Португальцы. - Народ Португалии прошел суровую школу. Вплоть до конца 11 в. ее история составляла единое целое с историей Иберийского полуострова. Первоначально населенная кельтами, она была со временем включена в состав Римской империи, но последующая ее история все же отличалась от истории Испании, на покорение которой вестготские захватчики должны были затратить некоторые усилия, прежде чем они вышли к Западному океану (т.е. Атлантике), и португальская знать редко претендовала на происхождение от готских предков. Вместе с остальной частью полуострова Португалия была завоевана маврами в 8 в. Ее существование как отдельной политической единицы началось в 1095 г., когда граф Генрих Бургундский получил графство Португалия в качестве приданого своей жены Терезы (побочной дочери Альфонса VI Отважного, короля Кастилии и Леона в 1065-1109 гг.) Территория нового графства в первое время ограничивалась, однако, только округами Коимбры и Опорту, отвоеванных у мавров в предыдущие сто лет после ряда жестоких войн. Эту реконкисту вело не местное население, кельты (к 1000 г. н.э. говорить о населении Испании как "кельтах", после многократных смешений различных рас и национальностей, по меньшей мере, странно. Кельтский элемент никогда не играл на Пиренейском полуострове доминирующей роли, даже в доримскую эпоху; римские историки называли здешнее население, как правило, "кельтиберами". - Aspar), но армии, навербованные на севере, и первый граф новой страны сам был по происхождению французским рыцарем.
В борьбе с маврами, которая продолжалась последующие два с половиной столетия, вожди, при отсутствии местной знати, были цветом северного рыцарства. Армии вначале также состояли из пришедших с севера крестоносцев, и только по прошествии некоторого времени местные жители, как горожане, так и крестьяне, были вовлечены в общее движение. В середине 13 в., однако, когда войны с мусульманами на португальской почве прекратились, дух затяжной борьбы проник во все классы, в городах возникли муниципальные учреждения, и народ, через посредство кортесов, получил определенный голос в управлении страной. Большая часть земли пока еще принадлежала духовно-рыцарским орденам иноземного происхождения - такова была цена, уплаченная им за помощь в борьбе с маврами. В начале 14 в. связь рыцарей с иностранными орденами оказалась прервана, и сами они остались в Португалии, сформировав ядро аристократии, северян по крови, но португальцев по месту их проживания. В гражданских распрях, сотрясавших устои монархии в конце того же столетия, знать и народ проявляли единство, и в 1385 г. они бок о бок сражались в битве при Альжубарроте. В течение следующих ста лет история Португалии представляла собой череду напряженных усилий, направленных на то, чтобы отыскать морской путь на Восток в обход мусульманского барьера на суше, а наиболее выдающейся личностью этой эпохи являлся принц Генрих Мореплаватель, сын короля Жуана I Португальского и правнук Эдуарда III Английского (по женской линии. - Aspar). В начале 15 в. он поселился в замке Сагреш, и вплоть до самой смерти в 1460 г. каждый год посылал экспедиции, исследовавшие западное побережье Африки. Подготовку экспедиций принц Генрих начинал с нуля. Его корабли были не более чем полупалубными суденышками, а их команды состояли из моряков каботажных плаваний, не удалявшихся в своих рейсах от земли дальше пределов видимости. При помощи переселившихся в Португалию по приглашению принца математиков и астрономов, часто евреев по происхождению, была основана навигационная школа. Мыс Боядор, находившийся на африканском побережье в 1000 милях от Португалии, удалось обогнуть только в 1434 г. - все предыдущие экспедиции поворачивали обратно в страхе перед далеко выдававшимися в море у этого мыса песчаными отмелями, вокруг которых кипела и клокотала вода (1). Нам нет необходимости вдаваться в подробности истории этого столетия, в течение которого, при таких скудных задатках, выросла целая плеяда исследователей, открывших полмира (2).
Обогнув в 1497 г. мыс Доброй Надежды, Бартоломеу Диаш, наконец, открыл тот путь на Восток, который так долго искали принц Генрих и король Португалии. В этих плаваниях лидеры португальской нации следовали истинно национальной политике; они преследовали главным образом коммерческие цели (это не совсем отвечает истине; скорее можно говорить о тесном слиянии религиозных, политических и экономических причин, которые совместно придали импульс португальским первопроходцам. - Aspar). Итальянские республики в течение многих поколений богатели и процветали за счет торговли с Востоком, а за итальянскими купцами стояли их мусульманские партнеры. Открытие морского пути в Индию обещало, что доходы как одних, так и других теперь перейдут к португальцам, - а то, что вследствие этого ненавистные мусульмане понесут убытки, служило дополнительным стимулом. Португальцы надеялись также, что найдут союзника в лице христианского монарха, чьи владения они довольно неопределенно размещали где-то в Африке - могущественного и загадочного властелина, известного под именем "Пресвитера Иоанна". Первая их цель, таким образом, носила коммерческий характер - разорить своих наследственных врагов, мусульман, - и ее подпитывал неугасший религиозный дух крестоносного движения. Однако век, когда духовный глава христианской церкви, Папа Римский, заключил договор с султаном Турции в отношении условий, на которых он (Папа) соглашался умертвить брата последнего (т.е. принца Джема, потенциального претендента на трон Османской империи. Папа держал его при себе в качестве ценного заложника, но затем, получив крупную мзду от султана Баязида II, предпочел отравить. - Аspar) (3), не способствовал тому, чтобы религиозные цели одержали верх над прочими, куда более прозаическими интересами власть имущих. Гений Альбукерке выдвинул на первый план вопрос создания империи, но в его представлении империя и коммерция являлись взаимодополняющими понятиями; он не ставил новых целей, но просто отыскал новый метод, позволявший достичь старой цели.
Король Жуан II (1481-95) во время своего короткого, но знаменитого правления, используя сравнение Барруша, "рыскал вокруг Африки подобно голодному как собака льву, пытаясь отыскать вход в охраняемый двор". Он продолжил морские исследования, начатые его дядей, и также отправил сухопутные экспедиции, одна из которых проникла в Тимбукту, тогда как другая изучала сухопутные торговые маршруты, ведущие к Индийскому океану. В самой Португалии он разгромил могущественную феодальную аристократию, в результате чего власть португальской короны приобрела деспотический характер, и был освобожден резерв людской энергии, которая в противном случае была бы бесцельно растрачена во внутренних интригах и насилиях. Из среды отныне покорной королю феодальной знати вышли те предводители, которые, в течение 50 лет после смерти Жуана II, привели португальцев в самые отдаленные части земного шара, а саму страну - к вершине ее славы. Эта аристократия, как уже говорилось, была иностранной по происхождению, и нет свидетельств, что убыль в рядах представителей господствующего класса, неизбежно возникавшая вследствие их авантюрной карьеры, возмещалась бы за счет низших слоев общества.
Принц Генрих обязал своих капитанов привозить в Португалию туземцев из открытых ими стран, - отчасти по той причине, что они представляли собой ценный товар, отчасти для того, чтобы при их посредничестве устанавливать связи с новыми племенами, выучив их диалекты. Поощрение браков между этими пленниками и португальцами стало элементом колониальной политики и первым шагом на пути, который привел к очень важным результатам; трудно переоценить значение этой меры для страны. Португальцы продемонстрировали свою готовность, практически отсутствовавшую в других европейских странах, к смешению своей расы с другими, коренным образом отличающимися от них народами.
Король Мануэл, наследовавший Жуану II, заслужил прозвание "Счастливый". Его успех во внешней политике был обусловлен деятельностью его предшественников, и созданные ими инструменты достались ему готовыми к использованию; даже подготовка экспедиции да Гамы уже шла полным ходом к моменту его восшествия на трон. Как показало одно из первых действий нового монарха, Мануэл не обладал личными способностями, нужными для той великой пьесы, в которой он был призван сыграть главную роль. Португальские евреи пользовались широкой славой в Европе; вся торговля страны была сосредоточена в их руках; они обладали выдающейся сметливостью и славились честностью в коммерческих сделках. Чтобы получить руку испанской инфанты, Мануэл, с подачи Католических Королей л прзван сыграть главную роль. ал личными способностями, нужными для тйо велико ьесы, в которо йон созданные ими инстурменты, МануэлМаммФердинанда и Изабеллы, издал указ об изгнании всех евреев из страны. Он вступил в брак с инфантой в 1497 г., но так и не получил обещанной награды, которой его поманили, поскольку так и не взошел на испанский трон. Некоторые евреи, чтобы избежать действия эдикта, обратились в христианство, но это не спасло их от непрестанных преследований со стороны инквизиции. Один результат изгнания евреев проявился практически немедленно: когда в столицу Португалии по вновь открытому маршруту хлынуло все богатство Востока, в стране не осталось торговых ассоциаций, которые могли бы перераспределить его по всей Европе; иностранные торговцы должны были лично приезжать в Лиссабон, чтобы делать там свои закупки. Когда из-за войны с Испанией в конце 16 в. Англия и Голландия, лишившись доступа к этому рынку, направили свои эскадры на Восток, чтобы самим закупить специи, товаропоток легко перестроился на эти новые центры торговли, поскольку в самой Португалии так и не сложились собственные торговые гильдии, способные удержать существующие торговые пути и остановить упадок страны.
В отношениях со своим великим подданным, Альбукерке, Мануэл показал, что мало предназначен быть правителем: до нас не дошли сами приказы короля, но сквозь призму ответов Альбукерке можно судить, что они были заполнены мелочной придирчивой критикой и постоянным требованием денег, выставляя получателя почти безумцем. Сознавая собственную безмерную преданность интересам короля и ту блистательную службу, которую он сослужил стране, Альбукерке был вынужден, скрепя сердце, отвечать на выпад каждого доносчика, которые из зависти или злобы слали королю письмо за письмом, сочившиеся ядом клеветы и злопыхательских сплетен (4). "Но здесь есть люди, португальцы, которым доверяет Ваше Величество..., - с горечью писал Альбукерке монарху. - Если бы я пользовался таким же высоким доверием, я приказал бы сложить из голов форт в Каликуте, но я не могу похвастаться такой степенью доверия к себе со стороны Вашего Величества, как они". Вознаграждением Альбукерке стала его смерть от разочарования и краха иллюзий. Какова бы ни была аморальность действий португальцев в Индии, их престиж там был, по-видимому, окончательно подорван аморальностью их губернаторов в Европе. Подозрительность от начала и до конца была основой их поведения. "Португальцы скорее предпочитают предать забвению собственные деяния, чем хвалить таковые их соседей", - вот комментарий их самого известного историка (5). Альбукерке сообщает практически то же самое (6). "Ведущим мотивом, стимулировавшим усердие на Вашей службе, является взаимное соперничество; такое соперничество могло бы быть достоинством, но на деле мы имеем то, что каждый стремится добиться расположения Вашего Величества к себе, выпячивая промахи и недостатки других; мы радуемся чужим несчастьям и ошибкам, и даже стремимся к тому, чтобы другие совершили ошибки, которые могли бы дать почву для обвинений против них". Каждое возвращавшееся на родину судно везло клеветнические письма, и в хаосе взаимных обвинений невозможно было доподлинно выяснить, кто был прав, а кто виноват. Даже наиболее вопиющие случаи нарушения долга оставались незамеченными; ни один фидальго не мог быть наказан в Индии, а в Португалии им было одинаково легко как доказать, что обвинение против них было сфабриковано из-за личной вражды, так и опорочить репутацию оппонента, распуская клеветнические слухи за его спиной. Не только сами португальцы потеряли всякий страх перед наказанием за любой проступок, но и туземцы Индии утратили всякое доверие к португальскому правосудию.
Независимо от того, какими были португальцы в Европе, на Востоке ничто не могло исправить их характер или смягчить испорченность нравов. За редким исключением, единственные женщины, с которыми они могли бы общаться, либо занимали низкое положение в обществе и были крайне распущенными, либо же были высокого происхождения, но, деградировав под воздействием обстоятельств, были вынуждены вступать в браки с новыми пришельцами из Европы. Во второй половине 16 в. вошло в обычай ежегодно отправлять в Индию бедных девушек-сирот благородного происхождения, находившихся под опекой короля Португалии, но прошло много лет, прежде чем за пределами Западных островов (Уайтуэй, очевидно, имеет в виду острова в Атлантическом океане, принадлежавшие Португалии, такие как Азоры, Мадейра и пр. - Aspar) можно было бы встретить хотя бы одну добропорядочную португальскую женщину. Жизнь на борту судна была невыносима для любой женщины, имевшей хоть каплю самоуважения, и даже еще во время своего третьего плавания в Индию Васко да Гама приказал публично высечь трех португальских женщин, которые, вопреки его приказам, тайком проникли на корабли. Когда Жорже Кабрал, губернатор Индии в 1549-50 гг., взял с собой в колонии свою жену, знатную португальскую даму, это было отмечено как прецедент.
Ранние путешественники устранили весь страх перед сверхъестественным, и теперь, когда жажду обогащения могли бы перевесить только вполне реальная опасность потерпеть кораблекрушение и материальные неудобства убогой и грязной жизни на борту судна во время плавания, путешествие на Восток стало вполне обыденным делом. То же самое можно сказать и о врагах, с которыми португальцы столкнулись на суше. Дуарте Пашеку и Альбукерке показали, в какой мере вооружение и организация европейцев превосходили таковые в страна Востока, и вслед за тем продемонстрировали, что сражения требовали определенного напряжения сил, но при правильном руководстве боем почти не представляли опасности.
Религия, которую исповедовал Александр Борджа в качестве главы католической церкви, во всех отношениях отличалась от той, которая носит то же имя в наши дни. Папская булла разделила Ў земного шара между полудикими испанцами и полудикими португальцами; интерпретация этой буллы в португальском ее понимании может быть найдена на страницах хроники официального историка Барруша (7). Согласно ему, Папа облечен властью свыше раздавать во владение христианам все земли, населенные язычниками. "Это - истина, - пишет он, - что право плавать по морям принадлежит равно всем, и в Европе мы признаем права, которые имеют другие (народы) в ущерб нашим; но это право не распространяется за пределы Европы (8), и, следовательно, португальцы как "властелины моря" благодаря силе их флотилий имеют законное право принуждать к подчинению всех мавров и язычников под угрозой конфискации и смерти. Мавры и язычники не подпадают под действие закона Иисуса Христа, истинного закона, который все должны соблюдать, чтобы спасти душу от мук адского пламени. Ведь если душа неверного уже осуждена на вечные муки, то какое право имеет его тело на привилегии наших законов? Это - истина, - добавляет он со снисходительной прямотой, - что если бы они обратились в истинную веру, то мы бы относились к ним как к братьям, но до тех пор, пока они не проявляют ни малейшего желания принять благодать крещения, мы, христиане, не имеем никаких обязательств перед ними".
Будь это просто личное мнение ученого педанта (Барруша), его можно было бы оставить без внимания, но в том случае, когда аналогичные суждения на самом деле разделял глава христианской церкви, оно представляет собой всего-навсего интерпретацию повелений Папы, от которых тот никогда не отрекался и которые логически следуют из его слов. Эти доктрины, которые уничтожили целые племена и страны и сказались на жизни и счастье миллионов людей, послужили предлогом для оправдания самой ненасытной жадности и самого низкого варварства. Несколько примеров могут объяснить эффект, оказанный на португальцев этими теориями.
В 1524 г. для португальцев стало сюрпризом, что мусульмане решили отомстить им, уничтожив отложившиеся отряды, поскольку "вплоть до этого времени португальцы считали, что мавры должны соблюдать мир, а они (португальцы) - вовсе не обязаны" (9). Жестокость не ограничивалась тем, что к "маврам" относились как к низшей расе, но была возведена в ранг узаконенного террора такими творцами португальской колониальной политики, как Васко да Гама, Алмейда и Альбукерке - это если брать в расчет только самые яркие примеры. Да Гама пытал беспомощных рыбаков; Алмейда выколол глаза наиру, который явился к нему под защитой гарантии безопасности, поскольку португальский командующий заподозрил этого индийца в покушении на свою жизнь (10); Альбукерке отрубал носы женщинам, и руки - мужчинам, которые оказались в его власти на побережье Аравии. Следовать примеру Алмейды и плыть в индийские гавани с трупами злосчастных туземцев, часто совершенно мирных людей, качающихся на рее, означало объявлять себя людьми отчаянной решимости. Моральная деградация так глубоко проникла в сознание португальцев, что есть все основания полагать, что та вопиющая жестокость, которую проявил Васко да Гама во время своего второго посещения Каликута в 1502 г., была умышленно преувеличена историком Корреа не для того, чтобы пробудить жалость к его жертвам, а для того, чтобы увенчать своего героя новыми лаврами.
Этот же дух проходил красной нитью сквозь яростные обличения писем святого Франциска Ксаверия. В частном письме от 24 марта 1544 г. он писал: "Они (португальцы), по-видимому, воспринимают как личное оскорбление и поношение, если кто-либо осмеливался поднять голос в защиту тех, чьи права они безжалостно попирают... Можно было бы простить агрессию, если бы они (индийцы) отказывали нам в справедливости; но о каком правдоподобном извинении может идти речь теперь, когда они берутся соблюдать по всей форме и с крайней верностью все условия союза, сохранять мир и вести дела со всеми точно так же, как мы могли бы пожелать в их отношении с нами?" (11) И снова, в письме брату-иезуиту в Европу от 22 января 1545 г.: "Не позволяйте кому бы то ни было из числа ваших друзей направляться в Индию, взяв на себя обязательства присматривать за финансами и делами короля. К таким лицам с полным основанием можно применить слова: "Пусть они будут вычеркнуты из Книги Жизни, а имена их не будут написаны среди верных". Как бы велико не было ваше доверие к тому, кого вы знаете, поверьте моему опыту и сопротивляйтесь ему по этому пункту, и бейтесь до последнего, чтобы уберечь его от риска подвергнуться величайшей из опасностей... Здесь господствует сила, которую я могу назвать непреодолимой, сила, которая стремительно уносит людей в пучину, где, кроме соблазнов обогащения и легких возможностей грабежа, их аппетиты и алчность будут лишь постоянно расти, стоит им поддаться искушению наживы, и найдется целый поток презренных примеров и дурных обычаев, который подхватит их и унесет прочь. Грабеж здесь носит такой публичный и всеобъемлющий характер, что развращает практически каждого и не считается пороком: люди ведь склонны думать, что раз они остаются безнаказанными, то, значит, не совершают ничего дурного. Везде и повсеместно царят грабеж, воровство и вымогательство. Никто не думает возвращать то, что однажды попало ему в руки. Ухищрения, при помощи которых люди крадут, различные предлоги, под которыми совершаются грабежи, - кто может их сосчитать? Я никогда не устаю удивляться тому множеству новых значений, которые, в дополнение ко всем обычным формам, добавляет этот новый жаргон алчности к склонениям зловещего глагола "грабить"" (12).
С конца 15 в. полный распад средневековой общественной системы зашел довольно далеко. Власть, которая на протяжении ряда столетий управляла политикой, и власть, в течение еще более продолжительного времени управляла религией, одинаково утратили свое влияние. В Португалии Ренессанс поздно явился и рано исчез, и географические открытия, совершенные этой нацией, совпали с кратким периодом свободы, которой она наслаждалась после выхода из средневекового застоя, пока не подпала под цепенящее влияние иезуитов и инквизиции. Отрезанная Испанией от всей остальной Европы, она не поддерживала связей со стремительно развивавшимися государствами Севера, и даже с цивилизацией Италии. Единственной ее отдушиной было море. В течение столетия, приблизительно с 1450 по 1550 гг., она господствовала на морях более чем половины известного тогда мира. Затем, во второй половине 16 в., суверенитет Португалии оставался лишь по имени, но влияния, которые направляли ее действия и гальванизировали ее идущее к упадку могущество, исходили не от португальского народа, с его сократившейся численностью и смешанной кровью, и не от выродившихся представителей аристократии, которые оказались неспособны возглавить народ, - нет, они исходили от лиц духовного сана, которые при помощи открытого и зачастую бесцеремонного вмешательства преследовали исключительно эгоистические цели собственной Церкви. При первом же ударе господство Португалии рухнуло без борьбы.
Причины этого упадка - отчасти физического и отчасти морального свойства, причем они настолько тесно переплетены, что крайне трудно провести между ними четкую границу. Наиболее очевидной физической причиной были небольшие размеры Португалии, которая была не в состоянии восполнить убыль населения, как в Бразилии, так и на Востоке. Потери на Востоке были вызваны незнанием элементарной медицины и - как следствие - очень высокой смертностью. Среди причин отчасти морального толка было вырождение португальской расы, вызванное смешанными браками с местными расами. Два результата этих браков сказались в первую очередь - потеря смелости и потеря престижа. Среди моральных причин одной из наиболее существенных было принятие восточных методов дипломатии, которая ставила на одну доску португальцев и азиатов, и более искушенные в интригах азиаты неизменно брали верх над европейскими пришельцами; другой же причиной было укоренившееся подозрение и недоверие, которые питала друг к другу каждая из сторон.
Малабар. - Цивилизация в той части Индостана, где впервые высадились португальцы, достигла высокого уровня развития. Ее сложно назвать очень прогрессивной, но она обеспечивала личную безопасность, она позволяла приверженцам враждебных религий свободно исповедовать свое вероучение и допускала большую свободу ведения торговли. Свидетельство автора "Тахафату-и-Муджахиддин", который сам был мусульманином, писавшим свой труд во второй половине 16 в., особенно ценно. Он утверждает, конечно, что процветание городов значительно выросло в результате деятельности мусульман, но даже он отмечает, что правители индусов воздерживались от всяких притеснений, и хотя и они, и их армии были индусами, они с уважением относились к предрассудкам и обычаям мусульман, - при том, что последние не составляли и 1/10 населения. В знак почтения к ним пятница (день отдыха у мусульман) отмечалась по всему Малабару, смертные приговоры последователям ислама никогда не выносились без согласия глав мусульманских общин, а обращенные в ислам индийцы не подвергались притеснениям (13). В отношении жизненных удобств индийцы определенно уступали европейцам. Многочисленные заимствования из португальского языка, используемые в обиходе на базарах Агры и Дели в наши дни (хотя политическое влияние португальцев никогда не распространялось на эти города) показывает, как много статей этого разряда ввели португальцы.
В 1442 г., за 56 лет до плавания да Гамы, Каликут посетил Абд-ар-Раззак. Будучи персом и мусульманином, он возненавидел этот город и остался недовольным скудным приемом, которым его удостоил саморин. Несмотря на все это, его описание представляет собой приятное чтение и резко контрастирует с непрерывными злоупотреблениями португальцев. "Город населен неверными и расположен на вражеском побережье. В нем есть множество мусульман, которые постоянно проживают там, они построили две мечети и собираются в них каждую пятницу на молитву... Безопасность и правосудие так свято соблюдаются в этом городе, что самые богатые торговцы привозят туда из заморских стран множество товаров, которые они сгружают с кораблей и беспрепятственно отправляют на продажу на рынки и базары, не заботясь о том, чтобы проверить отчетность или сторожить свои товары. Таможенные чиновники берут на себя обязанность присматривать за их товаром, который они охраняют днем и ночью. Когда же товар распродан, они (торговцы) выплачивают им (чиновникам таможни) вознаграждение за их услуги в размере 1/40 стоимости товаров; если же товары остались не проданы, то никому ничего не платят... Но в Каликуте любой корабль, откуда бы он ни прибыл и куда бы он ни направлялся, при заходе в этот порт встречает столь же благожелательный прием, как и другие корабли, и не испытывает каких бы то ни было проблем, причаливая здесь" (14).
Вартема, итальянец, побывавший в Каликуте в 1505 г., пишет почти то же самое (15). Он особенно хвалит систему судопроизводства и честность торговцев, - несмотря на то, то писал свою книгу в расчете угодить своим португальским покровителям. Пирар де Лаваль посетил город в 1607 г.; он был значительно потрясен всеобщей ненавистью, которую вызывали к себе португальцы, и высоким уровнем цивилизации, которой достиг Каликут, несмотря на столетие опустошительных войн. "Нет места во всей Индии, где удовлетворенность жизнью была бы такой всеобщей, как в Каликуте, - как из-за плодородия стран, так и из-за ее красоты, и другого места, где так тесно общались бы между собой представители всех религий, которые жили там, свободно исповедуя каждый свою веру" (16). "Это - самый оживленный и наполненный товарами город во всей Индии; туда съезжаются торговцы со всех сторон света, всех наций и религий, зная, что здесь их ждет свобода и безопасность; по указу короля (т.е. саморина) каждый может исповедовать свою веру, и строго запрещено беседовать, спорить или ссориться по этому предмету (17). Что касается правосудия, то оно исходит только от короля, и во всем его королевстве нет другого судьи, кроме него. Несмотря на все это, он вершит правосудие очень хорошо, а вынесение судебных приговоров происходит безвозмездно для тяжущихся сторон" (18). Пирара де Лаваля можно посчитать предубежденным свидетелем, т.к. его похитил из Каликута некий португалец-полукровка и бросил в грязную тюрьму в Кочине, откуда ему чудом удалось спастись. Тем не менее, совместные показания перса, итальянца и француза являются неопровержимыми. Индийцы в то время были более цивилизованным народом, чем португальцы (19).
Ничто так ярко не характеризует сравнительный уровень развития цивилизации, чем отношение к военнопленным. Португальцы убивали при помощи самых ужасных истязаний или обращали в рабство всех пленников, за которых они не могли рассчитывать получить выкуп. Они даже бросали трупы своих пленников на берегу и наблюдали за ними, чтобы вымогать выкуп с любого, кто попытается забрать мертвеца и предать его погребению (20). С другой стороны, с попавшими в плен португальцами обращались в первое время с величайшей гуманностью. Малик Айяз, один из их злейших врагов, писал Алмейде, что во время битвы каждая из сторон была вправе делать все возможное, чтобы разгромить врага; но как только неприятель терпел поражение, к нему следовало относиться по-братски; и, что наиболее весомо, его слова не расходились с делами, т.к. он обращался со своими португальскими пленниками с величайшей добротой, и после того, как он разгромил под Чаулом Лореншу Алмейду, он приказал отыскать тело павшего в бою соперника, чтобы похоронить с почестями (21). Положение дел отчасти изменилось только в течение последующего времени, когда уроженцы Индии переняли жестокость своих христианских противников; и тем не менее, даже в 1559 г., когда жители Сан-Томе захватили в плен и удерживали за выкуп нескольких иезуитов и францисканцев за их святотатственные поступки, раджа Виджаянагара питал такое доверие к португальцам, что, по словам одного из них, "и среди христиан нельзя было встретить такой гуманности и справедливости" (22).
Есть свидетельства, что лучшая сторона характера индийцев глубоко поражала более диких португальцев. Можно привести два эпизода из одного путешествия Мартина Корреа по побережью в 1521 г., которое, по его словам, подобно многим другим, было абсолютно бессмысленным рейдом, т.к. люди, которых они ограбили, были всего лишь бедняками, никогда не пиратствовавшими на море и никому не причинявшими зла (23). Высадившись в родном месте, Корреа двинулся вглубь страны вместе с еще 25 португальцами, пока они не наткнулись на большое селение с усадьбами и садами, где они увидели много бедняков, как мужчин, так и женщин, сидящих кружком. Увидев португальцев, один из индийцев учтиво заговорил с ними и поведал, что он является раздатчиком милостыни от имени одного богатого мусульманина знатного происхождения, который жил в этом селении, удалившись от мира и занимаясь благотворительностью. Вскоре появился и сам владелец усадьбы, гостеприимно обратившись к пришельцам. Когда между ними установилось дружеское согласие, Корреа, проявив любопытство и наивность, стал расспрашивать хозяина, почему он раздает милостыню и какую выгоду он получает от этого. Немного времени спустя среди пленников, захваченных Корреа, оказался тот самый старик-индус, раздатчик милостыни, который предложил освободить его за выкуп в размере 3 ф.ст. и попросил, чтобы ему позволили самому принести деньги, т.к. у него не было друга, которому он мог бы доверить такое поручение. Корреа, скорее в шутку, чем всерьез, отпустил его на свободу и заставил поклясться на священном шнуре, - поскольку пленник его был брахманом, - что он вернется с деньгами. Несколькими днями позже, к удивлению португальцев, старый брахман действительно вернулся, принеся с собой половину оговоренной суммы и несколько домашних птиц вместо остальной части выкупа, - все, что он смог наскрести. К чести португальцев, следует сказать, что они отказались принять у него что-либо и отпустили с миром (24).
Это бесспорно, что во многих случаях проживавшие на побережье местные жители убивали португальцев, но эти убийства происходили в результате вспышек стихийного бунта, и ни при каких обстоятельствах мы не слышим о том, чтобы индийцы пытали попавших к ним в плен европейцев. Португальцы были захватчиками, которые, для того, чтобы забрать торговлю в собственные руки, должны были подорвать монополию мусульман; и прежде, чем они разобрались с обстановкой в стране, они оставили на берегу без всякой защиты нескольких факторов, целиком полагаясь на то, что могущественные местные правители не дадут их в обиду. Они, тем не менее, были полностью неосведомлены о религии и общественной системе, с которыми они соприкоснулись, и не сделали ни единой попытки глубже узнать их.
Когда в 1498 г. Васко да Гама и его люди высадились на индийском побережье, то они полагали, что все индийцы, за исключением мусульман, исповедуют христианство, и, пребывая в этом заблуждении, они совершили паломничество в индийский храм около Каликута (25); и сам адмирал, и его свита так мало узнали о действительном состоянии дел, что приказы по флоту, которые издал Педро Алвариш Кабрал после возращения Васко да Гамы, были выдержаны в том же ложном убеждении, хотя Кабрал и признавал, что эти христиане нуждаются в "обучении" (26). Педро Алвариш Кабрал привез обратно в Индию рыбаков, которых похитил да Гама, бывших уже новообращенными христианами, и отправил их в качестве посланников к саморину; он понятия не имел, что т.к. они происходили из низшей касты, то для саморина один лишь взгляд на них нес в себе осквернение. Этот же командир принял за личное оскорбление просьбу саморина доставить заложников-наиров с кораблей на берег, чтобы они смогли поесть, поскольку в противном случае они были вынуждены оставаться голодными (27). В 1504 г. Дуарте Пашеку, который провел некоторое время в стране, едва не поссорился со своим верным союзником, раджой Кочина, когда последний сказал, что не в его силах сделать некоторых выходцев из низших каст наирами. Андраде, в своей биографии дона Жуана де Кастро, написанной по прошествии многих лет с тех пор, как португальцы поселились в Индии, рассказывает о том, как дон Жуан приказал обрызгать мусульманские мечети кровью коров, - животных, которым они поклоняются, совершая при этом отвратительные обряды, как хранителям своих душ! Коуту (человек, исключительно хорошо осведомленный и много лет проживший в Гоа) в шестой "Декаде", написанной им после того, как португальцы прожили в стране уже 100 лет, утверждает, что одно из нападений на Диу проходило под знаменем, на котором было раскрашенное изображение, похожее на Мухаммеда, и наводившее ужас одним своим видом (28). Известно, что мусульманская религия запрещает делать любое изображение человеческого лица.
Эти примеры грубых ошибок приведены в качестве доказательства того, что португальцы, с их незнанием местного языка, - незнанием, которое сохранялось вплоть до позднего времени, - и обычаями и предрассудками, не могли избежать того, чтобы, пусть и ненамеренно, не оттолкнуть от себя тех, с кем они вступали в контакт в новой стране. Индусы не представляли реального могущества, скрывавшегося за несколькими судами, которые они могли видеть; мусульмане жили среди них в течение целого ряда поколений или, скорее, даже столетий, и естественные симпатии индусов должны были склониться на их сторону, а не на сторону неизвестных и нечистых чужестранцев. Когда, следовательно, мусульмане решили перейти в отношениях с португальцами к более жестким действиям, их решение не встретило никаких возражений со стороны индусов.
Васко да Гама потерпел неудачу в своей попытке открыть торговлю с Каликутом, но он столкнулся не с бСльшими трудностями, чем обычно выпадали на долю капитанов при первом заходе их кораблей в неизвестные порты. В некоторых отношениях его принимали с величайшей любезностью: саморин освободил от взимания подати его товары при перегрузке на каликутские корабли; личные оскорбления, которые ему якобы нанесли, были сильно преувеличены его подчиненными, и, судя по его действиям в то время, можно сделать вывод, что Васко да Гама не придавал им того значения, которое постарались придать последующие писатели. Образ действий, принятый на западном побережье Африки, оказался совсем не пригодным для установления прочных связей с древними цивилизациями Индии, и собственный надменный и властный характер Васко да Гамы помешал ему быть успешным дипломатом. Его преемник, Педро Алвариш Кабрал, действовал и нерешительно, и неумело, что привело к убийству Айриша Корреа и его последователей, и разрыв отношений с саморином стал почти непоправимым. Не возникает сомнений, что мусульмане в полной мере воспользовались преимуществами, которые давали им откровенное невежество и несостоятельность португальцев; более этого едва ли что-то можно сказать. Убийство Айриша Корреа в 1500 г. было следствием провокационных действий со стороны самих португальцев, и последующее открытие Кочина с его гаванью и конкуренцией с Каликутом лишило новых пришельцев всякого желания примириться с саморином.
Примечания:
(1) Об ужасе, который внушал морякам мыс Боядор, см. Barros, I. 1. 2.
(2) Лучшей среди вышедших к настоящему времени работ является книга Мэджора "Принц Генрих Мореплаватель".
(3) Карл VIII Французский захватил переписку по этому вопросу между папой Александром VI и султаном Баязидом II.
(4) Cartas, p. 137; смотри также pp. 156 на 177. На p. 304 он сообщает, под датой 25 октября 1514, что он не удостоился ни единого слово благодарности за захват Малакки тремя годами раньше.
(5) Barros, II. 5. 11.
(6) Cartas, p. 32. Другой характерной иллюстрацией является рассказ о камне, на котором Альбукерке приказал высечь имена тех, кто отличился при захвате Малакки; это вызвало такое негодование, что он повернул этот камень лицевой поверхностью вовнутрь и вырезал на противоположной грани слова "камень, отвергнутый строителями". - Commentaries, III. 137.
(7) Barros, I. 6. 1.
(8) Современная версия звучит: "И никогда закон Бога или человека не выполняется к северу от 53 градуса".
(9) Castanheda, VI. 48.
(10) Ibid., II. 28.
(11) "Житие", Vol. I. р. 193.
(12) "Житие", Vol. I. р. 193. Коуту, V. 8. 5, прослеживает потерю квалификации со стороны знатоков канонического права к его времени.
(13) Tahafatu-l-Mujahidi'n, p. 71. Весь пассаж очень ценный, но слишком длинный, чтобы его цитировать.
(14) "Индия в 15 в.", p. 13.
(15) Varthema, p. 168.
(16) Pyrard de Laval, Vol. I. p. 366.
(17) Ibid. p. 404.
(18) Ibid. p. 407.
(19) Несколько традиционных примеров честности саморина можно найти в Logan, Vol. I. p. 278.
(20) Correa, III. 835.
(21) Barros, II. 2. 9.
(22) Couto, VII. 7. I.
(23) Correa, II. p. 681. Анекдоты взяты из Castanheda, VI. Ch. 2 & 3.
(24) Они выдали ему сертификат - современный англо-индийский талон.
(25) Это хорошо подтвержденный факт. Автор Roteiro думал, что фрески изображают святых, хотя и довольно необычных. В течение многих лет брахманы от случая к случаю поклонялись образам в христианских церквях. - Castanhcda, III. 130.
(26) An. Маr. e Col., серия 5, p. 208.
(27) Castanheda, I. 35. Саморин, конечно, имел в виду строгие кастовые правила.