, p. 345.
(55) Уроженцы Малабара получали по 13 шиллингов 4 пенса в месяц каждый.
(56) Есть любопытный рассказ Корреа, который участвовал в этой экспедиции, о выходке галер под командованием Сильвестра Корсиканца, в дух которой Альбукерке полностью вошел. (II. 406). С этим Сильвестром было тяжело иметь дело, не только Альбукерке понял это, но также его преемники. Относительно Альбукерке, смотри Cartas 301 и 375. Лопе Суариш был абсолютно не в состоянии усмирить его горячий дух. (Correa, II. 533.) Он был отправлен в 1514 как человек, обладавший опытом в управлении галерами.
(57) Алешандру д'Aтаиде схватил его за руку и втащил вовнутрь.
(58) Тело недолго пролежало на земле, прежде чем слуги унесли его. Корреа вносит в свое повествование личные воспоминания очевидца, когда он сообщает, что забрал у мертвеца расшитый золотом платок, который он продал за 7 ф.ст.
(59) Корреа называет цифру в 350000 ф.ст., которая абсурдна. В Cartas, p. 371, приводится сумма в 40000 ф.ст, намного более правдоподобная.
(60) Их ослепили, поднеся к глазам раскаленную докрасна чашку. Эта практика, кажется, прекратилась после того, как португальцы упрочили свое влияние в Ормузе. Коуту беседовал со старыми поселенцами в Гоа, которые помнили некоторых из этих людей, бродивших по обочинам дорог и просивших милостыню как свергнутые короли.
(61) Лопе Суариш пренебрег его пожеланием и выставил его вещи на аукцион, но они были такими малоценными, что его поступок обернулся против него и способствовал росту престижа великого губернатора.
(62) Cartas, страница 380, 6 декабря 1515 г.
(63) Это упоминание, могущее показаться банальностью, позволяет судить о тогдашних стандартах.
(64) Cartas, страница 174.
(65) Есть пассажи, которые показывают, что Альбукерке придавал некоторое значение моральной силе, но не ставил ее слишком высоко.
(66) Correa, IV. 104. Монополия была упразднена в 1570. Ar. Port. Or., Fasc. 5, No. 679.
(67) См. Ar. Port. Or., Fasc. 5, No. 30, 7 февраля 1520, о приказах в отношении всех капитанов, которые имеют перец на борту, но не могут отчитаться, что этот груз перца отправляется в Португалию. No. 10 Март 15, 1518, показывает, что допускалось без возражений провозить 4 центнера перца. Перо Нуниш, в свою бытность контролером доходов, ввел важные реформы. Он приобретал товары напрямую у производителя, и затраты казначейства упали с 30 или 40 % до 7 %. Castanheda, VI. 72. Описание политики Альбукерке взято из его писем. Трудно привести точные ссылки: письма следует читать в целом, чтобы получить общее представление. Наиболее важные моменты можно найти на странице 37 и следующих, и странице 403 и следующих.
(68) В этом отношении он является первым, в любом случае, среди ранних португальских губернаторов в Индии.
(69) Барруш, возможно, подразумевал фидальго, когда рассказывал о Гонзало Ваш де Мелло в II. 1, 3. Он сообщает, что он смотрел свысока на для "pardo nas cores." Смотри Barros, II. 5, 11, относительно всеобщего отношения к этим бракам.
(70) Cartas, Страница 338.
(71) Correa, II. 177.
(72) Ar. Por. Or., Fasc. 5, No. 9. Позже власти столкнулись с большими трудностями, когда были нарушены права касадуш Кочина.
(73) Correa, II. 375.
(74) Я ничего не упомянул о пристальном внимании, которое уделял Альбукерке в своих письмах всем вопросам, относящимся к торговле. Было бы утомительно перечислять многочисленные подтверждения, содержащиеся на этот счет в письмах. Смотри, например, страницу 166 о должной упаковке товаров; страницу 349 об остатках вина на борту судна; стр. 267, 272, 329 о плохой торговле; страницу 199 о лошадях, ввозимых в Гоа, и т.п.